Стоявший на углу жандарм подозрительно косился на шатающегося под окнами Алька. То ли чувства охранителя порядка оскорблял сам факт того, что кто-то с неизвестной целью торчит возле парадного, то ли охотничий инстинкт жандарма возбуждала студенческая фуражка - в любом случае, он явно был готов остановить столь подозрительную личность и потребовать у нее "соблюдать порядок, разойтись и не толпиться". Чтобы подразнить его, Свиридов поднял воротник и состроил самую зловещую физиономию, которая должна была навести "фараона" на мысли о конспиративных явках, бомбах и нелегальных паспортах. Жандарм насторожился. Будь на месте Александра его друг Лопахин - тощий, долговязый, с курчавой и жесткой, словно проволока, бородой - эффект наверняка превзошел бы все ожидания. С черной щетиной на впалых щеках и длинными руками, которые он всегда прятал от холода в карманы, Лопахин выглядел необычайно мрачно, а любой костюм, даже приобретенный пять минут назад, на нем сразу же начинал казаться старым и обтрепанным. Вдобавок ко всему, обычно он ходил, ссутулив плечи, глядя на прохожих исподлобья и являя собой прямо-таки классический образчик нищего студента-революционера. А вот Альк в роли предполагаемого террориста выглядел не слишком авантажно. Впечатление изрядно портили прозрачно-серые глаза, русые волосы и мягкий подбородок, покрытый, вместо бороды, почти невидимым светлым пушком, который было тошно видеть в зеркале, и бесполезно - брить. Если бы не студенческая форма, Алька, несомненно, принимали бы за гимназиста.

Альк раздумывал, не следует ли, сохраняя прежнее многозначительно-сосредоточенное выражение лица, свернуть к ближайшей подворотне и посмотреть, метнется ли жандарм за ним? Все равно Ада сочтет ниже своего достоинства спуститься раньше, чем назначено. Но в этот раз она его изрядно удивила. Узкая рука в черной перчатке ужом скользнула под локоть к Альку - Ада никогда не дожидалась, пока ей предложат руку, и завладевала ей сама - а хорошо знакомый хрипловатый голос произнес:

- Куда это вы смотрите, мсье Свиридов?.. Мои окна в противоположной стороне. Вам полагалось бы, как истинному рыцарю, смотреть на них, а не таращиться на толстого жандарма. Вы его смущаете. Ну что, какие новости?..

От ее напора Александр, как обычно, на секунду потерялся. Искоса взглянул на узкое лицо с насмешливыми, тонкими губами, и мучительно задумался, что бы сказать.

- Только не вздумайте опять кормить меня историями про ваши листовки, стачки и собрания, - предупредила Ада, вставляя в длинный черный мундштук тонкую папиросу. Вероятно, от постоянного курения этих проклятых папирос происходило ее хрипловатое, чарующее меццо-сопрано, от которого у Алька всякий раз мурашки шли по коже. Даже несмотря на то, что Аду он нисколько не любил - можно даже сказать, она его невероятно раздражала. Лопахин как-то раз весьма цинично объяснил Свиридову загадку этого "мистического притяжения" и жестами изобразил, как следует решать проблему в таких случаях. Сказать по правде, способ был хорош, вот только Ада пока снисходила лишь до поцелуев. Да и то - не слишком часто.

- ...Если продолжить список тем, которые я не считаю интересными, то к ним относится ваш друг, мсье Лопахин, и все ваши университетские дела - поскольку там давно уже не учатся, а занимаются политикой, - как ни в чем не бывало, продолжала Ада. - Знаете что, Александр? Может, лучше я вам расскажу о ваших новостях?

- Моих?.. - невольно удивился Альк, хотя общение с Аделаидой приучило его быть готовым ко всему.

