Пролог

Над воротами трактира полоскался на ветру штандарт — черное поле с серой крысой, знак бейн-арилльской разведки. Эккерт чуть-чуть помедлил и направился туда. В просторном нижнем зале пели песни и орали. Сквозь ароматы чеснока и масла, плывшие из кухни, отчетливо пробивался запах мокрой псины, исходивший от сушившихся на распялках плащей разведчиков. Лориан Эккерт покривился. Ему был отвратителен и сам загаженный трактир, и веселившийся здесь сброд, но выбора у него не было.

Вышедший навстречу новым посетителям трактирщик сразу опознал в Эккерте рыцаря, и лицо у него вытянулось. Знатные сеньоры редко снисходили до того, чтобы передохнуть в такой дыре, но если это все-таки случалось, то они обычно забывали заплатить.

— Какая честь, мессер!.. — неискренне сказал хозяин. — Я сейчас же прикажу подать вам лучшего вина.

— Не надо, — буркнул Эккерт. Он пришел сюда отнюдь не для того, чтобы пить кислую бурду, которую здесь называли эшаретом. — Я пришел по делу. Меченый уже вернулся?..

Трактирщик вытер руки о передник.

— Он наверху… Вторая дверь по коридору. Вас проводить, месьер?

— Сам дойду. Ждите меня внизу, — сказал Эккерт сопровождающим его стрелкам. Лица у парней просветлели. Посидеть в тепле, выпить вина, а может быть, даже облапать подвернувшуюся под руку служанку — это, разумеется, куда приятнее, чем идти с Эккертом наверх. Сэр Лориан невольно пожалел, что он не может относиться к жизни так же просто.

Поднимаясь по рассохшимся ступенькам, Эккерт думал, что это, наверное, довольно странная картина — знаменосец Родерика из Лаэра лично тащится наверх к какому-то разведчику. Конечно, следовало бы послать за Меченым слугу. Но Лориану не хотелось говорить с Меченым при свидетелях. Даже не потому, что предмет их беседы составлял особенную тайну — просто тот, кого здесь называли Меченым, отличался слишком уж своеобразными манерами.

Стучаться в дверь и дожидаться приглашения сэр Лориан не стал. Рыцарь почти надеялся на то, что Меченый спит или тискает свою девку. Не то чтобы мессеру Эккерту так уж хотелось созерцать разведчика в одних подштанниках, с опухшим от долгого сна лицом, но, может быть, нелепый вид немного поубавит Меченому спеси…

Но надежды Эккерта не оправдались. Когда он вошел, разведчик сидел на грубом табурете, поставив ногу на каминную решетку, которую чистили никак не позже прошлого Эйслита, и наливал вино в довольно жалкий деревянный кубок. Еще одна пыльная пузатая бутылка дожидалась своей очереди на краю стола. На закрепленной над огнем сковороде шипели и брызгались колбаски, от которых по всей комнате плыл соблазнительный аромат свежего мяса, масла и приправ, а на столе перед разведчиком лежала булка, кусок сыра и пара облупленных яиц. Меченый явно собирался ужинать.

Между их встречами Эккерт обычно успевал забыть, насколько молод раздражавший его человек, но факт оставался фактом. На вид Меченому можно было дать лет восемнадцать-девятнадцать, а на деле он мог оказаться даже младше. Эккерт вспомнил слух о том, что с некоторых пор он всюду таскал за собой девку, липшую к разведчику, как банный лист. В принципе, Эккерта это известие не слишком удивило. Впечатлительным девицам разведчик должен был нравиться чрезвычайно — хотя бы этой своей наглостью и тем, что парень был весьма хорош собой, даже несмотря на шрам, тянувшийся через весь лоб и давший Меченому его прозвище. Но притащить очередную шлюшку в лагерь — это уже слишком. Если каждый станет делать что-то в этом роде, войско скоро превратится в подобие курятника.

Сэр Лориан пообещал себе, что обязательно поговорит с разведчиком о его девке, как только они покончат с более насущными делами.

Подняв глаза на Эккерта, юноша отсалютовал вошедшему своим облезлым кубком, словно собирался выпить за его здоровье.

— Мессер Лориан… Какая честь, — сказал он почти с той же интонацией, что и трактирщик. Прозвучало это не намного лучше, чем — «Какого лешего вы здесь забыли?».

Учитывая разницу в их возрасте и положении, Меченому вообще-то следовало встать, но он явно не собирался это делать. Юноша даже не счел необходимым снять ноги с решетки — так и продолжал сидеть в прежней вальяжной позе, покачивая носком заляпанного грязью сапога.

Сэр Эккерт решил сделать вид, что ничего не замечает. В редкие моменты, когда приходилось встречаться с Меченым лицом к лицу, сэр Эккерт чувствовал, что с трудом переносит этого самоуверенного сопляка. Но, к сожалению, мальчишка был им нужен. До сих пор он возвращался невредимым из тех мест, где сгинул бы любой другой разведчик из его отряда. Лориан не сомневался, что с таким характером и склонностью соваться в самые опасные места юноша рано или поздно свернет себе шею. Но пока этого не случилось, нужно было постараться извлечь из талантов Меченого все, что можно.

— Могу ли я надеяться, что вы приехали нарочно для того, чтобы увидеться со мной?.. — небрежно спросил юноша, отпив глоток вина. Сэр Лориан уже в который раз подумал, что, хотя мальчишка выдает себя за простолюдина, он наверняка воспитывался не в деревне. Эккерт готов был поклясться, что он уже где-то слышал эти интонации, но вспомнить, кто из тех, с кем он встречался раньше, отличался такой раздражающей манерой разговора, Лориан никак не мог.

— Я ехал мимо и увидел над воротами ваш знак, — отрывисто сказал сэр Эккерт. Стоять посреди комнаты столбом было глупо, дожидаться приглашения присесть — еще глупее. Лориан смахнул пылинки с табурета и уселся. — Мои люди тут перехватили одного шпиона из Бейн-Арилля. Среди бумаг, которые он вез, было кое-что о тебе. Не хочешь посмотреть?..

Он вытащил из поясного кошеля листок и бросил его на стол. Меченый повертел листок в руках, а после этого с непроницаемым лицом протянул его Лориану.

— Прочтете мне, мессер?..

Эккерт бы с радостью высказал Рику все, что думает про этот глупый фарс. Но вместо этого он стиснул зубы, взял бумажку и прочел.

— …Рост — около шести сэ, темные волосы, смуглая кожа. Энониец либо полукровка. Особые приметы — шрам через лоб, старый ожог на левой скуле. Светлые глаза. Двадцать ауреусов за тело или за другое убедительное доказательство, что ты убит. И восемьдесят ауреусов тому, кто сможет привезти тебя живым.

— Ну, это еще дешево, — насмешливо осклабился разведчик. — Поглядим, что они станут писать через полгода.

Лориан поморщился. Мальчишка…

— Перестань паясничать и постарайся отнестись к моим словам серьезно. Ты уже превратился в настоящую кость в горле у мятежников, а Сервелльд Дарнторн — человек на редкость мстительный. Если решишь не обращать внимания на то, что я тебе сказал, то я, по крайней мере, буду знать, что меня это уже не касается.

— Значит, вы сделали такой крюк только затем, чтобы меня предупредить? Весьма признателен, — насмешливо ответил Меченый. Сэр Лориан подумал, что «крысиный» стяг как нельзя лучше подходит людям, которые под ним сражались. Этот Меченый был самой настоящей крысой: быстрой, наглой и определенно — с ядовитыми зубами.

— Нет, для тебя есть дело. Мессер Родерик хотел, чтобы ты съездил вверх по Шельде — хотя бы до ближайшей переправы — и взглянул, что там творится.

— Это те места, где пропадали наши фуражиры?..

— Да, те самые.

Меченый криво ухмыльнулся.

— Я, конечно же, не смею обсуждать решения лорда-командующего… но не разумнее ли было бы послать кого-то на разведку до того, как отправлять туда отряд?

Эккерт сурово посмотрел на него исподлобья.

— Что-то ты стал слишком много разговаривать. Считаешь себя самым умным человеком во всем войске?

Меченый не ответил — вместо этого он встал, прихватил со стола длинную двузубую вилку и начал снимать с огня шипящие колбаски. Эккерт еще несколько секунд помедлил, а потом хмуро сказал:

— Да были там наши разведчики… Дошли до Верхнего порога — и все было чисто. А теперь отряд пропал. Надеюсь, что тебе не нужно объяснять, что это может значить?..

— Кромешники, — уверенно ответил Меченый.

— Безликие, — поправил Лориан. Манера юноши вворачивать в свою речь крестьянские словечки была такой же нелепой, как и его утверждения, что он неграмотен. Принять Меченого за простолюдина можно было только спьяну. — Посмотришь, что там с черными, а после этого доедешь до Кир-Кайдэ.

— До Кир-Кайдэ? — повторил южанин, словно недослышав. А потом внезапно рассмеялся. — Вы неподражаемы, сэр Лориан! Сначала сообщаете, что люди Дарнторна начали за мной охоту, а потом посылаете меня прямиком к ним. Сразу видно, что вы очень щепетильный человек. Другой бы промолчал о той бумажке — а вы сразу показали ее мне. Чтобы потом, когда меня будут четвертовать в Бейн-Арилле, сказать себе, что вы меня предупреждали.

Лориан нахмурился. На этот раз — не из-за дерзости разведчика, а из-за смысла его слов. Неужели в глазах Меченого все его поступки в самом деле выглядят именно так?..

— Когда я должен выехать?.. — спросил южанин, обрывая его размышления.

— Сэр Родерик рассчитывает, что ты покинешь лагерь до темноты.

Лицо энонийца напряглось.

— До темноты?… — повторил он.

— Таков приказ лорда-командующего.

— Ну разумеется… приказ, — процедил Меченый. Он зло прищурился, и странные зеленоватые глаза сверкнули, как два узких лезвия. — Я только что вернулся из объезда, мессер Лориан. Не стану утомлять вас описанием того, как я провел последние шесть дней — но теперь я намерен вымыться, поесть и хотя бы одну ночь поспать под крышей.

— Дело срочное, — нахмурился сэр Лориан.

— Тогда найдите для него кого-нибудь другого.

— Мессер Родерик считает, что с этой задачей лучше всего справишься именно ты.

— Можете передать лорду-командующему, что, если он ищет человека, который будет бросаться выполнять его приказы, не успев пожрать и просушить штаны — то это не ко мне.

Парень и раньше частенько позволял себе высказывания, от которых Эккерт скрипел зубами. Но его последние слова были такой запредельной наглостью, что ответить на них можно было только одним способом — не поднимаясь с места, дать мальчишке в зубы — так, чтобы он кубарем слетел со своего табурета.

Впоследствии Эккерт часто спрашивал себя, почему он этого не сделал. Потому, что Меченый и вправду выглядел чудовищно уставшим — или все же потому, что Эккерту смертельно не хотелось связываться с этим полоумным?

Вероятно, истину нужно было искать где-то посередине.

— Ладно, — сухо сказал Эккерт. — Можешь отправляться завтра утром.

Он не уточнил, насколько рано, чтобы энонийец снова не полез в бутылку, и южанин понемногу успокоился. Вернувшись к прерванному Лорианом ужину, Меченый откусил кусок от своей булки, отхватил чуть ли не половину от наколотой на вилку жареной колбаски и опять поставил ногу на каминную решетку. Присутствие знаменосца Родерика из Лаэра его явно совершенно не смущало.

Понаблюдав за юношей пару минут, Эккерт спросил:

— До нас дошли слухи, что ты притащил сюда какую-то девицу. Это правда?

— Ну, допустим, — неохотно отозвался Меченый.

Сэр Лориан нахмурился.

— Мне кажется, даже ты должен понимать, что это уже слишком. Если тебе нужна женщина, можешь найти ее в любой деревне — шлюх, хвала Создателю, везде хватает. Неужели обязательно было обзаводиться своей собственной?..

— Она не шлюха, — мрачно сказал энониец.

— Тьфу ты!.. Неужели правду говорят, что женат на этой девке?

Энониец зацепился сапогом за ножки табурета и качнулся взад-вперед.

— А вам-то что за дело, мессер Лориан? С чего вам вдруг вздумалось совать свой нос ко мне под одеяло?.. Может быть, я что-то пропустил, и вы вступили в орден Белых братьев, чтобы проповедовать безбрачие и воздержание?

Лориан Эккерт тяжело поднялся на ноги.

— Ты забываешься.

Теперь Меченый смотрел на рыцаря снизу вверх, но, к сожалению, это нисколько не убавило ему самоуверенности.

— Мессер Лориан… С тех пор, как я вступил в разведку, мы виделись с вами трижды — не считая вашего сегодняшнего посещения, конечно. Все три раза вы давали мне какие-нибудь поручения. В первый раз я потерял коня и кошелек, второй — получил в бок стрелу, а в третий раз мне пришлось перебраться на тот берег Шельды вплавь — что было бы приятно в августе, но уж никак не в марте. Каждое ваше посещение приносит мне сплошные неприятности, сэр Лориан… но я, как видите, не жалуюсь. Однако, если вы начнете посещать меня затем, что читать подобные нотации, то мы, пожалуй, очень скоро утомим друг друга.

— Как я должен это понимать?

— Да очень просто, сэр. Не лезьте в мою жизнь, как я не лезу в вашу. Думаю, что это будет только справедливо.

Дверь, ведущая в смежную комнату, внезапно приоткрылась, и в комнату заглянул какой-то человек.

— У тебя все в порядке, Рик?..

— Да, Лэн. У меня гость.

Вошедший бросил быстрый взгляд на сэра Лориана и, узнав в нем знаменосца сэра Родерика, вежливо поклонился.

— Монсеньор…

Сэр Эккерт закусил губу. Выяснять отношения с простым разведчиком в присутствии кого-то из его отряда было совершенно невозможно, но сэр Лориан пообещал себе, что при следующей встрече Меченый ответит за все сразу.

— Мы с мессером Родериком будем ждать доклад о положении под Шельдой, — сказал рыцарь, направляясь к выходу.

— Разумеется… счастливого пути, сэр Лориан.

* * *

Когда сэр Лориан ушел, Крикс потянулся за бутылкой и плеснул себе вина.

— Скажи — ты что, не мог его не раздражать?.. — осведомился Лэн, который слышал их беседу с Эккертом с начала до конца.

— По правде говоря, он раздражал меня гораздо больше, — возразил на это Рикс. — Да фэйры с ним… ты слышал, что Безликие уже под Шельдой?

— Это просто слухи.

— В тот раз тоже были «просто слухи». Помнишь, чем все кончилось?

Лэн промолчал.

 

Глава I

— Ну вот и добрались, — сообщил Крикс, ослабляя подпругу и жестом показав мальчишке с постоялого двора, что сам почистит своего коня.

Фэйро презрительно изогнул шею. Рикс вздохнул.

— Не сомневаюсь, ты бы предпочел хорошую конюшню в Глен-Гевере. Но у нас нет выбора, приятель. Слышал, что рассказывают на дорогах?..

Судя по тому, какого взгляда удостоил его Фэйро, конь считал «дан-Энрикса» непоправимым дураком. И где-то в глубине души южанин готов был с ним согласиться. Выехать из имперской столицы с твердым намерением ехать в Глен-Гевер, к любимой девушке, а в результате оказаться у дрянного постоялого двора, где разместился штаб имперской войсковой разведки — это и впрямь могло быть знаком невеликого ума.

Или, наоборот, предназначения. Той самой судьбы, которая, по утверждению аварца Ар-Занаха, держит за руку того, кто следует ей добровольно, и пинками подгоняет тех, кто пробует сопротивляться ее воле.

Крикс надеялся, что не ошибся в своем выборе.

Конюшенный мальчик не ушел, а устроился поодаль и время от времени косился на высокого южанина, который что-то говорил себе под нос. Но Крикса это не смущало. Он и раньше привык разговаривать с черным конем, как с настоящим собеседником, а за время путешествия эта привычка укрепилась еще больше — все равно, помимо Фэйро, говорить в дороге было не с кем.

— …В лагерь нам, пожалуй, лучше не соваться, — говорил он черному коню, наполнив кожаный бурдюк водой и держа его так, чтобы Фэйро удобно было пить. — Наверняка наткнемся на кого-нибудь из тех, кто воевал в Каларии, и нас с тобой узнают. Или, на худой конец, засомневаются… и сообщат мессеру Ирему или еще кому-нибудь из Ордена. К стрелкам и щитоносцам тоже не пойдешь — им лошади без надобности. Вот и остаются только «крысы». Как ты думаешь, удастся нам попасть в Серую сотню?..

Конь, естественно, не отозвался.

— Вот и я не знаю, — согласился Крикс.

Сидевший на поленнице мальчишка потихоньку покрутил пальцем у виска. «Дан-Энрикс» сделал вид, что ничего не видел, и, похлопав черного коня по шее, решительно направился к крыльцу гостиницы. Ему сказали, что в Серую сотню можно записаться прямо здесь — у вербовщика, который постоянно сидит в нижнем зале.

Вербовщик «крысиного» подразделения и в самом деле походил на крысу. У него было худое узкое лицо, длинный и острый нос и глубоко посаженные темные глаза с припухшими не то от недосыпа, не то после долгой пьянки веками.

— Новенький? — довольно безразлично спросил он, когда «дан-Энрикс» подошел к его столу. Крикс коротко кивнул. Он был готов к расспросам, может быть, даже к тому, что от него потребуют на деле доказать, что он заслуживает места в «Серой сотне». Но вербовщик просто придвинул к себе лист бумаги — верхний из трех или четырех лежащих на столе. Крикс обратил внимание, что на листе остался мокрый оттиск от кружки, которую кто-то поставил прямо на список. Кроме этого, бумагу украшали несколько масляных пятен, словно ее трогали не слишком чистыми руками.

— Имя?.. — так же равнодушно спросил вербовщик.

— Безымянный, — вызывающе ответил Крикс. Еще в дороге он решил, что не станет придумывать себе новое имя, а представится тем прозвищем, с которым он когда-то прожил первые десять лет своей жизни. Оно как нельзя лучше подходило человеку, разом оборвавшего все прежние привязанности и начавшего новую жизнь в буквальном смысле с чистого листа.

Крикс посмотрел на Крысу, ожидая удивления или хотя бы вопросительного жеста. В Легелионе обычай не давать подкидышам и незаконнорожденным нормальных человеческих имен не прижился совершенно — энониец до сих пор помнил выражение лица мессера Ирема, когда Крикс представился «Безымянным» в день их первой встречи. Но, похоже, в Гардаторне и Бейн-Арилле такие безымянные подкидыши были обычным делом. Вербовщик и не подумал удивиться — только мельком посмотрел на Рикса и устало потер пальцами слезящиеся красные глаза.

— Бастард, — констатировал он. — У нас уже есть двое… Хотя нет, теперь уже один. Но тебе все равно понадобится прозвище, чтобы не возникало путаницы.

Рикс передернул плечами. Ему было наплевать, как его станут звать все эти люди.

— Напиши что хочешь, — сказал он. Вербовщик ухмыльнулся, в первый раз за всю беседу проявив какие-то признаки эмоций.

— Зря ты так, — заметил он. — Могут ведь такое прозвище привесить — не обрадуешься.

«Дан-Энрикс» пристально взглянул на Крысу. Тот сморгнул — а потом полуодобрительно, полунасмешливо скривил тонкие губы.

— Ясно… Значит, будешь Меченым. Не возражаешь?

Крикс кивнул, глядя на то, как перо Крысы вывело какую-то кривую закорючку на бумаге. То ли вербовщик берег пергамент, то ли ему просто было лень писать нормально. Рикса это, по большому счету, не касалось. Прозвище, придуманное Крысой, юношу не вдохновляло, но при этом и не вызывало отвращения. Меченый так Меченый. Такийцы позаботились, чтобы при встрече с ним в глаза в первую очередь бросался его шрам.

Крыса опять потер глаза и покосился на него.

— Ну, чего встал? Свободен. Через несколько часов вернется командир — представишься ему вместе с другими. Или у тебя еще какое-нибудь дело?..

По тону вербовщика было ясно, что лучше всего ответить «нет». Но Крикс не собирался уходить, не разузнав интересующих его подробностей. По своей должности в отряде Крыс просто обязан был оказаться кладезем полезной информации, но для того, чтобы он пожелал ей поделиться, помятого вербовщика не помешало бы задобрить.

— Завтрак здесь подают? — осведомился Рикс.

— Как и везде — если есть деньги.

— Деньги есть… Что лучше взять, пива или вина?

На сей раз вербовщик взглянул на него с явным интересом.

— У здешнего хозяина есть недурное темное.

— Прекрасно, значит, пиво, — кивнул Рикс, садясь напротив Крысы.

— Гилберт Тойн. В этом отряде — просто Гил, — чуть-чуть помедлив, представился тот, сдвигая в сторону бумаги и чернильницу.

Когда пару минут спустя заспанный слуга водрузил на стол две толстостенных кружки, энониец отсалютовал своему собеседнику, глотнул пива вперемешку с бурой пеной — и спросил:

— Значит, «Серая сотня» принимает всех?..

— Практически, — спокойно согласился Гилберт, с явным удовольствием отпив из своей кружки — У каждого рекрута должно быть не меньше трех пальцев на любой руке, по крайней мере один глаз и нужное количество… конечностей. Словом, калек мы не берем и хворых тоже. Не берем детей младше тринадцати, переодетых баб и стариков. Все остальные могут записаться. Кто доживет до конца месяца — получит жалование, семьдесят ассов. Тех, кто приходит без оружия, экипируем прямо здесь, но я бы не советовал. Хорошее оружие все на руках, из того, что можно выбрать — одна дрянь.

— А как вы узнаете, что новый рекрут в состоянии владеть этим оружием?

Крыс удивленно посмотрел на Рикса.

— А чем тут владеть?.. Тут ведь тебе не щитоносцы княжьей сотни и не рыцарская конница. Знаешь, с какой стороны взяться за меч — значит, сгодишься.

Энониец промолчал, поскольку попросту не знал, как реагировать на такое заявление, и хлебнул еще пива. Гилберт не солгал, оно было хорошим, с мягкой, едва ощутимой горечью, и Крикс уже почти решил заказать еще одну кружку, когда допьет первую. Можно надеяться, что в кухне к тому времени успеют приготовить сому — популярное местное блюдо из мяса, яиц и сыра c травами.

— Меч у тебя хороший… даже слишком, — сказал Гил после недолгой паузы, искоса глядя на серебряную рукоять Эльбриста. — Где ты его взял?

Крикс еще в дороге приготовился к подобному вопросу, так что не задумался ни на минуту.

— Снял с одного мертвого рыцаря, пока доехал, — объяснил он Тойну. И, предупреждая следующий вопрос, добавил — Я и кошелек его забрал. Под Шельдой полно трупов — и чужих, и наших.

— Трупов-то полно, но большинство из них раздеты догола. А все оружие и ценности после любой стычки собирают в первую очередь.

— Значит, мне повезло. Моего мертвеца никто не обобрал. Наверное, он смог прорваться, когда их отряд попал в засаду. Я его нашел в овраге. То ли за ним вовсе не гнались, то ли гнались, но не смогли догнать. Конь у него хороший… просто птица, а не конь.

Гилберт прищурился.

— Ты и коня забрал?..

— А то, — спокойно сказал Крикс и отхлебнул из своей кружки.

— Понятно, — протянул Тойн. — А скажи, были на том рыцаре какие-то опознавательные знаки? Я хочу сказать — гербы, эмблемы и вся остальная мишура.

— Да, была вышивка на котте, слева. Треугольный щит, деленный надвое, верхнее поле голубое. И какая-то серебряная вышивка поверх. А что на ней — Хегг ее разберет, там все было в грязи и в засохшей крови.

— Складно, — кивнул Крыс. — Может, другие тебе и поверят.

— Но не ты?..

— Не я. У тебя есть отличный меч и деньги, и я видел, как ты пробежал глазами наши списки, когда сел за стол. Имей в виду, что здесь кроме меня нет грамотных людей, даже сам Ольджи просто притворяется, что знает буквы.

— Ольджи?

— Лео Ольджи, твой будущий командир. Если, конечно, ты еще не передумал поступать в разведку.

— А с чего я должен передумать?..

Тойн вздохнул.

— С того, что здесь нет ничего такого, ради чего тебе стоило бы поступать в Серую сотню. Славы ты здесь не получишь, денег тоже. Если ищешь приключений, то они у тебя будут… но недолго. И уж точно не такие, какие ты себе воображаешь. Одним словом, рыцарским сынкам — даже бастардам — тут не место.

Гилберт явно полагал, что перед ним побочный сын какого-нибудь мелкого провинциального сеньора, выкравший дорогой меч из оружейных своего отца и надеющийся сделать себе имя в «Серой сотне», благо здесь никто не станет интересоваться его происхождением.

— Ты ошибся, Тойн. Я совсем не тот, кем ты меня считаешь, — усмехнулся Рикс.

— Дело твое, — пожал плечами Гил. — Но вот что я тебе скажу — избавься-ка ты побыстрей от этого меча. Лео наверняка захочет взять его себе, когда увидит. У него страсть к хорошему оружию.

— А если я не соглашусь его отдать?

— Вот именно от этого я и хотел тебя предостеречь. Если ты все-таки решишь остаться, постарайся ладить с Ольджи. Когда ему кто-нибудь перечит, он звереет. В прошлый раз он в одиночку дрался с двумя латниками Эккерта, и одного из них отволокли на жальник, а другой, насколько мне известно, до сих пор ходит с рукой в лубках. Хотя кто-то, а уж сэр Лориан к себе абы кого не набирает, будь спокоен… Так что мой тебе совет — либо продай свою цацку, либо убери ее подальше, чтобы она не попалась Ольджи на глаза. Или прямо сейчас вставай и уходи.

— Спасибо, что предупредил. Буду иметь в виду, — серьезно сказал Крикс.

Им наконец-то принесли еду, и несколько минут Тойн и «дан-Энрикс» ели молча. Энониец — потому что был ужасно голоден после своего путешествия, а Тойн — поскольку радовался дармовщинке и старался съесть как можно больше.

Утолив первое чувство голода, Крикс поднял глаза от своей тарелки и наконец задал тот вопрос, ради которого он, собственно, и начал этот разговор.

— А скажи, Гил, не слышно ли тут что-то о… Безликих? Я пока сюда доехал, двадцать раз о них услышал. Но все только разговоры, а вживую их никто не видел. Может, врут?..

— Что еще за «безликие»? — не понял Крыс.

Крикс замялся. В самом деле, как прикажете описывать Безликих?.. Какие слова не подбери — получится дрянная детская страшилка вместо правды.

— Ну, ты знаешь… заколдованные рыцари… черные всадники без лиц.

— Кромешники, что ли?!

— Да. Они.

— Тьфу ты, — скривился Тойн и сделал быстрый жест от сглаза. — Неужели обязательно говорить за едой о такой пакости?..

Сердце у Крикса подскочило, пропустив удар. Гримаса Тойна лучше всяких слов свидетельствовала, что слухи о Безликих, которые вынудили Рикса повернуть в Бейн-Арилль, привели его как раз туда, куда и следовало. Это было совсем как в игре, в которую они недолго, но самозабвенно играли в первый год учебы в Академии. Тепло, еще теплее… горячо!

— Так что насчет этих… кромешников? Их в самом деле кто-то видел? — настойчиво спросил Рикс.

— Я - не видел, — сказал Тойн сердито. — А за чужую болтовню я не ответчик.

— Ну, конечно, нет, — успокоительно заметил Рикс. — Я просто хотел знать…

— Закажи еще пива, — неожиданно распорядился Тойн, перебив юношу на полуслове. — Не знаю, на кой ляд тебе все это нужно, но, если настаиваешь, я тебе кое-что расскажу.

Крикс готов был заказать Крысу целую бочку эшарета — лишь бы развязать разведчику язык. Окликнув протиравшего столы слугу, он знаком показал, чтобы им принесли еще две кружки.

— Кромешники появились пару месяцев назад. Говорят, что они служат магу, которого лорд Дарнторн принимает у себя в Бейн-Арилле.

— А как выглядит этот маг? — перебил Рикс, мгновенно вспомнивший Галахоса. — Седые волосы, смуглая кожа, черные глаза?..

— Ничего похожего, — отрезал Тойн. — Говорят, сам бледный, вроде как больной, а глаза светлые, как лед. И жуткие — почище чем у ворлока. А все кромешники будто бы ему служат…

Крикс одним глотком допил оставшееся в кружке пиво. Жуткие, бесцветные глаза… те самые глаза, которые он видел много лет назад в прорезях полотняной маски.

Олварг.

На ловца и зверь бежит?.. И если да — то кто из них двоих ловец? Когда «дан-Энрикс» в первый раз услышал разговоры о Безликих и, запретив себе думать о Лейде Гефэйр, поспешил в мятежную провинцию, он чувствовал себя охотником, выслеживающим матерого зверя. Но при одной мысли об Олварге в душе шевельнулся давно забытый ужас, и «дан-Энрикс» ощутил, что место прежнего азарта занимает страх.

Он встряхнул головой, чтобы прогнать воспоминания о том, что видел много лет назад в Галарре, и нарочито небрежно уточнил:

— И что же этот маг?..

— Он обещал Сервелльду Дарнторну свою поддержку. А в ответ будто бы получил у него разрешение проделывать какие-то магические опыты на пленных из Кир-Кайдэ.

— Ясно, — глухо сказал Крикс, и как бы невзначай провел по лицу рукой, стирая выступившую на лбу испарину. В этот момент дверь хлопнула, и в помещение вошел еще один человек — высокий, плотно сбитый, в черном шерстяном плаще с застежкой в виде крысы. По этому знаку, а еще больше — по тому, как внезапно напрягся Гилберт, Крикс понял, что перед ним тот самый Лео Ольджи, с которым Тойн советовал ни при каких обстоятельствах не связываться. Криксу он слегка напомнил Валиора — такое же кирпично-красное лицо, глаза чуть-чуть навыкате и всклоченная борода, только не темная, а русая.

— Кто это? — спросил Ольджви у вербовщика, бесцеремонно указав на Рикса пальцем.

— Новый рекрут, — быстро сказал Тойн, пытаясь незаметно показать южанину, чтобы он встал. Крикс заметил жестикуляцию сотрапезника, но остался сидеть. Помня о том, что Тойн рассказывал о нраве Лео, Крикс готовился к тому, что Ольджи это может не понравиться, но тот не слишком интересовался Криксом, продолжая обращаться только к Гилберту.

— Лориан Эккерт здесь?

— Нет, Лео.

— Хм. А чей же тогда конь у коновязи?

— Конь?.. — растерялся Гилберт.

— Ну да, Хегг бы меня подрал! Роскошный вороной тарниец. Ты вообще сегодня выходил на улицу? Или торчишь тут с самого утра?..

— Конь мой, — вмешался Рикс.

Тойн покосился на южанина и сокрушенно покачал темноволосой головой.

А Лео наконец-то удостоил его взгляда.

— Твой, говоришь?

— Ну да.

Судя по лицу Лео, Ольджи напряженно размышлял.

— Как тебя звать? — спросил он наконец, внимательно разглядывая Рикса. Превосходный конь и крестовина дорогого меча говорили о своем хозяине одно, а его простая, хотя и добротная одежда, и желание вступить в разведку, слывшую в имперском войске настоящей выгребной ямой — нечто прямо противоположное. Крикс понял, что начальник Серой сотни хочет выяснить, с кем он имеет дело, чтобы не нажить себе ненужных неприятностей.

— Меченый, — сказал «дан-Энрикс», с трудом вспомнив прозвище, придуманное ему Тойном — слишком уж серьезный разговор произошел после того, как Гилберт внес его в свой список.

— А человеческое имя у тебя имеется? — осведомился Ольджи раздраженно.

— Меня обычно называли Безымянным. Я бастард.

Лео презрительно выпятил губу.

— Сынок какого-нибудь межевого рыцаря, наверное?

Тойн поймал взгляд «дан-Энрикса» и изобразил утвердительный кивок. Но Крикс не пожелал принять подсказку и ответил даже с некоторым вызовом:

— Нет, я простолюдин.

— Что ты мне голову морочишь! — нахмурился Лео. — Если ты простолюдин — откуда у тебя подобный конь?

«Дан-Энрикс» коротко пересказал историю про рыцаря, убитого под Шельдой. Он почти не сомневался в том, как Ольджи отзовется на его рассказ — и не ошибся.

— Да, тебе повезло, — медленно сказал Лео, выслушав его рассказ. — По мне, так даже слишком повезло. Подобному коню нужен более опытный хозяин.

— Тогда забери его себе, — мирно сказал «дан-Энрикс».

Насупленное лицо Ольджи при этих словах разгладилось. Гилберт тоже повеселел, решив, что энониец наконец-то оценил его советы по достоинству. Крикс неожиданно засомневался — так ли хороша задуманная им шутка. Правда, он уже успел составить себе определенное — и крайне неблагоприятное — мнение об Ольджи. Лео явно был паршивым командиром и любителем тиранить всех, кто не способен был ему ответить, и Крикс прекрасно понимал, что выяснять с ним отношения придется все равно — если и не сегодня, то в ближайшие несколько дней уж точно. Но даже такой человек заслуживал предупреждения.

— Конь очень своенравный, — нехотя заметил Рикс. — Вполне возможно, что он заупрямится и не позволит на себя сесть.

— Это тебе он мог не дать на себя сесть, — самодовольно ухмыльнулся Лео — А я встречал и не таких строптивых лошадей… Не сомневайся, я заставлю его слушаться.

Ольджи покосился на входную дверь. Ему явно не терпелось ощутить себя полновластным хозяином тарнийца, стоимость которого исчислялась в десятках лун.

— Пойду посмотрю на вороного в деле, — сказал он. — А ты, Гилберт, выдай Меченому половину месячного жалованья. Он неглупый парень… думаю, мы с ним поладим.

Это вряд ли, — вздохнул энониец про себя, и стал ждать развязки, почти не прислушиваясь к трескотне Гилберта Тойна, хвалившего собеседника за неожиданное здравомыслие.

Прошло не больше десяти минут, когда дверь хлопнула опять.

— Эй ты, бастард! Ты меня обманул! — прорычал Лео.

Энониец поднял голову и скользнул взглядом по перепачканной одежде Ольджи и его разодранной щеке.

— Я ведь предупреждал, — заметил он, пожав плечами.

Для человека с характером Лео подобное замечание неизбежно должно было стать последней каплей.

Ольджи направился в его сторону, причем с таким лицом, что другой человек на месте Крикса предпочел бы поскорее выскочить в ближайшее окно. Вставая на ноги, южанин пожалел, что до прихода Лео успел выпить обе кружки пива. Пьяным он себя не чувствовал, но даже слабый хмель — уже помеха в драке. А с таким противником, как Лео, это может обойтись довольно дорого.

Первый удар Ольджи канул в пустоту. Второй чуть было не сломал юноше челюсть. Но именно «чуть». Несколько лет назад Астер на практике продемонстрировал «дан-Энриксу», как можно уворачиваться от ударов, доводя противника до белого каления и, в то же время, не давая ему себе навредить. Только у Астера такие вещи получались так же просто и непринужденно, как ходьба или дыхание — а Крикс в подобные моменты чувствовал, что каждый его нерв звенит от напряжения, и предугадывать движения противника становится все тяжелее. И тем не менее, у Лео неминуемо должно было создаться ощущение, что он дерется с тенью или пытается таскать воду решетом.

— Изворотливый, гаденыш! — выругался он после очередной атаки. — Ну а по-мужски ты драться можешь?..

Энониец не ответил — вместо этого он разорвал дистанцию и ударил Лео в челюсть, так, что голова у Ольджи резко запрокинулась назад. Крикс ощутил, что Лео успел достать его в ответ — правый глаз энонийца словно залило жидким огнем, а в голове противно зашумело. В ту же самую секунду Рикс нанес противнику еще один удар, на этот раз в висок.

Ольджи упал. Любой другой после двух таких ударов сразу же лишился бы сознания, но Гилберт не зря предупреждал, что с Лео не так просто справиться. Он извернулся на полу и пнул противника ногой, едва не повалив его на землю. Крикс решил, что больше ни за что не станет играть с Лео в поддавки. Дождавшись, когда Лео начнет подниматься на ноги, южанин снова опрокинул его навзничь ударом сапога по ребрам.

Можно было бы использовать тхаро-рэйн, но для таких людей, как Лео, куда убедительнее обычный мордобой. Пусть не считает, что победа досталась его противнику благодаря каким-то хитрым фокусам.

Лео опять попробовал подняться — и южанин пнул его еще раз. А потом еще. По бороде Ольджи уже текла кровь, движения стали замедленными и неуклюжими.

Но Криксу тоже было нелегко — он чувствовал, что его силы на исходе.

— Дернешься еще раз — я тебя убью, — хрипло предупредил он своего противника. Рикс не был до конца уверен, что в нынешнем состоянии Лео способен правильно расслышать сказанное, не говоря уже о том, чтобы его понять. Но он снова недооценил противника. Ольджи перевернулся на бок, сплюнул на пол темный сгусток крови — кажется, вместе с передним зубом — и все-таки прекратил бесплодные попытки встать.

— Конь останется у меня, — подвел итоги Рикс, глядя на Лео сверху вниз. А потом неторопливо отошел, в любой момент готовясь к нападению из-за спины. Но его не последовало.

Рикс на негнущихся ногах вышел во двор, где его встретил торжествующий Фуэро, воинственно раздувавший ноздри и явно ожидавший от хозяина заслуженного восхищения собой. Крикс с трудом улыбнулся и погладил теплую атласистую шкуру Фэйро. Правый глаз южанина почти не видел, а разбитые костяшки кулаков горели, как присыпанные солью. Крикс не помнил случая, когда он был бы в таком жалком состоянии после обычной драки — разве только в Академии, в первые месяцы учебы. Крикс подумал, что, несмотря на несомненную победу над своим противником, ему определенно не хотелось бы вторично драться с Лео.

Юноша не знал, сколько прошло времени, прежде чем на двор выскользнул Гилберт Тойн.

— Что с Лео? Жив? — поинтересовался Крикс. Не то чтобы он всерьез жалел о том, что сделал — с людьми вроде Ольджи по-другому и нельзя. Но что, если он все-таки перестарался?..

Гилберт как-то странно покосился на него.

— Блюет — стало быть, жив. Но в седло он ближайшие недели две не сядет. Ты едва не проломил ему башку.

— Всего лишь сотрясение, — возразил Рикс.

— Угу. И еще сломанная челюсть… — отозвался Тойн. И, помолчав, добавил с совершенно новой интонацией — А ты действительно совсем не тот, кем я тебя считал.

«Похоже, это общая беда, — подумал энониец с горечью. — Все люди почему-то постоянно заблуждаются на мой счет — будь это Лейда, мессер Ирем или Князь…».

— Ну что, о службе в Серой сотне я могу забыть?.. — уточнил Крикс. Гилберт пожал плечами.

— Фэйры его знают, у нас ничего такого раньше не было. Но я на твоем месте сел бы на коня и убрался отсюда, пока об этой истории не сообщили сэру Эккерту.

— А это еще кто такой?..

— Лориан Эккерт… знаменосец Родерика из Лаэра, нашего лорда-командующего. «Серая сотня» находится под его личным наблюдением.

— Понятно, — сказал Крикс. И, несмотря на уговоры Тойна, заплатил трактирщику за койку наверху. Гилберту хорошо советовать ему уехать, но куда?.. Если он собирается остаться в войске, места лучше «Серой сотни» ему не найти.

Первую ночь на новом месте Рикс провел почти без сна, держа под рукой нож и перевязь с мечом. Спать пришлось в общей комнате, но спертый воздух и дыхание лежавших на соседних лежаках людей тревожили южанина гораздо меньше, чем ожидание мести со стороны Ольджи или кого-нибудь из его приятелей. Но все было спокойно, и уже перед рассветом энониец наконец-то задремал. Днем он запрещал себе думать о Лейде, но ночами мысли о ней упорно возвращались, и сны «дан-Энрикса» с лихвой мстили ему за дневное безразличие. Открыв глаза и увидев над собой покатый потолок общего зала, энониец тихо застонал.

Спустившись вниз, «дан-Энрикс» обнаружил Тойна. Несмотря на ранний час, Гилберт сидел за тем же угловым столом, что и вчера, а рядом с ним стоял кувшин вина. Как всякий настоящий пьяница, Тойн принимался пить прямо с утра, чтобы не тратить понапрасну ни одной минуты. Энониец подошел и сел — точнее, рухнул на скамью.

— Можно?.. — коротко спросил он.

Тойн покосился на его опухшее лицо с огромным безобразным синяком под левым глазом и кивнул.

— Бери, не жалко.

Крикс налил себе вина и жадно выпил все до капли.

— Кошмары, да?.. — внезапно спросил Гил.

«Дан-Энрикс» попытался, по примеру лорда Аденора, насмешливо вскинуть бровь, но получилась странная, нисколько не изящная гримаса.

— Почему ты так решил?

Тойн пожал плечами.

— Парни говорят, ты проворочался всю ночь, а теперь первым делом тянешься к вину. Что тут еще можно подумать?

Крикс в деталях вспомнил свой недавний сон, и в груди у него тоскливо защемило. Гилберт ошибся лишь наполовину. Энониец предпочел бы что угодно этим снам, в которых он опять был рядом с Лейдой, и в которых не существовало ни войны, ни Олварга, ни «черной рвоты», потому что после таких снов сама реальность начинала казаться затянувшимся кошмаром.

— Хорошо, что ты поднялся сам, — заметил Тойн, поняв, что Крикс не хочет говорить о снах и всем, что с ними связано. — Эккерт как раз приехал в лагерь. Лучше тебе самому пойти к нему, чем дожидаться, пока за тобой пошлют.

— Уже иду, — со вздохом согласился Рикс.

* * *

Больше всего Крикс боялся, что сэр Эккерт воевал в Каларии и мог видеть его рядом с коадъютором. Поэтому он покопался в собственной седельной сумке, оторвал лоскут от наиболее поношенной рубашки, и повязал им голову на манер островных контрабандистов, скрыв слишком приметный шрам. Распухшая после вчерашней драки скула и досаждавший Риксу темный пух на щеках и над верхней губой сейчас тоже пришлись как нельзя кстати. Ни один человек не заподозрил бы в небритом оборванце с впалыми щеками и здоровым синяком под глазом бывшего оруженосца коадъютора.

На улицу Крикс вышел без плаща. Зима в Бейн-Арилле была совершенно не такой, как в Такии или Антаресе. Никаких пронзительных ветров, сбивавших с ног и в четверть часа превращающих лицо в застывшую, безжизненную маску, никаких сугробов по колено… здесь, напротив, было мало снега, много слякоти и целые компании мокрых нахохленных ворон на каждом голом дереве возле дороги.

Мессер Лориан занял единственны приличный дом в маленьком приграничном городке. Должно быть, раньше в этом доме жил кто-то из городских старшин или преуспевающих торговцев. Крикс даже задумался о том, где сейчас эти люди. Погибли, бежали из города или ютятся где-нибудь в каморке для прислуги, пока знаменосец Родерика из Лаэра и его эскорт не посчитают нужным вернуть им их собственность?.. Крикс помнил, что во время военной компании в Каларии сэр Ирем и другие лорды действовали точно так же. Оставалось только удивляться, почему он никогда об этом не задумывался.

На крыльце дежурило несколько латников в белых плащах. По их заинтересованным взглядам энониец понял, что слухи о вчерашней истории уже дошли до сэра Лориана и его гвардейцев. В комнате на втором этаже, куда провели Меченого, жарко горел камин, а на полу лежал ковер. Крикс покосился на свои грязные сапоги, но останавливаться возле самой двери было глупо — судя по темным отпечаткам на лиловом ворсе, остальные посетители мессера Лориана не задумывались о подобных мелочах. Сам Лориан сидел у стола, бросив свой белый плащ на спинку кресла, и объедал с кости жареное мясо. Крикс сглотнул, подумав, что ему тоже не помешало бы позавтракать.

Вошедший вместе с Риксом латник наклонился к уху Эккерта и что-то прошептал. Сэр Лориан быстро и цепко посмотрел на Меченого и небрежно промокнул лоснившиеся губы.

— Значит, это ты — тот самый Меченый?

— Да, монсеньор, — коротко поклонился Рикс.

— Мне доложили о вчерашнем происшествии, — сухо заметил рыцарь. — Что ты можешь сказать в свое оправдание?

Крикс вопросительно приподнял брови, удивленный тем, что от него требуют каких-то оправданий. Эккерт наверняка знал, как было дело — значит, должен был понимать, что винить в драке следует не Рикса, а его противника.

— Мессер, я просто защищался, — сказал Крикс. — Лео напал на меня первым.

— Мне здесь не нужны люди, создающие лишние проблемы. Я уже не говорю о том, что вся история с этим конем звучит довольно подозрительно.

Южанин постарался проглотить ответ, который дал бы Эккерту «дан-Энрикс» из имперской гвардии, и сказал то, что, по его разумению, мог бы сказать бастард по кличке Меченый.

— Вы думаете, что я конокрад, мессер?

Рыцарь приподнял бровь, как будто его удивил такой вопрос.

— К твоему счастью, меня это не интересует. Вешать конокрадов — не моя забота. Сейчас важно то, что ты вывел из строя опытного и полезного разведчика. Полагаю, что мне следует тебя арестовать, а твои деньги и имущество забрать в уплату штрафа.

Крикс впервые ощутил, какая пропасть отделяет безымянного бастарда от оруженосца лорда Ирема. Оказывается, расти в крестьянской хижине или бродяжничать с антарскими повстанцами — это одно, а общаться в качестве простолюдина с кем-то вроде лорда Эккерта — совсем другое. Эккерту не было дела до того, кто виноват в недавней ссоре. Соображения абстрактной справедливости явно не занимали сэра Лориана — справедливым было то, что представлялось наиболее рациональным в настоящую минуту, только и всего.

Крикс постарался обуздать свое негодование — и, чего там скрывать, растущую тревогу — и взглянуть на дело беспристрастно. Знаменосец Родерика из Лаэра рассуждает о его аресте, но при этом он все-таки не послал своих людей на постоялый двор, а дождался, пока Рикс придет к нему. Это могло означать, что окончательного решения на его счет сэр Лориан еще не принял. Слабое утешение, но все-таки лучше, чем ничего.

— Мессер, позвольте мне на деле доказать, что я могу быть полезнее, чем Ольджи, — сказал Рикс.

Эккерт впервые с начала разговора удостоил энонийца более внимательного взгляда.

— Очень самоуверен, да?.. Ну, хорошо. Я как раз собирался отправить кого-то из разведчиков в Солинки.

— Это заброшенная деревня?

На холеном лице Эккерта мелькнула озабоченность.

— Ты о ней слышал?..

Крикс пожал плечами.

— На дорогах это обсуждают все, кому не лень. Особенно после того, как там пропали ваши патрули.

Теперь «дан-Энрикс» начал понимать идею Эккера. Отправить возмутителя спокойствия туда, где пропадали целые отряды, было выгодно при любом исходе дела. Если посланный в Солинки рекрут сгинет точно так же, как и остальные — что же, туда ему и дорога. Если же он, паче чаяния, возвратится из своей поездки, то наверняка сообщит что-то интересное.

А чтобы новобранец не вздумал отказываться, не мешает его хорошенько припугнуть. Скажем, пообещав арестовать и обобрать до нитки…

Крикс поймал себя на том, что усмехается, глядя на сэра Лориана без малейших признаков почтительности. Эккерт истолковал это выражение лица по-своему и сдвинул брови.

— Только не воображай, что ты можешь прокатиться вниз по Шельде, а потом вернуться и наврать с три короба. Мне нужны факты, а не сказки о Безликих.

Крикс наклонил голову.

— Как скажете, мессер.

Рыцарь вернулся к трапезе, взяв с блюда еще один кусок мяса. Несколько секунд в комнате было тихо. Эккерт явно видел, что южанин продолжает стоять у его стола, но всем своим видом давал понять, что их разговор окончен. В конце концов Эккерт сообразил, что посетитель не намерен уходить, и, прожевав очередной кусок, все-таки соизволил «заметить» южанина.

— Ты еще здесь?.. — притворно удивился он.

— Нам нужно выяснить еще один вопрос, мессер. Чтобы выполнить ваше поручение, мне нужны деньги, — сказал Крикс, глядя на Эккерта в упор. У Рикса в кошельке еще осталась часть той суммы, которую ему собрала Элиссив, но Эккерту об этом знать было совсем не обязательно. К тому же, настоящий Меченый — искатель приключений, обобравший труп убитого под Шельдой — ни за что не упустил бы шанса выторговать плату за порученное ему дело. Значит, нет никаких причин, по которым этого не должен делать Крикс из Энмерри.

— Какие еще деньги? — спросил Лориан.

— Обычные, мессер. Перековать коня, купить еды в дорогу… и так далее.

— Разведчики из Серой сотни получают жалованье в конце месяца, — брезгливо сказал Эккерт. Но «дан-Энрикс» решил не уступать ни пяди.

— Тогда прикажите, чтобы мне выдали его вперед — иначе мне придется отправляться в Солинки на своих двоих, а времени это потребует немало.

Крикс ожидал, что Эккерт напишет записку Тойну, но он сунул руку в поясной кошель, вытащил оттуда пригоршню мелких серебряных монеток по пол-асса и небрежно бросил их на стол. Несколько монет упали со столешницы и покатилась по ковру. Сэр Лориан прищурился, как будто бы прикидывал, полезет ли бастард под стол за упавшими на ковер деньгами. Рикс невозмутимо собрал те, которые остались на столе, и коротко сказал:

— Благодарю, мессер.

Эккерт нетерпеливо дернул подбородком, и южанин ушел.

Вернувшись на постоялый двор, «дан-Энрикс» принялся осматривать копыта Фэйро — про необходимость подковать коня он сказал просто так, чтобы заставить Лориана раскошелиться, но лишняя бдительность никогда не повредит.

Тойн подошел почти неслышно, но южанин все равно узнал его по запаху вина.

— Ну что? Сэр Лориан был очень недоволен?..

— Вовсе нет, — осклабился «дан-Энрикс». — Он оставил за мной место в Серой сотне и даже дал мне денег, чтобы я мог выполнить его задание — съездить в Солинки и на месте разузнать, что там творится.

Гилберт шумно выдохнул.

— И что ты теперь будешь делать?

— То есть как?.. Поеду на разведку, разумеется.

— В Солинки? Оттуда еще никто не возвращался.

— Я - вернусь, — пообещал «дан-Энрикс».

Гилберт еще несколько секунд стоял над ним, слегка покачиваясь после выпитого.

— Сколько тебе лет? — спросил он неожиданно, обдав Меченого винными парами. Вопрос застал южанина врасплох, и он ответил правду, хотя изначально собирался для надежности накинуть себе пару лет.

— Шестнадцать.

Гилберт горестно присвистнул.

— Даже меньше, чем я думал.

Энониец раздраженно сдвинул брови. Мало ему было Ирема, который временами обращался с энонийцем, как с мальчишкой, так теперь еще этот пропойца полагает, что он слишком молод! Криксу захотелось сгрести пьяного вербовщика за шиворот и посоветовать ему не лезть не в свое дело. Но, вспомнив, как Тойн пытался помочь ему советами, южанин поостыл.

— Надо ехать, Гил. Кто-нибудь должен выяснить, что означают все эти истории о появлении Безликих, — сказал он.

Гилберт сокрушенно покачал головой, но не спросил, какое энонийцу дело до «кромешников». Должно быть, он уже смирился с тем, что новичок все время совершает странные поступки, понять которые нормальный человек не в состоянии.

* * *

Потратив несколько часов, южанин раздобыл себе потрепанную карту, за которую ему пришлось заплатить по меньшей мере вдвое больше ее настоящей стоимости. Если верить этой карте, то Солинки находились вовсе не так близко, как сначала полагал «дан-Энрикс». Лучше всего было ехать через Мирдвинскую пустошь — там, по крайней мере, не придется продираться сквозь овраги, буреломы и болотистые заводи, которые ждали его в притоках Шельды.

В первый день этой поездки Криксу еще попались люди, но потом они с Фуэро оказались в местах, где, казалось, уже много лет не появлялось ни одной живой души. Крикс привык к густо заселенному побережью, так что чувствовал себя довольно странно посреди пустых заснеженных равнин, на которые, казалось, никогда не ступала нога человека. Звенящая тишина казалась абсолютной. Сперва энониец пробовал негромко напевать, чтобы не поддаваться меланхолии, но его приглушенный голос терялся в этом океане тишины, а орать во все горло было глупо — где-то рядом вполне могли быть «кромешники». Поэтому южанин поехал дальше молча, изредка негромко обращаясь к Фэйро и жалея, что тот не в состоянии ему ответить.

На второй день путешествия Крикс снова почувствовал постороннее присутствие. Но не в той стороне, куда он направлялся, а, напротив, за своей спиной, как будто неизвестный человек преследовал их с Фэйро. Крикс остановил коня, чтобы подтянуть ослабшую подпругу, спешился и как бы невзначай посмотрел через плечо — но ничего особенного не увидел. Их преследователь, если только он не был плодом его разыгравшегося воображения, находился еще слишком далеко.

Фэйро сердито косил темным глазом на чахлые кусты, засыпанные снегом, и настороженно раздувал ноздри.

— Ты тоже его заметил? — еле слышно спросил Крикс. — Ты прав, за нами кто-то тащится, причем уже не первый час. Что будем делать? Попробуем оторваться или выясним, кому это мы вдруг понадобились?.. Я, пожалуй, за второе. Глупо оставлять у себя за спиной возможного врага. Пошли.

Правильнее было бы сказать — «поехали», поскольку Крикс опять вскочил в седло и направил коня к перелеску, нимало не заботясь о том, что на снегу остаются четкие следы. Но, оказавшись за деревьями, Крикс придержал коня, заставив его перейти на шаг, и начал вертеть головой во все стороны, пока не обнаружил нависающую над дорогой ветку. Направив Фэйро прямо к ней, южанин приподнялся на стременах, и в тот момент, когда они проезжали под облюбованным им деревом, встал на седло, ухватился за ветку и в мгновение ока оказался наверху. Оседлав толстый сук, «дан-Энрикс» свистнул, и остановившийся под деревом Фуэро, фыркнув, пошел дальше.

Ждать пришлось не слишком долго. Вскоре на тропинке появилась тонконогая гнедая лошадь, на которой сидел всадник в теплом шерстяном плаще с широким капюшоном. Когда неизвестный проезжал под деревом, Крикс спрыгнул с ветки, выбив его из седла, и они вместе рухнули в сырой и рыхлый снег. Прежде, чем враг успел прийти в себя, «дан-Энрикс» уже придавил его к земле коленом и приставил ему к горлу нож. Слетевший с головы всадника капюшон позволял видеть светлые, соломенного цвета волосы, расширенные от потрясения глаза и удивительно знакомое лицо. Наверное, от неожиданности рука у Рикса дрогнула, и он помимо воли уколол противника ножом, поскольку тот сердито — и опять-таки очень знакомо — возмутился:

— Ты совсем ополоумел, что ли?..

— Лэр?! — выдохнул Рикс, не веря собственным глазам.

В ту ночь, когда он решил бросить Орден и уехать из Адели, Крикс был твердо настроен разорвать все связи с прежней жизнью, но, выспавшись и несколько придя в себя, южанин образумился и понял, что его первоначальный план никуда не годился. Энониец попросил у Лисси бумагу и чернил и написал несколько писем. Первое предназначалось его секундантам — в них «дан-Энрикс» сообщал друзьям, что поединок с Льюбертом не состоялся, а сам дан-Энрикс жив и невредим. Второе было адресовано десятнику Браэну Ниру с просьбой передать приложенные к письму деньги Филе, а также по возможности убедить ее в том, что с ее сыном все в порядке. Третье письмо, предназначавшееся лорду Ирему, южанин в самую последнюю минуту разорвал на мелкие кусочки, устыдившись выплеснутой на бумагу смеси извинений и упреков, до которых коадъютору наверняка не было никакого дела.

Запечатав эти письма, энониец счел, что разрубил все нити, связывающие его с прошлым. Снова встретиться с Лэром здесь, в десятках стае от Адели, было так же странно, как увидеть призрак.

* * *

— «Дан-Энрикс» наконец-то догадался отпустить его, и Лэр смог сесть. Рикс смотрел на него совершенно ошалевшим взглядом и молчал. Несколько секунд спустя южанин облизнул потрескавшиеся, обкусанные губы и произнес.

— Это правда ты?..

«Глупее ничего не мог придумать?» — мысленно осведомился Лэр. И подтвердил:

— Конечно, я.

— Как ты здесь оказался?

— Ну, а ты как думаешь? — фыркнул Юлиан, отряхиваясь и раздраженно поводя плечами. Калариец с неудовольствием отметил, что, пока они возились на земле, часть снега забилась ему под воротник и теперь быстро таяла. — Я получил твое письмо. Не беспокойся — Браэн сделал все, что ты просил. И остальные тоже… А потом я собрал вещи и отправился сюда. Расспрашивал о тебе на дорогах, доехал до самой Лорки, пока не узнал о Серой сотне… А теперь уже три дня тащусь по этой Хегговой равнине.

— Но зачем?! — почти с отчаянием спросил Рикс, сунув обратно в ножны свой кинжал.

Юлиан стянул перчатку и продемонстрировал южанину бледную, едва заметную полоску на ладони.

— Мы ведь побратались, помнишь? — напомнил он Риксу мягко, словно обращался к слабоумному или же к бестолковому ребенку. — Маркий, ты и я. Поэтому, когда я прочитал твое письмо, я сразу понял, как мне нужно поступить. А тут еще я встретил Нойе Альбатроса… мы разговорились, и он поддержал меня. Сказал, что нам во что бы то ни стало нужно ехать.

— «Нам»? — повторил Рикс почти с испугом. — Значит, Нойе тоже здесь?

Лэр отмахнулся.

— Нет, он в лагере. Мы разделились, чтобы кто-нибудь обязательно тебя нашел. И кстати, я уверен, что ты сделал бы для меня или Марка то же самое.

— А Марк?.. Он тоже решил ехать?

Юлиан вздохнул.

— Марк — нет. То есть сначала да, но потом я его отговорил. Да и потом, Элиссив бы его не отпустила. Это мы с тобой ни с кем не связаны и можем делать все, что нам захочется, а Марк — практически женатый человек.

Крикс помрачнел. Юлиан знал, о чем — точнее говоря, о ком — он думает в этот момент, но произносить имя Лейды вслух не собирался. Не стоит прикасаться к чужим ранам… особенно, если не знаешь их глубины и направления.

— Да, — подтвердил «дан-Энрикс» мрачно. — Мы ни с кем не связаны и можем поступать, как захотим.

Впрочем, мгновение спустя южанин встрепенулся.

— Погоди, а как же Академия? Что скажет твой отец?! Выходит, что ты отучился в Академии шесть лет, чтобы теперь все кончилось ничем?..

Юлиан покривился. Говорить — и даже думать — о своем отце и его отношении к поступку сына Лэру совершенно не хотелось. Ну и Рикс, конечно же, хорош. Он, видите ли, беспокоится, что побратим бросил учебу в Академии! Сначала на себя бы посмотрел.

— А что сказал сэр Ирем, когда ты ушел из Ордена?.. — спросил Лэр у «дан-Энрикса» вместо ответа. — Если уж решил читать другим нотации, то начинай с себя. Разве не ты устроил поединок с Дарнторном, а после этого ударился в бега?

Крикс тряхнул головой.

— Это разные вещи, Лэр! Я был разведчиком в отряде Астера. Мне ничего не стоит делать то же самое для Лориана Эккерта. К тому же мне, в отличие от вас двоих, и правда уже нечего терять.

На сердце Юлиана было тяжело, но он заставил себя усмехнуться.

— Не трусь, «дан-Энрикс»! Ни одна война не может продолжаться вечно. Думаю, все еще как-нибудь уладится. Но только не надейся, что ты от меня отвяжешься. Если ты решил дождаться взятия Бейн-Арилля, то я останусь здесь вместе с тобой.

— Ладно, — сказал южанин — видимо, поняв, что спорить с Лэром совершенно бесполезно. — Но тогда не зови меня «дан-Энриксом». Здесь меня называют Меченым.

— Значит, ты теперь выдаешь себя за простолюдина?

Южанин с раздражением взглянул на Лэра.

— Я и есть простолюдин — если ты вдруг забыл.

Лэр тяжело вздохнул.

— Можешь называть себя, как хочешь, только прекрати вести себя, как будто все против тебя сговорились. Я проехал через полстраны совсем не для того, чтобы с тобой поссориться.

К счастью, «дан-Энриксу» хватило совести смутиться.

— Я совсем не то хотел сказать… Прости.

— Ничего страшного. Я сам едва не одурел, таскаясь по этим заснеженным полям. В голову так и лезет всякая чушь. Так значит, теперь тебя зовут Меченым?

— Да. Они думают, что я бастард, воспитанный в рыцарском замке. Это даже хорошо. Чем вранье ближе к истине, тем лучше.

Слово «бастард» Крикс произнес с насмешливой улыбкой. Юлиан задумался, уж не успел ли его друг узнать что-нибудь о своем происхождении? И если да, то почему он ничего об этом не сказал? Впрочем, Лэр давно уже привык прощать своему побратиму его скрытность… точно так же, как и многое другое.

— Ладно, тогда я скажу, что меня зовут Лэн, и я был меченосцем в энмеррийской крепости. А вот теперь сбежал на настоящую войну.

Крикс вытаращился на своего приятеля.

— Ты что, действительно откажешься от родового имени? Ради меня?

— Не только, — беззаботно отозвался Юлиан — Мне совсем не улыбается, чтобы до моего отца дошло известие о том, что я заделался разведчиком.

— Южная Марка очень далеко отсюда.

— Не настолько, как ты думаешь, — возразил Юлиан. — А теперь, если ты не против, я бы все-таки чего-нибудь поел. У меня со вчерашнего дня крошки во рту не было.

Крикс накормил его обедом — очень скудным, потому что ту еду, которую он собирался растянуть на всю дорогу, теперь нужно было делить на двоих. На каждого пришлось только по паре сухарей и по полоске вяленого мяса. Ели медленно, чтобы успеть почувствовать себя насытившимися. Пока Лэр приканчивал свою порцию, Крикс подвесил над огнем маленький, словно игрушка, медный котелок и, растопив в нем снег, бросил туда щепотку сухих трав. Они по очереди пили обжигающий отвар, и оба обожгли себе язык и губы, но зато им стало чуточку теплее. Потом они расчистили небольшую площадку под деревьями, соорудили там нечто вроде тесного шалаша из еловых веток, заползли в него и улеглись спина к спине, стараясь сохранить тепло. В шалаше было тесно и темно, и пахло очень странно — хвоей и смолой, а еще мокрой шерстью их плащей и дымом от костра. Ощущать рядом присутствие живого человека тоже было удивительно приятно — Юлиан только сейчас понял, что все это время, пока он искал «дан-Энрикса», его сильнее всего угнетала тишина, царившая в этих местах. Можно было только порадоваться, что «дан-Энриксу» больше не нужно будет путешествовать здесь одному.

— Как же я рад, что оказался здесь, — сказал Лэр вслух.

— Ты просто сумасшедший, — буркнул энониец в темноте. Лэр не ответил. Засыпая, калариец удовлетворенно улыбался. Интересно, с чего Рикс решил, что делать глупости — только его прерогатива?..

 

Глава II

Ночевать в палатке из еловых веток было холодно и неудобно, но Юлиан все равно спал мертвым сном, наглядно демонстрируя природное превосходство северян над южными соседями. Проснувшись, Крикс не сразу разбудил своего спутника, а еще несколько минут лежал с ним рядом и раздумывал, что делать дальше. Теперь, когда их было уже двое, предстоявшая ему задача выглядела куда более опасной, чем вчера. Особенно если учесть, что Юлиан был совершенно не подготовлен к столкновению с Безликими, и, может быть, даже не слишком верил в их существование.

Южанин долго думал, как начать необходимый разговор, чтобы не задеть Лэра, но в конце концов решил, что сути дела не изменят никакие реверансы, так что говорить придется напрямик.

— Лэн, я хотел тебя кое о чем попросить, — неловко сказал Рикс, когда они снимали свой привал. — Конечно, мы с тобой друзья… но так уж получилось, что я уже был разведчиком, и куда лучше представляю, что нам надо делать. Поэтому давай договоримся, что до возвращения в имперский лагерь главный в нашей паре — я, а ты делаешь все, что я скажу. Иначе нам отсюда не вернуться.

Юлиан взгромоздил седло на спину своей лошади.

— Договорились, — сказал он, не оборачиваясь к собеседнику. — Какие будут приказания, мой командир?..

«Дан-Энрикс» огорченно посмотрел на побратима.

— Так и знал, что ты обидишься… но, Лэр…

— Не Лэр, а Лэн. Если ты не запомнишь, как меня теперь зовут, то потом обязательно оговоришься в лагере, — ответил тот. И, помолчав, добавил — Рик, прости, но ты болван. На что, по-твоему, я должен обижаться?.. Дураку понятно, что ты опытнее. Ты и с картой управляешься гораздо лучше, и про Солинки знаешь больше моего, и двигаться можешь почти бесшумно.

— Ну, не то чтобы бесшумно… — вздохнул Рикс, припомнив, как над ним когда-то потешались Лис и Шестипалый. Лучшие разведчики Лесного братства утверждали, что, идя по лесу, Рик сопит и пыхтит, точно кабан. И, вероятно, были правы, потому что ему ни разу не удалось подобраться к ним незамеченным, сколько бы он ни старался. Зато Лис играючи мог зайти ему за спину и приставить к горлу Рикса его же собственный нож, который Лис неуловимо быстро вынимал из ножен. Но при этом Крикс, бесспорно, знал гораздо больше Лэра. Знал, как наступать на землю, чтобы под ногами не хрустели ветки или не скрипел сырой февральский снег. Умел так закрепить доспех, чтобы кожаные и металлические части не терлись друг о друга и не производили ненужного шума. Мог беззвучно обнажить оружие или договориться со своим напарником одними знаками, не прибегая даже к шепоту. В Каларии его напарницей обычно была Ласка, и «дан-Энриксу» казалось, что ей вообще не нужно подавать никаких знаков — создавалось впечатление, что девушка читает его мысли. С Юлианом этот номер не пройдет.

— Так, значит, без обид? — уточнил Меченый.

— А в челюсть?.. — скучающим голосом осведомился калариец.

Крикс глупо ухмыльнулся. Это так напоминало Академию, что на секунду он даже забыл, что время их учебы безвозвратно ушло в прошлое. «Как все-таки хорошо, что Лэр сумел меня найти» — подумал Рикс, но почти сразу устыдился этой мысли. Лучший друг впутался в очень скверную историю, а он знай себе радуется, что не придется больше быть одному. Паршивый эгоист.

Лэр будто бы подслушал его мысли.

— Знаешь, в чем твоя беда, «дан-Энрикс»? — сухо спросил он — Ты полагаешь, что другие люди не способны сами принимать какие-то решения, а даже если и способны — то ответственность за все происходящее все равно лежит персонально на тебе. Ты никогда не думал, что для окружающих такое отношение довольно… оскорбительно?

Крикс открыл было рот, чтобы ответить, но так ничего и не сказал, внезапно осознав, что Лэр не так уж и неправ. Если не брать в расчет принцессу Лисси или Ласку, то у него никогда не было друзей — только побратимы и соратники. На первый взгляд разница не особенно большая — они постоянно проводили время вместе, выручали друг друга в трудных ситуациях… но при этом само собой выходило так, что подлинного равенства — а следовательно, и дружбы — не было.

Должно быть, Юлиану с Марком было очень тяжело это терпеть.

— Прости, — сказал «дан-Энрикс» вслух.

— Ладно, проехали, — коротко бросил Юлиан, садясь в седло.

— Нет, правда. Ты не представляешь, как я рад, что не придется ехать в эти драные Солинки одному.

Лэр хмуро усмехнулся. Но сердиться, кажется, и в самом деле перестал.

* * *

Меч со свистом рассек воздух, и Лейда тут же сменила стойку, уклоняясь от воображаемой атаки. Девушку не покидало ощущение, что она что-то делает неправильно, но рядом, как назло, не было никого, кто мог ее поправить. Или дело в ее мнительности, а на самом деле получается совсем не плохо?.. Поди знай!

— Леди Гефэйр, я не помешаю?.. — спросил Алавэр, остановившись рядом.

Лейде пришлось сделать над собой усилие, чтобы сохранить невозмутимость. Она и без того чувствовала себя достаточно нелепо, разминаясь с тренировочным мечом на внутреннем дворе. Продолжать заниматься этим делом под пристальным взглядом Алавэра, служившего капитаном стражи в Глен-Гевере — это вообще напоминало пытку.

Алавэр был первым, кого она встретила, вернувшись в Глен-Гевер. Прежний капитан их стражи был старым уже тогда, когда Лейда уехала в столицу, так что ее не особо удивил тот факт, что теперь стражу возглавляет новый человек. Правда, сначала Алавэр ее не впечатлил. В первое время он казался Лейде удивительно бесцветным — сухопарый, с жесткими, выгоревшими на солнце волосами и худым лицом, резкие черты которого не сглаживала даже обрамлявшая его бородка. Говорил новый капитан мало и на первый взгляд казался самым скучным человеком на земле. Но вскоре обнаружилось, что у немолодого рыцаря имеются не только недостатки, но и важные достоинства. Невзрачный капитан поддерживал в своем отряде поразительную дисциплину, подобной которой Лей не видела даже в столичной гвардии. Кроме того, он был великолепным фехтовальщиком.

Возможно, именно поэтому ей совершенно не хотелось, чтобы он смотрел на ее упражнения с мечом. Под его взглядом она поневоле чувствовала себя неуклюжей и смешной. А главное, ей до сих пор было неясно, как капитан Алавэр относится к ее неженственным занятиям — с обычным безобидным любопытством или с таким же решительным неодобрением, как и ее отец?

— Я уже не первый раз вижу вас здесь, — произнес капитан, когда она остановилась, чтобы перевести дыхание. — Вы тренируетесь каждое утро?

— Ну, не то чтобы каждое утро… — Лейда с отвращением почувствовала, что говорит так, словно пытается как-нибудь сгладить впечатление от своего «предосудительного» увлечения. Хотя было совершенно непонятно, почему она обязана оправдываться перед этим человеком. — Я немного училась фехтованию, пока жила в столице. Вот, пытаюсь вспомнить то, что знала.

— Понимаю, — лаконично отозвался Алавэр. И, помолчав, добавил — Месс Гефэйр, меня это совершенно не касается, но без настоящего противника вы все равно забудете все, что знали. Махать мечом в воздухе — пустая трата времени. Если хотите, я бы мог…

— Только не вы! — сорвалось с губ Лейды раньше, чем она успела прикусить себе язык. Алавэр удивленно сморгнул, и девушка поспешила загладить возникшую неловкость:

— Я видела, как вы фехтуете, мессер. Альды свидетели, я пока не готова с вами драться. Может быть, кто-нибудь из ваших солдат?..

Впервые на ее памяти Алавэр позволил себе какое-то проявление эмоций. Лейда почти не поверила своим глазам, когда на губах капитана обозначилась улыбка. То ли рыцарю польстил ее простодушный отзыв о его способностях, то ли — что казалось более правдоподобным — Алавэра позабавило предположение, что кто-то из его солдат окажется равным противником для дочери их сюзерена. Впрочем, спорить он не стал.

— Лимкин, поди сюда, — окликнул он, повысив голос — Месс Гефэйр хочет попробовать свои силы.

Лимкин — рослый и широкоплечий парень, в очередь с другими молотивший установленную на дворе кинтану — глупо ухмыльнулся, подходя к своему капитану. Двигался он вразвалку, явно не воспринимая предстоящий поединок всерьез. Алавэр нахмурился и незаметно — как ему казалось — сделал подчиненному какой-то знак. Должно быть, призывал его быть осторожнее.

Пока капитан помогал ей надеть толстую защитную куртку из войлока и кожи, Лейда напряженно размышляла. Алавэр — хороший человек, на него можно положиться в трудную минуту… но ей не хотелось, чтобы ее опекали, точно маленькую девочку. Чтобы по-настоящему рассчитывать на капитана стражи, ей придется доказать ему, что ее нужно принимать всерьез. Она никогда не рассчитывала делать это с мечом в руках, да и не слишком верила в свои способности, но колебаться было уже поздно.

Лейда не стала мудрствовать и в точности воспроизвела любимую атаку Рикса — отвлекла внимание противника верхним финтом и тут же нанесла удар. Лимкин успел его парировать, но на широком, обветренном лице возникло озабоченное выражение. Лейде оно понравилось гораздо больше, чем недавняя ухмылка. Лимкин отступил на несколько шагов и несколько секунд держался очень осторожно, надеясь понять, на что еще она способна. Впрочем, дожидался он напрасно. Лейда не хотела раньше времени показывать все, чему она научилась у «дан-Энрикса», тем более, что набор сюрпризов, которые она была в состоянии преподнести сопернику на тренировочной площадке, был довольно ограничен.

В конце концов, Лимкину надоело выжидающе кружить вокруг нее, и он атаковал. Стремительно и даже грубо, полагаясь прежде всего на свой рост и силу, дававшие ему немалое преимущество. Будь у них в руках щиты, подобная атака оказалась бы беспроигрышной, но с одним полуторным мечом, да еще после ее тренировок с Риксом, эта тактика была заведомо провальной. В самую последню секунду Лейда уклонилась от удара, да еще и зацепила локоть своего противника. И мысленно порадовалась, что дралась не с Алавэром. Более опытный и хладнокровный капитан ни за что не позволил бы ей так легко себя достать.

Уже не боясь, что ее посчитают недостаточно выносливой, девушка знаком попросила дать ей передышку. Впервые с того дня, как она переступила порог Глен-Гевера, Лейде стало весело. Лимкин так таращил на нее глаза, что в других обстоятельствах это могло бы показаться просто оскорбительным. И даже во взгляде Алавэра читалось удивление.

— У вас был замечательный учитель, месс Гефэйр. Я никогда раньше не встречал подобного приема.

Лейда криво улыбнулась и кивнула. Рикс действительно был замечательным учителем. И каждый раз, когда она бралась за меч, она вспоминала о нем. Как сухие листья шуршали у них под ногами в парке, как сердце заколотилось от испуга, когда она в первый раз достала энонийца — это было так внезапно, что Лейда даже не придержала руку, и ударила в полную силу… а «дан-Энрикс» рассмеялся и заключил девушку в объятья, хотя ему, вероятно, было очень больно. А еще спустя неделю начались холодные осенние дожди, и они перенесли тренировки в Гобеленный зал, где Рикс когда-то обучался фехтованию у лорда Ирема. Им приходилось выбираться туда ночью, когда их не мог застать никто из слуг или придворных. Рикса уже захватило его странное безумие, он стал чужим, пугающим и непонятным. Целыми неделями пропадал неизвестно где, а к ней приходил редко, слишком редко… и обычно бывал слишком вымотанным для урока фехтования. Лейда помнила всего четыре ночных тренировки, но в эти недолгие часы ее тревоги и сомнения на время исчезали, и все снова становилось правильно и хорошо — совсем как в первые полгода их знакомства. Они сражались в зыбком свете факелов, и энониец улыбался… улыбался так, что она забывала обо всем на свете, даже о защите и об отвлекающих ударах.

При одном воспоминании об этом сердце сжалось от внезапной боли.

Раньше ей казалось, это наваждение пройдет, когда она вернется в Гверр, но вышло по-другому. Хотя недостатка в отвлекающих делах как будто не было.

Лейда поблагодарила Алавэра и его солдата, кое-как стащила с себя кожаный доспех и направилась к крыльцу. Необходимо было проследить, чтобы отец позавтракал, как следует, иначе он опять будет сидеть над полной миской, пока еда не остынет. В глазах слуг он еще остается лордом, которого они знали раньше. Никто просто не осмелится настаивать на том, чтобы Годелвен Гефэйр хоть чуть-чуть поел. А лорд Гефэйр, между прочим, едва в состоянии удержать ложку. И вдобавок, кажется, не очень твердо помнит, что с ней нужно делать.

Первые дни у Лейды просто сердце разрывалось, когда она видела беспомощного старика, в которого он превратился. Потом горе потускнело, сделавшись таким же привычным, как гулявшие по замку сквозняки, и сырость, и безвкусная еда. Лейда делала все, что следовало, и не позволяла себе хоть на миг задуматься о том, что будет дальше.

Какой-то частью себя она еще была в Адели, рядом с Лисси и «дан-Энриксом». Иногда ей очень хотелось знать, чем энониец занимается прямо сейчас. Фехтует с лордом Иремом, сидит над книгами, пьянствует с Нойе Альбатросом, или, может, добивается внимания какой-нибудь аристократки?.. Правда, энониец многократно заявлял, что он всегда будет любить только ее, но за прошедший год Лейда успела убедиться, что слова «дан-Энрикса» не стоит принимать всерьез. Девушка тяжело вздохнула. В сущности, она сама была виновата в собственной наивности — нельзя влюбиться в мальчика пятнадцати лет, и ожидать, что он будет вести себя, как взрослый мужчина. Она потакала всем его фантазиям, воспринимала бесконечную мальчишескую похвальбу, как непреложный факт, и верила, что энониец в состоянии нести ответственность за них обоих, тогда как на самом деле он не в состоянии был отвечать даже за самого себя.

А ведь могло бы быть и хуже. Если бы ребенок… Как всегда, при этой мысли Лейда содрогнулась. Она никогда не принимала лунный чай. И даже не от легкомыслия — просто на тот момент она была так сильно влюблена, что перспектива забеременеть от Рикса ее совершенно не пугала. Даже, так сказать, совсем наоборот.

Определенно, еще неизвестно, кто из них двоих глупее!

По дороге к комнатам отца Лейда на всякий случай заглянула в спальню к Джори и застала братца сидящим с ногами на кровати и испуганно таращившим глаза на дверь, как будто бы через нее вот-вот мог просочиться призрак. Девушка остановилась и сложила руки на груди.

— Доброе утро, Джори. Почему ты не оделся к завтраку?

Джори почувствовал в ее словах упрек и тут же надул губы.

— Мальта еще не приходила.

— Ну и что?.. — сердито спросила Лейда.

Она старалась быть с братом поласковее, но порой он бесконечно раздражал ее своим нытьем. Однако, стоило ей чуть повысить голос, как на лице Джори тут же появилось хорошо знакомое сестре обиженно-испуганное выражение, и Лейда поняла, что возмущаться бесполезно. Надо как-то по-другому.

— Значит, Мальта еще не пришла, — сказала она уже спокойнее. — Джори, тебе ведь уже семь лет! А следующим летом будет восемь. Потом девять. А всего через семь лет тебе уже будет пятнадцать, и тебя посвятят в рыцари. И знаешь, что тогда случится? Ты отправишься на рыцарский турнир, герольд объявит твое имя, а ты будешь сидеть в шатре полуголый, потому что Мальта не успела прийти вовремя, чтобы тебя одеть.

Джори неуверенно хихикнул.

— Вот, тебе же самому смешно… так что вставай и одевайся. Таз для умывания на табурете.

Джори неохотно вылез из кровати.

Мальту надо отослать, — в десятый раз сказала себе девушка, выйдя из спальни брата. И, как обычно, эта мысль заставила ее поморщиться. Мальта — крепкая, краснощекая гверрская крестьянка, казавшаяся вызывающе здоровой в охваченной эпидемией провинции, Лейде, скорее, нравилась. Но даже если бы Джори не вырос настолько, чтобы передать его на попечение наставнику-мужчине, Мальту все равно пришлось бы отослать домой. То, что молодая нянька потакает всем капризам Джори и делает за него все, что можно — это еще полбеды, но те сказки, которые она рассказывала ее брату — это уже слишком. Мальта знала тысячу причудливых и увлекательных историй, но в каждой второй из них непременно фигурировали волколаки, выжлецы и упыри, а в каждой третьей эта братия радостно кого-нибудь сжирала. Причем все эти деревенские страшилки Мальта пересказывала так талантливо, что даже Лейде делалось ее по себе. Неудивительно, что Джори вздрагивает от любого шороха.

Вот только кто станет заботиться о Джори, когда Мальта покинет замок? Алавэр? Так у него и без того забот хватает. А доверять маленького мальчика какому-нибудь увальню вроде Лимкина Лейде не очень-то хотелось.

Лейда уже повернула в коридор, ведущий к комнатам ее отца, когда дорогу ей внезапно преградили три мужских фигуры. Девушка едва не вздрогнула от неожиданности. В полутемном коридоре ей не сразу удалось узнать людей, мешавших ей пройти, но потом Лейда поняла, что это два вассала их семьи — Бриан Бокар и Альто Лэнгдем — а с ними Ульфин Хоббард, приехавший в Глен-Гевер по поручению Сервелльда Дарнторна. Скверно, очень скверно… Ульфин Хоббард прибыл пару дней назад, нисколько не боясь свирепствовавшей в Гверре эпидемии. Сначала говорил о выгодах, которые может получить Гверр, если встанет на сторону Бейн-Арилля в грядущем столкновении с Легелионом, а потом стал напирать на неприятности, которые ждут гверрцев, если они не оценят предложения лорда Дарнторна по достоинству. Ну а в конце концов позволил себе намекнуть на то, что «черная рвота», выкашивающая целые деревни, может запросто пойти на убыль, если гверрские аристократы проявят благоразумие и сделают правильный выбор.

При других условиях такое заявление сочли бы бредом сумасшедшего, но в сочетании с пугающими слухами о темном маге, поддержавшем лорда Сервелльда Дарнторна, слова Хоббарда приобретали новый, исключительно зловещий смысл. Больше всего советников лорда Гефэйра впечатлило то, что Хоббард совершенно не боялся «черной рвоты». Появиться в Глен-Гевере в качестве посла мог только человек, уверенный в собственной безопасности.

Лейда слушала Хоббарда, сидя по правую руку от отца, и чувствовала, как в ней поднимается тяжелая, удушливая злоба. Даже не столько на Хоббарда, сколько на поразительную тупость его слушателей, неспособных сложить два и два. По мнению вассалов лорда Годелвена, она, наверное, была кем-то вроде сиделки при беспомощном, ослепшем старике. Никто не принимал ее всерьез, и уж тем более никто не ожидал, что она возьмет слово на совете. Может быть, поэтому никто и не успел ей помешать. Не спуская глаз с Ульфина Хоббарда, Лейда потребовала, чтобы посол Бейн-Арилля высказался яснее. Действительно ли он имел в виду, что эпидемия, от которой погибают тысячи людей по всему Гверру — не случайная трагедия, а результат какой-то темной магии? И правильно ли она поняла его намеки, будто маг, наславший на их земли эту эпидемию, служит Бейн-Ариллю и лично лорду Дарнторну?..

Хоббард попытался увильнуть — мол, лорд Дарнторн не имеет никакого отношения к бедствию, поразившему Гверр, но маг, который служит Дарнторну, действительно способен справиться с последствиями эпидемии, но Лейда не дала ему договорить.

— Вы лжете, Хоббард, — бросила она, до боли стиснув подлокотники своего кресла. — Причем лжете крайне неумело. С эпидемией сейчас пытаются бороться лучшие магистры из Совета ста, и ни один из них не смог добиться хоть сколько-нибудь заметных результатов. Единственное, что им удалось установить наверняка — так это именно магическое происхождение «черной рвоты», которое до сих пор считалось недоказанным.

Лейда обвела взглядом собравшихся за столом мужчин и напрямик спросила.

— Неужели никто, кроме меня, не потрудился прочитать доклад столичных магов?..

Ответом было общее молчание и ненавидящий взгляд Хоббарда. Но худшее произошло потом.

Советники просто проигнорировали ее слова, как будто бы никто из них ее не слышал. Вместо того, чтобы арестовать Ульфина Хоббарда и попытаться выяснить, какой такой магической защитой его снабдил неизвестный чародей, бароны сообщили, что должны обдумать послание лорда Дарнторна и постановили собраться снова через два дня, а до тех пор предоставить Хоббарду гостеприимство в Глен-Гевере. Лейда впервые ощутила, что для собравшихся за столом мужчин она — пустое место. Ее возражения, негодование или протесты значили не больше, чем шум ветра за окном. А сидевший во главе стола отец только кивал головой, как глиняный игрушечный болванчик. Впрочем, может быть, и не кивал — в последнее время голова у сэра Годелвена тряслась почти постоянно.

Увидев Хоббарда и его спутников, Лейда внезапно осознала, что поступила глупо. Нужно было поручить Алавэру приставить к Ульфину Хоббарду своих людей, чтобы гвардейцы не спускали с него глаз ни днем, ни ночью.

Впрочем, с чего она вообще взяла, что Алавэр стал бы выполнять ее приказы?..

— Вы меня напугали, господа, — сказала Лейда сухо, сделав шаг назад.

Вся троица, вне всякого сомнения, стремилась именно к этому, но доставлять им удовольствие своей растерянностью девушка не собиралась.

— Мы очень сожалеем, месс Гефэйр, — небрежно сказал Альто Лэнгдем. — Мы не отнимем у вас много времени. Нам нужно обсудить один вопрос.

— К сожалению, я спешу. Меня ждет отец.

— Мы знаем, вы заботливая дочь, леди Гефэйр. Но ваш отец совсем не так беспомощен, как вы, возможно, думаете. Разумеется, никто не помешает вам ухаживать за ним, но в некоторых случаях ваша забота делается… не вполне уместной.

— Например, на герцогском совете? — «угадала» Лейда.

— Совершенно верно. Уверяю вас, что ваш отец вполне способен обойтись без вашего присутствия те несколько часов, которые он посвящает государственным делам. Вы меня понимаете?.. — любезный тон мессера Лэнгдема был столь же холоден, как и его неподвижные глаза. Альто был очень похож на свою старшую сестру, которая когда-то была их наставницей. Вот только леди Лэнгдем, при всей своей строгости, никогда не пугала ее так, как этот человек.

— Я понимаю вас гораздо лучше, чем вы думаете. Вас более чем устраивает, что отец не слышит больше половины из того, что говорится на ваших советах.

Бокар сделал нетерпеливое движение.

— Альто, хватит разводить пустую болтовню! Я куда лучше объясню леди Гефэйр, что от нее требуется.

— Вы, кажется, намерены мне угрожать?..

Альто в очередной раз смерил ее своим рыбьим взглядом.

— Ну а даже если так? Женщины неприкосновенны, это факт. Но если женщина желает пользоваться привилегиями своего пола, то ей следует вести себя, как женщине, а не носить мужское платье и не путаться в дела, которые ее совершенно не касаются.

Лейда чувствовала себя в ловушке. Но поддаться или показать этим троим свой страх было бы так же безрассудно, как бежать от лающей собаки. Стоит им почувствовать, что она их боится — ей конец. Лейда скрестила руки на груди.

— Мужское платье еще никого не делает мужчиной — это видно прежде всего по вам троим. И вы напрасно надеетесь меня запугать. Пока мое слово здесь хоть что-то значит, я не позволю вам отдать Гверр на откуп Дарнторнам.

У Лейды не было опыта таких словесных пикировок, но сейчас она почувствовала, что слегка перестаралась. Во всяком случае, Бокар потерял последние остатки самообладания и сплюнул себе под ноги.

— Тьфу, вот ведь бешеная кошка! Это вы-то не позволите?.. Вы забываете, что вы — никто, всего лишь незамужняя дочь сэра Годелвена. Да притом еще не просто «незамужняя», а малость засидевшаяся в девках. Ваш жених вас бросил, никто вас не хочет — вот вы и решили поиграть в мужчину.

Бокар, видимо, рассчитывал ее смутить, но, на его несчастье, Лейде уже доводилось слышать что-то в этом роде. Первый раз подобные слова шокировали ее своей запредельной грубостью, второй — изрядно разозлили, а на третий она не испытала ничего, кроме глубокого презрения к людям, способным рассуждать в таком ключе. Вместо того, чтобы смутиться или прийти в ярость, как рассчитывал Бокар, Лейда брезгливо покривилась.

— Вы только посмотрите на себя, Бриан!.. Носите рыцарскую перевязь, а сами лаетесь, как старая чесоточная шавка. Лучше бы вам пореже открывать свой рот — иначе не только я, а все кругом поймут, что вы собой представляете на самом деле.

Шея у Бокара нехорошо побагровела. Он грубо схватил ее за руку выше локтя, но больше ничего сделать не успел. Из-за поворота коридора появились несколько гвардейцев, которыми командовал сам Алавэр.

— Месс Гефэйр, эти люди вам мешают? — осведомился он с такими интонациями, что Бокар невольно отступил на шаг.

На одну краткую секунду Лейде захотелось подтвердить, что эти люди оскорбляли ее и угрожали ее жизни — и полюбоваться на то, что неминуемо последует за этим. Но потом она поняла, что схватка гвардии Гефэйра с представителями гверрской знати будет иметь далеко идущие последствия, всей тяжести которых сейчас невозможно даже предсказать. И Лейда как могла спокойнее сказала:

— Нет, капитан. Мы просто разговаривали. Думаю, нашу беседу уже можно считать оконченной. Пожалуйста, проводите меня в мои комнаты.

— Слушаюсь, месс Гефэйр, — коротко ответил Алавэр. По его лицу нельзя было понять, считает ли он ее поступок разумным или же жалеет, что не возникло повода для драки. Лейда подозревала, что Алавэр не любит Лэнгдема с Бокаром почти так же сильно, как она сама. Только терпеть ему приходится гораздо дольше.

Добравшись до своих комнат, Лейда вспомнила, что так и не проследила за тем, чтобы отец позавтракал. Но возвращаться сил уже не было. Ничего, за обедом она лично проследит, чтобы сэр Годелвен съел все, что пришлют с кухни. Но сейчас ей нужно привести себя в порядок и чуть-чуть побыть одной.

Почему-то именно сейчас, когда опасность миновала, Лейду начало знобить, как в лихорадке. Она подошла к столу, налила себе вина и в несколько глотков опорожнила свой бокал. Вино оказалось кислым и совсем не вкусным, но сейчас ей было наплевать. Лейда опять наполнила бокал и опустилась в кресло у стола, поставив кубок на широкий подлокотник — так обычно поступал «дан-Энрикс», если оставался на ночь во дворце и приносил с собой вино.

В голове у девушки мелькнула мысль о том, что подумает вошедший следом Алавэр, но Лейда безразлично отмахнулась от нее. Пусть себе думает, что хочет… Считалось, что женщина может пить вино только за обеденным столом, и то — не больше одного бокала. Но Лейда в любом случае вела себя совсем не так, как полагалась знатной девушке по гверрскому обычаю, так что очередное прегрешение против традиций вряд ли могло что-то изменить.

— Садитесь, капитан, — сказала она рыцарю, застывшему в дверях, и указала на второе кресло. Голос звучал немного хрипло — то ли от вина, то ли от пережитого волнения, так что просьба прозвучала сухо, как приказ. Девушке стало неудобно. Человек, который только что так кстати выручил ее из более чем затруднительного положения, заслуживал большей любезности. — Может быть, выпьете вина?..

— Благодарю, — кратко ответил Алавэр и протянул руку за вторым кубком.

Пока он наливал вино, Лейда смотрела в сторону — на украшавший стену гобелен с изображением Бесстрашной Беатрикс. Этот побитый молью гобелен когда-то висел в ее спальне, пока отец не приказал убрать его оттуда, посчитав неподходящим украшением для комнат юной леди. Вернувшись в Гверр, Лейда велела вытащить его из груды хлама, хранившегося на чердаке, и повесить в своих покоях.

Гобелен изображал Железную Волчицу в куртке из вареной кожи и в кольчуге, с развевающимися по ветру волосами. Глядя на знакомую с рождения картину, Лейда грустно усмехнулась. Няня обожала повторять, что королева была женственной, как наковальня. Только много лет спустя, когда Лейда увидела портреты, сделанные еще при жизни королевы, она осознала, что Железная Волчица была исключительно красивой женщиной.

— Это ведь королева Беатрикс? — полуутвердительно осведомился Алавэр, кивнув на гобелен. И неожиданно заметил — А вы с ней похожи.

— Вы, вероятно, шутите, — невольно улыбнулась Лейда. Лицо Беатрикс на старом гобелене было видно плохо, но у женщины с картины были светлые, развевающиеся по ветру волосы.

— Простите, я, должно быть, неудачно выразился. Я имел в виду не внешность, а, скорее, это ощущение напора, целеустремленности и не по-женски сильной воли, которое сразу возникает, когда смотришь не нее или на вас.

Лейда обернулась к капитану стражи и внимательно посмотрела на него.

— Вы, вероятно, хотели сказать мне что-нибудь приятное? Спасибо, капитан. Но если говорить о сильной воле, я не вижу смысла проводить различия между мужчинами и женщинами. И пример Бесстрашной Беатрикс — лучшее тому доказательство.

— А вы? — внезапно спросил Алавэр.

— Что «я»?

— Разве вы не хотели быть такой, как Беатрикс?

— М-мм, да, пожалуй, — Лейда отпила еще вина и покривилась — экая же дрянь, не может быть, чтобы в погребе не хранилось что-нибудь получше… — В детстве я читала про Железную Волчицу все, что можно было отыскать в Книгохранилище. И даже иногда мечтала, что моя судьба сложится так же, как ее. И все же я — не Беатрикс. Хотя бы потому, что мне бывает страшно. Даже очень страшно… Например, как полчаса назад. Я думаю, что королева Беатрикс любила воевать — тогда как у меня просто нет выбора. Но сути дела это не меняет, правда?

— Правда, — согласился Алавэр. — Леди Гефэйр… Гверру сейчас нужен мужественный человек, который сможет справиться с тем хаосом, в котором мы находимся. Несколько недель назад я был уверен в том, что никакой надежды уже нет. Но я ошибся. Полчаса назад, когда я слушал, как вы отвечаете этим троим болванам, я внезапно понял, что нашел такого человека.

Лейда была так поражена его словами, что никак не отреагировала даже на признание, что Алавэр, оказывается, мог прийти ей на помощь с самого начала — а вместо этого держался в стороне и хладнокровно наблюдал за тем, как она в одиночку противостоит Ульфину Хоббарду и Лэнгдему с Бокаром.

Алавэр посмотрел прямо ей в глаза.

— Я родом из Гардаторна, месс Гефэйр. У нас не считается зазорным приносить присягу женщине. Но даже если бы считалось, это ничего бы не меняло. Начиная с нынешнего дня, мой меч, моя жизнь, моя честь — ваши.

Алавэр внезапно опустился на одно колено и, взяв ее руку, почтительно прикоснулся к ней губами. А потом так же легко поднялся и опять уселся в свое кресло. Сердце у Лейды бешено стучало. Если бы она не чувствовала тыльной стороной ладони жесткое прикосновение мужских усов, она подумала бы, что произошедшее ей попросту привиделось.

* * *

— Ни души, — заметил Юлиан. — Впервые вижу, чтобы таким образом бросали крепкие, хорошие дома. Ты посмотри на окна, там же и внутри все цело!

Рикс кивнул. Похоже, жители деревни покидали ее в такой спешке, что не взяли с собой никаких пожитков.

— Как-то грустно здесь, да, Рик? — продолжил Лэр. — Хотя, может быть, все дело в этих мерзких зимних сумерках. Мне от такой погоды всегда удавиться хочется…

Юлиан криво усмехнулся, как бы извиняясь за свою сентиментальность, и добавил:

— Хорошо, что нас тут двое. Честное слово, я бы здорово струхнул, если бы оказался тут совсем один.

«Я бы тоже… Только сумерки тут совершенно ни при чем» — подумал Рикс. Он готов был поклясться, что в покинутой деревне не осталось даже крыс. Да что там, даже тараканов, хотя их никакой магией не изведешь.

— Привал? — с надеждой предложил Юлиан, глядя на крайний дом. Должно быть, калариец уже предвкушал ночлег под крышей.

— Нет. Только не здесь, — негромко сказал Рикс. Резко дергая за петли, энониец распустил шнуровку на воротнике дублета — хотя вокруг по-прежнему было холодно, воздух казался уплотнившимся и душным, как перед грозой.

— Да, неприятное местечко, — кивнул Юлиан. — Но, если честно, я ждал чего-нибудь похуже. А так — просто опустевшая деревня…

— Не в этом дело. Ты что — ничего не чувствуешь? Уверен, они где-то рядом…

— Кто, солдаты Дарнторна? Или «кромешники»?

Последнее слово калариец произнес с заметным скепсисом. Похоже, он, как и сэр Эккерт, не особо верил в реальность Безликих.

— Нет, не те и не другие. Я имел в виду Каменные столбы. Такие же, как у нас в Хоэле. Понимаешь, это как бы дверь между мирами… через нее Безликие могут попадать сюда и делать то, что им приказано. Но ты ведь мне не веришь, правда? — перебил он сам себя.

— Не то чтобы не верю… просто это как-то странно, не находишь? Если бы с помощью Каменных столбов и правда можно было попасть в другой мир, и Безликие ходили бы туда-сюда, никто не сомневался бы, что они существуют. Тогда как на самом деле их даже никто не видел.

— Я их видел, Лэр.

Юлиан подавился очередной фразой.

— Ты это серьезно? — спросил он.

— Абсолютно, — кивнул Крикс. — А теперь скажи честно: ты мне веришь — или, может, думаешь, что я сошел с ума?

Лэр в замешательстве почесал бровь.

— Я уже однажды не поверил в то, что фэйры в самом деле существуют. Думаю, ты помнишь, чем это закончилось. Так что я тебе верю. Расскажи об этих Каменных столбах.

Крикс задумался. Он вдруг сообразил, что знает о вратах не так уж много. Их сделали Альды — об этом обмолвился сам Олварг. Он же упомянул о том, что дверь между мирами пропускает далеко не всех… Ученые рассуждения о «мерцающих» магических порталах выглядели куда более солидно, но, по сути, ясности не добавляли.

— Хмм, Столбы… Саккронис говорил, что Темные истоки как бы разорвали мир на части, и единственной связью между этими частями остались двери, созданные Альдами. Но ими могут пользоваться только Альды или люди, а для Безликих это просто бесполезное нагромождение камней.

— Подожди! Но ты ведь сам сказал…

— Я просто еще не закончил. Вратами можно пользоваться и без Тайной магии — только для этого необходимо убить человека.

— Откуда ты все это знаешь?

— Кое-что прочитал в книгах, остальное… остальное видел сам.

— Когда?! — вытаращил глаза Юлиан.

— Как-нибудь расскажу… но только не сейчас. Здесь и без этого довольно отвратительно.

Пару минут они ехали молча. Потом Лэр встрепенулся.

— Слушай, если здесь — все то же самое, что возле Каменных столбов, то почему тогда местные сервы бросили свою деревню?.. Из Хоэля же никто не бегает.

— Так там и не живет никто, — напомнил Рикс. — Ну и потом, аркой в Хоэле пользовались всего пару раз за десять лет. А здесь, судя по слухам, врата открывают постоянно. Это как незаживающая рана, понимаешь?..

— Если честно, нет, так что поверю тебе на слово. И кстати, Рик… ты правда знаешь, куда нужно ехать, или мне так только кажется?

— Да, знаю. Я их чувствую, — просто ответил Рикс.

Он в самом деле чувствовал эти проклятые Врата. Крикс помнил, как Саккронис ставил опыты с магнитом и железной стружкой, собранной в кузнечных мастерских… Сейчас он ощущал себя чем-нибудь вроде этой стружки. Притяжение, идущее от Каменных столбов, было почти материальным. Собственно, в Хоэле было то же самое. Его всякий раз тянуло подойти к Столбам, коснуться древних, как сама Адель, шершавых плит, пройти сквозь каменную арку… и одновременно хотелось развернуть коня и гнать его по бездорожью, пока Хоэль и развалины не останутся далеко позади. Но сейчас это чувство было в десять раз сильнее.

Лэр нахмурился, но ничего не сказал. «Дан-Энриксу» стало неловко. Оказаться неизвестно где, да еще обнаружить, что твой спутник толкует о каких-то непонятных вещах и вообще ведет себя довольно странно — сейчас Юлиану можно было только посочувствовать. Крикс пожалел, что несколько последних лет скрывал от побратимов правду о Галарре. Правда, умолчать о чем-то важном — это еще не обман. Вот только иногда это гораздо хуже…

— Долго нам еще ехать? — спросил Юлиан примерно через полчаса. — Может, нам будет лучше осмотреть эти твои Врата не ночью, а хотя бы завтра утром?

Криксу показалось, что ему на голову внезапно вылили ушат воды. Он резко потянул на себя повод, и Фэйро, недовольно захрапев, остановился. По спине у Рикса прошел странный холодок. Ему вдруг показалось, что нетерпеливое желание немедленно поехать к Каменным Столбам было чужим, искусственным, как будто бы навязанным ему извне… Теперь, когда внезапно наступило отрезвление, он осознал, что это было глупостью. Почти одновременно с этим у «дан-Энрикса» возникло ощущение, что чей-то взгляд следит за ним из темноты.

— Поехали назад, — сказал он.

— В деревню?..

— Нет! Быстрее, Лэр.

Юлиан ударил пятками свою кобылу, с места послав ее в галоп — впрочем, довольно вялый, потому что лошади не отдыхали толком с самого утра — и уже на скаку спросил «дан-Энрикса»:

— Что на тебя вдруг нашло?.. Лошади устали. Да и я, признаться, тоже…

— Теперь ясно, от чего мне было так не по себе в этой деревне! — процедил «дан-Энрикс», не слушая Юлиана и ежесекундно подгоняя Фэйро, который и так мчался вперед со всей доступной ему скоростью. Еловая ветка хлестнула Рикса по щеке, но сейчас ему было не до этого. — Надо было сразу догадаться, отчего мне кажется, что там нечем дышать… Там же повсюду магия! Скорее всего, что-то вроде ворлокства… А потом меня зацепило, понимаешь?!

— Нет! — прокричал Юлиан в ответ, пытаясь заставить свою кобылу бежать вровень с Фэйро. — Почему только тебя?..

Да потому, что я проделал весь путь до Бейн-Арилля именно для того, чтобы найти Безликих! — мысленно ответил Рикс. По-настоящему умелый ворлок никогда не прется напролом, точно кабан сквозь заросли… он играет на тайных страхах и желаниях самих людей, чтобы направить их туда, куда ему угодно.

Для Лэра, вероятно, тоже отыскалась бы какая-то своя зацепка — но зачем ее искать, если Лэр и без этого последует за своим спутником, когда тот сам потащится в расставленную Олваргом ловушку?!

Но объяснять все это на скаку было и бесполезно, и довольно неудобно.

— Там овраг, — предупредил Юлиан Лэр.

— Прекрасно, обогнем его, — прокричал Рикс.

— Согласен. На той стороне будет спокойнее.

Крикс оскалился.

— Мне будет спокойнее, когда мы оба будем в лагере, не раньше.

Досказать он не успел.

— Рик, они там! Безликие!! — заорал Лэр.

С того момента, как «дан-Энрикс» осознал, что он стал жертвой ворлочьего зова, он ничуть не сомневался в том, что этим все и кончиться. Ему казалось, что он успел приготовиться к подобному развитию событий, но, мельком взглянув через плечо и различив в сгущающейся темноте трех черных всадников, он все равно ощутил пробежавшую по спине дрожь.

Безликие медленно, но уверенно нагоняли. Будь Фуэро помоложе, он, наверное, сумел бы оторваться от погони, но что толку, если лошадь Юлиана даже сейчас еле поспевала за тарнийцем?..

— Разделимся, — выкрикнул Юлиан, и резко повернул в другую сторону. Крикс заскрипел зубами. Калариец явно обратил внимание, что он придерживает Фэйро, чтобы его спутник не отстал, и сделал собственные выводы.

По счастью, лишь один из трех преследователей направил своего коня за Юлианом, тогда как два остальных «кромешника» даже не посмотрели ему вслед, продолжая преследовать Рикса.

— Давай, приятель, — прошептал «дан-Энрикс», пригибаясь к самой гриве черного коня. — Если не сможем оторваться, нам конец!

Фэйро как будто понял всадника — во всяком случае, он выгнул шею и помчался, как стрела. На один миг «дан-Энриксу» почудилось, что ему снова десять лет, и он впервые сел на самого прекрасного коня в Легелионе, который способен был без устали нести его хоть целый день.

Но, к сожалению, те времена давно прошли. Довольно скоро Фэйро начал выдыхаться. Крикс почувствовал, что еще несколько секунд — и первый из преследователей сможет ударить его в спину.

Развернув коня навстречу догоняющим его «кромешникам», южанин выхватил из ножен меч. Собственные движения казались ему такими неуклюжими и медленными, словно ночной воздух сделался тягучим, как кисель… или все дело было в поражающей воображение быстроте, с которой двигались Безликие? Крикс понял, что он просто не успеет отразить удар, но в тот момент, когда копье «кромешника» должно было пронзить южанина насквозь, Фэйро поднялся на дыбы, и не ожидавший ничего подобного «дан-Энрикс» соскользнул на землю. И услышал над головой тонкое, пронзительное ржание, больше похожее на визг.

Перекатившись по земле, разведчик вскочил на ноги. Снег несколько смягчил падение, но в голове после удара не осталось ни единой связной мысли. Словно в полусне, он видел, как Безликий развернул коня, направив его прямо на него. Сзади и сбоку был овраг, и можно было попытаться спастись там. Или, если ему не повезет, переломать все кости и несколько часов пролежать на холодной земле, пока Безликие не смогут его отыскать… все это было, в сущности, не важно. В ушах у «дан-Энрикса» по-прежнему стоял жалобный, почти человеческий крик Фэйро. И южанин точно знал, что никуда не побежит.

Крикс поудобнее перехватил свой меч, не сводя взгляда с приближавшегося всадника. Из глубин памяти всплыло полузабытое воспоминание.

— El-Глава Vi-en eeell! — закричал энониец во всю силу легких.

Безликий дрогнул, и граненое жало копья, мгновение назад нацеленное ему в грудь, скользнуло по наплечнику южанина. Рука мгновенно онемела, но «дан-Энрикс» все же ухитрился нанести удар, перерубив дубовое древко. А потом полоснул Безликого мечом. Безликий упал на землю уже за его спиной, а энониец развернулся в сторону второго.

— Я иду! — выкрикнул Юлиан, внезапно налетая на Безликого из темноты.

Он ударил «кромешника» копьем, и Рикс еще успел задуматься — откуда оно вообще взялось, ведь у каларийца не было никакого оружия, кроме меча… А потом побратим внезапно оказался рядом с ним, и энониец понял, что схватка закончилась.

— Где третий? — глупо спросил он.

Лэр молча ткнул большим пальцем в сторону темнеющего у них за спиной оврага.

— Значит, ты столкнул Безликого в овраг, забрал его копье и бросился мне помогать?… — Крикс смотрел на стоявшего с ним рядом Юлиана так, как будто в первый раз его увидел.

Это же немыслимо… Победить в схватке одного Безликого — это подвиг, о котором помнят поколения спустя. Но убить двух за одну ночь?

— По крайней мере, теперь я не стану сомневаться в том, что эти твари в самом деле существуют, — отозвался Юлиан несколько скованно. Похоже, потрясенный вид «дан-Энрикса» смущал его сильнее, чем он готов был признать, и калариец постарался обратить все в шутку.

— Ты что, совсем их не боялся? — с болезненным любопытством спросил Крикс. Лэр криво ухмыльнулся.

— У меня не было времени. Я думал, что они тебя убьют.

Крикс только покачал головой. Он до сих пор не мог прийти в себя от изумления. Он открыл рот, намереваясь поблагодарить Лэра за помощь, но в эту минуту его словно бы толкнули в спину.

— Фэйро!.. — выкрикнул «дан-Энрикс».

* * *

После их безумной скачки через лес прошло не больше трех часов, а все произошедшее уже казалось Юлиану не вполне реальным, как воспоминание о давнем страшном сне. Они сидели возле маленького костерка, разложенного — ради безопасности — на самом дне оврага. Крикс без выражения смотрел в огонь, а Юлиан с растущим беспокойством поглядывал на своего товарища.

— Что ты кричал? — спросил он наугад, надеясь вывести южанина из его странного оцепения. — Мне показалось, это было Древнее наречие… или тарнийский.

— Разве я кричал? — переспросил Крикс, и потер лоб, как человек, который без особого успеха силится собраться с мыслями.

— Ну да. Ты что, не помнишь? Что-то странное… кончается на «нэль». Мне показалось, что Безликих это напугало.

— А, — вспомнил Крикс. И безразлично пояснил — «ElГлава Vien ell». Это было в каком-то сочинении о Тайной магии.

Лэр озадаченно нахмурился.

— Но ты не Одаренный. Если это заклинание, то оно не должно было подействовать.

— Это не заклинание. В той книге было сказано, что это что-то вроде боевого клича Альдов.

Калариец хлопнул себя по колену.

— Ловко! Если бы не это, то твой черный бы не промахнулся.

— Да, наверное… а теперь извини, я пойду посмотрю, как Фэйро.

Юлиан отвел глаза. «Дан-Энрикс» накрыл коня попоной, а поверх нее — своим плащом, но Фэйро все равно оставался холодным. Изредка по телу черного коня пробегала дрожь, но в остальное время могло показаться, что он уже мертв. Глаза закатились, так что стало видно синеватые белки. Прошло уже несколько часов, но никаких изменений не происходило. Юлиан не сомневался в том, что Рикс не хуже его самого понимает, что это значит.

— Рик… их оружие отравлено. А может, не отравлено, а заколдовано. Ты сам видишь, что творится с Фэйро. Эта рана не затянется.

— И что ты предлагаешь? — со злостью спросил Крикс.

— Не мучай его. Отпусти.

Глаза «дан-Энрикса» казались мертвыми.

— К чему жонглировать красивыми словами, Лэр?.. Ты ведь хотел сказать — «добей»? Ну, так и говори.

— Нет, я хотел сказать именно то, что сказал. Рик, ему сейчас очень плохо. И нам его не спасти. Не заставляй его напрасно мучиться.

— Ты не понимаешь, Лэр. Я не могу, — отрезал Крикс. По его тону стало ясно, что он уже думал над такой возможностью. И пришел к какому-то выводу.

Лэр чуть было не предложил сделать это вместо «дан-Энрикса», но в самую последнюю секунду прикусил себе язык. И произнес совсем другое:

— Если хочешь, я пойду с тобой.

С минуту Рикс молчал, и Лэр уже решил, что энониец вообще не станет отвечать, но потом Рик сказал:

— Пошли.

Уже поднявшись на ноги, южанин неожиданно спросил:

— Он спас мне жизнь. Ты видел?..

Лэр ничего не видел, но сказать об этом Риксу было бы бессмысленной жестокостью.

— Да, — твердо ответил он.

Южанин на мгновение прикрыл глаза, как будто собираясь с силами.

— Дай мне свой нож. Он вроде был острее моего.

Юлиан молча вытащил кинжал из ножен, взял его за лезвие и протянул южанину.

Подниматься в темноте по крутому склону оврага оказалось труднее, чем ожидал Юлиан. Во всяком случае, когда они наконец-то оказались наверху, ноги у каларийца уже подгибались от усталости. «Дан-Энрикс» посмотрел на Фэйро, неподвижно лежащего на земле, и обернулся к Юлиану.

— Постой тут, пожалуйста. Дальше я сам.

Лэр прислонился к дереву и стал смотреть. Он с удовольствием отвернулся бы, но чувствовал, что сейчас это было бы предательством. Рикс опустился на колени рядом с вороным тарнийцем, осторожно прикоснулся к черной гриве. Несколько минут ничего не происходило. Энониец стоял на коленях, гладил шкуру черного коня и, кажется, что-то шептал, но с того расстояния, на котором стоял Юлиан, невозможно было разобрать ни слова. Потом в руке южанина сверкнул нож, конь захрипел, и Юлиан, не выдержав, отвел глаза и ткнулся лбом в холодную и жесткую кору. Он почему-то очень четко вспомнил ветреный осенний день в Эрхейме и «дан-Энрикса», летящего верхом на Фэйро вдоль опушки леса… Юлиан не плакал с того дня, как получил из Каларии известие о смерти брата. Не заплакал и теперь. Только внутри стало до странности безжизненно и пусто, словно что-то безвозвратно уходило от него в этой промозглой темноте.

— Пойдем, поможешь мне собрать веток для костра, — сказал «дан-Энрикс», незаметно подходя к нему. Голос южанина был тусклым и казался ломким, как сухие ветки у них под ногами.

— Но мы ведь уже развели огонь, ты что, не помнишь? Он наверняка еще не догорел.

— Для поминального костра, — яснее выразился Крикс. — Для Фэйро.

Юлиану стало неуютно.

— Рик, послушай…

— Ты мне поможешь или нет? — с оттенком нетерпения спросил «дан-Энрикс». Лэр прикусил губу, почувствовав, что побратим смертельно оскорбится, если он скажет, что для мертвого коня — даже такого, как Фуэро — нельзя складывать поминальный костер, как для человека. Для Рикса это не имело ни малейшего значения. Надо было найти какие-то другие аргументы.

— Рик, я думаю, что нам не стоит разводить еще один костер. Тем более… ну… на таком открытом месте. Безликие могут вернуться.

Но «дан-Энрикс» равнодушно качнул головой.

— Сегодня они уже не вернутся… Скоро утро, разве ты не чувствуешь? А эта падаль всегда нападает только в полной темноте.

Лэр собрал с земли снега и прижал его к пылающему лбу.

— Наверное, ты прав насчет утра, но я ничего такого не чувствую, — признался он, сдаваясь. А потом задумчиво добавил — Знаешь, у меня на родине эту часть ночи называют «волчье время». Самые темные часы перед рассветом, когда кажется, что солнце уже никогда не встанет… В детстве отец часто говорил, что тот, кто бодрствует в это время, дарит ночи следующий день.

Крикс коротко кивнул, то ли принимая слова Юлиана к сведению, то ли соглашаясь с мнением старшего Лэра.

Следующие полчаса они прочесывали край оврага, собирая ветки и обламывая еловые лапы, нависающие над обрывом. Обычай складывать поминальные костры и бросать в них лоскут своей одежды или прядь волос возник давно — примерно в то же время, как предки легелиониров начали предавать своих мертвых земле вместо того, чтобы сжигать их на кострах. На поминальном огне не полагалось ничего готовить, рядом с ним не грелись — его разводили только для того, чтобы проститься с умершим, а потом тут же тушили. Юлиану поминальные обычаи южан казались исключительно зловещими. Он плохо понимал, зачем по доброй воле подходить вплотную к той черте, которая обычно отделяет жизнь от смерти. Еще неразумнее, по мысли каларийца, было заниматься этим на том самом месте, где совсем недавно побывали несколько «кромешников».

Но «дан-Энрикс» явно придерживался другого мнения.

Когда огонь разгорелся, Крикс распутал тесьму, связывающую его волосы, и срезал их почти у самого затылка. Тяжелые кольца темных волос потели в огонь, и пламя затрещало, принимая поминальный дар «дан-Энрикса».

— LleГлава X elГлава Vien donГлава V mes Глава Val» e nor arre, — тихо, но отчетливо произнес энониец. Лэр уже не удивился. Рикс решил хоронить Фэйро так, как если бы погибший конь был человеком, а южанин всегда был последователен в своих решениях. Так что элвиенистская молитва выглядела здесь вполне уместно.

Лэр вырос в Каларии, где поклонялись Безымянному богу и — гораздо реже — старым северным богам. За время жизни в Академии Юлиан не так уж много узнал об обычаях элвиенистов, поэтому сейчас он просто молча смотрел на огонь, не желая невольно нарушить смысл ритуала. «Дан-Энрикс» не ошибся — над Солинкой занималось утро, и пора было подумать, как им возвращаться в лагерь, имея всего одну лошадь на двоих. Крикс неожиданно придвинулся к нему и стиснул его руку.

— Споешь со мной Волчью песнь?

Юлиан удивился, откуда «дан-Энрикс» мог узнать про Волчью песнь, но потом вспомнил, что южанин воевал в Каларии.

— Конечно, — хрипло согласился Лэр.

Юлиан закрыл глаза, как делали у них в Южной марке, но еще успел увидеть, как «дан-Энрикс» запрокинул голову к светлеющему небу и, стиснув зубы, выводит первые ноты Волчьей песни.

* * *

Обратно ехали на одной лошади, Юлиан спереди, а Рикс за ним, держась за его перевязь. Про себя энониец радовался, что Лэр не стал настаивать на том, чтобы ловить коней «кромешников», поскольку ехать на одной из этих лошадей пришлось бы именно ему. Крикс полагал, что связываться с темной магией ради сиюминутного удобства — непростительная глупость. Правда, им все же пришлось забрать с собой оружие Безликих, но Крикс рассчитывал избавиться от него сразу же после того, как их трофеи будут предъявлены мессеру Эккерту.

Последняя еда закончилась еще в Солинках, так что весь обратный путь пришлось проделать на пустой желудок. Постоянный голод заглушали тем, что жевали горькие хвоинки, а перед сном заваривали в котелке травяной чай. Кружка пустого кипятка на время вызывала ощущение мнимой сытости, и шутка заключалась в том, чтобы заснуть, прежде чем голод вновь заявит о себе. В результате, переступая порог захудалого трактира, служившего бейн-арилльской разведке чем-то вроде штаба, Крикс мог думать только о еде.

— А вот и Нойе, — сказал Лэн, глядя в тот угол, где обычно находился Гилберт Тойн.

Крикс резко обернулся — и действительно увидел Нойе Альбатроса, о котором он успел почти забыть после гибели Фэйро. Нойе развалился за столом, откинувшись назад и вытянув в проход длинные ноги в грязных сапогах, и о чем-то оживленно толковал с тремя разведчиками «Серой сотни». Чужаков нигде не любят, но Альбатрос, похоже, совершенно не смущался тем, что вся его внешность — от непокорной золотисто-рыжей шевелюры, усмиренной кожаным шнурком, до причудливой татуировки, покрывавшей руки и предплечья — прямо-таки кричит о его островном происхождении. В захудалой гостинице, располагавшейся за сотню стае от его родных мест, он явно чувствовал себя так же комфортно, как на палубе своего корабля. Крикс подозревал, что Нойе смог бы чувствовать себя на своем месте даже в угольной шахте. Меченый еще успел представить себе Альбатроса с лицом, почерневшим от мелкой угольной пыли, а потом островитянин обернулся и увидел Рикса.

— Дайни!.. — рявкнул он так громко, что его сосед от неожиданности пролил пиво себе на рубашку. Впрочем, Нойе не обратил на это ни малейшего внимания — он выбрался из-за стола, шагнул к «дан-Энриксу» и стиснул энонийца в объятьях, от которых ребра у южанина жалобно затрещали. Альбатрос с четырнадцати лет ворочал веслами на разных кораблях, и вполне способен был помериться силами с медведем-шатуном.

— Пусти… задушишь ведь, — наполовину в шутку, наполовину всерьез возмутился Крикc.

Тиски разжались. Криксу пришлось сделать над собой усилие, чтобы не поморщиться от резкой боли в выбитом «кромешником» плече.

— Ну и какой из тебя «Альбатрос»? — проворчал Рикс, не зная, хмурить брови или улыбаться. Снова видеть Нойе было удивительно приятно. — Скорее уж, «медведь» или «кабан»! Никогда больше не пытайся меня обнимать.

Но островитянин явно не настроен был поддерживать шутливый тон.

— Дайни, пожалуйста, не надо больше исчезать неведомо куда, — серьезно сказал он. — Думаешь, нам легко было тебя найти?

— Да я и не хотел, чтобы меня искали. Я затем и написал вам то письмо, чтобы вы поняли, что у меня все хорошо, и перестали беспокоиться.

— Какое там «перестали»! — фыркнул Нойе. — Правда, мы хотя бы поняли, что ты остался жив, но больше ничего полезного в этом письме не оказалось — сплошь одно вранье. Ну например, зачем ты написал, что поединок с Дарнторном не состоялся? Думаешь, мы ничего не поняли?

Крикс озадаченно посмотрел на Нойе с Юлианом, лица которых сделались почти торжественно-серьезными.

— И… что вы поняли?

Лэр тяжело вздохнул.

— Мы с князем возвращались в башню через парк и видели то место, где вы дрались с Дарнторном. Тебе следовало бы, по крайней мере, затоптать кровь на снегу. Представь, что началось бы, если бы ее увидел кто-нибудь из мастеров?.. Сначала мы ужасно переполошились — ведь неясно было, чем все кончилось. Орден искал вас обоих — тебя и Дарнторна, но вы как будто испарились. А потом мы получили то письмо. И поняли, что ты убил Дарнторна, а теперь скрываешься от доминантов. Но ты не подумай, мы тебя ни в чем не обвиняем! Я просто хочу сказать, что нам-то ты мог написать всю правду. Или ты боялся, что письмо может попасть в чужие руки?..

Крикс растерянно сморгнул. Он только сейчас понял, что со стороны его поступки в самом деле выглядели так, как будто он убил Дарнторна, а потом сбежал из города, спасая свою шкуру. Во всяком случае, его друзья в этом ничуть не сомневались.

Крикс переводил взгляд с Лэра на Альбатроса и обратно и не знал, как ему теперь быть. Друзья способны были простить ему все — как выясняется, даже убийство — но Крикс не был до конца уверен, что они обрадуются новости, что Рикс предал правителя и Орден для спасения Льюберта Дарнторна, которого и Лэр, и Нойе ненавидели. Лучше всего было бы вовсе не касаться этой щекотливой темы, но не мог же он и дальше делать вид, что убил Льюберта в том поединке! Тем более, что рано или поздно до друзей дойдет известие о том, что младший Дарнторн жив и невредим, да еще и сумел вернуться к своему отцу в Кир-Кайдэ.

Энониец отвел взгляд.

— Я, собственно…

В спину повеяло холодом от открытой двери, и Крикс услышал, как в трактир вошли несколько человек. Радуясь возможности отложить неприятное объяснение на потом, южанин обернулся.

— Кто из вас Меченый? — спросил высокий седой рыцарь, рядом с которым стоял Эккерт, выглядевший крайне недовольным.

— Это я, месьер, — откликнулся «дан-Энрикс», сделав шаг вперед. В темных глазах рыцаря мелькнуло удивление, и энониец успел испугаться, что тот уже видел его раньше и сейчас узнает в нем оруженосца лорда Ирема, но ничего подобного не произошло.

— Ты в самом деле только что вернулся из Солинок? — по-прежнему властно спросил рыцарь.

— Да, месьер, — ответил Рикс, почтительно наклонив голову. По тому, как Эккерт недовольно переминался с ноги на ногу за плечом старика, но не решался встрять в беседу, Крикс начал догадываться, с кем имеет дело, и решил, что лишняя вежливость сейчас не повредит.

— Что ты можешь нам сказать по поводу тех слухов, которые связаны с Солинками?

— Все слухи подтвердились, монсеньор. Мы с Лэном видели «кромешников», сражались с ними и привезли с собой их оружие.

Когда Крикс указал на Юлиана, тот сделал шажок вперед и поклонился. Старый рыцарь озадаченно нахмурился и бросил взгляд на Эккерта.

— Это ваш человек?..

Лориан недовольно поджал губы.

— Нет, мессер. Я вообще не знаю, кто это такой и почему он оказался с Меченым в Солинках.

— Я ехал сюда затем, чтобы вступить в Серую сотню, монсеньор, — пояснил Юлиан. — А по дороге встретил Меченого. Мы вместе служили в Энмеррийской крепости, и я подумал, что…

— Разведке сейчас не нужны новые рекруты, — перебил Эккерт, глядя в сторону, как будто бы твердо решил не удостаивать Юлиана взглядом.

— Подожди, мессер. Это сейчас не главное, — перебил представительный старик, пытливо глядя на «дан-Энрикса». — Ты утверждаешь, что вы видели Безликих и сражались с ними?

— Мессер, вы просто еще не привыкли к здешним нравам. Не проходит и недели, чтобы кто-нибудь не заявил, что видел тут Безликих, фэйров, волколаков и Хегг знает, что еще, — заметил Эккерт с нескрываемым сарказмом. — Право слово, это было бы даже смешно, если бы не подрывало дисциплину и не превращало наших новых рекрутов в трусливых баб. Если хотите мое мнение, то за распространение всех этих слухов о Безликих давно пора вешать.

«Дан-Энрикс» усмехнулся углом рта. Сэр Лориан так откровенно порывался обесценить их свидетельство о виденном в Солинках, что несколько перестарался. Что ж, тем хуже для него.

— Лэн, покажи мессеру Эккерту наши трофеи.

Калариец молча достал сверток с наконечниками копий, развернул его и положил на стол. Сверху легли три меча в черных с серебром ножнах. Кто-то из разведчиков негромко ахнул.

Старый рыцарь взял один из мечей и до половины вытянул его из ножен.

— Никогда еще не видел такой стали, — задумчиво сказал он.

— Осторожнее, месьер, — предупредил «дан-Энрикс». — Думаю, на них наложено заклятие. Не стоит лишний раз до них дотрагиваться.

— Придержи язык, — мрачно сказал сэр Эккерт. — Мессер Родерик не нуждается в твоих советах.

Нойе выразительно нахмурился, но Крикс едва заметно покачал головой. Не хватало только разозлить лорда-командующего.

— Прошу прощения, месьер, — сказал он совершенно равнодушно.

Родерик поднял на него глаза.

— Только мечи? Больше ты ничего не взял?

— Нет, месьер.

— Напрасно, — попенял командующий. — Голова смотрелась бы гораздо убедительнее.

«Так поезжайте за ней сами» — чуть не ляпнул Рикс. Но вместо этого он взял себя в руки и спокойно разъяснил:

— Месьер, мертвый «кромешник» — это не то же самое, что мертвый человек. Их тела тут же разлагаются. Уверен, вы не захотели бы смотреть на то, что от них осталось.

Лэр сосредоточенно кивнул, подтверждая его правоту. Совершенно неожиданно на сторону «дан-Энрикса» встал Гилберт Тойн.

— Он правду говорит, мессер! Я тоже это слышал.

— «Слышал»! — повторил сэр Лориан с неописуемым презрением. Но по тому, как он косился на меч, который сэр Родерик держал в руках, Рикс понял — Эккерт только притворяется, что не поверил их рассказу.

Командующий сделал вид, что не расслышал замечания мессера Лориана, и по-прежнему смотрел только на Рикса с Лэром.

— Значит, Безликих было трое — против вас двоих… Это заслуживает удивления. Во всяком случае, я никогда не слышал ни о чем подобном.

Крикс с интересом ожидал, что рыцарь скажет дальше. По всем представлениям о справедливости, их полагалось наградить, и Риксу было очень интересно, что сэр Родерик предложит в качестве награды. Если бы троих Безликих победил оруженосец коадъютора и его друг Юлиан Лэр, их немедленно удостоили бы рыцарского Посвящения. Но сейчас, когда в глазах мессера Родерика и других военачальников они просто безродные разведчики, им, вероятно, выдадут по дюжине монет, а то и вовсе по две лишних порции еды. И на этом сочтут, что их заслуги должным образом отмечены.

Впрочем, от лишней порции еды Крикс бы сейчас не отказался.

— Касательно вашей награды. Ты, как там тебя… Лэн, да? Ты говорил, что хочешь поступить в «Серую сотню»? Хорошо, можешь считать себя зачисленным, — сказал лорд-командующий. Эккерт собирался что-то возразить, но сэр Родерик нетерпеливо дернул подбородком. — Нет, Лориан, это не обсуждается… если у вас сейчас достаточно людей, это не повод отказаться от хорошего разведчика. Тем более такого, который сумел убить Безликого. Заменишь этим парнем первого же выбывшего, вот и все дела. Итак, этот вопрос улажен. Как насчет чего-то более… весомого?

«Дан-Энрикс» понял, что этот вопрос адресовался уже им.

Судя по лицу Юлиана Лэра, калариец собирался возразить, что они действовали вовсе не ради награды, но Крикс вовремя наступил побратиму на ногу.

— Мессер, я потерял в Солинках кошелек, а один из Безликих убил подо мной коня. Теперь я должен где-то достать нового.

— Возьми, — сказал сэр Родерик, отцепив от пояса кошель и небрежно бросив его на столешницу. — Это тебе и твоему товарищу… Делитесь, как сочтете нужным. Эккерт!

— Да, мессер?

— Найди для Меченого лошадь, только непременно крепкую и молодую. Я хочу послать его в Кир-Кайдэ, а на полудохлой кляче там делать нечего. Эти мечи и наконечники я заберу с собой.

Крикс встрепенулся.

— Монсеньор, эти мечи нельзя использовать по назначению. Лучше всего их уничтожить. Или отослать в столицу, чтобы их исследовали маги из Совета ста.

Сэр Родерик посмотрел на него с таким изумлением, как будто Рикс внезапно заговорил с ним на чужом языке, а потом покосился на стоящего с ним рядом Эккерта, от взгляда которого, казалось, могло свернуться молоко.

— Я начинаю понимать, что ты имел в виду, — сказал сэр Родерик, как будто они с Лорианом были в комнате одни или как будто Рикс был лошадью или собакой, о достоинствах и недостатках которой они уже успели побеседовать до этого. По указанию лорда-командующего Эккерт собрал трофеи и проводил пожилого рыцаря до выхода. Крикс уже собирался потихоньку последовать за ними и послушать, о чем они станут разговаривать, но тут Юлиан Лэр толкнул его под локоть.

— Зачем ты это сделал? — спросил он сердито. Крикс поморщился.

— А что мне оставалось? Это ведь мы притащили в лагерь эти Хегговы мечи. И если из-за них случится что-нибудь плохое…

— Я не о мечах. Зачем ты взял у него деньги? Он же их тебе швырнул, как кость собаке…

Крикс заметил, что разведчики из «Серой сотни» удивленно косятся на Юлиана, и громко сказал:

— Я просто умираю с голода. Гилберт, не знаешь: у хозяина найдется что-нибудь такое, что можно подать прямо сейчас, не заставляя нас дожидаться?

Гилберт начал добросовестно перечислять:

— Солонина, ветчина, колбасы…

— Замечательно, пусть тащит все подряд. И не забудь про пиво. Угощаю всех…

Лица разведчиков заметно просветлели, а «дан-Энрикс» наклонился к Юлиану и негромко произнес:

— Потом поговорим, идет?

Побратим неохотно кивнул.

Пару часов спустя отяжелевший от еды и выпивки «дан-Энрикс» обессилено упал на войлочный тюфяк в маленькой комнате под самой крышей. Нойе оказался ушлым типом и не стал селиться в общей зале, а снял комнаты на верхнем этаже, причем за сущие гроши. Крикс успел забыть о том, что обещал Юлиану объясниться, но у побратима деньги сэра Родерика явно не желали выходить из головы. Лэн сел на край его топчана и тряхнул засыпающего энонийца за плечо.

— Так что с деньгами, Рик? — настойчиво спросил он.

— А что с деньгами? — вяло отозвался энониец.

— Зачем нужно было принимать его подачки?

Крикс вздохнул.

— Ты что, не слышал, что я говорил? Я потерял свой кошелек, пока мы удирали от Безликих.

— Но у меня есть немного денег. Мы могли бы…

— Честно есть сухие корки, пока Лориан не выплатит нам жалованье? А зачем? — Крикс подпер голову рукой, чтобы было удобнее смотреть на Юлиана. — Тому, кто поступил в разведку, не полагается гордо отказываться от награды, понимаешь?.. Если ты сказал бы, что нам ничего не нужно, остальные невзлюбили бы нас с первого же дня.

— И тебе не было противно, когда он швырнул на стол свой кошелек? — осведомился калариец недоверчиво.

Крикс хмыкнул.

— Да я ничего другого и не ожидал. Пойми: для лорда-командующего мы с тобой — обычные разведчики… помоечная шваль. Если ты хочешь жить спокойно, научись плевать на то, что думают о тебе люди типа сэра Лориана. И в особенности не старайся переубедить их на свой счет. Ты в их глазах — простолюдин, и они будут презирать тебя, даже если ты станешь вести себя, как император. А теперь, если не возражаешь, я чуть-чуть посплю. Глаза уже не открываются…

Юлиан встал и перебрался на свою постель. Крикс перевернулся на другой бок и подумал, что он так и не рассказал побратиму о Дарнторне. От этой мысли ему даже расхотелось спать. Несколько секунд он размышлял, не стоит ли окликнуть Лэра и вернуться к разговору о своем отъезде из Адели, но потом решил, что это дело терпит. Впервые за много дней они с Лэром были сыты и спали под крышей, а не под открытым небом, так что было просто глупо испортить себе все удовольствие упоминанием о Льюберте.

 

Глава III

Когда-то Льюберту казалось, что любое место будет лучше, чем имперская столица. Примерно в те же времена он верил, что, когда он снова встретит своего отца, все наконец-то встанет на свои места, и жизнь опять будет такой же правильной — а следовательно, счастливой — как до мятежа и поступления в Лакон. Действительность жестоко разочаровала Дарнторна. Порой он даже спрашивал себя: действительно ли отец рад его приезду? Лорд Сервелльд держался с наследником так отчужденно, что в его присутствии Льюберт испытывал мучительную скованность, боясь случайно сделать или сказать что-нибудь не то. А знаменитая на весь Бейн-Арилль цитадель Кир-Кайдэ показалась Льюсу самым неуютным местом на земле. Мрачные люди, вечно куда-то спешившие и выглядевшие так, как будто бы не спали уже много дней подряд, виселицы вдоль дорог, исступленное напряжение, которое буквально ощущалось в воздухе. А в довершение всего — вороны, слякоть и бесчисленное множество оттенков серого: серое небо, серый снег, серые камни старой крепости. В первую же неделю после своего приезда Льюберт с удивлением почувствовал, что он почти скучает по Адели, хотя последние годы там никак нельзя было назвать спокойными или счастливыми. Льюс сказал себе, что просто не освоился. Но прошел месяц, а потом другой, а между тем «освоившимся» он себя по-прежнему не чувствовал.

Порой ему казалось, что такие вещи, как способность чувствовать себя на своем месте, вообще не связаны с внешними обстоятельствами, а приходят изнутри. Пастух, к примеру, умудрялся выглядеть уверенно и жизнерадостно практически везде, куда бы ни забросила его судьба, чем вызывал у Льюберта немалую досаду. Иногда Дарнторн спрашивал себя, что сталось с Риксом после их прощания, но до чего-нибудь определенного додуматься так и не смог. Сам Льюс на месте Пастуха скрыл бы произошедшее от Ордена и жил бы себе припеваючи, но с Крикса станется явиться к сэру Ирему и выложить ему все так, как есть. Мессера коадъютора в каком-то смысле было даже жаль — Пастух всегда был мастером по части создания проблем себе и окружающим.

Льюберт прожил последние несколько лет в уверенности, что он ненавидит Рикса, но сейчас он думал, что не отказался бы когда-нибудь опять увидеть Пастуха. В конце концов, в сравнении с людьми, которые окружали Льюберта в Кир-Кайдэ, ненормальность энонийца выглядела почти безобидной.

Новые соратники отца пугали Льюберта закоренелой ненавистью к Валлариксу и фанатичной убежденностью в величии Бейн-Арилля. Льюберту иногда казалось, что, если бы в разговоре с кем-нибудь из них он вздумал описать Валларикса таким, каким он его помнил по редким визитам во дворец — сдержанного и всегда усталого мужчину, не особенно похожего на короля, но уж, во всяком случае, и не являвшегося воплощением всех мыслимых пороков, каким его представляли заговорщики — то это привело бы его слушателей в праведную ярость. Чего доброго, они решили бы, что он подослал Орденом, чтобы сеять раскол и смуту в их рядах.

Льюберт предпочитал не проверять свои предположения на практике. Наверное, это было его проклятием — молчать. С той только разницей, что большую часть жизни его заставляли скрывать свои истинные чувства от противников его отца, а теперь он скрывал их от его союзников.

Впрочем, существовал один человек, который знал, что Льюберт думает на самом деле — так, во всяком случае, казалось Дарнторну. Этот человек был ворлоком, или, по крайней мере, кем-то в том же роде. Его имя оставалось тайной для всех обитателей Кир-Кайдэ, хотя ворлок появлялся в крепости не так уж редко. Льюберт с первой же встречи почувствовал к нему глубокое отвращение, к которому примешивался страх. Глаза у мага были льдисто-голубыми, и когда он смотрел на другого человека — даже мельком — ощущение было таким, как будто ты до крови порезался чем-нибудь острым. Льюберт попытался выяснить, кем был этот человек, но слуги и гвардейцы ничего не знали, а отец дал Льюберту понять, что не желает касаться этой темы.

Тем не менее, один раз им все-таки пришлось поговорить о маге. Это произошло после того, как Льюберт как-то раз столкнулся с магом у ворот и не успел посторониться, так что какое-то мгновение ворлок смотрел прямо на него. Он был всего на пол-ладони выше Льюберта, но этого оказалось достаточно, чтобы маг мог смотреть на него сверху вниз. Но Льюберта вывело из себя вовсе не это. Когда их взгляды встретились, тонкие губы мага растянула неприятная улыбка, словно он только что заметил нечто крайне любопытное. Льюберт не чувствовал ни малейшего магического воздействия, но готов был поклясться, что незнакомец применил к нему какие-нибудь ворлокские штучки, и увидел… что конкретно мог увидеть человек, который заглянул бы в его мысли, Льюберт предпочел не представлять. В первую минуту он так торопился поскорее разминуться с магом, что не придал этому особого значения, но впоследствии воспоминание о том, как Хеггов маг позволил себе походя забраться ему в душу, приводило Льюберта в такую ярость, что у него начинало шуметь в ушах.

Он рассказал о случившемся своему отцу, но, к его удивлению, лорд Сервелльд не только не возмутился, но и вообще не принял его слов всерьез.

— Тебе показалось, — сказал он. — Чтобы прочесть чужие мысли, ворлоку необходимо время и определенное усилие. Это нельзя проделать за одну секунду.

— Значит, можно, — упрямо ответил Льюберт. — Может быть, он очень сильный ворлок. Может быть, это какая-то особенная магия. Не знаю. Но я чувствовал_, что он меня читает, понимаешь?..

— Тебе показалось, — повторил отец. На этот раз в его словах звучало нетерпение, и Льюберт понял, что он не желает продолжать этот разговор. Когда Льюс вспоминал эту беседу после, в тишине собственной спальне, ему показалось, что отец прекрасно понимал, что он говорит правду — просто не хотел придавать этому значения.

Похоже, этот странный маг был ему очень нужен. Каждый раз, когда он приезжал в Кир-Кайдэ, они с лордом Сервелльдом надолго запирались вместе, причем иногда Дарнторн заставлял ждать более важных посетителей ради того, чтобы принять этого малоприятного гостя. А еще иногда гость Дарнторна шел в Кир-Рован — башню, где держали пленников. И об этих его посещениях ползли такие слухи, что Дарнторн довольно скоро приучил себя мгновенно глохнуть всякий раз, когда при нем упоминали об отцовском ворлоке. Что бы там ни происходило в Роване на самом деле, Льюберт определенно не желал этого знать. И уж тем более не желал думать, что его отец имеет к этому какое-нибудь отношение.

Однако чем больше Льюберт запрещал себе думать о странном маге, тем чаще его мысли возвращались к этой теме. В следующий раз ворлок явился всего через пару дней. Обычно он отсутствовал гораздо дольше, но на этот раз Кир-Кайдэ было взбаламучено прибытием послов от Родерика из Лаэра, и отец явно обрадовался возвращению своего гостя. Во всяком случае, гвардейцы уверяли, что он принял его чуть не с распростертыми объятиями. Сам-то Льюберт этого не видел, потому что примерно за полчаса до этого оседлал Ласточку и отправился на свою ежедневную прогулку по предместью. Остальные думали, что он предпринимает эти выезды, чтобы не давать лошади застаиваться на конюшне, но на самом деле Льюберту просто хотелось побыть одному. Выбираться из удушливой атмосферы Кир-Кайдэ хотя бы на один час было на удивление приятно, но на сей раз Льюберт пожалел, что пропустил приезд мага. Оставив лошадь конюхам, он поспешил наверх, решив на этот раз во что бы то ни стало выяснить, для каких таких тайных совещаний отец уединяется с проклятым ворлоком.

По счастью, у двери не оказалось никакой охраны. Видимо, отец не желал, чтобы какой-то человек был случайным свидетелем его беседы с магом, даже если этот человек будет всего лишь часовым. Так что все охраняющие Дарнторна дозорные остались далеко внизу, отделенные от него несколькими пролетами холодной лестницы. Лорд Сервелльд не учел только того, что его сына стража беспрепятственно пропустит на вершину башни.

Когда Льюберт прижался к двери ухом, посетитель говорил:

— …что же касается парламентеров Родерика из Лаэра, можете отправить их обратно или выставить их головы над главными воротами Кир-Кайдэ — как вам больше нравится. Я обещаю вам, что император не пошлет к Бейн-Ариллю обещанного войска ни весной, ни даже летом.

Льюберт различил за дверью звук шагов, и сделал вывод, что отец расхаживает взад-вперед по комнате, как всегда в минуты сильного волнения. Надо признать, что сейчас повод для подобного волнения у лорда Сервелльда и в самом деле был.

— Почему вы так уверены, что император не поддержит сэра Родерика? — напряженно спросил он.

— Валлариксу сейчас не до того. Поверьте мне, «черная рвота» отвлечет кого угодно, — отозвался гость, и Льюсу почему-то показалось, что он неприятно улыбается — совсем как в прошлый раз, когда они столкнулись у ворот. От этого воспоминания по спине Льюберта прошел противный холодок.

Выдержав паузу, маг произнес уже гораздо отстраненнее.

— Должен сказать, что меня удивляет выражение вашего лица, мессер Дарнторн. Во время нашей предыдущей встречи вы охотно соглашались с тем, что эпидемия в Адели — в ваших интересах.

— Да… в теории… — хрипло сказал отец. Но за недовольством в его голосе Льюберту померещилось совсем другое чувство, подозрительно похожее на панику. Льюберт не мог судить его за это — ему самому сделалось не по себе от рассуждений незнакомца. Если этот маг не сумасшедший и не шарлатан, короче, если он говорит правду, то из этого следует, то гость Дарнторна только что обрек на гибель несколько тысяч человек, причем проделал это с таким хладнокровием, как будто бы они разыгрывали шахматную партию, и он всего лишь разменял пару фигур. При мысли о том, на что еще способен такой человек, у Льюберта похолодело в животе. Наверное, в этот момент его отец тоже задумался над тем, насколько опасным может быть такой союзник.

— Лорд Сервелльд, я отнюдь не теоретик, — сказал гость все так же холодно. — Вы знали это с самого начала. Так что не пытайтесь сделать вид, что вы не понимали, о чем идет речь.

Льюс никогда еще не слышал, чтобы кто-то позволял себе беседовать с его отцом в подобном тоне. Зная характер лорда Сревелльда, Льюс ожидал, что тот немедленно поставит наглеца на место, но отец почему-то промолчал. Не меньше минуты за дверью царила неуютная тишина, а потом лорд Дарнторн примирительно сказал:

— Оставим это… Мне, в сущности, безразлично, по какой причине император не сможет ввести войска в Бейн-Арилль. Главное, что он не станет нам мешать.

Льюберта в очередной раз покоробило. Что значит «нам»? Кто этот человек, в конце концов? Пусть даже он невероятно Одаренный чародей, это еще не основание видеть в нем полноправного союзника. Тем более, что союз с человеком, насылающим на целые провинции «черную рвоту», выглядит весьма сомнительно. Отец, конечно, говорил, что на войне любые средства хороши, и Льюберт согласился с ним, но если так подумать, то «любые средства» — это слишком растяжимое понятие.

В одном Льюберт был убежден наверняка — с тех пор, как появился этот маг, отец все время сам не свой. Как будто бы его действительно околдовали.

Льюс сказал себе, что должен, наконец, разобраться в том, что здесь творится, и решительно толкнул резную дверь. Первым, кого он увидел, войдя внутрь, оказался странный маг. Гость лорда Сервелльда сидел в одном из кресел за столом и со скучающим видом вертел массивное квадратное кольцо, надетое на безымянный палец. Льюберту оно показалось странно знакомым, и он подумал, что, возможно, видел такое кольцо с печатью у кого-нибудь в Совете лордов. На скрип открываемой двери гость вообще не отреагировал, как будто с самого начала знал о том, что Льюс подслушивал их разговор, стоя под дверью.

Совсем иначе повел себя лорд Сервелльд. Когда Льюс вошел, отец развернулся в его сторону так резко, словно опасался нападения из-за спины. Когда он осознал, что перед ним всего лишь Льюберт, на лице у лорда Сервелльда попеременно отразились облегчение, неловкость и досада.

— Кто пропустил тебя наверх? — спросил он таким тоном, словно Льюберту было лет шесть. Льюс почувствовал, как к лицу приливает краска.

— Ваши гвардейцы, монсеньор, — подчеркнуто официально отозвался он.

— Я с этим разберусь. А сейчас уходи, у меня важный разговор.

— Напротив, лорд Дарнторн, пускай ваш сын останется. Я все равно должен покинуть вас. Мне нужно закончить одно дело, — сказал гость, мельком взглянув на Льюберта. Даже такого скользящего взгляда хватило, чтобы Льюсу сделалось не по себе. Гость лорда Сервелльда уже утратил к нему всякий интерес, а Льюберт все еще чувствовал себя рыбой, пойманной на крючок, как будто между ним и посетителем была натянута невидимая леска. Про себя Льюс решил, что он был прав, и незнакомец — очень сильный ворлок, но свои способности он использует такими способами, которые никогда не одобрили бы в Совете Ста. Определенно, этот человек был исключительно опасен, и от него следовало держаться подальше. Но как высказать такую мысль отцу, и станет ли лорд Дарнторн его слушать?..

Льюс был готов к тому, что отец отошлет его вниз, но тот как будто бы забыл о нем после ухода мага. Сейчас лорд Дарнторн стоял вполоборота к Льюберту, но тому все равно казалось, что отец его не видит.

— Я слышал ваш разговор, — признался Льюберт. — Я хотел узнать, зачем он приезжает, и поэтому пошел сюда и встал под дверью.

Он ожидал гневной вспышки, но отец только задумчиво кивнул, не отрывая взгляда от огня в камине. После ухода мага лицо у него смягчилось, и он стал гораздо больше похож на того человека, которого помнил Льюберт. Дарнторну даже показалось, что ледяное отчуждение, которое он чувствовал со дня своего возвращения, исчезло.

— Ты действительно считаешь, что эпидемия в столице будет нам на пользу? — прямо спросил он.

По скулам старшего Дарнторна прокатились желваки. От мимолетного спокойствия, с которым он рассматривал трещавшее в камине пламя, не осталось и следа.

— Да, разумеется. А что, ты думаешь иначе?..

— Но ведь дядя… то есть я хотел сказать, ваш брат и остальные заговорщики — они же сейчас в Адельстане, — пробормотал Льюс, сбиваясь с «ты» на «вы». За месяц, прожитый в Кир-Кайдэ, он так и не понял, как же ему теперь следует держаться в разговорах со своим отцом. Лорду Дарнторну, безусловно, наплевать, если от «черной рвоты» умрет Грейд Декарр или наставник Хлорд, он ведь их никогда не знал, но ведь не мог лорд Сервелльд не подумать о судьбе родного брата? И потом, Фин-Флаэнны и Доварды — тоже их дальняя родня.

Лорд Сервельд на мгновение нахмурился, как будто Льюберт задал ему не совсем обычную задачку, а потом резко сказал:

— Не будь ребенком. Их же все равно казнят.

«Почему тогда их не казнили до сих пор?» — мысленно спросил Льюберт. Но он понимал, что говорить об этом вслух не следует. Любой намек на милосердие к мятежникам напомнит лорду Сервелльду о том, как обошлись когда-то с ним самим, а всякое напоминание об этом неизменно приводило его в состояние ледяной ярости.

— Мы могли бы попытаться обменять их на кого-нибудь из наших пленных…

— Исключено, — отрезал лорд Дарнторн. — Ты думаешь, что все эти призывы — никаких уступок, никаких торгов с Легелионом! — это просто так, для красного словца?.. Нет, Льюс. Стоит мне хотя бы один раз нарушить этот принцип, как наши союзники тут же задумаются — не пора ли им тоже поторговаться с имперцами у меня за спиной. Такого допускать никак нельзя.

— А если бы мессеру Ирему все-таки удалось меня арестовать?.. — не удержался Льюберт.

На лицо лорда Дарнторна набежала тень.

— Это совсем другое, Льюс… Поверь, Бейнор отлично знал, на что идет. И остальные тоже. Ну а что касается наших семейных уз, я не могу сказать, что мы когда-нибудь испытывали друг к другу сколько-нибудь сильную привязанность. Мы с Бейном росли вместе, но никогда не были особенно близки. Альды свидетели: я никогда не осуждал его за то, как он повел себя во время моего судебного процесса. Тогда я не считал его предателем — Бейн поступил разумно, потому что в тот момент он все равно не мог бы мне помочь… Теперь мы поменялись с ним местами, только и всего. Но ты — совсем другое дело. Я бы сделал все, что от меня зависит, чтобы с тобой не случилось ничего дурного, понимаешь? Абсолютно все.

Льюc облизнул сухие губы и кивнул. Отца он как раз понимал, неясным оставалось кое-что другое — почему Валларикс ждал так долго, прежде чем решил использовать сына Дарнторна в качестве заложника. В действительности его должны были взять под стражу в тот же день, когда арестовали его дядю.

— Я рад, что ты вернулся, — сказал лорд Дарнторн, прервав тяжелое молчание, повисшее после его последней реплики.

— Я тоже рад, отец, — помедлив, отозвался Льюс.

* * *

Ирем проспал не больше трех часов, впрочем, даже такой короткий сон в создавшихся условиях выглядел, как непозволительная роскошь. Рам Ашад, казалось, вообще не спал с тех пор, как прошел слух о первых заболевших. Ирем подозревал, что Рам Ашад нашел какой-то способ находиться в нескольких местах одновременно, но зато о таких низменных вещах, как сон или еда, благополучно позабыл.

Первые случаи болезни появились в Алой гавани, что вроде бы указывало на то, что заразу притащил в столицу кто-то из контрабандистов. Усомниться в том, что перед ними именно «черная рвота», не способен был бы даже самый легкомысленно оптимистичный человек. Но и представить себе полоумного торговца, вздумавшего отправиться за партией товара в Гверр, да еще и умудрившегося обойти все выставленные Орденом кордоны, коадъютор так и не сумел. И оказался прав. Не успели они перекрыть все входы в гавань, что из города, что с моря, как городской эшевен сообщил о еще нескольких заболевших — на сей раз у Северных ворот, почти на том же месте, где прошлой зимой стоял Шатровый город. Сообщая им об этом, представитель магистрата был бледен, как поганка, и без конца потирал друг о друга влажные ладони. В голове у Ирема даже сейчас звучал его срывающийся голос — «как вы полагаете, мессер, возможно как-то удержать эту заразу, чтобы она… ну… не пошла дальше?» Причины беспокойства эшевена были, в общем-то, понятны — его семья жила за две улицы от злополучного квартала. Но потерянный вид собеседника все равно вызвал у Ирема приступ глухого раздражения. Рыцарь уже не в первый раз мысленно пожалел, что имперские чиновники не приносили обетов безбрачия и нестяжательства, как, скажем, члены Ордена или лаконские наставники. Любые личные заботы отвлекают человека от его обязанностей, причем именно тогда, когда от него требуется полная самоотдача.

В любом случае, после доклада эшевена стало окончательно понятно, что ни о каком случайном появлении в столице «черной рвоты» речи не идет. В течение следующих дней Орден и рекрутированные Иремом маги из Совета Ста прилагали все возможные усилия, чтобы не дать болезни пойти дальше. В редкие минуты, когда ему удавалось подумать о чем-нибудь кроме насущных дел, сэр Ирем спрашивал себя, где сейчас Светлый. Знает ли Седой о том, что происходит в городе? Его помощь или хотя бы совет были сейчас нужны, как никогда. Но Князь не появлялся.

На девятый день после начала эпидемии дело, кажется, пошло на лад. Во всяком случае, целые сутки в городе не появилось ни одного нового больного. Ирем отпраздновал это достижение тремя часами сна, чтобы не выглядеть совсем уж изможденным, когда будет сообщать Валлариксу об их успехах. Проснулся он с отяжелевшей головой и ржавым привкусом во рту, но все-таки заставил себя сесть в седло и отправиться во дворец. Приемная Валларикса была почти пустой. С тех пор, как прошел первый слух о «черной рвоте», большинство аристократов носа не показывали из своих особняков. Впрочем, в приемном зале все же находилось около десятка человек, и среди них — лорд Аденор в багряном с золотом плаще, вид которого сейчас вызывал не только привычное раздражение, но и резь в глазах. От продолжительного напряжения и слишком короткого сна под веки словно намело песка.

Лорд Ирем огляделся, чтобы вспомнить, куда ему следует идти. Дверь в аулариум правителя почему-то оказалось совсем не с той стороны, с которой рыцарь ожидал ее увидеть. Это было странно, потому что, в сущности, Ирем бывал здесь чаще, чем в своих апартаментах в Адельстане. Коадъютор медленно, с нажимом провел по лицу руками, словно умывался, только без воды. Стало полегче, но не намного.

Пока он, слегка покачиваясь, стоял посреди приемной, какой-то человек успел отделиться от стены и подойти к нему почти вплотную. Ирем покосился на придворного, увидел яркое багряное пятно и побыстрее отвел взгляд, от всей души желая, чтобы Хегг побрал мессера Аденора со всем его гардеробом. Аденор что-то быстро и встревожено говорил, но звуки его речи заглушал тяжелый, вязкий гул в ушах, мешавший Ирему сосредоточиться. Голова у рыцаря раскалывалась. Увидев на столе кувшин с вином, сэр Ирем тяжело шагнул вперед, налил вино в стоявший на подносе кубок, расплескав половину на снежно белую скатерть — руки почему-то начали дрожать, как будто бы он пьянствовал несколько дней подряд, и коадъютор подосадовал, что кто-то из придворных мог заметить эту дрожь. Впрочем, почти все они жались к стенам, как будто бы старались оказаться как можно дальше от него.

Лорд Аденор все никак не желал успокоиться, и обрывки его фраз, все-таки долетавшие до Ирема, казались ему молотками, колотившими по его черепу.

— …не только в Нижнем городе… ваше теперешнее состояние… здоровье Императора… уйти прямо сейчас.

Ирем кивнул, чтобы только лорд Аденор быстрее отвязался, и потер горящее лицо. Он не мог вспомнить, когда еще чувствовал себя так же скверно, но для жалости к себе момент был слишком уж неподходящим. Дело ждать не будет, а о своем самочувствии можно будет подумать как-нибудь потом.

Он успел пройти всего несколько шагов в сторону кабинета, когда Ральгерд обогнал его и крепко ухватил за руку выше локтя. Ирем был настолько поражен его бесцеремонностью, что остановился, даже не пытаясь сбросить руку Аденора.

— Вы слышите меня, мессер?! Вам нельзя видеться с императором. Вам вообще нельзя здесь находиться! Вы больны.

На этот раз Ирем сумел понять, что он имел в виду. Слова Ральгерда Аденора, продолжавшиеся последние двое суток хлопоты по установлению карантинных заграждений на тех улицах, где появились заболевшие, и его нынешнее самочувствие сложились в общую картину. Ирему пришлось сделать над собой невероятное усилие, чтобы привести в порядок разбегающиеся мысли, но когда рыцарь заговорил, слова звучали почти так же связно, как обычно:

— Вы думаете, что я заразился «черной рвотой»?

Лицо Аденора расплывалось у него перед глазами, но он все-таки отметил, что аристократ выглядел бледным и встревоженным. Ну, это-то как раз понятно… Подойти к больному «черной рвотой» — это верное самоубийство, и недаром все остальные так шарахались от Ирема.

— Я в этом уверен, — твердо сказал Аденор. — Все признаки налицо. Прошу вас… вы должны уйти. Пусть кто-нибудь из ваших рыцарей проводит вас обратно в Адельстан.

Ирем с удивлением подумал, что Аденору не откажешь в храбрости, если уж он не побоялся заразиться. Но еще больше его удивила мысль, что щеголеватый и самовлюбленный Аденор похоже, в самом деле беспокоился об императоре. До сих пор Ирем полагал, что «дружба» с Валлариксом нужна Ральгерду Аденору только для того, чтобы спокойно заниматься собственными махинациями за спиной у Ордена и насмехаться над имперскими законами. Из-за мессера Аденора у них с Валлариксом никогда не прекращались ссоры — коадъютор полагал, что Валларикса ослепляет его вечное стремление видеть в приятных ему людях только лучшее, а император, в свою очередь, считал, что в его лучшем друге говорит предубеждение. И, кажется, Валларикс снова оказался прав…

Валларикс, повторил сэр Ирем мысленно, пытаясь ухватиться за это имя и вернуть себе способность здраво рассуждать. Если Аденор прав, то нужно убраться из дворца раньше, чем Валларикс выйдет из своего аулариума в приемный зал. Нельзя подвергать императора лишнему риску.

Гвардейцы у дверей встревожено переглянулись, не зная, что им теперь делать — то ли покинуть свой пост и провожать его, то ли ни во что не вмешиваться. Было видно, что им ужасно не хочется подходить к мессеру Ирему.

Рыцарь махнул рукой, показывая им, чтобы они оставались на своих местах, и на лицах у дозорных промелькнуло облегчение. Коадъютор не винил их за это — он бы тоже на их месте опасался заразиться «черной рвотой», тем более что это — почти гарантированная смерть. А то и что-нибудь похуже, типа полной слепоты или паралича…

Ирем не помнил, как пересек галерею Славы и дошел до мраморной широкой лестницы, ведущей в холл. Однако на верхних ступеньках рыцарь вынужден был ухватиться за перила, чтобы не упасть — ему вдруг показалось, что пол как-то странно пошатнулся под ногами. Впрочем, через несколько секунд он оправился и начал медленно спускаться вниз, на всякий случай держа руку на спасительных перилах.

Какой-то человек догнал его — сейчас это было несложно — и остановился рядом.

— Почему вы не велели никому вас проводить? — с досадой спросил он.

По голосу лорд Ирем узнал Аденора. Лорд задумался, какого Хегга тот решил пойти за ним. В другое время он бы обязательно спросил об этом вслух, но сейчас у него не было сил на препирательства с Ральгердом Аденором, так что он ответил кратко:

— Нет необходимости. Я дойду сам.

— Сомневаюсь. Вы едва держитесь на ногах.

Ирем остановился — якобы для того, чтобы ответить Аденору, а на самом деле потому, что ему требовалась передышка.

— Мессер Аденор… я благодарен за вашу заботу, — сказал коадъютор, постаравшись вложить в эту фразу весь сарказм, на какой только был способен в создавшемся положении. — Но думаю, что вам лучше будет вернуться в зал. Повторяю, я вполне способен дойти до штаб-квартиры Ордена самостоятельно.

На это раз Аденор ничего не возразил, но, когда Ирем продолжил спускаться по лестнице, все-таки потащился следом. Это вызывало раздражение, но продолжать спорить было глупо, так что Ирем решил сделать вид, что ничего не замечает. Впрочем, скоро ему в самом деле стало не до Аденора. Голова кружилась все сильнее, а вдобавок начало странно темнеть в глазах, и Ирем с содроганием припомнил, что побочным следствием «черной рвоты» часто становилась слепота. Этого только не хватало, в самом деле…

Впрочем, может, у него совсем не «рвота». У тех заболевших в Нижнем городе болезнь начиналась с сильных судорог, и они почти сразу теряли способность нормально говорить и двигаться, а всего лишь через несколько часов начинались приступы удушья и той самой рвоты, которая дала эпидемии свое название. Тогда как Ирем ощутил первые признаки недомогания еще вчера, однако до сих пор держался на ногах. Возможно, дело было в недосыпе, переутомлении или в подхваченной подхваченной во время рейда лихорадке.

От холодного воздуха на улице в голове слегка прояснилось. Ирем чувствовал, что он сейчас не сможет сесть в седло, но, к счастью, идти было недалеко. Тяжелый доминантский плащ давил на плечи, и сэр Ирем расстегнул серебряную фибулу у ворота, а потом сбросил плащ прямо на землю. Впрочем, краем глаза он успел увидеть, как идущий следом Аденор нагнулся и подобрал плащ, перебросив его через руку. Ирем в который раз спросил себя, с чего это ему вдруг вздумалось геройствовать, рискуя заразиться «черной рвотой». Поведение мессера Аденора выглядело тем более необъяснимым оттого, что прошлой осенью Ральгерд опять занялся какими-то мутными торговыми делами, что вполне закономерно привлекло внимание чиновников и Ордена и обострило их давнюю неприязнь — ну, словом, заподозрить Аденора в добрых чувствах к коадъютору было никак нельзя.

Теперь рыцарю оставалось только пересечь Имперскую площадь. Ирем даже начал думать, что самое худшее осталось позади — и он действительно успел пройти по меньшей мере полпути, прежде чем его поразил беспричинный и внезапный приступ судорог, прокатившейся по всему телу. «Значит, все же «рвота»» — успел подумать Ирем, стискивая зубы, чтобы не прокусить себе язык или щеку, как те люди, которых он видел в Нижнем городе. С той минуты, как он первый раз увидел заболевших «черной рвотой», рыцарь пытался представить, что чувствует человек, когда его начинает трясти в этих странных конвульсиях. Теперь он знал это наверняка. Ему казалось, что каждая мышца напряжена до такой степени, что может разорваться. Страх от этой мысли был даже сильнее боли, скручивавшей его тело в некое подобие жгута.

Когда все кончилось, сэр Ирем осознал, что самым неизящным образом стоит посреди площади на четвереньках. Хотя приступ уже прошел, руки у коадъютора по-прежнему дрожали мелкой дрожью. И вдобавок он не мог отделаться от унизительного ощущения, что у него не хватит сил, чтобы подняться на ноги.

Тем не менее, он сделал над собой усилие и встал — сначала на одно колено, а потом и на ноги. Правда, в последнюю минуту кто-то поддержал его под локоть. Ирему не требовалось поворачиваться, чтобы понять, кто это был.

— Не знал, что вы так рветесь на тот свет, — устало сказал коадъютор.

— Если я должен заразиться «черной рвотой», то я заразился еще во дворце. Так что терять мне уже нечего, — парировал лорд Аденор.

Подобный аргумент звучал весьма сомнительно, но у мессера Ирема по-прежнему болела голова, и рыцарь не нашелся, что ответить. Впрочем, некоторые суждения Ральгерда Аденора и раньше нередко ставили мессера Ирема в тупик. Почти… ну да, почти как рассуждения «дан-Энрикса».

— Причем тут Рикс? — спросил лорд Аденор откуда-то издалека.

— Что?..

— Рикс. Вы только что упомянули вашего оруженосца, — осторожно разъяснил вельможа.

Коадъютор стиснул зубы, осознав, что начинает бредить. Ничего особенного в этом не было, каждый второй из заболевших «черной рвотой» переставал понимать, где находится, и начинал нести всякую чушь или беседовать с людьми, которых рядом не было. Однако знать, что это возможно — это одно, а оказаться в таком положении — совсем другое.

Да еще и Рикс… какого Хегга он заговорил именно о «дан-Энриксе»?

— Рикс больше не мой оруженосец, — сказал Ирем сухо, проигнорировав существо вопроса.

Аденор как будто бы хотел что-то сказать, но в самую последнюю секунду передумал. За это лорд Ирем в первый раз почувствовал к своему спутнику что-то вроде благодарности.

— Все, мессер, — сказал он Аденору у ворот Адельстана. — Благодарю за помощь. Дальше я как-нибудь справлюсь сам.

— Уверены? — спросил его попутчик.

Коадъютор уже собрался издевательски осведомиться, как далеко лорд Аденор готов зайти в своем внезапном человеколюбии, и не намерен ли он провожать его до спальни, но в последнюю секунду прикусил язык. Что бы он там ни думал о мессере Аденоре, но насмешничать над человеком, поступившим так, как Аденор сегодня — просто вопиющая неблагодарность.

— Хочется надеяться, что вы все же не заразитесь, Аденор, — сказал сэр Ирем, хотя пару дней назад мысль о возможной смерти Аденора показалась бы ему довольно соблазнительной. — Прощайте.

— До свиданья, — поправил Ральгерд. И, помолчав, добавил — Не беспокойтесь, я сейчас отправлюсь к себе в особняк и не поеду во дворец по крайней мере три-четыре дня. Если узнаю что-то новое, пошлю вам весточку, не сомневайтесь.

Ирем удивленно хмыкнул и прошел через ворота.

Пока коадъютор добирался до своих покоев, ему показалось, что он превратился в василиска, обращающего людей в камень одним своим взглядом. Вероятно, Аденор был прав, и он действительно паршиво выглядел, если уж все с первого взгляда понимали, что он заразился «черной рвотой». Тех, кто все-таки пытался подойти к нему, сэр Ирем останавливал с использованием таких выражений, к каким он не прибегал со времени службы в Каларии. Тем не менее, когда он наконец-то оказался в своей спальни, в дверях тут же появился Лано. Судя по решительному виду бывшего оруженосца, заставить его уйти не мог бы даже недвусмысленный приказ мессера Ирема. Впрочем, коадъютор и не собирался его отсылать — ему все равно нужен был как минимум один помощник.

— Стой, где стоишь, — отрывисто распорядился рыцарь, жестом останавливая Лано на пороге комнаты.

Лорд Ирем чувствовал приближение нового приступа судорог. При одной мысли о том, что его ждет, ему делалось дурно. Утешала его только мысль, что он благополучно добрался до своих комнат, и теперь, что бы с ним не случилось, этого не увидит никто, кроме Эрлано и врача.

Коадъютор сделал над собой усилие, чтобы говорить максимально четко.

— Передай Галларну, что с этой минуты все мои обязанности переходят к ним с Ральконом.

— Да, мессер. Вы… вам что-нибудь нужно?

— Чистую одежду, — процедил сэр Ирем, стискивая руки, чтобы унять дрожь. — Растопи камин. Распорядись, чтобы немедленно протерли уксусом все поверхности, к которым я прикасался. С этой минуты никто, кроме тебя и лекаря, не должен входить в эту комнату, понятно?.. Прежде, чем войти сюда опять, сделаешь себе полотняную маску вроде той, которую носит Рам Ашад. И каждый раз, когда притронешься к чему-то в моей комнате, будешь заново протирать руки уксусом. И вот еще…

Лорд Ирем на мгновение умолк, пытаясь сосредоточиться и вспомнить, что хотел сказать.

— Ах да… Поставь сюда жаровню, разожги ее и положи туда немного твисса. Рам Ашад сказал… в общем, неважно. Просто сделай так, как я сказал.

Глаза Эрлано слегка округлились, и сэр Ирем поневоле посочувствовал ему. Богатые столичные бездельники жгли в своих комнатах люцер, чтобы вызывать яркие, приятные видения. Представить себе коадъютора, следующего их примеру, казалось совершенно невозможным, но в создавшихся условиях у Ирема просто не было другого выбора. Ашад обмолвился, что дым «аварских благовоний» защищает от заразы тех, кто входит в комнату больного. Если он не ошибался, то отказываться от такого способа было бы глупо. Нужно постараться уберечь от «черной рвоты» Лано и других гвардейцев, иначе столица погрузится в хаос.

Новый приступ помешал Ирему додумать эту мысль — он успел только порадоваться, что Эрлано успел исчезнуть за дверью, и не видел, как его бывший сеньор скрипит зубами, добираясь до кровати.

Когда дверь открылась в следующий раз, лорд Ирем ожидал опять увидеть бывшего оруженосца, но вместо Эрлано в спальню вошел врач, казавшийся неузнаваемым из-за перчаток на руках и полотняной маски. Он присел на кровать, измерил пульс и задал несколько вопросов о развитии болезни. Коадъютор отвечал довольно равнодушно, потому что уже многократно слышал те же самые вопросы от Ашада — только задавались они не ему. Лорд Ирем наперед знал все, что порекомендует ему лекарь, а тот точно так же знал, что его пациент, скорее всего, обречен. Из всех врачей, которых знал лорд Ирем, только Рам Ашаду удавалось вести себя так, как будто от его поступков в самом деле что-нибудь зависело, и даже заражать этой уверенностью своих пациентов. Впрочем, рыцарь полагал, что не нуждается в фальшивых утешениях, так что ему, по сути, было все равно.

Где-то через полчаса после ухода лекаря в комнате появился высокий медный треножник, на котором была укреплена довольно странная конструкция, напоминающая бронзовую супницу под крышкой — с той лишь разницей, что в «крышке» тут и там были проделаны отверстия.

— Не совсем то, что нужно для люцера, но ничего другого не было, мессер, — заметил Лано извиняющимся тоном. Полотняная белая маска с прорезями для глаз делала молодого рыцаря похожим на какого-то выжлеца — если предположить, что выжлецы тоже способны переминаться с ноги на ногу и смотреть с таким же честным выражением «только-скажите-что-я-еще-могу-для-вас-сделать». — И еще… вы ничего подобного не говорили, но я все-таки послал Линара к Рам Ашаду. Он просил сказать, что придет сразу же, как только у него появится свободная минутка.

Несмотря на всю серьезность своего положения, Ирем едва не рассмеялся. Если вспомнить, как Ашад провел последние девять дней, освободится он еще не скоро. Впрочем, это и не важно. Рам Ашад делает все, что может, но лечить «черную рвоту» невозможно. Даже маги из Совета Ста, специализирующиеся на целительстве, признали свое полное бессилие.

Лано успел разжечь курительницу и тихонько выскользнул за дверь. Теперь дым плыл по комнате и завивался в странные узоры. Сладковатый аромат горящего люцера становился все сильнее. Ирем откинулся на подушки и подумал про обычай, широко распространенный на Томейне — когда какой-нибудь аристократ был слишком стар или неизлечимо болен, он приказывал поставить в своей спальне несколько курительниц и мало-помалу увеличивать количество люцера в дыме. В результате он сначала впадал в полузабытье, характерное для любителей дурмана, а в конце концов засыпал, чтобы больше не проснуться. Несмотря на все свое презрение к люцеру, Ирем полагал, что это далеко не худший способ расстаться с жизнью.

Разумеется, если предположить, что эта жизнь принадлежит только тебе…

Под действием внезапного порыва коадъютор встал, добрался до стола и, выдвинув один из ящиков, извлек на свет тяжелое железное кольцо. Сжимая его в кулаке, сэр Ирем вернулся назад и снова растянулся на кровати. Откинувшись на подушку, рыцарь поднес своей трофей к глазам, как будто бы хотел получше его рассмотреть, хотя на деле в этом не было никакой необходимости — он помнил этот перстень до мельчайших, почти незаметных для глаза подробностей.

Кольцо казалось не особенно большим, поскольку было выковано королевским ювелиром не для взрослого мужчины, а для тринадцатилетнего подростка. Коадъютор и сейчас мог бы во всех подробностях припомнить, как впервые держал фамильное кольцо дан-Энриксов в руках. Это случилось на рассвете того дня, когда Валларикс должен был сесть на корабль, отплывающий в Адель. Война в Каларии закончилась, и Наорикс и его двор возвращались назад в столицу. А лорд Альто Кейр, назначенный новым наместником только что захваченной имперцами Иллирии, оставался в завоеванной провинции. Как и пятнадцатилетний Ирем, все еще считавшийся оруженосцем лорда Кейра.

В день отплытия наследника Ирем проснулся оттого, что Валларикс вломился к нему в комнату и хладнокровно запер дверь, с лязгом задвинув ржавую массивную щеколду. Ирем, ошарашено моргая, сел в постели, пытаясь одновременно нашарить лежащую рядом рубашку и попасть ногами в сапоги. При виде друга он мгновенно вспомнил все — и их вчерашнее прощание, и последнюю попытку Валларикса упросить отца взять Ирема в Адель, разбившуюся о слова о том, что Альто Кейр ни в какую не желает отпускать оруженосца ко двору. Остаток вечера наследник злился на мессера Кейра, а Ирем молча слушал его возмущенные тирады и не знал, что теперь делать — то ли заступиться за сеньора, то ли позволить Вальдеру заблуждаться, чтобы правда не рассорила его с отцом. Сам Ирем знал, что его сюзерен тут ни при чем. В действительности Альто был бы только рад избавиться от «родственничка». Отношения оруженосца и его сеньора не заладились в первого дня, когда девятилетний Ирем прибыл ко двору троюродного дяди на лохматом горском пони. В день знакомства Альто смотрел на племянника, как гость за ужином — на неизвестное и отвратительное с виду блюдо, которое законы вежливости требуют во что бы то ни стало съесть и похвалить. И Ирем готов был побиться об заклад, что за прошедшие шесть лет лорд Кейр не стал относиться к нему лучше. Так что удерживать племянника в Каларии лорд Кейр в жизни бы не стал. Наоборот, он первым предложил правителю отправить Ирема в столицу вместе с принцем. Но Воитель отказался наотрез. «Пусть ваш оруженосец остается здесь как можно дольше, — сказал Наин, по своей привычке не стесняясь в выражениях. — Их дружба с принцем мне совсем не по душе. Валларикс младше Айрема и смотрит ему в рот. Для будущего короля это недопустимо».

После таких слов правителя Ирему стало совершенно ясно, что Вальдеру придется отправиться в столицу в одиночестве.

И тем не менее, хотя сквозь ставни уже пробивался блеклый серый свет, и его другу давно полагалось выехать в Эледу вместе со своим эскортом, принц стоял посреди его комнаты. Ирему захотелось протереть глаза.

— Ты разве не должен сейчас ехать в гавань?.. — пробормотал он. — Тебя же, наверное, все ищут.

Но Валларикс только отмахнулся.

— Ничего, пусть ищут. Я хотел с тобой попрощаться.

— Так мы вроде бы уже прощались, — удивился Ирем. Они провели весь предыдущий день вдвоем и разошлись по комнатам далеко за полночь, когда Вальдеру в сотый раз сказали, что пора ложиться спать.

— Это не то, — отрезал принц. — Ты разве не заметил, что за нами постоянно наблюдали? Кажется, они боялись, что я помогу тебе тайком пробраться на корабль и уплыть в Адель.

— Ты полагаешь?..

— Точно. Даже жаль, что мы и правда не устроили тебе побег… Только представь — корабль давно отошел от берега, ветер попутный, и тут выясняется, что ты все это время прятался где-нибудь в трюме! Они уже ничего не смогли бы с этим поделать.

Ирем сильно сомневался в правоте Валларикса. Он полагал, что Наорикс велел бы высадить его в первом попавшемся порту — конечно, если бы сумел сдержаться и не вышвырнуть докучливого каларийца за борт собственноручно.

В коридоре раздались тяжелые шаги. Сначала человек прошел вперед, но потом возвратился к двери Ирема и громко постучал. Лицо Вальдера вытянулось.

— Кажется, это за мной, — сказал он быстрым шепотом. — Слушай! Ты должен пообещать, что, когда твой сеньор тебя отпустит, ты сразу отправишься в Адель. Я буду тебя ждать. А пока возьми это… — он рванул с пальца тяжелое кольцо с гербом дан-Энриксов.

Ирем невольно отодвинулся от друга.

— Ты совсем с ума сошел?.. На нем же королевская печать! Думаешь, твой отец не заметит, что оно пропало?

В дверь забарабанили сильнее, но Валларикс даже бровью не повел.

— Сначала — не заметит, — сказал он с уверенностью человека, который уже обдумывал этот вопрос. — А когда меня спросят, я скажу, что потерял кольцо в Каларии. Ничего страшного, закажут новое, и все тут. И не спорь. Я все-таки твой будущий король! Ты должен делать то, что я скажу.

Ирем состроил насмешливую гримасу, которая должна была обозначать глубокое сомнение, но королевское кольцо все-таки взял.

— Припрячь его получше, — продолжал распоряжаться Валларикс. — С этим кольцом тебя пропустят во дворец в любое время дня и ночи.

— Откройте дверь, мой принц, — мрачно потребовали из коридора. — Если «Листопад» не отплывет в ближайшие полчаса, мы угодим в прилив. Правитель приказал, чтобы вас привели немедленно. Если вы не откроете, я буду вынужден выломать дверь.

— Вот принесла нелегкая… — пробормотал Вальдер, досадливо поморщившись. — Только его недоставало.

— А кто это такой?

— Лорд Хенрик Ховард, принцепс Ордена.

— Он что, серьезно собирается выломать дверь? — скептически ухмыльнулся Ирем. Но Вальдер не разделял его веселья.

— Этот правда выломает, с него станется…Не тратьте сил, мессер, я сейчас выйду! — крикнул он.

Пару секунд принц молча смотрел на Ирема — так, будто хотел сказать еще что-то важное, но не мог подыскать подходящие слова.

— Ну… до свидания, — неловко произнес он наконец. — И не забудь: я жду тебя в Адели.

Ирем кивнул. В пятнадцать лет все в жизни кажется до безобразия простым. Ирем не сомневался, что, как только он освободится от своих обязанностей, он немедленно отправится в столицу. То, что это может не понравиться правящему императору, его не слишком волновало.

Грубое, почти квадратное кольцо с гербом дан-Энриксов, которое ему отдал Вальдер, Ирем надел на прочную цепочку и носил на шее, не снимая. Это доставляло массу неудобств — во-первых, от любого удара в грудь вокруг дурацкого кольца мгновенно расплывался багровый кровоподтек, а драки — что с оружием, что без него — в то время составляли основную прелесть его жизни. Во-вторых, все время находились любопытные, желавшие узнать, что за красавица оставила ему на память талисман, который он таскает на цепочке и при этом наотрез отказывается кому-либо показывать. Если подобные вопросы исходили от какой-нибудь кокетливой девицы, Ирем напускал на себя равнодушный вид и уклонялся от ответа, а в остальных случаях сразу слал любопытных ко всем фэйрам, что нередко приводило к новым потасовкам.

Ирем знал одно — такого друга, как Вальдер, у него уже не будет. Когда тот уехал, жизнь как будто бы лишилась половины красок. Ни охота, ни вино, ни местные девчонки, за которыми Ирем от скуки волочился — ничто не могло занять его по-настоящему.

Довольно скоро стало ясно, что Наин Воитель не забыл о его дружбе с принцем и намерен позаботиться о том, чтобы Ирем остался в Такии как можно дольше. Сразу же после рыцарского Посвящения его назначили командовать отрядом иллирийских всадников, и приграничные конфликты затянули его с головой. Впрочем, нельзя сказать, что это было так уж плохо. Император явно не стремился к тому, чтобы Ирем сложил голову в какой-то мелкой стычке на границе. Наин быстро оценил его таланты и решил извлечь из них как можно больше. Ирем начинал с командования отрядом из шестидесяти человек, но вскоре под его началом оказалось уже триста всадников. К девятнадцати годам он стал одним из самых молодых и популярных в Северной Каларии военачальников. Мысль о возвращении в Адель, которая первое время не давала Ирему покоя, под конец почти забылась — или, правильнее было бы сказать, сэр Ирем запретил себе думать о чем-нибудь подобном. После их последней встречи с принцем прошло уже столько времени, что разумнее всего было считать, что Валларикс давно его забыл. Напоминать Вальдеру о своем существовании Ирему не хотелось. Слишком много нелестного можно сказать о человеке, который является в столицу с разговорами о старой дружбе после пятилетнего отсутствия. Многие сочтут, что такой человек просто надеется что-нибудь получить от принца, а обтрепанный костюм и каларийское происхождение «старого друга» сделают такие пересуды еще более правдоподобными. Пусть лучше все останется, как есть, решил сэр Ирем, и всецело посвятил себя заботам о своем отряде.

Этим бы дело и кончилось, если бы в последние месяцы своей жизни Наорикс Воитель не надумал посетить Каларию. В Раш-Лехте он дал Ирему короткую аудиенцию, во время которой намекнул, что он не прочь увидеть его в рядах имперской гвардии. Это была большая честь, о которой безземельный и не слишком знатный рыцарь вроде Ирема не мог даже мечтать, но калариец уклончиво ответил, что не может оставить гарнизон. По его мнению, это было самое меньшее, что он мог сделать в память об их дружбе с Валлариксом.

А всего через несколько недель после их разговора Наин неожиданно скончался.

Весть о его смерти всколыхнула весь Раш-Лехт — в особенности потому, что о ее причине никто ничего не знал наверняка. Многие утверждали, что правитель был отравлен айшеритами. Другие возражали, что он простудился на охоте — хотя, зная крепкое здоровье Наина, поверить в это было нелегко. Третьи говорили, будто он упал с коня, которого надеялся объездить, и расшибся — поначалу всем казалось, что не слишком-то серьезно, но врачи сказали, что после падения кровь прилила к голове, и перед смертью Император будто бы ужасно мучался.

Ирем прикидывал, за сколько времени известие о гибели его отца дойдет до Валларикса, и какими еще неизвестными подробностями оно обрастет за это время. Мысль, что его друг стал королем, не вызывала в Иреме никаких чувств, кроме болезненного удивления. Валлариксу было семнадцать лет. Случалось, что на трон вступали и в более юном возрасте, но все равно свалившаяся на Валларикса ответственность казалась каларийцу непосильной. Иногда он думал, что следует бросить все и поехать в Адель, чтобы рядом с Вальдером был хотя бы один человек, на которого тот мог бы положиться. Но при этом оставалось не вполне понятным, с какой стати Валлариксу полагаться на того, кто не сдержал своего слова и даже ни разу не давал о себе знать за эти годы.

В один из дней, последовавших за смертью Наина, сэр Ирем в одиночестве ужинал в своей комнате в Раш-Лехте, когда в его дверь негромко постучали. Заглянувший к нему человек носил значок «Золотой сотни» — элитного отряда, который повсюду сопровождал бывшего императора. Не полагаясь ни на рыцарей из своего эскорта, ни на Орден, Наорикс завел себе особенную стражу, набираемую из людей незнатного происхождения, каждый из которых отличился в том или ином бою.

Вошедший не стал тратить времени на долгие приветствия, а сразу же перешел к делу.

— Мессер Ирем, я пришел по просьбе нашего десятника. Он очень болен и хотел бы видеть вас.

— Я что, похож на лекаря?.. — приподнял брови Ирем.

— Я не знаю, сэр, — нетерпеливо отозвался пехотинец. — Но как только он услышал, что вы здесь, он очень разволновался и сказал, что ему во что бы то ни стало нужно с вами переговорить. Я просто передаю вам его просьбу. Неужели трудно оказать услугу умирающему?

Ирем отметил, что посланник держится и говорит совсем не так, как полагается простолюдину, обратившемуся к рыцарю. Похоже, все истории о том, что император был на короткой ноге со своей гвардией, были абсолютной правдой.

— Хорошо, идемте, — согласился он, слегка пожав плечами.

Если простые стражники жили в большей общей казарме, то телохранителей Наорикса расселили по двое и по трое. А у человека, который зачем-то пожелал увидеть Ирема, и вовсе была своя собственная комната — возможно, потому, что он успел дослужиться до десятника.

Войдя, сэр Ирем против воли сморщился. В тяжелом, спертом воздухе смешались запахи лекарств и человеческого пота. Но каларийцем уже овладело любопытство, и он не особенно жалел о том, что его столь бесцеремонным способом оторвали от вечерней трапезы.

— Ваш подчиненный сообщил мне, что вы хотели меня видеть, — сказал сэр Ирем, пристально разглядывая лежавшего на кровати человека. — Я пришел узнать, чем я могу быть вам полезен.

С виду незнакомец смахивал на иллирийца — такой же черноглазый и темноволосый, с короткой курчавой бородой. Ирем прикинул, что ему должно быть лет тридцать или тридцать пять. Болезненную худобу и бледность, вероятно, следовало отнести на счет его недомогания — судя по ширине плеч и по линии подбородка, прежде этот мужчина имел цветущий вид и был значительно полнее.

— Спасибо, монсеньор. Пожалуйста, садитесь, — предложил десятник.

Ирем собирался отказаться, но подумал, что больному будет неудобно постоянно говорить, повысив голос, и все-таки сел, придвинув стул к кровати.

— Мне кажется, что я вас где-то уже видел, — сказал он, чтобы заполнить паузу.

— Так и есть, мессер. Меня зовут Далларис Алькерони. Я давно служу в «Золотой сотне», так что часто видел вас рядом с наследником. Правда, вы с тех пор так сильно изменились, что при встрече я бы вас, пожалуй, не узнал. Но когда мне сказали, что в Раш-Лехте находится мессер Айрем Кейр со своим отрядом, я сразу вас вспомнил. Я ведь стоял на часах, когда король устроил вам с наследником разнос после сражения у брода.

— В самом деле? — поневоле заинтересовался Ирем.

— Да. Не помню, чтобы он еще когда-нибудь так злился. Особенно когда принц сказал, что ему очень жаль, что он нарушил свое слово не участвовать в сражении, а вы вмешались и сказали, что вам тоже очень жаль, но все-таки держать отборный отряд конницы в засаде — это слишком расточительно. Поэтому, мол, вы с наследником позволили себе воспользоваться им, чтобы отбросить айшеритов на тот берег Ины. Мы с товарищами думали, что Наина от вашей речи удар хватит.

«Ну и идиотом же я тогда был!» — вздохнул сэр Ирем про себя, а вслух спросил:

— Выходит, вы подслушивали?

— Вот уж нет. Покойник, не в обиду ему будет сказано, в подобном настроении всегда ревел, как буйвол. Да и вас было отлично слышно, стены-то в шатре холщовые… Сказать по правде, хотя Наорикс и разозлился, у меня осталось впечатление, что вы ему понравились. Я думаю, он был бы только рад, будь его сын похож на вас.

— Вот тут вы ошибаетесь, — хмыкнул сэр Ирем. — Наорикс меня терпеть не мог и воспользовался первой же возможностью, чтоб от меня избавиться.

Больной кивнул.

— Само собой. Для Наина дружба без соперничества означала, что один верховодит, а другой подчиняется. Так уж он был устроен. В данном случае казалось, что верховодите вы. Неудивительно, что он не захотел терпеть ваше присутствие рядом с наследником.

Сэр Ирем с удивлением взглянул на собеседника.

— Я вижу, вы неплохо знали Наина.

— Я поступил к нему на службу девять лет назад и находился рядом с королем до самой его смерти, — ответил больной почти торжественно. — На самом деле, именно об этом-то я и хотел с вами поговорить… Думаю, мне известно, кто убил правителя.

Ирем сцепил руки на коленях, чтобы скрыть свое волнение.

— Выходит, его в самом деле отравили?

— Нет, мессер… Наорикс умер вовсе не от яда. Все гораздо хуже.

— Хуже? Что может быть хуже яда?

— Магия, мессер.

Ирем до хруста стиснул зубы. Запоздалая досада была слишком сильной, чтобы выразить ее словами. Алькерони говорил таким серьезным тоном, что в какой-то момент Ирем почти готов был поверить, что он назовет ему имя убийцы. А теперь — пожалуйста. Как будто мало ему было иллирийцев, без конца осматривающихся в поисках какой-то новой чертовщины и отказывающихся идти в разведку оттого, что черная собака выла на луну!

— Какая еще магия? — спросил он с раздражением. — Что вы несете?

Алькерони не обиделся.

— Сэр Ирем, я прекрасно понимаю, что вы сейчас думаете. Но это правда. Я был рядом с Наином, когда он умирал. Он дал мне медальон, в котором лежал женский локон, и сказал, чтобы я сохранил его для его дочери. Той самой, которую ему родила дикарка из Энони.

— Почему он поручил такое дело вам, а не кому-нибудь из своего эскорта?

— Вероятно, потому, что нам он доверял гораздо больше, чем всем этим лордикам, — ответил Алькерони с ноткой вызова. Но тут же примирительно добавил — И потом, все эти знатные сеньоры презирали его дочь за то, что она незаконная. При них он никогда о ней не говорил, как будто ее вовсе не было… Разве он мог просить кого-нибудь из них передать ей последнее напоминание о нем? Наин еще поручил мне кое-что добавить на словах… но это сейчас к делу не относится. Я обещал, что найду способ тайно передать принцессе медальон, когда вернусь в столицу. А потом, когда я стал отбрасывать копыта, парни вызвали ко мне одну местную знахарку, и она сказала, что я взял себе вещь человека, который был проклят темным магом и погиб от этого проклятия. И не просто вещь, а такую, которой погибший очень дорожил и постоянно носил при себе, поэтому на ней осталась часть заклятья. Если я ее не выброшу, она меня убьет. Тогда я показал ей медальон. Колдунья унесла его с собой, а в следующий раз вернула мне кусочек золота. Сказала, что сам медальон пришлось расплавить, а волосы из него — сжечь, но золото я могу взять себе, поскольку оно больше не опасно. Вроде как очищено огнем. Сказала, что теперь есть шанс, что я поправлюсь.

— Я надеюсь, после этого вам сразу стало легче, — саркастически заметил Ирем. — Получается, эта знахарка убедила вас, что императора убили магией?..

— Нет. Так считал сам Наорикс. Он много говорил об этом перед смертью. Вы, должно быть, знаете историю о его старшем сыне?

— Том, который умер? — проявил осведомленность Ирем. Алькерони дернул подбородком.

— Он не умер. Все, кто еще помнит принца, знают, что слух о его смерти распустил сам император. Очень уж ему хотелось раз и навсегда забыть эту историю и вычеркнуть наследника из своей жизни. Между нами говоря, принц был не очень-то приятным человеком… даже, так сказать, на редкость неприятным. Император терпел его выходки, сколько хватило сил, а потом вышвырнул его из города, сказав, что больше тот ему не сын. Сегодня почти все уже забыли, что у Наина когда-то был другой наследник. Многие даже не помнят его имени.

— Хм… и правда, не припоминаю, — признал Ирем, слегка удивившись этому открытию. — Так как же его звали?

— По-домашнему — принц Тар. А полностью — Интарикс. Впрочем, это не особо важно, потому что у него теперь другое имя. Он порвал с династией дан-Энриксов.

— И вы считаете, что это он убил правителя? — скептически спросил сэр Ирем.

— Да.

— С помощью магии?

— Именно так.

Сэр Ирем посмотрел на собеседника с невольной жалостью.

— Мой дорогой, вы просто бредите. Хотите, я найду для вас порядочного лекаря? Общение с местными шарлатанами вас доконает. Что за ерунда — проклятия, темные маги… Даже если вы не ошибаетесь, и старший брат Валларикса остался жив и до сих пор скрывается под чужим именем, ваша идея о наложенном на Императора заклятье не выдерживает критики. Кровь дан-Энриксов несовместима с магией — это общеизвестный факт. Сын императора никак не мог быть Одаренным.

Алькерони поджал губы.

— Принц действительно не Одаренный. Он — нечто совсем другое… Для того, во что он превратился, вообще не существует точного названия. Вы, вероятно, слышали про Темные Истоки?

— Только краем уха. Сказки вроде этой меня никогда особенно не привлекали. Я надеюсь, вы не собираетесь их повторять?..

Больной сердито посмотрел на рыцаря, но через несколько секунд, сдаваясь, тяжело вздохнул.

— Ладно, мессер Ирем, как угодно. Я ведь не настаиваю, чтобы вы мне верили. Будет вполне достаточно, если вы передадите императору все то, что я вам только что сказал. Сам я, как видите, при всем желании не могу добраться до столицы, а время уходит. Утром я совсем было решил заставить себя сесть в седло, но потерял сознание прямо в конюшне. Меня отнесли назад… Поэтому-то я так и обрадовался, когда услышал ваше имя. Я сказал себе — вот человек, который точно сможет получить аудиенцию у Императора. Скажите Валлариксу, что в свои последние часы его отец все время говорил о своем старшем сыне. Он боялся, что теперь его наследнику грозит опасность. Сами понимаете, если с Вальдером что-нибудь случится, то Интарикс сможет заявить свои права на трон.

Ирем почувствовал, как в душу гадюкой заползает липкий и холодный страх. Что, если все это не бред, и изгнанный когда-то Наином наследник в самом деле вознамерился вернуть себе престол, попутно отомстив династии дан-Энриксов? Какая, к фэйрам, разница, верит сам Ирем в эту басню или нет! Если существует хоть малейший риск, что Валларикса собираются убить, медлить нельзя.

— Значит, я должен попасть на корабль, отплывающий в Адель.

— Да, сэр. Жаль, что вы отказались служить Наориксу… Будь у вас сейчас гвардейский плащ, вы бы могли добраться до столицы вчетверо быстрее. Вдоль Каларийского тракта подготовлены подставы, и люди короля в любой момент получают ночлег, еду и самых лучших лошадей.

— Думаю, у меня есть кое-что получше, — сказал Ирем, осененный неожиданной идеей. И сняв с шеи цепочку с кольцом, продемонстрировал его Далланису. — Как полагаете, это заменит мне орденский плащ?..

Далланис вытаращился на перстень так, как будто бы увидел привидение.

— Откуда у вас это?..

— Валларикс дал мне это кольцо, когда его отправили в Адель.

— И вы согласились его взять, мессер? — спросил Далланис с осуждением. — Это же королевская печать! Таких колец может быть только два, одно у Императора, второе — у его наследника. Вам не следовало хранить у себя такую вещь, а уж тем более — везде носить ее с собой.

— Сейчас это неважно, — с нетерпением сказал сэр Ирем, признавая в глубине души, что Алькерони совершенно прав. — Самое главное — смогу ли я добраться до Адели вовремя.

— С таким кольцом — наверняка.

Ирем поднялся на ноги.

— Раз так, я пойду собираться. Времени в обрез, а мне еще нужно решить, кто будет возглавлять моих людей в мое отсутствие… Увидимся в Адели, когда вы поправитесь.

Далланис посмотрел на него темными, бездонными глазами.

— Бросьте, мессер Ирем! Вы не хуже меня знаете, что я не поправлюсь. Жаль, конечно… Раньше я все время думал, что закончу службу, поселюсь где-нибудь в Пеллуэре и куплю там парусную лодку. Но, похоже, не судьба…

К своим девятнадцати годам Ирем уже успел понять, что он отнюдь не мастер утешать людей — если, конечно, речь не шла о плачущей девице.

— Купите целую канторну, если перестанете считать себя покойником и будете лечиться, а не жаловаться на судьбу, — сухо заметил он, толкнув дверь комнаты. — До встречи, сударь.

Дорогу до Адели он проделал с такой скоростью, которая впоследствии казалась ему неправдоподобной — во всяком случае, повторить это путешествие за тот же срок он бы не взялся, что бы ему не пообещали в качестве награды. В утро его приезда во дворце сбивались с ног, готовясь к коронации. Увидев королевское кольцо, гвардейцы, охранявшие дворец, без звука пропустили каларийца внутрь, хотя вид у рыцарей из Ордена был крайне озадаченный, и Ирем был уверен, что кто-то из них немедленно отправится к правителю — докладывать о человеке с королевским перстнем на руке. Рыцарь испытывал необъяснимое волнение. Услышав о кольце, Вальдер сразу поймет, что Ирем сдержал свое обещание и приехал в Адель.

«Валларикс, — напомнил себе сэр Ирем. — Не «Вальдер», а Валларикс. С этого дня он твой король, так что забудь о фамильярности».

В приемном зале собралось, наверное, несколько сотен человек, и все они с различной степенью неодобрения косились на его недорогую и покрытую дорожной пылью одежду. Ирем от души надеялся, что император не заставит долго себя ждать.

Валларикс вышел полчаса спустя. Ирем подумал, что в кипельно-белом, шитом золотом колете его старый друг и в самом деле выглядит по-королевски. На темных волосах Валларикса поблескивал тонкий золотой обруч. Будущий король смотрелся старше своих лет — скорее всего, потому, что держался с подчеркнутым достоинством.

Сэр Ирем склонил голову одновременно с остальными, но все же успел заметить, что сопровождавший императора гвардеец что-то прошептал Валлариксу. Выпрямившись, калариец обнаружил, что правитель смотрит прямо на него. Пришлось выйти вперед и поклониться еще раз.

— Невежа. Преклони колено перед королем, — буркнули у него над ухом. В любой другой момент сэр Ирем с удовольствием объяснил бы непрошенному советчику, что называть других невежами — признак дурного воспитания, а иногда и недостаточного чувства самосохранения, но, к сожалению, сейчас для этого было не время и не место. Ирем сделал шаг вперед, намереваясь опуститься на одно колено, но Валларикс оказался быстрее. Стремительно преодолев разделявшее их расстояние, принц заключил опешившего рыцаря в объятия.

— Сэр Ирем! Наконец-то, — громко сказал он. Ирем отметил, что голос у Вальдера — тьфу, Валларикса — стал по-мужски густым и низким, совершенно не таким, как в его воспоминаниях.

— Ну ты и скотина, — прошептал ему на ухо будущий король. — Пять лет!.. Хегг бы тебя подрал, я уже начал сомневаться, что ты вообще приедешь!

Ирем вздрогнул. Он мог бы сказать Валлариксу, что был уверен в том, что тот давно забыл о его обещании, но уже начал понимать, что это будет худшим, что он может сделать.

— Мне очень жаль, мой лорд, — пробормотал он, не придумав ничего другого.

— Надеюсь, — с неожиданной серьезностью ответил Валларикс. И отступил на шаг.

— Сеньоры, это Айрем Кейр, мой давний друг и замечательный военачальник, — сказал он своей свите. — Думаю, вы все о нем наслышаны. Не сомневайтесь, мессер Ирем, при дворе внимательно следили за вашими успехами в Каларии. Я рад, что вы успели к моей коронации. Вы будете меня сопровождать.

Тут только Ирем вспомнил, из-за чего так спешил в Адель.

— Вальдер, боюсь, что коронацию придется отложить, — сказал он на довольно скверном айшерите, искренне надеясь, что никто из собравшихся вельмож не понимает этого наречия. — Возможно, тебя собираются убить. Поэтому я и приехал.

Собравшиеся вокруг вельможи смотрели на него с нескрываемым презрением. Ход их мыслей был довольно очевиден. Мало того, что старый друг наследника явился во дворец в самой простой одежде, так этот невежа еще и болтает на каком-то варварском наречье! Никакого представления о вежливости и придворном этикете.

Но Валларикс сразу понял всю серьезность положения.

— Я думаю, нам следует поговорить наедине, — спокойно сказал он. — Идите за мной, сэр Ирем.

Несколько придворных разом встрепенулись. Больше всех разволновался худощавый, но осанистый старик с роскошной седой бородой и жгучими, угольно черными глазами. Его пышная пурпурная мантия указывала на высокий ранг в магическом Совете Ста.

— Мой принц, разумно ли откладывать начало коронации из-за простого разговора? — спросил он. — Народ уже собрался у дворца. Конечно, я не вправе вам указывать…

— И все-таки указываете, мэтр Галахос, — вполне мирно возразил Валларикс. Представительный старик побагровел. — Не беспокойтесь. Думаю, беседа с сэром Иремом не займет слишком много времени… Распорядитесь, чтобы кортеж был готов начать движение. Идем, сэр рыцарь.

Ирем с готовностью последовал за ним. Ему было нахчать и на негодование столичной знати, и на ярость пурпурного старика. Единственное, что его на самом деле волновало — это оговорка Валларикса, что их разговор «не займет много времени». Неужели даже после его предупреждения Валларикс не откажется от коронации?

Впоследствии Ирем бывал в аулариуме императора так часто, что уже не мог припомнить своих первых впечатлений. Но, кажется, в тот день покои Валларикса показались ему слишком светлыми, большими и пустыми. Будущий король выслушал рыцаря очень внимательно, но сэра Ирема не покидало ощущение, что его собеседник впечатлен гораздо меньше, чем ему бы следовало при подобных обстоятельствах. Спокойствие Валларикса действовало Ирему на нервы. Когда человеку говорят, что на него готовят покушение, он должен реагировать как-то иначе. Когда Ирем помянул Интарикса, принц помрачнел и сцепил руки за спиной.

— Выходит, Князь был прав, — сказал он тоскливо. — Надо было слушать его с самого начала. Но мне так хотелось думать, что он ошибается!..

Принц явно обращался не к нему, но Ирем сразу же насторожился.

— Получается, что кто-то уже говорил о вашем брате?

Мессер Ирем был прагматиком. Пусть он и пересек большую часть империи из-за бредового рассказа о магических убийствах и оживших принцах, он так и не перестал искать какое-то логическое объяснение происходящему. Теперь, после случайных слов Валларикса, он заподозрил, что именем погибшего наследника пытаются прикрыть какую-то придворную интригу. Ирем быстро перебрал в уме всех тех, кто носил титул «князь». Лейверк, Рейхан, Мевен… На первый взгляд никто из них не подходил на роль изменника, все эти люди славились собственной верностью дан-Энриксам, но заговорщику как раз и полагается выглядеть преданным короне.

— Пожалуйста, вспомните, кто говорил вам об Интариксе, — настойчиво повторил Ирем, видя, что Валларикс погрузился в свои размышления и перестал его слушать.

Валларикс обернулся. Ирем испугался выражению его лица — оно казалось отчужденным и сосредоточенным.

— Не об Интариксе, мессер. Об Олварге. По крайней мере, Светлый утверждает, что теперь он называет себя так.

На языке у Ирема уже вертелся новый вопрос, но Валларикс покачал головой.

— Ирем, у нас нет времени. Обещаю, я все тебе расскажу. Но только не сейчас. Я уже должен быть на коронации.

Сэр Ирем вспыхнул.

— Монсеньор, вы что, совсем не поняли, о чем я говорил?.. Вам нельзя покидать дворец. Это слишком рискованно.

Валларикс мог бы возразить, что Ирем уже выполнил свою задачу, сообщив ему свои известия, а принимать решения за будущего императора — отнюдь не его дело. Но принц только пожал плечами.

— Ты не хуже меня понимаешь, что я не могу без всякой видимой причины отложить начало коронации. Все уже готово. Если я скажусь больным или найду какой-нибудь другой предлог, чтобы отменить церемонию, это сочтут дурным предзнаменованием. Все, что нам остается — это выполнить свой долг и постараться быть как можно осторожнее.

— Но ты хотя бы понимаешь, чем рискуешь? Если ты погибнешь, род дан-Энриксов прервется.

— На самом деле, нет, — возразил Валларикс. — У Лан-Дарена хранится завещание Воителя. Там сказано, что его брак с принцессой из Энони был заключен уже после смерти его первой королевы, в связи с чем он требует считать и само бракосочетание, и его дочь, родившуюся от второй жены — законными. Иначе говоря, пока у меня нет своих детей, после меня наследует моя сестра. А после нас обоих — наши дети, если они у нас будут.

— Можете назвать меня изменником, мой принц, но ваш отец просто рехнулся, — разозлился Ирем. — Всем известно, что он взял эту южанку уже после смерти королевы, но сам Наорикс не знал о том, что овдовел, до возвращения в Адель. Хорош «законный брак»! Любой разумный человек сообразит, как было дело, если сопоставит сроки. Я надеюсь, вы не собираетесь предать огласке это «завещание»? Оно же оскорбляет память вашей матери!

— Зато дает законные права моей сестре и еще одного наследника Династии. Я любил мать, сэр Ирем, ты это отлично знаешь. Но забота о живых важнее памяти о мертвых.

— Как вам будет угодно, — сухо сказал Ирем. А про себя подумал, что в характере его лучшего друга были некоторые черты, которые он никогда не будет в состоянии понять.

— Считай, что мне угодно так. А теперь надо ехать. Я надеюсь, ты не откажешься меня сопровождать?.. Тогда возьми на кресле синий плащ. Ховард забыл его, когда беседовал со мной до коронации, а тебе нужно чем-нибудь прикрыть дорожную одежду. Кстати говоря, ты никогда не думал вступить в Орден?..

Ирем хмыкнул.

— Быть мальчиком на побегушках у твоего Ховарда? Сомнительное удовольствие. Да еще и обет безбрачия! Нет уж, мой принц. Гвардия — это не по мне.

— Только не повтори чего-нибудь подобного Хенрику Ховарду, если он станет звать тебя к себе, — предупредил Вальдер, вздохнув. — Поехали, мессер…

* * *

— Мессер! Мессер, вы меня слышите?..

В смутном силуэте, наклонившемся над ним, Ирем не без труда узнал Эрлано. И недовольно сдвинул брови, мысленно спросив себя, зачем тому потребовалось подходить так близко.

— Жить надоело? — хрипло спросил он, с трудом проталкивая воздух через сдавленное спазмом горло.

Эрлано отшатнулся.

— Извините, монсеньор… но вы не отвечали и даже не шевелились. Я подумал…

— Отойди от него и открой окно. А лучше оба. Надо впустить сюда немного воздуха, а то у меня самого уже в ушах звенит, — произнес еще один голос, тоже показавшийся мессеру Ирему знакомым.

Рядом с Лано появился еще один темный силуэт. Ирем определенно знал этого человека, но никак не мог припомнить его имя. Знакомый незнакомец смотрел на него сверху вниз и выглядел усталым и рассерженным одновременно.

— Ради Всеблагих, с чего это ты вдруг надумал стать люцерщиком? — осведомился он, и Ирем наконец-то вспомнил его имя. Рам Ашад.

— Но ты же сам сказал… — просипел он.

— Я говорил, что люцером можно окуривать помещения, где находились заболевшие. Пустые помещения, мессер! Мне в голову не приходило, что кто-то додумается надышаться дымом после моих слов, иначе я бы никогда такого не сказал… А, ладно. Как ты себя чувствуешь?

— Просто прекрасно, — огрызнулся коадъютор еле слышно.

Рам Ашад бесцеремонно сел на край кровати и зачем-то начал щупать ему шею, по обе стороны от кадыка. Сэр Ирем обратил внимание, что перчаток на руках у Рам Ашада нет. Мысль о перчатках снова вызвала воспоминание о первом покушении на жизнь Валларикса. Лорд Эверрет… корона Кметрикса… странное дело — Ирему казалось, что всего лишь несколько минут назад он в самом деле поднял с кресла плащ, чтобы сопровождать Валларикса на коронацию. Неужели все это было только результатом действия люцера? Если так, любителей аварского дурмана трудно осуждать. Это действительно что-то невероятное.

Усилием воли Ирем попытался вернуться к настоящему моменту.

— Что… что ты делаешь? — спросил он Рам Ашада.

Лекарь как-то странно усмехнулся.

— Я пришел к выводу, что обсуждать свои поступки с пациентами по меньшей мере неразумно… они делают из моих слов какие-то странные выводы. Одному больному с лихорадкой я как-то сказал, что при его болезни нужно больше пить, а родственники вставили ему в зубы воронку и влили в беднягу чуть ли не галлон воды. Ты представляешь?

— Идиоты, — согласился Ирем, устало прикрыв глаза.

Голос Ашада сделался насмешливым и вкрадчивым.

— Вполне возможно. Но они хотя бы не заставили его дышать люцером.

Ирем отстраненно понадеялся, что его бывший оруженосец успел выйти и не слышал эту часть беседы. Впрочем, пусть уж лучше Лано веселится, чем тревожится за его состояние и не находит себе места от волнения.

— …а знаешь, у тебя и правда все прекрасно, — произнес Ашад пару минут спустя. Рыцаря все заметнее клонило в сон, и голос лекаря доносился до него как будто бы издалека. — …из всех, кого я наблюдал за несколько последних дней, у тебя, очевидно, самая высокая сопротивляемость. Ты даже… Ирем?

Коадъютор не ответил, и целитель грубо выругался по-такийски — Ирем узнал несколько знакомых слов, хотя давно уже отвык от айшерита.

— Лано, угли! — рявнул Рам Ашад. — Мне кажется, ты мог бы догадаться, что жаровню надо вычистить в первую очередь…

Ирем отстраненно посочувствовал такийцу. В отличие от неуемного «дан-Энрикса», Эрлано чаще всего делал именно то, что ему говорили, не пытаясь вывернуть порученное ему дело наизнанку, но, к несчастью, часто упуская важные детали. Если бы каким-то чудом удалось соединить качества Лано с Риксом в одном человеке, получился бы, пожалуй, идеальный рыцарь Ордена.

Ирем еще успел почувствовать, как Рам Ашад поднес к самому его носу какой-то резко пахнущий флакон, чем-то напоминавший те, которыми обычно пользуются нервные и склонные к внезапным обморокам дамы, а потом погрузился в сон.

* * *

К тому моменту, когда они добрались до площади Трех колонн, где должна была проходить коронация, сэр Ирем начал сомневаться в том, что его подозрения оправданы. Нервы каларийца были напряжены до предела, и ему казалось, что он видит каждое лицо в собравшейся толпе, но пока рыцарь не заметил ничего особенного. Проезжая через Нижний город, они миновали пару неудобных для кортежа перекрестков, на которых, с точки зрения самого Ирема, можно было бы устроить первоклассную засаду. Количество башенок и крыш, где можно было поместить убийцу с арбалетом, вообще не поддавалось исчислению. И тем не менее, пока все шло вполне спокойно. Ирем так и не увидел признаков того, что на Валларикса действительно готовят покушение. В конце концов, единственной причиной, по которой он поверил в угрожавшую дан-Энриксу опасность, был рассказ Далланиса, а тот был явно не в себе. И тем не менее, Ирем пообещал себе, что он не успокоится, пока торжественная церемония не завершится, и Валларикс не вернется во дворец.

Валларикс успел объяснить ему, что, хотя во время придворных церемоний Импертор носит только легкий обруч, коронуют его древней и весьма уродливой короной, отлитой из красноватого лирского золота. Легенда утверждала, что эта корона была выполнена сотни лет назад для величайшего из королей — самого Кметрикса, который унаследовал престол от Энрикса из Леда. Скорее всего, это было правдой, потому что старую корону украшали крупные, хотя и плохо отшлифованные темные рубины — сейчас камни обрабатывали куда тщательнее, но уже давно не находили таких крупных и красивых.

Корону держал светловолосый, тонкий в кости мужчина, бывший лет на десять старше будущего короля. Двое юношей, стоявших чуть поодаль, были так похожи на него, что поневоле можно было заподозрить в них ближайших родственников. На вид оба выглядели на год, самое большее на два младше Валларикса. В отличие от остальных аристократов, эти трое были одеты без особой пышности, зато они носили королевские цвета — белый и золотой, как солнце на гербе дан-Энриксов.

— Кто это? — тихо спросил Ирем.

— Миэльриксы, — эхом отозвался принц. — Лорд Эверетт и два его кузена…

— Этот человек будет тебя короновать?

— Они — наша ближайшая родня, — пояснил Валларикс, как будто извиняясь. — Эверетт все детство провел при дворе. Еще когда наследником был Тар.

Ирем немедленно насторожился.

— И что, этот лорд Эверетт был дружен с принцем?

— Нет… У Тара почти не было друзей. Мне кажется, что он вполне осознанно держался в стороне от нашей знати. Но на тех, кто плохо его знал, Тар производил довольно положительное впечатление. Ему хватало ловкости не показывать им, каков он на самом деле.

— Он и правда был настолько плох?

— Не знаю, Ирем. Я не слишком объективен. Интарикс был на восемь лет старше меня, но это не мешало ему делать мне всякие гадости. Он отравил мою любимую собаку. Портил все, что, как ему казалось, должно быть мне дорого. Хотя, конечно, это еще ни о чем не говорит. Ему и самому тогда было четырнадцать-пятнадцать — слишком рано для того, чтобы судить о чьем-нибудь характере.

— Ты был младше, когда брал Олений брод, — хмуро заметил Ирем. Но Валларикс продолжал, даже не слушая. Должно быть, он так много лет не мог ни с кем поговорить о брате, что сейчас его буквально прорвало. Сэр Ирем понимал, что сейчас не время и не место для подобных откровений, но перебить своего спутника не мог.

— Один раз наш отец оставил Тара управлять столицей, когда отправлялся в Ярнис. Тару тогда было восемнадцать лет. Так вот, он вспомнил о традиции, по которой каждую весну камеры Адельстана принято освобождать от заключенных — наименее виновных просто выпускают, остальных отправляют мостить дороги или добывать руду. Но Тар как будто ошалел. Он приказал поставить виселицы на всех площадях и заявил, что к осени в столице не останется ни одного карманника. А для тех, на ком висело что-нибудь потяжелее простой кражи, он придумывал другие наказания. Меня там не было, но мне сказали, что кое-кого он даже затравил собаками — и все это при большом скоплении народа, словно кукольное представление на майской ярмарке. Отец вернулся несколько недель спустя и совершенно вышел из себя. Тогда-то он и вышвырнул Интарикса из города.

— А ворья меньше все-таки не стало?.. — спросил Ирем. И, заметив потрясенный взгляд Валларикса, поморщился. — Прости. Это я неудачно пошутил. Лучше скажи, что дальше делал этот Эверетт, твой родственник? Как он отнесся к тому, что наследник теперь ты?

— Как все, — пожал плечами Валларикс. — Отец собрал всю знать и приказал мне присягнуть. И они присягнули. Думаю, что в таком состоянии, в каком он тогда был, никто бы просто не посмел с ним спорить. И потом, по нашему закону Император вправе назначать себе наследника. Правда, по тому же самому закону предпочтение следует отдавать тому дан-Энриксу, который уже получил рыцарское посвящение и доказал, что он способен защищать свою страну. Теперь ты понимаешь, почему отец уже через два года взял меня в Каларию?..

— Да. Теперь понимаю. Подожди, я подержу тебе коня.

— На самом деле, это должен делать Ховард, — вздохнул Валларикс. — Похоже, он ужасно оскорбился тем, что я позвал тебя с собой, как будто бы не доверяю рыцарям из гвардии.

— И правильно не доверяешь. Твоя гвардия никуда не годится. Будь я на месте того человека, который решил тебя убить, я уже двадцать раз исполнил бы свое намерение.

— Но ты же видишь, что никто не собирается меня убивать. Ты ошибался, Ирем.

— Может быть. Но ты все-таки будь настороже.

Пока шел этот разговор, Валларикс спешился и медленно, с достоинством направился в сторону троих Миэльриксов. Мессер Эверетт держал массивную корону на весу, и плотные кожаные перчатки на его руках были такого же молочно-белого оттенка, как его колет.

Перчатки.

Несмотря на конец октября, день выдался солнечным и удивительно безветренным. Большая часть людей в толпе стояли с непокрытой головой и без плащей, и вовсе не из-за почтения к Валлариксу. Перчатки в данном случае казались совершенно лишней частью гардероба, еще более заметной от того, что ни у кого больше из стоявших у колонн вельмож их не было.

Ирем спросил себя, что это может значить.

— Дальше я должен идти один, — решительно сказал Валларикс, жестом приказывая спутнику остановиться. Рыцарь смотрел ему в спину и гадал, почему на душе у него так тревожно и так скверно.

А потом он вспомнил то, что слышал об аварских отравителях. Искусство тихого убийства у аварцев достигало небывалой высоты — они пропитывали ядами одежду или простыни, использовали надушенные письма и отравленные свечи, но особенно любили украшения, способные как будто бы случайно оцарапать кожу жертвы, так что через крошечную ранку в кровь попадал сильнейший яд.

— Стойте, милорд! — выкрикнул Ирем.

В торжественной тишине, повисшей над площадью в тот момент, когда Валларикс начал подниматься по ступеням, его голос показался резким, как удар хлыста. Ирему померещилось, что все столпившиеся у помоста горожане разом уставились на него. Впрочем, скорее всего, так оно и было.

Но раздумывать над этим было уже некогда — как, впрочем, и заботиться о соблюдении приличий. Оттолкнув с дороги попытавшегося ему помешать гвардейца, Ирем в несколько прыжков взлетел по лестнице наверх и, миновав ошеломленного Вальдера, оказался лицом к лицу с лордом Эвереттом.

— Снимите перчатки, монсеньор, — потребовал он.

— Что?.. Что? — пробормотал светловолосый Миэльрикс. Это вполне можно было списать на потрясение, поскольку повод изумляться у мессера Эверетта, несомненно, был. Но в тот момент сэр Ирем был склонен рассматривать эту растерянность как лишнее свидетельство дурного умысла.

— Вы что, оглохли, монсеньор? — осведомился он, не обращая ни малейшего внимания на воцарившуюся вокруг тишину и напряжение, из-за которого сам воздух вокруг них казался сгустившимся и неподвижным, как перед большой грозой. Сэр Ирем понимал, что, если Эверетт ни в чем не виноват, даже старинной дружбы с Валлариксом будет недостаточно, чтобы исправить его вопиющее, скандальное вмешательство в ход коронации. Но рыцарь был готов поклясться в том, что не ошибся. — Я сказал — снимите с рук перчатки! Или есть какая-то причина, по которой вам не хочется брать эту корону голыми руками?..

— Да кто вы такой?! И по какому праву здесь командуете?.. — возмутился Эверетт. Однако Ирем обратил внимание, что от его последних слов скулы у Миэльрикса побелели, сделавшись почти такого же оттенка, как и его праздничный колет. — Мой принц! Кто этот выскочка и почему он позволяет себе оскорблять ваших ближайших родичей?..

Лорд Ирем опасался, что Валларикс примет сторону своего родственника, но принц молчал, переводя взгляд с Ирема на Миэльрикса — и обратно.

— Объяснитесь, мессер Ирем, — произнес он, наконец. — В чем вы обвиняете моего дядю?

— В государственной измене. В Каларии многие считали, что ваш отец умер от яда. Я не вижу никакой причины, по которой монсеньор Миэльрикс не может взять эту корону в руки, если она не отравлена.

— Этот человек рехнулся! — громыхнул лорд Эверетт. — Вы что, верите в то, что он тут нес?

— Конечно, нет, — успокоительно заметил Валларикс. — Но, полагаю, это недоразумение будет очень легко уладить. Снимите перчатки. Как только мы убедимся, что в этой короне нет никакого вреда, сэр Ирем принесет вам положенные извинения.

— За такое одних извинений будет маловато! — процедил лорд Эверетт. Сэр Ирем обратил внимание, что дядя Валларикса беспокойно озирается, как будто бы ищет кого-нибудь в толпе. Он локтем прижал корону к груди и начал стягивать перчатки. Медленно. Ирем подумал, что успел бы десять раз переодеться, пока Эверетт стянул одну перчатку и принялся за другую. Про себя рыцарь отметил, что ни один из стоявших сзади близнецов не сделал ни единого движения, чтобы помочь ему и подержать корону. Зато лица у обоих Миэльриксов стали белыми, как соль.

Взгляд лорда Эверетта, устремленный на толпу, выражал откровенное отчаяние. На что бы он ни надеялся, было похоже, что его надежда оказалась тщетной.

Вслед за левой он стянул и правую перчатку, мельком оглянулся на своих кузенов — а потом внезапно сделал судорожный вдох, схватил корону Кметрикса обеими руками и надел ее себе на голову.

Валларикс ахнул. Когда Ирем вспоминал этот момент, ему всегда казалось, что дальнейшие события заняли меньше двух секунд. Лорд Эверетт нелепо пошатнулся, рухнул на колени и, мотая головой, попробовал сорвать с себя корону. Проще было бы снять с топорища боевой топор — казалось, что тяжелый обруч намертво пристал к его голове. А потом изо рта Миэльрикса неожиданно вырвался крик. Или, точнее, вопль, от которого даже у сэра Ирема, не отличавшегося впечатлительностью, по спине прошел озноб.

Похоже, это все-таки не яд, — подумал он. — Это гораздо хуже… как и говорил Далланис.

Император бросился к упавшему, но Ирем вовремя заградил ему дорогу, не позволив подойти к скорчившемуся на помосте Эверетту. Миэльрикс пиявкой извивался на камнях и выл так, как будто бы корона на его голове была сделана из раскаленного железа. Прямо возле возвышения пронзительно и тонко завизжала женщина.

— Стража, ко мне! — скомандовал сэр Ирем, напрочь позабыв, что он не в Такии, и рядом нет людей, которыми он вправе был распоряжаться. — Оцепить помост и арку Трех колонн. Не подпускать никого ближе, чем на пятьдесят шагов.

На удивление, не только городские стражники, но даже «синие плащи» не усомнились в его праве отдавать приказы, и пару минут спустя все возвышение было оцеплено орденскими гвардейцами. Единственным, кого сэр Ирем велел пропустить за оцепление, был магик из Совета Ста.

— Что c Эвереттом? — спросил Валларикс, как будто остальное не имело ни малейшего значения.

— Магия, — коротко отозвался Ирем.

Магия, в которую я никогда не верил, уточнил он про себя. Охотнее всего Ирем не верил бы в нее даже теперь, но выбора у него не было.

Магистр из Совета Ста подошел к Эверетту, несколько секунд смотрел на него сверху вниз, а потом отошел, брезгливо подобрав свой плащ.

— Мэтр, вы можете предположить, кто это сделал? — спросил Ирем.

— Пока еще рано что-то утверждать наверняка… — начал магистр, но Валларикс перебил его.

— Мы можем ему чем-нибудь помочь?

Рыцарь не сразу понял, что он говорит об умирающем.

«А стоит ли?» — чуть было не спросил у будущего короля сэр Ирем. Но сдержался и ответил:

— Нет, мой лорд. Эта корона проклята. Ему конец.

Глаза Валларикса решительно сверкнули.

— Ладно. Тогда дай мне меч.

— Зачем, мой лорд?..

— Меч, Ирем!

На этот раз голос Вальдера звучал так, что Ирему осталось только вытащить из ножен меч и протянуть ему. Валларикс подошел к катавшемуся по земле мужчине и нанес один-единственный удар. Тело еще раз конвульсивно дернулось — и, наконец, застыло. Лорд Ирем пожалел о том, что он не догадался добить Эверетта еще раньше. Негоже будущему правителю пачкаться чужой кровью в день собственной коронации, тем более из-за такого выродка, как этот Миэльрикс, — подумал калариец про себя. Сам он на месте импертора и пальцем бы не шевельнул, чтобы облегчить участь этого предателя. И все же он почти гордился Валлариксом.

На следующий день, когда воспоминания о злополучной коронации уже слегка поблекли, и Валларикс перестал страдальчески кривиться при любом упоминании о ней, сэр Ирем рискнул заговорить с ним о том, что произошло в Нижнем городе.

— Согласен, покушение на короля вещь не такая уж и редкая. Насколько мне известно, у аварцев это даже стало признанной традицией… Но почему тебя пытались устранить таким нелепым способом?

Валларикс поморщился.

— Он не такой уж и нелепый, Ирем. Есть поверье, что в тот день, когда короной Кметрикса попробует короноваться самозванец, он погибнет страшной смертью. Правда, что это за смерть, нигде не сказано, но, если бы я надел на себя Корону Кметрикса, а потом начал бы кататься по земле и умер в страшных муках, многие сказали бы, что я был незаконным королем, который отобрал престол у своего родного брата.

— Не думаю, мой лорд. Интарикса давно забыли.

— Ненадолго. Многие придворные еще застали время, когда Интарикс был наследником. Достаточно какой-нибудь случайности, чтобы о нем опять заговорили как о принце. В завещании отца черным по белому написано, что его второй брак был настоящим браком, а моя сестра — законная дочь императора, которая должна наследовать престол в случае моей смерти. Но многие сочли бы это завещание подлогом. Началась бы крупная междоусобица, которая была бы только на руку нашим врагам… Вот интересно, Эверетт и правда верил в то, что Тар — законный император, или дело в чем-нибудь другом?

— В чем, например?..

— Возможно, ему угрожали, — вздохнул импертор.

— Скажи лучше — подкупили. В это я поверю, — усмехнулся Ирем. — Кстати, а что говорят твои кузены?

— Нильс и Оклерт? Я оставил их под стражей во дворце. Оба клянутся, что ничего не знали.

— В самом деле? Тогда почему на площади они таращились на эту Хеггову корону, как на ядовитую змею?.. — осведомился Ирем, скрестив руки на груди. — Не думаю, что их клятвам можно верить. Или вы считаете иначе, государь?

— Не знаю, Ирем… честно говоря, я уже ничего не знаю, — мрачно сказал Валларикс.

— Может быть, вам стоит допросить их с ворлоком?.. Так мы, во всяком случае, узнаем правду.

— Не уверен, что я хочу ее знать. Будь они старше — тогда, может быть… но сейчас это ничего не даст. Я подпишу приказ… Пусть убираются в свои владения и больше никогда не покидают Ярнис без моего разрешения, — сказал Валларикс. И сэр Ирем понял, что он уже знает правду о своих кузенах.

— Ты считаешь, что изгнание — достаточное наказание за покушение на короля? — спросил он хмуро.

— Я считаю, что мое правление и без того началось слишком драматически. Недостает только судебного процесса над двумя принцами крови. Нет, Ирем. Это совершенно лишнее.

Ирем понял, что ему не переубедить Валларикса, что бы он ему ни сказал. И криво усмехнулся, вспомнив, что Воитель полагал, будто наследник подчиняется своему старшему товарищу. Похоже, Наин очень плохо знал своего сына.

* * *

— Мэтр Ашад, тут на ковре какое-то кольцо. Наверное, сэр Ирем уронил его, пока вы разговаривали.

— Лано, я ведь, кажется, просил, чтобы ты ничего не трогал. Это может быть опасно, — устало напомнил Рам-Ашад.

Он знал Эрлано с того времени, когда тот поступил на службу к коадъютору, и хотя с того дня Эрлано успел пройти рыцарское Посвящение и повзрослеть на десять лет, лекарь обычно разговаривал с ним так же, как тогда, когда оруженосцу лорда Ирема было всего четырнадцать. Обычно Лано ничем не выказывал своего недовольства, но на сей раз все-таки поморщился.

— Да прекратите, мэтр. Все эти предосторожности годятся только для самоуспокоения.

Ашад вздохнул. Уверенность людей, что «черной рвоты» почти невозможно избежать, ужасно осложняла лекарю работу. Рам Ашад считал, что это, в сущности, такая же болезнь, как и все остальные, и относиться к ней следует соответственно, но убедить в этом охваченных ужасом горожан было не проще, чем сдвинуть с места Братские скалы.

— Ого, тут герб дан-Энриксов! — пробормотал Эрлано, так и сяк вертя колько.

— Дай-ка взглянуть, — потребовал Ашад. — И будь любезен, протри руки уксусом. Если не хочешь заниматься «самоуспокоением», то подумай хотя бы о моем_ спокойствии. Или о том, каково Ирему будет услышать, что ты заразился потому, что помогал ухаживать за ним.

— Как… — Лано запнулся, словно у него внезапно запершило в горле. — Как вы думаете, он поправится?

Честнее всего было бы сказать «не знаю», но Ашад решил, что честность сейчас ни к чему. Он покосился на кольцо, которое держал в руке. В отличие от Лано, Рам Ашад был посвящен в его историю. И даже, в целом, представлял, почему оно оказалось в руке Ирема.

— Думаю, да, — твердо ответил он.

 

Глава IV

- Полей, — хрипло сказала Лейда. Жара стояла совершенно запредельная, и в горле пересохло от дорожной пыли. Никогда за всю свою прежнюю жизнь Лейда не чувствовала себя такой грязной и такой уставшей.

Незнакомый гвардеец наклонил ведро, холодная вода хлынула на землю, на притоптанную жухлую траву вокруг колодца, но самое главное — в подставленные ковшиком ладони. Лейда глухо замычала от удовольствия, плеснув этой водой себе в лицо. А потом снова. И еще, еще, еще… Потом она взяла у стражника ополовиненное на две трети деревянное ведро и стала пить — поспешно, жадно, прямо через край. Потом она сообразила, что собравшиеся вокруг люди терпеливо дожидаются, пока «месс Гефэйр» отойдет, чтобы дать воды лошадям и наполнить собственные фляжки. Стало стыдно. Лейда кивком поблагодарила своего помощника, отерла губы — по-крестянски, тыльной стороной руки — и на негнущихся ногах вернулась к своей лошади.

— Наденьте шлем, — негромко сказал Алавэр.

Летний ветер шевелил ее волосы, холодил мокрое лицо. Мысль о том, чтобы опять надеть на голову тяжелый шлем с толстым, пропотевшим подшлемником, показалась нестерпимой. Лейда попыталась улыбнуться Алавэру.

— Позже. Жарко.

— Месс Гефэйр, мы не на прогулке.

Лейда почувствовала вскипавшую внутри досаду.

— Хватит, капитан. На нас пока никто не нападает.

Алавэр смотрел куда-то над ее плечом.

— Сколько раз я это слышал… Я хотел бы, чтобы многие из тех, кто это говорил, остался жив и мог исправить собственную ошибку.

— Убедительно, — криво улыбнулась Лейда и надела шлем. Покосилась на капитана. — Не пойму, если ты так боишься, что меня убьют, зачем ты меня поддержал?..

Ей было нелегко привыкнуть говорить Алавэру «ты», все-таки он был гораздо старше, да и держался так, что смотреть на него сверху вниз не смог бы даже лорд Гефэйр. Но своим вассалам не говорят «вы», а Алавэр принес ей вассальную клятву — одни Альды знает, почему.

— Я поддержал вас, потому что вы были правы, — кратко сказал Алавэр. «Вы были правы»… вот с чего он так решил? Во всяком случае, большая часть вассалов сэра Годелвена думали совсем иначе.

Это был совсем особенный совет. Уезжая из Гверра, Ульфин Хоббард дал понять, что Дарнторн будет крайне недоволен упрямством соседей. Недовольство это проявилось вполне определенным образом — фуражиры Дарнторна начали прочесывать гверрские деревни, поступая с их жителями, как настоящие завоеватели. Свирепствующая в Гверре «рвота» ощутимо шла на убыль, но все-таки никакой нормальный человек не рискнул бы пересекать границу. Тем не менее, пришлось поверить, что слухи о грабежах и мародерстве были чистой правдой. Люди Сервелльда Дарнторна не боялись эпидемии, как и его парламентер.

Герцогский совет в Глен-Гевере в первый раз за долгое время собрался в полном составе — приехали даже те, кто в последние месяцы избегали покидать свои поместья. Лейда понимала, что ничем хорошим это кончиться не может, но того, что в самом деле началось на том совете, не могла предвидеть даже она.

Факел в солому бросил Альто Лэнгдем.

— С тех пор, как был построен Глен-Гевер, каждый лорд Гефэйр охраняет границу с Бейн-Ариллем — если потребуется, то с оружием в руках, — напомнил он, сохраняя уместно серьезное выражение лица — но Лейде все равно почудилось, что он готов зажмуриться, словно довольный кот. Девушка далеко не в первый раз задумалась: о чем они тогда договорились с Хоббардом?.. — Не мне вам говорить, что в настоящую минуту лорд Гефэйр неспособен выполнять подобную задачу. Более того! У сэра Годелвена нет наследника, который мог бы сделать это за него. Два его сына умерли, один находится в имперском войске, третий еще слишком мал, чтобы занять место отца. Мы должны послать на границу вооруженный отряд, чтобы положить конец бесчинствам лорда Дарнторна, но кто будет вести такой отряд? Ни лорд Гефэйр, ни его последний сын этого сделать не способны — один по болезни и по старости, другой по малолетству. Полагаю, что нам остается только один выход — временно установить протекторат над Глен-Гевером, с тем, чтобы один из нас взял на себя все его полномочия до совершеннолетия его наследника.

«Которое никогда не наступит» — почему-то промелькнуло в голове у Лейды. На мгновение ей стало страшно — что должно было случиться, чтобы она начала вполне серьезно думать, что кто-нибудь из вассалов их семьи способен убить Джори, чтобы занять место гверрских герцогов? Но сейчас, когда она глядела в рыбьи глаза Альто Лэнгдема, это чудовищное предположение почему-то совершенно не казалось ей невероятным.

Голова сэра Годелвена затряслась еще сильнее, чем обычно, но он все же повернулся к Лэнгдему.

— Устанавливать протекторат в Гевере — дело императора, а уж никак не ваше, Альто, — сказал он дрожащим, слабым голосом.

— Император далеко… — по-волчьи усмехнулся Лэнгдем, даже не пытаясь замаскировать свое пренебрежение к Валлариксу. — Впрочем, если мое предложение вас не устраивает, назовите человека, которому вы доверяете очистить Гверр от мародеров.

Лейда сжала зубы. Речь не о том, кому Гефэйр мог бы поручить возглавить свой отряд, а о том, кому можно доверить судьбу Джори, герцогство и… да, и саму Лейду тоже. Интересно, ей дадут вернуться назад в столицу, или новый лорд-протектор пожелает принудить ее к замужеству, чтобы иметь «законных» наследников герцогской короны? Взгляд лорда Гефэйра блуждал по комнате, как будто бы не мог остановиться ни на одном лице.

— Я доверяю свое войско Алавэру, — слабым голосом сказал он в конце концов.

— Капитану вашей гвардии? — деланно изумился Лэнгдем. — Это невозможно, монсеньор. Он человек довольно низкого происхождения, к тому же чужеземец. Его родина — не Гверр, а Гардаторн. А Гардаторн сейчас в союзе с Дарнторнами.

— Это не дает вам основания подозревать, что Алавэр не верен моему отцу, мессер, — резко сказала Лейда.

Лорд Тайвасс примирительно поднял ладонь.

— Бесспорно, месс Гефэйр. Капитана никто ни в чем не обвиняет. Тем не менее, по сути мессер Альто прав. Отряд Гефэйра может возглавлять либо он сам, либо его наследник, либо лорд-протектор. Так гласят наши законы.

Выхода не оставалось. Разве что… от одной лишь мысли Лейда ощутила странный холодок под ложечкой.

— Значит, отряд отца поведу я, — сказала она четко.

У Тайвасса, что называется, глаза на лоб полезли.

— Месс Гефэйр, что вы такое говорите!..

— Вы просто еще не в курсе наших последний новостей, мессер, — насмешливо прохрюкал сэр Бриан. — Леди Гефэйр полагает, что она по ошибке родилась девицей.

Алавэр, стоявший у дверей и довольно безучастно слушавший эту беседу, посмотрел на Болдона в упор. «Что сейчас будет…» — пронеслось у Лейды в голове.

— Придержите-ка язык, мессер, Бриан, или клянусь — я сам его укорочу, — произнес капитан скрипучим голосом.

Глаза у Бриана забегали. Промолчать было невозможно, принять вызов Алавэра — тоже. Бриара воспитывали, как любого рыцаря, так что с оружием он обращаться любит и умеет, только вот за меч Бриар берется гораздо реже, чем за вилку и за винный кубок. Ему чуть за тридцать, а он выглядит отяжелевшим и неповоротливым. Алавэр старше, но он весь как будто бы отлит из легкой серебристой стали, и по три-четыре часа в день гоняет своих новобранцев во дворе. Бриар ему не противник, это точно.

— Капитан, вы забываетесь, — одернул Тайвасс. — Вы здесь чужак, и вы находитесь в этом зале только как слуга мессера Годелвена. Вы не вправе говорить в подобном тоне с кем-то из участников Высокого совета.

— Хватит, — неожиданно сказал отец. — Пусть будет так, как предлагает моя дочь. Она возглавит мой отряд, а вы, мессер, — отец повернул голову в сторону Алавэра — будете ее сопровождать. Я подпишу указ сегодня же.

Невидящий взгляд лорда Гефэйра был устремлен куда-то вглубь себя, но голова у него больше не дрожала. Лейда внезапно подумала, что это первый раз с момента ее возвращения, когда он стал похож на самого себя — такого, каким она его помнила. Она смотрела на отца во все глаза, не понимая, чем продиктовано его внезапное решение.

Впрочем, на сэра Годелвена в тот момент смотрели все. Кто с изумлением, а кто и с откровенной злостью. Альто Лэнгдем наклонился к уху свого соседа и что-то негромко говорил. Лорд Тайвасс, который, похоже, сегодня был обречен играть роль миротворца, осторожно выразил всеобщие сомнения.

— Монсеньор, подумайте еще раз. Неразумно доверять командование отрядом девушке. Это война, в конце концов, а на войне…

— Довольно, Тайвасс, — оборвал его Гефэйр почти прежним своим тоном. — Я знаю о войне достаточно, так что совсем необязательно объяснять мне, что это такое. Или вы решили, что я уже совершенно выжил из ума?

— Как можно, монсеньор! Я просто…

— Вы просто хотели убедиться, понимаю ли я то, что говорю? Не сомневайтесь, Тайвасс. Повторяю: стяги Глен-Гевера возглавит моя дочь, а помогать ей будет Алавэр. Это мое решение, и изменять его я не намерен. На сегодня наш совет окончен. Вы свободны, господа… а ты пока останься, Лейда.

Когда они остались наедине, незрячий взгляд мессера Годелвена остановился на ней. Лейда занимала ближнее к нему кресло, и отец прекрасно знал, куда следует поворачиваться.

— Я надеюсь, что ты понимаешь — настоящий командир должен уметь сражаться и иметь военный опыт, — сипло сказал он. — У тебя ничего такого нет. Поэтому по-настоящему командовать отрядом будет Алавэр. Если хочешь выжить и сохранить войско — следуй всем его советам.

— Да, отец, — отозвалась она, с трудом отделываясь от ощущения нереальности происходящего. Отец разговаривал с ней так, как будто бы… ну да, как будто она была его сыном, который впервые отправлялся на войну. И это — тот же самый человек, который с гневом отказался от нее, просто увидев ее с тренировочным мечом?

Сэр Годелвен сцепил лежавшие на столе руки, чтобы они не дрожали.

— Если вам будет сопутствовать удача, избегай соблазна отплатить Бейн-Ариллю той же монетой и ввести своих людей в их земли. Твоя главная задача — выбить мародеров на тот берег Шельды. Ничего другого мы сейчас не можем себе позволить. И еще… вернись обратно в Глен-Гевер так скоро, как только сможешь. Сама видишь, здесь творятся скверные дела. Если со мной что-нибудь случиться, твой брат окажется в большой опасности.

Лейда подалась вперед и полуутвердительно спросила:

— Альто Лэнгдем?..

— Думаю, не только он. Но сейчас сложно что-то утверждать наверняка… Как бы там ни было, поторопись. Времени остается мало.

— Вы что, правда думаете, что вас попытаются убить? — спросила Лейда, холодея.

Лорд Гефэйр передернул плечами.

— Нет необходимости… Они отлично видят, что я и без этого долго не протяну.

Девушка резко помотала головой, как будто отгоняя призрак не случившихся пока несчастий.

— Нет, отец! Сегодня вам гораздо лучше, чем обычно. Я уверена, что скоро вы совсем поправитесь.

Годелвен только покачал головой и повторил:

— Поторопись.

И они торопились. Марш-броски от деревни к деревне, короткие яростные схватки с мародерами, ночевки на земле — все это в сознании Лейды слилось в какой-то пестрый ком. Алавэр говорил, что умение сражаться пешим мало помогает в конной схватке, так что Лейде совершенно незачем участвовать в сражениях, но Лейда настояла на своем. Если она станет держаться в стороне, то все будут знать, что дочь Гефэйра не имеет никакого отношения к одержанным победам. А погибнуть можно и без этого, попав в засаду или даже от шальной стрелы. На войне слишком заботиться о своей жизни так же глупо, как и вовсе не беречься. Лейда настояла на своем и в первом же крупном сражении послала своего коня вперед чуть ли не раньше Алавэра.

После рассказов Рикса почему-то казалось, что ее непременно ранят, и мысль о возможном увечье или долгой, нестерпимой боли пугала до тошноты. Лейда покрепче ухватила длинное древко копья, посылая Нельпе в безудержный, размашистый галоп, и вместе с остальными закричала «Гверр!», чтобы забыть о том, что сейчас ее, может быть, убьют.

И в этой, и в последующих схватках Алавэр все время находился где-то рядом. Лейда подозревала, что, помимо него самого, ее постоянно охраняют минимум пять человек из числа его гвардейцев. Если бы они не прикрывали ее в каждой схватке, то ее наверняка уже прикончил бы кто-нибудь из ее противников. Мало-помалу первый страх прошел и звук рожка, возвещающий об обнаруженном противнике, стал вызывать у Лейды чувство острого, пьянящего азарта, но ей было стыдно за него — легко быть храбрым, когда несколько человек вокруг тебя только и делают, что охраняют твою жизнь! А попытайся-ка участвовать в бою без такой помощи, и сразу выяснится, чего ты на самом деле стоишь… Впрочем, ей и без того приходилось несладко. Три последние недели казались отдельной жизнью, совершенно непохожей ни на что из того, что она знала раньше. Здесь были постоянная усталость, пыль во рту, яркое солнце, от которого шлем и кольчуга нагревались, словно угли, и преследующий ее днем и ночью запах крови и железа. Лейда заплетала волосы в тугую косу и порой задумывалась, что сказал бы Рикс, если бы мог увидеть ее такой, как сейчас — покрытой грязью и дорожной пылью, похудевшей, странно неуклюжей в куртке из вареной коже и кольчуге. Вероятно, он даже не сразу смог бы ее узнать. И еще он, конечно, ужаснулся бы тому, что ей приходится убивать людей. Лейда отлично помнила, сколько мучений эта мысль когда-то доставляла самому «дан-Энриксу». Но сама она не чувствовала ничего подобного. Это был ее Гверр и ее люди — те, у кого фуражиры лорда Дарнторна отбирали последние уцелевшие пожитки. Лейду временами выворачивало наизнанку от того, что приходилось видеть или делать, но она не жалела. Ни о чем.

— Поехали, — сказала она Алавэру. К вечеру нужно было проехать Ступицу и соединиться с другой частью их отряда.

Капитан подобрал поводья, но вместо того, чтобы вернуться на дорогу, развернул коня в сторону перелеска, из которого они только что выехали.

— Кто-то едет, — сухо сказал он.

Лейда внутренне подобралась.

— Придется драться?..

— Это не враги. Они едут открыто. Слышите?..

В лесу и в самом деле протрубил рожок, довольно узнаваемо сыгравший первые три такта старой гверской песенки «Трактирщица из Перелесья». На секунду губы Алавэра даже тронула улыбка, что случалась с капитаном далеко не часто.

— Да, определенно, это не Дарнторн… — произнес капитан, и Лейда удивленно покосилась на него. Он что же, пошутил? Обычно Алавэр казался человеком, совершенно не способным на такие человеческие жесты.

Всадники один за другим выезжали на дорогу. Они показались бы охотниками, если бы не кольчуги и сверкавшие на солнце шлемы. Лейда с изумлением смотрела на зеленые плащи с изображенной на них белой веточкой степного дрока. Люди лорда Тайвасса?..

Молодой человек, который только что трубил, по-прежнему держал рожок в руке и улыбался так, как будто бы попал на майский праздник. Отыскав глазами Лейду, он остановил коня и ловко спешился, бросив поводья кому-то из своих спутников.

— Счастлив снова видеть вас, миледи. Хотя вы меня, наверное, не помните… Я Таннер Тайвасс, месс Гефэйр. Мы были представлены друг другу, помните?.. Мы приезжали в Глен-Гевер с отцом и Талльей. Ее тогда сватали за Элрика.

— Да, — неуверенно кивнула Лейда. — Я припоминаю…

Но на самом деле девушка была порядком озадачена.

Предводитель конного отряда — Таннер Тайвас?.. Но ведь Таннер — это толстый и неповоротливый мальчишка, который скакал с ней наперегонки и упал с лошади. Он прогостил в Глен-Гевере неделю и все время либо дулся, либо мямлил. Братья без конца дразнили Лейду тем, что младший Тайвасс — ее будущий жених. Кажется, им обоим тогда было лет по девять… или восемь? В любом случае, этот улыбчивый, высокий юноша нисколько не похож на Таннера.

— Вы тоже сильно изменились, месс Гефэйр, — беззастенчиво рассмеялся он, подметив ее замешательство.

Лейда попробовала представить, какой была в его воспоминаниях она сама. Нескладная девчонка, прятавшая на конюшне старую одежду своих братьев, чтобы тайком ездить с ними на прогулки? Бахрома из ниток на обрезанных штанинах, из которых торчат босые ноги, крестьянский загар… если подумать, изменилась она вовсе не так сильно, как сам Тайвасс. Вот если бы Таннер видел ее при дворе, тогда у него были бы все основания для таких заявлений. Там-то Лейда выглядела совершенно по-другому — шелковые платья, тщательно уложенные волосы, аварские духи. Сейчас странно даже вспомнить — неужели же это действительно была она?..

И, тем не менее, кое-что от придворной леди в ней еще осталось.

— Я рада вас видеть, Таннер. Но как вы здесь оказались? Вас послал отец?..

Младший Тайвасс хмыкнул.

— Ну уж нет. Отец бы не одобрил моего решения. Но не могу же я отсиживаться в Пустоцвете, пока кто-то защищает мои земли от бейн-арилльских разбойников.

— Значит, вы теперь — хозяин Пустоцвета? — задумчиво спросила Лейда. Из всех замков лорда Тайвасса этот был самым захудалым, о чем говорило даже его название. Для своего второго сына Тайвасс мог бы выбрать что-то и получше. Или Таннер чем-то рассердил отца?

— Уже два года, как отец отдал мне замок вместе с гарнизоном — видимо, рассчитывал, что я остепенюсь, — ответил Таннер беззаботно.

— Вижу, что на вас это не слишком повлияло, — не сдержалась Лейда. Таннер был из тех людей, которых почему-то всегда хочется поддразнивать.

Таннер белозубо улыбнулся.

— Здесь со мной пятьдесят всадников. Нам пришлось немало потрудиться, чтобы вас нагнать. Такое ощущение, что ваши люди сделаны из лирской стали, и им не приходится ни есть, ни спать.

— Нет, как видите, иногда мы все-таки делаем привалы.

— Вы позволите к вам присоединиться, месс Гефэйр?..

— Да, конечно, — согласилась Лейда. Мысль о том, что кто-то из вассалов их семьи бросил свои дела, чтобы поспешить к ней на помощь, тронула ее до глубины души.

— Не торопитесь, мессер Тайвасс, — негромко сказал Алавэр — так, чтобы его слышал только Таннер, но не его спутники, часть из которых все еще сидела на конях, а другая спешилась и направилась к колодцу. — Если вы и в самом деле захотите присоединиться к нам, то вы должны иметь в виду — и вы, и ваш отряд поступят в полное распоряжение леди Гефэйр и будут исполнять ее приказы.

Лейда покосилась на Алавэра — не слишком ли резко капитан держится с их первым (и пока единственным) союзником? Таннер производит впечатление добродушного и покладистого человека, но он все-таки сын лорда и привык к совсем другому обращению. Молодой Тайвасс чуть заметно сдвинул брови.

— Я не знаю кто вы, мессер, но ваши слова мне непонятны. Я приехал сюда по своей воле и, естественно, только я сам могу командовать своим отрядом.

— Ничего похожего. Вы, юноша — вассал семьи Гефэйров, и вы привели своих людей участвовать в войне, которую ведет ваш сюзерен.

Подобная трактовка, кажется, выбила Таннера из колеи.

— Но месс Гефэйр… Лейда…

— Месс Гефэйр поучаствовала в полудюжине сражений, чего, думаю, нельзя сказать про вас. Что же касается формальностей, то мессер Годелвен доверил войско своей дочери, и подписал приказ, который наделяет ее всеми полномочиями лорда-протектора. Последние недели только подтверждают то, что лорд Гефэйр не ошибся в своем выборе. Так что, если вы ехали сюда, чтобы спасти благородную деву от превратностей войны, то вы ошиблись. Впрочем, вы в любой момент можете возвратиться в Пустоцвет. Поскольку месс Гефэйр не приказывала вам явиться, то такой поступок не будет считаться нарушением вассальной клятвы.

Таннер бросил быстрый взгляд на Лейду.

— Я останусь, — твердо сказал он.

— Благодарю вас, — по возможности приветливо сказала Лейда, чтобы сгладить впечатление от речи Алавэра. Тем не менее, в глубине души она была признательна капитану. Кажется, он только что избавил ее от множества проблем, связанных с Таннером и его всадниками.

* * *

В лесу было солнечно и тихо. Если лежать под деревьями и смотреть на просвечивающее сквозь листья солнце — то покажется, что в мире не существует никакой войны и уж подавно никаких Безликих. Крикс сорвал травинку и, перекатившись на бок, сунул ее в рот. Ему хотелось спать, но сон не шел. Все время что-то отвлекало — то острый сучок под боком, то дотошный муравей, то собственные мысли. Крикс жевал травинку и раздумывал о том, что к ночи, когда окончательно стемнеет, надо будет переплыть на противоположный берег Шельды и разведать, что это солдаты Дарнторна затеяли в истоках Змеевицы. Поручение мессера Родерика он уже исполнил и послание доглядчикам в Кир-Кайдэ передал, так что теперь может позволить себе удовлетворить и свое собственное любопытство. Тем более, что сэр Родерик заплатит за любые сведения, как бывало уже много раз.

А все же хорошо, что Лэн остался в лагере. Он бы наверняка стал отговаривать «дан-Энрикса» от того, что он назвал бы очередной самоубийственной затеей побратима. Лэну постоянно кажется, что лучший друг рискует без нужды, просто ради глупого бахвальства, чтобы, возвратившись в лагерь, лишний раз утереть нос мессеру Лориану. Крикс лениво улыбнулся. У сеньора Эккерта при виде Меченого вправду делается такой вид, как будто кто-то плюнул ему в кашу, и это, конечно, удивительно забавно, но все-таки Лэн напрасно думает, что Крикс мог пойти на лишний риск ради такого мелочного удовольствия. На деле все гораздо проще. Меченый был абсолютно убежден, что в его плане нет какого-то особенного риска. Если на том берегу действительно находятся дозоры Дарнторна, то они его просто не заметят. Они никогда и ничего не замечают…

Крикс невольно усмехнулся своим мыслям. Теперь он отчасти понимал самоуверенность, с которой когда-то вели себя Лис и Шестипалый, занимавшие в отряде Астера примерно то же положение, что сам «дан-Энрикс» — в Серой сотне. Когда ты обнаруживаешь, как на самом деле просто оставаться незамеченным — помимо воли тянет отнестись к своим противникам с этаким снисходительным пренебрежением. А уж если тебе постоянно поручают самые серьезные, почти невыполнимые дела, а после возвращения открыто восхищаются твой удачливостью и отменной ловкостью — впору поверить в то, что ты действительно бессмертен.

Крикс приподнялся на локте, прищурился и посмотрел в просвет между деревьев на сверкавшую на солнце реку. Шельда была широка, и течение на середине реки быстро сносило пловца вниз, но Крикса это не пугало. Если уж он сумел переплыть на тот берег в первых числах марта, когда вода была холодной и тяжелой, как свинец, а на поверхности плавали куски острого льда, то сейчас справится тем более. Пожалуй, подобное купание даже можно считать приятным. Лето выдалось на редкость жарким, так что вода должна быть теплой, как парное молоко.

Но плыть на противоположный берег можно только ночью, а вот чем занять себя до этого? Заснуть ему так и не удалось, так не проехаться ли вверх по течению? Судя по карте, там даже должна быть пара деревень.

Крикс отвязал лошадь и принялся оседлывать ее. Рыжая кобыла косила на хозяина блестящим темным глазом. Рука энонийца сама потянулась погладить темно-медную, лоснящуюся шкуру, но «дан-Энрикс» удержался. Он не мог отделаться от ощущения, что ласкать какую-то другую лошадь, а тем более — беседовать с ней так же, как когда-то с Фэйро, было бы сродни предательству. Нелепая идея, но ничего поделать с собой Крикс не мог. Когда Тойн привел его на конюшню и показал эту полукровку — остроухую и тонконогую, напоминавшую охотничью лошадь какого-то столичного аристократа — он по справедливости рассчитывал, что Меченый придет в восторг. В конце концов, мало кто в Серой сотне мог похвастаться такой же лошадью. Но Крикс остался безучастен. Он даже не помнил кличку, которую назвал ему Гилберт. Это не имело ни малейшего значения. На свете существовал только Фэйро и «все остальные лошади». И рыжая была из этих, остальных.

Деревня, до которой Меченый добрался к полудню, оказалась больше, чем «дан-Энрикс» полагал в начале — наверное, дворов на двадцать или даже тридцать. И в отличие от большинства таких же деревень в охваченной войной провинции, эта выглядела вполне благополучной. Если напрячь память, то в Заречье люди тоже как-то привыкали жить в условиях не прекращавшейся войны. Но Криксу совершенно не хотелось бы узнать, чего это им стоило.

Крикс остановил лошадь у крыльца корчмы, стоявшей на краю деревни. От запаха только что испеченного хлеба у энонийца заурчало в животе. Прежде, чем спешиться, он огляделся. Улица была пуста, если не принимать в расчет возившихся в пыли мальчишек, еще одного парня, оседлавшего забор, и девушки в залатанном, не слишком чистом платье, которая шла навстречу Риксу. Что-то в ее облике показалось энонийцу странным, но, поскольку девушка явно не представляла никакой опасности, раздумывать об этом он не стал, а просто соскользнул с седла и стал привязывать кобылу у трактирной коновязи.

Сидевший на заборе парень внезапно громко засвистел, а потом запустил в оборванную девушку огрызком яблока, которое он только что жевал.

— Солдатская подстилка! — крикнул он.

По-видимому, это должно было послужить сигналом остальным. Во всяком случае, мальчишки, до этого шатавшиеся в сторонке, бросились к глубокой луже на краю дороги, и стали бросаться жирной грязью в бегущую девушку. Их предводитель тоже соскочил с забора и метнулся к луже почти одновременно с остальными, но, к своему несчастью, не заметил бросившегося ему наперерез «дан-Энрикса». Крикс без лишних церемоний пнул присевшего на корточки «метателя» под зад, и тот по-поросячьи ткнулся носом в лужу, неуклюже растянувшись на земле. Тройка его друзей правильно оценила положение и бросилась бежать. Когда их предводитель попытался встать, «дан-Энрикс» поймал его за ухо и резко потянул наверх, не дожидаясь, пока его пленник встанет сам. Он с удовольствием отметил, что охотничий азарт на лице мальчишки сменился страхом и злостью, а волосы, лоб и щеки густо вымазаны грязью.

То ли они и правда подняли какой-то шум, то ли дело было в безошибочном чутье на необычные события, однако из трактира тут же выглянула невысокая, полная женщина с полотенцем, перекинутым через плечо. Крикс подумал, что ее глазам, наверное, предстала довольно странная картина — убегающая девушка, улепетывающие в противоположном направлении мальчишки и, в довершение всего, он сам, стиснувший ухо вымазанного грязью пленника.

Явно не желая потерять лицо перед товарищами, остановившимися на безопасном расстоянии от энонийца, пойманный «дан-Энриксом» мальчишка извивался, как пиявка, и пытался лягнуть разведчика ногой. Меченый почувствовал, что с большим удовольствием искупал бы его в луже еще раз.

— Если не угомонишься, то я сейчас срежу палку и отлуплю тебя прямо на глазах у всех твоих дружков, — пообещал он мальчишке.

То ли тот совершенно выдохся, то ли — скорее — оценил угрозу по достоинству, однако отбиваться парень перестал. Крикс посмотрел в ту сторону, где исчезла девчонка.

— Какого Хегга вы кидались в нее грязью?

— Потому что она шлюха! — вякнул тот. — Она спала с солдатами, и с Вареком, и с Брамом, и даже с Лягухой…

Крикс прищурился. Если бы он в возрасте этого мальчишки выражался таким образом, Валиор бы его убил. Какая жалость, что отец этого парня, судя по всему, не видит в этом ничего особенного.

— Даже если это и так, это не ваше дело, — наставительно сказал «дан-Энрикс», выворачивая парню ухо. — Еще раз увижу, что ты в нее чем-нибудь швыряешься — получишь так, что месяц сесть не сможешь. Понял?..

— Понял, — еле слышно пробурчал мальчишка, безошибочно почувствовав, что пререкаться будет в высшей степени неумно.

Энониец отпустил его, и пленник отскочил от него, как ошпаренный. А потом, отбежав шагов на десять, яростно выкрикнул несколько угроз, сводившихся к тому, что энониец еще очень, очень пожалеет о своем поступке. А потом тут же пустился наутек, как будто Меченый и вправду собирался его догонять.

— Что это он там кричал? — презрительно спросил «дан-Энрикс».

Женщина, стоявшая в дверях трактира, откровенно рассмеялась.

— Так ведь это Рест, внук старосты. Воображает, что ему все можно…

— Ясно, — протянул «дан-Энрикс», вспомнив о Катти. Тот тоже думал, что ему все можно, а чуть что — стремглав несся жаловаться папочке. Но полностью уйти в воспоминания «дан-Энриксу» не удалось. Дразнящий запах из дверей корчмы неудержимо отвлекал его внимание. — Скажите, у вас можно купить хлеба?

— Все, что пожелаете, мессер. Заходите.

Крикс собирался уточнить, что он вовсе не рыцарь, но потом раздумал. Может, эта женщина и не считает его рыцарем, а просто, по привычке всех трактирщиков, пытается ему польстить. В столице содержатели трактиров тоже всякий раз «мессерили» недоучившихся лаконцев, чтобы те, раздувшись от сознания собственной важности, решили заказать что-нибудь подороже.

Корчма оказалась совсем маленькой — всего на три стола — но очень чистой и опрятной. Внутри витал теплый и сытный запах свежей сдобы.

Посмотрев, как энониец уплетает мягкий белый хлеб, хозяйка озабоченно спросила:

— Может, вам приготовить что-то посущественнее?

— Нет, спасибо, я не голоден. — «Просто устал от сухарей и прочей дряни», мысленно уточнил он. — Лучше налейте мне оремиса, если он у вас есть.

— Оремиса нет, мессер. Но зато есть вино и сидр.

Еще не хватало, по такой жаре мгновенно развезет, — вздохнул «дан-Энрикс» про себя. И улыбнулся женщине.

— Мне бы чего-нибудь попроще…

— Есть холодное молоко. Только сейчас из подпола. Хотите?..

Меченый представил себе пенистое, ледяное молоко, и у него, что называется, потекли слюнки. Он не мог припомнить, когда он в последний раз пил что-нибудь подобное.

— Давайте! — сказал Крикс, кладя на стол еще пару монет.

Когда пару минут спустя хозяйка поставила перед ним большую глиняную кружку, Крикс спросил:

— А что это за девушка, в которую они кидались грязью?

— Вы про Бренн, мессер? — женщина покосилась на окно. — Какая она «девушка»!.. К ней полдеревни ходит. Впрочем, это не ее вина. Она, бедняжка, малахольная.

В голосе женщины звучало снисходительное пренебрежение, какое подобает хозяйке корчмы по отношению к кому-то вроде этой Бренн.

— А кто она такая?

— Сестра Римуша Кривого. Его задавило на пароме пару лет назад. Он упал в воду, а лошади продолжали тянуть дальше — вот и не выплыл. Бренн всегда была не в себе, а тут еще за ней никто уже не мог присматривать. Мне кажется, она даже не очень поняла, что Римуш уже помер… Позаботиться о себе она совершенно не умеет, да и не умела никогда. Хвороста насобирает и оставит во дворе, тот мокнет под дождем. Печку не топит, поесть тоже забывает. Я ей иногда носила то, что посетители не доедят. Жалела ее все-таки… Хотя, пожалуй, ей бы даже лучше было, если бы она тогда тихонько померла.

— Почему «лучше»? — спросил Крикс, уже предчувствуя, что ничего хорошего он не услышит.

— Да как вам сказать, мессер… Зимой пришли солдаты Дарнторна. Один разъезд, всего шесть человек. Стояли здесь неделю или чуть подольше, никого не грабили, к девкам тоже особенно не лезли. Командир ихний запретил. А то станет кто-то заступаться и начнется свалка. Только Бренн-то ведь одна, родных у нее нет, за нее заступаться некому. Короче, после них она и вовсе спятила.

— Понятно… Заступиться, значит, было некому, — процедил Крикс. Будь перед ним мужчина, он, наверное, сказал бы что-нибудь еще. А может быть, и не сказал бы. Может, просто навернул бы разговорчивому собеседнику в зубы. Но сейчас все это было совершенно невозможно, и «дан-Энрикс» молча смотрел на хозяйку дома. Женщина, должно быть, все же что-нибудь почувствовала, потому что стала нервно протирать тряпкой чистую сухую миску. Наверное, в эту минуту она пожалела, что позвала чужака к себе.

Крикс отодвинул от себя запотевшую кружку с нетронутым молоком.

— Спасибо, — сказал он и встал. Пригнувшись перед дверью, вышел на залитый солнцем двор, отвязал рыжую от коновязи и зашагал прочь, ни разу не оглянувшись. Хотелось кого-нибудь убить. Или пойти и удавиться самому.

Струсили защитить несчастную девчонку от шестерых ублюдков в цветах лорда Сервелльда — ну ладно, пусть, не всем же быть героями… но неужели непременно нужно дойти до конца, до полного и окончательного скотства? «К ней тут полдеревни ходит»… А их детки, визжа от восторга, бросаются в Бренн комками грязи. Потому что шлюха. Он вот одному из этих малолеток ухо чуть не оторвал, а получается, что мелюзга не очень-то и виновата. Просто — яблочко от яблоньки…

Крикс спросил дорогу к дому Бренн у худенькой девчонки с острыми, выпирающими ключицами. Та ничуть не удивилась и даже немного проводила Рикса, пока в ряду домов не показалась полуобвалившаяся развалюха. «Тут» — сказала девочка, как будто бы теперь, при виде этого дома, еще могли оставаться какие-то сомнения по поводу того, кто именно в нем обитал. «Спасибо» — кивнул Крикс и пошел к дому через неопрятный и заросший травой двор. Дверь была открыта, хотя изнутри имелась ржавая щеколда. Войдя в дом, южанин с любопытством огляделся. Внутри все выглядело голым и неприбранным, как будто дом стоял пустым не меньше года. Изнутри дом был разделен на две неравных части — меньшая, за загородкой, вероятно, представляла собой спальню Бренн, а ее брат, пока был жив, спал в другой части — на топчане у окна.

Услышав, что в дом кто-то зашел, Бренн выглянула из-за загородки. Криксу показалось, что она испугана, но Бренн почти сразу же радостно улыбнулась.

— Римуш?.. Заходи скорее, я сейчас соберу на стол.

Крикс ощутил, как по спине ползет противный холодок. Все-таки одно дело — слышать, будто кто-то сумасшедший, и совсем другое — убедиться в этом самому.

— Я не твой брат, — сказал «дан-Энрикс», чувствуя себя довольно глупо. Что он, собственно, надеется ей объяснить? Она ведь не слепая…

Бренн, не слушая его, торопливо расставляла на столе щербатую посуду. Крикс готов был поспорить, что еды у нее нет — она просто привыкла накрывать на стол, когда брат приходил домой с этого своего парома.

Шаря взглядом по пустой комнате, Крикс обнаружил деревянный погребец. Внутри нашлась заплесневевшая лепешка и пара яиц. Должно быть, их оставил Бренн кто-нибудь из ее последних «посетителей»… при мысли о которых энониец снова разозлился так, что даже перестал пугаться сумасшествия хозяйки дома.

Бренн взяла две деревянные ложки, постояла несколько секунд, как будто бы задумавшись, что с ними делать, и неуверенно улыбнулась Риксу. Он вздохнул. На вид Бренн было лет семнадцать или даже меньше. Оставалось совершенно непонятным, что в ней находили эти Вареки с Лягухами — у самого-то Крикса ее внешность вызывала только жалость. Посчитать ее красивой было вовсе невозможно. Бледное одутловатое лицо с широким ртом и носом уточкой, нечесаные волосы, ветхое платье… единственной привлекательной чертой в облике Бренн были большие серые глаза, точнее — то доверчивое выражение, с которым Бренн смотрела на своего собеседника. Когда Крикс случайно встретился с ней взглядом, ему сделалось не по себе. После всего, что с ней случилось, смотреть с таким выражением на чужого неприветливого парня в кожаном доспехе, неожиданно ввалившегося в ее дом — это еще надо суметь… Впрочем, на того мелкого гаденыша, который первым стал швыряться в нее грязью, «малахольная», наверное, смотрела точно так же.

— Римуш, я забегу к Ланке с Мариком? Или мне посидеть с тобой?.. — спросила Бренн, вертя в руках злополучные ложки. Рукав сполз до локтя, и Крикс увидел несколько багровых синяков, похожих на оттиски пальцев. Кто-то держал ее за руки, а она вырывалась. И солдаты Дарнторна тут явно ни при чем — они уехали еще зимой, а синяки — вчерашние…

— Да, лучше посиди пока что здесь… Но только я не Римуш. Меня зовут Рик, — возразил Меченый рассеянно, не очень понимая, что он говорит. Сейчас Крикс чувствовал почти такую же беспомощность, как и в тот день, когда сэр Ирем показал ему приказ о заключении Дарнторна в Адельстан. Как и тогда, «дан-Энрикс» не видел ни одного приемлемого выхода из положения. Оставить все, как есть, было немыслимо. Помимо всего прочего, еще и потому, что тогда еще долго будет передергивать от каждого воспоминания о приступе своего «благородного» негодования в корчме. Разогнать свору мелюзги и гордо хлопнуть дверью — это может каждый. Это почти так же просто, как высокомерно осуждать чужое свинство. А вот если нужно что-то сделать самому, то сразу возникают тысячи сомнений, оговорок и препятствий.

Если уж начистоту, то что он мог? Взять сумасшедшую с собой? Нелепая идея. Ну, до лагеря-то он ее, положим, довезет, но вот куда ее пристроить дальше?..

Правда, в лагере решать подобные вопросы будет все же проще. Там есть Нойе, Лэн и Гилберт Тойн, который, хоть и жуткий пьяница, все-таки неплохой товарищ и, определенно, не дурак. Из минусов — там же остался Лео Ольджи, люто ненавидящий «дан-Энрикса». Он будет рад любой возможности устроить своему врагу какую-нибудь пакость.

— Бренн, у тебя есть другое платье, кроме этого?.. Или вообще какие-нибудь вещи? — спросил Крикс задумчиво.

Бренн непонимающе захлопала глазами. А на Меченого снова навалилось ощущение нелепости того, что он намеревался сделать. Энониец поднял руки к голове и помассировал виски.

— Не бери в голову, не так уж это важно… Хотя если честно, я и сам не знаю, что тут важно, а что нет. В балладах все ужасно просто — там герой просто сажает девушку на лошадь и увозит прочь, после чего все совершенно счастливы. Боюсь, на практике все будет несколько сложнее. А если еще и окажется, что ты не хочешь уезжать из этой сточной ямы — тогда вообще конец… Не стану же я тебя похищать, на самом деле. Знаешь что?.. Пойдем со мной, я тебе кое-кого покажу.

Он взял девушку за руку, почему-то вспомнив Лейду — как когда-то торопил ее спуститься в Нижний город, чтобы успеть к Братским скалам до захода солнца — и потянул Бренн на двор. Ладонь у нее оказалась влажной и холодной. Про себя Рикс молился, чтобы не оказалось, что девчонка, кроме всего прочего, боится лошадей.

Увидев своего хозяина, рыжая по привычке потянула морду к Риксу. Он достал из седельной сумки сухарик, предложил его кобыле, и она аккуратно сняла угощение с ладони.

Южанин покосился на стоявшую поодаль Бренн.

— Хочешь ее угостить? — спросил он без особенной надежды.

Бренн помедлила, но потом все-таки кивнула. Крикс покопался на дне сумки достал еще один сухарь.

— А как ее зовут?.. — спросила девушка внезапно. Вопрос был самым обычным, удивительно нормальным — и как раз поэтому он несказанно удивил «дан-Энрикса», не ожидавшего от Бренн чего-нибудь подобного.

— Кажется, «Герба», — отозвался Рикс, внезапно вспомнив имя, которое Гилберт называл ему в конюшне.

— Герба… — тихо повторила Бренн и протянула лошади сухарик. А когда кобыла приняла предложенное угощение, девушка осторожно, почти не касаясь, погладила рыжую атласистую морду. Наблюдающий за этим Рикс поймал себя на том, что улыбается — хотя за полчаса до этого мог бы побиться об заклад, что разучился это делать.

* * *

От «черной рвоты» умирают быстро, а вот выздоравливают — очень медленно. Прошел апрель и май, потом июнь, но улучшение никак не наступало. Слабость, свалившаяся на коадъютора, была поистине чудовищной. Первое время, поднимаясь на ноги, Ирем едва мог сделать несколько шагов по комнате, чтобы потом опять бессильно рухнуть на кровать. Порой, позволив слугам переменить себе постель или же съев тарелку супа, коадъютор чувствовал себя таким измотанным, как будто целый день провел в седле, а более серьезное усилие уже кончалось новыми приступами судорог или тяжелым, обморочным сном.

Еще одним тяжелым испытанием было постоянное безделье, доводившее рыцаря до приступов бессильной ярости. Зрение у него ухудшилось настолько, что после пары минут за чтением глаза начинали слезиться и болеть. Рам Ашад уверял, что это временно, но это было слабым утешением.

При каждом посещении лекарь твердил, что нужно не перетруждаться и спокойно ждать, пока силы мало помалу восстановятся, но Ирем придерживался на этот счет другого мнения. Мысль об уходящем времени мучила коадъютора и днем, и ночью. Он решил бороться с истощением и слабостью по принципу «клин клином вышибают». Залпом выпив кубок красного вина, дававшего короткий и фальшивый прилив сил, Ирем поднимался на ноги и старался сделать то, что делал бы обычно. Скажем, сесть к столу и разобрать бумаги. Или даже заново примериться к мечу. Эйсат для этих тренировок приходилось привязывать к руке, так как иначе удержать его не получалось.

За последние недели он добился значительных успехов. Настолько, что решился сделать следующий шаг — спуститься вниз и попытаться сесть на лошадь.

Собираясь с силами перед тем, как сесть в седло, Ирем похлопал Кору по теплой шее. Ему показалось, что кобыла его не узнала. Впрочем, он и сам бы себя не узнал. С начала болезни Ирем ни разу не смотрелся в зеркало, но в прошлом ему пару раз случалось видеть тех, кто выжил после «черной рвоты», и он обоснованно подозревал, что выглядит не менее паршиво.

Теперь нужно было как-то сесть на лошадь… сейчас это было ненамного проще, чем залезть на Разделительную стену. С первой попытки рыцарю не удалось даже поставить ногу в стремя, хотя прежде он не утруждал себя подобными мелочами и взлетал в седло, едва коснувшись лошадиной шеи. Ирем саркастически подумал, что он действует с изяществом мастерового, вздумавшего сесть на лошадь после феерической попойки. Кора явно думала так же, потому что удивленно отшатнулась.

Краем глаза Ирем увидел идущего через двор Ральгерда Аденора, и мысленно выругался. Вот ведь принесла нелегкая…

— Что это вы делаете, монсеньор? — приподнял бровь незваный посетитель, останавливаясь в нескольких шагах от рыцаря.

Лорд Ирем выразительно поморщился. Лорд Аденор стал появляться в Адельстане в то же время, когда коадъютор пошел на поправку, и отпала главная опасность — заразиться от больного «черной рвотой». Первым к Ирему явился Валларикс, приезд которого вызвал у коадъютора сильнейшую досаду. Ирем полагал, что в такое время, как сейчас, правитель должен неотлучно находиться во дворце, а уж никак не подвергать себя лишнему риску, выезжая в город — что он без обиняков и высказал Валлариксу. Была и менее весомая, но все же важная причина — Ирем не желал, чтобы друг видел его в таком жалком состоянии. Он положил немало сил, чтобы заставить императора дать слово, что тот больше не станет приезжать. И все бы ничего, но через пару дней к нему явился Аденор — Ирем едва поверил собственным ушам, когда Эрлано назвал ему имя визитера. Аденор жизнерадостно заявил, что он пообещал докладывать правителю о состоянии больного, так что коадъютору придется — он так и сказал, «придется» — время от времени мириться с его обществом. Будь у Валларикса чуть-чуть другой характер, Ирем обязательно решил бы, что король послал к нему Ральгерда Аденора в виде мелкой мести за ту отповедь, которой удостоился он сам. Но, к сожалению, не приходилось сомневаться в том, что Валлариксом двигали самые лучшие побуждения. А вот что двигало Ральгердом Аденором — это, как обычно, знал только сам Аденор.

Вельможа взял за правило, появляясь в Адельстане, обращаться к старому врагу преувеличенно почтительно, копируя при этом самые нелепые интонации Эрлано. В этом чувствовалась откровенная насмешка, но, во-первых, внешне гость держался безупречно, не давая ни малейших поводов для ссоры, а во-вторых — терпеть манеры Аденора стоило хотя бы для того, чтобы из первых рук узнать, что происходит при дворе.

Ирем проигнорировал вопрос своего гостя и сказал:

— Я буду вам очень признателен, если вы подниметесь наверх и подождете меня в моем кабинете. Я сейчас закончу.

— Рам Ашад сказал, что вы слишком торопите события, — заметил Аденор, бесцеремонность которого порой переходила всякие границы.

— Рам Ашад может говорить все, что ему угодно — это привилегия врача, — сказал лорд Ирем холодно, давая посетителю понять, что он-то такой привилегией отнюдь не обладает. — К сожалению, я не могу позволить себе валяться в постели столько, сколько посчитает нужным Рам Ашад. Мне необходимо как можно скорее приступить к своим обязанностям.

Раздражение на Аденора придало каларийцу сил, и он даже сумел вскочить в седло. Правда, в глазах мгновенно потемнело, но лорд Ирем не поддался слабости. Он подобрал повод и заставил Кору рысью пройтись по двору.

Когда он остановил лошадь, голова у сэра Ирема кружилась, к горлу подкатывала тошнота, но он не мог отделаться от чувства, словно снова выиграл схватку за Олений брод.

— Я вижу, вам и правда уже лучше, — сказал Аденор.

Ирем с трудом сдержал довольную улыбку. Спешившись, он ласково погладил Кору по плечу и спросил Аденора:

— Вы пришли только затем, чтобы узнать о моем состоянии, или у вас была еще какая-то причина?

— Я хотел обсудить с вами одно дело.

Коадъютор насторожился. Прежде Аденор не изъявлял желания говорить с ним о делах.

— Скажите, монсеньор: вы знаете, что капитаном стражи Северной стены назначили некоего Браэна Ниру? — спросил Ральгерд. Тон Аденора выражал глубокое сомнение, что кто-нибудь в здравом уме и трезвой памяти может сделать Браэна Ниру капитаном. Ирем раздраженно покосился на своего собеседника. То, что Аденор имел своих доглядчиков повсюду, от дворца до Алой гавани, порой было полезно, но стремление Ральгерда Аденора совать нос не в свое дело поистине не имело никаких границ.

— Естественно. Я сам подписывал этот приказ.

— Напрасно, монсеньор. По моим сведениям, этот человек поддерживает связь с мятежниками из Бейн-Арилля.

— Какая чушь! — скривился Ирем. — Браэн Ниру — самый честный человек из всех, кого я знал.

— Однако этот честный человек уже второй раз получает деньги из Бейн-Арилля и посылает туда весьма объемистые письма… или донесения. Последний раз деньги и письмо пришли сегодня утром. Если ваши люди арестуют Ниру в ближайшие несколько часов, есть некоторая вероятность, что письмо будет еще при нем.

— Это донос?.. — спросил сэр Ирем скучным голосом.

— Нет, монсеньор, это предупреждение. Мне показалось, что вам стоит знать, что человек, от которого зависит безопасность в городе, может служить доглядчиком Сервелльда Дарнторна.

— Я разберусь, — коротко сказал Ирем.

Аденор всегда обладал замечательным чутьем, вот и сейчас он сразу понял, что пора откланиваться. Приглашать его наверх, а уж тем более предлагать гостю угощение, Ирем сейчас не собирался. Оставшись один, рыцарь задумался о том, что делать дальше. Арестовывать Браэна Ниру он не стал бы, даже если бы поверил Аденору. Если письмо в самом деле из Кир-Кайдэ — то оно, конечно, уже уничтожено. Такие письма не хранят и уж тем более — не носят при себе.

Если бы речь шла не о Браэне, то коадъютор приказал бы установить за ним наблюдение и взять его с поличным в тот момент, когда он попытается послать в Бейн-Арилль хоть клочок бумаги. Но в случае с капитаном Ниру верить обвинениям Ральгерда Аденора было просто невозможно. Чтобы человек, известный своей неподкупностью, польстился на подачки Сервелльда Дарнторна?.. Чушь. Куда правдоподобнее выглядело предположение, что Браэн помешал каким-то махинациям самого лорда Аденора, и Ральгерд решил избавиться от слишком честного десятника руками Ордена.

Сбивало с толку, что вельможа действовал слишком прямолинейно, в лоб. Если бы Аденор просто высосал эту историю из пальца, он ни за что не стал бы подставляться сам. Скорее уж, продиктовал бы свой донос кому-то из подручных — хоть тому же Арно Диведу — а потом подсунул бы его гвардейцам через третьих лиц. А если Аденор заговорил об этом вслух, значит, он хотя бы отчасти верил в свои обвинения.

Ирем позвал Эрлано.

— Спустись к Северной стене и пригласи ко мне Браэна Ниру. Скажешь — мне необходимо с ним поговорить.

Ирем сделал ударение на слове «пригласи», показывая, что его желание встретиться с капитаном стражи исключительно неофициально, так что требовать у капитана тут же бросить все свои дела и мчаться в Адельстан не стоит. Но даже эта оговорка не могла улучшить ему настроения.

* * *

Браэн быстро шел в сторону Разделительной стены, гадая, зачем коадъютору потребовалось его видеть.

Полученный от Рикса кошелек Браэн положил за пазуху, и чувствовал себя так, как будто бы носил у тела неостывший уголь. Капитан не представлял, как сообщить «дан-Энриксу» о последних новостях.

Это было уже третье письмо от южанина. Первое Браэн получил вскоре после того, как Рикс исчез из города. Второе — в конце весны. К каждому посланию «дан-Энрикс» неизменно присоединял некую сумму денег, прося передать ее своей приемной матери. Браэн добросовестно передавал деньги по назначению, а в ответном письме сообщал Риксу, что у его родных все хорошо. Но Фила радовалась Браэну даже в том случае, когда он приходил без всяких новостей о среднем сыне. Надо полагать, десятник чем-то напоминал ей покойного мужа — тот тоже служил в городской страже. Браэн вскоре поймал себя на том, что стал бывать на Винной улице гораздо чаще, чем необходимо. Сперва он отнекивался, когда ему предлагали остаться пообедать, но потом привык. Пока десятник ел, Фила рассказывала ему о покойном Валиоре, о беспутном старшем сыне и — с законной гордостью — о Риксе. Браэна ее приветливость слегка смущала, и, прощаясь, он решал, что больше не станет злоупотреблять чужим гостеприимством, но несколько дней спустя, сам не заметив как, опять оказывался в доме Филы. Но потом его неожиданно назначили капитаном вместо старика Валька, и на Браэна свалилось столько забот, что он больше недели не бывал на Винной улице. Когда же он пришел туда опять, то из семьи «дан-Энрикса» на месте оказались только Арри и Тирен. Арри был голоден и до прихода стражника, по-видимому, несколько часов ревел, поскольку выдохся настолько, что мог только всхлипывать и икать. Выглядевший немного лучше Тирен сообщил капитану следующее — четыре дня назад Филу забрали в «Дом милосердия» во Вдовьей доле, потому что она заразилась «Черной рвотой», два дня назад закончилась еда, а позапрошлой ночью пропал Тен, который пообещал достать денег и еды, но так и не вернулся. Браэн сказал Тирену, что отведет их с Арри к папаше Пенфу, а дом пока запрет, но Тирен долго упирался — он хотел во что бы то ни стало дождаться брата. Под конец Браэн все же сумел его уговорить, а сам пешком отправился во Вдовью долю. Дурацкий поступок, если так подумать — к госпиталю все равно не подпускали посторонних, а расспросы о судьбе темноволосой женщины лет тридцати семи-восьми, попавшей к ним четыре дня назад, конечно, ничего не дали. «Белым сестрам» приходилось ежедневно принимать десятки женщин и мужчин, и они не могли отвечать на вопросы относительно каждого заболевшего в отдельности.

По-видимому, деньги Рикса следует пока отдать папаше Пенфу. А потом… Браэн постарался отогнать от себя мысль, что из всех заболевших «Черной рвотой» выздоравливает в лучшем случае одна десятая. Однако что написать Риксу — он по-прежнему не представлял.

Дойдя до Адельстана, Браэн осведомился, может ли он видеть коадъютора, и услышал, что лорд Ирем час назад уехал во вдорец.

— Уехал? — удивился Браэн. — Но я слышал, что он болен…

— Так оно и есть, — кратко ответил стражнику гвардеец.

— Выходит, во дворце случилось что-то важное?

— Не знаю, — так же лаконично отозвался рыцарь. Браэн понял, что он лжет, но допытываться не стал. В конце концов, он сам учил своих парней поменьше болтать о том, что довелось узнать на службе.

— Мессер Ирем вызывал меня к себе. Я подожду, пока он не вернется.

— Монсеньор не говорил, надолго ли он уезжает. Значит, может задержаться допоздна.

— Ничего страшного, я никуда не тороплюсь.

— Может быть, приказать, чтобы вам принесли вина? — спросил гвардеец более любезно.

Браэн с благодарностью кивнул. После такой жары промочить горло в самом деле было бы не лишним.

Капитан сидел в приемном зале, смакуя золотистое, прохладное вино, и размышлял, куда мог деться Тен. Повидимому, он опять подался воровать — где бы еще он собирался раздобыть еды и денег, о которых говорил младшему брату. Но вот что произошло потом?..

И вот теперь необходимо написать «дан-Энриксу», что его мать больна, а один из Близнецов уже вторые сутки пропадает неизвестно где. Браэна просто передергивало от подобной перспективы.

Дверь распахнулась, и в приемную вошел сэр Ирем. Браэн Ниру поднялся на ноги и встал навытяжку, держа ладонь на рукояти своего меча.

— Вы за мной посылали, монсеньор?..

Он старался не слишком откровенно рассматривать коадъютора, но все равно не мог не поразиться перемене в облике мессера Ирема. Рыцарь и в самом деле походил на выжлеца. Худой, землисто-бледный, с черными кругами под глазами, рыцарь прошел через комнату неровными, как будто рваными шагами, совершенно не похожими на прежнюю летящую походку коадъютора. Вдобавок ко всему в светлых волосах рыцаря появилась заметная седина.

Пару секунд рыцарь смотрел на Браэна, как будто бы пытался вспомнить, кто это такой и что он здесь забыл. Потом кивнул.

— Садитесь, капитан.

Браэн послушно опустился в кресло, а Ирем налил себе вина из принесенного для Браэна кувшина и залпом осушил свой кубок. Посмотрел на капитана сверху вниз — и неожиданно спросил:

— Скажите, Браэн, у вас есть враги?

— Простите, монсеньор?..

— Я спрашиваю: можете ли вы назвать людей, которым вы недавно чем-то досадили, и которые теперь хотели бы вам отомстить?

— Не думаю, мессер. А почему вы спрашиваете?

— Сейчас поймете… а насчет того, что у вас будто бы нет врагов — вы ошибаетесь. Похоже, вы кому-то здорово мешаете. Только сегодня утром я получил на вас донос — будто бы вы состоите в переписке с мятежниками из Бейн-Арилля. Меня даже заверили, что этим утром вы якобы получили из Кир-Кайдэ кошелек с деньгами и письмо.

Ирем произнес это небрежно, словно предлагая собеседнику вместе с ним посмеяться над нелепым обвинением, но при этом пристально взглянул на капитана.

Браэн отвел взгляд.

— Все верно, я сегодня получил письмо и кошелек, — медленно сказал он. — Один мой друг… он сейчас в войске сэра Родерика из Лаэра… выслал эти деньги для своей семьи. Я должен был передать их по назначению.

— Понимаю, — кивнул рыцарь. — Письмо вашего друга все еще при вас?

— Да, — глухо ответил Браэн.

— Могу я взглянуть?..

В принципе Браэн мог бы возмутиться и сказать, что коадъютор не имеет никакого права совать нос в чужие письма, а уж если он намерен это сделать, то обязан действовать совсем иначе. Прежде всего следует арестовать самого Браэна, затем официально объявить, что он будет допрошен по обвинению в измене, вызвать орденского скрибу, и только потом забрать злосчастное письмо. Кто-кто, а коадъютор-то уж должен был детально знать предписанный порядок. Так что оставалось совершенно непонятным, почему он вдруг решил им пренебречь.

В дозоре капитана Ниру тоже постоянно находились умники, считавшие, что всякие формальности не так уж и важны, но Браэн полагал иначе. Если не следовать букве закона, городская стража очень быстро станет походить на «доильщиков» из Алой гавани, которые пытались брать с торговцев деньги за «защиту» от налетчиков и прочего ворья. «Доильщики» тоже считали, что они поддерживают в городе порядок, только представления насчет порядка у них были совершенно не такими, как у Браэна или того же сэра Ирема.

Будь письмо не от Рикса, а от кого-нибудь другого, Браэн непременно встал бы в позу. Но сейчас — не мог. Ему казалось, что сэр Ирем потому и не стал давать делу законный ход, что знал — или, во всяком случае, подозревал — в чем дело. Браэн вытащил из кошелька измятую записку и протянул ее рыцарю.

Узнав почерк Рикса, Ирем вздрогнул так, что Браэн тут же понял — ни о чем он не догадывался.

Браэн перечитал письмо Рикса столько раз, что помнил его наизусть, так что сейчас ему казалось, что он читает его вместе с Иремом.

Ты спрашиваешь, не останусь ли я сам без денег, посылая их в Адель. Не бойся, не останусь. Я стал настоящим мародером — граблю мертвых без малейших угрызений совести, будь они хоть чужие, хоть свои. Сэр Родерик тоже неплохо платит за любые сведения о Дарнторне и его сброде. Так что за меня не беспокойся. Прилагаю к этому письму двести ассов — передай их Филе и скажи, что я прекрасно себя чувствую. Касательно другого твоего вопроса: слухи о Безликих — истинная правда, но об этом лучше никому не говори. Лэр с Нойе постоянно держатся поблизости — наверное, им кажется, что если на минуту отвернуться, то я тут же попаду в беду. На самом деле здесь не так опасно, как может показаться из Адели. Привет князю, Мирто, Лару и всем нашим!

Искренне твой,

Безымянный.

Ирем перечел письмо два раза, а потом поднял на Браэна тяжелый взгляд.

— Занятно, — деревянным голосом произнес он. — И как давно вы поддерживаете эту переписку, капитан?

Отмалчиваться было бесполезно.

— Первое письмо я получил в канун Эйслита.

— То есть — незадолго до того, как Лэр внезапно бросил Акадеимию и выехал из города?

— Да, монсеньор.

— Понятно… Полагаю, в том послании Рикс сообщал, что он узнал о появлении Безликих и отправился в Бейн-Арилль?

— Вы это знаете? Откуда? — поразился Браэн.

Коадъютор покривился.

— Ниоткуда. Просто ничего другого в том письме быть не могло. Дурак!..

— Кто, я? — глупо уточнил Ниру. Коадъютор процедил:

— Вы тоже. Да и я хорош… Кстати, я верно понял, что о местонахождении «дан-Энрикса», помимо вас, было известно еще минимум троим — князю Рейхану, Мирто Миэльвитту и моему стюарду, Лару?

Браэнн неохотно пояснил:

— Еще его приемной матери. И одному трактирщику со Штормовой улицы, папаше Пенфу.

— Трактирщику… — повторил Ирем, словно с трудом верил собственным ушам. — Скажите, капитан: вы знали, что Орден все эти месяцы разыскивает Рикса? И что за любые сведения о его местонахождении назначена награда?

— Да, мессер.

— Так почему вы не сочли возможным сообщить мне, что «дан-Энрикс» находится в войске Родерика из Лаэра?

— Он просил меня сохранить это в тайне. Я не мог предать его доверие.

Ирем налил себе вина и опустился в кресло. Браэн еще никогда не видел рыцаря таким уставшим. Ему стало почти жаль своего собеседника.

— Я знаю, что я должен был доложить об этих письмах в Орден, и готов подвергнуться любому наказанию, какое вы сочтете нужным, монсеньор, — сказал Браэн вслух, просто чтобы заполнит чем-нибудь мучительную паузу.

Сэр Ирем слегка повернул голову — ровно настолько, чтобы искоса взглянуть на капитана.

— Ничего вы не «знаете», болван. «Дан-Энриксу» нельзя находиться там, где он сейчас. Это слишком опасно.

Браэн закусил губу, не зная, как следует реагировать на слова коадъютора. То ли оскорбиться на «болвана», то ли принять грубость Ирема как закономерную расплату за свой легкомысленный поступок.

В конце концов, капитан все-таки остановился на втором и примирительно сказал:

— Но Рикс ведь уже воевал, мой лорд. Вряд ли в Бейн-Арилле опаснее, чем под Тронхеймом. А в Адели так и вовсе можно заразиться «черной рвотой». Так какая разница?..

— Разница в том, что, начиная с нынешнего дня, жизнь Рикса имеет совсем особую ценность для империи, — ответил коадъютор мертвым голосом. — Меня только что вызывали во дворец. Принцесса заболела «черной рвотой».

— Как?! — отшатнулся Браэн.

— Да точно так же, как все остальные, — зло ответил Ирем и одним глотком допил вино.

Браэн растерянно смотрел на коадъютора, не представляя, что теперь сказать.

— Мне очень жаль, мессер… — выдавил он, в конце концов. — Но я не понимаю — причем тут Рикс?

— Естественно, не понимаете. Но я вам сейчас объясню. Ваш друг, которому вы помогаете быстрее свернуть себе шею — внук Наорикса Воителя, племянник правящего императора… а в случае, если с Элиссив что-нибудь случится — еще и его единственный наследник.

— Монсеньор, вы шутите? — на последнем слове голос Браэна нелепо оборвался. Коадъютор открыл было рот, чтобы ответить — судя по всему, что-нибудь крайне резкое — но так ничего и не сказал. Только посмотрел на собеседника и убито покачал головой.

И тогда Браэн окончательно осознал, что все услышанное — правда.

 

Глава Глава V

За окном лил косой холодный дождь. Ехать верхом в подобную погоду, да еще и в ночь — не самое приятное занятие, но, говоря по правде, им нечасто доставалось делать что-нибудь по-настоящему приятное. С тех пор, как Нойе Альбатрос сменил убитого под Шельдой Ольджи на посту командира Серой сотни, стало несколько полегче, но не так уж и намного. Юлиан с удивлением обнаружил, что многое из того, что они с Риксом раньше списывали на мстительность Лео, постоянно норовившего испортить жизнь «дан-Энриксу» и его побратимам, на самом деле было просто буднями разведчиков из Серой сотни.

В сущности, их жизнь не слишком сильно изменилась. Нойе оказался исключительно хорошим командиром, умудрившимся завоевать всеобщее доверие, но он был слишком честен, чтобы посылать своих друзей только в самые легкие и безопасные разъезды. Да они бы и не согласились на такое.

Постоялый двор, попавшийся им на пути, был из числа самых паршивых — с наглыми рыжими тараканами и никудышной кухней — но остановиться все-таки пришлось. Люди способны обходиться без еды и сна сколько угодно, а вот лошадей приходится щадить. Ожидая, пока Гербу с Томсом расседлают и напоят, Крикс расхаживал по комнате взад и вперед, как будто беспокойство не давало ему усидеть на месте. Язычок пламени стоящей на столе свечи все время колыхало ветром, поднятым плащом южанина. Тени зловеще танцевали на стенах.

— Ну что ты мечешься? — с легкой досадой спросил Юлиан, у которого от этих мельтешений уже начало рябить в глазах.

— Я думаю, что дальше делать с Бренн, — откликнулся «дан-Энрикс» мрачно.

Калариец подавил тяжелый вздох. Когда южанин возвратился в лагерь, везя за седлом босую крестьянскую девчонку с длинными, растрепанными волосами и неприлично задравшейся юбкой, открывающей голые ноги почти до колен, посыпались такие шуточки, что даже Юлиану, не имевшему прямого отношения к поступку побратима, захотелось сквозь землю провалиться. Но Рикс оказался к этому готов. Он отшучивался, сквернословил и держался так, как будто бы не сделал ничего особенного. В результате шум, поднявшийся вокруг этой истории, мало-помалу поулегся. А когда два дня спустя южанин сломал нос рябому Дирку, вздумавшему приставать к девчонке, сальные шуточки и вовсе прекратились. Вскоре к новой обитательнице постоялого двора привыкли точно так же, как к Гилберту Тойну или к бело-рыжим кошкам, расплодившимся в гостинице в невиданном количестве. Словом, можно было считать, что все не так уж плохо, но к началу осени живот у Бренн начал красноречиво округляться. А поскольку в той деревне, где «дан-Энрикс» ее раздобыл, несчастной дурочкой, по словам энонийца, пользовались все, кому не лень, установить отца младенца было невозможно.

— Слушай, может быть, мы с Нойе съездим в ту деревню — и спалим ее к таким-то фэйрам? — риторически спросил у побратима Лэр. Меченый отозвался так, как будто принял предложение всерьез:

— А толку-то? Бренн это уже не поможет. Вот ведь проваль!.. Только я скажу себе, что хуже уже быть не может, как все р-раз — и делается еще хуже! Пока Бренн была одна, еще куда ни шло, но если будет еще и ребенок… — Рикс потер лоб и не договорил. Да это и не требовалось.

Лэр зевнул, не разжимая губ. Он не спал уже вторую ночь, и стоило на мгновение расслабиться — как комната и Рикс мгновенно начинали уплывать куда-то далеко. Наверное, он все-таки заснул, поскольку через несколько секунд Юлиан обнаружил, что «дан-Энрикс» снова что-то говорит, а он кивает в такт, словно игрушечный болванчик.

— …Вряд ли она сможет о нем позаботиться, за ней самой-то следует присматривать. Ну и потом, где ей рожать — в трактире, что ли? С Тойном в роли повитухи?..

В свете единственной свечи лицо южанина казалось значительно старше, чем обычно. Постоянно сдвинутые брови, напряженный взгляд, жесткая складка в углу рта — Юлиан поневоле сравнивал этого Рикса с тем, каким он был в Лаконе.

— Да не переживай ты так. Найдем какую-нибудь женщину, которая примет ребенка — вот и все дела.

— Все не так просто, — качнул подбородком энониец. — Рам Ашад терпеть не может повивальных бабок — он считает, что из-за несведущих и неумелых повитух каждый месяц гибнет куча женщин. Он говорил, что роженице должен помогать человек, смыслящий в медицине.

Юлиан только руками развел.

— И тем не менее, тысячи женщин как-то справляются без подобной помощи. Будем надеяться, что Бренн окажется из их числа — все равно ничего другого нам не остается. Это все, что тебя беспокоило?..

Меченый опять прошел по узкому проходу между двух столов, заставив Лэра поджать ноги. Казалось, что он вообще не слышал последний вопрос, но через несколько секунд южанин неожиданно сказал:

— Нет, не все. Ты слышал, что Валларикс посылает сюда войско?

— Разумеется. Не думаю, что в лагере остался хоть один человек, который этого не слышал.

— А кто его возглавит, ты подумал?

— Мессер Ирем, — прозревая, сказал Юлиан. И с беспокойством посмотрел на Рикса. — Ты считаешь, тебя еще ищут?..

Энониец искоса взглянул на собеседника.

— С чего бы?.. Ты же знаешь, я не убивал Дарнторна.

Юлиан недовольно поджал губы. Когда Крикс вывалил им с Нойе историю своего побега из Адели, Лэр долго не мог понять, разыгрывает их южанин или говорит серьезно. Тем не менее, пришлось смириться с мыслью, что все сказанное было правдой. Рикс действительно пожертвовал блестящей будущностью в гвардии ради того, чтобы помочь Дарнторну смыться. Не то чтобы Лэр вовсе не понимал, что двигало «дан-Энриксом» — все же принятое королем решение использовать Дарнторна в качестве заложника было отнюдь не безупречным. Но от подобной мысли до того, что сделал Крикс — дистанция огромного размера. Большинство людей резонно указали бы на то, что решать судьбу Льюберта — задача императора и коадъютора, а дело остальных — действовать в соответствии с законом и своей присягой. Только человек вроде «дан-Энрикса» мог нарушать свой долг, при этом сохраняя искреннюю убежденность, что он действует единственно возможным образом. Но как бы Юлиан не относился к этому поступку Рикса, бросать побратима не годилось.

— Тебя могут обвинить в пособничестве лорду Сервелльду, — сказал он озабоченно.

— Не думаю. Для лорда Ирема все это дело — прошлогодний снег, он не интересуется подобными вещами, — сказал Крикс.

Ну да, подумал Юлиан. А кроме этого, у сэра Ирема наверняка имеется более веская причина для того, чтобы замять эту историю.

— Выходит, обвинение в измене тебя не пугает? Почему тогда ты так не хочешь, чтобы Ирем приезжал сюда?

Рикс отвернулся от него.

— Тебе когда-нибудь приходилось смотреть в глаза человеку, которого ты предал?.. Если да — тогда представь, что этот человек вдобавок был тебе вместо отца, и ты ему кругом обязан. Нравится?..

Лэру нарисованная собеседником картинка совершенно не понравилась. Больше всего его обеспокоила мысль, что Рикс, оказывается, все это время изводился еще и на этот счет. До сих пор, когда речь заходила о его сомнительном поступке, создавалось впечатление, что энонийцу, как это обычно говорится, море по колено. Лэр бы в жизни не поверил в то, что встанет на позиции «дан-Энрикса», однако сейчас каларийцу оставалось только это.

— Надеюсь, ты-то не считаешь самого себя предателем? — осведомился он — Разве не ты недавно уверял нас с Нойе, что всего лишь не позволил своему сеньору совершить ошибку, о которой он бы непременно пожалел со временем?..

Угол рта южанина дернулся вниз.

— Не думаю, что он бы со мной согласился. Впрочем, это в самом деле глупость. Просто прошлогодний снег… Поехали, а то и правда проторчим тут до утра.

До лагеря они доехали даже быстрее, чем рассчитывали. До полудня оставалось еще часа два, когда впереди показался знакомый трактир. Юлиан никогда не думал, что будет так радоваться при виде этого неказистого, убогого строения. Когда-то, в своей прежней жизни он наверняка побрезговал бы заходить в подобную дыру, а теперь жил здесь уже несколько месяцев и, кажется, даже начал испытывать к заплеванной гостинице те чувства, которые полагается испытывать к своему дому. Впрочем, сейчас Лэр готов был считать дворцом любое место, где его ждали тепло, еда и, что куда важнее — сон.

Впрочем, когда они вошли внутрь трактира, стало ясно, что коротко отчитаться Альбатросу о своей поездке, а потом улечься спать у них не выйдет. Накануне в лагерь прибыли посланцы из Адели, так что в штабе Серой сотни было шумно и на редкость многолюдно — здесь болтали о столичных новостях. Нойе увидел побратимов через головы собравшихся и приветственно махнул рукой. Кричать в подобном гвалте было бесполезно.

— В столице правда «рвота»?.. — надрывался кто-то, перекрикивая остальных. Рассказчик обернулся. Судя по одежде, это был стюард какого-то рыцаря из числа самых бедных и незнатных. В любой другой день разведчики из Серой сотни смотрели бы на него свысока, но сейчас его обступили со всех сторон и жадно ловили каждое его слово.

— Правда, правда. Люди мрут, как мухи. Говорят, что наших даже не пустили в город — задержали у ворот и вели все переговоры в Мирном. Это небольшой поселок в трех стае от города.

— Валларикс жив?..

— Он — да, — многозначительно кивнул рассказчик.

— Что значит «он»? А кто тогда…

— Принцесса. Наши, как доехали до города, увидели на башнях черные полотна вместо флагов. Все сразу подумали про императора — стяги ведь убирают, только если король умер. Про принцессу никто даже и не вспомнил… а потом узнали, что она, бедняжка, умерла чуть ли не накануне. Проболела восемь дней и умерла.

— Не повезло, — посетовал Гилберт Тойн. — Я слышал, что у каждого больного «черной рвотой» день на третий, на четвертый наступает перелом, и те, кто выживает, чаще всего поправляются. А она умерла.

— Выходит, что наследников у Валларикса больше нет. А если он еще и заболеет!…

— Он — не заболеет. Говорят, он даже возле кровати дочери сидел, никого из врачей не слушал — все равно зараза к нему не пристала. Так-то вот.

— Ну и хвала Создателю. Король ведь еще молодой. Женится снова, будут новые наследники.

Юлиан с ужасом смотрел на Рикса. Лицо у того уже стало белее мела, и все равно каким-то непостижимым образом продолжало бледнеть. При этом он вслепую шарил по застежке своего плаща, пытаясь ее расстегнуть, но только бестолково теребя тяжелые, мокрые складки.

— Девчонку жалко, — сказал один из разведчиков. Рассказчик согласно кивнул.

— И не говори! Я слышал, что какой-то парень прямо в день похорон взял да и бросился вниз головой с одной из башен. Говорят, что он был кем-то вроде секретаря при императоре.

— И что, спасли?

— Какое там… Разбился. А потом — знаете что?..

— Ну что?

— Валларикс приказал похоронить их вместе. Этого, разбившегося, и принцессу.

— Хеггов рог! Я думал, что ее хотели выдать за Аттала.

— То-то и оно.

Крикс наконец-то сбросил мокрый плащ на табурет и стал проталкиваться к выходу.

— Что это с ним?.. — спросил кто-то у Юлиана, но Лэру сейчас было не до объяснений. Он довольно грубо оттолкнул доброжелателя с дороги и начал проталкиваться к двери вслед за Риксом. Но опоздал. Когда он вышел, то «дан-Энрикса» уже и след простыл. Наверное, он пошел в лагерь, чтобы выяснить подробности из первых рук. Хотя какой это теперь имеет смысл?..

Марку и Элиссив уже не помочь.

— Нет, — пробормотал Юлиан, заставив оказавшегося на пути конюшенного мальчика испуганно шарахнуться от полоумного разведчика. — Нет, нет, нетнетнетнет…

Не может быть. Когда война закончится, и они с Риксом вновь окажутся в Адели, непременно выяснится, что произошла ошибка. Что Элиссив вовсе не болела «черный рвотой», а Марк не решил, что после ее смерти ему незачем больше жить. Все было по-другому, потому что их история не могла кончиться так трагично и бессмысленно. И не могло случиться так, чтобы они с «дан-Энриксом» узнали о случившемся несчастье из чужого, почти равнодушного рассказа. Первое изумление мало-помалу вытесняла нарастающая боль. Юлиан стремглав бежал по слякоти и по глубоким лужам, обдавая грязью попадающихся на пути прохожих, и не мог отделаться от ощущения, что он пытается сбежать от всего — от правды, от войны, а главное — от самого себя.

«Дан-Энрикса» он так и не нашел. Но какая-то польза от блужданий по предместью все-таки была. Скопившаяся за последние шесть дней усталось перешла в ту стадию, когда уставший человек перестает что-либо чувствовать. Он попросту тупеет, и происходящее вокруг кажется совершенно не реальным. Лэр вернулся в трактир, выпил стакан вина и уснул, не успев даже стащить с себя сапоги или надеть сухую чистую рубашку.

Проснулся он оттого, что в комнату ввалился Рикс. «Вернулся!» — радостно подумал Лэр. Это было почему-то важно, но почему — Юлиан вспомнить так и не сумел. По темноте за маленьким окном Лэр определил, что он проспал около шести часов. Не так уж мало, но для человека, не слезавшего с лошади больше суток, явно недостаточно. В голове не осталось ни единой связной мысли. Лэр с трудом продрал глаза, сел на скрипучем лежаке и стал яростно тереть лицо руками, чтобы побыстрей проснуться. Подбородок покрывала пятидневная щетина, а через лицо, как настоящий шрам, тянулся рубец от шва на грубой наволочке. Отняв ладони от лица, Юлиан снова посмотрел на Рикса — и невольно вздрогнул. Побратим выглядел ужасно. Мертвый взгляд, застывшая ухмылка и насквозь промокшая одежда. В довершение всего, пальцы южанина были разбиты в кровь, а костяшки кулаков чудовищно распухли. Поймав взгляд Юлиана, Рикс поморщился и сел, бережно держа окровавленные руки на весу.

— Сколько их было?.. — хрипло спросил Юлиан.

Меченый коротко и резко рассмеялся.

— Я ни с кем не дрался, Лэр.

Лэр вопросительно смотрел на Рикса, ожидая от него каких-то объяснений, но тот, видимо, считал вопрос исчерпанным.

В дверях остановился Нойе Альбатрос. Несколько секунд он переводил взгляд с «дан-Энрикса» на Лэра, будто бы подыскивал какие-нибудь подходящие слова, и, наконец, сказал:

— Дайни, Лэн… мне очень жаль.

От этих слов Лэр тут же вспомнил про Элиссив с Марком, и сердце сжалось от внезапно-острой боли.

— Теперь они всегда будут вместе, — сказал Юлиан. И сам почувствовал, что говорит с таким нажимом, словно ему нужно было переспорить Нойе.

Альбатрос только вздохнул.

— Надеюсь. Дайни, тебя требует лорд Родерик.

Лэр с раздражением взглянул на командира.

— Что, прямо сейчас? Рик третьи сутки на ногах.

Нойе развел руками, словно извиняясь, хотя было совершенно очевидно, что его вины тут нет. Лэр вопросительно взглянул на Рикса.

— Ты пойдешь?..

— Само собой. Если лорд Родерик желает меня видеть — не следует лишать его такой возможности, — сказал Меченый, вставая на ноги.

Тон энонийца Юлиану совершенно не понравился.

— Держи себя в руках, — предостерег он Рикса. Тот пожал плечами и, подвинув Альбатроса, вышел в коридор. Оставшись вдвоем, Юлиан с Нойе выразительно переглянулись.

— Что у него с руками, ты не знаешь? — без особенной надежды спросил Юлиан.

— Нет. Но думаю, что этот вызов к Родерику — не к добру. Если бы он хотел узнать подробности вашей поездки, вызвали бы вас обоих. Но про тебя стюард мессера Родерика слова не сказал. Я думаю, что здесь одно из двух — либо Рикса снова собираются отправить к Хеггу на рога, либо он что-то натворил, пока бродил по лагерю. Я лично ставлю на второе.

Юлиан мрачно кивнул.

* * *

— Чего от меня хотят?.. — спросил «дан-Энрикс» у своего провожатого, в котором сразу опознал одного из стюардов лорда Родерика. Тот искоса посмотрел на Меченого, будто бы раздумывая, стоит ли говорить правду.

— Там какой-то парень уверяет, будто ты его ограбил, — буркнул он, в конце концов. И выжидающе умолк, как будто ожидал, что энониец станет отпираться.

Если это и в самом деле было так, его постигло разочарование.

— Понятно, — лаконично отозвался Меченый, прищурившись. А он-то был уверен, что мальчишка все-таки удержится от искушения пожаловаться на «обидчика».

Тогда, утром, энониец шел, куда глаза глядят, поскольку оставаться на одном месте было слишком мучительно. Хотелось устать до полного изнеможения, а еще лучше — затеять с кем-нибудь ссору. Но в этот день даже гвардейцы сэра Лориана отводили взгляд, едва завидев энонийца. Вероятно, их смущало выражение его лица. Неизвестно, чем бы кончились его блуждания по лагерю, если бы под конец «дан-Энрикс» не зашел в «Алмазную подкову», а там не наткнулся бы на Лакетта с его дружками.

С Лакеттом по прозвищу Девятка Крис встречался только один раз — когда Гилберт повел его играть в пинтар. Тойн был страстным игроком, притом довольно невезучим, и в тот вечер просадил остаток жалования. А когда ему стало нечего ставить на кон, начал подбивать своего спутника сыграть — пусть даже на какую-нибудь мелочь. Тойну так хотелось поучаствовать в партии хотя бы в качестве советчика, что под конец Крикс сдался и решил поставить пару ассов. Но тот человек, с которым играл Гилберт, уже собирался уходить, и на его место, лучезарно улыбаясь, сел высокий ясноглазый человек.

— Сыграем?.. — дружелюбно спросил он у энонийца.

Гилберт наклонился к его уху и, дыша на Рикса винными парами, зашептал:

— Не вздумай соглашаться, это Лакетт. Он отменный шулер.

— Хорошо, сыграем, — наперекор Гилу согласился Рикс. В Ордене ему иногда приходилось заниматься шулерами, так что он примерно представлял, чего следует ожидать.

Первую партию южанин выиграл — Лакетт давал рыбе хорошенько заглотить наживку. Шулер огорчился, но не сильно. Впрочем, ставки были не особо высоки.

— Может быть, позовем кого-нибудь еще? — наивно предложил Девятка после второй партии, которую выиграл уже он — правда, по-прежнему с маленькой ставкой. — Вдвоем — это же не пинтар, а так, баловство…

Крикс заметил шатавшихся неподалеку людей, явно ожидавших приглашения этого самого Лакетта, и улыбнулся своему сопернику через игральный столик.

— Я предпочитаю парную игру.

Лакетт был далеко не глуп, так что настаивать не стал.

На третьем круге он купил семнадцать фишек, девять сдал, а под конец выложил «колесницу». Если бы Тойн не следил за партией, как ястреб, это бы осталось незамеченным, а так — Меченый самым что ни на есть любезным тоном указал партнеру на его ошибку. Лакетт так же вежливо извинился и предложил переиграть кон с начала до конца. Изящно сведя партию к ничьей, Лакетт сослался на важные дела и попрощался с Риксом. Энониец понял, что он оценил партнера и решил не рисковать. После второй «ошибки» извинениями уже не отделаешься. Правда, существовал и такой сценарий, когда незадачливого игрока нарочно втягивали в ссору, но «дан-Энрикс» для подобной роли не годился, и Девятка предпочел отстать.

Тому парню, который сидел напротив Лакетта сейчас, едва ли было больше четырнадцати. Судя по его одежде, он служил чьим-то оруженосцем. Меченый не отказался бы узнать, давно ли Лакетт осмелел настолько, что втягивает в свои шуточки рыцарских сыновей. Если мальчишка скажет своему сеньору, кто обчистил его кошелек, то Лакетту не поздоровиться, хотя… с тем, кто мог бы признаться в проигрыше, Лакетт вряд ли сел бы за игральный стол.

Крикс подошел поближе, игнорируя неприязненные взгляды игроков.

— Сколько на кону?.. — спросил он, ни к кому в отдельности не обращаясь.

— Три динэра. Присоединишься?

Меченый посмотрел на паренька, сидевшего напротив Лакетта. Откуда у него такие деньги?

— Много, — вслух заметил он.

Кто-то из подпевал Девятки не сдержался:

— Кому как. Не всем же жаться из-за каждой медьки.

— Я плохой игрок, — мрачно сказал южанин, улыбнувшись собеседнику, как будто бы хотел добавить «но зато очень хороший фехтовальщик». Правильно истолковав его недобрую улыбку, друг Девятки предпочел перенести все свое внимание на фишки.

— Кто бросает?..

— Мейер Элрик.

— Я удваиваю.

— Эй, полегче! Это уже сотня ассов. Кто поддержит?

— Я, — хрипло сказал сопляк. От волнения лицо у него покраснело, но не сплошь, а пятнами. Крикс никогда не был азартным человеком, но сейчас он ясно видел, что мальчишка не уйдет, пока не проиграет все, что можно, и впридачу то, чего нельзя.

— Не стоит, — Лакетт улыбнулся с деланным сочувствием. — Вам, мейер Элрик, что-то не везет последние три круга.

Парень закусил удила.

— Я поддерживаю, — упрямо повторил он.

— Как вам будет угодно, — согласился Лакетт мягко. Если все-таки дойдет до разбирательства, все скажут, что Девятка отговаривал мальчишку продолжать. — Что поставите? Все ваши деньги уже на кону.

— У меня есть это, — Элрик торопливо расстегнул золотую цепочку на шее. Снял с нее какой-то амулет, сунул его в карман, а саму цепь бросил на стол. Вот интересно, сколько времени пройдет, прежде чем золотая безделушка тоже станет ставкой, а потом перекочует в руки Лакетта?

Рикс решил, что следует вмешаться.

— На твоем месте, я не повышал бы ставки, пока не сумею отыграть хотя бы часть того, что успел просадить.

Тот, кого называли Элриком, удивленно покосился на него. Потом нетерпеливо дернул головой.

— Не ваше дело.

— Не мое, — помедлив, согласился Рикс. Если этот сопляк во что бы то ни стало хочет, чтобы его тут раздели до подштанников — пусть себе забавляется.

Крикс направился к выходу, но тут подручный Лакетта, которое, наверное, считал себя задетым его вызывающей манерой поведения, бросил вдогонку уходящему разведчику:

— Иди-иди. Гефэйр как-нибудь сам разберется, сколько ему ставить.

Услышав это имя, Крикс остановился и даже шагнул назад, к столу.

— Кто здесь Гефэйр?..

Недоросток гордо выпятил тощую грудь.

— Я. Мейер Элрик Годелвен Гефэйр.

Сын мессера Годелвена. Младший брат Лейды Гефэйр. Так-так-так.

— Это меняет дело, — вслух сказал «дан-Энрикс». И пинком перевернул игральный столик. Фишки посыпались на пол, а несколько человек одновременно заорали от досады.

Лакетт вскочил на ноги.

— Ты за это ответишь, — пообещал он, бледнея от досады. Но, хотя Рикс был здесь один, а с Лакеттом сидело пять товарищей, в голосе Девятки чувствовалась неуверенность. Крикс знал, что пользуется в войске дурной славой, и, по настроению, то возмущался, то смеялся, слушая рассказы о приписываемых ему «подвигах». Но сейчас энониец в самом деле был способен кого-нибудь убить, и Лакетт опасался не напрасно.

— Ну, давай, — негромко сказал Крикс, и почти воочию увидел, как всех тех, кто собирался вскочить следом за Девяткой, приморозило к их табуретам. Было совершенно очевидно, что первая вспышка ярости прошла, и ни один из них уже не хочет драться.

Тут Гефэйр снова подал голос — его сверстники вообще очень редко понимают, когда лучше помолчать.

— Да кто ты вообще такой?.. И по какому праву лезешь не в свое дело?

Крикс покосился на него.

— Ах да, Гефэйр… Я о тебе чуть не позабыл. Вставай. Пойдешь со мной.

— Еще чего, — процедил Элрик. — Я останусь здесь, а ты катись на все четыре стороны.

Крикс кивнул. Он, в общем-то, и не рассчитывал ни на какой другой ответ. И очень ясно представлял, что делать дальше. Сделав шаг к сидевшему на табурете Элрику, «дан-Энрикс» заломил Гефэйру руку за спину — мальчишка изумленно охнул — и потащил младшего братца Лейды за собой. Табурет с грохотом перевернулся, но никто из друзей Лакетта даже не шевельнулся, чтобы помешать южанину. Должно быть, они шестым чувством опытных и тертых шулеров почувствовали то, что Лакетт понял уже после первой встречи с энонийцем — лучше сделать вид, что все в порядке, и не связываться. И особенно сейчас, когда Меченый пребывал в каком-то непонятном настроении.

Вытащив Элрика на двор, Крикс прошел еще несколько шагов, а потом выпустил своего пленника, с трудом подавив искушение напоследок пнуть его под зад. Он был готов остановить мальчишку, если тот попробует вернуться в дом, но Элрин оказался настроен куда более воинственно. Едва освободившись, он схватился за кинжал — весьма добротный, надо полагать, его он тоже проиграл бы к концу вечера — и бросился на энонийца с такой яростью, что стало ясно: он еще никогда и ни от кого не получал взбучек наподобие сегодняшней, и сейчас полагал себя смертельно оскорбленным.

Крикс, потративший последний час на безуспешные попытки втянуть кого-нибудь в ссору, оскалился в приглашающей улыбке и без труда увернулся от первой атаки Элрика. Сначала Меченый подумал, что мальчишка совершенно не похож на Лейду, но теперь он видел, что на самом деле у них много общего — к примеру, форма носа или подбородка, или темные, прямые брови. Но глаза у Элрика были не серо-синими, а карими, а волосы — темно-русыми и прямыми, как сосульки, в отличие от непокорных темных завитков на голове его сестры.

Обращаться со своим кинжалом парень совершенно не умел, но на «дан-Энрикса» он нападал с редкостным пылом. Крикс даже подумал, что будь Астер жив, и окажись он здесь — он бы, наверное, повеселился от души. В особенности его позабавило бы то, что сын Гефэйра, совершенно не знакомый с тхаро рэйн, сумел-таки зацепить Рикса. Меченый заметил это далеко не сразу — только когда почувствовал боль в руке и, скосив глаза, увидел на предплечье длинную царапину. Хотя, возможно, дело было и не в Элрике. Может, он просто зацепился за какой-то гвоздь, торчавший из стены, пока тащил на двор шипевшего, как разъяренный кот, Гефэйра.

Впрочем, с дурацким развлечением пора было завязывать. Крикс отобрал у Элрика кинжал и сунул его себе за голенище. Парня это не образумило — он продолжал яростно наскакивать на энонийца уже без оружия. По-хорошему, стоило бы все-таки надавать ему по шее, но теперь, когда он обнаружил сходство между Элриком и Лейдой, это стало совершенно не возможным. Отступая, Крикс дошел до стены вокруг двора. На лице Гефэйра промелькнуло торжество — он явно верил в то, что загнал его в угол. Что ж, тем хуже для него. В тот момент, когда его спина прижалась к каменной стене, Гефэйр нанес удар, и глухо вскрикнул, попав по холодному, мокрому камню. От неожиданной и резкой боли он даже схватился за запястье.

Крикс, успевший оказаться сбоку от противника, коротко рассмеялся.

— Ты не умеешь бить, — сообщил он. — Надо вот так…

Крикс резко, со всего размаха ударил по каменной стене. Гефэйр вздрогнул.

— Лучше всего бить с двух рук, — ощерившись, пояснил Рикс. — Только быстрее и без пауз.

Он ударил еще дважды.

— Что ты делаешь?.. — не выдержал Гефэйр, позабыв о драке.

— Если держать кисть, как ты, то непременно что-нибудь сломаешь. — Удар, удар, удар… На разбитых костяшках проступила кровь, и теперь после каждого удара на стене оставались отпечатки. — Когда бьешь, не следует сгибать запястье.

— Прекрати! Ты сумасшедший! — крикнул Элрик, попытавшись ухватить его за руку. Ему это, разумеется, не удалось.

«Твоя сестра тоже так думала» — мысленно согласился Крикс.

— Вот как? — осведомился он. Удар. — Я сумасшедший? Почему же?

— Ты причиняешь себе вред. Так поступают только сумасшедшие.

— Если ты про эти ссадины, то они заживут через неделю, — усмехнулся Крикс. Удар, удар, удар!

Парень заметно растерялся.

— Но ведь это больно.

— Это?.. — Крикс едва не рассмеялся в голос. Даже если он будет лупить по этой стенке до утра, это не будет даже слабым призраком той боли, которую приносила мысль о Марке и Элиссив. — Нет. Это еще не боль.

Гефэйр с ужасом смотрел на его руки. Крикс скосил глаза и тоже посмотрел на них. Выглядели они и впрямь достаточно плачевно. Надо думать, завтра пальцы перестанут разгибаться, и в ближайшие несколько дней будет не так-то просто справиться с обычными делами. Но какая теперь разница?..

Крикс собирался спросить Элрика, кому он служит, но тот попросту сбежал. Вылетел за ворота, как ошпаренный, забыв даже про то, что его нож все еще оставался у «дан-Энрикса».

А потом, видимо, пожаловался своему хозяину на «обобравшего» его разведчика. Наверняка тактично позабыв упомянуть про Лакетта, игру в пинтар и то, как сам наскакивал на энонийца со своей железкой. Стоило явиться к сэру Родерику хотя бы затем, чтобы послушать, как будет выглядеть эта история по версии Гефэйра.

* * *

Лорд-командующий и его люди занимали просторное здание бывшего городского капитула. Когда императорское войско захватило Лорку, мародеры еще не успели толком похозяйничать внутри, и обстановка дома пострадала меньше, чем могла бы. Криксу уже доводилось приходить сюда и раньше, но никогда прежде — в такой поздний час. Сэр Родерик сидел у жарко полыхавшего камина, а в соседнем кресле разместился незнакомый Криксу человек, должно быть, сюзерен злосчастного Гефэйра.

Родерик встретил разведчика гораздо неприветливее, чем обычно.

— А-а, явился, наконец. Ты, видимо, считаешь себя достаточно важной птицей, чтобы вынуждать нас дожидаться тебя целый час?..

— Я не знал, что я вам нужен, — напомнил «дан-Энрикс» сухо. Рассыпаться в извинениях он не собирался.

Лицо сэра Родерика потемнело. Лорд-командующий не привык, чтобы простой разведчик разговаривал с ним в таком тоне. Раньше Крикс всегда старался сдерживаться и не слишком выходить из роли, но сейчас его терпение было на исходе.

— Лорд Фин-Флаэнн обвиняет тебя в том, что ты оскорбил его оруженосца и отнял у него дорогой нож. Что ты на это скажешь? — резко спросил старый рыцарь.

Энониец удивленно сдвинул брови, пытаясь сообразить, причем тут старый Филомер. Даже если предположить, что заговорщиков все-таки не казнили, то лорд Фин-Флаэнн сейчас должен находиться в Адельстане, где он оказался не без помощи «дан-Энрикса». И как же, спрашивается, он мог попасть сюда, да еще в чем-то его обвинять?..

Молодой рыцарь, до сих пор молча сидевший у камина, неожиданно вмешался в разговор:

— Рик, ты?!.. — хрипло спросил он у разведчика. Помимо изумления, в голосе рыцаря слышалась неуверенность, как будто бы мужчина опасался обознаться.

Вздрогнув от неожиданности, Меченый во все глаза уставился на незнакомца. Очаг горел у того прямо за спиной, позволяя наблюдателю увидеть только широкие плечи и каштановые волосы, позолоченные огнем. Тем не менее, этой детали хватило, чтобы Крикс сообразил, с кем его угораздило столкнуться. Альверин Фин-Флаэнн! Ну конечно же, теперь, когда его отец и оба старших брата арестованы по обвинению в измене, титул лорда перешел к нему… можно было бы догадаться раньше.

— Что ты здесь делаешь? — продолжал Альверин.

— А разве ваш оруженосец вам еще не сообщил?.. Я служу в «Серой сотне», лорд Фин-Флаэнн. Выполняю поручения мессера Родерика, привожу ему известия о людях Дарнторна, а на досуге занимаюсь тем, что граблю всяких сопляков. Во всяком случае, так мне сегодня сообщили, — процедил южанин, окончательно махнув на все рукой. В конце концов, терять ему было уже нечего. Сейчас Фин-Флаэнн выдаст его с потрохами, и одни Альды ведают, что после этого начнется.

«Все-таки мир слишком тесен» — зло подумал юноша. Всего несколько часов назад он встретил брата Лейды Гвен Гефэйр, а теперь смотрел на ее неудавшегося жениха. Какие фэйры принесли Фин-Флаэнна сюда? Ему следует быть в Каларии, за сотню стае от Бейн-Арилля.

Сэр Родерик нахмурился.

— Опять дерзишь?.. Мне это надоело. Полагаю, Лориан был совершенно прав — несколько дней в колодках тебя образумят. Разумеется, если сэр Альверин не будет настаивать на том, чтобы повесить тебя за грабеж.

— Монсеньор, прошу вас… это недоразумение, — внезапно встрял Фин-Флаэнн. — Я снимаю свою жалобу. Дело в том, что я отлично знаю этого человека.

— Знаете? Откуда?..

На лице Фин-Флаэна мелькнула странная растерянность, как будто рыцарь внезапно усомнился, следует ли ему говорить о своих прежних встречах с энонийцем. Он вопросительно взглянул на юношу, и Крикс внезапно понял, что у него еще есть шанс выкрутиться — разумеется, если он возьмет дело в свои руки и будет вести себя достаточно решительно.

— Я служил в Энмеррийской крепости, а мессер Альверин как-то приехал к нам из столицы. Помните, месьер?.. — спросил он у Фин-Флаэнна, пристально глядя рыцарю в глаза.

— Да… помню, — подтвердил Фин-Флаэнн после паузы. Потом повернулся к лорду-командующему и ровным голосом сказал — Монсеньор, я подтверждаю, что встречался с Риком в Энмеррийской крепости. И теперь я уверен, что произошла ошибка. Рик никак не мог сделать того, в чем его обвиняет мой оруженосец.

— Значит, «Рик»?.. — повторил лорд-командующий довольно зловещим тоном. — Любопытно. Нам он сообщил, что он бастард и у него нет имени. Его вписали в списки Серой сотни под прозвищем «Меченый». - рыцарь перевел на разведчика колючий взгляд — Не объяснишь, зачем тебе понадобилось скрывать правду?..

Вспомнив Вали, Крикс объяснил:

— Месьер, я дезертировал из энмеррийской крепости. Там сейчас мир… — он замолчал, давая собеседнику додумать остальное. Родерик воюет с двенадцати лет, ему должно быть понятно нетерпение, охватывающее некоторых рекрутов, когда приходится отсиживаться в мирной крепости и постоянно слышать, что в соседней области идет война.

«Дан-Энрикс» не пытался разыграть смятение — это вышло само собой, от одной только мысли, что произойдет, если Фин-Флаэн все же передумает и решит рассказать старому рыцарю всю правду. Мессер Родерик разочарованно поморщился.

— Болван. Надо же было додуматься — проехать через полстраны, и после этого еще скрываться, словно кто-нибудь будет поднимать шум из-за каждого вшивого дезертира.

Потом лорд Родерик перевел взгляд на Альверина.

— Значит, вы уверены, что произошло недоразумение?..

— Совершенно уверен, монсеньор, — твердо ответил тот. — У меня нет никаких претензий к Ри… к этому человеку.

Энониец мысленно спросил себя, с чего это сэр Альверин так старательно его выгораживает. Неужели он по-прежнему считает Рикса своим другом — даже несмотря на то, что тот отбил его невесту?..

— Что ж, тогда вопрос исчерпан, — старый рыцарь мельком посмотрел на Меченого. И сердито фыркнул. — Дезертир, ну надо же!.. Благодари свою счастливую звезду, что Альверин снимает свои обвинения. Можешь идти.

Судя по тону рыцаря, сэр Родерик хотел сказать «проваливай», но в самую последнюю минуту посчитал, что это будет слишком несолидно. Крикс коротко поклонился и направился к дверям, с удовольствием отметив, что с его одежды и сапог на полу натекла приличная грязная лужа. Ни о каких извинениях за то, что его вызвали сюда, не дав переодеться, а тем более поспать после нескольких дней в седле, конечно, не могло идти и речи.

— Могу я поговорить с вашим разведчиком наедине?.. — раздался за его спиной голос мессера Альверина.

«Нет, не можешь, — огрызнулся энониец мысленно. — Беседуй, сколько хочешь, с этим старым индюком, а я устал хуже любой собаки, и мне надо хоть чуть-чуть поспать».

— Пожалуйста, — ответил Родерик с едва заметным удивлением.

Крикс заскрипел зубами, но все же замедлил шаг. Сэр Альверин вышел на лестницу одновременно с ним, и сразу схватил Рикса за плечо, как будто бы боялся, что южанин улизнет. Криксу захотелось сбросить его руку, а лучше — сразу выкрутить мессеру Альверину локоть, как совсем недавно Элрику Гефэйру. Юноша прищурился, пытаясь оценить мессера Альверина как возможного противника. Они с Фин-Флаэнном практически сравнялись в росте, но плечи у рыцаря оставались шире, а в фигуре чувствовалась зрелая, мужская кряжистость, вот только в тхаро-рэйн физическая сила значила не так уж много. Крикс не сомневался, что управился бы с Альверином без особого труда.

«Не сходи с ума» — одернул себя Меченый.

— Что ты здесь делаешь? — спросил Фин-Флаэнн, почему-то шепотом.

«Ты что-то повторяешься» — мрачно подумал Рикс, а вслух сказал:

— У вас плохая память, мессер Альверин. Я ведь уже сказал, что служу в Серой сотне.

— Да, это я слышал. Я имел в виду другое. Тебя прислал сюда сэр Ирем?..

Ах, вот оно что!.. Фин-Флаэнн полагает, что он находится здесь по поручению мессера Ирема, поэтому он и не выдал его лорду Родерику. Крикс сдавленно вздохнул. Как и у всех обычных рыцарей, у сэра Альверина были чересчур экстравагантные представления об Ордене. У коадъютора действительно имелись тайные доглядчики, кое-кто из которых вполне мог в эту минуту находиться в войске Родерика из Лаэра, но до того, чтобы использовать в подобном качестве своих гвардейцев, мессер Ирем пока не дошел.

На секунду Криксом овладело искушение многозначительно промолчать, укрепив Альверина в его заблуждении — хотя бы потому, что тогда рыцарь от него наверняка отстал бы. Но почему-то он не смог этого сделать. Может быть, из-за того, что Альверин Фин-Флаэнн всегда вел себя по отношению к «дан-Энриксу», как честный человек — чего нельзя было сказать о нем самом.

— Нет, — неохотно сказал Рикс. — Ирем не знает, что я здесь.

Он спохватился, что назвал главу имперской гвардии просто по имени, но было уже поздно что-то исправлять. Тем более, что после его разговора с сэром Родериком Альверин наверняка успел заметить, что характер Рикса изменился не в лучшую сторону, и теперь энониец не особо утруждал себя соблюдением приличий.

Южанин ожидал, что Альверин начнет расспрашивать, как вышло, что он бросил гвардию и стал простым разведчиком, но рыцарь спросил совершенно о другом.

— А как… она? По-прежнему в столице?

Криксу потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что Альверин имеет в виду Лейду.

Еще какое-то время понадобилось для того, чтобы собраться с силами и сказать правду. Удивляться и разыгрывать непонимание было бессмысленно — судя по тону Альверина, он отлично знал, какие отношения связывают Рикса с дочерью Гефэйра.

— Нет. Она сказала, что не хочет меня больше видеть, и уехала обратно в Гверр прямо в разгаре эпидемии.

Сэр Альверин провел ладонью по глазам. Крикс мрачно смотрел на него — и думал, что жизнь все-таки странная штука. Вот стоит человек, который по-настоящему любил Лейду Гефэйр и мог дать ей все, что оказался неспособен дать «дан-Энрикс». Надо полагать, с Фин-Флаэнном она и впрямь могла бы быть куда счастливее, чем с ним. Но Лейда почему-то выбрала оруженосца коадъютора.

Альверин поднял глаза на Рикса и кивнул.

— Теперь я понимаю, почему ты здесь.

Южанин покривился, но спорить, конечно же, не стал. Даже не потому, что заблуждение Фин-Флаэнна было ему на руку, а потому, что понял из слов Альверина больше, чем ему хотелось бы. Теперь «дан-Энрикс» уже не был удивлен, что Альверин, уехавший в Каларию, внезапно оказался в войске Родерика из Лаэра. В Каларии сейчас затишье, а Фин-Флаэнну нужна только война. И чем она опаснее и безнадежнее, тем лучше.

Вот ведь проваль, почему все так несправедливо…

— Я не знал, что Элрик — твой оруженосец, — сказал энониец, чтобы как-нибудь нарушить неуютное молчание.

Фин-Флаэнн качнул головой.

— Не мой… он был оруженосцем сэра Алистана, но потом старика убили, а Элрик остался тут совсем один. Я подумал, что я все-таки кое-чем связан с их семейством, и будет нехорошо, если я ничего не сделаю для брата Лейды.

— Понятно, — сказал Крикс насмешливо. — Значит, молодой Гефэйр болтался в лагере, как дерьмо в проруби, а ты решил ему помочь.

Сэр Альверин нахмурился.

— Может, ты скажешь, что вы с ним не поделили? Элрик, когда вернулся, был буквально вне себя, ты, я смотрю, тоже готов плеваться желчью… Что у вас произошло?

— Так, ничего особенного. Твой оруженосец попытался ткнуть меня ножом за то, что я мешал ему играть в пинтар, — осклабился южанин. — Кстати говоря, ты знал, что он игрок?

— Я… — Альверин замялся. — В общем, да. Но он пообещал…

— Пообещал, что больше не станет играть на деньги?.. Хегг тебя возьми, Фин-Флаэнн, ты действительно дурак! Чем полагаться на такие обещания, ты лучше отобрал бы у него кошелек и не позволял ему шляться по городу.

— Пожалуй, — печально согласился Альверин.

Крикс наклонился, вытащил из сапога «трофейный» нож, и, взяв его за лезвие, протянул рукоять Фин-Флаэнну.

— Оставь его себе, иначе твой Гефэйр его тоже проиграет, — сказал он не без едкости.

Фин-Флаэнн молча взял оружие. Только когда «дан-Энрикс» коротко кивнул и стал спускаться вниз, сэр Альверин окликнул его снова.

— Подожди, пожалуйста.

«Ну что еще?..» — мысленно застонал «дан-Энрикс», чувствуя непреодолимое желание лечь прямо на пол и заснуть.

Он вопросительно взглянул на Альверина, не желая подниматься вверх даже на несколько ступенек. Рыцарь понял это и спустился к нему сам.

— Я не сказал мессеру Родерику, кто ты, — негромко произнес он.

— Намекаешь, что я так и не сказал тебе «спасибо»? — криво усмехнулся Рикс. Сэр Альверин стоически терпел его манеры, хотя энониец видел, что они изрядно досаждают собеседнику.

— Нет, просто я хочу предупредить: я никому здесь не скажу, кто ты такой на самом деле, но сегодня же напишу сэру Ирему. Даже если ты решил оставить службу в гвардии, он вправе знать, где ты находишься.

Крикс выразительно приподнял брови.

— Вот как?.. Мне кажется, что ты неверно представляешь себе ситуацию, Фин-Флаэнн. Если лорду Ирему не наплевать на то, где я сейчас нахожусь и что делаю — то только потому, что коадъютор на меня чертовски зол.

— А мне вот кажется, что это ты_ неверно представляешь себе ситуацию. Или же притворяешься, будто неверно ее представляешь, — отозвался рыцарь, глядя прямо на него. Юноше сделалось не по себе. Неужто до Фин-Флаэнна дошли какие-нибудь слухи о его происхождении?.. Не может быть, сэр Альверин уехал из столицы раньше, чем об этом начали шептаться. И, однако, вид у Альверина был таким, как будто бы он собирался уличить «дан-Энрикса» во лжи. Меченый отвел взгляд, а Альверин спокойно продолжал — В Каларии, когда все думали, что ты погиб, а ты сражался под началом Астера, Ирем отнюдь не выглядел, как человек, которому «наплевать». И я уверен, что с тех пор ничего не изменилось.

Это было настолько непохоже на то, что энониец ожидал услышать, что «дан-Энрикс» нервно рассмеялся.

— Думаешь, это смешно?.. — спросил Фин-Флаэнн ровным голосом. Южанин яростно оскалился.

— Я думаю, что я смертельно хочу спать. Бывай, Фин-Флаэнн… И не мучай себя всякой ерундой. Мне нет никакого дела до того, что ты напишешь сэру Ирему.

По счастью, на сей раз Фин-Флаэнн промолчал, и Крикс благополучно выбрался из дома на холодный ночной воздух.

 

Глава Глава VI

Юлиан с Нойе фехтовали на заднем дворе трактира, подолгу кружа на одном месте, прежде чем атаковать противника — оба были порядком вымотаны и не бросали свое занятие только из упрямства — когда выглянувший из кухни трактирщик заговорщическим шепотом поведал, что приехал какой-то знатный сеньор в сопровождении шести гвардейцев, и сказал, что ему нужен Меченый. Юлиан с Нойе выразительно переглянулись. Судя по описанию, данному трактирщиком, этим таинственным приезжим был никто иной, как мессер Лориан. И то, что он разыскивает Рикса, оптимизма не внушало.

— Там, наверху, смежная комнатка свободна, — со значением сказал трактирщик. — Не желаете ли?..

— Еще как желаем, — тут же сориентировался Нойе.

Предложение было внезапным, но, в конце концов, вполне понятным. Пожилой трактирщик не рассчитывал ни на какие выгоды от появления мессера Эккерта, а вот разведчики из Серой сотни многократно доказали, что могут сорить деньгами лучше многих рыцарей из войска. Большинство из них беззаботно растрачивали свое жалование, нисколько не заботясь о завтрашнем дне, поскольку точно знали, что до завтра доживут отнюдь не все. Трактирщика такое положение вещей вполне устраивало, и он обращался с презираемыми в войске «крысами», как с благородными сеньорами — а главное, мгновенно сообщал Нойе и Гилберту любые новости, которые могли их интересовать.

Еще недавно Лэр почувствовал бы себя оскорбленным, если бы ему сказали, что он согласится подслушивать чей-то разговор из пустой смежной комнаты, слишком уж это был нерыцарский поступок. Но сейчас речь шла о Риксе, так что колебаться было глупо. Они с Нойе поспешили на второй этаж, распорядившись принести туда чего-нибудь съестного и вина, чтобы со стороны казалось, что они просто решили поужинать вдали от шумного нижнего зала.

Меченый примерно час назад вернулся из разъезда, оказавшегося крайне неудачным, и потребовал, чтобы его оставили в покое — он желает ужинать в одиночестве, и точка. Лэн по собственному опыту знал, что в таком состоянии Рикса и впрямь лучше оставить одного. Приезд мессера Лориана был как нельзя более некстати. С Крикса станется срывать свое дурное настроение на Эккерте. Они и раньше были в скверных отношениях, и южанин почти не давал себе труда скрывать, что презирает рыцаря. Дипломат из Рикса всегда был паршивый, а после смерти Марка и Элиссив Меченый стал попросту невыносим. С Бренн и друзьями в Серой сотне он держался более-менее пристойно, разве что был молчаливее, чем раньше, зато с остальными разговаривал так, как будто только и мечтал ввязаться в ссору.

Оказавшись наверху, Лэн с Альбатросом остановились возле тонкой двери, отделявшей тесную каморку от комнаты Рикса с Юлианом. Голос Лориана за перегородкой звучал глухо, но был вполне узнаваемым.

— …кое-что и о тебе. Не хочешь посмотреть?

— О чем он? — едва шевеля губами, спросил Нойе. Калариец только отмахнулся — не мешай!

— Прочтете мне, мессер? — спросил «дан-Энрикс».

Лориан за дверью недовольно хмыкнул.

— …рост — около шести сэ, темные волосы, смуглая кожа. Энониец либо полукровка. Особые приметы — шрам через лоб, старый ожог на левой скуле. Светлые глаза. Двадцать ауреусов за тело или за другое убедительное доказательство, что ты убит. И восемьдесят ауреусов тому, кто сможет привезти тебя живым.

Лэр с Нойе выразительно переглянулись. Так… Похоже, люди Дарнторна всерьез настроены изловить Меченого еще до Эйслита. Хуже не придумаешь. Нойе поморщился и жестом показал, что хочет выпить. Юлиан кивнул, и они отошли к столу, не переставая, впрочем, настороженно прислушиваться к звукам из соседней комнаты. Налив себе вина, оба вернулись на исходную позицию. Разговор в комнате никак нельзя было назвать мирным. Каждый из участников беседы словно бы пытался показать, что делает другому большое одолжение, снисходя до беседы с ним. Но Риксу это удавалось куда лучше — вероятно, потому, что Лориан считал его отнюдь не тем, кем энониец был на самом деле, и это позволяло Меченому втайне насмехаться над высокопоставленным посетителем. Впрочем, слово «втайне» было тут не вполне уместно… Несколько раз Лэр готов был поклясться, что сэр Лориан сейчас взорвется, и скажет «дан-Энриксу» что-нибудь оскорбительное. Или вообще попробует его ударить — что наверняка ничем хорошим не закончиться.

Но ничего подобного в действительности не происходило, так что Юлиан мало помалу начал верить в то, что в этот раз все как-то обойдется, как это уже бывало раньше. И, естественно, ошибся. За стеной жалобно скрипнул табурет, как будто бы сидевший на нем человек резко поднялся на ноги.

— Ты забываешься, — с отчетливой угрозой сказал он.

Лэр приготовился распахнуть дверь, но задержался, услышав, что «дан-Энрикс» снова что-то говорит — причем вполне спокойным голосом.

— …С тех пор, как я вступил в разведку, мы виделись с вами трижды — не считая вашего сегодняшнего посещения, конечно. Все три раза вы давали мне какие-нибудь поручения. В первый раз я потерял коня и кошелек, второй — получил в бок стрелу, а в третий раз мне пришлось перебраться на тот берег Шельды вплавь — что было бы приятно в августе, но уж никак не в марте. Каждое ваше посещение приносит мне сплошные неприятности, сэр Лориан… но я, как видите, не жалуюсь. Однако, если вы начнете посещать меня затем, что читать подобные нотации, то мы, пожалуй, очень скоро утомим друг друга.

Альбатрос прислушивался к этой речи так же напряженно, как и Лэр, а потом негромко хмыкнул. Лэр вздохнул, в который раз подумав, что «дан-Энриксу» не следовало поступать в оруженосцы с лорду Ирему. У коадъютора был исключительный талант бесить своих противников и наживать себе врагов. Точнее, превращать холодную, расчетливую неприязнь к мешавшему аристократам Ордену в пылкую ненависть лично к себе. Пока одна половина столичной аристократии восхищалась лордом Иремом и видела в нем главную опору трона, оставшаяся половина грезила о том, что наглый каларийский выскочка сломает себе шею, причем большая часть его противников не пожалела бы десяти лет собственной жизни за возможность лично поприсутствовать при этом замечательном событии.

Сам Юлиан видел мессера Ирема не так уж часто, но запомнил его очень хорошо, и, разумеется, давно уже подметил сходство между Риксом и его сеньором. С годами это сходство становилось только более отчетливым. Вот и сейчас, если не слишком вслушиваться, можно было посчитать, что с Эккертом беседует сам коадъютор — интонации, во всяком случае, были очень похожими. Лэр мысленно спросил себя, случалось ли мессеру Лориану видеть главу Ордена, и если да — то почему он до сих пор не обратил внимания на эту странность?..

— Как я должен это понимать? — мрачно осведомился Лориан.

— Да очень просто, сэр. Не лезьте в мою жизнь, как я не лезу в вашу.

Юлиан понял, что пора вмешаться, и толкнул хлипкую дверь.

— У тебя все в порядке, Рик? — осведомился он. И, сделав вид, что только что заметил сэра Лориана, довольно правдоподобно изумился — Монсеньор?..

Эккерт раздраженно прикусил губу.

— Мы с сэром Родериком будем ждать доклад о положении под Шельдой, — сухо сказал он, стараясь сохранить лицо. И, резко развернувшись, направился к выходу.

Крикс перестал бы быть собой, если бы промолчал хотя бы тут.

— Ну разумеется… счастливого пути, сэр Лориан.

Юлиан с упреком посмотрел на Рикса, хладнокровно наливавшего себе вино.

— Скажи, ты что, не мог его не раздражать?.. — спросил он укоризненно.

Южанин даже бровью не повел.

— По правде говоря, он раздражал меня гораздо больше. Ладно, фэйры с ним… ты слышал, что Безликие уже под Шельдой?

— Это просто слухи.

— В тот раз тоже были «просто слухи». Помнишь, чем все кончилось?

Юлиан промолчал. Тут спорить с Риксом было сложно.

— Дайни, оставь «кромешников» в покое, — очень серьезно сказал Нойе, неслышно вошедший в комнату и вставший у стены, поскольку оба табурета были уже заняты. — Не дело это — самому гоняться за Безликими. Один раз тебе уже повезло, так что не искушай судьбу по-новой — это плохо кончится. И знаешь, что?.. На твоем месте я не ездил бы в Кир-Кайдэ. Особенно после этого, — Альбатрос с отвращением указал на смятый лист бумаги, забытый мессером Лорианом на столе.

Южанин выразительно повел плечом.

— Ты что, не слышал? У меня приказ от лорда Родерика.