- Да, ваших. Вот послушайте... Четыре дня, на протяжении которых мы не виделись, вы провели просто отлично. Вероятнее всего, вы либо вовсе не были на лекциях, либо сходили туда только один раз, а остальное время посвятили более серьезным делам. Вы, несомненно, посетили какую-нибудь студенческую сходку, а потом весь вечер просидели на квартире у мсье Лопахина за портвейном и картами. Не жмите руку, это больно... я ведь угадала, правда? Вы беседовали с ним о полицейском произволе и грядущей революции и чувствовали себя без пяти минут народовольцами.

Свиридов понемногу начал закипать.

- Народовольцы - это...!

Но договорить ему не удалось, так как его попутчица небрежно дернула плечом.

- Ну, пусть не народовольцами, а, например, эсерами. А может, Кассием и Брутом. Вы же у нас все-таки историк. Одним словом, вы провели вечер очень плодотворно. А на следующей день я видела вас на катке. С такой смешливой дурочкой... румянец во всю щеку и коса размером с мой кулак. Я просто умилилась. Где вы ее взяли?..

Все праведное негодование Свиридова мгновенно схлынуло. Альк покраснел - как и всегда, когда ему случалось растеряться. Ада была на катке... с ума сойти, такое просто не укладывалось в голове! Да если бы он когда-нибудь позвал ее туда, она бы точно посмотрела на него, как на десятилетнего, и промурлыкала: "Спасибо, нет".

- Это моя... сестра, - глупо соврал Свиридов, у которого в эту минуту мысль о простодушной Анечке способна была вызвать только тошноту. И зачем-то счел необходимым пояснить - Двоюродная.

Аделаида хрипло рассмеялась и отбросила докуренную папиросу.

- Очень хорошо, что не родная! Целоваться со своей _родной_ сестрой, как вы вчера - это уж слишком.

"Все. Сейчас скажет еще какую-нибудь гадость и... уйдет. Совсем уйдет" - подумал Альк. Щемящей боли в сердце и всей прочей ерунды, которой обязательно кончаются подобные истории у классиков, Свиридов не почувствовал. Только бессильное и злое разочарование - на Анечку, на Аду, на упущенный им шанс...

- По счастью, улица совсем пустая, так что можете поцеловать и меня тоже, - по-кошачьи улыбнулась Ада. - А потом я расскажу вам, куда мы идем.

Шелковинка, умница, переступала очень осторожно, но у Старой площади Хенрику все равно пришлось остановить ее и спешиться. Толпа была такая, что с высокого седла это людское море казалось бескрайним и необозримым. Покрикивать "Дорогу!" было бесполезно. Разве что взять лошадь под уздцы и пробиваться самому. Конечно, будь он истинным аристократом в плаще с пурпурной каймой, которого сопровождало бы несколько пышно разодетых слуг, дорогу бы ему освободили. Но Ольгеров выцветший мундир не вызывал у горожан особенного пиетета. Таких ветеранов в Лотаре встречались сотни.

Хенрик иронично улыбнулся и пошел вперед - по хорошо знакомой улице, ведущей к его городскому дому. Дому, где ройт Ольгер появлялся самое большее на два месяца в году.

Пока он двигался вдоль древних стен городской ратуши, было еще терпимо, но чуть дальше начались торговые ряды, и ройта то толкали в бок (отчего плохо сросшиеся ребра тут же отзывались болью), то норовили схватить за рукав и навязать какую-нибудь ерунду - то макахамские ковры, то кислое ристанское вино, то "самый лучший в Касетине виноград". Хенрик досадливо отмахивался, два или три раза ловил чью-то руку у самых тесемок подвешенного к поясу кошелька. Один недоумок посчитал произошедшее случайностью, и, выждав время, потянулся к перевязи снова. По-прежнему не оборачиваясь, Хенрик перехватил его кисть и резко крутанул ее запястьем внутрь. Услышал болезненное оханье и улыбнулся с мрачным удовлетворением. Воровать этот гаденыш, разумеется, не перестанет, но следующую неделю или две побудет честным человеком. Заодно подумает, стоит ли дальше заниматься прежним ремеслом. В принципе Хенрику, как честному подданному Их Величеств, полагалось не устраивать подобный самосуд, а кликнуть стражу, но после драконовских законов лотарских властей подобный шаг казался ройту слишком уж жестоким. Безусловно, королевский флот нуждается в гребцах, но знать, что кто-то - пусть даже такой паршивый вор - будет неделями и месяцами задыхаться в тесном трюме, прикованный к тяжеленному веслу, и жрать только протухшие лепешки и похлебку, больше походившую на вываренные помои... нет, увольте.