— Лорд Родерик, по-видимому, думает, что ты бессмертный, — буркнул Альбатрос.

Южанин насмешливо улыбнулся.

— Может быть… Хотя сначала я, признаться, заподозрил, что он просто хочет от меня избавиться.

Юлиан взорвался.

— Ну так оставайся здесь! А еще лучше — садись на коня и поезжай навстречу войску Ирема.

— Представляю себе эту сцену, — протянул «дан-Энрикс» издевательски. — «Монсеньор, какая встреча…»

Лэр демонстративно закатил глаза.

— Выходит, ты рискнешь сунуться в Кир-Кайдэ, чтобы только не встречаться с сэром Иремом?

Крикс на насмешку побратима не отреагировал.

— Мне все равно нужно было попасть в Кир-Кайдэ, — сказал он. — Сейчас я понимаю, что этот приказ от лорда Родерика подвернулся очень кстати.

— Кстати для чего? — скептически осведомился Альбатрос, а Юлиан выразил ту же мысль более грубо:

— Что ты несешь?! Какого Хегга ты забыл в этом Кир-Кайдэ?

— Там находится человек, которого я обещал убить.

— Лорд Сервелльд?.. — полуутвердительно спросил у Рикса Альбатрос. Юлиан раздосадованно прикусил губу. Этого только не хватало. Крикс и впрямь талантливый разведчик, но до Сервелльда Дарнторна не добраться никому, и попытаться это сделать — настоящее самоубийство. Но еще раньше, чем Лэр успел высказать эту мысль вслух, Меченый покачал головой.

— Нет, не он.

В голове Юлиана промелькнула уже совершенно сумасшедшая идея относительно Льюберта Дарнторна, но это, конечно, была ерунда.

— А кто тогда?.. — спросил он у «дан-Энрикса».

— Тот маг, который служит Дарнторну.

Лицо Нойе потемнело.

— К Морскому змею, дайни! Это даже хуже, чем гоняться за «кромешниками»! Ты же слышал, что о нем болтают?..

— Мне это не нужно. Я и так отлично знаю, на что он способен, — хмуро сказал Крикс. Юлиан вдруг подумал, что он еще никогда не видел у «дан-Энрикса» такого странного, почти пугающего выражения лица — как будто Рикс видел не их двоих, а что-то совершенно постороннее. И недоступное чужому пониманию. Южанин помолчал, а потом скупо пояснил — Этот человек — мой враг. Я и отправился-то на эту проклятую войну только затем, чтобы его убить. Но до сих пор никак не подворачивался подходящий случай. Или нет… наверное, мне просто не хватало безрассудства, чтобы просто так, без веской побудительной причины, сунуться в самую пасть Дарнторну.

— А теперь у тебя появилась «веская причина»? В виде приказания от лорда Родерика? — намеренно язвительно и зло осведомился Юлиан.

Южанин только усмехнулся.

— Вообще-то, я имел в виду не лорда-командующего, а Бренн. Я тут недавно выяснил, что в предместье Кир-Кайдэ есть «дом милосердия», такой же, как у нас во Вдовьей доле. Это очень кстати. Белые сестры смыслят в медицине, так что смогут принять роды. И, как бы там ни было, у них Бренн будет в большей безопасности, чем здесь. Кроме того, со стороны все будет выглядеть достаточно правдоподобно. Паромщик Римуш везет свою слабоумную сестру в «дом милосердия», чтобы доверить ее попечению сестер. Чем плохо?..

— Из тебя паромщик, как из Тойна — император, — тоскливо возразил Юлиан. Нойе кивнул.

— Опасная затея, дайни.

Крикс пожал плечами.

— А то я не знаю. Но, в конечном счете, это лучшее, что можно сделать.

— Лучшее, что можно сделать — это оставить Бренн здесь и найти для нее какую-нибудь бабку. Если хочешь, я этим займусь.

Южанин покачал головой.

— Прости, но ты не понимаешь, о чем говоришь. Ты видел Бренн?.. С ее телосложением ей вообще не следовало бы рожать — слишком узкие бедра. Да еще первый ребенок. Девять против одного, что повитуха тут не справится. Лич говорил, что Рам Ашад в подобных случаях накладывал щипцы. А в «Золотом роднике» написано о случаях, когда роженице приходилось разрезать живот…

Нойе болезненно поморщился.

— Давай-ка обойдемся без подробностей, идет?.. — попросил он.

— Да уж… заткнись, ради Пресветлых Альдов, — поддержал своего командира Юлиан. Он до сих пор не понимал, как энониец мог читать такую пакость. С другой стороны, познания «дан-Энрикса» внушали смутную тревогу. Что, если энониец прав, и Бренн действительно умрет во время родов? Это не такое уж и редкое явление. Мать Юлиана тоже умерла, когда рожала его младшую сестру. Может быть, будь в Южной марке лекарь вроде Рам Ашада — все бы получилось по-другому?..

— Ладно уж, вези девчонку к Белым сестрам, в лагере ей правда делать нечего… — со вздохом согласился Юлиан. И тут же пожалел о собственных словах. Кто знает, что с «дан-Энриксом» пройзойдет в Кир-Кайдэ? Правда, побратим и раньше возвращался невредимым из самых опасных мест, но тогда лорд Сервелльд еще не назначил вознаграждения за его голову… Сердце Лэра сжалось от недоброго предчувствия.

* * *

«Дом милосердия» «дан-Энриксу» понравился. Когда речь заходила об обителях Белых сестер, южанин всегда представлял себе унылые и темные строения, в которых, словно тени, скользят по таким же темным коридорам несколько десятков молчаливых женщин, думающих только о собственном долге перед ближним и Создателем. Но это оказалось очень далеко от истины. Сестры имели мало общего с мрачными отшельницами, нарисованными его воображением, да и сам Дом — большая старая постройка, окруженная обширным садом и теплицами — производил самое приятное впечатление. Маленькая комната, где сестры поместили Бренн, оказалась очень уютной — может быть, из-за своих размеров и плавно скругленного потолка. Криксу она слегка напоминала спальни в Академии, хотя даже их «ласточкины гнезда» были значительно больше этой комнатки. В каждой лаконской спальне жили от трех до шести учеников, тогда как здесь помещалась только узкая кровать с толстым шерстяным одеялом и табурет, на котором стояла масляная лампа. Сейчас ее свет окрашивал оштукатуренные стены в теплый оранжевый цвет.

Крикс сидел на краю кровати и задумчиво поглаживал руку Бренн, лежавшую поверх одеяла. Рука была мягкой и безвольной, и «дан-Энриксу» все время чудилось, что косточка на запястье вот-вот прорвет тонкую кожу. Бренн выглядела измученной и нездоровой. Даже в золотистом свете лампы ее лицо казалось бледным и осунувшимся. Юношу это пугало, но сестра, которая осматривала Бренн, заверила мнимого Римуша, что с девушкой все будет хорошо. Еще больше юношу обрадовало ее утверждение, что ребенок у Бренн наверняка будет самым обычным, ничем не отличающимся от других детей. Только тогда «дан-Энрикс» понял, как его тревожила возможность, что этот чужой и в общем-то нисколько не интересующий его ребенок родится таким же несчастным дурачком, как сама Бренн. Ведь это означало, что он никогда не сможет поступить в ученики, не будет понимать, когда над ним смеются или затевают против него что-нибудь недоброе, а самое страшное — на всю оставшуюся жизнь окажется заложником чужой жалости или чужой жестокости. Правда, на это можно было посмотреть и с противоположной точки зрения. Гилберт, к примеру, иногда ворчал, что Бренн с ее недугом счастливее их всех, вместе взятых, но Криксу делалось не по себе при мысли о подобном «счастье».

— Римуш… — негромко позвала Бренн. Оказывается, она не спала, хоть и лежала с полуприкрытыми глазами. — Как ты думаешь, как мне его назвать?

— Кого? — рассеяно спросил южанин. Бренн открыла глаза удивленно посмотрела на него — должно быть, поражалась его непонятливости.

— Моего сына.

— Почему ты думаешь, что будет сын? — невольно заинтересовался энониец. — Тебе так сказал кто-нибудь из сестер?

Бренн счастливо улыбнулась.

— Нет! Я просто знаю. Только я никак не могу придумать, как его назвать.

Крикс неловко отвел взгляд. Какое право он имел сидеть здесь с этой женщиной и держать ее за руку, как будто в самом деле был ей братом или мужем?.. Завтра он уедет, и, скорее всего, они больше никогда не встретятся. А сейчас она смотрит на него и спрашивает, как ей назвать своего сына.

Крикс уже не в первый раз задал себе вопрос: может быть, дело вовсе и не в том, что он боялся за здоровье Бренн? Что, если на самом деле он просто хотел сбагрить ее куда подальше, чтобы она не висела у него на шее? А для очистки совести убедил себя в том, что для нее так будет лучше? Тогда это подлость. Впрочем, через несколько недель девушка уже вряд ли вспомнит о его существовании. И все-таки необходимо было как-то объяснить ей свой отъезд.

— Послушай, Бренн… тебе здесь нравится?

— Да, очень.

— Это хорошо… Мне нужно будет кое-куда съездить, ну а ты останешься здесь, с сестрами. Возможно, я вернусь… не слишком скоро.

Стоило ему начать, как он уже не смог остановиться. Бренн едва ли понимала большую часть слов, которые ей говорили, но она умела превосходно слушать, неотрывно и очень внимательно глядя на собеседника большими серыми глазами.

— Знаешь, Бренн, перед нашим отъездом я продал Эльбрист. Все равно для обычного разведчика подобный меч — слишком большая роскошь… да и взять его в Кир-Кайдэ было бы нельзя. Мне дали за него гораздо меньше, чем он стоит, но все равно, у меня теперь есть две тысячи имперских ассов. Это очень много. Полторы из них я отдал Белым сестрам, чтобы им не пришлось держать вас из милости… и чтобы когда-нибудь потом они могли бы заплатить за ученический контракт твоего сына. — Мысль о потере меча до сих пор отзывалась в нем саднящей болью, хотя Крикс раз пятьдесят сказал себе, что поступил единственно возможным образом. На душе у энонийца было тяжело, но он все же заставил себя улыбнуться Бренн. — Надеюсь, ты не ошибаешься, и это в самом деле будет мальчик, потому что на приданое для девочки надо было дать больше…

Больше всего он опасался, что Бренн испугается или попросит его никуда не уезжать. Но лицо Бренн осталось безмятежным.

— А куда ты едешь?..

— Далеко… в Кир-Кайдэ, — отозвался он. По правде говоря, Кир-Кайдэ было совсем недалеко, но Бренн все равно не поймет, о чем он говорит. С тем же успехом Крикс мог бы сказать «в Адель», или «в Каларию».

— Понятно, — удивительно серьезно откликнулась Бренн. И, помолчав, вернулась к старой теме. — Ну так как его назвать?..

Крикс тяжело вздохнул. А он-то понадеялся, что ему удалось ее отвлечь… Саккронис говорил, что с именами связана какая-то особенная магия, способная влиять на судьбу человека, защищать его от несчастий и недобрых чар. Выбирать имя для младенца должны либо отец с матерью, либо ближайший родственник, или, на самый крайний случай, опекун. Не дело, чтобы имя мальчику давал случайный, совершенно посторонний человек.

Но Бренн по-прежнему смотрела на него, и энониец сдался. Все равно она забудет этот разговор уже через два дня.

— Назови его Астером, — предложил он. И вполголоса пробормотал себе под нос — Может быть, ему это было бы приятно.

— Астер, — повторила Бренн, как будто бы пробуя это имя на вкус. — Красиво…

В комнату заглянула одна из сестер.

— Господин Римуш, наша настоятельница просит уделить ей несколько минут.

— Зачем? — не понял Крикс.

Девушка пожала плечами. Видимо, она сама не знала ответа на этот вопрос.

— Хорошо, я сейчас приду, — кивнул южанин.

— Я провожу вас.

Крикс задумался. В чем дело? Неужели настоятельница не желала, чтобы он сидел здесь наедине с Бренн? Но почему?

— Идемте, — согласился он, вставая на ноги.

Сестра Элена ждала их на продуваемой всеми ветрами галерее, опоясывающей дом с наружной стороны. За те два дня, которые «дан-Энрикс» провел в Доме милосердия, он видел настоятельницу всего дважды, да и то мельком — оба раза она куда-то спешила. Сейчас энонийцу предоставилась возможность рассмотреть ее получше. На ней было такое же платье из грубой серой шерсти и такая же белая шаль, как на остальных сестрах Дома, только на груди имелась вышитая черным шелком Семиконечная звезда. Крикс был не мастер определять женский возраст, но решил, что сестре Элене должно быть где-то между тридцатью пятью и сорока. Гладко зачесанные волосы были светлыми, пепельного оттенка, а спокойное лицо и удивительно прямая осанка придавали ей сходство с королевой, находящейся в изгнании. «Дан-Энриксу» внезапно стало неудобно за свой внешний вид. Небритый, с головой, обвязанной куском не слишком чистой ткани, чтобы скрыть приметный шрам, «дан-Энрикс» походил не то на обедневшего наемника, не то и вовсе не разбойника с большой дороги. До сих пор Крикс был вполне доволен своим внешним видом, полагая, что узнать в нем Меченого не так просто, но под взглядом настоятельницы он почувствовал себя ужасно глупо.

— Спасибо, Морлин, — сказала сестра Элена неожиданно красивым грудным голосом. — Ты можешь возвращаться к своим делам. Мы с господином Римушем чуть-чуть пройдемся.

Крикс с трудом удержался, чтобы не предложить ей руку, словно они были во дворце, но, к счастью, своевременно подавил это неуместное желание.

Первые десять шагов они прошли в молчании. Потом настоятельница заговорила.

— Мне сказали, вы паромщик.

— Уже нет. Я продал свое место вместе с домом, — отозвался Крикс. Перед поездкой в Кир-Кайдэ они вместе с Юлианом сочиняли биографию мнимого «Римуша». А после этого Крикс всю дорогу шлифовал свою историю, так что в конце концов уже и сам в какой-то степени поверил, что он именно тот, за кого себя выдает. — Хочу попытать счастья у Дарнторна. Говорят, в Кир-Кайдэ набирают новых рекрутов.

— Вам уже приходилось воевать?

— Совсем недолго, против Лорда-Попрошайки.

— А до этого всю жизнь прожили здесь?

— Именно так, сестра.

— А между тем, если судить по выговору, вы южанин.

Криксу показалось, что ему на голову внезапно вылили бадейку ледяной воды. Тем не менее, он все еще пытался играть свою роль.

— Чего-чего?.. — спросил он, притворяясь озадаченным.

Сестра Элена остановилась и спокойно посмотрела на него.

— Я говорю, что вы южанин. Более того — когда вы не следите за собой, то демонстрируете превосходное столичное произношение.

— Вы… вы с ума сошли, — пробормотал «дан-Энрикс». Женщина едва заметно покачала головой.

— Не думаю. Я прожила в Адели двадцать лет.

Крикс сунул пальцы рук за пояс.

— Хорошо, — процедил он. — Чего вы от меня хотите?..

Если бы женщина собиралась выдать его людям Дарнторна, то его уже двадцать раз взяли бы в плен. Если бы она сочувствовала имперцам и заметила, что «Римуш» — не тот, за кого себя выдает, то сделала бы вид, что ничего не замечает. А она зачем-то привела его сюда и сообщила о своей догадке; значит, ей что-нибудь нужно от него. Во всяком случае, ничего другого ему в голову не приходило.

— Я хочу услышать правду. Девушка, которую вы привезли сюда, вам вовсе не сестра. А кто тогда?

— Никто, — признался Крикс, помедлив. Настоятельница пристально смотрела на него.

— Это вы — отец ее ребенка?

— Нет! — с негодованием отверг эту идею Рикс.

— И тем не менее, вы оставили для него очень большую сумму денег. Почему?

Крикс устало потер лоб. Шрам под повязкой зудел невыносимо, но ходить с непокрытой головой в трех стае от Кир-Кайдэ было бы безумием.

— Даже если я все вам расскажу, вы все равно мне не поверите, — с досадой сказал Рикс. Даже не поднимая глаз на женщину, юноша знал, что она по-прежнему смотрит на него.

— С чего вы взяли?.. Попытайтесь.

По большому счету, можно было этого не делать. Крикс уже успел понять, что, если он сейчас спустится вниз, заберет свои вещи и уйдет, никто не станет его останавливать. И уж подавно не поспешит сообщить о нем солдатам Дарнторна. Но тогда настоятельница, вероятно, так и будет думать, что он воспользовался беспомощностью Бренн, а потом избавился от нее, как от сломанной игрушки. И никакие деньги, оставленные Риксом для ее ребенка, сути дела не исправят.

Не вдаваясь в лишние подробности, Крикс рассказал о том, как ехал по деревне и увидел нескольких мальчишек, бросавших в Бренн комками грязи, как забрал ее с собой, а потом обнаружил, что она беременна. Упоминать о Серой сотне он, естественно, не стал.

— Я побоялся, что она умрет во время родов… да и вообще, у вас ей будет куда лучше, чем со мной, — закончил Меченый. И даже удивился — почему ему хотелось в чем-то убедить эту чужую женщину, которую он видел в первый и, наверное, последний раз? — А деньги — это ерунда. В такое время, как сейчас, трястись над лишними деньгами просто глупо. Если мне повезет, я смогу за полгода скопить столько же, сколько оставил здесь. А если не повезет, то никакие деньги будут уже не нужны — разве не так?..

Какое-то время настоятельница молчала.

— Создатель учит, что не следует судить о ком-нибудь поспешно, и что люди куда лучше, чем мы думаем, не зная их, — сказала она, наконец. — К несчастью, это правило очень легко забыть.

— К тому же, люди в массе своей еще хуже, чем мы о них думаем, — пробормотал «дан-Энрикс». Ему почти хотелось, чтобы настоятельница возмутилась, но она только задумчиво взглянула на него.

— Вы в самом деле так считаете?..

Меченый криво улыбнулся.

— Нет, не считаю.

Они медленно продолжили свой путь по галерее. Крикс очень хотел возобновить угасший разговор, но плохо представлял, как это сделать, так что первой снова заговорила настоятельница.

— Не желаете спуститься в сад?..

— Идемте. Кстати, я давно хотел спросил — что это за башенка возле стены?

— Это Зеленая часовня. Мы собираемся там дважды в день, чтобы преклонить колени перед милосердием Создателя.

Крикс посмотрел на старую часовню и задумчиво сказал:

— Я понимаю, зачем преклонять колени перед сюзереном или королем — все люди, в общем-то, равны между собой, и между ними этот жест имеет смысл. Но что толку преклонять колени перед богом?.. — юноша осекся. — Извините. Я не хотел вас обидеть.

Настоятельница улыбнулась — чуть заметно, только уголками губ.

— Не беспокойтесь… Вы элвиенист?

— Да, госпожа Элена.

— Здесь вы в полной безопасности, но за пределами этого дома вам стоит быть очень осторожным. В том числе и в выражении собственных мыслей. Люди Дарнторна сначала убивают человека, и только потом задумываются, действительно ли это враг. А вы южанин и притом элвиенист… Сейчас в Бейн-Арилле все чаще говорят о том, что южане хотят насадить здесь свою веру.

— Что за чушь?.. Разве можно указывать кому-то, во что ему верить? Мы не в Аварисе, — возмутился Рикс.

— И тем не менее, многие верят этим слухам.

— Неудивительно, — желчно заметил Рикс. — Дарнторн придумает любую ложь, лишь бы согнать побольше идиотов на свою проклятую войну.

— Господин Римуш… прошу вас, не будем обсуждать политику. Для нас нет разницы между солдатами Дарнторна и сторонниками императора. Мы служим только Вечно Сущему, посильно помогая всем его созданиям. Сейчас мы лечим раненных солдат Дарнторна, но не потому, что это люди лорда Сервелльда, а просто потому, что это — люди. Можете не сомневаться, когда к нашим сестрам попадает кто-то из ваших, мы выхаживаем его точно так же, как солдат Бейн-Арилля.

— И лорд Дарнторн это позволяет?..

— Лорд Дарнторн нами недоволен, но он знает, что не в его власти запретить нам выполнять наш долг.

Крикс с невольным удивлением взглянул на настоятельницу. Неужели она не понимает, что заявлять о своем нейтралитете иногда гораздо более опасно, чем сражаться за одну из двух сторон? Лечить имперских раненных в окрестностях Кир-Кайдэ — это значило открыто бросить вызов лорду Дарнторну… На какое-то мгновение их взгляды встретились, и энониец понял, что ни о каком непонимании здесь речь ни шла. Сестра Элена и две дюжины ее соратниц очень ясно понимали, чем рискуют — но спокойно продолжали делать то, что полагали правильным.

Меченый опустился на одно колено, взял Элену за руку и почтительно прикоснулся к ней губами.

— Я был неправ. Мне в самом деле следовало преклонить колени перед милосердием Создателя, воплощенном в вас и ваших сестрах.

— Встаньте, пожалуйста, — мягко, но твердо попросила настоятельница. — Ваше замечание — это почти кощунство, но я извиняю вас, поскольку вы элвиенист и плохо разбираетесь в нашем учении.

Крикс встал. Смущенным он себя отнюдь не чувствовал, но от улыбки все же постарался воздержаться. Женщина задумчиво смотрела на него.

— Позвольте дать вам небольшой совет. С какой бы целью вы не ехали в Кир-Кайдэ, несколько ближайших дней вам будет лучше провести у нас. Люди Дарнторна прочесывают предместья, но сюда они не придут.

Южанин склонил голову.

— Спасибо, госпожа Элена. Я останусь.

* * *

Римуш находился в Доме милосердия уже четвертый день. Владения сестер, если считать и дом, и присоединенный к нему госпиталь, и старый, частично заросший сад, были достаточно обширны, чтобы два человека не сталкивались друг с другом за пределами общей трапезной. Поэтому оставалась только изумляться тому, как часто сестре Элене приходилось видеть энонийца. Впору было заподозрить здесь какую-нибудь магию — куда бы она не пошла, оказывалось, что южанин уже там, или, по крайней мере, был там пять минут назад.

Что представляет собой этот Римуш (который был, конечно, никакой не Римуш) настоятельница понять так и не смогла, хотя обычно превосходно разбиралась в людях. Несмотря на юношески резкие манеры, необычный гость ей нравился, но вместе с тем любая встреча с энонийцем вызывала у Элены ощущение смутной тревоги. В каждой интонации и жесте энонийца, даже в том, как он ходил по коридорам — легкой и стремительной походкой человека, не привыкшего кому-то уступать дорогу — настоятельнице постоянно чудилось что-то на удивление знакомое. Сестра Элена не могла отделаться от ощущения, что уже видела нечто похожее когда-то в прошлом, и порой мучительно пыталась вспомнить, с чем это может быть связано. Но пока что у нее ничего не получалось.

То ли Римушу было не по себе из-за задержки, нарушающей те планы, ради которых он отправился в Кир-Кайдэ, то ли энониец просто не привык подолгу оставаться без какого-нибудь дела, но он постоянно порывался чем-нибудь себя занять. Наколоть дров для кухни, помочь сестрам в лазарете, даже вычистить все окна в Свечном зале вместо Морлин. Причем предварительным походом за хранившейся в чуланчике стремянкой Римуш себя утруждать не стал. Когда Элена случайно увидела, как энониец, с обезьяньей ловкостью забравшись на высокое стрельчатое окно, орудует тряпкой и при этом еще успевает развлекать стоящую внизу сестру какой-то несерьезной болтовней, она всерьез забеспокоилась. И даже не из-за того, что Римуш вполне мог бы навернуться вниз, а потому, что выражение лица стоявшей внизу Морлин настоятельнице категорически не понравилось. Девушка во все глаза смотрела на южанина и чересчур охотно смеялась над его шутками. Элена терпеливо дождалась, пока сестра уйдет, а после этого подошла к окну.

— Пожалуйста, спускайтесь, — попросила она юношу.

Она ожидала, что он слезет точно так же, как и забирался, держась за витражную решетку на окне. Но энониец грациозно спрыгнул вниз, в очередной раз вызвав у Элены сосущее ощущение под ложечкой. Как будто все это уже происходило раньше, только она не могла вспомнить, где и с кем… Элена напряженно сдвинула брови, в очередной раз борясь с неподатливой памятью — и вспомнила. Чувство было таким, как будто в темной комнате зажгли свечу.

Теперь казалось странным, что она не поняла, в чем дело, еще пару дней назад. Конечно, внешне они были совершенно не похожи, и это мешало, но если смотреть не на черты лица, а на другое — на жестикуляцию, улыбку, на сквозящую в каждом движении самоуверенность — то сходство становилось совершенно очевидным, прямо-таки резавшим глаза. Так почему же она не заметила этого сразу?..

Впрочем, восемнадцать лет — довольно долгий срок, за это время можно позабыть все что угодно… В груди у Элены тоскливо защемило.

Тем не менее, когда женщина снова обратилась к Римушу, ее голос звучал так же спокойно, как обычно.

— Я очень признательна вам за то, что вы стараетесь помочь в нашей работе, но прошу вас не делать этого в дальнейшем. Ваше присутствие, похоже, слишком сильно действует на некоторых из моих сестер.

Южанин озадаченно нахмурился. Похоже, до сих пор он красовался перед Морлин не вполне осознанно, просто из-за того, что ее восхищенное внимание было ему приятно. Это не могло не радовать.

Потом до энонийца все-таки дошел смысл ее слов, и он почти сердито посмотрел на настоятельницу.

— Значит, вашим сестрам запрещается беседовать с мужчинами?..

Элена тяжело вздохнула. Большинство людей, знавших о Белых сестрах только понаслышке, имело тьму самых нелепых представлений об их ордене.

— Конечно, нет. Сестры могут беседовать, с кем пожелают, и каждая из них вольна в любой момент оставить Дом — как для замужества, так и по какой-нибудь другой причине. Это место — не тюрьма, здесь никого не держат против воли. Обе основательницы нашего ордена прекрасно понимали, что делу милосердия нельзя служить от безысходности или из-под палки. Кроме того, мы верим, что Создатель благословляет всякую любовь между двумя людьми. Но пока сестры живут здесь, я отвечаю за благополучие каждой из этих девушек. И я не думаю, что влюбленность в случайного проезжего, который через пару дней оставит нас и навсегда забудет это место, сделает кого-нибудь из них счастливее. Или вы полагаете иначе?..

Энониец растерянно посмотрел на сестру Элену, потом покачал головой.

— Простите… я об этом не подумал. Обещаю, я больше не стану мешать вашим сестрам.

Настоятельница грустно улыбнулась. Может быть, не так уж они и похожи. Тот, другой, тоже принял бы ее слова к сведению, но скорее удавился бы, чем вслух признать свою неправоту.

— Благодарю вас.

— Не за что… хотя теперь мне, видимо, придется умереть со скуки.

Элена на мгновение задумалась.

— Может быть, вы умеете читать?.. У нас тут есть библиотека. Не очень большая, но до ужина это могло бы вас развлечь.

Южанин посмотрел на женщину в упор, и настоятельница спокойно встретила этот взгляд. Если он полагает, что своим вопросом про грамотность она пытается проверить свои догадки о его происхождении и положении, то этот мальчик себе льстит. Ей нет необходимости вести с южанином такие игры — он и без этого выдал себя по меньшей мере десять раз. Нельзя же опускаться на одно колено и целовать руку собеседнице, а потом делать вид, что вырос на конюшне.

— Да, госпожа Элена. Читать я умею, — медленно ответил он. — И с удовольствием бы посмотрел на здешнюю библиотеку.

Кто бы сомневался…

— В таком случае, прошу за мной.

Она отвела его на верхушку Круглой башни, где в двух больших, холодных комнатах, располагавшихся одна над другой, хранились все имевшиеся в Доме книги. Большей частью — подаренные ордену кем-то из местных меценатов или присланные из консистории в Арселе, но попадались и тома, скопированные переписчиками из столичного Книгохранилища и присланные из самой Адели. Подбор книг был довольно пестрым. Много философских и духовных книг, богато иллюстрированный Травник Этельрада, «Золотой родник», рядом с которым почему-то красовался присланный магнусом Бейн-Арилля свод бейн-арилльских законов — толстый том, оправленный в телячью кожу и украшенный безвкусным золотым тиснением — и небольшое количество чисто светских сочинений. Элена показала Римушу, где стоит масло для настольной лампы, на тот случай, если юноше покажется, что в комнате слишком темно для чтения, но про себя она была почти уверена, что лампа энонийцу не понадобиться. Девять против одного, что Римуш прочитает страниц двадцать из Аэдда Энберрийского, полистает «Старые и новые сказания» с прекрасными гравюрами Алмани, а потом заскучает и спустится вниз. Айрем тоже не мог долго сидеть над книгами — во всяком случае, если не искал что-нибудь определенное…

Оставив энонийца одного, Элена по черной лестнице спустилась в сад. Там было холодно, а с неба летел мелкий и колючий снег, но холод ее сейчас не волновал — ей хотелось побыть одной. Элена медленно шла по тропинке, запахнув на груди шаль, чтобы было теплее.

* * *

— Будь добр, убирайся, — говорит она сердито. Уже далеко не в первый раз за эти полчаса. — Скоро проснутся слуги, и тогда тебя точно кто-нибудь заметит.

— Твои братья до сих пор настроены меня убить?.. — голос звучит лениво. Калариец получил все, что хотел, и теперь наслаждается покоем. В комнате уже достаточно светло, чтобы Элена могла разглядеть лежащего на спине любовника его во всех подробностях. Старый розовый шрам на ребрах, обаятельно-надменную улыбку, мускулистую руку, которую Ирем закинул себе за голову. Иногда ей кажется, что на всем свете не было другого человека красивее… и несноснее, чем этот калариец. Пару месяцев назад он получил гвардейский плащ и титул императорского коадъютора, а вместе с ним — Семиконечную звезду. И в те же дни впервые оказался в ее постели.

Положение достаточно серьезное, но в ответ на вопрос Ирема она не может удержаться от улыбки.

— Более, чем когда либо.

— Какая пошлость, — покривился Ирем. — Мешать счастью собственной сестры из-за дурацких предрассудков…

— Видишь ли, они считают, что ты должен на мне жениться.

— Это, разумеется, достойная причина, чтобы пытаться меня прикончить. Этим твоим олухам не приходило в голову, что, если они меня убьют, я уже не смогу жениться ни на ком?.. Хотя я часто замечал, что у людей бывают очень странные понятия о логике.

Элене хочется запустить в рыцаря подушкой.

— Ты можешь хоть иногда побыть серьезным?.. Это ведь не шутки. Почему бы тебе в самом деле не попросить у отца моей руки?

— Потому что рыцари из Ордена не женятся, — взгляд серых глаз становится серьезным. — Элена, я ведь тебя предупреждал…

— Да, я помню. Но ведь Валларикс — твой лучший друг. Ты только что спас ему жизнь. Уверена, он сделает для тебя все, что хочешь. Вот и попроси его освободить тебя от этого дурацкого безбрачия.

— Меня? Или всю гвардию?.. — теперь он снова улыбается — но не так весело, как в начале разговора.

— Можно и всю гвардию. Никто особо не расстроится.

— Да, я не сомневаюсь, девушки будут в восторге… Но такое правило необходимо. Человек, которого отвлекают заботы о своей семье, никогда не сможет полностью посвятить себя службе.

— Тогда почему ты не хочешь попросить хотя бы за себя? Или боишься, что тоже не сможешь «полностью посвятить себя службе»?

— Разумеется, боюсь. Кроме того, я собираюсь в скором времени возглавить Орден, а командир, не должен нарушать те правила, которые он заставляет выполнять своих людей. Это дурной тон.

— И как ты собираешься возглавить гвардию?.. Убить Хенрика Ховарда и сам стать принцепсом?.. — насмешливо спрашивает она.

— Нет. Просто скоро Орден соберется на совет и примет новый устав, дающий коадъютору особые полномочия. Хенрику Ховарду придется потесниться.

Ирем, как всегда, уверен в том, что говорит. Если бы другой человек сказал, что он собирается возглавить Орден при живом Хенрике Ховарде, да еще и прослужив в имперской гвардии всего несколько месяцев — то его можно было бы считать либо безумцем, либо хвастуном. Но в устах Ирема это звучит как-то на удивление естественно. В комнате между тем становится совсем светло. Из-за покатой крыши соседнего особняка брызжут лучи встающего над Аделью солнца.

— Мне надоело обсуждать твой Орден.

— Да, мне тоже, — охотно соглашается он, но вместо того, чтобы встать, притягивает ее к себе.

Вот сумасшедший, в доме уже встали!.. Но руки у каларийца сильные и нежные, и готовность возмутиться и вытолкать Ирема вон тает с каждой секундой. Как это уже было раньше, ей быстро становится на все плевать.

Впрочем, через пару минут до слуха Элены долетает звук, от которого недавняя беспечность слетает с нее, как сон. Кто-то быстро и решительно идет по коридору, а мгновение спустя дергает ручку двери. Обнаружив, что она закрыта, человек стучит по створке кулаком.

— Элен, открой немедленно! — требует он.

— Открой, или мы выломаем дверь! — подхватывает второй голос. Элена слушает эти угрозы в каком-то странном оцепенении. Чтобы найти какой-то выход из сложившегося положения, нужна нечеловеческая предприимчивость, а в голове — ни одной связной мысли.

— Что это они там разорались?.. — пренебрежительно спрашивает Ирем. Это заставляет Элену прийти в себя.

— Оденься! — коротко приказывает она рыцарю. Обычно Ирем никогда не делает того, что ему говорят, но сейчас у нее, наверное, такое жуткое лицо, что калариец неохотно тянется за брошенными на ковер вещами.

За дверью продолжают бушевать.

— Да открывай же ты!!

— Мы знаем, что он там! Все равно никуда теперь не денется!

Но, видимо, братья все же отчасти сомневаются в своем последнем утверждении, потому что кто-то из них просовывает в щель между притолокой и створкой кончик своего кинжала и пытается поддеть щеколду, на которую закрыта дверь.

— Они мне надоели. Я сейчас открою, — заявляет Ирем, застегивая на поясе перевязь с мечом.

— Только посмей, — шипит она.

— А что ты предлагаешь?

— Убирайся!

Калариец невыносимо иронично улыбается, приподняв брови.

— Может, ты пояснишь, как именно мне следует убраться?..

— Да как хочешь! Прыгай в окно, просачивайся через стенку — что угодно, но чтобы через минуту тебя здесь уже не было, — в сердцах заявляет Элена, и, только сейчас сообразив, что она полностью раздета, торопливо драпируется в тонкую батистовую простыню, сорвав ее с кровати. Ее одежда должна быть где-то здесь, но поди упомни, где… вчера ей было не до этого.

Ирем беззвучно усмехается и залезает на широкий подоконник. Когда ставни распахиваются, в спальню врывается поток холодного воздуха. Элена вспоминает, что внизу три этажа, а потолки в столичном доме Эренсов достаточно высокие. Ей хочется крикнуть «Стой!», но калариец уже прыгает — так просто и непринужденно, словно занимается этим по десять раз на дню.

Элена бросается к окну, и со смесью ужаса, досады и восторга убеждается, что с каларийцем все в порядке. Он уже перебирается через чугунные ворота в виде переплетенных виноградных лоз, а с противоположной стороны ограды собираются зеваки, изумленно глазеющие на выпрыгнувшего из окна мужчину и на кутающуюся в простыню девушку в окне особняка. По всем законам ярмарочных представлений Элене полагалось бы немедля упасть в обморок от чудовищной скандальности своего положения, но вместо этого ее душит хохот. Продолжая запахиваться в простыню, она доходит до двери и двигает щеколду. Ворвавшиеся в комнату братья, мигом оценив сложившуюся ситуацию, бросаются к окну — и, вероятно, еще успевают увидеть Ирема, спокойно удаляющегося по улице.

Элена сидит на краю кровати и смеется. Она знает, что цепляться к ней Эйнар и Ренаром не посмеют. Один раз они уже попробовали обвинить сестру в «распутном» поведении и пригрозили, что расскажут все отцу, но она быстро поставила их на место, перечислив братьям их грешки… о большей части из которых отец, кстати, тоже ничего не знал. После такого сообщения двойняшки сразу же раздумали наушничать, а все свое внимание перенесли на «оскорбителя». С которым, слава Всеблагим, им пока что не довелось столкнуться лично. «Энни и Ренни», как она дразнила их в далеком детстве, были исключительно высокого мнения о своих воинских талантах, но сэр Ирем не оставил бы от них мокрого места. Разве что учел бы то, что оба дурака приходятся ей братьями.

* * *

Как же все это было давно… Обычно ей казалось, что она почти ничего не помнит о том времени. Их встречи с каларийцем продолжались больше года — до тех пор, пока она не поняла, что это путь, ведущий в никуда. Ирем на ней не женится. Самое большее, на что она может рассчитывать — это на то, чтобы быть любовницей коадъютора, пока однажды эта связь ему не надоест или его внимание не привлечет какая-то другая женщина. Нет, разумеется, когда он говорил ей о любви, то утверждал, что будет ей верен. Наверное, он даже в это верил. Но Элена слышала десятки подобных историй, и не собиралась обольщаться. Она уехала в замок отца, в Бейн-Арилль, твердо решив позабыть про каларийца, полюбить достойного мужчину и быть счастливой. Но по сравнению с Аделью в провинции было нестерпимо скучно. Ища для себя какое-то занятие, она стала помогать Белым сестрам. Их семья всегда принадлежала к унитариям, но до того лета Элена очень мало интересовалась вопросами религии. Однако то, что делали Белые сестры, поразило ее воображение. Женщины, о которых во внешнем мире обычно говорили с оттенком снисходительной жалости, как о бедняжках, не сумевших найти мужа и устроить свою жизнь, на деле оказались совершенно не такими, какими она их представляла. Никогда раньше Элена не видела столь же решительных, деятельных и — как ни удивительно — свободных женщин. Им не было дела до того, что о них думают другие, они заботились о каждом человеке, который нуждался в их помощи, а главное — они производили впечатление очень счастливых и самодостаточных людей. В окрестностях их замка было целых две общины Милосердия, и вскоре у Элены появилось множество подруг среди сестер. А еще год спустя Элена огорошила свою семью внезапным заявлением, что хочет вступить в орден. Родственники не могли прийти в себя от такой новости. Первая красавица Адели, девушка, руки которой добивались самые завидные женихи в столице, неожиданно решила присоединиться к Белым сестрам! Тут же, конечно, пошли слухи, что всему виной несчастная любовь… Элена только улыбалась, когда кто-то осторожно намекал, что все еще может уладиться. Если бы сам Ирем, вопреки всякой вероятности, внезапно прискакал в Бейн-Арилль и предложил ей руку и сердце, она бы и то не согласилась. Иногда она очень скучала по нему, но по сравнению с той жизнью, которую вели ее новые подруги, не зависящие ни от кого и ни от чего, перспектива жить и умирать в зависимости от того, как будет вести себя непредсказуемый калариец, выглядела, мягко говоря, сомнительной. Но Ирем, разумеется, не прискакал — и это, кстати, лишний раз доказывала ее правильность ее решения.

Элена ни разу не пожалела о сделанном выборе. Сперва она жила в одной общине, потом обустраивала другую, потом стала настоятельницей в третьей… В ордене было не так уж много сестер, которые получили бы такое же хорошее образование, как дочь мессера Эренса, поэтому переговоры с местными властями очень часто выпадали именно на ее долю. Приходилось много путешествовать, учиться и работать — в юности она бы в жизни не поверила, что ей придется работать руками, как жене обыкновенного мастерового, но в общинах Милосердия белоручек не было. За всеми этими трудами у нее было не так уж много времени, чтобы думать о сэре Ирема, которого Валларикс успел сделать лордом — новости об этом, а также о грандиозной перестройке Ордена, дошли даже до Внутриморья и Бейн-Арилля, и Элена поняла, что Ирем все-таки осуществил свой давний план.

Со временем воспоминания о каларийце окончательно поблекли, и порой она не вспоминала о нем месяцами — пока кто-нибудь не упоминал о коадъюторе в случайном разговоре, или пока не случалось что-нибудь еще. Вроде приезда странного южанина… Создатель, как же этот юноша похож на каларийца! Не на того, каким сэр Ирем, вероятно, стал сейчас — все-таки, надо думать, к тридцати восьми годам он несколько остепенился — а на того Ирема, каким он был во время их недолгого романа.

На мгновение отвлекшись от своих размышлений, Элена заметила, что начало смеркаться. Это означало, что она бродит по саду уже больше двух часов. А казалось, будто только что спустилась вниз по лестнице. Интересно, сколько сестер искало настоятельницу, чтобы попросить совета или помощи, пока она бродила по заснеженному саду, думая о том, о чем давным-давно пора забыть? Определенно, подобные воспоминания — штука весьма опасная… Вот так утонешь в них — и позабудешь про настоящую жизнь.

Пора было идти на ужин. Настоятельница пошла к дому, и увидела, что в окне Круглой башни горит свет. Значит, южанин все еще сидел в библиотеке. Вот интересно, что такого любопытного он нашел среди старых книг?.. Но, в любом случае, надо позвать его в трапезную, а то он, пожалуй, пропустит ужин. Перед трапезой всегда звонили в небольшой медный гонг, но на вершине Круглой башни этот звук был едва слышен.

* * *

Крикс перевернул еще одну страницу и опять запустил пальцы в волосы, из-за чего налобная повязка съехала на сторону. В конце концов он снял ее и положил на стол, чтобы надеть потом, перед возвращением в нижние комнаты. Эта привычка взъерошивать себе волосы, когда какое-нибудь место в книге поражало или озадачивало его, появилось у южанина давным-давно, еще когда он ходил к Саккронису в первый год учебы в Академии. Архивариус шутливо утверждал, что по виду энонийца всегда можно с уверенностью сказать, читал ли он что-нибудь интересное — если это было так, то непослушные черные волосы стояли дыбом. За последнюю пару часов он повторял этот жест десятки раз. Когда сестра Элена оставила его в библиотеке, Рикс вспомнил ее упрек о том, что он, элвиенист, ничего не смыслит в их учении, южанин осознал, что это правда — все его познания об унитариях ограничивались тем, что мог бы рассказать любой ребенок. Унитарии и элвиенисты когда-то считались одной религией, но потом разошлись из-за вопроса о природе зла; унитарии осуждают своих оппонентов за излишнее, с их точки зрения, увлечение разнообразной мистикой и за рассуждения о Тайной магии, и, наконец, унитарии не почитают Всеблагих, утверждая, что Альды — такие же творения Создателя, как сами люди, так что поклоняться им кощунственно. Негусто. Крикс решил, что, раз уж он находится в общине унитариев, будет не лишним получше узнать об их обычаях. Сложив на стол тяжелую и толстую «Книгу Надежды», устав ордена Белых сестер в мышасто-сером переплете, и «Историю Великого раскола» Хильперика из Равены, Меченый придвинул к себе первую из книг и наугад раскрыл ее посередине. Поначалу чтение казалось не слишком увлекательным, но, случайно наткнувшись в тексте на упоминание Эвеллира, энонинец изумленно выдохнул, запустил пальцы в волосы и стал читать очень внимательно. Оказывается, у унитариев тоже существовали легенды об Эвеллире — только здесь его считали не наследником Альдов, а человеком, который будет послан в мир самим Создателем, чтобы избавить людей от зла. Про его связь с династией дан-Энриксов не было сказано ни слова, но зато тон рассуждений об Эвеллире в этих книгах был гораздо более торжественным. Хотя его и называли человеком, создавалось впечатление, что в глазах автора «Книги Надежды» Эвеллир был чем-то большим, чем обычный человек. Вот интересно, что сказал бы Князь об этом тексте?.. В нем, между прочим, утверждалось, что Эвеллир появится только тогда, когда мир окажется на краю гибели. Но вот — их мир не то что на краю, а, кажется, уже за краем гибели, а Эвеллира так и не нашлось. И, может, вовсе не найдется. Крикс понял, что не может читать дальше, и закрыл «Книгу Надежды», которую его так и подмывало назвать «Книгой Самообольщения». Нечего травить душу старыми легендами и ждать, пока Создатель, или Альды, или кто-нибудь еще пошлет им своего наследника. Надо добраться до Кир-Кайдэ и прикончить Олварга. И точка. А пока он лучше разберется в различиях между унитариями и элвиенизмом — это может ему пригодиться, особенно если нужно будет выдавать себя за иноверца. Крикс решительно открыл монументальную «Историю раскола» и погрузился в чтение. Это было гораздо увлекательнее «Книги Надежды», потому что здесь описывались — и почти дословно приводились — те жаркие споры, которые сопровождали разделение элвиенистов и унитариев. В подобных спорах чаще всего участвовали прекрасно образованные и одаренные немалым красноречием представители от каждой стороны, так что читать об этом было интересно.

Он так увлекся рассуждениями Береса о свободе индивидуальной воли, что не сразу заметил, что в комнату на вершине башни поднялась сестра Элена. Обычно к нему не так-то просто было подобраться незамеченным, но в Доме милосердия вечная настороженность разведчика порядком притупилась — здесь и правда было сложно постоянно ожидать чего-нибудь дурного. Крикс заметил настоятельницу только в тот момент, когда густая тень от ее головы упала на страницу книги.

— Что вы читаете? — спросила она вежливо. Крикс поднял взгляд от книги и, все еще мысленно присутствуя при знаменитом споре, коротко сказал:

— Главу о Мельском диспуте.

Во взгляде Элены промелькнуло изумление.

— Не думала, что вас могут интересовать такие вещи. Философские дебаты о добре и зле — это не совсем то, что занимает молодых людей в такие беспокойные времена, как наше.

— Напротив, я давно не читал ничего настолько увлекательного.

— Вот как?.. И вы, конечно, разделяете точку зрения Итлина, а не Береса?

«Да, разумеется» — хотел ответить Крикс. Но с некоторым удивлением почувствовал, что это было бы неправдой. То есть — не всей правдой.

— Мне кажется, что тут случилось недоразумение, — медленно сказал он. — Если я все правильно понял, то ваш Берес утверждает, что любой, кто говорит о борьбе добра и зла, тем самым умаляет величие Создателя. Создатель всемогущ, ему не нужно бороться со злом, так как ничто на свете не может существовать помимо Его воли. Значит, Создатель для чего-то терпит зло, а люди просто слишком неразумны и слабы, чтобы понять Его конечный замысел. Поэтому выходит, что элвиенисты, которые говорят, что люди созданы Всевышним для того, чтобы вернуть мир к совершенству, впадают в грех гордыни, думая, будто Создатель неспособен справиться своими силами. Ведь так?..

Элена выглядела так, как будто бы усиленно старается сдержать улыбку. Надо полагать, его небритая разбойничья рожа и шрам на лбу и правда составляли забавный контраст с беседами на богословские темы.

— В целом, да, — преувеличенно серьезно согласилась настоятельница.

— Тогда я не вижу здесь никаких противоречий с нашей философией, — победно улыбнулся Рикс. — Если Создатель так велик, а зло, которое ваш Берес называет абсолютной пустотой, так исключительно ничтожно, то из этого как раз и следует, что уничтожить зло способны только люди. Просто потому, что мы, по своей человеческой природе, тоже сопричастны злу и можем напрямую сталкиваться с ним, а Тот, Кто совершенен, этого не может — они просто находятся в разных измерениях.

Элена удивленно посмотрела на него, а потом улыбнулась — то ли укоризненно, то ли поощрительно.

— Признаться, я пока ни разу не слышала такого аргумента. Но все-таки, прошу вас, будьте осторожнее — и, если сумеете, скромнее. При такой манере рассуждать у вас имеются все шансы заслужить и среди нас, и среди ваших собственных единоверцев репутацию еретика. Я понимаю, в вашем возрасте люди еще не успевают до конца утратить склонности к парадоксальному мышлению, поэтому их постоянно тянет к смелым обобщениям, но в таких скользких вопросах, как те, о которых вы здесь рассуждали, слишком легко бывает вызвать чье-то недовольство и нажить себе врагов.

Южанин выразительно пожал плечами. Врагов у него так много, что еще два или три ничего не изменят. Надо думать, эта мысль достаточно явственно читалась на его лице, поскольку настоятельница как-то криво усмехнулась. А потом вдруг спросила:

— Кем вы были раньше, Римуш?

— Почему вы спрашиваете? — тут же насторожился Рикс.

— Наверное, это смешно, но вы до странности напоминаете мне… одного человека. Может быть, вы даже его знали. Вы ведь жили в столице, так что могли сталкиваться с ним.

— Кажется, мы слишком заболтались. Слышите, звонят на ужин? — быстро сказал Крикс, которого слова настоятельницы заставили похолодеть. Не далее, как этим утром Морлин с гордостью поведала ему, что их настоятельница была знатного происхождения, а в прошлом вообще жила в Адели, при дворе. Но он все же не ожидал, что женщина заметит сходство между ним и Валлариксом. Да и сколько там было того сходства?..

— Я просто умираю с голоду, — решительно заявил Меченый, резко отодвигая стул и поднимаясь на ноги. И только сейчас заметил, что внизу продолжают колотить в злосчастный гонг. Даже приглушенный двумя каменными перекрытиями, этот звук казался удивительно тревожным. На лбу настоятельницы появилась глубокая складка.

— Там что-то случилось. К ужину звонят иначе.

— Оставайтесь здесь, — быстро сказал «дан-Энрикс» и метнулся к двери. Но женщина ухватила его за плечо и крепко сжала. Рука у Элены оказалась неожиданно сильной.

— Нет уж, это вы_ останьтесь здесь. И никуда не выходите. Это может быть опасно.

Крикс удивленно посмотрел на настоятельницу, пытаясь понять — неужто она вправду думает, что он будет прятаться наверху, если в Доме действительно происходит что-нибудь опасное — но Элена не дала ему и рта открыть. Отстранив юношу с дороги, она стремительным шагом вышла на лестницу. Крикс вспомнил про повязку, быстро — и косо — повязал ей лоб и сбежал вниз по черной лестнице, ведущей в сад. Мысль о пожаре, ограблении или тому подобных неурядицах южанина даже не посетила — он был убежден, что ситуация значительно сложнее. Больше всего Меченый жалел о том, что в Доме милосердия не позволялось иметь при себе оружия, поэтому его ножны и походный меч остались в караулке у ворот. Что за нелепость, в самом деле?.. Человек с недобрыми намерениями все равно не станет соблюдать такое правило, зато тому, кто мог бы защитить сестер, придется делать это с пустыми руками. Сейчас «дан-Энрикс» отдал бы полжизни за Эльбрист. Да что там за Эльбрист — даже за ту железку, которую он купил себе перед отъездом, хотя его новый меч был сделан из довольно скверной стали и вдобавок плохо сбалансирован. Все лучше, чем встречать опасность вовсе без оружия!

Но выбирать «дан-Энриксу» никто не предлагал.

* * *

Спустившись в холл, Элена увидела бледных, перепуганных сестер, и нескольких мужчин в цветах Дарнторна. Вороненые кольчуги тускло поблескивали под черно-белыми накидками с единорогом. То, что эти шестеро ввалились в Дом все вместе, да еще не сняв оружия, достаточно ясно говорило об их намерениях. Сестры растеряны и напуганы, значит, придется полагаться только на себя.

Элена остановилась перед посетителями и скрестила руки на груди.

— Это святое место. Вы оскорбляете Создателя, входя сюда с оружием.

— О Создателе можете говорить с вашими сестрами, — грубо ответил капитан гвардейцев. — А я делаю то, что мне приказано.

— И что же вам приказано?.. — именно таким тоном — вежливо и чуточку презрительно — беседовала бы с этим мужланом прежняя Элена Эренс, дочь мессера Эдвина. Такие люди, как этот громила, привыкли к тому, что их противники пасуют перед их силой и грубостью, но против безоружной женщины его обычные приемы не годятся, и капитан понимает это так же хорошо, как и она сама. Пусть почувствует себя не в своей тарелке, это будет ей на руку.

— Арестовать имперского преступника, известного как Меченый. Мы знаем, что вы укрываете его в своей обители.

Элена тут же вспомнила про длинный шрам на лбу у Римуша. Скорое всего, люди Дарнторна разыскивают именно его. Но как они узнали?.. Судя по уверенному тону капитана, он не сомневался в том, что говорил. Это может значить только одно — кто-то из их сестер оповещает Дарнторна о том, что происходит в Доме милосердия. Создатель, как же глупо…

— Я не знаю никакого Меченого, — сказала Элена мертвенно спокойным голосом. — В нашем Доме, кроме вас, нет ни одного вооруженного мужчины.

— Лжете!

— Перед лицом Создателя клянусь, что это так. — Еще бы, Римуш честно оставил свое оружие у входа, когда доставил к сестрам Бренн.

— Так, значит, вы — не только изменница, но и клятвопреступница, — процедил капитан. — Я точно знаю, что Меченый находится у вас. Либо вы выдадите его нам, либо мы найдем его самостоятельно. Но я очень советую вам оказать нам помощь. Это ваш последний шанс, сестра. Лорд Дарнторн не станет терпеть рядом с собой гнездо изменников. Выдайте Меченого, или от вашего Дома останутся одни головешки.

Элена холодно смотрела на своего собеседника. Ей очень хотелось бросить ему в лицо что-нибудь вроде «Это от Кир-Кайдэ останутся одни головешки, если лорд Дарнторн посмеет причинить нам зло». Но увы, и она сама, и грубый капитан прекрасно знали, что на деле это далеко не так… Лорд Дарнторн очень долго не решался тронуть орден, потому что понимал, что это может вызвать бурю недовольства у окрестных жителей. Но если Сервелльд сможет доказать, что сестры помогали имперцам, то погром в обители действительно может сойти Дарнторну с рук.

Элена ощущала полное бессилие. Меченый, или Римуш, сейчас наверху. Из Круглой башни можно напрямую выйти в сад, но он наверняка оцеплен людьми Дарнторна. С первого взгляда было ясно, что за этим Меченым охотятся всерьез. Наверняка он успел очень сильно досадить лорду Сервелльду. А она-то, наивная дура, полагала, что на каждую из девушек и женщин в их общине можно положиться, словно на саму себя!.. По правде говоря, она даже сейчас не представляла, кто из них мог быть шпионкой Дарнторна.

При мысли, что она сама заманила юношу в ловушку, Элене чуть не сделалось дурно. Создатель, помоги ему, не допусти, чтобы южанин погиб из-за ее глупости!..

— Вас плохо информировали, капитан. Здесь нет преступников. Кроме того, каждый человек, переступивший порог Дома милосердия и оставивший свое оружие за дверью, вправе просить у нас убежища. Все люди, раненые и здоровые, которых мы сочли возможным приютить у нас, неприкосновенны для земных властей. Это право ордена признано магнусом Бейн-Арилля.

— В Кир-Кайдэ правит лорд Дарнторн. Если вы думали, что он станет терпеть ваше двурушничество вечно, то вы очень ошибались. Я уполномочен сообщить вам, что до окончания войны все привилегии вашей общины упраздняются. Отныне вы и ваши сестры будут делать только то, что вам прикажут.

Элена покачала головой.

— Мы будем делать то, что велит нам Создатель.

Капитан побагровел.

— Где Меченый?! — почти проорал он.

Ответом ему послужил шум снаружи. Элена различила звон оружия и чей-то яростный, гортанный крик. Высокий капитан и его сопровождающие бросились к дверям. Позабыв обо всем, Элена выбежала на крыльцо почти одновременно с ними.

Меченый успел завладеть чьим-то мечом, и в одиночку отбивался от нескольких нападающих. Насколько смогла рассмотреть Элена, двое из гвардейцев Дарнторна уже лежали на земле. Картина была фантасмагорической — плюющиеся искрами факелы, густо летящий снег и обезумевшие люди, всей толпой насевшие на одного.

Меченый отступал, вертелся, как волчок — но оставался на ногах, хотя это казалось невозможным.

— Сдавайся! — крикнул капитан, не делая, впрочем, попыток присоединиться к драке.

Услышал ли его Меченый, так и осталось неизвестным, но сдаваться он явно не собирался. Еще один из его противников упал на снег, и сжался на земле. Этот, пожалуй, не убит, а только ранен. Но ранен серьезно, сестрам в госпитале будет тяжело…

Капитан обернулся — и Элену поразило выражение его лица. Холодное, задумчивое, совершенно не такое, как пару минут назад.

— Взять ее, — коротко распорядился он.

Элена ощутила, как ее схватили, и один из солдат капитана грубо заломил ей руку за спину. Она стиснула зубы, чтобы не вскрикнуть. Этим делу не поможешь, а собравшиеся в дверях сестры не должны видеть, что она напугана.

— Бросай оружие, или она умрет! — крикнул Меченому капитан. — Лорд Сервелльд не расстроится, если одной изменницей станет меньше.

«Они не посмеют» — пронеслось у Элены в голове. Но она уже знала, что это не так. Может быть, на следующий день эти мужчины ужаснутся сделанному, но сейчас — сейчас они посмеют все.

На этот раз не приходилось сомневаться в том, что Меченый услышал капитана — потому что энониец крикнул:

— Стойте! Я сдаюсь.

Что же ты делаешь, они сейчас тебя убьют…

Но людям Дарнторна, должно быть, приказали взять «опасного преступника» живым, поскольку в тот момент, когда Меченый отступил еще на шаг, бросив свое оружие под ноги нападающим, никто не рубанул его мечом. Однако ярость гвардейцев, потерявших нескольких товарищей, требовала выхода, так что спустя секунду Меченого уже сбили с ног и принялись с остервенением пинать. Капитан брезгливо наблюдал за происходящим с крыльца.

— Да остановите же их, — не выдержала Элена. Заступаться за кого-то в ее положении было верхом нелепости, но промолчать она все-таки не могла.

Капитан яростно покосился на нее, но ничего не сказал. А несколько секунд спустя распорядился:

— Хватит. — И, поскольку его никто не услышал, капитан повысил голос — Хватит, я сказал! Поднимайте и вяжите.

Пленника быстро связали, скрутив ему локти за спиной, а потом попытались поставить на ноги. Это оказалось не так-то просто — Меченый не шевелился, безвольно обвиснув в руках своего конвоя. Сперва настоятельнице показалось, что он без сознания, но, судя по тому, как злились и сквернословили солдаты Дарнторна, Римуш был вполне в состоянии держаться на ногах, просто не собирается облегчать жизнь своим противникам. И новые удары, сыпавшиеся на него со всех сторон, не могли переломить его упрямства. В результате, когда капитан спустился по широкой лестнице, пленник так и висел на плечах своего конвоя, дерзко улыбаясь своему противнику разбитыми губами.

Капитан что-то сказал ему — Элена не расслышала, что именно. Пленник так же негромко ответил. Вероятно, он сказал совсем не то, что капитан рассчитывал услышать, потому что гвардеец Дарнторна сильно, без замаха, ударил Римуша по лицу — голова юноши мотнулась назад.

— Посмотрим, что ты запоешь в Кир-Роване, — выплюнул он. И приказал — Посадите его на лошадь Вальха, все равно она ему больше не понадобится.

— А с ней что делать, капитан?.. — спросил тот самый гвардеец, что выкручивал ей руку. Его командир чуть-чуть помедлил.

— Отпустите. Лорд Дарнторн решит, как с ними быть.

Лорд Дарнторн, конечно же, решит… скорее всего, ничего хорошего их Дом не ждет. Но их, по крайней мере, не пошлют в Кир-Рован. А вот Меченому уже не спастись, если только Создатель не захочет сотворить для юноши какое-нибудь чудо. Гвардеец выпустил ее, но онемевшее плечо по-прежнему сильно болело, и Элене пришлось сделать над собой серьезное усилие, чтобы держаться так же прямо, как обычно. Но еще больнее было сознавать, что она уже ничего не может сделать. Просто потому, что всякая война отдает милосердие и разум в плен захлестнувшего людей безумия.

Меченый поймал ее взгляд — и раздвинул окровавленные губы в ободряющей улыбке, словно она больше его самого нуждалась в утешении. Эта картина причина ей почти физическую боль. Неужели ему не страшно? Да конечно, страшно, тут же одернула себя она. Просто он никогда этого не покажет.

Во имя Вечно Сущего, пусть все это когда-нибудь закончиться… И пусть этот южанин, кем бы он там ни был, останется жив.

 

Глава VII

Настроение у Льюса было — гаже некуда. Известия о войске лорда Ирема оказали на обитателей Кир-Кайдэ неожиданное действие. Люди, которые еще вчера вполне искренне кричали о своей ненависти к имперцам и клялись, что вышвырнут их из Бейн-Арилля уже к весне, теперь как будто протрезвели и начали говорить о затянувшейся войне неодобрительно. На смену прежним бравурным песням пришла «Песня дезертира», в которой вчерашний рекрут заявлял, что войну ведут лорд Дарнторн с магнусом, а умирают бедняки, и что он сыт этой войной по горло. Он, мол, возвращается домой и призывает остальных последовать его примеру. Текст был очень простым и хорошо запоминающимся, но его, вне всякого сомнения, сочинял не полуграмотный крестьянин — здесь чувствовался очень талантливый поэт. Причем такой, который писал в стиле знаменитого Алэйна Отта, пренебрегая классической метрической формой и с легкостью обращаясь к просторечным выражениям.

Льюберт никогда особенно не интересовался стихами, но эту манеру письма знал даже слишком хорошо. Подобные стихи частенько декламировал в Лаконе Кэлринн Отт. Льюс Отта не любил — за его близость к Риксу и за то, что Кэлрин дружил с самыми отъявленными сорвиголовами в Академии, но постоянно притворялся этаким тихоней. Достаточно вспомнить, как он лицемерно отводил глаза, если какой-нибудь наивный — или льстивый — слушатель его стихов спрашивал имя автора. Льюс готов был поклясться, что и «Песню дезертира» тоже сочинил никто иной, как Кэлрин Отт. Неясно только, было ли это прямым поручением от Ордена, или же Кэлрин написал свою балладу просто по велению души, а уже потом лорд Ирем позаботился о том, чтобы ее начали распевать в Бейн-Арилле. Как бы там ни было, но «Песня дезертира» пришлась слушателям по душе. Отец был просто вне себя. Он распорядился вешать «за публичные призывы к дезертирству», к которым было отнесено и прилюдное исполнение баллады Отта. Кое-кого действительно повесили, но песню продолжали петь. Впрочем, гораздо чаще запоминающийся мотив насвистывали или напевали без слов, и это было еще хуже, потому что каждый знал, что именно имеется в виду. А если кто-нибудь не знал, то его очень быстро просвещали остальные почитатели таланта Отта.

В небольшом трактире, куда Льюс заехал этим вечером, балладу пели вслух. Причем певец добавил к песне еще два куплета, в которых гвардейцы Дарнторна охотятся за дезертиром, но не могут его поймать. По уровню эти стихи были значительно слабее, чем оригинал, но слушателям они все равно пришлись по вкусу. Песню повторяли для каждой новой компании, ввалившейся в трактир, а кто-нибудь из посетителей торчал в дверях — следил, чтобы поблизости не оказался кто-то из гвардейцев Дарнторна. На Льюберта, сидевшего в углу, никто не обращал внимания — во время своих вылазок из крепости он всякий раз снимал серебряную фибулу с гербом Дарнторна и выбирал самую дешевую и неприметную одежду. В этом трактире он бывал уже не в первый раз, и гости, жившие на двух соседних улицах и давно знавшие друг друга, привыкли, что чужак заказывает сому с пивом и не лезет к другим посетителям. Сперва на него посматривали неприязненно, потом привыкли, а теперь и вовсе перестали его замечать. Прослушивая «Песню дезертира» в пятый раз за вечер, Льюберт мрачно думал, что ему, как сыну лорда Дарнторна, следовало бы позвать гвардейцев, а не слушать, как собравшийся в трактире плебс смеется над приказами его отца. Но потом он представлял, как кого-нибудь из собравшихся тащат во двор и вешают на воротах, и понимал, что никого не позовет. Льюберт пил пиво и в который раз за эти месяцы чувствовал себя в ловушке. Потом он расплатился и в понятном раздражении поехал назад в крепость. Было уже темно, узкая улица, ведущая к Кир-Кайдэ, поднималась в гору, и Дарнторну постоянно казалось, что лошадь вот-вот оступится. Он даже решил, что с поездками в город пора завязывать, но сразу же сообразил, что эта мысль вызвана вовсе не плохой дорогой. Настроение испортилось еще сильнее.

Льюберт был уверен, что в такое время он не встретит у ворот никого, кроме дозорных, охраняющих ворота, но у внешней стены замка было необычно людно. Льюберт спешился, небрежно бросил повод подбежавшему стюарду и пошел взглянуть, что происходит.

— Отец у себя? — спросил он у оказавшегося рядом гвардейца.

— Да, мейер Дарнторн. Вы сейчас к нему?.. Скажите монсеньору, что мы взяли Меченого.

— Того самого?.. — невольно заинтересовался Льюберт. О разведчике из Серой сотни говорили много. Даже слишком много для того, чтобы все сказанное было правдой.

— Да, господин.

— Я хочу посмотреть.

— Тенеро, посвети мейеру Дарнторну, — распорядился капитан. Гвардеец ткнул факелом чуть не в самое лицо связанному пленнику. Тот откинул голову назад — хорошо знакомым Льюберту движением, которое он столько раз видел в Лаконе. Сколько Дарнторн его помнил, Рикс вечно встряхивал головой, словно норовистая лошадь.

Рикс?!

На одну краткую секунду Льюс почти поверил в то, что он сошел с ума. В последнее время в крепости все время говорили об имперском войске и о лорде Иреме, и Льюберт очень часто вспоминал «дан-Энрикса». Наверное, и впрямь немудрено было начать видеть южанина повсюду. Даже в связанном избитом пленнике с разбитой бровью и засохшей кровью на щеке. Но потом Дарнторн понял, что он не ошибся. Это в самом деле был «дан-Энрикс».

Льюберт с ужасом смотрел на старого врага. Это было как продолжение кошмара, снившегося ему несколько раз после побега из Адели. В том кошмаре они с Риксом снова затевали поединок, и он снова бил южанина ножом — предательски, исподтишка, когда «дан-Энрикс» отказался воспользоваться своей победой. Только наяву южанин выжил и даже отделался сравнительно легко, а в его снах он умирал на окровавленном снегу, сливаясь с образом убитых из Каларии. И Льюберт просыпался в холодном поту, а потом уговаривал себя, что это просто сон. Сам поединок Льюберт помнил крайне смутно, но те несколько секунд, когда он думал, что убил «дан-Энрикса», врезались ему в память очень хорошо — до смерти не забудешь. И это чувство снова возвращалось к нему в снах.

Пленник смотрел на Льюберта в упор. Не приходилось сомневаться в том, что он узнал Дарнторна и знал, что тот узнал его. Взгляд Пастуха казался Льюберту оценивающим, как будто Рикс хотел сказать — да, это я. Ну и что ты теперь намерен делать?

— Капитан Кеннет! — хрипло сказал Льюберт.

— Что, мейер Дарнторн?.. — с готовностью откликнулся гвардеец.

А в самом деле, что? Кеннет просто доставил пленника в Кир-Кайдэ, остальное капитана уже не касается. Льюберт вяло махнул рукой.

— Забудьте. Я передам отцу, что вы привезли Меченого, — пообещал он.

Он шел по двору и чувствовал, что пленник смотрит ему вслед. Льюберт очень хотел бы знать, о чем он сейчас думает.

* * *

Крикс проводил Льюберта взглядом. Вот и все. Жизнь, как всегда, решала сложные вопросы без его участия, не слишком-то интересуясь тем, что думает об этом сам южанин. Пока «дан-Энрикса» везли в Кир-Кайдэ, энониец напряженно размышлял, как вести себя дальше. Притворяться Меченым, простолюдином и бывшим дезертиром, или рассказать, кто он такой на самом деле?.. В первом случае его участь будет крайне незавидной. Рядовых разведчиков из Серой сотни вешали довольно быстро, но не приходилось сомневаться в том, что из его казни Дарнторн постарается устроить представление для жителей Кир-Кайдэ и его окрестностей. Спешите видеть: Меченый, столько месяцев досаждавший лорду Сервелльду, болтается в петле! Но это, так сказать, конечный пункт программы. Перед этим будут еще пытки и Кир-Рован. И, конечно, Олварг. Мысль о нем пугала даже больше, чем все остальное. Энониец очень долго добивался новой встречи с Олваргом, но никогда не думал, что опять окажется в роли беспомощного пленника. Скорее всего, у него не будет ни малейших шансов убить мага. А если так, значит, все было зря.

С другой стороны, можно было признаться в том, что он — бывший оруженосец коадъютора. Лорд Бейнор был уверен в том, что Крикс из Энмерри — бастард Валларикса, и он не мог не сообщить об этом своему старшему брату. Сына Валларикса не казнят и уж тем более не отдадут на растерзание свихнувшемуся магу, такой пленник слишком ценен для мятежников. Во всяком случае, до тех пор, пока король не женится вторично… да и потом, пока новая королева не родит. В лагере Родерика из Лаэра поговаривали, что Аттал не оставляет надежды породниться с «дан-Энриксами» — только раньше он сам сватался к Элиссив, а теперь хочет выдать за императора свою сестру. Девчонке чуть ли не пятнадцать лет, но Валларикс, в конце концов, тоже не стар… и вообще, кого волнуют подобные мелочи!

Крикс знал, что император согласится. Должен согласиться. В такое время, как сейчас, король не вправе оставаться без наследника. Особенно если его единственный побочный сын находится в руках у главаря мятежников… как будто мало Валлариксу других бед!

Крикс чувствовал, что он готов возненавидеть самого себя. Выходит, год назад он бросил Орден и Валларикса, вообразив, что следует велению судьбы, ради которой можно пренебречь всякими «мелочами» наподобии вассальной клятвы, а теперь, когда его поступки привели его в Кир-Рован, собирается прикрыться именем дан-Энриксов? Трусливый и предательский поступок. Раз уж он решил порвать с династией и жить, как Меченый, то надо быть последовательным и умереть, как Меченый. В конце концов, его друзьям из Серой сотни вообще не приходилось выбирать, а чем он лучше их?..

Но в своих размышлениях он совершенно упустил из виду Льюберта Дарнторна. И лишь теперь, увидев в свете факелов его перекошенное от изумления лицо, сообразил, что никакого «выбора» на самом деле нет. Льюберт расскажет своему отцу, кто он такой. А уж лорд Дарнторн позаботиться о том, чтобы разыграть эту карту с максимальной пользой. Впрочем, слишком полагаться на свою удачу Дарнторну не стоит. Если посмотреть на это дело беспристрастно, то заложник из «дан-Энрикса» не самый лучший. Несмотря на все слухи, признанным бастардом Валларикса он так и не стал. Раньше Крикса это уязвляло, но сейчас он понимал, что это был мудрый поступок. Благодаря этому претензии Дарнторна ничего не будут значить — император всегда сможет пожать плечами и сказать, что так называемый «дан-Энрикс» — просто безродный сирота, подобранный мессером Иремом из прихоти. И крыть Дарнторну будет нечем.

О том, каково Валлариксу, недавно потерявшему единственную дочь, будет терять еще и сына — пусть даже и незаконного и навсегда оставшегося относительно чужым для императора — Меченый предпочел не думать.

* * *

Лорд Сервелльд осклабился, словно довольный волк.

— А я-то был уверен, что Хоббард совсем свихнулся! — сказал он. — Когда я назначал вознаграждение за Меченого, Ульфин прочитал его приметы и начал на всех углах орать, что это Рикс. Я ему тогда сказал, чтоб он пошел проспаться и не нес всякую чушь. Мало ли на свете энонийцев со шрамами на лице. А получается, Хоббард был прав! Но ты уверен в том, что ты не обознался?..

— Уверен, — мрачно сказал Льюберт, вертя в руках тяжелый серебряный кубок. Лорд Дарнторн пил вино, но Льюберт еще не успел полностью протрезветь после купленного в трактире пива, так что предпочел оремис. — Что ты собираешься с ним делать?..

Уточнять, что речь идет о Риксе, было глупо. И вдобавок Льюберт испытывал странное нежелание произносить это имя вслух.

— Прежде всего, мы выясним, что ему известно о войске мессера Ирема.

— Скорее всего, ничего, — чуть-чуть подумав, сказал Дарнторн. И, встретившись взглядом с лордом Сервелльдом, пояснил свою мысль — То есть не больше, чем всем остальным. Меченого ловят еще с лета — значит, он все это время находился здесь. Я даже думаю… — Дарнторн запнулся, но потом все же решился и закончил — Думаю, что он уехал из Адели в то же время, что и я. Ведь он же все-таки пошел против Валларикса и лорда Ирема. Если бы он остался в городе, его бы посадили в Адельстан.

Льюберт надеялся, что эти слова направят мысли лорда Сервелльда в нужное русло, но отец услышал только то, что его интересовало.

— Да, я об этом как-то не подумал… Жаль. Останься Рикс оруженосцем коадъютора, он был бы нам куда полезнее. Ну ладно, пусть расскажет нам о Серой сотне и о планах Родерика из Лаэра.

— Хочешь сказать, его будут допрашивать… как остальных? — у Льюберта не повернулся язык выговорить «под пытками».

— Ну разумеется, не так. Я скажу Музыканту, чтобы он уделил ему особое внимание. И сам схожу на это посмотреть. Говорят, что этот парень — пащенок Валларикса. Не знаю, так ли это, но, если есть на свете хоть какая-нибудь справедливость — эти слухи обязаны оказаться правдой. Я очень надеюсь, что он на него похож.

— Кто на кого?..

— Меченый — на Вальдера, разумеется.

Льюс чуть не поперхнулся.

— Но ведь он ни в чем не виноват!.. Я говорю о Меченом, — быстро добавил он, увидев в глазах лорда Сервелльда недобрый огонек. По правде говоря, король перед отцом тоже ни в чем не виноват, но тут лучше не спорить. С ненавистью, накопившейся за восемь лет, никакой логикой не справишься.

— С чего ты взял, что он «ни в чем не виноват»?.. — жестко спросил отец — Этот твой Меченый поубивал больше наших людей, чем кто-либо еще из Серой сотни.

Льюс растерянно сморгнул. Да, это так. Даже если Меченому приписали кучу чужих дел, своих он тоже натворил немало.

— Я понимаю, но… но он ведь спас мне жизнь. Ты мог бы…

— Нет, не мог бы, — оборвал лорд Сервелльд. — Чем он лучше остальных убийц и мародеров?

«А чем он хуже тех убийц и мародеров, которых ты одел в свои цвета?..» — чуть было не спросил Дарнторн. Но, к счастью, вовремя прикусил себе язык. Надо держать себя в руках. Если отец разозлится, помочь Риксу станет совершенно невозможно. Льюберт постарался отогнать от себя мысль, что помочь энонийцу не удастся в любом случае.

— Если все эти слухи о его родстве с Валлариксом — не байки, то он может пригодиться как заложник.

Лицо лорда Сервелльда ожесточилось.

— Кажется, я уже сказал тебе, что я не намерен торговаться с Риксами. И не позволю, чтобы этим занимался кто-нибудь другой. Меченый скажет все, что знает, а потом я пошлю Валлариксу его голову.

— Но если…

— Этот разговор мне надоел. Давай поговорим о чем-нибудь другом. Куда ты ездил?

Льюберт молчал, не зная, что ответить. «Песня дезертиров», связанный «дан-Энрикс», предстоящий Пастуху допрос — все это смешалось в его голове в какую-то чудовищную кашу.

Лорд Дарнторн взял чистый кубок, до краев налил его вином и пододвинул Льюсу.

— Пей. Станет легче, — сказал он почти сочувственно.

Льюберт помотал головой. Если бы ему хватило смелости, он бы сказал, что его давно уже тошнит от этой легкости. Очень легко молчать и позволять другим шептаться, что Семиконечная звезда досталась Риксу не по праву. Слишком легко — принять непрошенную помощь от своего старого врага, и еще легче — не думать о том, что с этим врагом будет дальше. Головокружительно легко жить в лагере мятежников и постоянно видеть вещи, которых не стерпит ни один приличный человек — но делать вид, что ничего не замечаешь.

Но с какого-то момента делается очень тяжело осознавать, во что ты превращаешься. Если только уже не превратился.

— Пей, — повторил мужчина твердо. — И прекрати изводиться из-за всякой ерунды. Я понимаю — Рикс тебе помог, ты чувствуешь себя ему обязанным… Но это не имеет никакого отношения к тому, что он творил в Бейн-Арилле под видом Меченого. Я ведь знаю, ты не слишком интересовался тем, что происходит в дельте Шельды. Расспроси об этим на досуге. Или просто поболтай с парнями Кеннета. Тогда ты будешь лучше понимать, о чем я говорю.

Льюс взял кубок и выпил — залпом, чуть не подавившись дорогим вином, которое вообще-то полагалось пить совсем не так. Но отец одобрительно кивнул. Должно быть, он решил, что Льюберт согласился с его аргументами.

— Я буду присутствовать на завтрашнем допросе Меченого. И позову туда Хоббардов, Фессельдов и Декарров. Если не захочешь присоединиться, я пойму. Придумаем тебе какое-нибудь поручение, из-за которого ты не можешь ехать в Кир-Рован.

Еще один легкий путь. Не ездить. Не смотреть. Просто не знать, что происходит.

— Я поеду с вами.

Отец удовлетворенно улыбнулся. Альды, да когда же они перестали понимать друг друга?..

— Хорошо.

* * *

Вернувшись к себе, Льюберт не меньше часа проворочался без сна, думая о завтрашнем допросе Рикса. Но потом его посетила утешительная мысль. Конечно, отец ненавидит императора и всю династию, но он все же разумный человек и не позволит этой ненависти совершенно ослепить себя. За ночь лорд Сервелльд поостынет и поймет, что Меченый полезнее в качестве живого пленника, чем в виде трупа. И особенно теперь, когда войска мессера Ирема уже находятся под Шельдой.

Льюберт пообещал себе, что утром выберет момент, чтобы поговорить с отцом, и снова заведет речь о «дан-Энриксе». Конечно, отменить допрос в Кир-Роване нельзя — о нем уже объявлено, как и о том, что лорд Дарнторн собирается отправиться туда в сопровождении своих вассалов. Но никто не мешает Дарнторну объявить о помиловании Меченого уже в Кир-Роване. Почему нет? В конце концов, великодушие к побежденному врагу с давних пор считается хорошим тоном.

Пока слуга помогал ему одеться, Льюберт мысленно повторял те аргументы, которые он собирался привести отцу. Больше всего Льюс беспокоился о том, как бы «дан-Энрикс» не испортил дело. С него станется с первых же слов восстановить против себя и лорда Сервелльда, и всех его сопровождающих. Что-то, а доводить людей до белого каления Крикс умел очень хорошо. Не то чтобы у энонийца вообще отсутствовало чувство самосохранения, но, если Крикс решит, что ему все равно конец, он вряд ли станет себя сдерживать. А лорд Дарнторн долготерпением не отличается.

Если бы только можно было побеседовать с «дан-Энриксом» заранее и дать ему понять, как следует себя вести! Но о таком не приходилось и мечтать.

Поднявшись в комнаты к отцу (официально — чтобы сообщить ему о своей готовности идти в Кир-Рован, а на деле — для того, чтобы продолжить их вчерашний разговор) Льюс обнаружил, что лорд Сервелльд встал еще раньше его самого, и уже был полностью одет, как будто ему не терпелось посмотреть на Меченого. Хуже всего было то, что в комнате Дарнторна торчал Фрейн Фессельд, одетый в изумрудный бархат и благоухающий, как целая парфюмерная лавка. Льюберт чуть не заскрипел зубами, когда Фрейн пожелал ему доброго утра. Заступаться за «дан-Энрикса» в присутствии Фессельда было невозможно. Если Льюберт станет спорить с отцом на глазах у их вассала, то лорд Сервелльд только разозлится. Совершенно очевидно, что тогда южанину придется еще хуже.

Те надежды, с которыми Льюберт шел к отцу, начали таять, как роса на солнце. Было непохоже, что лорд Сервелльд изменил свое решение по поводу «дан-Энрикса».

Пока они спускались во внутренний двор, отец, сумрачно улыбаясь, обсуждал с Томсом Довардом искусство Музыканта, выполнявшего в Кир-Роване роль палача. Этого Музыканта Льюберт видел не так часто, но испытывал к нему глубокое отвращение. Все в этом человеке казалось Льюберту отталкивающим — и черный дублет с засаленными рукавами, и бесцветное лицо, и ерническое прозвище. За Музыкантом постоянно следовал его помощник, которого звали Понсом — здоровенная дубина с толстогубым ртом, слишком румяными щеками и лицом законченного олуха. Льюберт подумал, что всего через каких-то полчаса Риксу придется иметь дело с этой парочкой, и ему стало жутко. Надо было не торчать у себя наверху, а действовать, — подумал Льюс со злостью, но сейчас же понял всю нелепость этой мысли. Что он мог? Устроить для «дан-Энрикса» побег из крепости? Льюс не питал никаких иллюзий относительно своих возможностей. Даже если бы он сумел выпустить пленника из его камеры, то их остановили бы в первом же коридоре. А не в первом, так во втором.

Хотя Льюберт прожил в Кир-Кайдэ почти целый год, он еще никогда не посещал Кир-Рован. Эта башня примыкала к крепости вплотную, но при этом обитателеи Кир-Кайдэ всячески старались ее не замечать. Кир-Рован даже получил отдельное название, как будто жители Кир-Кайдэ старались подчеркнуть, что эта башня не является частью замка. На внутреннем дворе Кир-Рована стояла виселица и казнили заключенных, но дурная репутация башни была связана не с этим, а с пыточными камерами, находившимися на нижних этажах, и с «опытами» ворлока, которого лорд Сервелльд взял к себе на службу. Идя по двору, Льюберт порадовался, что проклятый маг в отъезде, и мысленно пожелал ему отсутствовать как можно дольше. Если Меченого отдадут ему, песенка Рикса будет спета. Магу отдавали только пленников, приговоренных к смерти. Некоторых потом потихоньку хоронили в общих ямах, другие бесследно исчезали, но лорд Сервелльд делал вид, что ничего особенного в Кир-Роване не происходит. Будь Льюс на его месте, он бы ни за что не захотел переступить порог Кир-Рована, который по его вине стал притчей во языцех. Но лорд Сервелльд ничего подобного не чувствовал — или, во всяком случае, очень умело скрывал собственные чувства.

Сверля глазами спину отца и силясь угадать, о чем он сейчас думает, Льюберт вошел в большое, сумрачное помещение с маленькими окошками-бойницами под потолком и несколькими горящими жаровнями. Судя по виду, пыточной камерой зал стал только при Дарнторне, а раньше эту комнату использовали как оружейную или как склад. Для лорда Сервелльда принесли кресло, остальные встали за его спиной. Зал располагался в полуподвальном этаже и был холодным, как могила, так что Льюберт с тоской вспомнил об оставшемся наверху теплом плаще. А потом рассердился на себя за то, что может думать о подобной ерунде в такой момент.

— Где Меченый? — спросил отец.

Все-таки «Меченый». Не «Рикс». Льюберт отметил, что отец не хочет лишний раз подчеркивать происхождение своего пленника. Боится, как бы кто-то из его союзников не захотел использовать «дан-Энрикса» в своей игре?..

— За дверью, монсеньор. Ввести?

— Конечно, — нетерпеливо сказал лорд Дарнторн.

Льюберт уставился на пленника во все глаза. Все лицо Меченого покрывали кровоподтеки и синяки, в волосах застрял какой-то сор, а рубашка выглядела непотребно грязной даже с того расстояния, на котором стоял Льюберт. Несмотря на это, спину Рикс держал так прямо, словно проглотил копье, а на мессера Дарнторна и его свиту посмотрел с давно знакомым Льюберту высокомерием. Примерно так же он расхаживал и по Лакону — еще в те времена, когда Дарнторн считал его безродным выскочкой.

На орудия пыток, разложенные с таким расчетом, чтобы произвести на пленника наибольшее впечатление, Крикс даже не взглянул, как будто их здесь вовсе не было, зато Дарнторна он нашел глазами почти сразу. На лбу Льюса выступил холодный пот. Он только сейчас осознал, в какое положение себя поставил. Крикс наверняка решит, что он поддерживает своего отца и пришел взглянуть на пытку совершенно добровольно. Льюберт отвел глаза, почувствовав, что это выше его сил — смотреть на энонийца и пытаться угадать, какое чувство выражает его взгляд — негодование, презрение или такое же непонимание, с которым он смотрел на Льюберта в Каларии?

«Ты же не трус, Дарнторн»…

Отец откинулся на спинку кресла — вероятно, так ему было удобнее смотреть на пленника. Льюс ожидал, что он заговорит о войске Родерика из Лаэра, но первый вопрос отца был совершенно о другом.

— Как давно Белые сестры стали помогать имперцам?

Пленник встрепенулся.

— В Доме милосердия не знали, кто я.

— Лжешь, — отрезал Дарнторн. — На твоем месте я бы не испытывал мое терпение. Кого еще из ваших они укрывали у себя?..

Льюс знал, что отец терпеть не может орден, и невольно испытал тревогу за сестер. Похоже, после эпизода с Меченым лорд Дарнторн окончательно решил, что с Домом милосердия пора покончить. А для этого — предъявить Белым сестрам обвинение в измене.

Крикс покачал головой.

— Сестры не знали, кто я. Они считают войны настоящим бедствием, потому не стали бы поддерживать ни нас, ни вас.

Льюс был почти уверен в том, что энониец лжет — до него уже доходили слухи, будто сестры укрывают и выхаживают раненых из войска Родерика из Лаэра, так что их симпатии к имперцам казались ему довольно очевидными. Но Рикс, естественно, не мог ответить ничего другого.

— Да, такие рассуждения я уже слышал, — усмехнулся Дарнторн. — К слову, твой арест лучше всего продемонстрировал, чего они на самом деле стоят. Измену легче всего прикрывать бабскими причитаниями о жестокости войны и сострадании к противнику. Так что не будем тратить время на беседы о Создателе и деле милосердия — ими я сыт по горло после этой курицы, Элены Эренс. Если не желаешь говорить по доброй воле — будешь отвечать по принуждению.

На сей раз энониец промолчал. Лорд Дарнторн обернулся к Музыканту.

— Мэтр, приступайте.

Понс вытряхнул энонийца из рубашки, разорвав ее от ворота до подола. Южанин усмехнулся, поведя плечами.

— Не тяните, Дарнторн. Здесь прохладно.

Стоявший рядом с Меченым гвардеец вопросительно взглянул на лорда Сервелльда, как будто спрашивая, не пора ли утихомирить энонийца, но Дарнторн едва заметно каченул головой. Льюберт неплохо представлял себе ход его рассуждений. Пусть Меченый дерзит, пока может — все равно запала ему хватит ненадолго.

— С чего начать, мессер? — спокойно спросил Музыкант. Для него подобные допросы были делом совершенно заурядным, а «дан-Энрикс» ничем не отличался от любого другого узника. Лорд Дарнторн сделал неопределенный жест.

— С чего-нибудь попроще…

Музыкант наклонил голову и показал помощникам на дыбу. Льюберту очень хотелось отвернуться или, на худой конец, смотреть себе под ноги, но он приказал себе не отводить глаза. Понс перекинул через перекладину веревку, связывавшую руки южанина, и, закрепив ее на вороте, начал вращать ручку, словно человек, который поднимает из колодца ведро воды. Мышцы на плечах энонийца напряглись. Томс Довард наклонился к Хоббарду и что-то прошептал ему на ухо. Оба засмеялись. Льюберт с ненавистью покосился на своих соседей — и пропустил момент, когда ноги «дан-Энрикса» оторвались от пола. Тело энонийца выгнулось, по грязному виску скатилась капля пота.

Лучше бы он закричал, — тупо подумал Льюс. И тут же задумался — а почему, собственно, лучше?..

Ему смутно вспомнилось, что всего пару лет назад он люто ненавидел Рикса. Ненавидел так, что не мог смотреть на него спокойно, без того, чтобы не почувствовать приступ злости. Кажется, он даже согласился бы на то, чтобы южанин умер — только бы наверняка избавиться от его присутствия. Но даже в самых мстительных мечтах он никогда не хотел видеть Пастуха подвешенным на дыбу. «Это уже слишком, слишком, слишком…» — думал Льюберт, прикусив губу.

Понс подтянул пленника к самой перекладине и деловито закрепил веревку. Лицо у «дан-Энрикса» побагровело, но он продолжал удерживать свой вес на вздернутых назад руках. Музыкант что-то прикинул и указал Понсу на один из грузов, сложенных у ворота.

Меченый оскалил зубы, и Дарнторну показалось, что он все-таки кричит — только беззвучно, за той гранью, за которой человеческое ухо уже не способно что-то воспринять.

Фессельд придвинулся поближе. Вероятно, хотел лучше видеть все происходящее. В руке Фрейн держал надушенный платок, который время от времени изящно подносил к лицу. Теперь их локти почти соприкасались, и Дарнторну мучительно захотелось развернуться и выбить Фрейну пару зубов. «Отойди от меня, падаль, — выругался Льюберт про себя. — Обливаешься духами, чтобы никто не заметил, что от тебя несет тухлятиной». К несчастью, Фрейн не обладал талантом ворлока и читать мысли не умел, поэтому с места не сдвинулся.

— Ну что?.. Надумал что-то рассказать о Белых сестрах? — спросил лорд Дарнторн.

Крикс не отозвался. Льюберт понимал, в чем дело — если тратишь все силы на то, чтобы не заорать, будет уже не до того, чтобы дерзить своим противникам.

— Продолжайте, — приказал отец. Льюберту показалось, что он различил в голосе лорда Сервелльда мрачное удовлетворение. Льюс вспомнил их вчерашний разговор — и обругал себя за глупость. Лорд Сревелльд с самого начала дал понять, что он воспринимает предстоящий допрос Меченого как возможность отомстить Валлариксу. А Льюс еще надеялся на то, что отец передумает! Надо же быть подобным дураком!!

Понс подвесил к ногам энонийца второй груз. Результат был мгновенным и совсем не зрелищным, на что бы ни надеялся Фессельд. На сей раз плечи Рикса вылетели из суставов, и пленник повис, как тряпочная кукла, уронив голову на грудь. Спутанные темные пряди почти закрыли смуглое лицо.

Льюс потихоньку вытер влажные ладони о штаны. Молча. Он выдержал все это молча… фэйры знают как, но выдержал.

— Опускай, — приказал Понсу Музыкант.

Когда «дан-Энрикс» оказался на полу, палач взглянул на пленника задумчивым, холодным взглядом, и снова обернулся к креслу Дарнторна.

— Боюсь, с ним будет трудно, монсеньор.

— Вы хотите сказать, что не способны выполнять свою работу? — голос лорда Дарнторна не предвещал ничего хорошего. Но Музыканта это не смутило.

— Нет, монсеньор. Я хочу сказать, что вам лучше оставить его мне на пару дней — а уже после этого продолжить.

— Делайте свое дело, мэтр, — перебил Дарнторн. — Когда мне понадобится ваш совет, я его попрошу.

Он побарабанил пальцами по подлокотнику своего кресла и окликнул пленника.

— Эй, Меченый!..

«Дан-Энрикс», которому Понс только что без лишних сантиментов вправил вывихнутое плечо, вскинул на лорда Сервелльда мутный от боли взгляд.

— С тех пор, как я узнал, кто ты такой, я искренне надеялся, что ты не трус. Если бы ты сказал все, что следует, на первом же допросе, это было бы удобно, но очень досадно. Есть такие долги, которые лучше платить в рассрочку. Так что сделай одолжение — молчи как можно дольше…

Понс вправил пленнику второй сустав. «Дан-Энрикс» конвульсивно дернулся и заскрипел зубами. Вряд ли в подобном состоянии южанин был способен понимать, о чем с ним говорят, но лорд Дарнторн, нисколько не смущаясь этим, продолжал:

— Могу себе представить, что ты сейчас думаешь… В свои семнадцать лет я был таким же идиотом, как и ты, и тоже верил в то, что ничего на свете не боюсь. В семнадцать лет все поголовно идиоты, и чуть ли не каждый третий не боится умереть — особенно если надеется, что о его смерти будут сочинять баллады. Но я не стану тебя убивать. Раньше хотел, но теперь точно знаю, что не стану. Я прикажу выколоть тебе глаза, отрезать уши и язык, сломать все пальцы на руках и сделать евнухом. А потом отошлю тебя к мессеру Ирему. И будь уверен, что об этом никаких баллад не сложат. Слишком это мрачно для застольных песен, и к тому же песни сочиняют о героях, а не евнухах.

Льюберт похолодел.

— О вашем подвиге в балладах тоже не споют, — хрипло ответил энониец. — Впрочем, поступайте, как сочтете нужным…

Льюберт подумал, что «плевать я на вас всех хотел» звучало бы немногим хуже.

«Может быть, у него был с собой люцер, и он успел проглотить пару зерен перед пыткой?» — промелькнуло в голове у Льюса. Но на дыбе энониец корчился на редкость убедительно — не приходилось сомневаться, что ему и в самом деле было больно.

И все-таки что-то с «дан-Энриксом» было не так. Внешне южанин не особо изменился, но это был не тот человек, с которым Льюберт дрался всего год назад. Дарнторн не отказался бы узнать, что с ним случилось.

— Чего ты хорохоришься, дурак? Лучше не зли мессера Дарнторна, а отвечай, что спрашивают, — буркнул Понс.

Молчание, — насмешливо откликнулся южанин. Понс вытаращился на пленника.

— Чего?.. Что это за галиматья?!

— Ну почему «галиматья»? — Крикс явно вознамерился пожать плечами, но не смог и лишь болезненно поморщился. — Это стихи Алэйна Отта. Его ранняя баллада, «Три подарка Девы Озера».

На шее лорда Сервелльда вздулась толстая жила.

— Продолжайте, — резко приказал он Музыканту.

— Если лорду угодно, мы попробуем железо, — предложил палач, приняв у Понса толстые кожаные рукавицы.

«Не знаю, как там лорду, а мне угодно, чтоб ты сдох» — в бессильной ярости подумал Льюберт. Щипцы, железный прут и еще какие-то инструменты Музыканта давно нагревались на решетке, установленной в самой большой жаровне, и запах раскаленного металла доносился до Дарнторна так отчетливо, что впору было попросить у Фессельда его надушенный платок. Льюс обещал себе, что не станет отводить глаза и увидит все, что сделают с «дан-Энриксом», но это оказалось выше его сил. Когда отец кивнул, и Музыкант натянул свои рукавицы, Льюберт торопливо отвел взгляд. Он чувствовал, что даже под угрозой немедленной смерти не станет смотреть на то, что будет дальше. Вместо этого он с тупым удивлением уставился на руку лорда Дарнторна, лежавшую на подлокотнике резного кресла. Смуглая рука казалась расслабленной, как будто Дарнторн находился не в Кир-Роване, а в своей башне.

Льюберт ждал, когда «дан-Энрикс» закричит, но Меченый, по-видимому, твердо решил не издать ни звука… за что и поплатился. Когда Фрейн Фессельд противно захихикал прямо у него над ухом, Льюберт вскинул взгляд на пленника — и обнаружил, что южанин стоит на коленях, согнувшись в три погибели. «Дан-Энрикса» рвало.

— Жалкое зрелище, — презрительно сказал лорд Сервелльд. — Мэтр, прикажите, чтобы здесь убрали…

Энониец выпрямился. Он был очень бледен, мокрые от пота волосы липли ко лбу, губы казались синими.

— Может быть, хочешь что-нибудь сказать?.. — вкрадчиво спросил Музыкант.

— Хочу. Только не вам, — Меченый обернулся к Фрейну (Льюберт вздрогнул — ему показалось, что «дан-Энрикс» смотрит прямо на него). — Будь добр, отойди к стене, Фессельд. Видишь, меня тошнит от запаха твоих духов.

Фессельд издал нелепый звук — как будто подавился собственным хихиканьем. Лорд Дарнторн подался вперед.

— Шутишь, значит?.. Хорошо. Посмотрим, как ты посмеешься дальше. Продолжайте, мэтр.

— Хватит!.. — вырвалось у Льюберта.

Лорд Сервелльд обернулся в его сторону. Льюберту сделалось не по себе — он никогда еще не видел у него такого выражения лица. Но отступать, пожалуй, было уже поздно. Да и сколько можно отступать?..

— Отец, пожалуйста, достаточно. Может быть, это правда.

— Что?

— Что сестры ничего не знали.

Сервелльд Дарнторн неприятно рассмеялся.

— Они знали, Льюс. Но я смотрю, ты непременно хочешь, чтобы я дал Меченому шанс… Хорошо, будь по-твоему.

Лорд Сервелльд обернулся к Меченому.

— Оставим старых дур в покое. Если я буду доволен твоими ответами, станем считать, что они в самом деле ничего не знали. Скажи нам — какие деревни вниз по Шельде поставляют провиант отрядам Родерика из Лаэра?..

Меченый посмотрел на Дарнторна исподлобья. И, конечно, промолчал.

Лорд Дарнторн снова рассмеялся.

— Видишь?.. Дело тут не в сестрах. Просто твой дружок пока не понимает, где он оказался и что его ждет. Ну ничего, мы ему объясним.

Льюберт почувствовал — еще немного, и он возненавидит родного отца.

— Разрешите мне уйти, монсеньор, — чужим от злости голосом произнес он.

— Иди, — помедлив, согласился Дарнторн.

Гвардейцы распахнули перед ним тяжелую дверь. Льюс не решился обернуться, чтобы напоследок посмотреть на Меченого. Рикс опять решит, что он сбежал. И будет почти прав. Почти.

«Я не могу устроить для тебя побег, — думал Дарнторн, шагая через двор. — Прости, но это выше моих сил. Но кое-что я все же сделаю…»

* * *

Сердце у Льюса колотилось так, как будто он действительно пришел в тюрьму Кир-Рована затем, чтобы устроить Меченому побег. Льюберт не мог определиться, что пугает его больше — мысль, что отец узнает о его визите к заключенному, или предстоящий разговор с «дан-Энриксом». Наверняка — очень тяжелый разговор.

— Откройте дверь, — приказал Льюберт. — Я хочу взглянуть на пленника.

— Лорду Дарнторну известно о вашем намерении? — уточнил капитан Кеннет.

— Разумеется, — грубо ответил Льюберт. — Хотите подняться и проверить?..

— Мне вполне достаточно вашего слова, — коротко поклонился капитан. И, помолчав, добавил — Только разрешите мне сопровождать вас, мейер Дарнторн.

Льюс нахмурился. С его отцом никто и никогда не спорил. В манерах лорда Сервелльда было нечто такое, что никому не приходило в голову с ним вольничать. А Льюберта никто не принимал всерьез, и списывать это на возраст было невозможно. Восемнадцать лет — это уже не детство, к восемнадцати годам Валларикс уже стал правителем Империи. Меченый — и тот на год младше, чем Дарнторн.

— Я что, неясно выразился? — резко спросил Льюс. — Мне не нужен никакой сопровождающий. Просто откройте дверь и дайте факел, чтобы я не сломал себе шею в этой темноте.

— Меченый исключительно опасен. Когда мы застигли его в Доме милосердия, у него даже не было меча. И тем не менее, он убил Вальха и еще троих из наших.

— Не знаю, что там было в Доме милосердия, но сейчас Меченый связан. И вдобавок над ним потрудился Музыкант. Так что, по-вашему, мне может угрожать?.. — надменно спросил Льюберт — Делайте, что вам приказано. А о себе я позабочусь сам.

Заскрежетал несмазанный замок в двери. Льюс глубоко вдохнул, взял факел и вошел. Колеблющийся свет выхватил силуэт человека, сидевшего на полу.

Приход Дарнторна застал пленника врасплох. Когда камера неожиданно осветилась, энониец резко вскинул голову и посмотрел на входящего человека с выражением такого ужаса, как будто ожидал, что его снова потащат на допрос. Льюберт не мог даже представить такого затравленного выражения на лице Рикса, и сейчас ему внезапно стало тошно от собственной глупости. Во время пытки Меченый держался так, как будто бы ему все было нипочем, и Льюс поверил в то, что так оно и есть. А вот теперь — увидел правду, совершенно не предназначавшуюся для его глаз.

Впрочем, южанин почти сразу овладел собой.

— Льюс, ты?.. — вслух удивился он, глядя на Дарнторна почти нормальным взглядом.

— Да, это я, — язык едва ворочался у Льюберта во рту. До чего трудно разговаривать с человеком, которого твой собственный отец держит в цепях и собирается убить. — Тебе что-нибудь нужно?

— Ключ от кандалов.

Ну разумеется.

— У меня его нет.

Пленник внезапно усмехнулся.

— Да, это я уже понял. Так зачем ты все-таки пришел?..

Льюберт вдел факел в скобу на стене, и, подойдя поближе к пленнику, вытащил из кармана небольшой мешочек.

— Вот, — сказал он извиняющимся тоном. — Это твисс. Действует хуже, чем люцер, но это все, что можно было добыть в лазарете. Трать его поаккуратнее, я вряд ли смогу принести тебе еще… Вотри щепотку в десны — это лучше, чем разжевывать.

Крикс затолкал мешочек с твиссом в охапку гнилой соломы, на которой он сидел, и снова поднял взгляд на Льюберта.

— Спасибо. Завтра эта штука будет очень кстати.

Льюс сглотнул.

— Ты очень хорошо держался. Я даже подумал, что у тебя был люцер. Да нет, я знал, что его не было… Просто до вчерашнего дня я никогда бы не поверил, что такое можно вытерпеть без звука.

Крикс задумчиво посмотрел на Дарнторна.

— Знаешь, что я делал в Доме милосердия? — внезапно спросил он.

— Не надо! — торопливо сказал Льюберт. Если он узнает что-нибудь о связи Дома милосердия и Серой сотни, у него не будет выбора. Либо предать «дан-Энрикса» и рассказать все своему отцу, либо предать отца и промолчать. А Льюберту уже смертельно надоело быть предателем.

Крикс качнул головой.

— Никакой тайны в этом нет, не беспокойся… я приехал к Белым сестрам для того, чтобы оставить им беременную девушку. Она сошла с ума после того, как ее изнасиловали шестеро солдат мессера Сервелльда. А потом все ее соседи пользовалась тем, что она принимает каждого мужчину за своего утонувшего брата-паромщика и никогда не запирает двери в дом. — Лицо энонийца потемнело, возле губ возникла злая складка. — Они приносили ей заплесневевшие лепешки и подпорченные овощи, а их детишки называли ее «шлюхой» и швырялись в нее грязью. И при этом все в деревне искренне считали, что оказывают ей благодеяние — ведь без их подачек она точно умерла бы с голода.

Дарнторн нахмурился. Зачем «дан-Энрикс» решил рассказать ему эту историю? Он что, намерен обвинить Дарнторнов во всех ужасах войны?.. Конечно, с Меченым лорд Сервелльд обошелся неоправданно жестоко. Но нельзя винить Дарнторна за все, что делают его солдаты в дельте Шельды. И потом, имперцы в этом отношении ничуть не лучше.

— Что ты, собственно, пытаешься сказать?.. — спросил Льюс настороженно.

— Просто отвечаю на твой вопрос. В мире есть вещи, от которых хочется кричать. Но это не искусство Музыканта с Понсом. Главная задача палача состоит в том, чтобы причинять другим страдания, но иногда мне кажется, что о страдании все эти понсы знают так же мало, как и о стихах Алэйна Отта.

— А ты, значит, знаешь что-нибудь похуже Понса с Музыкантом?.. — не сдержался Льюберт.

Энониец смерил его долгим, непонятным взглядом.

— Может быть.

Дарнторну стало жутко. Да что же такое с ним случилось?..

— Я тебе не верю, — резко сказал он. — Тебе всегда хотелось выглядеть особенным, Пастух. Вот ты и напридумывал себе Хегг знает что.

«Дан-Энрикс» не ответил. Льюберт почувствовал, что к щекам жарко приливает кровь. Вот уж, действительно, додумался — пикироваться с человеком, только что выдержавшим пытку и готовящимся к повторению допроса завтра утром!

Пауза затягивалась. Льюберт судорожно думал, что еще сказать. Предупредить южанина о маге, который служит Дарнторну? Нет, едва ли стоит взваливать на пленника еще и этот груз. Выразить Риксу соболезнования из-за смерти Элиссив? Они с энонийцем были близкими друзьями… но Льюс знал, что не осмелиться произнести имя принцессы вслух. Если бы не отец и не его помощник-маг, Элиссив бы сейчас была жива. А вместе с ней — сотни и даже тысячи других людей.

«Пора идти» — подумал Дарнторн. Сколько он уже пробыл в этом подземелье — четверть часа? Полчаса?.. В любом случае, гораздо больше, чем необходимо сыну лорда Сервелльда, чтобы увидеть, что пленник его отца надежно охраняется и не предпримет никаких попыток к бегству.

Но заставить себя просто развернуться и уйти Дарнторн не мог. Он переминался с ноги на ногу, не зная, что бы еще сделать, и, в конце концов, сказал:

— Тут у меня во фляге есть еще чуть-чуть вина. Не хочешь выпить?

Энониец принял флягу скованными руками и осторожно наклонил ее. Он пил сосредоточенно и медленно, стараясь не пролить не капли.

— Жаль, у тебя не было воды, — заметил он, вернув Дарнторну его фляжку.

— Тебе не дают воды?! — от неожиданности Льюс повысил голос. Шаги сторожей за дверью стихли — Кеннет и его дозорные прислушивались, не зовет ли он на помощь.

— Не ори, Дарнторн, — поморщился южанин. — Голова и без тебя раскалывается… Насчет воды не беспокойся. Рано или поздно им придется меня напоить, иначе я умру, и всем прекрасным планам твоего отца придет конец. Кстати, спасибо за вино. Никогда не думал, что скажу нечто подобное, но оно даже лучше «Пурпурного сердца».

— Вино как раз паршивое, просто ты голоден и хочешь пить. Завтра я принесу тебе воды. И что-нибудь поесть, — пообещал Дарнторн, ругая самого себя за недогадливость. И, отвернувшись от «дан-Энрикса», несколько раз ударил по дубовой створке сапогом, чтобы привлечь внимание гвардейцев.

* * *

— Мне сказали, ты спустился в подземелье, приказал открыть камеру Меченого и проговорил с ним почти полчаса, — глаза мессера Сервелльда смотрели холодно и испытующе. — Я запретил кого-либо впускать туда, но ты воспользовался своим именем, чтобы заставить стражника исполнить твой приказ. Так?

От тона лорда Сервельда Льюберту сделалось не по себе.

— Да, но…

Договорить он не успел. Молниеносное движение руки, затянутой в черную кожу — и его голова мотнулась назад от пощечины. Льюберт прижал руку к носу, а потом, отняв ладонь, увидел на пальцах кровь.

В ушах у Льюберта звенело. Сильнее боли было изумление. Отец никогда его не бил. Ни разу, сколько Льюберт себя помнил…

— Я не потерплю, чтобы мой сын шел против моей воли и спускался в камеры, чтобы беседовать с моим врагом, — процедил лорд. — Ты меня понял?

Темные глаза мессера Сервельда мрачно смотрели на него, и Льюберту внезапно показалось, что они напоминают черные колодцы с ледяной и неподвижной, застоявшейся водой.

— Я понял… монсеньор.

Второй удар был еще сильнее и внезапнее, чем первый. Льюберт пошатнулся. На покрывавший пол ковер упала капля крови.

— За что?.. — выкрикнул Дарнторн.

— Мои люди обыскали камеру Лаконца и нашли там это, — лорд Дарнторн небрежно бросил на стол кожаный мешочек. — Может быть, ты знаешь, что это такое?

— Это твисс, — ответил Льюберт, опустив глаза. Он не хотел, чтобы отец мог видеть выражение его лица.

— Да, это твисс, который ты украл, чтобы отдать Меченому. Я не хочу, чтобы между нами были какие-нибудь недомолвки. Ты мой сын, но если ты еще раз попытаешься у меня за спиной помочь моим врагам, я прикажу тебя запереть и поставлю у двери солдат. Это понятно?

— Да, отец, — еще раз повторил Дарнторн.

Мрачный огонь во взгляде лорда Сервелльда потух.

— Будем считать, что ты усвоил свой сегодняшний урок. А теперь я хочу знать, о чем вы говорили.

Кровь прихлынула к лицу Дарнторна. Отец разговаривал с ним так, как будто бы ему все еще было девять лет, не отмеряя ему даже и того сомнительного уважения, которым пользовался Рикс.

— Спроси об этом Меченого, — сорвалось с его губ прежде, чем Дарнторн успел спросить себя, разумно ли еще сильнее раздражать отца теперь, когда его глупая затея с твиссом выплыла наружу. — Я уверен, он ответит на этот вопрос так же охотно, как и на все остальные.

Льюберт был готов к тому, что за такую дерзость отец влепит ему новую пощечину, но ничего такого не произошло. Пару секунд лорд Сервелльд молча смотрел на него, потом поморщился и отвел взгляд, как будто ему было неприятно видеть Льюберта.

— Мой брат писал мне, что ты растешь достойным наследником нашего имени. Я вижу, в этом он солгал мне точно так же, как и во всем остальном, — негромко сказал он.

«Так что же получается — заразить «черной рвотой» целую провинцию — это достойно имени Дарнторнов?..» — чуть не выкрикнул Дарнторн. Но возражения уже в который раз застряли в горле.

Человек, которого он знал всю свою жизнь, не мог так поступить. Отца околдовали. Это все его проклятый маг. До встречи с ним лорд Сервелльд был совсем другим.

Льюберт постарался отогнать как можно дальше мысль о том, что он мог ошибаться с самого начала. В год первого мятежа он был совсем ребенком. А потом лорд Сервелльд много лет скрывался за пределами Империи, и Льюберт ничего о нем не знал.

— Отец…

— Уйди, — сухо сказал Дарнторн. — Я не желаю тебя видеть.

Льюберт резко развернулся и вышел из комнаты отца, не озаботившись даже стереть бежавшую по подбородку кровь. Слуга, несущий в чью-то комнату чистые полотенца, чуть не налетел на Льюберта — и отшатнулся, разглядев его получше. Льюс подумал, что еще до вечера все обитатели Кир-Кайдэ будут знать, что мейер Дарнторн вышел из покоев своего отца с разбитым носом. Но Дарнторну было наплевать. Последние слова отца все еще отдавались у него в ушах.

«Уйди, я не желаю тебя видеть» — сказал лорд Дарнторн. Большую часть жизни Льюберт старался вести себя так, чтобы быть достойным своего отца. И вот теперь, когда лорд Ирем стягивает свое войско к Шельде, когда часть союзников колеблется, и многие готовы спасти собственные шкуры, выдав главарей восстания Валлариксу — короче, именно тогда, когда лорду Дарнторну нужен хотя бы один человек, на которого он мог бы положиться, Льюберт тоже предает его.

Следующая неделя показалась Льюсу бесконечной. Дарнторн ежедневно ездил в город, читал старый, рассыпавшийся от ветхости трактат о соколиной охоте — чуть ли не единственная книга, которая нашлась в Кир-Кайдэ — или просто шлялся по двору, ловя обрывки слухов о допросах Меченого. Ничего толкового Льюберт узнать так и не смог, только однажды услышал, как пожилой дозорный говорил другому: «А мальчишка молодцом. Уел нашего лорда, да и Музыканта заодно». Потом кто-то из слушателей шикнул, заметив Дарнторна, и беседа прервалась. Единственное, что Льюберт успел понять из сказанного — это что «дан-Энрикс» до сих пор не отвечает на вопросы.

А на следующий день к Льюберту обратился Кеннет. Капитан заговорил с ним в тот момент, когда продрогший и уставший Льюберт поднимался в свою башню.

— У вас найдется для меня пара минут, мейер Дарнторн?

— Чтобы вы сейчас же побежали сообщать о нашем разговоре моему отцу? Увольте, — огрызнулся Льюберт.

Капитан нимало не смутился.

— Вы все еще злитесь на меня за то, что я донес о вашем посещении тюрьмы? Напрасно. Я всего лишь выполнял свой долг.

— Вот и выполняйте его дальше — где-нибудь подальше от меня.

— Боюсь, что это невозможно. Ваш отец отправил меня к вам. Он сожалеет о вашей недавней ссоре.

— Сожалеет?.. — недоверчиво повторил Льюберт. Сожалеть о чем-то, да еще и посвящать в это своих людей — даже таких проверенных и преданных, как Кеннет — это было совершенно не в характере мессера Сервелльда.

— Да. Поэтому он поручил мне рассказать вам то, что нам известно о службе Меченого в Серой сотне. Ваш отец надеется, что тогда вы поймете, что все меры, применяемые к Меченому, полностью оправданы.

Льюберт остановился — на пару ступенек выше Кеннета — и яростно посмотрел на капитана сверху вниз.

— Да пропади он пропадом, ваш Меченый! Пусть его порежут на куски, удавят… запекут на вертеле и подадут на стол, если отцу так хочется! Я больше пальцем не пошевелю, чтобы вмешаться в это дело.

Кеннет одобрительно кивнул.

— Вот это правильно. Я всегда говорил, что каждый должен твердо знать, на чьей он стороне.

— Это все, что вы хотели мне сказать?..

— Нет. Ваш отец просит вас через полчаса быть на внутреннем дворе Кир-Рована.

Льюберт похолодел. Внутренний двор Кир-Рована использовался иключительно для казней. Неужели Рикса собираются казнить прямо сейчас? Только не это!… Ради Всеблагих, пускай окажется, что дело в чем-нибудь другом!!

Льюберт с трудом сдержался, чтобы напрямую не спросить у капитана Кеннета, не связано ли это с Меченым. Нельзя показывать, что это может его беспокоить.

— Хорошо, сейчас спущусь, — спокойно сказал он. — Только переоденусь и накину плащ.

Наверное, подобным самообладанием мог бы гордиться даже Валерик Этайн, считавшийся непревзойденным дипломатом. Ноги у Льюберта подкашивались, но он как ни в чем ни бывало продолжал подниматься в свою комнату и замедлил шаг только тогда, когда удостоверился, что капитан уже не может его видеть. За целый день Льюс почти ничего не ел, но сейчас ему все равно казалось, что его желудок вот-вот вывернется наизнанку. Войдя в свою комнату, он дрожащими руками налил себе вина, разлив по меньшей мере половину, и опорожнил бокал за два глотка. Плеснул еще.

Что ему делать, если Рикса все же собираются казнить? Хвататься за оружие, устраивать дешевый балаган, который все равно никого не спасет?.. Если бы еще две недели. Ну хотя бы две. Армия лорда Ирема уже соединилась с войском Родерика из Лаэра…

Льюберт надел плащ, попробовал застегнуть фибулу с единорогом. Пальцы дрожали и не слушались, Дарнторн загнал иглу себе под ноготь и со злостью отшвырнул тяжелый плащ. Плевать. Надо идти.

На внутреннем дворе Кир-Рована было немноголюдно — никого из тех, кто ранее присутствовал при допросе Меченого. Только лорд Дарнторн — и дюжина его гвардейцев, в том числе капитан Кеннет. Лорд Дарнторн, прищурившись, смотрел на бледное зимнее солнце и чему-то улыбался. Всю последнюю неделю было очень хмуро, и только сегодня, как в насмешку, слегка прояснилось. Небо было белым, но кружившийся в воздухе снег красиво серебрился в лучах пробивавшегося через тучи солнца.

Сделав еще несколько шагов, Льюберт заметил, что рядом с потемневшей от дождей и снега виселицей возвышалась деревянная колода с белым, свежим спилом. Кажется, Рикса собирались обезглавить — Дарнторн принял во внимание высокое происхождение своего пленника.

«Будь оно все проклято!» — подумал Льюберт, стискивая кулаки. Ладони были совершенно мокрыми. Наверное, он бы чувствовал себя немногим хуже, если бы казнить собирались его самого.

А потом он увидел Рикса. В пыточную камеру южанин вошел сам, а теперь почти висел на плечах у сопровождающих его гвардейцев, едва шевеля ногами. Вместо сапог на Меченом были какие-то обмотки. Кажется, южанин в самом деле не мог наступать на полную ступню. Что же с ним делали? Ставили ноги на жаровню, надевали «гверрский сапожок», сжимавший кости?..

На одну секунду Льюберту почудилось, что энониец поседел, но потом он сообразил, что то, что ему показалось сединой, было всего лишь снегом, падавшим на волосы «дан-Энрикса».

Южанина поставили на колени посреди двора — так, чтобы ему было видно и недавно построенную плаху, и мессера Дарнторна. На лорда Сервелльда и его стражу Крикс не посмотрел вовсе, на колоде задержался взглядом чуть подольше. Льюберту казалось, что в пленнике что-то надломилось. Раньше энониец ни за что не стал бы стоять перед кем-то на коленях, даже не пытаясь встать.

А ведь все это уже было, — вспомнил Льюберт. Площадь Четырех дворцов. Рыцари Ордена, выстроившиеся в каре у эшафота. Только плахи на том эшафоте не было — Валларикс пощадил своих врагов.

А вот отцу на это не хватило милосердия…

Лорд Дарнторн склонил голову к плечу, глядя на Рикса.

— Приготовился умирать, не так ли?.. Зря. Я ведь сказал, что не намерен тебя убивать.

Сердце у Льюберта едва не выскочило из груди. Выходит, Рикса все же не казнят?! Но эта плаха… и конвой, стоящий по периметру двора… Должно быть, Меченый думал о том же самом. С полминуты он молчал, а потом разлепил сухие губы и довольно неразборчиво спросил:

— Тогда к чему весь этот фарс?

Лорд Сервелльд улыбнулся так, что по спине у Льюберта прошел озноб.

— Да так… просто воспоминание об одной скверной шутке, которую со мной разыграли десять лет назад. В тот раз Вальдер решил, что с меня хватит одного позора. Я последую его примеру. Тем более, что своим прозвищем ты подсказал мне исключительно удачную идею. Покажи ему, Понс.

Помощник Музыканта, глупо улыбаясь, показал южанину какой-то металлический предмет. Льюберт вытянул шею, пытаясь понять, что это может быть, и запоздало опознал тавро — точную копию того, каким клеймили лошадей и племенных быков в Торнхэле. Впрочем, это же тавро обыкновенно ставили приговоренным к каторжным работам. «Собственность лорда Дарнторна». Как правило, клеймо ставилось на лоб или на щеку, чтобы беглого можно было узнать издалека.

Льюберт подумал, что он умер бы на месте, если бы услышал, что ему собираются поставить на лице подобное клеймо. Жутко было представить, каково сейчас должно быть гордому «дан-Энриксу».

— Что, нравится?.. — насмешливо спросил южанина его отец. — Готовь жаровню, Понс. Да поживее.

Пленник поднял на Сервелльда тусклый взгляд.

— Ну и убогая же у вас все-таки фантазия, Дарнторн…

— Неужто? А вот я всегда считал, что для людей твоего склада даже пытки лучше, чем позор. Вот и посмотрим, так ли я был прав.

Во взгляде Рикса промелькнула странная искра.

— Чем затевать очередной мятеж, вы лучше бы читали «Монологи» Эйта из Гоэдды. Там, между прочим, говорится, что позорить человека может только то, что делает он сам, а уж никак не то, что делает с ним кто-нибудь другой.

Лорд Сервелльд усмехнулся — хотя Льюберт готов был поклясться в том, что отец в ярости. На Меченого он смотрел, как на смертельного врага.

— Посмотрим, как тебе поможет эта трепотня, когда Музыкант с тобой закончит. Кстати, долго еще ждать? — спросил он, обернувшись к Понсу с Музыкантом.

— Пару минут, мессер, — откликнулся палач.

— Прекрасно. Мне уже не терпится взглянуть на результат.

* * *

Темно-багровая боль прижимала к камням, не отступала даже в беспамятстве. Боль гнездилась в вывернутых суставах, боль вгрызалась в покалеченные ступни, нестерпимо-жаркими углями полыхала под повязкой у него на лбу. Меченому хотелось сорвать эту повязку и прижаться лбом к холодным и сырым камням, чтобы хоть ненадолго унять боль, но он не мог заставить самого себя пошевелиться. Больше всего пленника пугала мысль, что через несколько часов его опять потащат на допрос, а он не сможет больше этого терпеть и сдастся, предав тех, кого обязан защищать.

У Рикса больше не было сил молчать и огрызаться. У него вообще ни на что больше не было сил. Южанин давно перестал понимать, что с ним произошло в реальности, а что привиделось ему уже потом, когда он трясся в лихорадке на гнилой соломе. Строй безучастных ко всему гвардейцев, Понс с тавром, паскудная ухмылка лорда Дарнторна — это наверняка происходило наяву. И перекошенное лицо Льюберта, казавшееся чуть ли не бледнее, чем снег на его воротнике — это, пожалуй, тоже было наяву. А вот те люди, которые заходили в его камеру, спорили и громко что-то обсуждали, не давая Риксу соскользнуть в спасительное забытье, скорее всего, были бредом. Просто потому, что большинства этих людей в Кир-Роване быть не могло. Ни лорда Ирема, ни Лейды Гвенн Гефэйр, ни, тем более, Седого. Но от мысли, что они — всего лишь плод его воображения, легче «дан-Энриксу» не становилось. Их голоса казались резкими, как крики чаек, они ввинчивались в его мозг, и каждый из входящих что-то требовал — вспомнить о своем долге перед троном, или же признаться, что он был не прав, или снова попытаться завладеть наследством Альдов… А он был истерзан болью, трясся от озноба и не мог исполнить ничего из того, что обещал себе или другим. Но они не желали это видеть.

Потом дверь со скрежетом открылась, и «дан-Энрикс» вжался в стену. Сердце подскочило вверх и заколотилось где-то возле горла. Это что, за ним?.. Создатель, почему так скоро?! Щурясь от яркого света, энониец различил в дверях пару гвардейцев Дарнторна и еще незнакомого темноволосого мужчину, одетого в неприметную дорожную одежду. Музыканта или Понса с ними не было.

— Вам что-нибудь нужно… мэтр? — странно напряженным голосом спросил один из солдат Дарнторна. Их спутник резкой дернул подбородком.

— Нет. Оставьте факел и проваливайте.

Пока стражник вставлял факел в скобу на стене, темноволосый подошел к «дан-Энриксу» и посмотрел на него сверху вниз. Глаза у незнакомца были очень светлыми, похожими на острые осколки бледно-голубого льда.

Еще мгновение назад Крикс был уверен, что ничто на свете не может быть хуже нового допроса, но сейчас он понял, что ошибся. Энониец дернулся, пытаясь встать. Ножная цепь противно загремела. Гвардеец рванулся было к нему, но Олварг даже бровью не повел.

— Я, кажется, сказал — проваливайте, — равнодушно сказал он. — Если вы мне понадобитесь, я вас позову.

Мгновение спустя дверь камеры закрылась — приказы мага здесь явно старались выполнять со всей возможной быстротой. Крикс оперся о холодный пол сперва ладонью, а затем коленом, и, держась за стену, медленно поднялся на ноги. Он был готов к тому, что Олварг снова собьет его с ног, но тот не двигался, следя за ним с заметным интересом. Впрочем, в ту давнюю ночь в Галарре Олварг тоже не спешил разделаться со своей жертвой. Ему нравилось играть на чужом страхе и отчаянии.

Ладонь «дан-Энрикса» неловко соскользнула по осклизлому от сырости камню, и Меченый чуть было не упал обратно на солому.

Олварг склонил голову к плечу, как будто наблюдал за балаганным представлением.

— Не надо так спешить, — недобро улыбнулся он. — Времени у нас сколько угодно, так что торопиться некуда.

«Дан-Энрикс» семь последних лет гадал, как должен выглядеть этот человек, и сейчас неожиданно подумал, что все это время он подспудно ожидал чего-то более внушительного. Лицо Олварга было смуглым от природы, но казалось нездорово бледным, как у человека, почти не бывающего под открытым небом. Надменный рот с узкими тонкими губами казался скошенным, а под глазами красовались темные мешки. В прошлом маг, скорее всего, был по-своему красив, но сейчас он выглядел, как человек, измученный долгой болезнью или пристрастившийся к люцеру.

Тем не менее, его лицо казалось Меченому удивительно знакомым. Потребовалось всего несколько секунд, чтобы понять, кого именно ему напоминает маг. Ни нездоровый цвет лица, ни жесткие, напоминавшие голубоватый лед глаза, ни более тяжелый подбородок не скрывали сходства между Олваргом и императором. Это напоминало дурной сон, в котором хорошо знакомые предметы видятся нелепо искаженными и оттого пугающими.

Юноше смутно вспомнилось, как он однажды попытался заговорить с лордом Иремом об Олварге, и рыцарь обронил, что их противник хочет отомстить династии дан-Энриксов. Это было чуть ли не единственное, что его сеньор когда-либо сказал об Олварге — возможно, именно поэтому те слова Ирема и врезались в память южанина так крепко. Тем более, что Крикс так и не понял, чем конкретно представители династии могут быть виноваты перед магом.

Теперь энонийцу показалось, что он начинает понимать, в чем дело.

— Ты — бастард Воителя? — спросил он вслух. Слова имели ржавый и соленый привкус крови.

Олварг выразительно прищурился.

— Бастард?.. Совсем наоборот. Я его старший сын. Его наследник.

Энониец вздрогнул. Старший сын?!.. Саккронис как-то рассказал «дан-Энриксу» о старшем брате императора, погибшем в тот же год, когда Наин впервые взял младшего принца на войну. Старшего сына Наина Воителя звали Интариксом, он пользовался популярностью среди столичной знати, но в частной жизни, кажется, был не особенно приятным человеком. Если верить Саккронису, в детстве Валларикс постоянно пропадал в Книгохранилище, поскольку во дворце наследник не давал ему прохода. Крикс сначала посчитал, что речь идет о ссорах и подначках вроде тех, которые случались у них с Вали, но довольно быстро осознал, что между сыновьями Наина Воителя существовала настоящая вражда. Во всяком случае, со стороны Интарикса. Саккронис дал понять, что старший брат терпеть не мог Вальдера и всячески донимал его, хотя разница в возрасте между ними составляла почти восемь лет. Если младший принц не успевал дочитать заинтересовавшую его историю в Книгохранилище и забирал понравившуюся книгу во дворец, то можно было не сомневаться, что на следующий день она окажется изорванной или же залитой чернилами. Валларикс уверял, что он тут ни при чем, и архивариус был склонен ему верить. Если младший принц привязывался к какому-нибудь животному, будь то сокол, лошадь или гончая, с этим животным в самом непротяженном времени случалось что-то нехорошее — соколу выдирали маховые перья, в сено лошади по недосмотру попадал болиголов, собаку кто-нибудь ошпаривал ушатом кипятка. Виновных в этих пакостях найти не удалось ни разу. Когда Вальдер рассказывал об этом архивариусу, он ничуть не сомневался в том, что это — дело рук Интарикса, но наотрез отказывался пойти со своими подозрениями к отцу. Наорикс откровенно недолюбливал старшего сына, и Вальдер считал, что подливать масла в огонь своими жалобами было бы нечестно.

Крикс попробовал узнать еще какие-то подробности, но архивариус, как будто спохватившись, перевел беседу на другой предмет, и с того дня ни разу больше не вернулся к этой теме.

— Значит, ты — Интарикс?..

— Я смотрю, они решили ничего тебе не говорить. Что ж, это вполне понятно… Дураков проще всего использовать вслепую.

— Никто меня не использовал, — устало сказал Крикс.

— Неужто?.. — оскалился маг. — Сивому с его Тайной магией нужен болван, в котором течет кровь дан-Энриксов. Вальдеру нужен запасной наследник. Ирему просто нужно перед кем-то рисоваться — у него такой характер. Беда только в том, что лично ты ни одному из них не нужен. Сивый интересовался каждым новым кандидатом на Наследство Альдов точно так же, как тобой — а после этого отбрасывал его, как грязную салфетку. Вальдер забудет о тебе, как только его новая жена родит ему хотя бы двух детей. А коадъютор найдет себе нового оруженосца, который не усомнится в том, что мессер Ирем — воплощение рыцарских добродетелей. Всем будет хорошо, и только ты один сгниешь в этой вонючей яме. Грустно, правда?..

Крикс смотрел на Олварга, а вспоминал совсем другое — то, как маг когда-то предлагал своему пленнику в Галарре спасти свою жизнь, присоединившись к «кромешникам». И что случилось дальше. «Неужели он уже забыл, что я все это видел? — раздраженно думал энониец. — Олварг должен понимать, что я прекрасно знаю, кто он и на что он вообще способен. Как он может думать, что после такого я поверю хотя бы одному его слову?..»

— Ты действительно дурак, — презрительно заметил Олварг. — Думаешь, что я с тобой играю, пытаешься угадать, чего я от тебя хочу… хотя на деле все как раз наоборот. С тобой играли всю твою сознательную жизнь. А мне это как раз совсем не нужно. Я и так могу сделать с тобой все, что пожелаю. И поверь, мои возможности намного превышают все, на что способны палачи Дарнторна.

Олварг неожиданно шагнул вперед и сорвал повязку с головы «дан-Энрикса». Ко лбу как будто снова приложили раскаленное клеймо. Крикс зашипел от боли — и только потом сообразил, что только что имел возможность ударить оказавшегося слишком близко мага цепью. Но теперь момент был упущен. Олварг успел бросить окровавленную тряпку на пол и остановиться на том же самом месте, где стоял до этого, вне досягаемости от прикованного к стене пленника.

— Похоже, я недооценивал Дарнторна… — сказал маг после короткой паузы. — Вот что делает с людьми старая ненависть. На этот раз лорд Сервелльд явно превзошел самого себя. Тебе, конечно, говорили, что ты удивительно похож на Наина Воителя?.. Когда я смотрю на тебя, мне кажется, что он воскрес из мертвых — специально для того, чтобы я мог полюбоваться на тавро Дарнторнов у него на лбу.

— Ты что, настолько его ненавидел?.. — через силу спросил Рикс, не очень понимая, зачем ему это знать. Смотреть на мага становилось все сложнее. От боли и усталости мутилось в голове. Ноги дрожали. Не хватало только сползти на пол по стене или — еще того не лучше — упасть на колени прямо перед ненавистным магом.

— Ненавидел?.. Да, пожалуй. Жаль, что его можно было убить только один раз. Все получилось как-то слишком быстро… и довольно бестолково.

— Что он тебе сделал? — с удивившим его самого упрямством спросил Крикс.

Сэр Ирем говорил: понять врага — значит наполовину победить… а может, это говорил не Ирем, а какой-то знаменитый полководец древности, а коадъютор просто повторял его слова. Неважно.

Маг оскалился.

— Честное слово, люди никогда не перестанут меня поражать. Чего стоит хотя бы эта способность к любопытству в полушаге от могилы… «Что он сделал»… А что ты, собственно, успел узнать о Наине, бастард? То, что он сражался в Ярнисе и присоединил Антарес и Иллирию?..

Крикс промолчал. Живя в Адели и вдобавок появляясь во дворце, где часть придворных еще помнила старого императора, он много слышал о Воителе, о его привычках, о его любовных похождениях, о его вспыльчивом характере… Но Олварг, сам того не зная, оказался очень близок к истине. Все представления «дан-Энрикса» о Наине Воителе так и остались исключительно поверхностными.

— Понятно, — мрачно ухмыльнулся маг. — О Наине ты знаешь только то, что вдалбливают первогодкам в Академии. Ну что ж, устрою для тебя небольшой экскурс в нашу семейную историю, раз уж Вальдер не удосужился этого сделать за семнадцать лет. Всю эту кашу заварила эта глупая старая сука, моя бабка…

Энониец вздрогнул, осознав, что он говорит о королеве Олетте. А маг так же невозмутимо продолжал:

— Узнав, что ее будущий наследник постоянно ездит к шлюхам из Веселого квартала, она пришла к выводу, что принца следует женить. Блестящая идея, ничего не скажешь. Только вот невесту она выбрала сама, по собственному вкусу. Наорикс жену так и не полюбил, но свой супружеский долг выполнил как положено. Во всяком случае, я родился в первый год после их свадьбы. Тут-то все и началось. Ты, вероятно, знаешь, что способность к ворлокству передается по наследству? В роду моей матери ворлоки рождались почти в каждом поколении… Очень устойчивая магическая линия, усиленная несколькими родственными браками. Я тоже должен был родиться ворлоком. И очень Одаренным ворлоком, судя по тому, на что были способны мои дяди с материнской стороны. Но кровь дан-Энриксов не совместима с магией. И она оказалась сильнее, чем кровь моей матери. Так что я родился с ворлочьими белыми глазами, но без малейшей искры Дара. Уже это могло бы свидетельствовать, что я истинный дан-Энрикс, но Наина это обстоятельство не убедило. Он как раз в то время, на свою беду, нашел у маменьки любовное письмо, которое она писала своему кузену… Она, понимаешь ли, его любила — но пойти против семьи и отказаться от брака с принцем и наследником престола не решилась. А теперь представь — воитель узнает, что его благоверная по уши влюблена в другого, а потом ему приносят сына с самыми что ни на есть ворлочьими глазами. Каково?.. Наин и так-то сдержанностью никогда не отличался, а тут с ним и вовсе сделался припадок. Он кричал, что королева ему изменила, что он отошлет и «ведьму», и нагулянного ей ублюдка к ее родичам из Халкивара… и так далее, и все тому подобное. И весь дворец, от лордов до последней поломойки, слышал, как он поливает грязью мою мать. Правда, Наин тогда так ничего и не предпринял, а просто закрылся у себя и целую неделю пил, как вербовщик из Алой гавани. Потом явился Сивый и каким-то чудом смог вправить ему мозги. Во всяком случае, вопрос о том, что я не настоящий сын правителя, больше никогда не поднимался. К матери Наин стал заходить только в сопровождении кого-то из придворных. Что ж, это хотя бы избавляло ее от необходимости с ним спать… Со мной Наин старался обращаться, как с наследником, но я все равно знал, что он терпеть меня не может. Никогда смотреть на меня не мог без содрогания. А потом я впервые познакомился с моими дядьями из Халкивара. Я увидел силу, которую дает людям магия, и она привела меня в восторг. Примерно в то же время наш дворцовый маг, Галахос, объяснил мне, почему я не стал ворлоком. В этот день я понял, что меня ограбили. Дан-Энриксы лишили меня магии, которая предназначалась мне с рождения, а моя собственная мать трусливо предала меня и эту Силу ради человека, вытиравшего об нее ноги.

Крикс растерянно смотрел на мага, пытаясь понять, как следует воспринимать его рассказ — как ложь, которой тот надеялся добиться каких-то собственных целей, или же как правду?.. Если допустить, что Олварг не солгал, то его ненависть к Династии делалась куда более понятной. Вся эта история и правда выглядела крайне мерзко.

— Что ты на меня уставился, бастард? — процедил маг, заметив взгляд «дан-Энрикса».

— Я пытаюсь понять. Меня ты ненавидишь потому, что я похож на Наина, а Наина — за то, как он поступил с твоей матерью. Но Валларикс — твой брат… и он не виноват в поступках вашего отца.

— Валларикс?.. Ах, Валларикс… — жутковато усмехнулся маг. — Рассказать тебе о твоем обожаемом Валлариксе? Когда мне было семь, Наин собирался ехать в Вальяхад. Перед этим он допоздна пил со своими приближенными в Зале тысячи колонн. А к ночи устал от застольных разговоров и решил, что ему нужна женщина. Ни одной шлюхи рядом почему-то не случилось, и он пошел к королеве. Странно, что он не забыл дорогу в ее спальню — он ведь не был там со дня моего рождения… Но в ту ночь он пришел именно туда, куда хотел. Он был пьян, она — слишком шокирована и напугана, чтобы позвать на помощь. Он взял ее силой — слышишь, ты, ублюдок?… А потом, уже в Энони, короля догнал гонец с известием о том, что королева понесла. Путь от Адели и до Вальяхада долгий, так что эта новость слегка запоздала. К этому моменту мать уже успела доносить и даже умереть при родах. А отец тем временем спокойно развлекался с девкой из Энони.

Крикс пошатнулся.

— Лжешь! — выдохнул он.

Олварг расхохотался.

— Нет необходимости! Все было так, как я тебе сказал… Ты что, действительно считал, что все дан-Энриксы — святые?.. Нет, бастард. Если мой брат похож на платяную моль, это еще не значит, что и Наин был таким же. Наорикс Воитель не стеснялся протянуть руку и взять, что ему хочется… провинцию, крепость, понравившуюся женщину… И в этом он был совершенно прав, во всяком случае, мне такой образ действий представляется гораздо более разумным, чем дурацкие моральные терзания Вальдера. Впрочем, я еще не досказал тебе эту историю… когда Наин взглянул на своего второго сына и увидел, что Вальдер родился с самыми обычными, а не белесыми глазами, он пришел в телячий восторг. Кроме того, он, кажется, чувствовал что-то вроде вины перед королевой… Не было такой нелепой прихоти, которая не разрешалась бы Вальдеру. Все готовы были ползать перед ним на брюхе. Принц залез в отцовский кабинет и залил чернилами бумаги государственной важности? Какая мелочь, он ведь всего-навсего ребенок. Принц желает спать с грязной собакой на кровати — разумеется, пусть делает что хочет. Принц впервые сел на лошадь и вылетел из седла чуть ли не в самую первую секунду? Но зато какое мужество, ни слез, ни жалоб! Сразу видно — истинный наследник своего отца… Было не очень-то приятно наблюдать за этим и все время сравнивать увиденное с тем, к чему привык я сам. Ну а потом отец и вовсе нашел повод от меня избавиться и сделать своего любимчика своим единственным наследником. Он объявил о моей смерти, но Вальдер отлично знал, что это ложь, и что на самом деле я все еще жив. К тому моменту человеческое лицемерие меня уже не слишком удивляло, но даже я был впечатлен той легкостью, с которой Валларикс решился поддержать отца и занять мое место. Впрочем, не даром в народе говорится — яблочко от яблоньки… что можно ожидать от сына такого похотливого козла, как Наорикс, и слабовольной дуры, согласившейся быть племенной кобылой для дан-Энриксов?..

Меченый до хруста стиснул зубы, чувствуя себя опутанным густой и липкой паутиной лжи, в которой крупицы правды служили скрепляющим раствором для вымысла и хитро сочиненной клеветы.

Если бы в свое время он внимательнее слушал разговоры во дворце!

Если бы он сумел разговорить Саккрониса…

Если бы он…

— Мы, кажется, немного отвлеклись, — обманчиво мягким тоном произнес Олварг. — Я надеюсь, ты не успел заскучать во время моего рассказа. Все эти семейные истории довольно утомительны… Поговорим-ка лучше о тебе. Я, как и Сивый, верил в то, что ты и есть наследник Энрикса из Леда. Но теперь я даже рад, что не убил тебя, когда ты еще был ребенком. С того дня, как стало ясно, что ты не способен вытащить меч Альдов из огня, я получаю искреннее удовольствие, наблюдая за твоими бестолковыми метаниями. Первое время я надеялся, что ты сойдешь с ума — признайся, ты ведь был к этому близок. Но ты удивил меня вторично! Ты вбил себе в голову, что станешь Эвеллиром безо всякой Тайной магии — только за счет своего непомерного упрямства. Другой на твоем месте постарался бы держаться от меня как можно дальше, а ты делал все, чтобы приблизить нашу встречу. Ты действительно считал, что у тебя получится меня убить?..

Крикс подумал, что сейчас он не способен убить даже комара. И все же, будь у него хоть малейшая возможность, он бы попытался сделать то, ради чего пришел в Кир-Кайдэ. Олварг должен знать это не хуже его самого.

— Ты идиот, дан-Энрикс, — скривил бледные тонкие губы маг. — Подобный план мог зародиться только в твоей воспаленной голове — никто другой бы до такого просто не додумался. Маги, конечно, не бессмертны, тут ты абсолютно прав… порой даже бывали случаи, когда хороший фехтовальщик побеждал какого-нибудь слабенького мага или ведуна. Но если бы ты проверил свою теорию на ком-то из Совета Ста — ты сразу понял бы всю глупость своих планов. А ведь я куда сильнее, чем любой из ваших магов! Даже если я сейчас освобожу тебя и дам тебе свой меч, ты все равно не сможешь причинить мне ни малейшего вреда. Ни ты, ни любой другой человек, даже если он будет лучшим фехтовальщиком в Империи. Меня хранит вся сила Темного истока. Хочешь убедиться?..

Крикс уставился на Олварга. Он что, серьезно?..

Олварг ухмыльнулся и внезапно бросил ему под ноги какой-то металлический предмет. Тот упал, не звякнув — угодил на жалкую постель «дан-Энрикса».

Меченый наклонился — медленно, словно старик — и нащупал в соломе ключ от кандалов. Думать о том, что это может значить, было некогда. Крикс схватил ключ и начал торопливо открывать замок, висящий на ушке ножной цепи. Пальцы не слушались его, перед глазами вспыхивали белые зарницы, но остановиться он уже не мог. Олварг играет с ним в какую-то опасную игру, которая не может кончиться для пленника ничем хорошим. Еще полчаса назад Крикс был уверен, что у него хватит самообладания не идти на поводу у мага, что бы тот ни замышлял. Но Олварг был прекрасным игроком. Он смог найти такую ставку, отказаться от которой энонийец был не в силах.

— Не спеши, — насмешливо повторил маг, следя за тем, как он пытается освободиться. — Я обещал дать тебе меч.

На поясе у Олварга и в самом деле висел меч, и после того, как он дал Риксу ключ от кандалов, было бы не особо удивительно, если бы он действительно отдал противнику свое оружие. Похоже, маг был совершенно убежден в своей неуязвимости. Поэтому Крикс и не собирался делать то, чего от него ожидают.

Олварг не учился тхаро-рэйн, он вряд ли представляет, как оно работает. Опереться коленом о пол, как будто для того, чтобы было удобнее провернуть ключ в замке. На самом деле кандалы уже открыты, нужно только выбрать наиболее удачную позицию для нападения. И надеяться, что у него достанет сил вскочить одним слитным движением, каким он поднимался на ноги в Каларии, во время тренировок с Астером.

Рывок вперед и в сторону, летящая прямо в лицо мага цепь…

Олварг почти лениво уклонился у ударил сам. Криксу показалось, что соленая волна сбивает его с ног и тащит за собой, как на берегу Неспящего залива, когда они с Лэром и Этайном лезли в воду в начинающийся шторм. Рот моментально наполнился кровью.

Когда Рикс пришел в себя, он лежал на полу, а маг стоял над ним. Факел светил Олваргу в спину, так что энониец не мог видеть выражения его лица.

— Какая незадача, — сказал Олварг. — Я хотел продемонстрировать тебе, на что способна магия, а оказалось, что она мне даже не понадобилась. Ну, почти… Видишь ли, Рикс — когда какой-то маг достаточно силен, то он практически неуязвим. Магия обостряет интуицию. С той только разницей, что интуиция может солгать, а магия всегда правдива. Сильный ворлок знает о намерениях своего противника чуть ли не раньше, чем этот противник сам поймет, что хочет сделать. Магия делает своего хозяина быстрее и выносливее. Наконец, она способна причинить тебе такую боль, которую Дарнторн и все его подручные не в состоянии даже представить…

За последнюю неделю Крикс испытал все, что только можно — раскаленное железо, плети, дыбу, ледяную воду… но сейчас это и вправду могло показаться пустяком. Меченый закричал — и продолжал кричать, пока у него в легких еще оставался воздух, а потом просто хрипел, корчась на каменном полу. Олварг не лгал — другой подобной боли в мире не существовало. Эта боль была повсюду, она давно вырвалась за пределы его тела и заполнила собой все Кир-Кайдэ — а потом сквозь затопившую весь город тьму блеснула ослепительная вспышка озарения. И мир исчез.

* * *

Придя в себя, Крикс понял, что по-прежнему лежит на каменном полу ничком. Первой вернулась разъедающая боль во лбу. Она уже успела стать привычной и почти неотделимой от него, хотя сейчас Крикс не мог вспомнить, откуда она взялась.

Холодная, прилипшая к спине рубашка и грязная лужа на камнях указывали, что в конце допроса его снова окатили из ведра, чтобы он побыстрей пришел в себя.

Пару секунд спустя «дан-Энрикс» осознал, что он находится не в пыточной, а в своей камере. Судя по нескольким парам сапог, маячившим у него перед глазами, Олварг позвал солдат, чтобы они привели Рикса в чувство.

Теперь энониец помнил все, что с ним призошло. Олварг пришел к нему, рассказывал о Наориксе и Вальдере, а потом дал ему ключ от кандалов.

Когда-то Олварг считал Рикса будущим Эвеллиром — а потом узнал, что тот не смог достать меч Альдов из огня… Теперь он наслаждается сознанием того, что энониец ему больше не опасен.

Если бы он понял то, что понял Рикс — он бы убил его прямо сейчас. Но энониец уже знал, что этого не будет. Для такого Олваргу потребовалось бы понять самую сущность Тайной магии, а он на это не способен.

Впрочем, как и сам «дан-Энрикс» несколько минут тому назад.

Олварг поддел подбородок пленника носком сапога и развернул лицо южанина к себе. Меченый еще успел заметить мрачную улыбку, растянувшую тонкие губы мага, а потом закрыл глаза. Крикс совершенно точно знал, что Олварг не способен осознать того, что только что произошло, но осторожность оказалась выше логики, и он поспешно опустил ресницы, чтобы взгляд не выдал его мыслей.

Если бы кто-нибудь заранее сказал «дан-Энриксу», что его ждет… нет, даже если бы какой-то маг позволил ему посмотреть на самого себя — в этой загаженной вонючей камере, с клеймом на лбу и пятнами засохшей крови на рубашке — энониец согласился бы, не колеблясь ни минуты. Потому что теперь он и в самом деле знал, что будет дальше.

Знал, что, вопреки всем планам Олварга и лорда Дарнторна, останется в живых. Казавшаяся совершенно безнадежной битва вовсе не была проиграна. Это не поражение, а просто Волчье время — самый темный час перед рассветом. Знак того, что совсем скоро Смерть и Солнце доиграют свой тысячелетний танец до конца.

Но главное — теперь он знал, как вытащить меч Альдов из огня.

 

Глава VIII

Настойка твисса была теплой, с вяжущим лекарственным привкусом. Меченый сделал несколько глотков и понял, что ему больше не хочется. Так и сидел, бездумно глядя в стену, пока зазевавшийся стюард не вспомнил о своих обязанностях.

— Может быть, вина?.. — спросил слуга, поняв, что Рикс не хочет больше пить, и осторожно забирая из рук энонийца полупустой кубок.

Надо же — «вина»! Всего несколько дней назад ему давали одну кружку воды в день, и выпивать ее волей-неволей приходилось сразу, потому что в противоположном случае она довольно скоро превращалась в лед, намертво примерзая к кружке. Одну такую кружку Меченый разбил, чтобы добраться до воды, а потом получил за это дополнительную порцию плетей. Кто бы тогда сказал ему, что в том же самом Кир-Кайдэ, пусть даже несколькими этажами выше, кто-то станет интересоваться, не желает ли он выпить вина — и даже безо всякого сарказма.

В комнату заглянул один из охранявших вход гвардейцев. Увидев, что Рикса бодрствует, откинувшись на подложенные под спину подушки, стражник просветлел лицом.

— Очень удачно, что вы не спите, мейер Рикс. Магнус Бейн-Ариля, Лорио Бонаветури, хотел сказать вам пару слов.

Согласия южанина, естественно, никто не спрашивал. Мгновение спустя в спальню вошел высокий, полнотелый человек в темном камзоле, поверх которого поблескивала золотая цепь с сапфирами. Комнату мужчина пересек стремительным и легким шагом, плохо сочетавшимся с его крупной, исполненной достоинства фигурой, и остановился прямо у постели Меченого. Вошедший следом за ним Льюберт Дарнторн, наоборот, замешкался возле дверей, как будто не решаясь войти внутрь.

— Я рад, что вы пришли в себя, — сказал дородный обладатель золотой цепи, глядя на энонийца сверху вниз. — Вы помните, что с вами было?..

«Смутно» — мысленно ответил юноша. Он помнил скрежет отпираемой снаружи камеры, спорящие друг с другом голоса и чьи-то пальцы, ищущие пульс на его шее, но что случилось ДО и ПОСЛЕ этого, память пленника уже не сохранила.

* * *

Монсеньор, он жив. Но я бы рекомендовал немедленно дать ему белобородки и люцера.

Ну так дайте. Я распоряжусь, чтобы для вас достали все, что нужно. Хоть люцер, хоть жабье молоко. Мне нужно, чтобы этот человек остался жив. Во что бы то ни стало. Слышите, мэтр?..

…Монсеньор, носилки не проходят в дверь. Что делать?

Выносите на руках. Поосторожнее, Этери. Представь себе, что несешь в дом невесту.

Хороша невеста, ххе!

Щас тебе будет «хе!». Сказал же — аккуратнее, болван! Тебе только коней ковать…

Мессер, вы совершаете ошибку. Я не знаю, что наплел мой сын, но этот человек — опасный преступник… Я не потерплю…

Вы, кажется, совсем ополоумели, Дарнторн. Даже вашему сыну хватило ума понять, что в нашем положении такой заложник — это просто дар судьбы! А вы готовы пустить все псу под хвост, только бы расквитаться с Валлариксом за свои заплесневелые обиды. Пока речь идет о вашей голове, мне, в общем, все равно, но в данном случае это касается уже не только вас.

Я не желаю слушать ваши оскорбления, мессер.

Ну так не слушайте… Этери, Марко! Долго вы еще намерены возиться?..

* * *

Кажется, были и другие голоса, но кому именно они принадлежали, Рикс уже не разобрал. Но главное он помнил, и в ответ на вопрос магнуса слегка кивнул.

— Вы, должно быть, недоумеваете, что именно заставило меня пойти на ссору с лордом Сервелльдом и вытащить вас из тюрьмы?.. Это и впрямь довольно любопытная история, — приятным мягким баритоном сказал магнус — Я собирался отправиться в Кир-Кайдэ для переговоров с Родериком из Лаэра только в следующем месяце, но получил на редкость любопытное письмо. Льюберт Дарнторн писал мне, что так называемый «Меченый», о поимке которого сообщил лорд Дарнторн, на самом деле — Крикс из Энмерри, бывший оруженосец лорда Ирема. Льюберт напоминал о мнении своего дяди, лорда Бейнора Аракса Дарнторна, который считал вас внебрачным сыном императора. Молодой Дарнторн дал понять, что эти обстоятельства известны лорду Сервелльду, но он так ослеплен собственной ненавистью к династии дан-Энриксов, что не намерен оставлять вам жизнь. В конце письма Льюберт просил меня вмешаться. Мне пришлось ускорить мой отъезд как минимум на месяц, но я об этом не жалею. Я пришел сказать, что теперь вашей жизни ничего не угрожает. Лорд Дарнторн был просто вне себя, но я сказал ему, что у него полные тюрьмы мародеров и воров, и если ему непременно нужно отводить на ком-то душу, пусть займется кем-нибудь из них. А вас ему больше не получить. И кстати. С того дня, как я приехал в крепость, меня буквально преследуют истории о том, как вы сражались с людьми Сервелльда Дарнторна в Серой сотне, и о том, как вы держались на допросах. Разрешите выразить вам свое восхищение… если хотя бы половина этих слухов соответствует истине, то вы — редкий храбрец.

— А вы — подлец, — сказал «дан-Энрикс». Пока он лежал неподвижно, пленнику казалось, что он чувствует себя не так уж плохо, но стоило энонийцу приподняться или с кем-нибудь заговорить — то сразу становилось ясно, что сил у него не больше, чем у полудохлой кошки.

Магнус наклонился к изголовью, пытаясь разобрать, что сказал пленник.

— Вы подлец, мессер, — повторил энониец громче и отчетливее, с досадой отметив, что голос все равно звучит еле слышно. — Вы все знали: и про казни без суда, и про Кир-Рован, и про Олв… про этого свихнувшегося ворлока. Но вам было плевать. Так что не ждите благодарности за то, что вы избавили меня от Музыканта с Понсом… Альды мне свидетели: я ничем вам не обязан. Будь я просто Меченым, вы бы палец о палец не ударили, чтобы меня спасти. В Кир-Роване замучили несколько сотен человек, но ни один из них не был внебрачным сыном Валларикса — так зачем вам было вмешиваться, верно?.. — Крикс смотрел на Лорио недобрым взглядом.

Пленнику очень хотелось бы, чтобы этот человек, с его густым и сочным голосом и раздражающе-холеным видом, почувствовал себя оскорбленным, но увы — на лице Лорио не дрогнул ни единый мускул.

— Я вижу, что вы еще не вполне оправились после того, что вам пришлось перенести в плену у лорда Сервелльда, — сказал он мягко. — Мне сказали, что вам стало лучше, но теперь я вижу, что не следовало беспокоить вас так рано. Вам нужен покой… покой и отдых. Мы поговорим потом. Я ухожу.

«Катитесь ко всем фэйрам» — согласился энониец про себя.

— Разрешите мне остаться с Риксом, монсеньор, — встрепенулся Льюберт, до этой минуты молча переминавшийся с ноги на ногу у двери комнаты.

Лорио нахмурился и покосился на Дарнторна, словно только сейчас вспомнил о его присутствии.

— Мейер Рикс неважно себя чувствует. Впрочем, если ваше общество не будет ему в тягость…

Магнус вопросительно взглянул на пленника.

— Не будет, — без особенной охоты сказал Крикс.

Если верить магнусу — а никаких причин не верить ему в этом отношении у Рикса не было — Дарнторн спас ему жизнь. Если Льюберту почему-то хочется остаться здесь — то это его право. Хотя ничего особо интересного он не увидит. Крикс не сомневался в том, что полчаса спустя он уже будет крепко спать. Настойка твисса — превосходное снотворное. Раньше южанину была бы неприятна мысль, что кто-то посторонний может находиться в комнате после того, как он заснул, но теперь все изменилось. После заточения в Кир-Роване присутствие других людей действовало на Крикса успокаивающе, мешая ему возвращаться мыслями к событиям последних двух недель.

Словно сообразуясь с его пожеланиями, в комнате пленника все время кто-то был — лекарь, сиделка или же стюард из свиты магнуса, приставленный присматривать за Меченым. Считалось, что он должен выполнять всякие мелкие желания больного — принести воды, проветрить комнату, помочь добраться до поганого ведра и все такое прочее. Но Крикс был убежден, что на самом деле этому парню с пепельными волосами и сонным невыразительным лицом поручено за ним шпионить. Криксу самому случалось выполнять для лорда Аденора поручения подобного характера, поэтому он не сомневался, что и сам белоголовый, и сменявшая его сиделка бегают отчитываться к магнусу. Вот только пересказывать им было нечего. Наблюдение за человеком, который едва способен сесть в постели, дело скучное, и большую часть времени сиделка вышивала, а пепельноволосый зевал с закрытым ртом и чистил ногти острой щепочкой.

А теперь Дарнторн сел на его место и, не спрашивая, налил Риксу подогретого вина. Руки у Льюберта слегка дрожали.

Меченый выразительно приподнял брови, но вино все-таки взял. Оно было разбавлено оремисом, и пахло яблоками, имбирем и летом.

— Как ты? — спросил Дарнторн, не поднимая глаз.

— Уже гораздо лучше, — совершенно честно сказал энониец. От вина по телу разлилось приятное тепло. — Спасибо, Льюс. Если бы не твое письмо…

— Не надо, — перебил Дарнторн с какой-то непонятной яростью.

Меченый пристально взглянул на Льюберта, и понял, что допустил грубую промашку. В прошлый раз Льюберт видел его, когда лорд Сервелльд устроил на дворе свой идиотский балаган с клеймом. До этого — в пыточной камере. Нет никакого смысла разговаривать с ним так, как будто бы они только вчера сидели за столом в скриптории и по заданию Наставника срисовывали карту или делали тарнийский перевод. Прошедший год не зачеркнуть ничем, а Льюберта не убедить, что он не может и не должен отвечать за своего отца. Конечно, рано или поздно Льюберт это обязательно поймет. Но еще не сейчас. И не со слов «дан-Энрикса».

Лучше поговорить о чем-нибудь другом.

— Я правильно расслышал?.. Этот жирный боров, магнус Лорио, решил-таки начать переговоры с лордом Родериком? — спросил Крикс.

Льюберт расслабился, как будто обмякая в кресле.

— Ну, на самом деле, у него просто не оставалось выбора. Лорд Ирем с ходу вышиб армию отца из Лорки, и за эти две недели продвинулся дальше, чем отряды Родерика из Лаэра — за прошедший год… а гверрские войска форсировали Шельду и фактически обрезали все пути сообщения между Бейн-Ариллем и Гардаторном… Говорят, что гверрцами командует Лейда Гефэйр. Представляешь? Лорд-протектор Гверра — женщина! — Дарнторн все еще избегал смотреть на Рикса, поэтому не заметил выражения его лица. Казалось, Льюберт испытывает лихорадочную потребность говорить о чем угодно, только бы не допустить, чтобы в беседе наступила пауза. — Магнус сказал, что лорд Гефэйр перед смертью помешался, но я этому не верю. Я Лейду Гефэйр помню еще по Адели. Такая сдержанная, вежливая, ну просто уменьшенная копия леди Лэнгдем. А глаза — как грозовые тучи. Посмотришь — и сразу хочется куда-то спрятаться, пока не грохнуло. От нее вполне можно было ожидать чего-нибудь подобного…

Крикс стиснул край толстого войлочного одеяла. Его так и подмывало выяснить, что Дарнторну известно о гверрских отрядах и о Лейде Гвенн Гефэйр, но он опасался, что Льюберт о чем-то догадается, поэтому предпочел сменить тему.

— Что сказал лорд Дарнторн, когда узнал, что ты написал магнусу? — поинтересовался он. Чувства лорда Сервелльда нисколько не интересовали Крикса, но он хотел быть уверен в том, что с Льюбертом все будет хорошо. Может быть, лорд Дарнторн и не настолько обезумел, чтобы мстить собственному сыну, но на месте Льюберта Крикс все равно держался бы от повредившегося головой родителя как можно дальше.

Лицо Дарнторна окаменело.

— Ничего. Мы с ним не разговариваем… я хочу сказать, наедине. Теперь мы видимся с отцом только в присутствии Бонаветури. Отец не может обвинять меня в предательстве прямо при магнусе, но ведет себя так, как будто я ему чужой.

— Значит, теперь ты служишь магнусу?

— Я никому больше не служу, — отрезал Дарнторн.

«Как и я» — подумал Рикс, впервые ощутив странное чувство общности с Дарнторном. Детство для них обоих кончилось в Каларии, а юность — здесь, в Бейн-Арилле. Это связало их друг с другом крепче и сильнее, чем любая дружба, хоть они и не были друзьями.

* * *

— У меня мало времени, — нетерпеливо сказал коадъютор, глядя на Кэлрина Отта с видом человека, которого отвлекают от серьезных дел ради какой-то ерунды. До Отта доходили слухи, что сэр Ирем всего пару месяцев назад оправился от «черной рвоты», и, похоже, долгая болезнь не лучшим образом сказалась на его характере. Рыцарь даже не посчитал необходимым остановиться, разговаривая с Оттом прямо на ходу. Да и еще — апофеоз невежливости — с ходу ограничил собеседника во времени. — У вас есть пять минут. Чего вы от меня хотите?

Кэлрин честно постарался подавить досаду и ответить вежливо и кратко.

— Я узнал, что на рассвете вы выезжаете в Кир-Кайдэ для переговоров с главарями мятежа. Я бы хотел поехать с вами.

Калариец приостановился, недовольно сдвинув брови.

— Мы должны успеть соединиться с войском Родерика из Лаэра раньше, чем мятежники поймут, что я намерен принимать участие в переговорах. Сами понимаете, что марш-бросок от Лорки до Кир-Кайдэ надо будет сделать со всей возможной скоростью. Лишние люди в таком деле не нужны. А теперь прошу меня извинить, я тороплюсь.

— Уделите мне еще одну минуту, монсеньор. Прошу вас прочитать эту бумагу.

Когда Кэлрин присоединился к войску, он предъявил лорду Ирему дорожный лист за подписью Саккрониса. Там было сказано, что Кэлрин Отт является хронистом из столичного Книгохранилища, и на него возложена задача лично наблюдать военную кампанию в Бейн-Арилле, а после возвращения составить непредвзятое и честное свидетельство обо всем увиденном. Но, кроме этого, у Кэлрина имелась еще одна верительная грамота, где рукой самого Валларикса было написано: «оказывать всемерное содействие». Готовясь в разгвору с коадъютором, Кэлрин достал ее со дна седельной сумки и переложил в карман, предвидя, что она ему еще понадобится. Благодаря этому он чувствовал себя, как опытный игрок в пинтар, который придержал несколько фишек и заранее уверен в том, что на последнем круге сбросит «семилистник».

Казалось бы, бумага с росчерком Валларикса должна была поставить в споре точку. Но сэр Ирем то ли не умел проигрывать, то ли именно в тот день был исключительно не в духе и хотел на ком-нибудь сорвать свое дурное настроение.

— Ну что ж, если вы так настаиваете — езжайте, — холодно ответил коадъютор, даже не пытаясь скрыть, что смотрит на его пустой рукав, заправленный за пояс. — Но на всякий случай повторю еще раз: мы спешим. А это значит, что никто не будет приноравливаться к вашим возможностям. Надеюсь, вы это учтете.

Кэлрин терпеть не мог, когда ему напоминали про его увечье. Неприязненно взглянув на коадъютора, он сообщил, что сэру Ирему не нужно беспокоиться — он не намерен быть обузой.

Очень скоро Кэлрин понял, что поторопился с выводами. И насчет обузы, и насчет своей выносливости. Коадъютор не жалел ни самого себя, ни своих спутников, ни лошадей. Но лошадей они хотя бы меняли по дороге, а вот людям оставалось только стиснуть зубы и терпеть. Если бы Отту пришлось самому расседлывать и заново седлать коня, а заодно возиться с притороченными к седлу сумками, он бы наверняка отстал от спутников уже на первой остановке. Но Линар без всяких просьб делал эту работу за себя и за него, пока сэр Ирем — так же молча — занимался своей лошадью. Кэлрин подозревал, что про себя лорд Ирем посылает навязавшего ему на шею «летописца» ко всем фэйрам, но внешне калариец держался безупречно, и в каком-то смысле это было еще унизительнее. Единственным, что хоть чуть-чуть поддерживало Отта, была мысль о кожаном непромокаемом чехле на самом дне его седельной сумки. В нем хранились первые наброски его рукописи о «дан-Энриксе». Кипой этих листов Отт дорожил гораздо больше, чем всем остальным своим имуществом, но, кроме Лара, о ее существовании не знал никто. Перед отъездом из Адели Отт чуть было не поддался искушению показать свои черновики Саккронису, но все-таки решил, что это с этим лучше обождать.

Когда вокруг потянулись предместься Кир-Кайдэ, занятые войском Родерика из Лаэра, Отт едва поверил собственным глазам. Он уже начал думать, что скачка будет продолжаться вечно — ну, по крайней мере, до тех пор, пока он не ослепнет от унылой белизны заснеженных полей или не свалится без сил в какую-нибудь придорожную канаву.

Бледно-зеленый от усталости Линар кое-как сполз с седла и принял у мессера Ирема поводья Коры. Кэлринн и сам чувствовал себя не намного лучше, но все равно подмигнул стюарду. Ничего, доехали… Теперь бы еще чем-нибудь перекусить и выпить теплого вина, — размечтался он. Не зря же Ирем придержал коня не где-нибудь, а прямо у дверей трактира? Правда, намалеванное над воротами изображение не вдохновляло. Ладно еще рисовать на вывеске гуся или свинью, но крыса?.. Или что, подобной вывеской местный хозяин заранее предупреждает всех, чем собирается кормить своих гостей?

— Ну и дыра, — озвучил мысли Кэлрина один из спутников мессера Ирема, скептически рассматривая вывеску. — Снимите груз с моей души — мы ведь не собираемся остановиться здесь, мессер?..

Кэлрин впервые слышал, чтобы кто-то разговаривал с мессером Иремом в подобном тоне, и с невольным любопытством посмотрел на незнакомца. Судя по внешнему виду, тот был человеком не военным. Мягкая светлая бородка модным клинышком и аристократичные манеры говорили об одном, но острый взгляд и наглухо застегнутый серый колет как будто намекали, что не все так просто. «Наверное, все-таки дипломат» — подумал Отт. Праздного франта коадъютор бы не потерпел.

Ирем насмешливо прищурился.

— Не сомневаюсь, вы бы предпочли свой особняк. Но раз уж вы в Кир-Кайдэ, то придется вам до возвращения в столицу обходиться без своего камердинера, перин и розовой воды… или к чему вы там привыкли дома? И заметьте — я, со своей стороны, советовал вам остаться в Адели. Это вы настаивали, что отправиться сюда — ваш долг перед страной и лично императором.

— Да так оно и есть. Но причем здесь трактир? — поморщился вельможа. — Никогда не понимал, почему люди вроде вас во что бы то ни стало хотят выполнять свой долг в максимально отвратительных условиях.

Это переходило всякие границы, но сэр Ирем только усмехнулся.

— Слезайте с лошади, Ральгерд. Я собираюсь пообедать и готов вас угостить — если вы обещаете не утомлять меня своей оценкой местной кухни.

* * *

Магнус Бейн-Арилля был умным человеком, поэтому после их первого разговора больше не досаждал «дан-Энриксу» своими посещениями. Тем больше было оснований удивляться, когда Лорио пришел опять. Сидевший у камина энониец вопросительно взглянул на гостя, будучи уверен, что этот визит — отнюдь не дань пустой любезности.

— Как вы себя чувствуете? — вежливо спросил Бонаветури.

— Лучше, — коротко ответил Меченый. Обсуждать свое состояние с Бонаветури ему не хотелось. Говоря по правде, ему вообще ни с кем бы не хотелось это обсуждать. Сервелльду Дарнторну не удалось его убить, однако силы возвращались к Риксу слишком медленно, и в глубине души он начал опасаться, что процесс выздоровления затянется на много месяцев.

— Я очень рад, — заверил Лорио — Как вам наверняка известно, к нам недавно прибыли послы Валларикса. Лорд Ирем изъявил желание лично встретиться с вами, чтобы убедиться в том, что вашей жизни ничего не угрожает. Я объяснил ему, что то… ммм… печальное состояние, в котором вы находитесь, целиком и полностью лежит на совести Дарнторна.

Вероятно, магнус ожидал какой-то реакции, но Меченый молчал. Он сам не знал, какое чувство вызывает в нем мысль о встрече с бывшим сюзереном.

Лорио выдержал паузу и продолжал.

— Сэр Ирем пожелал, чтобы я предоставил вам возможность побеседовать наедине, а эта комната как нельзя лучше подходит для такого разговора. Здесь вам никто не помешает.

Энониец мрачно посмотрел на Лорио. Теперь, во всяком случае, понятно, зачем тому вздумалось явиться в его комнату — магнус решил удостовериться, что пленник выглядит достаточно прилично, чтобы предъявить его послам.

— Я прикажу, чтобы мессера Ирема провели к вам, — подвел итог Бонаветури, рассудив, что продолжать эту одностороннюю беседу делается не вполне удобно.

Меченый вздохнул. По правде говоря, он с куда бóльшим удовольствием увиделся бы с Иремом при магнусе. Или при ком-то из послов. Пустой и ни к чему не обязывающий светский разговор — это предел того, что он сейчас способен выдержать. Но выбирать ему не приходилось.

Коадъютор вошел несколько минут спустя. В первый момент он показался Криксу почти незнакомым — вероятно, из-за странно исхудавшего лица и седых прядей надо лбом. Прежними оставались только пристальные светло-серые глаза — но даже они сделались как будто холоднее и прозрачнее.

Меченый обнаружил, что весьма невежливо таращится на бывшего сеньора, и поспешно отвел взгляд. С тех пор, как стало ясно, что Валларикс все-таки пришлет обещанную помощь Родерику из Лаэра, энониец часто представлял себе новую встречу с лордом Иремом, но так и не сумел придумать, что ему сказать. Да и что тут скажешь, в самом деле?..

Мессер Ирем между тем прошел через всю комнату и плавно опустился на одно колено в нескольких шагах от его кресла. На памяти Меченого он приветствовал так исключительно Валларикса.

— Я рад, что вы остались живы, принц, — произнес он, не поднимая головы.

Крикс судорожно стиснул подлокотники своего кресла.

— Мон… мессер Ирем… встаньте, ради Всеблагих!

Валларикс, кажется, пока не объявлял его своим наследником. А если бы даже и объявил… Бывший сеньор, стоящий перед его креслом на коленях — это уже слишком. Крикс готовился к чему угодно, но не к этому. В конце концов, они же здесь совсем одни, так что сэр Ирем вполне мог бы сказать ему все, что думает. Или теперь, когда пленника магнуса признали представителем династии дан-Энриксов, рыцарь считает себя связанным придворным этикетом даже здесь, в этой закрытой комнате, где их никто не слышит?..

Ирем встал — легким, пружинистым движением, которое никак не сочеталось с его бледностью и сединой, мелькавшей в волосах и бороде. А потом сказал то, что его собеседник ну никак не ожидал услышать.

— Прости меня.

— За что? — растерянно спросил «дан-Энрикс».

— За все. Но главным образом за то, что я уговорил Валларикса подписать эту проклятую бумагу об аресте Льюберта Дарнторна. Если бы не это, ты бы никогда не оказался здесь.

— Вы ошибаетесь, — смутился Меченый. — Льюберт тут совершенно ни при чем. Когда мы с ним… ну, словом, когда мне пришлось уехать из Адели, я хотел поехать в Гверр, к Лейде Гефэйр. А в Кир-Кайдэ я свернул совсем не из-за Льюберта, а из-за слухов о Безликих.

Ирем покачал головой.

— Неважно. Каждое решение имеет свою цену. Когда я составил тот приказ, а Император согласился его подписать, мы думали, что знаем эту цену и готовы ее заплатить. А вышло, что платить по всем счетам пришлось тебе.

Меченый на мгновение прикрыл глаза. За этот год он много раз мечтал о новой встрече с коадъютором, и каждый раз — из песни слов не выкинешь — надеялся, что коадъютор вслух признает, что он был неправ. Крикс знал, что, пока между ними будет стоять воспоминание об их последнем разговоре, он не сможет разговаривать с бывшим сеньором так, как раньше. Снова открыв глаза, он постарался улыбнуться.

— Ерунда, мессер. Я жив — значит, и говорить тут больше не о чем.

— Кстати сказать, если уж мы заговорили о поступках и об их цене… ты знаешь, что Сервелльд Дарнторн убит? — спросил сэр Ирем, сев в пустующее кресло у камина.

Энониец вздрогнул.

— То есть как «убит»?..

— Если ты спрашиваешь о подробностях, то я их не знаю. Пока что все сходятся на том, что в день собственной смерти Дарнторн принимал у себя мага, которого взял к себе на службу, и что после этого никто уже не видел лорда Сервелльда живым. На месте Дарнторна я бы поостерегся принимать Олварга в одиночестве, оставив всех своих охранников внизу. Хотя в случае чего гвардейцы бы его не защитили, это правда… Насколько я понял, Олварг приходил и уходил, когда хотел, поэтому и в день убийства никто не подумал его останавливать. Охрана стала беспокоиться только тогда, когда сообразили, что Дарнторн слишком долго остается наверху совсем один. Их капитан поднялся в башню и нашел Дарнторна уже мертвым. Вот и вся история.

В первый момент Крикс удивился, откуда мессеру Ирему известно про Олварга, но потом он понял, что особой тайны в этом не было. Вокруг давно уже болтали о «кромешниках», а подозрительного ворлока на службе Дарнторна мог описать любой из слуг в Кир-Кайдэ. Коадъютору осталось только сложить два и два, что он и сделал.

— Но зачем Олваргу нужно было убивать Дарнторна?

Калариец с легким раздражением пожал плечами.

— Откуда мне знать?.. Может быть, это была месть — ведь, с точки зрения Олварга, Дарнторн его подвел. А может, Олварг успел поделиться с Дарнторном какими-то своими планами и не хотел, чтобы лорд Сервелльд ненароком выдал эти планы орденскому ворлоку… Как бы там ни было, Дарнторн убит, и это избавляет нас от целой кучи хлопот. Хотя, по чести говоря, я предпочел бы видеть лорда Сервелльда живым.

— Я тоже, — сказал Крикс.

Ирем прищурился.

— Боюсь спросить, зачем. С тебя бы сталось его вызвать.

Энониец промолчал, и коадъютор неприятно усмехнулся.

— Таких, как он, не вызывают, Рикс. Их вешают. Кстати сказать, местного палача и его помощника Бонаветури приказал повесить завтра утром.

— Только их? — прищурился дан-Энрикс. — Вам это не кажется нелепым?.. Надо было или начинать с Фин-Флаэна и Довардов, или вообще не браться за такое дело.

Ирем выразительно приподнял брови.

— То есть ты бы предпочел, чтобы мы этого Понса, или как там его звали, не казнили, а отправили мостить дороги?

— Если рядом с Понсом не повесят Хоббарда, то — да! К фэйрам такую «справедливость».

— Смотря что мы считаем справедливостью. Думаю, те, кого замучили в Кир-Роване, не захотели бы, чтобы мы отпустили этих двух ублюдков.

— А вам не кажется, что мне это лучше знать?.. — безжалостно осведомился Меченый.

Сэр Ирем вздрогнул так, как будто Рикс его ударил. И провел ладонью по лицу.

— Да, — глухо сказал он. — Да, разумеется.

«Дан-Энрикс» чуть не задохнулся от стыда.

— Простите, монсеньор… честное слово, я хотел сказать совсем не то.

Ирем вздохнул.

— Забудь. А что касается этих двоих… Я посмотрю, что можно будет сделать.

Крикс закусил губу, не зная — то ли извиняться дальше, то ли сделать вид, что ничего особенного не произошло. Повисшая в воздухе неловкость казалась такой материальной, что ее почти можно было потрогать. Крикс решил, что пора сменить тему.

— Льюберт сказал мне, что гверрцами командует Лейда Гефэйр. Это правда? — спросил он.

Складка на лбу мессера Ирема разгладилась.

— Представь себе. Я думаю, вы с ней скоро увидитесь. Она наверняка примет участие в переговорах, как представитель Гверра.

— Как вы думаете… я смогу ее вернуть? — вопрос сорвался с губ «дан-Энрикса» быстрее, чем южанин успел прикусить себе язык.

Ирем задумчиво взглянул на бывшего оруженосца.

— Ну, для начала я спросил бы самого себя, что ее не устраивало в прошлом, когда вы расстались. А потом — что изменилось к настоящему моменту. Можешь ли ты быть уверен, что теперь ты сможешь быть таким, каким она желала тебя видеть?

Меченый уже был сам не рад, что задал свой вопрос.

— Нет, не могу, — признался он.

— Тогда чего ты, собственно, от нее хочешь?.. Чтобы она приняла тебя назад и примирилась с настоящим положением вещей?

Меченый промолчал. То, чего он хотел, никак не вписывалось в рамки логики. А коадъютор рассуждал об этом так, как будто бы все было очень просто. И от этой простоты хотелось выть.

Рыцарь поднялся на ноги.

— Думаю, тебе пора отдохнуть. Я и так задержался дольше, чем рассчитывал.

— Нет… подождите, — встрепенулся Крикс, внезапно вспомнив, о чем размышлял до появления Бонаветури. — Вы не знаете, мессер — откуда взялось правило «кудель да не наследует Меча»?

Мужчина обернулся.

— Странный вопрос. Меч Альдов, как и всякий другой меч, довольно бесполезен в руках человека, не умеющего им владеть.

— Но девушки в роду дан-Энриксов всегда учились обращению с оружием. А Беатрикс — та вообще сражалась наравне с мужчинами.

— И тем не менее, когда Энрикс из Леда принял Меч, он настоял на том, чтобы наследство Альдов передавалось исключительно по мужской линии. Должно быть, он считал войну не женским делом.

«Скорее уж, Энрикс из Леда понял кое-что про этот Меч» — мысленно возразил «дан-Энрикс», а вслух сказал:

— Спасибо, монсеньор.

— Не представляю, зачем тебе это нужно, но — пожалуйста, — пожал плечами доминант.

Когда сэр Ирем вышел, Меченый вздохнул, поправив плотную повязку на лбу. Если его догадка соответствовала истине, родоначальнику Династии не позавидуешь. Это примерно то же самое, как если бы Валларикс с самого начала знал про все, что случится в Кир-Кайдэ, и при этом все равно должен был отпустить «дан-Энрикса» сюда.

Тому, кто смотрит исключительно со стороны, Тайная магия должна казаться неоправданно жестокой — или, по крайней мере, безразличной к человеческим страданиям. Поэтому первый император не хотел, чтобы она коснулась его дочерей, и по той же причине мессер Ирем так настойчиво просил у Светлого дать Криксу год отсрочки. Впрочем, коадъютор, кажется, вообще подозревал, что Князь ведет какую-то свою игру, ставкой в которой были безопасность и благополучие «дан-Энрикса»…

Южанин улыбнулся собственным воспоминаниям.

Просто невероятно, в каких неожиданных вещах могут сойтись непримиримые враги. Олварг вот тоже полагал, что Князь его использует. Олваргу просто не дано понять, что Истинная магия никогда никого принуждает, она только предлагает человеку выбор — идти за своим Предназначением, каким бы трудным и мучительным это не оказалось, или предпочесть спокойную, ничем не омрачаемую жизнь.

* * *

С тех пор, как Меченого охраняли люди коадъютора и магнуса Бонаветури, жизни Рикса больше ничего не угрожало. То есть — никаких причин навещать старого врага у Льюберта как будто не было. Дарнторн и сам не очень понимал, зачем идет наверх, но все равно упорно поднимался по крутым, отполированным сотнями ног ступеням. Охраняющие коридор гвардейцы смотрели на его лиловый траурный колет с приличествующим их положению бесстрастием, но во взглядах той части охраны, которая была приставлена к «дан-Энриксу» мессером Иремом, Дарнторну все равно почудилось злорадство.

К счастью, в крепости знали, что он написал Бонаветури знаменитое письмо, вызволившее Рикса из Кир-Рована. Благодаря этой сомнительной известности Льюберту не пришлось доказывать охранникам, что он не питает в отношении «дан-Энрикса» каких-либо дурных намерений. Гвардейцы просто расступились и позволили ему войти. Должно быть, рассудили, что скучавший в одиночестве южанин будет рад любому обществу.

Льюберт переступил порог, пытаясь придумать, как бы объяснить «дан-Энриксу» свой неожиданный визит.

Меченый лежал на застеленной кровати, подложив под спину несколько подушек и пристроив на коленях древнюю, растрепанную книгу. Льюберт узнал охотничий трактат, который он читал месяц назад — в то время он не знал, чем бы еще себя занять, пока его письмо дойдет до магнуса Бейн-Арилля. По правде говоря, Льюс предпочел бы больше никогда не видеть этот засаленный фолиант — слишком остро вспоминалось ощущение, с которым он смотрел на легкомысленные завитушки на заглавных буквах или на какую-нибудь потускневшую от времени гравюру, а сам в это время пытался представить, что делают с Меченым в Кир-Роване.

При виде Льюберта лицо энонийца осветилось, словно он был очень рад увидеть старого врага. Заранее продуманная Льюсом речь пропала зря, поскольку Меченый бросил трактат на одеяло и сказал загадочную фразу:

— Ты на редкость вовремя, Дарнторн! Я уже полчаса сидел и думал, кто в этом проклятом замке может мне помочь — и тут заходишь ты. Это определенно перст судьбы.

— А что случилось?.. — растерялся Льюберт.

— Ничего особенного — если не считать того, что со мной обращаются, как с умирающим. Сэр Ирем заходит ко мне каждый день, но ненадолго, и на все вопросы о переговорах отвечает очень скупо. А чуть что, мгновенно заявляет, что мне нужно отдохнуть, поэтому он придет в следующий раз. Не знаю, как насчет других вопросов, а по поводу меня у них с Бонаветури наметилось полное взаимопонимание. Оба уверены, что я должен лежать в постели и ни во что не вмешиваться. Мне это не нравится.

— Но… — «ты ведь и правда очень нездоров» хотел сказать Дарнторн, но вовремя сообразил, что сейчас такое замечание не вызовет у Меченого ничего, кроме досады. Льюберт примирительно сказал — Может быть, я не прав, но я не понимаю, почему тебе не предоставить все переговоры Ирему. Я полагал, ты ему доверяешь.

— Доверяю, — подтвердил «дан-Энрикс». — Но это не значит, что я готов валяться в этой комнате и считать трещины на потолке, пока другие будут обсуждать условия мирного договора. Ирем вчера проговорился, что в Кир-Кайдэ уже прибыли представители Двенадцати домов. Они наверняка решат, что я настолько плох, что не способен сойти вниз. Еще чуть-чуть — и кто-нибудь из них притащится сюда, закатывать глаза и выражать мне свои соболезнования. Я не ручаюсь, что не запущу в него чем-нибудь тяжелым.

— Ну и запусти. Ты ведь дан-Энрикс, тебе можно, — слабо улыбнулся Льюберт. Пожалуй, отвратительное настроение южанина можно было считать хорошим признаком. Все, кто выздоравливает после продолжительной болезни, в какой-то момент становятся сверх меры раздражительными. Сил еще слишком мало, чтобы возвращаться к полноценной жизни, но уже достаточно, чтобы безделье сделалось невыносимым.

— В гверрских представителей ты тоже предлагаешь чем-нибудь швыряться? Они приезжают со дня на день.

— Ну и чт… — Дарнторн осекся и мысленно обругал себя за тупость. Надо же быть таким дураком! Любой другой на его месте догадался бы еще сто лет назад. Тем более, что до него и раньше доходили слухи о связи «дан-Энрикса» с Лейдой Гефэйр. — Лейда? Вы с ней…?

— Мы с ней, — мрачно подтвердил энониец. — Но не в этом дело. Я не думаю, что она будет рада меня видеть.

Не думает — и все же собирается, вопреки здравому смыслу и предписанию врачей, спуститься вниз и встретить гверрцев лично. Впору радоваться, что сам Льюберт еще никогда не был влюблен. Или не радоваться, а, наоборот, завидовать?.. Хегг его разберет.

— Чего ты от меня-то хочешь? — мрачно спросил Льюберт, уже понимая, что «дан-Энрикс» от своей идеи не откажется. А вся ответственность за безрассудство Меченого ляжет на Дарнторна, которого энониец непонятно с какой стати выбрал в конфиденты.

— Мы с тобой почти одного роста. Если ты ссудишь меня штанами, сапогами и колетом, я буду тебе очень признателен. Побриться-то они мне дали, а вот из одежды у меня есть только то, что сейчас на мне. Но не могу же я сойти вниз в одной сорочке и подштанниках! Да еще в этих жутких войлочных туфлях. Мне-то, положим, все равно, а вот послы со стульев упадут, бедняги. Да и с престижем Династии выйдет как-то не очень…

Меченый произносил слова небрежно, словно все это казалось ему шуткой, но взгляд оставался напряженным. Льюс вздохнул, подумав про себя, что проще всего притвориться, что достанет все необходимое, а потом ничего не делать. Никуда «дан-Энрикс» в таком виде не пойдет. Нет, вообще-то с него сталось бы… Плевал он на послов и даже на престиж Династии, но вот предстать перед Лейдой Гефэйр в подобной одежде энониец точно не рискнет.

Одна беда — Льюс точно знал, что не после недавних событий сделает для Рикса все, что тот захочет, даже если это будет абсолютной глупостью.

Вечером он долго рылся в своем гардеробе, выбирая вещи, которые подойдут «дан-Энриксу». В конце концов Льюберт остановился на темно-зеленом бархатном колете и разношенной рубашке. Поднимаясь по знакомой лестнице, Льюберт сам не знал, чего ему хочется больше: чтобы стражники, приставленные к спальне Рикса, заинтересовались, что за узел он несет наверх, и отобрали «контрабандную» одежду — или чтобы Меченый все-таки получил то, о чем просил. Наверное, первое все же было предпочтительнее. Тем не менее, явная радость, с которой дан-Энрикс встретил его появление, доставила Льюсу неожиданное удовольствие.

— Принес? — азартно спросил Крикс.

Дарнторн вздохнул.

— Да, я же обещал… И все равно, это дурацкая затея. Если ты уже способен пройти от кровати до умывальника, это еще не значит, что пора слезать с постели и начинать что-то делать. Ты на себя в зеркало давно смотрел?..

— Мне его не давали, — возразил «дан-Энрикс».

— И правильно делали, — буркнул Дарнторн. Он имел в виду ввалившиеся щеки, серый цвет лица и тени под глазами, но его замечание направило мысли южанина в другую сторону. Меченый дотронулся до бинтовой повязки вокруг лба.

— Знаешь, а я ведь до сих пор его толком не видел. То есть в самый первый день Музыкант нарочно ткнул зеркало мне под нос, чтоб я полюбовался, но тогда мне было так паршиво, что я ничего не разглядел. Да и не очень-то хотел, сказать по правде. Потом лекарь накладывал какую-то жирную мазь. Сказал, что так оно быстрее побледнеет и вообще станет не таким заметным. Но клеймо — оно и есть клеймо. Довольно мерзко выглядит, наверное.

Льюберт опустил взгляд.

— А что, много об этом говорят? — спросил «дан-Энрикс». И быстро добавил — Только честно.

— Много, — нехотя признал Дарнторн — И еще тебя часто называют Меченым. Только теперь это звучит не так, как раньше. Понимаешь?..

Меченый нехорошо прищурился.

— Да уж чего тут не понять! Раньше это означало «тот, со шрамом», а теперь «тот, с тавром на лбу». Разница ощутимая.

Секунду Крикс просидел неподвижно — а потом начал решительно разматывать бинты.

— Ты что творишь? — дернулся Льюберт.

— Я не стану больше носить эту повязку, — отрезал «дан-Энрикс». — Не хочу, чтобы у меня за спиной до конца жизни бормотали «меченый!». Так что не стоит давать людям повод думать, будто я чего-нибудь стыжусь.

Крикс швырнул помятый бинт на прикроватный столик.

Клеймо выглядело отвратительно — вспухшее, багровое, как будто перечеркнутое старым шрамом. Льюберт сглотнул и отвел взгляд. Отец уже погиб, но от поставленной им метки «дан-Энриксу» не избавиться никогда.

Льюберт даже не сразу понял, что дан-Энрикс продолжает что-то говорить. Тот повторил:

— Я вижу тут штаны, рубашку и колет. А как же сапоги?

— Прости, но сапоги тебе придется поискать где-то еще, — пожал плечами Льюс. — Мои тебе не подойдут.

Крикс посмотрел на него так, как будто бы хотел предложить Дарнторну разуться и проверить. Но потом вздохнул, смирившись с очевидным.

— Ладно, придется придумать что-нибудь другое… В любом случае — спасибо. Не представляю, что бы я без тебя делал.

— Счастлив быть полезным вашему высочеству, — буркнул Дарнторн, отворачиваясь, чтобы не мешать дан-Энриксу переодеваться.

— Ну, не злись, — сказал южанин за его спиной. — Ты даже сам не представляешь, как я тебе благодарен. Еще пара дней подобного безделья — и я бы просто свихнулся. Раньше здесь с утра до вечера торчал слуга из свиты магнуса, но под конец я его выставил. Мне, знаешь ли, не слишком нравится, когда кто-то следит за каждым моим шагом, да еще и бегает докладываться Лорио. Ирем мог бы приставить ко мне кого-нибудь из своих людей, но это не понравится уже Бонаветури. Он наверняка решит, что коадъютор что-то замышляет… Так что я целыми днями сидел здесь, как сыч в дупле, совсем один. А ты?.. Что ты все это время делал?

— Я?.. — с горечью спросил Льюберт. — Ничего. Я совершенно ничего не делал. Ты вот давеча пожаловался, что к тебе относятся, как к умирающему. Ну так вот, ко мне относятся, как будто бы я уже умер. Куда не войду — у всех сразу же делаются такие постные рожи, словно в комнате покойник. Иногда я даже начинаю сомневаться, по кому я ношу траур — по отцу или по самому себе.

Меченый негромко выругался.

— Слушай, Льюс, какая же я все-таки свинья!.. Ты в трауре, а я болтаю о какой-то ерунде.

Льюс резко обернулся и посмотрел на дан-Энрикса почти со злостью.

— Ну, а что ты должен сделать? Посочувствовать моей утрате?.. Думаю, что даже ты не сможешь притвориться, что расстроен смертью моего отца.

— Нет, не расстроен, — признал Крикс, сражаясь с мелкими крючочками, служившими застежками колета. — Но это не значит, что я не могу тебе сочувствовать. Кем бы он ни был, но он твой отец. Ну и потом, я до сих пор не понимаю, зачем этот маг его убил. Как думаешь, что у них там произошло?

Дарнторн сглотнул. Именно из-за мыслей об отце Льюберт не находил себе места две последние недели. Из-за них, в конечном счете, он и потащился к Риксу — словно Меченый способен был чем-то ему помочь.

— Я ничего не «думаю». Я просто знаю, — сказал он. — Отец как-то сказал, что если надо будет выбирать между смертью или поражением — то он выберет смерть. Вот он и выбрал… когда уже стало ясно, что Бонаветури хочет выдать его лорду Ирему. Отец же не мог не понимать, что если он попадет в руки Ордена, его отконвоируют в Адель и там казнят.

Меченый сдвинул брови.

— Ты хочешь сказать, он сам просил этого мага?..

— Сам или не сам — какая теперь разница? Я говорю, что он заранее знал, что маг его убьет. И ничего не сделал для того, чтобы спастись — даже наоборот. Когда Бонаветури приказал забрать тебя из Кир-Рована, этот Хеггов ворлок очень разозлился. Он спросил у отца, как тот мог это допустить. Отец в тот вечер был не очень-то… — Льюберт поморщился. — Ну, словом, он был пьян. На все упреки мага отвечал только одно — «а что я мог бы сделать?». А потом вообще перестал что либо отвечать и уронил голову на руки. Маг сидел и смотрел на него с таким видом, словно кто-то наблевал прямо на стол. Потом скомкал салфетку, бросил ее на пол и сказал — «Ну, значит вы, Дарнторн, мне больше не нужны». И вышел. Я тогда решил, что отец слишком много выпил и не слышал, что тот говорил — так-то он в жизни не позволил бы кому-то разговаривать с собой в подобном тоне. А теперь я думаю, что он все слышал. Даже… ну, вроде как провоцировал его.

Меченый прикусил губу.

— Может быть, ты и прав. Хотя лорду Дарнторну очень повезло. Для человека, который связался с этим магом, он еще легко отделался…

— Я знаю, — мрачно сказал Льюберт. Энониец удивленно посмотрел на собеседника, но ни о чем спрашивать не стал, и Льюберт был ему за это благодарен. Вместо этого дан-Энрикс сказал совсем другое.

— Я готов. Пошли?.. Прежде всего добудем сапоги.

Льюберт не очень понимал, как Крикс намерен это сделать, но южанин попросту разул одного из охранявших двери орденских гвардейцев, пользуясь почтением к «особе королевской крови» и всеобщим замешательством при виде полностью одетого больного, вышедшего в коридор.

Появление Меченого на переговорах произвело фурор. Бонаветури вытаращил глаза так, как будто бы увидел вставшего из гроба мертвеца. Сэр Родерик и его знаменосец, Эккерт из Томейна, напротив, уставились на покрывавшую стол скатерть, словно золотистая парча внезапно вызвала у них обоих страшный интерес. А мессер Ирем раздраженно сдвинул брови, но все-таки отодвинул кресло и демонстративно встал, как много лет вставал при появлении Валларикса. Вслед за коадъютором поспешно поднялись и остальные — даже Лорио Бонаветури, хотя именно он вполне мог этого не делать, так как Меченый был его пленником. Представители Двенадцати домов вытягивали шеи, пытаясь получше рассмотреть «дан-Энрикса». И только Аденор беззаботно улыбался, словно он — единственный из всех — ничуть не удивился неожиданному появлению дан-Энрикса.

— Кресло для принца, — коротко распорядился Ирем, бросив на дан-Энрикса сердитый взгляд, мало вязавшийся с его почтительным поведением. Кто-то из орденских рыцарей поспешно принес кресло. Рикс прошествовал через весь зал, невозмутимо занял предназначенное ему место и кивнул собравшимся.

— Садитесь, господа.

Дарнторн покачал головой, удивляясь этой новой, неизвестной ему прежде стороне дан-Энрикса. Меченый держался так, как будто бы давно уже привык к тому, что его появление встречают общим вставанием. Впрочем, энониец в свое время посетил десятки государственных советов, и сейчас наверняка копировал Валларикса.

Когда первое оживление прошло, и ход собрания, нарушенный внезапным появлением дан-Энрикса, вернулся в прежнюю колею, Льюберт всерьез задумался о том, нельзя ли потихоньку улизнуть, пользуясь тем, что на него никто не смотрит. В Академии ученикам рассказывали, что Гардаторн представляет из себя торговую республику, где правят представители двенадцати преуспевающих купеческих родов, но истинный смысл слова «республика» Льюберт понял только теперь. Несмотря на то, что Лорио Бонаветури носил титул магнуса, другие внутриморцы не доверяли ему говорить от имени всех остальных. Каждый из них считал необходимым лично высказаться по любому обсуждаемому на собрании вопросу. Притулившись в самом конце длинного стола, Льюс мрачно думал, что теперь ему, по крайней мере, ясно, почему затеянные коадъютором переговоры продвигаются вперед так медленно.

В зале было довольно душно. Крикс то и дело вытирал со лба испарину. «Дурак, — мысленно выругался Льюберт. — Лучше бы слушался врача и не вставал с кровати». Впрочем, несмотря на нездоровый вид, дан-Энрикс, судя по всему, не собирался падать в обморок. Льюберту вскоре надоело выжидать, когда тот свалится под стол, и он переключил свое внимание на внутриморцев. Прежде всего его внимание привлекла женщина лет тридцати пяти, которую звали Галатеей Ресс — во-первых, потому, что она была единственной женщиной среди собравшихся, а во-вторых, потому что остальные представители Двенадцати домов держались с ней почтительнее, чем с самим Бонаветури. Очень скоро Льюберт должен был признать, что леди Ресс очень умна — она была способна ухватить самую суть проблемы и в нескольких фразах сформулировать мысль, которую напрасно пытался выразить какой-нибудь другой оратор.

Около часа дня, когда лорд Ирем предложил собравшимся прерваться, чтобы отдохнуть и пообедать, Галатея Ресс внезапно поднялась со своего места и легкой, грациозной походкой направилась к тому концу стола, где сидел Крикс. Остановившись рядом с ним, она что-то сказала Меченому. Тот ответил. Галатея наклонила голову к плечу, как будто темные, густые волосы, уложенные вокруг ее головы в подобие короны, были слишком тяжелы, чтобы держать голову прямо. Льюберт пожалел о том, что сидит слишком далеко и не может услышать, о чем они говорят.

Дождавшись, пока леди Ресс уйдет, он сам направился к дан-Энриксу.

— Ты как, поднимешься наверх, к себе? — осведомился он. — Или прикажешь, чтобы тебе принесли обед прямо сюда?

— Лучше наверх, — чуть-чуть подумав, сказал Крикс. — А то еще решат, что я не могу лишний раз пройтись вверх-вниз по лестнице.

Про себя Льюберт полагал, что лишний раз ходить по лестницам южанину действительно не стоит, но он предпочел оставить эти мысли при себе. Сидевший рядом с энонийцем Ирем жестом подозвал двоих гвардейцев.

— Проводите принца в его комнаты.

Судя по тяжелому взгляду, которого удостоился Дарнторн, лорд Ирем уже понял, кто снабдил дан-Энрикса одеждой. Льюберт сделал вид, что ничего не замечает, и вышел из зала вслед за Криксом.

Когда они повернули в коридор, ведущий к башне, Льюс спросил:

— Ну, как тебе переговоры? Не жалеешь, что ввязался в это дело?.. На твоем месте я бы только радовался, что мне не приходится целыми днями сидеть в этой духоте и слушать, как они стараются заговорить друг друга до смерти. Особенно если учесть, что некоторые из них двух слов связать не могут, а другие битый час талдычат об одном и том же. Честное слово, когда кто-то начинал в десятый раз по новой пережевывать одну и ту же мысль, я был готов завыть.

— Да брось, не так все плохо, — слабо усмехнулся Крикс. — Некоторые из них очень хорошие ораторы. Например, Анно Валлони или Галатея Ресс.

— А что толку, если слушать все равно приходится всех до единого?.. — сварливо возразил Дарнторн, заходя в комнату дан-Энрикса. — Кстати о Галатее. Что она тебе сказала?

Меченый пинком захлопнул дверь обессилено упал в ближайшее кресло.

— Она пожелала мне скорейшего выздоровления, — с досадой сказал он. — А еще она сказала, что знала мою мать… и что я очень на нее похож.

Льюс замер, не дойдя до креслла.

— Правда, что ли? — глупо спросил он.

Теперь становилось ясно, почему после беседы с леди Ресс Крикс выглядел таким пришибленным. Последние несколько лет Льюберт считал южанина внебрачным сыном императора, и он был не единственным, кто придерживался этой версии. Только когда Лорио Бонаветури потребовал официально подтвердить родство его пленника с дан-Энриксами, выяснилось, что Крикс был незаконным сыном вовсе не Вальдера, а его сестры, рожденной в Вальяхаде от второго брака Наина Воителя.

Глядя на хмурое лицо дан-Энрикса, Льюберт впервые задался вопросом — а что думал относительно этой истории сам Крикс. Как будто бы подслушав его мысли, Меченый сказал:

— Сэр Ирем рассказал про мою мать, когда пришел ко мне во второй раз. И знаешь, что?.. Он счел необходимым извиниться! Объяснил, что я слишком устал во время нашей первой встречи, так что он решил отложить беседу о моей матери до другого раза. До сих пор не могу поверить, что он извинялся за отсрочку в один день, притом что они с императором не потрудились рассказать мне правду за семнадцать лет!

— Ты на них злишься? — спросил Льюберт. И невольно покривился. Молодец, нашел, о чем спросить… как будто бы и так не ясно! Меченый нахмурился.

— Не знаю. Раньше мне казалось, что я понимаю, почему Валларикс избегает говорить на эту тему. А теперь выходит, что ему в этой истории стыдиться нечего. Зачем же нужно было столько времени молчать и давать людям повод думать, будто я — его бастард? Тогда, в Адели, я совсем было привык считать, что знаю своего отца. Не просто имя или титул, а живого человека. Понимаешь?

— Понимаю, — осторожно согласился Льюс. Ему казалось, что дан-Энрикс вот-вот должен опомниться и осознать, что говорит не с Юлианом Лэром или с кем-нибудь подобным, а с Дарнторном, и прервать их разговор на полуслове. Может быть, Льюберту следовало бы сделать это самому, иначе энониец никогда не простит ему того, что Льюс позволил ему так разоткровенничаться. Но Льюберт положительно не знал, как это сделать. А дан-Энрикс, судя по всему, не видел в этой ситуации ничего странного.

— Пообедаешь со мной?.. — как ни в чем ни бывало спросил он.

 

Глава IX

Когда Таннер Тайвасс прибыл в Лорку и стал расспрашивать об Элрике, он ожидал услышать что угодно — но не то, что брата Лейды следует искать в трактире под названием «Алмазная подкова», где по вечерам шла крупная игра в пинтар. Таннер не представлял себе, как сюзерен Гефэйра позволяет ему посещать подобные места. Впрочем, это недоразумение довольно скоро объяснилось. Оказалось, что сэр Алистан, заботившийся о Гефэйре несколько последних лет, погиб еще зимой, а Альверин Фин-Флаэнн, взявшийся присматривать за парнем после гибели его сеньора, был в отъезде. Тяжело вздохнув, Тайвасс отправился на поиски своего будущего герцога.

Никакого впечатления Элрик на Тайвасса не произвел — просто мальчишка с тощей шеей и грязными сосульками русых волос, казавшихся мышасто-тусклыми даже при ярко-желтом свете нескольких масляных ламп. Если не знать, кто он такой — пройдешь и не заметишь. Будущий правитель Гверра переминался с ноги на ногу возле стола, за которым доигрывали партию в пинтар. Элрик вместе с остальными наблюдателями вытягивал шею, пытаясь заглянуть через плечо сидящим игрокам, и поминутно кусал губы от волнения, хотя, казалось бы, его исход игры ни в коей мере не касался. «И вот этот вот, прости меня Создатель, щипаный куренок будет править Гверром!» — с горечью подумал Таннер, безо всякого почтения разглядывая будущего сюзерена.

Отправляя Таннера в Кир-Кайдэ на переговоры, Лейда поручила ему разыскать и привести домой ее младшего брата. Таннер помнил этот разговор так ясно, словно он произошел вчера. Голос Лейды, сорванный во время предыдущего сражения, звучал сипло и довольно грубо, через щеку и подбородок тянулась длинная воспаленная царапина. Таннер смотрел на девушку, лежавшую в постели — но перед глазами у него стоял момент, когда она в последний раз возглавила конную атаку. Альто Лэнгдем и его союзники выставили против них такое войско, что разумнее было бы не вступать в открытое сражение, которое навязывал им Лэнгдем. Но продолжить начатое от границы отступление тоже было нельзя — это открыло бы отрядам Альто путь на Глен-Гевер. После тяжелых споров на совете было решено дать бой. Таннер был в числе первых, кто увидел, как Лейда упала с лошади, и на какую-то секунду ему показалось, что она убита.

Этот момент, как впоследствии понял Таннер, предрешил исход сражения. Кто-то бросился вытаскивать девушку из-под копыт беснующихся лошадей, другие — те, кто оказался слишком далеко от Лейды — громко призывали к мести за Стальную Розу Глен-Гевера. Все вокруг пришло в движение и погрузилось в такой темный и кровавый хаос, по сравнению с которым прежние сражения могли бы показаться рыцарским турниром. Таннер мог бы присягнуть, что они все сошли с ума, сделались кем-то вроде войнов-дайни, басни о которых так любили сочинять островитяне. Таннер никогда еще не дрался с такой яростью, и сильно сомневался, что будет сражаться так когда-нибудь еще.

В тот день он понял, чем успела стать для них — и персонально для него — Лейда Гефэйр.

Когда она поручила ему привезти из Лорки Элрика, Таннер с минуту молча и сосредоточенно рассматривал мыски своих сапог.

— Леди Гефэйр… я прошу меня простить… но зачем Гверру Элрик? — тихо спросил он в конце концов. Произнести эти крамольные слова было не так-то просто, но, когда он это сделал, Таннер почувствовал удивительное облегчение. Как ни крути, а кто-то должен был заговорить об этом первым. Почему бы и не он?.. — Можете называть меня изменником, но я просто хочу быть справедливым. Что сделал для нас ваш брат — и что сделали вы?.. Вы — героиня нескольких сражений, вы — Стальная Роза Глен-Гевера. Если кто-то и достоин герцогского титула, то уж никак не Элрик и не Джори. Все, кто бился рядом с вами, с радостью провозгласят вас герцогиней, стоит вам этого пожелать. Вы это знаете.

Лейда задумчиво смотрела на него. Зрачки, расширенные после обезболивающей настойки твисса и люцера, делали ее глаза почти бездонными, и в них плясали огоньки свечей.

— Да, знаю, — наконец, ответила она. — А еще я знаю вот что — если я последую вашим советам, то со временем найдутся люди, которые придут к Элрику и скажут: «Твоя старшая сестра лишила тебя титула, который по закону должен был принадлежать тебе. Доверься нам, и мы вернем твое наследство». И что мне тогда делать — воевать с собственным братом?.. Нет, сэр Тайвасс. Гверру не нужна новая смута. А мне не нужна такая «справедливость».

Таннер покосился на присутствующего при этом разговоре Алавэра. Тот слегка пожал плечами, давая понять, что полностью согласен с Тайвассом, но не считает себя вправе вмешиваться в разговор. Таннер почувствовал невольную симпатию к своему вечному сопернику — как будто они с капитаном стали заговорщиками, стремящимися к одной и той же цели.

Тонкие пальцы Лейды с неожиданной силой сжали руку Тайвасса.

— Поезжайте, Таннер! Привезите Элрика. Нравится вам это или нет, но он ваш будущий герцог. Его место в Глен-Гевере, а не в Лорке… И, как бы ни повернулось дело, никому не говорите, что я ранена. Боюсь, для Рисвелла и некоторых других лордов это может оказаться слишком сильным искушением.

Таннер кивал, но думал совершенно о другом. У девушки наверняка был жар — рука была очень горячей. Тайвасс наклонился и поцеловал тыльную сторону ее ладони, там, где кожа не успела огрубеть от поводьев и меча.

— Я привезу вашего брата, месс Гефэйр, — сказал он таким тоном, каким произнес бы фразу «Я люблю вас». Лейда кивнула, сделав вид, что не заметила его особой интонации. Да и с какой стати она стала бы придавать этому какое-то значение?.. Таких, как Тайвасс, в гверрском лагере были десятки, даже сотни. Таннер не был ни настолько глуп, ни настолько самонадеян, чтобы полагать, что Лейда чувствует к нему что-то помимо дружеского расположения.

Таннер смотрел на туго обтянутые кожей скулы, лихорадочно блестящие глаза, обметанные лихорадкой губы — и в очередной раз удивлялся, почему ситуации, которые обезобразили бы любую другую женщину, лишь придавали Лейде новое, щемящее очарование. Он видел ее в мужской одежде, с неровно обрезанными волосами, с копотью на щеке и раскрасневшимся лицом, а вот теперь видел прикованной к постели. Их последнее совместное сражение впервые лицом к лицу столкнуло его с мыслью, что она может погибнуть — раньше он был так беспечен, что не допускал такой возможности. А теперь эта мысль засела в голове, словно заноза. Впрочем, Таннер постарался убедить себя, что думает прежде всего о Гверре. Кто у них останется, если не станет Лейды? Элрик, не бывавший дома уже много лет, и бестолковый восьмилетка, который пугается собственной тени?..

Алавэр протянул Тайвассу плоскую кожаную сумку вроде тех, в которых королевские гонцы возят доверенные им бумаги. Лейда пояснила:

— Здесь лежат ваши верительные грамоты, сэр Тайвасс, и еще несколько писем. Отвезите их в Кир-Кайдэ. Или нет, постойте… — перебила себя Лейда, почему-то покраснев. — Мне кажется, одно из этих писем посылать не стоит.

Девушка перебрала бумаги в сумке, вытащила свернутое в трубочку послание и, к изумлению Таннера Тайвасса, разорвала его сначала надвое, а после этого — еще напополам. Покончив с этим, Лейда поднесла клочки письма к складной жаровне, стоявшей возле ее изголовья и одновременно заменявшей и светильник, и камин. Вощеная бумага загорелась далеко не сразу, но потом по ней все-таки побежали юркие оранжевые змейки, и обрывки, как живые, зашевелились и закорчились в огне. Серые пепельные хлопья полетели на подушку Лейды и на сапоги Таннера Тайваса.

— Ну, вот и все… — сказала Лейда вслух, но относилось это к его миссии, к письму или к чему-нибудь другому, Таннер разобрать так и не смог. Впоследствии он много размышлял о том, кому могло быть адресовано сожженное послание, но в конце концов решил, что ему незачем ломать над этим голову. Его забота — это Элрик и переговоры.

Раньше Тайвасс затруднился бы сказать, какая часть его задачи кажется ему более неприятной. Но теперь, глядя на будущего герцога, Таннер решил, что брат Лейды раздражает его даже больше, чем необходимость изображать из себя дипломата.

Протиснувшись поближе к Элрику, не отрывающему взгляда от игорного стола, Тайвасс тихонько тронул его за плечо. Но мальчик бы так сильно увлечен игрой, что Таннеру пришлось изменить тактику и резко потрясти его, прежде чем Элрик обернулся. Карие глаза казались отрешенными, как будто мысли Элрика до сих пор поглощала незаконченная партия.

— Мейер Элрик, я приехал по поручению вашей сестры, леди Гефэйр, — тихо, но достаточно внушительно произнес Таннер. — Не могли бы мы выйти на улицу, чтобы не разговаривать в этой толпе?..

Элрик покосился на игральный стол, однако все-таки последовал за рыцарем. На улице Таннер представился ему и объяснил, что Лейда поручила привезти его домой.

— Вы, вероятно, уже знаете, что ваш отец погиб. Вы — будущий герцог Гверра. Ваше место в Глен-Гевере, а не здесь, — закончил Таннер свою речь.

Щеки Элрика порозовели. Таннер понял, что он уже оценивает открывающиеся перед ним перспективы. Тайвасс счел необходимым внести окончательную ясность:

— Вы считаетесь наследником мессера Годелвена, но, естественно, до вашего совершеннолетия управлять Гверром будет лорд-протектор.

Элрик посмотрел на него исподлобья.

— Мне сказали, что отец сделал протектором мою сестру, — заметил он.

— Да, это так.

Элрик насупился.

— Это неправильно! Лейда не может править Гверром. Она женщина.

«Ах, вот как ты заговорил!» — мысленно возмутился Тайвасс. И скрестил руки на груди, глядя на Элрика сверху вниз.

— А защищать границы Гверра она может?.. Не желаете ли сделать это за нее? — недобро усмехнулся он. И тут же рассердился на себя за то, что препирается с этим мальчишкой. Его дело — доставить Элрика в Глен-Гевер, желательно — живым и невредимым. А все остальное его совершенно не касается.

* * *

На побережье весна наступает стремительно — бледное солнце неожиданно накаляется, ветер с Залива делается ласковым и теплым, и не успеваешь оглянуться, как в садах Верхнего города уже цветут магнолии и вишни, а вокруг домов попроще пышно распускается сирень.

В Бейн-Арилле все было по-другому. Здесь о приближении весны свидетельствовали только появившиеся в небе синие прорехи, мокрая земля и ощущение, будто на улицу спокойно можно выйти без плаща. Однако, проторчав около часа у ворот Кир-Кайдэ, Меченый на собственной шкуре осознал всю глубину такого заблуждения.

Утром в крепость примчался орденский гвардеец на взмыленной лошади, который сообщил, что делегаты Гверра добрались до переправы и готовятся воспользоваться конным паромом, чтобы перебраться на тот берег Шельды. Чтобы не пропустить их приезд, Крикс занял наблюдательный пост возле ворот, и, разумеется, не собирался покидать его, чтобы добраться до плаща. Он ограничился тем, что скрестил руки на груди и ссутулил плечи, чтобы сохранить тепло.

Южанин пробовал представить, как пройдет их первая за полтора года встреча с Лейдой, и кусал губы от волнения. Минутами ему казалось, что, если он расскажет Лей всю правду с самого начала, ни о чем не умолчав, то им удастся вычеркнуть из памяти месяцы взаимных упреков, ссор и примирений, и прожитый по отдельности последний год — и все опять пойдет по-старому. Но потом энониец говорил себе, что он пытается вернуть прошлогодний снег, что времени прошло уже немало, так что чувства Лейды могли полностью перемениться. И тогда «дан-Энрикс» приходил в отчаяние и мучительно жалел о том, что, как дурак, держал данное Ирему слово и ни с кем не говорил об Олварге. Если бы Лейда знала о наследстве Альдов, она бы, по крайней мере, не решила, что он просто легкомысленный мальчишка, заигравшийся в какую-то дурацкую игру и не желающий нести ответственность за свои чувства и поступки.

Крикс почувствовал, что за его спиной кто-то стоит. Он резко обернулся и увидел Галатею Ресс, а на шаг позади нее — кинтаро Алантэна, сухопарого мужчину лет пятидесяти, возглавляющего один из Двенадцати домов. Встретившись взглядом с Криксом, леди Ресс изящно наклонила голову.

— Доброе утро, принц. Вы не могли бы уделить нам несколько минут?..

Больше всего дан-Энриксу хотелось сказать, что он рассчитывал побыть один, но он преодолел этот соблазн. Если уж представители Двенадцати домов пришли во двор, чтобы встретиться с Криксом без свидетелей, то они точно сделали это не ради светской болтовни. Несколько дней назад по Кир-Кайдэ пронеслась ошеломляющая новость, что тан Аггертейл дает в приданое за своей сестрой золото и корабли, и что объединенный флот империи и Островов готовится заблокировать Нефритовый пролив и запереть все корабли Бейн Арилля в пределах Внутреннего моря. Крикс с Дарнторном до глубокой ночи обсуждали эту новость в башне у «дан-Энрикса», и пришли к выводу, что теперь представителям Двенадцати Домов придется заключить мир на тех условиях, которые им предложат, и наверняка — существенно пересмотреть Статут о Вольных городах.

— Я слушаю, — кивнул дан-Энрикс, силясь отогнать от себя мысль о Лейде Гвен Гефэйр, скачущей к Кир-Кайдэ во главе отряда всадников.

— Мы только что узнали, что Бонаветури собирается вступить в тайное соглашение с мессером Иремом, — сказала Галатея Ресс. — Бейн-Арилль станет рядовой провинцией вроде Лейверка или Халкивара — с гарнизоном имперских войск и претором из Ордена. Бонаветури раньше остальных сообразил, что наше нынешнее положение безвыходно, и решил поддержать мессера Ирема — с условием, что магнус и его ближайшая родня получат право беспошлинно торговать в имперских городах.

— Это еще не все, — вмешался Алантэн. — Магнус дошел до полного бесстыдства — они с коадъютором условились, что возмещение ущерба, нанесенного Лейверку людьми лорда Сервелльда, будет разделено между Двенадцати домами поровну, безотносительно того, кто и насколько виноват в случившемся. Лорио наплевать, что это он втянул нас в эту фэйрову войну.

Голос торговца клокотал от ярости.

«Надо было смотреть, с кем связываетесь» — мысленно прокомментировал дан-Энрикс. Но злорадство вышло вялым. Энониец давно понял, что среди представителей Двенадцати домов с самого начала не было единодушия по поводу войны с Легелионом. Три семейства, в том числе дом Ресс, вообще упорно возражали против объявления войны. А из оставшихся самыми главными сторонниками отделения были как раз Бонаветури, лирские аристократы Арриконе и старинный род Эспада. Если предположить, что Галатея с Алантэном не ошиблись, то платить за все разбитые горшки придется наименее виновным.

Энониец осторожно возразил:

— Мне кажется, вас ввели в заблуждение. Лорд Ирем не стал бы вести закулисные переговоры с магнусом, да еще на таких сомнительных условиях.

Только произнеся эти слова, Крикс понял, до какой нелепости он докатился. Почему это «не стал бы»?.. Заключив подобный договор, сэр Ирем разом обеспечит полную лояльность двух самых влиятельных торговых кланов — Арриконе и Бонаветури — и посеет рознь среди местной аристократии. А назначение в Бейн-Арилль орденского претора окончательно упрочит власть Валларикса во Внутриморье. Правда, вся эта интрига не очень-то отвечала духу рыцарского Кодекса, но разве сэр Ирем в свое время не сказал, что глава Ордена должен прежде всего думать не о своих рыцарских обетах, а о благе государства?..

Галатея Ресс качнула головой.

— Насколько мне известно, тайные переговоры с магнусом — идея лорда Аденора. По чистой случайности, Анно Валлони слышал их беседу с магнусом Бонаветури. Аденор торговался с ним насчет того, какую сумму нужно будет заплатить лично ему за помощь в примирении с Легелионом.

Сомневаться в словах Галатеи было невозможно — эта шутка была совершенно в духе лорда Аденора. Какие-то представления о чести у Ральгерда, несомненно, были, но весьма своеобразные — во всяком случае, дан-Энрикса поступки Аденора неизменно ставили в тупик. Меченый обещал себе, что сегодня же скажет коадъютору, что Аденор намерен хорошенько нагреть руки на переговорах с магнусом. Впрочем, мгновение спустя дан-Энрикс осознал, что рыцарю это наверняка известно. Просто Аденор ему полезен, так что Ирем не пытается ему мешать.

— Боюсь, я не сумею повлиять на коадъютора, — признался Крикс. — В вопросах мира и войны лорд Ирем подчиняется только Валлариксу.

— Мы вовсе не рассчитывали, что вы переубедите сэра Ирема, — возразил Алантэн. — Наше предложение касается не коадъютора, а лично вас… Многие представители Двенадцати домов оскорблены планами Лорио Бонаветури и его сторонников. Мы хотим надежного и прочного мира с династией дан-Энриксов, поэтому и просим вас о помощи.

— Это я уже понял, — вздохнул Крикс. — Но в чем конкретно должна заключаться эта помощь?

— Мы обсудили создавшееся положение с теми, кто должен сильнее прочих пострадать от договора коадъютора и магнуса, — сказала Галатея Ресс. — Главы семи Домов готовы принести вам вассальную присягу — с условием, что вы пообещаете оградить нас от наглых посягательств Аденора и Бонаветури. Думаю, подобное решение пойдет на пользу и империи, и Внутриморью, и вам лично.

Крикс изумленно посмотрел на женщину.

— Вассальную присягу? Мне?.. — повторил он, не будучи вполне уверен в том, что не ослышался. — А как же ваше самоуправление? А Статут о Вольных городах?

Женщина покачала головой.

— Статут о Вольных городах — закон того Бейн-Ариля, которого больше не существует, принц, — ответила она. — И дело тут не только в поражении в войне… Наши семьи богатели медленно, за три или четыре поколения. Бонаветури и лорд Дарнторн сказала, что любой из торговцев, у которого есть собственные корабли, сможет за пять-семь лет удвоить свое состояние, если решится вместо кожи и зерна перевозить люцер, драконью кость или рабов. Именно из-за этого главы Двенадцати домов проголосовали за отделение от Легелиона. Кто-нибудь скажет, что с Бейн-Ариллем покончил брак Валларикса с Алирой Аггертейл, но для меня Бейн-Арилль кончился в тот день, когда я смотрела на сборище помешавшихся от жадности людей, готовых без малейших колебаний отказаться от всех прежних обязательств — хотя всякий уважающий себя торговец должен соблюдать данное слово. Если бы эта война закончилась нашей победой, мы бы очень быстро превратились из республики в рабовладельческое королевство. Так что, может быть, нам следует порадоваться, что мы проиграли… Как ни больно это говорить, старый Бейн-Арилль умер навсегда. Но это не значит, что мне безразлично то, что теперь станет с моей родиной. Или что я готова без борьбы отдать ее на откуп всяким аденорам. Именно поэтому я и надеюсь, что вы нам поможете.

— А вы согласны с леди Ресс, кинтаро?.. — спросил дан-Энрикс, обернувшись к Алантэну.

— Госпожа Ресс сгущает краски, — сухо сказал Алантэн. — Отнюдь не все из нас мечтали наживаться на работорговле. Многие из тех, кто поддержал Бонаветури, были истинными патриотами.

— Скажите лучше — идиотами, — пробормотала женщина. Кинтаро Алантэн побагровел.

— Вы слишком нетерпимы, Тея. Каждый человек имеет право ошибаться.

— Но не всякая ошибка стоит жизни тысячам людей! — отрезала женщина. И снова обернулась к Меченому. — Я понимаю, вам должно казаться странным, что мы начали столь важный разговор в таком неподходящем месте, но нам не оставили другого выбора. Прибыв в Кир-Кайдэ, Аденор сейчас же обзавелся целым выводком шпионов из прислуги, конюхов и поваров, так что теперь его доглядчики тут же доносят ему обо всем, что происходит в крепости. А все, что знает Аденор, тут же становится известно коадъютору… Лорд Ирем приложил немало сил, чтобы превратить Внутриморье в доминантный сеньораж, которым управляет ставленник от Ордена. Он не захочет отказаться от этого плана. Если коадъютор узнает о нашем предложении, он наверняка скажет вам, что усмирять мятежную провинцию — дело имперской гвардии, а не наследника престола.

«Безусловно, — вздохнул Рикс. Именно это он и скажет… и будет не так уж и не прав».

В эту минуту с башни крикнули «открыть ворота!», и наружная решетка начала медленно подниматься. Мысли о переговорах, Лорио Бонаветури и коварстве Аденора тут же вылетели у «дан-Энрикса» из головы, а сердце бешено заколотилось в ребра.

Энониец сделал шаг вперед, едва не наступив на длинный плащ кинтаро Алантэна, и уставился на всадников, въезжающих на двор. Однако никого, похожего на переодетую девушку, среди них не было. Вместо Лейды Гефэйр во главе отряда ехал молодой мужчина в бархатном берете, залихватски сдвинутом на одно ухо. Рядом с ним, на крупной пегой лошади, трясся в седле надутый, чем-то недовольный парень лет четырнадцати, в котором Крикс с секундным опозданием узнал младшего брата Лейды, Элрика.

Мужчина в бархатном берете спешился первым — просто соскользнул с седла, как человек, который проводит верхом не меньше времени, чем на земле. Он оглядел широкий двор, и его взгляд задержался на дан-Энриксе. Помедлив, глава гверской делегации направился к нему.

* * *

Про себя Тайвасс полагал, что быть счастливым проще, чем обычно принято считать. Надо всего лишь делать то, что у тебя выходит лучше, чем у остальных, и не замахиваться ни на что другое. Таннер знал, что он прекрасно дрессирует соколов, отлично управляется с копьем и может перепить практически любого за обеденным столом — и полагал, что никаких других талантов человеку в его положении не стоит и желать. Однако для ведения переговоров этих дарований было маловато.

К сожалению, у месс Гефэйр было не так много людей, на которых Лейда могла положиться безо всяких оговорок, так что пришлось обходиться тем, что есть. В роли парламентера Таннер чувствовал себя довольно неуютно, и, как всякий гордый человек в подобной ситуации, старался держаться как можно независимее. С той минуты, как их маленький отряд добрался до окрестностей Кир-Кайдэ, Таннер непрерывно улыбался, так что к настоящему моменту у него уже сводило скулы. Таннер начал понимать, почему все дипломаты, которых он знал — от лорда Рисвелла до знаменитого Этайна — всегда улыбались только уголками губ.

Первым, кого он увидел в крепости — конечно, если не считать дозорных, открывавших им ворота — оказался молодой южанин в черном с серебром колете, зачем-то торчавший посреди двора. На лбу энонийца красовалось вспухшее багровое клеймо, а через него, как веревка, протянулся старый, уже посветлевший шрам. «Меченый!» — догадался Таннер.

Рядом с дан-Энриксом стояли двое — пожилой мужчина и женщина средних лет. На Таннера они смотрели так, как будто мысленно желали ему провалиться ко всем фэйрам. Очевидно, до его появления здесь происходил какой-то важный разговор.

Рыцарь приблизился к Криксу и двум его собеседникам и поклонился, приложив раскрытую ладонь к груди.

— Прошу простить, если я ненароком помешал вашей беседе. Мое имя Таннер Тайвасс. Месс Гефэйр поручила мне представлять ее на переговорах.

«Дан-Энрикс» вздрогнул, словно пробуждаясь ото сна.

— Значит, сама леди Гефэйр не приедет?.. — хрипло спросил он.

— На границе с Гардаторном сейчас неспокойно, монсеньор. Леди Гефэйр не сочла возможным надолго оставить войско.

Меченый скривился, словно у него внезапно разболелись зубы.

— А скажите, мессер Тайвасс… Не просила ли вас месс Гефэйр передать какие-нибудь письма?

— Да, мессер. У меня при себе письмо для лорда Ирема. Может быть, вы подскажете, где мне его найти?

— Пройдите через двор и спросите о коадъюторе любого человека в орденском плаще. Вас сразу же проводят к сэру Ирему, — отрывисто ответил Меченый — Я с удовольствием сделал бы это сам, но, к сожалению, у меня очень важный разговор с этими господами, — Рикс кивнул на женщину и сухопарого мужчину, хмуро дожидавшихся, пока Тайвасс уйдет.

На лицах внутриморцев промелькнуло торжество. Таннер подумал, что они напрасно радуются. Если бы собеседники «дан-Энрикса» заметили, с каким пустым и ничего не выражавшим взглядом энониец помянул про этот «важный разговор», они бы поняли, что энонийцу наплевать на них с высокой колокольни. Мысли Крикса явно витали где-то очень далеко.

«Странный он какой-то, этот Меченый, — подумал Таннер, возвращаясь к своему отряду. — Я бы побился об заклад, что он немного не в себе. Хотя… после того, что с ним случилось, это было бы не удивительно».

Тайвасс сочувственно вздохнул, но вскоре позабыл о Меченом, поскольку, когда он вернулся к своей лошади, в него сейчас же вперился горящий от негодования взгляд Элрика.

— Думаете, я не слышал, что вы им сказали? — склочным тоном спросил он. Сэр Тайвасс удивленно вскинул брови.

— А что я не так сказал?..

— Вы объявили, что вы представляете мою сестру и Гверр. А про меня вы даже не упомянули. Как будто меня здесь нет!..

Таннер смутился. Их отношения с братом Лейды Гефэйр не заладились с первой минуты, и Тайвасс считал, что виноват в этом был исключительно сам Элрик, но на этот раз Таннер не мог не согласиться с тем, что допустил серьезную промашку.

— Извините, мейер Элрик, — сказал он как можно более миролюбивым тоном. — Это вышло не нарочно. Если хотите, я немедленно представлю вас лорду дан-Энриксу.

К его удивлению, Элрик не только не обрадовался его извинению, но и, напротив, взвился так, как будто Таннер залепил ему пощечину.

— Какой он «лорд дан-Энрикс»! — прошипел он. — Все знают, что он всего-навсего бастард. Если бы у Валларикса были свои дети, его бы никогда в жизни не признали принцем.

Тайвасс стиснул зубы, борясь с искушением немедленно съездить Элрику в ухо. Они, конечно, были слишком далеко от Крикса и от его собеседников, что бы те могли услышать замечание Гефэйра, но если Элрик и дальше будет позволять себе подобные высказывания, у гверрского посольства обязательно возникнут крупные проблемы.

Вот же наказание с этим мальчишкой… С того дня, как он увидел Элрика впервые, тот как будто проверял своего спутника на прочность. Он не упускал ни одного случая выказать свое пренебрежительное отношение к Лейде Гефэйр, по-мальчишески задирал самого Таннера и вообще вел себя так, как будто твердо вознамерился довести Тайвасса до белого каления. Но то, что он сказал о Меченом — это и в самом деле было уже слишком.

Таннер подошел вплотную к Элрику, буквально нависая над нескладным братцем Лейды. Тот помимо воли отступил назад — и, разумеется, тут же уперся в лошадиный бок. Хороший воин всегда знает, что у него за спиной, но Элрику до настоящего бойца пока что было очень далеко.

В глазах у Элрика читалось замешательство — должно быть, Таннер выглядел довольно-таки грозно. Еще сгрести бы сопляка за шиворот и слегка потянуть наверх, — мечтательно подумал рыцарь. Жаль, что люди смотрят. Ну да ничего, и так сойдет.

— Мейер Элрик. Я не знаю, чем вам так не угодил лорд дан-Энрикс, но я сильно сомневаюсь, что вы бы рискнули подойти к нему и повторить ваши последние слова ему в лицо, — негромко сказал он. — А знаете, как называют человека, который способен оскорблять кого-то только за глаза?.. Паршивым трусом. Хотя, конечно, ваша репутация — не мое дело. Хотите заслужить себе такую славу — на здоровье, продолжайте в том же духе. Но только не здесь. Если вы еще раз позволите себе невежливо отозваться о любом участнике переговоров, даю слово, что запру вас в вашей комнате до самого отъезда из Кир-Кайдэ. И ваша сестра меня одобрит.

Элрик мрачно сверкнул на него глазами, но ничего отвечать не стал.

* * *

— Что с вами, принц? Вам дурно?.. — голос леди Ресс достиг сознания «дан-Энрикса» отнюдь не сразу.

— Извините… я отвлекся, — пробормотал он, стирая липкую испарину со лба. Такие приступы внезапной слабости теперь случались с ним довольно часто — лекарь говорил, что их причина заключалась в том, что энониец слишком рано встал с постели, не дав себе до конца оправиться от пережитого в Кир-Роване. А тут еще и разговор с Таннером Тайвассом, окончательно выбивший его из колеи…

— Вы очень побледнели, — озабоченно сказала Галатея. — Может быть, вам лучше было бы вернуться в крепость? Мы можем продолжить нашу беседу там.

— Не стоит, — сказал Крикс, мысленно приказав себя забыть о словах Тайвасса и полностью сосредоточиться на настоящем. Тоже мне, трагедия — несчастная любовь… в конце концов, в мире есть вещи поважнее. — Со мной все в порядке. Пожалуйста, продолжайте, господа.

— Я говорил о том, что вы не прогадаете, если примете наше предложение, — сказал кинтаро Алантэн. — Сейчас вас называют принцем, но у вас нет ни земель, ни титула. Приняв нашу присягу, вы получите как первое, так и второе… Кроме всего прочего, город будет выплачивать денежное содержание и вам, и вашей свите. Вы сможете привезти с собой сто человек личной охраны, не считая слуг. Мы долго совещались и решили, что Дворец Правосудия прекрасно подойдет для резиденции наместника. Это огромный дом с окнами на канал. Вы сами убедитесь, что в архитектурном смысле он немногим уступает дому магнуса Бонаветури…

— Подождите, Алантэн, — остановил его дан-Энрикс, невесело улыбнувшись. — Окна на канал — это, конечно, очень соблазнительно, но я не могу воспользоваться вашей щедростью.

Лицо Алантэна вытянулось.

— Вы отказываетесь?..

— Нет, почему… если хотите, я приму вашу присягу — но только от имени Валларикса, как его родственник и полномочный представитель. Это даст мне право выступить против Бонаветури на завтрашних переговорах. Правда, окончательное решение вопроса о порядке управления Бейн-Ариллем останется на усмотрение Валларикса, но я, по крайней мере, прослежу за тем, чтобы долги Дарнторна отдавали те, кто оказывал ему наиболее серьезную поддержку. И еще — я обещаю вам, что любой представитель присягнувших императору Домов будет иметь, как минимум, такие же привилегии, как те, которые Бонаветури незаконно выторговал для себя и для своей семьи. Решайте сами, согласны ли вы на такие условия.

— Согласны, — кивнула Галатея Ресс. — Это не совсем то, о чем мы думали, но это лучшее, что мы сейчас способны предпринять.

— Осталось устранить последнее препятствие. Я не могу принять вашу присягу, не имея рыцарского звания. У нас это не принято.

Кинтаро Алантэн мгновенно помрачнел.

— Стоит вам обратиться к сэру Ирему или к кому-нибудь из ваших лордов с просьбой посвятить вас в рыцари, как правда тут же выплывет наружу. И кто знает, не захочет ли лорд Ирем вас остановить…

— Именно поэтому я и не стану обращаться к сэру Ирему, — пожал плечами Крикс. — Уверен, что мы обязательно найдем кого-то подходящего. Хотя бы вот его…

Меченый указал на выходившего с конюшни юношу в горчично-желтой котте, на которой была вышита красная бычья голова — знак сэра Родерика. И, хотя по виду этот юноша был едва ли не младше самого дан-Энрикса, одежда и висевший на поясе меч не оставляли никаких сомнений в том, что он имеет рыцарское звание. Меченый смутно вспомнил, что несколько раз видел его в свите Родерика из Лаэра, которому парень приходился то ли внуком, то ли племянником — во время своей службы в Серой сотне энониец не давал себе труда вникать в такие вещи.

Меченый направился прямо к нему.

— Если не ошибаюсь, мы с вами уже встречались… в лагере под Шельдой, помните? — спросил он юношу. — Простите, я запамятовал ваше имя…

— Бертан Столли, монсеньор, — с готовностью ответил тот.

— Рад нашему знакомству, мессер Столли. Мое имя — Крикс дан-Энрикс.

— Да, мой принц. Я знаю.

— Согласитесь ли вы оказать мне честь и посвятить меня в рыцари, мессер Столли?..

Глаза юноши заметно округлились.

— Вас?! Но… это невозможно, монсеньор!

— Почему же? — мягко спросил Крикс — Вы рыцарь — значит, вправе посвятить любого, кого пожелаете. Разумеется, если вы не считаете, что я не заслужил подобной чести.

— Что вы такое говорите, монсеньор, — пробормотал Столли. — Скорее, я не думаю, что кому-то вроде меня пристало посвящать вас в рыцари. Но если вы об этом просите — пусть будет так…

«А он не так уж плох» — подумал энониец одобрительно, когда посерьезневший Столли вытащил из ножен меч.

— Преклоните колена, принц, — достаточно уверенно распорядился он.

Крикс опустился на одно колено.

— Рыцарь клянется в храбрости. Он выбирает путь преодоления собственных слабостей и страхов, — медленно и торжественно начал Бертан Столли. Меченый закрыл глаза, мысленно повторяя за Бертаном слова древней клятвы — Рыцарь служит милосердию. Его душа открыта состраданию, для него нет чужих людей и чужих бед…

Знакомые слова накладывались на воспоминания о том, как Крикс десятки раз повторял эту клятву, вслух и про себя — на Братских скалах на восходе солнца и посреди заснеженного леса под Тронхеймом, над могилой Астера и перед памятником Энриксу из Леда на имперской площади.

«Рыцарь защищает беззащитных… его сила существует для того, чтобы оберегать чужую слабость. Рыцарь посвящен своему долгу… он не думает о выгоде и риске и слушает только голос своей совести…»

Давным-давно, когда «дан-Энрикс» рисовал в своем воображении день собственного Посвящения, он думал, что, когда это случится, он почувствует какую-то решающую перемену, разом совершившуюся в мире и в его душе. Но когда меч Столли опустился ему на плечо, и Крикс поднялся на ноги, он чувствовал себя так, как будто он был рыцарем все эти годы.

* * *

Таннер сидел, как на иголках. Обсуждение ущерба, который войска Сервелльда Дарнторна нанесли Лейверку, подошло к концу, и Таннер знал, что следующим будет он. Тайвасс готов был поклясться, что не волновался так даже перед решающим сражением с восками Рисвелла и Лэнгдема. Там его, конечно, могли покалечить или вообще убить, но он, по крайней мере, оставался частью своего отряда, и ответственность за исход схватки не зависела от него одного.

Сэр Ирем выжидающе посмотрел на Тайвасса, не понимая, почему тот медлит.

Тайвасс облизнул сухие губы и поднялся на ноги. Готовясь к своей речи, он раз десять прочитал инструкции Лейды Гефэйр и большую часть прочитанного помнил наизусть. Слушая его речь, имперцы одобрительно кивали головами. Первое озвученное Тайвассом требование — о компенсации за разоренные деревни в дельте Шельды — приняли без разговоров, кажется, даже не очень-то прислушиваясь к его доводам. Таннер, успевший настроиться на бурное сопротивление со стороны Бонаветури, несколько приободрился. Присмотревшись к Лорио чуть более внимательно, Таннер внезапно осознал, что магнусу сейчас не до него. Бонаветури так и не пришел в себя после того, как Меченый поднялся на ноги и объявил, что представители семи Домов принесли императору вассальную присягу, а он эту присягу принял. И теперь, на правах ближайшего родственника и наследника Валларикса, считает должным внести некоторые поправки в уже утвержденный мирный договор.

Судя по выражению лица, с которым Лорио Бонаветури до сих пор косился на дан-Энрикса, он с удовольствием бы придушил Меченого собственными руками. Неудивительно, что при таких условиях магнус никак не мог сосредоточиться на том, что говорил сэр Тайвасс. Так, по крайней мере, продолжалось до того момента, когда Таннер перешел к итоговому пункту из письма Лейды Гефэйр.

— Ну и последнее… Мы требуем от Бейн-Арилля возмещения ущерба, нанесенного Гверру магом, находившимся на службе Сервелльда Дарнторна. У нас есть основания считать, что вспышка «черной рвоты», случившаяся в прошлом году — его вина. Леди Гефэйр утверждает, что это было сделано, чтобы заставить гверрцев присоединиться к Бейн-Ариллю в войне против Легелиона.

Для Бонаветури, с трудом сдерживающего свою ярость весь последний час, слова Тайвасса явно стали последней каплей.

— Это неслыханно!.. — взорвался он. — Вы что, пытаетесь сказать, что мы должны нести ответственность за то, что в Гверре началась «черная рвота»?! Как можно о чем-либо договариваться с людьми, которые способны выдвигать подобные ни с чем не сообразные претензии?..

Крикс вскинул руку, призывая к тишине.

— Давайте не будем кричать и оскорблять друг друга, — веско сказал он. — Скажите, мессер Тайвасс, почему леди Гефэйр думает, что эта эпидемия в Гверре не была случайностью?..

— Леди Гефэйр поняла это со слов Ульфина Хоббарда. Он прибыл в Глен-Гевер в качестве посла и заявил, что эпидемия закончится, если мы согласимся оказать военную поддержку Сервелльду Дарнторну. Кроме того, Хоббард и его спутники совершенно не боялись заразиться «черной рвотой». Они выбрали самый короткий путь до Глен-Гевера, даже не стараясь объезжать места, где началась болезнь.

— Это доказывает, что маг Сервелльда Дарнторна мог каким-то образом бороться с «черной рвотой». Но признайте, что сам по себе подобный факт еще не означает, что именно он ее наслал, — вежливо возразил лорд Аденор. — Согласен, лорду Сервелльду не следовало шантажировать своих соседей по такому поводу, но это все-таки не основание винить его в начале эпидемии.

Таннер почувствовал растерянность. Формально Аденор был прав, но Таннер знал, что Лейда не простит ему, если он сдастся без борьбы. Таннер почувствовал себя нелепым деревенским увальнем. Будь Лейда здесь, она бы знала, что сказать, тогда как он… зачем он только согласился быть послом?

— Мы требуем, чтобы Хоббарда допросили с ворлоком, — с мрачной решимостью произнес Тайвасс.

— Пожалуйста! Сколько угодно, — с нескрываемым злорадством отозвался Лорио Бонаветури. Таннер не считал себя хоть сколько-нибудь опытным политиком, но все же сразу понял подоплеку этого злорадства. Лорио отлично знал, что Дарнторн никогда не станет посвящать какого-то там Хоббарда в свои дела. А в Гверре Ульфин просто повторял слова, которые ему велели повторить. Так что допрос у ведуна ничего не даст.

Таннер заметил, что, пока он препирался с Аденором и Бонаветури, Крикс внимательно смотрел куда-то на другой конец стола. Проследив за его взглядом, Таннер увидел молодого человека, который сидел, странно искособочившись в массивном деревянном кресле и прикрыв глаза рукой.

— Думаю, мы обойдемся и без Хоббарда, — сказал дан-Энрикс неожиданно. — Мейер Дарнторн… известно ли вам что-нибудь об эпидемии в Гверре?

Тот, кого назвали Дарнторном, побледнел так, как будто Меченый направил на него взведенный арбалет.

— Да… да, известно, — замогильным голосом произнес он. Участники совета изумленно замолчали, оборачиваясь в сторону Дарнторна. Тот сглотнул и произнес уже гораздо тверже — Лейда Гефэйр права. Я слышал разговор отца с тем самым магом… Он действительно наслал «черную рвоту» и на Гверр, и на Адель. Отец сперва был против эпидемии в столице, но потом он согласился с тем, что это — самый лучший способ, чтобы помешать Валлариксу послать войска в Бейн-Арилль. Если нужно, вызовите орденского ворлока… он подтвердит, что я не вру.

В зале повисла гробовая тишина. Первым от общего оцепенения очнулся Лорио Бонаветури.

— Я об этом ничего не знал! — выпалил он. — Если лорд Сервелльд в самом деле совершил это чудовищное злодеяние, то остается только пожалеть, что он уже не в состоянии предстать перед судом… Мы, разумеется, предпримем все усилия, чтобы разыскать ворлока, служившего Дарнторну. Тем не менее, это не повод утверждать, что кто-то из присутствующих в этом зале должен отвечать за преступления этого мага или Сервелльда Дарнторна.

Крикс подался вперед.

— Кто из присутствующих в этом зале знал о ритуалах, которые маг Дарнторна проводил в Кир-Роване? — осведомился он. Вопрос произвел неожиданный эффект — в зале как будто бы сгустилось странное, предгрозовое напряжение. Даже на бесстрастное лицо мессера Ирема на одну краткую секунду набежала тень, а Лорио так резко дернул за свою сапфировую цепь, как будто собирался удавиться.

— Какое отношение это имеет к теме разговора? — раздраженно спросил он.

— Полагаю, самое прямое, — неожиданно вмешалась леди Ресс. — То, что мы обнаружили в Кир-Роване, прибыв сюда — поистине чудовищно. Не нужно быть магистром из Совета ста, чтобы сказать, что подобные ритуалы требуются для серьезной темной магии.

— Да, но все это мы увидели только теперь, когда приехали в Кир-Кайдэ на переговоры. Тогда как до этого мы ничего не знали.

— Если вы замените «не знали» на «не хотели знать», то вы окажетесь гораздо ближе к истине, — парировала Галатея Ресс. — К примеру, я услышала об этих ритуалах еще прошлой осенью. В то время как раз начали ползти первые слухи о Кир-Роване, и я отлично помню, как многие из присутствующих обсуждали их между собой и крайне нелицеприятно отзывались о Дарнторне. Который при этом — или, если вам угодно, несмотря на это — оставался нашим гостем и союзником. А теперь мы все трусливо притворяемся, что ничего не знали. Но давайте уже скажем правду: союз с Дарнторном был выгоден, нам лично со стороны его мага ничего не угрожало — поэтому мы предпочли всласть повозмущаться, а потом выбросить происходящее в Кир-Роване из головы и ни во что не вмешиваться. А теперь вы говорите — «почему мы должны отвечать за то, что делал покойный Сервелльд Дарнторн, а тем более какой-то маг? Это несправедливо!». И вы совершенно правы! Если мы должны платить — то не за то, что делал лорд Дарнторн или кто-то другой, а за свое бездействие и невмешательство.

Бонаветури прямо-таки почернел от злости.

— Не могу понять — на чьей вы стороне, в конце концов?.. — прошипел он. — Может, я что-то пропустил, и вы успели вступить в сговор с гверрцами, а они обещали поделиться с вами тем, что смогут из нас выжать? Честно говоря, я бы не слишком удивился…

— Разумеется, вы бы слишком не удивились. Люди вроде вас готовы ради своей выгоды договориться с кем угодно — поэтому вы и от других все время ожидаете чего-нибудь подобного, — презрительно сказала Галатея Ресс. — Я не думаю, что мы должны выплатить Гверру сумму, которую они требуют как компенсацию за эпидемию. Но я считаю, что мы все же должны взять на себя часть ответственности за случившееся. И мне кажется, я знаю выход, который может устроить обе стороны… Несколько дней назад я разговаривала с сестрой Эренс, настоятельницей здешнего Дома милосердия. Она рассказывала мне о том, как эпидемия сказалась на их Ордене. Многие сестры умерли, ухаживая за больными. Для того, чтобы заново обучить такое же количество целительниц, понадобится минимум несколько лет. После войны осталось множество сирот, калек или людей, ослепших или вообще парализованных из-за «черной рвоты». Забота об этих людях тоже легла на Белых сестер. Я думаю, если мы выделим какую-то часть средств на восстановление гверрской общины Ордена, а заодно отправим к ним какую-то часть наших лекарей для обучения новых целительниц, это позволит нам хотя бы в малой степени загладить тот ущерб, который нанес Гверру Сервелльд Дарнторн. Кроме того, это послужило бы наглядным подтверждением того, что мы желаем дружественных и добрососедских отношений, а не продолжения старой вражды. Как вы считаете, сэр Тайвасс — месс Гефэйр согласится с таким предложением?..

— Думаю, да, — помедлив, кивнул Таннер.

— Разумеется, она согласится… это же не ей придется нам платить, — сказал Бонаветури ядовито. — Все это, конечно, очень благородно, леди Ресс, но я по-прежнему не понимаю, с какой стати нам брать на себя такие обязательства. Вы думаете, гверрцы, окажись они на нашем месте, рассуждали бы, как вы сейчас?.. Да ничего похожего — они бы думали об интересах своей собственной страны. Поймите, Тея: никакие жесты доброй воли не изменят факт — в политике все тянут одеяло только на себя. А тот, кто недостаточно умен или силен, чтобы последовать этому правилу, всегда оказывается в проигрыше — вот и все!

Эти слова подействовали на сторонников Бонаветури, как красная тряпка на быка. По залу прокатилось оживление, которое за считанные секунды переросло в настоящий гвалт.

— Бонаветури прав! Пусть орден Милосердия восстанавливает госпитали из собственных средств.

— …А гверрцам мы и без того уже переплатили!

— У Сервелльда Дарнторна остался сын. Пусть он и возмещает все убытки!

Галатея гневно выпрямилась в своем кресле.

— Общины Милосердия разорены войной, которую начали мы. А состояния Дарнторна сейчас хватит разве что на то, чтобы восстановить разрушенный курятник у себя в Торнхэлле!

— А мы, выходит, не разорены?! — возопил Лидо Арриконе, наливаясь краской.

— Дела Льюберта Дарнторна нас не касаются. У нас от их семейки и без этого было уже достаточно проблем!

Таннеру на секунду показалось, что за столом, того и гляди, начнется драка, но в этот момент лорд Ирем поднял голову и обвел всех присутствующих взглядом, от которого самые яростные спорщики мгновенно замолчали, как будто на них внезапно вылили ушат колодезной воды.

— Достаточно, — негромко сказал он. — Раз представители Бейн-Арилля не в состоянии принять какое-то решение — значит, этот вопрос будет рассматривать совет Валларикса и маги из Совета Ста. А сейчас предлагаю сделать перерыв.

Рыцарь спокойно отодвинул кресло и поднялся на ноги.

— Скажите слугам — пусть откроют окна, — бросил он своим гвардейцам. — Здесь нечем дышать.

Сторонники Бонаветури пришибленно переглядывались. Таннер должен был признать, что коадъютор выбрал безошибочный прием, чтобы пресечь начавшуюся ссору. Не приходилось сомневаться в том, что после окончания объявленного каларийцем перерыва Лорио Бонаветури и его сторонники выразят пылкую готовность принять предложение леди Ресс и договориться с Гверром полюбовно. Перспектива обратиться за имперским правосудием магнуса явно не прельщала. В столице и до этого-то были сильно предубеждены против Бейн-Арилля, а уж теперь, когда советники Валларикса узнают, что их близкие, умершие от «черной рвоты», погибли по вине Сервелльда Дарнторна…

Занятый этими мыслями, сэр Тайвасс упустил момент, когда Меченый вышел из зала. Спохватившись, что он собирался побеседовать с дан-Энриксом, Таннер опрометью бросился следом, не задумываясь даже о своем достоинстве посла. К счастью, энониец не успел далеко уйти.

— Монсеньор! — окликнул его Таннер. — Я хотел поговорить с вами… о том маге, который служил Дарнторну.

Меченый остановился и пытливо посмотрел на Таннера.

— Я слушаю.

— Лорд Ирем говорит, что мага ищут его лучшие разведчики. Но до сих пор никто не знает, куда он пропал. Я тут подумал… а что если Лорио Бонаветури просто прячет его и от Ордена, и от своих союзников? Принял же он к себе на службу Хоббарда с Фессельдом. Значит, мог принять и ворлока, который служил Дарнторну.

— Это еще кто кому служил, — пробормотал дан-Энрикс. И снова поднял взгляд на Таннера. — Не беспокойтесь, Тайвасс. Ваши опасения вполне разумны, но вы все же ошибаетесь. Этого мага нет ни в Кир-Кайдэ, ни в Бейн-Арилле.

Меченый говорил уверенно, как человек, который не испытывает никаких сомнений в своей правоте. Сэр Тайвасс удивленно покосился на него.

— Вы говорите так, как будто точно знаете, куда он делся.

Его спутник сделал неопределенный жест, который Таннер перевел как «да, знаю, но не собираюсь это обсуждать».

— Насколько мне известно, поиски этого ворлока сейчас ведутся в самых разных направлениях, — заметил Таннер осторожно. — Если бы кто-нибудь мог сказать, где его следует искать…

Крикс усмехнулся.

— Мессер Тайвасс… даже если бы я точно знал, что этот маг сейчас сидит в соседней комнате, я бы отправил вас куда угодно, только не к нему. Вы не считаете, что Ирем напрасно рискует жизнями своих людей, посылая их разыскивать темного мага, который способен наслать эпидемию на целую провинцию?.. Насколько я могу судить, арестовать этого человека не смоги бы даже лучшие магистры из Совета Ста. Так что я очень рад, что там, где этот маг находится сейчас, люди мессера Ирема ему никоим образом не угрожают. Точнее, он ничем не угрожает им.

Меченый кивнул Таннеру и пошел дальше, оставив Тайвасса в одиночестве стоять посреди коридора. Таннер удивленно проводил его глазами, а потом сердито сдвинул брови. Чушь какая-то… охотиться за сильным магом, разумеется, очень рискованное дело, но все-таки не настолько, как это пытается изобразить дан-Энрикс. Для того, чтобы устроить эпидемию, ворлоку Сервелльда Дарнторна пришлось провести сложные магические ритуалы, да еще и перебить пару десятков пленников. Любому дураку понятно, что сейчас, когда он сам находится в бегах, он вряд ли сможет сделать что-нибудь подобное. А вот если не поймать его теперь — тогда со временем действительно можно дождаться чего-то похуже «черной рвоты». И при этом Меченый не хочет помогать в поисках мага, хотя, по-видимому, знает, где тот скрывается! Бред, да и только…

А может быть, и правда бред, — подумал Таннер, понемногу остывая. В самом деле, Меченый все это время неотлучно был в Кир-Кайдэ, причем в первые недели даже не вставал с кровати. Ну откуда ему знать, куда исчез этот проклятый маг?.. Еще вчера, увидев Крикса в первый раз, Таннер подумал, что тот немного не в себе. Таннеру говорили, что среди немногих пленников Кир-Рована, оставшихся в живых, большая часть сошла с ума. Они даже не смогли понять, что их освободили. Очевидцы утверждали, что пленники никого не узнавали, пугались собственной тени, а при попытке с ними поговорить все время повторяли ответы на вопросы, которые им задавали палачи Дарнторна. Стоило ли придавать значение тому, что и Меченый после своего заточения в Кир-Роване порой высказывал какие-то нелепые идеи? Уж скорее, следовало удивляться, что все остальное время энониец рассуждал, как исключительно разумный человек. Таннер мысленно обругал себя за толстокожесть. Глупо было заговаривать с южанином о маге, который — по слухам — лично пытал Меченого в Кир-Роване.

Таннер сказал себе, что побеседует о своих опасениях с мессером Иремом, и, успокоившись, направился обратно в зал.

* * *

Подходя к покоям коадъютора, Крикс различил обрывок какой-то фразы Аденора — и ответный смех мессера Ирема. Меченый неожиданно подумал, что давно уже не слышал, чтобы его бывший сюзерен смеялся с такой юношеской беззаботностью. Войдя и обнаружив на столе кувшин и пару кубков, энониец окончательно перестал понимать, что происходит. Слишком хорошо «дан-Энрикс» помнил время, когда коадъютор называл Ральгерда Аденора лицемером и отпетым негодяем.

— Не вставайте, — сказал Крикс, увидев, что мужчины собираются подняться. Эти церемонии давно уже набили юноше оскомину. Меченый сел в пустующее кресло у стола и сам налил себе вина.

Лорд Аденор лукаво улыбнулся и поднял свой кубок, как бы салютуя Риксу.

— Разрешите вас поздравить. Вы были великолепны, принц!.. Жаль, вы ни разу за все время своей речи не посмотрели на Бонаветури. Надо было видеть выражение его лица, когда до магнуса дошло, что он остался в дураках.

— Вас это забавляет? — сухо спросил Меченый. — По-моему, вам следовало бы вернуть Бонаветури и его сторонникам те деньги, которые вы от них получили.

— Но помилуйте, мессер… Я обещал Бонаветури и его родне, что они сохранят возможность торговать с Аделью и получат некоторые из своих прежних привилегий. Разве я хоть в чем-нибудь нарушил свое слово?.. Нет! А то, что вы от имени Валларикса даруете такие же права остальным представителям Двенадцати Домов — это определенно не имеет ко мне никакого отношения. Разве не так?

В голове Меченого при этих словах забрезжила внезапная догадка. Крикс поставил кубок на стол и посмотрел на собеседника в упор. Как ни блестяще Аденор владел собой, под конец этой паузы его улыбка стала несколько натянутой.

— Как же я сразу не додумался… — медленно сказал Меченый. — Вы с самого начала собирались обмануть всех разом — сперва Лорио Бонаветури, потом его противников, а под конец — меня. Готов поспорить, что вы сами позаботились о том, чтобы о ваших «тайных» соглашениях с Бонаветури загодя узнали все, кого они касаются.

Ирем нахмурился.

— Послушай, Рикс…

— Одну минуту, я еще не кончил. Вам было необходимо, чтобы представители бейн-арилльской аристократии считали Лорио предателем. Было не так уж сложно просчитать, что за защитой они обратятся именно ко мне — здесь больше не осталось никого, кто мог бы отстоять их интересы. Вся эта затея совершенно в духе лорда Аденора… да и в вашем тоже, монсеньор.

Лорд Ирем пожал плечами.

— А что нам было делать, Рикс?.. — устало спросил он. — Воспользоваться кораблями Аггертейла, перекрыть Нефритовый пролив и навязать Бейн-Ариллю наместника из Ордена?.. Это было бы просто продолжением войны другими средствами. Местные жители смотрели бы на нас, как на завоевателей, а от такого ощущения всегда недалеко до бунтов. И потом. Из-за того, что Бейн-Арилль с самого начала своего существования пытался обогнать Адель, у них тут развилось какое-то болезненное самолюбие. С тех пор, как я сюда попал — только и слышу о величии Бейн-Арилля, традициях Бейн-Арилля, особом положении Бейн-Арилля… Нельзя было допустить, чтобы они считали, будто подчинились грубой силе. Мы хотели, чтобы они присягнули добровольно, и лорд Аденор нашел единственно возможный способ этого добиться. Вот и все. Если ты осуждаешь Аденора — то, пожалуйста, скажи, как бы ты поступил на нашем месте?..

Аденор потер свою мягкую клиновидную бородку.

— Не слушайте его, принц. Вы идеальны в своей роли странствующего рыцаря, всегда готового прийти на помощь обездоленным, тогда как я — и даже ваш сеньор, — в подобном амплуа смотрелись бы смешно… Но, разумеется, и вам на нашем месте тоже делать нечего. Сэр Ирем говорит, что ваши представления о жизни непригодны для большой политики, но я с ним не согласен. Если бы вы не были самим собой, все эти внутриморцы никогда бы к вам не обратились. Вообще, по моим подсчетам, присягнуть дан-Энриксам должны были три дома из двенадцати. В самом удачном случае — четыре или пять, если учесть характер Галатеи Ресс. Но семь!.. Это просто уму непостижимо. А ведь следует еще учесть, что все эти торговцы — унитарии, то есть дан-Энриксы должны внушать им двойную неприязнь — как победители в войне и как извечные религиозные противники. И, несмотря на это, местная община Милосердия решительно поддержала Галатею. В жизни не подумал бы, что Белые сестры поддержат идею присягнуть элвиенисту!

Криксу показалось, что он снова видит заметенный снегом двор и женщину в грубом сером платье, бесстрашно вышедшую навстречу стражникам Дарнторна.

— Я знаком с их настоятельницей, — сказал он.

Лорд Аденор поморщился.

— Досадно! Если бы я знал это заранее, я бы слегка подкорректировал свой план. Белые сестры пользуются среди внутриморцев исключительным авторитетом, а Элена Эренс занимает в Ордене одно из первых мест. При такой поддержке можно было бы перетянуть на нашу сторону и прочие Дома. Но мне сказали, что Элена Эренс не интересуется политикой… Определенно, принц — у вас талант располагать к себе людей!

— Это как раз неудивительно, — желчно заметил коадъютор. — Сестра Элена Эренс должна была обнаружить в Риксе родственную душу. Они оба постоянно думают о частном и отбрасывают все соображения более высокого порядка.

Крикс нахмурился.

— Знаете, что больше всего раздражало Сервелльда Дарнторна в сестрах из общины Милосердия, мессер?.. — спросил он. — То, что они продолжали лечить раненных имперцев, игнорируя его запреты. Люди вроде сестры Эренс полагают, что соображений «более высокого порядка», чем понятия о человечности и справедливости, не только нет, но и не может быть. А заклинания о «высших интересах» и о «государственной необходимости» как раз нужны именно тем, кто собирается поставить какой-нибудь частный интерес выше понятий о добре и зле и обозвать это «политикой».

Меченый покосился на стоявшую в углу клепсидру и невольно ужаснулся опустившемуся уровню воды. В Адели в это время уже дали бы сигнал к тушению огней. Но и откладывать беседу с Галатеей Ресс на утро было невозможно — завтра на рассвете он рассчитывал уехать из Кир-Кайдэ.

Идя к леди Ресс, он мысленно твердил себе, что совершает непростительную глупость. Очень может быть, что Галатея уже спит. А даже если нет, являться к женщине в такое время — попросту невежливо. В последний раз назвав себя болваном, Меченый решительно постучал в дверь.

Спустя минуту створка приоткрылась. К облегчению «дан-Энрикса», сразу же стало ясно, что Галатея еще не ложилась. Судя по простому платью и блестящим темным волосам, густой волной рассыпавшимся по плечам, женщина ожидала камеристку, которая должна была принести воды для умывания и причесать свою хозяйку.

Меченому неожиданно подумалось, что Галатея Ресс очень похожа на Элену Эренс. Правда, на первый взгляд они казались полной противоположностью друг другу — настоятельница одевалась только в холст и шерсть, а леди Ресс любила бархатные платья цвета старого вина и драгоценности с такими же тревожно-красными камнями, да и в внешность у них тоже была очень разной. Сестра Эренс с ее светлым цветом кожи и пепельными волосами больше напоминала северянку, тогда как Галатея Ресс была истинной жительницей Внутриморья — с оливковой кожей, темными, густыми волосами и до странности большими черными глазами. Но при этом обе женщины были аристократками до кончиков ногтей, и от обеих исходило ощущение внутренней силы, которая поневоле заставляла окружающих считаться с ними.

— Что вам угодно, монсеньор? — вежливый тон Галатеи не скрывал удивления.

— Я понимаю, сейчас слишком поздно для визитов, — извиняющимся тоном сказал Рикс. — Но мне необходимо с вами побеседовать. Вы не могли бы уделить мне несколько минут?

Женшина отступила внутрь комнаты, жестом приглашая посетителя войти.

— Зачем вы обижаете меня подобными вопросами, принц? Вы ведь прекрасно знаете, как я признательна вам за вашу сегодняшнюю помощь.

Меченый опустил взгляд.

— Как раз об этой благодарности и я хотел поговорить. Я только что от лорда Ирема. Кроме меня, у коадъютора был Аденор…

Пока он рассказывал о своем разговоре с Иремом и Аденором, Галатея задумчиво перебирала пряди переброшенных через плечо волос.

— Вы ведь могли бы ничего мне не рассказывать, — сказала она, наконец.

— Мог бы, наверное, — признался Крикс. — Но я хотел, чтобы вы знали. А теперь я, наверное, пойду… Спокойной ночи, леди Ресс.

— Нет, подождите, — удержала его Галатея Ресс. — Раз уж вы здесь, я бы тоже хотела поговорить с вами об одном важном деле. Помните, в день нашего знакомства я сказала вам, что знала вашу мать?

— Конечно. Я не раз жалел, что не расспросил вас о подробностях.

— Может быть, и хорошо, что не спросили… В тот момент я еще не была уверена, что вправе рассказать вам то, что знаю. Видите ли, Амариллис не любила посвящать людей в свои личные дела. Даже в дружбе она как бы проводила между собой и другим человеком некую черту, переступить через которую казалось почти невозможным. Но при дворе знали, что мы были близкими подругами. Когда поползли слухи о том, что ваша мать беременна, Валларикс с лордом Иремом устроили мне форменный допрос. Я притворялась, что не понимаю, о чем речь, но на Вальдера это не подействовало. «Не считайте меня глупее, чем я есть, — сказал он мне. — Я знаю, что именно вы сопровождали Амариллис в ее вылазках в Хоэль — что бы они не значили. Поэтому, пока вы не расскажете мне все, что знаете, вы никуда не выйдете из этой комнаты». Мне было восемнадцать лет, и мне казалось, что меня вот-вот отправят в Адельстан. И все-таки я ничего им не сказала, потому что обещала Амариллис никому ее не выдавать. Но, думаю, теперь молчать о той истории будет неправильно. Сын Амариллис вправе что-то знать о собственном отце.

— Вы знали, кем был мой отец?! — воскликнул Крикс.

— Да, монсеньор.

— И вы все это время сомневались, стоит ли об этом говорить?.. — с укором спросил Меченый. — Как его звали?

— Тэрин.

— Просто «Тэрин»? — повторил «дан-Энрикс», словно пробуя это имя на вкус. — Он был простолюдином?..

— Этого я не знаю, принц. Учтите, что сама я никогда его не видела, а все, что мне о нем известно, я узнала от Маллис. В семнадцать лет люди способны верить любым вымыслам, но в ту историю, которая мне рассказала Амариллис, верить было сложно. Поначалу мне казалось, что ее возлюбленный — просто какой-нибудь бродяга, который наврал Маллис с три короба, чтобы произвести на нее впечатление. Но со временем я стала в этом сомневаться. Амариллис утверждала, что он говорил на очень странном языке. Вроде похоже на тарнийский, но при этом половина слов — совсем другая. Этот Тэрин утверждал, что он из Эсселвиля. И что они воюют с Дель-Гвиниром и Дакарисом.

— Вы надо мной смеетесь, — недоверчиво заметил Крикс. — Таких стран не существует.

— Я всего лишь повторяю то, что мне рассказывала Амариллис, — возразила Галатея.

— Да, действительно… А моя мать рассказывала вам о том, как они встретились?

— Да, монсеньор. Но это очень странная история. Боюсь, вы решите, что я вас мистифицирую. Однажды на охоте Маллис вылетела из седла и потянула связку на ноге. Она не очень испугалась, потому что понимала, что ее скоро найдут. Когда она увидела за деревьями человека, то окликнула его, ничуть не сомневаясь в том, что это егерь или кто-нибудь из слуг. Но это оказался совершенно незнакомый юноша. Малисс попробовала с ним заговорить, но он отвечал на языке, который она едва могла понять. Оба были сильно озадачены. В конце концов, им удалось кое-как объясниться. Юноша назвался Тэрином и объяснил, что он спасался от преследователей, которых он называл гвиннами. По его словам, он спрятался от них среди развалин, которые ваша мать по описанию приняла за Хоэль, а потом долго шел по лесу, пока не увидел Амариллис. Она пыталась выяснить, кто он и откуда, но Тэрин не мог вразумительно ответить ни на один вопрос, и называл места, о которых Маллис никогда раньше не слышала. А кроме этого, он постоянно толковал о гвиннах и уверял, что Амариллис подвергается большой опасности, оставаясь в лесу в полном одиночестве. Амариллис возразила, что она вовсе не одна, и что за ней вот-вот должны вернуться, но все ее слова об орденских гвардейцах, императоре и лорде Иреме вызывали у собеседника только недоумение. Впору было предположить, что этот Тэрин, кем бы он там ни был, просто не в себе, но он был не особенно похож на сумасшедшего. Тогда Маллис предположила, что Тэрин прошел сквозь арку Каменных столбов и оказался в чужом мире, как герои старых сказок. Вы, наверное, не понимаете, о чем я говорю?..

— Представьте себе, понимаю, — усмехнулся Крикс. — Что было дальше?..

— Начался довольно сильный дождь, и им обоим пришлось спрятаться под деревом. Маллис пыталась объяснить своему новому знакомому, что ему нужно сделать, чтобы снова оказаться дома. Но он не понимал ее. Кажется, в его мире вообще нет магии… Когда дождь кончился, она услышала, как где-то в стороне от них трубят в рожок, и что несколько человек зовут ее по имени. Но она не стала откликаться, потому что ей хотелось помочь Тэрину. Он привел ее лошадь и помог ей сесть в седло, а сам сел сзади, и они поехали в Хоэль. Довольно скоро начало темнеть, так что они решили, что поедут к Каменным столбам с утра, а ночь проведут в лесу. Они сидели у костра, и он рассказывал про свою родину, и про то, что оба его старших брата сражаются с Дакарисом и Дель-Гвиниром. Амариллис тоже рассказала ему о себе. Когда они все-таки добрались до Каменных столбов, Тэрин сказал, что хотел бы когда-нибудь увидеть ее снова. Маллис возразила, что они наверняка никогда больше не увидятся, поскольку даже маги не способны объяснить, как действуют порталы вроде Каменных столбов, но если он так хочет, то через неделю она будет ждать его в Хоэле — на тот случай, если ему все-таки удастся еще раз попасть в наш мир. Маллис подарила ему прядь своих волос — ей пришло в голову, что это может создать какую-то связь между двумя людьми, и эта связь сыграет свою роль, когда он снова попытается пройти через Врата. Тогда же этот Тэрин в первый раз ее поцеловал. Когда она рассказывала мне об этом, она не призналась, что она в него влюбилась, но это было довольно очевидно.

— И… что случилось дальше?

— Несколько недель я помогала Маллис ездить в Хоэль так, чтобы не привлекать к себе ненужного внимания. Они встречались с Тэрином пять или, может быть, шесть раз. В последнюю их встречу он сказал, что гвинны захватили какую-то крепость в Эсселвиле, так что его вылазки к Вратам становятся все более опасными. Он предложил вашей матери уйти с ним в Эсселвилль и стать его женой. Маллис сказала, что ей нужно время, чтобы все обдумать… Больше они никогда не виделись. Маллис все время ездила в Хоэль, но Тэрин больше никогда не появлялся. И сколько бы Маллис не проходила через арку Каменных столбов — портал не открывался. Ваша мать была в отчаянии. Она обвиняла себя в том, что не ушла с Тэрином раньше, и боялась, что с ним что-нибудь случилось.

— Совсем не обязательно, — не удержался Крикс. — «Мерцающий» портал — штука весьма капризная. Даже если он пропускает человека много раз подряд, это отнюдь не значит, что так будет продолжаться вечно.

— Совершенно верно. Я приносила Маллис все книги, в которых хоть что-то говорилось о Вратах Альдов. Но ее это не утешало. Даже когда стало ясно, что она беременна, она все время ездила в Хоэль. Я опасалась, что из-за этих поездок у нее случится выкидыш. Но убедить ее остаться дома было совершенно невозможно… Разумеется, поползли слухи. Император предложил Маллис поехать в Озерный замок. Сейчас я думаю, что он действовал из лучших побуждений — видел, как она изводится, и думал, что ей лучше быть подальше от придворных сплетников. Но Амариллис от такой заботы чуть не стало дурно. Тогда Валларикс решил, что выяснит всю правду от меня. Он был очень сердит… должно быть, он подозревал, что я свела его сестру с каким-то негодяем, который сначала соблазнил ее, а потом испугался и сбежал. В общем, когда стало ясно, что от меня толку не добьешься, император приказал мне немедленно выехать в Бейн-Арилль, не дав даже времени на сборы и прощания. Я собирала вещи под присмотром рыцаря из Ордена, словно какая-то преступница… А еще через полгода до Бейн-Арилля добрался слух, что Маллис погибла. Кто-то говорил, что она умерла от родовой горячки, произведя на свет мертвого ребенка, а другие называли это грязной сплетней и клялись, что сестра императора упала с лошади. В те дни мне часто снилось, что Маллис решила еще раз поехать к Каменным столбам, а лошадь понесла и сбросила ее. Я редко плачу, монсеньор, но после этих снов я плакала… А еще мне казалось, что Вальдер был прав, и что случившееся с Амариллис — исключительно моя вина. Только теперь, когда Валларикс обнародовал правду о вашем происхождении, я поняла, что версия о падении с лошади была обыкновенным слухом, которым пытались прикрыть сплетню о ребенке.

Крикс нахмурился.

— Валлариксу бы следовало написать вам.

— Наверное. Но не забывайте, что в то время он считал, что это я втравила Амариллис в эту историю.

Крикс потряс головой, как будто бы пытаясь собрать в кучу разбегавшиеся мысли. Женщина сочувственно смотрела на него.

— Я вас расстроила, мессер?

Крикс потер лоб.

— Даже не знаю… Может быть, мне следует порадоваться, что моим отцом не оказался какой-то придворный хлыщ, который смылся бы на Острова, едва поняв, что он наделал. Кем бы ни был этот Тэрин-Из-Другого-Мира, но он явно лучше, чем подобный трус, — задумчиво ответил он.

 

Глава X

Когда Меченый увидел над воротами трактира знак имперской войсковой разведки, утреннее небо только-только начинало золотиться на востоке. Заходя в гостиницу, Крикс испытал внезапный приступ ностальгии. Время, когда он сражался под крысиным стягом, не было ни легким, ни приятным, но сейчас южанин ощутил, что мысль о Серой сотне отзывается внутри каким-то теплым, почти нежным чувством. Может быть, причина была в том, что пережитое в Кир-Роване подвело под его прежней жизнью жирную черту, и на той стороне осталось все сразу — и имперская разведка, и война в Каларии, и детство в Приозерном, и Адель с Лаконской Академией.

Из Кир-Кайдэ Меченый уехал почти тайно, сообщив о цели своего путешествия только Льюберту и Галатее Ресс. Дарнторн с сарказмом попросил передать от него привет Юлиану Лэру, а леди Ресс посоветовала Риксу соблюдать инкогнито и не снимать налобную повязку. В старом выцветшем дублете Льюберта Дарнторна и с повязкой вокруг лба Меченый походил не то на обедневшего наемника, не то и вовсе на авантюриста без определенного рода занятий, которых во время перемирия развелось видимо-невидимо.

Первым, кого Крикс увидел, войдя в зал трактира, был Кэлрин Отт, перед которым стояла чернильница и громоздилась кипа из исписанных листов. За столиком он сидел не один — с ним рядом примостился Гилберт Тойн, который крепко спал, уронив голову на скрещенные руки. Крикс не слишком удивился, потому что с самого начала ожидал чего-нибудь подобного. Отт приехал в Кир-Кайдэ вместе с лордом Иремом, но Крикс на тот момент еще не выходил из своей комнаты, так что увидеть Кэлринна ему не удалось. Льюберт сказал ему, что Кэлрин пробыл в крепости всего несколько дней, после чего уехал в Лорку — собирать подробности о недавней войне из первых рук. Эти рассказы представлялись ему более важными, чем переговоры, каждую реплику в которых добросовестно записывали сразу несколько секретарей.

Когда дан-Энрикс вошел в зал, Отт поднял голову и вздрогнул, узнав старого товарища. Южанин выразительно кивнул на подметавшую полы служанку, и Отт, умница, прекрасно понял, что от него требуется.

— Доброе утро, Рик, — сказал он таким тоном, будто только накануне видел Меченого в лагере. Этого Отту показалось мало, и он заразительно зевнул.

— Ты уже встал — или до сих пор не ложился? — спросил Меченый, подсаживаясь за тот же стол.

— Я не ложился. Гилберт вызвался рассказать мне о Серой сотне, если я пообещаю ставить ему выпивку, чтобы у него не пересохло в горле. И уж можешь мне поверить — в горле у него пересыхало очень часто… Ты не представляешь, сколько он смог выпить, прежде чем заснул. Я видел толстяков, которые падали под стол от половины такой порции… К тому моменту, как он отрубился, столы уже сдвинули, а я остался один во всем зале. Никто мне не мешал, так что я набросал еще одну главу.

Отт улыбнулся. Крикс не понимал, как могут несколько исписанных листов привести человека в такое благостное расположение духа, но факт оставался фактом — Кэлринн выглядел довольным, словно кот, нажравшийся сметаны. Это пробуждало любопытство.

— Можно мне прочесть?.. — спросил южанин полуутвердительно, протягивая руку к верхнему листу. В Лаконе Отт всегда с готовностью читал приятелям свои стихи и остроумные заметки о наставниках, и Меченый ничуть не сомневался, что он будет рад похвастаться плодом своих трудов.

Но вместо этого Кэлрин прикрыл листы рукой.

— Я еще не закончил! — быстро сказал он.

Меченый примирительно поднял ладони.

— Разумеется, как скажешь… А где Нойе с Юлианом? Спят?

— Иди наверх. Они не будут на тебя в претензии, если ты их разбудишь. А я пока закажу нам завтрак…

Кэлрин оказался прав. Нойе и Лэн не только «не были в претензии» за то, что Меченый не дал им выспаться, но и едва не задушили его в объятиях. Если учесть те слухи, которые доходили до них из Кир-Рована, это было совсем не удивительно. Правда, и Юлиан и Нойе знали, что их побратим остался жив и находится вне опасности, но услышать эти новости из третьих рук — это одно, а проснуться и воочию увидеть человека, которого ты несколько недель считал погибшим — это, как-никак, совсем другое.

Полчаса спустя, когда они спустились вниз и приступили к завтраку, Лэр почти весело рассказывал о том, как мессер Ирем вызвал их к себе, и чуть не оторвал обоим головы за то, что они помогали Криксу скрываться среди разведчиков из Серой сотни, тогда как их долг — по утверждению мессера Ирема — состоял в том, чтобы немедля сообщить о местонахождении «дан-Энрикса» рыцарям Ордена.

— Он что, действительно так сильно на вас взъелся?.. — виновато спросил Рикс.

— Честное слово, дайни, я всерьез готовился к тому, что он меня повесит, — ухмыльнулся Альбатрос. — Лэр умолял его взять нас собой в Кир-Кайдэ, чтобы мы могли удостовериться, что с тобой все в порядке, но твой Ирем заявил, что раз у сына Лэра хватило ума вступить в разведку, значит, здесь он и останется. Он сказал, что, если мы попробуем покинуть Лорку без его распоряжений, нас будут судить как дезертиров.

— Он бы этого не сделал, — не вполне уверенно заметил Крикс. Нойе выразительно прищурился.

— А ты рискнул бы проверять? На нашем месте?

— Нет, — честно признался Меченый.

— Ну, вот и мы не стали. Хотя Лэн тогда на стену лез. Ему казалось, что Ирем просто хотел нас проучить. Как будто мы действительно могли пойти и выдать тебя Ордену!.. Потом-то выяснилось, что у коадъютора на нас были другие планы. Он отправил нас выслеживать Белоглазого.

— Кого?.. — не понял Рикс.

— Ну, того ворлока, который помогал Дарнторну. Надо же нам было как-то называть его между собой?.. Лорд Ирем приказал узнать, куда он исчез после того, как убил Сервелльда Дарнторна. Мы потратили на это почти две недели и обшарили всю Лорку и ее окрестности, но под конец все же узнали, куда делся этот Хеггов маг!

— В Солинки, полагаю, — сказал Меченый, пожав плечами.

Лицо Нойе вытянулось.

— Верно. Именно в Солинки, — согласился он после недолгой паузы. Криксу стало неудобно. Ну что ему стоило выслушать Нойе до конца и притвориться удивленным?..

— Знаешь, кажется, эти твои ворота в другой мир и в самом деле существуют, — сказал Юлиан, нагнувшись к Риксу через стол. — Мы не могли вернуться в Лорку, не узнав, куда исчез Белоглазый, так что нам пришлось рискнуть и доехать до самой арки. Ты был прав — она точь-в-точь такая же, как и в Хоэле… Нойе на всякий случай даже прошел сквозь нее несколько раз, но ничего не вышло. Думаю, это из-за того, что он не Одаренный. Так что мы не знаем, куда Белоглазый мог отправиться через портал.

— Я думаю, что он отправился в Галарру. Помнишь, Кэлрин, ты когда-то рассказал нам сказку о человеке, который пожелал стать магом, не будучи Одаренным, и решил прибегнуть к силам Темного Истока?.. Так вот Белоглазый — это, собственно, и есть тот самый маг.

— Час от часу не легче, — вздохнул Юлиан. — Сначала фэйры, теперь Олварг и «кромешники»…

— Фэйры — всего лишь духи леса и воды, — поправил Крикс. — Они — не порождения Истока и не меньше нас страдают от его существования.

— Тогда зачем они все время нам вредят? Крадут детей, заманивают путешественников на болото, всем морочат головы…

— Указывают клады, помогают найти верный путь, спасают утопающих… — в тон Лэру продолжил «дан-Энрикс».

— Прямо милашки, — раздраженно буркнул Юлиан. — А это помнишь?.. — он продемонстрировал Меченому почти незаметный след от старого ожога на руке.

— Да, разумеется, они пытались тебя заманить. Но ты же не станешь утверждать, что люди — зло, только из-за того, что кто-нибудь из них сделал тебе какую-нибудь пакость?.. Фэйры в этом отношении ничем не отличаются от нас. Потом — учти еще, что мы для них — чужие и довольно непонятные создания. Ты же не жалеешь зайца, на которого охотишься, или того лосося, которого сейчас ешь?..

— Ладно, убедил. Фэйры — ни то, ни се, как люди. Только «кромешники» — зло безо всякой примеси.

— Как знать… Один из них когда-то спас мне жизнь, — задумчиво сказал «дан-Энрикс». — И потом, «кромешники» — не совсем люди. Они околдованы и почти лишены свободной воли. Если верить сказке Кэлрина, каждый из них пошел на это добровольно или почти добровольно. Но что там произошло на самом деле, мы пока не знаем. Думаю, к тому, что можно назвать «злом без всякой примеси», ближе всего подошел сам Олварг, но и в нем еще осталось очень много человеческого.

— Почему ты так решил?.. — осведомился Кэлринн Отт. Он весь подался навстречу «дан-Энриксу», сидя на самом краешке своего табурета, и имел вид гончей, учуявшей след. Если бы Меченый не был так занят собственными мыслями, он бы, наверное, насторожился, но сейчас он просто честно пояснил:

— Олварг приходил ко мне, когда я был в Кир-Роване. Можно сказать, что он увлекся и сказал гораздо больше, чем ему хотелось. Во всяком случае, я понял, что значительную часть его поступков определяет личная обида на дан-Энриксов. Он утратил всякую способность испытывать жалость к другим людям, но себя по-прежнему жалеет — значит, остается человеком.

— Тоже мне, достоинство — умение жалеть себя! — сердито фыркнул Лэр.

— Ну, как тебе сказать… Если бы сила Темного Истока совершенно поглотила Олварга, он бы уже не мог жалеть себя, поскольку просто перестал бы быть самим собой. Я думаю, что это его еще ждет… Ну а пока он все-таки способен сохранять какие то свои_ желания, свои_ обиды и свои_ надежды — он еще сопротивляется Истоку. В Кир-Роване я осознал, что зло — это сила, разъединяющая мир. Сначала Темные Истоки разорвали мир в самом буквальном смысле слова, разделив его на части. Но этот раскол идет гораздо глубже. Он затрагивает время и пространство, а еще — всякую связь между людьми. Мне кажется, Альды хотят связать мир заново — не только Вратами, но и памятью о прошлом, и самой способностью людей любить друг друга. Но теперь — спасибо Олваргу, — Исток усилился настолько, что Альдам его не удержать.

— И чем, по твоему, все это кончится?.. — поинтересовался Юлиан.

— На Островах считают, что все кончится Последней битвой, — сказал Нойе. — Когда брат пойдет на брата, вода в море станет мертвой, а Морской Змей проснется и проглотит солнце.

Юлиан скривился.

— Вы там что, действительно считаете, что солнце маленькое и висит на небе, как гранат?.. Саккронис говорил, что солнце — огромная раскаленная звезда. Так что все эти россказни про Змея — просто сказка.

— Не совсем. Это метафора, — поправил Кэлрин.

— Пожалуйста, не спорьте, — попросил «дан-Энрикс». — Я просто хотел сказать, что наше положение достаточно тяжелое. Если призвать людей объединиться против Олварга, то одни станут говорить, что Темные Истоки — просто вымысел, а другие скажут, что, если даже они и существуют, то бороться с ними человеческими силами нельзя. Так что придется полагаться только на самих себя. Поэтому я отправляюсь в Солинки, а затем в Адель.

— Ты собираешься воспользоваться аркой Каменных столбов, чтобы перенестись в Хоэль? — догадался Юлиан. — Но ты не Одаренный!

— Этого и не нужно. Вратами, созданными Альдами, управляет Истинная магия. Уверен, что она позволит мне пройти. Лучше поговорим о вас… Что вы намерены делать теперь, когда война закончилась?

— Я дождусь сэра Ирема, и вместе с ним вернусь в Адель, — ответил Кэлринн Отт. — Саккронис очень стар, и сильно сдал в последние годы, так что ему все труднее оставаться без помощника. А я, признаться, сильно привязался к старику. Меня восхищает то, что никакие слабости или болезни не способны задушить в нем любопытства. Он по-прежнему бросается на каждую новую ему книгу, словно коршун, и готов часами говорить о книгах, музыке и Альдах, если подвернется кто-нибудь, кто станет его слушать. Когда он начал возиться с разноцветными стекляшками, я испугался, что старик впадает в детство, а он написал трактат о цветовом спектре и природе света. Мне не терпится узнать, чем он был занят, пока я находился здесь.

— А вы?.. — Крикс посмотрел на Нойе с Юлианом.

— Я даже не знаю, — вздохнул Лэр. — Сэр Ирем объявил, что тот, кто привезет какие-нибудь новости о Белоглазом, получит все, что пожелает — даже место в Ордене. Я совсем было решил надеть синий плащ… А Нойе размышлял о том, что лучше — вернуться домой, на Острова, или же поступить на один из кораблей, которые Аттал дает Валлариксу. Но после твоих слов я думаю, что нам лучше отправиться в Адель вместе с тобой. Пусть меня фэйры заберут, если я понимаю, как ты собираешься бороться с Олваргом, но одного тебя бросать уж точно не годится.

— Это точно, — кивнул Нойе.

Крикс был тронут, но все же покачал головой.

— Нет, этого не нужно… если бы у меня был какой-то план, я бы обязательно сказал, что собираюсь делать. Но я не могу даже приблизительно сказать, что меня ждет. Может быть, когда мы встретимся в следующий раз, я в самом деле вынужден буду попросить вас о помощи… ну а пока давайте выпьем за то, чтобы Лэр стал принцепсом Ордена, а Нойе — самым знаменитым кеннингом на Островах… или, по крайней мере, капитаном нашего нового флагмана. Кэлринн, скажи хозяйке, чтобы принесла кувшин вина… самого лучшего, какое у нее найдется.

— Вино?.. — прохрипел Гилберт Тойн, внезапно поднимая голову. На переносице виднелся темно-красный след от сна в неудобной позе. Мятая, несвежая рубашка болталась на худых плечах вербовщика, словно на вешалке, и энониец с жалостью подумал, что Гил сильно сдал — или все дело было в том, что Крикс успел отвыкнуть от того, как Тойн обычно выглядел с утра пораньше?.. Опухшие и сильно покрасневшие глаза вербовщика медленно обозрели стол и, наконец, уперлись в Меченого. Тойн заметно подобрался и уже открыл рот, чтобы сказать что-то еще, но Крикс опередил его.

— Не болтай лишнего и зови меня «Риком», ясно, Тойн?..

— Конечно.

— Молодчина. Кэлрин, попроси кувшин вина и пару темного для Гилберта. Он, кажется, предпочитает пиво.

* * *

Над Аделью бушевала летняя гроза. Морская куртка из вареной кожи, позаимствованная у Нойе Альбатроса, не пропускала влагу, но весь остальной костюм «дан-Энрикса» давно промок до нитки. Мокрые штаны противно облепили ноги, волосы холодными скользкими змеями лезли юноше за шиворот, в глаза и в рот.

Когда Меченый доехал до Северной стены, то обнаружил, что ворота наглухо закрыты. Стража из дозора Браэнна явно решила, что в такую скверную погоду ни один нормальный человек не попытается попасть в Адель, и закрыла въезд за час до традиционного сигнала к тушению огней. Герба грустно прядала мокрыми ушами, давая всаднику понять, что темнота и сырость ей совсем не по душе.

— Потерпи немного, девочка, — сказал «дан-Энрикс» извиняющимся тоном. — Мы уже на месте.

Энониец спешился, откинул мокрые волосы со лба и постучал в ворота. Подождал какой-нибудь реакции. Постучал снова… Как и в первый раз, безрезультатно. Дождь хлестал, как из ведра, и стражник, которому полагалось находиться у бойницы, явно предпочитал сидеть с друзьями в теплой караулке.

— Вы там что, уснули, что ли?!.. — громко возмутился Рикс.

Криксу смутно вспомнилось, как когда-то — много лет назад — он точно так же колотил в эти ворота, чтобы сообщить о предстоящем нападении Безликих. Сейчас промедление было не так опасно, как тогда, но мысль об этом почему-то не улучшила Меченому настроения.

— ………………. вперегреб! — от души высказался энониец, имея в виду всех дозорных Северной стены — во-первых, и всю городскую стражу — во-вторых.

Как будто бы в ответ на это заклинание, свет из бойницы заслонила чья-то тень.

— В чем дело? — настороженно спросили сверху.

— Открывай ворота! — потребовал Рикс. — У меня срочное дело к капитану Ниру.

Выглядел Меченый, должно быть, не особенно внушительно, но интонация южанина заставила дозорного задуматься.

— Ваше имя?..

— Крикс дан-Энрикс.

— Кто-о?! — переспросил дозорный с изумлением. — Ну тогда я — Владыка Ар-Шиннор!

Меченый тяжело вздохнул. Спорить с подобным остроумцем у дан-Энрикса не было ни малейшего желания.

— Капитана Ниру позови, дубина, — почти ласково попросил он дозорного.

Тень наверху исчезла. То ли стражник в самом деле отправился на поиски Браэна Ниру, то ли попросту решил не тратить времени на разговоры с сумасшедшим, называющим себя наследником престола.

Крикс поежился от холода и малодушно пожалел, что не пошел через Подземный город. Он бы так и сделал, если бы не Герба, которую в этом случае пришлось бы бросить посреди ночного леса…

— Эй, ты! — окликнул сверху мрачный голос, выведя дан-Энрикса из состояния задумчивости. — Что еще за шутки?

Крикс сделал шаг вперед, чтобы на него падала хотя бы часть рассеянного света из бойницы.

— Браэн, если это ты, то вели своим олухам меня впустить, — попросил он.

— Альды Всеблагие, Рикс!.. — ахнули наверху. — Сию секунду, монсеньор.

Браэнн не врал — ворота в самом деле открыли очень быстро. Меченый шагнул под арку, держа повод Гербы и щурясь от слишком яркого — как ему сейчас казалось — света нескольких чадящих факелов. Несмотря на этот яркий свет, он заметил быстрый вороватый взгляд, который Браэнн бросил на его клеймо.

— Как видишь, я не слишком-то похож на принца, — усмехнулся Крикс.

— Простите, монсеньор, но как так вышло, что вы оказались здесь совсем один, да еще на ночь глядя?..

— Это долгая история, — махнул рукой «дан-Энрикс». Браэн тактично сменил тему.

— Может, выпьете немного грога?.. Я распоряжусь, чтобы вам принесли из караулки.

Должно быть, в глазах Крикса промелькнул невольный интерес, поскольку Браэн тут же сделал знак одному из своих дозорных, и через минуту уже передал «дан-Энриксу» дымящуюся кружку. От напитка растекался умопомрачительный запах белого вина, сушеных яблок и гвоздики.

— Дозорные теперь распивают грог прямо в присутствии своего капитана?.. Браэн, ты меня пугаешь, — хмыкнул Меченый, устраиваясь в сухой нише у стены. — Раньше такое могло случиться только в годовщину коронации.

— Можно сказать, что сейчас тоже что-то вроде годовщины коронации… В Адели всю неделю празднуют конец недавней эпидемии и свадьбу императора с Алирой Аггертейл. Я решил, что не будет особенной беды, если ребята тоже чуть-чуть выпьют, — сказал Ниру, прислонившись плечом к камню. Теперь, когда их разговор не слышали другие стражники, Браэн отбросил «монсеньора» и официальный тон и заговорил с Риксом почти так же, как и до его отъезда из Адели. — Люди радуются, что остались живы. Ты не представляешь, что это такое — каждый день гадать, не заразится ли сегодня кто-нибудь из твоих близких… Кажется, людей в Адели стало вполовину меньше, чем до эпидемии. Весь город провонял уксусным запахом и гарью.

— Гарью?..

— А, ты ведь не знаешь. Все, чего касались заболевшие, сразу же сваливали в одну кучу и сжигали. Приказ городского капитула… Даже когда стало ясно, что новых больных уже не появляется, люди ходили мрачные и настороженные. Все боялись верить в то, что мор закончился. Но теперь все! Ни одного больного за последние два месяца… Гильдия Травников и маги из Совета Ста публично объявили, что «черная рвота» полностью побеждена. Для тех, кто выжил, свадьба императора стала знаком, что жизнь продолжается — несмотря ни на что. К тому же, тэнна Аггертейл принесла нам мир. Многие верят, что теперь все будет хорошо.

— Ты уже видел королеву? — спросил Крикс с невольным любопытством.

Капитан кивнул.

— Во время свадебной процессии. Такая же красивая, как ее брат. Конечно, очень молода… но точно не ребенок, как о ней шептались. Теперь вся столица ждет, когда она подарит императору наслед… — Браэнн осекся. Его темные глаза слегка расширились. — Ох, ради Всеблагих, простите, монсеньор!

— Брось, капитан. Я вовсе не рассчитываю унаследовать Крылатый трон, — пожал плечами Крикс.

Примерно с минуту оба молчали. Крикс потягивал из кружки грог, а Браэнн собирался с силами, чтобы начать какой-то важный разговор.

— Скажи, лорд Ирем говорил тебе что-нибудь о судьбе твоих родных?.. — спросил он, наконец, неловко отводя глаза.

Крикс ощутил невероятную усталость.

— Если ты имеешь в виду то, что Фила умерла от «черной рвоты», то я это знаю, — сказал он.

Ирем заговорил о смерти Филы далеко не сразу — вероятно, он считал, что нужно дать «дан-Энриксу» оправиться от пережитого в Кир-Роване. Когда он все-таки сказал об этом, Крикс сидел в своей комнате и пил вино. Сознание чудовищной необратимости случившегося обрушилось на «дан-Энрикса» слишком внезапно. Почему-то больше всего его поразила мысль, что Фила умерла уже давно, а он даже не знал об этом. Меченый не сразу осознал, что мотает головой из стороны в сторону, как будто хочет сказать «нет», а Ирем крепко держит его за плечо и смотрит на него с немым сочувствием. Почему-то это выражение показалось Меченому совершенно нестерпимым. Ему захотелось сбросить руку Ирема, швырнуть бокал с вином о стену, а потом найти какое-нибудь место, где он сможет остаться один на один со своим горем. Но этот яростный порыв прошел так же внезапно, как и появился. Меченый закрыл лицо руками. Ему не хватило сил даже на то, чтобы попросить коадъютора оставить его одного, и Ирем провел с ним остаток вечера. Только значительно позднее Меченый ощутил нечто вроде признательности к Ирему за его молчаливое присутствие, так сильно раздражавшее его в тот самый день.

Заметив, что Браэнн готовится сказать что-то еще, Крикс качнул головой.

— Не надо, Браэнн. Я сейчас не в состоянии об этом говорить.

— Конечно, конечно, — торопливо согласился Браэнн. — Я только хотел сказать тебе, что Близнецы и Арри живы и здоровы.

— Значит, Тен нашелся?.. — слегка оживился Меченый. — Сэр Ирем говорил, что он пропал.

Браэнн смутился.

— Ну, не то чтобы нашелся… Давай-ка я лучше расскажу тебе все по-порядку. Когда Фила заболела, ее отнесли в Дом милосердия, а Близнецы и Арри остались в доме одни. Еда и деньги скоро кончились, и Тен сказал, что он добудет им провизию, после чего ушел из дома и пропал. Я еле-еле убедил Тиренна, что он может дожидаться брата у папаши Пенфа, и отвел их с Арри в «Золотую Яблоню». А дня через четыре после этого туда явился Тен. И с таким, знаешь ли, самодовольным видом вывалил на стол целую кучу серебра. Он думал, что им будут восхищаться, а Тиренн был очень зол из-за того, что Тен пропал на столько дней. В итоге они страшно поругались. Тиренн обвинил Тена в том, что тот паршивый вор, а Тен назвал Тиренна трусом, потому что тот готов горбатиться на кухне у папаши Пенфа за несколько медяков, вместо того, чтобы рискнуть и сразу получить гораздо больше. И так далее, и все тому подобное. Обычное бахвальство мелкого карманника. Я на подобных «смельчаков» налюбовался, когда только пришел в стражу. Все до одного считают себя настоящими героями, пока не попадутся. А как только попадутся — тут же принимаются скулить и размазывать по роже сопли. Ну да не об этом сейчас речь… У Близнецов дело дошло до драки. Больше Тен в гостиницу не приходил — наверное, узнал, что я иногда захожу к Тирену с Арри, и решил не рисковать.

— Спасибо, Браэнн. Я не вправе был рассчитывать, что ты возьмешься за ними присматривать, — сказал «дан-Энрикс». Капитан неловко отмахнулся.

— Большое дело — заглянуть в трактир и посмотреть, как обстоят дела… Это не говоря уже о том, что мэтр Пенф взял моду угощать меня бесплатным ужином. А Тен, по-моему, обосновался в Алой гавани. У него, как говорят у «сумеречников», счастливая рука. Чуть ли не каждую неделю слышу новости о том, что он опять кого-нибудь обворовал, но его самого поймать никак не могут. А Тиренн недавно приходил ко мне — проситься в городскую стражу. Ему, видите ли, надоело подметать полы и мыть тарелки. Хочет заниматься настоящим мужским делом, — Браэн мрачно фыркнул. — Видимо, Тен со своей похвальбой его все-таки здорово допек.

— И что ты ему сказал? — невольно заинтересовался Меченый.

— А что я мог ему сказать? — пожал плечами капитан. — Сказал — приходи года через два, тогда посмотрим. В сущности, не вижу никаких препятствий для того, чтобы зачислить его в наш дозор. Если, конечно, ты не станешь возражать.

— Я?.. — повторил южанин, поднимаясь на ноги. — С чего это я стал бы возражать? Пусть делает, что ему хочется. Если ему и Арри будет нужна моя помощь — они всегда могут на меня рассчитывать, так им и передай… А теперь мне пора. Скажи своим ребятам, что грог у них отменный.

— Счастливого пути, мессер, — официальным тоном сказал Браэнн.

Энониец сел в седло, ударил Гербу пятками, и лошадь без особенной охоты взяла с места мелкой рысью. Выехав из-под арки, энониец обнаружил, что дождь заметно ослабел, превратившись в мелкую сырую морось. Освещенный факелами островок тепла и сухости остался за спиной, а впереди лежали темные улицы Нижнего города, дворец и зал с мечом, который Альды подарили Энриксу из Леда.

* * *

Алира сидела у большого зеркала и нарочито медленно расчесывала волосы. Тяжелые, темно-золотые пряди рассыпались по плечам, тускло поблескивали в отсветах огня. Раньше Алире нравилось разглядывать собственное отражение, но сейчас она смотрела на него чуть ли не с ненавистью. Если она действительно так красива, как все говорят, то почему ее собственный муж относится к ней так спокойно, а если сказать правдивее — и злее — то попросту равнодушно?.. Во все время их стремительного сватовства, закончившегося ее отплытием в Адель, Алира думала только о том, сумеет ли она полюбить императора, который по возрасту годился ей в отцы. Это казалось ей ужасно трудным, почти невозможным. Тем не менее, она скорее умерла бы, чем решилась подвести Аттала, отказавшись от этого брака, от которого зависело благополучие двух стран. Она гордилась тем, что приносит свою молодость и красоту в жертву политической необходимости — это делало ее похожей на героинь древних сказаний, готовых пожертвовать собой ради процветания родной страны.

Сейчас мысли об этом вызывали только горькую улыбку. Ее замужество оказалось совершенно не таким, как представлялось дома, на Томейне.

Легелион встречал свою будущую королеву с немыслимой торжественностью. Здесь чувствовалась и признательность за то, что она принесла Империи союз с остовитянами, и радость, что Валларикс женится после двенадцатилетнего вдовства. Чествование его невесты началось задолго до того, как Алира прибыла в Адель. Когда корабль, на котором она направлялась к жениху, огибал остров Рэн, в форте Дракарис выпустили в небо разноцветные фейерверки. От неожиданности она даже засмеялась и захлопала в ладоши, хотя тут же устыдилась этого порыва. Брат предупреждал ее, что она должна вести себя, как будущая королева. «Тебе уже шестнадцать лет. Пора вести себя, как женщина, а не как маленькая девочка. Тем более, что ты теперь обручена» — сердился он. Алира всегда считала эти замечания пустым занудством и пропускала их мимо ушей, однако после случая с салютом дала себе слово, что в Адели будет тщательно следить за тем, что говорит и делает. Понятно, что Валларикс не раздумает на ней жениться, даже если она выкинет какую-нибудь глупость. Для него, как и для нее самой, это прежде всего вопрос политики. Зато легко представить, что он будет думать о своей невесте.

В последний день перед прибытием в Адель на их пути попались четыре корабля, имевшие довольно грозный вид и быстро продвигавшиеся им навстречу. Глейт, идущий впереди, имел змеиный черный корпус и багряные паруса. Увидев, как заволновались окружающие ее моряки, Алира со смесью ужаса и восторга поняла, что видит легендарный флагман Королевы Алой гавани, «Бурую чайку». Девушке приходилось слышать, что Береговое братство заключило договор с династией дан-Энриксов и действует против аварцев, но, судя по беспокойству экипажа, в прочный союз с пиратами никто особенно не верил. Как довольно скоро выяснилось — зря. Увидев на их корабле штандарты Аггертейла и дан-Энриксов, на «Бурой чайке» подняли выкрашенный белой краской щит, и все четыре судна слаженно, словно носившиеся над волнами птицы, повернули в сторону Дракариса. Через пару часов тревожный темно-красный парус снова стал похож на точку на горизонте. Но до самой ночи на их корабле только и говорили, что о Бурой чайке и о Королеве Алой гавани.

В Адель они прибыли к полудню следующего дня. Накануне было облачно, но утром, когда Алира вышла из своей каюты, небо было чистым, как будто облитым ярко-голубой эмалью, только далеко, на горизонте, было видно несколько полупрозрачных облаков. Погода как будто подстраивалась к торжественности момента. Адель по случаю приезда будущей королевы выглядела празднично — повсюду трепетали яркие штандарты, а стоявшие на рейде в гавани суда были украшены гирляндами цветов — живых или искусственных, издалека было не разобрать. Увидев на причале толпу людей, Алира испытала острое волнение и загадала — если ей удастся отыскать Валларикса среди придворных, то ее замужество окажется счастливым.

Прошлая зима была такой тяжелой для Легелиона, что Валлариксу было совершенно некогда позировать перед художниками для парадного портрета. Поэтому ей пришлось расспрашивать о внешности своего будущего мужа всех подряд — Аттала, его приближенных и даже имперских дипломатов, хотя от этих последних трудно было ожидать какой-то откровенности. Ярче всего в память Алиры врезались чьи-то слова о том, что император рано поседел и выглядит старше своих лет. Это притом, что ему было почти сорок! Ужас, ужас…

Она долго искала императора глазами, но заметила его почти случайно. Солнце неожиданно сверкнуло на золотом обруче, который заменял Валлариксу корону, и эта бело-золотая вспышка притянула ее взгляд. Если бы не этот обруч, то Алира точно не узнала бы Валларикса среди вельмож, стоявших рядом с ним — по случаю приезда императорской невесты все они оделись с такой роскошью, что любой человек в этой разряженной толпе мог бы с равным успехом оказаться ее будущим мужем. Император был ничуть не выше большинства мужчин, стоявших рядом с ним, зато по-юношески строен. В темных волнистых волосах действительно мелькала седина, но в целом император вовсе не выглядел таким стариком, каким она воображала его по чужим рассказам. Когда с их корабля спустили сходни, Валларикс поднялся на борт, чтобы предложить ей руку, и Алира наконец-то смогла рассмотреть его вблизи.

Валларикса никак нельзя было назвать красивым в том смысле, в каком это слово применялось к ней или к Атталу, но его лицо сразу притягивало взгляд. В нем была какая-то печальная значительность. Это выражение усиливалось из-за чуть нахмуренных бровей и горькой складки возле губ. Но куда большее впечатление на Алиру произвели задумчивые темно-синие глаза, красиво очерченный рот и мягкая, неуловимо грустная улыбка императора. Валларикс поприветствовал свою невесту и поцеловал ей руку, едва прикоснувшись теплыми губами к тыльной стороне ее ладони. Поцелуй был мимолетным и каким-то безразличным — тогда она объяснила это тем, что в тот момент на них с Валлариксом глазело несколько сотен человек. Когда они — под руку — сошли на берег, ликование на пристани достигло наивысшей точки. Люди кричали, обнимались, над толпой взлетали горсти разноцветных конфетти. Гвардейцы выстроились в коридор, расчистив путь для императора и его спутницы, и Валларикс повел ее к портшезу, поминутно улыбаясь и кивая кому-то в толпе. Вслед за ними потянулись и сопровождавшие Валларикса придворные. Алира отвечала на приветствия заученными фразами, от волнения чуть не сбиваясь на островной диалект, и пыталась представить, как станет вести себя Валларикс, когда они, наконец, останутся одни.

В последующие дни она получила исчерпывающий ответ на свой вопрос. Валларикс был с ней ласков и предупредителен. Он видел, что его придворные стараются ее развлечь, и сам старался принимать участие в этих увеселениях. В первую брачную ночь Вальдер был нежен и предельно осторожен. Словом, можно было бы сказать, что все идет как нельзя лучше, но вместо удовлетворения Алира ощущала нараставшую тревогу. В глазах Валларикса она ни разу не увидела того выражения, которое часто мелькало во взглядах других мужчин, не смевших напрямую сказать сестре Аттала Аггертейла, что она красива и желанна. До прибытия в Адель она боялась, что ей будет нелегко терпеть страсть нелюбимого супруга, но чем больше проходило времени, тем чаще ей казалось, что Валларикс вовсе не испытывает к ней никакой страсти. Эта мысль ранила так, что Алира с удивлением спрашивала себя — уж не влюбилась ли она в Валларикса?

Обычно он приходил в их общую спальню вскоре после ужина, нередко еще до того, как она отпускала камеристку и служанок. Но сейчас время было позднее, а Валларикс задерживался, и Алира уже больше получаса просидела возле зеркала с гребнем, не решаясь лечь в постель и задуть лампу. Однажды такое уже было. Она заснула до его прихода, и Вальдер не стал ее будить. Когда она проснулась на следующее утро, постель рядом была смята, но Вальдера в спальне уже не было — он каждый день вставал гораздо раньше и неслышно уходил в свой аулариум, читать и отвечать на письма, принимать доклад от принцепса или присутствовать на Малом государственном совете. При мысли о том, что это повторится и сегодня, Алира почувствовала себя ограбленной.

Поддавшись внезапному приступу решимости, Алира поднялась и вдела ноги в домашние туфли, красиво расшитые золотой нитью. Хватит! Если он засиделся над бумагами настолько, что забыл о молодой жене (всего через неделю после свадьбы!), то она пойдет к нему сама. Алира на мгновение задумалась, не будет ли он раздосадован ее приходом, но сразу же с горечью подумала, что с куда большей вероятностью, Валларикс встретит ее так же ласково и безразлично, как всегда.

За дверью спальни должен был стоять гвардеец, но его не оказалось на месте. Наверное, офицеры из Ордена сочли бы это серьезным упущением, но сама Алира была только рада. Она вышла в коридор в ночной рубашке и наброшенной на плечи шали, с кое-как подвязанными лентой волосами, и ей хотелось, чтобы на ее пути встретилось как можно меньше охранников и слуг.

К ее удивлению, аулариум правителя был пуст, причем, судя по аккуратно сложенным на столе бумагам, Валларикс ушел из этой комнаты уже достаточно давно. На одну краткую секунду Алира даже испугалась, что с ним что-нибудь случилось, но потом она увидела полоску света, пробивавшуюся из-под двери личной императорской библиотеки, и поняла, где следует его искать. Она тихонько отворила дверь и заглянула внутрь. В коридор сразу же потянуло холодом — ближайшее к двери окно было открыто. Горело несколько светильников, а возле одного из стеллажей спиной к Алире стоял человек, просматривающий какую-то толстую книгу.

Девушка испытала жгучую досаду. Ну конечно. Ее муж гораздо лучше чувствует себя в этой пустой, холодной комнате, чем в ее спальне! Она шагнула вперед, намереваясь тронуть его за плечо, но поскользнулась на лужице масла, вытекшей из лампы, и только в последнюю секунду успела схватиться за край полки. Сверху посыпались книги и листы бумаги. Стоявший у стеллажа мужчина с недоступной глазу быстротой подхватил падающие тома. Теперь, когда он обернулся, Алира увидела, что это не Вальдер. Помимо всего прочего, он был значительно моложе императора. Судя по его одежде, этот человек не мог быть ни слугой, ни рыцарем из Ордена, а значит, не принадлежал ни к одной категории людей, имевших право находиться ночью во дворце. Зато на лбу него красовалось совсем свежее клеймо, напоминающее те, которыми на Островах клеймили склонных к мятежам рабов и беглых каторжников. Королеве стало страшно.

— Кто вы такой и что тут делаете?.. — спросила она, отступив на несколько шагов к дверям и почувствовав себя несколько увереннее. Теперь, если незнакомец попытается приблизиться, она успеет если не выбежать за дверь, то уж, во всяком случае, позвать на помощь. Может быть, следовало сразу кликнуть стражу, но Алира опасалась оказаться в глупом положении. В конце концов, никакой вор или убийца не стал бы зажигать свет в библиотеке и как ни в чем ни бывало листать книги.

— Меня зовут Крикс дан-Энрикс, но в последнее время меня чаще называли «Меченым», — представился мужчина. — Ну а вы, должно быть, наша королева?.. Вы очень похожи на вашего брата, тана Аггертейла.

Королева вспомнила, что Криксом звали ближайшего родственника императора, считавшегося его наследником. Ходили слухи, будто Сервелльд Дарнторн, державший «дан-Энрикса» в плену, приказал его заклеймить. Теперь Алира видела, что эти слухи вполне соответствовали истине.

— Я думала, что вы сейчас в Кир-Кайдэ, на переговорах, — заметила она несколько растерянно.

— Я только что вернулся. Извините, если напугал вас. Просто я никак не ожидал кого-то здесь застать… в такое время суток, — почти виновато сказал Крикс. Алира отметила, что голос у ее собеседника был низким и на удивление приятным.

Девушка смотрела на него, и пережитое волнение мало помалу проходило, вытесняемое удивлением. Этот человек находился там, где ему вовсе не полагалось быть, и говорил совсем не так, как следовало разговаривать с женой Валларикса, но, кажется, это выходило у него без всякой задней мысли. Судя по неуловимо быстрому движению, которым он подхватил падающие книги, он был ловок и, наверное, опасен, но она больше не чувствовала страха.

— Вам не за что извиняться, — вежливо заметила она. — Валларикс будет очень рад узнать, что вы уже вернулись из Бейн-Арилля. Он часто говорил о вас. Я рада, что наконец встретилась с вами вживую.

К своему удивлению, она почувствовала, что нисколько не кривит душой, произнося эти слова. Хотя до сих пор, когда Алира представляла себе встречу с этим человеком, который однажды должен был встать между троном и ее детьми, она была уверена, что это обстоятельство сделает их отношения друг к другу если не враждебными, то уж, во всяком случае, натянутыми.

В ответ на ее слова Меченый слегка поклонился, приложив ладонь к груди, а потом вежливо спросил:

— Вы искали здесь какую-нибудь книгу?.. Я довольно хорошо знаком с этой библиотекой. Если вы хотите, я могу помочь ее найти.

«Я искала здесь своего мужа» — подумала девушка и покраснела.

— Нет, спасибо… я зашла сюда случайно. А что искали вы? — спросила она торопливо, чтобы сменить тему.

— Воспоминания Эймунда Сухорукого — «Странствие к Краю мира», — удивительно серьезно пояснил «дан-Энрикс».

При упоминании о кеннинге, не побоявшемся нарушить вековой запрет и отправиться к зловещим ледяным морям на крайнем севере, Алира ощутила странное тепло в груди — как будто она снова оказалась дома.

— Я очень любила эту книгу в детстве, — призналась девушка довольно неожиданно для самой себя. — Лет в десять я, кажется, знала ее наизусть. Но как-то раз Аттал увидел, что я ее перечитываю, и забрал ее, сказав, что мне не стоит тратить время на такую чушь. Он говорил, что Эймунд просто помешался от того, что загубил большую часть своей дружины из пустопорожнего тщеславия. Или, что еще вернее — никаких своих воспоминаний Эймунд никому не диктовал, а всю эту историю сказители придумали уже после его смерти на основе всяких домыслов и слухов.

Ее собеседник улыбнулся обаятельной, почти мальчишеской улыбкой, странно контрастирующей с его шрамом и клеймом на лбу.

— Помнится, в свое время мессер Ирем сказал мне об этой книге ровно то же самое, — сказал он доверительно. — Однако я не думаю, что он был прав… Заметки Сухорукого доказывают, что он был в полном рассудке. Посмотрите — вот, к примеру, карта, которая составлена с его слов. Все более подробные и современные карты тех морей — только уточнение той самой, первой карты. А ведь Эймунд никогда не обучался землеописанию и вообще был неграмотен! Ваш брат и мессер Ирем могут думать все, что им угодно, но, если подобный человек клянется, что корабль с его спутниками не разбился и не утонул, а именно исчез — то ему стоит верить. И потом… взгляните вот сюда, — Крикс указал на раскрытый том, лежавший на столе. — В одной из наших книг записана точно такая же история. Когда тарнийские мятежники во главе с леди Серелин и Ано Кайдом скрывались от своих преследователей, с их кораблем случилось то же самое, что и со спутниками Сухорукого. В официальной хронике написано, что корабль повстанцев налетел на скалы и затонул, но моряки, участвовавшие в погоне, быстро разнесли по берегу историю о том, как судно с беглецами растворилось в воздухе прямо на их глазах. Автор этого сочинения отправился в Эстарн и разыскал там одного из очевидцев этого события, который успел стать дряхлым стариком. Этого старика, как и вашего Эймунда, считали сумасшедшим. Но я думаю, он был не более безумен, чем Сухорукий. Просто рассказывал о вещах, которые казались окружающим слишком невероятными.

— Вы полагаете, что это была магия?.. — спросила Алира, удивившись, с чего это Криксу вздумалось заниматься подобными изысканиями среди ночи, но помимо воли поддаваясь убежденности, звучавшей в его голосе.

— Думаю, да, — кивнул южанин. — Но я, кажется, отвлек вас?.. Вы сказали, что зашли сюда почти случайно.

— Я искала императора, — вырвалось у Алиры неожиданно для нее самой. — Я зашла в его аулариум, но там никого не было. А потом я увидела за этой дверью свет, и подумала, что он может быть здесь.

Алира запоздало ужаснулась собственным словам. Что она делает? Как можно признаваться человеку, с которым она знакома пять минут, что ей приходится разыскивать своего мужа по всему дворцу? Что он подумает о ней после подобного признания? И что он будет думать о Валлариксе? Все эти мысли вихрем проносились у нее в голове, но остановиться Алира уже не могла. С губ сорвались какие-то немыслимые, испугавшие ее саму слова:

— Мы поженились всего восемь дней назад, а он относится ко мне так, как будто я уже успела ему надоесть. Иногда мне хочется прямо спросить его — любит ли он меня хоть немного?!

«Дан-Энрикс» внимательно смотрел на нее. К большому облегчению Алиры, в его взгляде не было ни удивления, ни унизительного для нее сочувствия.

— Валларикс недавно перенес тяжелую утрату, — сказал он негромко.

— Да, я знаю… его дочь… — пробормотала Алира. Ей почему-то стало холодно, и она крепче стянула на груди концы своей шали. Конечно, она помнила, что дочь Вальдера умерла от «черной рвоты» как раз накануне их помолвки. Но только сейчас Алира вдруг представила, каково ему было непрерывно улыбаться, изображать перед всей столицей счастливого жениха и развлекать ее, ничем не выдавая своей боли. Она посмотрела на «дан-Энрикса». — Я бы хотела как-нибудь ему помочь. Но я не знаю, как… Он никогда не говорит со мной об этом.

Меченый задумчиво кивнул.

— Мне кажется, он не считает себя вправе вас обременять. Если позволите, я буду говорить начистоту. Валларикс понимает, что ваш брак был заключен по политическим соображениям, и теперь чувствует себя обязанным приложить все усилия, чтобы сделать вас счастливой. Но в его положении это требует от него почти нечеловеческих усилий.

— Да не хочу я, чтобы меня «делали счастливой», особенно через силу! Я бы предпочла, чтобы он сам был счастлив, — возразила девушка с досадой.

— Я бы хотел, чтобы он мог вас слышать, — отозвался Меченый. И тут же сдвинул брови. — Вы дрожите. Я совсем забыл закрыть это дурацкое окно…

Он быстро снял с себя куртку из вощеной бычьей кожи, придававшую ему сходство с островным контрабандистом, и набросил эту куртку ей на плечи, а потом шагнул к окну и плотно закрыл его. Алира слегка опешила от фамильярности «дан-Энрикса» и от самой идеи натянуть на нее тяжелую и грубую мужскую куртку, под которой могли уместиться двое таких, как она. Но в Меченом было нечто такое, что внушало безотчетную симпатию, так что, придя в себя от изумления, Алира против воли улыбнулась.

— Спасибо. Я, наверное, пойду к себе. Если вы все-таки увидите Валларикса, скажите ему, что я его жду.

— Не беспокойтесь, моя королева. Он скоро придет, — до странности уверенно сказал «дан-Энрикс». У Алиры не было никаких оснований верить его обещанию, однако из библиотеки она вышла успокоенной и чувствующей странный прилив сил. После разговора с Меченым она почувствовала острую, почти болезненную жалость к Валлариксу, но к этой жалости примешивалась куда более глубокая, чем раньше, нежность к мужу. До сих пор она либо пыталась добиться внимания Вальдера, либо мучалась от мысли, что он ей пренебрегает. Но теперь она увидела события последних дней с совершенно новой стороны, и в первый раз за свою жизнь почувствовала себя не девочкой, а взрослой женщиной, которой предстояло исцелить другого человека от терзавшего его отчаяния.

* * *

Крикс вошел в семейную усыпальницу «дан-Энриксов» и осторожно притворил за собой дверь. Потолок зала был таким высоким, что свет обычных ламп не достигал его, так что вошедшему казалось, что над его головой — не каменные своды, а беззвездное ночное небо. До сегодняшнего дня «дан-Энрикс» был здесь лишь однажды, и тогда ему, конечно, даже в голову не приходило, что тринадцать поколений королей и королев, похороненных в этой роскошной усыпальнице, являются его предками. Меченый шел между двух рядов колонн, и звук его шагов терялся в тишине, как будто под ногами были не обтесанные до зеркальной гладкости каменные плиты, а толстый войлочный ковер. Отблески Очистительного огня выхватывали из сумрака светлые мраморные статуи, изображавшие давным-давно почивших Риксов. В другой день Меченый с удовольствием остановился бы, чтобы разглядеть их получше, но сегодня он пришел сюда не за этим. Прежде, чем идти за наследством Энрикса из Леда, следовало побеседовать с Валлариксом, а заодно и сдержать слово, данное Алире.

Как он и рассчитывал, Валларикс обнаружился возле надгробия Элиссив. Он сидел на низкой каменной скамейке в нише у стены и был так глубоко погружен в свои мысли, что заметил Крикса, только когда тот приблизился к нему почти вплотную. Увидев Меченого, император удивился, но значительно слабее, чем можно было ожидать, учитывая обстоятельства их встречи.

— Ты стал похож на Светлого. Являешься и исчезаешь без предупреждения, — сказал Валларикс, чуть заметно улыбнувшись. Пораженный этим неожиданным сравнением, Меченый даже не нашелся, что ответить, а король тем временем поднялся на ноги — с усилием, как человек, который долго просидел на одном месте в недостаточно удобной позе — и протянул ему руку. Меченый отметил, что внешне Валларикс выглядит гораздо лучше, чем в ту зиму, когда они виделись в последний раз. Исчезли траурные тени под глазами и болезненная худоба, а изжелта-бледное, как будто бы обтянутое выцветшим пергаментом лицо опять стало матово-смуглым. Но при всем при том сейчас Валларикс куда больше походил на призрак, чем тот исхудавший и всегда усталый человек, каким его помнил Меченый. Спокойствие, с которым император встретил его неожиданное появление, и его прозрачный, самоуглубленный взгляд сказали Криксу больше, чем любые жалобы Алиры. Валларикс смотрел на племянника приветливой улыбкой, а ладонь у императора была живой и теплой, но «дан-Энрикс» все равно не мог отделаться от ощущения, что мысли его собеседника поглощены чем-то совсем другим, страшно далеким и от этой комнаты, и от самого Крикса. Меченый сглотнул стоявший в горле ком.

Впрочем, мгновение спустя взгляд императора остановился на его клейме, и отстраненности в его лице заметно поубавилось. Взгляд Валларикса потемнел.

— Я до последнего надеялся, что это — просто домыслы досужих болтунов, — сказал он с горечью.

— По мне, оно не хуже и не лучше всякого другого шрама, — возразил на это Меченый, почти не покривив душой. За несколько последних месяцев он успел свыкнуться с клеймом и прийти к выводу, что дешево отделался. Если бы Сервелльд Дарнторн не придавал этой безделице такого большого значения, то он, пожалуй, приказал бы выколоть пленнику глаза, как обещал во время первого допроса. Или выдумал бы что-нибудь еще похуже. — Может, раньше я бы и расстроился из-за такого «украшения», но за последние полтора года я имел возможность убедиться в том, что в жизни существуют вещи пострашнее.

— Да, — глухо ответил император. Он не оглянулся, но «дан-Энрикс» знал, что его собеседник думает о мраморном надгробии, белевшем за его спиной.

Крикс дорого бы дал за то, чтобы не начинать подобный разговор, но выбора у него не было.

— Идя сюда, я встретил королеву, — сказал он, пристально глядя на Валларикса.

— Королеву?.. — вздрогнул тот.

— Да, монсеньор. Она искала вас, — Меченый решил, что будет говорить без всяких дипломатических уверток. — Ее беспокойство мне вполне понятно — время уже очень позднее, а вы даже не сообщили ей, из-за чего задерживаетесь.

Вальдер нахмурился, так что между бровей возникла резкая, глубокая морщина.

— Да, действительно… я должен был сказать, чтобы она ложилась спать и не ждала меня.

— Вы собираетесь провести здесь всю ночь? — осведомился Крикс, стараясь сохранить спокойствие.

На губах императора промелькнула непередаваемая улыбка, заставившая Меченого покраснеть. Одно дело — заподозрить, что человек помешался с горя, и совсем другое — обнаружить, что твой собеседник прекрасно понимает, о чем ты думаешь.

— Я просто позабыл о времени… мне следовало бы понять, что так и будет.

Все прежние опасения вернулись к Меченому с новой силой. Чтобы пунктуальный император, никогда и ни о чем не забывавший и способный без усилий выполнять несколько дел одновременно, позабыл о времени и несколько часов подряд просидел на одном месте, полностью уйдя в себя?..

— И… что вы делали все это время, государь? — спросил он осторожно. — Просто размышляли?

— Не совсем. Послушай, Крикс, хватит ходить вокруг да около. Ты уже четверть часа смотришь на меня с таким выражением, за которое любой уважающий себя человек сразу же захотел бы вызвать тебя на поединок. Полагаю, мне следует объясниться. Сядь.

— Монсеньор, вы вовсе не обязаны передо мной оправдываться, — пробормотал Крикс. Теперь, когда Валларикс заговорил своим обычным тоном, Меченый и сам не понимал, как ему могло прийти в голову, что император не в себе.

— Ну, тогда считай, что это мой каприз, — парировал Валларикс и подтолкнул южанина к скамейке, заставляя его сесть. — Ты, безусловно, знаешь, что Адель была построена при помощи Истинной магии?

— Да, государь.

— А ты когда-нибудь задумывался о том, что это значит? — спросил Валларикс, глядя на Меченого сверху вниз и скрестив руки на груди, словно какой-то ментор в Академии. Крикс быстро перебрал в уме все, что помнил о вещах, созданных Альдами. Все, что создано руками Альдов, неподвластно времени и разрушению, поэтому Адель и называют Вечным городом. Ее границы непреодолимы для фэйров и для любой другой нечисти, хотя Безликим уже дважды удавалось преодолевать эту защиту. Все это Меченый и повторил для императора. Вальдер кивнул.

— Именно так. Но, кроме этого, все вещи, созданные Альдами, имеют память. Не такую память, как у Альдов и людей — ведь сама вещь не может мыслить или чувствовать — а как бы отпечаток, слепок чужой памяти.

— Поющий зал?.. — мгновенно догадался Крикс.

Лицо Вальдера просветлело. Было видно, что он успел приготовиться к долгим и подробным объяснениям и был приятно удивлен, что собеседник понял его с полуслова.

— Да-да, прежде всего Поющий зал. В Адели эта магия присутствует повсюду, но в других местах она как будто дремлет. В жилых комнатах дворца или на улицах Верхнего города она спрятана очень глубоко, так что ее почти нельзя заметить в повседневном шуме. Я специально побеседовал со многими магистрами из Совета Ста, и обнаружил, что лишь самые Одаренные из наших магов чувствуют, что город весь пронизан магией. Но они закрывают на нее глаза, поскольку эта магия такого рода, что ее нельзя ни удержать, ни и подчинить себе. Как будто она есть — и в то же время ее нет. Здесь, в усыпальнице или в Подземном городе заметить ее куда легче. А в Поющем зале она сама прорывается наружу, и мы слышим песни, которые были спеты сотни лет тому назад. После смерти Лисси с Марком я часто бывал в Поющем зале. Если бы я мог, я проводил бы там целые дни. Когда слушаешь песни Альдов, в тебе что-то изменяется. Не то чтобы я забывал о том, что моя дочь погибла. Мое горе никуда не уходило, но его тональность делалась совсем другой, это уже была печаль, а не отчаяние. А потом, мало помалу, я начинал ощущать и многое другое из того, что помнят эти камни. Говорят, что кровь «дан-Энриксов» несовместима с магией, но к Тайной магии это определенно не относится. Я слушал память Города всякий раз, как только выдавалась свободная минута — и при этом чувствовал себя, как ворлок, который способен проникать в сознание других людей. Хотя, пожалуй, это не совсем удачное сравнение. Ворлокам ведь приходится все время преодолевать сопротивление людей, оберегающих свое сознание от постороннего проникновения, а здесь чужая память раскрывается спокойно и легко, как книга… или как цветок. Порой я думаю, что эта память — часть того Наследства Альдов, которое они завещали Энриксу из Леда и его потомкам.

— И… что же вы слышали? — спросил взволнованный «дан-Энрикс».

Император улыбнулся.

— Спроси лучше, чего я не слышал! Первое время я выискивал среди тысяч голосов и лиц те лица, которые мне хотелось видеть больше всех других. Элиссив, Элику, Маллис и даже свою мать, которую я никогда не знал. В самом начале мне казалось, что я никогда не смогу оторваться от этих воспоминаний — так и буду возвращаться к ним и представлять, что все, кого я потерял, до сих пор живы и находятся рядом со мной. Но через несколько недель это прошло. Как будто пустота в душе заполнилась, и стало можно, наконец, смотреть по сторонам, не отвлекаясь поминутно на ее существование. Мне кажется, что это не моя заслуга — просто так устроена магия Альдов. Иначе она могла бы стать ловушкой, подменяющую подлинную жизнь погоней за воспоминаниями. А Альды по определению не могли создать что-нибудь настолько вредное и опасное. С тех пор, как я перестал целенаправленно выискивать что-то, связанное с моими близкими, я успел соприкоснуться с памятью десятков, даже сотен совершенно посторонних для меня людей — впрочем, я очень скоро перестал воспринимать их как «посторонних». Но сегодня я, похоже, несколько увлекся… Бедная Алира!

— Думаю, что она вас простит, — уверенно сказал «дан-Энрикс».

Валларикс шутливо сдвинул брови, но при всем при том, вид у короля был слегка обеспокоенным.

— Погоди, ты что же — обсуждал меня с моей женой?.. Час от часу не легче! Говоришь, вы встретились, когда ты шел сюда?..

— Не совсем так, мой лорд. Мы встретились в вашей библиотеке. Королева случайно увидела под дверью свет и, разумеется, подумала, что это вы.

Король устало потер лоб.

— Крикс, я не спрашиваю, как так вышло, что ты возвратился из Кир-Кайдэ раньше, чем все остальные члены нашего посольства… Но какие фэйры тебя понесли в мою библиотеку?!

— Я хотел перечитать историю о тарнийском моряке, которого считали сумасшедшим, потому что он рассказывал об исчезнувшем корабле. Якобы судно, которое им было приказано догнать, просто растворилось в воздухе под самым носом у преследователей.

— Да, я припоминаю эту книгу. Но зачем она тебе понадобилась?

— Я предположил, что автор этой старой книги прав, и что тарнийский корабль не мог просто изчезнуть без следа, а оказался где-то в другом месте — пользуясь выражением Эймунда Сухорукого, «за краем мира». Это объясняло бы, почему человек, который двести лет спустя попал в окрестности Адели через арку Каменных столбов, мог говорить на языке, напоминающем тарнийский.

Произнося последние слова, Меченый не сводил с Валларикса внимательного взгляда. Если император удивится и переспросит, о чем речь — то, значит, Галатея Ресс была права, предположив, что король так и не сумел узнать, кем бы его отец. Если же Валларикс отведет взгляд или каким-то другим способом продемонстрирует свое смущение — значит, он знал правду с самого начала, но скрывал ее от Крикса точно так же, как и сведения о его матери.

Но Валларикс и не смутился, и не удивился. Вместо этого он с неожиданной досадой стукнул по ладони кулаком, заставив Меченого подскочить от неожиданности.

— Я так и знал, что Галатея была в курсе всей этой истории! — запальчиво произнес он. — Хегг бы побрал эту двуличную девицу!.. Жаль, что я не отослал ее в Бейн-Арилль с самого начала, еще до того, как она познакомилась с Маллис!

Крикс удивленно посмотрел на императора. Он никогда не видел, чтобы сдержанный и рассудительный Валларикс поддавался таким вспышкам гнева. В любом случае, дан-Энрикс считал Галатею своим другом и не мог не заступиться за нее.

— Государь, леди Ресс сказала мне, что вы вызвали ее к себе и спрашивали о моем отце. Но она обещала моей матери никому и никогда не говорить об этом, и сдержала свое слово. Разве это преступление?.. Возможно, это было неразумно. Но ведь ей было всего семнадцать или восемнадцать лет! По-моему, вы поступили с ней слишком жестоко. Выслали из города, не дав даже проститься с моей матерью, словно какую-то преступницу.

— Проститься? — мрачно усмехнулся Валларикс. — Я, знаешь ли, тоже не отказался бы проститься с твоей матерью, но из-за Галатеи был лишен такой возможности! Маллис просто исчезла, и я больше никогда ее не видел. А потом явился Светлый и принес тебя. Сказал, что Маллис умерла от родовой горячки, и ее похоронили в их проклятом Эсселвиле.

— Как это? — опешил Крикс. — А как же показания Белых сестер, что они принимали роды у моей матери?

— Подделка, — отмахнулся император. — Я надеюсь, мне не нужно объяснять, что для того, чтобы официально объявить тебя наследником, нужны были надежные документальные свидетельства? А где их взять, если Маллис рожала в Эсселвиле, да еще — прости за откровенность — в какой-то забытой Всеблагими хижине, едва ли не в сарае?..

— Подождите, монсеньор… Выходит, моя мать пропала в тот же день, когда вы допрашивали Галатею Ресс?!

Валларикс с крайним раздражением пожал плечами.

— Скорее, накануне ночью. Когда мы обнаружили, что ее нет, а вместе с ней пропала часть ее вещей, я сразу же решил, что она убежала с тем мужчиной, от которого была беременна. Но тогда я полагал, что это кто-нибудь из внутриморцев. Я не сомневался в том, что Галатея сперва познакомила Маллис с кем-нибудь из своих дружков-торговцев, а потом организовала им побег. Когда она стала притворяться, будто ничего не знает, Ирем посоветовал мне отослать ее из города и приставить к ней людей из Ордена — он был уверен в том, что Галатея сразу же направится туда, где прячется сбежавшая парочка. Откуда же нам было знать, что Маллис могла оказаться в другом мире! Если бы мы не тратили времени на эти бессмысленные поиски, а с самого начала знали, что принцесса в Эсселвиле, мы, возможно, смогли бы ей чем-нибудь помочь.

«Нет, не смогли бы» — возразил «дан-Энрикс» мысленно. Но Вальдер, наверное, понимал это не хуже его самого — просто не хотел отказаться от иллюзии, что мог бы что-то сделать для своей сестры.

— …Может, ты прав, и Галатея Ресс действительно ни в чем не виновата, — неожиданно сказал Валларикс. — Это все я. Если бы я сказал, что Маллис пропала, Галатея, вероятно, рассказала бы мне то, что знает. Но на тот момент мы с Иремом не допускали даже мысли, что она может быть непричастна к этому побегу… Как же глупо!

— Перестаньте, монсеньор. Это бы ничего не изменило, — твердо сказал Крикс. — Моя мать сама решила, что ей делать. Думаю, она отправилась бы в Эсселвиль даже в том случае, если бы заранее узнала обо всем, что ее ждет.

— Может быть, — задумчиво ответил император, и опять надолго замолчал.

— Знаете что, мой лорд? Вместо того, чтобы обсуждать здесь дела двадцатилетней давности, вам следовало бы вернуться к королеве, — мягко, но настойчиво сказал «дан-Энрикс», поднимаясь на ноги, чтобы при необходимости проводить императора наверх. Конечно, не дело разговаривать с правителем, словно с ребенком, которому взрослые напоминают, что пора ложиться спать, но вид у Валларикса в самом деле был усталым и каким-то удивительно потерянным.

Валларикс поднял голову.

— А ты?..

— А я, если позволите, пока останусь здесь. Вдруг мне удастся почувствовать ту самую магию, о которой вы сегодня говорили?

— Попытайся, — согласился император. — Сам я до сих пор не понимаю, как именно она действует, поэтому не могу дать никаких советов. Но если это вышло у меня, то у тебя получится тем более. Ты ведь наследник Энрикса из Леда.

— Как и вы.

— Не в этом смысле. Я — потомок Энрикса, но я — не Эвеллир, — очень спокойно возразил Валларикс. Встретившись с ним взглядом, Меченый внезапно понял, почему король практически не задавал ему вопросов — в этом просто не было необходимости.

— Значит, вы знаете, что я вернулся за Мечом? — уточнил он. Король впервые улыбнулся.

— Я понял это в ту же самую минуту, когда ты вошел… Общение со Светлым приучило меня к мысли, что с людьми вроде него или тебя нужно прощаться каждый раз, когда выходишь в соседнюю комнату, поскольку разговор, отложенный наутро, может состояться через пять или шесть лет. Поэтому — прощай! Удачи, Рикс.

— И вам, мой лорд, — ответил Меченый. И еще несколько минут стоял лицом к дверям, даже когда Валларикс уже вышел из подземной усыпальницы.

* * *

— Брось его. И тот, зеленый, тоже брось, — нетерпеливо сказал Льюберт своему стюарду, вытащившему из сундука с одеждой слегка выцветший дублет. — Укладывай только самое необходимое. Я не хочу никаких проволочек, так что поедем налегке.

В дверь его комнаты небрежно постучали. Льюберт едва не заскрипел зубами. Потревожить его в такой поздний час могли только несколько человек, и никого из них он совершенно точно не хотел бы сейчас видеть. Льюс махнул рукой слуге, и тот открыл позднему гостю дверь. Снаружи оказался мессер Ирем.

— Могу я войти? — осведомился он.

— А вам не кажется, что сейчас уже слишком поздно для визитов? — неласково спросил Дарнторн. Если лорд Ирем думает, что звание главы имперской гвардии дает ему право вламываться к людям среди ночи, то он очень ошибается.

Сэр Ирем сделал вид, что не заметил его резкости, и вежливо ответил:

— Я с удовольствием отложил бы этот разговор на утро, если бы не думал, что сегодня ночью вы покинете Кир-Кайдэ. Судя по тому, что ваш слуга укладывает ваши вещи, я был прав.

«То есть это доглядчики мессера Аденора были правы» — мысленно поправил Льюберт, но, смирившись с неизбежным, все-таки позволил лорду Ирему войти и отослал слугу, велев ему вернуться через час. О чем бы коадъютор ни рассчитывал с ним говорить, эта беседа вряд ли предназначалась для чужих ушей.

— Может быть, налить вам вина?.. — осведомился Дарнторн кисло. Едва ли можно было представить себе что-то глупее, чем изображать радушного хозяина в подобной ситуации, но ничего другого на ум Льюберту сейчас не приходило.

— Не беспокойтесь, я сам, — жестом остановил его сэр Ирем, подойдя к столу. С ловкостью завзятого трактирщика откупорив бутылку эшарета, рыцарь бросил быстрый взгляд на Льюберта. — Надеюсь, вы составите мне компанию?..

Дарнторн кивнул, и Ирем разлил эшарет по бокалам. Льюберт наблюдал за коадъютором с усталым удивлением. Рыцарь был на двадцать с лишним лет старше его, но, когда Льюберт смотрел на отточенные лаконичные движения мессера Ирема, на его оживленное лицо, казалось — дела обстоят как раз наоборот. За несколько последних лет лорд Ирем выиграл две войны, разделался с мятежниками, угрожавшими власти Валларикса, и чудом выжил после «черной рвоты» — но сейчас он выглядел как человек, искренне наслаждавшийся самим процессом жизни. «Он как будто бы совершенно не устал от всего этого», — с горечью думал Льюберт, пристально разглядывая коадъютора. В светлых волосах каларийца появилась седина, но Ирем явно не чувствовал себя постаревшим. А вот Льюберт — чувствовал, как это ни смешно в неполных девятнадцать лет.

«Интересно, ему правда нравится такая жизнь? — размышлял Льюберт, принимая у мессера Ирема бокал с вином. — Что он на самом деле любит — риск, азарт? Да ну, ему ведь не тринадцать лет… Себя?.. Пожалуй. Никогда не видел человека, который бы так откровенно наслаждался своим превосходством над окружающими. Но все равно — не может быть, чтобы все дело было только в этом_. Просто у него есть вещи, которые для него по-настоящему важны — династия дан-Энриксов, благополучие империи и этот его Орден. А у меня ничего такого больше нет».

Крикс, правда, тоже выглядел и вел себя совсем не так, как полагалось человеку, пережившему заключение в Кир-Роване, но Меченый — это особый случай…

Льюберт отхлебнул вина, не ощущая его вкуса. Как же хорошо, что он не позволил себе поддаться на уговоры Рикса!.. Льюберт знал, что, если он воспользуется предложенным ему помилованием, то половину времени будет терзаться от необходимости бывать на людях и делать какие-то дела, а остальную половину времени ходить за Меченым, как тень. Его тянуло к Риксу так же, как замерзшего человека тянет к огню. И дело было не в том, что он вдруг проникся симпатией к своему старому врагу. Сказать, что они сделались друзьями, было бы изрядным преувеличением. Просто в присутствии «дан-Энрикса» владевшие Дарнторном ощущение тоски, усталости и безнадежности ослабевало, отходило куда-то на задний план. Будь энониец ворлоком, Льюберт подумал бы, что «дан-Энрикс» применяет к нему свою магию, но Меченый не имел даже слабой искры Дара, значит, дело было в нем самом. После Кир-Рована с «дан-Энриксом» явно что-то произошло — хоть и совсем не то, на что рассчитывал лорд Сервелльд. В присутствии «дан-Энрикса» Льюберт начинал чувствовать себя так, как будто бы события последних лет можно было каким-то таинственным образом исправить. Как будто бы достаточно очень сильно захотеть — и две последние войны, и его разочарование в отце, и пропитавшая стены Кир-Кайдэ ненависть — все это развеется, как дурной сон, и окажется, что на самом деле ничего этого не было. А было только детство, и цветущие сады в Торнхэлле, и отец, вышедший посмотреть, как Льюберт учится брать первое препятствие на только что подаренном ему коне. В то утро Льюберт верил в то, что вся его будущая жизнь будет так же прекрасна, как этот июньский день — а рядом с Меченым он начинал чувствовать себя так, как будто этот день можно было вернуть. Расставшись с Риксом, Льюберт всякий раз винил себя за то, что поддавался этому бессмысленному самообольщению, которое в его конкретном случае весьма напоминало малодушие, но потом ему снова становилось слишком тяжело, и он, не зная, как, опять оказывался в комнате южанина. Пил с ним вино, беседовал о дипломатии, о Доме милосердия, об Академии (впрочем, воспоминаний, одинаково приятных для обоих, у бывших врагов было не так уж много, так что ностальгическое «А ты помнишь?..» слишком часто обрывалось продолжительной неловкой паузой), и, наконец, даже о нелюбимой Льюсом философии — лишь бы иметь достойный повод задержаться в обществе «дан-Энрикса» подольше. По большому счету, ему было все равно, о чем беседовать. Если бы Рикс любил играть в пинтар, Льюс бы, наверное, стал бы таскать в кармане фишки и игральный кубик.

Если бы несколько месяцев назад кто-то сказал ему, что он будет нуждаться в энонийце, Льюс наверняка почувствовал бы себя униженным, но сейчас ему было все равно. Последние несколько лет — пожалуй, с того дня, как «Гороностаи» разорили и сожгли походный лазарет — Льюберт не чувствовал особенной любви к себе, но раньше он цеплялся за свою гордость, заменявшую ему все остальное. А теперь у него не осталось даже этого.

Наверное, «дан-Энрикс» догадывался о его состоянии — недаром он с такой настойчивостью уговаривал Дарнторна вернуться в Адель. Пастух не говорил об этом прямо, но было довольно очевидно, что он хочет помочь Льюберту. Причем — даже не в благодарность за письмо, которое Дарнторн послал Бонаветури, а просто потому, что Льюсу было плохо. Пастуха вообще постоянно переполняло желание помочь, и не кому-то одному, а непременно каждому, кто попадется в его поле зрения. Трезвая мысль, что это невозможно, почему-то никогда не приходила энонийцу в голову.

Впрочем, так даже лучше. Во всяком случае, можно не сомневаться в том, что Криксу очень скоро станет не до Льюберта.

— Итак, вы едете в Торнхэлл? — спросил сэр Ирем, задумчиво поворачивая в руке свой бокал.

Не ожидавший такого вопроса Льюберт посмотрел на каларийца с удивлением.

— Кажется, это вы вручили мне приказ отправиться в фамильный замок и не покидать его вплоть до особого разрешения от императора, — насмешливо заметил он.

— Да, разумеется. Но мы оба знаем, что вы легко могли добиться отмены этого приказа. Следовательно, вы едете в Торнхэлл по доброй воле.

Несмотря на владевшую им апатию, Льюберт все же почувствовал слабую вспышку раздражения.

— Вы полагаете, я должен был принять помилование от человека, которому мой отец поставил на лоб тавро?.. — огрызнулся он, жалея, что сейчас не может даже рассердиться на мессера Ирема по-настоящему. — Согласен, в моем положении говорить о чести несколько смешно, но я все же еще немного уважаю сам себя.

— Я полагаю, что вы вполне могли быотказаться от помилования по тем соображениям, которые вы только что упомянули, — спокойно согласился коадъютор. — Но я убежден, что в данном случае причина вашего отказа все-таки не в этом.

«Что-то в последнее время все вообразили себя душеведами, — мрачно подумал Льюс. — Спасибо и на том, что Ирем совершенно не похож на Крикса — никогда не пытается спасать людей от них самих».

— Вам непременно нужно узнать настоящую причину?.. — напряженно спросил он. — Ну хорошо. Я до смерти устал, мессер. Я видеть не могу других людей, за исключением нескольких человек, но главное — я совершенно не способен заниматься никаким серьезным делом. Я не стану спрашивать, откуда вам стало известно о моем отъезде… Было бы даже странно, если бы вы о нем не знали, потому что люди Аденора кишат в этом замке, словно черви в тухлом мясе, и здесь скоро станет невозможно сходить в нужник так, чтобы об этом сразу же не донесли мессеру Аденору или вам. Что же до вашего вопроса, то все очень просто. Крикс вбил себе в голову, что я должен вернуться к «полноценной жизни», но такая жизнь — это последнее, чего мне сейчас хочется. Мне в высшей степени плевать на дипломатию, войну и судьбы мира. Если бы вместо ссылки в Торнхэлл меня бы посадили в Адельстан, я бы и то, наверное, не возражал — по крайней мере, там я был бы предоставлен сам себе и мог бы ни о чем больше не беспокоиться, поскольку от меня бы не зависела даже моя собственная жизнь. Судя по вашему взгляду, мои слова кажутся вам проявлением какой-то недостойной слабости. Но вы ведь, кажется, хотели слышать правду?.. Если бы та правда, которую люди могут сказать о себе, звучала бы достойно и красиво, никому бы не потребовалось врать.

Ирем покачал головой.

— Вы ошибаетесь. Я думал совершенно о другом.

— О чем же?.. — спросил Льюс скептически.

— О том предложении, которое вам сделал Крикс. С чего вы, собственно, решили, что он предлагал вам свою помощь исключительно из жалости?

Льюберт слегка опешил от подобного вопроса.

— То есть как?..

— Да так. Ладно, я выражусь точнее — почему вы думаете, что он делал это ради вас, а не потому, что он мог в вас нуждаться?..

— Он — во мне?! Какая чушь! — фыркнул Дарнторн. — Да он даже не вспомнил обо мне, когда помчался к своим драгоценным побратимам.

Лорд Ирем бросил на юношу быстрый взгляд.

— Вот как. Выходит, Крикс поехал в ставку Серой сотни?..

Льюс почувствовал себя неловко. Он вовсе не собирался выдавать планы дан-Энрикса мессеру Ирему. Но брать свои слова обратно было уже поздно.

— Кажется, он говорил что-то подобное перед отъездом, — неохотно сказал он.

— Вот как?.. Это только подтверждает мою мысль о том, что он вам доверяет. Кстати, вам бы следовало объяснить ему, что, когда наследник престола хочет кого-нибудь видеть — он посылает за этим человеком или, в самом крайнем случае, берет с собой эскорт. Но точно не садится на лошадь и не скачет в Лорку, вырядившись мародером.

Льюберт поморщился. Прекрасно, теперь его обвиняют в том, что он_ не объяснил «дан-Энриксу», как следует себя вести! Заметив эту мимолетную гримасу, коадъютор тяжело вздохнул.

— Боюсь, что мы с Вальдером в свое время как-то не учли, что умение приказывать и принимать решения на государственных советах — это еще далеко не все. Правитель — это человек, который себе не принадлежит. Сын короля понимает, что не может пойти туда, куда ему захочется, примерно в то же время, когда вообще научится ходить. Но Крикс — совсем другое дело. Он всю жизнь только и делал, что нарушал любые правила и поступал, как ему заблагорассудится, и, кажется, даже сейчас не видит разницы между разведчиком из «Серой сотни» и наследником престола. Впрочем, извините, я отвлекся… Я хотел сказать, что сейчас Криксу больше, чем когда-либо еще, нужны люди, на которых он мог бы положиться.

Льюс в раздражении пожал плечами.

— Звучит так, будто мы с Меченым успели стать друзьями.