Ройту было жарко. Слабость от последнего ранения, помноженная на естественное утомление от многих дней в седле, брала свое, и голова у Хенрика слегка кружилась. В юности с ним такого не случалось, но, наверное, пора было смириться с тем, что молодость уже закончилась. Тридцать пять лет - уже не мальчик. Особенно если при этом у тебя полголовы седых волос.

Когда его в очередной раз ухватили за руку, Ольгер подумал было, что это опять какой-нибудь торговец, и уже собрался раздраженно рявкнуть на очередного идиота, пожелавшего всучить ему "прекрасный козий сыр" или "великолепный чернослив". Но, взглянув на человека, так бесцеремонно стиснувшего его руку, ройт увидел вместо потного торговца невысокую, темноволосую девушку-эшшари, на смуглом лице которой резко выделялись темно-синие глаза. Вместо цветастых платьев, которые обыкновенно выбирали женщины ее народа, она почему-то была одета в однотонное темное платье - вероятно, страшно жаркое в подобный день. На Хенрика она смотрела как-то странно - пристально, даже встревоженно, как будто собиралась попросить его о помощи.

Хенрик вовремя прикусил язык, уже готовый извернуться для какого-нибудь крепкого словечка. Ольгер уже собирался спросить девушку, что у нее стряслось, но тут эшшари встряхнула копной волнистых темных волос и сказала:

- Дай руку, капитан. Я тебе погадаю.

Хенрик даже рассмеялся. Ну и идиот же он! Совсем забыл, что девушки-эшшари, если только не танцовщицы или воровки, обязательно гадалки. Впрочем, иногда они - все это вместе, а еще, по совместительству, знахарки и колдуньи.

- У меня нет денег, - соврал Ольгер, улыбаясь собственной наивности и ловкости девицы, почти напугавшей его этим странным выражением лица.

- Тогда я погадаю тебе просто так, - ответила она спокойно. - Не за плату.

- Почему же всем - за плату, а мне - так? - осведомился Хенрик, и сейчас же упрекнул себя за то, что ввязывается в какой-то совершенно лишний разговор.

- Не знаю. Может, потому, что ты красивый. Или потому, что ты свободный, как эшшари, только мои братья счастливы своей свободой, а тебя она гнетет.

Пока ошеломленный Хенрик размышлял, что следует ответить на такое заявление, девушка беспрепятственно развернула жесткую, мозолистую руку Ольгера ладонью вверх и принялась с самым серьезным видом изучать ее, как будто там и в самом деле можно было разглядеть что-то помимо ссадин и мозолей. Ройт с некоторым запозданием пришел в себя и подумал, что, наверное, он далеко не первый, кто ссылается на отсутствие денег, так что все эти гадалки давно отработали манеру поведения в подобных случаях. Сначала поразить воображение клиента каким-нибудь неожиданным, туманным замечанием, а потом воспользоваться его замешательством, чтобы все-таки совершить свое черное дело. Проще говоря, наврать с три короба очередному остолопу. И в конце концов таки заставить его раскошелиться.

Ну а раз Хенрик оказался таким легковерным дураком, что позволил поймать себя на такую нехитрую удочку, то следовало доиграть этот спектакль до конца. И все-таки дать бедной девушке несколько соэнов. Что и говори, она их вполне заслужила.

- Ну и что же меня ждет?.. - снисходительно улыбаясь, спросил Ольгер.