— А разве нет?.. — очень спокойно спросил Ирем.

Льюберт с такой силой опустил бокал на стол, что расплескал вино, к которому он так и не притронулся.

— Да говорю же вам — я больше не могу! Может быть, вы и правы… Может быть, Крикс действительно относится ко мне, как к другу. И, возможно, ему даже нужна моя помощь. Но сейчас это ничего не меняет. Я просто не в состоянии ему помочь. Да пропади оно все пропадом!.. Я и себе-то не могу помочь, не говоря уже о ком-нибудь другом! Вы зря пришли сюда с подобным разговором, монсеньор. Я допускаю, что вы желаете мне добра, и я ничуть не сомневаюсь в том, что вы желаете добра «дан-Энриксу». Но сейчас это ни к чему не приведет. Я еду в Торнхэлл.

— Ну что ж, пусть будет так, — сказал сэр Ирем, осторожно поставив на стол пустой бокал и поднимаясь на ноги. Льюберт подумал, что у него, наверное, и правда очень жалкий вид, если сэр Ирем смотрит на него с этим несвойственным ему обычно выражением сочувствия. — Мне остается только пожелать вам счастливого пути. Надеюсь, со временем вам в самом деле станет легче.

— Спасибо, — эхом отозвался Льюберт.

— Если это все-таки случится — обещайте, что подумаете над нашим сегодняшним разговором, — сказал рыцарь, на секунду задержавшись у двери. Дождавшись кивка, сэр Ирем вышел. А Льюберт подумал — с чего коадъютор вообще решил, что время может чем-нибудь помочь?..

 

Глава XI

Оставшись в одиночестве, Меченый подошел к надгробию Наина Воителя и несколько секунд задумчиво смотрел на мраморного короля. Наин покоился рядом со своей первой женой, матерью Валларикса и Олварга. По-видимому, скульптор, ваявший памятник Воителю, не обладал искусством Альдов, благодаря которым каменные лица казались переменчивыми и живыми. Или, может быть, создатель памятника никогда не знал Наина лично, а лицо памятной статуи ваял уже с посмертной маски. Во всяком случае, мраморный Наин выглядел спокойным, отрешенным и задумчивым, что в корне противоречило всему, что Меченый о нем знал.

Крикс в сотый раз сказал себе, что судить о Наориксе по рассказу Олварга в Кир-Роване несправедливо. И даже не потому, что Олварг ненавидел своего отца, а, прежде всего, потому, что Олварг использовал все — и вымысел, и факты, и даже свои действительные чувства — для создания одной глобальной лжи, поскольку эта ложь оправдывала его в собственных глазах и придавала всем его поступкам некий высший смысл.

Крикс думал об этом много раз, но тягостный осадок от беседы с Олваргом не исчезал. Отдельные слова его врага сидели в памяти, словно занозы, постоянно причиняя беспокойство и выводя Рикса из себя. Меченый дорого дал бы за возможность все-таки узнать, что из рассказа Олварга-Интарикса было правдой.

Если правда, что у города, построенного Альдами, есть своя собственная память, и любое чувство, мысль или поступок оставляют в этой памяти свой четкий оттиск, то город знал о Наине всю правду целиком, без искажений или недомолвок. Услышь Крикс что-то подобное несколько месяцев назад, он бы, наверное, встревожился, решив, что эта магия делает человека слишком уязвимым. Ворлокству хотя бы можно противостоять, насколько хватит выдержки и воли, а магии Альдов противостоять бессмысленно. Еще в конце зимы, целыми днями лежа в своей комнате в Кир-Кайдэ, Крикс много размышлял об этом, и в конце концов решил, что Истинная магия напоминает приглашение на танец. Можно решать, танцевать или нет, но если скажешь «да», придется двигаться именно так, как этого требует музыка и движения твоего партнера.

Меченый сделал еще шаг вперед и прикоснулся к гладкому, отполированному камню. Ощутив ладонью шелковистый холод мрамора, Крикс почувствовал себя довольно глупо. Валлариксу память города открылась сама, без всяких дополнительных усилий. Но король провел здесь много времени, в бездействии и тишине, наедине со своим горем, а у Крикса была только одна ночь — и та успела перевалить за середину. Император говорил, что город весь пропитан магией, но Крикс не ощущал ее присутствия. Он может простоять здесь до утра, но камень под его руками так и останется просто камнем. Требовать отклика от Тайной магии так же нелепо, как и требовать чьей-то любви.

Крикс запретил себе думать о том, что все его усилия заранее обречены на неудачу, и сосредоточился на принципах Истинной магии.

Неоднозначная, Непредсказуемая, Неслучайная… ну, это самые азы. Ученикам Совета ста вбивают в голову эту триаду, чтобы они получили самое общее представление о Тайной магии и не путали бы ее проявления с действием Дара. Но ему сейчас это не нужно.

Что еще? Тайная магия не может быть опасной для людей. Пожалуй, это ему тоже не поможет.

Истинная магия парадоксальна. Это может означать, что, если ему нужно что-нибудь услышать, то он должен не прислушиваться, а рассказывать. Валларикс пришел сюда со своим горем — и Адель отозвалась. А он? Он пришел к Наину с историей о том, что слышал от Интарикса в Кир-Роване.

Меченый прикрыл глаза, стараясь вспомнить все, вплоть до самых мелких деталей. Боль и лихорадочный озноб, тошнотворный запах нечистот, гнилой соломы и сырого камня, свои собственные ужас и беспомощность перед приходом Олварга — а потом страшное, нечеловеческое напряжение всех сил во время их беседы. Кажется, он первым спросил у Олварга, чем того оскорбил его отец, слишком уж явно проступала в словах мага ненависть к Воителю. Олварг мог ничего не отвечать — все преимущества в их разговоре были на его стороне. Однако он заговорил, и говорил как человек, который не в состоянии остановиться. Казалось, что Олварг уже много лет хотел кому-то рассказать эту историю, изложив ее исключительно со своей точки зрения, чтобы каждое слово подтверждало его правоту.

«Всю эту кашу заварила эта глупая старая сука, моя бабка…»

«Я родился в первый же год после их свадьбы… Наорикс кричал, что королева ему изменила, и он отошлет и «ведьму», и нагулянного ей ублюдка к своим родичам из Халкивара».

«Дан-Энриксы лишили меня магии, которая предназначалась мне с рождения, а моя собственная мать трусливо предала меня и эту Силу ради человека, вытиравшего об нее ноги».

«Ни одной шлюхи рядом почему-то не случилось, и он пошел к королеве. Он был пьян, она — слишком шокирована и напугана, чтобы позвать на помощь. Он взял ее силой — слышишь, ты, ублюдок?.. А потом, уже в Энони, короля догнал гонец с известием о том, что королева понесла. Мать умерла при родах, а отец тем временем спокойно развлекался с девкой из Энони».

Хотя прошло уже много месяцев, Меченый помнил каждую фразу, сказанную Олваргом, и даже интонацию, с которой она была произнесена. Нравится ему это или нет, но они с Олваргом накрепко связаны друг с другом. Оба по уши увязли в противостоянии двух Изначальных сил, с той только разницей, что Меченый пошел на это добровольно, а Интарикс, вероятнее всего, даже сейчас не понимает, во что именно ввязался. Но, как бы там ни было, все, что касалось, касалось и его. Он должен до конца понять Интарикса, а значит — узнать правду о событиях, связанных с его рождением и детством, и понять, в чем Олварг следует реальным фактам, а в чем отклоняется от них и начинает толковать их в свою пользу.

Камень под его рукой согрелся. В ушах давно начало звенеть от тишины, царившей в усыпальнице дан-Энриксов.

Ответь мне, попросил дан-Энрикс мысленно, не очень понимая, к кому обращается — ведь Наорикс давно был мертв, а Тайной магии не требуется слов. С тех пор, как я узнал об Олварге, я думал, что он настоящий выродок, чудовище, в котором не осталось ничего от человека. А потом увидел, что это не так, хотя и очень близко к этому. Я должен знать, каков он на самом деле. Помоги мне. Отзовись.

Крикс еще не успел открыть глаза, когда мир вокруг него непостижимым образом расширился. Вальдер сказал, что соприкосновение с памятью города нисколько не похоже на ворлочью магию и происходит безо всякого сопротивления, но Меченый все равно подсознательно готовился к знакомым ощущениям — как будто бы твое сознание натягивается на чужую память, словно не разношенная узкая перчатка на руку. Даже если это происходит с обоюдного согласия, в этом всегда есть что-то от насилия. Сейчас ощущение было совсем другим — как в детстве, когда он читал какую-нибудь увлекательную книгу и погружался в нее так, что почти забывал себя.

* * *

Наорикс залпом допил эшарет и сделал знак оруженосцу, чтобы тот наполнил его кубок снова. Родерик из Лаэра только что закончил какую-то историю, и Наин рассмеялся вместе с остальными. На самом деле он почти не слушал Родерика и не понял суть его остроты, потому что все внимание Воителя было поглощено другим. Но почему не посмеяться, если от тебя ждут именно этого?.. Прощальный ужин продолжался уже больше часа, и король успел порядком захмелеть, так что смеяться ему было очень просто. Даже несмотря на то, что он отнюдь не чувствовал веселости.

Воитель снова — уже далеко не в первый раз за вечер — посмотрел на двери зала. Он не посылал за королевой, потому что знал, что она примет его приглашение как приказ. И будет сидеть рядом, пока ужин не закончится — очень прямая, очень сдержанная и предельно отстраненная. Словом, такая, какой Дженвер оставалась три последних года.

Наорикса на мгновение взяла досада. Неужели ей не кажется, что «любящей жене» не помешало бы проститься с «обожаемым супругом» перед тем, как он уедет из столицы на полгода?.. Хотя бы для того, чтобы не породить очередную волну слухов о семейной жизни императора. Хотя — куда уж дальше-то. Селена Довард, Роксолана, потом еще эта маленькая фрейлина с кудряшками и ямочкой на подбородке… Как же ее звали? Альтия?.. Или Аталия?.. Наин пытался вспомнить ее лицо, но перед глазами стоял изящный профиль королевы, словно высеченный изо льда. Супругу Наорикса многие жалели. Думали — она страдает от его неверности, и, почти не скрываясь, восхищались ее самообладанием. Ну что же, с самообладанием у королевы Дженвер все было в порядке. Хотя все его интрижки с фрейлинами и чужими вдовами этому самообладанию никоим образом не угрожали.

«Неужели ей так трудно было сделать вид, что она хоть чуть-чуть огорчена моим отъездом?..» — с раздражением подумал Наорикс. И осознал, что пьян. Если уж начались мысленные упреки в адрес королевы — значит, он действительно «готов», как говорят мастеровые в Нижнем городе.

В конце концов, если бы даже Дженвер позаботилась о мнении придворных и пришла, его бы это не устроило. Он ведь хотел совсем не соблюдения приличий. Он хотел, чтобы она спустилась в зал по своей воле — просто потому, что завтра утром он уедет, и они, скорее всего, не увидятся до самого Эйслита. Он надеялся, что она, может быть, захочет еще раз увидеть его перед долгим расставанием.

Надежда была исключительно дурацкой — впрочем, как и все его надежды, связанные с Дженвер. Если допустить, что королеве есть какое-нибудь дело до его отъезда, то она сейчас должна радоваться — как никак, теперь она избавится от его общества на много месяцев.

Королева третий год носила траур. Разумеется, надеть лиловый траурный наряд без объяснения причины жена Наорикса не могла, зато она заказывала у придворных мастеров нарочито-простые платья серых и темно-зеленых оттенков, гладко зачесывала волосы и вовсе не носила драгоценностей. Дженвер и раньше-то нельзя было назвать особо жизнерадостной, а после смерти своего кузена она вовсе сделалась похожей на призрак, беззвучно скользящий по дворцу. Глаза всегда опущены, между бровей — едва заметная сосредоточенная ямочка, как будто мысли королевы витают где-то очень далеко от этих коридоров и парадных залов. С Наориксом она виделась только тогда, когда по церемониалу королю и королеве полагалось появляться на людях вдвоем. В такие дни ее ладонь лежала на его руке — прохладная, узкая женская ладонь, казавшаяся странно-хрупкой по сравнению с его рукой. Если Наорикс смотрел на нее, он видел четкий, словно высеченный на монете профиль, мягко закругленный подбородок и корону из тяжелых кос, обернутых вокруг головы. А больше — ничего.

Простонародье обожало, когда они где-то появлялись вместе. Матери повыше поднимали детей, чтобы те могли увидеть королевскую чету. Наверное, это действительно было красиво… Наорикс — высокий, смуглый, очень много унаследовавший от отца-южанина, и Дженвер — строгая, очень прямая, с темным золотом волос над бледным, удивительно высоким лбом. Наорикс помнил, как он потрясенно замер, в первый раз увидев Дженвер среди свиты ее родичей из Халкивара. У нее были потрясающие глаза, такого же оттенка, как лесные ирисы. Сватовство, торжественное обручение, первые месяцы супружества и известие о беременности королевы — все это случилось так стремительно, что Наорикс едва успел узнать свою жену. А вскоре после этого у королевы едва не случился выкидыш, и королевский врач, качая головой при виде осунувшегося лица и слишком узких бедер будущей роженицы, предписал ей не покидать ее покои.

Потом Дженвер проводила целые дни в своих комнатах — с опущенными занавесками, вышитыми подушечками и компаний из нескольких придворных дам. Наин сначала порывался ее навещать, но его в один голос уверяли, что ей вредно волноваться, а потом ему просто стало не до этого. Королева-мать, страдавшая от легочной болезни несколько последних лет, слегла в постель и вскоре умерла, и Наин чувствовал себя раздавленным этой потерей. После ее смерти обнаружилось, что даже в два последних года, уже совершенно отойдя от дел, Олетта как-то умудрялась выполнять за сына множество обязанностей, касающихся рутинного управления страной. Мать часто говорила, что наследник — вылитая копия своего беспокойного южанина-отца. Их страстью были дипломатия и войны, а к тому, чтобы вникать в десятки мелких повседневных дел, из которых, по большому счету, и складывается управление государством, оба — отец и сын — были практически неприспособлены. Вот только кронпринц Дигеро был всего лишь мужем правящей императрицы и вполне мог позволить себе такую роскошь, тогда как Наориксу предстояло править самому. И рядом не осталось никого, кто мог ему помочь.

В те дни голова у Наина шла кругом. Ему был остро необходим человек, с которым он мог поговорить начистоту, но как раз этого-то то новоиспеченный император и не мог. Одно дело — запросто войти в какую-нибудь лавку в Нижнем городе и побеседовать с ее хозяином о ценах на шерсть и кожу, или распить несколько бутылок эшарета с кем-то из своих гвардейцев, и совсем другое — обсуждать с кем-нибудь свои потери. Наин с детства был способен обращаться с первым встречным так, как будто тот был его старым другом, и знал за собой способность обаять практически любого человека, будь он знатным лордом, послом неприятельской державы или простым суконщиком, но он никогда не пользовался этим качеством, чтобы завязать с кем-то дружбу. Наин не имел друзей в обычном смысле слова, и считал такое положение вещей естественным. Ведь если ты король, то всякий человек — либо твой подданный, либо твой враг или союзник. В любом случае, позволить ему видеть твои слабости — непозволительная роскошь.

Но еще существовала Дженвер. Она не были ни его подданной, ни подданной другой державы. В клятве новобрачных, которую они принесли в день обручения, были слова о том, что «твоя боль отныне — моя боль, а твое счастье — мое счастье». И Наорикс отправился за утешением в покои королевы. Когда он вошел, она читала только что полученное письмо из дома, и, увидев Наорикса, побледнела так, как будто увидела призрак. Но тогда он не придал этому никакого значения, а только вспомнил слова лекаря о том, что королеве нельзя волноваться, иначе последствия могут быть самыми плачевными, и, встревожившись за ее самочувствие, повел себя ничуть не лучше старой кумушки, хлопочущей вокруг беременной соседки. Если бы Дженвер могла оценить комичность этой сцены, она, вероятно, вызвала у нее улыбку. Наорикс, не находящий себе места и хватающийся то за веер, то за кубок и кувшин с оремисом, то за колокольчик, предназначенный для вызова прислуги, наверняка выглядел очень забавно. «Дорогая моя, вы в порядке?.. Как вы себя чувствуете? Может, вызвать лекаря? Или кого-нибудь из ваших дам?..». Словом — Хегг знает, что такое.

Именно в тот день, вернувшись в свои комнаты, Наин внезапно понял, что влюблен. Нет, он и раньше был неравнодушен к красоте своей жены, но полагал, что это то же самое, что он испытывал к любой красивой девушке из тех, которых он узнал еще до свадьбы. Теперь Наин начал понимать, что его чувство к королеве было чем-то несравненно бóльшим.

Император помнил день, когда она рожала его сына. Это было долго, очень долго. Толпа лекарей, магистр из Совета Ста, бледные, сбившиеся с ног служанки… окровавленные полотенца, сладковатый запах твисса, приглушенные закрытой дверью стоны. Наин ждал новостей в гостиной королевы — точнее, метался по ней, как одержимый. Совершая очередной круг по комнате, он нечаянно смахнул на пол шкатулку с небольшого письменного стола из розового дерева. На пол ворохом посыпались листы бумаги, восковые палочки и незаконченные письма.

Наин поднял отлетевшую на несколько шагов шкатулку и внезапно обнаружил, что она с секретом — расколовшаяся при падении крышка позволяла видеть сжатую пружину, открывавшую второе отделение. Воитель поддел ее кончиком кинжала и достал оттуда еще три письма.

Впоследствии он сам уже не помнил, почему он начал их читать. Дурацкий, совершенно не достойный императора поступок. Два письма были королеве от ее двоюродного брата из Халкивара, и одно, не законченное, от Дженвер — ему. Это письмо кричало о любви, тоске и страхе. «…Иногда, когда я лежу в своей комнате — в полной темноте, с задернутыми шторами — мне кажется, что я умру. Женщины ведь довольно часто умирают в родах. Но ты написал, что постараешься приехать к осени. Значит, я должна жить — хотя бы для того, чтобы опять увидеться с тобой. Как я хочу опять увидеться с тобой!.. Лекарь сказал, что теперь уже скоро. Если бы я знала, что ты рядом — я уверена, мне было бы совсем не страшно. Но я здесь одна, всегда одна».

Эти слова стояли у него перед глазами еще несколько минут после того, как он сложил письмо. Оно было закончено — внизу стояла подпись королевы. Если это_ можно было считать королевской подписью. «…Твоя Дженни». Наин тогда отшвырнул письмо, как будто оно было ядовитым. Королева, видимо, хотела отослать письмо домой с доверенным лицом, но человек, который доставлял ей новости из Халкивара, задержался, а роды начались раньше, чем рассчитывали лекари.

Потом Наин прочел оба письма от королевского кузена. В первом из этих писем Дэмиан на трех страницах сокрушался о безжалостной судьбе, навеки разлучившей их с любимой, а заканчивал патетическим обещанием исчезнуть из ее жизни навсегда. Однако, судя по содержащемуся во втором письме совету уничтожить оба предыдущих, сдержать это обещание избранник королевы оказался не способен. Наин заскрипел зубами. Интересно, что же было в тех двух письмах, если они показались бы компрометирующими даже в сравнении с теми, которые он успел прочесть?!

Воитель смутно помнил, что он даже видел брата королевы в свадебном кортеже, провожавшем его будущую жену в Адель. Правда, черты «кузена Дэмиана» никак не хотели сложиться в его памяти в какой-то цельный образ. В прошлом Наину не приходило в голову присматриваться к родственникам королевы — он был слишком увлечен своей невестой. Кажется, этот кузен, как и многие мужчины в семье королевы, имел склонность к ворлокству и даже почитался весьма Одаренным магом.

Наорикс перечитал все письма Дэмиана по второму разу, все сильнее разъяряясь. Что это за мужчина, который сначала позволяет заморочить голову любимой девушке, которую его семья мечтает видеть королевой, после этого сам провожает бывшую возлюбленную под венец с ненужным ей мужчиной, а потом внезапно начинает разливаться о своих высоких чувствах в многословных письмах?.. Да еще и обещает, что приедет ко двору, чтобы еще раз повторить все это вслух.

Наорикс попытался убедить себя, что этот Дэмиан просто обворожил его жену с помощью своих ворлочьих способностей. Но в глубине души Наорикс знал, что дело тут не в Даре и не в магии. Дженвер действительно любила своего двоюродного брата. Все события последних месяцев предстали перед Наориксом с совершенно новой стороны. Странная скованность и немногословность молодой королевы, которые он раньше объяснял девической застенчивостью, на самом деле означали равнодушие и неловкость женщины, вынужденной играть роль любящей супруги перед совершенно безразличным, и, возможно, даже неприятным ей мужчиной. В том единственном письме, которая попало ему в руки, он увидел совсем другую Дженвер — искреннюю, страстную, тоскующую по любви и пониманию…

Наин не помнил, сколько времени он простоял посреди комнаты, сжимая в руках эти письма. А потом служанка вынесла из комнаты младенца.

Император тупо посмотрел на девушку. Она, должно быть, приняла этот пристальный взгляд за молчаливый вопрос о ребенке — с преувеличенной радостью ответила:

— Мальчик, государь!

Наин чувствовал, что должен что-нибудь сказать, но не мог придумать ничего подходящего случаю.

— Как королева?.. — мертвым голосом осведомился он.

— С ее величеством все хорошо, — заверила служанка. — Лекарь сказал, все прошло лучше, чем они рассчитывали.

Если несколько часов надрывных стонов — это «лучше», то впору коленопреклоненно поблагодарить Пресветлых Альдов, что он не родился женщиной…

— Я зайду к ней… когда она немного отдохнет, — пообещал Воитель и шагнул к двери. Лицо служанки растерянно вытянулось.

— Разве государь не хочет посмотреть на принца?..

— Посмотреть?.. Ах, да, — Наин опомнился и даже ощутил какое-то подобие интереса, хотя еще несколько минут назад ему казалось, что захлестнувшее его мрачное безразличие раз и навсегда похоронило под собой все остальные чувства. — Мальчик, ты говоришь?.. Знаешь, я предпочел бы девочку. Такую же безумную, как моя бабка Беатрикс. Да ладно, ладно, я шучу… незачем строить мне такие укоризненные рожи. Неси его сюда. Э, нет, мне его отдавать не нужно… в жизни не держал младенцев, не хотелось бы начать с того, чтобы уронить на пол собственного сына. Хм… какой он маленький и сморщенный. И кожа совсем темная.

— Это пройдет, — заверила служанка.

Младенец открыл глаза и заорал. Но Наин вздрогнул вовсе не от крика. Глаза у принца оказались очень светлыми, как будто бы затянутыми голубоватой пленкой, словно у слепых котят. Наину стало жутко.

— Что у него с глазами? Он слепой?! — в ужасе спросил он.

— Конечно, нет, милорд! — обиделась служанка. — Господин маг сказал — это из-за того, что у миледи в роду были ворлоки. У них у всех белесые глаза.

Наверное, она хотела его успокоить, но эффект от ее слов был совершенно противоположным. Наин стиснул кулаки.

— Ворлоки, значит… — глухо сказал он.

Служанка отшатнулась. Это какое же у него было выражение лица, что даже эта недалекая девица так перепугалась?..

Наин резко развернулся и вышел из гостиной раньше, чем служанка задала ему еще какой-нибудь несвоевременный вопрос. Наорикс чувствовал, что должен убраться как можно дальше от младенца и от этой комнаты — иначе он ворвется в спальню королевы и с порога заорет, что ему все известно. И про письма, и про Дэмиана… и про этого ребенка, будь он проклят.

Следующие несколько дней Воитель беспробудно пил. Наин и раньше был способен перепить любого из своих гвардейцев и твердо держался на ногах даже тогда, когда другие его собутыльники едва способны были встать из-за стола. В дни, последовавшие за рождением наследника, эта способность сослужила ему исключительно дурную службу. Наин смутно помнил, что, напившись до такого состояния, в котором любой другой человек заснул бы мертвым сном, он вышел из своих покоев и во всеуслышание объявил, что отсылает королеву в Халкивар вместе с ребенком, который — как ему доподлинно известно — не является его законным сыном. Кажется, он говорил что-то про «порченную кровь» и про ворлочью магию, которая противна человеческому естеству. По городу поползли чудовищные слухи, той же ночью толпа осадила дом магистра из Совета Ста, который возглавлял столичных ведунов. Собравшиеся угрожали поджечь дом и призывали вышвырнуть из города всех «белоглазых» до единого. Принцепс столичной гвардии не знал, как поступить, и безуспешно требовал аудиенции у императора. Словом, столицу охватило какое-то безумие. Хегг знает, чем бы это кончилось, если бы в критический момент не появился Князь. Должно быть, в этот день глазам Седого предстала не самая приятная картина. Наин представлял, как должен выглядеть человек, который пьет четвертый день подряд — опухшее лицо, налитые кровью глаза и совершенно мутный, ничего не выражавший взгляд.

Ни до, ни после Наин никогда не видел Князя в таком раздражении. Он объявил, что Наорикс глупец, который не способен видеть дальше собственного носа. Расхаживая взад-вперед по кабинету императора, у которого от этих мельтешений очень скоро начало рябить в глазах, Седой отчитывал его, словно какого-то мальчишку. Послушать его, так Наин был законченным болваном уже просто потому, что он ни дал себе труда поговорить ни с кем из магов, наблюдающих за королевой. Удовлетворился тем, что королевский врач сказал ему про хрупкое телосложение роженицы, и упустил из виду главную проблему — то, что кровь нескольких поколений Одаренных смешалась с кровью Энрикса из Леда, которая, как известно, категорически несовместима с магией. Глаза их сына ясно говорят о том, что мальчик должен был родиться ворлоком. Однако он — не Одаренный! Как после такого можно сомневаться в том, что в его жилах течет кровь дан-Энриксов?.. Ни разу — ни тогда, ни после, Князь не разговаривал с Наориксом в столь резком тоне. Да что там! Наин готов был биться об заклад, никто из его предшественников, начиная с Энрикса из Леда, тоже никогда не слышал ничего подобного. В ответ на слабую попытку Наорикса возразить Седому и сказать, что письма королевы с неопровержимостью свидетельствуют о том, что Дженвер любит не его, а своего кузена, Князь напомнил, что король — не какой-нибудь лавочник или мастеровой, который вправе ревновать свою жену и выставляться на посмешище соседям. Честь королевы безупречна, пока не доказано обратное. А иногда — даже тогда, когда обратное доказано. Если Воитель не заметил, что его невеста влюблена в другого, значит, он был недостаточно внимателен, и должен винить в этом только самого себя. И, в любом случае, теперь, когда у них есть общий сын, ни о каком разрыве с Дженвер не может идти и речи.

Всегда спокойный Князь говорил так, как будто бы хлестал его наотмашь по щекам. И кончил тем, что, хотя Наин называет себя императором, для Князя он — только наместник Альдов, подлинных властителей Адели. И что этим миром правят силы, по сравнению с которыми любые короли значат ничуть не больше, чем самый последний из их подданных.

Наину пришлось встать и, несмотря на жуткое похмелье, от которого у императора раскалывалась голова, начать расхлебывать ту кашу, которую он сам же заварил несколько дней назад. Посетить все еще не встававшую с постели королеву, назначить день представления наследника двору, дать принцу династическое имя, а сразу же после этого — вызвать к себе Ховарда и объявить ему о внеочередном собрании Совета Ста, причем послать каждому из магистров именное приглашение. Этого оказалось достаточно, чтобы предотвратить дальнейшие волнения в столице, но, конечно, недостаточно, чтобы восстановить гармонию в семейной жизни императора. Седой пробыл в Адели три или четыре дня, и, кажется, за все это время ни разу не улыбнулся и даже не перестал печально хмуриться, а на прощание сказал, что своей безрассудной вспышкой император обеспечил и себе, и Князю головную боль на всю оставшуюся жизнь. Норикс понимал, что Светлый прав. Нравится это ему или нет, но Дженвер — его королева, и теперь у них есть сын, который должен будет унаследовать его престол. А Наин сам во всеуслышание объявил его бастардом! Можно сколько хочешь делать вид, что эти слова не были произнесены, но их все равно не забудут — ни теперь, ни даже много лет спустя.

Наорикс понимал, что нужно уделять больше внимания своему сыну, но перебороть своего предубеждения так и не смог. По счастью, мальчик почти постоянно находился с матерью, а Наорикс бывал в столице очень редко, постоянно уезжая в осажденный Ярнис, Гардаторн или Каларию. С Дженвер он почти никогда не виделся наедине. Правда, после рождения наследника и разговора с Князем Наорикс решил, что попытается начать все с чистого листа, и даже тешил себя мыслью, что со временем заставит Дженвер позабыть ее кузена. Сначала эта мысль вдохнула в него новую надежду. До сих пор ни одна женщина из тех, кем он был увлечен до свадьбы, не осталась к нему равнодушной, а иные даже досаждали молодому императору своим вниманием. Так почему бы ему не суметь понравиться своей жене?.. Но очень скоро оказалось, что Дженвер воздвигла между ними стену, которую ему не преодолеть. Чтобы примириться с человеком, надо, чтобы он, по крайней мере, признавал, что в ваших отношениях что-то неладно. А Дженвер этого не признавала. Она безукоризненно играла роль покладистой и преданной супруги, и всегда была готовы выполнить любую его просьбу, за исключением одной-единственной — хотя бы на минуту стать самой собой. В ответ на все, что бы он ни сказал, она бесстрастно улыбалась, наклоняла голову и говорила «Да, милорд» и «Нет, милорд», как если бы была не королевой, а какой-то фрейлиной, и никогда, ни при каких обстоятельствах, не проявляла своих настоящих чувств. В присутствии придворных и послов такое поведение стесняло не так сильно, но если Воитель оставался со своей женой наедине, то уже через пять минут подобного «общения» ему хотелось оказаться как можно дальше от покоев королевы.

Император находил себе любовниц — во дворце, в своих походах, в Верхнем городе… со временем многие начали жалеть покинутую королеву, только что родившую правителю наследника. Это сочувствие стало особо заметным после смерти Дэмиана. Никто при дворе не знал о том, что перемена в облике и поведении Дженвер связана с гибелью ее кузена, поэтому ее скорбный вид тоже приписывали равнодушию ее супруга.

Наин полагал, что давно разлюбил жену — во всяком случае, он никогда бы не признал обратного, пока был трезв. Но с каждым выпитым за ужином бокалом император все отчаяннее начинал надеялся на то, что королева все-таки захочет еще раз увидеться с ним до его отъезда в Вальяхад.

На одно только путешествие в Энони требовалась пара месяцев, а сколько времени займут переговоры с местными князьками — это вообще нельзя было предугадать заранее. Наорикс с удовольствием отправил бы на растерзание энонийской аристократии кого-нибудь другого, но южане уважали только право крови. Энонийцам было наплевать на то, что Наорикс — потомок Энрикса из Леда, владеющий землями от моря и до моря, но им было важно, что отцом нынешнего императора был их соплеменник. Много лет назад Беатрикс взяла из Вальяхада нескольких заложников, одним из которых был будущий кронпринц Дигеро. При дворе не понимали, почему императрица позволила своей наследнице выйти замуж за какого-то заложника из чужого, непонятного для аэлитов государства, но Наин всегда считал, что его бабка поступила очень мудро. Сам он никогда не видел Беатрикс, но еще в детстве осознал, что Железная Волчица была во всех отношениях выдающейся женщиной — во всяком случае, ее решения продолжали определять имперскую политику даже теперь, спустя много лет после смерти императрицы.

Как бы там ни было, доверить переговоры с Вальяхадом кому-то из своих лордов или дипломатов было совершенно невозможно, так что приходилось ехать самому. Все его приближенные, за исключением тех, кто должен был сопровождать Воителя в Энони, присутствовали на прощальном ужине. Только Дженвер осталась у себя.

Ужин закончился, все поднялись из-за столов, и Наин дошел до дверей, сопровождаемый толпой придворных, каждый из которых старался оказаться поближе к императору и обменяться с ним хотя бы парой фраз. Когда он, наконец, отделался от этой беспокойной свиты, Наорикс сначала вздохнул с облегчением, но уже в следующую секунду на плечи как будто навалилась удивительная тяжесть. Мысль о том, чтобы пойти к себе, изобразить, будто ложишься спать, а потом несколько часов бездарно проворочаться в постели, показалась императору невыносимой. Завтра, когда он уедет из Адели, станет легче, император знал это по опыту, но ведь сегодняшнюю ночь тоже необходимо было как-то пережить. Если бы можно было не откладывать отъезд на утро, Наин с радостью сел бы в седло прямо сейчас. Одна беда — даже король не может просто так, без всяких объяснений, поднять своих спутников с постелей и объявить им, что они должны выехать немедленно, хотя до этого он сам же объявил, что они покидают город на восходе солнца.

Чуть помедлив, Наорикс направился к покоям королевы. Он понимал, что делает большую глупость, но при этом был уже достаточно пьян, чтобы такая мысль его не остановила. К счастью, королева еще не ложилась спать. Даже наследник, которому полагалось давно быть в кровати, находился в ее комнате и сонно наблюдал за тем, как королева что-то вышивает на большом станке. Когда Наин вошел, женщина резко обернулась. Наориксу показалось, что она испугана. Впрочем, неудивительно — в такое время она явно не ждала никаких посетителей.

— Я зашел попрощаться с вами, — сказал Наорикс, остановившись у дверей. Он чувствовал ту же странную скованность, которую испытывал почти всегда в присутствии своей жены. — Я уезжаю завтра утром и вернусь не раньше зимних праздников.

— Да, государь. Я знаю, — согласилась Дженвер, не глядя на него.

Наорикс помолчал.

— Не слишком ли темно для вышивания?.. Может быть, приказать подать еще свечей?

— Благодарю, мой лорд. Не стоит. Мне удобно.

Интарикс сердито засопел.

— Что было дальше, мам?.. — спросил он так, как будто Наина в комнате не было.

Воитель вопросительно посмотрел на королеву.

— Я рассказывала Тару про Слепого ворлока, — ответила она в ответ на его невысказанный вопрос. — Эту сказку очень любят у меня на родине.

Наин нахмурился. Сказать по правде, воспитанием Интарикса он интересовался очень мало. Когда ему намекнули, что наследнику пора учиться верховой езде, он приказал, чтобы для принца подобрали подходящую лошадку, а заодно распорядился, чтобы принца начали учить владению мечом. Несколько месяцев спустя Наин случайно стал свидетелем того, как его сын с заметным удовольствием выдирал перья у одной из певчих птиц в оранжерее, хотя та металась по всей клетке, вереща от боли. Наин лично надрал принцу уши, но в целом не придал этому особого значения. Дети иногда бывают удивительно жестокими, но не от злости, а просто по недомыслию.

Словом, своего сына Наин видел редко, а о том, чем заняты мысли Интарикса, не имел даже отдаленного понятия. Впрочем, правитель искренне считал, что мысли шестилетнего ребенка по определению не могут представлять собой ничего интересного.

Известие о том, что его сын и будущий наследник слушает сказки про каких-то ворлоков, неприятно поразило императора.

— Не слишком ли поздний час для сказок? — спросил он довольно сухо.

— Разумеется, мой лорд, — спокойно согласилась королева. — Тар, иди к себе. Завтра я доскажу тебе, чем все закончилось.

— Нет. Я хочу сейчас! — принц обхватил колени руками, показывая, что не намерен вылезать из кресла. Наорикс нахмурился.

— Ты что, не слышал, что сказала твоя мама? Иди спать. Нам с королевой надо побеседовать наедине.

— Она не хочет с тобой разговаривать! — выпалил Тар, сверкнув глазами.

— Что? — удивленно спросил император. Даже Дженвер, изменив своей привычной невозмутимости, укоризненно воскликнула:

— Интарикс!.. Что ты говоришь!

На этот раз принц промолчал, но продолжал мрачно глядя на Наорикса исподлобья. В этом взгляде чувствовалась неприкрытая враждебность. Раздраженный Наорикс шагнул вперед, вытащил мальчика из кресла и поставил его на ноги, с трудом сдержавшись, чтобы не встряхнуть наследника за шиворот. Интарикс выразительно наморщил нос, и Наин покраснел, сообразив, что от него должно довольно сильно пахнуть дымом и вином. Осознавать, что вызываешь у собственного сына брезгливую гримасу, было крайне неприятно. Даже если сыну всего-навсего шесть лет.

Но колебаться было поздно. Наорикс довел наследника до двери и выставил его наружу со словами:

— Ступай в свою комнату и ложись спать. И не суди о том, чего не понимаешь.

Плотно закрыв дверь, он обернулся к Дженвер и с минуту молча и задумчиво смотрел на королеву. А потом спросил:

— Скажите, дорогая, как давно наш сын увлекся сказками о ворлоках? И что заставило его считать, что вы не рады меня видеть?..

Впервые на памяти дан-Энрикса Дженвер слегка нахмурилась.

— Можете не сомневаться — я не говорила Тару ничего подобного. Но он уже не младенец и не может с утра до ночи сидеть при мне. Чем старше он становится, тем больше понимает из того, о чем болтают при дворе.

— А что теперь болтают при дворе?..

— Я думаю, вы сами это знаете, мой лорд, — холодно возразила Дженвер. — Извините, я очень устала. Если вы позволите, я лягу спать.

— Не беспокойтесь, завтра я уеду, и вы сможете спать столько, сколько вам будет угодно. А сегодня я хочу поговорить о нашем сыне… И об этих слухах, о которых вы сейчас упомянули, как о чем-то само собой разумеющемся. К сожалению, последние несколько лет я очень мало времени бывал в столице, так что не имею о них никакого представления. Так что же о нас говорят в Адели, дорогая?..

Дженвер побледнела — то ли от волнения, то ли, что казалось Наину гораздо более правдоподобным, от негодования.

— Говорят, что вы меняете любовниц, как перчатки. Что предпочитаете любую девку из Веселого квартала своей собственной жене.

Наорикс мрачно улыбнулся.

— Видите ли, дорогая, мне всегда казалось, что такое положение вещей полностью отвечает вашим собственным желаниям. Но если, против всяких ожиданий, я ошибся — то скажите мне об этом сразу. Я готов немедленно загладить свою вину.

Королева отшатнулась.

— Вы пьяны! Я требую, чтобы вы немедленно ушли к себе.

— Не беспокойтесь, я сейчас уйду. Только ответьте — неужели вам еще не надоело притворяться жертвой моего непостоянства?.. Ладно бы еще, если бы вы меня любили. Но устраивать подобные спектакли ради человека, который вам совершенно безразличен — это как-то слишком.

— Я не понимаю вас.

— Не понимаете?.. А между тем, это довольно просто. Я не вмешивался в вашу жизнь, поскольку полагал, что вы по-прежнему страдаете из-за своей утраты. Но теперь мне кажется, что дело тут не только в вашем горе, но и некоем расчете. Ни один из тех, кто видит вас, не усомнится в том, как вы несчастны. Правда, я тоже не чувствую себя счастливым человеком, но, в отличие от вас, не выставляю это напоказ. Поэтому все склонны думать, что я совершенно счастлив. Результат довольно предсказуем. Чем больше сочувствия вы вызываете у окружающих, тем больше они склонны осуждать мою «бесчувственность». И знаете, у меня создается впечатление, что в глубине души вас это полностью устраивает. Неужели вы никак не можете простить мне ту проклятую шкатулку?.. Признаю, я очень виноват, что прочитал ваши бумаги. Но и ваше поведение было отнюдь не безупречным. Разве нет?

Взгляд королевы потемнел.

— Да как вы смеете?.. — Дженвер пару секунд молчала, гневно глядя на него, а потом неожиданно язвительно и резко рассмеялась. — Нет, это просто уму непостижимо! Быть до такой степени уверенным, что все на свете вертится вокруг вашей персоны!.. Прежде, чем озвучивать свои блестящие догадки, вам не помешало бы подумать, как прошли последние шесть лет для вас и для меня. Если хотите, я вам помогу… С первого дня нашего брака вы могли позволить себе делать все, что вам угодно. Когда вам хотелось — жили во дворце, когда столица вам надоедала — уезжали из Адели. Никто не мешал вам спать с любой девицей или женщиной, с которой вам хотелось. И сегодня вы пришли сюда, чтобы пожаловаться мне на то, что вы «не чувствуете себя счастливым человеком». Очень может быть, что вы и впрямь не счастливы, мой лорд. Но если ваша жизнь — такое уж несчастье, то как следует назвать мою?.. Я должна постоянно жить в столице, не давать никаких поводов для сплетен и изо дня в день терпеть сочувственные взгляды ваших приближенных. За прошедшие шесть лет я потеряла почти все, чем дорожила в жизни — сперва родину, потом любимого, а под конец и самоуважение… однако вы, по-видимому, искренне считаете, что у меня нет никаких других забот, кроме как портить вашу репутацию! Альды свидетели — ваше бесстыдство переходит всякие границы. Убирайтесь вон. Немедленно. Честное слово, если вы задержитесь еще хотя бы на минуту, то я позову охрану!

Дженвер говорила, постоянно повышая голос, так что под конец она действительно почти кричала. Так что Наорикс не слишком удивился, когда дверь в гостиную открылась, и в проеме мелькнул синий плащ дежурного гвардейца. Куда больше Наорикса поразило бледное, перепуганное лицо Тара, судорожно уцепившегося за дверной косяк. До императора только сейчас дошло, что он так и не передал наследника охране у дверей покоев королевы, а всего лишь выставил его из спальни. Видимо, все это время Тар стоял под дверью и подслушивал их разговор. Этого только не хватало…

— Заберите принца, — отрывисто приказал гвардейцу Наорикс. — Немедленно!

— Отпусти! — закричал, точнее, завизжал Интарикс, когда рыцарь взял его за плечи. — Мама!..

Поскольку рыцарь, растерявшись, продолжал держать наследника, Интарикс извернулся и вцепился зубами в его руку. Гвардеец вздрогнул и довольно громко выругался.

Дженвер стремительно прошла мимо Наина, обдав Воителя потоком воздуха и еле ощутимым запахом аварских благовоний. Гулко хлопнула входная дверь в гостиную — и Наорикс остался в комнате один. Примерно с полминуты он не двигался, потом дошел до кресла, в котором еще недавно сидел Тар, сел в него и закрыл лицо руками. Если бы кто-нибудь мог увидеть его в этот момент, он ни за что бы не узнал в этом сгорбленном мужчине знаменитого Воителя.

Ему казалось, что прошла целая вечность перед тем, как Дженвер, наконец, вернулась в спальню.

— Все в порядке, государь. Я успокоила Интарикса и уложила его спать, — сказала она так спокойно, словно, кроме выходки наследника, в тот вечер не случилось ровным счетом ничего особенного. — Думаю, вам тоже следует пойти к себе. В конце концов, вам ведь придется встать довольно рано.

— Я все равно не усну. Может быть, выпьете со мной вина?..

Дженвер задумчиво посмотрела на него.

— А вам не кажется, что для сегодняшнего вечера вы выпили уже вполне достаточно?

— Не кажется, — безжизненно ответил Наорикс. Во взгляде королевы промелькнуло нечто, подозрительно напоминавшее сочувствие.

— Понятно… Ладно, я сейчас распоряжусь.

Пару минут спустя им принесли бутылку «Пурпурного сердца» и два кубка.

Наорикс разлил вино и протянул один из кубков королеве.

Первое время они пили молча. Потом Наин, не поднимая глаз, спросил:

— Скажите, Дженвер, почему вы согласились выйти за меня? Ведь вы могли бы просто убежать с вашим кузеном. Или вы так сильно не хотели огорчать своих родных?

Королева покачала головой.

— Не в этом дело, государь.

— А в чем тогда?..

— Самая выдающаяся прорицательница в Халкиваре предсказала мне, что мой сын будет великим Темным магом, по вине которого погибнут тысячи людей. Дэмиан был в отчаянии… но мы оба знали, что после такого предсказания о нашей свадьбе не может идти и речи. Ведь наш сын, вне всякого сомнения, родился бы на редкость Одаренным ворлоком.

— Не понимаю, — буркнул Наоркс. — Как можно отказаться от любимой женщины из-за такого суеверия?

— Вовсе не суеверия, милорд. Эта провидица предсказывала будущее еще моей матери, не говоря уже о сотнях других женщин. Она никогда не ошибается.

— Вы сами видите, что в вашем случае она ошиблась. Ведь наш сын — не Одаренный.

— Да… Иногда людям удается обмануть свою судьбу. После такого предсказания я думала, что никогда не выйду замуж. Но когда королева-мать увидела меня и предложила моему отцу просватать меня за наследника… то есть за вас… все поняли, что это самый лучший выход. Кровь дан-Энриксов несовместима с магией, так что все мои сыновья будут обычными людьми. Отец дал свое согласие на эту свадьбу. Дэмиан сначала был буквально убит этой новостью, но потом тоже посоветовал мне согласиться. Он сказал, что со временем я, возможно, полюблю своего жениха и буду счастлива.

— А для того, чтобы вам было проще это сделать, ваш кузен решил почаще вам писать?.. — мрачно осведомился Наорикс.

Дженвер протянула кубок, чтобы он налил ей еще вина.

— Вы правы, это было глупо, — согласилась она грустно. — Но не забывайте, что мы оба были еще очень молоды. Дэмиан был всего на год старше меня.

— Скажите, Дженвер — вы все еще любите его? — спросил Воитель после паузы. Королева криво улыбнулась.

— Вам не кажется, что наш разговор становится довольно странным?..

— Может быть. Но все-таки ответьте. Только честно.

Дженвер отвернулась.

— Пусть Всеблагие сохранят вас от того, чтобы вам пришлось «честно» отвечать кому-то на такой вопрос через три года после смерти человека, которого вы любили больше жизни. Если вы ответите «Да, я люблю его по-прежнему» — то вы почувствуете, что эти слова имеют вкус и запах пепла. Но если вы произнесете вслух — «Нет, я больше его не люблю», то ваше сердце обольется кровью, так, как если бы вы потеряли его снова.

Наорикс поднялся на ноги.

— Простите, — хрипло сказал он. — Вы правы — я не должен был об этом спрашивать. И вообще не должен был начинать этот разговор. Даю вам слово, что больше не стану возвращаться к этой теме.

Дженвер внимательно смотрела на него, слегка откинув голову назад.

— Так что, вы собираетесь пойти к себе?..

— Мне показалось, что вы этого хотите, — сказал Наорикс растерянно, но королева только покачала головой.

— Нет, вовсе не хочу. Останьтесь здесь.

Наорикс вопросительно смотрел на королеву, пытаясь понять, какой именно смысл она вкладывала в эту просьбу.

— Может быть, приказать подать еще вина?..

— Не притворяйтесь, будто ничего не поняли. С таким количеством любовниц, как у вас, это выглядит очень глупо… Завтра вы уедете, и у нас будет масса времени на то, чтобы про все забыть, но эту ночь я не могу и не хочу проводить в одиночестве. Ступайте в малую гостиную, заприте дверь и возвращайтесь. Я буду вас ждать.

* * *

Крикс отпустил чужую память и открыл глаза. Теперь мраморное лицо Воителя больше не казалось ему равнодушным и спокойным — если присмотреться, то в нем было много тайной грусти. Кто бы мог подумать, что Наорикс, при всех своих победах, авантюрах и всеобщем восхищении, был таким несчастливым человеком?.. Интересно, удалось ли ему все-таки почувствовать себя обычным мужчиной, связанным с кем-нибудь, кого он по-настоящему любил, и кто бы отвечал ему взаимностью? Хотелось верить, что полночная беседа с Дженвер освободила его от многолетней, безысходной любви к королеве, сердце которой было отдано другому, и он смог по-настоящему полюбить девушку, встреченную в Вальяхаде. Но об этом_ Меченый уже не вправе был узнать, эта часть правды касалась только самого Наина и женщины, родившей ему дочь.

Зато теперь он точно знал, как выглядела эта история для Тара. Наин действительно пришел в опочивальню его матери перед отъездом в Вальяхад, и он действительно был пьян. Между ним и Дженвер произошла ссора. А Интарикс ненавидел своего отца и, несомненно, знал, что его мать отнюдь не влюблена в своего мужа. Неудивительно, что он легко поверил в то, что Наин совершил насилие над королевой. Помимо всего прочего, такая версия отлично обосновывала его ненависть к Валлариксу, которого любили куда больше, чем его. Сейчас, когда Меченый думал об Интариксе не как об Олварге, а как о мальчике в комнате Дженвер, его было почти жаль. Не факт, что Наин смог бы что-нибудь поправить в отношениях со старшим сыном, но ему все же не следовало отдавать такое явное предпочтение младшему принцу.

И все-таки Олварг, без сомнения, лукавит сам с собой. Он говорит «Наин Воитель хотел сделать королем Валларикса, поэтому изгнал меня из города», и это звучит убедительно, поскольку Наорикс действительно_ хотел видеть своим наследником младшего сына. Интересно, что бы ответил Олварг, если бы его спросили, почему Наин не изгнал его задолго до истории с устроенными Таром массовыми казнями?.. Наверное, сказал бы, что Наорикс выжидал, искал удобный повод и так далее. Странное дело — Олварг явно знает про Седого, вероятнее всего, даже общался с ним в то время, когда был наследником. Но, несмотря на это, он так и не понял, что дан-Энриксы не столько правят_, сколько отвечают за наследство Альдов, частью которого является сам Вечный город, и за соблюдение законов, восходящих к тем же Альдам. Олварг хотел унаследовать Крылатый трон, поскольку для него быть королем — значит, иметь возможность делать все, что пожелаешь. Он презирает Валларикса за его «слабость» и «безволие», которые не позволяют его брату пользоваться властью, хотя на самом деле Валларикса можно считать воплощением того, каким должен быть истинный король.

Крикс тяжело вздохнул. В сущности, Олварг — пленник собственных иллюзий. Он мечтает о магии, мечтает о власти, мечтает о возмездии дан-Энриксам, но магия и власть — совсем не то, что он под этим понимает, а те поступки, за которые он хочет отомстить, существуют только в его собственном воображении. Не будь Интарикс так опасен, ему можно было бы разве что посочувствовать.

Крикс бросил последний взгляд на Наина Воителя и вышел из семейной усыпальницы. По его ощущению, было около четырех часов утра.

* * *

Когда «дан-Энрикс» вошел в зал, в котором он когда-то столько раз пытался завладеть наследством Энрикса из Леда, наверху, должно быть, уже рассвело. Но здесь, в Подземном городе, дня и ночи как бы не существовало. Здесь в любое время суток горел Очистительный огонь и сохранялось ощущение какого-то торжественного и чуть-чуть печального безвременья. Крикс помнил, как он целыми часами просиживал на полу в нескольких метрах от кольца огня, которым Альды защитили Меч, и смотрел на мерцающий в огне клинок, мысленно убеждая самого себя, что в этот раз у него все получится. Он, наверное, сумел бы отказаться от этих бессмысленных попыток, если бы не ощущение, что ему не хватает какой-то доли секунды, чтобы вынуть меч из пламени. Крикс успевал коснуться рукояти, даже сжать ее в руке, но дальше требовалось приложить определенное усилие, чтобы снять Меч с подставки, и тут боль всякий раз оказывалась сильнее.

В те дни мысли об этом доводили оруженосца коадъютора до исступления.

Крикс точно знал, что он умеет терпеть боль. В конце концов, он выдержал, когда из него доставали каларийскую стрелу. А еще раньше, когда ему было лет двенадцать и у него воспалилась рана на руке, Ирем прижег ее железом, и у южанина хватило выдержки не закричать. Но эту_ боль он победить не мог. Это была та правда, на которую нельзя было закрыть глаза, и никакие слова Князя о Предназначении этого не меняли. Для Крикса его неспособность достать Меч была лишь мерой его слабости и недостатка воли.

Князь сказал, что он должен оставить мысль о Мече Альдов — если бы он в самом деле был наследником Энрикса из Леда, у него бы получилось сразу. Крикс не мог не понимать, как странно и самонадеянно было считать, что величайший маг, который лично помнил Энрикса, ошибся, а на самом деле прав был он — со своими тогдашними пятнадцатью годами и нечеловеческим упрямством.

Но, в каком-то смысле, так оно и было.

Другое дело, что тогда_ у него в самом деле не было никаких шансов достать Меч. Для этого с ним должно было случиться то, что случилось за последние два года. Разрыв с Лейдой, гибель Марка и Эллисив, плен в Кир-Роване…

Все дело в том, что Эвеллир — это не титул, который предназначался кому-нибудь из дан-Энриксов со дня его рождения. Взять этот меч мог бы любой из них, если бы с ним случилось то же, что и с Криксом. Чтобы стать Эвеллиром, ему нужно было дойти до последней крайности, перенести такое, что он раньше не способен был даже вообразить — и в самую тяжелую минуту осознать, что и физическая боль, и страх, и даже сама смерть бессильны перед Тайной магией.

Крикс дошел до границы огороженного Очистительного огнем круга, но ни на секунду не замедлил шаг. Он не стал протягивать руку к огороженной огнем подставке для меча, как делал это раньше, а просто шагнул в круг огня. В Кир-Роване он перенес такую боль, в сравнении с которой все, что он когда-то испытал в этом подземном зале, могло показаться сущим пустяком. Но даже это ничего уже не значило.

Эти воспоминания не стерлись и не потускнели — просто они больше не имели над ним власти.

Как и Олварг.

Или сила Темного истока.

Или даже его собственные слабости.

Мерцающий вокруг огонь погас, а пламя в освещавших зал светильниках, наоборот, внезапно разгорелось с небывалой яркостью, и на одну короткую секунду Меченый почувствовал себя ослепшим.

Но все это уже не имело ни малейшего значения. Меч Энрикса из Леда отделился от подставки и лежал в его руках.

Крикс засмеялся, стискивая рукоять так сильно, что заныли сломанные Музыкантом пальцы — а спустя пару мгновений осознал, что уже не смеется, а, скорее, плачет, хотя и без слез. Никогда в жизни он не чувствовал такой невероятной смеси счастья, облегчения и пронзительной грусти.

Крикс повернул клинок плашмя и взвесил его на ладонях, наслаждаясь ощущением этой чужой и в то же время удивительно знакомой тяжести. Как долго он мечтал о том, чтобы ощутить эту тяжесть у себя в руках, сомкнуть ладонь на рукояти, рассечь воздух узким серебристым лезвием! Когда-то он считал, что ему никогда не встретится клинок, который показался бы ему удобнее Эльбриста, но Меч Альдов был сбалансирован еще лучше, хотя его и не подгоняли по руке «дан-Энрикса». Меченому казалось, будто меч дрожит от нетерпения — ни дать ни взять, норовистая лошадь под седлом — но через несколько секунд он понял, что дело не в этом. Скорее, сам воздух в подземелье уплотнился и вибрировал от магии. Пожалуй, все магистры из Совета ста проснулись и уже с минуту не находят себе места, тщетно пытаясь понять, что за Сила затопила Верхний город. Крикс еще раз посмотрел на клинок в своих руках и подумал, что теперь мечу необходимо имя, Истинное имя, которое свяжет их друг с другом.

Разумеется, для этого меча годится только Древнее наречие.

— Ривален, — негромко сказал Крикс. «Возвращенный». Может быть, кто-нибудь вроде Кэлрина придумал бы что-то получше, но Крикс полагал, что выбранное им имя вполне подходит для меча, который ждал своего часа четыреста с лишним лет.

Клинок как будто потеплел в его руке, и Эвеллир решил, что имя было принято.

Треснувшая после давнего землетрясения печать, в центре которой стоял Меченый, нельзя было назать порталом в настоящем смысле слова, но сейчас вокруг Эвеллира бушевал такой вихрь магии, что все границы истончились и на время потеряли прежнее значение. Крикс чувствовал, что сейчас он мог бы попасть в любую точку времени или пространства, в которой пожелал бы оказаться. Даже собственное тело казалось Меченому не вполне материальным.

Он закрыл глаза, сосредоточившись на мысли, что ему необходимо попасть в Галарру. Мгновение спустя воздух вокруг Меченого стал холодным, мертвым и каким-то затхлым. Крикс открыл глаза, приготовившись увидеть красноватую луну, пустырь и жертвенник, воспоминание о котором до сих пор вызывало у него приступ тошноты — словом, все то, что видел прошлый раз, когда попал в Галлару по вине Галахоса. Но вместо этого Меченый оказался в подземном зале — точной копии того, в котором находился Меч, с той только разницей, что вместо Очистительного огня в центре этого зала находились такие же Врата, как в Хоэле или же в Солинках. Крикс впервые видел арку Каменных столбов, которая бы находилась не под открытым небом, а в каком-то помещении. Он вдруг подумал, что Галарру, cудя по всему, тоже строили Альды, и от этой мысли ему почему-то стало грустно. Но мгновение спустя Меченый напомнил самому себе, что у него нет времени на отвлеченные размышления. Он должен найти Олварга и сделать то, что надлежит.

Меченый был готов в любой момент столкнуться с кем-то из Безликих, но коридоры, по которым он шел, были пусты. Пару раз ему попадались горящие факелы, закрепленные в скобах на стене, но большую часть времени ему приходилось идти в полной темноте. Под сапогами хлюпала вода, точь-в-точь как в самых старых и заброшенных галереях Подземного города. Если бы Крикс не чувствовал присутствие Истока, он, пожалуй, усомнился бы, что попал именно в Галарру, а не в какое-то другое место. Но Исток был где-то рядом, и его присутствие казалось почти материальным, как бывает только с самой мощной магией. Наверное, если ночью открыть окно и встать на подоконник, спиной к темному провалу, ощущение будет точно таким же, как сейчас. Сосущий холод в животе и ясное сознание того, что одного неловкого движения будет достаточно, чтобы упасть в пустую ледяную черноту. Ни служба в Серой сотне, ни самые рискованные вылазки в отряде Астера не шли ни в какое сравнение с той задачей, которая стояла перед ним сейчас. Все чувства Крикса были напряжены до предела.

Царившую в коридоре тишину нарушил скрип несмазанных петель. Обитую железом дверь, мимо которой только что прошел «дан-Энрикс», несомненно, отрывали изнутри. Меченый бесшумно развернулся, приготовившись к возможной схватке. Его предполагаемый противник оказался не Безликим, а обычным человеком, причем, судя по всему, уже не молодым — связанные в косицу волосы были совсем седыми. Длиннополая мантия и отсутствие какого-либо оружия указывали на то, что по роду своей деятельности этот мужчина отнюдь не был воином. А секунду спустя Крикс присмотрелся к незнакомцу более внимательно и узнал в нем Галахоса. Крикс ощутил, как губы против воли растягивает недобрая улыбка.

Маг закрепил у двери факел, который держал в руке, и начал запирать замок. Он до такой степени не ожидал увидеть здесь кого-то постороннего, что с нескольких шагов не разглядел «дан-Энрикса», замершего посреди коридора. Ключ скрежетал в замке, а Крикс смотрел на освещенный факелом профиль Галахоса и пытался сопоставить то, что видел, со своими давними воспоминаниями. Получалось плохо. Человек, похитивший его из «Золотой яблони», был уже далеко не молод, но отнюдь не выглядел развалиной. А потом, когда Лар видел его на Томейне, маг вообще имел вполне цветущий вид. Не приходилось сомневаться в том, что он поддерживает свои жизненные силы с помощью Дара, как делали все магистры его уровня, благодаря чему они и жили значительно дольше, чем простые люди.

Трудно было ожидать, что маг заметно постареет за несколько лет, прошедших со дня их последней встречи. Тем не менее, выглядел он неважно. Даже в теплом свете факела кожа Галахоса казался нездорово бледной, словно начинавшей плесневеть. Вдобавок он сильно сутулил плечи, чего раньше не было.

Галахос сунул связку ключей в карман и, наконец, заметил Крикса. Лицо мага дико исказилось. Он явно узнал «дан-Энрикса», и понял, чем должна закончиться для него эта встреча. Он попробовал бежать, но запнулся о полу своей мантии и, придушенно вскрикнув, растянулся на камнях.

Крикс подумал, что у мага, чего доброго, есть при себе какой-нибудь магический пульсар, с помощью которого он сможет поднять тревогу. Меченый быстро шагнул вперед, намереваясь прикончить мага до того, как он придет в себя и сможет вызвать подкрепление. Но здесь Галахос удивил его. Вместо того, чтобы пытаться пустить в ход свой Дар, он с быстротой ужа перевернулся на спину и выставил вперед худую руку, словно собирался заслониться от меча.

— Не надо! Пощадите! — хрипло вскрикнул он.

Голос мага звучал так отчаянно, что Крикс остановился. И этот жест, и само восклицание были естественными не для мага, имевшего доступ к силе Темного Истока, а для обычного безоружного человека, которого собираются убить. И это придавало всей этой сцене какую-то отвратительную окраску.

— Можно подумать, люди, которых вы с Олваргом убивали в Галарре, не просили о пощаде, — процедил «дан-Энрикс», глядя на мага сверху вниз. — Если мне не изменяет память, вас такие просьбы только забавляли.

— Никогда! Олварга — да, но не меня!.. — выкрикнул чародей, пытаясь отползти от него по полу. От страха он даже не замечал, что уперся спиной в стену и теперь без толку скребет по камню сапогами. Острие Ривалена по-прежнему находилось на уровне его глаз, и казалось, что маг не способен отвести от него взгляд. — У меня просто не было другого выхода! Вы ведь не хуже меня знаете, на что способен Олварг. Неужели вы считаете, что я мог противостоять ему?.. Или вы думаете, что я помогал ему ради какой-нибудь награды?.. Ради денег, власти или титулов?.. Тогда скажите — что из этого у меня есть?! Олварг всегда умел заставить человека делать то, что ему нужно — и при этом ничего не дать ему взамен.

Крикс выразительно поморщился. Все-таки надо было зарубить Галахоса сразу же. Вступать в беседу с человеком, которого собираешься казнить — непоправимая оплошность.

— И что теперь? Я должен тебе посочувствовать?.. — осведомился он, чтобы остановить эту лавину истерических жалоб и оправданий.

— Пощадите! — хрипло повторил Галахос, будто это слово было заклинанием. Впрочем, в каком-то смысле так оно и было. Маг не мог не чувствовать, как эти просьбы — и в особенности его откровенный ужас — действуют на его собеседника. — Я расскажу все, что знаю — о Седом, об Олварге, об Истоке… обо всем, о чем хотите!

Крикс задумался. Вне всякого сомнения, Галахос знал много полезного. Но что из его знаний могло пригодиться Эвеллиру перед решающей схваткой с Олваргом, было совершенно непонятно. Меченый просто не знал, о чем следует спрашивать. Впрочем, Галахос все же мог принести ему пользу. Поиски Интарикса обещали продлиться очень долго, а каждая минута, проведенная в Галарре, увеличивала риск, что его кто-нибудь заметит. Галахос мог бы указать, где следует искать его принципала.

— Где Олварг? — сухо спросил Крикс у мага.

— В Эсселвиле, — торопливо отозвался тот.

Этот ответ произвел на Меченого такое же действие, как если бы кто-нибудь вылил ушат ледяной воды ему на голову.

— Что он там делает? — глупо спросил «дан-Энрикс». Сквозь страх, написанный на лице мага, пробилось что-то вроде удивления.

— Разве Седой не рассказал вам?..

И сам вопрос, и тон, которым он был задан, Меченому совершенно не понравились.

— Я не видел Князя уже пару лет. Что именно он должен был мне рассказать?

— Что Олварг правит Дель-Гвиниром и Дакарисом, а теперь и почти всем Эсселвилем.

— Нет, он об этом не упоминал, — процедил Крикс.

Он почувствовал странную беспомощность. Если бы у него имелась хоть малейшая надежда, что Галахос лжет ему, чтобы спасти своего принципала, он бы, вероятно, ухватился за нее, как утопающий — за пресловутую соломинку. Но, к сожалению, подобные поступки были совершенно не в характере Галахоса. И голос, и весь вид волшебника свидетельствовали о его полной искренности. Маг отвечал на его вопросы с какой-то лихорадочной готовностью. Еще бы, он ведь думал, что спасает свою жизнь… но пощадить Галахоса можно было бы при условии, что поединок с Олваргом произойдет прямо сейчас. Тогда жизнь или смерть одного конкретного предателя уже не будет значить ровным счетом ничего. Но как оставить магу жизнь, зная, что он успеет причинить еще немало зла?..

Это — с одной стороны. А с другой, хотя они с Галахосом не заключали никакого договора, он своим вопросом, обращенным к магу, дал понять, что готов сохранить ему жизнь в обмен на откровенность. Отступаться от этого негласного обещания было уже поздно. Да и Ривален… у меча, который создан Альдами, есть своя собственная память. Пока что это память о руке, которая вытащила его из Очистительного огня. Со временем она, конечно, станет памятью о крови, боли и убийствах, потому что даже Совершенный меч — всего лишь меч. Но все-таки Ривален нельзя использовать, как орудие палача.

Галахос смотрел на него, нервно облизывая тонкие бледные губы. Он уже успел слегка прийти в себя, и мог бы даже попытаться использовать свою Силу. Если бы чародей атаковал его, Крикс без зазрения совести прикончил бы своего противника, но, к сожалению, Галахос был слишком умен, чтобы напасть на Эвеллира, защищенного Истинной магией.

Пауза затягивалась.

Судя по глазам Галахоса, он понял, в какой ловушке оказался Крикс. Эвеллир подумал, что люди этого типа всегда отличались поразительной способностью делать себе щит из своей слабости. На одну краткую секунду Меченому даже показалось, что Галахос втайне насмехается над ним.

А потом Крикс внезапно понял, что случится с магом дальше. Не «представил», не «подумал», а увидел — так, как, вероятно, видят Одаренные, которые могут предсказывать грядущие события. Наверное, он посмотрел на мага с каким-то странным выражением — во всяком случае, тот беспокойно завозился на земле. Но Крикс не собирался посвящать Галахоса в то, что ему удалось понять..

— Что это за дверь? — осведомился он, кивнув в сторону комнаты, которую закрыл Галахос.

Маг неожиданно замялся.

— Камера… одного пленника.

— Отлично. Доставай ключи и отпирай, — скомандовал «дан-Энрикс». Пусть он не сможет убить Олварга, но его появление в Галарре все-таки не будет совершенно бесполезным.

Чародей неловко встал и зазвенел ключами.

— Он один? Или тут есть еще какие-нибудь пленники? — спросил Крикс, глядя, как он возится с замком.

— Нет. Только этот.

— А где Одаренные, у которых вы с Олваргом крадете Силу?

Галахос вздрогнул. Он явно не ожидал, что Криксу что-нибудь известно о его «научных изысканиях».

— Я тут ни при чем, — поспешно сказал он. — Это была идея Олварга. Сам я в жизни не пользовался чужой Силой!

— Даже если это и так, то это ты покупал Одаренных, словно скот, и доставлял сюда, прекрасно зная, что их ждет, — процедил Крикс, у которого оправдания Галахоса вызывали ощущение гадливости. — Так где они?

— Если вы знаете, что с ними делал Олварг, то зачем вы спрашиваете? — пробормотал Галахос, отступив на шаг от двери, которую только что открыл. — Он брал их Силу. Всю. Не только Дар, но и саму Искру. Они мертвы.

Крикс помолчал. Если бы он не знал, что чародею так и так конец, было бы крайне трудно удержаться от соблазна прикончить Галахоса прямо сейчас. Взяв себя в руки, Меченый распорядился:

— Возьми факел и входи. Посветишь мне.

Галахосу явно не хотелось исполнять это распоряжение, но в то же время он не представлял, как можно отказаться.

Они вдвоем зашли в холодную — даже в сравнении с подземным коридором — камеру. Лежащий на полу — не на соломе или тростнике, а прямо на камнях — мужчина быстро сжался в комок и прикрыл голову локтями — то ли испугался возвращения Галахоса, то ли пытался уберечь глаза от света. У Меченого заныли суставы — все это до боли напоминало обстановку в Кир-Роване. Только «дан-Энрикс» во время своего заточения все-таки был одет, тогда как на этом пленнике были только какие-то истлевшие лохмотья, сквозь которые виднелось грязное, немыслимо худое тело. Подойдя к пленнику поближе, Крикс отметил странную деталь. От человека, который провел в таких условиях хотя бы несколько недель, должно было вонять, как от протухшей рыбы. Но в подземной камере не пахло ничем, как будто комната была пуста.

— У тебя есть ключ от кандалов? — осипшим голосом спросил «дан-Энрикс». Он был готов услышать отрицательный ответ — в конце концов, цепи на пленнике выглядели так, как будто бы их не снимали уже несколько лет. Но чародей внезапно ответил «Да», и через несколько секунд Меченый уже держал в руках искомый ключ.

— Встань у стены, чтобы я тебя видел, — приказал он магу. — Если шевельнешься, я тебя убью.

Крикс опустился на колени возле пленника. Странное дело, он почти не удивился, когда до него дошло, что пленник не был человеком, словно подсознательно Эвеллир знал об этом с того самого момента, когда вошел в камеру. Впрочем, обычный человек в таких условиях просто не выжил бы.

— И часто Олварг держит кого-то из своих Безликих в кандалах?.. — спросил «дан-Энрикс» замершего у стены Галахоса.

— Нет. Только этого.

— За что?..

— За нарушение приказа и предательство.

— Предательство?.. — задумчиво повторил Крикс. — Давно он здесь?

— Лет семь.

Семь лет… Примерно столько же прошло после его побега из Галарры. Как же его звали, того Безликого, который помог ему бежать?.. Крикс долго помнил его имя. Но в конце концов забыл.

Крикс посмотрел на мага так, что тот невольно вжался в стену.

— Как его зовут?

— Шоррэй.

Да, разумеется, Шоррэй…

— Не вздумай шевелиться, — еще раз предупредил «дан-Энрикс», прежде чем отвлечься от Галахоса и наклониться над Безликим.

Ножные кандалы он открыл сразу, но когда добрался до ручных, пришлось повозиться. Пленник слабо, но отчетливо сопротивлялся попыткам его освободить. Крикс не мог видеть его лица, но ему все равно казалось, что Безликий смотрит прямо на него.

— Убей меня, — внезапно сказал он. И, помедлив, добавил нечто совершенно невообразимое — Пожалуйста.

Крикс не ответил и поднялся на ноги.

— Я его забираю, — сказал он, заметив напряженный взгляд Галахоса.

— А я? — с тревогой спросил маг. «Дан-Энрикс» покривился.

— А что «ты»? Тебя я запру здесь, чтобы ты не позвал на помощь всех Безликих, сколько есть в Галарре, и не помешал мне спокойно уйти. Поступим так. Сейчас ты снимешь мантию, чтобы я убедился, что под ней не спрятан какой-нибудь магический пульсар. Положишь ее на пол. Потом снимешь все свои цепочки, кольца и все остальные вещи, которые могут иметь магическое назначение, и сложишь их туда же. Действуй.

Галахос со страхом смотрел на него.

— Но вы же меня не убьете, верно?

— Не убью.

— Поклянитесь!

«А ведь тут дело не только в том, что он меня боится, — неожиданно подумал Меченый. — Галахос применяет ворлокство и чувствует, что здесь что-то неладно. Правда, я действительно не собираюсь его убивать, но в то же время я точно знаю_, что, если оставить его здесь, то он умрет. А значит, в некотором роде действительно обрекаю его на смерть. Но спасать я его не буду, это точно. Так далеко наше соглашение не простирается».

— Если бы я хотел тебя убить, я мог бы сделать это уже двадцать раз. По-моему, это самая лучшая гарантия, — пожал плечами Крикс.

Галахос помедлил и начал стягивать мантию, под которой оказалась какая-то затрапезная рубашка с пятнами у ворота и бахромой на рукавах и узкие штаны. Крикс подумал, что надо будет надеть мантию мага на Шоррэя — не тащить же его по коридорам прямо в этом рубище.

Потом Галахос сложил на мантию свои кольца, медальоны и цепочки. Крикс тщательно обыскал его, чтобы удостовериться, что маг не спрятал в рукаве какой-нибудь пульсар, но не нашел ничего подозрительного. Сложнее всего было с одеванием Шоррэя. Неизвестно, понимал ли он, что именно с ним делают, или же, как и большинство людей, годами находившиеся в одиночных камерах, давно сошел с ума, но пленник совершенно не казался человеком, который рад неожиданному избавлению.

— Не надо, — сипло сказал он, когда «дан-Энрикс» попытался натянуть на него мантию. — Просто убей меня. Слышишь?.. Убей меня.

Крикс пропустил его слова мимо ушей и кое-как все-таки облачил вяло сопротивляющегося Безликого в одежду мага. Нести Шоррэя на руках, как барышню, было бы слишком неудобно — прежде всего, потому, что Криксу нужно было, чтобы хотя бы одна рука была свободной для меча. Пришлось закинуть пленника на плечо, проигнорировав хриплое «Отпусти» и пару неразборчивых ругательств. Безликий, несмотря на свою ужасающую худобу, был тяжелее, чем ожидал Меченый, но Крикс все-таки вышел из камеры и, повозившись, запер дверь. А потом двинулся назад по тем же коридорам, по которым проходил перед встречей с Галахосом. Теперь идти было значительно сложнее, а к прежнему напряжению прибавилась тревога из-за только что спасенного пленника.

— Что ты будешь делать, если здесь появятся Безликие?.. — хрипло спросил Шоррэй, как будто почувствовал его настроение.

— Сражаться, — лаконично отозвался Крикс.

— С такой ношей?.. Не смеши меня. Ты мог бы…

— Хватит. Я не собираюсь тебя убивать.

— Ты, вероятно, думаешь, что я сошел с ума и сам не понимаю, о чем говорю? Это не так, — настойчиво сказал Шоррэй. — Я не более сумасшедший, чем ты сам. Можешь спросить меня о чем-нибудь.

— Не возражаешь, если мы сначала выберемся из Галарры?.. — огрызнулся Меченый. Его силы еще не успели полностью восстановиться после заключения в Кир-Роване, и сейчас дыхание у энонийца пресекалось от ходьбы с тяжелой и довольно беспокойной ношей.

Безликий издал какой-то странный звук, напоминавший кашель.

— Врата Альдов не пропускают таких, как я — ты что, забыл?..

— Об этом не волнуйся, — сказал Крикс, несколько успокоившись. Если Шоррэй считал, что он не сможет выбраться отсюда, то неудивительно, что он просил его убить. Все лучше, чем провести в этом мертвом мире весь остаток своей жизни. — Я проведу тебя. Поверь, я могу это сделать.

— Но зачем? — нетерпеливо спросил пленник. — Я Безликий. Где бы я ни находился, я буду принадлежать Истоку. Ты не понимаешь, что это такое! Олварг потому и не убил меня тогда, что моя жизнь страшнее самой долгой смерти. С этим ничего нельзя поделать, понимаешь? Если ты и в самом деле хочешь мне помочь — убей меня.

— Не знаю, чего ты пытаешься добиться, но лучше бы ты меня не отвлекал, — устало сказал Крикс. — Если мы не сможем выбраться отсюда, то тебя засунут в ту же камеру, где ты провел последние семь лет, и тебе точно никто больше не поможет. Если ты не хочешь снова оказаться в таком положении, то не мешай мне делать то, что я считаю нужным.

То ли на пленника подействовали его аргументы, то ли у него просто кончились силы, но, во всяком случае, Безликий замолчал. Крикс с облегчением узнал знакомый коридор, ведущий к нужной арке. Подходя к Каменным столбам, Меченый с удивлением почувствовал, что, хотя его визит в Галарру и закончился совсем не так, как он рассчитывал, он почему-то не испытывал ни капли разочарования, как будто все случившееся здесь полностью отвечало его планам.

 

Глава XII

Рядом с кроватью стояло несколько жаровен с неостывшими углями, но на то, чтобы согреть всю спальню — мрачную, слишком большую для своего назначения комнату с толстыми каменными стенами и сводчатым потолком — их скудного тепла, конечно, не хватало. Олварг кутался в длинный халат, обшитый мехом, и расхаживал по спальне взад-вперед, чтобы согреться.

Он хотел бы верить в то, что причина бившего его озноба — в самом деле ночной холод, а не что-нибудь другое.

С той минуты, когда его разбудила вспышка магии, от которой, как ему казалось, содрогнулись стены Марахэна, Олварг оставался на ногах, держа на видном месте перевязь с мечом. В его покоях было тихо, но Олваргу все равно казалось, что он слышит звук шагов, как будто кто-то шел по коридору — прямо по направлению к его спальне — и от этого воображаемого звука на лбу проступал холодный пот. Перед глазами стоял Крикс в Кир-Роване, Крикс, поднимающийся на ноги, хотя по всем законам ему полагалось бы лежать пластом. Олварг скрипел зубами, проклиная собственное недомыслие. Он полагал, что давно научился разбираться в людях. Как же можно было не понять, что человека вроде Меченого надо было убить сразу, едва переступив порог его камеры?..

Но он считал, что Крикс уже не представляет никакой угрозы.

А теперь эту ошибку уже не исправишь. Магия, которую сейчас, должно быть, ощущали Одаренные во всех мирах — теперь уже слабее, чем в самом начале, но все же достаточно отчетливо, чтобы каждый волосок на теле вставал дыбом — могла означать только одно: Крикс завладел наследством Энрикса из Леда. Хегг знает, как это могло случиться, если даже Сивый сдался и поставил на Меченом крест, но сам факт не вызывал никаких сомнений.

Весь последний час Олварг отчаянно сопротивлялся искушению поднять тревогу. Это было бы так просто — кликнуть стражу, приказать удвоить караулы, немедленно вызвать в замок всех Безликих, находившихся в окрестностях Марахэна… но поступить так — значило, показать, что он кого-то опасается. А это подорвет уверенность в его неуязвимости.

Олварг посмотрел на пробивавшийся сквозь окна серый свет, стянул у горла полы теплого халата и приказал себе успокоиться.

Да, Меченый стал Эвеллиром, это правда. Тем не менее, он просто человек. В каком-нибудь задрипанном Бейн-Арилле Крикс мог считаться опытным разведчиком, но для того, чтобы проникнуть в Марахэн, надо быть кем-нибудь вроде аварских Призраков, которых с самых ранних лет готовили для тайных политических убийств. А Крикс наверняка даже не знает, что его противник в Дель-Гвинире. Скорее всего, он отправится в Галарру — и, конечно, никого там не найдет.

Дышать стало чуть-чуть полегче.

Его страх безоснователен. В конце концов, пусть даже им придется встретиться лицом к лицу — что из того? Сила Истока защитит его от любой опасности и поможет одержать победу. Эта магия сильнее, чем любое фехтовальное искусство. Меченому с ней не справиться.

«Но и тебе не справиться» — напомнил Олварг самому себе, почувствовав знакомый холод в животе.

Он сам не помнил, когда в первый раз почувствовал этот сосущий страх. В начале-то он пользовался Силой совершенно бесконтрольно, наслаждаясь ощущением, что этой магии доступно все. Ну, может быть, не все, но точно — все, чего он мог бы пожелать.

Нередко он использовал магию не по реальной необходимости, а просто ради удовольствия ее использовать — как новички, овладевающие Даром, левитируют упавшую с тарелки вилку. Потом он привык к ощущению собственного могущества и начал относиться к нему более спокойно, или, может, более практично. Используя магию для мести какому-то человеку, заслужившему его неудовольствие, он больше не испытывал прежней жестокой радости, а временами даже чувствовал нечто похожее на скуку. А потом… Потом, в какой-то момент, он вдруг осознал, что не только он владеет силой Темного Истока, но и эта Сила проросла в него, пустила корни и мало-помалу пожирает то, что было им самим. Она была как паразит, пытающийся слепить себе подлинную жизнь из его крови, памяти и ощущений, потому что своих собственных у нее не было.

Сначала Олварг убеждал себя, что это — просто плод его воображения, но перемены проявлялись все отчетливее, так что под конец не обращать на них внимания стало уже немыслимо. Теперь он ясно чувствовал, что всякий раз, когда он позволяет себе прикоснуться к темной магии, она как будто бы вгрызается в него — глотает жадно, словно чайки, рвущие свою добычу друг у друга, но не насыщается, а чувствует все больший голод. Когда он впервые понял, чем это должно закончиться, то ощутил такой панический и темный ужас, что готов был сломя голову бежать как можно дальше от Истока и Галарры, и больше никогда, ни при каких условиях, не обращаться к помощи этой проклятой магии.

Остановили его два соображения.

Во-первых, он зашел уже слишком далеко, чтобы ему позволили просто выйти из игры. Его найдут и уничтожат — если не Безликие, власть над которыми он потеряет, отказавшись от магии Темного Истока, так Седой и его Альды.

Во-вторых — и это значило для него даже больше — ему показалось совершенно нестерпимым отказаться от всех своих планов, от возмездия дан-Энриксам и абсолютной власти, и провести весь остаток жизни в страхе.

Олварг постарался убедить себя, что сможет победить. Магия Темного Истока — не единственная магия на свете. Он будет использовать ее как можно аккуратнее, расходовать только на то, чтобы поддерживать контроль над своей гвардией, а для всего остального станет пользоваться силой других Одаренных, как те маги, о которых он читал когда-то в детстве. Император запрещал давать своим наследникам такие книги, но Галахос, преподававший им с Валлариксом теоретические основы магии, приносил старшему из принцев все, что тот хотел прочесть, и всячески выказывал ему свое расположение. Должно быть, спал и видел себя будущим советникам при молодом правителе, старый дурак…

Идея с Одаренными оказалась поистине блестящей. Правда, теперь магию пришлось расходовать гораздо экономнее, но не бывает худа без добра. Его прежняя техника была простой и примитивной, опирающейся исключительно на огромные резервы Силы. За последние несколько лет он овладел куда более сложными разновидностями магии, которые когда-то презирал, как фокусничанье, придуманное теми, кому не хватает Одаренности.

Но неурожай в окрестностях Адели или эпидемия «черной рвоты» — это одно, а поединок с Меченым — совсем другое. Олварг помнил свою схватку с Сивым, случившуюся семь лет назад в Подземном городе. При одном воспоминании об этом по коже до сих пор пробегал озноб. А Сивый даже не был Эвеллиром… Для сражения с дан-Энриксом придется пользоваться силой Темного Истока, причем пользоваться совершенно безоглядно и бездумно — иначе ему не уцелеть.

И одни фэйры знают, чем все это кончится…

На этот раз скрип двери явно не был плодом его воображения. Олварг стремительно развернулся к дверям, почти не сомневаясь, что увидит смуглого, темноволосого мужчину со шрамом и клеймом на лбу. Встретившись с Олваргом взглядом, первый из входивших в спальню слуг заметно вздрогнул и едва не выронил вязанку дров, которую держал в руках.

Олварг вспомнил, что сейчас уже утро, и что слуги пришли выгрести золу и растопить камин, пока он еще спит.

— Все вон отсюда, — хрипло сказал он. — Рыжебородого ко мне.

Слуга поспешно поклонился и исчез за дверью, спиной вытолкнув туда же остальных. Через минуту в спальню вошел Рыжебородый. Он же Нэйд, он же Мясник из Бреге, он же — капитан гвардейцев Марахэна.

Вид у Рыжебородого вполне соответствовал обоим его прозвищам. Широкое лицо, холодный, равнодушно-жесткий взгляд и рыжая бородка, почти не скрывавшая тяжелый подбородок. Он был почти на голову ниже своего короля, но при этом — вдвое шире Олварга в плечах. От этого фигура Нэйда казалась почти квадратной, особенно когда он входил куда-нибудь в кольчуге и плаще.

Остановившись у двери, Нэйд молча поклонился. Олварг не позволял никому из слуг или своих гвардейцев приближаться к нему без отдельного приглашения или открывать рот раньше, чем он сам о чем-то спросит. Это слишком походило бы на отвратительное панибратство, которого удостаивал своих людей его отец.

— Твои дозорные заметили что-нибудь необычное сегодня ночью?

— Нет, милорд, — ответил Нэйд бесстрастно.

Олварг поскреб ногтями бороду.

— Спускайся вниз и прикажи, чтобы мне оседлали лошадь, — отрывисто сказал он. — И отбери в казармах двадцать человек, которые будут меня сопровождать.

— Будет исполнено, милорд.

Олварг махнул рукой, показывая, что Рыжебородый может быть свободен. Через несколько минут ему доставили одежду и воды для умывания, и в спальне началась обычная утренняя суета. На Олварга она подействовала успокоительно. Сейчас недавний ужас представлялся ему чем-то не вполне реальным, вроде ночного кошмара, все подробности которого сейчас же забываются по пробуждении. Конечно, можно сидеть в Марахэне и гадать, чем сейчас занят новоявленный наследник Энрикса из Леда, но это ни к чему не приведет. Прятаться и предаваться страху бесполезно, нужно действовать. Прежде всего — добраться до ближайшей арки Каменных столбов и самому наведаться в Галарру.

* * *

Щенок вылетел из конюшни вслед за ним, и продолжал вертеться под ногами, пока Олрис придерживал стремя Дакрису.

— Фу, Локко! Пошел вон!.. — прошипел Олрис в сотый раз, но Локко продолжал наскакивать на его сапоги, явно считая все происходящее игрой. Какой-нибудь другой гвардеец, вероятно, пнул бы Локко сапогом, а потом закатил бы оплеуху Олрису — чтобы быстрее поворачивался и не отвлекался из-за всякой ерунды. Но Дакрис, к счастью, не отличался вспыльчивостью. Он никак не выказал неудовольствия, хотя Олрис замешкался, выводя его кобылу из конюшни, и молча вскочил в седло, знаком показав мальчику, чтобы тот подобрал повыше стремя. Олрис принялся возиться с ремешками, шепотом ругая Локко, припадавшего к земле в притворной ярости и скалящего свои острые, но пока не особенно внушительные зубы. Когда мальчик закончил со стременами и потянулся проверить подпругу, ему показалось, что Дакрис чуть заметно усмехнулся, наблюдая за щенком.

Олрису уже не раз приходило в голову, что Дакрис лучше остальных гвардейцев. А еще он часто замечал, какими глазами Дакрис смотрит на его мать, когда она несет через задний двор корзины с выжатым бельем. Может быть, если бы не Нэйд, Дакрис бы проявил свой интерес более откровенно?.. С ним матери было бы лучше, чем с Мясником. Дакрис, конечно, не красавец, но любой другой мужчина лучше, чем Мясник из Бреге. Олрису все время казалось, что мать вздрагивает от отвращения, когда он к ней прикасается, как будто бы ей приходилось трогать паука или змею. Нэйд в самом деле похож на какую-нибудь гадину, причем — преядовитую. У него и глаза — точь в точь как у змеи, которая разнежилась и греется на камне.

Олрис осторожно обернулся и отыскал Мясника глазами. Как и следовало ожидать, Нэйд был уже в седле, справа от короля, которому он держал стремя всего несколько секунд назад. Краем глаза Олрис видел, как Мясник ударил свою лошадь пятками, и все вокруг пришло в движение. Гвардейцы пришпорили лошадей, выстаиваясь привычным порядком, и на дворе взметнулись целые клубы сухой серо-желтой пыли. Конь Дакриса, которому Олрис как раз заканчивал подтягивать подпругу, рванулся вслед за остальными, так что мальчик еле успел шарахнуться в сторону. Олрис посмотрел, как за кавалькадой закрываются тяжелые ворота Марахэна, и припомнил, как несколько дней назад в кухне шептались, что айзелвиты из Лисьего Лога осмелели настолько, что устраивают засады на дорогах и нападают на людей чуть ли не в нескольких ардах от замка. Хорошо бы выехавший из крепости отряд попал в подобную засаду. Айзелвитов слишком мало, чтобы вступить в бой лицом к лицу, так что они наверняка начнут стрелять из-за деревьев. Если повезет, то какая-нибудь из пущенных им стрел попадет в Рыжебородого. Олрис представил, как Мясник падает с лошади и остается лежать на земле, уставившись на небо неподвижными остекленевшими глазами. Картина казалась такой яркой, будто он увидел ее наяву.

Олрис воровато оглянулся, будто кто-то из дозорных или слуг мог догадаться, о чем он задумался. Опыт подсказывал ему, что надо поскорее смыться, пока его не заметили и не надумали припрячь к какой-нибудь работе. Олрис с самого рассвета выполнял чужие поручения, и полагал, что теперь вправе позаботиться и о самом себе. Он свистнул Локко и двинулся в сторону конюшни, служб и кузницы, на ходу вытаскивая из-за пазухи припрятанную с вечера лепешку. Для сохранности лепешку пришлось завернуть в не слишком чистую салфетку — Олрис заворачивал в нее самую разную еду, от украденных на кухне сладких пирожков до куска курицы или обрезков ветчины. Локко задергал носом, но, поняв, что ничего особо аппетитного ему не предложат, потерял к Олрису всякий интерес и отстал, разнюхивая что-то на земле.

Олрис вздохнул. Еще пару минут назад он с удовольствием бы огрел Локко хворостиной, лишь бы от него отделаться, но сейчас общество щенка было бы кстати. Без него мальчик почувствовал себя довольно одиноким.

Если повезет, Нэйд будет отсутствовать пару дней, но рано или поздно он все же вернется — разумеется, если его и правда не подстрелят айзелвиты. Конечно, лучше всего было бы прикончить Нэйда самому. Но об этом нечего было и думать. Шансов убить Нэйда у него было не больше, чем у Локко — справиться с матерым волкодавом. Даже будь Олрис на пять-шесть лет старше, Нэйд бы только посмеялся над таким противником. А сейчас и подавно. Иногда, когда Нэйд напивался со своими дружками или был особенно не в духе, так что обходился с его матерью еще грубее, чем обычно, Олрис отворачивался к стене, затыкал пальцами уши и почти всерьез раздумывал о том, чтобы дождаться, пока Нэйд заснет, и перерезать ему горло. Своего ножа у него не было, но, вздумай он и правда раз и навсегда покончить с Мясником, можно было бы утащить нож с кухни и припрятать его у себя под тюфяком, чтобы он постоянно находился под рукой. Но Олрис слишком ясно понимал, что это далеко не главная проблема. Даже будь у него подходящий нож, он не решился бы осуществить задуманное.

Когда он раздумывал об этих планах, в животе у него становилось холодно и пусто, и все волоски на теле поднимались дыбом. Олрис, не задумавшись, подбил бы глаз любому из мальчишек в Марахэне, который посмел бы обвинить его в слюнтяйстве или нерешительности, но после визитов Нэйда и мучительных полночных размышлений он все время ощущал себя последним трусом.

Жуя на ходу, мальчик неторопливо обошел конюшню и заметил Ролана, устроившегося с кружкой на коленях в самом незаметном углу двора, возле поленницы. Мгновение спустя Олрис заметил с ним рядом Ингритт — ее было практически не видно, потому что она устроилась прямо на земле спиной к поленнице, и опиралась о нижние бревна, как о спинку кресла. Олрис задумчиво прищурился. Ингрит — ладно, эта мерзкая девчонка вечно сует нос во все углы, но Ролан-то что здесь забыл? Его место в кузнице, а у конюшен ему делать нечего.

Ролан держал кружку большими костистыми ладонями и что-то тихо говорил своей соседке, а Ингритт слушала его с таким вниманием, что Олрис удивленно сдвинул брови. Будь на месте Ролана его младший подмастерье, шестнадцатилетний Фрейн — тогда другое дело, но зачем Ингритт понадобилось прятаться по углам с хромым увечным стариком и ловить каждое его слово чуть ли не с открытым ртом — этого Олрис, сколько ни раздумывал, уразуметь не мог.

Конечно, можно было направиться прямо к ним и помешать их разговору. Олрис едва не поддался искушению поступить именно так — просто потому, что это явно досадило бы Ингритт, а ему уже давно хотелось как-нибудь сбить спесь с этой девчонки, обращавшейся с ним так, как будто бы ему лет семь.

Его остановила мысль, что, если Ролан с Ингритт заметят его, он потеряет шанс узнать, о чем у них шла речь. А это вполне могло оказаться чем-то крайне любопытным. Люди вряд ли станут прятаться от посторонних глаз, чтобы обсудить что-нибудь такое, о чем можно говорить на кухне или в прачечных. Чуть-чуть подумав, Олрис юркнул за поленницу, втиснулся в щель между стеной и бревнами — слишком узкую, чтобы в ней поместился взрослый человек, и слишком темную даже для Олриса — и начал осторожно продвигаться к Ролану и Ингритт. Старик говорил совсем негромко, так что Олрису пришлось немало постараться, чтобы различить сперва отдельные слова, а после этого и фразы.

Ролан говорил:

— …И тогда государь наш Тэрин сказал тем, кто оставался в Лисьем логе — обещайте, что будете охранять моего сына. Если я погибну, как погибли мои братья, то когда-нибудь он станет вашим королем.

Олрис в своем укрытии весь превратился в слух.

— Гвины хотят, чтобы все думали, будто они убили маленького принца, когда вошли в Лисий лог, но это ложь, — продолжал Ролан так спокойно, будто сообщал своей соседке всем известный факт, а не повторял крамольнейшие слухи, за которые вполне можно было поплатиться головой. — На самом деле, когда они жгли Древесный город, сына Тэрина там уже не было.

— Да-да, я знаю, айзелвиты говорят, что сына Тэрина забрал с собой великий чародей, который обещал, что однажды король вернется в Эсселвиль и восстановит справедливость, — Ингритт тихо, но сердито фыркнула. — Я даже слышала, что этот чародей унес наследника в волшебный замок Лейривалль, где живут Вальды… или Альды?.. Да неважно! В любом случае, этот ваш маг — такой же вымысел, как и король, которого вы ждете.

— Нет, Ингритт, это отнюдь не вымысел. Сын Тэрина действительно вернется в Эсселвиль и станет нашим королем.

— Ты правда в это веришь? — с досадой спросила Ингритт, забывая приглушать свой голос. — Тогда объясни — почему этот ваш наследник не вернулся до сих пор, хотя прошло уже по меньшей мере двадцать лет?

— Всего лишь восемнадцать, — ничуть не обидевшись, поправил Ролан. — Даже чуть поменьше…

— Хорошо, пусть будет восемнадцать, сути дела это не меняет. Что это за король, который позволяет врагам править его королевством и распоряжаться жизнью его подданных?!.. Вот ты… Тебе сломали ногу, тебя держат здесь, словно собаку на цепи, но сыну Тэрина — где бы он сейчас ни был — нет до этого никакого дела. Знаешь, что я думаю?.. Что айзелвиты никогда не смогут возвратить себе свободу, пока будут возлагать надежды на каких-то магов или королей. Вы просто выдумали себе утешительную сказку, чтобы не сойти с ума от полной безнадежности, но теперь эта сказка обернулась против вас. Если бы айзелвиты перестали ждать неведомо чего, они бы, может, давно взбунтовались против Дель-Гвинира.

«Она что, с ума сошла?!» — с негодованием подумал Олрис, с трудом сдерживаясь, чтобы не выдать свое присутствие.

— Ингритт, ты ошибаешься, — серьезно сказал Ролан.

— Да? — независимо спросила девушка. — И в чем же?..

— Строго говоря — во всем. Во-первых, мы вовсе не «ждем неведомо чего». С того самого дня, как гвины захватили Эсселвиль, они ни одного дня не прожили в покое — спроси хоть у своего отца. Во-вторых, история про сына Тэрина и чародея, который забрал его с собой, чтобы спасти наследника от гибели — вовсе не вымысел. Я был при этом.

— Ты?!

— Да, я. Я попал в плен к вашему королю, когда вы захватили и сожгли Древесный город. Но до этого я ковал мечи для айзелвитов, защищавших Лисий лог, и своими глазами видел мага, которого ты считаешь вымыслом. Если, конечно, ты не думаешь, что я тебя обманываю.

— Нет, я так не думаю, — помедлив, ответила Ингритт. — Но, даже если все было так, как ты рассказываешь, это ничего не значит. Может, ваш король давно погиб, а может быть — просто забыл про вас. Иначе он бы уже двадцать раз вернулся.

— Ну, почем нам знать?.. Может быть, он и впрямь вернулся. Может быть, он сейчас в Лисьем логе. Или на пути туда.

— Ну ты даешь… — пробормотала Ингритт. Олрис словно наяву увидел, как она покусывает кончик своей темной косы — так она делала всегда, когда бывала чем-то сильно озадачена. — Ладно. Я постараюсь достать то, что ты просил. Но для этого понадобится время.

— Ничего, я подожду. Спасибо, Ингритт.

— Не за что, — судя по звуку, Ингритт встала на ноги и отряхнула приставший к штанинам сор. — Мне пора идти. До встречи, Ролан.

Олрис в своем укрытии презрительно выпятил нижнюю губу. Ингритт очень часто говорила такими короткими, отрывистыми фразами. Наверное, ей казалось, что так она выглядит взрослее и солиднее.

Противная девчонка… Вечно корчит из себя черт знает что.

Олрис с мрачным удовлетворением подумал, что Ингритт вела бы себя с ним повежливее, если бы могла представить, что однажды от него будет зависеть ее собственная жизнь. Стоит ему кому-нибудь рассказать о разговоре, который он только что услышал — Ингритт с этим старым колченогим айзелвитом вздернут на одном и том же дереве. И поделом было бы этой дуре! Но, на ее счастье, он не какой-нибудь доносчик, и не станет мстить за прошлые обиды.

А вот айзелвит — совсем другое дело. Ролан явно что-то замышляет, да еще и Ингритт втягивает в свои пакостные замыслы. Этому нужно помешать.

Дождавшись, пока Ингритт уберется со двора, Олрис рывком протиснулся сквозь щель — рубаха затрещала и, кажется, порвалась у ворота, но сейчас подобные мелочи не могли отвлечь его внимания. Олрис остановился перед Роланом, не успевшим подняться с низенькой скамейки, и хмуро посмотрел на него сверху вниз.

— Я все слышал! — грубо сказал он. На всякий случай он остановился на таком расстоянии от Ролана, чтобы старик не мог схватить его, даже если бы ему каким-то чудом удалось одним резким движением подняться со скамейки. Ролан, правда, калека, но руки у него сильные. А дело, о котором идет речь, достаточно серьезно, чтобы оружейник потихоньку придушил его и бросил тело за поленницей.

Но Ролан не походил на человека, который собирается кого-нибудь душить. Он смотрел на Олриса, и по его лицу никак нельзя было понять, о чем он думает. Это необъяснимое спокойствие ставило мальчика в тупик.

— Что ты просил у Ингритт? — резко спросил он.

— Чтобы она достала у отца мазь для моей больной ноги, — спокойно отозвался Ролан, чуть заметно кивнув на свою вывернутую ступню.

Олрис озадаченно сморгнул. Но почти сразу разозлился.

— Врешь! Я что, по-твоему, совсем дурак?..

— Думай, что хочешь, но я в самом деле просил только мазь, — возразил айзелвит, пожав плечами.

Олрис почувствовал непривычную растерянность. Кто знает, может быть, кузнец и правда просил только мазь. Судя по тому, как выглядит его нога, она действительно должна доставлять айзелвиту массу неудобств. Тогда получится, что «заговор», который он раскрыл — всего лишь несколько неосторожных слов, которые выживший из ума старик сказал этой воображале Ингритт. Причем, если подробно вспоминать подслушанную им беседу, самые рискованные мысли высказывал вовсе не Ролан.

— Мазь или не мазь — это не главное, — сердито сказал Олрис. — Когда я расскажу о том, что ты здесь говорил — тебе не поздоровится.

— Определенно, — согласился Ролан, глядя прямо не него. Глаза у него были карими, как и у Ингритт, но у той они напоминали цветом палую листву, а у старого оружейника были значительно темнее. — Ну так что, побежишь доносить на меня прямо сейчас? Или все-таки подождешь, пока вернется Нэйд?..

Имя Рыжебородого подействовало на Олриса, как удар хлыста. На одну краткую секунду он представил себе Нэйда — с его холодным неподвижным взглядом и квадратной челюстью — и почти против воли выпалил:

— Если ты сделаешь мне нож — я никому ничего не скажу.

Во взгляде Ролана мелькнуло удивление.

— Нож, говоришь?.. Зачем тебе?

— Не твое дело, — грубо сказал Олрис. И, подумав, торопливо уточнил — Но только это должен быть настоящий боевой нож, а не какая-то игрушка. Понимаешь?

— Понимаю, — согласился Ролан.

— Значит, сделаешь?..

Старик задумчиво взглянул на Олриса.

— Ну нет, этого я не говорил.

— Как это «нет»? — Олрис до такой степени не ожидал подобного ответа, что позабыл даже разозлиться.

Ролан поскреб пальцами бороду.

— Пырнуть Рыжебородого — дело нехитрое, но что с тобой сделают дальше — ты подумал? А что будет с твоей матерью?..

Олрис невольно отступил на шаг назад.

— Причем тут Нэйд? Я о нем ничего не говорил.

— А тут и говорить не надо. Тебя аж перекосило, когда я упомянул Рыжебородого. Но лучше бы тебе выкинуть эту мысль из головы — по крайней мере, на ближайшие несколько лет. Ни до чего хорошего она тебя не доведет.

— Я что, просил твоих советов? — вызверился Олрис. — Ты — просто вонючий старый айзелвит с хромой ногой. Я бы прямо сейчас пошел к гвардейцам — но ты слишком жалок даже для того, чтобы на тебя доносить!

Ролан внезапно улыбнулся.

— Может быть… А может быть, ты слишком честен для того, чтобы быть доносчиком. Одно из двух.

Если долгое знакомство с Ингритт научило Олриса чему-нибудь полезному, так это правилу: если не знаешь, что сказать, не следует судорожно придумывать какой-нибудь ответ и выставляться на посмешище, — гораздо лучше состроить брезгливую гримасу, развернуться и уйти. Вот и сейчас он смерил айзелвита презрительным взглядом, развернулся и направился к конюшне, приказав себе не оборачиваться.

* * *

Алвинну нравилось слышать человеческую речь. После мертвой тишины в проклятом подземелье она представлялась почти чудом. Эвеллир явно заметил это, потому что говорил практически все время — вспоминал разные мелочи об императорском дворце, рассказывал что-нибудь о войне или же принимался сравнивать архитектурный стиль Адели и Кир-Кайдэ. Алвинн почти не вслушивался в смысл его слов, поскольку для него был важен прежде всего звук живого голоса.

Время от времени ему казалось, что сам Меченый тоже отлично это понимал.

Еще больше Безликому нравилось смотреть на то, как энониец ворошит угли в камине или полирует новый меч оселком, сидя у стола. Это было так похоже на взаправдашнюю жизнь, что временами Алвинн почти забывал о темном подземелье и случавшихся время от времени визитах Олварга или кого-нибудь из его гвардии. Вне всякого сомнения, эти визиты снились бы ему в кошмарах, если бы Безликие способны были видеть сны. Иногда Алвинну делалось страшно — что, если в какой-то момент морок рассеется, и выяснится, что он по-прежнему сидит на цепи в своей подземной камере, а с потолка размеренно и гулко капает вода?.. В момент одного из таких приступов ужаса он судорожно вцепился в руку энонийца, оказавшегося достаточно близко от его постели. «Все в порядке, это я» — успокоительно заметил Меченый. Он, вероятно, посчитал, что Алвинн задремал и принял его за кого-то из своих тюремщиков. Алвинн, естественно, не стал объяснять южанину, в чем дело.

Единственным, что не нравилось Алвинну, была его беспомощность, из-за которой энонийцу приходилось помогать ему в самых простейших бытовых делах. Вот и сейчас Меченый вышел в коридор, забрал у слуги поднос с обедом и сам занес его в комнату, тщательно притворив за собой дверь. Валларикс выделил племяннику и спасенному им Безликому целую анфиладу комнат в пустующем крыле дворца, чтобы никто не знал, какого рода гостя принимает Меченый.

— Скажи… тебе и в самом деле не противно ко мне прикасаться? — напряженно спросил Алвинн, когда энониец подошел к его постели и молча поставил поднос на одеяло.

Энониец покосился на повязки, которые сам же поменял пару часов назад, и как-то странно усмехнулся.

— Если честно, я привык и не к такому. Надо будет при случае сказать спасибо Рам Ашаду.

Он считал, что человек не может быть хорошим лекарем, если тратит большую часть времени на посторонние дела, и мне пришлось немало постараться, чтобы убедить его обучить меня основам лекарского дела. Первый месяц я вообще ничем не занимался, кроме стирки и скатывания грязных бинтов, ухода за лежачими больными и тому подобных дел. Не самые приятные воспоминания, но можешь мне поверить — от брезгливости подобный опыт исцеляет сразу.

Алвинн удивленно смотрел на южанина. Может ли быть, что Крикс до такой степени не сознает, с кем он имеет дело? Или энониец просто притворяется, что не осознает?..

— На самом деле, я имел в виду совсем другое, — резко сказал Алвинн.

Меченый бросил на него короткий взгляд и покривился.

— Начинается… опять ты за свое.

Алвинн смешался. Это самое «опять» напоминало о беседе, состоявшейся два дня назад, когда «дан-Энрикс» дотащил его до этой комнаты и занялся осмотром. Трудно сказать, много ли энониец смыслил в медицине, но с перевязкой ожогов и ран он управлялся, как завзятый лекарь, а в самом начале почти силой напоил Безликого какой-то дрянью, от которой по телу растеклось пугающе приятное тепло.

На тот момент Безликому казалось, что он даже Олварга не ненавидел так, как Меченого. Олварг всего-навсего не давал ему умереть, тогда как Рикс хотел, чтобы он жил. Желания самого Алвинна ни первый, ни второй в расчет не принимали.

— Что за отраву ты мне дал? — процедил он, прекратив отплевываться.

— Просто твисс, — ответил энониец. — Хотя, возможно, лучше было бы достать обычного люцера. Подождем. Действие наступит примерно через четверть часа, и тогда я смогу вправить тебе вывих. Не могу понять, вроде это была не дыба, но сустав…

— Ты вообще, по-моему, не отличаешься особенной понятливостью! — яростно оскалился Безликий. — Я уже сто раз сказал, что не нуждаюсь в твоей помощи. Убей меня, проклятый полудурок, или ты об этом очень пожалеешь. Я тебя прикончу, как только сумею встать.

Меченый выразительно пожал плечами.

— Ты сначала встань.

Алвинн собрал остатки сил и попытался отпихнуть его руку, промокающую рану над ключицей, но Крикс этого даже не заметил.

— Будь ты проклят, — процедил Безликий. — Чтобы тебя заживо сожгли, а прах развеяли по ветру… Нет, чтобы тебе и всем твоим близким помереть от «черной рвоты». Чтоб тебе лицо собаки обглодали вместе с этим омерзительным клеймом. Чтобы тебя…

Крикс хмыкнул.

— Может, хватит для одного раза?..

Алвинн пропустил эти слова мимо ушей и продолжал в том же духе, делая перерывы только для того, чтобы набрать в легкие новую порцию воздуха. Язык у него работал как бы сам собой. Алвинн подозревал, что приступ неожиданного красноречия был как-то связан с действием люцера — даром, что ли, эту дрянь использовали при допросах с ворлоком?.. Когда все ужасы, которые он мог измыслить для дан-Энрикса, закончились, он перешел на обычную брань, следя только за тем, чтобы не слишком явно повторяться. Крикс сперва посмеивался, но потом поток непрерывных оскорблений начал его раздражать. Он ничего не говорил, но Алвинн, как и все Безликие, прекрасно чувствовал любые негативные эмоции. Он уже предвкушал, как энониец будет злиться все сильнее, и в конце концов взорвется, но вместо этого тот внезапно успокоился.

— Будь другом, помолчи минуту, а?.. — сказал он вполне мирно. — Эту рану нужно зашивать, а ты мешаешь мне сосредоточиться.

…Алвинн задумался, помнит ли Меченый хотя бы часть того, что он наговорил в ту ночь.

Судя по его виду — вряд ли. Меченый забрал с подноса несколько тарелок и поставил их на стол, за которым обедал сам. Что приготовили для Меченого, Алвинн не рассмотрел, но перед ним самим осталась жидкая овсянка, чашка с мясным бульоном и несколько белых сухарей. На кухне, вероятно, думают, что у таинственного гостя императора больной желудок.

Меченый как будто бы почувствовал, о чем он думает.

— Еще несколько дней — и сможешь попросить, чего захочешь, — сказал он.

Алвинн подавил тяжелый вздох. Он издевается? Или на самом деле думает, что слуги Олварга способны получать удовольствие от еды, или мягкой постели, или от других вещей, которые бывают так приятны или неприятны людям?

Может быть, если бы он хотя бы на минуту понял, что такое — постоянно ощущать внутри чувство незаполнимой пустоты, Рикс бы позволил ему умереть?.. Но размышлять об этом было так же бесполезно, как и вдаваться в какие-нибудь разъяснения. В первую ночь «дан-Энрикс» спросил его, почему Алвинн не убил себя сам, если уж ему так не хотелось жить. Услышав это, Алвинн осознал, что между ними лежит пропасть, которую ему никогда не преодолеть. Любые объяснения были бессильны. Крикс не в состоянии понять, что жизнь Безликого принадлежит Истоку — для такого ему самому пришлось бы побывать на месте Алвинна.

Так что не оставалось никакой надежды убедить «дан-Энрикса», что ему нужно умереть.

Дойдя до этой мысли, Алвинн неожиданно поймал себя на том, что она почему-то не вызывает у него обычного чувства бессильной ярости.

Пока он размышлял о том, что это может значить, энониц отошел к столу и опустился в кресло, положив Ривален на колени. Алвинн знал, что Крикс встречался с оружейником, чтобы заказать для меча Альдов перевязь и ножны, но заказ еще не принесли, и энониец почти не выпускал Меч из рук. Выходя из комнаты, он брал его с собой, укладываясь спать, пристраивал у изголовья, и не расставался с ним даже за обеденным столом. «Таскает его с собой, словно любимую игрушку» — подумал Алвинн — а пару секунд спустя безмерно удивился собственной реакции. Он затруднился бы сказать, когда у него в последний раз появлялись какие-то шутливые мысли. Но это определенно было до того, как Алвинн стал Шоррэем.

Впрочем, в обществе «дан-Энрикса» Алвинн иногда забывался до того, что вообще не чувствовал себя Безликим.

— Что ты намерен делать дальше? — спросил он, глядя, как Меченый задумчиво ощипывает лежащий на блюде виноград.

— Отправлюсь в Эсселвиль, — ответил Крикс, как будто давно ждал подобного вопроса.

— Потому что Галахос сказал, что Олварг сейчас там?.. — сумрачно усмехнулся Алвинн. — Мне это знакомо… Исключительно паршиво постоянно понимать, что все твои дела и планы так или иначе вертятся вокруг человека, которого ты ненавидишь.

— Я его не ненавижу, — возразил дан-Энрикс, покачав головой. — Когда-то ненавидел, да… но не теперь. Видишь ли, раньше я считал Интарикса единственным виновником всех наших бед и больше всего хотел, чтобы его не стало. Или, еще лучше, чтобы он вообще не рождался. Но теперь я почти рад тому, что Олварг существует.

Алвинн прекратил есть и посмотрел на Эвеллира, как на ненормального.

— Ты рад?..

— Ну да, — пожал плечами Крикс. — Открытая война хороша тем, что она создает определенность. Когда на тебя напал реальный враг, то тебе остается только победить или погибнуть, третьего здесь просто не дано. Ну а теперь представь, что Олварга бы не было. Ведь Смерть и Солнце появились не вчера… На самом деле люди умирали, убивали, ненавидели друг друга и творили фэйры знают что задолго до того, как Олварг сдуру впутался в борьбу двух Изначальных сил. Не будь Интарикса, нам бы сейчас пришлось иметь дело не с ним, а с самой силой Темного Истока, а ведь эта Сила сродни Тайной магии — она есть, и в то же время ее нет. Против одной из Изначальных Сил нельзя бороться напрямую, даже с помощью вот этого меча, — «дан-Энрикс» ласково дотронулся до лезвия Ривалена. — Поэтому-то я и предпочитаю Олварга.

— Кажется, я понимаю твою мысль, — задумчиво сказал Безликий. — В самом деле, жутковатая картина — Эвеллир без Олварга. Ты думаешь, такое в принципе возможно?

— Мессер Ирем любит говорить, что жизнь не терпит сослагательного наклонения, — заметил Меченый, пожав плечами. — Но вообще-то… думаю, что да.

* * *

Заметив Ролана, вошедшего в конюшню, Олрис отвернулся и начал с утроенным усердием чистить теплый пегий бок Придиры. На самом деле, шерсть кобылы была уже совершенно чистой, но, если бы он перешел в соседнее стойло, Ролан обязательно увидел бы его распухшее от синяков лицо — а это в планы Олриса определенно не входило. Поэтому он продолжал заниматься своим делом, всем своим видом показывая, что он слишком занят, чтобы вступать в посторонние разговоры.

И чего этому айзелвиту не сидится в кузнице?.. Меньше, чем Ролана, Олрис хотел бы видеть только Ингритт. Но она, конечно, сюда не придет. Плевать она хотела, как он себя чувствует…

Пожалуй, если бы не Ингритт, ничего бы не случилось. С того дня, как он услышал их беседу с Роланом, Олрис думал об Ингритт даже чаще, чем обычно. Он почти поверил в то, что Ролан не просил у Ингритт ничего крамольного или непозволительного, но все равно иногда сомневался, не обманывал ли его старый айзелвит. Следить за Роланом было невозможно — тот проводил почти все свое время в кузнице, а Олрис, разумеется, не мог торчать там безо всяких объяснений. Так что он решил понаблюдать хотя бы за Ингритт. Но, к большому разочарованию, довольно скоро убедился, что она тоже не делала ничего подозрительного. Большую часть дня она, как и раньше, помогала отцу в лазарете, вечерами иногда болтала с остальными женщинами в кухне или у колодца, а все остальное время проводила с Фрейном, которого явно находила крайне привлекательным. Олрис считал это лишним доказательством того, что в жизни не поймет, как мыслит Ингритт и все прочие девчонки. Фрейн выглядел старше своих шестнадцати лет и строил из себя взрослого мужчину, но, за исключением смазливой рожи и широких плеч, ничего заслуживающего внимания в нем не было. Фрейн был всегда непрочь поколотить кого-нибудь, кто был слабее его самого, и Олрис искренне не понимал, как Ингритт могла до сих пор не разглядеть, с кем ее угораздило связаться.

В другое время Олрис, разумеется, счел бы ниже своего достоинства подглядывать за их вечерними встречами у западной стены, но теперь он сказал себе, что Фрейн, как-никак, был подмастерьем Ролана, а значит — он мог быть посвящен во все секреты айзелвита и передавать Ингритт какие-нибудь его поручения, и это веская причина не спускать с них глаз.

Это звучало почти убедительно, и Олрис с чистой совестью решил понаблюдать за следующей встречей Ингритт с Фрейном. Тем более, что в глубине души ему давно мучительно хотелось знать, чем именно они там занимаются.

Как скоро выяснилось — ничем интересным. Сперва эти дворе битых полчаса болтали обо всякой ерунде, никак не связанной ни с Эсселвилем, ни с таинственными королями, а потом нашли такое место, где их невозможно было увидеть с дозорной башни или со стены, присели на каменный парапет и стали целоваться.

Олрис, затаившийся в своем укрытии, скорчил брезгливую гримасу, и решил, что ни за что не станет тратить следующий вечер на такие глупости. Но отвернуться почему-то не сумел.

Наверное, в тот вечер он все-таки делал что-то нехорошее, поскольку все, случившееся дальше, слишком походило на расплату за какой-то исключительно дурной поступок.

Небо над замком совершенно потемнело, и стоять возле стены в одной рубашке стало холодно. Олрис почувствоал большое облегчение, когда понял, что у парочки на парапете дело тоже движется к концу.

— Кажется, мне пора идти, — сказала Ингритт вслух, пытаясь встать. Но Фрейн удержал ее, схватив за талию и притянув к себе.

— Ну куда ты все время так торопишься?.. — пробормотал он странным, как бы полусонным голосом, нисколько не напоминавшим тот, каким он говорил обычно. Потом Фрейн добавил что-то еще, но вышло настолько неразборчиво, что Олрис не сумел расслышать окончания сказанной фразы.

— Фрейн, мне это не нравится. Пусти меня, — с нажимом повторила девушка. Голос Ингритт звучал так же уверенно, как обычно, но Олрису почему-то показалось, что она испугана. Что и не мудрено. Последнюю пару минут Фрейн вел себя, как человек, который слышит только самого себя. Олрис задумался, не пьян ли подмастерье оружейника, и если да, то где он смог стащить вино, чтобы надраться до такого состояния.

Рука Фрейна скользнула с плеча соседки вниз, к вырезу рубашки Ингритт. Девушка отшатнулась от него, а в следующую секунду Олрис услышал резкий хлопок, и догадался, что она влепила подмастерью Ролана пощечину. Надо отдать ей должное — чего-чего, а смелости Ингритт хватало за глаза. Иногда Олрису казалось, что ее даже слишком много — Ингритт не боялась никого, включая типов наподобие Рыжебородого. Да что там! Она не боялась даже короля с его адхарами, которых остальные люди поминали, выразительно понизив голос… Олрис всегда полагал, что рано или поздно это качество сослужит ей дурную службу — и было похоже, что такой момент настал. Вместо того, чтобы угомониться, Фрейн перехватил запястье Ингритт, бывшее вдвое тоньше его собственных, и всем своим весом прижал девушку к стене. Теперь он больше не говорил прежним мурлыкающим голосом, а почти шипел. Олрис расслышал что-то про «два месяца» и «водить за нос».

Сердце у Олриса стучало так, как будто собиралось выпрыгнуть наружу. Он смотрел на подмастерье оружейника, а видел Нэйда, пришедшего в их комнату после очередной попойки. Фрейн вел себя почти так же, как Рыжебородый. Но существовали и отличия. Мать никогда не сопротивлялась Мяснику, а Ингритт отбивалась яростно. Вот только силы были слишком неравны.

Олрис огляделся в поисках какого-нибудь предмета, который мог бы сойти за оружие, и, к своей радости, заметил валявшуюся не земле палку. Когда он подхватил ее с земли, то испытал секундное разочарование — палка была совсем сухой и легкой, и едва ли могла быть полезной в качестве дубинки. Но искать что-то другое было уже некогда, и Олрис, крепко стиснув свое никудышное оружие, прыгнул на Фрейна сзади и, широко размахнувшись, огрел подмастерья оружейника по голове, а потом, без всякого перерыва — по плечам.

Как и следовало ожидать, палка сломалась после второго же удара, но главная цель была достигнута — Фрейн заорал от неожиданности и обернулся к нападавшему, забыв об Ингритт.

Олрис швырнул в своего противника оставшийся в руке обломок палки и попятился назад, держась на безопасном расстоянии от Фрейна. Разумнее всего было бы сразу же пуститься наутек — бегал он быстро, так что вряд ли Фрейн сумел бы его поймать. Но что, если Фрейн не погонится за ним?.. Дураку понятно, что тогда он сорвет злость на Ингритт, и получится, что Олрис сделал только хуже.

— Тронешь ее еще раз — я тебя убью, — сказал он Фрейну те самые слова, которые по меньшей мере сотню раз мысленно говорил Рыжебородому. И с удивлением почувствовал, что почему-то не испытывает страха. А ведь всего пару дней назад он, как и большинство мальчишек в Марахэне, полагал благоразумным потихоньку свернуть в сторону, чтобы лишний раз не столкнуться с Фрейном во дворе, и не считал такое поведение признаком трусости. Ему уже случалось получить от подмастерья Ролана по шее, и наживать себе лишние проблемы из пустого самолюбия, конечно, было бы непроходимой глупостью.

Фрейн смотрел на него, нелепо выкатив глаза — то ли он до сих пор не мог прочухаться после удара по голове, то ли никак не мог поверить в то, что на него набросился мальчишка на четыре года младше. Наглая угроза Олриса привела его в чувство.

— Что?.. — презрительно протянул он. И шагнул к Олрису. — Ну все, крысеныш. Я тебя сейчас…

— Оставь его, — вмешалась Ингритт, схватив Фрейна за рукав. — Олис, уйди отсюда. Тебя это совершенно не касается, так что не лезь не в свое дело…

— Никуда он не пойдет, — отрезал Фрейн, без всякого усилия оторвав от себя пальцы Ингритт. Олрис думал, что успеет отскочить, когда Фрейн бросится на него, но он определенно недооценил противника. Несмотря на свою плотно сбитую фигуру, Фрейн был способен двигаться быстро, как змея. Он ударил Олриса сразу двумя руками, сперва в скулу, а потом, долей секунды после — в нос. Олрис упал на землю, инстинктивно прижимая ладони к разбитому лицу, а когда отнял руки и открыл глаза — увидел на ладонях, на песке и на своих штанах темные брызги крови. Но осознать, что это должно значить, Олрис не успел. Фрейн оказался совсем рядом с ним и пнул его в живот. Олрис скорчился на земле, мыча от боли и пытаясь прикрыть голову руками.

Безошибочный инстинкт подсказывал ему, что за первым пинком обязательно последует второй, но Фрейн почему-то замешкался с ударом. Приподняв голову, Олрис увидел, как Фрейн пытается стряхнуть с себя вцепившуюся в него Ингритт. Она не разжимала рук, и Фрейн, совершенно выйдя из себя, принялся бить в полную силу, уже не задумываясь, что имеет дело с девушкой.

То, что происходило дальше, Олрис вспоминал только урывками. Кажется, он увидел на песке обломок палки, который швырнул в противника перед началом драки. То, как он подхватил ее с земли и встал, забылось напрочь — Олрис помнил только тот момент, когда прыгнул на Фрейна со спины, схватив его за шею, и наугад ткнул подмастерье Ролана в лицо зажатым в кулаке обломком. Следующая минута была самой жуткой в его жизни. Олрису казалось, что он оседлал взбесившуюся лошадь. Фрейн пытался сбросить Олриса не землю, но делал он это как-то странно — беспорядочно метался из стороны в сторону и рычал, или, правильнее было бы сказать, ревел от боли. По пальцам Олриса текло что-то горячее и липкое. В какой-то момент мальчик разжал руки и почувствовал, что падает — а дальше наступила темнота.

В себя мальчика привела все та же Ингритт. Впоследствии Олрис понял, что его обморок продлился достаточно долго, но в тот момент он был уверен, что потерял сознание всего на несколько секунд. Поэтому, придя в себя, Олрис первым делом стал искать глазами Фрейна. Ингритт объяснила, что дозорные со стены заметили их драку, и несколько человек даже спустилось вниз, чтобы вмешаться — но к тому моменту драка уже кончилась сама собой. Им осталось только увести в лазарет Фрейна, который продолжал выть на одной ноте и прижимал ладони к окровавленной глазнице. Выглядело это достаточно жутко, чтобы об Олрисе все на время позабыли. Ингритт заставила его встать и довела до конюшни. Она же достала где-то чистую влажную тряпку и отерла кровь с его лица, а напоследок раз пятнадцать посоветовала ему затаиться и не попадаться никому на глаза, пока шумиха вокруг Фрейна не уляжется. Олрис почти не вникал в смысл ее слов. Ему хотелось только одного — чтобы его оставили в покое.

Весь следующий день он провел на конюшне, не показывая нос наружу. В каморку, которую он обычно делил с матерью, Олрис тоже не ходил. Мама давно привыкла, что он иногда ночует на конюшне, а он совершенно не хотел показываться ей на глаза в подобном виде. Левая сторона лица распухла, как подушка, а глаз превратился в узенькую щелку. Жевать было больно, так что он обедал только хлебом, тщательно размоченным в воде.

На второй день отек немного спал, но все же визит Ролана был исключительно некстати. Олрис понимал, что, несмотря на все его старания, Ролан отлично видит, что у него с лицом — и это заставляло его чувствовать себя униженным.

— Я вижу, здорово тебе досталось, — сказал старый оружейник то ли уважительно, то ли насмешливо. — Защищал свою подружку, так?..

— Она мне не подружка, — огрызнулся Олрис, пытаясь сосредоточиться на своем деле. Но не замечать старого оружейника, когда Ролан желал поддерживать беседу, было не так просто.

— Это да. Я слышал, что она предпочитает Фрейна. Но теперь-то она, вероятно, передумает. Какая девушка захочет иметь дело с одноглазым?.. — ухмыльнулся оружейник. Олрис чувствовал, что айзелвитту нравится его подразнивать.

«Ну причем тут его глаза? — мрачно подумал мальчик. — Кто вообще захочет иметь дело с такой сволочью, как Фрейн? Разве что дура вроде Ингритт».

С другой стороны, откуда Ингритт было знать, каким был Фрейн на самом деле?.. С ней-то он наверняка держал себя совсем не так, как с Олрисом и прочими мальчишками с конюшни. Ну, по крайней мере, поначалу.

Стоявший в дверях мужчина продолжал насмешливо смотреть на Олриса.

— Думаю, у тебя есть шанс. Самое главное — не показывайся ей на глаза, пока не сойдут эти синяки, а то она перепугается или начнет тебя жалеть. — Ролан поскреб пальцами бороду. — Ну, вообще, конечно, девушки часто влюбляются в того, кого они жалеют, но это не та любовь, которой стоит добиваться. Как по мне, гораздо лучше, если девушка тобой восхищается.

— Да не нужна она мне! — почти взвыл Олрис. — Она меня ни капли не интересует! И я вовсе не хочу, чтобы она в меня влюблялась.

— Ну и дурак, — пожал плечами Ролан, все так же небрежно привалившись к косяку.

Олрис покосился на мужчину, впервые задумавшись, какого черта тот торчит в конюшне и тратит свое время на подобный беспредметный разговор. Ролан как будто понял смысл его взгляда.

— Ваша драка с Фрейном, как ты понимаешь, наделала много шума. С одной стороны, по твоей вине пострадал человек, который работает на королевской кузнице. То есть, в каком-то смысле, ты нанес ущерб имуществу самого короля…

Олрис похолодел. Странное дело, до сих пор он не рассматривал проблему с этой_ точки зрения, хотя это было вполне естественно.

— А с другой стороны — парень, который так лихо управился с Фрейном, тоже может быть полезен королю, по крайней мере, когда вырастет, — так же размеренно продолжал Ролан. Создавалось впечатление, что он нарочно изводил своего собеседника этой нарочитой неторопливостью. — Словом, мнения разделились. Одни полагали, что тебе следует всыпать пятьдесят плетей, и, если выдержишь, вернуть тебя на черную работу. А другие утверждали, что от Фрейна всегда было больше беспорядков, чем реальной пользы, а вот из тебя может однажды выйти воин. Дело решил Нэйд.

— Что он сказал? — спросил Олрис помертвевшими губами. От Мясника из Береге было трудно ждать чего-нибудь хорошего. Разве что мать каким-то способом умаслила Рыжебородого…

— Сказал, что ты будешь носить меч за Дакрисом — если, конечно, тот не против. Тот, на твое счастье, не возражал. Так что ты с чистой совестью можешь пойти и положить скребок на место. С завтрашнего дня ты будешь чистить только лошадь своего хозяина, а о возне с навозом можешь вообще забыть. Ну что?.. Ты рад?

Олрис почувствовал, что руки у него слегка дрожат — и поскорее опустил скребок, чтобы Ролан не заметил этой детали и не стал смеяться. Это в самом деле было несколько смешно — пугаться именно тогда, когда опасность уже миновала…

— Ну конечно, рад, — признался он. — Только я все равно не понимаю, с чего вдруг Рыжебородый так расщедрился.

Ролан негромко рассмеялся.

— А я понимаю… Дель-Гвиниру в самом скором времени понадобятся новые гвардейцы. Видишь ли, пока ты тут залечиваешь свои синяки и ковыряешься в навозе, весь остальной замок на ушах стоит. Слухи расходятся так быстро, что даже Мясник больше не может делать вид, что ничего особенного не произошло. Рыжебородый, разумеется, молчит как пень, но он все знает.

— Знает что?

Ролан, хромая, подошел к нему, нагнулся к его уху и почти неслышно прошептал:

— Что наш король вернулся.

Олрис отшатнулся.

— Что ты врешь, дурак!..

Старик оскалился, словно довольный волк.

— На твоем месте, я бы не спешил с такими выводами. Сперва я зашел бы в кухню, потолкался в караулках и послушал бы, о чем там говорят… Видишь ли, даже намеком поминать про эти слухи строго-настрого запрещено — поэтому-то их и повторяют все, кому не лень.

— И что же говорят о вашем короле?.. — шепотом спросил Олрис, поневоле поддаваясь настроению своего собеседника. Конечно, по-хорошему ему бы следовало сказать Ролану, что его не интересуют подобные вещи, и пресечь крамольную беседу на корню, но любопытство оказалось сильнее.

— Говорят, он собирает свое войско у Арденнского утеса и зовет к себе всех тех, кто хочет драться за Свободный Эсселвиль. Говорят, что его сенешалем стал Атрейн, который все последние семнадцать лет был предводителем повстанцев в Лисьем Логе. А еще я слышал, что новый король один в один похож на государя Тэрина — такие же каштановые волосы, зеленые глаза, похожие черты лица… Что даже странно, если хорошенько поразмыслить…

— Почему же странно? — удивился Олрис.

— Потому что принц, сколько я помню, был больше похож на мать, — задумчиво произнес Ролан. Но потом он посмотрел на Олриса и покривился, будто бы только что вспомнил, с кем, собственно, говорит. — Впрочем, все это полная ерунда… По сути, все младенцы одинаковы, по ним не угадаешь, каким будет человек семнадцать лет спустя. Что же касается тебя… Конечно, носить меч за Дакрисом куда приятнее, чем чистить стойла и седлать коней. Но я бы все-таки подумал — стоит ли в такое время, как теперь, служить гвардейцам Марахэна.

— Ты мне угрожаешь, что ли?.. — нахмурился Олрис.

Оружейник сдавленно вздохнул.

— Да нет же, дурачок. На самом деле, если среди гвиннов и есть люди, которым я не желаю ничего плохо, то вы с Ингритт, или твоя мать — именно из таких. Но рано или поздно ты все-таки вырастешь… и если ты станешь гвардейцем Марахэна, для тебя это ничем хорошим не закончится. Либо тебя убьют в каком-нибудь бою, либо ты мало-помалу станешь в точности таким же, как Рыжебородый, Унно или Дакрис — одним словом, как вся эта шваль.

— Ты что же, Нэйда с Дакрисом равняешь?.. — раздраженно фыркнул Олрис.

— Я не спорю, кто-то из них лучше, кто-то хуже… Но при этом все они — одно, и в некотором смысле все друг друга стоят, — мрачно сказал Ролан. Но потом махнул рукой. — Ладно, забудь. Не надо было мне к тебе цепляться… тебя ведь не спрашивают, чего тебе больше хочется — остаться здесь или прислуживать этому Дакрису.

— Ты думаешь, что если бы меня спросили — я бы захотел остаться здесь? — вскинулся Олрис. — Ну уж нет!

— Я знаю, — вздохнул Ролан — и, хромая, пошел к выходу. Олрис смотрел вслед Ролану, пока тот не исчез за дверью, и на душе у него было как-то неспокойно.

* * *

Готовясь к первому визиту в Эсселвиль, Крикс долго размышлял, что может понадобиться ему в незнакомом мире. Но чем больше он об этом думал, тем сильнее разрастался список вещей, без которых ему ни в коем случае не обойтись, так что в конце концов южанин в голос рассмеялся, представив, как пробирается сквозь арку Каменных столбов, нагруженный, словно какой-нибудь ишак. А брать с собой Гербу или какую-нибудь другую лошадь было совершенно неразумно, так как Меченый не знал, что ожидает его по ту сторону Врат Альдов. Хорошо, если проезжий тракт или хотя бы лес, но с равной вероятностью он может оказаться и в горах, и посреди какой-нибудь болотистой низины, по которой можно путешествовать только пешком. Так что в конце концов Меченый решил последовать завету, упомянутому в большинстве трактатов, посвященных Тайной магии. То есть не брать с собой «ни хлеба, ни плаща, ни самострела для охоты», а всецело положиться на судьбу и волю Изначальных Сил. И его личный опыт, и примеры, о которых толковали авторы трактатов, подтверждали, что такая тактика порой приносит самые невероятные плоды.

«Вероятно, потому, что те, для кого дело оборачивалось неудачно, никаких трактатов уже не писали» — цинично заметил Алвинн, когда энониец поделился с ним своими мыслями. Впрочем, Безликий в тот день вообще был раздражительнее, чем обычно. Энониец получил от оружейника ножны для своего меча, а заодно и свой второй заказ — тонкую маску, выкованную из серебра и проложенную изнутри плотной шелковистой тканью. Эту маску энониец положил на одеяло Алвинна.

— Примерь, — предложил он. — Если ты будешь в этом, то никто не догадается, кто ты такой. Я видел такую же маску на одном ньоте из аварского посольства — он изготовлял какой-то хитрый яд, а колба лопнула и обварила ему руки и лицо. Не знаю, как он выглядел без своей маски, но, наверное, весьма отвратно, потому что носил ее, не снимая.

— И что, мне тоже выдавать себя за отравителя?..

— Зачем? Ты мог обжечь лицо во время пожара. Или, если хочешь, мы придумаем что-то другое.

Алвинн как-то странно хмыкнул.

— Только такой идиот… или, если тебе это приятнее — только такой идеалист, как ты, может считать, что, если на Безликого надеть этот серебряный намордник — то он запросто сойдет за человека.

— Я, во всяком случае, особой разницы не вижу, — парировал Крикс. — Ты злишься, возмущаешься или страдаешь, как обычный человек. Ты даже шутишь, как обычный человек. А в книге Эйта из Гоэдды утверждается, что среди всех живых существ смеяться могут только люди, что доказывает…

— Что старик не верил в Альдов, — перебил Безликий. — Ладно. Если ты настаиваешь, я попробую. В конце концов, я твой должник.

Крикс полагал, что дела обстоят как раз наоборот. Хоть они с Алвинном оба спасли друг другу жизнь, но Алвинн за свою услугу Риксу поплатился так, что это делало их жертвы несоизмеримыми. Но спорить Меченый не стал.

Теперь, когда Безликий чувствовал себя гораздо лучше, и впридачу обзавелся маской, позволявшей ему самому беседовать со слугами, Крикс с чистой совестью отправился в Хоэль.

Подходя к арке Каменных столбов, он испытывал непривычное волнение. Странно было думать, что он возвращается в страну, где он родился и провел самые первые полгода своей жизни. Меченый исподволь готовился к чему-то невероятному, но на самом деле переход случился мягко и был почти незаметным, словно переход от бодрствования ко сну. По ту сторону Ворот было светлее и прохладнее, и не так сильно пахло листьями и влажной от дождя землей. Арка здесь выглядела несколько иначе, чем в Хоэле, но не настолько, чтобы это вызывало любопытство или удивление. Меченый огляделся и увидел огромные сосны, поднимавшиеся, как ему казалось, прямо к небу.

«Я в лесу» — сказал он сам себе.

Помимо шелеста ветвей над его головой, «дан-Энрикс» услышал и другой звук, похожий на журчание ручья, и, двинувшись в ту сторону, откуда он раздавался, вскоре вышел к узкому оврагу, на дне которого поблескивала светлая вода. Это открытие порадовало Крикса. Неизвестно, сколько времени ему придется проблуждать в этом лесу, прежде чем удастся добраться до какого-нибудь человеческого жилья, так что возможность не страдать от жажды была очень кстати.

Поскольку он не имел даже приблизительного понятия о том, в какую сторону ему теперь идти, заботиться о направлении не приходилось, и «дан-Энрикс» решил двигаться вдоль этого ручья.

Так он шел примерно полчаса, выбирая удобные места и следя исключительно за тем, чтобы не слишком удаляться от оврага. Сперва энониец размышлял о том, что ожидает его в Эсселвиле, потом мысли переключились на Светлого. Крикс уже далеко не в первый раз спросил себя, знает ли Князь, что ему удалось достать Меч Альдов из огня? Если верить императору, Седой обычно был в курсе всего, происходившего в Адели или за ее пределами. Но если это так, то почему он до сих пор не дал о себе знать?..

От этих мыслей Крикса отвлекло внезапное чувство острой тревоги. Ощущение было почти таким же, как если бы кто-то заорал ему на ухо «Берегись!».

Натренированное тело среагировало прежде разума, и Меченый шарахнулся в сторону, а тонкая стрела с широким наконечником ударила в ствол дерева, возле которого он только что стоял. Древко стрелы мелко задрожало, как будто бы она была живой и злилась на свой промах. Меченому казалось, что в его голове еще звучит осиное жужжание, с которым стрела только что просвистела мимо его уха. Энониец бросился в ту сторону, где должен был прятаться невидимый стрелок.

По виду стрелы было ясно, что выпустили ее из самострела — не особо мощного и дальнобойного, скорее подходящего для охоты, чем для настоящего сражения. Крикс решил, что нападавший был один, иначе кто-то из его товарищей выстрелил бы одновременно с ним, и вторая стрела наверняка попала бы в «дан-Энрикса». Если дать нападающему время скрыться и спокойно перезарядить свой самострел, то он непременно повторит свою попытку — и, возможно, на второй раз ему повезет. Он, несомненно, местный, то есть знает этот лес гораздо лучше, чем «дан-Энрикс», так что при желании ему будет нетрудно снова подобраться к своей жертве незамеченным.

Все эти мысли проносились в голове «дан-Энрикса», как вихрь, пока он петлял между деревьями. По счастью, стрелок переоценил свои способности — а может быть, наоборот, слишком боялся промахнуться, так что он стрелял с близкого расстояния. Крикс видел, как он быстро перезаряжает самострел и вскидывает его на уровень груди…

«Дан-Энрикс» еще раз шарахнулся в сторону. «Промажет!» — промелькнуло в голове. Меченый оказался прав — вторая стрела тоже пролетела мимо. Нападавший бросил самострел и побежал. Бегал он явно лучше, чем стрелял — во всяком случае, до оврага, вдоль которого Меченый шел от самых Каменных столбов, он добежал раньше «дан-Энрикса». И дикими, неровными скачками бросился по склону вниз.

Перед глазами Крикса на мгновение мелькнуло лицо Астера.

* * *

— Нет, Астер. Это уже слишком. Я сломаю себе шею.

— Не сломаешь. Эта техника действительно сложнее тех, которыми мы занимались раньше, но я бы не предлагал тебе этого сделать, если бы не знал, что ты готов. Все, что тебя удерживает — это просто страх. Забудь о нем и действуй.

— Астер!..

— Ты хотел учиться или нет? Я не намерен тебя уговаривать.

— Ладно! Сейчас… надеюсь, если я умру, то ты признаешь, что ты был не прав.

…

— Поверить не могу. У меня получилось. Астер?!

— Это было отвратительно. Ты сделал все ошибки, о которых я предупреждал. Так в самом деле можно сломать шею.

— Но ведь получилось же! Как называется этот прием?..

— Neeri labe litten. «Сокол соблазняет ласточку». Повтори.

— Neeri labe litten.

— Прекрасно. Но я вообще-то имел в виду не название, а саму технику.

* * *

…Меченый сбил противника с ног и придавил его к земле всем своим весом, успев отметить, что стрелявший в него человек довольно молод. Осознав, что он не в состоянии пошевелиться, пленник даже не подумал успокоиться, а прошипел какое-то ругательство и плюнул Меченому в лицо. Плевок не долетел и попал на рубашку, а Крикс рывком перевернул юношу на живот и заломил ему руку за спину, с трудом сдержав порыв нажать на локоть посильнее и услышать, как его несостоявшийся убийца замычит от боли. Но нападавший его деликатности не оценил и разразился приглушенной бранью. Собственно, отдельных слов своего пленника Крикс не понимал, но ошибиться в их общем смысле было невозможно.

Меченый нахмурился. В Лаконе он сравнительно неплохо понимал тарнийский, но, рассчитывая на свои познания, он упустил из виду, что в обычной жизни люди говорят по меньшей мере вдвое быстрее и неразборчивее, чем их ментор на занятиях. А пленник, ко всему прочему, яростно отбивался и пыхтел, так что его слова казались Меченому смесью клекота и шипения. Единственное слово, которое «дан-Энриксу» все-таки удалось понять, было «del» gГлава Viniren» — очевидно, нападавший на него юноша был айзелвитом и считал его своим врагом.

— Nei del'g Viniren. Sono aelitten, — механически ответил Крикс, как отвечал бы на вопрос наставника в Лаконе. И пробормотал себе под нос — Вот проваль, что же теперь делать?..

Пленник почему-то перестал брыкаться.

— Аэлит? — довольно четко выговорил он после того, как несколько секунд отплевывался от попавшей в рот земли. — Легелион?..

Меченый вздрогнул. Слышать свой родной язык в чужом мире было так странно, что на одну краткую секунду Крикс почти поверил в то, что он ошибся и попал не в Эсселвиль, а в какую-то незнакомую часть Легелиона. Но такого, разумеется, не могло быть. Тайная магия не ошибается.

— Да, аэлит, — подтвердил он. — Ты говоришь по-нашему?

На этот раз пленник долго молчал, прежде чем отозваться. Крикс даже успел подумать, что первый ответ ему просто послышался.

— Довольно плохо, — отозвался айзелвит в конце концов. — Атрейн и остальные лучше… Но ты правда аэлит?

Он говорил с чудовищным акцентом и, похоже, был способен составлять только простые фразы, но «дан-Энрикса» это даже порадовало, потому что придавало невозможной ситуации хотя бы капельку реалистичности. Столичного произношения он бы, наверное, не выдержал.

— Я правда аэлит, — заверил он, выпустив локоть пленника. Конечно, с того сталось бы опять попробовать удрать, но Крикс решил рискнуть. Тем более, что айзелвит уже успел удостовериться, что убежать от Меченого не так просто. Юноша сел и принялся ожесточенно растирать помятый Криксом локоть. Выглядел он не особо грозным. Вместо бороды щеки и подбородок айзелвита покрывала редкая щетина, светло-каштановые волосы были подрезаны неровно, явно с помощью ножа, а к лоснящейся от старости одежде тут и там пристала хвоя и какой-то сор. Если не присматриваться к странностям костюма, юношу действительно можно было принять за незадачливого браконьера, промышляющего где-нибудь в окрестностях Хоэля. Особенно когда парень говорил на аэлинге.

— Кто научил тебя нашему языку? — не удержался Крикс.

— В лагере много ваших.

— Аэлитов?!

— Да.

Крикс потер лоб. Ему казалось, что он спит — или, возможно, бредит.

— А кто такой Атрейн?

— Он наш… Emm, qe'sa? Notro erling.

— Предводитель?

— Да.

— Он тоже аэлит?

— Он — нет! — как будто даже возмутился его собеседник. — Sei esselГлава Villen. Но он говорит по-вашему.

— А сколько всего аэлитов в вашем лагере? — спросил «дан-Энрикс».

Юноша посмотрел на него исподлобья и ничего не сказал. Крикс понял, что айзелвит по-прежнему ему не доверяет. Что ж, это было вполне естественно.

— Ты можешь проводить меня к своим?.. — спросил «дан-Энрикс» юношу. — Ты же не думаешь, что я могу представлять какую-то опасность для целого отряда? Я один, а из оружия у меня только этот меч.

— I mei balesta, — сумрачно напомнил айзелвит.

Меченый покачал головой.

— Ne'lya. У меня его нет. Твой самострел остался там же, где ты его бросил. Можешь пойти и забрать его.

Юноша встал и пошел подбирать брошенный арбалет. Крикс тоже неспеша поднялся на ноги и отряхнул со штанин приставший сор. Чувствовал он себя довольно неуютно. Айзелвитт мог не вернуться, а сбежать. Или, что еще хуже, перезарядить свой арбалет и снова попытаться подстрелить предполагаемого «дель-гвинирца». Но зато с оружием айзелвит будет чувствовать себя гораздо более уверенно, и, вероятнее всего, проводит его в пресловутый лагерь, к другим аэлитам, кем бы они ни были.

По счастью, опасения «дан-Энрикса» не подтвердились. Айзелвит вернулся, неся разряженный самострел в руках.

— Пошли, — коротко сказал он.

Айзелвит оказался исключительно немногословным собеседником. Большую часть вопросов Меченого он попросту пропускал мимо ушей, хотя Крикс ничуть не сомневался в том, что он их понимает. Если же он все же отвечал, то односложно и порой весьма невразумительно. К примеру, когда Меченый представился айзелвиту и спросил, как ему следует звать своего попутчика, тот коротко ответил — «Эвро», но, поскольку слово «heГлава Vro» по-таринийски значило просто «олень», «дан-Энриксу» осталось ломать голову над тем, назвал ли собеседник свое истинное имя, отделался прозвищем, или же вообще проигнорировал его вопрос, заметив настоящего оленя.

Они шли по лесу уже несколько часов, а айзелвит не демонстрировал никаких признаков усталости, хотя на вид казался не особенно выносливым. Они перешли вброд ручей, где вода поднималась чуть выше щиколоток, когда Эвро сделал знак остановиться.

— Дальше не пойдем.

— Почему?

— Sei fronte. Эммм… граница. Надо ждать. Нас встретят.

— А если кто-нибудь не знает про границу? Или, скажем, не захочет ждать? — заинтересовался Меченый.

Юноша чуть пожал плечами и коснулся арбалета, которого еще несколько часов назад повесил за плечо.

— Значит, те, кто охраняет этот берег, подстрелят любого, кто пересечет вашу границу… как же это… sine rotta?

— Да. Без приглашения, — с видимым удовольствием подтвердил айзелвит. И, помолчав, многозначительно добавил — Ни один гвин еще не уходил из этих мест живым.

Произнеся эту фразу, он бросил быстрый взгляд на Крикса. Видимо, он до сих пор подозревал его в обмане.

Меченый пожал плечами и уселся прямо на траву. Сорвал травинку, пожевал ее, глядя на прыгающую по гальке воду. Эвеллир готов был биться об заклад, что его спутник тоже устал от долгой ходьбы и не прочь сесть на землю рядом с ним, но хочет выдержать характер.

Потом Крикс услышал, что к ним приближаются несколько человек, и медленно поднялся на ноги — так, чтобы его движения никак нельзя было счесть угрожающим. Получить промеж глаз стрелу из арбалета ему совершенно не улыбалось.

Он оказался прав — у двух из пяти человек, вышедших к ним из леса, были самострелы, и каждый носил на поясе короткий меч. А в остальном они казались почти одинаковыми — худые лица с выступающими скулами наполовину закрывали бороды, взгляды были цепкими и жесткими, как у людей, привыкших постоянно жить в условиях опасности и не иметь возможности расслабиться.

Между дозорными и Эвро завязался оживленный разговор, в котором Крикс опять не сумел разобрать почти ничего, хотя и понял, что Эвро рассказывает остальным о неудачном нападении на Меченого и о своих подозрениях на его счет. Когда юноша назвал его имя, один из дозорных резко обернулся к Меченому. Криксу показалось, что глаза дозорного вот-вот прожгут на нем дыру. С особым интересом айзелвит рассматривал клеймо на лбу.

— Как, ты сказал, его зовут?.. — медленно спросил он у Эвро. Энониец с облегчением подумал, что, когда местные жители перестают глотать слова, то понимать их речь сравнительно нетрудно.

— Крикс, — послушно повторил его сопровождающий.

— Ну и дела! — пробормотал дозорный на чистейшем аэлинге. — Олми, посмотри сюда… Мне кажется, или это действительно оруженосец коадъютора?! Ну, тот, который получил Семиконечную звезду?

Крикс был уверен, что он уже ничему не удивится, но последний возглас его доконал. Меченый вздрогнул и во все глаза уставился на человека, только что представившего его остальным, но лицо «айзелвита» по-прежнему казалось ему совершенно незнакомым. Эвеллир всерьез задумался, уж не сошел ли он с ума.

— Все правильно, несколько лет назад я был оруженосцем коадъютора, — подтвердил он. — Но я не представляю, откуда вам это знать. Я готов поручиться, что никогда раньше вас не видел.

— Получается, он в самом деле ваш? — вклинился Эвро.

— Наш, наш, — небрежно отмахнулся тот же самый айзелвит, который только что помянул Семиконечную звезду. И обернулся к Меченому. — Это правда, мейер Рикс, мы с вами не были знакомы лично. Но это не значит, что я вас не знаю. Я раз двести видел вас во время путешествия в Каларию, а потом в лагере под Тровеном, во время подготовки к штурму. И потом, когда ваш сюзерен был ранен, а вы появлялись в гаванях с девушкой из Лесного братства. Меня зовут Рейнар Лювинь, или попросту Рельни. Вы навряд ли это помните, но я был кормчим на «Зеленом рыцаре».

— Я помню, — медленно ответил Крикс, почти не покривив душой. Собственно, самого Рейнара он действительно не помнил, но зато неплохо помнил другого человека с таким именем. — Если не ошибаюсь, ваш отец был капитаном на «Бесстрашной Беатрикс»?.. Но как вы оказались здесь?

Рейнар поскреб курчавую темную бороду.

— А фэйры его знают… Был ужасный шторм, наш крогг несло на скалы, молнии сверкали так, что я чуть было не ослеп… а потом рраз — и нас каким-то образом перенесло сюда. Некоторые из наших даже утверждали, что мы все погибли и очнулись уже на том свете. Верно, Олми?.. Но довольно быстро стало ясно, что мы еще живы. А скажите, мейер Рикс… или теперь следует говорить «мессер»?

— Да бросьте вы все эти церемонии. Вы ведь хотите спросить о вашем отце?.. Мне очень жаль, Лювинь, но он погиб.

— Я так и думал, — мрачно сказал тот. — «Беатрикс» была обречена. Альды свидетели, в том шторме было что-то противоестественное! Я почти не сомневался в том, что остальные корабли нашего флота утонули. Но вы живы — значит, «Зимородок» все же уцелел. Как вы сюда попали?..

Один из айзелвитов тронул Рельни за плечо и что-то коротко сказал. Лювинь кивнул и снова посмотрел на Рикса.

— Мой друг говорит, что здесь не место для подобных разговоров, — сказал он. — Мы с Эвро и Олметом проводим вас в лагерь.

Олмет впервые открыл рот.

— Пусть сдаст оружие, — недружелюбно сказал он.

— Кто, Рикс?..

— Таков порядок. С какой стати делать для кого-то исключения?

— Я вам не враг, — заметил Крикс. — К тому же, я вернул вашему человеку его нож и самострел, хотя он первым на меня напал.

— Hei dan, — признался Эвро. Но Олмета это не поколебало.

— Все равно. Чужак не может войти в Лисий лог с оружием. Атрейну это не понравится.

— Хватит, — отрубил Лювинь. — Старший в дозоре — я, и будет так, как я сказал. А перед сенешалем я как-нибудь оправдаюсь сам. Если понадобится.

Они снова шли через лес, и Крикс присматривался, пытаясь заметить какие-нибудь следы близкого лагеря. Если верить Эвро, то где-то здесь, поблизости, было полно людей. Но, тем не менее, лес выглядел необитаемым. Олмет мрачно косился на «дан-Энрикса» и что-то тихо, но настойчиво втолковывал Рейнару, пользуясь при этом местным языком. Меченый понимал только отдельные куски — «четыре года», «дель-гвинирцы», и упорно повторяемое слово «подозрительно». Но этого было достаточно, чтобы «дан-Энрикс» догадался насчет остального.

— Твой человек считает, что я оказался здесь одновременно с вами и провел последние четыре года в Дель-Гвинире, верно? — спросил Меченый у Рельни. Олмет злобно покосился на него. — Это не так. Я попал в Эсселвиль только сегодня утром.

— Лжешь, — процедил Олмет. — Окажись ты здесь только сегодня утром — ты не выглядел бы так спокойно. Я первое время без конца колол себя булавкой, чтобы убедиться, что не сплю. Мы все ходили, как лунатики, и спрашивали друг у друга — может ли такое быть, или мы все одновременно помешались. Да и ты наверняка вел себя точно так же, когда только оказался тут! И почему ты называешь это место Эсселвилем? Разве Эвро говорил тебе, как называется эта страна? HeГлава Vro, ditero itta?

— Nei.

— Вот именно, — с яростным удовлетворением подтвердил Олмет. — Поэтому я думаю, что ты лазутчик, которого гвины подослали к нам. Они считали, что, раз ты владеешь нашим языком, то у тебя получится втереться к нам в доверие.

— Хочешь сказать, что они выжидали все эти четыре года, прежде чем осуществить подобный план? — парировал «дан-Энрикс». — Я бы на их месте не стал ждать так долго.

— Откуда мне знать, что происходит в головах у гвинов и у их шпионов?.. — огрызнулся Олмет.

— Олми, а ведь ты не прав, — вздохнул Лювинь. — Хочешь сказать, что это гвины заклеймили Рикса знаком дома Дарнорнов?.. Мне это клеймо сразу же показалось знакомым, а потом я даже вспомнил, где я его видел — когда как-то раз перегонял на баржу лошадей Бейнора Дарнторна. У каждого коня в той партии было точно такое же тавро. «Собственность лорда Дарнторна», вот что оно значит. И поставили его сравнительно недавно. Так что Рикс никак не мог бы провести здесь несколько последних лет. Хотя в твоих словах тоже есть доля правды… — Рельни обернулся к Меченому. — Если ты попал сюда только сегодня, то откуда тебе знать, как называется эта страна?

«Дан-Энрикс» слегка пожал плечами.

— Видишь ли… даже в Адели существуют люди, которым известно кое-что об Эсселвиле и о Дель-Гвинире. Вы, конечно, вправе мне не верить, но ваш экипаж — не первые аэлиты, оказавшиеся в этом мире.

— Да, мы это знаем, — неожиданно серьезно подтвердил Лювинь. — Мать нашего нынешнего короля тоже попала сюда из Легелиона. Они со старым королем встретились в нашем мире, а потом она пришла к нему через Ворота Альдов. Но после нее такое больше никому не удавалось. Теперь через эти арки ходят разве что адхары Олварга.

Слова Лювиня заставили Рикса вздрогнуть. «Мать нашего нынешнего короля»… Выходит, Седой солгал Валлариксу, сказав, что Амариллис умерла? Ведь для того, чтобы ее сын смог править Эсселвилем, она должна была родить второго сына. Теперь их с Тэрином наследник — кстати, его родной брат! — стал королем, а Светлый даже не сказал ему об этом! Почему?..

Крикс еле удержался, чтобы не начать немедленно расспрашивать о короле. Сначала следовало выяснить, что Рельни говорил об Олварге.

— Адхары Олварга?.. — повторил Меченый. Это уже не тарнийский, а, скорее, Древнее наречие. Кажется, в переводе это означало — «смертоносные». — Кто это? Я впервые о них слышу.

— Дома их зовут «Безликими». Или еще «кромешниками». Но сами себя они называют так, как я сказал.

— И вы с ними воюете?..

— Именно так. Стой, мы пришли.

— Куда? Я вижу только лес.

— Так и задумано, — заверил Рельни. Он достал откуда-то плоскую деревянную свистульку и издал несколько резких и коротких звуков. Откуда-то сверху с шелестом упала тонкая веревочная лестница, конец которой задел Меченого по плечу. От неожиданности энониец вздронул, а Лювинь впервые за все время улыбнулся.

— Добро пожаловать в Древесный город, — сказал он.

 

Глава XIII

Древесный город оказался самым необычным поселением, которое когда-либо случалось видеть Криксу. На самых больших и старых соснах располагались строения, действительно напоминавшие обычные дома, но большинство сооружений больше походили на большие бочки вроде тех, в которых перевозят масло и вино. Впрочем, местные жители предпочитали называть их «осиными гнездами». В каждой подобной «бочке» могли разместиться максимум два человека. Из нее можно было наблюдать за лесом, в ней же можно было отсидеться в случае какой-нибудь опасности, но спать внутри мог только один человек, и то крайне неприхотливый. В более крупных постройках можно было ночевать с относительным комфортом — в них был настлан пол, на котором спящий человек, по крайней мере, мог бы вытянуться во весь рост. Для спуска и подъема здесь использовались тонкие веревочные лестницы, казавшиеся ненадежными, как паутина, но на деле способные выдержать вес взрослого мужчины, а между деревьями в любой момент натягивались шаткие и неудобные мостки из трех веревок — одной нижней и двух верхних, заменяющих перила. Обитатели Лисьего лога наводили эти ненадежные мосты с такой же легкостью и поражающей воображение быстротой, с какой передвигались по ним взад-вперед.

Рельни деловито пояснил, что в сердце Древесного города имеются по-настоящему удобные постройки, в том числе и такие, которые стоят на земле, но здесь, вблизи границы, приходится принимать усиленные меры безопасности. Для жителей Лисьего лога эта часть Древесного города — что-то вроде линии защитных крепостей. Здесь живут только те, кто охраняет Лисий лог от гвинов и адхаров. Айзелвиты тщательно поддерживают миф о собственной неуловимости и вездесущести, поскольку он внушает гвиннам страх и заставляет их держаться в стороне от этих мест, хотя на самом деле несколько отрядов хорошо вооруженных солдат могли бы разгромить Древесный город за неделю. Поэтому внешне лес должен выглядеть полностью необитаемым. Крикс должен был признать, что местные повстанцы невероятно преуспели в этом деле. Каждый дом на дереве тщательно замаскирован хвойными ветками и выкрашен пятнами серой и охряной краски, благодаря чему снизу они совершенно сливались со стволами сосен. Но все-таки значительная часть этой маскировки зависела от растущих рядом лиственных деревьев, и «дан-Энрикс» усомнился в том, что, окажись он в Лисьем логе в какое-то другое время года, он бы не заметил здесь ничего подозрительного.

— Как же вы обходитесь зимой? — вслух подумал он.

— Как раз зимой все не так плохо, — отозвался Рельни. — Здесь обычно выпадает очень много снега, все деревья одинаково похожи на сугробы, так что разглядеть что-нибудь наверху становится еще труднее, чем сейчас. Сложнее всего поздней осенью или весной… Но к следующей осени гвиннам, скорее всего, будет уже не до нас. Ты слышал, что король с Атрейном собирают армию, чтобы вышвырнуть гвиннов вон? По слухам, у Арденнского утеса собралось уже несколько тысяч человек.

— А почему войско собирается только теперь? — спросил «дан-Энрикс» — Я-то думал, вы воюете уже несколько лет.

— Ты вообще что-нибудь знаешь про нашего короля?

— Не знаю.

— Тогда ясно. Слушай… Незадолго до того, как гвины вторглись в Лисий лог, за сыном Тэрина явился маг из замка Леривалль. Он сказал, что спрячет мальчика с безопасном месте, там, где гвины точно до него не доберутся — а еще пообещал, что со временем истинный король вернется, чтобы править Эсселвилем. Честно сказать, сначала я думал, что это просто местная легенда. Судя по рассказам стариков, в Древесном городе — не в том, где мы сейчас стоим, а в самом первом, где короновали Тэрина — была такая жутка резня, что у любого находившегося там почти не было шансов уцелеть. Так что я полагал, что сына Тэрина убили вместе с остальными, а потом кто-то придумал историю про таинственного мага, чтобы у местных осталась хоть какая-то надежда. Да и вообще, будь этот маг таким могущественным, как о нем рассказывают — что мешало ему спасти весь Лисий лог, вместо того чтобы спасать отсюда принца?.. Значит, либо этот человек был не таким уж Одаренным магом, либо он был себе на уме и мало интересовался судьбами людей, которых бросил погибать в Древесном городе. Но еще вероятнее, что его просто не было, а рассказы о спасении наследника — чистейший вымысел. Примерно так я рассуждал, когда услышал эту историю впервые. Но потом, когда я поближе познакомился с Атрейном, то узнал, что маг существовал на самом деле. Ну а пару месяцев назад… ты меня слушаешь?

«Дан-Энрикс» растерянно сморгнул. Он и в самом деле перестал слушать Лювиня, задумавшись над его рассуждением в Светлом. Справедлив ли Рельни, обвиняя Князя в том, что тот не спас Древесный город? Люди, не имевшие магического Дара, всегда склонны переоценивать возможности тех, кто этим Даром наделен. В конечном счете, даже самый Одаренный маг — всего лишь человек. Он мог забрать наследника из Древесного города, поскольку точно знал_, что Лисий лог будет разгромлен гвиннами, а мог просто предпринимать те меры безопасности, которые подсказывала ему осторожность, и при этом действовать практически вслепую.

— Извини, задумался, — признался он. — О чем ты говорил?

— О том, что пару месяцев назад король вернулся — в точности, как и было обещано. Но, кажется, легенда все же кое-что преувеличила — на самом деле, маг не спрятал принца в Леривалле, а нашел ему приемную семью, где тот и вырос, ничего не зная о своем происхождении.

— Что-что?! — вздрогнул «дан-Энрикс». Но Райнар был слишком увлечен, чтобы обратить внимание на чувства собеседника.

— …Я слышал, его вырастил какой-то браконьер, практически бродяга. А потом король явился в Лисий лог, и все открылось. Говорят, что он — точная копия отца. Атрейн сразу признал в нем сына Тэрина.

— Вот оно как, — медленно сказал Меченый, делая над собой усилие, чтобы сохранить хотя бы внешнее спокойствие. Выходит, у Тэрина и Маллис не было младших сыновей, способных унаследовать престол. Тот человек, которого здесь называют королем — либо обыкновенный самозванец, либо — что гораздо хуже — пешка в руках Олварга. Если подумать, то второе куда вероятнее. Чтобы какой-нибудь ровесник Крикса вообще додумался использовать в корыстных целях свое сходство с прежним королем, кто-то сначала должен был сказать ему об этом сходстве — сам-то он был слишком молод, чтобы помнить Тэрина. — Ты уже видел короля?

— Несколько раз.

— И что ты о нем думаешь?

Лицо Райнара растерянно вытянулось.

— О нем?.. — пробормотал Лювинь, как будто слова Меченого совершенно сбили его с толку. — Он… он, хмм… Нет, будь ты одним из нас, ты бы не задавал подобные вопросы. Он — Король! Король, которого мы ждали столько лет!

— Что, аэлиты тоже?..

— Разумеется, — с жаром ответил Рельни. — Эсселвиль велик, но нам с товарищами нашлось место только с Лисьем логе. Если есть на свете место, где никого не волнует, кто ты и откуда родом — то оно находится здесь. В Древесном городе готовы принять каждого, кто может держать меч и драться с гвинами. Когда мы только оказались в Эсселвиле, нас было сто двадцать человек, считая и латников, и моряков. А сейчас нас осталось двадцать восемь. Конечно, местных тоже постоянно убивают. Но до того дня, как король Лейн вернулся, большинство людей предпочитали жить обычной жизнью, как и до войны. Сажали хлеб, мирились с непомерными налогами и с бесчинствами гвинской солдатни, короче говоря — старались как-то выжить.

— Вполне объяснимое желание, — заметил Рикс.

— Да, разумеется. Но на деле это выглядело так: соседскую жену и дочку изнасиловали, а самого соседа вздернули за то, что он вел возмутительные разговоры?.. Очень жаль, конечно, но что я могу поделать? Да и вообще, если бы он вел себя осторожнее — то ничего бы не случилось. Надо тише, надо никуда не лезть, и тогда все будет в порядке. А если начать вступаться, возмущаться, или даже просто вытащить соседа из петли, чтобы похоронить — так меня самого повесят, а у меня, между прочим, дети… Приходим в деревню — полусгнивший труп болтается перед воротами. Снимаем сами и хороним — местные толпятся в стороне и смотрят. Молча, понимаешь?.. Честно говоря, иногда даже злость брала — мы здесь сражаемся за их свободу, пухнем с голоду, хороним собственных друзей, а у них там одна забота — как бы сделать вид, что ничего особенного не происходит. Якобы их вообще никто не завоевывал… а мы здесь так, горстка буйнопомешанных, которые сами придумали себе эту войну и лезут на рожон. Кое-кто из местных вообще винил нас во всех бедах. Например, кому-нибудь из деревенской молодежи надоест, что гвинны могут творить с ними все, что захотят, и не считают айзелвитов за людей — и он сбегает в Лисий лог, а гвинские солдаты устраивают карательный рейд в его деревне. И, конечно, те, кто уцелеет, кроют нас последними словами. По большому счету, гвины только потому и удержали власть над Эсселвилем, что сумели внушить людям, что сопротивление бессмысленно. Что бы с тобой ни делали — утирайся и молчи, не мути воду, а то будет хуже. Но в последнее время что-то изменилось. Люди почувствовали надежду…

«Как бы эта надежда не завела всех в беду» — мрачно подумал Крикс. А вслух спросил:

— А могу я увидеть короля?

— Ну… если он захочет тебя видеть… — с некоторым колебанием ответил Рельни. — Понимаешь, он ведь все-таки король. И в любом случае, сначала тебе нужно встретиться с Атрейном. К счастью, сенешаль давно планировал наведаться сюда. Я расскажу ему о том, кто ты такой, и он решит, как с тобой поступить. А до тех пор ты должен будешь оставаться здесь, в Древесном городе.

— Хочешь сказать, что я в плену? — приподнял брови Крикс.

— Не то чтобы «в плену»… — уклончиво ответил Рельни. — Попытайся нас понять. Мы должны быть предельно осторожными. Я поручился за тебя, поэтому тебе оставили твое оружие и даже позволили беспрепятственно ходить по лагерю. Но это все, что я могу для тебя сделать. Будь ты просто парнем из деревни, который сказал бы, что он хочет драться с гвинами — тебя бы проверяли так же, как всех остальных. Но ты — особый случай.

— А как вы проверяете всех остальных? — заинтересовался Крикс.

— Мы не пропускаем их дальше границы, пока они не докажут, что способны приносить какую-нибудь пользу. Чаще всего мы даем им какое-нибудь поручение в ближайших деревнях. Иногда таких поручений может быть и два, и даже три — пока мы окончательно не удостоверимся, что это не какой-нибудь подсыл, который хочет выведать наши секреты.

— А если ваш доброволец попадется — то его повесят.

— Разумеется… Если только он сразу не решит, что подобные занятия ему не по зубам. Но в последние годы такое случалось редко — большая часть тех, кто приходили к нам, уже примерно представляли себе правила. — Райнар вздохнул. — Я понимаю, со стороны это звучит жестоко, но у нас не было другого выбора. К нам иногда приходят сущие дети — лет двенадцати-тринадцати. Приходят молодые девушки, и женщины, и даже старики. Некоторые из них действительно хотят сражаться с гвинами, а некоторые — просто найти убежище, в котором гвины не имели бы над ними власти. Но мы не община Милосердия и не странноприимный дом. Даже если бы нам не приходилось постоянно опасаться шпионов Олварга, мы все равно не смогли бы принимать к себе любого, кому больше некуда податься. Все, что мы можем — это постараться давать каждому такое поручение, с которым он — хотя бы теоретически — способен справиться.

— Понятно. Значит, я должен дожидаться здесь Атрейна. Когда он приедет?

— Я не знаю. Может быть, через неделю. Или через две… — откликнулся Рейнар, не подозревая, какое впечатление его ответ произведет на собеседника.

Крикс чуть не застонал, представив себе эту проволочку. Если Олварг в самом деле подослал к мятежным айзелвитам самозванца, катастрофа может разразиться в любую минуту. Кроме того, Крикса смущала мысль об Алвинне, оставшемся в Адели. Валларикс едва ли представляет, как быть с гостем, которого так «любезно» навязал ему племянник. Меченый чувствовал себя так, как будто его разрывают на куски. А магия, которая время от времени так откровенно управляла его жизнью, на сей раз никак себя не проявляла — несколько последних дней дан-Энрикс вообще не ощущал ее присутствия, хотя и понимал, что она никуда не делась, а просто дремала, притаившись, словно искры под остывшими углями. Приходилось примириться с мыслью, что магия привела его в Древесный город и сочла, что этого довольно. Со всем прочим ему предстояло разбираться самому.

* * *

Спали в Древесном городе посменно, причем мало кому удавалось урвать хотя бы по пять часов сна за одну ночь. Меченый вызвался ходить в дозоры вместе с Рельни и его товарищами, так что, по идее, должен был бы радоваться отдыху ничуть не меньше, чем другие аэлиты. Но сегодня он без всякой видимой причины проснулся среди ночи и никак не мог заснуть опять. Сколько бы Крикс ни говорил себе, что все вопросы можно будет обдумать позже, а сейчас куда важнее отдохнуть, мысли сновали в голове, как муравьи в горящем муравейнике.

Основной лейтмотив этих тревожных размышлений звучал так: «мне нужно найти самозванца и обманщика, который выдает себя за сына Тэрина — а я торчу здесь уже третий день, и могу проторчать еще неделю».

Рикс не утерпел и все-таки перевернулся на спину, глядя на обмазанный глиной потолок «осиного гнезда». Лежавший рядом Рельни что-то промычал, но, к счастью, не проснулся.

«…Ну, а если даже я найду этого «Истинного короля» — что дальше? — размышлял «дан-Энрикс», ощущая такой зуд во лбу, как будто был он снова оказался на допросе с ворлоком. — Они же все приходят в экстатический восторг, стоит только заговорить о нем. Меня на клочья разорвут, как только я попробую сказать, что он совсем не тот, кем кажется!.. И, наконец, если даже представить, что случилось чудо, и что айзелвиты — все до одного — внезапно поняли, что я и есть наследник Тэрина — то что мне с этим делать дальше?..»

Крикс болезненно поморщился. По правде говоря, быть королем «дан-Энриксу» хотелось так же мало, как и быть наместником в Бейн-Арилле. Возможно, для кого-то вроде Бейнора Дарнторна возможность сесть на трон и выглядит на редкость соблазнительно, но Валлариксу его королевский титул не принес ничего, кроме бесчисленных забот и ранней седины. Присутствуя на государственных советах и беседуя с Элиссив, Крикс проникся убеждением, что быть королем — значит все время наступать себе на горло ради государственной необходимости. Даже не будь Меченый связан с Тайной магией, он бы не пожелал себе такой судьбы.

— Катись оно все к Хеггу в задницу!.. — пробормотал южанин еле слышно, осторожно отодвинувшись от Рельни. Тот предостерегал его, что ночью без дела ходить по лагерю не следует — если дозорные решат, что перед ними враг, то вряд ли станут тратить время на предупреждения. Но оставаться в душном, пропахшим смолой «гнезде», где невозможно лишний раз пошевелиться, не задев соседей, тоже представлялось нестерпимым, так что Меченый решил рискнуть.

Он осторожно размотал тонкую лестницу и стал спускаться вниз. Теперь он мог проделать это значительно быстрее, чем в свой первый день в Древесном городе, хотя в сравнении с местными обитателями все равно показался бы медлительным, как черепаха. Пару раз рукав его рубашки прилипал к смолистому стволу сосны, но в остальном все обошлось вполне благополучно. Спрыгнув в мягкую лесную хвою, Меченый небрежно отряхнул саднившие ладони, обернулся — и увидел человека, стоявшего шагах в десяти от его дерева. Ни одеждой, ни осанкой этот человек не походил на кого-нибудь из обитателей Лисьего лога.

Меч «дан-Энрикса» остался наверху, но нож, полученный от Рельни, был по прежнему при нем, и сейчас рукоять мгновенно оказалась у него в ладони. Но чужак даже не шелохнулся.

— Ein dan-EnriГлава X, — сказал он. Старинное приветствие звучало серьезно, как ему и полагается, но по голосу незнакомца все равно казалось, что он улыбается. Меченый сделал несколько шагов вперед, пытаясь рассмотреть странного чужака — и чуть было не уронил свой нож на лесной мох.

— Седой?! — выпалил он. — Как ты сюда попал?

— Пришел поговорить с тобой. Должен сказать, что твоей выдержке можно только позавидовать. Я уже битый час пытаюсь выманить тебя наружу при помощи простенького заклинания, которое обычно называется «тревожный сон», но ты сопротивлялся с потрясающим упорством. А насчет местных дозорных не волнуйся — они спят, и будут спать до самого утра. Если, конечно, ты их не разбудишь.

— Ты усыпил их магией?

— Можно сказать и так.

— А если гвины…

— Этой ночью на ваш лагерь никто не нападет. Я обещаю.