Девушка перевела взгляд с ладони ройта на его лицо, и Хенрика снова поразили эти странные, напоминающие растревоженное море темно-синие глаза. Она не торопилась отвечать - только смотрела на Ольгера. Так и стояла молча, продолжая держать руку ройта на весу, и Хенрик вдруг заметил, что сжимавшие его запястье пальцы сделались совсем холодными.

- Я вижу смерть, - сказала она, наконец.

Ройт даже фыркнул. После такой длинной паузы он ожидал услышать что-то более внушительное.

- Всего лишь смерть?.. Боюсь, ты ошибаешься. Как раз сейчас она мне не грозит, хотя пару недель назад мы с этой дамой были исключительно близки.

- Я вижу. Ты совсем недавно встал с постели после раны - далеко не первой такой раны, верно?

- Верно. У тебя задатки лекаря, - похвалил гадалку Хенрик. Повязку с ребер сняли еще в лагере, но эшшари все равно догадалась о его ранении по одной ей заметным мелочам. Наверное, от такой обостренной, почти инстинктивной наблюдательности и пошла легенда о провидческих талантах ее народа. Людей впечатляет, когда им с невозмутимым видом сообщают о таких вещах, которые они считают скрытыми от посторонних глаз.

Девушка чуть заметно покачала головой.

- У меня нет задатков лекаря. Просто я вижу то, чего не видят остальные. Ты не слишком молод, но в душе ты еще старше, чем на самом деле. Ты много воевал - про таких говорят, что смерть давно приберегла для них последний поцелуй. Но жизнь всегда любила тебя больше. Это странно, потому что жизнь напоминает женщину-эшшари: она любит только тех, кто отвечает ей взаимностью.

Сердце у Ольгера тоскливо сжалось. Ему было наплевать на все предсказанные ему смерти разом - и на ту, которую пророчила ему целительница в лазарете, и на ту, которую "увидела" темноволосая и синеглазая эшшари. Но последние слова гадалки укололи его глубже, чем он готов был признаться даже самому себе. Впрочем, умение владеть своим лицом не подвело, и Хенрик шутливо улыбнулся.

- Ну, красавица, такими предсказаниями многого не заработаешь. Послушай мой совет и поступай как остальные: всегда говори, что видишь в чужом будущем великую любовь и королевскую корону. Людям почему-то нравится слышать такие вещи, даже если они точно знают, что им врут.

Ольгер засунул руку в кошелек - на диво, тот по-прежнему висел на своем месте, хотя Хенрик забыл и думать о воришках, от которых нужно было охранять свое добро - и вытащил оттуда несколько монет.

- Возьми. Будем считать, что я доволен предсказанием.

Но, к его удивлению, эшшари снова покачала головой.

- Не предлагай мне денег. Это все равно, что заплатить за собственную смерть. Я ничего у тебя не возьму...

Она разжала пальцы и смешалась с толпой прежде, чем Ольгер успел придумать, что ответить - гибкая, как горностай, но стремительностью больше походившая на ласточку или стрижа.

Хенрик пожал плечами. Судя по всему, бедная девочка и в самом деле верила во все, что говорила.

- Надо было у нее спросить, поставят ли мне белый обелиск, - пробормотал ройт Ольгер.

Впрочем, если он действительно умрет в Лотаре, то едва ли обстоятельства его кончины будут стоить памятника. Жаль.

Альк сидел и злился. Как он мог позволить затащить себя в эту дурацкую компанию?.. И ладно бы еще очередной литературный вечер, все эти приторно-эстетствующие молодые люди с томными, меланхолическими лицами, и курящие папиросы декадентки вроде Ады. К этим он уже привык. Но спиритический сеанс?! Можно представить, как бы среагировал Лопахин, если бы узнал, где именно проводит вечер его друг.