Крикс кивнул. Больше всего ему хотелось уточнить «Это и правда ты?..», но подобный вопрос звучал бы слишком глупо. Меченый с ожесточением потер глаза, чтобы привыкнуть к темноте — а заодно удостовериться, что Светлый ему не привиделся.

— Как же ты понял, что меня нужно искать в Древесном городе?.. — осведомился он пару секунд спустя.

На лбу Седого прорезалась вертикальная морщина.

— К сожалению, это не так уж сложно. Пока ты носишь Меч Альдов, любой хоть сколько-нибудь сильный маг будет все время ощущать твое присутствие.

— Выходит, Олварг тоже знает, где я нахожусь? — спросил «дан-Энрикс», неприятно пораженный этой новостью. Седой кивнул.

— Скорее всего, да.

— Почему тогда он не отправил сюда всех своих Безликих и не приказал меня прикончить?..

Князь пожал плечами, словно Меченый спросил его о чем-то самоочевидном.

— Прежде всего, потому, что он тебя боится. Он не представляет, на что ты теперь способен.

Крикс немного поразмыслил над словами Князя и сказал:

— Понятно… Он считает, что благодаря Мечу я стал кем-нибудь вроде Одаренного невероятной силы. Получается, как только он поймет, как обстоят дела — он тут же попытается меня убить.

Седой нетерпеливо отмахнулся.

— Не так!.. Ни ты, ни он пока не представляете себе, «как обстоят дела». Вам с Олваргом придется выяснять это на практике. И хотя наш противник совершенно ничего не смыслит в Тайной магии, он все-таки прекрасно знает_, что в конечном счете вам придется встретиться лицом к лицу. Правда, он обязательно будет пытаться сделать вид, что этого возможно избежать. Как только он слегка оправиться от потрясения, которое он пережил, когда ты завладел наследством Энрикса из Леда, он будет пытаться избавиться от тебя чужими руками, в том числе и посылать к тебе Безликих. Но при этом где-то в глубине души он всегда будет понимать, что под конец вы все равно останетесь вдвоем. И будет до последнего пытаться как-то оттянуть этот момент, поскольку он не чувствует себя к нему готовым.

— Я тоже не чувствую себя готовым, — проворчал «дан-Энрикс». — Всякий раз, когда мне кажется, что я в чем-нибудь разобрался — тут же выясняется, что все было совсем не так, как я успел себе представить. То вдруг выясняется, что Олварг — старший брат Валларикса и мой ближайший родственник по материнской линии. То я внезапно узнаю об Эсселвиле… честно говоря, я до сих пор не понимаю, почему Валларикс так упорно скрывал правду о моем отце. Может, он опасался, что я воспользуюсь аркой Каменных столбов — а потом не вернусь назад, как не вернулась моя мать?..

— Возможно, — вздохнул Князь. — Валларикс всегда переживал из-за того, что не сумел помочь своей сестре. Но есть как минимум еще одна причина. Много лет назад я запретил Валлариксу рассказывать тебе какие-то подробности, касавшиеся твоего происхождения. И Валларикс, и Ирем знали только маленькую часть этой истории, а я бы не хотел, чтобы ты сам додумывал недостающие куски и приходил к неверным выводам… Я был уверен, что, когда ты станешь Эвеллиром, у меня будет достаточно времени, чтобы самому рассказать тебе всю правду, и заодно научить тебя тому, что должен знать наследник Энрикса из Леда. Но когда ты не смог достать Меч Альдов, все мои надежды рухнули. По крайней мере, так я думал… Я сказал себе: Тайная магия не ошибается, а значит, сама по себе надежда на обещанного Альдами Наследника не может оказаться ложной. Следовательно, я ошибался только в том, что это будешь ты. Если поторопиться, положение еще возможно как-нибудь спасти.

— Звучит неплохо, — улыбнулся Крикс.

— Звучит, может быть, и неплохо, но на деле положение было достаточно безрадостным. Законных наследников у Энрикса из Леда больше не осталось, где искать побочных — тоже было не вполне понятно… Честно говоря, на тот момент я был буквально уничтожен. Мне казалось, что моя недальновидность погубила дело, которому я служил всю свою жизнь. Ты, вероятно, помнишь, что я даже не пошел к Валлариксу, а попрощался с тобой в галерее Славы?

— Помню. Ты очень спешил.

Седой поморщился.

— Конечно, я спешил. Но не настолько, чтобы не уделить вам еще хотя бы полчаса. Просто я не хотел, чтобы Вальдер видел меня в такой растерянности.

— Кажется, я тебя понимаю, — задумчиво кивнул Меченый. — Валларикс очень спокойно выслушал известие о том, что ты отправился в очередное путешествие. Он сказал — 'ну что ж, пусть Князь выполняет свою задачу, а мы постараемся выполнить свою'. Или как-то иначе, но с таким же смыслом. Он ничуть не сомневался в том, что у тебя есть запасной план действий.

— …Которого у меня и близко не было. По крайней мере, в тот момент, — закончил за него Седой. — Однако хорошо, что он так думал. Я знаю Валларикса едва ли не со дня его рождения. Твой дядя вечно чувствует себя ответственным за вещи, за которые он не способен отвечать, и взваливает на себя гораздо больше, чем способен выдержать обыкновенный человек. Надо сказать, в этом вы с ним похожи… Единственный способ оградить его от этого — заставить Валларикса верить в то, что кто-нибудь настолько безупречен, что ему можно довериться с закрытыми глазами и без всяких оговорок. Думаю, твой бывший сюзерен тоже это заметил, — мимолетно улыбнулся Князь. — Но, как бы там ни было, с Вальдером я не попрощался, и свое распоряжение насчет тебя не отменил. Признаться, это просто вылетело у меня из головы. Прости меня.

Крикс смущенно махнул рукой.

— Да ерунда… не так уж это важно. Все равно я узнал то, что должен был узнать. А тебе удалось найти других потомков Энрикса из Леда?

— Да. Но можешь мне поверить — это было нелегко. Уже через полгода своих поисков я искренне жалел о том, что твои предки не вступали в Орден Белых братьев и не соблюдали целибат. Побочные сыновья побочных сыновей, истории времен Воителя и даже Беатрикс… семейные предания, которые в большинстве случаев оказывались вымыслом… В конечном счете я нашел шесть человек, в жилах которых совершенно точно текла кровь дан-Энриксов. Я попытался убедить себя, что продвигаюсь в верном направлении, но у меня никак не получалось. Чем внимательнее я присматривался к каждому из претендентов на наследство Энрикса из Леда, тем сильнее проникался мыслью, что напрасно трачу время.

Крикс вопросительно приподнял брови.

— Они что, действительно были так плохи?..

— Вовсе нет; по меньшей мере четверо из них были отличными людьми. Просто «хороший человек» — это одно, а Эвеллир — совсем другое. Хорошие люди живут своей жизнью и довольны этим. Они никогда не покушаются на то, чтобы менять основы мира — в их глазах мир попросту «такой, как есть». И если они отвлекаются от своих повседневных дел, чтобы кому-нибудь помочь, то потом с облегчением возвращаются к своей обычной жизни. Эвеллир — совсем другое дело, у него этой «обычной жизни» просто нет. Сэр Ирем кое-что об этом знал — поэтому и возражал против того, чтобы мы слишком рано подвергали тебя испытаниям. Но твой сеньор не понимал того, что Эвеллир ничем не «жертвует» — Тайная магия не просит и принимает ничьих жертв. Наследником Альдов мог стать только тот, чьи подлинные устремления и цели совпадают с целями создателей Меча. Поэтому-то я и сомневался в том, что сумею найти кого-нибудь, кто подходил бы на роль Эвеллира так же, как и ты… Забавно то, что на второй год своих поисков я все-таки нашел потомка Энрикса из Леда, который способен был со временем стать Эвеллиром. Причем нашел я его совсем не там, где ожидал найти — не в Ярнисе и не в Легелионе, а сравнительно недалеко отсюда — на границе Эсселвиля с Дель-Гвиниром, в замке Марахэн.

— Не понимаю, — безнадежно пробормотал Крикс. Лорд Ирем как-то раз сказал, что разговоры с Князем вызывают у нормальных людей приступы мигрени, и сейчас «дан-Энрикс» был почти готов с ним согласиться.

— Это потому, что люди вообще часто не замечают самых очевидных объяснений. Скажем, я разыскивал бастардов Наина Воителя, копался в древних сплетнях — и совсем забыл об Олварге, который, как-никак, тоже дан-Энрикс.

Крикс вскинул взгляд на собеседника.

— Но ведь не мог же Олварг сам…?

Князь коротко и резко рассмеялся.

— О, безусловно. Олварг не такой дурак, чтобы не понимать, что еще один «Рикс» ему уж точно ни к чему. Поэтому он тщательно следил за тем, чтобы никто из его женщин ненароком не родил ему наследника. Во имя Всеблагих, не делай такое изумленное лицо! Конечно, сейчас нашему противнику на женщин наплевать… какие уж тут женщины, когда тебя жрут заживо, и ты об этом знаешь… Но тринадцать лет назад, когда произошла эта история, он еще был другим, и женщин у него было не так уж мало. После очередного пира со своими приближенным Интарикс был настолько пьян, что утром он даже не вспомнил, как накануне затащил в кровать служанку. Про кровать я фигурально… не исключено, что все произошло даже не в королевской спальне, а где-нибудь в коридоре. Это, кстати, вероятнее всего, иначе кто-то из его гвардейцев сообщил бы Олваргу, что он приводил женщину, и все бы так или иначе выплыло на свет. А так эта служанка родила ему бастарда, о чем Олварг, к счастью, не имеет ни малейшего понятия. Иначе, полагаю, он бы тут же от него избавился. По крайней мере, если бы узнал об этом до того, как ты стал Эвеллиром.

— Значит, теперь ему больше ничего не угрожает? — уточнил «дан-Энрикс».

— Со стороны Олварга — скорее всего, нет. А в остальном… — Седой поморщился. — Ты уже слышал что-нибудь о замке Марахэн?.. Гвинны провозгласили его королевской резиденцией, но в действительности он больше похож на приграничный форт где-нибудь в Такии. Суровые порядки и не самые приятные люди. Куча слуг, больше напоминающих рабов — по большей части, пленные из Эсселвиля, — потом королевские гвардейцы, которые держат в страхе всю округу, и адхары, которых даже гвардейцы Олварга боятся, как чумы. Выжить в подобной обстановке не так просто. Откровенно говоря, сейчас мальчишка был бы в бóльшей безопасности, если бы Олварг узнал правду.

— Ты бы мог это устроить?

— Мог бы, но не стану. Сейчас это просто двенадцатилетний мальчик. Не слишком осторожный, и, пожалуй, чересчур самонадеянный, но зато с крайне интересными задатками. Немного смахивает на тебя в таком же возрасте. И то, что жизнь в Марахэне его пока не испортила, само по себе что-нибудь значит. Но если наш враг захочет воспитать из него своего наследника, то я боюсь даже представить, что из него выйдет. И к тому же, я не исключаю, что Интарикс уже окончательно сбесился, и убьет мальчишку в любом случае, хоть тот и не наследник Энрикса из Леда. Одним словом, я хотел бы попросить тебя, чтобы ты присмотрел за мальчиком.

— Я?! — с досадой повторил дан-Энрикс. — Князь, во имя Всеблагих!.. Я оказался неспособен позаботиться даже о своей собственной семье. Мой младший брат стал вором, а двое других живут в трактире, потому что Тену не под силу в одиночку справиться с хозяйством — но вместо того, чтобы остаться в городе и попытаться самому устроить их судьбу, я предоставил это Браэнну и Пенфу… потому что у меня, видите ли, имеются задачи поважнее! Недавно меня осенила мысль, что всякий раз, когда я вмешивался в жизнь других людей, я очень быстро перекладывал ответственность на кого-нибудь другого. Тена с Арри я буквально навязал на шею капитину Ниру, Бренн оставил Белым сестрам, а заботиться о Ларе предоставил сэру Ирему… я брал на себя столько разных обязательств, что потом не знал, что с ними делать. Неужели ты действительно считаешь, что я — именно тот человек, который может «присмотреть» за этим парнем?!

— Успокойся, — хладнокровно сказал Князь. — Прежде всего, ты заблуждаешься в оценке собственных поступков. Скажи — можно ли утверждать, что жизнь людей, которым ты пытался помогать, действительно менялась к лучшему?..

Крикс нахмурился.

— Да, но…

— Никаких «но», пожалуйста. На самом деле, если бы ты начал задавать себе вопросы — а могу ли я действительно чем-то помочь этому человеку? Хватит ли у меня времени, возможностей и сил? Готов ли я взять на себя подобную ответственность?.. — ты бы, вероятно, сразу же признал свое бессилие и просто прошел мимо. Как и большинство других людей, которые стремятся действовать разумно, а в итоге — вообще не действуют. Нет, Крикс; на деле от нас требуется только твердость, чтобы в каждую конкретную минуту делать то, что нужно — а все остальное следует доверить Тайной магии. Поэтому давай закончим с этой ерундой насчет «твоей» ответственности и вернемся к изначальной теме… Я вовсе не прошу тебя бросить все свои дела и мчаться в Марахэн. Но я хотел бы, чтобы ты не забывал о том, что этот мальчик, как-никак, дан-Энрикс и твой брат. Его зовут Олрисом. Недавно он начал носить меч за одним из гвардейцев короля. И мне бы не хотелось, чтобы дело дошло до того, что вы с ним встретились на поле боя.

— Понимаю. Значит, «Олрис»… — задумчиво повторил дан-Энрикс. — Ладно, я запомню. Но ведь ты тоже будешь присматривать за ним?..

— Конечно, — подтвердил Седой, едва заметно улыбнувшись. — Но все же мне будет спокойнее, если я буду знать, что этим делом занимаюсь не я один.

— Ну, хорошо, — нетерпеливо кивнул Меченый. — Лучше скажи: что это за король, которого здесь называют сыном Тэрина?

Князь озадачено нахмурился, как будто бы не понимал, о ком шла речь — а потом усмехнулся.

— Ах, этот… Не волнуйся, к Олваргу он не имеет никакого отношения.

Крикс даже не стал спрашивать, как его собедседник догадался о терзавших его подозрениях. Пожалуй, в данном случае ход мыслей Меченого был бы очевиден для любого человека, даже не наделенного такой же проницательностью, как Седой.

— Так что, это обычный самозванец?.. — уточнил дан-Энрикс.

— Ну, обычный или нет — судить тебе. Я думаю, ты с ним еще увидишься. А я, по правде говоря, не слишком интересовался этим юношей — хватало и других забот. Наверняка можно сказать только две вещи — он не служит Олваргу, и в его жилах нет ни капли крови Энрикса из Леда. Несмотря на это его сходство с прежним королем, я сильно сомневаюсь, что он может оказаться родственником Тэрина. Происхождение здесь вообще не главное. В такой стране, как Эсселвиль, где половина местных жителей годами ожидает возвращения чудесно спасшегося короля, какой-нибудь король однажды обязательно появится.

— Не понимаю, как ты можешь говорить об этом так спокойно?.. — удивленно спросил Крикс. — Разве не ты когда-то обещал им, что сын Тэрина однажды вернется сюда и восстановит справедливость?

Князь покачал головой.

— Нет, Крикс. Я обещал только спасти наследника — то есть тебя. Как видишь, это обещание я выполнил. Ну а все остальное — это просто воплощение их собственных желаний и надежд. Именно так люди обычно и творят свою историю. Как бы там ни было, давай закончим разговор об айзелвитах и их короле, и возвратимся к нашим собственным делам. Ты понял то, что я сказал тебе в самом начале нашей встречи?..

— Что мы с Олваргом должны будем сразиться друг с другом? Ну, об этом я догадывался с самого начала.

Лицо Князя на секунду стало жестким.

— Догадываться тут мало, Крикс. Ты должен верить, что так будет — что бы ни случилось. Даже если тебе вдруг покажется, что ты попал в ловушку, из которой невозможно выбраться, и никакой надежды уже нет — не позволяй себе забыть о том, что эта история не может кончиться, пока вы с Олваргом не встретитесь лицом к лицу. Я не могу заранее сказать, что тебя ждет. Но даже если в какой-то момент ты потеряешь память и забудешь все, что знал — это_ ты должен помнить до конца.

Меченый подумал, что сэр Ирем — если бы он мог присутствовать при этом разговоре — в этом месте ни за что не удержался бы от шпильки в духе «Раз ты говоришь, что по-другому быть не может, то какая разница, во что он будет верить?..». Крикс невольно улыбнулся. Все же монсеньор, при всех своих достоинствах, ни бельмеса не смыслил в Тайной магии.

— Я не забуду, Князь, — пообещал он Светлому.

— Тогда прощай, — кивнул Седой. — И разбуди ваших дозорных.

— Непременно, — отозвался Меченый. Ему хотелось сказать Князю что-нибудь еще, но он не мог придумать ничего хоть сколько-нибудь подходящего. Сам он беседовал со Светлым всего дважды, причем оба раза они говорили исключительно об Олварге и Тайной магии. Глядя на высокую и сухопарую фигуру мага, постепенно таявшую в предутренней мгле, Меченый неожиданно попробовал представить, каково было бы спросить Светлого о том, кто из людей был его лучшим другом или кто, по его мнению, талантливее как поэт — Хэн Мордвуд или Алэйн Отт?.. В какую-то секунду он почти решился задать Светлому такой вопрос, но Князь был уже слишком далеко, чтобы окликать его ради подобной глупости.

* * *

…Меченый проснулся от того, что чей-то острый локоть впился ему в ребра. Он открыл глаза — и увидел Лювиня, который пытался выглянуть наружу сквозь отдушину в стене.

Через эту отдушину в «осиное гнездо» проникал ярко-белый свет.

— Доброе утро, — сказал Крикс, надеясь, что Лювинь сообразит, что совершенно незачем продавливать ему грудную клетку, даже если Рельни вдруг понадобилось срочно выглянуть наружу.

Рельни пробормотал в ответ какое-то ругательство, но, к счастью, догадался отодвинуться. Помимо них двоих, в «осином гнезде» не было ни одного разведчика.

— Мы что, проспали?.. — мрачно спросил Рельни у соседа.

Крикс пожал плечами, хотя было совершенно очевидно, что проспали они просто капитально. Судя по всему, сейчас было никак не меньше девяти часов утра. Похоже, их товарищи по доброте душевной решили дать своему командиру выспаться, а спавшего возле самой стены «дан-Энрикса» было просто невозможно растолкать, не потревожив Рельни.

Крикс подумал, что Лювиню в самом деле давно следовало хоть немного отдохнуть — многонедельный недосып привел к тому, что Рельни щеголял такими синяками в пол-лица, как будто бы ему сломали нос.

Одобрив, таким образом, решение своих соседей, Меченый задумался о том, была ли их ночная встреча с Князем просто его сном, или же все это происходило с ним на самом деле.

Если предположить, что все случившееся ночью ему попросту приснилось, то надо признать, что это был на удивление подробный сон. К тому же, сны обыкновенно забываются, как только ты проснешься, а Меченый помнил все — не только каждую фразу Князя, но даже ту интонацию, с который Светлый ее произнес. Как и предсказывал Седой, Крикс вскоре нашел трех дозорных, которые сладко спали, сидя прямо на земле, причем один из них, счастливо улыбаясь, прижался щекой прямо к сочащейся смолой коре старой сосны, а другой использовал вместо подушки деревянное ложе собственного абралета. Меченый, разумеется, не стал подходить слишком близко, ограничившись тем, что бросил в одного из айзелвитов подобранной с земли палкой — это позволило ему скрыться прежде, чем проснувшиеся часовые успели поднять переполох. Все это здорово напоминало их проделки в Академии, так что в «осиное гнездо» Меченый забрался в прекрасном настроении. И, втиснувшись на свое место между Рельни и обмазанной глиной стеной, тут же заснул.

— Ты собираешься торчать здесь до обеда? — недовольно спросил Рельни. — Нет? Тогда подвинься.

Крикс вздохнул и отодвинулся, позволив Рельни сбросить вниз веревочную лестницу, а потом выбрался наружу вслед за ним. Было похоже, что Лювинь не оценил заботы их соседей по достоинству.

До сих пор Меченый никогда не видел, чтобы жители Древесного города собирались где-нибудь большими группами, но в это утро все, по-видимому, шло наперекосяк. Под деревьями собралась толпа, состоявшая минимум из пары дюжин человек, и она продолжала увеличиваться.

Рельни выразительно нахмурился.

— Эвро только что вернулся из дозора. Он сказал — в лесу полным-полно адхаров, — озабоченно говорил один из айзелвитов в тот самый момент, когда «дан-Энрикс» с Рельни подошли поближе. Лица у собравшихся вокруг дозорных были хмурыми и сосредоточенными, но по каким-то мелочам все равно чувствовалось, что защитники Лисьего лога не на шутку встревожены. Сам разговор велся на местном языке, но Меченый этого даже не заметил — то ли потому, что за последние несколько дней приноровился слушать разговоры айзелвитов, то ли потому, что общий смысл сказанного был понятен и без перевода. Стоявший среди других дозорных Олметт недовольно покосился на «дан-Энрикса», но вслух ничего не сказал — должно быть, рассудил, что Меченый тоже имеет право знать об угрожавшей лагеря опасности.

Первый из айзелвитов тем временем продолжал:

— Эвро сказал, что арка Каменных столбов оцеплена Безликими. Он не решился подобраться к ним поближе, так что не может сказать наверняка, сколько их было. Но он говорит, что их было не меньше дюжины.

— Дюжины?! Я в жизни не видал больше пяти одновременно!

— Если не перестанешь так орать — скоро увидишь… Пока Эвро возвращался в лагерь, он наткнулся еще на троих. Похоже, что адхары разделились и прочесывают лес. Но Эвро они не заметили.

— Но почему они разъезжают средь бела дня?.. Такого раньше не бывало. Они всегда нападали только ночью!

— Это очевидно, — сухо сказал Рельни. — Судя по всему, они кого-то ищут.

«Кажется, я даже знаю, кого именно» — подумал Крикс, почувствовав сосущий холод в животе. Сейчас он был бы только рад, если бы их ночная встреча с Князем оказалась сном, но разговор дозорных не оставлял никакой лазейки для сомнений.

Меченый приказал себе успокоиться и рассуждать логически. Князь приходил сюда перед рассветом, и погони за ним не было — Седой бы ее обязательно заметил. Значит, его выследили позже, когда Светлый уже возвращался к Каменным столбам. По-видимому, ему все-таки удалось как-то от них скрыться, но «кромешникам» известно, что он где-то здесь. Крикс похолодел, поняв, что теперь Князю некуда деваться — в лесу его рано или поздно обнаружат, а добираться до ближайших деревень или вернуться в Лисий лог он не захочет сам, чтобы не привести Безликих за собой.

И зачем только Князь пошел на такой риск, чтобы встретиться с ним и полчаса поговорить об Олварге?.. Стоил ли их полночный разговор того, чтобы заплатить за него собственной жизнью?

Крикс прикусил губу, ломая голову над тем, что теперь делать. Остаться в лагере, покинув Светлого на произвол судьбы, было немыслимо. Но и о том, чтобы очертя голову бросаться Светлому на помощь, не могло идти и речи — Меченый не имел даже малейшего понятия о том, где маг находится в данный момент, а наугад бродить по лесу, в котором полно Безликих, мог бы только сумасшедший. Седой, несомненно, был бы в бешенстве, сделай «дан-Энрикс» что-нибудь подобное.

«Хотя, возможно, дело и не в Князе, — неожиданно подумал Крикс. — Может быть, они хотят найти меня».

— Они придут сюда? — спросил один из самых молодых дозорных. Голос у него едва заметно дрогнул.

— Спроси что-нибудь полегче, парень! — хмыкнул первый айзелвит. — Зависит от того, что они ищут.

— Надо подготовиться! Пусть видят, что нас голыми руками не возьмешь! — предложил Олметт, сверкнув глазами.

Стоявший с ним рядом мужчина средних лет пожал плечами.

— Все, что можно, мы на этот случай уже сделали.

Крикс знал, о чем он говорит. Лес, по которому его провели в самый первый день, был вовсе не так безобиден, как ему казалось поначалу. В действительности, если бы он не встретился с Эвро, а забрел в Древесный город в одиночку, то наверняка попался бы в какую-нибудь из расставленных айзелвитами ловушек. Здесь повсюду были хитро спрятанные под травой и дерном волчьи ямы с кольями на дне, из-за которых въехать в этот лес на лошади решился бы только самоубийца. Но, помимо них, имелись и гораздо более серьезные приспособления — вроде нескольких связанных между собой бревен, которые падали прямо на голову тому, кто ненароком задевал натянутую между деревьями веревку, или петли, слегка напоминавшей кроличий силок — попавшийся в нее чужак оказывался подвешен на сосне вниз головой. Кое-какие из этих ловушек Риксу показал Рейнар — прежде всего, затем, чтобы он по неосторожности не угодил в одну из них, бродя по лагерю — но Меченый не сомневался в том, что были и другие, о которых ему не сочли необходимым говорить. Для того, чтобы гвинны не подожгли лес, пытаясь выкурить противников из их укрытия, повсюду были вырыты глубокие траншеи, которые в случае чего помешали бы огню распространяться, и теперь эти траншеи тоже должны были на время задержать нападавших.

Поразмыслив, Меченый решил, что все не так уж плохо. В открытом бою у людей мало шансов выстоять против «кромешников», но волчья яма — это всегда волчья яма, даже если в нее свалится Безликий. Если бы не это обстоятельство, то Олварг уже много лет назад покончил бы с засевшими в Древесном городе повстанцами.

— А где сам Эвро?.. — неожиданно спросил Рейнар, оборвав размышления «дан-Энрикса».

В глазах рассказчика промелькнуло замешательство. Он бросил быстрый взгляд через плечо, как будто бы рассчитывал, что Эвро вот-вот выйдет на поляну.

— Я… Он вроде шел за мной… Потом сказал, что он слишком устал, чтобы идти так быстро, так что мне не стоит его ждать — он доберется сам. Наверное, еще не дошел…

— За это время он бы двадцать раз дошел, если бы даже останавливался отдыхать под каждым деревом, — отрезал Рельни. — Он даже не собирался за тобой идти. Вы встретили его на нашей стороне ручья?

— Да.

— А потом?..

— Он рассказал нам то, о чем я говорил. Тогда я сказал Альпину с Хьюэлом, чтобы они остались там, а я пойду сюда, предупрежу насчет Безликих.

— Это все? Больше вы ни о чем не говорили?

— Н-ну… В самом начале Альпин стал кричать, что Эвро сволочь, потому что бросил Хагена…

— А ты?!

— Велел ему заткнуться.

Лицо Рельни потемнело.

— И ты хочешь сказать, что ты не понял, что произошло?.. — процедил он.

Меченый понимал не больше половины из того, что они говорили, но зато он ясно видел, что последние слова дозорного привели Рельни в бешенство. Взгляд у Лювиня стал таким, как будто он примеривался, с какой стороны свернуть своему собеседнику челюсть. Крикс почувствовал, что следует вмешаться.

— Кто такой Хаген? — спросил он.

Рельни обернулся с таким видом, как будто раздумывал — не съездить ли по физиономии еще и Меченому.

— Напарник Эвро, — отрывисто сказал он. — Они вместе отвечают за участок леса, прилегающий к Каменным столбам. Люди из одного дозора должны возвращаться вместе, но даже такой баран, как Альпин, мог сообразить, что здесь особый случай!.. Если бы Эвро стал дожидаться Хагена, Безликие бы его обязательно заметили… А ты — ты знал, что он решит вернуться! — рявкнул он, вскинув глаза на айзелвита. — Или скажешь, что ты даже не догадывался, зачем он отстал?..

Айзелвит на одно мгновение отвел глаза — и Крикс подумал, что, по-видимому, он все же кое о чем догадывался. Но не счел необходимым вмешиваться — видимо, в глубине души он разделял позицию Альпина, полагавшего, что Эвро не следовало бросать напарника в лесу.

Рельни махнул рукой.

— Все, хватит. Не желаю даже знать, о чем ты думал… Я пошел за Эвро.

— Отлично! Я с тобой, — вызвался Олметт, на долю секунды опередив Меченого.

— И я тоже, — сказал Крикс.

Рельни на мгновение задумался, а потом сказал:

— Пойдем мы с Риксом. Ты останешься за командира. Все!

Олметт недовольно поджал губы, но возражать не стал. Крикс давно уже заметил эту любопытную особенность. Будь то в дозоре Браэна, в Лаконе или в Ордене — люди каким-то шестым чувством понимали, когда с отданным приказом можно спорить, а когда благоразумнее промолчать.

Рейнар двигался через лес так быстро, что даже «дан-Энриксу» приходилось прилагать определенные усилия, чтобы не отставать. Впрочем, Лювиня в данном случае явно подстегивала злость.

Они перебрались на ту сторону ручья, за которым начинался «ничей» лес, который не могли назвать своим ни айзелвиты, ни гвины, и, не замедляя темпа, двинулись в сторону Каменных столбов.

— Ты слышишь?.. — отрывисто спросил Рельни несколько минут спустя.

— Лошади? — вскинулся Рикс.

— Похоже. Плохо дело! Возвращаемся назад.

— Нет, подожди.

— Рикс, стой! Там впереди прогалина. Тебя заметят, — сказал Рельни, схватив Меченого за рукав.

И в ту же самую секунду до них долетел истошный крик. Так мог кричать разве что человек, буквально обезумевший от ужаса. Крик доносился точно со стороны прогалины, и Меченому даже показалось, что он узнал голос Эвро.

Рейнар и Крикс переглянулись — и, не сговариваясь, бросились в ту сторону.

Выбежав из леса, Крикс увидел человека, из последних сил бежавшего к спасительным деревьям, и преследующих его всадников — темные вороненые доспехи из прекрасной лирской стали и лоснящиеся вороные кони делали их похожими на столичных рыцарей, съехавшихся на какой-нибудь турнир. Двое из них были еще довольно далеко, но третий уже подобрался совсем близко к своей жертве. Меченому даже показалось, что он придерживает своего коня нарочно для того, чтобы растянуть удовольствие от погони. Тем не менее, расстояние между Безликим и разведчиком стремительно сокращалось. Эвро, несомненно, тоже чувствовал, что ему не уйти — поэтому и закричал.

Крикс ощутил внезапный приступ дикой злобы. Эти три «кромешника» просто играли с Эвро, словно кошка с мышью. Они прямо-таки упивались его страхом — поэтому и не замечали больше ничего вокруг.

То ли при свете дня кромешники выглядели не так пугающе, как ночью, то ли Крикс был слишком зол — однако на сейчас раз он не почувствовал того леденящего ужаса, который пережил в Солинках.

— Опоздали! — выкрикнул Лювинь, с первого взгляда оценив положение Эвро. — Ему уже не помочь! Уходим, Рикс… Уходим!

Но Крикс, не слушая его, рванул вперед, на ходу вытаскивая из ножен меч. Обмотанная кожей рукоять Ривалена казалась теплой, как будто бы меч уже успел нагреться от его ладони.

Опередивший своих товарищей Безликий наклонился с седла и рубанул бегущего мечом. Эвро заметил нависающую над ним тень и успел шарахнуться в сторону, но, судя по всему, Безликий все-таки достал его — юноша дико закричал и покатился по траве. Безликий развернул коня, чтобы добить упавшего — и, наконец, заметил Крикса.

Меченый перешел на шаг, поскольку слишком глупо сломя голову бежать на конного противника, и теперь скользящими шагами двигался ему навстречу, держа меч прямо перед собой — в том положении, из которого с одинаковой легкостью можно перейти к защите или нападению. Все нервы у него звенели, словно перетянутые струны.

Но до схватки дело так и не дошло.

Безликий резко дернул на себя уздечку, и его лошадь, возмущенно дернув головой, попятилась назад. «Кромешник» крепко сжимал меч, готовясь отразить любое нападение «дан-Энрикса», но сам, похоже, не особо рвался в бой. Двое других Безликих, выехавших на прогалину следом за ним, остановились почти сразу же, едва заметили «дан-Энрикса», и сейчас находились шагах в тридцати от своего товарища.

Меченый сделал еще шаг вперед — и тут над лесом неожиданно раздался низкий и гнусавый звук охотничьего рога. Криксу часто приходилось слышать, как трубят рога, но этот рог, судя по звуку, был гораздо больше и мощнее остальных. Нельзя сказать, чтобы от этого его звук сделался приятнее. Даже после того, как рог умолк, Меченому казалось, что у него вибрируют все внутренности.

Ближайший к нему Безликий развернул коня — как показалось Криксу, с некоторым облегчением — и пришпорил его, заставив с места взять в галоп, так что из-под копыт полетели комья сухой земли. Два других адхара последовали его примеру, промедлив не больше одной секунды, и исчезли за деревьями на несколько секунд раньше, чем их товарищ.

Провожая их глазами, Крикс почувствовал себя таким опустошенным, как будто он в самом деле дрался с тремя противниками одновременно. Но потом он вспомнил об Эвро — и обернулся.

Раненый пытался опереться на руки, как будто собирался встать — но получалось очень плохо. Когда ему все же удалось немного приподняться, его тут же вырвало на смятую копытами траву. Меченый вспомнил, что случилось с Фэйро, которого тоже ранили оружием «кромешников», и по коже у него прошел мороз.

Крикс сунул Ривален в ножны, подошел к разведчику и присел рядом с ним на корточки. На первый взгляд полученная Эвро рана выглядела не особенно серьезной — рассечены мышцы шеи и спины, но сухожилия и кости целы. Будь это обычный меч — досаточно было бы наложить швы, перевязать и провести неделю в полном покое. Но сейчас не приходилось сомневаться в том, что дела обстоят значительно серьезнее. Меченый осторожно перевернул трясущегося, словно от озноба, айзелвита на спину — и тихо выругался, увидев мутные глаза, закаменевшие от напряжения мышцы вокруг рта, и судорожно подергивающееся лицо.

Крикс вдруг подумал, что у него была масса времени на то, чтобы узнать, не существует ли каких-то способов бороться с магией Безликих. Он мог бы спросить об этом Алвинна, пока выхаживал его от ран. А мог задать этот вопрос Седому, когда разговаривал с ним этой ночью…

Почему он этого не сделал?! Неужели ему было мало смерти Фэйро?!

Услышав совсем рядом чьи-то осторожные шаги, Крикс обернулся — и увидел Рельни, бледного, как полотно.

— Кто ты такой?.. — негромко спросил он. — Ты маг?

Крикс покачал головой.

— Нет, Рельни. Я не маг.

«А жаль. Маг бы, по крайней мере, знал, что теперь делать с Эвро».

— Так кто же ты?.. И что ты сделал с этими Безликими?

— А что я с ними сделал? — спросил Крикс, слегка пожав плечами. — Я отвлек того, который собирался добить Эвро. Потом они услышали звук рога — и вернулись к своим. Я думаю, что это был сигнал, после которого все находившиеся в лесу отряды должны были съехаться в условленное место.

— Они тебя испугались. Я же видел, — настойчиво сказал Рельни.

Меченый сделал вид, что ничего не слышал, и снова повернулся к Эвро.

— Ты можешь ему помочь? — спросил Лювинь, поняв, что ответа на первый вопрос он так и не дождется.

— Я не знаю, — глухо сказал Крикс.

— Надо что-то решать. Эти Безликие могут в любой момент вернуться с подкреплением. Мы должны либо забрать его с собой, либо добить.

— Добить?.. — повторил Меченый, вспомнив про Фэйро.

Рельни тяжело вздохнул.

— Я понимаю, странно убивать кого-нибудь из-за такой царапины. Но ты же видишь — это не простая рана. Те, кого ранят «кромешники», не выживают, Рикс. А умирают они несколько часов, а то и дней подряд, и выглядит это на редкость омерзительно. Поэтому мы всегда их добиваем. Это лучшее, что можно для них сделать. Я просто подумал — вдруг ты знаешь какой-нибудь способ…

«Я не знаю никакого способа» — подумал Крикс, чувствуя, как сердце бешено колотится о ребра. Может, Рельни прав, и милосерднее всего было бы добить Эвро сразу?

— Помоги мне его поднять, — сказал он вслух, стараясь, чтобы его голос прозвучал достаточно решительно.

— И все-таки ты маг, — заметил Рельни удовлетворенно.

— Да хоть сам император, — огрызнулся Меченый. — Если тебе нравится так думать — я тебе мешать не буду. Бери его за ноги, только поосторожнее. Вот так… Теперь пошли.

* * *

В сгущавшихся над лесом сумерках горевший под деревьями огонь создавал непередаваемое ощущение тепла и защищенности, но подошедший к Меченому Рельни покосился на него с неодобрением. Здесь, на границе Древесного города, огня не разводили вовсе — даже пищу охранявшие границу айзелвиты не готовили на месте, а получали от живущих в глубине Лисьего лога.

Впрочем, в настоящую минуту Рельни явно занимали вещи поважнее, чем какой-то там костер.

— Мне только что сказали, что Атрейн уже в Древесном городе. Его отряд приехал всего несколько часов назад, но ему уже сообщили об утреннем происшествии с Безликими. Сенешаль хочет видеть нас обоих.

— Не сейчас, — ответил Меченый, не отрывая глаз от Эвро. — Я не могу оставить его здесь. Иди один.

— Что я скажу Атрейну?.. — тоскливо спросил Рейнар.

— Скажи, что я сожалею, — с ноткой нетерпения ответил Крикс. — И попроси кого-нибудь, чтобы принесли еще веток для костра. Он того и гляди потухнет.

— Не потухнет. Лучше бы ты не бросал туда так много веток сразу… этот твой костер и так слишком большой, — с едва заметной ноткой недовольства отозвался Рельни. Впрочем, несколько секунд спустя он примирительно сказал — Я понимаю, ты заботишься об Эвро. Но мы должны думать и об остальных. Граница слишком близко, ты же понимаешь. В этой части леса вообще нельзя разводить огонь — это может выдать гвиннам наше местонахождение.

Крикс промолчал — и Рельни, сдавленно вздохнув, ушел, а оставшийся в одиночестве «дан-Энрикс» подбросил в костер еще несколько веток. К вечеру в лесу похолодало — воздух стал промозглым и сырым, а от оврага расползались клочья серебристо-белого тумана. Крикс никак не мог отделаться от странного, ничем не обоснованного ощущения, что из промозглой темноты за ним следит чей-то недобрый взгляд — и этот кто-то терпеливо дожидается, пока «дан-Энрикс» не уйдет.

Поэтому южанин и не собирался уходить.

Все тело Меченого затекло от долгого сидения на коленях. Учивший его мастерству Неэри Астер мог просиживать в подобной позе целые часы, а в случае необходимости вскакивал на ноги одним бесшумным и почти неуловимым для глаз наблюдателя движением. Для Крикса до сих пор осталось тайной, как Астеру это удавалось. Сам он чувствовал себя так, как будто бы его отколотили палкой. Кости ныли, а затекшие мышцы отзывались на любое движение тупой болью.

Меченый потрогал руку Эвро. Ему показалось, что кожа раненого уже не была такой ледяной, как несколько часов назад. Пульс тоже выровнялся, и «дан-Энриксу» хотелось верить в то, что это добрый знак. Пока они несли разведчика до лагеря, по телу Эвро то и дело пробегали судороги, словно у больного «черной рвотой», но потом он перестал шевелиться, а все его тело начало мало-помалу коченеть, как будто Эвро уже умер — хотя слабый пульс доказывал, что парень еще жив. «Что нужно делать?» — спросил Рельни, явно ожидавший от «дан-Энрикса» каких-то четких указаний. Этот тон заставил Меченого ощутить очередной прилив беспомощности. Сюда бы сейчас магистра из Совета Ста… или хотя бы Рам Ашада… Хотя оба, вероятнее всего, сразу сказали бы, что тут уже ничем нельзя помочь. Меченый наклонился и оттянул раненому веко. Белки глаз казались посиневшими, а неподвижные зрачки расширились настолько, что стало почти не видно светлую, орехового цвета радужку. Крикс только мельком посмотрел разведчику в глаза, но ему все равно почудилось, что его самого засасывает в черный ледяной колодец.

«Нужно развести огонь», сказал он Рельни. Тот, по счастью, не стал колебаться и ссылаться на имевшийся на этот счет запрет, а просто послал своих разведчиков за хворостом.

Лесную нечисть вроде фэйров отгоняют факелами — вероятно, потому, что всякое пламя отчасти напоминает Очистительный огонь, зажженный Альдами в Начале всех времен. К несчастью, «кромешникам» простой огонь не страшен. Но у Крикса был Ривален, который имел свою собственную память — значит, должен был сохранить и воспоминания об Очистительном огне. Эти воспоминания необходимо было только разбудить… Крикс подошел к огню и поднял меч над пламенем, глядя на то, как на широком серебристом лезвии пляшут оранжевые сполохи. Если в мече, созданном Альдами, действительно жила Тайная магия, то она должна быть сильнее магии Безликих.

У Крикса не было уверенности в том, что найденный им способ хоть чего-то стоит, но он решил, что, если Истинная магия и впрямь парадоксальна, то это вполне бы соответствовало ее духу — создать меч, который может послужить не для убийства, а для исцеления.

Меченый промыл длинную тонкую рану на спине разведчика, приложил к ней лезвие меча и закрепил его повязкой, как шину на сломанной руке. Столпившиеся вокруг Эвро айзелвиты выглядели несколько разочарованными. Лагерь уже облетела новость, что «дан-Энрикс» оказался магом, способным прогнать троих адхаров разом, и теперь все явно ожидали, что он станет произносить какие-то заклинания или чертить узоры на земле.

— Это все? Или тебе еще что-нибудь нужно?.. — спросил Олметт, выражая всеобщее настроение.

Несмотря на всю серьезность положения, «дан-Энрикс» чуть не улыбнулся, на мгновение вообразив, как вытянется лицо Олми, если он потребует принести ему волосы утопленника или высушенное крыло летучей мыши. Хотя, может быть, присутствующие восприняли бы это пожелание как должное. Простые иллирийцы вроде Олми всегда отличались богатым воображением, а уж в такой стране, как Эсселвиль, где вовсе не существовало Одаренных, непременно должна была расплодиться куча всяких диких суеверий, касавшихся магии.

— Мне нужно два… а лучше даже три теплых плаща, — ответил Меченый, чуть-чуть подумав. — Эвро должен лежать в тепле. Еще мне нужно столько хвороста, чтобы можно было поддерживать огонь, пока он не придет в себя.

С тех пор хворост ему приносили постоянно — вероятно, в этой части леса уже не осталось ни одной валявшейся на земле ветки. Некоторые из добровольных помощников даже предлагали сменить Рикса и посидеть рядом с Эвро за него, но Меченый отказывался. Это он призвал на помощь Истинную магию — а значит, он должен остаться здесь до самого конца.

* * *

Крикс не знал, сколько времени прошло после ухода Рельни. Может, два часа, а может, целых три. Темнота за деревьями сгустилась окончательно, а собственное тело начало казаться Меченому одеревеневшим и чужим. Крикс сел на пятки и покрутил головой, разминая затекшую шею. Потом потянулся — сильно, до хруста в позвонках… и пропустил момент, когда ресницы Эвро слабо дрогнули. Когда он снова посмотрел на раненого, то увидел, что глаза разведчика открыты. Эвро щурился на яркий свет огня, пытаясь разглядеть «дан-Энрикса».

— Рикс?.. — неуверенно спросил он. — Мне снился очень странный сон… как будто бы за мной гнались Безликие.

Крикс чуть не подскочил от радости. Эвро тем временем попытался приподняться — и на его лице мелькнуло удивление.

— Больно, — пожаловался он.

— Это потому, что ты был ранен. Лежи тихо и не двигайся, — сказал «дан-Энрикс», старательно подбирая тарнийские слова. Может быть, на местном языке это должно было звучать как-то иначе, но разведчик его понял.

— Значит, это был не сон?.. Я почти ничего не помню. Где мы?

— В лагере, — ответил Рикс. Раненый беспокойно шевельнулся.

— Ты что, развел костер прямо в Древесном городе?! Сейчас же потуши его! Хочешь выдать нас гвиннам?..

— Тихо! — перебил «дан-Энрикс», выпрямившись и прислушиваясь к звукам, доносившимся из леса. — Кто-то идет.

Через лес шли по меньшей мере двое, и один из них двигался, как человек, который одет в латы и кольчугу. Это настораживало. Все разведчики Лисьего лога надевали для защиты только кожаные куртки, в лучшем случае с железными пластинками, вшитыми между двумя слоями кожи — эти легкие доспехи почти не стесняли движений. Крикс потянулся к арбалету, который оставил ему кто-то из разведчиков, и бесшумно зарядил его, глядя в ту сторону, откуда доносился шум. Плохо было то, что из-за костра царившая вокруг ночная темнота казалась непроглядной, тогда как они с Эвро, наоборот, были видны, как на ладони.

— Эй, Меченый! — окликнули его из-за деревьев голосом Лювиня. — Опусти самострел. Свои.

Через несколько секунд Рельни и его спутник выбрались на свет. Крикс обнаружил, что он не ошибся — на втором из двух мужчин действительно была кольчуга и стальной нагрудник, в котором ярко отражалось пламя от костра. Крикс догадался, кем он может быть, хотя и представлял его несколько старше. На вид спутнику Рельни можно было дать лет сорок. В подвязанных кожаным шнурком волосах цвета палой листвы еще даже не появилась седина. Внимательные темные глаза остановились на лице «дан-Энрикса».

— Рейнар сказал, что ты отказался идти с ним в Древесный город, и я решил прийти к тебе сам, — сказал мужчина, пристально глядя на Меченого. На аэлинге он изъяснялся чисто, почти без акцента. Впрочем, плох тот вождь, который не умеет говорить на языке своих людей. — Меня зовут Атрейн.

Эвро едва не свернул себе шею, попытавшись посмотреть на человека, которого в Лисьем логе поминали даже чаще, чем самого короля.

Когда раненый зашевелился, на лице Атрейна промелькнуло изумление.

— Я вижу, ты и впрямь великий маг, Крикс-из-Легелиона. Мне сказали, что ты обратил адхаров в бегство, даже не вступая с ними в схватку. Это правда?..

Больше всего Криксу хотелось ответить что-то вроде — «Я не понимаю, о чем речь». Но в манерах его собеседника было нечто такое, что «дан-Энрикс» понял, что с ним стоит быть предельно откровенным.

— Дело не столько во мне самом, сколько в моем мече, — ответил он, кивнув на рукоять Ривалена, выглядывавшую из-за плеча у Рельни.

В темных глазах Атрейна отражались отблески костра. Он прямо-таки впился в меч глазами, словно никогда еще не видел ничего подобного.

— Волшебный меч?..

— Можно сказать и так, — помедлив, отозвался Крикс. Он положительно не знал, как объяснить природу Тайной магии тому, кто никогда не видел даже Одаренных.

Атрейн перевел взгляд с меча на Рикса, и с минуту молча и внимательно разглядывал его. Лицо мужчины оставалось невозмутимым, как и полагалось человеку, привыкшему хранить свои мысли при себе, но Меченый был уверен в том, что сенешаль заинтригован.

— Я хотел поговорить с тобой, — сказал он, наконец. — Если не возражаешь, то Рейнар займется раненым, а мы с тобой пройдемся до ручья и побеседуем.

Несмотря на вежливую форму, в которую сенешаль облек свою просьбу, было совершенно очевидно, что он не рассчитывает на отказ.

Меченый медленно поднялся на ноги, чувствуя, как в икры и ступни как будто бы разом вонзились тысячи мелких иголок.

— Следую за вами, монсеньор, — ответил он.

* * *

Олварг с порога вперился глазами в сухопарого, высокого мужчину, прикованного к сырой каменной стене. Пленника только что доставили адхары, и сейчас он был похож на серую ночную бабочку, пришпиленную к бумажному листу булавкой.

Привлеченный скрежетом засовов пленник тоже посмотрел на Олварга — но не его лице не отразилось ни одного из тех чувств, которых ждал Интарикс. Ни бессильной ярости, ни страха, ни даже смятения. Взгляд серебристых глаз казался отстраненным, словно этому не имевшему человеческого возраста мужчине с длинными седыми волосами приход Олварга казался чем-то незначительным.

Интарикс в несколько шагов преодолел разделяющее их расстояние и, повинуясь непреодолимому порыву, с силой ударил стоявшего у стены человека кулаком в лицо.

Голова пленника мотнулась, словно у тряпичной куклы, и Олварг только теперь по-настоящему поверил в то, что все происходящее — реально. Это не было ни разыгравшимся воображением, ни сном.

Они действительно поймали Сивого!

— …Ты совершенно обезумел, — глухо сказал Князь, выплюнув на пол сгусток крови. — Вся твоя теперешняя ярость — просто способ убежать от собственного страха. Ты как сумасшедший, который мечется в разные стороны, пытаясь поразить воображаемых врагов, а попадает исключительно по самому себе.

— По самому себе? Неужто?..

Олварг размахнулся и нанес еще один удар, почувствовав на своих пальцах что-то теплое и липкое. Ну, а теперь под дых!… Еще?! На, получи еще!! Скосив глаза, Интарикс увидел неправдоподобно-алые брызги на полу и на своей одежде. Он почувствовал резкую боль в костяшках кулаков, но это было сущей мелочью в сравнении с пьянящим ощущением освобождения. Подобного он не испытывал уже давно — и пленники, и их беспомощность давно уже ему приелись, а однообразие подобных сцен вгоняло в скуку. Но нынешний случай был особым. Перед ним стоял не просто пленник… и даже не его личный враг, которому он собирался отомстить, а Сивый.

Сивый!!

Князь пошатнулся, но цепи, тянувшиеся от его наручников к скобам в стене, не дали пленнику упасть.

— Зря ты убил Галахоса, — выдохнул Сивый через несколько секунд, сумев восстановить дыхание. — Он был тебе необходим.

Олварг до такой степени не ожидал, что пленник вспомнит о его помощнике, что на секунду даже растерялся. Но потом ему отчетливо вспомнилось перекошенное от бессмысленного ужаса лицо Галахоса с трясущейся нижней губой и лезущими из орбит глазами — и он опять почувовал тяжелый, безысходный гнев. Олварг не помнил, когда он в последний раз испытывал такую же ярость, как тогда, когда наведался в Галарру и узнал, что Эвеллир был там — и смог уйти живым, еще и прихватив с собой Шоррэя.

— Необходим?.. — повторил он — Этот маг всю жизнь был бесполезным, жалким трусом. Он упустил Эвеллира, хотя мог его убить.

Князь пристально взглянул на Олварга. Бесцветные, как легкий серый пепел, волосы падали ему на лицо и липли к окровавленному лбу.

— Уверен, ты не хуже меня знаешь, что твой маг ни при каких условияхне смог бы убить Рикса. Думаю, тебе будет непросто обходиться без Галахоса. Все эти годы он служил для тебя ширмой, за которой ты пытался прятаться от силы Темного Истока. А теперь, когда Галахоса не стало, она будет пожирать тебя еще быстрее.

Олварг ощутил знакомый ужас и до хруста стиснул зубы. Откуда он знает?!

— За меня не беспокойся, — с ненавистью сказал он. — Лучше уж подумай о себе. Мне всегда было интересно — люди наподобие тебя когда-нибудь задумываются о самом худшем свойстве вашей Тайной магии?.. Она всегда предает вас как раз тогда, когда вы больше всего в ней нуждаетесь. Вы ждете ее помощи, надеетесь на нее, а в ответ — ничего! Полная тишина!.. А хуже всего то, что вы даже не знаете, в какой момент останетесь одни, лицом к лицу со всей своей беспомощностью… Ну совсем как ты сейчас. Жалкое зрелище, не правда ли?!

К досаде Олварга, его тирада не произвела на пленника особенного впечатления — он продолжал смотреть на собеседника все с тем же раздражающе спокойным выражением лица. Хотя, пожалуй, сейчас этот самоуглубленный взгляд плохо вязался с густеющей кровью на губах и рассеченном лбу Седого.

— Тайная магия не всесильна, это для меня не новость. Когда дети по твоей милости умирали от «черной рвоты», их родители всегда надеялись на чудо… ждали его с такой страстной силой, которую ты едва ли в состоянии представить… и при этом очень часто никакого чуда не было! Так неужели ты действительно считаешь, что я должен чувствовать себя обманутым из-за того, что Истинная магия позволила мне оказаться здесь, вместо того, чтобы в одиночку перебить всех твоих адхаров?.. Ошибаешься. Я на такое вовсе не рассчитывал.

— Ну, значит, ты еще глупее, чем я думал! Зачем служить магии, которая слишком слаба, чтобы тебя спасти? — осведомился Олварг, презрительно скривив губы.

Князь поморщился.

— Ты не поймешь. Все твои представления о магии основаны на том, что ты узнал, имея дело с Даром или с силой Темного Истока. Но Тайная магия — не господин и не слуга… она, скорее, друг или союзник. С ней не нужно торговаться — она и без этого сделает все, что в ее силах, ничего не требуя взамен. Но надо понимать, что в мире были, есть и будут вещи, которые Истинная магия способна сделать только с нашей помощью. А пока Смерть и Солнце обладают равной силой, в мире будет существовать то, с чем мы не сможем справиться даже совместными усилиями. И так будет продолжаться до тех пор, пока мы не сумеем уничтожить сами Темные Истоки.

— Ну и кто же сможет уничтожить Темные Истоки? — насмешливо спросил Олварг, с трудом сдерживая клокотавшее в нем бешенство. — Ты уже мертв, старик… Тайная магия, как мы только что выяснили, совершенно бесполезна… а ваш Эвеллир ничуть не подготовлен к своей миссии. Могу представить, каково тебе об этом думать! У тебя ведь было столько лет, чтобы все ему объяснить, но ты решил, что он — совсем не тот, кто тебе нужен. То-то ты, наверное, кусаешь локти, вспоминая про упущенное время!

Князь едва заметно усмехнулся.

— Судишь по себе, не так ли, Тар?.. У тебя было столько случаев, чтобы его убить — а ты вообразил, что он не тот, кого тебе следует опасаться. Да, ты прав, мы с тобой совершили одну и ту же ошибку. Но боюсь, что тебе она обойдется несколько дороже.

Олварг медленно вдохнул и выдохнул, пытаясь овладеть собой. Продолжать этот разговор было бессмысленно. Пожалуй, с Сивым у него выходило даже хуже, чем с «дан-Энриксом» в Кир-Роване… Интарикс потянулся к перевязи и медленно вытащил из ножен длинный обоюдоострый нож. Лезвие составляло почти две мужских ладони, а витая рукоять была украшена головой фантастического зверя с двумя головами. Олварг усилием воли растянул губы в улыбку.

— Посмотри сюда, старик. У меня в Марахэне служит некий Ролан… айзелвит… кует ножи не хуже лирских оружейников. Вот этот я даже забрал себе. Но у меня пока не было случая опробовать его на практике.

Он медленно провел острием по щеке пленника. В первую секунду казалось, что прикосновение железа к коже было таким легким, что не оставило после себя следа. Но через несколько секунд на лице Сивого стал быстро наливаться кровью тонкий алый порез. Улыбка Олварга сделалась шире.

— Рыжебородый говорит, что это двухголовое чудовище на рукояти — какой-то древний гвиннский оберег, который должен охранять хозяина от порчи. Забавно, да?.. Я правлю идиотами и дикарями, а Адель с ее книгохранилищами и Лаконской академией по-прежнему принадлежит моему братцу.

— Каждому свое, — откликнулся Седой. — Жаль только, что от Истока тебя никакие обереги не спасут.

— И все же на них иногда бывает любопытно посмотреть… Во всяком случае, я бы на твоем месте не отказывался от такой возможности. Через пару минут, когда я выколю тебе глаза, ты ничего такого больше не увидишь.

* * *

Поляна с разведенным Меченым костром давно осталась позади, и теперь Крикс с Атрейном шли по лесу в полной темноте. Меченый мимолетно удивился, как уверенно его попутчик выбирает направление, нисколько не боясь ловушек и волчьих ям — а потом вспомнил, что Атрейн почти семнадцать лет был предводителем повстанцев в Лисьем логе, прежде чем сделаться сенешалем Истинного короля.

Крикс пожалел, что он не может в лоб задать попутку какой-нибудь вопрос о «сыне» Тэрина, не вызвав у Атрейна лишних подозрений. Поэтому он молчал, гадая, о чем собирается беседовать его попутчик.

— Рельни говорил, что в вашем мире ты сражался под началом человека, который мог превращаться в сокола. Ты тоже так умеешь?.. — отрывисто спросил сенешаль, нарушив затянувшуюся паузу.

Крикс покачал головой.

— Тот человек, о котором говорил Рельни, был Неэри, Снежным Соколом. Они только наполовину люди. Научиться этому нельзя.

— Жаль!.. Еще Рельни говорил, что ты убил человека, которого называли Бешеным принцем, а потом взял неприступный замок под названием Тронхейм.

— Правильнее было бы сказать, что я участвовал во взятии Тронхейма. А Бешеного принца я случайно подстрелил из арбалета.

Сенешаль угрюмо покосился на него, как будто бы подозревал, что Меченый просто морочит ему голову.

— Ну хорошо, пусть так. И все же — в тебе, видимо, есть нечто, отличающее тебя от других людей. Скажи — зачем ты прибыл в Эсселвиль?

— Я уже говорил об этом Рельни. Человек, который называет себя Олваргом — мой враг. Я должен отыскать его, чтобы убить.

Атрейн остановился и внимательно посмотрел на Меченого.

— Это все?.. Значит, других причин, чтобы отправиться сюда, у тебя не было?

— Да, это все, — ответил Крикс, не совсем понимая смысл этого вопроса. — К сожалению, я быстро понял, что добраться до Олварга будет не так-то просто. Он ведь правит большей частью Эсселвиля.

— Не считая Дель-Гвинира и Дакариса, — добавил сенешаль. — Но теперь это уже ненадолго. Ты, конечно, знаешь, что возле Арденского утеса стоит войско Истинного короля?.. Сейчас в наших руках только Арденны и полуразрушенная крепость Эдельвейс. Но к концу месяца мы собираемся захватить Авариттэн и выбить гвинов из предгорья. Судя по тому, что о тебе рассказывал Рейнар, твоя помощь может оказаться исключительно полезной. Если ты отправишься со мной к Арденнскому утесу, я представлю тебя королю. Согласен?..

Крикс сделал для себя мысленную заметку, что Рейнар, похоже, был так увлечен рассказами о его «подвигах», что не упомянул о необычном интересе, который Крикс уже дважды проявлял к особе Истинного короля. Иначе сенешаль бы точно заподозрил, что «дан-Энрикс» в сговоре с адхарами — поэтому те и не тронули их с Рельни этим утром.

— Я поеду с вами, монсеньор, — ответил он.

 

Глава XIV

Алвинн в первый раз за много лет держал в руках книгу, но не мог сосредоточиться на чтении. Бездумно глядя на гравюру Дель-Герада, он уже минут пятнадцать не переворачивал страницу.

Маска, изготовленная по заказу Крикса, позволяла Алвинну свободно перемещаться по дворцу и даже выходить на улицу. В первый раз, когда он рискнул выйти в город, суета и яркость красок буквально оглушили его. Вместо удовольствия, которого он ожидал, Алвинн почувствовал растущую тревогу и странное чувство беззащитности. Пришлось признать, что приучаться к новым впечатлениям придется постепенно — сперва резиденция Валларикса, потом прилегающий к ней парк и площадь Четырех дворцов, потом — столичное Книгохранилище… Нельзя сказать, что гость Валларикса совсем не привлекал к себе внимания — и слуги, и придворные буквально пожирали Алвинна глазами, и он готов был биться об заклад, что за его спиной все эти люди с наслаждением чесали языками, обсуждая, кто же он такой. Но до скандального предположения, что гость правителя — Безликий, ни один из сплетников пока что не додумался. А это значило, что Меченый был прав, и Алвинн мало отличался от других людей — настолько мало, что они даже готовы были принимать его за своего. Это открытие шокировало Алвинна. Последние несколько дней он размышлял о том, не был ли энониец прав и в остальных своих предположениях.

И тем не менее, и во дворце, и за его пределами Безликий продолжал держаться крайне настороженно.

Какой-то человек, идущий мимо по проходу между рядами скамей, неловко поскользнулся и cхватился за ребро его стола рукой. Единственной рукой, так как другой у него не было — рукав светлой рубашки был обрезан и зашит у самого плеча. Стол сильно пошатнулся.

— Ох, простите, ради Всеблагих! — произнес незнакомец, выпрямляясь. Голос у него был звучным и приятным, с нотками какого-то неуловимого веселья. — Я не хотел вам помешать.

— Ничего страшного, — отрывисто ответил Алвинн, ощутив такую же неловкость, как всегда, когда ему случалось с кем-нибудь заговорить. С тем пор, как Крикс отправился в Хоэль, Алвинн ни разу не произнес больше шести слов подряд. Короткие распоряжения прислуге и пятиминутная аудиенция у императора, сказавшего, что Алвинн может оставаться во дворце до возвращения лорда дан-Энрикса — вот, собственно, и все. Безликий полагал, что этого вполне достаточно — и точно не стремился заводить какие-то знакомства.

Алвинн вспомнил, что буквально накануне видел однорукого на утреннем приеме во дворце — он прибыл из Кир-Кайдэ вместе с лордом Иремом и остальными членами имперского посольства. Только тогда на этом мужчине был зеленый бархатный колет с золотым знаком Семилистника, свидетельствующим о научных занятиях, а сейчас эмблема с семилистником была вышита простой нитью на его рубашке.

— Это, кажется, «практическая магия» Итлина Иорвета?.. — спросил однорукий, глядя на монументальный том, лежавший перед Алвинном. Безликий даже не сразу понял, о чем речь, но потом вспомнил, что та книга, которую он снял с полки, зацепившись взглядом за знакомое название, действительно была ничем иным, как «Опытами практической магии» — фундаментальным сочинением времен Великого Раскола.

— Да, — с ноткой удивления ответил Алвинн. Это прозвучало так, как будто бы он сам не очень понимал, как эта книга оказалась на его столе.

— Никогда не мог заставить себя дочитать ее до конца, — внезапно улыбнулся незнакомец. — Слишком уж сухое изложение. Но иллюстрации просто прекрасные.

Пораженный этим неожиданным замечанием, Алвинн ничего не ответил однорукому — а сам попробовал представить, как бы среагировал этот ученый, если бы каким-то образом узнал, к кому он обращается. Светловолосый расценил его молчание, как желание остаться в одиночестве, слегка кивнул ему и отошел. Безликий поневоле проводил его глазами. Большинство людей, казалось, инстинктивно чувствовали, что от него следует держаться в стороне. Но обладатель вышитого на рубашке семилистника оказался исключением — и это не могло не удивлять.

Алвинн попробовал сосредоточиться на чтении, и это ему даже удалось, но, тем не менее, время от времени он отвлекался и бросал косые взгляды в сторону стола, за которым работал однорукий. В отличие от большинства посетителей Книгохранилища, светловолосый ученый не читал и даже не делал какие-то выписки. Перед ним лежала кипа разрозненных листов, и однорукий что-то быстро и убористо писал на самом верхнем, с головой уйдя в это занятие. Когда Алвинн случайно посмотрел на него полчаса спустя, светловолосый уже не писал, а перечитывал написанное, вычеркивая целые абзацы и сосредоточенно покусывая кончик своего пера.

В последующие дни Безликий часто видел необычного ученого в Книгохранилище. Причем, если сам Алвинн приходил и уходил, когда ему заблагорассудится, то однорукий проводил в библиотеке целые часы, все время занимаясь своей писаниной. Это заставляло думать, что это занятие было для него не развлечением и отдыхом от дел, а собственно работой, которую приходилось выполнять по плану.

Прошла целая неделя, прежде чем между Алвинном и одноруким состоялся новый разговор. На правах гостя императора, Алвинн ходил в Книгохранилище в любое время, тогда как для обычных посетителей библиотека закрывалась в восемь пополудни, или, как сказали бы в столице, к двенадцатой страже. Таким — пустым и темным, без шатавшихся по залам посетителей — Книгохранилище нравилось Алвинну гораздо больше. Можно было зажечь масляную лампу и читать, но еще чаще Алвинн предпочитал оставаться в темноте — ходить по залам, прикасаясь к теплым корешкам старинных книг, или смотреть на надписи, змеившиеся по камню поверх книжных полок. Альды вырезали буквы прямо на камнях, а потом заливали эти углубления блестящей краской — черной, алой или золотой. В один из таких вечеров Алвинн наткнулся на однорукого ученого, который с неожиданной для своего увечья ловкостью снимал с полок очередную книгу, просматривал ее оглавление, прижав тяжелый фолиант к груди, а потом возвращал его на место. Светильник, который однорукий принес с собой, стоял на краю ближайшего стола, разбрасывая вокруг себя колеблющийся круг оранжевого света. Собственно, именно этот мерцающий свет и привлек Алвинна, заставив его свернуть в круглый зал.

Ученый, видимо, почувствовал чье-то безмолвное присутствие и обернулся. Алвинн ожидал, что однорукий вздрогнет, увидев в темноте неясную высокую фигуру и тускло блестевшую при свете лампы маску. Но ученый снова удивил его.

— Ах, это вы, — сказал он таким тоном, будто не могло быть ничего естественнее, чем столкнуться в полутемном опустевшего Книгохранилища с таким зловещим гостем. Несмотря на то, что час был поздним, и в библиотеке наверняка не осталось ни одной живой души, помимо них двоих, было не очень-то похоже, что светловолосый ощутил тревогу или же какую-то неловкость. Поставив на место книгу, которую он просматривал до этого, мужчина обернулся к Алвинну всем корпусом. — В последнюю неделю я все время вижу вас в Книгохранилище. Но первый раз, мы, кажется, встретились в императорском дворце. Вы — гость Валларикса?

— Скорее уж, его племянника, — ответил Алвинн, удивленный непринужденными манерами своего собеседника. Он что же, в самом деле не чувствует никакой опасности?..

— Значит, вы знаете лорда дан-Энрикса?

— Уже лет восемь как, — сумрачно усмехнулся Алвинн. Однорукий посмотрел на него с каким-то новым интересом.

— В самом деле?.. Удивительно, что я никогда раньше вас не видел.

— А вы что, знаете всех, кто как-то связан с Меченым? — не удержался от сарказма Алвинн.

Молодой ученый не обиделся.

— Вплоть до сегодняшнего дня я полагал, что всех, — c улыбкой сказал он. — Я, если можно так сказать, его биограф.

— Кто-кто?.. — переспросил Безликий, все сильнее изумляясь.

Улыбка на лице его собеседника сделалась еще шире.

— Извините, я ведь даже не представился… Меня зовут Кэлрин Отт. Я императорский хронист и помощник мэтра Саккрониса, здешнего архивариуса. Днем я обычно занимаюсь тем, что помогаю ему в составлении «Новой истории Легелиона», посвященной двум последним войнам. А по вечерам я пишу книгу о «дан-Энриксе». Хотите посмотреть?

Алвинн как будто бы со стороны услышал собственный приглушенный маской голос, произносящий «да».

— Тогда пойдемте, — сказал Кэлрин Отт. — Сдается мне, я все равно не найду здесь того, что искал.

Безликий ясно чувствовал, что в его собеседнике нет даже самой слабой искры Дара, но не мог отделаться от ощущения, что этот Кэлрин Отт — какой-то маг. Во всяком случае, та легкость, с которой он втянул Алвинна в беседу, была в чем-то сродни волшебству.

Впрочем, эта загадка могла разрешаться куда проще. Меченый наверняка сказал бы, что все это время Алвинну мучительно хотелось с кем-нибудь поговорить — просто он не позволял себе даже подумать ни о чем подобном, считая такие человеческие_ мысли совершенно недоступными Безликому. Алвинн еле сдержался, чтобы не помотать головой — до того ярко встал перед его глазами образ Рикса, улыбавшегося своей раздражающей улыбкой, означавшей «я же тебе говорил».

— Пожалуйста, входите, — пригласил странный ученый, когда они подошли к малозаметной двери возле выхода из зала. Комната оказалась небольшим отдельным кабинетом с письменным столом, книжным шкафом и парой кресел.

— Личный кабинет Саккрониса, — пояснил Кэлрин, входя в комнату вслед за Безликим. — Господин архивариус любезно предоставил мне возможность пользоваться им в свое отсутствие… а вот, собственно, книга, о которой я вам говорил.

Последние слова были излишни — Алвинн уже обратил внимание на стопку исписанных листов, лежащих на столе. Безликий подошел поближе, осторожно поднял верхний лист и прочитал:

— Estel» inn Glaenn… «Сталь и Золото». — Он несколько секунд поколебался, прежде чем спросить: — Вы разрешите мне ее прочесть?.. Или она нужна вам для работы?

Кэлрин Отт лукаво улыбнулся.

— В принципе — нужна. Но раз вы знаете лорда дан-Энрикса столько же лет, сколько я сам, вы, вероятно, сможете помочь мне устранить какие-то неточности или ошибки в тексте. Следовательно, позволить вам ее прочесть — в моих же интересах. Я возьму только последние листы.

Алвинн отметил, что Кэлрин по-прежнему «не замечает» того факта, что его собеседник до сих пор не назвал свое имя и даже не намекнул на род своих занятий. После нескольких минут беседы с Оттом трудно было считать это проявлением какого-то особенного легкомыслия. Помощник архивариуса, при всей необычности своих манер, был далеко не глуп.

— Спасибо, — сказал Алвинн, опускаясь в кресло.

Кэлрин подкрутил фитиль масляной лампы, уселся на противоположный край стола и пододвинул к себе письменный прибор. Несколько следующих часов в комнате было тихо. Еле слышный шелест, с которым перо Кэлрина скользило по бумаге, Алвинн перестал замечать в первые несколько минут. Впрочем, чтение оказалось увлекательнее, чем он мог предположить. Алвинн сам не заметил, как перевернул последнюю страницу. Повествование оборвалось на том, как Меченый помог Льюберту Дарнторну бежать из города. Кэлрин почти дословно записал рассказ Линара о его попытках вывести Фуэро с орденской конюшни и последовавшей за этим встрече с Риксом на опушке леса — но о том, что было дальше, в рукописи не было ни слова. Алвинну стало немного жаль, что Отт пока не дописал свою историю.

Увидев, что он отодвинул от себя листы, Кэлрин отвлекся от работы и поднял глаза на собеседника.

— Что, надоело?.. — спросил он шутливым тоном, но Безликий ощутил, что Отт обеспокоен. Совсем как поэт, который только что прочел кому-то новую балладу и с тревогой ждет оценки слушателей. Алвинну внезапно вспомнилось, что в свое время он тоже писал рондели и сонеты и мучительно страдал, если их не оценивали по достоинству.

Это воспоминание его изрядно удивило.

— Нет, не надоело, — честно сказал Алвинн. — Просто я закончил.

В серых глазах однорукого мелькнуло изумление.

— Так быстро?.. Поразительно. И что, нашли какие-то неточности?

Алвинн заколебался. Правильнее всего было бы ответить «нет», а потом вежливо проститься с Кэлрином. Весь этот вечер и без этого можно было считать одним из самых странных в его жизни. Но вместо этого Алвинн сказал совсем другое.

— Тот кусок, где вы рассказываете о беспорядках в городе… когда ударили в набат, а Крикс сломал бедро… не знаю, как насчет других подробностей об этой ночи, но началась эта история совсем не так, как вы описываете. По-вашему выходит, что «дан-Энрикс» просто выскочил на улицу, услышав колокол, и пострадал во время общей свалки. Но я точно знаю, что все было совершенно по-другому.

— Как? — сейчас же спросил Кэлрин.

Алвинн задумчиво смотрел на лепесток оранжевого пламени, метавшийся в стеклянной лампе на столе.

— А вы уверены, что вы действительно хотите это знать?..

— Конечно, — кивнул Отт.

— Ну что ж… Тогда вам следует иметь в виду, что Крикс провел ту ночь в Галарре. Я знаю об этом потому, что сам был там — и даже помогал ему сбежать, — Алвинн поднял руку к своей маске, щелкнул рычажком маленького замка, скреплявшего две половины маски, и счел необходимым предупредить собеседника — Только не вздумайте орать. Тем более, что вас все равно никто не услышит…

Алвинн был практически уверен в том, что, несмотря на его последние слова, ученый все же закричит, увидев его без маски. Однако Кэлрин не издал ни звука — только лицо у него вытянулось и заметно побледнело, а зрачки расширились настолько, что серые глаза однорукого стали казаться черными, как два колодца.

— Что, не нравится?.. — со странной злостью спросил Алвинн. Хотя, если подумать, злиться в такой ситуации следовало только на самого себя. При мысли о собственной дурости Безликий ощутил почти физическую тошноту. Привык к тому, что Меченый смотрел на него так, как будто бы не видел ничего особенного, потом встретил человека, который тоже не выглядел напуганным — и сразу возомнил, что чудо может повториться? Ну вот и получай свое!

В лице Кэлрина Отта что-то дрогнуло.

— Прошу прощения. Я не хотел вас оскорбить. Просто это было слишком… неожиданно.

Алвинну показалось, что он ослышался.

— Вы извиняетесь? Передо мной_?

— Конечно. Мое поведение было чудовищно невежливым.

— Так что, вас не смущает то, что я — Безликий?..

Отт вздохнул.

— По правде говоря, я ожидал… чего-то в этом роде. В день нашей последней встречи с Криксом он упомянул какого-то Безликого, который спас ему жизнь. Я сразу вспомнил этот разговор, когда увидел вас. Учитывая обстоятельства этого дела, я сказал себе, что это ничего не значит. Но все равно оказался совершенно не готов к тому, чтобы увидеть вас без маски.

— Омерзительное зрелище, не так ли? — резко спросил Алвинн.

— Н-не совсем. Скорее, неожиданное. Понимаете, в старинных хрониках Безликих всегда изображают в шлемах или в капюшонах, за которыми — сплошная чернота. Я почему-то думал, что это должно быть похоже на что-нибудь вроде густой вуали. А на самом деле тут совсем другое… когда я пытаюсь смотреть вам в лицо, у меня появляется такое ощущение, как будто я ослеп. Или как будто на глазу бельмо… хотя все остальное я при этом вижу так же хорошо, как раньше.

— Вы меня боитесь? — требовательно спросил Безликий.

— Хмм… пожалуй, да. Все-таки да. Хотя, конечно, это глупо. Раз вы гость дан-Энрикса — то, значит, с вами все в порядке.

Алвинн даже не нашелся, что ответить, и только слегка развел руками.

В кабинете воцарилась продолжительная тишина. Потом Безликий сделал над собой усилие и произнес:

— Вы, кажется, хотели, чтобы я рассказал вам о Криксе?..

— Разумеется, — тут же ответил Отт. — Но мне хотелось бы сперва понять, кто вы такой.

Алвинн ощерился.

— А что здесь непонятного?

Кэлрин вздохнул.

— Ну, посудите сами… О Безликих говорят, что они не имеют ни собственной воли, не воспоминаний, а просто являются безвольным инструментом человека, подчинившего себе магию Темного Истока. Это почти все, что нам о них известно — не считая утверждения, что из доступных человеку чувств Безликие способны исключительно к жестокости. Я сам считал, что дела обстоят именно так — пока «дан-Энрикс» не упомянул, что вы спасли его от смерти. Если бы вы могли делать только то, что нужно Олваргу, такого никогда бы не произошло… А значит, все рассказы о Безликих либо лживы, либо просто неверны.

Алвинн поморщился.

— Они правдивы и вполне верны. Просто любое правило имеет свои исключения.

— И вы — пример такого исключения?..

— Может быть, да, а может быть, и нет. В конце концов, я был одним из первых, на ком Олварг пробовал свое искусство. Не исключено, что ему просто не хватило опыта.

Кэлринн выжидающе смотрел на Алвинна.

— Хотите, чтобы я рассказал всю историю — с начала до конца? — насмешливо спросил Безликий. Его собеседник то ли не заметил, то ли не счел нужным замечать его иронию.

— Очень хотел бы, — кивнул он. — Если, конечно, это не покажется вам слишком неприятным.

— Скорее, это будет неприятно вам, — пожал плечами Алвинн. — Для меня ежедневный сон — не самая необходимая на свете вещь, а вот вы, того и гляди, начнете клевать носом. Не могу сказать, который теперь час, но, вероятно, уже третья стража.

— Да, вы правы, — не ломаясь, согласился Кэлрин. — Значит, завтра?.. Мы могли бы снова встретиться в Книгохранилище.

Безликому очень хотелось уточнить, с чего это ученый вообще решил, что Алвинн станет ему что-нибудь рассказывать. Но потом он представил себе долгий вечер во дворце, бестактный интерес в глазах прислуги, убиравшей его комнату и приносившей гостю Валларикса ужин — и решился.

— Ладно, завтра.

* * *

В Арденны Крикс и его спутники приехали уже к ночи. В сгущающейся темноте военный лагерь айзелвитов выглядел довольно живописно — десятки пылающих костров возле подножия утеса и темные развалины старинной крепости наверху, на фоне стремительно темнеющей полоски неба. К Эдельвейсу пришлось подниматься по крутой тропинке, серпантином обвивающей утес.

Несмотря на поздний час, обитатели крепости бодрствовали, собравшись в одном из залов южного крыла. То, что увидел Меченый, когда вошел туда, живо напомнило ему лагерь беженцев в Шатровом городе. В той части зала, где потолок обвалился, открывая темное от туч ночное небо, прямо на камнях разложили костер, и несколько человек сгрудились вокруг него, жаря на вертеле какое-то мясо — издалека «дан-Энрикс» посчитал ободранную тушку зайцем. В другом конце зала в это время совещалась группа мрачных, чем-то озабоченных мужчин. Одеты они были чуть получше остальных, и Меченый решил, что это — приближенные Истинного короля. При виде Атрейна на всех лицах отразилось облегчение — настолько явное, что сразу становилось ясно: до возвращения своего предводителя все эти люди безуспешно пытались решить какую-то серьезную проблему, а теперь надеются, что сенешаль сумеет найти выход.

Атрейн, по-видимому, тоже ощутил общее настроение.

— Судя по вашим лицам, я попал не на совет, а на поминки, — усмехнулся он. Но, оглядевшись, спросил совершенно другим тоном — Где король?..

— Он в своей комнате, — ответил один из мужчин. — С ним Алинард.

— У нас беда, Атрейн, — вмешался в разговор его сосед. — Король то ли чем-то отравился, то ли заболел, причем ему становится все хуже. Алинард пытается ему помочь, но он так и не смог понять, в чем дело. Создается впечатление, что это — не обычная болезнь, а кое-что похуже…

Крикс обнаружил, что понимает сказанное без особенных усилий. Во время путешествия он попросил Атрейна говорить с ним исключительно на местном языке, и это принесло свои плоды — особых затруднений в разговоре с айзеливитами он больше не испытывал. В дороге он беседовал не только с сенешалем, но и с его спутниками, знавшими всего по паре слов на его родном языке, и, к удивлению «дан-Энрикса», те понимали почти все, что он им говорил. Это казалось чудом, потому что энониец изъяснялся на поистине чудовищном наречии, представлявшем собой смесь тарнийского, местного диалекта, аэлинга и, в конце концов, даже жестикуляции, как бы нанизывавшей все эти разноязычные слова и фразы на общую нить.

— Что это за болезнь? В чем она проявляется? — довольно громко спросил Крикс, махнув рукой на то, что его даже не представили присутствующим. Само по себе известие о болезни самозванца не особенно расстроило «дан-Энрикса», но повисший в воздухе намек, что эта самая болезнь могла быть вызвана какими-то не вполне естественными причинами, заставил Меченого ощутить знакомый холод в животе. Если у короля «черная рвота», то весь лагерь айзелвитов очень скоро превратится в лазарет. А то и в братскую могилу.

Все взгляды обратились в его сторону. Казалось, собравшиеся только что заметили, что сенешаль был не один.

Никто не торопился отвечать на его вопрос, но тут на помощь Криксу пришел сам Атрейн.

— Да говорите же, что вы застыли! — недовольно сказал он. — Или эта болезнь такая необычная, что ее даже нельзя описать?..

— Больше всего она похоже на желудочную колику. Но обычные лекарства от нее не помогают.

«Все-таки не «рвота»!» — с облегчением подумал Крикс. Кто-то из айзелвитов удивленно посмотрел на его просветлевшее лицо, и Меченый принял подобающий случаю серьезный вид.

— Что вы подозреваете? — спросил Атрейн. — Яд или… что-нибудь другое?

— Король ел то же самое, что и другие — но они по-прежнему здоровы, — неопределенно отозвался тот же самый айзелвит. Все остальные промолчали. Создавалось впечатление, что они опасаются произнести слово «магия», как будто бы достаточно было просто сказать об этом вслух, чтобы это самым зловещим образом сказалось на судьбе больного короля.

— В лагере, как я понимаю, ничего не знают о случившемся?.. — спросил Атрейн.

— Пока не знают. Ты был в отъезде, мы не знали, как нам поступить, поэтому решили пока никому не сообщать. Но, разумеется, если до завтра королю не станет лучше, то придется сказать правду.

— Ему станет лучше, — твердо сказал сенешаль. И, обернувшись к Меченому, жестом предложил ему приблизиться. — Позвольте вам представить моего спутника, Крикса-из-Легелиона. Я встретился с ним в Древесном городе. Он воин, маг и лекарь. На моих глазах он спас разведчика, раненного адхарами, а потом вылечил еще одного дозорного. Уверен, что он легко справится с болезнью короля. Не так ли, Крикс?..

Меченый стиснул зубы, борясь с искушением сейчас же высказать Атрейну все, что думает о его речи. За то время, которое сенешаль провел в Древесном городе, а потом вместе с Криксом добирался до Арденнского утеса, он имел прекрасную возможность убедиться в том, что Меченый — самый обыкновенный человек. Крикс даже рассказал попутчику свою историю, чтобы загладить впечатление от искаженных и преувеличенных рассказов Рельни. Так что нынешнее заявление Атрейна нельзя было называть ничем, кроме осознанного и хладнокровного обмана.

Крикс обернулся к сенешалю, надеясь выразить свое негодование хотя бы взглядом — и сейчас же пожалел об этом. Меченый не помнил случая, чтобы в глазах человека, сохраняющего внешнее спокойствие, читалась такая же тревога и такая откровенная мольба.

Другие айзелвиты напряженно ожидали, что чужак ответит на вопрос их предводителя, и Меченый сказал единственное, что позволила ему совесть:

— Для начала я хотел бы посмотреть на короля. Тогда, по крайней мере, будет ясно, могу ли я чем-нибудь ему помочь.

— Я провожу тебя к Его величеству, — сказал Атрейн — как показалось Криксу, с облегчением. Он взял у одного из айзелвитов длинный факел, зажег его от костра и направился к боковому выходу из зала. Меченый последовал за ним, чувствуя, как взгляды всех присутствующих сверлят ему спину. Не приходилось сомневаться в том, что, как только они с Атрейном выдут в коридор, все айзелвиты, как один, начнут обсуждать таинственного гостя.

Впрочем, Крикс тоже с нетерпением ожидал, пока они удалятся от зала настолько, чтобы их никто не слышал. Как только это случилось, он остановился и весьма бесцеремонно удержал Атрейна за рукав.

— Минуту. Прежде, чем мы пойдем дальше, я хочу кое-что прояснить, — процедил он. — Надеюсь, ты не думаешь, что я войду к вашему королю, разведу над ним руками — и он сразу же поправится?

— С тех пор, как я увидел тебя в лагере, я уже сам не знаю, что мне думать, — сказал сенешаль, безропотно стерпев бестактный жест «дан-Энрикса». — Лучше скажи: если болезнь короля связана с темной магией — ты сможешь вылечить его, как того парня в приграничье?..

Меченый в раздражении пожал плечами.

— Откуда вообще взялась эта идея насчет темной магии? — с досадой спросил он. — Я пока не услышал ничего, что бы оправдывало эту версию. Может, ваш врач просто не в состоянии определить, что это за болезнь?

— Все может быть. Поэтому я и надеюсь на тебя. Что бы ты там ни говорил, но ты все-таки лекарь. Я же видел, как ты лечил парня, который сорвался с подвесных мостков.

— Альпин просто сломал себе ключицу, — сердито сказал Меченый. — «Лечить» там было нечего: просто отвести назад плечи, чтобы кость встала на место, и связать руки за спиной. С такой задачей справится любой аптекарский помощник. А вашему королю, что бы с ним ни случилось, нужен настоящий врач. Кстати сказать, кто его лечит?..

— Алинард. Он служил лекарем на корабле Лювиня.

От этой новости «дан-Энрикс» чуть не взвыл.

— Имперский врач?.. Прекрасно, нечего сказать! Чего ты от меня-то хочешь?!

Атрейн вопросительно посмотрел на него, но Меченый только безнадежно отмахнулся. Что толку объяснять, что любой врач из Легелиона значительно превосходит его опытом и знаниями, а уж к экипажам боевого корабля приписывают только лекарей, которые сумели доказать отличные познания в «обеих медицинах», то есть — и в лекарственных растениях, и в хирургии? Если такой человек не может разобраться, как лечить больного короля — значит, с самозванцем в самом деле что-то сложное.

— Ладно, пошли, — вздохнул «дан-Энрикс», уже сожалея, что не отказался от идеи сенешаля сразу же. Единственным положительным моментом всей этой истории можно было считать то, что теперь ему уже не придется ломать голову, как получить аудиенцию у Истинного короля. Следуя за Атрейном, Меченый старательно вспоминал те месяцы, на протяжении которых он помогал Рам Ашаду в его госпитале и читал разные медицинские трактаты вроде «Золотого родника». Такиец заставлял его заучивать бесчисленное множество приемов, применяющихся при осмотре пациентов, и такое же количество различных жалоб, характерных для определенного заболевания. Меченый был уверен в том, что за время войны и службы в Серой сотне напрочь позабыл эти премудрости, но теперь с некоторым изумлением отметил, что нужные правила всплывают в памяти как бы сами по себе, без всякого усилия.

Спальня короля находилась в одной из немногих избежавших разрушения комнат в южном крыле крепости. Возле перекосившейся двери дежурили три человека, но, благодаря Атрейну, миновать охрану оказалось очень просто. Крикс вошел и сразу же увидел самозванца — тот лежал на деревянном топчане, застеленном одеялами из волчьих шкур, и держался рукой за правый бок. Он повернул голову и скосил глаза в сторону заходивших в комнату людей, но сесть или хотя бы приподняться на локте не попытался, что доказывало, что ему действительно паршиво.

При виде Атрейна его губы растянула слабая улыбка, сделавшая короля еще моложе, чем он был на самом деле.

— Наконец-то ты вернулся, — сказал он. — Я уже начал беспокоиться… А кто это с тобой?

— Крикс-из-Легелиона, государь, — почтительно сказал Атрейн, наклонив голову. — Он может вам помочь.

Король перевел взгляд на Крикса. Меченый заметил, что лоб «пациента» покрывает мелкая испарина — должно быть, самозванцу было очень больно. То, как он старался держать себя в руках, невольно вызывало уважение.

— Вы врач? — вежливо спросил самозванец.

— Да, государь, — ответил Меченый, решив, что сейчас не самое подходящее время для более откровенных объяснений. — Вы позволите вас осмотреть?

— Ваше величество, я не уверен, что это разумно, — вмешался в беседу еще один человек, который все это время находился в комнате. С тех пор, как сенешаль представил Меченого королю, этот мужчина неотрывно наблюдал за Криксом, и его взгляд никак нельзя было назвать доброжелательным. «Дан-Энрикс» уже понял, что это и есть тот самый Алинард, служивший лекарем на «Зеленом рыцаре».

Атрейн резко обернулся к Алинарду.

— Ну а что, по-вашему, разумно — ждать, пока Его величеству не станет еще хуже?.. Государь, пожалуйста, позвольте Криксу-из-Легелиона сделать то, что он считает нужным. Если вы считаете, что в этом нет необходимости, считайте это моей личной просьбой.

— Хорошо, — кивнул король, бросив на лекаря извиняющийся взгляд. Было похоже, что он так же спокойно согласился бы на любое предложение Атрейна.

Крикс подошел к кровати и присел на краешек топчана, не в силах отделаться от ощущения, что в точности копирует манеры Рам Ашада.

— Поднимите рубашку, государь, — попросил он. — Где именно у вас болит?..

— Вот тут, — ответил самозванец, вполне предсказуемо дотрагиваясь до того же места, которое он совсем недавно зажимал обеими руками. Правый бок, примерно на ладонь ниже последнего ребра… Меченый начал осторожно ощупывать живот, мало-помалу приближаясь к тому месту, на которое указал самозванец. Тот, скосив глаза, следил за его действиями.

— В жизни бы не подумал, что вы врач, — внезапно сказал он. На одну краткую секунду Меченый почти поверил в то, что он разоблачен, но потом понял, что король имеет в виду его руки — жесткие и покрытые мозолями от меча. — Я бы сказал, что вы больше похожи на гребца или на… ох!!

— Здесь больно? — уточнил Крикс, хотя ответ был совершенно очевиден.

— Да, — выдохнул «пациент». Меченый коротко кивнул, и попросил больного глубоко вдохнуть. Потом — втянуть живот. Он почти не удивился, когда и первое, и второе вызвали вполне ожидаемое усиление болевых ощущений.

— Когда вы в первый раз почувствовали боль? — спросил «дан-Энрикс».

— Где-то через час после обеда.

— В том же самом месте?

— Нет, сначала выше, здесь и еще здесь, — откликнулся король. — Все сильно переполошились — думали, что это может быть какая-то отрава. Алинард заставил меня выпить рвотное… ну и так далее.

— «Так далее» — это, насколько я понимаю, промывание желудка? — бесстрастно уточнил Меченый, игнорируя смущение своего собеседника. — Понятно. Что было потом?..

— Алинард дал мне выпить обезболивающий отвар, и я проспал пару часов, но когда проснулся, болеть начало еще сильнее, как будто всю боль стянуло в одну точку.

Крикс прикоснулся ко лбу короля. Если у короля и был небольшой жар, установить это не представлялось никакой возможности — в спальне было слишком сильно натоплено. Должно быть, Алинард относился к числу тех лекарей, которые считают, что больной всегда должен лежать в тепле.

Меченый на мгновение прикрыл глаза, вспомнив про совсем другой день.

* * *

Это был жаркий день в самом конце июля или, может быть, начале августа — словом, в то время, когда вся Адель как будто засыпает, и людей на улицах непостижимым образом становится чуть ли не вдвое меньше, чем обычно. Помощник Рам Ашада, Лич, принимал роды в Нижнем городе. В больнице на улице Менял остались только сам Ашад и Крикс, которого тогда еще не называли Меченым. Мессеру Ирему Крикс сообщил, что он поедет с побратимами в Эрхейм, друзьям сказал, что он не может уехать из Адели из-за кучи поручений в Ордене, и, таким образом, получил редкую возможность неотлучно находиться в госпитале, о чем теперь втихомолку сожалел. Надежды на то, что Рам Ашад откроет ему удивительные тайны лекарского дела, не сбылись — по большей части, он занимался той же грязной, утомительной работой, связанной с уборкой и уходом за больными, что и во время испытательного срока. Редкие моменты, когда Рам Ашад все-таки уделял «ученику» внимание и объяснял ему что-нибудь новое, казались Риксу слишком жалкой компенсацией за многочасовой однообразный труд.

Когда внизу зазвонил колокольчик, означавший, что пришел какой-то посетитель, Крикс бросился открывать дверь так быстро, что едва не опрокинул столик, на котором смешивал лекарства. Появление больного означало осмотр, а осмотры Крикс любил — именно в это время Рам Ашад обычно обращал внимание на своего ученика и снисходил до объяснений — или, если случай был достаточно типичным, проверял, помнит ли энониец его предыдущие уроки.

Вошедший оказался подсобным рабочим из пекарни на соседней улице. Парень стоял, странно искособочившись, и зажимал ладонью правый бок. Жалобы были исключительно простые — заболел живот, первые несколько часов он пытался не обращать на боль внимания и продолжать работать, но потом не выдержал и все-таки пришел сюда. Все знают, что господин доктор может сделать такой порошок, что любую боль как рукой снимет. Нельзя ли ему что-нибудь в этом роде?..

— Можно, — кивнул Рам Ашад. — Но перед этим я должен вас осмотреть.

Во взгляде пекаря мелькнуло изумление. Он искренне не понимал, что тут осматривать. Живот — это ведь не порез и синяк, снаружи все равно не видно, что болит. Хотя, конечно, если мэтр Рам Ашад считает нужным…

— Еще как считает, — твердо сказал Рам Ашад, за локоть подводя посетителя к стоявшей у стены скамье и заставляя его лечь. При этом он жестом велел Криксу подойти поближе. С такими простыми вещами, как боль в животе, к Ашаду обычно не обращались, и «дан-Энрикс» был уверен в том, что Рам Ашад намерен осмотреть больного просто для очистки совести. Но вместо этого осмотр растянулся чуть ли не на полчаса. Длинные, тонкие пальцы такийца с коротко обрезанными ногтями осторожно ощупывали правый бок больного, и при этом Рам Ашад едва заметно хмурил брови, хотя никаких причин для такой озабоченности Крикс не находил. А Рам Ашад тем временем расспрашивал недоумевающего пекаря о том, как давно он впервые почувствовал боль, заставлял его переворачиваться с боку на бок и допытывался — «Не болит? Не тянет? А теперь?..»

Закончив с этим, Рам Ашад взял смоченную в уксусе салфетку и тщательно вытер руки.

— Приготовь люцер и хирургические инструменты, — приказал он Риксу по-такийски. Крикс уже привык к тому, что Рам Ашад частенько обращается к нему на этом языке, если считает, что его слова могут встревожить или шокировать больного.

— Инструменты?.. — повторил «дан-Энрикс», чтобы убедиться в том, что не ослышался.

Такиец наконец-то удостоил его взглядом.

— Да, — серьезно сказал он. — Нам очень повезло, что этот человек решил прийти сюда, а не пытался подождать, пока все не пройдет само. Видишь ли, от его болезни умирают.

Вероятно, вид у Крикса был достаточно ошалевшим, потому что Рам Ашад все-таки снизошел до объяснений.

— Помнишь, как ты научился вскрывать гнойные нарывы?

Крикс кивнул. Такое не забудешь даже при желании… этот полезный навык он освоил в первую неделю «ученичества», а потом два дня не мог нормально есть.

— Тогда скажи — зачем мы это делаем? — продолжил Рам Ашад. — Почему бы не дождаться, пока нарыв лопнет сам?

— Может начаться заражение, — бодро ответил Крикс.

— Вот именно. Но там опасность не особо велика — нарыв все-таки прорывается наружу. А у этого молодчика такой нарыв в кишках. Ты заметил, как тщательно я его осматривал?.. Боль в животе в принципе может означать все что угодно. Отравление, несварение желудка, колики — да мало ли! Но есть приемы, позволяющие отличить одни болезни от других, так что сейчас я совершенно уверен в том, что говорю. В правой подвздошной ямке есть такой отросток, и сейчас он воспалился — оттого-то и возникла эта боль. Если ничего не сделать, то отросток нагноится, потом лопнет, и больной умрет. К несчастью, наши врачи стали бы лечить его совсем другими методами — промывание желудка, рвотное, кровопускание… считается, что хирургия существует только для открытых ран. Именно из-за этого… впрочем, это сейчас неважно.

— Так вы дадите мне лекарство, мэтр?.. — встрял в беседу парень, утомившись слушать, как целитель и его помощник разговаривают на каком-то незнакомом языке. — Меня в пекарне ждут. Панфаль мне разрешил уйти только на полчаса. Мне, говорит, тошно смотреть, как ты одной рукой катаешь тесто, а другой хватаешься за свое брюхо, так что ступай к мэтру Ашаду, да спроси у него какой-нибудь порошок. А потом сразу же назад. А если, говорит, решишь меня надуть и завернуть в какой-нибудь трактир — останешься без жалованья. Ослиная задница…

— Кто задница, Панфаль?.. — задумчиво переспросил Ашад. — Впрочем, неважно. Лекарство я вам сейчас дам. Выпьете порошок, подышите немного паром над жаровней — и все как рукой снимет. — Он обернулся к «дан-Энриксу» и негромко сказал — Толченую белобородку, люцер и жаровню. Живо!

Крикс выскользнул из комнаты в подсобку, не зная, то ли восхищаться неожиданно открывшейся решительной стороной своего наставника, то ли считать его помешанным. Было совершенно очевидно, что после белобородки и люцера пекарь заснет мертвым сном, и Рам Ашад сумеет провести задуманную операцию, в чем бы она ни состояла. Но что скажет этот парень, когда, наконец, придет в себя?..

Впрочем, если бы Рам Ашад рискнул и попытался объяснить больному, что он собирается с ним делать, пекарь бы наверняка сбежал — только бы его и видели. А этого такиец допустить не мог. В ушах «дан-Энрикса» по-прежнему звучало — «Видишь ли, от его болезни умирают». Он задумался, что имел в виду Рам Ашад, когда сказал «именно из-за этого…», но в следующую секунду его будто бы толкнуло изнутри — о чем он только думает! Ведь Лич по-прежнему у роженицы, а значит, помогать Ашаду в операции придется ему самому.

До сих пор Крикс только делал перевязки тем, кого Ашад прооперировал несколько дней назад — и всякий раз жалел, что лекарь игнорирует его намеки и по-прежнему не доверяет ему ничего серьезнее заноз и промывания порезов. Но сейчас мысль о том, что ему предстояло сделать, вовсе не казалась энонийцу соблазнительной — скорее, она вызывала ужас и сжимающее горло чувство тошноты. Вот только отступать, похоже, было уже некуда.

* * *

Крикс вынырнул из своих воспоминаний и открыл глаза.

— Благодарю вас, государь… можете пока опустить рубашку, — сказал он и удивился, до чего спокойно звучит его голос. Хотя именно сейчас, пожалуй, был самый подходящий момент, чтобы впасть в панику. Смешно сказать, но тогда, пару лет назад, он в самом деле донельзя гордился тем, что помогал такийцу в этой операции, хотя вся его помощь заключалась только в точном исполнении несложных поручений Рам Ашада, а вся проявленная им отвага ограничивалась тем, что его не стошнило прямо на пол. Интересно, что бы он сказал, если бы кто-нибудь предупредил его, что однажды ему придется сделать то же самое без Рам Ашада?!

Сенешаль, все это время напряженно наблюдавший за каждым движением «дан-Энрикса», не выдержал.

— Ты знаешь, что это за болезнь?

— Как ни странно, да, — устало сказал Крикс. По мере того, как укреплялась его первая догадка, Меченый все больше сожалел о том, что вообще отправился в этот треклятый Эсселвиль. От решающей схватки с Олваргом он сейчас бы так же далек, как и в Бейн-Арилле, зато на него свалилась непосильная ответственность за жизнь этого парня. Будь «наследник» Тэрина хоть двадцать раз лжецом и самозванцем, в настоящую минуту он был прежде всего человеком, истерзанным многочасовой болью. И думать о нем, как о враге, у Крикса, хоть убей, не получалось.

— Король поправится? — спросил Атрейн, явно обеспокоенный странными интонациями Крикса. Меченый не сразу осознал, что сенешаль задал этот вопрос на аэлинге, действуя, по сути, точно так же, как и Рам Ашад — а значит, уже признавая то, что положение достаточно серьезное.

— Если ему помочь — скорее всего, да, — ответил Крикс. — Но сперва мне необходимо побеседовать с мэтром Алинардом. И лучше всего — наедине.

— Я подожду снаружи, — кивнул сенешаль.

Лицо Алинарда при этих словах заметно вытянулось. Уже не заботясь о том, что Меченый может услышать их разговор, он обратился напрямик к Атрейну.

— Монсеньор, вы совершаете ошибку, — сказал он. — Этот человек — не тот, за кого себя выдает. Хоть он и умудрился где-то подсмотреть несколько лекарских приемов, он, вне всякого сомнения, не лекарь. Следовательно, все его обещания вылечить короля — пустое шарлатанство. Я уже не говорю о его каторжном клейме… Не знаю, что он вам наговорил, но в Легелионе он служил оруженосцем одного знатного рыцаря, а потом дезертировал из войска, чтобы присоединиться к мародерам… его люди грабили антарские деревни и даже имперские обозы… потом, правда, им позволили присоединиться к армии, но только потому, что командир имперских войск благоволил ему и готов был смотреть сквозь пальцы на его «художества». — Алинард обвиняющее кивнул на Крикса, словно у кого-то в этой комнате могло возникнуть сомнение в том, что речь шла именно о нем. — Альды свидетели, я всегда знал, что этот парень рано или поздно угодит на каторгу. И, судя по всему, был совершенно прав!

Атрейн перевел взгляд с лекаря на «дан-Энрикса» и вопросительно приподнял бровь. Меченый уже далеко не в первый раз порадовался, что еще во время путешествия к Арденнскому утесу рассказал Атрейну всю историю Лесного братства, а заодно — и некоторые подробности про плен в Кир-Роване.

— Занятно, — хмыкнул сенешаль. — Рельни считал тебя героем, а выходит, ты гораздо более разносторонний человек… Ну ладно, разбирайтесь с вашими имперскими делами сами. Только не забудьте, что самое главное сейчас — здоровье короля.

— Вне всякого сомнения, — подтвердил Меченый. Во взгляде Алинарда, увидевшего, что сенешаль, как ни в чем ни бывало, направляется к двери, промелькнул настоящий ужас. Но, по счастью, лекарь оказался достаточно гордым человеком, чтобы не пытаться выскользнуть из комнаты вслед за Атрейном. Вместо этого он обернулся к собеседнику и непреклонно скрестил руки на груди, как будто говоря, что не изменит свое мнение о Меченом, что бы тот ни сказал или не сделал.

«А вот это это мы сейчас посмотрим» — мысленно пообещал ему «дан-Энрикс». И почтительно спросил:

— Скажите, мэтр — вам знакомо имя Рам Ашада?..

* * *

На лице Алинарда отражалось колебание.

— Может быть, нам все-таки стоит подождать? Если к утру Его величеству не станет лучше…

— Мэтр, у нас очень мало времени, — в десятый, или, может, уже в сотый раз повторил Меченый, чувствуя нараставшее отчаяние. Хуже всего было то, что их беседа проходила прямо у постели короля, и Крикс не мог даже повысить голос — следовало сохранять спокойствие, чтобы не напугать больного. — Если верить Рам Ашаду — а я ему верю — ждать нельзя. Если ничего не сделать, то король умрет. Вы говорили, что у вас есть инструменты?..

— Все, что полагается военному врачу. Во время шторма часть моих вещей смыло за борт, но сумка с хирургическими инструментами, по счастью, уцелела.

— А люцер? — внезапно спохватился Меченый. — Люцер у вас, надеюсь, тоже есть?..

Лекарь покачал головой.

— Когда мы оказались здесь, у меня был с собой мешочек зерен — но они давно закончились. У айзелвитов есть кое-какие болеутоляющие, но толку от них мало. Когда нужно кого-то оперировать, то его чаще всего просто поят вином, пока он не потеряет сознание. Но в данном случае об этом способе не может быть и речи… — Алинард потер ладонью подбородок, задумчиво глядя на лежавшего в постели короля. Меченый прекрасно знал, о чем он думает. Если во время операции что-то пойдет не так, то их обоих обвинят в убийстве — и почти наверняка казнят.

— Значит, ты уверен в том, что другого выхода нет?

— Нет, — подтвердил «дан-Энрикс».

* * *

— Нет, — отчетливо произнес Меченый. Открыв глаза, «дан-Энрикс» понял, что во сне он продолжал беседу с Алинардом.

Меченый с ожесточением потер ладонями лицо. Последние два или три часа он спал урывками, всего по несколько минут, и оттого ему казалось, что ночь длится бесконечно долго. Крикс устроился на жестком табурете у постели короля, и теперь у него страшно болела шея и спина. Но куда хуже было то, что, хотя глаза у Меченого закрывались сами собой, сознание все равно продолжало бодрствовать.

Большую часть времени «дан-Энриксу» казалось, что они никак не могут приступить к лечению короля. Странное дело — наяву убедить Алинарда оказалось не так сложно, но во сне эта беседа превратилась в подлинный кошмар. И, как это всегда бывает в таких снах, в видениях «дан-Энрикса» присутствовали темные, переплетавшиеся коридоры, из которых не существовало выхода, идущие по кругу разговоры и томительное ощущение, что, хотя времени осталось совсем мало, эти самые последние минуты растянулись на часы и никогда не кончатся.

Южанин просыпался, порываясь что-то делать, куда-то идти, кого-то убеждать… потом смотрел на лицо спящего короля, которое даже при желтом свете догоравшей на столе свечи казалось бледным и измученным — и с облегчением осознавал, что все уже закончилось.

Только под утро Криксу, наконец, все-таки удалось заснуть по-настоящему, и в этот раз ему — довольно предсказуемо — приснился дом на улице Менял. Подробностей южанин не запомнил, но сон был настолько ярким, что, проснувшись, Меченый не сразу смог понять, где он сейчас находится. Он готов был поклясться в том, что они только что закончили возиться с пекарем, пришедшим к Рам Ашаду с жалобой на боли в животе.

Меченый вспомнил, что в тот раз, когда все кончилось, усталый и как будто даже похудевший Рам Ашад искоса посмотрел на своего помощника, мывшего руки над стоявшим в углу умывальником, и неожиданно спросил:

— Ты как?..

— Нормально, — отозвался Крикс.

— Н-да… вижу, — задумчиво сказал лекарь. И, забрав у Рикса полотенце, властно взял юношу за плечо. — Ну-ка пошли.

Ашад отвел «дан-Энрикса» наверх, в светлую угловую комнату с окнами на площадь Трех колонн, которая нисколько не напоминала остальные комнаты больницы, но при этом показалась Криксу удивительно знакомой. Несколько секунд спустя южанин даже понял, почему — именно здесь он лежал много лет назад, когда попал в дом Рам Ашада после беспорядков в Нижнем городе.

— Садись, — распорядился лекарь, указав на стул, стоявший у стола. А сам достал откуда-то пузатую бутылку и два небольших стаканчика, которые такиец почти до краев наполнил маслянистой темной жидкостью. — Пей, — велел он, поставив один из стаканчиков перед «дан-Энриксом». Южанин сделал большой глоток — и едва не закашлялся. Дыхание перехватило, а по пищеводу словно прокатилась волна жидкого огня — но охватившее его внизу оцепенение прошло. «Дан-Энрикс» вскинул взгляд на Рам Ашада.

— Мэтр… это, разумеется, не мое дело, но… вы не боитесь, что, когда этот помощник пекаря придет в себя, он не поймет, что у вас не было другого выхода, и пойдет жаловаться в магистрат?

Лекарь смотрел куда-то мимо Рикса, словно он был в комнате один.

— Да как тебе сказать… и да, и нет, — ответил он. И проглотил все содержимое своего стакана одним махом, словно подмастерье, который куражится перед дружками. Крикс широко открыл глаза, а Рам Ашад болезненно поморщился и, не обращая ни малейшего внимания на изумленный взгляд ученика, наполнил стакан заново. — Конечно, я, как и любой нормальный человек, не хочу лишних неприятностей, а если он решит пожаловаться городскому капитулу — неприятностей у меня будет много. Но если ты хотел узнать, не сожалею ли я о своем решении, то — нет, ничуть не сожалею. Врач не может рисковать жизнью больного ради своего спокойствия.

— Значит, вы думаете, городские власти не одобрят вашего решения?

— Не знаю, Рикс. В столице найдется с десяток именитых лекарей, которые способны под присягой подтвердить, что этого парня нужно было лечить совсем другими методами. — Рам Ашад нахмурился, как человек, коснувшийся какой-то раздражавшей его темы. — Большинство наших врачей до сих пор представляют себе внутреннее устройство человека по изображениям, сделанным авторами древних сочинений вроде «Золотого родника». Вне всякого сомнения, аварцы были выдающимися медиками… для своего времени. Но все же очень глупо верить в то, что нет таких болезней, о которых они ничего не знали. Я всегда считал, что лекарь должен больше полагаться на свои глаза, чем на любые книги, и в особенности — если эти книги сочиняли за сто лет до нас. Иначе получается, что полуграмотный армейский костоправ нередко знает человеческое тело лучше, чем ученый лекарь из столичной магистерии.

Длинные пальцы Рам Ашада задумчиво вращали пустой стаканчик, но мысли целителя явно витали где-то далеко от собеседника и этой комнаты.

— Может быть, я могу вам чем-нибудь помочь?.. — спросил «дан-Энрикс», уже размышляющий над тем, что можно будет сделать, когда он покинет госпиталь на улице Менял. В сущности, самым разумным — и самым простым — решением было бы рассказать об этом неприятном деле лорду Ирему. В конце концов, Ашад — придворный врач Валларикса, и коадъютор всегда относился к нему с большой симпатией. Если сэр Ирем побеседует с магистрами из городского капитула, они наверняка оставят Рам Ашада в покое.

Судя по глазам такийца, тот отлично понял, что имеет в виду Крикс.

— Ни в коем случае, — отрезал он. И, видя, что его резкий ответ задел «дан-Энрикса», добавил уже мягче — Спасибо, Рикс, но этого не нужно. Мои оппоненты, может, и не правы, что доказывают свою точку зрения ссылками на Ар-Ассиза и Эльсибера, но это куда лучше, чем ссылаться на знакомство с императором. А теперь допивай — и пошли вниз. У нас еще полно работы.

* * *

Крикс подумал, что, если бы не та давняя беседа с Рам Ашадом, он навряд ли смог бы убедить в собственной правоте не только Алинарда, но и сенешаля. Такийцу была присуща какая-то совершенно особенная разновидность мужества, отличавшаяся от того, что называли храбростью ученики Лакона или рыцари имперской гвардии, но при этом, несомненно, вызывающая восхищение.

В спальне короля стало совсем светло, и Меченый, дотянувшись до огарка свечи, пальцами погасил бессильный бледный огонек. Боль от ожога отрезвила Крикса, окончательно прогнав висевший в голове туман.

Крикс осторожно прикоснулся ко лбу самозванца и с облегчением отметил, что жара у него не было. Это можно было считать хорошим знаком. Ночью король, правда, потерял сознание от боли, но сейчас пульс у него был ровным, а кожа — теплой и сухой. Ни лихорадки, ни болезненной испарины… Окажись здесь Рам Ашад, он бы, наверное, остался бы доволен.

В спальню короля неслышно вошел Алинард. Судя по помятому лицу, спал он немногим лучше, чем «дан-Энрикс».

— Как Его величество?.. — шепотом спросил он.

— По-моему, неплохо.

— Может, хочешь отдохнуть? Я тебя подменю.

Крикс уже собирался отказаться — после недавних мучений мысль о сне внушала ему только отвращение — но неожиданно почувствовал, что ему страстно хочется выйти на воздух. Да и вообще — почувствовать, что, кроме этой комнаты и темных лабиринтов из его сумбурных снов на свете есть что-то еще.

— Спасибо, — сказал Меченый, вставая на ноги.

* * *

Утро было не по-летнему холодным и туманным. Накануне, когда они поднимались в гору, сенешаль сказал, что с вершины Арденнского утеса видно выброшенный на песок корабль Рельни — то есть то, что от него осталось — но сейчас Меченый с трудом видел даже стены древней крепости. Крикс нашел ровную площадку, дважды повторил Малый канон, но собственное тело все равно казалось непослушным, будто одеревеневшим. Бросив бесполезные попытки, Крикс вложил меч в ножны и стал неспеша прогуливаться вдоль стены.

— Осматриваешься? — спросил Атрейн, выныривая из молочно-белой дымки. Он подошел к Меченому и остановился рядом. — Алинард сказал, ты пошел спать, а ты, оказывается, решил взглянуть на замок. Ну и как?.. Удалось что-то разглядеть в этом тумане?

— Думаю, в тумане Эдельвейс даже красивее, чем в ясный день, — пожал плечами Меченый. — Когда все хорошо видно, сразу же становится понятно, что это обычные развалины. А когда из тумана выплывает эта старая разрушенная башня… или, например, вон тот пролом в стене… то так и хочется поверить в то, что этот замок штурмовали великаны.

— Да ты поэт, — хмыкнул Атрейн то ли насмешливо, то ли, напротив, одобрительно. — На самом деле Эдельвейс разрушился из-за землетрясения. Гвины пытались его перестроить, но довольно быстро отказались от этой идеи.

— Почему?..

— Думаю, из-за местных кровососов. Из-за них у Эдельвейса отвратительная репутация.

Меченый удивленно посмотрел на сенешаля, задумавшись, все ли он верно понял. В тарнийском слово «кровосос» было синонимом для «упыря» или «вампира», то есть выжлеца, который пьет чужую кровь. Но любой взрослый человек, за исключением совсем уж суеверных сельских жителей, прекрасно знал, что упыри — такой же вымысел, как кэльпи или волколаки. Тогда как Атрейн, похоже, толковал о них всерьез.

— А кто такие эти «кровососы»? — осторожно спросил Меченый, боясь, что на него сейчас сорвется настоящая лавина местных суеверий.

Сенешаль едва заметно усмехнулся в рыжеватые усы.

— Что-то вроде нетопырей, только малость побольше. Мы их называем птицеедами, хотя на самом деле они ловят все, что ползает или летает — крыс, мышей, жуков, не слишком крупных птиц… Крестьяне из долины говорят, что птицееды забираются в хлева и сосут кровь у лошадей, коров или овец. При свете эти твари не страшны, но, если кто-то сдуру засыпает в полной темноте, то птицеед прокусывает шею и пьет кровь. А зубы у них острые, как иглы, и кусаются они до того ловко, что обычно человек даже не просыпается. Ну а теперь представь, что с утра ты весь измазан кровью, а не шее у тебя — следы зубов… Гвины вообразили, что здесь обитают духи, которые сосут кровь живых людей. По правде говоря, король тоже считает птицеедов исключительно зловредными уродами, но в этом я с ним не согласен. У меня своеобразный вкус — я люблю все, что раздражает дель-гвинирских выродков.

— Я думал, король должен ненавидеть гвиннов так же сильно, как и ты. Они ведь, как никак, убили всю его семью, — сказал «дан-Энрикс» осторожно. Ему давно хотелось узнать, что Атрейн думает о самозванце как о человеке — только повода заговорить не эту тему как-то не предоставлялось.

Сенешаль пожал плечами.

— Король слишком молод, в его годы люди еще не умеют ненавидеть. Возьмем хоть тебя… ты говоришь, что ненавидишь Олварга, но я почти уверен в том, что для тебя это не более чем слово. — Сенешаль скользнул глазами по его лицу, задержавшись взглядом на клейме. — Хотя, по правде говоря, насчет тебя я не уверен. А насчет нашего короля — вполне.

— Давно хотел спросить — как его вообще зовут?.. Все постоянно говорят просто «король», как будто у него нет имени.

Атрейн поморщился, как будто ему наступили на любимую мозоль.

— Тот человек, который вырастил наследника, звал его просто «Литтом» — парня ведь необходимо было выдать за крестьянского ребенка. Как ты понимаешь, это имя недостаточно внушительно для Короля. Когда мы выбьем гвиннов из предгорья и устроим коронацию, король сам выберет себе то имя, под которым будет править Эсселвилем. А до того времени зови его «Ваше величество»… Кстати сказать, когда король пришел в себя, он сразу начал задавать вопросы о тебе. А когда я на них ответил, он сказал, что хочет тебя видеть.

— Если ты повторил ему то же самое, что сказал вчера в зале — то я не особо удивлен. Ты так меня расписывал, что я просто извелся бы от любопытства, если бы речь шла о ком-нибудь другом, — едко заметил Меченый. — Скажи — ты не боишься, что действительность его разочарует?..

— Вот уж нет, — невозмутимо сказал сенешаль. — Пошли. Не стоит заставлять короля ждать.

…Вчера «дан-Энрикс» видел в самозванце только человека, которому была необходима помощь, и поэтому практически не обратил внимания на его внешность. Но сейчас, когда он вошел в спальню короля, он неожиданно подумал, что, учитывая слухи о невероятном сходстве самозванца с Тэрином, так — или же примерно так — должен был выглядеть его отец, когда впервые прошел через арку Каменных столбов.

Это заставило его взглянуть на самозванца совершенно новыми глазами.

Внешность у «Его величества» была вполне располагающей. Приятное, открытое лицо с довольно твердым подбородком, зеленые глаза, кудрявые каштановые волосы… Меченый со странной смесью удовлетворения и раздражения признал, что его мать не зря сочла иномирянина красивым человеком. Правда, Тэрин, в отличие от своей «копии», не был обманщиком, надумавшим присвоить чужой титул.

— Ваше имя — Крикс дан-Энрикс, верно?.. — спросил Литт, старательно выговаривая непривычные слова чужого языка.

— Да, государь, — коротко поклонился Меченый.

Король кивнул.

— Отлично, значит, я все правильно запомнил. До последнего боялся переврать.

Крикс удивленно поднял брови. А самозванец между тем как ни в чем ни бывало продолжал:

— Вы сможете говорить по-нашему без толмача?

— С Атрейном я беседовал без переводчика.

Короля эта новость, судя по всему, обрадовала.

— Очень хорошо… Атрейн, оставьте нас.

Пока Крикс размышлял, зачем самозванцу понадобилось оставаться с ним наедине, сенешаль вышел и прикрыл за собой дверь.

— Почему вы стоите? — спросил самозванец, покосившись на стоявший рядом с Риксом табурет.

Меченый посмотрел на Литта с таким выражением, что ему, вероятно, позавидовал бы сам лорд Ирем.

— Потому что вы пока не предлагали мне сесть, Ваше величество.

Король растерянно сморгнул.

— Ах да… прошу прощения. Садитесь, — сказал он, залившись краской. Меченый снова ощутил, что странные манеры «узурпатора» сбивают его с толку. — Я просто не думал, что… ладно, это неважно. Атрейн говорит, что вы — не только лекарь, но и маг?

— Смотря что понимать под этим словом, государь, — уклончиво ответил Крикс, не желая ни поддерживать интригу сенешаля, ни открыто уличать его во лжи.

— Вы можете предвидеть будущее?

— И да, и нет. Я видел будущее всего дважды.

Глаза короля загорелись.

— И что вы видели?..

— Один раз я был в плену и думал, что погибну — но потом увидел, что останусь жив. А в другой раз я видел смерть одного человека, бывшего подручным Олварга. Когда мы расставались, он был еще жив — но я точно знал, что всего через несколько часов Олварг его убьет.

— А если я попрошу вас предсказать мое будущее — вы сможете это сделать?

— Нет, ваше величество, — честно ответил Крикс.

Король вздохнул.

— Жаль… очень жаль! А правду говорят, что вы — великий полководец?

Крикс представил себе, какую гримасу скорчил бы лорд Ирем, окажись он здесь — и чуть не рассмеялся.

— Нет. В моей стране меня считали хорошим фехтовальщиком и неплохим разведчиком, но никто никогда не утверждал, что я талантливый стратег.

— И тем не менее, вы взяли замок, который считался неприступным… Трэвен, верно?

— Тровен, государь, — поправил Крикс. — Но я бы не сказал, что захват Тровена — это действительно моя заслуга.

— Сенешаль предупреждал о том, что вы скажете что-то в этом роде… Знаете, мы сейчас в крайне сложном положении. Вы, вероятно, уже слышали, что мы хотим вернуть себе Авариттэн? Это приморский город к северу отсюда. Атрейн говорит, что мы не можем позволить себе вести осаду — наш единственный шанс на победу заключается в том, чтобы взять Авариттэн штурмом, сразу же, когда мы спустимся в долину. Атрейн считает, что ваш опыт будет очень кстати.

— Хммм… А что это за город? Вы когда-нибудь бывали там?

— Я?.. — переспросил король, внезапно заливаясь краской. — Нет. Я никогда там не был.

— Извините. Кажется, мой вопрос был неуместен.

— Вы тут ни при чем, — нахмурился король. — Проблема исключительно во мне. Атрейн на моем месте знал бы, что ответить. Иногда мне кажется, что он может подробно рассказать о любом городе и замке от Дакариса до Марахэна. А я ничего не знаю даже о том городе, который мы будем штурмовать. Я в жизни не бывал нигде, кроме Лисьего лога… и еще одного места, ардах в сорока южнее Эдельвейса. Все, что я знаю, хорошо для браконьера, но не короля.

— Для браконьера?.. — повторил «дан-Энрикс».

Литт пожал плечами.

— Человек, который меня вырастил, был браконьером. Год назад гвины повесили его. Я понял, что, если продолжу заниматься его ремеслом, со мной случиться то же самое. Ну и потом, я думал, что должен как-нибудь отомстить за Бранта. Я, конечно, знал, что он мне не отец, но он все-таки вырастил меня, как собственного сына, а других родных у меня не было. Брант говорил, что мои настоящие родители погибли от болотной лихорадки — он, наверное, считал, что мне слишком опасно знать всю правду. А потом он умер, так и не рассказав мне про Древесный город и… все остальное. Ну так вот: когда его убили, я решил, что должен расквитаться с гвинами, и подался в Лисий лог. Тут-то все и выяснилось…

— Что выяснилось? — спросил Крикс, уже примерно представляя, что сейчас услышит.

— Атрейн выслушал мою историю, а потом объяснил, что я — сын Тэрина… что мне на самом деле не шестнадцать, а семнадцать лет, и что это маг из Леривалля отдал меня Бранту и велел скрывать от меня правду о моем происхождении. Потом Атрейн сказал, что пришло время, которого айзелвиты ждали уже столько лет, и что мы должны отвоевать у гвиннов наши земли, чтобы в Эсселвиле снова воцарился мир.

— Так значит, это был Атрейн… — пробормотал «дан-Энрикс». Даже удивительно, почему эта мысль не посещала его раньше. Это же так просто! Мальчик был удивительно похож на покойного короля, не помнил никого из своих родственников… Атрейн сразу же сообразил, как можно воспользоваться этим обстоятельством. Провозгласить мальчишку сыном Тэрина было, конечно, дерзким, но при этом — совершенно безошибочным решением. Из горстки обессиленных мятежников, сражающихся против власти Дель-Гвинира, его люди разом превратились в гвардию нового короля. Нетрудно было просчитать, что остальные айзелвиты, столько лет мечтавшие о возвращении наследника, охотно встанут под его знамена.

Крикс почувствовал, что он даже не может осудить Атрейна за его поступок. Для Атрейна этот парень был последним шансом возвратить свободу собственной стране.

Меченый вспомнил о своих недобрых мыслях по поводу «самозванца» — и ему стало неловко. Он участливо спросил:

— А почему вы хотите, чтобы кто-то предсказал вам будущее? Вы не верите в свою победу?..

Литт помотал головой.

— Не в этом дело. Просто иногда мне иногда кажется, что я… ну… не особенно гожусь на то, чтобы стать королем.

Крикс прикусил губу. Ему очень хотелось сказать какую-нибудь подобающую случаю банальность, но южанин инстинктивно чувствовал, что сейчас правильнее промолчать. Буквально через секунду Литт вздохнул и продолжал:

— Вы первый человек, с которым я об этом говорю. Но вы ведь маг… и потом, у меня такое ощущение, что вам спокойно можно доверять. Проблема в том, что я все время принимаю посетителей и отдаю какие-то распоряжения… хотя на самом деле просто повторяю то, что мне советует Атрейн. Вы понимаете? Все эти люди верят в то, что я на самом деле знаю, что следует делать. И когда я вижу это, мне становится попросту жутко. У меня такое чувство, что я просто притворяюсь кем-то, кем я даже не способен быть. Может, вы мне поможете?..

— Как именно?

— Ну, должно же быть какое-нибудь волшебство, чтобы человек всегда знал, как ему нужно поступать, и ни о чем не беспокоился? — предположил король.

— Да, есть такое волшебство, — признал «дан-Энрикс». — У столичных магов эти чары называют «поводок». Это когда какой-нибудь сильный маг берется управлять сознанием другого человека. Пока такой человек находится на «поводке», он почти ни о чем не думает и никогда не сомневается, что поступает правильно.

Глаза короля округлились.

— Ну и гадость! — возмутился он. Меченый улыбнулся.

— Полностью с вами согласен. Эта разновидность магии давно запрещена Советом Ста — это совет самых влиятельных и сильных магов в нашем мире.

— Значит, никакого другого пути нет?.. — упавшим голосом спросил король. — Пожалуйста, подумайте еще. Если нельзя ни в чем не сомневаться, то я бы хотел, по крайней мере, знать, что мне следует делать, чтобы быть хорошим королем. Вы меня понимаете?..

— Думаю, да, — кивнул «дан-Энрикс». — Возможно, тут я мог бы вам помочь. Не хочу показаться слишком самонадеянным, но, кажется, я знаю, что такое «быть хорошим королем». По крайней мере, было время, когда я много об этом думал — и пришел к определенным выводам.

— Каким?.. — нетерпеливо спросил Литт.

— Видите ли, милорд… прежде, чем оказаться здесь, я служил королю по имени Валларикс. Возможно, вы уже немного слышали о нем от Алинарда или от кого-нибудь другого. Наша страна переживала не лучшие времена, почти как Эсселвиль сейчас. Сначала две войны, потом неурожай… к зиме в столицу хлынули целые толпы беженцев. И всех их следовало куда-то селить и содержать. А если бы разнесся слух, что беженцы в столице благоденствуют, то их количество мгновенно возросло бы в пять, а то и в десять раз, и такого потока город бы не выдержал. Валларикс был достаточно разумен, чтобы не поддаться безрассудной жалости, поэтому дрова и еду беженцам выдавали понемногу — ровно столько, чтобы не позволить этим людям умереть от холода и голода. Но в то же время король полагал, что он не вправе есть досыта и спать в тепле, пока простые люди, пострадавшие из-за войны, недоедают и живут практически на улице. Валларикс запретил отапливать свои покои во дворце и перешел на тот же рацион, который выдавали беженцам в Шатровом городе. Те, кто об этом знал, считали, что король просто рехнулся. Но, по-моему, такое поведение как раз и означает, что он был действительно хорошим королем. Король не вправе поддаваться человеческим порывам и не думать о том, к каким последствиям его поступки приведут в дальнейшем — это правда. Но по-настоящему хорошим королем можно назвать только того, кто готов разделить с другими все последствия своих решений.

Энониец замолчал. Литт напряженно смотрел на него, как будто ожидая продолжения.

— И это все?.. — спросил король после секундной паузы.

— Наверняка не все, — сознался Крикс. — Но думаю, что это главное.

* * *

Вернувшись в гостевую спальню во дворце, Алвинн попробовал лечь спать, но сон не шел. И дело тут было даже не в том, что Алвинну, как из любому из «кромешников», не требовался ежедневный сон. Безликий пробовал размышлять о «дан-Энриксе» — где тот находится, чем занят, скоро ли вернется, — но мысли снова и снова возвращались к разговору с Кэлрином.

Отт захотел, чтобы Безликий рассказал ему свою историю. Как выразился сам ученый, «если вам это не будет слишком неприятно». Слишком неприятно! Феерическая глупость, злился Алвинн. Неужели этот мальчик в самом деле думает, что рассказать о чем-нибудь может быть неприятнее, чем пережить эти события в реальности? И какой вообще смысл в подобных рассказах?.. Чтобы правильно понять его историю, Кэлринну понадобилось бы самому оказаться в его шкуре — одними словами тут не обойдешься. Слова, по большей части, вообще пусты и только маскируют глубину всеобщего непонимания. Людям нравится воображать, будто слова объединяют их и позволяют им понять, что думает и чувствует кто-то другой, хотя на самом деле каждый существует в своем мире, куда нет дороги никому из окружающих.

К утру Алвинн успел окончательно решить, что не пойдет в Книгохранилище. Вчерашняя беседа с Кэлрином была большой ошибкой, но повторять ее он не станет. Приняв это решение, Безликий сразу успокоился, и большую часть дня не вспоминал о молодом ученом. Вместо этого он вдоволь побродил по окружающему дворец парку, посидел в Беседке королевы, возвратился в свою комнату… а ближе к вечеру, сам не поняв, как это получилось, вышел из дворца и направился в сторону Книгохранилища. Закатное солнце бросало на белый мрамор стен оранжевые отблески, так что казалось, что Книгохранилище охвачено огнем. Войдя с улицы в просторный гулкий холл, Алвинн как будто вырвался из пламени в прохладную и сумрачную тишину. Пока он размышлял о том, что лучше всего будет развернуться и уйти обратно во дворец, ноги сами несли Безликого через заставленные книжными шкафами залы к кабинету архивариуса, где по вечерам работал Кэлринн Отт.

Алвинн не сомневался, что ученый снова будет занят своей писаниной, н, когда он вошел в кабинет, Отт разливал оремис. Запахи сушеных яблок и гвоздики смешивались с запахами старого пергамента и пыли, которую в Книгохранилище не удавалось вывести даже при помощи десятка слуг. Услышав, как открылась дверь, Отт поднял голову и улыбнулся Алвинну, как старому знакомому.

— Я так и думал, что сегодня вы придете пораньше, — сказал он. — Надеюсь, вы не откажетесь выпить со мной оремиса?.. Простите, вчера я забыл спросить, любите ли вы оремис.

Алвинн чуть не закатил глаза. Любит ли он оремис! Отт, по-видимому, ничем не отличался от «дан-Энрикса», воображавшего, что у Безликого могут быть какие-то предпочтения в еде. Они просто не представляют себе жизнь без таких мелких предпочтений. Для людей естественно любить оремис, или жаренные каштаны, или запах свежескошенной травы. Они все так привыкли к этому, что эти предпочтения кажутся им неотделимыми от них самих… еще одна причина, по которой ни «дан-Энрикс», ни его «биограф» в жизни не поймут, как чувствуют себя «кромешники».

— Ничего не имею против, — сказал Алвинн. Замечательная фраза: означает то же самое, что «мне плевать», но звучит не настолько грубо, и поэтому не привлекает лишнего внимания. Отт заглотил наживку, не поморщившись.

— Прекрасно. Тогда я сейчас закрою дверь, и вы сможете снять вашу маску.

— Вы действительно этого хотите? — скептически спросил Алвинн. — В прошлый раз мне показалось, что вам не особенно приятно было видеть меня без нее.

— Это вопрос привычки, — отмахнулся Отт. — Когда я в первый раз увидел боевую раскраску «Небесных всадников» в Старой Каларии, мне поначалу тоже сделалось не по себе. Они раскрашивают лица известью, засохшей кровью и углем.

— Не думаю, что это можно сравнивать. Но, впрочем, как угодно, — сказал Алвинн, и, присев к столу, избавился от надоевшего ему «намордника». Надо отдать Кэлрину должное, на этот раз в его лице не дрогнул ни единый мускул, но в этом спокойствии, конечно, чувствовалась некая искусственность. Алвинн подумал, что пора закачивать со светской болтовней, и довольно резко спросил — Кажется, вы хотели знать, как именно я стал Безликим?.. Это происходит не настолько драматично, как вы, вероятно, представляете. Мне приходилось слышать, что слуги Олварга похищают своих жертв, подвергают их страшным мучениям и даже вырывают у них сердце, после чего те становятся новыми Безликими. На самом деле все не так. Убийства Олваргу необходимы для различных видов темной магии, а также для того, чтобы открывать созданные Альдами порталы — а Безликими как раз становятся по доброй воле.

— Я об этом слышал, — кивнул Отт. — Поэтому-то и хотел узнать, как можно согласиться на… такое.

— Проще, чем вы думаете. В моем конкретном случае все началось с визита ворлока, который предложил мне свои услуги. У меня не было никаких причин брать к себе на службу собственного мага, тем более ворлока — я не занимался политикой, не интересовался магией как таковой и вел довольно упорядоченную жизнь… Улаживал конфликты своих арендаторов, писал сонеты и баллады, устраивал псовую охоту и ездил в соседнее поместье, где жила моя невеста, с которой я собирался обвенчаться на Эйслит. Но ворлоку, просившему моего покровительства, я не отказал. Он выглядел, как человек, которому больше некуда податься, а я был доволен жизнью, мечтал о скорой свадьбе и испытывал дурацкое желание кого-нибудь облагодетельствовать. Это было несложно — у меня была усадьба и виноградники в Лейверке, я привык считать себя богатым человеком, и один лишний нахлебник за столом меня нисколько не обременял. Через пару недель после его приезда я поранил руку. Тоже, кстати, на охоте. Мне сначала показалось — мелочь, пустяковая царапина. Такую даже перевязывать не нужно — заживет сама. А она все никак не заживала. Рука распухла и горела, как обваренная. Когда спохватились и вызвали лекаря, у меня уже началась горячка. То есть лихорадка, бред, озноб и остальные прелести. Лекарь сказал — ничего нельзя сделать, общее заражение крови. Может быть, какой-нибудь целитель из Совета Ста и мог бы мне помочь, а медицина здесь уже бессильна. Мой управляющий сразу послал в ближайший город за целителем, но было очевидно, что, даже если случится чудо, и в Лейверке проездом окажется кто-нибудь из магистров, до его приезда я уже не продержусь. От этого не то что выть — на стенку лезть хотелось. Представьте — вам двадцать три года, у вас есть все, что только можно пожелать — любимая девушка, прекрасный дом, всякие… хммм… честолюбивые надежды, и тут вы внезапно понимаете, что должны умереть из-за какой-то сволочной царапины. Это несправедливо, думал я. Ладно еще, если бы я поехал на войну, и там погиб… я никогда не воевал и, честно говоря, вовсе не рвался умереть в бою, но в тот момент такая мысль казалась почти соблазнительной. Погибнуть за кого-то или, на худой конец, за что-то — это все-таки имеет хоть какой-то смысл. Но чтобы подохнуть из-за собственного легкомыслия?!.. В общем, можете представить, в каком настроении я тогда находился. И вот тогда-то ко мне пришел ворлок, которого я принял у себя, и предложил мне свою помощь. Я сперва не понял, чем он может мне помочь. Даже мне, при всем своем невежестве, было известно, что способности ворлоков распространяются только на работу с чужим сознанием. Тогда мой гость признался мне, что он не только ворлок. Пока он рассказывал свою историю, мне казалось, что у меня опять начался бред. Мой собеседник заявил, что он брат правящего императора, и что отец лишил его законных прав и выгнал из столицы, так что он уже несколько лет вынужден жить под чужим именем и держаться в стороне от крупных городов. Историю о старшем сыне Наина Воителя я слышал и до этого, но был уверен в том, что тот давно погиб. К тому же, покойный принц, как и все «Риксы», не был магом. Я попытался задать ворлоку несколько каверзных вопросов, чтобы уличить его в обмане, но мысли у меня все время путались из-за горячки, да и мой собеседник совершенно не смущался тем, что я ему не верю. Он сказал, что хочет мне помочь. По его утверждению, после того, как его собственный отец вышвырнул его из города без средств к существованию, он бы пропал, если бы ему не помог придворный маг, Галахос, который предоставил ему временное убежище. В этом убежище он читал книги, посвященные различным видам магии, и нашел способ, с помощью которого обычный человек способен стать на одну доску c Одаренными — для этого необходимо обратиться к силам Темного истока. Проделав описанные в книгах ритуалы, бывший принц стал магом, и вдобавок выбрал себе Истинное имя, отказавшись от родства с дан-Энриксами, которые, по его собственному выражению, его предали.

— И вы не поняли, что говорите с Олваргом?..

Алвинн ощерился.

— Вы забываете, что это было много лет тому назад. Слухи об Олварге поползли позже… думаю, во многом — благодаря разговорам, которые он вел с теми, кого собирался обмануть. Должно быть, кто-то не попался на крючок и смог рассказать то, что слышал… причем этот человек узнал отнюдь не все. Например, он не знал, что Олварг и Интарикс — один и тот же человек, так как о прошлом Олварга ваши легенды говорят крайне туманно.

— Да, вы правы, — пробормотал Кэлринн. — Продолжайте.

— На чем я остановился?.. А, ну да. Я спросил мага, зачем он мне все это рассказывает — и он объяснил, что может исцелить меня — для Темного истока нет ничего невозможного. Но есть одно условие… После тех сказок, которые мне рассказывала моя нянька, я готовился к тому, что он попросит меня расписаться кровью или дать ему какое-нибудь маловразумительное обещание (что-нибудь вроде «отдай то, что у тебя уже есть, но о чем ты пока не знаешь»). Оказалось — ничего похожего. Я, видите ли, должен знать, какой именно магией он пользуется, и добровольно согласиться принять его помощь — только и всего. Мне это показалось какой-то бессмыслицей. Зачем спрашивать у умирающего человека, хочет ли он выжить?.. Правда, я слышал, что так называемая «темная» магия всегда оборачивается против того, кто пытается ей воспользоваться, но чем это могло угрожать конкретно мне? Я, того и гляди, умру — а значит, хуже мне уже не будет. В чем тут можно сомневаться?.. Я ответил, что согласен. «Хорошо, — ответил ворлок, — Я сделаю так, что ты поправишься. Это именно то, чего ты хочешь?» Разумеется, ответил я, чего же я еще могу хотеть?! Он приготовил для меня какое-то лекарство, провел несколько довольно странных ритуалов — хотя, может быть, часть этих ритуалов мне просто привиделись, поскольку жар у меня был такой, что я почти не сознавал, что происходит… потом этот маг заставил меня выпить свое снадобье, и я заснул, как убитый. Позже мне сказали, что я спал чуть ли не двое суток. А когда проснулся, лихорадка у меня прошла, и, хотя я чувствовал ужасающую слабость во всем теле, мне было не так уж плохо. Во всяком случае, физически. Была в моем самочувствии какая-то странность, которую я тогда не смог определить, и поначалу просто выкинул ее из головы. Я захотел узнать, где ворлок, который меня лечил — и мне сказали, что он потихоньку собрал свои вещи и уехал еще до того, как я пришел в себя. Я подумал, что он, видимо, боялся, что я выдам его тайну. Почему-то мысль о его отъезде вызывала облегчение. Я никогда не считал себя неблагодарным человеком, но в тот момент я чувствовал, что, хотя этот маг только что спас мне жизнь, мне почему-то ужасно не хочется снова его видеть. Мне сообщили, что вчера в усадьбу приехала моя невеста вместе со своей матерью, и они всю ночь дежурили возле моей постели, и только перед рассветом мать заставила ее немного отдохнуть. Мне, вероятно, следовало умилиться, но я не почувствовал ничего — ну то есть ровным счетом ни-че-го. Как и потом, когда она пришла ко мне вместе со своей матушкой. Я только обратил внимание, что лицо у нее бледное, а глаза красные от недосыпа, и лицо от этого становится каким-то кроличьим. Несколько следующих дней она не отходила от моей постели, и чем больше времени она проводила рядом со мной — тем меньше я понимал, почему меня так тянуло к ней раньше. Все, что она говорила, казалось мне глупым или просто пошлым, ее постоянная забота меня только раздражала, а ее болтливая мамаша досаждала мне так, что я часами размышлял, как бы мне половчее выставить обеих из своего дома. Когда они, наконец, уехали — взяв с меня обещание, что, как только я смогу сесть в седло, то сразу же приеду в гости — я вздохнул с огромным облечением. Но радовался я недолго. Стоило мне, наконец, остаться одному, как я почувствовал… даже не знаю, как описать это состояние. Это одновременно скука, пустота и отвращение. И от этого чувства было некуда деваться. Я пытался заниматься тем же, чем обычно занимался до болезни, но теперь эти занятия не приносили мне ни капли удовлетворения. Находиться в одиночестве, наедине с самим собой, мне было тошно, так что я искал себе какую-то компанию или какое-нибудь дело — но когда вокруг были другие люди, мне хотелось как можно скорее от них избавиться. Это ощущение не появилось сразу — оно нарастало постепенно, исподволь, на протяжении недель и даже месяцев. Я почти перестал ездить к своей невесте — отчасти из-за того, что совершенно не хотел проводить время в ее обществе, а отчасти из-за того, что я никак не мог решиться разорвать нашу помолвку, так что приходилось делать вид, что все идет по-старому, а это, разумеется, было достаточно мучительным. Конечно, я пытался разобраться в том, что со мной происходит, и довольно быстро связал эти перемены с «помощью», оказанной мне ворлоком. Заодно я спросил себя — не он ли сам подстроил ту историю с моей болезнью, чтобы иметь повод предложить мне эту помощь? Правда, оставалось непонятным, для чего ему это понадобилось — он ведь не просил, чтобы я заплатил ему за исцеление. Я не знал, что делать дальше. Больше всего мне хотелось убежать от самого себя, но это было невозможно — так что я ограничился тем, что убежал от тех людей, среди которых привык жить. Однажды, в начале ноября, я просто сел на лошадь и уехал из поместья, оставив у себя в кабинете записку, в которой говорилось, что я отправляюсь путешествовать, и перечислялись распоряжения для управляющего. Никаких распоряжений относительно своей невесты я не оставлял, хотя до дня нашей свадьбы оставалось меньше двух месяцев. Конечно, следовало бы хотя бы тут сказать, что я считаю себя и ее свободными от наших обязательств, но одна мысль о ней вызывала у меня такую усталость и такое раздражение, что я предпочел вообще о ней не думать. Когда я отправился путешествовать, у меня не было никакого определенного плана. Но мало-помалу у меня возникла мысль о том, что нужно сделать. Я решил, что должен найти ворлока, который так успешно меня «вылечил», и заставить его вернуть все на свои места. Или, по крайней мере, свернуть ему шею. Со дня моего «выздоровления» это была первая мысль, которая вызывала во мне некое подобие энтузиазма, поэтому я ухватился за нее, как утопающий, и даже стал намеренно накручивать себя. Я представлял себе новую встречу с этим магом и придумывал разные варианты мести. Как бы это описать, чтобы вы поняли?.. Все мои мысли были серыми, и чувства — серыми, и только картины, в которых этот проклятый ворлок умирал или, по крайней мере, мучался, как мучался я сам, представляли собой яркое пятно.

— И вы его нашли?.. — напряженно поинтересовался Отт.

— Да, я его нашел, хоть и не сразу. Сейчас-то я точно знаю, что мы встретились именно потому, что он_ решил, что нам уже пора встретиться снова — но тогда это показалось мне чистой случайностью. К тому моменту мои поиски длились уже два года. Я успел побывать в дюжине имперских городов, даже в Адели — которую я нашел такой же омерзительной, как все, что видел в своих путешествиях. Время от времени я получал из дома деньги, позволявшие мне комфортно устроиться где угодно, но я никогда не оставался на одном месте дольше двух недель — всегда срывался, и мчался куда-то, как ошпаренный, хотя неоднократно убеждался в том, что перемена места мне ничем не помогает.

— Все-таки вы мужественный человек, — задумчиво заметил Отт. — Другой, наверное, просто покончил бы с собой.

Алвинн пожал плечами.

— Я находился в очень странном состоянии. Мне совершенно не хотелось жить, но умирать мне тоже не хотелось. Для того, чтобы убить себя, необходимо верить, что если не жизнь, так хоть самоубийство имеет какой-то смысл. Ну а для меня смерть не имела смысла точно так же, как и жизнь. Впрочем, все это лирика… лучше вернемся к ворлоку. После двухлетних бесполезных поисков я случайно столкнулся с ним на набережной в одном приморском городке. Я был так ошеломлен этой внезапной встречей, что все мои планы разом вылетели у меня из головы. Все, на что меня хватило — это проследить за тем, куда он направляется. Далеко идти не пришлось — он скоро завернул в трактир, заказал кружку пива и забился в самый угол. Я пошел за ним и сел за тот же столик. Мне казалось, что он испугается или хотя бы удивится, но он сохранил полнейшее спокойствие — как будто мы заранее условились встретиться с ним в этой харчевне. Я спросил — «Ты помнишь, кто я?». Он сказал, что помнит, как помог мне пару лет тому назад. Признаться, я слегка опешил от его хладнокровия и наглости. «Ты меня обманул» — напомнил я. Но этот ворлок даже бровью не повел. «И в чем я тебя обманул?.. — поинтересовался он. — Я обещал, что ты поправишься и встанешь на ноги — и сдержал свое слово. Если бы не я, тебя давно бы не было в живых». «Смотря что считать жизнью, — разозлился я. — Твоя Хеггова магия сохранила мне способность двигаться и разговаривать, но забрала у меня все, ради чего, собственно, стоит жить. Причем ты с самого начала знал, что так и будет. Не зря ты так настойчиво просил меня сказать, чего я от тебя хочу». К тому моменту я уже прочел Итлина Иорвета и успел узнать, что принцип «темной» магии — не в том, чтобы обманывать кого-то напрямую, а в том, чтобы расставлять людям ловушки из их собственных желаний или слов. Ворлок без особенного интереса уточнил, что именно я «потерял». Признаться, я был не готов к такому повороту дела, поэтому ответ вышел довольно сбивчивым. Маг выслушал меня, пожал плечами и сказал: «Это называется — сваливать все свои проблемы на того, кто подвернется под руку. А ты не думал о том, что близость смерти — это очень сильное переживание, которое заставляет человека посмотреть на свою жизнь другими глазами? Вспомни — когда ты лихорадочно цеплялся за жизнь, все вещи, которые ты мог потерять, казались тебе втрое, даже вдесятеро привлекательнее и важнее, чем они являются на самом деле. Вполне закономерно, что, когда опасность миновала, ты в них разочаровался. Перемена, о которой ты здесь говоришь, произошла в тебе самом_, но ты приписываешь ее моей магии. Я этому не удивлен. Если бы ты честно сказал себе, что твоя распрекрасная невеста на поверку оказалась глупой и пустой девицей, а твои занятия — полнейшей чушью, то винить пришлось бы только самого себя».

Отт грязно выругался. Алвинн мрачно усмехнулся.

— Надо отдать ему должное, Олварг всегда был мастером подобных споров. У меня было такое ощущение, как будто бы меня ударили по голове. А он смотрел на меня и усмехался. «Скажи честно — ты ведь сам не веришь в то, что эта жизнь, от которой ты сбежал, имела подлинную ценность» — сказал он. Тут я наконец-то почувствовал что-то вроде почвы под ногами. «Да, сейчас я так не думаю, — ответил я. — Но одно совершенно точно — до встречи с тобой я верил в то, что это так». «Аа, понимаю, — зевнул он, — Ты бы хотел вернуть свои иллюзии. Очень понятное желание… Только боюсь, что моя магия здесь совершенно бесполезна. Я не могу вернуть тебе то, что ты называешь «смыслом», «радостью» или «надеждой», потому что все эти понятия — такие же иллюзии, как твоя вера в то, что твоя бывшая невеста — самая красивая девушка на земле. Пока ты влюблен, или молод, или просто глуп — ты можешь верить в то, что этот мир таков, каким ты выдумал его у себя в детской, но тому, кто понял правду жизни, обратной дороги уже нет». Меня покоробило. «Это какое-то безумие, — заметил я. — Кому нужна такая «правда»?». Но этот сукин сын и глазом не моргнул. «По мне, гораздо худшее безумие — считать, что правда должна быть такой, какой нам «нужно» или же «приятно»», — сказал он. К этому моменту он уже выпил свое пиво и даже успел подняться на ноги. Я понял, что сейчас он просто-напросто уйдет, и схватил его за рукав. «Что же мне теперь делать?» — спросил я — и мысленно пообещал себе, что, если он сейчас не даст мне внятного ответа — я его убью. Маг посмотрел на меня сверху вниз и сказал — «Опять пытаешься переложить свои проблемы на других?.. А ты не спрашивал себя, почему я вообще должен тебе что-то предлагать? Однажды я тебе уже помог — и получил в ответ ворох нелепых обвинений. Ты даже сейчас готов убить меня за то, что я якобы «обманул» тебя. Кстати, прикончить мага моего уровня очень непросто, но, если мы на мгновение представим, что у тебя это получилось — тебе все равно придется провести остаток жизни наедине с самим собой, то есть это убийство было бы бессмысленным. Как бы там ни было, у меня нет ни малейшего желания снова тратить свое время на твои дела. Прощай». Я встал. «Ты должен знать какой-то способ все исправить, — сказал я. — Если не хочешь делать это даром — назови любую цену. Я заплачу, даже если придется отдать тебе все мое имущество». Но это предложение его не впечатлило. «Деньги меня не интересуют» — сказал он. Но я, конечно же, не собирался отступать. «Но что-то ведь тебя интересует?.. Только попроси. Я готов сделать все, что ты захочешь».

Кэлрин Отт откинулся на спинку стула.

— И тогда он предложил вам стать Безликим?!

— Ну, конечно, нет, — пожал плечами Алвинн. — За кого вы его принимаете?.. Тогда он просто сел обратно — с видом человека, который делает мне большое одолжение. «Я по-прежнему не понимаю, чего ты от меня хочешь, — сказал он. — Я уже объяснил тебе — ни один Одаренный на земле уже не сможет сделать твою жизнь «такой, как раньше». Единственное, что я могу — это устроить так, чтобы ты раз и навсегда забыл про свое отвращение от жизни». Я не сразу понял, о чем речь. «Ты хочешь сделать так, чтобы я забыл два последних года?» — спросил я. — Маг из Совета Ста, с которым я беседовал в Адели, говорил, что это невозможно». «Почему? — пожал плечами он. — Это возможно; просто бесполезно. Память — это не какая-то кладовка в твоей голове, откуда можно вынести все лишнее. Чтобы забыть про то, что тебя мучает, тебе придется забыть самого себя. Если подобный способ тебя не устраивает — можешь поискать что-то другое. Но, конечно, уже без меня». Я чувствовал, что он опять поймал меня в какую-то ловушку — но отказаться от его помощи в очередной раз оказалось выше моих сил. Для меня «забыть себя» значило только одно — больше не чувствовать ту пустоту и отвращение, которые преследовали меня два последних года, и я согласился, не раздумывая… Маг сказал, что собирается сесть на корабль, который плывет в Бейн-Арилль, и предложил мне последовать за ним — он заявил, что ему требуется помощник и слуга. Вот, собственно, и все… Из Бейн-Арилля мы с ним отправились в Солинки, а оттуда — прямиком в Галарру, но, если не возражаете, об этом я рассказывать не буду. Все эти детали мало что добавят к моему рассказу. А потом я стал Безликим. Первое время — может, год, а может, десять лет, Безликие лишены чувства времени — я полностью подчинялся Олваргу. Собственно, тогда меня, в определенном смысле, не существовало. У меня остались отдельные воспоминания об этом времени… на редкость жуткие воспоминания, по правде говоря… но я даже сейчас не ощущаю их вполне своими. Впрочем, в отношении меня Олварг все-таки допустил какую-то ошибку, потому что, начиная с какого-то момента я мало-помалу снова начал сознавать, кто я такой. И вот тогда-то оказалось, что все мои предыдущие мучения — сущая ерунда в сравнении с тем, что я испытывал теперь. Представьте, что у вас два разума и две воли — одна ваша, а другая — Олварга. И именно эта вторая воля управляет вашими поступками. Конечно, не за счет его собственной силы, а за счет магии Темного Истока. Вот когда мне в самом деле захотелось умереть!.. Даже не просто «захотелось» — в это время я мечтал о смерти так, как какой-нибудь осужденный перед казнью мечтает о помиловании. Но теперь это уже нисколько не зависело от моего желания — каждый Безликий принадлежит Темному Истоку, и умереть я мог либо в каком-нибудь сражении, либо по желанию самого Олварга. Вспомнив, кто я такой, я начал втайне сопротивляться его воле. Чем больше я этим занимался, тем чаще мне удавалось поступить по-своему, иногда — прямо вопреки тому, что приказал мне Олварг. Я вел себя не совсем так, как остальные рыцари из его гвардии, но Олварг ничего не замечал. Он всегда был слишком самоуверен, и вдобавок полагал, что все Безликие находятся в его полной власти. С того момента, как я понял, что Олварг планирует вторжение в Адель, я размышлял, нельзя ли как-то ему помешать. Должен признаться, что судьба Валларикса и горожан заботила меня гораздо меньше, чем сознание того, как важен этот план для Олварга. Ну а потом Галахос притащил в Галарру Крикса, Олварг поручил мне его охранять — и я внезапно понял, что это и есть тот самый шанс, которого я ждал. Что было дальше — вы, в общем-то, уже знаете.

— Я знаю, что случилось с Криксом, — возразил на это Кэлрин. — А что было с вами?

«Ну а вы как думаете?» — чуть не спросил Алвинн — но в последнюю секунду удержался. Отт смотрел на него с тем же самым выражением, что и «дан-Энрикс», то есть — с нескрываемым сочувствием. В принципе, Алвинн считал, что мало что на свете раздражает больше, чем подобные сочувственные взгляды. Но на сей раз огрызаться почему-то не хотелось.

— Давайте уже, наконец, поговорим о чем-нибудь другом?.. — угрюмо спросил он.

* * *

Затупленный меч в руке Олриса был рассчитан на взрослого мужчину, а никак не на мальчика двенадцати лет, и руки от него болели так, как будто собирались оторваться, но Дакрис, по-видимому, полагал, что подбирать для Олриса более легкое оружие — пустое баловство. Олрис воровато оглянулся, и, удостоверившись, что на него никто не смотрит, сбросил тяжелый деревянный щит на землю и перехватил длинную рукоять второй рукой. По слухам, маг, который присоединился к войску Истинного короля и в числе первых оказался на стене Авариттэна, якобы носил волшебный меч, который был длиннее тех, которые ковали в Эсселвиле или в Дель-Гвинире. Этот меч можно было держать обеими руками, поэтому чужак сражался без щита.

Олрис нанес несколько ударов по столбу, который использовался латниками крепости для одиночных тренировок. Без привычной тяжести щита, прикрывавшего его от плеча до колена, Олрис чувствовал себя раздетым — даже несмотря на старую кольчугу, которая была ему безобразно велика. Интересно, неужели магу Истинного короля не страшно, что его убьют?.. Хотя его, скорее всего, защищает его магия.

Олрис вздохнул, подобрал с земли щит и вдел левую руку в петли. Подурачились — и хватит! Хотя Дакрис считал ниже своего достоинства лично следить за тем, что происходит на заднем дворе, он почему-то всегда знал о том, что его ученик пытался смухлевать. Подобные попытки награждались подзатыльниками и распоряжением вернуться и продолжить тренировку.

В первые же дни после того, как Олрис поступил к нему на службу, Дакрис привел его на двор и показал вкопанный глубоко в землю столб, покрытый сотнями светлых зарубок. После этого он объяснил, как нужно наносить удары, чтобы хорошенько набить руку. Верхний, нижний, боковой, с финтом и без финта… Ничего сложного, но, если нужно нанести каждый удар по меньшей мере двести раз, то это очень скоро начинает казаться каторжной работой. Дакрис чуть-чуть понаблюдал за тем, как Олрис повторяет показанные ему удары — то подряд, то вразнобой — а потом коротко кивнул и обронил: «Вот так и продолжай». Через несколько дней, успев возненавидеть жаркий август, пыльный задний двор и чертов столб, который начал видеться ему даже во сне, Олрис набрался наглости спросить, будет ли Дакрис обучать его тому, как защищаться от ударов настоящего противника. Гвардеец достал меч, одним сильным ударом выбил из рук Олриса его оружие и кратко пояснил, что остальные тренировки он отложит до того момента, пока Олрис не научится крепко держать свой меч в руках.

Чтобы как-то разнообразить свои тренировки, Олрис начал размышлять о том, отправит ли король Рыжебородого сражаться с людьми Истинного короля. По вечерам, когда гвардейцы собирались в общем зале, разговоры то и дело возвращались к только что захваченному айзелвитами Авариттэну.

В такие моменты Нэйд обычно сквернословил, пил и бился об заклад, что он доставит в Марахэн три головы — того молокососа, которого айзелвиты называют своим королем, его первого рыцаря, Атрейна, и, конечно, проклятого мага, которого звали Криксом-из-Легелиона. Но в браваде Мясника чувствовалась затаенная тревога. Олрис полагал, что знает, в чем ее причина. Войску Истинного короля в жизни не удалось бы захватить Авариттэн своими силами, но гвинны слишком поздно поняли, что план повстанцев состоял не в том, чтобы взять укрепленный город штурмом. Верные Атрейну люди давно уже находились в городе и призывали горожан выступить против гвиннов. Когда люди Истинного короля приблизились к стенам Авариттэна, их сторонники попытались открыть мятежникам ворота. Это им не удалось, но зато в городе начался настоящий хаос. Айзелвиты, много лет безропотно платившие налоги гвинскому наместнику, на этот раз как будто озверели. Бои шли на каждой улице, а наступательным оружием служило все подряд — от топоров и кухонных ножей до табуретов и обломков мебели. Расчет на то, что попытка захватить Авариттэн покончит с жалким войском Истинного короля, не оправдалась — город был захвачен меньше чем за сутки. Это могло внушить айзелвитам из соседних городов опасные идеи, а мятежники явно не собирались останавливаться на достигнутом.

Все это заставляло Олриса раздумывать о том, что скоро он, возможно, попадет на настоящую войну. Пока что мысли о войне были скорее фантазиями, чем реальностью, поэтому его не особенно пугала мысль, что он так и не научился ничему полезному, кроме того, как нужно бить по неподвижному столбу. Куда приятнее было воображать, как он совершит что-то выдающееся, что мгновенно сделает его героем в глазах остальных гвардейцев. Например, убьет Атрейна… Или, еще лучше — Крикса-из-Легелиона. Интересно, мага вообще можно убить простым оружием?..

Олрис на мгновение прикрыл глаза и представил себе Авариттэн, охваченный огнем. Он никогда не видел штурма, но однажды был свидетелем пожара, и теперь не мог вообразить себе сражения без пламени. Итак, Авариттэн горит, мятежники уже на городской стене, и защитники готовы сдаться. Айзелвитами руководит высокий человек, похожий на Рыжебородого. Но этот человек заметно выше Мясника из Бреге, и к тому же у него на лбу клеймо. Защитники Авариттэна сразу узнают в нем Крикса-из-Легелиона, и даже самых отважных воинов охватывает паника — все понимают, что сражаться с магом бесполезно. Только один человек рискует бросить ему вызов…

Олрис улыбнулся и, парировав щитом невидимый удар, набросился на столб, словно на настоящего противника.

— Развлекаешься?.. — уничижительно спросила Ингритт, незаметно подошедшая к нему.

Застигнутый врасплох, Олрис почувствовал, как к щекам приливает жаркая волна — и внутренне порадовался, что Ингритт не может знать, о чем он сейчас думал. А потом мгновенно ощетинился, расслышав в ее голосе знакомые пренебрежительные интонации.

— Чего тебе? — грубо осведомился он.

Девушка смотрела на него в упор.

— Ты знаешь, что случилось с Роланом?

Олрис вздрогнул. Разумеется, он знал про Ролана — хотя это было последней темой, которую он хотел бы сейчас обсуждать. Когда пронесся слух о том, что Авариттэн захвачен людьми Истинного короля, а в большинстве приморских городов стало настолько неспокойно, что их жители могут в любой момент восстать вслед за соседями, Ролан попытался сбежать из Марахэна. Олрис до сих пор не понимал, на что он вообще надеялся — с его-то покалеченной ногой! — но кончилась эта история именно так, как следовало ожидать: его поймами, привезли назад и здорово избили. Любого другого на его месте могли бы и убить, но в Ролане пока нуждались. Олрис утешался тем, что люди короля не станут жертвовать лучшим оружейником, особенно в преддверии большой войны. Но Ролан рассудил иначе. Едва оклемавшись от побоев, этот сумасшедший заявил, что он больше не собирается ковать оружие для гвиннов. К вечеру известие об этом обошло весь Марахэн, а заодно обросло множеством вымышленных подробностей. Те, кто рассказывал об этом, утверждали, будто Ролан обложил площадной бранью Олварга, Рыжебородого и всех адхаров, и приписывали кузнецу слова о том, что войско Истинного короля вышвырнет гвиннов с завоеванных земель еще до первых настоящих холодов. Кое-кто даже осмелился окольно намекнуть на связи Ролана с повстанцами.

Олрис не знал, что думают об этом случае король и его приближенные, но Нэйд при одном лишь упоминании о Ролане мгновенно делался мрачнее тучи, да и большинство гвардейцев из его отряда выглядели ненамного лучше. Создавалось впечатление, что после взятия повстанцами Авариттэна до них неожиданно дошло, что в Марахэне слишком много пленных айзелвитов. Было очевидно, что, если прямо сейчас казнить хромого кузнеца, то в глазах большинства жителей крепости он будет выглядеть героем, который погиб за Истинного короля. Лишить Ролана ореола мученика и героя можно было только одним способом — заставить его сдаться и вернуться к исполнению своих обязанностей.

Несколько последних дней Ролан содержался под стражей. В кухне перешептывались, что Мясник из Бреге отдал Ролана своим гвардейцам. Это было правдой — Нэйд пообещал награду первому, кто сумеет сломать упрямство Ролана, и некоторые гвардейцы отнеслись к этому поручению с азартом. Олрис сам слышал, как в казармах заключались довольно серьезные пари на то, кто сможет выбить из хромого кузнеца согласие работать. К счастью, Дакрис не выказывал никакого желания принять участие в этих «забавах».

Интгритт продолжала смотреть на него горячечно сверкавшими глазами, и Олрис нехотя ответил:

— Допустим, знаю. Ну и что?..

— В каком смысле «что»? Тебя это совсем не трогает?.. Будешь и дальше таскаться за Дакрисом, размахивать своей железкой и гордиться тем, что через пару-тройку лет станешь таким же, как эти убийцы?

Олрис вздрогнул.

— Тихо! Ты совсем рехнулась, что ли?! Тебя кто-нибудь услышит!

— Пусть услышат, — отрезала Ингритт. — Издеваться над несчастным стариком — это позор. Даже не знаю, что может быть гаже этого… Хотя, если подумать, поступать, как ты, и делать вид, что ничего не происходит, когда совсем рядом убивают человека — это еще хуже.

Олрису показалось, что она его ударила.

— Вот как?! А что сделаешь ты? — выпалил он, не забывая, в то же время, понижать голос до шепота. — Будешь ходить по крепости и верещать, пока тебя не обвинят в сообщничестве с Роланом и не повесят? Думаешь, это ему поможет?!

На одну секунду он увидел в глазах Ингритт выражение растерянности и с мрачным удовлетворением почувствовал, что ему удалось задеть ее по меньшей мере так же сильно, как она задела его самого.

Губы у Ингритт шевельнулись, словно она безуспешно пробовала найти подходящие слова.

— Дело совсем не в этом, — возразила она наконец. — Дело в тебе. Сколько я тебя помню, ты терпеть не мог Рыжебородого и остальных гвардейцев. А теперь ты носишь меч за Дакрисом и чистишь его сапоги, как будто так и надо. И тебе это, похоже, нравится! Ты, вообще-то, отдаешь себе отчет, что выглядишь до отвращения самодовольным? Не могу сказать, о чем ты думал в тот момент, когда я к тебе подошла, но я готова спорить на что хочешь, что уж точно не о Ролане. Не понимаю, как ты можешь заниматься всякой ерундой, пока… пока он там. Он ведь был твоим другом!

Олрис ощутил бессильную досаду. Прежде всего, Ролан вовсе не был его другом, хоть и выделял его среди других мальчишек, ошивающихся на конюшнях. Но сейчас Олрис никак не мог сказать об этом Ингритт, потому что в создавшемся положении это бы выглядело, как предательство.

Ингритт со своей прямолинейностью и ворохом дурацких принципов всегда умела загонять людей в угол. Олрису внезапно захотелось, чтобы они больше никогда не разговаривали.

— Никак не пойму — чего ты вообще от меня хочешь?.. — спросил он со злостью. — Предлагаешь мне устроить для него побег? Или достаточно будет ходить повсюду с постной миной и осуждать других за то, что они ничего не могут сделать — точно так же, как и ты?..

Глаза Ингритт потемнели.

— Какой же ты идиот, — выпалила она и, развернувшись, пошла прочь.

— Нечего возразить — так и скажи! — выкрикнул он ей вслед, но тут же пожалел об этом. Куда лучше было бы вернуться к прерванному делу, чтобы Ингритт, заворачивая за угол, увидела бы, что он уже и думать о ней забыл.

Олрис снова обернулся к покрытому зарубками столбу, но недавнее вдохновение прошло. Сколько он ни старался, он не мог заставить себя думать об Авариттэне и о Криксе. Он пытался вызвать в памяти те картины, которыми упивался всего несколько минут назад, но мысли то и дело возвращались к разговору с Ингритт.

Нет, в самом деле, что она к нему пристала?! Разве это он виноват в том, что случилось с Роланом? В конце концов, этот кузнец отлично знал, на что идет. Значит, он выбрал это добровольно. Единственное, что здесь можно было сделать — это как-то убедить его вернуться к своей работе, но Олрис практически не сомневался в том, что Ролан его не послушает.

Впрочем, сейчас он уже начал смутно понимать, что Ингритт говорила вовсе не о том, чем они могут помочь Ролану. Каждая ее фраза была адресована только ему. Эта мысль внушала странную тревогу, а еще — какую-то тоску. Если послушать Ингритт, получалось так, что служба Дакрису каким-то образом делала Олриса ответственным за то, что сейчас происходит с Роланом. Но это же не так! Дакрис тут совершенно ни при чем, а Олрис и подавно. Не может быть, что бы Игритт на самом деле ожидала от него, что он откажется от всех своих надежд, вернется на конюшню и будет до конца жизни выгребать навоз, лишь бы не оказаться заодно с гвардейцами, которых она назвала убийцами?!

Чем дольше Олрис размышлял об этом, тем сильнее раздражался. Что ни говори, у Ролана всегда были проблемы с головой. Он что, на самом деле думает, что победа или поражение повстанцев зависят от того, откажется ли он ковать оружие для гвинов?.. А если нет — то чего ради так бездарно жертвовать собой?

«Он мог бы этого не делать, — сказал Олрис сам себе. — Почему я, или кто-то еще, должен нести ответственность за его идиотское упрямство?!»

Он атаковал злосчастный столб целой серией стремительных ударов. Что бы ни воображала Ингритт, они ничего не могут сделать. Ни-че-го. А если даже попытаются — то только навредят самим себе, нисколько не облегчив участь Ролана. Самое лучшее, что можно сделать в таком положении — это перестать мучить самого себя и выбросить эту историю из головы.

Последние удары по столбу вышли такими сильными, что теперь запястье отзывалось острой болью на каждое новое движение, но Олрису почему-то не хотелось останавливаться. Он оскалил зубы и ударил по столбу еще сильнее. Воображаемое лицо «дан-Энрикса» мелькнуло перед его глазами, а потом почти сразу же сменилось на лицо Рыжебородого. Олрис удвоил усилия. Теперь рука болела целиком, от кончиков пальцев до плеча, но Олрис чувствовал, что, если он хотя бы на секунду остановится — то его просто разорвет от горя и бессильной ярости. Он продолжал изо всех сил молотить по столбу, и ему чудилось, что после каждого удара ненавистное лицо Рыжебородого как будто рассыпается на тысячи осколков.

Через несколько минут Олрис влетел в полутемную конюшню — к счастью для себя, не встретив по дороге никого из слуг — забрался в первый же пустой денник и, бросив меч на грязную солому, сполз по стенке и ткнулся лицом в колени. Он как будто раздвоился — одна его часть сидела на полу, давясь от слез, в то время как другая обмирала от стыда при мысли, что кто-нибудь может заглянуть сюда и обнаружить, что оруженосец Дакриса и будущий гвардеец короля ревет, словно сопливый шестилетка.

 

Глава XV

Рыжебородый сидел за столом, положив больную ногу на особую скамеечку, и медленно, как будто неохотно двигал челюстями, пережевывая жареное мясо. Олрис не видел его уже много месяцев, так что почти успел поверить в то, что его прежний ужас перед Нэйдом был обычным детским страхом, чем-то вроде страха темноты. Однако, посмотрев на Мясника из Брэгге снова, Олрис сразу осознал свою ошибку. В этом человеке в самом деле было что-то жуткое.

Cейчас, заросший неухоженной косматой бородой, с обрюзгшим и как будто бы расплывшимся лицом и мрачным выражением налитых кровью глаз, Мясник из Брэгге выглядел даже страшнее, чем обычно. Олрис посочувствовал слуге, который подошел налить Рыжебородому вина. Заметив сбоку от себя какое-то движение, Нэйд покосился на стюарда с таким видом, будто бы подозревал, что тот намерен его отравить. Олрис подумал, что на месте этого слуги он бы убрался от Рыжебородого как можно дальше. Судя по выражению оплывшего лица, с Нэйдом в любой момент мог случиться один из тех припадков бешенства, которыми он был известен в Марахэне, и Олрис даже врагу не пожелал бы оказаться тем, на ком Рыжебородый сорвет скопившуюся злость.

Ни один из гвардейцев, вернувшихся из похода вместе с Нэйдом, не распространялся о подробностях кампании, но откуда-то все в замке уже знали, что мятежники нанесли войску Нэйда сокрушительное поражение. Жившие в Марахэне айзелвиты ликовали. Война, начавшаяся с неожиданного выступления мятежников из Эдельвейса и захвата двух приморских городов, до сих пор была исключительно удачной для войск Истинного короля. В кухне шептались, что повстанцы уже захватили почти весь равнинный Эсселвиль, и следующим летом вполне могли оказаться под стенами Марахэна. Олрис дорого бы дал, чтобы понять, много ли правды в этих слухах.

Как и большинство мальчишек, находившихся на службе у гвардейцев короля, Олрис больше всего мечтал попасть на настоящую войну. Но, к его огорчению, когда Рыжебородый отбирал людей, которых он намеревался взять с собой в поход, Дакрису выпало остаться в королевской резиденции и охранять ее на случай бунта айзелвитов, взбудораженных успехами мятежников. Весь этот год Олрис буквально изводился мыслью, что Истинного короля и его войско уничтожат раньше, чем он сможет поучаствовать в войне. Единственным, что хоть немного утешало его в эти месяцы, была надежда, что Рыжебородого убьют, и тогда они с матерью избавятся от него раз и навсегда. Однако Нэйд остался жив, хоть и вернулся в замок с искалеченной ногой — и, судя по всему, в крайне паршивом настроении.

В пиршественном зале было душно, спертый воздух пропитался жирным запахом жареного мяса и едким дымом от огромного камина. Ужин продолжался уже больше двух часов, и большинство сидевших за столом мужчин успели перепиться так, что едва ли осознавали, что происходит вокруг.

Олрис улучил момент, когда на него никто не смотрел, и, потихоньку подобравшись к крайнему столу с заранее прихваченным мешком, сунул туда сначала мех с вином, потом несколько кусков пирога, и, наконец, почти нетронутую жареную утку. Утка помедлила, как будто колеблясь, но потом все-таки соскользнула с наклоненного Олрисом блюда и с жирным звуком плюхнулась в мешок. Олрис поспешно затянул завязки и попятился назад, радуясь, что его манипуляций никто не заметил. Попадись он кому-нибудь из гвардейцев, его неминуемо поколотили бы за воровство. А потом, вероятно, растрезвонили бы о случившемся еще и Дакрису, после чего ему влетело бы вторично — уже от наставника.

Выскользнув на улицу с мешком, оттягивавшим ему руку, Олрис пересек широкий двор и оказался как раз возле узкой и крутой каменной лесенки, почти отвесно поднимавшейся на стену. Сперва мальчику казалось, что вокруг царит кромешный мрак, единственным светлым пятном в котором были огоньки нескольких факелов, горевший на стене, но мало помалу глаза Олриса привыкли к темноте, и он стал различать не только замковые укрепления на фоне темного ночного неба, но даже фигуры двух дозорных на площадке. Поднявшись по лестнице, Олрис тихонько свистнул.

— Бакко! Инги!.. Я принес, — сообщил он.

Подошедший к Олрису мужчина забрал у него мешок, а потом сделал шаг назад, чтобы Олрис сумел подняться на площадку. Следом подтянулся и второй дозорный, захвативший с собой факел. Утка и в особенности мех с вином вызвали у дозорных радостные восклицания, но, завершив осмотр, Бакко все же счел необходимым выразительно скривиться.