Волнующая полутьма и приготовленные для "общения с умершими" предметы вызывали у Свиридова тоску сродни той, которую испытывает человек, у которого с утра разболелся зуб и который пытается отвлечься, но уже прекрасно понимает, что общаться с зубодером все равно придется. Ада же во всей этой дешевой театральной атмосфере ощущала себя просто замечательно. Сделав вид, что от витающего в воздухе гостиной дыма у него внезапно разболелась голова, Альк выбрался в прихожую - "проветриться". Он рассчитывал немного побыть в одиночестве, но оказалось, что у узкого окна уже стояла незнакомая Свиридову девушка. Волнистые темные волосы свободно рассыпались по ее плечам, и Альк сморгнул. Передовые девушки иногда стриглись коротко, все остальные связывали волосы узлом, плели толстые косы или делали прическу. С длинными распущенными волосами появлялись только эти. Выражаясь вежливо - кокотки.

Девушка внезапно обернулась, словно ощутив спиной взгляд Алька. Была она смуглой, но при этом - почему-то - синеглазой, несколько напоминающей цыганку (хотя где найдешь цыганку с синими глазами?..)

- Здравствуйте, - сказал Свиридов - просто чтобы что-нибудь сказать. И, сообразив, что они видятся с ней первый раз, представился - Александр Свиридов, студент историко-филологического факультета. А вы?... Вы...

- Я буду медиумом на сегодняшнем сеансе, - сообщила девушка, поймав взгляд Алька, все еще разглядывающего ее темные, распущенные волосы. - Считается, что нужно снять с себя все украшения, достать все шпильки из волос и, по возможности, не перевязывать их даже лентой. Значит, вы друг Ады?..

"Если подразумевать под этим то, что мы пришли с ней вместе, то, определенно, да" - подумал Альк, а вслух сказал:

- Именно так.

- Вы раньше никогда к нам не приходили.

- Если честно, я не слишком... увлечен всем этим. Ну, сеансы и тому подобное, - неловко отозвался Альк, боясь, что собеседница обидится. Но она только улыбнулась.

- Почему же?..

- Потому что это ерунда, - не удержался Альк. - Ведь собираются же здесь не кто-нибудь, а образованные люди, а туда же - блюдца, свечи... духи... Ладно бы еще, если бы эти мертвецы вам отвечали, как по аппарату Бэлла, а то вызывают Цезаря, и только блюдце дребезжит. Но все в восторге - как же, дух проконсула "явился"!

- Значит, вы хотели бы, чтобы с вами разговаривали, "как по аппарату Бэлла"? В это вы бы верили?..

- И в это бы не верил, - с удовольствием ответил Альк. - Поскольку духу Цезаря, как следует из курса древней истории, следует изъясняться на латыни, а какому-нибудь Рюрику - на варяжском или там древнеславянском. И реши они действительно с нами поговорить, их никто даже не поймет.

- Значит, вы скептик.

- Да, - охотно подтвердил Свиридов. Девушка помимо воли начинала ему нравиться. Она смотрела на него с таким вниманием, с каким на Алька не смотрел еще никто и никогда. Ни Ада, ни даже влюбленная в него Анюта. Но одновременно в этом пристальном, неотрывном взгляде незнакомки было что-то удивительно тревожное.

Он вдруг подумал, что, в отличие от него самого, она до сих пор не представилась. Альк уже хотел сам спросить о том, как ее зовут, тем более, что разговаривать, не зная, как следует обращаться к собеседнице, было неловко, но в этот момент она встряхнула головой и неожиданно задумчиво сказала:

- Это очень интересно. Вы никогда не задумывались, что по-настоящему невероятные события случаются только со скептиками? Будто сама жизнь пытается над ними подшутить.

- Нет, не задумывался. А вы приведите мне пример хотя бы одного "невероятного события", - ответил Альк. - С нашими темпами развития науки вероятно все, даже полеты на Луну.

Произнеся эти слова, Свиридов чуть заметно покраснел. С Луной он, разумеется, загнул, да и наука... вот придумал, тоже, о чем побеседовать с красивой девушкой в прихожей, где царил такой уютный полумрак.

Девушка посмотрела на него и улыбнулась.

Очень странно улыбнулась - так, что Альку на секунду стало страшно.