— А чего так мало?..

— Иди достань больше, если хочешь! — огрызнулся Олрис.

Инги рассмеялся.

— Ладно, ладно… Может быть, хлебнешь вина? — предложил он и первым сделал несколько больших глотков из бурдюка.

— Не надо. Вы пообещали рассказать про сражение, — нетерпеливо сказал Олрис. — Это правда, что Крикс вызвал Мясника на поединок?

Бакко ухмыльнулся в свои жесткие, почти бесцветные усы.

— Ты бы с этим поосторожнее, малыш. Рыжебородому не нравится, когда его называют Мясником.

Олрис, скривившись, проглотил и «малыша», и снисходительный тон Бакко.

— Так это правда — или…?

— Нет, неправда, — сказал Инги. И, выдержав паузу, добавил — На самом деле, это наш Рыжебородый его вызвал.

Олрис окончательно уверился, что, если он и дальше будет задавать какие-то вопросы и выказывать свою заинтересованность, то эта парочка будет дразнить его до самого утра, поэтому сделал вид, что потерял всякий интерес к беседе, и отвернулся от гвардейцев, глядя на темные башни замка. Как и следовало ожидать, Инги сейчас же перестал ломаться и подчеркивать, какая пропасть отделяет королевского гвардейца от мальчишки вроде Олриса, и почти нормальным голосом сказал:

— Рыжебородый вышел перед войском и начал орать, что айзелвиты выбрали себе в вожди молокососа, который и минуты не продержится против приличного бойца. А если он действительно считает, что достоин вести своих людей в бой — пусть выйдет и покажет всем, чего он стоит. Само собой, мальчишка-айзелвит на вызов не ответил — он же не самоубийца. Тогда Нэйд закричал, что, раз король мятежников боится с ним сразиться, то его вполне устроит сенешаль или колдун по кличке Меченый. Вот Меченый и вышел…

— И?! — выдохнул Олрис, напрочь позабыв, что собирался притворяться равнодушным.

— А что «и»? — внезапно разозлился Инги — Ты Нэйда видел? Или, может быть, ты думаешь, он там победу празднует?!

— Значит, он проиграл?..

— Не просто проиграл, — сумрачно сказал Бакко. — Если бы не этот проклятый поединок, мы бы разбили айзелвитов в том сражении. Нас было больше… про количество обученных людей я вообще не говорю. Но этот Меченый… я никогда не видел, чтобы человек владел мечом, как он. Обычно, когда сходятся два опытных бойца, довольно сложно сразу разобраться, кто из них сильнее. Но честное слово — на сей раз все было совершенно очевидно. Даже для того тупого быдла, из которого наполовину состоит войско мятежников. А когда Нэйд упал на землю и уже не мог сражаться, этот Крикс просто развернулся и пошел назад, к своим. Как же они орали!.. Я чуть было не оглох. Все наши поначалу думали, что Крикс убил Рыжебородого — а потом стало видно, что он только ранен. Не вздумай где-то повторять мои слова, но, если уж на то пошло, для Нэйда было бы в каком-то смысле лучше, если бы колдун его добил. Вряд ли Рыжебородый еще сможет сесть в седло с этой негнущейся ногой. Скорее всего, он и сам это отлично понимает… В любом случае, после того сражения его еще никто не видел трезвым.

Олрис нахмурился. Должно быть, этот Меченый действительно великий маг, если он так легко управился с Рыжебородым. Олрис знал, что Нэйд владел мечом лучше любого из своих гвардейцев, и вдобавок был чудовищно силен. Несмотря на свой невысокий рост, он мог разогнуть подкову или свернуть шею взрослому быку.

— Но почему все-таки Меченый его не убил? — осведомился Олрис у дозорных.

Бакко зашвырнул куда-то в темноту обглоданную косточку и утер губы, блестевшие от жира.

— Не знаю… кое-кто считает, что все дело в магии. Наши говорят, что Крикс не может убивать, иначе его меч утратит свою силу.

— Чушь, — резко сказал Инги. — Меченый участвовал в сражении. Думаешь, в такой свалке можно разбираться, убивать тебе или не убивать?.. Все эти маги и волшебные мечи — пустая трепотня. Меченый сделал то, что захотел — унизил Нэйда и показал всем, что он его ни в грош не ставит. Меченый прекрасно понимает, что, если сегодня айзелвиты перестанут нас бояться — завтра нам придется защищать от них уже не Руденбрук, а Марахэн.

Бакко сердито посмотрел на своего напарника и выразительно покосился на Олриса. Кажется, он был недоволен тем, что Инги так разоткровенничался перед посторонним человеком. Но Олрису было уже не до этого. Выходит, айзелвиты правы! Инги с Бакко тоже думают, что люди Истинного короля могут дойти до Марахэна. От мысли об этом становилось весело и в то же время страшно. Олрис быстро попрощался с Инги и его напарником и, вприпрыжку сбежав по лестнице — в этот момент его ничуть не волновало, что он легко может оступиться и переломать себе все кости — пробрался на задний двор, где пировали слуги. После каждой перемены блюд туда выносили все, что оставалось недоеденным на блюдах и тарелках, и сидевшие возле костров люди набрасывались на это угощенье, спотыкаясь о собак, грызущих кости и дерущихся за требуху. Желая уверить всех жителей замка в том, что гвины празднуют свою победу, Нэйд велел выкатить во двор несколько бочек кислого дешевого вина и пива. Если бы Рыжебородый пожелал выйти во двор и посмотреть, как выполняются его распоряжения, он, вероятно, понял бы, что допустил ошибку — хотя люди, поднимая кружки, и орали «За победу!..», было совершенно очевидно, что на самом деле айзелвиты празднуют вовсе не победу гвиннов, а победу Истинного короля.

Олрис с первых же минут почувствовал, что здесь ему не рады — оттого, что он был гвином, и в особенности оттого, что он носил меч за одним из гвардейцев короля. Наверное, благоразумнее было бы уйти, но Олрису показалось обидным обращать внимание на недовольство каких-то там айзелвитов, которые в другое время кланялись гвардейцам чуть не до земли. Он сделал вид, что ничего не замечает, нацедил себе большую кружку пива и начал высматривать, где бы ему присесть — но в эту самую минуту кто-то неожиданно толкнул его под локоть, так что половина пива выплеснулась ему на рубашку.

Олрис резко обернулся и увидел перед собой какого-то кудрявого, словно баран, мальчишку, бывшего примерно на год старше его самого. Олрис довольно часто видел его раньше, но не помнил, как его звали.

— Поосторожнее, — процедил он, хотя отлично понимал, что айзелвит толкнул его нарочно.

Кучерявый выразительно прищурился.

— Простите, господин_. Может, мне постирать вашу рубашку?..

Олрис задумался, не следует ли выплеснуть оставшееся в кружке пиво в лицо кучерявому, но тут в их ссору вмешалась сидевшая неподалеку Ингритт.

— Нэш, прекрати, не лезь в бутылку… Олрис, возьми свою кружку и иди сюда.

Тон Ингритт звучал повелительно, как будто бы она ничуть не сомневалась в том, что они оба должны делать то, что она скажет.

Олрис перевел взгляд со своего противника на Ингритт и отметил, что она была в своем лучшем платье, а темные волосы заплела в две толстые косы. Олрису было неудобно слушаться девчонку, но это было разумнее, чем ввязываться в ссору. И к тому же — хотя он и не хотел признаться в этом самому себе — он был ужасно рад, что Ингритт, в первый раз за много месяцев, заговорила с ним. С тех пор, как Олрис поступил на службу Дакрису, Ингритт упорно делала вид, как будто бы его не существует. А сейчас вдруг обратилась к нему так свободно, словно они никогда не ссорились.

Желая сохранить достоинство, Олрис подошел к Ингритт медленно и будто нехотя — и так же неохотно опустился рядом с ней на грубую скамью из доски, уложенной на два бревна и наскоро прибитой к ним гвоздями. К его удивлению, Ингритт заговорила с ним так дружелюбно, словно не было всех этих месяцев, на протяжении которых она вообще не удостаивала его замечать. Казалось, она изо всех сил старается загладить ту невежливость, с которой обращалась с ним все это время. Когда Олрис похвастался успехами на тренировочной площадке, Ингритт сказала, что он-то наверняка успел узнать о последней войне что-нибудь надежнее кухонных слухов. Допивая третью кружку пива и чувствуя себя польщенным тем, что айзелвиты слушают его рассказы, затаив дыхание, Олрис незаметно для себя выболтал все, что успел выведать от Бакко с Инги.

Олрис смутно сознавал, что еще никогда в жизни не был так пьян, как в этот вечер. Ему было весело, хотя причину этого веселья он и сам до конца не понимал. Все происходящее казалось ему исключительно забавным и каким-то нереальным. Он помнил, как после четвертой кружки с пьяным упорством твердил Ингритт, что она очень красивая, и пытался ее поцеловать. А после пятой кружки кто-то рядом с ним упомянул о Меченом, и Олрис встал и громко сообщил, что он когда-нибудь убьет этого колдуна. А потом айзелвиты что-то говорили и смеялись, а он сам направился к отхожей яме — но еще не успел добраться до нее, когда почувствовал, что его желудок выворачивается наизнанку.

Больше всего на свете Олрису хотелось, чтобы его унижения никто не видел, но, когда он распрямился, то увидел, что Ингритт стоит с ним рядом, терпеливо дожидаясь, пока он придет в себя.

— Думаю, пить тебе больше не стоит, — сообщила она Олрису тем самым тоном, из-за которого он так часто ссорился с ней в прошлом. Услышав эти насмешливые интонации, Олрис внезапно осознал, что там, возле костра, девушка время просто притворялась, будто восхищается его умом и ловит каждое сказанное им слово. Правда, в эту минуту Олрис был не в состоянии понять, для чего ей это понадобилось, но это не мешало ему чувствовать себя обманутым. Он отвернулся от нее и побрел в темноту, желая только одного — никогда больше не встречаться с Ингритт и не вспоминать об этой сцене. Но она окликнула его.

— Куда это ты собрался?..

— Спать, — ворчливо отозвался он. И, чуть подумав, припечатал — А вообще — не твое д-дело.

— Разумеется, — спокойно согласилась Ингритт. — Только учти: твой Дакрис тебя вздует, если ты придешь в казарму в таком виде.

Олрису потребовалось несколько секунд, чтобы осмыслить ее последние слова, но потом он остановился. Ингритт была совершенно права. Если он попадется на глаза Дакрису после такой попойки, порка ему обеспечена. Олрис уже успел удостовериться, что Дакрис не любитель читать оруженосцу длинные нотации, а свою точку зрения предпочитает объяснять при помощи ремня или же хворостины.

— Как же мне теперь быть? — жалобно спросил он у Ингритт. Она ухмыльнулась, с интересом глядя на него.

— Но ведь это, кажется, не мое дело?..

— Ингритт!..

— Ладно, — рассмеялась Ингритт — Отведу тебя к себе. Проспишься, протрезвеешь, а наутро что-нибудь наврешь.

— Спасибо… Все-таки ты — лучшая девушка на свете, — убежденно сказал Олрис. Ингритт фыркнула, однако насмехаться над ним в этот раз не стала.

Олрис не запомнил, как они дошли до маленькой комнатки Ингритт, примыкавший к лазарету. В его памяти осталось только то, как он, не раздеваясь, рухнул на ее постель. О том, где ляжет сама Ингритт, он в этот момент не думал, потому что вообще не в состоянии был думать ни о чем. Ему казалось, что он очень хочет спать, но, стоило ему закрыть глаза, кровать под ним начала плавно колыхаться, и Олрис ощутил, как к горлу подкатила тошнота. Он даже испугался, что его опять стошнит, как во дворе, но этой мысли оказалась недостаточно, чтобы стряхнуть с себя сонное оцепенение.

Может быть, он успел проспать всего лишь несколько минут, а может — целый час, когда Ингритт растолкала его и заставила проглотить какую-то теплую жидкость с исключительно противным вкусом. Сидя на кровати и глотая эту дрянь, Олрис никак не мог отделаться от ощущения, что он забыл о чем-то очень важном, и, передавая Ингритт опорожненную кружку, наконец-то вспомнил, что конкретно его беспокоило.

— Ингритт… а это ничего, что я тут… у тебя? — Олрис наморщил лоб, пытаясь вспомнить слово, которое говорили в таких случаях в казарме. — Я тебя не скопыр… скорпометирую?

Ингритт насмешливо улыбнулась.

— Не «скопырметируешь», и не мечтай. Я лягу в лазарете. Доброй ночи.

— Доброй ночи, — пробормотал Олрис, падая обратно на подушку. — Все-таки ты самая… — он не договорил, заснув на полуслове. И уже сквозь сон почувствовал, как Ингритт укрывает его одеялом.

* * *

Олрис никогда бы не поверил в то, что после возвращения Нэйда в Марахэн он будет чувствовать себя гораздо лучше, чем в долгие месяцы его отсутствия — однако, так оно и было. С тех пор, как он напился допьяна на празднике в честь возвращения Рыжебородого, а Ингритт уложила его в лазарете, их пошатнувшаяся было дружба снова укрепилась. Казалось, они заключили молчаливый уговор — не вспоминать о месяцах, на протяжении которых они не перемолвились друг с другом ни единым словом, и не говорить о Ролане, из-за которого они поссорились.

Олрис не мог проводить с Ингритт много времени, так как у каждого из них имелась куча своих дел. И, тем не менее, не проходило дня, чтобы они не поболтали хотя бы несколько минут. Олрис только сейчас начал понимать, каким унылым и пустым казался Марахэн без Ингритт. И это было не единственной переменой к лучшему. После возвращения из Руденбрука Нэйд, казалось, потерял весь прежний интерес к его матери. За целый месяц он пришел к ней лишь однажды, и остался совсем ненадолго. Вероятнее всего, виной тому была мучительная боль в незаживающем колене, но это не мешало Олрису мечтать о том, что Нэйд совсем лишился мужской силы. Это было бы вполне заслуженным возмездием за все страдания, которых натерпелась его мать — да и многие другие женщины, если на то пошло.

В общем, все складывалось как нельзя лучше, и Олрис не помнил, чтобы он когда-нибудь чувствовал себя таким счастливым — разве что в далеком детстве, когда он жил с матерью, а Нэйда еще и в помине не было.

Так прошел почти целый месяц, а в последних числах сентября, когда Олрис только-только начал засыпать, лежа на своем жестком тюфяке в казарме, Дакрис неожиданно потряс оруженосца за плечо.

— Вставай и одевайся. Только тихо, — приглушенным голосом распорядился он. В другое время Олрис бы наверняка отметил необычную интонацию наставника, но в тот момент он просто встал, и, бестолково тараща слипающиеся глаза, начал одеваться, не особо вдумываясь, зачем это нужно. Дакрис давно приучил его беспрекословно выполнять свои приказы. Краем глаза Олрис видел, как в темноте так же бесшумно одевались еще несколько мужчин, но это зрелище его не удивило. В казарму постоянно кто-нибудь входил и выходил. Сменялись караулы, возвращались из деревни те, кто, подкупив дозорных, бегал к местным девкам…

Дакрис запахнулся в длинный темный плащ из плотной шерсти, и знаком показал Олрису, чтобы тот тоже взял свой плащ. «Значит, мы идем на улицу?» — подумал тот. Сонливость развеялась, и Олрис с любопытством вскинул взгляд на Дакриса. Он уже собирался спросить, что они будут делать, но наставник молча показал ему кулак, а потом прижал палец к губам. После такого Олрис предпочел воздержаться от вопросов, но его любопытство разгорелось еще сильнее. Когда они вышли из казармы, Олрис машинально посмотрел на небо. Оно было затянуто мрачными, предгрозовыми тучами, и только один небольшой клочок на западе остался чистым. В этом небольшом просвете можно было, приглядевшись, различить тусклые пятнышки нескольких звезд. Олрис внезапно осознал, что во двор вышли не только они с Дакрисом, но и, по меньшей мере, еще два десятка человек, одетых в одинаковые темные плащи, и людей постоянно прибывало. Из конюшен им навстречу выводили оседланных лошадей. Олрис застыл от удивления, когда безликий в темноте слуга подвел к нему его кобылу — до сих пор он всегда сам седлал лошадей и себе, и Дакрису, и не привык, чтобы кто-нибудь делал это за него.

— Быстрее, что ты там копаешься?.. — процедил Дакрис откуда-то сверху. Олрис вскочил в седло, чувствуя, что голова у него идет кругом.

— Открыть ворота, — не повышая голоса, произнес всадник рядом с Олрисом, обращаясь к стоявшему рядом с ним Рыжебородому. Мясник почтительно кивнул и замахал рукой дозорным.

Олрис во все глаза уставился на закутанную в темный плащ фигуру всадника, внезапно осознав, что видит короля — только одетого в точно такой же плащ, как у других гвардейцев, и надвинувшего на лицо широкий капюшон. Но задуматься о том, что это может значить, Олрис не успел — вся кавалькада всадников пришла в движение, и несколько минут спустя они уже неслись сквозь ночь, оставив стены замка позади. Вскоре они свернули в лес, и темнота вокруг сделалась совершенно непроглядной, но никто из всадников и не подумал ехать медленнее. Олрис боялся, что его лошадь, того и гляди, споткнется и сломает себе ногу, и никак не мог понять, почему никто из всадников не зажег факел, чтобы освещать дорогу. Мальчику казалось, что эта безумная ночная скачка через лес будет тянуться бесконечно, но потом темнота внезапно расступилась, и гвардейцы выехали на пологий берег Линда. Увидев перед собой реку, Олрис приподнялся в стременах. «Да я же знаю, где мы! — радостно подумал он. — Марахэн должен быть выше по течению… а вон — Драконий остров».

Глаза Олрис уже привыкли к темноте, так что сейчас он без труда различил лодки, вытащенные на берег, и фигуры нескольких мужчин, стоявших чуть поодаль. При виде этих людей Олрис почувствовал внезапный беспричинный страх — мгновенный и ошеломляющий, словно удар под дых. Хотя на первый взгляд стоявшие на берегу ничем не отличались от гвардейцев и были одеты в такие же темные плащи, Олрис с первого взгляда осознал, что эти люди — не из Марахэна. Сердце мальчика неистово забилось.

«Адхары!» — в панике подумал он. Адхаров — воинов, которые являлись из другого мира и служили королю, Олрис видел всего несколько раз за свою жизнь, и то издалека. Являясь в Марахэн, они не причиняли его жителям ни малейшего вреда, и вообще держались так, как будто бы не видят и не слышат ничего, что не касается отданных им приказов. То есть никаких поводов бояться их у Олриса как будто не было. А между тем, когда он видел их, ему обычно делалось так жутко, что хотелось убежать как можно дальше или, на худой конец, зажмуриться — совсем как в раннем детстве, когда его что-нибудь пугало.

Дакрис дернул его за рукав.

— Ты что, заснул?.. Привяжи лошадь и садись в одну из лодок.

«Если они тоже плывут с нами, то я лучше утоплюсь!» — подумал Олрис мрачно. Но, похоже, его мнения никто не спрашивал. По счастью, лодок было больше, чем адхаров, и в ту, где оказались Олрис и его наставник, не попал никто из них.

Когда они отчалили от берега, Дакрис внезапно наклонился к его уху и сказал:

— Ты слышал что-нибудь про то, что происходит на Драконьем острове?

Олрис помотал головой.

— Неудивительно. Об этом знают только те, кто ездит сюда вместе с королем — и ни один из них даже под страхом смерти не станет рассказывать о том, что знает. — Олрис дернул головой, словно взволнованная лошадь, и Дакрис успокоительно стиснул его плечо — Не беспокойся, тебе не придется делать ничего особенного — ты просто останешься на берегу и будешь стеречь лодки. Но это неважно. Если ты кому-то проболтаешься о том, что видел или слышал в эту ночь, тебя убьют. Это очень серьезно, Олрис! Не думай, что ты можешь рассказать о чем-нибудь своей подружке и попросить ее держать это в секрете — рано или поздно правда все равно раскроется, и тогда пострадать можешь не только ты, но и она.

Олрис похолодел.

— Я никому ничего не скажу. Клянусь! — заверил он.

Дакрис кивнул. Больше они не разговаривали. Даже когда нос их лодки мягко ткнулся в землю, и гвардейцы начали выпрыгивать из лодок и вытаскивать их на песчаный берег, Дакрис не сказал ему ни слова. Между собой гвардейцы тоже не разговаривали — миновав длинную песчаную косу, смутно белеющую в темноте, они уже у самой кромки леса поджигали свои факелы и исчезали за деревьями.

В своих просторных шерстяных накидках все мужчины выглядели одинаково, и Дакрис скоро потерялся среди остальных одетых в черное фигур. Олрис следил за ним, пока мог его видеть, но он не был до конца уверен в том, что провожает взглядом своего наставника, а не какого-нибудь постороннего гвардейца.

Судя по мелькающим между темных стволов отблескам света, ведущая на Холм тропа была достаточно крутой. Олрис задумался о том, что же такое спрятано в этом лесу, что ради этого король и несколько десятков его приближенных посещает этот небольшой, безлюдный остров, принимая столько поразительных предосторожностей, чтобы никто не знал об их ночной поездке.

Олрис опасался, что его оставят стеречь лодки одного, но скоро выяснилось, что с ним остается Бакко. Когда последние гвардейцы скрылись за деревьями, тот подошел к нему. В темноте узкое, скуластое лицо казалось незнакомым — можно было разглядеть только поблескивающие белки глаз и зубы. Бакко улыбался.

— И ты здесь, малыш? — то ли насмешливо, то ли сочувственно осведомился он. — Вот уж не думал, что тебя возьмут сюда еще, по меньшей мере, год, а то и два. Сколько тебе сейчас, четырнадцать?.. — «Почти четырнадцать», подумал Олрис, но поправлять гвардейца, разумеется, не стал. Мужчина сдавленно вздохнул. — Когда я первый раз попал сюда, мне было лет семнадцать. Но с тех пор, как началась эта возня с повстанцами, все постоянно куда-то спешат, как угорелые.

Олрис не был уверен, можно ли по-прежнему именовать «повстанцами» людей, которые владели уже почти всем равнинным Эсселвилем, но вступаться за мятежников было бы глупо. Вместо этого Олрис спросил:

— А почему эти поездки держат в такой строгой тайне?

Бакко уселся на песок, поджав под себя ногу, и похлопал по земле рукой, приглашая Олриса сесть рядом с ним. Когда тот опустился на песок, Бакко сказал:

— Положим, ты владеешь каким-то приемом, который позволяет тебе побеждать своих противников. Станешь ли ты рассказывать кому-нибудь, как именно работает этот прием?..

— Конечно, нет!

— Ну, вот и наш король не хочет, чтобы кто-нибудь узнал о том, что должно обеспечить нам победу. Дакрис наверняка предупредил тебя о том, что будет, если ты кому-нибудь обмолвишься о том, что видел или слышал этой ночью. Хотя к настоящим тайнам тебя не допустят еще очень долго. Их имеют право знать только те, кто уже выдержал все Испытания.

— А что это за испытания?..

— О, их довольно много, и чаще всего они растягиваются на много месяцев. Есть Испытание Безумием — это когда тебе в еду или в пиво подмешивают особый порошок, после которого люди теряют власть над собственным рассудком. Бывает, что человек выбалтывает свои самые сокровенные мысли и желания, или впадает в буйство, или убегает в лес, как дикий зверь. Обычно такой приступ продолжается от нескольких часов до двух-трех дней. Рассказывают, что какие-то люди кончали с собой, когда приходили в себя и начинали сознавать, что делали и говорили накануне — но сам я такого никогда не видел. Зато видел, как один парнишка сломал позвоночник, спрыгнув с замковой стены. Есть еще Испытание Болью — там тебе придется доказать, что ты способен терпеть боль. Есть Испытание Мечом — от него иногда освобождают тех, кто успел проявить себя в бою. О некоторых Испытаниях упоминать запрещено — когда ты их пройдешь, то обещаешь никому и никогда не говорить о том, что с тобой было. Обычно Испытания проходят вразнобой, так что ты никогда не будешь знать наверняка, что ожидает тебя в следующий раз.

— А можно ли отказаться проходить все эти Испытания?

Бакко выразительно пожал плечами.

— Можно. Но тогда ты уже никогда не станешь воином, и будешь до конца своей жизни оттирать котлы и убирать навоз, поскольку ни на что другое ты не годен.

Олрис почувствовал, что краснеет.

— Я вовсе не имел в виду себя! — сердито сказал он. — И вообще, ты очень ярко расписал, какие ужасы приходится переживать во время этих Испытаний, но так и не объяснил, ради чего все это делается… Те, кто выдержит все Испытания, становятся адхарами?

Бакко внезапно рассмеялся.

— Ах, так вот чего ты испугался! Ну ты и болван… да в Марахэне полным-полно людей, которые уже прошли все Испытания. Твой Дакрис, кстати говоря, один из них. А ты, похоже, не в восторге от адхаров?..

— Я их ненавижу! — вырвалось у Олриса.

Гвардеец хмыкнул.

— Ну, приятного в адхарах, безусловно, мало, но они бесценные союзники. Убить адхара почти невозможно, а в бою он стоит пятерых. Любая рана, нанесенная адхарами, смертельна. Король был бы круглым дураком, если бы отказался от таких вассалов только потому, что рядом с ними, видите ли, жутковато. Но не бойся — в эту ночь ты их больше не увидишь. Думаю, они уже отправились в свой мир… И кстати, раз уж ты спросил. Тот, кто сумеет выдержать все Испытания, может участвовать в магических обрядах и ходить между мирами, как адхары… или как дан-Энрикс, — сказал Бакко. Лицо у него смягчилось, взгляд внезапно сделался мечтательным. — Когда я прошел посвящение, мне показали город, который называется «Адель». Когда ты входишь в этот город, то идешь по улицам, сплошь вымощенным камнем — и все эти камни гладкие, одной и той же формы и размера, а вокруг домов растут цветущие деревья. И воздух пахнет чем-то сладким, как медовое пирожное… Земля в окрестностях этого города такая плодородная, что может давать урожай три раза в год. Там есть дворцы, в сравнении с которыми наш Марахэн — просто сарай. Мой провожатый показал мне гавани, где стоят корабли со всех концов их мира, и торговые ряды, где продают оружие, вино, меха и самые немыслимые пряности и фрукты. А если бы ты мог увидеть их мечи!.. Я думаю, что даже Ролан не сумел бы сделать ничего подобного. Король пообещал, что этот город совсем скоро будет нашим. И тогда мы уничтожим магию, которой пользуется Меченый, и сможем заново отвоевать весь Эсселвиль — если, конечно, захотим. Но если бы ты мог увидеть то, что видел я, ты бы сказал, что Эсселвиль можно оставить «Истинному королю» — пускай подавится!

Олрис уставился на Бакко. Он не мог понять — то ли гвардеец в очередной раз пытается разыграть его, а потом посмеяться над его доверчивостью, как это уже бывало раньше, то ли Бакко говорит серьезно.

— А когда ты ходил по тому городу… это был во сне или по настоящему? — уточнил он.

— По-настоящему, болван! Я же сказал тебе — прошедший посвящение может ходить между мирами. И я видел этот город так же ясно, как сейчас тебя…

С Холма донесся приглушенный крик. Бакко умолк на полуслове, глядя в сторону тропинки, по которой удалились королевские гвардейцы. Олрис потянулся к своему мечу, валявшемуся рядом на песке.

— Может, на них напали?.. — предположил он, успев во всех подробностях вообразить засаду, которую повстанцы могли бы устроить на Драконьем острове.

Гвардеец наградил его тяжелым взглядом.

— Замолчи, — негромко рыкнул он, продолжая напряженно вслушиваться в тишину. Лицо мужчины приняло сосредоточенное и торжественное выражение. Олрису очень хотелось знать, о чем он думает, но было очевидно, что у Бакко прошла всякая охота разговаривать. Заметив, что Олрис тоже прислушивается, пытаясь угадать, что происходит на холме, Бакко вздохнул и неожиданно отвесил ему легкий подзатыльник.

— Перестань, — сварливо сказал он. — Со временем узнаешь все, что нужно, а пока — не суй свой нос, куда не следует. Или ты думаешь, на Холм случайно допускают только тех, кто уже выдержал все испытания?..

Олрис сердито посмотрел на Бакко. Он готов был терпеть подзатыльники от Дакриса, но не от человека, который все время подбивает его воровать на кухне выпивку для себя и для своих дружков.

«Только попробуй попросить меня о чем-нибудь еще — увидишь, что тогда будет!» — с негодованием подумал он.

Прерванный разговор так и не возобновился. Они сидели, кутаясь в плащи, и перебрасываясь ничего не значащими фразами. В конце концов, Бакко повел плечами и протяжно, заразительно зевнул.

— Глаза так и слипаются… Я бы сейчас вздремнул — если бы только был уверен, что ты не помчишься прямиком на Холм, если тебя оставить без присмотра. Обещаешь, что не будешь делать глупостей?

Олрис состроил презрительную гримасу и пожал плечами.

— Обещаю, — сказал он. — Могу даже поклясться, если хочешь.

— Обойдусь… В конце концов, если решишь нарушить свое слово — то тебе же будет хуже. Разбуди меня, когда поймешь, что они возвращаются.

Гвардеец растянулся на песке, пристроив голову на локоть и завернувшись в плащ, как гусеница в кокон. Не то чтобы Олрис вообще не помышлял о том, чтобы нарушить свое обещание и попытаться хоть одним глазком взглянуть на то, что происходит на Холме, но под конец он все-таки решил, что это глупо. Он не знает обходных путей наверх — значит, придется идти по тропинке, по которой будут возвращаться король и его гвардейцы. Чего доброго, они наткнуться на него на полпути… Олрис не представлял, чем это может кончиться, но не хотел бы выяснять это на личном опыте.

С другой стороны, сидеть на прежнем месте тоже было невозможно — теперь, когда ему не с кем было разговаривать, он, того и гляди, уснет. Олрис скинул плащ, чтобы холод помог перебороть сонливость, и начал прохаживаться взад-вперед по песчаной косе вдоль берега. От темноты, осеннего тумана и тяжелой, давящей на уши тишины, ему мало помалу сделалось не по себе. Олрису чудилось, что он совсем один — не только на этом берегу, но и на всем Драконьем острове. Чтобы развеяться, он начал подбирать речную гальку, швырять ее в воду и пытаться по звуку определить, как далеко улетел очередной снаряд.

За время, пока Олрис дожидался возвращения гвардейцев, темнота вокруг как будто выцвела и посерела, так что с того места, где прохаживался Олрис, стало можно разглядеть в туманной дымке противоположный берег Линда. Когда мужчины начали спускаться с Холма, их факелы уже были потушены, поэтому Олрис заметил их только тогда, когда первые из них вышли из-за деревьев. Расталкивать Бакко было уже поздно, так что Олрис просто запустил в него последним из своих камешков и торопливо вытер руки о штаны, внезапно устыдившись собственных дурацких развлечений. Его взяли на Драконий остров, а он ведет себя, словно младенец…

— Эй, ты! Поди сюда, — окликнул Олриса высокий человек в темной накидке, вышедший из леса раньше остальных.

Еще не рассвело, и в поднимающемся от воды тумане разглядеть чье-то лицо было не так-то просто. Только подойдя к незнакомцу почти вплотную, Олрис, наконец, узнал в нем короля.

— Полей мне на руки, — отрывисто скомандовал мужчина, протянув ему большую кожаную флягу. Олрис никогда еще не видел короля так близко, и тем более не мог представить себе ситуацию, в которой тот бы обратился к нему напрямую — для подобного оруженосец Дакриса был слишком незначительной персоной.

В предрассветных сумерках матово смуглое лицо со скошенными тонкими губами казалось совсем бледным и как будто утомленным, на щеке виднелись присохшие брызги грязи. От одежды короля пахло железом, дымом от костра и прелыми листьями. Неудивительно, что, выбравшись на берег острова, он первым делом пожелал умыться… Олрис торопливо вытащил из фляги пробку и наклонил ее, так что на землю потекла тонкая струя воды. Король подставил под эту струю ладони, покрытые, как показалось Олрису, то ли грязью, то ли ржавчиной. На землю потекла мутная красноватая вода. Полы накидки распахнулась, и взгляд Олриса упал на тонкий серповидный нож, прицепленный к поясу короля. Лезвие было чистым, мокрым и блестящим — так бывает, если нож тщательно вытереть пучком травы.

Олрису вспомнился далекий, приглушенный крик, который он услышал ночью. Его взгляд остановился на темных подсохших брызгах на щеке у короля, и мальчика внезапно замутило. «Да ведь это же не грязь, а кровь! — подумал Олрис, холодея. — И на руках у него тоже кровь. Так вот почему Бакко говорил, что мне нельзя туда ходить… Если бы меня кто-нибудь заметил, то они убили бы и меня тоже».

В ушах Олриса противно зазвенело. Он прикусил губу, чтобы сдержаться и не отодвинуться от короля, который сейчас вызывал у него только страх и омерзение. Олрису почему-то вспомнилось, как много лет назад он наступил босой ногой на жившую в черничнике гадюку. Он был слишком мал, чтобы запомнить, был ли рядом кто-нибудь из сверстников или он пошел в лес совсем один — однако Олрис до сих пор отлично помнил ту секунду, когда под его ногой пружинисто свернулось гибкое, холодное чешуйчатое тело, источавшее смертельную угрозу. Сейчас Олрис испытывал что-то похожее, но выдать свои чувства было нельзя. Если король поймет, о чем он думает — ему конец.

Олрису казалось, что хуже, чем теперь, ему уже не будет, но следующая догадка поразила его еще больше первой. Дакрис бы не взял его на этот остров, если бы его не собирались рано или поздно удостоить Посвящения и допустить к участию в этих обрядах. Ну, конечно!.. Бакко ведь сказал ему об этом — только он был слишком занят мыслями об Испытаниях и о волшебных городах, чтобы понять истинный смысл его слов.

Король закончил отмывать с рук кровь и отошел, не удостоив Олриса ни одним словом. Но, пока мальчику не велели забираться в лодку, чтобы возвращаться в Марахэн, он продолжал стоять на том же месте, тупо глядя на песок у себя под ногами. Ему казалось, что внутри у него все заледенело — но теперь он точно знал, что это не от холода.

* * *

Женщина страдальчески смотрела на дан-Энрикса. Ее полное, отечное лицо покраснело от боли и мучительного напряжения.

— Опять, — одними губами выговорила она.

Меченый коротко кивнул.

— Когда вы почувствовали боль?

— Сегодня ночью. Кажется, сразу после полуночи.

— И вы терпели до утра, чтобы послать за мной?.. — спросил дан-Энрикс, едва удержавшись, чтобы не покачать головой.

— Я думала, вы спали, — извиняющимся тоном сказала она.

Крикс тяжело вздохнул.

— Ну разумеется, я спал. А вот вы, похоже, нет.

Меченый подошел к окну и закрыл ставни. В комнате сразу стало темнее, но зато несущийся со двора лязг походных кузниц словно отдалился, сделавшись гораздо тише. С того дня, как войско Истинного короля разместилось в Руденбруке, замок бывшего наместника этих земель напоминал военный лагерь. Его заполняли люди, которые без конца куда-то спешили, чистили оружие, чинили упряжь и держались так, как будто собирались не сегодня-завтра выступить в поход на Марахэн. Единственными комнатами, которых не коснулись никакие изменения, были несколько спален на втором и третьем этаже, которые оставили наместнику, его жене и дочери за то, что Уриенс открыл ворота Истинному королю и присягнул ему на верность.

Несколько дней спустя, когда жена наместника слегла в постель, король предложил Уриенсу помощь королевского врача, но тот вежливо отказался. Однако к вечеру его жене стало настолько плохо, что Уриенсу пришлось изменить свое решение. Алинард был занят в госпитале, так что к леди Адалане пошел Меченый. Осмотр хозяйки Руденбрука превратился в тягостное испытание для них обоих. Крикс никак не мог отделаться от ощущения, что даже камни в почках беспокоят леди Адалану меньше, чем чужой мужчина в ее спальне. Но за два последних дня она привыкла к его обществу и даже перестала обращать внимание на то, чтобы с ней рядом постоянно находилось несколько служанок для обеспечения благопристойности.

Меченый подошел к кровати и пощупал ей лоб — кожа была прохладная и липкая от пота — а потом присел на табурет у изголовья, рядом с низким столиком, и начал смешивать для женщины лекарство, которое должно было хоть чуть-чуть ослабить боль. Ни одна из тех трав, которые они испытывали с Алинардом, не обладала даже приблизительно таким эффектом, как те обезболивающие, которые использовались в таких случаях имперскими врачами, но приходилось обходиться тем, что есть.

— Вы пьете тот отвар, который я принес позавчера? — осведомился Меченый — больше затем, чтобы занять ее внимание, чем для того, чтобы действительно узнать ответ. Он знал, что леди Адалана пьет лекарство постоянно — кувшин, стоявший на прикроватном столике, был почти пуст.

— Да, я все время пью… вчера мне было легче. Я подумала, что все уже прошло, а теперь опять… мне кажется, я не спала всю ночь. Так больно… Почему так больно?! — влажные от пота пальцы с неожиданной для женщины силой сжались на его запястье. Серо-синие глаза хозяйки Руденбрука казались почти черными от страха.

Меченый осторожно разжал ее пальцы и на несколько секунд задержал ладонь женщины в своей.

— Не надо так бояться. Боль сейчас пройдет, — заверил он, протягивая ей стакан. — Если хотите, я побуду здесь, пока вы не заснете.

Интересно, если бы Рам Ашад мог видеть своего бывшего ученика, он бы одобрил этот небольшой обман, или, наоборот, сказал бы, что врачу не следует давать больным несбыточные обещания? Пожалуй, боль у леди Адаланы могла бы пройти только в том случае, если бы она приняла люцер, которого у них впомине не было.

Однако какая-то польза в его блефе все-таки была — из лица женщины мало-помалу уходило напряжение.

— Да… да, пожалуйста, не уходите, — сказала она, закрыв глаза. Но через несколько секунд снова открыла их и посмотрела на дан-Энрикса.

— Как вы считаете, король действительно простил моего мужа?..

Не ожидавший от нее подобного вопроса Меченый нахмурился. Уриенс был айзелвитом, сохранившим титул и влияние после поражения. В этом не было ничего необычного — многие айзелвиты, обладающие состоянием и титулом, переметнулись на сторону победителей и сохранили свою власть даже при гвиннах. Необычность состояла в том, что таких «подлипал» другие айзелвиты чаще всего ненавидели даже сильнее, чем завоевателей — а Уриенса в Руденбруке если не любили, то, по крайней мере, уважали. И, когда в эти земли пришли люди Истинного короля, внезапно оказалось, что никто из местных жителей не жаждет смерти бывшего наместника.

Атрейн считал, что это ничего не значит, и что с Уриенсом следует поступить так же, как с любым другим предателем, но Меченый придерживался на этот счет другого мнения, и на этот раз король прислушался не к сенешалю, а к нему.

— Что заставляет вас думать, что король имеет что-нибудь против вашего мужа, леди Адалана? — прямо спросил Крикс. — Мне кажется, король отнесся к нему настолько хорошо, насколько это вообще возможно в данных обстоятельствах.

— Он — да. Но лорд Атрейн…

— Атрейн никогда не нарушит волю короля, — твердо ответил Меченый. — Вашему мужу ничего не угрожает. Спите.

Лицо женщины разгладилось, и, к удивлению дан-Энрикса, она действительно вскоре заснула. Во сне она дышала глубоко и ровно — совсем не так, как человек, который даже в забытьи продолжает бороться с болью. Меченый подумал, что, возможно, следует еще раз тщательно проверить действие всех трав, которые они использовали для приготовления лекарства.

Потом в дверь тихонько постучали. Крикс был уверен в том, что это кто-то из служанок леди Адаланы, но мгновение спустя из-за двери послышался преувелительно почтительный голос Лювиня.

— Прошу простить, госпожа Адалана. Лорд дан-Энрикc не у вас?..

Крикс тяжело вздохнул и начал заворачивать в кулек остатки порошка, который он использовал для разведения лекарства.

— Сейчас выйду. Подожди за дверью, — сказал он, не повышая голоса. Меченый знал, что Рельни, привыкший прислушиваться к самым незначительным шорохам в лесу, его услышит.

В дверях Меченый чуть не столкнулся с дочерью наместника, Таирой, заходившей в спальню матери. Дан-Энрикс вежливо наклонил голову и смотрел в пол, пока девушка не прошла мимо. Даже не поднимая глаз, он чувствовал, что она смотрит на него и нарочно медлит у двери, надеясь, что он с ней заговорит. Крикс ничуть не сомневался в ее любви к матери, но все равно не мог отделаться от мысли, что она пришла сюда не столько ради нее, сколько в надежде повидаться с ним. На душе Крикса было неспокойно. В обществе Таиры он все время чувствовал неловкость и вину.

Когда он в первый раз увидел эту девушку, время как будто бы застыло, и дан-Энрикс на секунду перестал осознавать, где он находится. У нее были темные, густые волосы, немного бледное лицо и темно-синие глаза, похожие на штормовое море. Крикс чуть не бросился к ней, поскольку ему показалось, что он видит Лейду Гвенн Гефэйр. Но потом мираж рассеялся, и стало ясно, что девушка, показавшаяся ему точной копией Лейды, была не так уж похожа на нее. Совсем другое выражение лица и взгляд, другой рисунок губ и слишком мягкая, по-детски неопределенная линия скул и подбородка. В довершение всего, Таира была на несколько лет моложе Лейды. Перепутать их друг с другом было невозможно — и, однако, в первые дни жизни в Руденбруке Крикс часто ловил себя на том, что озирается по сторонам, ища Таиру взглядом, словно наваждение каким-то чудом могло повториться.

Когда дан-Энрикс спохватился, осознав, к чему способны привести все эти взгляды, было уже поздно. Девушка заметила его внимание — и истолковала его единственно возможным образом. Не зная, как поправить положение, Меченый напустил на себя безразличие — но этим только окончательно испортил дело. Вероятно, Нойе Альбатрос был прав, когда твердил, что «дайни» совершенно не умеет обращаться с женщинами.

Теперь девушка постоянно оказывалась там, где можно было невзначай столкнуться с Криксом, и взгляды, которые она бросала на него, делались все отчаяннее, а дан-Энрикс чувствовал себя последним негодяем.

Рельни, ожидающий его снаружи, выразительно скривился.

— Тебя не поймешь, дан-Энрикс! — сказал он, как только дверь за девушкой закрылась. — То ты смотришь на нее, как умирающий от жажды — на кувшин воды, то притворяешься, что вообще ее не замечаешь.

В голосе Лювиня слышалась досада. В первую секунду Меченый решил, что дочь наместника нравится ему самому, и Рельни сердится на то, что друг не ценит собственного счастья, но потом он вспомнил, что в последние несколько дней Лювинь вообще почти все время находился в дурном настроении и был сверх всякой меры раздражителен. Меченый посмотрел на Рельни более внимательно. В целом тот выглядел вполне обычно — разве что чуть припухла левая щека.

— Что у тебя с лицом? — осведомился Крикс, отчасти уже догадавшись об ответе.

Рельни отмахнулся.

— Ерунда… всего лишь больной зуб, — ответил он, хотя по его тону было ясно, что эта «ерунда» его уже порядком допекла.

— Сходил бы к Алинарду, — предложил дан-Энрикс.

Лицо Рельни помрачнело еще больше.

— Я сходил. Попросил дать мне что-нибудь от зубной боли. А он заявил, что порошками делу не поможешь, и что зуб придется вырвать. Я пообещал подумать и ушел. Ненавижу зубодеров, и особенно их барахло — все эти щипчики, крючочки, иглы и тому подобное. Может быть, оно как-нибудь само пройдет.

— Но до сих пор ведь не прошло?

— Нет, — мрачно сказал Рельни. — Только хуже стало. Жрать не могу, даже обычный хлеб приходится размачивать в воде. Проснулся среди ночи — ощущение, как будто бы болит вся челюсть сразу, и особенно — этот проклятый зуб. Я всего-то тронул его языком, а в десну как будто раскаленную иглу воткнули. Сижу, как дурак, слюна течет, как у собаки… Так и не заснул потом.

Крикс потер лоб. Если уж после такой ночки Рельни не помчался в лазарет бегом — значит, никакие увещевания не заставят его изменить свое решение, разве что кто-нибудь заставит его силой. Надо сказать, что Меченый отлично его понимал. У самого Крикса зубы не болели лет с семи, но он все равно помнил день, когда, кривясь и обливаясь потом, расшатал и вырвал из десны измучивший его молочный зуб. Инструментарий зубодера, который он часто видел среди прочих инструментов Рам Ашада, вызывал у него те же чувства, что и у Лювиня. Особенно потому, что большинство врачей в столице почему-то полагали, что расходовать бесценный твисс из-за больного зуба — неоправданная блажь.

Крикс вспомнил покрытое испариной лицо Адаланы и вздохнул. Так больше продолжаться не могло. Он должен либо раздобыть люцер, либо найти, чем его можно заменить.

— Ты хочешь, чтобы я тебе помог? — спросил он Рельни.

Тот отвел глаза.

— Я думал, твоя магия…

Дан-Энрикс нервно хмыкнул. «Его» магия!.. Он открыл рот, чтобы в очередной раз сказать то, что повторял уже тысячу раз — что он не Одаренный, не владеет никакими чарами и не способен сделать больше, чем любой обычный человек. Здесь, в Эсселвиле, ему приходилось говорить эти слова так часто, что теперь они слетали с языка сами собой. Но, посмотрев в измученное лицо Лювиня, Крикс впервые не нашел в себе решимости произнести эту фразу. Вместо этого он положил руку Рельни на плечо и слегка сжал.

— Все будет хорошо. Я обещаю, — сказал Крикс со всей доступной ему убежденностью. Хотя в душе все-таки шевельнулся червячок сомнения — сможет ли он отправиться в Адель, достать необходимое количество люцера и вернуться раньше, чем щеку у Рельни разнесет настолько, что этого станет невозможно не заметить? Впрочем, можно будет дать Лювиню тот же противовоспалительный отвар, который они с Алинардом делали для Адаланы, и сказать, чтобы он полоскал им рот как можно чаще.

Лицо Рельни просветлело, словно Крикс пообещал ему немедленное исцеление.

— На самом деле, я пришел не только из-за этого, — заметил он гораздо более непринужденным тоном. — Тебя хочет видеть Истинный король.

— Что-нибудь важное?

— Скорее всего, нет, иначе он бы велел мне поторопиться. Думаю, он просто чувствует себя спокойнее, когда с ним рядом ты или Атрейн.

— А что, Атрейн сейчас не с королем?.. — нахмурился дан-Энрикс. — Пойду посмотрю, как там наместник. Не хватало только, чтобы они с Атрейном столкнулись где-нибудь лицом к лицу.

Лювинь хмыкнул.

— Это точно… Уриенс — бесстрашный человек. Если бы лорд Атрейн смотрел бы на меня так, как на него, я бы, пожалуй, никуда не выходил из своей спальни без охраны.

Меченый кивнул. Крикс относился к Уриенсу двойственно. С одной стороны, он не привел своих людей сражаться в Лисий лог, а присягнул захватчикам. Наместник не устраивал облавы на повстанцев, но, если отряды гвиннов доставляли пленных мятежников в Руденбрук, то Уриенс недрогнувшей рукой подписывал приказ о казни. С другой стороны, большинство айзелвитов в Руденбруке жили не в пример благополучнее, чем в тех местах, где правили наместники из Дель-Гвинира. Нужно было иметь поистине незаурядный ум и выдержку, чтобы ни разу не навлечь на себя подозрений в нелояльности, и в то же время продолжать заботиться об интересах своего народа. У каждого, кто дал бы себе труд внимательнее посмотреть на Уриенса — на его лоб с высокими залысинами, проседь в темных волосах и горькую складку в угле губ — закрадывалось подозрение, что эти двадцать с чем-то лет были для него ненамного легче, чем для повстанцев в Лисьем логе. Но даже если это было так, Атрейн определенно не желал этого знать. То обстоятельство, что они с Уриенсом были хорошо знакомы до войны, не только не заставило Атрейна относиться к Уриенсу мягче, а, наоборот, усугубило положение. Сенешаль ненавидел Уриенса больше, чем всех гвиннов, вместе взятых, и нимало не стеснялся демонстрировать это при всяком подходящем и неподходящем случае.

Король в знак своего расположения обедал за одним столом с наместником и его домочадцами, так что Атрейну и дан-Энриксу волей-неволей приходилось трапезничать там же. Сенешаль ни разу не притронулся ни к одному блюду из тех, что подавали за общим столом, и говорил только тогда, когда к нему кто-нибудь обращался — да и то, по большей части, ограничивался односложными ответами. Все остальное время Атрейн сидел с каменным лицом, пока не наступал момент, когда можно было подняться и уйти к себе. Присутствие этой безмолвной, источающей презрение и ненависть фигуры, стесняло не только Уриенса и его семью, но и всех остальных, но король явно не решался подступиться к сенешалю с разговором о наместнике. Меченый мог бы побеседовать с Атрейном сам, но полагал, что это дело следует оставить королю — юноша должен был научиться относиться к сенешалю (да и к самому дан-Энриксу) как к своим подданным, а не руководителям и наставникам, которым он не вправе был перечить.

— Передай его величеству, что я сейчас приду, — сказал дан-Энрикс Рельни.

— Хорошо, — кивнул Лювинь, шагнув в сторону лестницы. Но почти сразу замер и с безмерным удивлением дотронулся до своей щеки. Сначала прикоснулся осторожно, кончиками пальцев, а потом, заметно осмелев, нажал сильнее. Недоверчивое выражение лица сменилось на восторженное. — Слушай, а ведь боль действительно прошла! Не понимаю, как ты это делаешь?..

Крикс собирался возразить, что он тут совершенно ни при чем, но в самую последнюю секунду усомнился в том, что это было правдой. И тогда, у Адаланы, и сейчас он в самом деле ничего не делал — просто от души желал хоть как-то облегчить их страдания. Но что, если для Тайной магии было вполне достаточно его желания?.. Крикс посмотрел на щеку Рельни. Отек, разумеется, не спал, но, судя по тому, как тот решительно ощупывал больную щеку, боли он действительно не чувствовал.

— Знаешь, Крикс, иногда я тебя боюсь, — задумчиво сказал Лювинь. — Ты бы хоть руками поводил или прочел какое-нибудь заклинание — ну, просто для приличия.

Меченый пропустил его слова мимо ушей — он напряженно размышлял. Устранить болевые ощущения — это простейшее воздействие на грани магии и самого обычного внушения. Такое может сделать даже деревенский знахарь. Главная проблема в том, что убрать боль — еще не значит вылечить болезнь.

— На твоем месте, я все же зашел бы к Алинарду, — сказал Крикс, но замолчал, поняв, что Рельни его уже не слышит. Посмотрев на него, Меченый заподозрил, что эта история облетит замок еще до обеда — и отныне все солдаты из охраны Истинного короля, а может, и крестьяне из ближайших деревень станут идти за помощью не в госпиталь, а прямиком к нему.

Определенно, следовало побыстрее раздобыть люцер и собственные хирургические инструменты.

Оставив Рельни наслаждаться избавлением от боли, Меченый отправился к наместнику. Его покои находились этажом ниже, чем комнаты его жены.

Услышав раздававшийся из-за двери голос сенешаля, Меченый ускорил шаг.

— …сплошное лицемерие, — услышал он еще за несколько шагов. Атрейн определенно не пытался приглушать свой голос. — Вот только посмей опять сказать, что все это время, пока ты ел с гвинами с одной тарелки и казнил моих парней, ты делал это для того, чтобы спасти как можно больше айзелвитов!.. Если тебя что-то и заботило, так это твое личное благополучие и безопасность твоих близких. Признай, что предал Тэрина, чтобы не рисковать собой и обеспечить своей дочери и жене благополучное существование. Ради того, чтобы они обедали на серебре и спали на перинах, не жаль кого-нибудь повесить, правда?..

Крикс резко дернул створку на себя, и с облегчением удостоверился, что Атрейна с Уриенсом разделяет расстояние почти в полкомнаты. Значит, сенешаль, по крайней мере, не намеревался ткнуть противника кинжалом или свернуть ему шею.

— Ты можешь и дальше говорить обо мне все, что хочешь, но оставь мою жену и дочь в покое, — сказал Уриенс с твердостью, которой он наверняка не ощущал. — Они ни в чем перед тобой не виноваты.

— В самом деле? Если я не ошибаюсь, твоя дочка родилась в тот самый год, когда мой первенец умер в Лисьем логе. Это была страшная, голодная зима… у его матери пропало молоко. Я думал, что у нас будут другие дети — но на следующий год ее убили гвины. Я приложил все усилия, чтобы узнать, кто это был, но ничего не вышло. Кстати говоря! Никто из тех, с кем ты садился пировать за этот стол, как-нибудь мимоходом не упоминал о том, как надругался над моей женой?..

Уриенс провел ладонью по лицу, то ли стирая проступившую испарину, то ли пытаясь хоть на миг отгородиться от пылающего яростью взгляда напротив.

— Не понимаю, чего ты пытаешься добиться?.. — глухо и как будто через силу, спросил он. — Если ты так сильно меня ненавидишь, то иди и посоветуй королю меня казнить. Может быть, он тебя послушает.

— Казнить тебя? — эхом откликнулся Атрейн. — А толку-то?.. Я бы хотел, чтобы предатели вроде тебя на своей шкуре испытали все, что пережили мы. Но для такого мне пришлось бы пойти к твоей дочке и поступить с ней так же, как те гвинские ублюдки поступили с моей Тальей.

Уриенс резко вскинул голову.

— Ты этого не сделаешь! — должно быть, он хотел, чтобы это звучало угрожающе, но Крикс услышал только страх измученного, загнанного в угол человека. Уриенс, должно быть, понимал, что в войске Истинного короля у Атрейна найдется множество единомышленников, готовых воплотить угрозы сенешаля в реальность.

— Не сделаю, — признал Атрейн бесцветным голосом. — Мне бы хотелось думать, что я не могу поступить с тобой так, как ты заслуживаешь, потому что мне бы помешали люди короля или дан-Энрикс… — сенешаль махнул рукой на Меченого, замершего на пороге, — Но проблема в том, что я бы в любом случае не смог. Сам по себе. А значит, справедливости не существует.

Он развернулся и стремительно вышел в коридор, едва не налетев на Крикса. Долю секунды энониец колебался — войти в зал и попытаться как-то успокоить Уриенса или идти за Атрейном, но потом все-таки выбрал сенешаля. В конце концов, Уриенсу наверняка будет спокойнее, если будет знать, что за Атрейном кто-то приглядит.

— Король послал тебя удостовериться, что я не придушил этого выродка?.. — хрипло спросил Атрейн, не глядя на дан-Энрикса. — Можешь не беспокоиться. Я уже сказал ему, что такие, как он, не заслуживают легкой смерти.

— Я слышал, — кивнул Крикс. И, помолчав, добавил — Ты никогда не рассказывал о том, что у тебя была жена и сын.

Атрейн пожал плечами.

— Это было очень давно, — с заметной неохотой сказал он. — Зачем теперь об этом вспоминать?..

Крикс подавил тяжелый вздох. Он давно убедился, что «не говорить о чем-то» и «не вспоминать об этом» — вещи совершенно разные. Дан-Энрикс готов был побиться об заклад, что сенешаль не вспоминает про свою погибшую жену примерно так же, как он сам «не вспоминает» Лейду Гвенн Гефэйр. Бешеная ненависть Атрейна к гвинам была тому лучшим подтверждением.

Крикс мог бы попытаться побеседовать с Атрейном о наместнике, но знал, что это ни к чему не приведет. Немного обнадеживало то, что разговор, который до сих пор предотвращало присутствие посторонних, все-таки состоялся — и в итоге ни Атрейн, ни Уриенс не пострадали. Криксу хотелось верить в то, что кризис миновал, и дальше отношения двоих мужчин будут мало помалу становиться лучше. А пока что оставалось только ждать.

Меченый приобнял Атрейна за плечо.

— Как думаешь, Его Величество не будет против, если я решу отправиться в Адель?.. — спросил он.

* * *

В дни, последовавшие за поездкой на Драконий остров, Олрис чувствовал себя так, как будто между ним и окружавшими его людьми возникла невидимая стена. В мыслях он постоянно возвращался к этой ночи, но ни с кем не мог о ней поговорить. Это было как заноза, которую невозможно вытащить.

Иногда Олрис пробовал представить, как бы Ингритт отнеслась к тому, что он узнал о Дакрисе и остальных гвардейцах, и от этих мыслей ему делалось не по себе. Правда, потом Олриса всегда захлестывало раздражение. С какой стати его вообще должно заботить то, что скажет Ингритт? Она — женщина, что она может понимать в таких вещах?.. Та магия, которая творится на Драконьем острове, не предназначена для женщин. Даром, что ли, к ритуалам на Холме допускают только тех, кто выдержал рискованные и болезненные Испытания, и доказал свое мужество на деле.

Часто Олрису делалось стыдно за тот страх и отвращение, которое он испытал на острове. Воин не должен бояться смерти — ни чужой, ни своей собственной. Если бы Дакрис или еще кто-то из прошедших посвящение узнал, о чем он думает — то такой человек наверняка решил бы, что у Олриса кишка тонка для настоящего мужского дела. Больше всего мальчика пугала мысль, что это может оказаться правдой. Перед другими он, положим, еще сможет притворяться — но от самого себя не убежишь. Олриса раздирало два прямо противоположных желания: приложить все усилия, чтобы доказать Дакрису и остальным, что он достоин занять место на Холме, и — забыть про все, что связано с Драконьим островом.

Первые дни после ночной поездки Олрис инстинктивно избегал тех мест, где можно было встретить Ингритт, но потом соскучился и понял, что ему необходимо с ней поговорить — не о Драконьем острове, а просто так. Он с удивлением отметил, что, если последние несколько дней он не особо рвался видеться с подругой, то и она почти не появлялась на людях, целыми днями пропадая в лазарете. В Олрисе проснулось любопытство, и однажды вечером — дней через пять после поездки на Драконий остров — он отправился к Ингритт сам.

Неизвестно, как сложился бы их разговор, если бы Олрис постучал, прежде чем заходить, и подождал бы позволения войти — но Олрис был так занят собственными мыслями, что вошел к девушке без всякого предупреждения. К своему удивлению, он обнаружил, что дверь ее комнаты чем-то подперта изнутри. Когда Олрис толкнул ее плечом, створка открылась далеко не сразу — сперва по полу поехало что-то тяжелое — похоже, это был сундук, в котором Ингритт хранила свою одежду и другие вещи, а потом на пол с грохотом упала деревянная скамейка.

Олрис протиснулся в образовавшуюся щель и с интересом заглянул внутрь комнаты. Картина, представшая его глазам, была довольно необычной. Даже при тусклом свете от одной-единственной свечи было заметно, что в комнате царит настоящий погром. Плетеный ящик для хранения лекарств и всяких мелочей, стоявший у стены, был открыт, на узком застеленном топчане были в беспорядке свалены самые разные предметы, а стоявшая возле постели Ингритт пыталась засунуть в старый вещевой мешок свой теплый плащ. Услышав грохот опрокинутой скамейки, она резко выпрямилась и уставилась на дверь. Огонек свечи задрожал, и тень Ингритт заметалась по стене, как пойманная в клетку птица.

Когда девушка узнала Олриса, на ее лице отразилось недовольство и растерянность, но вместе с тем Ингритт как будто бы расслабилось, и Олрис понял, что баррикады у двери предназначались не для него.

— Олрис, прости, но мне сейчас не до гостей. Я занята.

— Я вижу, — согласился Олрис, глядя то на брошенный на кровать плащ, то на холщовый вещевой мешок, который она по-прежнему держала в руках. — Ты что, куда-то собираешься?..

Девушка коротко кивнула.

— Да. У нас закончились пырей, валериана и еще кое-какие травы. Без них отец не может смешивать лекарства, так что я завтра я пойду искать то, чего у нас недостает.

— Какие еще травы! Уже осень, — сказал Олрис, возмущенный тем, что она делает из него дурачка. Но девушка ни капли не смутилась.

— Многие травы нужно собирать именно осенью. Ты удивился бы, если бы знал, как много ценного сейчас можно найти в лесу.

— Ладно, я об этом ничего не знаю, — согласился Олрис. — Но зато я знаю, что ты врешь. Готов поспорить, что ты собираешься куда угодно, только не за травами. Может, расскажешь, что случилось?..

Несколько секунд Ингритт молча смотрела на него. Потом сунула руку в свою торбу, вытащила из нее какой-то небольшой предмет и протянула его Олрису. Тот машинально подставил ладонь, и на нее легла небольшая, но на удивление тяжелая подвеска в виде меленького обоюдоострого топорика. Подвеска была сделана из золота и крепилась к витой золотой цепочке.

— Вот. Это мне подарил Рыжебородый.

Олриc видел у двоих или троих гвардейцев такие же обереги — только сделанные из обычной меди и гораздо менее изящные. Считалось, что подобный талисман приносит обладателю удачу и оберегает его от беды.

— Зачем Рыжебородому дарить тебе подарки?.. — спросил он. И тут же осознал, как глупо было задавать такой вопрос. Но Ингритт все равно ответила.

— Пару недель назад отец сказал Рыжебородому, что, если правильно массировать и растирать его больную ногу, а потом накладывать компрессы, то со временем колено начнет гнуться. Нэйд, конечно, тут же ухватился за эту идею — он ведь понимает, что, если он останется калекой, то король, скорее всего, от него избавится. Но терпеть эти растирания ужасно тяжело. Нэйд всякий раз ругал отца последними словами и во всех подробностях рассказывал ему, что он с ним сделает, если от этого лечения не будет толка. А однажды он его ударил… причем очень сильно, у отца тогда распухла вся левая сторона лица. Тогда я поняла, что дальше так идти не может. Если Мяснику нужно кого-то бить — пусть лучше бьет меня. Мы с отцом долго спорили, но потом он все же позволил мне пойти к Рыжебородому вместо него. Мясник был пьян и вел себя довольно грубо. Мне все время казалось, что он сейчас ударит меня или оттолкнет, но я все равно была рада, что отец остался у себя. После того, как Нэйд его ударил, он и так почти ослеп на левый глаз. Еще недоставало, чтобы что-нибудь подобное произошло опять.

— А ты не боялась, что Рыжебородый может… — Олрис запнулся.

— Изнасиловать меня? — договорила Ингритт удивительно спокойным тоном. — Ну, конечно, я об этом думала.

Она бросила свою торбу на топчан и быстрым, почти незаметным для глаза движением вытащила из-под подушки длинный, тонкий нож.

— Я каждый раз брала его с собой, когда шла к Мяснику. Я решила: если он меня ударит — ничего, переживу. В конце концов, от пары синяков еще никто не умирал. Но если эта пьяная свинья захочет затащить меня в свою постель, то я его убью.

Голос Ингритт по-прежнему звучал спокойно, но по тому, как побелели ее скулы и как сузились и потемнели карие глаза, Олрис почувствовал, что одна мысль о такой ситуации приводит ее в бешеную ярость.

В животе у Олриса похолодело. Он внезапно понял, что Ингритт не шутит — она в самом деле ткнула бы Рыжебородого ножом, то есть сделала то, на что у него самого так никогда и не хватило храбрости. О том, что с Ингритт стало бы потом, Олрису не хотелось даже думать.

— Я так понимаю, он тебя не тронул, — пробормотал он, не зная, что еще сказать. Ингритт слегка расслабилась.

— Нет, он меня не тронул. Да и вообще… когда я начала ходить к нему вместо отца, он стал вести себя гораздо тише. Во всяком случае, когда я пришла к нему третий раз, то он был трезв и даже почти не сквернословил — только скрипел зубами и рычал, как будто его режут по живому.

— Надеюсь, ему было очень больно, — мстительно заметил Олрис.

— Ты даже не представляешь, как, — кивнула Ингритт. — Знаешь, я ведь ненавижу Мясника не меньше твоего. Но когда я смотрела, как он мучается, мне все равно было его немного жаль. Думаю, этот воспалившийся сустав должен болеть просто чудовищно.

— Вот и прекрасно, — мрачно сказал Олрис. — Пусть помучается! Думаешь, он хоть раз кого-нибудь жалел?

Но девушка его уже не слушала.

— …Недели через две я стала замечать, что Нэйд слишком часто оказывается в тех местах, где ему вроде бы незачем быть, и не спускает с меня глаз. Я не трусиха, но когда я вижу, что он за мной наблюдает — мне становится страшно. Я до последнего надеялась, что мне просто мерещится. Но нет. Сегодня днем он подошел ко мне, когда я была во дворе. Сказал, что нога у него теперь болит гораздо меньше, чем раньше, и поэтому он хочет сделать мне подарок. А потом он дал мне этот оберег. Точнее, подошел ко мне вплотную и сам застегнул цепочку у меня на шее, — Ингритт с явным отвращением кивнула на подвеску, которую Олрис продолжал сжимать в руке.

Олрис напрягся. Нэйд иногда делал его матери какие-то подарки — правда, не в пример более скромные, чем тот, который он преподнес Ингритт. Чаще всего в качестве подарка выступал отрез материи на платье или мелочь вроде ленты или наперстка. Но одно Олрис усвоил совершенно точно — в понимании Рыжебородого, любой подобный дар необходимо было отработать.

— А потом?.. — спросил он девушку.

— А потом он ушел, — сухо сказала Ингритт. — Мне кажется, для него почему-то важно, чтобы я пришла к нему сама. И он, видимо, думает, что, если он будет вести себя чуть менее по-скотски, чем обычно, и дарить мне безделушки вроде этой, то так и произойдет. И если я не уберусь отсюда прямо сейчас, пока он еще тешится подобными надеждами — то мне конец.

— Ингритт, это безумие! — страдальчески заметил Олрис. — Думаешь, ты первая, кто пробует сбежать из Марахэна? Вспомни Ролана! Они прочешут лес и все ближайшие деревни, выследят тебя с собаками и привезут назад… В конце концов, отправят за тобой адхаров! Ничего из этого не выйдет.

Ингритт посмотрела на него в упор.

— Хочешь сказать, ты бы остался? Окажись ты в моем положении?..

Это было настолько неожиданно, что Олрис совершенно растерялся.

— Я не знаю… — пробормотал он. — Как я могу быть в твоем положении? Я же не девушка.

— То есть поставить себя на мое место ты не можешь, но при этом не стесняешься давать советы? — криво усмехнулась Ингритт.

Олрис опустил глаза. Ответить было нечего.

И почему только дан-Энрикс не прикончил Мясника, когда у него был такой отличный шанс?! Если бы он довел дело до конца, Ингритт бы не пришлось теперь бежать из Марахэна. Да и вообще, убить Рыжебородого — это услуга человечеству.

— Я просто не понимаю, на что ты надеешься, — признался Олрис, наконец. — Куда ты собираешься бежать?

Ингритт посмотрела на него, как будто он сморозил какую-то глупость.

— А ты как думаешь — куда можно бежать из Марахэна? Только в Руденбрук. Отец сначала долго спорил, но потом признал, что выхода у меня нет.

— Но Руденбрук ведь очень далеко! Ты никогда туда не доберешься. Если только… — Олрис замолчал, ошеломленный дерзкой мыслью, неожиданно пришедшей ему в голову — такой простой и вместе с тем кощунственной она была.

Ингритт прищурилась.

— Если только что?

— Если у тебя не будет лодки. Руденбрук — он ведь тоже стоит на Линде. Если плыть все время по течению, то рано или поздно попадешь туда. А лодка все-таки плывет куда быстрее, чем способен идти человек. Я знаю одно место… ниже по течению… там в камыше спрятано несколько хороших, прочных лодок. Ты могла бы взять одну из них.

— А что это за лодки? — удивилась Ингритт.

— Не все ли тебе равно? — с досадой спросил Олрис. Теперь, когда он рассказал о лодках, ему стало страшно уже не за Ингритт, а за самого себя. Даже если случится чудо, и Ингритт не перехватят прямо на реке, то рано или поздно король снова отправится на Драконий остров, и пропажу лодки непременно обнаружат. Если кто-то сопоставит этот факт с побегом Ингритт, то, конечно, сразу же поймет, кто мог сообщить ей этот секрет.

— Ну… в данных обстоятельствах, пожалуй, все равно, — вздохнув, признала Ингритт. — Хотя мне бы все равно не хотелось красть лодку у какого-нибудь бедолаги, у которого ничего больше нет.

— Не беспокойся, — мрачно сказал Олрис. — Это не рыбацкие лодки. Все! Ни о чем больше меня не расспрашивай.

— Но должна же я узнать, где они спрятаны, — резонно возразила Ингритт.

Олрис вспомнил о дикой скачке в темноте и покачал головой.

— Боюсь, что на словах я этого не объясню. Будет гораздо лучше, если я пойду с тобой и покажу, где их искать. Когда ты собираешься идти?

— Завтра, с утра пораньше.

— Думаешь, дозорные поверят твоей сказке про лекарства? — с сомнением спросил Олрис. Ингритт улыбнулась — в первый раз за весь разговор.

— Отец проводит меня до ворот. Мы уже все продумали. Я буду делать вид, что не хочу никуда идти, а он будет настаивать. Упомянет о том, что без «метельника болотного» нельзя будет готовить новые компрессы для Рыжебородого… поверят, никуда не денутся. В конце концов, они ведь сами ходят в лазарет то за одним, то за другим.

— Ага… тогда, по крайней мере, не бери с собой лишних вещей — это выглядит слишком подозрительно. А мне, наверное, стоит сбежать в трактир прямо сейчас. Наплету Инги, что иду к какой-нибудь девчонке, а в деревне постараюсь, чтобы все запомнили, что я много пил, поссорился с каким-нибудь местными, а потом пошел спать на сеновал. Тогда никто не удивится, если завтра я вернусь к полудню или даже позже.

Ингритт пристально посмотрела на него.

— Ты правда это сделаешь? Ради меня?.. Дакрис тебя убьет.

Олрис вздохнул. Может, раньше перспектива получить от Дакриса очередную взбучку и могла его испугать, но сейчас Олрис был бы только рад, если бы кто-нибудь пообещал ему, что его всего-навсего отлупят за мнимую попойку, и на этом дело кончится. Ну, всыплет ему Дакрис дюжину «горячих» — велика беда!.. Вот если кто-нибудь узнает, что он провел Ингритт той дорогой, которой гвардейцы ездят на Драконий остров, и показал ей спрятанные лодки — тогда ему действительно не поздоровится. Он вспомнил Ролана, и по спине у него пополз противный холодок.

Ингритт даже не представляет, чем он для нее рискует.

— Плевал я на Дакриса, — небрежно сказал Олрис. Это было почти правдой — если дело обернется плохо, Дакрис будет наименьшей из его проблем. — Встретимся утром на опушке леса, ладно?..

Ингритт кивнула — а потом вдруг сделала пару шагов вперед и обняла его. Олрис застыл, почувствовав, как она прикоснулась губами к его щеке.

— Спасибо, Олрис. Ты всегда был настоящим другом… Хочется надеяться, что завтра у нас все получится.

— Получится, — заверил он с напускной бодростью. — Ладно, я побежал. Еще немного — и ворота окончательно закроют.

Только оказавшись по ту сторону двери, парень сообразил, что, если все пойдет по плану, он никогда больше не увидит Ингритт.

 

Глава XVI

До холодов было еще далеко, но Аденор всегда любил комфорт, так что в его особняке топили даже летом. Положенные между дров ветки яблони и вишни давали приятный запах, наполняя спальню теплым ароматным воздухом, отблески света падали на деревянные панели, закрывающие стены. Окна были наглухо закрыты тяжелыми коричнево-золотыми шторами. Аденор улегся на кровать, не выпуская из рук книгу, принесенную из кабинета. На титульном листе было красной киноварью выведено название книги — «Сталь и Золото», но этот яркий, бросающийся в глаза заголовок был единственным украшением всего манускрипта. Ни красочных заставок, ни миниатюр в нем не было, и более того — со стороны было заметно, что над переписыванием текста, сменяя друг друга, работали несколько переписчиков, и все они трудились в сильной спешке. В другое время Аденор, питавший слабость к красивым и тщательно сделанным вещам, поморщился бы от такой халтуры, но сейчас он радовался, что вообще сумел достать эту книгу.

Про сочинение Кэлринна Отта впервые заговорили несколько месяцев назад, после того, как столичная община Милосердия выразила протест против его содержания. Это сразу привлекло к книге Отта общее внимание и породило целую лавину споров. У переписчиков, изготовлявших книги, выстроилась многомесячная очередь на «Сталь и Золото» — все, кто был достаточно богат, чтобы иметь свою библиотеку, желали пополнить ее модным сочинением. Некоторые делали это потому, что действительно заинтересовались Оттом и его историей, но большинство, конечно, просто собирались хвастаться своим приобретением перед менее расторопными друзьями. Аденору, как раз в эти месяцы назначенному главой государственного казначейства, некогда было рассиживаться по гостям, однако он знал, что те, кому удалось достать книгу раньше остальных, устраивали в своем доме сборища, где вместо гармы или арфы слушали чтеца, читающего «Сталь и Золото», а после угощения гости могли вдоволь наговориться об услышанном. О Криксе, которого Кэлрин сделал основным героем своей повести, теперь вспоминали чаще, чем после войны в Каларии. Если в приемной Валларикса Аденор случайно оказывался рядом с компанией, где обсуждали книгу Отта, его сразу же хватали за рукав и добивались от него ответа — как он полагает, можно ли считать рассказы Отта о дан-Энриксе правдивыми, или это обыкновенный вымысел? Причем, что бы он ни ответил таким спорщикам, они мгновенно забывали о его существовании и продолжали с жаром излагать друг другу свою точку зрения.

Заинтригованный таким ажиотажем, Аденор приложил силы к тому, чтобы достать редкую книгу, и последние два вечера засиживался допоздна, читая сочинение Кэлринна Отта. Было похоже, что сегодня он все-таки дочитает «Сталь и Золото» до конца.

Слуга, вошедший в спальню вслед за Аденором, поставил на прикроватный столик блюдо с фруктами, кувшин с дымящимся оремисом и золоченый кубок с крышкой, потом с помощью щипцов поправил фитили обеих ламп и тихо выскользнул за дверь. В те вечера, когда лорд Аденор имел возможность посидеть у себя дома с книгой, он всегда читал не торопясь, ощипывая виноград или обмакивая в мед овсяные лепешки, и прихлебывая терпкое тарнийское вино или оремис. Но на этот раз оремис и закуски, принесенные слугой, остались нетронутыми. Аденор читал, пока не перевернул последнюю страницу — и только тогда почувствовал, что глаза у него болят от напряжения.

Откинувшись на взбитые подушки, Аденор прикрыл глаза, пытаясь сформулировать какое-то цельное впечатление от книги Отта.

Несомненно, Отт был исключительно талантлив. Никто другой бы не додумался переплести друг с другом древние легенды, мистическу элвиенистов и реальные события последних лет, а если бы додумался — то вряд ли справился бы с этим делом с таким мастерством. Книга рассказывала о вещах, которые для Аденора, как для очевидца, были лишены всякого ореола тайны — две последние войны, беспорядки в столице, эпидемия «черной рвоты» и тому подобное — но в сочинении Кэлринна Отта они представали в совершенно новом свете и казались частью страшной, но чарующей легенды.

Аденор считал себя не слишком впечатлительным, но сейчас чувствовал, что он не может полностью стряхнуть с себя настрой, навеянный «Сталью и Золотом». Саккронис не преувеличивал, расхваливая своего помощника на все лады — у Отта в самом деле был прекрасный слог и редкий дар захватывать воображение своих читателей. Но все же Аденор не мог отделаться от ощущения, что Кэлрин зашел слишком далеко. И в том, что сделал персонажем своей книги всем известное лицо, и в том, что так прозрачно намекал на вещи, одинаково священные и для элвиенистов, и для унитариев, чуть ли не напрямую заявляя, что дан-Энрикс — и есть тот самый человек, которого в древних легендах и в Книге Надежды называют Эвеллиром.

Аденор не слишком интересовался философскими или религиозными проблемами, но зато всегда интересовался мыслями и поведением людей, и сейчас чувствовал, что книга Отта может привести к непредсказуемым последствиям. Наследник Альдов, Эвеллир — это мечта, которая несколько сотен лет служила людям, помогая как-то примириться с горем и несправедливостью реальной жизни. В самые тяжелые, невыносимые моменты люди — что элвиенисты, что унитарии — находили утешение в идее, что когда-нибудь (естественно, очень нескоро), появится Эвеллир, который раз и навсегда избавит мир от зла, и все, что раньше представлялось страшным и непоправимым, будет каким-то неизвестным образом исправлено. Аденор никогда не задавал себе вопрос, возможно это или нет, но, если бы его хоть сколько-нибудь интересовала эта тема, он бы, наверное, поддержал Эйта из Гоэдды и его последователей, считавших, что реально существует только материальный мир, к которому относится и бытовое колдовство, а все идеи о Создателе, Альдах и Тайной магии — ничто иное, как надежды, страхи и иллюзии самих людей. Но с этими надеждами и страхами нужно считаться — и уж, во всяком случае, не подливать масла в огонь, как это делал Кэлрин Отт. Одно дело, когда о рождении Эвеллира говорят, как о легенде или о далеком, неопределенном будущем, и совсем другое — когда Эвеллиром называют настоящего, живого человека, пропавшего всего пару лет тому назад.

Лорд Аденор поймал себя на мысли, что на месте сэра Ирема он постарался бы не допустить выхода книги Отта в свет. Впрочем, подумав еще несколько минут, Аденор вынужден был признать, что Орден оказался в крайне сложном положении. Саккронис был в таком восторге от сочинения своего помощника, что еще до окончания работы стал показывать своим знакомым части рукописи и даже давать ее копировать. К тому моменту, когда в городе начали говорить о книге Отта, существовало уже слишком много таких копий, и попытка изъять рукопись могла бы привести к обратному эффекту — запрещенную книгу принялись бы переписывать и покупать в десять раз больше. Ирем учел подобную возможность и решил не вмешиваться. Если бы Ордену Милосердия, в свою очередь, хватило бы ума и такта промолчать, все бы, пожалуй, как-то обошлось. Но унитарии выразили протест, раздув тем самым занимавшийся пожар.

В комнату осторожно постучали, а мгновение спустя в дверях возник домоправитель Аденора, Таргелл.

— Господин, к вам посетитель, — сообщил он приподнятым тоном человека, сообщающего радостную новость. — Я только что проводил его в приемную.

Аденор удивленно вскинул голову. Он никого не ждал. И вообще, явиться к нему в дом в столь поздний час способен был разве что кто-нибудь из Ордена. Блюстителям порядка всегда было наплевать и на чужой комфорт, и на элементарные приличия.

— Доминант?.. — кисло предположил лорд Аденор, не понимая, с какой стати Таргелл выглядит таким довольным.

— Нет, — решительно ответил тот. — Он не из Ордена.

— Так кто же он тогда?

Лицо домоправителя приняло задумчивое выражение, как будто он только сейчас задумался о том, кем может оказаться поздний посетитель. Наконец, он неуверенно сказал:

— Он не назвался. Но, если судить по виду, он наемник или что-то вроде этого. Мне кажется, он приехал откуда-то издалека. Во всяком случае, одет он не по-нашему.

Брови у Аденора поползли на лоб.

— Ты что, впустил в мой дом какого-то бродягу и головореза, которого никогда раньше не видел?

Растерянность на лице домоправителя стала еще заметнее.

— Честное слово, монсеньор… — он замолчал, и Аденор так и не понял, в чем именно его хотел заверить слуга.

— Это становится занятным, — холодно сказал лорд Аденор. — Вплоть до сегодняшнего дня я был уверен, что на тебя можно положиться. Что произошло? Если ты пьян, или, допустим, нездоров, так и скажи — я найду человека, который будет выполнить твои обязанности за тебя. Это будет гораздо лучше, чем впускать в мой дом опасных незнакомцев.

Таргелл издал какое-то протестующее восклицание, но Аденор его уже не слушал — он прикидывал, как теперь поступить. Остаться в своей спальне и послать кого-нибудь из слуг за доминантами, чтобы они выпроводили подозрительного «наемника» — или сначала посмотреть на гостя самому. В конечном счете, любопытство победило. В жизни Аденора уже много лет не происходило ничего по-настоящему неожиданного. Он привык устраивать сюрпризы другим людям, а не сталкиваться с ними сам.

— Подай халат, — сухо распорядился Аденор, все еще сохраняя на лице гримасу недовольства. Если его допоправитель оказался жертвой ворлокства, то тут уж ничего не сделаешь, но если поздний посетитель не был магом — тогда надо будет завтра же подумать о том, кого назначить на место Таргелла.

Аденор небрежно повернулся, чтобы слуга смог набросить бархатный халат ему на плечи, и, не глядя, сунул ноги в мягкие домашние туфли. Вид, конечно, был не слишком презентабельный, но Аденор не собирался показываться гостю на глаза. Приемная в особняке была устроена таким образом, что резные деревянные панели, украшающие стену, имели незаметные со стороны отверстия, через которые хозяин дома мог свободно наблюдать за тем, что происходит в комнате для посетителей.

Лорд Аденор спустился на второй этаж, прошел в свой кабинет и, отодвинув полку с книгами, приник глазами к смотровым отверстиям. Таргелл топтался за его спиной, держа в руке прихваченную из спальни лорда лампу.

Несмотря на то, что в приемной стояла обитая бархатом скамейка и несколько стульев, посетитель предпочел остаться на ногах. По-видимому, ему не сиделось на месте, так что он прохаживался взад-вперед по комнате. В тот момент, когда Аденор заглянул в смотровую щель, он как раз дошел до конца комнаты и развернулся.

Увидев его лицо, Аденор тихо ахнул и отпрянул от отверстия в стене, но уже в следующую секунду снова прильнул к теплому дереву, чтобы удостовериться, что он не обознался.

Никакой ошибки быть не могло — в приемной находился Меченый. Их сходство с Наином Воителем, усиливавшееся с каждым годом, наконец, достигло полного расцвета — к двадцати годам Крикс стал точной копией того мужчины, на изображение которого лорд Аденор привык смотреть во время Малого совета. Если бы не налобная повязка, прикрывающая знаменитое клеймо, лорд Аденор решил бы, что к нему явился дух покойного Воителя. В каком-то смысле, это было бы не более невероятно, чем внезапное возвращение Меченого, исчезнувшего более двух лет тому назад. Лорд Аденор был любопытен и привык к тому, что может без особого труда узнать любой интересующий его секрет, но в случае с дан-Энриксом ни деньги, ни доклады многочисленных доглядчиков не принесли желаемого результата. Оставалось утешаться тем, что большинство придворных — за исключением, может быть, только Ирема и императора — знают не больше его самого.

Люди сентиментальные, особенно девицы и матроны, утверждали, что после окончания войны Меченый уехал в Гверр, к Лейде Гефэйр, и скрывается там чуть ли не под видом конюха. Поклонники Кэлринна Отта свято верили в ту версию, которой он закончил «Сталь и Золото» — что, обретя наследство Энрикса из Леда, Меченый прошел через арку Каменных столбов и отправился в Леривалль, к пресветлым Альдам, но опять вернется в тот момент, когда страна окажется в опасности. Наконец, наиболее пессимистичные люди считали, что финал «Стали и Золота» следует понимать аллегорически, а Крикс просто скончался от полученных в Кир-Кайдэ ран.

«Ну что ж, теперь, по крайней мере, ясно, что он жив» — подумал Аденор.

То ли гость слышал, как он ахнул от изумления, то ли каким-то иным образом почувствовал, что за ним наблюдают, однако энониец вскинул голову и безошибочно нашел глазами деревянную панель, из-за которой за ним наблюдал лорд Аденор. Вельможа совершенно точно знал, что гость не может его видеть, но у него все равно возникло ощущение, что Меченый смотрит прямо на него. Аденор вздрогнул. Ощущение было странным — будто его обдало волной тепла, а после этого бросило в холод.

Он поспешно отвернулся — и сказал Таргеллу:

— Иди в приемную, попроси у него прощения за ожидание и пригласи его сюда. Потом пришли кого-нибудь зажечь светильники и бегом на кухню — чтобы через пять минут здесь было вино, оремис и закуски, а через полчаса — ужин на две персоны.

Таргелл страдальчески поморщился, и Аденор ответил ему понимающей усмешкой. Повар, которого Аденор нанял несколько месяцев назад, не имел себе равных в мастерстве, но отличался неуживчивым характером и понимал свое искусство, как священнодействие, в которое никто не вправе вмешиваться с дурацкими указаниями относительно того, как именно готовить то или иное блюдо и как много времени это потребует.

— Я сказал — через полчаса, — повторил Аденор. — А если мэтр Йордан снова вздумает что-то бубнить про мои прихоти, скажи, что я плачу ему в два раза больше, чем Валларикс — королевским поварам, именно для того, чтобы он выполнял все мои прихоти в любое время дня и ночи. И пусть поторопится. У меня важный гость.

Какой-нибудь дурак на месте Таргелла обязательно напомнил бы, что он впустил «важного гостя» в дом, а не оставил его дожидаться за воротами, но управляющий дураком не был, поэтому исчез за дверью, не сказав ни слова. Аденор остался в комнате один — но ненадолго. Меньше чем через минуту на пороге кабинета появился Крикс дан-Энрикс.

— Добрый вечер, монсеньор, — с улыбкой сказал он, и Аденору на секунду показалось, что они расстались всего пару дней тому назад. — Простите, что побеспокоил вас в такое время. Хочется надеяться, что я, по крайней мере, вас не разбудил.

До Аденора с запозданием дошло, что он стоит посреди комнаты в халате, в распахнутом вороте которого белеет воротник ночной сорочки. Теперь он мало помалу начал понимать, как вышло, что Таргелл провел дан-Энрикса в приемную, даже не поинтересовавшись его именем. Присутствие южанина и впрямь оказывало какое-то странное воздействие, напоминающее состояние, которое обычно наступает после одного-двух бокалов эшарета: опьянение еще не ощущается, но краски делаются ярче, люди вокруг — симпатичнее, а в мыслях появляется какая-то особенная легкость.

— Нет, вы меня не разбудили… когда мне доложили о вашем приезде, я читал, — ответил Аденор, впервые обратив внимание на странный костюм дан-Энрикса. На Меченом был плащ из темной шерсти, слишком теплый для летних месяцев, штаны и куртка совершенно несуразного покроя, и сапоги, выглядевшие так, как будто их сшил подмастерье деревенского сапожника. Дополняли этот колоритный образ волосы, отросшие ниже плеч и стянутые сзади в хвост, и недельная щетина.

Аденор поднял бровь. «Не знаю, как насчет Пресветлых Альдов, но конюхов в Глен-Гевере должны одевать приличнее» — подумал он, а вслух сказал.

— Я вижу, вы приехали издалека. Садитесь, принц. Сейчас нам принесут оремис и вино, а ужин будет чуть попозже.

Дан-Энрикс улыбнулся так, как будто мысли Аденора о его внешнем виде не составляли для него никакой тайны. Прежде, чем сесть, он сбросил плащ на спинку кресла и тыльной стороной ладони смахнул пот со лба.

— Спасибо. Если можно, попросите ваших слуг открыть окно… там, откуда я приехал, было значительно холоднее, а я не успел переодеться. Кстати, Аденор, какое сейчас число? Я что-то совершенно сбился со счета, пока был в пути.

— Двенадцатое августа. Если вы хотели успеть ко дню рождения наследника, то, к сожалению, вы опоздали, — сказал Аденор.

— День рождения наследника? — повторил энониец удивленно. — Значит, у Валларикса родился сын?

Лорд Аденор уставился на собеседника во все глаза. Даже если предположить, что Меченый провел последние два года на окраине империи, или даже в соседнем государстве, вещи вроде этой он не мог не знать. Если, конечно, не принимать во внимание дурацкую идею Отта, что дан-Энрикс находился где-то за пределами этого мира.

— Принц Кеннерикс, — осторожно напомнил Аденор. — Ему вчера исполнился год.

— Как это «год»?.. — эхом откликнулся дан-Энрикс. Между его бровями появилась резкая морщина. — Как давно мы с вами виделись последний раз?

— В Кир-Кайдэ, на переговорах, — отозвался совершенно сбитый с толку Аденор. — Два года и два… нет, три месяца тому назад.

Меченый откинулся на спинку кресла и потер ладонями глаза.

— Два года и три месяца, — повторил он, как будто бы пытаясь привыкнуть к тому, как это звучит. — С ума сойти… А я-то еще думал — почему здесь так тепло, и листья до сих пор не пожелтели!

Аденор молчал. Ему внезапно вспомнились легенды о том, как какой-то человек, случайно заблудившийся в туманах, попадал в Туманный лог — а потом возвращался через много лет ни постаревшим ни на один день и утверждал, что провел эти годы в замке Леривалль, среди пресветлых Альдов. Разумеется, сам Аденор всегда считал, что это просто сказки, в которые верят только маленькие дети.

Проще всего было бы предположить, что человек, который не способен уследить за временем и изумляется самым банальным фактам, просто не в себе. Но Аденор внезапно осознал, что он поверит во что угодно — даже в Леривалль, Тайную магию и прочие побасенки Кэлринна Отта, — но только не в сумасшествие дан-Энрикса.

— Не стану спрашивать, где вы провели это время, принц — в конце концов, это не мое дело, — сказал Аденор. — Но, очевидно, вы не в курсе наших новостей. Если хотите, то за ужином я вкратце расскажу о том, что произошло здесь за время вашего отсутствия. А после этого вы объясните мне, чем я могу быть вам полезен.

* * *

…Всю ночь лорд Аденор ворочался, как на иголках. Этажом ниже, в одной из гостевых спален, спал Меченый. Он-то наверняка не мучался бессонницей — хотя Крикс воздал должное отлично приготовленному ужину и проявил заметный интерес к рассказам Аденора о столичных новостях, к концу их разговора стало очевидно, что еще чуть-чуть — и гость заснет прямо на кресле в кабинете. Меченый поминутно зевал, не открывая рта, и совсем по-мальчишески тер ладонями глаза. Поэтому, хотя лорд Аденор буквально изнывал от любопытства и готов был разговаривать с дан-Энриксом всю ночь, пришлось отправить гостя спать, пообещав себе наверстать все упущенное утром. И теперь Аденор ворочался в своей постели, безуспешно пытаясь заснуть, но вместо этого все время возвращаясь мыслями то к книге Отта, то к внезапному возвращению дан-Энрикса, то к их ночному разговору. Заснуть Аденому удалось только на рассвете.

Как ни странно, но проснулся он при этом раньше, чем обычно — не к полудню, а около девяти часов утра, с радостным ощущением, что его ожидает что-то необычное и исключительно приятное. Взглянув на книгу Отта, все еще лежавшую у изголовья его кровати, Аденор засомневался — не приснились ли ему вчерашние события, после того, как он пол-ночи читал «Сталь и Золото»?.. Но вызванный им управляющий тут же развеял эти подозрения, доложив Аденору, что его гость проснулся полчаса назад и попросил воды для умывания и бритвенный прибор. «Ага, он все-таки решил привести себя в порядок» — с удовлетворением подумал Аденор, которому не давал покоя странный костюм Меченого. Он распорядился:

— Подберите ему что-то из одежды. И спросите, могу ли я сейчас зайти к нему, или мне лучше подождать, пока он выйдет к завтраку.

К удовольствию Аденора, Меченый изъявил желание увидеться с ним немедленно.

Аденор бросился в комнату гостя в том же настроении, в каком солдаты, надо полагать, бросаются на штурм. Меченый, одетый в один из халатов Аденора, сидел в кресле у открытого окна, а вокруг него хлопотал цирюльник, всегда бривший Аденора по утрам. С мыльной пеной, покрывавшей пол-лица, дан-Энрикс выглядел почти неузнаваемым. Лучшего момента для начала разговора подобрать было нельзя. «Партия начинается!» — подумал Аденор, едва не облизнувшись в предвкушении.

— Доброе утро, монсеньор, — с хищной улыбкой сказал он. — Надеюсь, вы хорошо спали?..

— Лучше, чем когда-либо за последний год, — ответил Меченый. — У вас в особняке до неприличия удобные кровати.

— Никогда не понимал, что «неприличного» в заботе о своем комфорте. Кстати говоря, как долго вы намерены пробыть в Адели?

— Не слишком долго. Только пока не получится достать все необходимое — помните, я вам говорил?..

— Да-да, — кивнул лорд Аденор, делая вид, что только что припомнил эту часть их разговора. — Вчера вы упомянули, что вам нужно раздобыть кое-какие медикаменты… и еще люцер.

Произнося последние слова, лорд Аденор впился глазами в лицо гостя. Не всякому понравится, что ему напоминают о желании купить люцер в присутствии какого-нибудь постороннего лица — пускай даже такого незначительного, как цирюльник. Употребление люцера, в отличие от его контрабандной перевозки и продажи, не преследовалось по закону, но пристрастие к аварскому дурману считалось постыдной слабостью, которую большинство люцерщиков пытались скрыть.

Но Меченый отреагировал на вопрос Аденора так, как будто бы просил купить ему засахаренной клюквы.

— Да. Я воспользовался бумагой, которую нашел в комнате, чтобы составить примерный список нужных мне вещей, — Меченый махнул рукой на лист, лежавший на столе. Аденор подхватил листок и жадно пробежал его глазами, надеясь, что он прольет свет на то, где дан-Энрикс пропадал последние два года. Но увы. Список не только ничего не прояснил, но даже сделал ситуацию более непонятной. Выглядел он так, как будто Меченый решил открыть лекарственную лавку.

— Лисья мята, змеевик, белобородка… хорошо, — кивнул лорд Аденор, старательно скрывая свое замешательство. — Большинство этих веществ, насколько мне известно, не внесены в Индекс запрещенных средств, так что купить их будет не так сложно. Единственную проблему, как вы понимаете, составляет люцер. Кстати сказать, здесь не написано, сколько люцера вам необходимо.

— Столько, сколько вы сумеете достать, — ответил Меченый, все так же глядя в потолок. — Думаю, что я не вправе ставить вам какие-то условия. Прежде всего, я даже не знаю, сколько сейчас стоит унция люцера.

— Двенадцать ауреусов, — просветил гостя Аденор. Обычно он не стремился выказывать такую осведомленность, но перед дан-Энриксом изображать невинность было глупо. — Ну, может, десять — если покупатель умеет торговаться и берет большую партию.

Меченый обернулся к собеседнику, забыв о бритве, скользившей по его горлу.

— Так много?.. — спросил он упавшим голосом.

Цирюльник вздрогнул.

— Монсеньор, пожалуйста, не двигайтесь! — укоризненно воскликнул он. — Я же могу случайно вас порезать.

— Да-да, конечно… извините, мэтр, — пробормотал Крикс, явно продолжая думать о другом. И снова обратился к Аденору. — Когда найдете человека, который готов продать люцер, узнайте у него, сколько он хочет за всю партию. Я постараюсь раздобыть нужную сумму. Думаю, Валларикс не откажет мне, если я попрошу у него денег.

Аденор страдальчески поморщился. После ареста Финн-Флаэнов и Дарнторнов он стал одним из самых состоятельных людей в столице. Одни только переговоры в Бейн-Арилле принесли ему около десяти тысяч лун. А для Меченого, который обеспечил успех тех переговоров, двенадцать ауреусов — большая сумма!.. Нет, определенно — люди вроде Крикса в жизни не научатся извлекать из происходящего какую-нибудь пользу для себя.

Все это, по большому счету, совершенно не касалось Аденора и не должно было его волновать. Но почему-то волновало.

— Не стоит, — суховато сказал Аденор. — Я не стану брать с вас денег. Нет, — повысил голос он, видя, что Меченый намерен возразить. — Это не обсуждается, мессер. Лучше поговорим о чем-нибудь другом. Ну, например: вы знаете, что Лейда Гвенн Гефэйр больше не протектор Гверра?..

Аденор рассчитывал только на то, что вопрос о Лейде отвлечет собеседника от разговора о деньгах, но определенно недооценил его воздействия. Лицо дан-Энрикса окаменело.

— Неужели?.. — коротко спросил он тоном «да-с-чего-вы-взяли-что-мне-это-интересно».

«Ага, на этот раз, кажется, «в яблочко»!..» — с искренним восхищением подумал Аденор.

— Ну да, — как ни в чем ни бывало, отозвался он. — Теперь у Гверра новый герцог — ее брат. Но, говорят, она по-прежнему участвует в совете. Кстати, вы помните Таннера Тайвасса? Он представлял Гверр в Кир-Кайдэ, на переговорах. Пару месяцев назад он сделал Лейде предложение.

— Что?!.. — Меченый резко обернулся к Аденору. Бритва соскользнула, на щеке у энонийца появилась длинная царапина. Цирюльник ахнул.

— Вы сказали — Таннер Тайвасс? — повторил дан-Энрикс, не обращая ни малейшего внимания на ручейком сбегавшую по шее кровь и на попытки причитавшего цирюльника промокнуть ее салфеткой. — И что же, она согласилась?..

В голосе Меченого звучало такое напряжение и нескрываемая боль, что Аденор внезапно устыдился той игры, которую он вел с дан-Энриксом.

— Нет, она отказалась, — почти виновато сказал он.

Вздох облегчения, вырвавшийся у дан-Энрикса, был слышан даже с середины комнаты.

Цирюльник обернулся к Аденору и, с трудом скрывая раздражение, спросил:

— Может быть, вы подождете снаружи, монсеньор?.. Или вам непременно нужно, чтобы я случайно перерезал вашему гостю горло?

Аденор кивнул и уже собирался выйти в коридор, но за него внезапно заступился повеселевший Меченый.

— Нет, мэтр, это исключительно моя вина. Мне следовало бы побриться самому — я совершенно не привык, чтобы меня брил посторонний человек. Если хотите, я закончу сам.

Аденор стиснул зубы, чтобы сохранить серьезное выражение лица. Цирюльник растерянно посмотрел на Меченого, пожевал губами, явно не зная, что ответить на такое заявление, и, наконец, сказал:

— Я, в сущности, почти закончил. Дайте мне еще минуту. И перестаньте уже разговаривать — я умоляю вас.

Он взял дан-Энрикса за подбородок и вернул его голову в прежнее положение. Аденор рассудил, что для первого разговора он узнал вполне достаточно, и вышел в коридор, чтобы распорядиться насчет завтрака.

* * *

К тому моменту, когда Олрис увидел закутанную в плащ фигуру Ингритт, он успел здорово продрогнуть и засомневался в том, что девушка сумеет выбраться из Марахэна. Ночь, проведенная на сеновале, сказалась на костюме Олриса не самым лучшим образом — к одежде тут и там пристали соломинки, коловшиеся даже сквозь одежду, но отряхиваться было неразумно — когда он вернется в крепость, его вид убедит всех, что накануне он напился и продрых до самого полудня. Если ему повезет, никто не свяжет этот факт с побегом Ингритт.

Когда они все же заметили друг друга, то оба были так сильно поглощены собственными опасениями и тревогами, что обменялись всего парой фраз, а потом полчаса шли в совершенной тишине, все больше удаляясь от Марахэна. Олрис избегал пустопорожних разговоров еще и потому, что все его мысли были сосредоточены на поиске дороги. Иногда ему казалось, что он ведет Ингритт правильным путем, а иногда — что они отклонились в сторону и движутся куда-то не туда. В конце концов его попутчица почувствовала его неуверенность.

— Ты точно знаешь, куда мы идем?.. — спросила она Олриса.

— Твои вопросы мне уж точно не помогут, так что лучше помолчи и дай сосредоточиться, — сердито огрызнулся он, стуча зубами от холода и проклиная про себя промозглый утренний туман, делавший лес неузнаваемым. Олрис не сомневался в том, что в ясную погоду сразу же нашел бы нужную дорогу, хотя проезжал здесь всего один раз, и почти ничего не видел в полной темноте. Конечно, можно было утешаться тем, что рано или поздно они все равно сумеют выбраться на берег Линда — промахнуться мимо реки просто невозможно. Hо Олрис отлично понимал, что, если он не сумеет вывести Ингритт точно к тому месту, где спрятаны лодки, поиски могут занять и час, и даже два, а этого времени не было ни у Ингритт, ни у него самого. Чем раньше он вернется в крепость, тем больше шансов, что его ни в чем не заподозрят.

Олрис наконец-то обнаружил сбегающую по склону лесистого оврага тропку, по которой могла пройти лошадь, и припомнил этот спуск — во время ночной скачки он едва не выпал из седла, когда его лошадь, следуя за кобылой Дакриса, неровными скачками пошла вниз, и Олрис больно прикусил себе язык, лязгнув от неожиданности зубами. Кто бы мог подумать, что когда-нибудь вид этого оврага вызовет у него такую радость!..

— Нам сюда, — уверенно сказал он Ингритт.

Девушка посмотрела на него с каким-то странным выражением, однако без возражений последовала за ним.

— Ты знаешь, что никто из айзелвитов никогда не ходит в этот лес? — спросила Ингритт несколько минут спустя, когда они уже шагали по тропинке — такой узкой и неровной, что их локти то и дело соприкасались. Это обыденное, по большому счету, ощущение странно волновало Олриса.

— И что с того? Ты что, боишься местных суеверий? — отмахнулся он. Ингритт качнула головой.

— Это не просто суеверия. Здесь постоянно пропадают люди. И Драконий остров где-то рядом…

— Причем тут Драконий остров? — напрягся Олрис.

— Это дурное место. Говорят, гвинны используют его для посвящения новых гвардейцев. Но об этом тебе лучше ничего не знать.

Олрис резко крутанулся на носке, взрыхлив осеннюю сырую землю.

— Мне лучше ничего не знать?! — выпалил он — Да ты сама-то откуда могла узнать про Посвящение?..

Голос Олриса звенел от возмущения, но ему было наплевать на то, как это прозвучит — он чувствовал себя, как будто его обокрали. Хотя знание о том, что происходит на Драконьем острове, все это время мучило его и временами не давало ему спать, он все-таки втайне гордился тем, что побывал на острове и приобщился к тайнам воинского братства, существующего в Марахэне. А теперь выяснялось, что какая-то девчонка знает то же, что он сам.

Ингритт встревожено смотрела на него.

— Ну, а ты как думаешь — откуда я могла это узнать?.. Это ведь мы с отцом должны были готовить снадобья, которые нужны для подготовки к посвящению. Мы делали отвар из спорыньи, после которого у человека возникают странные видения. После него люди впадают в буйство, иногда могут забыть, как их зовут и кто они такие. Гвинны называют это «испытание Безумием». Мы каждый год выхаживаем тех, кто пострадал во время Испытаний. Слушаем, что эти люди говорят в бреду… Было бы странно, если бы мы совсем ничего не знали, правда?.. Меня куда больше удивляет, что об этом знаешь ты_.

— А почему это я ничего не должен знать? — надменно спросил Олрис.

— Ты ничего не понимаешь, — неподдельная тревога, написанная на лице Ингритт, против воли передавалась Олрису. Он ощутил, что его снова начало знобить. — Если кто-нибудь рассказывал тебе об Испытаниях… или показывал что-то такое, что не положено видеть непосвященным, значит, все уже началось.

— Что началось?..

— Первое Испытание. О нем тебе наверняка не говорили. Его называют «испытание Молчанием».

Олрис опешил. До сих пор он всегда размышлял об испытаниях, как о чем-то, что случится с ним когда-нибудь потом, когда он станет старше. Но сейчас он начал понимать, что то, что он считал далеким и довольно неопределенным будущим, происходило с ним прямо сейчас. Он облизнул сухие губы.

— И… сколько у меня осталось времени? До следующего Испытания?

— Точно не знаю. Но наверняка не очень много. От нескольких дней до пары месяцев, — Ингритт смотрела на него, и ее лицо было бледным и серьезным. — Олрис, послушай… ты не должен оставаться в Марахэне. Это не игрушки. Во время Испытаний погибают даже взрослые мужчины.

Олрис ощутил внезапный приступ гнева.

— А я, по-твоему, кто — ребенок?.. — резко спросил он. — Мне надоело, что ты думаешь, будто я ни на что не годен.

— Ты ошибаешься, я вовсе так не думаю, — негромко возразила Ингритт. — Но я не хочу, чтобы с тобой случилось что-нибудь плохое. Не хочу, чтобы ты умер или покалечился. И не хочу, чтобы ты выдержал все Испытания и стал убийцей.

Олрис пару секунд подумал над ее словами.

— Значит, мне придется убить человека?.. — это прозвучало скорее как утверждение, чем как вопрос — Олрис почти не сомневался в том, какой ответ услышит.

— Да. Адхары похищают людей в окрестных деревнях. Никто не знает точно, что с ними случается потом, но, думаю, по крайней мере некоторые из них были убиты на Драконьем острове.

Эта мысль не поразила Олриса — он знал об этом с той минуты, когда увидел на поясе у короля блестящий серповидный нож, и осознал, что тот истошный крик, который они с Бакко слышали на берегу, был криком умирающего человека. Но сейчас, попробовав представить, как он сам участвует в обряде на Холме, Олрис вновь ощутил тоскливый ужас и глубинное, почти болезненное отвращение, которое пронзило его в тот момент, когда он находился рядом с королем. Сейчас, когда он видел сострадание на лице Ингритт, эти чувства сделались еще острее.

Продолжать обманывать себя было бессмысленно. Сколько ни притворяйся, но он никогда не сможет стать таким, как Бакко или Дакрис. Олрис вспомнил, как ревел в конюшне из-за Ролана, и его перекосило от отвращения к себе. Весь этот год, на протяжении которого он корчил из себя будущего воина, был чистым лицемерием. Его настоящее предназначение, по-видимому, состояло в том, чтобы возиться с навозом на конюшне — ни на что другое он не годен.

Ингритт внимательно следила за его лицом. Заметив исказившую его гримасу, она настойчиво повторила:

— Ты не должен оставаться здесь. Пожалуйста, пойдем со мной. Другого шанса у тебя наверняка не будет.

Перед глазами Олриса промелькнуло лицо матери. За этот месяц он зашел к ней только пару раз, и пробыл в ее комнате совсем недолго. Ему постоянно было недосуг, и обычно мысль о том, что они не виделись неделю или даже две, ничуть не волновала Олриса — вся ее жизнь была достаточно однообразна, так что иногда ему казалось, что, когда мать одна, с ней вообще ничего не происходит. Но сейчас он вдруг почувствовал, что он не может уйти из Марахэна, не сказав, куда он направляется, и почему решил бежать. Даже простая мысль об этом вызвала щемящее, болезненное ощущение в груди.

— Я не могу, — сказал он вслух. — Ты-то хотя бы попрощалась с собственным отцом! А я…

Ингритт отвела взгляд.

— Я понимаю. Но, если ты не сбежишь сейчас — то потом может оказаться слишком поздно. Думаю, твоя мать не хотела бы, чтобы с тобой случилось что-нибудь плохое. И потом, вдвоем нам будет проще добраться до Руденбрука.

Олрис вскинул на нее глаза.

— Так вот в чем дело! Ты не хочешь плыть одна?.. — впервые за все время их беседы улыбнулся он. Мысль, что Ингритт может бояться предстоящего ей путешествия и нуждаться в его помощи, приятно грела его самолюбие. Но Ингритт тут же испортила ему настроение, ответив:

— Прежде всего, я не хочу, чтобы ты стал убийцей. Может быть, убить врага, вооруженного мечом, не так уж страшно, я не знаю… во всяком случае, там всегда можно утешаться тем, что у тебя не оставалось выхода — либо убьют его, либо тебя. Но убить того, кто ничего тебе не сделал и не может защищаться — это страшно. Ты никогда не сможешь этого забыть.

— Откуда тебе знать? — сердито спросил Олрис. — Ты-то ведь никого не убивала.

Губы у Ингритт побелели — совсем как тогда, когда она сказала, что пырнет Рыжебородого ножом.

— Вообще-то, убивала, — коротко ответила она.

Олрис едва не подскочил.

— Кого?!

— Ролана. Я убила Ролана.

Олрис вообразил, что понимает, что она пытается сказать, и сочувственно сжал руку Ингритт выше локтя.

— Перестань… Ты не должна винить себя за то, что стало с Роланом. Даже если он решил сбежать из Марахэна после ваших разговоров — это ничего не значит. Он прекрасно знал, что будет, если его все-таки поймают. Ты тут ни причем.

Ингритт покачала головой.

— Очень даже причем… Помнишь, гвардейцы собирались мучить его до тех пор, пока он не сломается и не пообещает, что опять будет ковать для них мечи? Я думала, что он не выдержит и сдастся. Я даже надеялась на это, потому что мне хотелось, чтобы он остался жив. Но время шло, а он по-прежнему не соглашался делать то, чего они хотели. И в какой-то момент я поняла, что если он уступит им — то это-то как раз и будет для него самое страшное, страшнее всяких пыток. А потом ты упрекнул меня за то, что я только виню других за их бездействие, а сама тоже ничего не делаю… — Олрис открыл рот, чтобы сказать, что он повел себя как полный идиот, но Ингритт покачала головой. — Я сейчас не про нашу ссору, это дело прошлое. Просто после того разговора я всерьез задумалась о том, чем я могла бы помочь Ролану. Еду и воду ему относили айзелвиты. Я договорилась с ними, а потом украла в лазарете один яд и подмешала его Ролану в еду. Как сейчас помню, там была какая-то невыносимо отвратительная каша-размазня. Мало того, что она пригорела, так это еще и выглядело так, как будто бы кого-нибудь стошнило прямо в миску. Яд, который я взяла… он, в общем, не из тех веществ, которые нельзя почувствовать в еде или в вине. Но в этой мерзости его вполне возможно было не заметить. Понимаешь?.. Я-то до последнего надеялась, что Ролан обратит внимание на странный вкус и догадается, в чем дело — а потом уж сам решит, как ему быть. Но когда я увидела это вонючее, клейкое месиво, то поняла, что он, скорее всего, просто не заметит, что в еде отрава. Так что я действительно его убила. Это был мой выбор — не его.

Олрис ошеломленно смотрел на нее. Он всегда считал Ингритт очень храброй девушкой. Но все же — девушкой, а значит, существом по определению более слабым, чем мужчины. Но в последние два дня он начал понимать, что он недооценивал ее. Мало кто из мужчин, живущих в Марахэне, был способен на поступки, которые так решительно и просто совершала Ингритт.

Только через несколько секунд Олрис сообразил, что Ингритт ожидает от него какого-то ответа на свое признание.

— Ролан отлично знал, что, отказываясь работать для короля, он выбирает смерть, — твердо ответил он. — Так что не так уж важно, догадался он о той отраве или нет… Уверен, если бы он знал о ней, он бы сказал тебе «спасибо». Да и вообще, любой из тех, кто беспокоился о нем, сделал бы тоже, что и ты, — если бы хоть кому-нибудь хватило храбрости. Но ты права, теперь я куда лучше понимаю то, что ты пыталась мне сказать… Похоже, мне действительно не стоит возвращаться в Марахэн.

* * *

Над Аделью разливался золотистый утренний свет. Сэр Ирем соскочил с коня и ласково потрепал его по шее, как бы извиняясь перед ним за собственную спешку.

Обратная дорога показалось Ирему значительно короче путешествия в Торнхэлл — должно быть, потому, что он избавился от общества Бейнора Дарнторна, которого сопровождал в фамильное поместье. Отослать опального главу совета под надзор его племянника и орденского претора в Лейверке было идеей императора, которую лорд Ирем считал возмутительной. Он до последнего настаивал на том, что, раз уж Бейнора Дарнторна не казнили за измену, его следует, по крайней мере, держать в Адельстане. Но Вальдер был непоколебим. Он задал коадъютору прямой вопрос: считает ли лорд Ирем, что в Торнхэлле, под присмотром доминантов, Бейнор будет представлять какую-то угрозу для дан-Энриксов? Подумав, Ирем вынужден был скрепя сердце дать Вальдеру отрицательный ответ. «Тогда не вижу смысла тратиться на его содержание в тюрьме» — отреагировал на это император. Ирем был ужасно зол и выразил протест единственным возможным способом — заявил, что он не может поручить конвоирование государственного преступника такого ранга никому другому, поэтому намерен лично отвезти Дарнторна в Торнхэлл. Вальдер был явно огорчен, что его лучший друг уедет из столицы как раз в тот момент, когда весь двор готовится к первому дню рождения наследника, но мстительное удовлетворение, которое лорд Ирем получил от своего демарша, в конечном счете не способно было перевесить двухнедельное общение с Бейнором Дарнторном. Всю дорогу пленник засыпал мессера Ирема претензиями, просьбами и жалобами, вызывавшими у него сперва раздражение, потом усталость, а в конце концов — брезгливое недоумение. Другой бы радовался, что не угодил на эшафот, а этот еще ноет!..

После этого обратная дорога в обществе Линара и нескольких орденских гвардейцев показалась Ирему увеселительной прогулкой.

Скучавший у ворот Адельстана офицер мгновенно подтянулся, узнав коадъютора. Сэр Ирем обратился к молодому человеку тем приветливым, чуть фамильярным тоном, которым обычно разговаривал только с близкими ему людьми.

— Лэр. Вас-то мне и нужно… Что нового в городе?

— Ничего необычного, мессер, — почтительно ответил Юлиан. — Община унитариев по-прежнему настаивает, что Орден должен изъять книгу Кэлринна Отта. В Нижнем городе произошло несколько потасовок из-за бесплатного вина, которое раздавали в день рождения наследника. Но это все мелочи.

— С общиной Милосердия, боюсь, не мелочи, — кисло сказал сэр Ирем. — Хегг бы побрал этого Отта! Он ведь, кажется, историк — вот и писал бы свои хроники… а не совал свой нос, куда его не просят.

Лэр наверняка придерживался на этот счет совсем другого мнения, однако он дипломатично промолчал и спросил совсем о другом:

— А как дела в Торнхэлле, монсеньор?

Лорд Ирема мрачно усмехнулся, вспомнив, что первым, что поразило его в день приезда в Торнхэлл, была протекающая крыша. Над Лейверком бушевала летняя гроза, и Льюберт героически сражался с протекающими потолками — собственными силами, поскольку большая часть слуг, оставшихся в фамильном замке Дарнторнов, были слишком старыми и слабыми, чтобы забраться на стремянку. Все, кто мог самостоятельно устроить свою жизнь, давным-давно покинули Торнхэлл и разбрелись по окрестным деревням, а оставшиеся были скорее обузой, чем подспорьем для нового владельца замка.

— Съездите и посмотрите сами, — посоветовал сэр Ирем Юлиану. — На словах это не передать.

— Там все настолько плохо?..

Коадъютор на мгновение задумался.

— Смотря что вы имеете в виду, — пожав плечами, сказал он. — Для Торнхэлла все, безусловно, плохо. Но для Льюберта Дарнторна, может быть, и нет.

Сейчас Ирем с трудом мог поверить в то, что он действительно сидел напротив Льюса за обшарпанным столом и терпеливо слушал, как осунувшийся и обросший бородой Дарнторн с несвойственной ему иронией рассказывал о неурядицах в своем поместье. И, однако, так оно и было. И сидел, и слушал, и даже сочувственно поддакивал. А потом, уже поднявшись в гостевую спальню и задув тусклую сальную свечу, долго ворочался на отсыревших простынях и обещал себе, что обяжет местного претора прислать в Торнхэлл бригаду плотников и каменщиков. Что бы Льюберт не успел натворить в свое время, все-таки не дело, что последний представитель рода Дарнторнов собственноручно затыкает щели в потолке.

Но, с другой стороны, Ирему показалось, что заботы о восстановлении Торнхэлла вывели Дарнторна из той апатии, в которой он пребывал в Кир-Кайдэ. Во всяком случае, Дарнторн, с которым он расстался несколько недель назад, уже не выглядел как человек, который до смерти устал и которому все на свете надоело. Ирем очень надеялся на то, через год-другой Дарнторн все же созреет до того, чтобы написать императору прошение о помиловании. Ну а пока — Хегг с ним, пусть возится в своем поместье, раз ему так нравится.

— За Льюберта не беспокойтесь, — сказал Ирем вслух. — Если он не спятит от тоски, общаясь с Бейнором Дарнторном, с ним все будет хорошо.

Юлиан Лэр задумчиво кивнул. Примерно с полминуты они простояли молча, а потом младший рыцарь, словно спохватившись, предложил мессеру Ирему:

— Может быть, вы хотите посмотреть на новых кандидатов, монсеньор? Они сейчас фехтуют на внутреннем дворе.

— А что, там есть хоть что-то, на что стоит посмотреть?.. — лениво поинтересовался коадъютор. Большая часть провинциалов, прибывающих Адель, чтобы получить место в Ордене, особыми талантами по части фехтования не отличались.

Но Юлиан и бровью не повел.

— Мне кажется, вам будет интересно.

Ирем насмешливо взглянул на молодого человека и протянул:

— Вы меня интригуете. Ну что ж, пошли.

На просторном дворе Адельстана фехтовали восемь незнакомых каларийцу кандидатов, поступивших в Орден уже после его отъезда коадъютора. До сих пор они атаковали друг друга без особого азарта, но, увидев во дворе двух офицеров в синих орденских плащах, заметно оживились и удвоили усилия. Взгляд сэра Ирема невольно задержался на одном из новичков — светловолосом и довольно хрупком юноше среднего роста, с волосами, постриженными «в кружок». С мечом он обращался очень хорошо, хотя и действовал слишком уж напролом — невыгодная тактика при его росте и сложении. Ирем прищурился, следя за парнем, оттеснявшим своего противника в угол двора. Юлиан Лэр был прав — зрелище в самом деле оказалось любопытным.

— Кто это?.. — спросил он у Юлиана, не потрудившись даже указать на юношу — он знал, что Лэр и так поймет, кем заинтересовался коадъютор.

— Эйт Ландор по кличке Белоручка.

Коадъютор усмехнулся.

— Почему же «Белоручка»?..

— Думаю, из-за перчаток. Он их почти никогда не снимает. Остальные шутят, что Ландор боится запачкать руки.

— Странная привычка. Сколько ему лет?

— Когда он поступал, сказал, что девятнадцать. Думаю, прибавил пару-тройку лет.

— Скорее, тройку, — хмыкнул Ирем, продолжая наблюдать за кандидатом. — Почему его не выставили?

— Но вы же видите, мессер. Этот Ландор — прекрасный кандидат.

Ирем пожал плечами.

— Если он наврал вам насчет возраста, значит, мог наврать и насчет всего остального. Вы хоть проверили — может быть, он единственный сын в семье? Мы его примем в Орден, а потом окажется, что у этих Ландоров нет других наследников.

— Прикажете послать запрос в Бейн-Арилль?..

— Делать вам нечего, Лэр, — с жалостью сказал Ирем. — Посылать запросы, потом еще месяц ждать ответа… Если будете так поступать, то всю оставшуюся жизнь провозитесь со всякими бумажками. Лучше скажите этому Ландору, чтобы через четверть часа поднялся ко мне. Я сам узнаю все, что нужно.

Как и следовало ожидать, узнав, что его вызывает коадъютор, Эйт Ландор не утерпел и пришел раньше, чем ему было назначено. Ирем, едва успевший умыться с дороги, бросил полотенце рядом с умывальником и сам распахнул дверь, смерив стоявшего в коридоре кандидата оценивающим взглядом.

— Заходите, — коротко распорядился он. Судя по лицу Ландора, тот довольно сильно нервничал, но это само себе еще не значило, что он что-то скрывает — вызов кандидата к главе Ордена был вполне уважительной причиной для волнения.

Лорд Ирем отошел к столу, стоявшему возле окна и сел, поставив подбородок на сцепленные руки. С минуту он молча разглядывал стоявшего посреди кабинета кандидата, пытаясь понять, что же все-таки во внешности этого юноши — практически подростка — цепляет взгляд и вызывает странное, тревожащее ощущение неправильности.

Белоручка быстро провел рукой по лбу, как будто заправляя за ухо несуществующую прядь. Может быть, он постригся «под горшок» совсем недавно, а до этого завязывал волосы в хвост, как это делают юноши из купеческих семей в Бейн-Арилле?..

Ирем вгляделся в кандидата более внимательно — и чуть не выругался в голос. Юлиан не говорил ему, давно ли Эйт Ландор прибыл в Адель, но было совершенно очевидно, что он числится кандидатом Ордена уже не первый день. И ни один из его рыцарей до сих пор ничего не понял!

Это был скандал. Если эта история каким-то образом выйдет на свет, то над имперской гвардией — и лично коадъютором — будут смеяться все, кому не лень.

— Как вас зовут? — спросил сэр Ирем, с трудом сдерживаясь, чтобы не повысить голос. Возмущаться и орать было не только глупо, но и слишком поздно.

— Эйт Ландор, мессер, — ответил юноша немного хрипловатым, но отнюдь не низким голосом. Ирем устало потер лоб. Приемщика пора повесить. Да и принцепса с ним заодно…

— Не делайте из меня идиота, месс Ландор, — попросил Ирем. — Ваше настоящее имя, пожалуйста.

Серые глаза девушки расширились. Можно себе представить, сколько раз она должна была воображать себе такую ситуацию. Наверняка что-нибудь в этом роде снилось ей в кошмарах с того дня, когда она приехала в Адель.

— Сейлес, — сглотнув, ответила она.

Ирем некстати вспомнил, что сидит перед стоящей дамой, и поморщился.

— Садитесь, месс Ландор… Теперь скажите, кому в Ордене было известно, что вы женщина?

Сейчас остановилась, не успев дойти до кресла.

— Никому!

Лорд Ирем хлопнул по столу рукой.

— Я же сказал — не делайте из меня идиота. С кем вас поселили?

— С Витто Арриконе.

— Так. И вы хотите убедить меня, что этот Арриконе ничего не знает?..

Еще одна долгая, томительная пауза.

— Мы с Витто жили по соседству и приехали в Адель вдвоем. Он обещал меня не выдавать.

— Прелестно, — с каменным лицом сказал сэр Ирем. — Ну и для чего вы все это устроили?.. Вы что, действительно считали, что никто не обнаружит вашего обмана?

В глазах Сейлес промелькнуло выражение упрямства.

— Монсеньор, я фехтую лучше, чем любой из ваших кандидатов. Могу провести в седле несколько суток. Знаю три имперских языка. Я…

— Вы покинете Адель сегодня вечером, — перебил Ирем жестко. — Я надеюсь, Витто Арриконе не откажется еще раз доказать вам свою дружбу и проводит вас домой.

— Но почему?!

— Что «почему»?.. Вы что, действительно считали, что я разрешу вам вступить в Орден? Извините, месс Ландор, но это абсолютно невозможно. Если вам так нравится носить оружие — носите. В конце концов, воительниц, наемниц, да и просто женщин, хорошо владеющих мечом, в Империи хватает. Но в число моих гвардейцев вы не попадете. Женщина не может служить в Ордене.

Сейлес стиснула спинку кресла так, что побелели пальцы.

— Монсеньор, я прочитала устав Ордена, наверное, раз десять. И ни разу не нашла упоминания о том, что в Орден принимают исключительно мужчин.

Выпад был настолько неожиданным, что Ирем на секунду растерялся. Мысленно пробежавшись по параграфам Устава, коадъютор обнаружил, что Сейлес права. Впрочем, большая часть Устава была создана задолго до Железной Беатрикс. В те времена никто не мог даже подумать, что какая-нибудь женщина станет претендовать на место в гвардии. Даже семнадцать лет назад, когда Ирем собственноручно редактировал устав, подобная возможность показалась бы нелепой. Но с какого-то момента то, что еще относительно недавно представлялось невозможным, стало реальностью. Если Лейда Гефэйр возглавляет войско своего отца и правит Гверром даже после совершеннолетия своего брата, то стоит ли удивляться, что девице из Ландора пришла в голову идея вступить в Орден?

— Ну что ж, вы правы, месс Ландор, — признал сэр Ирем после долгого молчания. — А теперь сядьте и послушайте меня. Раз уж вы так внимательно читали наш Устав, то вам наверняка известно, какую роль в приеме новых рыцарей играет коадъютор. Мне приносят список кандидатов, которых другие офицеры сочли достойными места в Ордене, я ставлю свою подпись, и несколько человек становятся гвардейцами. Как правило, это обычная формальность. Но не в вашем случае… Вы можете провести здесь еще три месяца, до конца испытательного срока, но потом я откажусь принять вас в Орден, и вам все равно придется вернуться домой. Я мог бы сделать это безо всяких объяснений, но мне кажется, честнее будет объясниться с вами сразу. Я не приму вас в число моих солдат. Наш Орден требует от своих членов полного самоотречения. Отказ от личного имущества, безбрачие, готовность выполнять любой приказ… и, что немаловажно, невозможность отказаться от своих обетов в случае войны. Короче, Орден может выполнять свои задачи только тогда, когда в нем царит безупречная дисциплина и верность своему долгу.

— Вы считаете, что женщины на это неспособны? — ощетинившись, спросила Сейлес.

Ирем сдавленно вздохнул.

— Нет, месс Ландор. Но я считаю, что на это неспособно большинство мужчин, когда среди этих мужчин есть женщина. Боюсь, что вы в своем эгоистическом стремлении добиться своей цели вряд ли представляете себе, к каким проблемам это должно привести.

— Но до сих пор никто даже не заподозрил, что я женщина, — уже гораздо неувереннее возразила Сейлес.

— Спору нет, вам очень повезло. И сколько вы еще планировали притворяться? Месяц? Год? Может быть, всю оставшуюся жизнь?..

Девушка быстро отвела глаза, и Ирема внезапно осенило. Он негромко рассмеялся.

— А-а, я понял. Вы надеялись дождаться, пока вас зачислят в гвардию, раскрыть свое инкогнито, а после этого сослаться на Устав. Прекрасный план!.. Действительно прекрасный. К сожалению, вы проиграли. И прошу вас — не пытайтесь повторить ваш трюк в каком-нибудь другом имперском городе. Не стоит превращать все в фарс, не так ли?.. — Ирем встал, показывая, что аудиенция окончена. — Я вас не задерживаю, месс Ландор. Придумайте какой-нибудь предлог для своего отъезда, соберите вещи и уезжайте. Витто Арриконе… фэйры с ним, пусть пока остается.

Сейлес встала и медленно подошла к двери.

— Еще одну минуту, месс Ландор, — окликнул ее Ирем. — Я надеюсь, что вы понимаете, что всю эту историю не стоит предавать огласке. Это не только не в моих, но и не в ваших интересах.

Сейлес коротко, по-военному поклонилась и, не говоря ни слова, вышла в коридор.

«Одной проблемой меньше» — с мрачным удовлетворением подумал Ирем. Теперь можно было с чистой совестью выбросить неприятную историю из головы и отправиться на прием к Валлариксу.

Только сейчас рыцарь по-настоящему почувствовал, что провел ночь и несколько последних дней в седле. Тело настойчиво просило отдыха, а в голове было как-то мутно, словно накануне вечером он много пил.

«Стареешь» — издевательски прокомментировал внутренний голос.

— Линар! — резко окликнул Ирем своего стюарда. — Принеси еще воды. Только похолоднее…

Умывшись второй раз за утро, он с ожесточением растер лицо и шею жестким полотенцем и распорядился оседлать ему коня.

* * *

Явившись во дворец, лорд Ирем обнаружил, что его опередили. Аденор, которого Валларикс сделал главной государственного казначейства, никогда не появлялся во дворце раньше одиннадцати, но сегодня, как назло, приехал к девяти часам утра, и в данную минуту находился в королевской спальне.

Став женатым человеком, император не отказался от своей привычки разбирать бумаги по утрам, но начал делать это не своем в полупустом холодном кабинете, а в покоях королевы. Для этой цели в углу спальни, поближе к высокому витражному окну, был установлен стол, и по утрам Валларикс, надев темно-синий бархатный халат, подсаживался к этому столу и отвечал на письма, обсуждая их с Алирой. Заходя к Вальдеру с утренним докладом, коадъютор часто заставал Алиру уже на ногах — она сидела за столом напротив мужа и сосредоточенно писала, а распущенные волосы блестящей шелковой волной лежали на ее плечах, окутывая королеву, как сияющая золотая шаль. Она не отказалась от своей привычки подниматься вместе с императором даже тогда, когда ждала наследника, хотя в те дни ее лицо часто бывало бледным и осунувшимся, будто королева не смыкала глаз всю ночь. Алира тяжело переносила первую беременность, но Валларикс, к досаде Ирема, не запрещал жене перетруждать себя, а вместо этого в своей обычной мягкой, обходительной манере уговаривал ее прислушаться к советам лекарей и больше отдыхать. Валларикс не скрывал, что он гордится поведением своей жены, а при дворе их близость с королевой находили трогательной. Лорды Малого совета шутили, что им нечем больше заняться, потому что юная супруга заменила Валлариксу государственный совет и личного секретаря.

Единственным, кто не разделял всеобщего восторга по поводу брака императора, был Ирем. Хотя он по-прежнему пунктуально являлся во дворец с докладами каждое утро, с некоторых пор рыцарь старался отыскать предлог, чтобы дождаться выхода Валларикса в приемной. Коадъютор говорил себе, что не желает смущать друга и его жену, но, если быть до конца честным с самим собой, он просто не стремился наблюдать эту семейную идиллию.

Как и большинство старших офицеров Ордена, Ирем был убежден, что настоящей семьей мужчины должны быть его друзья, а все остальное только отвлекает человека от служения своему делу. Так, по крайней мере, он ответил бы любому, кто спросил бы его о натянутости, появившейся в их отношениях с Валлариксом. Но был еще один момент, в котором коадъютор мог признаться только самому себе.

Ирем уже не помнил времени, когда он не служил династии дан-Энриксов. Если на свете и существовал когда-то человек по имени Айрем Кейр, у которого была какая-то своя, отдельная от императора судьба, то Ирем уже много лет назад забыл о нем и думал о себе только как о коадъюторе Вальдера. Все, что было важным для правителя, как бы само собой, без всякого усилия, делалось важным и для Ирема. Благополучие империи, реформа Ордена, Седой со своей Тайной магией, Элиссив и, конечно, Крикс — Ирем охотно занимался всем, что совершенно не касалось его самого, но зато волновало его друга и сеньора. Ему нравилось сознание того, что император доверяет ему больше, чем кому-либо другому, и он никогда не думал, что однажды это положение изменится. Но с появлением Алиры в жизни Валларикса появилось часть, которая касалась только их двоих, и больше никого. Рыцарь не мог отделаться от ощущения, что эта часть все время разрастается, мало помалу вытесняя остальное. И, хотя Ирем оставался лучшим другом императора, он, несомненно, перестал быть для Валларикса единственным доверенным лицом. Ирем никак не ожидал, что будет чувствовать себя задетым — но, однако, так оно и было.

Конечно, глупо было сожалеть о временах, когда Валларикс был вдовцом. В конце концов, даже слепой заметил бы, что император был несчастлив. Но, сколько бы лорд Ирем не твердил себе, что должен радоваться за своего друга, в глубине души он чувствовал досаду. И сейчас, услышав, что правитель принимает у себя Ральгерда Аденора, Ирем почти с облегчением отступил от дверей в покои королевы и тихо сказал дежурному гвардейцу, что он подождет правителя у него в кабинете.

Рыцарь пересек приемную и тяжело вздохнул, берясь за медное кольцо в двери — но в самую последнюю секунду замер, различив за дверью еле слышный шелест перевернутой страницы. В кабинете явно кто-то был.

«Вальдер?!» — подумал он, но тут же понял всю нелепость этой мысли. А мгновение спустя он осознал, кто должен находиться в аулариуме императора. Раз гвардеец не предупредил его о госте, значит, тот проник в покои императора без ведома охраны. На такое был способен только один человек.

— Доброе утро, Князь, — нарочито невозмутимо сказал Ирем, распахнув дверь.

Сидевший за столом мужчина поднял голову от книги, которую только что читал, и отбросил со лба мешавшую темную прядь, открыв немного побледневшее клеймо с вензелем Сервелльда Дарнторна. Встретившись взглядом с коадъютором, он улыбнулся, до боли напомнив каларийцу молодого императора.

— Доброе утро… монсеньор.

Лорд Ирем вздрогнул.

— Ты?.. — выдохнул он, и запоздало прикусил язык, досадуя на собственное удивление. Казалось бы, за столько лет общения с Седым можно было бы и привыкнуть… Коадъютор всегда знал, что рано или поздно Крикс опять появится в Адели — без предупреждения и в самый неожиданный момент. Но когда это произошло на самом деле, Ирем оказался слишком изумлен, чтобы держать себя в руках.

— Я принял тебя за Седого, — чуть помедлив, сказал рыцарь, внимательно разглдывая Крикса. Пару лет назад, когда они виделись в последний раз, Меченый еще выглядел как юноша — а может, это Ирем по привычке видел в нем черты того мальчишки, которого много лет назад забрал из Академии. Теперь дан-Энрикс, несомненно, стал мужчиной. Видеть эту перемену было странно. Может быть, что-то в этом роде чувствуют другие люди, когда видят своих повзрослевших сыновей?..

От этой мысли губы каларийца изогнулись в саркастической улыбке. «Кажется, я становлюсь сентиментальным» — насмешливо подумал он.

— Надеюсь, ты вернулся насовсем? — нарочито небрежно спросил Ирем. Меченый едва заметно улыбнулся — так, как будто истинные мысли Ирема были написаны у коадъютора на лбу. От этой понимающей улыбки Ирема бросило в жар. Крикс и раньше временами поразительно напоминал Седого, но сейчас он стал казаться его точной копией.

— Боюсь, что нет, — ответил он. — Я ведь отправился в Эсселвиль только потому, что Олварг находился там. И мое возвращение в Адель тоже будет зависеть не от меня, а от него. Мы с Олваргом сейчас, в каком-то смысле, неразлучны — куда он, туда и я.

Так, значит, Крикс провел все это время в Эсселвиле… Ирему пришлось напомнить самому себе, что он решил ничему не удивляться. Рыцарь сел за стол, откинулся на спинку кресла и демонстративно скрестил руки на груди — как и всегда, когда был с чем-то не согласен.

— Валларикс тоже постоянно говорит об Олварге, — заметил он. — Если тебя интересует мое мнение, то вы с Вальдером уделяете ему больше внимания, чем он того заслуживает. Чего, в сущности, добился Олварг со всей своей магией?.. Да ничего! Последние два года прошли очень мирно — особенно по сравнению с тем бардаком, который здесь творился раньше. Думаю, что Олварг уже показал нам все, на что способен. Две войны, неурожай, разруха, эпидемия — а что в итоге? Мятеж Сервелльда Дарнторна провалился, эпидемия закончилась, а Олварг до сих пор остался там же, где и был. Нравится ему это или нет, но его ставка бита.

Крикс поднял взгляд на Ирема.

— Не думаю, — негромко сказал он. — Когда я оказался здесь, мне сообщили, что со времени переговоров в Кир-Кайдэ прошло два года и три месяца. А в Эсселвиле за это же время прошел всего один год.

— И что с того? — не понял Ирем. — Я читал, что время по разные стороны от арки Каменных столбов течет по-разному. Откуда бы иначе взялись все эти истории про то, как человек, попавший в Леривалль, вернулся много лет спустя таким же молодым, каким и был?..

— Это совсем другое, — отмахнулся Крикс. — Альды и все, что с ними связано, находятся вне времени — поэтому они и не стареют. Думаю, что люди, оказавшиеся в их владениях, тоже не могут постареть, пока находятся в Туманном логе. Но во всех других частях нашего мира время раньше шло с одной и той же скоростью — иначе моя мать бы просто не смогла встречаться с Тэрином у Каменных столбов. А теперь что-то начало меняться. Когда я пытался пройти через арку Каменных столбов, чтобы попасть сюда, это оказалось тяжелее, чем обычно. Первые несколько раз у меня вообще ничего не получилось. В тот момент я думал, что мне просто не хватило концентрации, но теперь я уверен в том, что это как-то связано с Истоком. У меня такое ощущение, как будто части мира стали отдаляться друг от друга все быстрее и быстрее… — Крикс нахмурился, глядя куда-то мимо Ирема. «И впрямь, совсем как Князь» — подумал Ирем с застарелым раздражением. Седой тоже все время говорил загадками и беспокоился из-за вещей, понятных только ему одному.

Как будто бы подслушав его мысли, Меченый неожиданно спросил:

— Скажи, за те два года, пока я был в Эсселвиле, Князь не появлялся здесь?..

— Нет. Я не видел его с того дня, как он показывал тебе меч Энрикса из Леда, — отозвался Ирем, ощутив знакомый холод в животе. Меченый коротко кивнул, как будто бы не ожидал услышать ничего другого.

— Ты думаешь, что с ним случилось что-нибудь плохое? — спросил коадъютор резче, чем ему хотелось бы.

Дан-Энрикс потер лоб, как будто бы его клеймо внезапно начало зудеть.

— Я думаю, что он убит, — признался он после короткой паузы. — Когда я видел Светлого в последний раз, он был в довольно сложном положении. Безликие сумели выследить его и шли за ним буквально по пятам. И знаешь… иногда, когда я вспоминаю наш последний разговор, мне кажется, что Князь уже тогда предвидел то, что с ним произойдет потом.

Ирем закинул ногу на ногу.

— Не понимаю, с чего ты решил, что знаешь, что произошло потом. Положим, за Седым действительно гнались Безликие. Это еще не основание считать, что он убит, — парировал он, пытаясь усилием воли задавить холодный, скользкий страх, ворочавшийся где-то в животе. Что же это такое… сперва император, а теперь еще и Крикс!

Во взгляде Меченого, словно вспышка, промелькнуло понимание.

— Валларикс тоже что-нибудь почувствовал?.. Что это было — магия? Или просто дурные сны?

Лорд Ирем закусил губу. Он не представлял, откуда Крикс мог знать такие вещи. Пару лет назад Ирема в самом деле разбудили среди ночи и сказали, что правитель срочно вызывает его во дворец. Валларикс, которому полагалось спать в своей постели рядом с королевой, второй час расхаживал по галерее Славы, ежась от холодного ночного ветра, и пил тарнийское вино прямо из горлышка бутылки. Императору приснилось, что Седой погиб, и всегда рассудительный Валларикс ни в какую не желал поверить в то, что это просто сон.

Боль из прикушенной губы немного отрезвила коадъютора, позволив ему сохранить спокойствие и проглотить вертевшийся на языке ответ, что про сны Валларикса лучше спросить у королевы — ей виднее. В глазах сэра Ирема любой, кто верил в сны и поддавался глупым суевериям, был безнадежным дураком. Но для дан-Энриксов, связанных с Тайной магией, Ирему приходилось, скрепя сердце, сделать исключение.

— Ты прав, — сдаваясь, признал он. — Может быть, тебе стоит обсудить свои предчувствия с орденским магом?..

Во взгляде Крикса промелькнула искра интереса.

— Ну конечно!.. — пробормотал он. Казалось, Крикса целиком захватила какая-то мысль, не связанная с темой их беседы, но необычайно ценная для энонийца. — Монсеньор, вы гений!

Ирем усмехнулся углом рта.

— Стараюсь, как могу.

* * *

Маг вошел в комнату уверенным и быстрым шагом человека, который бывает в Адельстане каждую неделю, но при виде Крикса темно-серые глаза мэтра Викара слегка округлились.

— Когда мессер Ирем пригласил меня сюда, я думал, что я нужен для допроса какого-нибудь арестанта, — сказал он. — Чем я могу быть вам полезен, принц?

— Пожалуйста, садитесь, мэтр. Я надеялся, что вы поможете мне разобраться в одном деле, — отозвался Крикс, чувствуя неловкость от того, что маг, которого он знал еще подростком, стоит перед его креслом чуть ли не навытяжку.

Ворлок обошел овальный стол и сел в предложенное кресло.

— Я слушаю вас, принц, — повторил он, глядя на собеседника в упор.

Меченный на мгновение прикрыл глаза, пытаясь отделаться от неприятных ощущений, вызванных этим внимательным, как будто проникающим в его мысли взглядом. Дан-Энрикс не имел ничего против мэтра Викара, даже наоборот — в те времена, когда они вместе плыли в Каларию на «Бесстрашной Беатрикс», он относился к ворлоку с большой симпатией. Но даже это не могло избавить его от старой неприязни к ворлокам и ворлокству.

— Прежде всего, я бы хотел спросить: может ли человек, не наделенный Даром, избавить кого-нибудь от боли с помощью обычного внушения? — поинтересовался он.

Ворлок поставил подбородок на сцепленные в замок руки.

— На вашем месте, принц, я бы поосторожнее использовал слова вроде «внушение». Представьте… хм… ну, скажем, заболевшего ребенка. Его мать сидит с ним рядом, успокаивает, гладит… через полчаса ребенок засыпает, потому что боль становится слабее. Это что, «внушение»?.. Едва ли. Существуют вещи, которые одинаково далеки и от магии, и от медицины. В терминах науки или магии мы никогда не объясним, как именно сочувствие и нежность матери влияют на ее ребенка. Но это не значит, что подобного влияния не существует, или что его не стоит принимать в расчет.

— А если речь о совершенно постороннем человеке? И боль при этом не «становится слабее», а исчезает полностью?

— Тогда это, определенно, ворлокство.

— А если после этого человека перестают беспокоить больные почки или сам собой рассасывается уже созревший флюс? — напряженно спросил Крикс. Когда он уезжал из Руденбрука, щека Рельни выглядела почти нормальной — отек заметно спал, и за столом разведчик с аппетитом ел любую пищу, словно вознаграждая себя за несколько дней на хлебе и воде. А Алинард серьезно рассуждал о том, не совершили ли они с дан-Энриксом ошибку, приняв за камни в почках то, что он теперь уверенно считал «обычной невралгией».

Ворлок пожал плечами, как человек, которому приходится давать ответы на банальные вопросы.

— Я бы сказал, что маг, работавший с подобным человеком, обладает Даром в области как целительства, так и ворлокства. Целители лечат болезни, но не убирают боль. А ворлоки — наоборот. Небезызвестный вам Галахос, например, имел способности одновременно и к предметной магии, и к ворлокству. Но, как вы понимаете, подобные таланты даже среди Одаренных представляют из себя скорее исключение, чем правило.

— Я понимаю, — кивнул Меченый. — А может быть такое, что исцеление произошло вообще без применения какой-то магии?

Ворлок пожал плечами.

— Тогда это либо случайность, либо чудо. Причем в данном случае это почти одно и то же. Не хочу показаться невежливым, принц, но все ваши вопросы чересчур абстрактны. Может быть, вы все-таки расскажете, что беспокоит вас на самом деле?..

Крикс глубоко вздохнул.

— Ну что ж… возможно, так действительно будет лучше всего. В последнее время я довольно много занимался медициной. Больше по необходимости — в том месте, где я жил, был только один врач, и множество людей, которые нуждались в помощи. Я просто вынужден был применять те знания, которые когда-то получил от Рам Ашада.

— Вы что, пытаетесь передо мной оправдываться?.. В этом нет необходимости. Я не намерен вас осуждать.

Меченый прямо посмотрел на ворлока.

— По правде говоря, я осуждаю себя сам. Бывали моменты, когда я спрашивал себя — как я вообще осмеливаюсь браться за лечение людей, с моими-то мизерными познаниями в медицине? Рам Ашад, по крайней мере, точно знал, какое дело можно мне доверить. Он бы никогда не допустил, чтобы я навредил кому-нибудь из его пациентов. А тот врач, с которым я работаю сейчас… он искренне считает, что я маг, который может все. Вы представляете, каково мне приходится?..

— Думаю, да, — негромко согласился ворлок. Несколько секунд они молчали, глядя друг на друга.

Крикс почувствовал, что его ладонь медленно разжимается — и с опозданием сообразил, что с самого начала их беседы с ворлоком сжимал широкий подлокотник кресла тем же безотчетным жестом, каким в минуты опасности тянулся к рукояти своего меча.

Ворлок вздохнул.

— Мне жаль, что вы так настороженно относитесь к… лицам моей профессии. Боюсь, что дело здесь не только в вашей наследственной несовместимости с магией, но и в том, что кто-то из моих коллег когда-то допустил в работе с вами грубую и неприятную ошибку. Думаю, всего этого вполне можно было избежать… Итак, вы занимались медициной — в том числе задачами, которые были для вас слишком сложны. Что было дальше?

— Дальше… дальше как раз начались те вещи, которые казались мне необъяснимыми, — сказал дан-Энрикс. А затем подробно, обстоятельно рассказал магу про леди Адалану и про Рельни. Ворлок слушал не перебивая, внимательно глядя на собеседника. Впрочем, примерно к середине рассказа Крикса он отвел глаза, привычным жестом стряхнул с запястья браслет из черных агатов, и принялся задумчиво перебирать шлифованные каменные бусины.

— И как вы сами объясняете произошедшее?.. — спросил он Крикса, когда тот закончил свой рассказ и замолчал.

— Я думаю, это была Тайная магия.

Ворлок молчал.

— …Вы полагаете, что я слишком самонадеян? — спросил Крикс, поняв, что маг не собирается нарушать паузу. Меченый не помнил, когда он краснел в последний раз, но сейчас он почувствовал, как кровь приливает к лицу, теплой волной ползет со лба на щеки. — Собственно, поэтому я и надеялся, что вы поможете мне разобраться в этом деле. Я хотел понять, не упустил ли я какое-нибудь объяснение. Тайная магия непредсказуема и непостижима для людей. Так что считать, что она выполняет твои пожелания — это, действительно…

Ворлок вскинул глаза на Крикса.

— Нет, мессер. Я не считаю вас «слишком самонадеянным», — перебил он. Бусины в руках мага замелькали с удвоенной скоростью. Эти быстрые движения пальцев, да еще слегка нахмуренные брови — вот и все, что выдавало беспокойство ворлока. — Признаться, я действительно не понимаю… Вы читали книгу Отта?

Крикс удивленно поднял брови. Вопрос совершенно не вязался с темой их беседы и казался откровенно странным, но при этом маг смотрел на него так, как будто бы ответ дан-Энрикса имел огромный смысл.

— Книгу Отта?.. Вы имеете в виду его историю последних войн?

— Нет, я имею в виду «Сталь и Золото», — ответил ворлок, и устало потер лоб. — Впрочем, это уже не важно. Можете не отвечать — я вижу, вы даже не слышали это название. Что же до ваших слов… я никогда не сталкивался с Тайной магией лицом к лицу, и не могу с уверенностью утверждать, что именно она исцелила этих людей. Но я могу сказать, что с того самого момента, как я вошел сюда, я чувствую Силу — не ту Силу, которую мы видим в Одаренных, а совсем иную, для которой я, признаться, затрудняюсь подобрать какое-то название. Это тем более поразительно, что я могу ручаться — в прошлом я не ощущал в вас ничего похожего. — Крикс не был ворлоком, но сейчас он чувствовал смятение Викара так отчетливо, как если бы действительно «читал» его. — Словом, я верю вам. По-прежнему не представляю, что это за Сила и на что она способна, но не сомневаюсь, что события, которые вы описали, были связаны именно с ней.

Сердце у Крикса застучало чаще. Ворлок был отнюдь не первым, кто почувствовал в нем эту магию. На самом деле, ее чувствовали и Атрейн, и пациенты в лазарете, и привратник лорда Аденора. Разница состояла в том, что Истинному королю и айзелвитам эта Сила была крайне необходима, и дан-Энрикс полагал, что они видят то, что хотят видеть. А вот мэтру Викару его магия была не просто «не нужна» — она не вписывалась в его представления о мире, так что он едва ли не стыдился говорить о ней. Но именно поэтому дан-Энрикс поверил ему безоговорочно.

Счастье звенело в нем, словно натянутая тетива. Хотелось вскочить с кресла и пройтись по комнате, или же громко, в голос рассмеяться. Но он сдерживал себя из опасения обидеть мага.

Мэтр Викар искоса посмотрел на собеседника.

— Я ворлок, принц, — напомнил он. — Я могу отличить, когда люди смеются от радости, а когда они смеются надо мной. Даже не читая мыслей собеседника, я чувствую его эмоции, а ваш… восторг сейчас бушует в этой комнате, как ветер на Халаррском перевале.

Меченый рассмеялся.

— Я забыл. Пожалуй, иногда общаться с ворлоками удивительно удобно… Но у меня есть еще один вопрос.

— Я слушаю.

— Действительно ли сильный маг, знающий имя человека и определенным образом настроивший свое сознание, может узнать, что происходит с этим человеком, где бы тот ни находился?

Ворлок прищурился.

— В принципе да. Однако тут есть масса всяких «но». Во-первых, это действительно должен быть очень сильный маг, скорее всего — ворлок или человек в задатками к нескольким видам магии, то есть, по сути, совершенный уникум. Желания и помыслы этого мага должны быть полностью сосредоточенны на его цели. Для того, чтобы достичь подобного эффекта, магу нужно жить в уединении, с утра до ночи размышляя исключительно о человеке, которого нужно отыскать. Причем желательно иметь «маяк», какой-нибудь предмет, который тесно связан с разыскиваемым человеком. Прядь его волос, старую одежду, написанное им письмо… помню, как я однажды искал по заданию Ордена похищенную девочку, используя в качестве «маяка» ее любимые игрушки. Чем удачнее маг подберет «маяк», тем больше шансов на успех.

— А маяк нужен обязательно? Если я просто назову какому-нибудь магу имя человека, которого нужно разыскать…

— То этот маг прежде всего пожалуется на вас властям, — вздохнул мэтр Викар. — Давать такие поручения имеет право только Орден или члены городского капитула. Если какой-то маг начнет использовать такие_ виды магии по собственному усмотрению, он очень скоро наживет себе проблем с Советом Ста. Это необходимо, чтобы магия не превратилась в инструмент для шпионажа и тому подобных неприглядных дел.

Крикс потер лоб.

— Да. Верно. Я об этом не подумал. Кажется, придется просить помощи у Ирема.

Маг с интересом посмотрел на Крикса.

— Я вижу, для вас это очень важно?

— Очень, — честно сказал Крикс.

— Может быть, расскажете, в чем дело?.. Если, конечно, это не какой-нибудь секрет.

— Нет, это не секрет… по крайней мере, не от вас, — пожал плечами Крикс. — Примерно год назад я обещал своему другу позаботиться об одном человеке. Но я положительно не знаю, как исполнить это обещание. Все, что я знаю об этом мальчишке — это что его зовут Олрис, ему сейчас должно быть тринадцать лет, и он мой родственник по материнской линии.

Мэтр Викар заметно оживился.

— Кровное родство — довольно мощное подспорье в магии. Послушайте, мессер! Мы уже обнаружили, что вы располагаете… определенными возможностями. Почему бы не попробовать пустить их в ход? Я мог бы объяснить вам, как именно маг очищает свои мысли для того, чтобы потом сосредоточить их на объекте поиска. А если ничего не выйдет, вы всегда сможете получить от лорда Ирема бумагу, которая позволит вам обратиться к любому магистру из Совета ста.

— Я не уверен, что это хорошая идея, — вздохнул Меченый. — Вам хочется узнать, на что способна эта Сила, о которой вы сегодня говорили. Устроить испытание и посмотреть, что из этого выйдет. А я чувствую, что Истинную магию нельзя испытывать подобным образом. Маги владеют своим Даром так, как я — своим мечом или конем. Но Тайной магией нельзя «владеть» — ей можно только доверять.

Ворлок обескураженно пожал плечами.

— Не могу сказать, что я вас понимаю, принц… но, может быть, вы правы. Делайте, как посчитаете нужным — а я с удовольствием займусь поисками вашего Олриса, как только получу распоряжение Совета ста.

— Спасибо, мэтр! А теперь, если позволите, я пригласил бы вас в «Черный дрозд». Сейчас, конечно, уже вечер, но, надеюсь, там найдется хоть один свободный столик.

* * *

Олрис проснулся от холода, от которого у него мучительно сводило мышцы. Небо успело посветлеть, но солнце еще не взошло. С одной стороны в плечо Олрису упиралось весло, с другой — ноги Ингритт, спавшей головой к корме. Олрис схватился за борт и сел, чувствуя, как его тело ноет от бесконечной гребли, холода и сна на жестких досках. Особенно сильно у него сейчас болели руки и спина.

Перегнувшись через борт лодки, Олрис зачерпнул воды и поплескал себе в лицо, стараясь отогнать остатки сна. По-видимому, он проспал не больше трех часов. Когда он бросил весло и растянулся на дне лодки, была уже глубокая ночь. На тот момент он так устал, что даже страх погони не способен был пересиливать усталость. Последней связной мыслью, промелькнувшей в его голове перед тем, как Олрис погрузился в сон, было «Я больше не могу. Надо причалить к берегу и остановиться на ночлег». Мысль была совершенно правильной, но воплотить ее в действительность Олрис уже не смог.

Как и когда заснула Ингритт, он тем более не знал.

За два последних дня, прошедшие со времени их бегства, Ингритт не произнесла ни слова жалобы. Когда на ее ладонях начали лопаться мозоли от весла, она просто оторвала подол рубашки, обмотала им ладони и продолжила грести с прежним остервенением. Последнее, что Олрис помнил о прошедшей ночи — это как Ингритт говорила ему что-то очень важное, кажется, про дан-Энрикса и Руденбрук, а он никак не мог сосредоточиться и вникнуть в смысл ее слов, кивая и мыча в ответ что-то нечленораздельное.

Олрис обхватил себя руками, чтобы хоть чуть-чуть согреться, и завертел головой, пытаясь угадать, какое расстояние лодка прошла, пока они благополучно спали. Клочья тумана висели над водой, а лесистые берега казались совершенно незнакомыми. Олрису хотелось надеяться, что их преследователи сейчас прочесывают окрестности Марахэна и разыскивают беглецов в ближайших деревнях.

Словно в ответ на его мысли на левом берегу заржала лошадь. Ей тут же ответила другая. Олрис чуть не подскочил от ужаса.

— Ингритт! — выпалил он, соскальзывая со скамейки на дно лодки и вцепляясь девушке в плечо. — Ингритт, погоня!! Нас нашли!

Ресницы Ингритт дрогнули, как будто бы она пыталась, но не могла проснуться. Олрис потряс ее сильнее, и тогда она открыла красные, мутные от усталости глаза и резко села, стукнувшись о скамейку лбом.

— А?.. Где погоня? — хриплым голосом спросила она.

Но отвечать Олрису не пришлось. На белую песчаную косу, тянувшуюся между лесом и рекой, уже вылетел первый всадник. А сразу за ним — второй и третий. Всего маленький отряд насчитывал семь человек.

Один из всадников неторопливо поднял самострел, и толстая, короткая стрела с пугающе громким звуком ударила в борт лодки, в какой-нибудь ладони от головы Ингритт. Олрис негромко ахнул — больше от неожиданности, чем от настоящего испуга. Только через несколько секунд он осознал, что их преследователь вовсе не намеревался подстрелить кого-нибудь из них — просто показывал, что жизнь обоих беглецов в его руках.

— Эй, в лодке! Правьте к берегу! — крикнул один из всадников.

Олрис медленно, как во сне, вытащил тяжелые весла со дна лодки и вставил их в уключины. Сердце стучало в ребра так, как будто бы пыталось выпрыгнуть наружу.

Ингритт они, конечно, не убьют. Рыжебородый заинтересован в том, чтобы ее привезли в Марахэн живой. А вот его наверняка повесят прямо тут, на берегу.

— Что ты делаешь? — беззвучно прошептала Ингритт. Олрис невидящим взглядом уставился на нее.

— Я правлю к берегу, как они и велели. Ты же видела, им ничего не стоит нас убить.

Ингритт скривила губы.

— По мне, так лучше умереть, чем возвращаться в Марахэн. Слезай отсюда, я сама! — она столкнула его со скамьи и в несколько сильных гребков развернула лодку к противоположному берегу. — Ляг на дно лодки, идиот! В меня они стрелять не будут.

Олрис сжался на дне лодки, от души надеясь, что Ингритт не ошибается, считая, что гвардейцы не начнут в нее стрелять.

Прятаться за бортами лодки и не знать, что происходит на том берегу, было невыносимо.

— Они спускаются к воде, — сказала Ингритт Олрису, как будто бы подслушав его мысли. И то ли со злостью, то ли с горечью пробормотала — Боже, зачем только лошади умеют плавать!

Олрис закрыл глаза. Может быть, Ингритт зря пытается бороться с неизбежностью? Своим упорством они только разозлят преследователей еще сильнее.

Нос лодки мягко ткнулся в песчаный берег.

— Бежим! — крикнула Ингритт, перепрыгивая через борт.

Олрис выбрался из лодки и, с трудом передвигая ноги, бросился вслед за ней. Тело, отяжелевшее после сна, сопротивлялось быстрым движениям, так что бежали они медленно.

— Может, залезть на дерево?.. — предложил Олрис, спотыкаясь от усталости.

— Ты видишь здесь хотя бы одно дерево, на котором нас не будет видно? — с досадой откликнулась Ингритт. Олрис вынужден был признать, что его спутница права. В другое время этот лес понравился бы ему гораздо больше, чем угрюмая опушка рядом с Марахэном, но сейчас Олрис готов был его возненавидеть. Никаких непролазных зарослей, в которых можно было бы надежно спрятаться от всадников, никаких вывороченных из земли корней, о которые могла бы споткнуться лошадь. В лесу, примыкающему к Марахэну, кроны деревьев переплетались между собой, так что внизу почти всегда царил зеленоватый полумрак, как под водой, а здесь каждое дерево стояло наособицу. Наверное, ближе к полудню, когда солнце поднимется над лесом, здесь станет так светло, что на земле можно будет найти упавшую монетку.

Несколько минут спустя Олрис услышал лошадиный топот. Силы окончательно покинули его — вместе с надеждой на спасение.

— Ингритт, это бесполезно!.. Они нас уже поймали. Стой, — выкрикнул он.

Девушка не ответила.

Впрочем, сдаваться тоже было поздно. Меньше, чем через секунду после своего отчаянного выкрика, Олрис почувствовал обжигающий удар и мгновенную, раздирающую боль. Земля вывернулась из-под ног, и он едва успел подставить ладони, чтобы смягчить падение. «Я умираю» — промелькнуло в голове. — «Он зарубил меня мечом».

Олрис сжался на земле, надеясь, что это конец, и хуже, чем сейчас, ему уже не будет. Но мгновение спустя, услышав крик Ингритт, осознал, что худшее еще даже не начиналось. Гвардеец, который ударил его на скаку — как теперь становилось ясно, вовсе не мечом, а плетью — осадил коня и спешился. Олрис увидел приближающегося к нему мужчину и едва успел прикрыть голову руками, прежде чем преследователь пнул его сапогом. А потом еще раз. И еще. Отводя душу за ночь в седле и за устроенное им холодное купание, он еще пару раз вытянул Олриса плеткой, а потом скомандовал:

— Вставай.

Олрис боялся, что, как только он попробует подняться, перестав прикрываться от ударов руками и подтянутыми к животу коленями, гвардеец пнет его опять, но делать было нечего, и он поднялся на ноги, стараясь не смотреть на возвышающегося над ним мужчину. Олрис прекрасно понимал, что всякое неверное движение или случайный взгляд, который можно было бы истолковать как проявление протеста или неповиновения, приведет к тому, что его снова будут избивать, и эта мысль лишала его воли.

Гвардеец связал ему руки, грубо и намеренно болезненно затягивая прочные узлы на мокрой, измочаленной веревке. Олрису удалось скосить глаза и посмотреть на Ингритт. Один из гвардейцев держал девушку за локти, а второй, немолодой мужчина, которого Олрис поначалу чуть не принял за Дакриса, стоял напротив Ингритт, глядя на их добычу сверху вниз. Олрис не сомневался, что гвардеец сейчас заговорит и прикажет связать пленницу, и вздрогнул, когда вместо этого заговорила Ингритт.

— Нисар… не надо, — неожиданно отчетливо произнесла она. — Зачем вам это?.. Мы ведь не враги друг другу. Помнишь, как ты строил для меня качели? А тот раз, когда отец учил меня накладывать повязки? Ты тогда не дал ему все переделать и сказал — отличная работа.

— Хватит! — рявкнул Нисар. Лицо у него на секунду исказилось, но уже мгновение спустя он овладел собой и, сунув пальцы рук за пояс, медленно качнулся с пятки на носок. — Полегче, девка, не дави на жалость… Во-первых, я делаю то, что мне приказано, и бабские истерики мне не помеха — стало быть, ты только понапрасну тратишь время. Во-вторых, я, может быть, сейчас скажу тебе такое, что ты сама захочешь вернуться в Марахэн.

— Например, что? Может, Рыжебородый умер?

Пожилой гвардеец крякнул, явно пораженный ненавистью, с которой Ингритт произнесла прозвище Нэйда.

— Да нет, он жив. Но приказал, когда найдем тебя, сказать: он сожалеет, если напугал тебя. Он в мыслях не имел чинить тебе какую-то обиду. Совсем даже наоборот… Короче говоря, Нэйд приказал готовить пиво и вино для свадебного пира.

Олрис вздрогнул. Нэйд собирается жениться? Честь по чести, с пиром, «утренним даром» и свадебным венком? Такое просто не укладывалось в голове.

— Для свадебного пира, значит, — повторила Ингритт. Ее голос звенел от напряжения. — А он не говорил, с чего это он взял, что я соглашусь за него выйти?

Нисар, оторопев, смотрел на пленницу. Девушка зло скривила губы.

— Ты что, считаешь, я должна быть страшно благодарна, что Рыжебородый решил соблюсти приличия? — От интонации Ингритт по спине у Олриса прошел озноб. — Я должна чувствовать себя польщенной, что других он просто зажимал в углу или тащил на сеновал, а меня удостаивает свадебного пира? Нет, Нисар! Насилие — это насилие, как ты его не назови. А мое нежелание иметь с ним дело для Рыжеборого — как и для вас! — всего лишь «бабские истерики», на которые не стоит обращать внимания.

— Тьфу, вот ведь дура полоумная… — пробормотал Нисар, но было видно, что от вспышки Ингритт ему стало здорово не по себе. Во всяком случае, на девушку он больше не смотрел, как будто бы боялся лишний раз встретиться с ней взглядом. — Свяжи ее, только поаккуратнее. Чтобы без синяков, — приказал он тому гвардейцу, который держал Ингритт за локти.

— Что будет с Олрисом? — спросила Ингритт.

Нисар повернул голову и смерил мальчика весьма зловещим взглядом, от которого Олрису чуть не стало дурно.

— Это решать не мне, — сухо ответил он.

Гвардеец, только что связавший Олриса, довольно ощутимо пнул его под зад коленом.

— Что стоишь, шагай вперед!.. Нисар, тут рядом должна быть одна деревня, то ли Заовражье, то ли что-то вроде этого. Может, доедем до нее? Этих-то мы уже поймали, никуда теперь не денутся. Я бы поел чего-нибудь горячего. И просушил штаны, чтобы не мерзнуть в этих мокрых тряпках.

Остальным гвардейцам эта мысль явно пришлась по вкусу. Даже Нисар колебался недолго — было очевидно, что перспектива ехать в мокрых, липнущих к ногам штанах не улыбалась ему самому.

— Ладно, поехали в деревню, — согласился он. — Мальчишку посади к себе в седло. И смотри, чтобы он ничего не выкинул.

— Да пусть попробует, не жалко! — процедил гвардеец, выразительно помахав плетью. — Но сажать его на лошадь я не буду. Я из-за этого щенка всю ночь протирал задницу в седле и вымок до подмышек. Пускай теперь пробежится до деревни.

* * *

В свою комнату в Адельстане Крикс вернулся удивительно расслабленным и совершенно неспособным стереть с лица глупую ухмылку. Тарнийское, ландорское и эшарет были гораздо крепче любых вин, которые встречались в Эсселвиле, а у Меченного за последний год ни разу не было возможности напиться — в войске Истинного короля к дан-Энриксу способны были обратиться в любое время дня и ночи, и он, сам того не замечая, постоянно находился в напряжении. Только сейчас Меченый понял, до чего приятно знать, что в случае какого-нибудь затруднения все прекрасно обойдутся без него. По орденским делам будут будить мессера Ирема, в случае, если кому-нибудь срочно нужен лекарь, обратятся к Белым сестрам, Рам Ашаду или к гильдии Травников, за магической помощью пойдут к магистрам из Совета ста… а не к нему.

Узнав, что Крикс позвал мэтра Викара в «Черный дрозд», сэр Ирем изъявил желание составить им компанию. Меченый посчитал, что это исключительно удачная идея. С той минуты, как лорд Ирем вошел в кабинет Вальдера и внезапно обнаружил там дан-Энрикса, между ними постоянно ощущалась некая натянутость. Так иногда бывает между людьми, которые когда-то видели друг друга каждый день, а потом расстались на несколько лет. В подобных случаях бывает трудно сразу же подобрать верный тон — все время балансируешь на грани между близостью и отчуждением. Неловкость усугубляло то, что возврат к прошлому для них был невозможен в принципе — их прежние отношения, сколько бы дружеской привязанности и скрытого от посторонних глаз соперничества в них не было, все же были отношениями однозначно и недвусмысленно неравными. По крайней мере, до бейн-арилльской кампании, пока дан-Энрикс еще был оруженосцем Ирема и относился к нему как к приемному отцу. Ну а потом… потом была война, Серая сотня, заточение в Кир-Роване — и неожиданно свалившийся на Меченого титул. И теперь уже лорд Ирем называл его «мой принц» и поднимался на ноги, когда дан-Энрикс входил в комнату.

Со временем они, наверное, нашли бы какую-нибудь золотую середину, но на это у них просто не хватило времени. Так что теперь дан-Энрикс был ужасно рад возможности побеседовать с Иремом где-нибудь кроме Адельстана или королевского дворца.

Мэтр Викар тоже не имел ничего против, так что в «Черный дрозд» они отправились втроем.

Сразу же оказалось, что компания мессера Ирема дает еще одно большое преимущество — рыцарь был завсегдатаем и почетным гостем «Черного дрозда», и хозяин заведения буквально лез из кожи вон, чтобы угодить каларийцу. В прошлом Крикс бывал в «Дрозде» с друзьями по Лаконской академии или с кем-нибудь из орденских кандидатов, но до сегодняшнего дня он даже не подозревал, насколько быстро здесь способны накрывать на стол — если, конечно, зададутся такой целью. Лорду Ирему и его спутникам отдали лучший кабинет из тех, которые располагались на втором этаже, над общим залом. Вино возникло на столе, как будто бы по волшебству, и, не успели они выпить по бокалу «Пурпурного сердца», как стол так же незаметно оказался заставлен всевозможными подносами и блюдами. На самом большом блюде исходило паром жареное мясо, рядом в пряном масле плавали маринованные ушки, мидии и всевозможные моллюски из Неспящего залива, на тарелках, выложенных зеленью, лежали всевозможные паштеты, а из кухни посылали выяснить, чего еще желают дорогие гости.

Крикс, откровенно говоря, не представлял, чего тут еще можно пожелать, и честно сообщил об этом вслух, но коадъютор только рассмеялся и назвал слуге несколько неизвестных Меченому блюд, а кроме этого — не меньше полдюжины сортов вина, которые они немедленно желают видеть на столе. Некоторые из этих вин дан-Энрикс знал только по названиям, а о других вообще никогда не слышал, но он решил не задавать вопросов и положиться на бывшего сюзерена.

И оказался совершенно прав.

Все выбранные каларийцем вина были превосходными.

Первым пал орденский этикет, затем рассеялась недавняя неловкость между Меченым и сэром Иремом, а под конец исчезло даже настороженное отношение Крикса к ворлокам. Надо признать, что этим изменениям способствовало не только большое количество тарнийского и острые закуски, возбуждающие жажду, но и невероятная тактичность орденского мага.

Занятые беседой, Крикс и его спутники далеко не сразу заметили то, что в нижнем зале стало слишком шумно. Но, когда слуга в очередной раз вошел к ним, чтобы унести грязные тарелки, через открытую дверь донесся хор нестройных голосов, горланящих «Орденскую-дорожную». Выбор репертуара говорил о том, что внизу веселятся кандидаты или кто-нибудь из младших рыцарей. Пение сопровождалось довольно немелодичными, но зато громкими звуками, как будто кто-то из певцов аккомпанировал себе, колотя по медному подносу, как по барабану.

Ирем выразительно нахмурился.

— Чего это они там разорались?.. — сухо спросил он.

Слуга развел руками.

— Они вроде бы что-то празднуют, мессер. Прикажете передать им, чтобы вели себя потише?

Стук в поднос не прекращался.

— Нет, — прищурившись, сказал сэр Ирем. — Я хочу взглянуть на этот «праздник». Господа, вы подождете здесь, или желаете пойти со мной?

Крикс встал. Ворлок чуть-чуть помедлил, но потом пожал плечами и тоже поднялся на ноги.

Когда они спустились в общий зал, их взглядам открылась примерно такая картина, которую ожидал увидеть Меченый — сдвинутые вместе столы, заставленные глиняными кружками, в которых в «Дрозде» обычно подавалось пиво (чтобы не жалеть, когда напившиеся гости раскокают их о стол), нехитрая закуска и огромная компания людей, некоторые из которых сидели за столами, не снимая синих орденских плащей. Меченый с трудом удержался от улыбки. В такой теплый летний вечер плащ не нужен был даже на улице, не то что в помещении. Но молодые рыцари, всего пару недель назад заслужившие право на гвардейский плащ, готовы были на любые неудобства ради того почтения, которое — как им казалось — должна вызывать у наблюдателя эта деталь костюма.

А потом Крикс увидел нечто такое, от чего брови у него поползли наверх. В центре стола сидела девушка со светлыми волосами, аккуратно подстриженными «в кружок». Ее можно было бы принять за юношу, если бы не белая, тонкая рубашка, обрисовывающая небольшую грудь. Девушка смотрела на своего соседа, колотившего по подносу рукояткой ножа, и весело смеялась.

Удивительнее всего было не это, что эта девушка сидела среди кандидатов, а то, что вся ее одежда, не считая, разумеется, батистовой сорочки, несомненно была орденской. Наброшенный на плечи девушки колет украшала вышивка, которую носили только члены Ордена — солнце, встающее над башней.

Меченый успел подумать, что за время его вынужденного отсутствия в имперской гвардии, похоже, произошли большие изменения, и теперь в число кандидатов принимают женщин. Он даже успел подумать, что Элиссив или Лейде Гвенн Гефэйр это бы наверняка понравилось — а потом стоявший рядом Ирем бесцветным голосом сказал:

— На два слова, месс Ландор.

Говорил он негромко, но каким-то образом его услышали все, кто находился в нижнем зале. Сразу стало очень тихо.

Девушка подняла на каларийца взгляд — и ее разрумянившееся от вина лицо как будто бы закаменело. А дан-Энрикс понял, что ошибся. Он по-прежнему не знал, почему эта стриженная девушка одета в форменную одежду орденского кандидата, но зато теперь готов был поручиться, что это произошло без ведома и одобрения мессера Ирема.

Девушка встала на ноги — так резко, что табурет, на котором она сидела, перевернулся. Кто-нибудь другой наверняка решил бы, что она просто слегка перебрала, но Крикс почувствовал, что дело тут совсем не в этом. Напряженная решимость, исходящая от девушки, казалась чем-то почти материальным. Она подошла к мессеру Ирему и остановилась точно напротив него.

— Месс Ландор. Мы, кажется, условились, что вы покинете Адель, — негромко сказал коадъютор. Рыцарь говорил спокойным тоном, но дан-Энрикс чувствовал, что калариец зол, как никогда.

Девушка смотрела на него, не опуская глаз.

— Да, монсеньор. А потом я подумала — а с какой стати, вообще-то говоря?..

— Что? — о голос Ирема можно было порезаться, как о наточенную бритву. От подобных интонаций стало бы не по себе кому угодно, но девушка только выше вскинула подбородок.

— Я не совершила никакой провинности, из-за которой меня можно отослать до конца испытательного срока. О том, что в орденском Уставе ничего не сказано про то, что женщина не может вступить в число кандидатов, мы сегодня уже говорили. Так что я решила, что вполне могу остаться.