- Ну, Луна - это еще не очень далеко, - загадочно ответила она.

А потом вокруг Алька неожиданно сомкнулась темнота, и он еще успел подумать, кто и для чего решил внезапно погасить все газовые фонари на улице.

...Первым, что он почувствовал, придя в себя, было тепло. Даже, можно сказать, жара. Свиридов удивленно заморгал, и сквозь его ресницы брызнуло в глаза совсем не петербургское, и уж подавно - не ноябрьское солнце.

Александр обнаружил, что лежит на чем-то жестком и колючем, при ближайшем рассмотрении оказавшемся высохшей травой. А небо над ним было головокружительно высоким и при этом совершенно безоблачным, как будто бы облитым ярко-голубой эмалью. Приподнявшись на локте, Альк обнаружил с одной стороны от себя - узкую песчаную косу, которую облизывали неправдоподобно-синие морские волны, а с другой - серые и песочно-желтые постройки никогда не виданного прежде города.

Если бы этот город походил на Петербуг, Москву или хотя бы Будапешт, Свиридов, вероятно, ощутил бы настоящий ужас. Но и город с его стрельчатыми башенками и лепившимися друг к другу домами, и весь остальной пейзаж выглядели настолько _нереальными_, что Альк практически не удивился.

То, что из темной прихожей, где они беседовали с синеглазой девушкой, он неожиданно попал сюда, доказывало лишь одно - не было ни прогулки с Адой, ни дурацкой, скомканной беседы о Луне и скептиках. Секунды две Свиридов был уверен, что он просто спит в своей постели, и вот-вот проснется, ощутив плывущий из столовой запах свежесваренного кофе.

Откинувшись обратно на траву, Альк закрыл глаза, немного полежал и приказал себе проснуться. Черта с два. Все так же щекотали шею жесткие травинки, и все так же беспощадно жгло ему глаза встающее на горизонте солнце. Альк почувствовал, как по груди и ребрам под фланелевой рубашкой прокатилась капля пота. Это совершенно заурядное, в общем-то, ощущение внезапно напугало его так, что в горле моментально пересохло. Ощущать такие мелочи во сне Свиридову до сих пор никогда еще не удавалось.

Альк оперся о траву и резко сел.

Мир даже не подумал измениться. Та же полоса прибоя, тот же город, та же жесткая, пожухлая трава.

- Господи Боже мой... - в отчаянии прошептал воинствующий атеист Свиридов.

В город его пропустили беспрепятственно. Впрочем, толпа и давка у ворот была такой, что на отдельно взятого Свиридова всем было абсолютно наплевать. Альк сам не знал, зачем он потащился в город. Возможно, потому, что это было проще, чем сидеть на одном месте, все сильнее проникаясь ощущением, что с ним произошло нечто необъяснимое и жуткое. Пока Свиридов оставался на ногах, он мог, по крайней мере, убеждать себя, что ищет выход из создавшегося положения.

Несмотря на двухлетнюю учебу в Университете, историк из Алька был неважный. Пока его однокурсники штудировали на одних занятиях Плутарха и Светония, а на других - Ключевского с Карамзиным, Свиридов главным образом читал Плеханова - во всяком случае, именно эта книга покрывалась пылью на его столе, пока сам Александр занимался более насущными делами. Но то, что вокруг него изменилось не только _пространство_, но и _время_, или, правильнее было бы сказать, эпоха, Альк заметил сразу. Его студенческий сюртук с гербовыми пуговицами (фуражка осталась висеть на гвоздике в прихожей) смотрелся исключительно нелепо рядом с местными короткими камзолами (или кафтанами?.. или колетами?.. в истории костюма Альк был тоже не силен), не говоря уже о том, что поднимавшееся солнце накаляло воздух все сильнее, так что Альк воспользовался первой же оказией, чтобы потихоньку снять сюртук и по рассеянности "позабыть" его на первом же гранитном парапете.

Так как Александр не имел даже малейшего понятия, куда ему теперь идти, то он брел просто наугад, стараясь обращать больше внимания на окружающих людей и местную архитектуру, чем на собственную нараставшую тревогу и тоскливую беспомощность.

Относительно чужого языка и спиритических сеансов он, как выяснилось, был кругом неправ. Вокруг кричали и переговаривались минимум на трех неизвестных Альку языках, не походивших ни на русский, ни на кое-как изученный в гимназии немецкий. До тех пор, пока Свиридов не прислушивался к этим выкрикам, он отдавал себе отчет, что слышит абсолютно незнакомое ему наречие и ничего не понимает. Если же по какой-нибудь причине все его внимание полностью переключалось на происходящее, Альк словно забывал о том, что вместо связной речи ему полагалось слышать только непривычный набор звуков. В первый раз это произошло с ним на мосту, где яростно бранились два каких-то человека. Привлеченный этим шумом, Альк сначала оценил цветистые сверх меры идиоматические обороты, из которых состояла речь обоих спорщиков, и только мгновение спустя испытал запоздалый ужас, вспомнив, что _не должен_ понимать, о чем они говорят. Для одного-единственного дня внезапных потрясений было, прямо скажем, многовато.

Этим утром Альк не завтракал - ну не считать же завтраком одну-единственную чашку кофе и прихваченный в столовой маковый рогалик, который он (дурак!) еще и не доел. Когда он ждал Аду у ее подъезда, было уже часа два, а может, три после полудня. Потом они шли через весь город, много целовались в скверах и безлюдных переулках, игнорируя промозглый ветер неодобрительные взгляды редко попадавшихся прохожих. Одним словом, завернуть в какую-нибудь ресторацию, как Альк планировал в начале, им так и не довелось. Потом была квартира Перегудова, диван в гостиной, полутемный коридор... И вуаля. В том странном месте, куда его занесло (Альк пока не пришел к какому-нибудь выводу по поводу того, где именно он оказался), было утро - пусть не слишком раннее, но утро. Но для Алька это не имело ни малейшего значения. Он чувствовал, что для него давно уже настало время ужина, обеда, завтрака и лэнча разом.

Вдоль широкой набережной, на которую он вышел после получаса бесцельных шатаний по чужому городу, то тут, то там виднелись низкие лотки с разнообразной снедью, при виде которой желудок Свиридова болезненно сжимался. Он старался не смотреть в ту сторону, но запахи каких-то местных пряностей, копченостей и свежей выпечки волнами накатывали на него, мешая думать о чем-то другом.

Свиридов успел пройти, вероятно, шагов сто, когда его впервые посетила мысль о том, что можно как бы невзначай приблизиться с какому-нибудь из прилавков и стянуть себе пирожок. Или еще какую-нибудь мелочь.

Как и всякий настоящий революционер, Альк презирал частную собственность. В теории. Так же, в теории, он привык с убежденностью оправдывать всякое воровство тяжелым положением люмпен-пролетариата, ролью среды и воспитания, а главное - несправедливостью существующего строя. Но самому Альку до сих пор не приходилось брать чужого - только дрянной перочинный ножик в прогимназии, из-за которого его до тошноты стыдили дома, а потом заставили вернуть игрушку ее настоящему владельцу. Ну и еще пару раз они с друзьями промышляли на Лотошном рынке яблоки и сливы. Почти то же самое, что он намеревался сделать в настоящую минуту.

Пирожок - это практически не кража. Про такую ерунду даже неловко говорить "украл". Крестоостровские мальчишки в таких случаях употребляли эвфемизмы типа "слямзить". Или "свистнуть"... одним словом, "стырить". Каким бы нелепым и безрадостным не было положение Свиридова, он все-таки невольно улыбнулся от дурацкого воспоминания.

И окончательно решил, что обязательно добудет себе что-то на обед. А дальше - будь что будет.

Если бы он знал, что будет дальше, он бы, вероятно, не отнесся к делу так беспечно.