Лорд Ирем улыбнулся — только уголками губ. Дан-Энрикс много раз видел подобную улыбку в прошлом и отлично знал, что она не имеет ничего общего с веселостью.

— А зачем вам оставаться, если места в Ордене вы не получите? — поинтересовался доминант.

— Сегодня утром вы сказали, что не примете меня в Орден потому, что присутствие хотя бы одной женщины среди других гвардейцев нарушит существующую дисциплину. Теперь все знают, что я не мужчина, — девушка, не глядя, махнула в сторону сидящих за столом. — И если вдруг окажется, что это знание нисколько не мешает дисциплине, то вы примете меня в Орден.

— А если нет?

— А если нет, то, значит, вы отказывали мне вовсе не из-за беспокойства насчет дисциплины, а из-за чего-нибудь совсем другого.

Стоявший за плечом у Крикса ворлок не сдержал негромкого смешка.

— Не в бровь, а в глаз, не правда ли?.. — почти неслышно прошептал он на ухо дан-Энриксу. Но Меченому было не до смеха. Он знал кодъютора гораздо лучше, чем Викар, и сейчас беспокоился за девушку. Сэр Ирем, вообще-то говоря, был человеком справедливым. Но на брошенный ему вызов коадъютор всегда реагировал совершенно однозначно. Калариец не любил и не умел проигрывать. Меченый подспудно ожидал от Ирема какой-нибудь насмешливой, жестокой реплики вроде тех, на которые коадъютор когда-то не скупился в разговорах с ним самим.

Но Ирем молчал, глядя на девушку в упор. Через несколько секунд он перевел взгляд на безмолвствующих кандидатов и приказным голосом сказал:

— Прекратить ор и шум. И чтобы завтра на разводе я не видел ни одной похмельной рожи… — Коадъютор повернулся к Меченому и Викару. — Пойдемте, господа.

Крикс тихо выдохнул сквозь стиснутые зубы.

Уже оказавшись наверху, Ирем налил себе полный стакан тарнийского вина и выпил его залпом.

— Идиотка, — мрачно сказал он.

Ни Крикс, не ворлок никак не прокомментировали это заявление, поэтому сэр Ирем счел необходимым пояснить:

— Эта девица. Она бы хоть понимала, куда лезет.

Крикс не выдержал.

— Мне показалось, она все прекрасно понимает.

— Разумеется, тебе так показалось, — ядовито сказал Ирем. — Ты-то как раз никогда не понимал, что это вообще такое — Орден.

Меченый прикусил щеку и мысленно приказал себе — «Молчи. Ты же отлично знал, что, если с ним заговорить, он на тебе же и сорвется. Вот и получил. И потом… вообще-то говоря, он прав. Я никогда по-настоящему не мыслил так, как должен мыслить рыцарь Ордена. Нормальный рыцарь Ордена уж точно не помог бы Льюсу смыться из Адели».

Примерно с полминуты в комнате царило неуютное молчание. Потом сэр Ирем посмотрел на Крикса и вздохнул.

— Прости. Я неудачно выразился. На самом деле, кто-то недостаточно хорош для Ордена, а кое-кто… наоборот… слишком хорош. Вальдера, например, я тоже с трудом представляю в Ордене. И эта девушка… она до сих пор воображает, будто этот мир устроен честно. Ты ведь ее слышал. «Я не совершила ничего плохого, вы не можете меня прогнать». А я могу, Рик. Мне достаточно сказать, что она солгала нам, назвавшись вымышленным именем — и все. Это будет подло, потому что мы же сами и принудили ее к подобному обману — но какая разница, если мне просто нужно от нее избавиться?..

Крикс посмотрел на каларийца с совершенно новым удивлением. Если уж Ирем не привел девчонке этот аргумент — хотя бы в виде мелкой мести — значит, эта месс Ландор его и в самом деле чем-то впечатлила.

Ирем покривился и налил себе еще вина.

— Ну, что вы на меня уставились? Давайте пить. Хочу надраться, как сапожник, и забыть про эту… бестолочь внизу.

— И чтобы ни одной похмельной рожи на разводе?.. — пробормотал Крикс.

Но Ирем, кажется, уже успел немного отойти и только рассмеялся.

— Наплевать. Я командир, мне можно.

Остаток вечера прошел на удивление спокойно. В общем зале больше не голосили не колотили по подносам, а когда дан-Энрикс с его спутниками выходили из трактира, в нижнем зале уже было пусто. Месс Ландор и ее спутники вернулись в Адельстан.

* * *

Меченый поворошил угли в жаровне, отчего по комнате пошла волна приятного тепла. На столе стоял кувшин с оремисом и лежал узенький конверт с печатью лорда Аденора. Дан-Энрикс сел и надорвал письмо, игнорируя лежавший рядом нож для разрезания бумаги. Голова у Меченого все еще кружилась после выпитого за столом тарнийского, так что разумнее всего было бы отложить дела на утро, но он все-таки нетерпеливо пробежал письмо глазами, с трудом разбирая мелкий угловатый почерк Аденора.

«Достал все, что вы просили. Завтра в полдень буду ждать вас у себя. Если не сможете прийти — пошлите кого-нибудь меня предупредить.

Вы интересовались судьбой человека в маске, которого вы зовете Алвинном. Я навел справки, но, к сожалению, ничего толком не узнал. Помимо вас, никто не называл его по имени — по правде говоря, никто не знает, кто он и откуда. Думаю, что в данном случае вы осведомлены гораздо лучше остальных. Поэтому сообщу только то, чего вы можете не знать. В последние два года его часто видели в Книгохранилище. Он имел доступ в личный кабинет Саккрониса и помогал ему в его ученых изысканиях. Те, кто встречал его в Книгохранилище, уверены, что он ученый или маг, изуродовавший себе лицо во время какого-то рискованного опыта. Когда Кэлринн Отт уехал в Халкиварр, собирать информацию о местных ведунах, интересующий вас человек поехал с ним. Было это два месяца назад, а возвратиться Отт рассчитывал не раньше зимних праздников».

Меченый усмехнулся. О судьбе Алвинна он уже знал от лорда Ирема, однако его впечатлила быстрота, с которой Аденор выяснил интересовавшие его подробности.

Приятно было обнаружить, что Безликий, судя по всему, больше не собирался умирать, и даже отыскал себе какое-то занятие. Крикс плохо представлял, что именно в работе императорских историков могло привлечь бывшего кромешника, но ведь, в конце концов, он вообще довольно мало знал об Алвинне.

«Где бы он ни был, хочется надеяться, что у него все хорошо» — подумал Крикс, глядя на пляшущие огоньки свечей. Пожалуй, теперь нужно было встать из-за стола и лечь в постель, но Крикс никак не мог заставить себя подняться на ноги. Во всем теле ощущалась сонная, приятная расслабленность. «Еще пару минут… не больше…» — мысленно пообещал себе дан-Энрикс и закрыл глаза. Ему казалось, что даже через опущенные веки он продолжает видеть золотистый свет горевших на столе свечей. Как и всегда у засыпающего человека, перед глазами Крикса замелькали вереницы смутных образов, мало-помалу оформлявшихся в отчетливые сцены.

* * *

Кэлринн Отт сидит за столом и торопливо пишет. Пальцы у него измазаны чернилами. Когда-то Отт учился каллиграфии в Лаконе, но в то время он писал другой рукой. Оставшись без руки, он научился писать так же быстро, как раньше — но, к несчастью, далеко не так изящно. И вдобавок, левая рука, в отличие от правой, постоянно елозила по уже написанному, смазывая не успевшие просохнуть строчки.

Тонкое гусиное перо скрипит и брызжется чернилами. «Ведуньи, — шепчет Отт, привыкший бормотать себе под нос каждое слово, которое собирается писать, — встречаются гораздо реже ворлоков-мужчин. Зато их Дар значительно мощнее. Многие маги из Совета ста считают прорицательство всего лишь шарлатанством, но, однако, в Халкиварре даже дети знают, что ведуньи обладают даром прорицания. Полученные нами сведения безошибочно указывают на то, что именно ведунья предсказала королеве Дженвер, что ее наследник станет величайшим темным магом. Можно было бы сказать, что именно ведунья помешала браку Дженвер и ее кузена, что в конечном счете привело к тому, что Дженвер выдали за Наина Воителя. Но, хотя этот брак принес неисчислимые несчастья…»

Отт прервался и нетерпеливо помахал рукой, чтобы дать отдых напряженным пальцам. Не хватало ему только «писчей судороги», возникающей у переписчиков от долгой утомительной работы.

Сидящий рядом с Оттом человек довольно громко хмыкнул. Кто-нибудь другой на его месте мог бы недовольно скривить губы, но у соседа Кэлринна такой возможности не было — его лицо полностью закрывала металлическая маска, придающая ему довольно жуткий вид.

— Этак ты и до утра не кончишь, — хмуро сказал замаскированный. Не дожидаясь позволения, он просто вытащил перо из его онемевших пальцев и придвинул к себе лист. — Давай, диктуй… «неисчислимые несчастья»?

— Ммм… да. Хотя этот брак принес неисчислимые несчастья… все-таки неправы те, кто говорит, что предсказание будущего — разновидность темной магии, поэтому ведуний якобы необходимо всячески преследовать. Подобными людьми, бесспорно, движет страх и ненависть, а эти чувства, как известно, не способствуют разумному мышлению.

— «Разумному мышлению…» — с явной насмешкой повторил Безликий, обмакнув перо в чернильницу. — Я позабыл — это научный труд или трактат по этике?..

— Наука существует для людей — а не наоборот. Так говорит Саккронис, — пожал плечами Кэлринн. Алвинн что-то пробурчал себе под нос, но возражать не стал.

— Что дальше? — спросил он.

— Дальше… хм… Мы далеки от мысли, что простое сообщение каких-то фактов, связанных с ведуньями, сможет избавить всех людей от предрассудков на их счет. Однако мы надеемся, что, когда читатели узнают о халаррских прорицательницах больше, то они, по крайней мере, смогут сами составлять свое суждение о них, а не основываться на словах невежественных болтунов и подстрекателей.

— Полная чушь, — отрезал Алвинн. — То, что болтают по трактирам, всегда будет значить для людей гораздо больше, чем все ваши ученые трактаты, вместе взятые.

— Именно поэтому, — с улыбкой сказал Кэлринн — Я и не намерен останавливаться на трактатах.

Алвинн отложил перо.

— У тебя уже есть какие-то идеи?

— Есть. Вчера мне рассказали о ведунье, которая предсказала прошлую эпидемию «черной рвоты». Ее поставили к позорному столбу на главной площади — боялись, что она своим предсказанием накликает беду, и кто-то подал мысль, что, если «ведьму» казнить, то предсказание не сбудется. Дело было зимой. Она стояла там несколько дней, пока не умерла, а они поливали ее ледяной водой. Но за то время, пока они над ней измывались, умные люди перекрыли гавань и послали за магистрами из Совета ста и за целителями. Эпидемия продлилась одиннадцать дней. Сорок три жертвы. Самая короткая эпидемия «черной рвоты» за всю историю. И знаешь, что?

— Ну, что? — невольно поддаваясь его настроению, Алвинн заговорил серьезнее и тише.

— Эта женщина была ведуньей. Она знала, что с ней будет. Но это не помешало ей пойти и рассказать об эпидемии… Я собираюсь написать о ней балладу. Потому что, как ты правильно заметил, то, что говорят — или поют — в трактирах, значит для людей гораздо больше, чем трактаты из Книгохранилища.

* * *

Меченый на секунду приоткрыл глаза, и сразу же закрыл их вновь — чтобы увидеть, как Лейда Гефэйр взвинчено расхаживает по большой, холодной комнате, придерживая расшнурованный ворот сорочки возле горла. Жест выглядел так, как будто бы ей не хватало воздуха. Сидящий на краю огромной герцогской кровати человек, немолодой мужчина с узким и достаточно невыразительным лицом, с минуту молча наблюдал за Лейдой, чуть заметно хмуря брови, а потом спросил:

— Может быть, мне лучше уйти?

Лейда Гефэйр резко обернулась. Ее лицо показалось Криксу незнакомым — оно стало старше, во взгляде и в рисунке губ появилась жесткость, которой раньше не было. Только человек, который знал Лейду так же хорошо, как Крикс, заметил бы ее смятение. Она подошла к мужчине, села рядом с ним, взяла его руки в свои — привычным жестом, говорящем о доверии и близости гораздо больше, чем десятки слов. Если бы все это происходило наяву, то этот жест наверняка отозвался бы в Меченом острой болью. Но сейчас он просто наблюдал за этой сценой, так, как будто его вообще не существовало.

— Прости, — сказала Лейда тихо, с непонятным Криксу напряжением. Она низко опустила голову, так что волна темных волос закрыла от дан-Энрикса ее лицо. — Прости… честное слово, ты тут ни при чем. Это все я. Сама не понимаю, что со мной творится. Может быть, я просто слишком много времени была одна. Надо привыкнуть заново.

Мужчина несколько секунд молчал, глядя на Лейду и тихонечко поглаживая ее руки жесткими большими пальцами. Судя по мозолям на его руках, он был опытным фехтовальщиком.

— Мне кажется, я знаю, в чем причина, — произнес он, наконец. — Ты все еще любишь того юношу, дан-Энрикса.

— Нет! — яростно перебила Лейда, вскинув голову.

— И все-таки ты его любишь.

— Алавэр!.. — в голосе Лейды ясно слышалось предупреждение.

— Прости. Я говорю это не для того, чтобы тебя позлить. Я просто не хочу, чтобы ты совершила ошибку, о которой непременно пожалеешь.

— Значит, ты не веришь в то, что я люблю тебя?

Губы мужчины тронула печальная улыбка.

— Верю, Лей. Ты меня любишь. Просто те чувства, которые ты испытываешь к Риксу, намного сильнее тех, которые у тебя есть ко мне.

Лейда скрестила руки на груди.

— Сейчас я вообще не испытываю к Риксу никаких чувств. А то, что было раньше, не имеет значения. Такие вещи даже нельзя сравнивать. В семнадцать лет влюбляются не так, как в двадцать три. В семнадцать ты просто придумываешь себе вымышленный образ и навешиваешь его на того, кто подвернется под руку. А потом тебя начинает лихорадить от собственных выдумок… Я никогда не знала Рикса. Я хочу сказать — по-настоящему. Я видела его таким, каким он бы хотел казаться. Или, может быть, таким, каким бы мне хотелось его видеть. Но уж точно не таким, каким он был. С дан-Энриксом у меня все время было ощущение, как будто бы я прыгаю с обрыва — разом ужас, удовольствие и предчувствие, что ты через секунду разобьешься. Если это действительно любовь, значит, любовь — это какое-то безумие. Совсем другое дело — ты. Ты постоянно рядом. И ты совершенно не пытаешься казаться лучше, чем ты есть. Поэтому и мои чувства к тебе — более спокойные и нежные. Но разве это плохо?..

— Нет. Это совсем не плохо, Лей. Думаю, будь на твоем месте какая-то другая девушка, все получилось бы, и мы были бы счастливы. Но ты… ты слишком цельный человек. Дело не в том, что ты меня не хочешь — вероятно, хочешь, раз уж я оказался здесь. Но эти чувства к Риксу все равно сидят в тебе, как наконечник от стрелы. Я верю, что ты разочаровалась в нем. Но где-то в глубине души ты все равно не хочешь быть ни с кем, кроме него. И рассуждениями это не поправить.

Лейда бессильно откинулась на кровать, невидящим взглядом уставившись на потолок — точнее, на натянутый над герцогской кроватью балдахин. Темные волосы облаком разметались по подушке.

Алавэр молча смотрел на нее, не пытаясь что-нибудь добавить к уже сказанному.

— Ты прав, — глухо сказала Лейда несколько секунд спустя.

Мужчина коротко кивнул и, подняв брошенную у кровати светлую рубашку, быстро и привычно натянул ее на худощавый торс. Он уже собирался встать с постели, когда Лейда удержала его за рукав.

— Пожалуйста, не уходи… Побудь со мной. Совсем чуть-чуть.

Лицо Алавэра на секунду исказилось, как от боли. Но он быстро овладел собой. Наклонившись к Лейде, он поцеловал девушку в щеку — осторожно, словно спящего ребенка.

— Как вам угодно, леди. Я останусь здесь, пока вы не уснете.

* * *

Меченый бессильно заскрипел зубами. Скудно освещенная камином спальня растворилась, а вместо нее перед глазами Меченого возник двор бедного деревенского трактира. Во двор как раз ввалились несколько мужчин, одежда которых позволяла распознать в них гвардейцев из Марахэна. С ними была хрупкая, темноволосая девушка с измученным лицом и темными кругами под глазами, и мальчишка лет тринадцати-четырнадцати, который кашлял, согнувшись в три погибели, и все никак не мог перевести дыхание. Из носа у мальчишки текла кровь.

— Понравилась пробежка?.. — ухмыльнулся один из гвардейцев, дернув за веревку, стягивавшую руки пленника. — Привыкай. Тебе еще подобным образом бежать до Марахэна.

Парень закашлялся еще сильнее. Связанная девушка вскинула на гвардейцев горевшие сухим огнем глаза.

— Дайте ему воды. Пожалуйста. Он же умрет.

Гвардеец с длинным шрамом через щеку отвратительно заржал.

— На его месте, я бы лучше умер до_ того, как попаду обратно в Марахэн!

По скулам у девчонки заходили желваки.

— Вы что, не можете… хотя бы для разнообразия… побыть людьми? — спросила она хрипло.

Пожилой гвардеец что-то пробурчал себе под нос и показал на бочку для дождевой воды, стоявшую в углу двора.

— Пои его сама, если уж так приспичило. Только быстро. А потом пойдем внутрь.

Девушка подошла к дождевой бочке, неловко ухватила связанными руками ковш и зачерпнула воды. Сопровождающий ее гвардеец шел за ней лениво и вразвалку, явно поглощенный мыслями о том, что заказать, когда они войдут в трактир. Отсутствие бдительности стоило ему жизни. Если бы он вовремя услышал короткий и резкий свист и понял бы, что может означать подобный звук, то, может быть, еще успел бы уклониться или прыгнуть в сторону — а так стрела вонзилась ему прямо в горло, и гвардеец, пошатнувшись, упал на бок, ухватившись за древко рукой. Намотанную на кулак веревку, которой была связана пленница, он при этом не выпустил, так что девушка, вскрикнув от неожиданности, повалилась прямо на него. А в следующий момент из-за ограды хлынул целый дождь из стрел.

— Нееееет…! Олрис!! — закричала девушка, приподнимаясь на руках.

Меченый видел, как мальчишка, скорчившись на земле, пытался прикрыть голову связанными руками. Он был цел — но девушка, привязанная к мертвому гвардейцу, этого видеть не могла.

Несколько секунд спустя ворота, за которыми гвардейцы привязали своих лошадей, открылись, и во двор вошел высокий, удивительно костлявый человек с длинными волосами цвета палой листвы. Один из лежавших на земле гвардейцев приподнялся на локте и метнул в него нож, но тот безобидно отскочил от металлической пластины, прикрывающей кольчугу на груди рыжеволосого. Мужчина так же неторопливо подошел к раненому, придавил сапогом его ладонь, тянущуюся к мечу, и обернулся в сторону своих товарищей, стоявших по ту сторону ограды.

— Плохо стреляете. Тут у нас есть живые гвинны. Чья это стрела?..

От интонации, с которой рыжеволосый произнес «живые гвинны» даже самому отважному на свете человеку — будь он гвинном — сделалось бы дурно.

— Моя, Атрейн, — виновато отозвался один из стрелков, входя во двор. — Вертлявый оказался, гад.

— Добить, — коротко приказал Атрейн.

— Сейчас, — с готовностью кивнул стрелок.

— Не надо! — выкрикнула девушка, приподнимаясь настолько, насколько ей позволила веревка. — Он же ранен. Он вам уже ничего не сделает.

Атрейн обернулся к ней и смерил ее долгим взглядом.

— Если не ошибаюсь, эти гвинны только что таскали тебя на веревке, как козу, — холодно сказал он. Но девушка не успокоилась.

— Я думала, что люди Истинного короля не добивают раненых!

Стрелок, успевший подойти к Атрейну и достать из ножен меч, замешкался и вопросительно взглянул на командира.

— Дан-Энриксу бы это не понравилось, — пробормотал он как бы про себя. Глаза Атрейна сумрачно сверкнули.

— Дан-Энрикса здесь нет. Если ты вдруг забыл.

Стрелок поспешно опустил глаза.

— Да я что? Я ничего… Как скажешь, командир.

Атрейн еще мгновение смотрел на раненого сверху вниз. Гвинн все еще был жив — он изредка моргал, облизывал бескровные, сухие губы, но молчал. То ли был слишком горд, чтобы просить пощады, то ли слишком ослабел от раны то ли просто не надеялся на то, что айзелвит подарит ему жизнь.

В конце концов Атрейн брезгливо покривился.

— К черту эту падаль.

Стрелок удивленно перевел дыхание. На его месте Меченый бы удивился так же сильно. Те, кто знал Атрейна, не могли припомнить случая, чтобы он оставил кому-нибудь из гвиннов жизнь. Те случаи, когда он делал это по приказу Истинного короля или по настоянию самого Крикса, в счет не шли.

Атрейн задумчиво переводил взгляд с Ингритт на Олриса — а потом обратно.

— Уж не за вами ли, — произнес он, немного помолчав, — охотились те гвиннские разъезды, которые встретились нам утром?

О судьбе этих разъездов он упоминать не стал.

— Думаю, что да. Мы с Олрисом пытались убежать из Марахэна по реке… но нас поймали, а потом мы оказались здесь, — ответила на это девушка.

Атрейн недобро усмехнулся.

— Гвинны, видимо, совсем рехнулись. Столько суматохи, чтобы изловить двоих детей… если, конечно, вы не врете.

— Нэйд хотел взять Ингритт в жены! — встрял в беседу спутник Ингритт, неуклюже поднимаясь на ноги.

— У-гу, — невнятно промычал Атрейн, задумчиво глядя на девушку. — И куда вы думали сбежать? Я полагаю, в Руденбрук?

Пленники коротко переглянулись — и ожесточенно закивали головами. Жест выглядел настолько похожим, что более легкомысленный человек на месте Атрейна не сумел бы удержаться от улыбки. Но рыжеволосый айзелвит только прищурил темные глаза.

— Ну что ж, считайте, что вам повезло… В седле удержитесь? Хотя это неважно. Все равно другого выхода у вас не будет. Тьяви! Развяжи их.

* * *

Крикс зашевелился в кресле, постепенно приходя в себя. В самое первое мгновение он удивился, почему вокруг внезапно стало так темно, но потом понял, что все свечи уже догорели, и малиновые угли в догорающей жаровне были единственным источником света в комнате.

Алвинн. Лейда. Олрис. Тайная магия поочередно показала ему всех, о ком он беспокоился. Показала совершенно беспощадно, не интересуясь тем, каких подробностей дан-Энрикс предпочел бы никогда не видеть.

Спина и плечи у дан-Энрикса болели. Отодвинув кресло, энониец перебрался на постель и несколько минут лежал, бездумно глядя в потолок.

«После такого не уснешь» — подумал он, прикрыв глаза.

Открыв их снова, он увидел брызжущее через ставни солнце.

 

Глава XVII

Обычно по утрам сэр Ирем пребывал в хорошем настроении, но в этот раз он чувствовал странное раздражение и дольше обыкновенного стоял над умывальником, плеская в лицо холодной водой, а потом растирая его жестким полотенцем. Вчерашний вечер в «Черном дрозде» не прошел для каларийца даром. В горле пересохло, а мысли казались мутными, как вода в обмелевшей и заросшей тиной речке. Выпив всю воду, какая нашлась в кувшине на столе, и неопределенно отмахнувшись, когда Лар спросил, желает ли он завтракать, рыцарь спустился вниз.

Меланхолично наблюдая за утренним построением, лорд Ирем размышлял о том, что о попойках со своими офицерами пора забыть. Нравится ему это или нет, но молодость уже закончилась. Он привык думать, что способен перепить за обеденным столом любого собутыльника, а утром встать с кристально ясной головой, но эти времена явно остались в прошлом.

Ирем так погрузился в эти невеселые размышления, что не заметил, как к нему подошел Юлиан Лэр.

— Доброе утро, монсеньор, — вежливо сказал он. В руках у Юлиана были два затупленных меча. Ирем сморгнул от неожиданности, хотя удивляться, по большому счету, было нечему — в последние два года Ирем часто фехтовал с Лэром по утрам. Юлиан был интересным, достаточно непредсказуемым противником и вместе с тем старательным учеником — два качества, которые довольно редко сочетаются в одном человеке. А главное, Лэр был неглуп и обладал врожденным тактом. Хотя все остальные, наблюдая за их утренними поединками, называли Юлиана любимчиком коадъютора, сам Лэр никогда не попытался обратиться к главе Ордена в более фамильярном тоне, чем обычно. Ирем это ценил.

Сейчас он машинально взял из рук противника затупленный турнирный меч, и лишь потом почувствовал, что на сей раз ему совсем не хочется сражаться. Поначалу он подумал, что все дело в его состоянии, из-за которого сама мысль о фехтовании — и вообще каких-либо физических усилиях — казалась отвратительной. Но уже в следующий момент, глядя на то, как Лэр легкой, пружинистой походкой идет к центру площадки, огороженной для поединков, Ирем понял, что дело не только в его плохом самочувствии. Просто он впервые за много лет почувствовал, что может проиграть.

Это открытие произвело на коадъютора такое же действие, как если бы ему на голову внезапно опрокинули ушат воды. Сознание того, что он может бояться поражения, казалась нестерпимо оскорбительным. Примерно к девятнадцати годам сэр Ирем заслужил славу первого меча Империи, и с тех пор все — не исключая его самого — воспринимали его первенство как что-то само собой разумеющееся.

Конечно, кое-что менялось. Когда тебе за сорок, состязаться в быстроте и ловкости с двадцатилетними становится не так-то просто. Коадъютор начал замечать, что его силы постепенно убывают, но решил, что он сможет компенсировать это техникой и опытом. А также дисциплиной. Он, который раньше считал ежедневные тренировки уделом бесталанных фехтовальщиков, теперь по два, а то и по три часа в день не выпускал из рук меча. А ведь вдобавок нужно было вникать в дела Ордена, не упуская даже мелочей, и появляться при дворе, где ему приходилось играть роль блестящего и остроумного придворного. А еще следовало, наконец, иметь успех у дам… Ирем не спрашивал себя, стоит ли поддержание собственной репутации таких усилий. Ответ был очевиден. Коадъютор любил свою жизнь такой, как есть, и совершенно не желал, чтобы она менялась.

Но сегодняшнее чувство страха ясно показало, что его усилий недостаточно, чтобы избежать неумолимо наступавших перемен.

Сэр Ирем стиснул зубы, быстро пересек площадку и решительно взмахнул мечом, одновременно салютуя своему противнику и приглашая его начинать. Рыцарь был очень зол. За следующую минуту Юлиан пропустил больше ударов, чем за все их прежние совместные тренировки, и, в конце концов, окончательно смешавшись, позволил Ирему выбить свой меч сравнительно простым приемом.

Кандидаты на площадке разразились громкими приветственными криками. Более чистый и высокий голос Сейлес ясно выделялся среди остальных. Теперь, когда девчонка перестала притворяться юношей и постоянно следить за собой, казалось невозможным, что чиновники из Ордена сразу же не заметили ее обман.

Юлиан сделал такое движение, как будто собирался подобрать свое упавшее оружие, но, встретившись глазами с Иремом, остался на месте.

— Спасибо, монсеньор. Прекрасный бой, — только и сказал он.

Ирем видел растерянность в его глазах, и ему было стыдно.

Он незаметно перевел дыхание, опустив руку с тренировочным мечом. Во время поединка в голове немного прояснилось, но сейчас, когда все было кончено, ноги и руки сделались как будто ватными, и рыцарь чувствовал, как по спине, под безрукавкой и рубашкой, змейками стекают капли пота. Причем летняя жара тут была совершенно ни при чем — сегодняшнее утро как раз выдалось прохладным, с солнцем, тонущем в туманной дымке, и прохладным ветром с моря. Надо было признать, что схватка с Лэром стоила ему небывалого напряжения всех сил.

Как бы там ни было, он снова победил.

Он оставался лучшим. Первый меч имперской гвардии… Сэр Ирем скривил губы, грустно усмехаясь этой мысли. Мечтать о том, что будешь лучшим, хорошо в пятнадцать лет, когда ты думаешь, что твои силы безграничны. Неплохо также оставаться лучшим в тридцать пять, когда ты наслаждаешься сознанием, что превосходишь большинство других людей, и веришь в то, что так будет всегда, поскольку по-другому просто быть не может. Но в сорок пять ты понимаешь, что момент, когда ты все-таки потерпишь поражение, становится только вопросом времени.

Юлиан принял хмурую усмешку каларийца на свой счет. Он виновато улыбнулся и развел руками.

— Вам нужно найти более подходящего противника, мессер… Что скажете насчет дан-Энрикса?

Лорд Ирем вздрогнул. Он полагал, что энониец еще спит в своей комнате наверху, но, проследив за взглядом Юлиана, убедился, что южанин успел встать, одеться и спуститься вниз. На удивление не вовремя… Меченый был последним человеком, с которым Ирем хотел бы сражаться в таком состоянии, как сейчас. В особенности — на глазах у половины Ордена.

Застигнутый врасплох дан-Энрикс промычал что-то нечленораздельное. Он выглядел почти смущенным, и лорд Ирем с опозданием сообразил, что Крикс — не в пример Юлиану и столпившимся в углу площадки кандидатам — ясно видел, чего каларийцу стоила его победа.

Быстро овладев собой, южанин вскинул взгляд на Ирема — и подкупающе открыто улыбнулся.

— В другой раз… Боюсь, вчера я слишком много выпил.

— Скажите лучше, что боитесь проиграть, мессер! — звонко сказала Сейлес. Стоявший рядом с ней молокосос что-то поддакнул. На дан-Энрикса и его фехтовальные таланты парню явно было наплевать с Лаконской колокольни — он просто хотел понравиться своей соседке.

Ирем заскрипел зубами, уже далеко не в первый раз за эти дни почувствовав, что с удовольствием бы придушил Сейлес Ландор собственноручно. Он обернулся к ней, намереваясь резко отчитать девчонку за ее нахальство и покончить с этим балаганом, но в последнюю минуту замер, встретившись глазами с Сейлес. Подобные женские взгляды — сияющие, полные неприкрытого восхищения — сэр Ирем видел уже много раз. Обычно они доставляли ему удовольствие. Но в этот раз рыцарь почувствовал только растерянность.

Высшие, только этого недоставало… Девчонка всю сознательную жизнь мечтала стать воином и вступить в Орден. А сейчас она понимает, что ни в своей провинции, ни здесь, в Адели, она никогда не видела того, кто бы сравнился с Иремом на тренировочной площадке. Да, пока она всего лишь восхищается его талантом в обращении с мечом, но Ирем знал, что от такого восхищения — всего один шаг до того, чтобы наделить его особу всеми мыслимыми и немыслимыми достоинствами и влюбиться в собственные вымыслы. Лорд Ирем понимал, как это происходит. Большинство его подчиненных были в той или иной степени очарованы главой ордена, смотрели ему в рот и сломя голову бросались выполнять любой его приказ. И его это полностью устраивало. Но влюбленная девица — это совсем не то же самое, что какой-нибудь мальчишка из провинции, который спит и видит, как бы отличиться перед коадъютором. Если у Сейлес появятся какие-то иллюзии на его счет, то плохо будет им обоим — и девчонке, которая будет мучиться от собственных фантазий, и самому Ирему, поскольку ему будет очень трудно убедить себя, что он тут совершенно ни при чем.

А значит, такой поворот событий следует предотвратить во что бы то ни стало.

Альды Всеблагие, ну за что ему такая головная боль?..

Сэр Ирем повернулся к Меченому и сказал:

— Простите моих остолопов, принц. Они просто не понимают, о чем говорят. Прошу вас, окажите мне любезность… — рыцарь выразительно кивнул на меч, по-прежнему валяющийся на земле в паре шагов от Юлиана.

Меченый удивленно вскинул брови. Он явно не понимал, с какой стати Ирем, явно вымотанный предыдущим поединком, так настаивает на продолжении. Крикс еще чуть-чуть помедлил, но, однако, все же вышел на площадку и, нагнувшись, подобрал упавший меч.

— Если вы настаиваете, мессер. Но только одну схватку, — сказал он.

«Сейчас тебе будет «непобедимый фехтовальщик»!..» — злорадно подумал Ирем в адрес Сейлес. А потом все мысли вылетели у него из головы. Даже тогда, когда дан-Энриксу было пятнадцать лет, и он был всего-навсего оруженосцем Ирема, поединки с ним требовали от каларийца полной концентрации внимания. Меченый, как и он сам, был прирожденным фехтовальщиком, как будто созданным нарочно для того, чтобы одерживать победы. И в другое время Ирему было бы даже интересно посмотреть, чего дан-Энрикс смог достичь за несколько последних лет.

Крикс сходу удивил его тем, что не стал «прощупывать» противника, а напал сразу, резко и стремительно, заставляя коадъютора кружиться по площадке, и навязывая ему совершенно сумасшедший темп. До такой степени был уверен в своих силах, или…? Что именно «или», Ирем додумать не успел — все силы и внимание уходили на то, чтобы крутиться, отбивать удары и атаковать в ответ. Со стороны это, наверное, выглядело удивительно красиво. Удары наносились и парировались в два раза быстрее, чем тогда, когда они сражались с Юлином. Но при этом Ирем почему-то не чувствовал такой усталости, как в том бою. Ни напряжения, ни натянутых до предела нервов… просто быстрое движение, как будто бы он танцевал «грассенду» в императорском дворце. Отбив очередной удар, Ирем внезапно понял, почему сражаться с Криксом было проще, чем с Лэром несколько минут назад. «Он не дерется. Он… танцует, — промелькнуло в голове у коадъютора. — Это просто спектакль… представление для кандидатов».

Ирем заскрипел зубами, понимая, что никто, кроме него, в упор не замечает, что творится на площадке. Кандидаты, которые вначале замерли, в оцепенении следя за небывалым зрелищем, теперь, придя в себя, хлопали и вопили от восторга, как зрители на скачках или на турнире. Фехтовальщики… мать вашу…

Ирему захотелось прямо посреди очередной серии стремительных атак опустить меч и рявкнуть: «Хватит!».

Казалось, Меченый услышал его мысли. Или, может, сам решил, что они с Иремом уже достаточно повеселили публику. Под удар Меченый подставился красиво — так, что в другое время коадъютор мог бы сам поверить в то, что все произошло случайно. Ирем едва задел камизу своего противника скругленным острием меча. В разгаре боя этого касания, конечно, можно было не заметить. Но, поскольку никакого «боя» не было, южанин сразу же остановился. Улыбнулся, чуть развел руками.

— Победа ваша, монсеньор.

Зрители прямо-таки выли от восторга.

— Нам нужно поговорить, — деревянным голосом сказал лорд Ирем. Альды свидетели, если дан-Энрикс полагает, что его противник ничего не понял, как те олухи, которые до вечера будут рассказывать друг другу о «великолепном поединке», то он очень ошибается. А если он считает, что Ирем все понял, но при этом примет его выходку как должное — то это просто оскорбительно.

Пока они шли через двор, Ирем молчал. Заговорил только тогда, когда они вошли в прохладный, светлый холл Адельстана, и коадъютор убедился, что рядом нет лишних ушей.

— Что это было, Рикс? — холодно спросил он, глядя на собеседника в упор. «Только попробуй притвориться, что не понимаешь, о чем я говорю. Получишь по шее, будь ты хоть трижды Эвеллир».

Но Ирем недооценил дан-Энрикса. Он по привычке относился к нему как к тому мальчишке, который был его оруженосцем. Тот дан-Энрикс в самом деле притворился бы непонимающим. А может, начал бы оправдываться. Этот — спокойно выдержал взгляд рыцаря.

— Я думал, что это и так понятно, — негромко сказал он.

Лорд Ирем скрестил руки на груди.

— Ты полагаешь, я нуждаюсь в твоих одолжениях, чтобы поддерживать свой авторитет?.. Я что-то не припоминаю, чтобы я когда-нибудь просил тебя о подобных услугах. А навязываться людям со своей помощью, когда они об этом не просили — крайне дурной тон. Когда надумаешь в следующий раз сделать для меня нечто подобное — попробуй для начала выяснить, что я об этом думаю.

В лице дан-Энрикса не дрогнул ни единый мускул.

— А почему ты так уверен, что я сделал это для тебя?

— А для кого?

— Для них, — сказал дан-Энрикс, мотнув головой в сторону лестницы, ведущей на жилой этаж. — Им было важно, чтобы ты победил. Уж я-то знаю. Потому что мне бы тоже было важно.

Раздражение Ирема куда-то схлынуло. Он тяжело вздохнул.

— В этом-то и беда. Ты видел эту… Сейлес? Видел, как она на меня смотрела?.. Альды Всеблагие! Я надеялся, что она хоть немного поостынет, когда обнаружит, что я тоже могу проиграть. А ты мне все испортил! Надо было наплевать на справедливость и отослать ее домой. — Рыцарь ожесточенно потер лоб. — А теперь, видимо, придется принять ее в гвардию. Она ведь превосходит большинство наших кандидатов, если отказать, то скажут, что отбор был предвзятым. И будут правы… Но, положим, она станет рыцарем. А дальше что? Куда ее девать? Не мне тебе рассказывать — смысл существования орденских эмиссаров в том, что они представляют власть Валларикса. Их должны слушаться беспрекословно. Но большинству мужчин амбиции не позволят беспрекословно подчиняться женщине. Значит, Ландор должна будет добиться этого своими силами. Честно сказать, я не хотел бы быть на ее месте. Это все равно, что выбросить человека из лодки на середине реки — хочешь плыви, хочешь тони, дело твое…

Дан-Энрикс на мгновение задумался.

— Можно послать ее в Гверр, к Лейде Гефэйр. Или в Бейн-Арилль, к Галатее Ресс. Уж там-то никто не посмеет смотреть на нее косо. В конце концов, можно назначить Сейлес в личную охрану королевы. Очень удобно: она сможет постоянно находиться рядом с королевой, и никто даже не заикнется насчет нарушения приличий.

Лорд Ирем сразу оценил все преимущества предложенного Криксом плана, и невольно подосадовал, что не додумался до подобного решения самостоятельно. В отличие от Валларикса, не придававшего никакого значения тому, кто охраняет его жену, сэр Ирем полагал, что люди — всегда просто люди. Если рядом с королевой постоянно будут находиться одни и те же рыцари, она может рано или поздно незаметно для себя увлечься кем-нибудь из них. Поэтому охрана королевы состояла из постоянно сменяющих друг друга гвардейцев, и все они получали самые точные инструкции относительно того, как следует себя вести. Сейлес — совсем другое дело. Она могла бы стать личным телохранителем королевы и, возможно, несменяемым главой ее охраны — разумеется, после соответствующей подготовки.

— Стража королевы — это очень интересно, — сказал Ирем вслух. — Чему ты улыбаешься?..

— Да так.

— А все-таки?

Меченый откровенно рассмеялся.

— Ты только что сетовал, что ты не представляешь, как бы от нее избавиться, однако сходу отмел варианты с Гверром и Бейн-Ариллем, и собираешься отправить ее во дворец, где будешь сталкиваться с этой Сейлес каждый день.

Лорд Ирем усмехнулся.

— Каждому из нас приходится идти на жертвы. В интересах трона и Династии.

— Ну разумеется.

* * *

Олрис всегда считал, что Руденбрук должен быть замком вроде Марахэна, но на деле оказалось, что он больше похож на небольшой, хорошо укрепленный город, окруженный фермами и деревнями. В этом городе кипела жизнь — даже такой неопытный человек, как Олрис, сразу понял, что здесь шла подготовка к весеннему наступлению на Марахэн. Обитатели Руденбрука были слишком заняты, чтобы обращать внимание на привезенного Атрейном гвинна. Может быть, они бы проявили к нему больше интереса, если бы узнали, что он был оруженосцем Дакриса, но Олрис с Ингритт сговорились умолчать об этом обстоятельстве и выдать его за обычного конюшенного мальчика — благо большую часть сознательной жизни он действительно ходил в лошадьми. В результате Олрис оказался на конюшнях лорда Уриенса, и все пересуды, вызванные его появлением, довольно быстро стихли. Его просто перестали замечать. Когда он появлялся на огромной кухне Уриенса, где в любое время суток торчали солдаты Истинного короля, то ему без вопросов наливали миску супа, поручений, подзатыльников и окриков он получал не больше и не меньше, чем подростки-айзелвиты, постоянно ошивавшиеся на конюшнях, а в остальном ему позволили устраиваться так, как он считает нужным.

Олрис поселился с парнем, которого звали Янос. Они вместе ночевали в пустом стойле, на охапке сена, поверх которой валялись старые попоны. Эта постель выглядела довольно жалко, зато спать на ней было удобно и тепло. По ночам, завернувшись в плащ и вдыхая запах лошадей, сухой травы и старой кожи, Олрис вспоминал о Марахэне — не о Дакрисе и остальных гвардейцах, а о крепости, в которой он вырос. В последние годы в Марахэне он почти не вспоминал о своей матери, но теперь думал о ней почти каждую ночь. По утрам Олрис стыдился этих мыслей. Ладно бы он тревожился из-за того, что теперь будет с матерью и не захочет ли Рыжебородый сорвать на ней злость на Ингритт — в этом не было би ничего особенного, но он просто сожалел о том, что не успел проститься с ней перед побегом и не может ее увидеть. Это было унизительно. Мужчина может беспокоиться за своих близких, но уж точно не скучать, как маленький, и не предаваться жалости к себе. Все это только подтверждало то, что Олрис понял еще на Драконьем острове: воина и мужчины из него не выйдет. Он имел возможность оказаться в королевской гвардии, а вместо этого вернулся к тому, с чего начал — к чистке лошадей и выгребанию навоза. Ни на что другое он, по-видимому, не годен.

В ту ночь, когда Меченый вернулся в Руденбрук, Олрис лежал рядом со спящим Яносом и думал обо всем подряд — о Ролане, Драконьем острове и своей матери, о войске Истинного короля и, наконец, о том, что сейчас должна делать Ингритт. Может, она ужинает в общем зале или спит, но вероятнее всего — до сих пор помогает в госпитале надменному, прямому, как сухая палка, старику, которого здесь звали Алинардом.

Внезапно дверца денника открылась, и Олрис зажмурился от света фонаря, который с непривычки показался ему ослепительным. Невыспавшийся Янос заворочался и застонал, пытаясь прикрыть глаза рукой. Приподнявшись на локте, Олрис увидел молодого айзелвита в куртке из вареной кожи.

— Поднимайся, гвинн, — распорядился тот, глядя на Олриса сверху вниз. — Тебя хочет видеть Меченый.

Олрис почувствовал, что во рту у него мгновенно пересохло. Он знал, что Меченый уехал несколько недель назад и должен был вот-вот вернуться. Предполагаемое время его возвращения постоянно обсуждалось в караулке и на кухне. После десяти дней жизни в Руденбруке Олрису вообще начало казаться, что многие айзелвиты не способны разговаривать о чем-нибудь, по меньшей мере двадцать раз не помянув дан-Энрикса. Меченый то, Меченый се, а помните, что Меченый сказал тогда-то и тогда-то?.. Олрис не понимал, с какой стати эти люди без конца болтают о Меченом, и его это раздражало. Ингритт разделяла его чувства. «Такое ощущение, что они в него влюблены, все до единого! — сердито сказала она Олрису в одну из их последних встреч. — Если бы я верила во всю эту болтовню о магии, я бы сказала, что он их околдовал». Упоминание о магии заставило Олриса вздрогнуть. Олрису вспомнилось то чувство, которое он испытывал, когда видел адхаров Олварга. Вспомнил самого короля — его холодные, белесые глаза, которые почти всегда смотрели сквозь тебя, так, как иные люди смотрят на собаку или насекомое. Но если уж Олваргу все-таки случалось обратить на кого-нибудь свое внимание, то его взгляд пронзал тебя насквозь, как ледяной кинжал. В подобные моменты становилось ясно, что он видит тебя насквозь — все твои слабости, сомнения и страхи. Олрис никогда ни с кем не говорил об этом, но в глубине души он всегда знал, что это магия. Знал с того дня, когда впервые подержал стремя королю — за много лет до того, как увидел Драконий остров, засохшую кровь на лице Олварга и капельки воды на серповидном лезвии, совсем недавно оборвавшем чью-то жизнь.

Нравилось это Ингритт или нет, но магия действительно существовала. Находясь рядом с Олваргом или с его адхарами, нельзя было не ощущать ее присутствия. Бакко считал, что только дурак не станет пользоваться силой, которая принесет тебе победу. Уж кто-то, а Бакко не был трусом и слюнтяем, неспособным убить человека. Он по праву заслужил свое место в гвардии. Возможно, то чувство, которое Олрису внушали адхары и король, было просто очередным доказательством его никчемности слабости. Но сути дела это не меняло. Олрис ненавидел адхаров и ненавидел магию. И если Меченый действительно был магом, Олрис знал, что предпочтет держаться от него как можно дальше.

Известие о том, что Меченый вернулся в крепость и зачем-то требует его к себе, показалось Олрису пугающим.

— Зачем я ему нужен?.. — спросил он айзелвита, все еще стоявшего в дверях.

— Спроси у него самого, — отрезал тот. — Давай, гвинн, шевелись! Я не намерен торчать здесь всю ночь.

Олрис поднялся, нервно оглядел свою смятую одежду и стряхнул приставшие к штанам травинки. Потом подумал, что его отросшие и всклоченные волосы должны напоминать свалявшуюся овечью шкуру, и попытался пригладить их ладонью. Айзелвит пренебрежительно фыркнул.

— Хватит прихорашиваться, вряд ли Меченого интересует твой внешний вид. Пошли.

— Удачи, — сказал Янос ему в спину. В его голосе явственно слышалась зависть. Он наверняка хотел бы оказаться на месте Олриса, а потом похваляться тем, что говорил с дан-Энриксом с глазу на глаз. Но Янос никогда не видел Олварга и не был на Драконьем острове…

Айзелвит нетерпеливо махнул фонарем.

— Живее, гвинн. Никто тебя не съест. По-моему, Меченый просто хочет расспросить тебя о Марахэне.

Олрис подумал, что он, вероятно, выглядел довольно жалко, если даже этот грубоватый парень попытался как-то подбодрить его. Он постарался напустить на себя безразличный вид и вышел из конюшни вслед за айзелвитом. Снаружи было холодно и ветрено, а в воздухе кружились белые мушки снега, казавшиеся золотистыми при свете фонаря. Первый снег выпал еще тогда, когда отряд Атрейна возвращался в Руденбрук, но он растаял уже через несколько часов. Сейчас снег покрывал весь двор. Олриса, только что выбравшегося из теплой постели, быстро начало знобить. Он спрятал руки в рукава, от всей души желая, чтобы Меченый никогда не возвращался в Руденбрук.

Олрис не спрашивал у своего провожатого, куда они идут. Прожив в крепости десять дней, он уже знал, что Меченый занимал примыкающую к госпиталю угловую башню, выпирающую из стен замка, как нарост на дереве, и буквально нависавшую над берегом реки. Со стороны она казалась холодной и угрюмой, как и большая часть местных построек. Айзелвиты называли эту башню Ландес Баэлинд, Скала-над-Линдом. Нижние этажи башни использовались как складские помещения, а комнаты дан-Энрикса располагались на самом верху. Олрис никогда бы не подумал, что ему когда-нибудь удастся побывать внутри. Возможно, в других обстоятельствах он даже ощутил бы любопытство, но сейчас ему было не до того.

Пока они с сопровождающим поднимались на вершину башни, сердце у Олриса колотилось все сильнее, и отнюдь не потому, что лестница была слишком крутой. Перед глазами Олриса стоял король — такой, каким он был в то утро на Драконьем острове. С жестоким и одновременно безразличным взглядом, окутанный своей жуткой магией, как темным облаком. Но для короля Олрис был пустым местом, просто безымянным мальчиком-слугой, способным выполнить простой приказ — например, полить ему на руки воды из бурдюка. Он не посылал за Олрисом своих людей и не собирался с ним беседовать. В отличие от Крикса. «Ну почему этот Меченый не мог просто оставить меня в покое? — думал Олрис, чувствуя сосущий холодок под ложечкой. — На кой я ему сдался?!»

Дверь наверху никем не охранялась и вдобавок к этому была не заперта. Но Олрис не успел даже удивиться этому обстоятельству, когда сопровождавший его айзелвит распахнул створку и буквально втолкнул его внутрь, словно Олрис собирался убежать. В первую секунду Олрис разглядел только огромный стол, заваленный самыми разными предметами, и темный силуэт мужчины, стоявшего спиной к двери и ворошившего дрова в камине длинной кочергой. Когда они вошли, мужчина обернулся. Огонь из камина давал слишком мало света, но все равно было видно, что он озадаченно нахмурился.

— Это еще что?.. — спросил Меченый вслух.

— Я привел гвинна, Крикс, — доложил его провожатый после небольшой заминки. — Ты ведь сам сказал, что хочешь его видеть.

Олрис почувствовал надежду, что произошла какая-то ошибка, и сейчас его просто отошлют назад. Меченый устало потер лоб — Олрису показалось, что он различает в полумраке знаменитое клеймо.

— Я сказал, «надо будет с ним поговорить». Я не имел в виду, что следует сейчас же вытащить парня из постели и тащить его сюда. Ладно, не важно… Раз уж ты его привел, пусть остается здесь. А ты иди.

— Может быть, мне сходить на кухню и сказать, чтобы тебе принесли поесть? — в голосе дозорного слышалось искреннее беспокойство. Олрис не мог представить, чтобы кто-то из гвардейцев в Марахэне беспокоился из-за того, поужинал ли Рыжебородый.

Меченый качнул головой.

— Спасибо, я не голоден. Иди.

Когда дозорный вышел, Меченый перевел взгляд на Олриса, не сделавшего ни одного шага внутрь комнаты.

— Здесь не топили со дня моего отъезда, — отрывисто сказал он. — Ты замерзнешь насмерть, если будешь торчать у двери. Иди сюда и сядь за стол.

Чувствуя себя совершенно сбитым с толку, Олрис выполнил приказ и занял кресло, находившееся поближе к очагу. Дрова в камине постепенно разгорались, и Олрису показалось, что ему на плечи набросили меховое одеяло. Крикс поочередно зажег свечи в нескольких подсвечниках, стоявших на столе. Стало значительно светлее. Теперь Олрис мог бы, при желании, рассмотреть жилище Меченого, но сейчас его куда больше занимал хозяин комнаты.

Мужчина не спешил садиться и смотрел на него сверху вниз, задумчиво барабаня пальцами по столешнице. Теперь Олрис смог разглядеть его гораздо лучше. Лицо с широким лбом, запавшими щеками и четко очерченными скулами казалось усталым. Кожа у Меченого была смуглой и обветренной, как у крестьянина, который целый день работает в поле под палящим солнцем, а волосы были темнее, чем у любого из людей, которых Олрис встречал раньше. Определить его возраст было сложно — Криксу с равной вероятностью могло быть и двадцать пять, и тридцать лет. Но, в любом случае, Олрис впервые видел, чтобы взрослый мужчина не носил усов и бороды — вместо них верхнюю губу и подбородок Меченого покрывала темная щетина. Но сильнее всего Олриса поразили светлые, каре-зеленые глаза, в которых отражались отблески огня. «Может, он оборотень или еще что-нибудь похуже» — промелькнуло в голове у Олриса.

Меченый чуть заметно улыбнулся и, придвинув себе кресло, сел напротив гостя.

— Тебя зовут Олрис, верно?.. — спросил он.

Олрис кивнул.

— Кем ты был в Марахэне, Олрис?

— Конюхом, — ответил он. В зеленоватых глазах Меченого танцевали отблески свечей. Олрису показалось, что мужчина прекрасно понимает, что он лжет, поэтому он поспешил переключиться на ту часть своей истории, в которой был уверен. — Я сбежал из Марахэна вместе с Ингритт. Нэйд влюбился в нее, когда она лечила ему ногу. Он сказал…

Меченый жестом остановил его.

— Об этом я спрошу у Ингритт. Лучше расскажи мне о себе. Вы с Ингритт были близкими друзьями?

— Да, — ответил Олрис, и опять почувствовал себя неловко, вспомнив, как Ингритт целый год не разговаривала с ним после гибели Ролана. — То есть, на самом деле, мы с ней часто ссорились. Но это… это все не очень интересно.

— Нет, совсем наоборот. Я бы хотел послушать, — голос Меченого звучал твердо — не приказ, но очень близко к этому. Олрис удивленно заморгал. Было предельно очевидно, что дан-Энрикс просит его рассказать о дружбе с Ингритт не из вежливости — с какой стати человеку вроде Меченого попусту расшаркиваться перед мальчиком с конюшни?.. Но тогда — зачем?

— Ну… хммм… мы с Ингритт знали друг друга с детства. Она старше меня почти на два года. Раньше ей часто нравилось меня дразнить, — неловко начал Олрис, тщательно обдумывая каждое слово и боясь случайно ляпнуть что-нибудь не то.

Идя в Ландес Баэлинд, он ожидал, что Меченый будет расспрашивать его о том, хорошо ли укреплен Марахэн и сколько там солдат, много ли в крепости запасов пищи и воды, и все тому подобное. Но оказалось, Меченого это совершенно не интересует. Зато он внимательно слушает о том, как Ролан просил Ингритт раздобыть лекарство для его больной ноги и пересказывал ей слухи о возвращении Истинного короля. Олрис обнаужил, что дан-Энрикс обладает удивительным талантом слушать и задавать вопросы. Олрис не успел оглянуться, как уже рассказал о том, что в качестве награды за молчание попросил Ролана выковать ему нож, а это потянуло за собой историю о том, что он хотел убить Рыжебородого. Олрис никогда не говорил о Мяснике и своей матери ни с Роланом, ни с Ингритт, ни с кем-нибудь другим — отчасти потому, что большинство жителей Марахэна знали все и без его рассказов, но прежде всего, конечно, потому, что до сегодняшнего дня он посчитал бы позорным обсуждать такие вещи вслух. Но сейчас он с удивлением обнаружил, что доверяет свои самые тайные мысли человеку, которого видит впервые в жизни, и при всем при том практически не чувствует неловкости. Еще немного — и он бы признался в том, что после драки с Фрейном его сделали оруженосцем Дакриса, и пробыл им последние полтора года. Пожалуй, он бы рассказал дан-Энриксу даже про поездку на Драконий остров, но после того, как Олрис третий раз зевнул и яростно потер слипающиеся глаза, Меченый оборвал его рассказ.

— Уже поздно. Об остальном поговорим когда-нибудь потом. Иди к себе. Ты ведь найдешь дорогу?

— Да, — ответил Олрис, поднимаясь на ноги. И, уже подойдя к двери, не удержавшись, обернулся к Меченому. — Я все-таки не понимаю. Почему вы потратили столько времени на то, чтобы выслушивать всю эту… ерунду? Это же не имеет никакого отношения ни к войне, ни к Истинному королю.

Меченый усмехнулся.

— Считай, что у меня были личные причины интересоваться всеми этими вещами. Доброй ночи, Олрис.

«Что значит «личные причины»?..» — думал Олрис, выходя из башни. — Неужели он хотел сказать, что он интересуется не тем, что я могу сказать о Марахэне или Олварге, а лично мной? Не может быть. Он меня вообще впервые видит! Или…?!»

Олрису внезапно вспомнилось, как в детстве он не отставал от матери, пытаясь выяснить, кем был его отец. Но, сколько он ни донимал ее вопросами, он так и не дождался даже самого туманного ответа. Олрис привык вглядываться в каждого мужчину в крепости или в деревне и гадать, уж не ему ли он обязан своим появлением на свет. Сейчас он впервые подумал — а с чего он вообще решил, что его отцом был кто-нибудь из гвиннов? Может, мать потому и опасалась говорить о нем, что он был айзелвитом. Или даже…

«Глупо! — сказал себе Олрис, рассердившись на себя за эту детскую идею. — Даже если Меченому тридцать лет, он слишком молод, чтобы быть моим отцом».

Но сердце у него все равно билось чаще, чем обычно. Добравшись до конюшни и устроившись под рваным одеялом рядом с Яносом, Олрис мгновенно провалился в сон. Проснувшись на следующее утро, он сразу же вспомнил о вчерашнем разговоре с Криксом. Янос жаждал вытянуть из него все подробности, но Олрис притворился, что ему надо бежать, и ускользнул от его надоедливых расспросов. По непонятной ему самому причине ему совершенно не хотелось с кем-то обсуждать вчерашний вечер. Вплоть до самого вечера ему благополучно удавалось не вступать ни с кем в беседы, бегая по разным поручениям или седлая лошадей, но в ту минуту, когда он столкнулся в кухне с Ингритт, избежать беседы стало невозможно.

— Ты его уже видел? Крикса?.. — голос Ингритт показался Олрису взволнованным.

— Может, сначала возьмем что-нибудь поесть, а уж потом поговорим о Меченом? — проворчал Олрис, чувствуя, как живот бурчит от соблазнительного аромата теплого хлеба и мясной похлебки.

— Возьми себе, я не хочу, — нетерпеливо сказала Ингритт. — Сегодня он приходил в госпиталь.

Вопреки всякой логике, Олрис почувствовал укол разочарования. Он думал, Ингритт, как и Янос, хочет что-нибудь узнать о его встрече с Меченым, а оказалось, ей, напротив, не терпелось рассказать что-то свое.

— …Он пришел с самого утра. Прямо с порога спросил Алинарда, как дела, и они вместе пошли к тому парню, которому обожгло лицо и кисть. Помнишь, я говорила?

— Подмастерье кузнеца? — довольно кислым тоном спросил Олрис.

— Да, — кивнула Ингритт. В последнюю их встречу она прожужжала Олрису все уши разговорами об этом Мареке, и Олрис, хотя и сочувствовал его беде, начал испытывать странное раздражение при мысли, что Ингритт так много возится с каким-то подмастерьем. — Мы, разумеется, давали ему болеутоляющие, но он все равно стонал часами напролет. А потом, уже ночью, в госпиталь пришел айзелвит, который заявил, что Меченый вернулся, и передал Алинарду коробочку с каким-то белым порошком, который он назвал люцером. Он сказал, что Меченый просил спокойно тратить порошок — он привез столько, что должно хватить на год вперед. Алинард велел Мареку открыть рот и втер щепотку порошка ему в десну. Тот почти сразу перестал стонать, а Алинард так обрадовался, что чуть не пустился в пляс. Сказал, что он уже забыл, насколько легче жить, когда под рукой есть люцер. Я спросила, что это такое, и Алинард сказал, что это очень сильное болеутоляющее, которое можно достать только в их мире, и что недавно Меченый отправился за ним, а теперь вот вернулся и привез люцер с собой. Ты представляешь? Он действительно может ходить между мирами!

— И не только он, — пробормотал Олрис, думая о Бакко и адхарах.

— Что?..

— Неважно. Говоришь, дан-Энрикс пришел в госпиталь?.. — спросил Олрис, надеясь ее отвлечь.

— Ну да. К тому моменту действие люцера уже почти кончилось, и Марек умолял Алинарда дать ему вторую дозу. Алинард спорил, говорил, что люцер нельзя принимать так часто, но, кажется, на самом деле он не знал, что ему делать. Это действительно очень трудно — видеть, как кто-нибудь мучается так, как Марек, и при этом знать, что нужно только дать ему щепотку порошка, чтобы он тут же перестал страдать от боли. А потом пришел дан-Энрикс. Он захотел снять повязку и посмотреть, как заживают ожоги. Алинард послал меня за чистыми бинтами. Когда я их принесла, Меченый посмотрел на меня, улыбнулся и сказал — «Ты, должно быть, Ингритт? Сегодня ночью я говорил с твоим другом, Олрисом. Он много о тебе рассказывал». А что, ты правда много обо мне рассказывал?

— Я только отвечал на его вопросы.

— Понятно. В общем, Марек понял, что мы собираемся менять повязку, и опять начал канючить, чтобы мы дали ему люцер. Алинард посмотрел на Крикса и спросил о чем-то на их языке. Я думаю, он сказал он что-то вроде — «может быть, дадим ему еще чуть-чуть? Наверняка ему это не повредит». Хорошо, что меня никто не спрашивал, что делать. Когда мы меняли повязки, парень так жутко кричал, что мне всегда хотелось оказаться где-нибудь подальше. А дан-Энрикс посмотрел на него и сказал — «Люцер тебе пока не нужен. Обещаю, в этот раз тебе будет не так больно, как обычно». А потом они с Алинардом поменяли ему повязку. В полной тишине. Потом дан-Энрикс еще немного побыл в госпитале и поговорил со всеми нашими больными. Знаешь… я почти готова поверить в то, что он и правда маг. Они просили его посидеть рядом, брали его за руку — я до сих пор не понимаю, почему он позволял им это делать. Но самое главное, что после этого многим из них и в самом деле стало лучше.

Олрис почесал нос. Нельзя сказать, что он не слушал Ингритт или же не придавал ее словам значения — но при этом он все время думал о своем.

— А ты не знаешь, сколько ему лет?.. — спросил он девушку. Странное дело, но она ничуть не удивилась этому вопросу.

— Около двадцати. Я спрашивала Алинарда — он знал дан-Эрнрикса еще подростком.

— Около двадцати?! — повторил Олрис. Разочарование было так велико, что Олрис не сумел его скрыть. — Я думал, он гораздо старше.

Девушка кивнула.

— Думаю, это из-за шрама и клейма. Алинард говорит, Меченый оказался на войне, когда ему было меньше четырнадцати лет. — Ингритт тряхнула головой. — Хотела бы я знать, кто он на самом деле, этот Крикс!

— Я тоже, — согласился Олрис.

«И я собираюсь это выяснить» — добавил он мысленно. Оказалось, магия имеет странную особенность — если она не пугает тебя до смерти и не внушает желания бежать как можно дальше, то притягивает, как магнит.

* * *

Несмотря на твердое решение узнать о Меченом и его магии как можно больше, в те несколько дней, которые последовали за приездом Крикса в Руденбрук, Олрис узнал о нем не так уж много.

Меченый почти каждый день бывает в лазарете.

Меченый обедает в покоях Истинного короля.

Меченый любит подниматься засветло, седлать свою кобылу и предпринимать одинокие верховые прогулки по окрестностям Руденбрука. Иногда он управлялся с лошадью самостоятельно, а иногда будил спавших в конюшне Олриса и Яноса. В такие дни они вставали, и, зевая во весь рот, седлали лошадь Крикса — тонконогую гнедую шестилетку — а потом ложились досыпать и поднимались снова, только когда лорд дан-Энрикс возвращался со своей прогулки.

Янос чаще всего дрых так, что его можно было добудиться только на пожар, но Олрис спал довольно чутко. Как-то раз, уже после отъезда Меченого, он проснулся с четким ощущением, что на конюшне кто-то есть. Сначала ему показалось, что дан-Энрикс возвратился раньше, чем обычно, но потом он понял, что ошибся. Человек, вошедший на конюшню, двигался совсем не так, как Меченый, и, судя по всему, старался производить как можно меньше шума.

Олрис тихо встал и выглянул наружу через стенку денника. При свете фонаря, который он наполнил маслом и зажег каких-то полчаса назад, Олрис увидел тонкую и гибкую фигуру, закутанную в черный, опушенный мехом плащ. И этот плащ, и движения незнакомки не оставляли никаких сомнений в том, что это женщина.

Олрис пнул Яноса ногой. Тот попытался отодвинуться к стене и поплотнее завернуться в плащ, но Олрис пнул его опять.

— Вставай! — прошипел он. — Хватит храпеть! Мне нужна твоя помощь.

В конце концов, Янос все же открыл глаза и встал, моргая, как сова.

— Что там еще?.. — простонал он.

— Иди сюда. Тут какая-то женщина. Я никогда раньше ее не видел. Может быть, она воровка?

Янос подошел к нему и заглянул ему через плечо.

— Разуй глаза, — угрюмо сказал он. — Какая же она воровка? Это леди. Посмотри на ее накидку… один мех стоит дороже, чем любая из здешних лошадей. Надо пойти, спросить ее, не нужно ли ей чем-нибудь помочь.

Но ни один из них так и не двинулся со своего места, потому что в следующую секунду незнакомка нервным жестом откинула свой обшитый мехом капюшон, и стало видно бледное, как будто бы полупрозрачное лицо и темную растрепанную косу из пары десятков прядей. Олрису показалось, что она не старше Ингритт. Но, пожалуй, эта девушка была гораздо красивее Ингритт… тонкие черты лица, огромные глаза под темными, вразлет, бровями, и высокий белый лоб — Олрис бы в жизни не поверил, что такие девушки встречаются на самом деле, а не только в песнях, которые исполняют на пирах. Пару секунд он с изумлением таращил на нее глаза. Потом ему подумалось, что бы сказала Ингритт, если бы могла увидеть, как он стоит тут и пялится на незнакомую девицу, как баран, только из-за того, что у нее длинная шея и пушистые ресницы. «Я не лучше Нэйда!..» — с отвращением подумал он.

— Это Таира! Дочка лорда Уриенса. Ой-ей-ей, что теперь будет!.. — пробормотал топчущийся рядом Янос то ли с ужасом, то ли с восторгом.

— Что она здесь делает в такую рань? — недоуменно спросил Олрис. Янос приблизился настолько, что почти прижал губы к его уху, и зашептал, щекоча щеку Олриса своим дыханием:

— Уриенс мечтает выдать дочь за Истинного короля, но говорят, что ей больше по вкусу Меченый. Шани, ее горничная, рассказала Нэнье, что леди Таира только о дан-Энриксе и думает. Пока он не уехал, их места за столом лорда Уриенса были рядом… Шани говорит, что Меченый очень учтивый кавалер — всегда вставал, когда Таира или ее мать входили в комнату… а еще он не сводил с Таиры глаз, когда ему казалось, что она не видит. Говорят, Таира все ждала, что он попросит у отца ее руки, а он уехал, не сказав ей ни словечка. Спорим, что она пришла сюда нарочно для того, чтобы застать его одного и объясниться с ним начистоту!

Олрис оттолкнул Яноса локтем.

— Хватит на меня пыхтеть! Вечно ты сплетничаешь, как… — Олрис хотел добавить «как девчонка», но потом представил, как бы Ингритт отнеслась к подобному сравнению, и прикусил язык. — Не понимаю, для чего Таире пробираться на конюшню, если она в любой момент может увидеться с Меченым в замке? — спросил он, не удержавшись, хотя было совершенно очевидно, что из Яноса сейчас извергнется очередной фонтан сплетен. Так и вышло.

— Кто же ее знает! Может быть, она не хочет, чтобы кто-нибудь подслушал их беседу. Или же напротив, хочет. Если их застанут здесь одних, все скажут, что дан-Энрикс ее соблазнил. Король наверняка не пожелает ссориться с Уриенсом, и прикажет Меченому на ней жениться.

Олрис двинул Яноса в плечо.

— Дурак! Дан-Энрикс — маг. Маги не могут ни на ком жениться! Если маг полюбит женщину, он тут же потеряет свою Силу. Это всем известно!

Янос уставился на Олриса, приоткрыв рот, как будто бы услышал страшную, но увлекательную сказку.

— Правда, что ли?!

— В Дель-Гвинире это даже дети знают, — важно сказал Олрис. Олварг был совсем не стар, однако же никто и никогда не видел его с женщинами. — Можешь мне поверить — Истинный король ни за что не допустит, чтобы Крикс лишился своей магии из-за какой-то там девчонки!

«Надо бы его предупредить» — подумал он. А в самом деле, что может быть проще?.. Выйти из конюшни, подождать, пока дан-Энрикс не вернется со своей прогулки, а потом все ему рассказать. Пусть сам решает, как следует поступить в подобной ситуации. Пожалуй, лорд дан-Энрикс будет благодарен за подобную услугу.

Идея была хороша, но посетила его слишком поздно. Не успел Олрис сделать даже шага в сторону дверей, как створки распахнулись, и в конюшню вошел Меченый, ведя свою гнедую в поводу. Волосы у Крикса растрепались и покрылись изморозью, как и темная щетина на лице. Казалось, что дан-Энрикс поседел — но, несмотря на это, он все равно выглядел значительно моложе, чем в ту ночь, когда Олрис увидел его в первый раз. Возможно, потому, что сейчас дан-Энрикс улыбался и казался удивительно счастливым. Олрису представилось, как Меченый размашистым галопом скачет вдоль реки, и из-под копыт его коня влетают вихри снега и колотого льда.

Вместо того, чтобы окликнуть Крикса или как-нибудь еще привлечь его внимание, девушка тихо отступила в тень. Олрис удивился такому странному поведению, но потом подумал, что этой Таире, вероятно, очень страшно. Она ведь дочь лорда. Вероятно, это первый сумасбродный поступок за всю ее жизнь. Кажется, она в самом деле не на шутку влюблена в дан-Энрикса, сочувственно подумал он.

Только когда Меченый остановился посреди широкого прохода между денниками и начал расседлывать свою кобылу, девушка, наконец, набралась храбрости и сделала несколько шагов вперед.

— Лорд дан-Энрикс! — ломким голосом окликнула она.

Меченый обернулся — да так и застыл с седлом в руках. Олрис не мог видеть его лица, но оказалось, поза человека тоже может выражать полнейшую растерянность.

— Миледи?..

— Лорд дан-Энрикс… я услышала, что вы вернулись, и пришла сюда… пришла, чтобы с вами поговорить.

— Но почему в конюшне, а не в замке?

— Потому что мой отец следит за каждым моим шагом и не хочет, чтобы я беседовала с вами хоть о чем-нибудь, кроме погоды или качества подливки к ужину.

Дан-Энрикс отложил седло.

— Миледи… — начал он. Но девушка как будто бы не слышала его. На скулах Таиры выступил лихорадочный румянец, глаза у нее сверкали.

— Мой отец с утра до ночи убеждает меня в том, что мне следует выйти за Его Величество. Он говорит, что Истинному королю нужна супруга, а страна нуждается в наследнике. Он говорит, король бы уже сделал мне предложение, если бы кто-то не сболтнул ему, что вы… что вы ко мне неравнодушны. И что я неравнодушна к вам. Отец велел мне ненароком дать Его Величеству понять, что это все — пустые слухи. Но я отказалась. И теперь отец очень сердит. Он никогда не повышал на меня голос, но вчера, когда он зашел пожелать мне доброй ночи, он опять заговорил о короле, а потом стал кричать, что только глупая девчонка может отказаться от короны из-за пары взглядов и беспочвенных фантазий. Я спросила — неужели он бы стал мешать моему счастью, если бы я захотела выйти замуж не за Истинного короля, а за кого-нибудь другого?.. А отец сказал — «Если бы лорд дан-Энрикс сделал тебе предложение, то я не стал бы возражать. Проблема в том, что этого не будет. Если мужчина за несколько месяцев не нашел случая сказать о своих чувствах — значит, он не собирается этого делать». Если бы отец узнал, что я пришла сюда, он был бы в бешенстве. Но я должна узнать — действительно ли вы…

Меченый поднял ладонь, как будто бы пытался остановить этот сумбурный поток слов.

— Таира! Альды мне свидетели — я очень перед вами виноват. Будь я немного поумнее, я поговорил бы с вами еще до своего отъезда. Я не могу жениться — ни на вас, ни на ком-нибудь другом.

Олрис горделиво посмотрел на Яноса, как будто спрашивая — что я тебе говорил?

— Но почему? — спросила девушка бесцветным, словно помертвевшим голосом.

— А вы уверены, что вы действительно хотите это знать? — вздохнул дан-Энрикс.

Таира коротко кивнула, не спуская с него глаз.

— В том мире, где я раньше жил, осталась женщина, которой я поклялся в верности.

Янос ткнул Олриса под ребра и издал губами тихий непристойный звук.

— И кто теперь дурак?.. — спросил он шепотом.

— Заткнись, — прошипел Олрис. — Дай послушать.

Ингритт будет интересно знать, чем все закончилось. Она, похоже, интересовалась Криксом почти так же, как он сам.

— Ну хорошо… я поняла. Вы любите другую женщину, — сказала Таира. Теперь ее голос звучал удивительно спокойно, что никак не сочеталось с ее бледностью и выражением лица. — Но почему тогда вы так смотрели на меня — с того самого дня, как отец приказал открыть ворота Истинному королю? Только не говорите, что мне просто показалось!

Меченый отвернулся.

— Вам не показалось. Я действительно смотрел на вас, и это… это, безусловно, было очень скверно.

Таира сделала еще шаг вперед и оказалась совсем рядом с Меченым. Она коснулась его рукава, заставив его снова развернуться к ней.

— И что же в этом скверного? То, что вы живой человек, и вам могла понравиться другая женщина?.. Может быть, вы испугались, что забудете о той, которая осталась в вашем мире?

— Вот уж нет, — грустно ответил Крикс. — Я видел ее каждый раз, когда смотрел на вас. Вы очень на нее похожи.

«Сейчас она его ударит» — понял Олрис. И, действительно, мгновение спустя услышал хлесткий звук пощечины.

Меченый, очевидно, тоже ожидал удара — он даже не вздрогнул, в отличие от Яноса, который чуть не подскочил от громкого хлопка.

— Если позволите, я провожу вас в замок, — сказал Крикс спокойно, словно ничего особенного не произошло.

Судя по потемневшим, словно грозовое небо, глазам девушки, она раздумывала, не стоит ли закатить дан-Энриксу еще одну пощечину.

— Как-нибудь обойдусь, — ответила она. И, обойдя дан-Энрикса — по широкой дуге, чтобы не задеть его даже краем своего плаща — вышла на улицу, тонкая и прямая, как копье. Дан-Энрикс несколько секунд смотрел ей вслед, а потом развернулся и направился к тому деннику, где обитали Олрис с Яносом.

— Ложись! — прошипел Олрис, сразу же поняв, куда он направляется.

Они попадали на свой соломенный тюфяк, накрылись старыми попонами и постарались сделать вид, что крепко спят. Сердце у Олриса стучало так, как будто собиралось выскочить из ребер. Меченый толкнул дверцу денника и посмотрел на «спящих» сверху вниз.

— Вы, оба. Перестаньте притворяться и послушайте меня. Никто не должен знать о том, что вы тут видели и слышали. Пока о нашем разговоре знаем только я, Таира и вы двое. Если по замку поползут какие-нибудь слухи, я буду знать, кто в этом виноват. Вы меня поняли?

— Да, господин, — поспешно отозвался Олрис, чувствуя, что уши у него горят. Прекрасно, теперь Меченый считает его болтуном и сплетником, любителем подслушивать чужие разговоры, а потом рассказывать о них кому не попадя!

«Но ты ведь действительно подслушивал их разговор, да еще собирался рассказать об этом Ингритт!» — напомнил ему внутренний голос.

— А что сразу мы?.. — заскулил Янос. — Скорее уж леди Таира обо всем расскажет своим горничным! Она всегда выбалтывает все свои секреты Шани, а та обо всем рассказывает кукольнице Нэн, и Паку, и еще десятку человек!

— Значит, я поговорю еще и с Шани, — сказал Меченый серьезно. — Но вы дворе — никому не слова. Я могу на вас рассчитывать?

— Да, — ответили они — на сей раз хором.

— Хорошо. Теперь вставайте. Ты, — дан-Энрикс указал на Яноса. — Почисти мою лошадь, а когда она остынет, дашь ей напиться и насыплешь овса. А ты, — короткий взгляд в сторону Олриса — пойдешь со мной.

— Зачем?.. — вопрос слетел с языка раньше, чем Олрис опомнился и прикусил язык.

Дан-Энрикс усмехнулся.

— Сбегаешь на кухню и велишь согреть воды. Потом найдешь мне бритву, полотенце и какую-нибудь медную посудину, которая сойдет за зеркало. А после этого распорядишься насчет завтрака. Еще вопросы?..

Олрис энергично замотал головой из стороны в сторону.

— Прекрасно. Тогда приступай.

 

Глава XVIII

— Я бы хотел поговорить с тобой об этом гвинне… Олрисе, — заметил Рельни, заглянувший в Ландес Баэлинд в дни Зимних праздников. Несмотря на поздний час, Меченый не ложился спать — в момент, когда вошел Лювинь, он низко наклонился над столом и перечерчивал большую карту Эсселвиля, Дель-Гвинира и Дакариса, то и дело сверяясь с лежавшим рядом образцом. Образец был старым, прямо-таки рассыпавшимся от ветхости, а Крикс желал иметь такую карту, которую можно сунуть в кожаный чехол и повсюду возить с собой. Он с головой ушел в эту работу, что не сразу смог понять, о чем толкует Рельни. А поняв, удивленно обернулся, едва не размазав свежие чернила по окрестностям Арденнского утеса.

— А что с ним не так?

— Я думаю, что он лазутчик Олварга, — бухнул Лювинь.

Брови у Крикса поползли на лоб.

— Ему всего четырнадцать, — напомнил он.

— И что с того?.. Тебе было четырнадцать, когда ты брал Тронхейм. А многие из тех, кого мы принимали в Лисий лог и посылали наблюдать за гвиннами, были еще моложе.

— Он бежал из Марахэна вместе с Ингритт, — отложив перо, напомнил Крикс. — Может, ты думаешь, что она тоже гвиннская шпионка? Или ты считаешь, что Рыжебородый разыграл комедию, изобразив, что собирается на ней жениться?

— Девушку я ни в чем не обвиняю, — хмуро возразил Лювинь. — За нее поручился Алинард, к тому же она выходила кучу наших раненных. Я думаю, она могла не знать, что этот Олрис присоединился к ней нарочно для того, чтобы проникнуть в Руденбрук, не вызывая подозрений. А Рыжебородому не так уж сложно было бы изобразить внезапно вспыхнувшую страсть. Вот только он немного перегнул. Если бы ты знал о Рыжебородом столько, сколько знаю я, ты в жизни не поверил бы, что человек вроде него решит жениться. Ингритт милая девушка, но писанной красавицей ее не назовешь. Единственное, что о ней можно сказать наверняка — так это то, что она в жизни не пошла бы за Рыжебородого. Характер-то у нее есть… вот они и воспользовались этим, чтобы их лазутчик смог проникнуть в войско Истинного короля.

«Складно» — оценил дан-Энрикс про себя. Было похоже, что Лювинь обдумывал свою идею уже далеко не первый день.

— Не знаю, можно ли назвать Ингритт красавицей, но, если бы ты узнал ее чуть-чуть получше, ты бы никогда не усомнился в том, что Нэйд способен был влюбиться в нее так, чтобы совсем потерять голову, — сухо заметил Крикс. — Твоя теория никуда не годится, Рельни. Ты, возможно, этого не знаешь, но Рыжебородый посылал за Ингритт с Олрисом погоню. Когда отряд Атрейна отбил их у гвиннов, те намеревались отвезти обоих пленников обратно в Марахэн.

Лювинь скривился.

— Так сказал тебе твой Олрис?

— Нет.

— А кто тогда?.. — насторожился Рельни. Очевидно, вопреки своим недавним словам, Ингритт он тоже держал на подозрении. Крикс с удовольствием сказал бы, что услышал это от Атрейна, но увы — Атрейн покинул Руденбрук по меньшей мере за неделю до того, как Крикс вернулся из Адели. Официально утверждалось, что он и его люди будут жечь амбары и всячески беспокоить гвиннов, чтобы помешать им подготовиться к войне, но Крикс подозревал, что главная причина заключалась в том, что лорд Атрейн не желал жить под одной крышей с Уриенсом и его семейством, и поэтому при первой же возможности увел своих людей в леса.

Крикс тяжело вздохнул.

— Я видел это в пламени, Лювинь.

Казалось, на мгновение решимость Рельни пошатнулась. Но потом он подозрительно прищурился.

— Но ты же говорил, что ты не Одаренный и не можешь колдовать, — напомнил он.

«Альды Всеблагие!» — взвыл дан-Энрикс про себя. Что же это такое?.. Когда ты пытаешься уверить окружающих, что ты не маг, они упорно ожидают от тебя чудес, а когда ты, в кои-то веки, рассказываешь им о самой настоящей магии, они скептически кривятся и припоминают тебе твои прежние слова. С ума сойти.

— По-твоему, я вру?.. — уточнил он.

— Нет. Я только хотел сказать — откуда тебе знать, что то твое видение не было делом рук того же Олварга? Ты сам говорил, что он очень могущественный маг.

Меченный на мгновение закрыл глаза и потер лоб рукой. Надо подойти к вопросу с какого-то другого конца. Спора о Тайной магии он сейчас попросту не выдержит.

— Ну хорошо. Давай представим, что ты прав, и Олриса действительно послали сюда в качестве лазутчика. Что он, по-твоему, сумел бы выведать? План крепости? — спросил дан-Энрикс, вымученно улыбнувшись. Рельни должен был понять, что все это звучит, как минимум, абсурдно. Гвинны владели Руденбруком почти восемнадцать лет, ничего нового о его укреплениях им не расскажет никакой лазутчик.

— Я думаю, его прислали следить лично за тобой, — твердо сказал Лювинь. — Посуди сам! Этот мальчишка ходит за тобой, словно привязанный, выспрашивает остальных про то, что его совершенно не касается — словом, буквально не спускает с тебя глаз. А ты, вместо того, чтобы держать его подальше от себя, спокойно позволяешь ему приходить сюда и совать нос во все углы! Кругом болтают, что ты взял его в стюарды…

— Так оно и есть, — кивнул дан-Энрикс. — А что до остального… ты не думаешь, что это «подозрительное» поведение — ничто иное, как обычное мальчишеское любопытство? Вспомни самого себя в тринадцать лет!

— Я помню, кем я был в тринадцать лет. Поэтому и думаю, что этот гвинн не тот, за кого себя выдает.

— Я знаю, кто он, Рельни, — с нетерпением сказал дан-Энрикс, чувствуя, что этот разговор успел ему ужасно надоесть. — Послушай, если ты хоть сколько-то мне доверяешь, оставь Олриса в покое. Этот мальчик нам не враг.

Неизвестно, принял ли Лювинь его слова на веру, но продолжать спорить он не стал. После его ухода Крикс почувствовал себя настолько вымотанным, что оставил незаконченную карту на столе и лег в постель — а потом еще с полчаса ворочался без сна, думая то о Рельни, то об Олрисе.

Последние несколько дней гвинн постоянно выглядел расстроенным и чем-то озабоченным. Сначала Меченый хотел спросить, в чем дело, но потом решил, что лучше до поры до времени оставить Олриса в покое — сам расскажет, если посчитает нужным. Оставалось непонятным, мог ли гвинн заметить, что Лювинь и его люди не спускают с него глаз, и догадаться, в чем тут дело, или же причина его беспокойства заключалась в чем-нибудь другом.

На следующий день, когда Олрис явился в Ландес Баэлинд, дан-Энрикс уже встал, оделся и полировал свой меч, присев на край кровати. Олрис тенью проскользнул мимо него, выставив перед собой принесенный с кухни поднос с завтраком, как щит.

— Спасибо, — сказал Крикс. Олрис кивнул, не поднимая головы, и попытался выскользнуть за дверь, хотя обычно, принося дан-Энриксу поднос с едой, старался под любым предлогом задержаться наверху как можно дольше. Меченый внимательнее присмотрелся к Олрису и отложил Ривален в сторону. — Постой. Что у тебя с лицом?

— Ничего, — поспешно отозвался Олрис. Меченый недовольно сдвинул брови. Судя по характерному произношению, «ничего» было подозрительно похоже на разбитую губу.

— Поди сюда, — распорядился он, подбавив в голос металла.

Олрис с явной неохотой сделал несколько шагов назад, по-прежнему стараясь стоять к Меченому боком. Крикс поморщился. За дурачка он его держит, что ли?..

— Ближе… ближе, говорю! — прикрикнул он на Олриса. — А теперь повернись на свет.

Поворачиваться к свету парню явно не хотелось, но дан-Энрикс взял его за подбородок и развернул лицо Олриса к единственному в комнате окну. Как и следовало ожидать, под правым глазом обнаружился огромный пурпурный синяк, да и под носом гвинна, присмотревшись, можно было разглядеть запекшуюся кровь.

— Кто тебя бил? — мрачно осведомился Крикс. Олрис упрямо скривил губы.

— Никто. Я сам.

Обычно гвинн буквально пожирал дан-Энрикса глазами, будто бы надеялся, что Меченый вот-вот взмахнет руками и сотворит какое-нибудь чудо. Но сейчас он явно не желал встречаться с Криксом взглядом и смотрел куда-то вниз и вбок.

— Упал?.. — предположил дан-Энрикс обреченно. Именно так он сам обычно отвечал своим наставникам и сэру Ирему. Знал бы он тогда, как глупо это выглядит со стороны!..

Щеки и лоб мальчишки быстро заливала краска — как и все люди с тонкой светлой кожей, гвинн краснел на удивление легко. Хотя, если на то пошло, краснеть бы следовало исключительно дан-Энриксу.

«Я должен был понять, что так и будет, — с усталым раздражением подумал он. — На гвинна, который с утра до ночи чистит лошадей и спит в конюшне, всем плевать. Но гвинн, который постоянно ходит в Ландес Баэлинд — это уже совсем другое дело. Можно было предвидеть, что к нему начнут цепляться!»

Для большинства жителей Руденбрука Олрис — враг, который смог каким-то образом втереться в доверие к дан-Энриксу. Возможно, не один только Лювинь подозревает парня в том, что он рассчитывает выведать секреты айзелвитов, а потом вернуться в Марахэн. Но даже если нет, стремительное превращение Олриса из незаметного конюшенного мальчика в стюарда Крикса должно было многих раздражать…

Додумать эту мысль Меченый не успел. На лестнице послышались шаги, а несколько секунд спустя в дверь забарабанили так, как будто Ландес Баэлинд штурмовали гвинны.

— Лорд дан-Энрикс! — приглушенный дверью голос звучал гулко, как из бочки. — Вас просят немедленно спуститься вниз!

Взвинченная интонация в голосе говорящего Меченому не понравилась — как и слово «немедленно».

— В чем дело? — хмуро спросил он, распахивая дверь.

— Лорд Атрейн… вернулся, — выпалил стоявший на пороге айзелвит. — Его отряд стоит у Северных ворот, а он пошел искать истинного короля… и по дороге встретил Уриенса и его гвардейцев. Умоляю вас, поторопитесь!

Крикс оттолкнул айзелвита плечом и выскочил за дверь, но в самую последнюю минуту вспомнил об оставшемся в комнате Олрисе.

— Оставайся здесь, — приказал он стюарду. — Ешь, что хочешь, но из башни — ни ногой. Я запрещаю тебе выходить.

Последние слова он договаривал уже на лестнице. Сбегая вниз по стершимся и скользким каменным ступеням, Крикс еще успел подумать, что он сам наверняка не подчинился бы подобному приказу и воспользовался первой же возможностью, чтобы спуститься вниз и выяснить, что там стряслось. Оставалось только надеяться, что Олрис хоть немного более разумен, чем дан-Энрикс в его возрасте.

* * *

Оказавшись снаружи, Меченый на мгновение прищурился. Накануне было холодно и ясно, а сейчас в воздухе висел туман, необъяснимый для второго месяца зимы. Но, несмотря на это, Меченый почти сразу же увидел то, что искал — группу собравшихся посреди двора людей, которые из-за тумана походили на совещающихся призраков. Подойдя ближе, Меченый смог опознать наместника, нескольких человек из его личной стражи и Атрейна. В отличие от Уриенса, Атрейн был один, и от этого выглядел попавшим в западню. Длинный плащ из серой шерсти, надетый поверх доспеха, придавал Атрейну сходство с волком, окруженным кольцом загонщиков. В тяжелом, мрачном взгляде сенешаля тоже чувствовалось что-то волчье.

Должно быть, весть о возвращении Атрейна и его отряда достигла Уриенса раньше, чем дан-Энрикса, и он направился встречать вернувшийся отряд, а по дороге напоролся на Атрейна. Сенешаль, похоже, торопился — иначе не оставил бы своих людей возле ворот, и не отправился бы в Руденбрук один. Из-за тумана оба не заметили друг друга и столкнулись здесь нос к носу, и можно было не сомневаться, что эта встреча не доставила удовольствия ни тому, ни другому. Меченый досадливо подумал, с чего это Уриенсу вообще потребовалось принимать на себя роль гостеприимного хозяина и идти встречать Атрейна, если все, от Истинного короля и до последнего поваренка с кухни, знали, что эти двое ненавидят друг друга всеми фибрами души. Судя напряжению, которое читалось в позах всех присутствующих, предотвращать очередную ссору было уже поздно — оставалось только постараться, чтобы эта ссора не закончилась бедой.

Меченый растолкал охранников наместника и пробился вперед, успев отметить, что гвардейцы Уриенса отнеслись к его самоуправству с явным облегчением. Похоже, несмотря на численное преимущество, никто из них не горел желанием сражаться с сенешалем, и сейчас они надеялись, что появление дан-Энрикса избавит их от такой необходимости. Каждый, кто знал о репутации Атрейна, вряд ли смог бы их за это осудить.

— …выходит, если Истинный король захочет знать, почему вы приехали назад, не кончив начатого дела, я должен буду сообщить, что ты решил вернуться в Руденбрук из-за тумана? — спросил Уриенс, сделав отчетливое ударение на последнем слове.

Лицо Атрейна потемнело.

— Если Истинный король захочет что-нибудь узнать, ему достаточно задать вопрос. А отвечать тебе я не намерен. Отойди с дороги.

— Не могу, — мягко, как будто даже с сожалением ответил Уриенс. — Король послал меня сюда, чтобы встретить вас и проследить, чтобы вы получили все, что вам необходимо.

— Мне необходимо видеть короля.

— Король занят. Он поручил мне передать, что примет тебя ближе к вечеру.

По скулам сенешаля прокатились желваки.

— И чем же он так сильно занят?..

Губы Уриенса тронула едва заметная улыбка. Похоже, сенешаль сказал именно то, что он давно хотел услышать.

— Он король, — ответил Уриенс все тем же тоном вежливого сожаления. — Разве он должен перед тобой отчитываться?

— Понятно, — процедил Атрейн. — Тяжело оставаться без хозяина, да, Уриенс? Гвинны ушли, некому стало лизать сапоги, и ты решил переключить свое внимание на короля? Лизание сапог — это, похоже, твой единственный талант. Не пропадать же ему даром!..

Крикс ожидал, что Уриенс оскорбится, но тот только криво усмехнулся.

— Да, у каждого из нас свои таланты. Одни люди следуют за королем, чтобы служить ему, другие хотят сделать короля своим слугой.

На секунду лицо Атрейна исказилось от ярости, и Крикс шагнул вперед, готовясь встать между Атрейном и его противником, но в следующий момент сенешаль овладел собой и обернулся к Меченому сам.

— Мне надоело слушать это тявканье, — с притворным равнодушием заметил он. — Не могли бы мы отойти и побеседовать?..

— Конечно, — тут же согласился Крикс, почувствовав, что с его плеч свалился камень размером с Ландес Баэлинд. Он опасался, что гордость не позволит сенешалю уйти первым, и сейчас был готов последовать за ним куда угодно — лишь бы в результате Атрейн с Уриенсом оказались как можно дальше друг от друга.

Дождавшись, пока Крикс поравняется с ним, сенешаль круто развернулся, и зашагал в сторону ворот.

— Ты понимаешь, что сейчас произошло? — мрачно спросил Атрейн, как только они отошли достаточно, чтобы никто из людей Уриенса не мог расслышать его слов.

— Боюсь, что нет, — ответил Меченый. — Не думаю, что Уриенс солгал. Но, если он говорит правду, и король действительно отправил его вас встречать… — Крикс поморщился, не зная, как закончить свою мысль, не уронив авторитета Истинного короля. — Это было не самое разумное его решение.

Атрейн довольно громко хмыкнул. А потом остановился, развернулся к собеседнику всем корпусом и требовательно спросил:

— Ты часто видел короля, пока нас не было? И вообще — давно вы с ним беседовали по душам в последний раз?

Дан-Энрикс честно попытался вспомнить. Сначала он уехал из Руденбрука больше чем на месяц, чтобы раздобыть люцер, потом практически не вылезал из лазарета, помогая Алинарду… С королем они обычно виделись только за трапезой, и разговаривали, по большей части, о каких-то несущественных вещах.

— Мне кажется, что за последние недели я проводил с ним немногим больше времени, чем ты, — признался он.

— А Уриенс все это время был с ним рядом. И уж можешь мне поверить — он потратил это время с пользой, — голос Атрейна прямо-таки вибрировал от ярости. — Я знаю Уриенса. Он ходил вокруг да около, начинал свою мысль и не заканчивал ее, а потом снова возвращался к ней — на следующий день или через неделю. Он говорил, что я указываю королю, что ему делать, что я (а может быть, мы оба) входим к королю в любое время дня и ночи, и что такое отношение не подобает его титулу. Можешь не сомневаться — когда он опять увидит короля, он скажет: «Как я и предупреждал, как только вы сказали, что вы заняты, Атрейн сейчас же вышел из себя и начал оскорблять меня, как будто бы ему было отказано в его законном праве! В следующий раз он пожелает, чтобы вы сами шли встречать его к воротам».

— Ну, не преувеличивай… — сказал дан-Энрикс, хотя в глубине души не мог не согласиться с тем, что рассуждения Атрейна звучат до отвращения правдоподобно.

— Я не преувеличиваю. Хорошо, если он скажет только это, а не добавит «он сравнил вас с гвиннами».

— Пусть говорит, что хочет. Король знает, что Уриенс не любит тебя так же сильно, как и ты — его. Он не настолько глуп, чтобы принять его слова за чистую монету.

— Да неужели? — сенешаль по волчьи усмехнулся. — Почему тогда он отказался меня принимать?

Крикс тяжело вздохнул.

— Я попытаюсь с ним поговорить, — заверил он. Он помнил дни, когда Атрейн буквально ходил по пятам за королем и неустанно повторял ему, что союз с Уриенсом — оскорбление для всех, кто воевал с захватчиками в Лисьем логе. Король сначала защищал наместника, но под давлением Атрейна начал сомневаться в своей правоте, и лишь вмешательство дан-Энрикса положило этим колебаниям конец.

Крикс ощутил внезапную усталость, осознав, каким он был наивным, когда посчитал, что, раз король простил Уриенса и даже приблизил его к себе, то инцидент исчерпан. Сенешаль открыто угрожал наместнику и его домочадцам — стоит ли так сильно удивляться, что теперь тот хочет отомстить?..

А может, дело было и не в мести, а в обыкновенном страхе. Уриенс не мог чувствовать себя в безопасности, пока человек вроде Атрейна оставался близким другом короля.

— Поговорить? — переспросил Атрейн. И раздраженно усмехнулся, словно Меченый предложил что-то несуразное. — Ну что же, можешь попытаться. Но имей в виду, что, если раньше Уриенс и не старался очернить тебя перед Истинным королем, то после сегодняшнего он об этом позаботится. Ты мог остаться там и поддержать его, но вместо этого ушел со мной. В его глазах ты встал на мою сторону — а значит, стал его врагом.

— Это какая-то бессмыслица. Я не встаю ни на чью сторону, и вообще считаю, что вам обоим стоит перестать изображать друг друга в самом черном свете и попробовать хоть раз поговорить начистоту, без оскорблений и без всякой скрытой цели, — с легким раздражением сказал дан-Энрикс. — В любом случае, я не желаю больше говорить об этой ситуации. Лучше скажи, что это Уриенс сказал насчет тумана? Вы действительно вернулись в Руденбрук из-за плохой погоды?

— «Плохой погоды» — это не совсем то слово, — возразил Атрейн. — Я все расскажу тебе — вот только прослежу за тем, как разместят моих людей… встретимся в моей комнате через полчаса, идет?

— А Истинный король не будет недоволен тем, что ты сперва докладываешь обстановку мне, а не ему?

— Ну, он ведь слишком занят, чтобы меня выслушать, — желчно сказал Атрейн.

Крикс отмахнулся.

— Ладно, ладно… Возвращайся, как закончишь. Я пока распоряжусь, чтобы для тебя приготовили все необходимое.

Атрейна в крепости любили, так что его комнаты успели привести в порядок даже раньше, чем истекли полчаса. Он заявил, что промерз до костей и желает принять ванну, так что Меченому пришлось поставить свое кресло рядом с огромной дубовой бадьей, установленной прямо посреди комнаты. В Легелионе вести разговор с человеком, принимавшим ванну, наверняка посчитали бы неприличным, но в Эсселвиле сохранялись куда более простые нравы, так что здесь в подобном разговоре не видели ничего особенного. В непротопленных покоях было холодно, и пар завивался над водой в причудливые белые спирали. Сенешаль откинулся на бортик ванны и прикрыл глаза. Крикс прекрасно понимал, что должен чувствовать человек, который провел несколько последних дней в седле, ночуя под открытым небом, а теперь лежит в горячей ванне, поэтому не торопил своего собеседника.

— Я обещал рассказать про туман, — сказал Атрейн примерно через полминуты. — Впервые мы увидели его дня два назад. Мы тогда были примерно на шестнадцать лэ… как же это по-вашему?... примерно на три стае выше по течению. Видимость становилась хуже с каждым часом. В конце концов я приказал остановиться. Мы толком не видели даже друг друга. Представь: подносишь руку к носу — видишь ее хорошо. Начинаешь понемногу отводить назад — она как будто тонет в молоке. Выглядит жутковато само по себе, даже если не думать, что где-то поблизости могут торчать адхары. Но дальше было еще хуже. Через несколько часов ребята стали слышать голоса. Одни клялись, что совсем рядом с нами разговаривает чуть ли не десяток человек, другие утверждали, будто слышат пение, а третьи не слышали вообще ничего. Многие стали говорить, что это место проклято, и что мы все сойдем с ума, и требовать, чтобы я срочно вывел их оттуда.

— А ты что-нибудь слышал? — спросил Крикс.

— Нет. Но я заметил, что больше других паниковали те, кто голосов не слышал, а вот тем, кто слышал их, они не показались такими уж страшными. Так что я рассудил, что вряд ли стоит видеть в этих голосах угрозу. И потом — все знают, что адхары никогда ни с кем не разговаривают… и уж подавно не поют. Должен признаться, я предпочитаю голоса, которые поют, чем стрелы, вылетающие прямо из тумана.

— С этим не поспоришь. А что было дальше?..

— Дальше… — Атрейн ненадолго замолчал, глядя куда-то сквозь дан-Энрикса. Меченый осознал, что никогда еще не видел у него такого выражения лица. — Боюсь, что ты мне не поверишь. Впрочем, ты-то, может, и поверишь — ты ведь маг… Короче говоря, я поразмыслил и решил, что, если впереди такой же плотный туман, как и в том месте, где мы оказались — значит, парни правы, и нам нужно возвращаться. Но, если это не туман, а результат какой-то магии, то, может статься, впереди все чисто. Так что я заставил главных паникеров замолчать, приказал никому не трогаться с места до моего возвращения, и отправился на разведку.

— В одиночку?..

— А ты предлагаешь взяться за руки, чтобы не потеряться, и биться лбом о все деревья по дороге? — покривился сенешаль. — Один человек движется быстрее, чем два или три, даже если приходится идти практически вслепую. Я пошел… Оставлял метки на деревьях, хоть и не был до конца уверен, что потом сумею их найти. Голосов я так и не услышал. А потом… потом туман внезапно поредел, и я увидел мост, то ли из камня, то ли из какого-то металла. Он был очень длинным, и шел не над рекой, а над какой-то пропастью, заполненной туманом — или, может, облаками? А на противоположной стороне моста был замок, но не Марахэн и не Руденбрук. Он был… — Атрейн осекся, сделав пальцами такое движение, как будто бы пытался сотворить необходимые слова из воздуха. — Даже не знаю, как сказать. Ты когда-нибудь видел замки в облаках? Он бы таким же, только настоящим. И кажется, я даже знаю, что это за замок… Тот маг, который приходил за сыном Тэрина, говорил мне о нем. Мать принца к тому времени была уже мертва, так что заботы о младенце взяла на себя моя жена. Я захотел узнать, куда маг собирается забрать наследника — и тогда он рассказал нам о Туманном логе и о замке Эйринваль.

— Леривалль, — автоматически поправил Меченый.

Атрейн вскинул на него взгляд — такой настойчивый и острый, словно он хотел одним усилием воли проникнуть в мысли собеседника.

— Ты знаешь этот замок?.. — спросил он.

Это был далеко не первый раз, когда Атрейн смотрел на Крикса этим вопрошающим, пытливым взглядом. Меченый спросил себя — как давно у сенешаля появились подозрения на его счет? В момент их первой встречи? Или позже?..

— Я о нем слышал, — сказал он как мог бесстрастно. — Это очень известная легенда — в нашем мире. В наших хрониках записаны истории о людях, которые заблудились в туманах, а потом внезапно набрели на Леривалль — совсем как ты. Ты не пошел туда?..

— Нет, я подумал о своих товарищах и повернул назад, — сказал Атрейн, явно думая о другим. — Мне показалось, что тебе и королю не помешало бы узнать об этом замке. Как ты думаешь, если отправиться на то же место — он все еще будет там?..

— Вряд ли, — сказал дан-Энрикс. — Леривалль — как сон. Нельзя проснуться, а потом вернуться в то же сновидение.

— Ну что ж, может, оно и к лучшему, — вздохнул Атрейн. Некоторое время он молчал, глядя на Крикса. Сердце у дан-Энрикса заколотилось чаще, как у человека, неспособного предотвратить грозящую ему опасность и вынужденного столкнуться с ней лицом к лицу. 'Сейчас, — подумал он. — Это произойдет сейчас'. И не ошибся. Сенешаль спросил — медленно и раздельно, словно желал подчеркнуть каждое сказанное слово — Это ведь был ты?..

Крикс постарался, чтобы его лицо не выражало ничего, помимо вежливого удивления — как и положено человеку, который не понимает, о чем его спрашивают. Но на Атрейна это не произвело желаемого впечатления.

— Перестань… — нетерпеливо сказал он. — Я знаю, что ты меня понял. Я думал об этом сотни раз, когда смотрел на то, как ты командуешь людьми, чертишь свои карты или возишься с больными в лазарете. В народе всегда верили, что рано или поздно ты вернешься и освободишь эту страну от гвиннов. Мне бы тоже следовало в это верить. Но я устал от бесконечных поражений и разочаровался во всем на свете. Если бы не я, ты сейчас был бы нашим Королем.

Лицо Атрейна раскраснелось, глаза лихорадочно сверкали. Чувствовалось, что виной тому не только горячая ванна, но и исключительное, непривычное волнение.

Меченый ощутил растерянность. Если он будет продолжать делать вид, что ничего не понимает, то и Атрейн, и он сам, будут понимать, что это просто глупый фарс. Но если он признает правоту своего собеседника, то это прозвучит, как обвинение. Как будто бы он сердится на то, что сенешаль лишил его законных прав.

— Как бы там ни было, сейчас у Эсселвиля есть король, — как можно мягче сказал он.

Атрейн покачал головой.

— Если бы все было так просто… Было время, когда я сказал себе — если для того, чтобы вспомнить о гордости и драться с Дель-Гвиниром, людям нужен Истинный король, то я его создам! Но я ошибся, думая, что Истинный король — это всего лишь символ, который должен сплотить людей. Король — это прежде всего человек. Тот человек, который ведет людей в бой и принимает важные решения. А Литт не может быть подобным человеком. Мы отступились от него, как взрослые, которые перестают водить ребенка на помочах, чтобы он научился ходить сам. Но вместо этого он почувствовал неуверенность и стал искать, к кому прислушаться теперь. Разница только в том, что раньше он еще не чувствовал себя настоящим Королем и позволял другим открыто диктовать ему свои решения. А теперь ему нравится думать, что он правит сам, поэтому он будет слушать тех, кто сможет лучше остальных изобразить, что подчиняется его приказам. Понятно, что «приказывать» он будет только то, чего захочется его советникам, но это он поймет еще нескоро — если вообще когда-нибудь поймет.

— Хочется думать, что ты ошибаешься на его счет, — ответил Крикс. Атрейн поморщился.

— Я знаю Литта лучше, чем любой из вас, и я вполне уверен в том, что говорю. Кого я никак не мог понять, так это тебя. С тех пор, как я начал догадываться, кто ты, я все время задавал себе вопрос — чего он добивается?.. — но так и не сумел найти ответа. Будь на твоем месте кто-нибудь другой, я бы ничуть не сомневался в том, что после окончательной победы этот человек намерен заявить свои права на трон. Армия боготворит тебя. Я думаю, если бы дело дошло до спора между тобой и Литтом, большая часть людей встала бы на твою сторону. Но при всем при том ты очень мало думаешь о своей популярности и постоянно занят посторонними вещами, вроде изучения своего болеутоляющего порошка. Словом, ты не похож на человека, который рассчитывает когда-нибудь в будущем надеть корону. Это кажется мне поразительным. Правда, ты самый бескорыстный человек из всех, кого я знал за свою жизнь, но даже самый бескорыстный человек задумается, если ему предложат удовольствоваться ролью полководца Истинного короля — в то время как он сам имеет куда больше прав на этот титул. Может, маги в самом деле отличаются от остальных людей, и у них не бывает наших слабостей или желаний?..

Меченый рассмеялся.

— Ошибаешься, у меня тоже есть желания.

— Какие же?..

— Больше всего на свете я хочу покончить с Олваргом и тем, что в нашем мире называют Темными истоками. И можешь мне поверить — если мне это удастся, то все наши разговоры о коронах и наследстве Тэрина не будут иметь ровно никакого смысла.

Сенешаль нахмурился, явно готовясь задать собеседнику очередной вопрос, но через несколько секунд пожал плечами, как бы признавая право Меченого на какие-то особенные, не доступные для окружающих мотивы.

— Что ж. Тогда дождемся наступления весны и выступим на Марахэн, — сказал он, потянувшись за лежавшим возле ванны полотенцем.

* * *

Оставшись в одиночестве, Олрис сначала попытался выглянуть в окно, встав на один из табуретов, но не увидел ничего, кроме молочно-белого тумана. Хотелось спуститься вниз, но Меченый велел ему остаться здесь, и Олрис точно знал, что не решится поступить по-своему. На первый взгляд, Меченый был гораздо мягче Дакриса, но было в нем нечто такое, отчего хотелось лишний раз его не раздражать.

Разочарованный дурацким видом из окна, Олрис спустился с табурета — и только сейчас сообразил, что он впервые оказался в этой комнате совсем один. До сих пор он всегда поднимался в башню только в те часы, когда дан-Энрикс находился у себя, и никогда не оставался здесь надолго. Сердце у Олриса забилось чаще. Перевязь с мечом дан-Энрикс прихватил с собой, но в комнате наверняка осталось еще множество предметов, обладающих магическими свойствами.

Забыв об остывавшем завтраке, Олрис подошел к дальнему концу стола, где Меченый работал вечерами. При этом Олрис настороженно прислушивался, чтобы сразу же вернуться в безопасную часть комнаты, если на лестнице послышатся шаги. Правда, Крикс не успел сказать, чтобы он ничего не трогал, но Олрис был уверен, что дан-Энрикс будет не в восторге от того, что кто-то роется в его вещах. Остановившись возле верстака, Олрис почувствовал почти такое же смущение, как если бы забрался в эту комнату без ведома хозяина.

К его большому разочарованию, ни одного предмета, наводящего на мысль о магии, он не увидел. На столе лежала незаконченная карта, небольшие медные весы, вместительная глиняная плошка с серым, комковатым порошком, каминные щипцы, длинный и тонкий нож, которым Меченый чинил перья и снимал свечной нагар, и, наконец, целая кипа желтовато-кремовых листов, исписанных настолько плотно и убористо, что у Олриса начало рябить в глазах. Он храбро отодвинул верхние листы, и неожиданно заметил среди текстов и каких-то непонятных крючковатых знаков нарисованный пером портрет. Олрису далеко не сразу удалось понять, что это женщина — черты ее лица, изображенные размашистыми, резкими штрихами, были хоть и тонкими, но начисто лишенными обычной женской мягкости. Брови неизвестной леди были чуть заметно сдвинуты над переносицей, и темные глаза смотрели требовательно и строго, но в насмешливом изгибе рта застыла горечь.

Лет в шестнадцать эта женщина, наверное, была очень похожа на Таиру. Но, парадоксальным образом, еще сильнее она напоминала Ингритт — не отдельными чертами, а, скорее, выражением лица. С таким лицом Ингритт когда-то заявила Олрису, что никогда и ни за что не выйдет замуж за Рыжебородого.

С минуту Олрис с изумлением разглядывал случайно обнаруженный рисунок. В голову Олриса закралась мысль, что, когда Меченый нарисовал этот портрет, он должен был чувствовать себя очень несчастным. Олрису внезапно показалось, что он совершает что-то непристойное — не лучше, чем подслушивание под дверью, и он торопливо сунул лист с рисунком под кипу остальных бумаг. Увы, при этом он задел стоявшую под рукой миску с серым порошком, и мерзкая посудина, жалобно тренькнув, соскользнула на пол. Олрис чуть не заорал от ужаса, но, опустившись на колени, обнаружил, что ему невероятно повезло — миска упала не на камни, а на покрывавший пол тростник, и не разбилась, а только перевернулась, так что ее содержимое высыпалось на пол.

Впрочем, это обстоятельство не сильно меняло дело. Если этот неприглядный серый порошок и есть люцер, который можно доставить только из другого мира, то теперь дан-Энрикс точно спустит с него шкуру. В животе у Олриса похолодело. Надо было что-то предпринять — причем немедленно. Олрис подхватил миску и начал сгребать туда просыпанный люцер. Проклятый порошок перемешался с пылью, мелкими травинками и прочим мусором, но в конце концов Олрису все же удалось собрать две трети порошка обратно в миску. Теперь осталось только выбросить остатки порошка, настолько перемешавшиеся с мусором, что спасти их не представлялось никакой возможности. Олрис высыпал их в камин, отряхнул посеревшие от пыли руки и наконец-то перевел дыхание. Сейчас, когда самое худшее осталось позади, Олрис внезапно осознал, что даже больше порки за испорченный люцер его пугала мысль, что Меченый выставит его вон и никогда больше не поручит ему никакого дела. С некоторых пор Олрис не представлял собственной жизни в Руденбруке без визитов в Ландес Баэлинд.

По комнате поплыл противный сладковатый запах — вероятно, его издавал сгорающий люцер. Олрис немного постоял возле камина, глядя на огонь и понемногу успокаиваясь. Ничего, сказал он сам себе. Если Атрейн действительно вернулся в крепость, у дан-Энрикса наверняка будет достаточно забот, чтобы присматриваться к миске с порошком. Скорее всего, он и не заметит, что люцера стало меньше.

Настроение у Олриса стремительно улучшалось. Он снова подошел к столу, повертел в пальцах удивительно прозрачный пузырек с густыми алыми чернилами, и, повинуясь безотчетному порыву, снова вытянул из-под других листов спрятанный среди них портрет. Ему больше не казалось, что он совершает что-то недостойное. Наоборот, Олрис почти жалел, что он не может вынести этот листок из Ландес Баэлинда и показать Ингритт. Просто удивительно, что Ингритт так похожа на возлюбленную Меченого… вот интересно, замечал ли это сам дан-Энрикс?

В мыслях Олриса царила изумительная легкость, зато голова кружилась все сильнее. Выпустив из рук рисунок, Олрис упал в кресло, на котором обычно сидел Меченый, и закрыл глаза, перед которыми сейчас кружился яркий разноцветный вихрь. Олрису казалось, будто кресло вот-вот выскочит из-под него или провалится прямо сквозь пол. Ощущение слегка напоминало то, которое испытывает очень сильно опьяневший человек, с той только разницей, что Олриса ни капли не мутило. Даже совсем наоборот: несмотря на шатающийся пол и ускользающее кресло, ему было хорошо и удивительно спокойно. Потом ему показалось, будто дверь открылась, и на пороге комнаты появилась женщина с портрета. Олрис видел ее даже сквозь опущенные веки, и очень обрадовался, что она пришла. Теперь-то, надо полагать, дан-Энрикс будет счастлив. Олрис слабо улыбнулся, и женщина улыбнулась ему в ответ — только не так, как на рисунке Крикса, а совсем иначе, искренне и ласково. Она направилась к нему через всю комнату, и по дороге превратилась в Ингритт, а потом неторопливо наклонилась и поцеловала его в губы. Олрис хотел объяснить, что Меченый все время думает о ней, и рассказать о том, как он беседовал с Таирой на конюшне, но потом сообразил, что в этом нет необходимости — она и так все знает.

Губы незнакомки были мягкими и теплыми. Это было последнее, что запомнил Олрис, перед тем, как провалиться в темноту.

* * *

В себя Олрис пришел от ощущения, что по его лицу и шее струйками течет холодная вода. Он недовольно замычал и попытался открыть глаза, но отяжелевшие веки ни в какую не желали подниматься.

— Там еще что-нибудь осталось? — спросил чей-то голос у него над головой. — Давай еще. А то он совершенно одурел.

На голову Олриса снова полилась холодная вода. На этот раз он все же смог открыть глаза и даже попытался закрыть голову руками, но почувствовал, что у него едва хватает сил, чтобы оторвать руку от подлокотника кресла.

— Ну что, гвинн, пришел в себя?.. — спросил стоявший рядом человек. Он смотрел на Олриса сверху вниз, и взгляд у него был крайне неприветливым. Олрису показалось, что он уже видел этого мужчину раньше, но сейчас он не способен был сообразить, где именно. В мыслях царила полная сумятица. Олрис напрягся и сумел припомнить, что последним, что он видел, прежде чем заснуть, была загадочная женщина с рисунка, нарисованного Криксом. Беспокойно оглядевшись, он отметил, что теперь ее в комнате не было.

— А где та женщина? Она ушла?.. — спросил он у троих мужчин, стоявших у стола. Они мрачно переглянулись.

— Вода закончилась, — сказал один, вертя в руках пустую кружку.

— Ничего, сейчас я помогу ему прийти в себя, — зловеще пообещал второй и, сделав шаг вперед, отвесил Олрису пощечину. Парень чуть не оглох от громкого хлопка, однако в голове действительно немного прояснилось. Во всяком случае, он осознал, что все еще находится в комнате Крикса в Ландес Баэлинде, и вспомнил имена троих мужчин, которые стояли у стола. Того, который спрашивал насчет воды, звали Рейнар Лювинь, или же просто Рельни. Стоявшего рядом айзелвита звали Эвро, а того, который только что ударил его по лицу — Олметт. Всех троих Олрис часто видел в обществе дан-Энрикса, и точно знал, что они не в восторге от того, что Меченый приблизил к себе гвинна. Осознав, что, кроме них троих, в комнате на вершине башни никого больше не было, Олрис почувствовал испуг. От этой троицы ему не приходилось ждать ничего хорошего.

Олметт, похоже, вознамерился влепить ему еще одну затрещину, но Рельни удержал его.

— Не надо. Он уже очухался. Я прав?..

Голова у Олриса по-прежнему шла кругом, но, встретившись взглядом с Рельни, парень счел за лучшее кивнуть.

— Прекрасно. Тогда объясни-ка нам, как ты здесь оказался.

— Я относил Меченому завтрак… — начал Олрис. Олметт сердито посмотрел на него сверху вниз.

— Кому?.. Какой он тебе «Меченый», щенок?!

Рельни махнул рукой.

— Оставь. Это сейчас не важно. Ты сказал, что принес завтрак. Дальше?..

— Потом лорд дан-Энрикс пошел вниз, встречать Атрейна, а мне приказал остаться здесь и ждать его.

Троица выразительно переглянулась.

— Меченый приказал тебе остаться здесь в его отсутствие? — раздельно, будто бы подчеркивая голосом каждое сказанное слово, повторил Лювинь.

«Ага, вам, значит, можно называть его Меченым!» — подумал Олрис.

— Да, — ответил он.

— Мы уже послали за дан-Энриксом. Если ты врешь, мы это скоро выясним, — угрюмо сказал Рельни.

— Я не вру.

— Да что ты с ним миндальничаешь, Рельни? — возмутился Эвро. — Может быть, рыться в бумагах ему тоже приказал сам Крикс?..

— В самом деле, — Рельни пристально смотрел на Олриса. — Что ты искал в вещах лорда дан-Энрикса?

Олрис похолодел, впервые начиная понимать, в какое положение он сам себя поставил. К счастью, в эту самую минуту дверь открылась, и в комнату вошел сам Меченый. Сердце у Олриса едва не выпрыгнуло из груди — на этот раз от радостного облечения. А Крикс принюхался и удивленно поднял брови.

— Кто додумался жечь люцер?

Рельни неприязненно посмотрел в сторону Олриса.

— По-моему, этот болван просто не знал, что будет, если бросить порошок в огонь. Нам пришлось постараться, чтобы привести его в чувство.

— Понятно… — Меченый подошел к столу и замер. Проследив за его взглядом, Олрис обнаружил, что портрет, который Меченый хранил среди других бумаг, валяется на самом видном месте. Олрис заметил, как по скулам Крикса прокатились желваки. Олрис испуганно сжался в своем кресле, но Меченый, не удостоив его даже взглядом, снова повернулся к Рельни.

— Значит, ты вызвал меня потому, что мой стюард додумался высыпать в камин люцер и надышался дымом?

Рельни скрестил руки на груди.

— Я вызвал тебя потому, что твой так называемый «стюард» подослан сюда Олваргом. Ты еще не забыл про наш вчерашний разговор?.. Вот тебе доказательство того, что я был прав. Разве тебе не интересно, для чего этот мальчишка роется в твоих вещах?

Крикс тяжело вздохнул.

— Рельни, это смешно, — устало сказал он. — Согласен, Олрису не следовало трогать мои вещи. Но не всякий человек, который роется в чужих вещах — лазутчик Олварга. С чего ты взял, что он шпион?..

Лювинь прищурился.

— Гвинн говорит, что в Марахэне он был просто конюхом. Но такие вот мозоли, — Рельни схватил руку Олриса и развернул ее ладонью вверх так резко, что запястье Олриса иглой пронзила боль, — не остаются ни от вил, ни от лопаты. Это мозоли от меча! Я с самого начала был уверен в том, что этот гвинн — не тот, кем кажется. Но когда ты стал его защищать, я понял — просто рассказать тебе о том, что я заметил, будет недостаточно. Ты слишком веришь людям. Так что мы решили подождать, пока этот поганец выдаст себя с головой.

Заметив испуг Олриса, стоявший рядом с Рельни Олметт мрачно улыбнулся. Это была его первая улыбка с той минуты, как Олрис пришел в себя.

— Ну что, гвинн? Может, теперь расскажешь, кто в твоей конюшне обучал тебя владению мечом?

Олрис почувствовал, как внутренности у него сворачиваются в тугой, холодный ком. Похоже, на сей раз ему действительно конец. Меченый воин, он сразу поймет, что Рельни прав.

Олрис почувствовал, что сейчас просто разревется от бессилия и жалости к себе.

Но тут дан-Энрикс неожиданно сказал:

— Я давно знал, что Олрис был оруженосцем у одного из гвардейцев Олварга. Он рассказал об этом еще в первый день, когда я пригласил его сюда. Или, по-вашему, мне следует винить его за то, что он не стал болтать об этом обстоятельстве налево и направо?.. Думаю, любой из вас троих на его месте поступил бы точно так же.

Олрис осознал, что смотрит на Меченого, изумленно открыв рот. Мало того, что Крикс откуда-то знал то, о чем он никогда ему не говорил, так Меченый еще и лгал, чтобы защитить Олриса от Рельни и его друзей!.. Последнее обстоятельство потрясло Олриса сильнее, чем все остальное.

Лювинь отпустил руку Олриса — и смущенно поскреб заросший темной щетиной подбородок.

— Может, ты и прав, — с видимой неохотой признал он в конце концов. — Мы были так уверены, что гвинн тебя обманывает, что не допускали никаких других возможностей. Но я все равно не понимаю, для чего тебе потребовалось брать этого олуха к себе. Люцера, который он выбросил в камин, хватило бы на целый лазарет. Готов поспорить, что эта вонь не выветрится еще пару дней, даже если держать оба окна открытыми нараспашку.

Крикс покосился на сидевшего на кресле Олриса. Тот быстро опустил глаза, не зная, то ли радоваться, что ему каким-то чудом удалось избавиться от обвинений Рельни, то ли паниковать из-за ожидавших его объяснений с Меченым. Пока он размышлял об этом, дверь комнаты в очередной раз распахнулась, и на пороге появились несколько гвардейцев в темно-красных коттах, которые носили люди из личной охраны лорда Уриенса. Вслед за ними вошел высокий, худощавый мужчина с длинными залысинами надо лбом, в котором Олрис с изумлением опознал самого Уриенса, наместника Руденбрука. До сих пор он видел его всего пару раз и не представлял, чтобы человек такого ранга станет лично подниматься в Ландес Баэлинд вместо того, чтобы позвать дан-Энрикса к себе. Похоже, Уриенс не ожидал застать здесь Рельни и его друзей — во всяком случае, при виде этой троицы его лицо заметно вытянулось. В свою очередь, все четверо находившихся в Ландес Баэлинде мужчин повернулись к наместнику, забыв об Олрисе, и он еще успел порадоваться, что разговор о люцере, скорее всего, откладывается на потом. А потом Уриенс сказал:

— Именем Истинного короля, Крикс-из-Легелиона арестован мной по обвинению в измене. Отдайте ваш меч, мессер, и никто не пострадает.

Олрис громко охнул, но никто даже не обернулся в его сторону.

Рельни мрачно спросил.

— Что вы такое говорите, господин наместник? Где Атрейн?

— Атрейн находится под стражей по приказу Истинного короля, — судя по голосу наместника, Уриенс нервничал, однако старался сохранить лицо.

Олметт побагровел.

— А доказательства? Где доказательства, что это воля Истинного короля? Может быть, это ты — изменник!

Гвардейцы в темно-красных коттах схватились за мечи. Олметт, Эвро и Лювинь отступили к окнам и последовали их примеру. Только Меченый остался стоять на прежнем месте и не только не схватился за оружие, а, наоборот, демонстративно скрестил руки на груди. Олрису показалось, что он побледнел, но лицо Крикса оставалось спокойным.

— Надеюсь, вы не собираетесь здесь драться?.. — спросил он. — Если король желает, чтобы я отдал оружие, я так и поступлю. Уверен, это просто недоразумение.

— А я уверен, что внизу полно его гвардейцев, — процедил сквозь зубы Рельни. — По мне, этот «арест» — обыкновенное убийство!

— Ерунда, — хладнокровно сказал Крикс, отстегивая перевязь. — Возьмите меч, мессер. Я следую за вами.

— Разумное решение, милорд, — произнес Уриенс. Выглядел он, как человек, испытывающий большое облегчение, но в то же время ожидающий какого-то подвоха. Меченый бросил на него короткий взгляд.

— Атрейн, конечно же, не отдал вам оружия?.. — осведомился он.

Пару секунд казалось, что наместник не ответит, но в конце концов он все же качнул головой.

— И сколько?

— Трое.

— А он сам?..

— Ранен, — ответил Уриенс все так же лаконично.

Олрис настороженно прислушивался к этому разговору. Поначалу он не понял, о чем речь, но несколько секунд спустя сообразил — Атрейн убил троих людей наместника, когда за ним пришли. Он прожигал глазами Крикса, думая — сделай хоть что-нибудь! Если не хочешь драться, воспользуйся своей магией!

Но Меченый только задумчиво смотрел на свой конвой.

— Понятно… Что ж, идемте.

Олметт, Эвро и Лювинь переглянулись.

— Нам пойти с тобой? — предложил Эвро.

— Не нужно, — отозвался Крикс уже в дверях.

 

Глава XIX

Элена Эренс привыкла к тому, что поздняя осень — самое скучное время года. Сбор урожая и осенние ярмарки уже закончены, до зимних праздников все еще очень далеко, темнеет рано, да и дни становятся такими промозглыми и хмурыми, что впору удавиться от тоски. У послушниц, которые проходят обучение в Общине милосердия, в эти недели пропадает всякое желание учиться, а у их наставниц — преподавать. В общине расцветают сплетни и беспочвенные ссоры. Именно в это время настоятельнице требуется особенное искусство, чтобы поддерживать в сестрах бодрость духа и не позволить им впасть в уныние или переругаться от безделья. Но на этот раз Элене Эренс не пришлось придумывать, чем бы занять сестер. Мирная жизнь общины Милосердия была нарушена самым вопиющим образом — сначала появлением у их ворот вооруженного отряда, а затем — шокирующей просьбой предоставить гостеприимство Лейде Гвен-Гефэйр, женщине, которую многие называли герцогиней Гверра, несмотря на то, что номинально Гверром правил ее брат. Первой мыслью сестры Эренс было, что леди Гефэйр направляется в Бейн-Арилль, к Галатее Ресс. Поэтому, выйдя навстречу гверрцам, она посоветовала им проехать вперед еще немного и остановиться в ближайшем предместье, извинившись тем, что сестрам из общины Милосердия не подобает принимать в обители одновременно дюжину мужчин — если, конечно, это не больные в лазарете. Сестра Элена кожей чувствовала разочарование сестер, слушавших этот разговор из-за ее спины. К их удовольствию, леди Гефэйр ответила, что она приехала нарочно для того, чтобы поговорить с Эленой Эренс, поэтому просит позволить ей остановиться в Доме милосердия. А люди из ее эскорта могут подождать в предместье, чтобы не обременять сестер. Элена Эренс очень удивилась, но незамедлительно ответила, что месс Гефэйр может оставаться в Доме милосердия, сколько захочет. Неожиданный и выглядевший совершенно беспричинным приезд леди Гефэйр внушал смутную тревогу, но, конечно, отказать в гостеприимстве было верхом неприличия, даже если бы Орден милосердия не был кругом обязан Лейде, приложившей массу сил к восстановлению гверрских общин после войны. Сестра Элена лично проводила Лейду в ее комнату, а затем в трапезную, потому что наступало время ужина.

Устав общины запрещал любые разговоры за едой. Кто-нибудь из сестер должен был читать вслух, а остальные — слушать. Но сегодня голос чтицы был почти неслышен из-за постоянных перешептываний. Воображение сестер, многие из которых не видели в жизни ничего, кроме своей родной деревни и общины Милосердия, будоражило все сразу — и мужской костюм приезжей, и ее распущенные, вопреки традициям, темные волосы, и то, как она с аристократической небрежностью орудует двузубой вилкой и ножом. Элене было неудобно за ребячливое поведение своих помощниц, хотя сама гостья игнорировала это любопытство с хладнокровием человека, давным-давно привыкшего к подобному вниманию. Скорее всего, ей и правда не было дела до каких-то перешептываний — женщину, которую прозвали Стальной Розой Глен-Гевера, едва ли могли волновать такие мелочи.

После ужина Лейда Гефэйр пожелала говорить с настоятельницей наедине, и сестра Эренс предложила ей пойти в библиотеку — аскетическая обстановка спален в Доме милосердия не была рассчитана на то, чтобы принимать гостей.

Лейда Гефэйр явно не привыкла тратить времени на долгие вступления и приступила к делу сразу же, как только они обе опустились в кресла.

— Простите, что явилась к вам без приглашения, сестра Элена. Следовало предупредить вас письмом, но я подумала, что письмо от меня могло бы вас скомпрометировать. Насколько мне известно, моя репутация среди ваших единоверцев оставляет желать лучшего.

Сестра Эренс собиралась возразить, но ее собеседница сумрачно улыбнулась, будто говоря «Да-да, я знаю все, что вы хотите мне сказать, не будем тратить времени».

— …Я проделала этот путь, чтобы поговорить о «Братстве истины». У меня сложилось впечатление, что вас, как и меня, волнует то, что члены Братства провоцируют вражду между элвиенистами и унитариями.

Сестра Элена нахмурилась. В последнее время трудно было выбрать более сомнительный предмет для обсуждения, чем тот, которого коснулась Лейда Гвен-Гефэйр. Так называемое «Братство истины» возникло среди лавочников, подмастерьев и поденщиков в Адели, и борьбу за истинную веру большая часть этих людей понимали отнюдь не как ученый диспут со своими оппонентами. Разгромить книжную лавку, в которой продавали сочинения Кэлринна Отта, забросать гнилыми овощами элвиенистского проповедника, выступающего на площади, или устроить драку в городском трактире, из-за того, что выступавший в зале менестрель пел для гостей баллады о дан-Энриксе — таков был далеко не полный перечень их «подвигов» во славу веры и Создателя. Когда «истинники» вымазали дверь столичного Книгохранилища дерьмом, Элена Эренс, в приступе неистового раздражения, публично назвала их «полоумными фанатиками, которым не помешала бы хорошая порция плетей». Увы, многие поняли ее высказывание, как одобрение идей Кэлрина Отта, и даже ссылались на нее, распространяя эту ересь среди унитариев. С тех пор сестра Элена обещала себе держаться как можно дальше от всех этих дел. Когда два враждующих лагеря ослеплены своей враждой, они используют любые средства в борьбе друг с другом. Умный человек не станет подливать масла в огонь, и лучше будет держать свои мысли при себе, чем позволять сторонникам враждующих идей подхватывать свои слова, переиначивать их на свой лад и использовать в собственных целях. Но Лейда Гефэйр еще очень молода, и, вероятно, жизнь должна казаться ей гораздо проще, чем Элене Эренс. Настоятельница помнила, что двадцать лет назад большинство тех противоречий, которые сегодня ставили ее в тупик, не только не казались ей неразрешимыми, но вообще не попадали в поле ее зрения.

— А вы уверены, что эту вражду провоцируют именно «истинники»?.. — сдержанно поинтересовалась леди Эренс. — В конце концов, Братство возникло не само собой, а как ответ на рукопись Кэлрина Отта. Вы не хуже меня знаете, что в этой книге содержатся кощунственные с точки зрения большинства унитариев идеи.

Лейда криво улыбнулась.

— Кэлрин Отт, по-моему, пытался написать что-нибудь вроде новой «Повести о Бальдриане». Думаю, ему и в голову не приходило, что кто-нибудь отнесется к его сочинению, как к богословскому трактату.

— Может быть. Но, тем не менее, в написанной им книге напрямую утверждается, что Крикс дан-Энрикс связан с Тайной магией. Огромное количество людей, читавших «Сталь и Золото», вполне уверены, что Крикс — и в самом деле Тот, кого в Книге Надежды называют Эвеллиром. С точки зрения моих единоверцев такое утверждение — немыслимое святотатство.

Ее собеседница нетерпеливо повела плечом.

— Насколько мне известно, Кэлрин Отт — не первый человек, которого ваши единоверцы обвиняют в ереси. Вспомнить хотя бы Эйта из Гоэдды. Когда он написал свои «Монологи», капитул публично объявил его идеи несовместимыми с Книгой Надежды. Но сам Эйт при этом продолжал спокойно жить в общине Белых братьев, и, кажется, был в прекрасных отношениях со всеми ее жителями вплоть до настоятеля. Никто не приходил в неистовство из-за того, что «Монологи» Эйта продают в столичных книжных лавках и даже изучают в Академии. Капитул обозначил свое несогласие с его идеями, но не пытался помешать ему их высказывать. Почему бы не отнестись так же и к сочинению Кэлринна Отта?..

Элена Эренс ответила без запинки — ей уже случалось размышлять на эту тему.

— Потому, что Эйт из Гоэдды был прежде всего ученым, а не проповедником. Если немного поскрести его идею «чистых философских принципов», то под ней обнаружится самый обыкновенный материализм. А материализм не обладает наиболее опасным свойством ереси — способностью будоражить человеческое воображение и пробуждать стремление к чему-нибудь заведомо несбыточному… И самое главное: идеи Эйта из Гоэдды не рассчитаны на то, чтобы воодушевлять толпу. Охотники сводить Создателя к «чистому принципу» и продираться через сложную систему умозрений, выстроенных Эйтом в его «Монологах», могут найтись только среди таких людей, как и он сам — привыкших проводить большую часть своего времени над книгами и способных наслаждаться тонкостями философских диспутов. А книга Отта исключительно проста. Мне приходилось видеть, как ее читали вслух на рынках и у городских ворот.

Лейда поджала губы.

— Мне кажется, что унитарии ставят себя в смешное положение, устраивая вокруг книги Отта такой шум. Это же просто вымысел!..

— Если бы автор книги подавал ее как вымысел — никто бы и слова не сказал, — парировала сестра Эренс. — Беда в том, что Кэлрин Отт уверен в том, что говорит своим читателям чистую правду. А то, что он включает в свою повесть большое количество бесспорных фактов и свидетельств очевидцев, придает его книге убедительность. К тому же, Отт дает понять, что все, что он узнал об Олварге и Меченом — не его собственные домыслы, а слова самого же Крикса. Вы, наверное, читали последние главы его книги — там, где Отт описывает свою встречу с Криксом в ставке Серой сотни?..

— Разумеется.

— Значит, вы понимаете, о чем я говорю. Либо Отт выдумал весь этот разговор с начала до конца, а потом выдал его за реальное событие, либо он действительно записал то, что говорил ему дан-Энрикс. Честно говоря, я больше верю во второе. Отт, насколько я могу судить по его книге — человек увлекающийся, он вполне способен что-то приукрасить… но не до такой же степени! Поэтому я думаю, что лорд дан-Энрикс в самом деле говорил хотя бы часть того, что Отт описал в той главе. Вы не согласны?..

Лейда мрачно усмехнулась.

— Полностью согласна. Даже более того — вы полагаете, что Крикс сказал «хотя бы часть» того, что описал в своем последнем свитке Кэлрин Отт, а я уверена, что Кэлрин вовсе ничего не приукрашивал.

Сестра Элена посмотрела на собеседницу почти с испугом.

— Но… Вы же ведь не думаете, что дан-Энрикс — в самом деле Эвеллир?..

— Не думаю, — кивнула Лейда.

— Тогда для чего ему понадобилось рассказывать своим друзьям такие байки?!

— Очевидно, потому, что сам он не считал их байками, — сказала месс Гефэйр очень сухо.

— Но ведь это же безумие, — растерянно сказала сестра Эренс.

Лейда Гефэйр вскинула глаза на настоятельницу. От ее взгляда настоятельнице на секунду сделалось не по себе.

— Да, — медленно сказала Лейда. — Думаю, это действительно безумие.

— Вы что, действительно считаете, что он… — Элена осеклась.

— Сэр Таннер Тайвас, видевший дан-Энрикса на переговорах, убежден, что Меченый был не в себе. Я склонна ему верить. А вы никогда не думали, что от того, что с Криксом делали в Кир-Роване, немудрено было сойти с ума?.. Не мне вам говорить, что многие из тех, кем занимались лорд Дарнторн и его ворлок, до сих пор живут в общинах Милосердия.

Сестра Элена прижала ладонь к губам. «Словно какая-нибудь перепуганная птичница» — подумала она. Впрочем, она действительно не помнила, когда что-нибудь потрясло и огорчило ее так, как эта новость.

— Да… вы правы, — произнесла она вслух. — Но, как бы глупо это ни звучало, эта мысль действительно ни разу не пришла мне в голову. Я думала — это тщеславие… или какая-то глупая шутка… Боже мой! Да, если Крикс сошел с ума в Кир-Роване, то это вполне объясняет то, что он наговорил Кэлрину Отту. Перед тем, как Меченого взяли в плен, он находился здесь и читал наши книги, в том числе Книгу Надежды. Это могло как-то повлиять на его мысли.

Лейда покачала головой.

— Едва ли, леди Эренс. Думаю, все началось гораздо раньше.

— Раньше?..

— Да. Мы познакомились с дан-Энриксом, когда он еще был оруженосцем коадъютора. Тогда как раз была война с Каларией. Потом — голодная зима, потоки беженцев, хлебные бунты… Крикс без конца повторял, что должен быть какой-то способ положить этому конец. Со временем я поняла, что он имеет в виду даже не войну, а то, что людям в принципе приходится страдать. Тогда мне стало страшно за него. В конце концов, нам всем приходится смириться с тем, что смерть, страдание и несправедливость — неотъемлемая часть нашего мира. Но Крикс слишком упрямый… Я видела, как он сводит себя с ума, пытаясь решить задачу, у которой не было решения. Но точку в этом деле все-таки поставил ворлок из Кир-Рована. Не знаю, что они с Дарнторном делали с дан-Энриксом, но в результате он вообразил, что этот маг — и есть тот самый человек, которого в крестьянских сказах называют Олваргом. Крикс верит в то, что, если он сразится с этим магом — то сумеет уничтожить Темные Истоки. И тогда наш мир каким-то непостижимым образом освободится от страдания и зла. Это безумие — прямое и продолжение идей, которые не давали Криксу покоя всю его сознательную жизнь. Ну а все остальное — это, вероятно, образы, навеянные старыми элвиенистскими трактатами, которых он начитался в Академии.

Элена провела ладонью по лицу.

— Я этого не знала… Видит бог, все это исключительно печально! Безумие лорда дан-Энрикса — это уже не личная трагедия, а катастрофа для целой страны. Не удивлюсь, если Валларикс потихоньку отослал его на Острова… или куда-нибудь еще.

С губ Лейды слетел короткий и резкий смешок.

— Вы говорите, что знакомы с Криксом — но, похоже, вы не представляете, что он за человек. Будь он на Островах — об этом стало бы известно не через шесть лет, а через шесть недель. Крикс обладает поразительным талантом привлекать к себе всеобщее внимание. Не знаю, где он сейчас может быть — но уж никак не ближе Авариса.

Сестра Эренс вздрогнула. С тех пор, как Лейда сделалась протектором Гверра и возглавила войско своего отца, каждый ее поступок — даже совершенный много лет назад — служил в Бейн-Арилле и Гверре поводом для сплетен. Даже сестры из общины леди Эренс с удовольствием чесали о леди Гефэйр языками, когда собирались в кухне, чтобы перебрать крупу, или подрубали полотенца и пододеяльники для лазарета. Сестре Эренс эта болтовня казалась глупой и, в конечном счете, просто неприличной, но ни мягкие увещевания, ни даже явное недовольство настоятельницы не могло пресечь дурацких кривотолков. Обрывки подобных разговоров временами долетали и до самой сестры Эренс, так что она поневоле знала о Лейде Гефэйр больше, чем ей бы хотелось знать. К примеру, она знала, что именно из-за Меченого некогда разладилась помолвка Лейды, и что их связь с Криксом продолжалась больше года — до тех пор, пока леди Гефэйр не вернулась в Гверр в связи с болезнью своего отца. Правда, с тех пор прошло семь с лишним лет. О нынешних отношениях Лейды Гефэйр ходило много сплетен — одни говорили, что она была любовницей Таннера Тайваса, другие утверждали, будто она тайно обвенчалась с капитаном своей гвардии, безродным чужаком по имени Алавер. Кое-кто из сплетников доходил до утверждения, что месс Гефэйр предпочитает девушек — наверное, подобные предположения порождал ее мужской костюм и резкие манеры. Но сейчас, когда она заговорила о дан-Энриксе, все эти слухи показались сестре Эренс полной чушью.

— Вы его любите?.. — спросила она прежде, чем успела прикусить себе язык. И тут же покривилась. Боже, да она не лучше тех болтушек, которые обсуждали Лейду в трапезной… — Простите, месс Гефэйр. Меня это совершенно не касается.

Другая женщина на месте Лейды, надо полагать, смутилась бы из-за ее вопроса. Но леди Гефэйр только посмотрела на нее — задумчивым и долгим взглядом, от которого настоятельнице сделалось не по себе.

«Определенно, эта женщина умеет держать паузу» — подумала Элена Эренс.

— Вы правы, леди Эренс, — произнесла Лейда несколько секунд спустя, когда Элена уже совершенно убедилась в том, что эта тишина продлится вечно. — Вас это совершенно не касается… Оставим сантименты. Лучше побеседуем о том, что делать с Братством Истины.

* * *

Олрис выскользнул из Ландес Баэлинда вслед за Рельни и его друзьями. Он надеялся, что они объяснят ему, что делать дальше, но было похоже, что после ареста Крикса эти трое начисто забыли о его существовании. Выйдя на улицу, они быстро направились в сторону крепости, не удостоив гвинна даже взглядом. На ходу они ожесточенно спорили, понизив голоса до неразборчивого шепота, и Олрис не решился следовать за ними. В результате он остался посреди двора совсем один.

Таким беспомощным и одиноким он не чувствовал себя с тех пор, как убежал из Марахэна. В растерянности он чуть было не отправился в свою каморку на конюшне, но потом сообразил, что там его никто не ждет. С тех пор, как Олрис стал стюардом Меченого, Янос сделался неразговорчивым и хмурым, хотя раньше с удовольствием показывал ему все закоулки крепости и без конца болтал о всякой ерунде. В начале Олрис был слишком поглощен своими новыми обязанностями, чтобы обращать внимание на поведение соседа, но в конце концов недружелюбие Яноса сделалось настолько очевидным, что его стало невозможно не заметить. Олрис приступил к Яносу с вопросами. Долгое время от Яноса нельзя было добиться ничего, кроме короткого «Я занят», если разговор случался днем, или «Отстань, я хочу спать», если беседа начилась вечером. Олрис совсем было решил оставить Яноса в покое — если он не хочет объяснять, в чем дело, то пусть себе дуется, сколько угодно, — но несколько дней назад Яноса прорвало. Он обвинил Олриса в том, что тот целыми днями пропадает в Ландес Баэлинде, пока Янос вынужден делать за него всю грязную работу на конюшне, а еще — что Олрис будто бы считает себя лучше остальных только из-за того, что он нашел какой-то способ подлизаться к Меченому. Олрис так опешил, что сначала даже не почувствовал себя задетым — просто попытался объяснить, что он работает ничуть не меньше Яноса. Даже начал, загибая пальцы, перечислять свои обязанности — но в ответ услышал только ворох новых колкостей. Довольно скоро стало ясно, что на самом деле Янос злится не на то, что Олрис отдыхает, пока он работает, а на то, что Меченый приблизил к себе Олриса, а не его. К тому моменту Янос наговорил столько гадостей, что Олрис совершенно вышел из себя и сообщил, что некоторые просто не годятся ни для чего, кроме того, как разгребать навоз.

На следующий день Олрис вернулся поздно и обнаружил, что мясляный фонарь, всегда висевший у двери, на этот раз потух, и конюшне царит глухая темнота. Не придав этому особого значения, Олрис наощупь двинулся вперед, ничуть не сомневаясь в том, что доберется до своего денника даже без света. Но не успел он сделать и пяти шагов, как в темноте кто-то внезапно прыгнул ему на плечи, обхватив его руками так, чтобы притиснуть локти Олриса к бокам. Еще два человека подскочили спереди и принялись изо всех сил молотить его кулаками. Олрис пнул кого-то из нападающих ногой и, кажется, попал, но силы были слишком неравны. Услышав их возню, кто-то из лошадей в ближайшем деннике тревожно заржал, и ему ответили несколько других лошадей. Снаружи громко и отчаянно залаяла собака. Тогда нападающие бросили его и выскочили за дверь, оставив Олриса стоять на четвереньках посреди конюшни. Олрис поднялся на ноги и ощупью добрался до своей постели. Денник был пуст — исчез не только Янос, но и все его пожитки. Лежа в темноте, Олрис скрипел зубами — больше от досады, чем от боли. Нападающие были не особенно умелы в драке; они так старались нанести ему как можно больше ударов, что больше мешали друг другу, чем помогали. По сравнению с той дракой, в которой Олрис когда-то выколол глаз Фрейну, нынешняя стычка была сущим пустяком — но именно поэтому Олрис и чувствовал себя гораздо хуже, чем тогда. Схватка с Фрейном была страшной, тогда как сегодняшняя драка была просто унизительной. Олрис полночи проворочался без сна, строя бесчисленные планы мести бывшему соседу и его приятелям.

В любом случае, о Яносе можно было забыть. Даже если бы они по-прежнему оставались друзьями, Янос все равно бы не сумел ничем помочь.

Тогда Олрис подумал об Ингритт. В последние недели они почти не виделись, но сейчас, когда дан-Энрикса арестовали, Ингритт была единственным человеком во всей крепости, к которому он мог прийти за помощью. Она знакома с Алинардом, а тот, в свою очередь, имеет доступ к Истинному королю. Быть может, Ингритт убедит врача вмешаться в это дело и вступиться за дан-Энрикса. А если нет, так хоть узнать, за что его арестовали…

В голове у самого Олриса все безнадежно перепуталось. Лорд Уриенс сказал, что Меченый обвиняется в измене, Рельни с Олметтом считали, что наместник хочет убить Крикса, а сам Меченый сказал, что это ерунда, и отдал людям Уриенса меч. Зачем он это сделал? Почему позволил им арестовать себя, даже не попытавшись защищаться?

На глазах Олриса вскипали злые слезы.

Комната Ингритт находилась над большим кухонным залом, по соседству с комнатами поварих и судомоек. Но, в отличие от прочих спален, выходивших на общую галерею, спальня Ингритт имела отдельный вход — туда вела крутая каменная лесенка, которая казалась узкой даже Олрису. Через единственное тусклое окошко, находившееся наверху и почти всегда затянутое паутиной, проникало совсем мало света, так что, поднимаясь в свою комнату, Ингритт всегда брала на кухне толстую свечу. Захваченный своими мыслями, Олрис совсем забыл об этом, и поэтому, поднимаясь к Ингритт, то и дело задевал головой толстые балки, выступающие из стены в самых неожиданных местах. Но хуже всего было то, что, добравшись, наконец, до верхней площадки с узкой дверью, почти примыкавшей к пыльному окну, Олрис обнаружил, что комната Ингритт заперта.

Олрис только теперь сообразил, что в это время дня Ингритт должна быть в лазарете. Поколебавшись, он решил остаться наверху и подождать. По собственному опыту он уже знал, что добиться встречи с Ингритт в лазарете будет не так просто — помощники Алинарда, двое крепких молодых парней, выделенных королем для помощи госпиталю, встретят его у дверей станут спрашивать, чем именно он болен. Если он честно признается, что он здоров и пришел к Ингритт, то его просто выставят за дверь, а если наплести что-нибудь о больных зубах или о резях в животе, его посадят дожидаться своей очереди среди остальных больных. И если Алинард окажется где-то поблизости, то он наверняка разоблачит его притворство и с позором выгонит его из лазарета. Олрис очень смутно представлял себе, как Ингритт с Алинардом разбирались в путаных и часто противоречивых жалобах пришедших в госпиталь крестьян, но ему казалось, что старому лекарю достаточно будет взглянуть на него, чтобы тут же понять, что он ничем не болен.

Олрис сел на верхнюю ступеньку лестницы и прислонился плечом к стене. От камня шло приятное тепло — другая сторона стены смыкалась с рядом каменных кухонных плит, на которых целый день готовились какие-нибудь кушанья — тушили мясо, жарили угрей, варили сырный суп… Представив себе миску супа и большой ломоть белого хлеба с золотистой корочкой, присыпанной мукой, Олрис сглотнул слюну и вспомнил, что он так и не позавтракал — если не брать в расчет единственного пирожка, который он сжевал, пока просматривал бумаги Крикса. Но суетные заботы об обеде были тут же вытеснена новой жуткой мыслью: если Уриенс когда-то служил гвиннам, то, возможно, он решил опять переметнуться на их сторону и выдать Олваргу дан-Энрикса и Истинного короля.

Эта догадка показалась Олрису настолько страшной и одновременно — очевидной, что казалось странным, почему дан-Энрикс не додумался до этого самостоятельно. Олрису показалось, что волосы шевелятся у него на затылке. Всего пару месяцев назад он был уверен в том, что магия делает своего обладателя неуязвимым, но теперь он знал, что маги очень мало отличаются от остальных людей.

В один из первых дней после того, как Крикс сделал его своим стюардом, Олрис застал дан-Энрикса за умыванием. Меченый только что поднялся и стоял над умывальником в одних штанах, пригоршнями зачерпывая из него холодную воду. Олрис замер на пороге и едва не уронил на пол сверток с одеждой Крикса, только что полученный от прачки. К виду побледневшего клейма на лбу дан-Энрикса Олрис уже привык, но темные рубцы наслаивающихся друг на друга шрамов на спине, предплечьях и боках мужчины стали для него полной неожиданностью. Как и широкие, затянутые лоснящейся стертой кожей следы от кандалов, которые обычно прикрывали рукава. Обернувшийся на шум дан-Энрикс, несомненно, заметил потрясение на лице Олриса, и, дотянувшись до рубашки, как ни в чем ни бывало натянул ее. Олрис, перед глазами которого все еще стояли жуткие отметины на теле Меченого, чуть было не выпалил — «Кто это сделал?..» — но в последнюю секунду прикусил себе язык. Недоставало только, чтобы Меченый решил, что он не в меру впечатлителен, или решил, что Олрис никогда раньше не видел шрамов.

Впрочем, выбросить увиденное из головы Олрис так и не смог.

Если мага можно держать в плену, пытать, поставить ему на лоб клеймо — то, несомненно, его можно и убить.

Олрис отчаянно замотал головой.

«Заткнись, — сказал он сам себе. — Чего ты раскаркался, словно ворона? Кто сказал, что они собираются его убить?.. Но Рельни говорил… заткнись, заткнись, заткнись!..»

В отчаянии Олрис обернулся к стене и несколько раз ударился об нее лбом. Под кожей начала вспухать болезненная шишка, но зато ему стало немного легче.

Поскольку прошлую ночь он почти не спал, а делать было совершенно нечего, через какое-то время Олрис почувствовал, что его начинает смаривать. Он опустил голову на колени, и мало-помалу задремал — точнее, погрузился в беспокойный, мутный сон, в котором Дакрис говорил ему, что Бакко сейчас принесет клеймо, которое они поставят Олрису на лоб, поскольку он должен пройти через Испытание Болью. Олрис попытался вырваться, но Дакрис вцепился ему в плечо и заявил, что, если Олрис не пройдет все Испытания, его отправят на Драконий остров. Уже просыпаясь, Олрис почувствовал, что на его плече действительно лежит чья-то рука, и рванулся вперед, едва не ударив нагнувшуюся к нему Ингритт головой в лицо.

Когда он понял, что и Дакрис, и угроза про Драконий остров были просто сном, он с облегчением вздохнул. Впрочем, мгновение спустя он вспомнил, для чего он дожидался Ингритт, и вскочил.

— Ты знаешь, что дан-Энрикса арестовали?! И Атрейна тоже!

Глаза Ингритт на мгновение расширились. Олрис был готов к тому, что она ему не поверит, но, похоже, эта новость не была для девушки совсем уж неожиданной.

— А я-то все думала, в чем дело… Во дворе полно солдат, все бегают туда-сюда и ведут себя так, как будто начался поход на Марахэн, — отозвалась она. — Но это же безумие! Кто мог арестовать Атрейна с Криксом?

— Говорят, что приказ отдал сам король. Якобы их подозревают в государственной измене. Но я этому не верю… Уриенс привел своих гвардейцев в Ландес Баэлинд, и сказал Меченому, что он должен пойти с ними. Кстати, к этому моменту Атрейна уже успели взять под стражу. Он убил троих гвардейцев Уриенса, прежде чем его смогли арестовать, хотя в итоге его тоже ранили. А с Криксом были Рельни, Эвро и Олметт, но он все равно отдал свой меч, даже не попытавшись защищаться. До сих пор не понимаю, почему он это сделал!

— А по-моему, это как раз понятно, — возразила Ингритт. — Как ты думаешь, что было бы, если бы он не захотел отдать оружие?

— Ну, их ведь было четверо. Они могли бы забаррикадироваться в башне…

— Ну да, а люди Уриенса стали бы ломиться внутрь. Через пять минут туда сбежались бы сторонники дан-Энрикса и те, кто воевал с Атрейном в Лисьем логе. Ты ведь знаешь, всадники Атрейна ненавидят Уриенса и его гвардейцев… Если бы они узнали, что наместник взял под стражу сенешаля, а теперь намеревается арестовать еще и Меченого, то они бы просто завалили эту башню трупами. Неудивительно, что дан-Энрикс этого не захотел.

— А если Уриенс — изменник, который задумал выдать его Олваргу?!

Ингритт нахмурилась, как будто что-то взвешивая про себя.

— Да нет, не думаю… — ответила она в конце концов. — Уриенс очень хитрый человек — иначе он не смог бы править здесь при гвиннах. Мне кажется, если бы он действовал по собственному побуждению, он бы нашел десяток способов проделать это тоньше и не подвергать опасности своих людей.

— Каких же, например?..

— Не знаю. Отравил бы их обоих за обеденным столом и отослал бы Олваргу их головы… Да мало ли! Но точно не пришел бы в Ландес Баэлинд средь бела дня и не сказал бы Криксу, что он арестован. А вот если Истинный король и правда приказал ему арестовать Атрейна и дан-Энрикса, то ему просто ничего не оставалось, кроме как пойти и выполнить этот приказ.

Олрис был вынужден признать, что все это звучит вполне разумно.

— Ладно. Ты, наверное, права. И что нам теперь делать?

Ингритт дернула плечом.

— Полагаю, ждать. Когда я шла сюда из лазарета, внизу уже было очень неспокойно. Думаю, что очень скоро новость разойдется по всей крепости, и люди примутся шуметь и требовать, чтобы им объяснили, почему Атрейн с дан-Энриксом находятся под стражей. Тогда мы, во всяком случае, узнаем, в чем их обвиняют.

Олрису эта идея не понравилась.

— Может, лучше ты попросишь помощи у Алинарда? — спросил он. — Я думаю, он мог бы пойти к Истинному королю…

— И что бы он сказал? «Я не имею ни малейшего понятия о том, за что был арестован Меченый, но я уверен, что это какая-то ошибка»?.. Если уж король решился на арест Атрейна и дан-Энрикса, подобные слова его не убедят. Надо хотя бы попытаться выяснить, что там произошло на самом деле… — несколько секунд Ингритт молчала, задумчиво потирая подбородок. — Ты сказал, что сенешаля ранили?

Олрис кивнул.

— Тогда спускайся вниз и постарайся разузнать, где его держат. Я пойду к себе, переоденусь и возьму все необходимое. Если рана достаточно серьезная, то к нему, возможно, пустят лекаря… Король не может не понять, что сохранить Атрейну жизнь — по крайней мере, до суда — в его же интересах. Если сенешаль умрет, его сторонники никогда не поверят ни в какие обвинения и будут называть этот арест убийством. А тут еще и дан-Энрикс… Нужно окончательно сойти с ума, чтобы восстановить против себя большую часть собственной армии.

Олрис поднялся на ноги, чувствуя, как в затекшие от долгого сидения ступни разом вонзаются тысячи крошечных иголок. За время жизни в Руденбруке он успел отвыкнуть от того, как стремительно Ингритт принимает решения и с какой энергией берется за их воплощение в действительность. Теперь он чувствовал себя довольно глупо — получалось, что он не сумел предложить ничего дельного, да и весь риск задуманного Ингритт предприятия касался исключительно ее самой, в то время как ему, похоже, предстояло дожидаться ее в безопасном месте и надеяться, что все закончится благополучно.

— Я даже не знаю, как тебя благодарить, — неловко сказал он. Девушка повела плечом.

— Пока что меня не за что благодарить. Посмотрим, что из этого получится.

* * *

Вернувшись со своей разведки, Олрис сообщил, что сенешаль содержится в Кошачьей башне, тогда как Меченого отвели в башню Лотаря, которую при гвиннах называли Королевской. Ингритт поняла, что это сделано намеренно — теперь Атрейн с дан-Энриксом оказались максимально далеко от городских казарм, не говоря уже о том, что башня Лотаря и Кошачья находились в противоположных концах крепости. Надумай кто-нибудь из айзелвитов напасть на охрану и освободить обоих арестантов, им пришлось бы разделиться на две группы.

Ингритт задала себе вопрос, на что надеется она сама, но колебаться было поздно. Если сенешаль и вправду ранен, то помочь ему — ее обязанность. Гвардейцы Уриенса, вероятно, перепуганы беспокойной обстановкой в Руденбруке, и не станут ее даже слушать, но она должна, по крайней мере, попытаться осмотреть Атрейна.

Ингритт вспомнила, как во время работы в лазарете Меченый рассказывал о человеке, обучавшем его лекарскому делу. Обычно он вспоминал эти истории нарочно для того, чтобы поднять ей настроение или помочь отвлечься, поэтому старался выбирать какие-то забавные моменты — например, рассказывал о том, как он вернулся их военного похода и пытался убедить столичного врача, что он всерьез намерен заниматься медициной, или о том, как Рам Ашад учил его вправлять переломы на сломанной деревяшке, обернутой толстым одеялом, и как Крикс при первой же попытке сломал эту деревяшку еще в двух местах. Но среди воспоминаний Крикса об Ашаде иногда встречались и совсем другие — то серьезные, то грустные, то страшные. Дан-Энрикс явно относился к своему наставнику с огромным уважением, и Ингритт постепенно начала довольно ясно представлять себе его характер. Девушка ничуть не сомневалась в том, что, если бы Рам Ашад узнал о том, что нуждающийся в его помощи человек находится в тюрьме, он бы не колебался ни минуты.

Ингритт взяла туго набитую кожаную сумку, с которой обычно ходила к роженицам или к пациентам, которые не в состоянии были дойти до лазарета, и отправилась к Кошачьей башне, размышляя, что сказать гвардейцам, охранявшим арестанта. Сердце учащенно билось в ребра. Ей казалось, что она не волновалась так даже в те дни, когда она взялась лечить Рыжебородого вместо отца.

Вход в Кошачью башню охраняли несколько гвардейцев во главе с сержантом. Его бородатое, квадратное лицо показалось Ингритт знакомым, а мгновение спустя она и правда вспомнила о том, как пару месяцев назад он оказался в лазарете с рыбьей костью, застрявшей в горле. Гвардеец угрюмо наблюдал за приближающейся девушкой, а Ингритт смотрела на него и вспоминала, как он выглядел тогда — багрово-красный, обливающийся потом, с выкаченными от ужаса глазами… Успокоить его было очень сложно — он хрипел, давился кашлем и слюной, но под конец дан-Энрикс все-таки сумел подцепить кость тонким металлическим крючком и вытащить ее наружу.

Наверное, если бы к башне подошел мужчина, то гвардейцы уже приказали бы ему остановиться, но вид Ингритт не казался им достаточно опасным. Сержант просто сделал несколько шагов ей навстречу, загораживая Ингритт путь.

— Сюда нельзя, — сказал он грубовато. — Возвращайся к себе в лазарет.

— Я слышала, что лорд Атрейн был ранен при аресте. Если это так, то кто-то должен осмотреть и перевязать его. Поэтому я и пришла, — ответила она.

Стражник смотрел на нее сверху вниз. Его лицо казалось девушке холодным и бесстрастным, как у статуи. Зато другой гвардеец, подбоченясь, заявил:

— Малышка, тут тебе не госпиталь. Ты думаешь, мы стоим тут, чтобы пускать к Атрейну всех, кто этого захочет?..

Ингритт чуть было не фыркнула. Так, значит, она теперь «малышка». Большинство этих гвардейцев хлебом не корми, дай только повыделываться друг перед другом. А поодиночке, в лазарете, все до одного зовут ее «сударыня».

— Я понимаю, — согласилась Ингритт, игнорируя нахальный тон гвардейца и стараясь говорить как можно более спокойно и благожелательно. — Просто доложите о моем приходе вашему начальству. Может быть, они позволят мне пройти.

Лицо сержанта осталось таким же равнодушным.

— Я не могу оставить пост, — ответил он. — Вечером будет смена караула, капитан придет сюда — тогда и доложу. Уверен, это дело может подождать.

Ингритт скрестила руки на груди.

— А что, если, пока мы будем дожидаться смены караула, сенешаль умрет?

— До смены караула как-нибудь дотянет, ничего с ним не станется, — ляпнул все тот же человек, который называл ее «малышкой». Ингритт презрительно посмотрела на него.

— Ты лекарь?.. Мне случалось видеть раны, которые выглядели не особенно опасными — а все-таки люди умирали через несколько часов. И сенешаль…

— Да пропади он пропадом, твой сенешаль, — угрюмо огрызнулся сержант. — Когда его пришли арестовать, он зарубил троих наших парней. С чего король должен заботиться о тех, кто убивает его слуг?..

«С того, что, если сенешаль умрет, то завтра в Руденбруке будет некем править!» — чуть было не сорвалось у Ингритт с языка. Но она вовремя сдержалась. Было совершенно очевидно, что гвардейцы в жизни не допустят мысли, что женщина может что-то понимать в таких вещах.

— Пускай король, по крайней мере, сам решит, как поступить. А я всего лишь выполняю долг врача. Когда ты оказался в лазарете, я не спрашивала у тебя, сколько человек ты убил.

— Я ведь уже сказал, что не могу оставить пост. Ты что, глухая, что ли?.. — раздраженно спросил он, но Игритт показалось, что сержант колеблется. К несчастью, тут в беседу встрял еще один охранник.

— Они там все одна компания, — сказал он неприязненно. — Чего ты ее слушаешь? Вся крепость знает, что эта девчонка — главная помощница дан-Энрикса. А теперь пропустите ее к сенешалю, чтобы он через нее передал остальным изменникам, что делать. Хорошо придумано!..

— Пускай проваливает, — поддержал соседа разговорчивый гвардеец.

Лицо сержанта просветлело, как у человека, неожиданно увидевшего выход из сомнительной и неприятной ситуации. «Похоже, ничего не выйдет» — промелькнуло в голове у Ингритт, чувствующей свою полную беспомощность. Но тут сержант сказал:

— Раз вы считаете, что она их сообщница — тогда другое дело. Проследите, чтобы она никуда отсюда не ушла, а я пойду разыщу капитана.

Ингритт оставалось только поражаться такой логике. Выходит, стражникам нельзя покинуть пост ради того, чтобы сказать о том, что раненому человеку нужен врач, но доложить о «заговоре» — это, разумеется, совсем другое дело.

Сержант отсутствовал довольно долго. Ингритт заподозрила, что он нашел своего капитана, повторил ему весь разговор с начала до конца, а потом капитан, в свою очередь, отправился докладывать о ней кому-нибудь еще. Чего она действительно не ожидала, так это того, что полчаса спустя к Кошачьей башне явится сам Уриенс в сопровождении своей охраны. Ингритт видела наместника не часто, но его вид всегда производил на нее тягостное впечатление. Уриенс был сутул, тонок в кости и, вероятно, не особенно силен, но, несмотря на это, он казался ей гораздо более опасным человеком, чем Атрейн. Во всяком случае, имея дело с сенешалем, Ингритт представляла, чего следует от него ждать. Теперь же, когда Уриенс остановился напротив нее, едва заметно кривя губы, Ингритт почувствовала абсолютную растерянность. Было похоже, что ее затея куда более опасна, чем казалось поначалу.

— Откуда ты узнала об аресте сенешаля? — спросил Уриенс, сверля ее своими темными глазами.

— Мне сказал Олрис. Он был в Ландес-Баэлинде, когда вы пришли за Меченым.

— Ты обсудила это с Алинардом?

— Нет, я сразу же пришла сюда.

— Даже не посоветовавшись со своим наставником? — казалось, Уриенс был удивлен подобным обстоятельством.

— Нет, лорд.

— И ты ни с кем не разговаривала по дороге?

— Нет, лорд, — еще раз повторила Ингритт. Ей казалось, что она тупеет.

— Значит, ты сама, по собственному побуждению, решила осмотреть рану сенешаля? Почему? Какое тебе дело до Атрейна?..

— Ну, он ведь спас нас с Олрисом, когда нас поймали после нашего побега. Если бы не лорд Атрейн, нас бы вернули в Марахэн. Я думаю, это заслуживает благодарности.

Еще пару секунд Уриенс молча смотрел на нее, но, видимо, не обнаружил ничего хоть сколько-нибудь подозрительного.

— Истинный король желает, чтобы обвиняемый оправился от ран и мог предстать перед судом, — произнес он, в конце концов. — Однако мы не можем допустить, чтобы он получил возможность что-то передать своим сообщникам. Раз уж ты вызвалась лечить Атрейна, ты останешься в Кошачьей башне до суда и будешь ухаживать за ним. Не беспокойся, у тебя будет еда, одежда и все необходимое. Если понадобится достать какие-то лекарства, то мои гвардейцы сами принесут их из лазарета. Проходи.

Ингритт подумала об Олрисе, который будет дожидаться ее возвращения, но колебаться было уже поздно. Даже если бы она внезапно передумала, это бы уже ничего не изменило. Уриенсу было наплевать на то, согласна ли она остаться в этой башне до суда — он просто сообщал о том, что ее ждет.

Ингритт решительно вошла в Кошачью башню, и сопровождающий ее сержант захлопнул за ней дверь.

* * *

Камера сенешаля оказалась круглым помещением на самом верху башни. Поднимаясь по винтовой лестнице, Ингритт заметила еще несколько комнат, занятых гвардейцами — они обедали, играли в кости или просто спали, свесив голову на грудь. Похоже, задача стражников у входа состояла в том, чтобы в случае необходимости поднять тревогу, после чего остальные находившиеся в башне люди тут же приготовились бы отразить любое нападение. Казалось странным, что человек, из-за которого предпринимаются такие меры безопасности, не в состоянии не то что встать, а даже сесть в постели. Когда дверь его камеры открыли, чтобы впустить Ингритт, сенешаль ограничился тем, что слегка повернул голову и скосил на вошедшую глаза. Рубашка на его груди и на боку казалась темной от засохшей крови.

— Что с Криксом? — первым делом спросил он.

— Он тоже арестован.

Сенешаль издал короткий, лающий смешок — похоже, рана не давала ему рассмеяться в полный голос.

— Проклятье… я надеялся, что хоть его они не тронут…

— Дайте-ка я взгляну на вашу рану, — сказала Ингритт, придвигая к узкой койке сенешаля табурет и осторожно поднимая заскорузлый от засохшей крови подол его рубашки. Ткань успела намертво присохнуть к ране, так что Ингритт, взяв стоявшую у изголовья кружку, начала терпеливо смачивать ее водой.

— Вы знаете, за что вас обвинили в государственной измене?

— За то, что я болван. Я не учел, что человек, подобный Уриенсу, не способен спать спокойно, пока не будет знать все, что делают его враги. С кем они видятся, о чем беседуют, насколько долго сидят в нужнике… Готов поспорить, этот замок нашпигован тайными ходами и слуховыми отдушинами, как пирог — изюмом. Мне следовало бы понять, что этот негодяй за мной шпионит… что он ждет любой возможности, чтобы изобразить меня изменником. Уверен, он обгадился от счастья, когда подслушал наш последний разговор с дан-Энриксом… тут же помчался доносить, что мы готовим государственный переворот. Даже не верится, что после этого они еще прислали мне врача.

Ингритт нахмурилась. Голос сенешаля звучал насмешливо и даже бодро, но мучившая его отдышка и поверхностное, частое дыхание ей совершенно не понравились — как и тот факт, что от такого незначительного усилия, как поддержания беседы, лицо сенешаля побледнело, а на лбу проступил пот. Как и следовало ожидать, пульс у Атрейна оказался слабым и прерывистым.

— Дышать больно?.. — уточнила Ингритт, уже догадываясь об ответе.

— Только если делаю глубокий вдох… Но к этому легко приноровиться. У меня бывали раны и похуже этой.

«Это вряд ли…» — возразила Ингритт про себя. Сейчас она почти жалела, что с таким упорством добивалась права осмотреть Атрейна. Лучше бы подобной раной занялся кто-нибудь вроде Алинарда. Тогда у Атрейна было бы гораздо больше шансов уцелеть.

Сенешаль взглянул на Ингритт — и внезапно усмехнулся.

— Да не делай ты такое скорбное лицо… Если ты размышляешь, как сказать, что мне проткнули легкое, то не волнуйся — я и сам об этом знаю.

— У меня не очень много опыта в лечении подобных ран, — призналась Ингритт. — Но я сделаю все, что будет в моих силах.

Сенешаль беззвучно рассмеялся.

— Брось. Сколько людей с подобной раной выживают? Например, из десяти?..

Ингритт отвела взгляд.

— Примерно трое.

— Звучит лучше, чем «один». Надеюсь, если я умру, мои ребята сбросят Уриенса с крыши этой самой башни.

* * *

Дан-Энрикса разбудил скрежет отпираемой двери. Крикс далеко не сразу вспомнил, что находится не в Ландес-Баэлинде, а в тюрьме. Правда, камера, в которой его заперли, была холодной, а постель — жесткой, но по сути она мало отличалась от большинства помещений в Руденбруке. Меченый уже не помнил, когда он в последний раз раздевался перед сном, а на сей раз он вообще улегся прямо в сапогах — все равно тонкий войлочный матрас, служивший заключенному постелью, не выглядел особенно чистым. В спину тянуло леденящим холодом от каменной стены, а плащ, наброшенный на плечи вместо одеяла, оказался слишком тонким, но это не помешало Криксу сразу же заснуть — за день он прошагал, должно быть, полных десять стае, нарезая бесконечные круги по своей камере.

Открыв глаза, дан-Энрикс обнаружил на пороге Уриенса в темной меховой накидке и маячившего рядом с ним огромного гвардейца. Меченый отбросил плащ и спустил ноги с лежака.

— Добрый вечер, — сказал он, даже не пытаясь скрыть своего удивления.

— Сейчас два часа ночи, — сухо отозвался Уриенс. — К сожалению, вопрос, с которым я пришел, не терпит отлагательства.

Он посторонился, позволяя двум гвардейцам внести в камеру приземистое кресло, которые те установили посередине комнаты. Наместник опустился в кресло, а гвардейцы вышли, оставив рядом с Уриенсом только его охранника.

— Вы не боитесь посвящать в наш разговор кого-то постороннего? — спросил дан-Энрикс, покосившись на гвардейца. Уриенс даже не потрудился обернуться.

— Он глухонемой.

— Понятно. В таком случае, вы, вероятно, не откажетесь ответить на один вопрос.

— Какой?

— Вы в самом деле верите, что мы с Атрейном замышляли государственный переворот?

— Вы, может быть, и нет, но сенешаль — определенно да. До того, как он покинул Руденбрук, он без конца расспрашивал людей, нарочно посылал за теми, кто когда-то воевал в Древесном городе. Помимо прочего, он спрашивал о том, как выглядела жена Тэрина. Самому ему такая информация без надобности — он знал королеву Амариллис лично. Значит, он хотел убедиться в том, что еще существуют люди, которые помнят ее и могут подтвердить, что она была смуглой, темноглазой и темноволосой. Это послужило бы ему на руку, если бы он вздумал объявить, что Истинный король — на самом деле вы.

— Расспрашивать людей — это не преступление. Я полагаю, что Атрейн просто хотел найти какие-нибудь подтверждения или опровержения своей догадке.

— Слово «догадка» подразумевает, что вы — действительно наследник Тэрина. Обсуждать вопрос в таком ключе — уже значило бы совершить измену. Для меня Истинный король — тот человек, которому я присягал на верность.

— Как и для меня, — заметил Крикс. Уриенс недоверчиво взглянул на Меченого, облизнул сухие губы и сказал:

— Тем лучше… Тогда вы наверняка поймете мою мысль. Если Атрейн умрет, его сторонники поднимут бунт. Если он выживет, то будет суд. Главный вопрос состоит в том, что Атрейн скажет на суде.

Меченый начал постепенно понимать, к чему клонил наместник. Если Атрейн объявит, что он выдал за наследника престола безымянного мальчишку, подходившего по внешности и возрасту, в стране начнется хаос. Еще пару дней назад дан-Энрикс поручился бы за то, что Атрейн никогда не сделает подобного — в конце концов, это бы значило своими руками разрушить все, чего они добились за последние два года. Но сейчас, когда сенешаль был ожесточен несправедливостью ареста и страдал от раны, это уже не казалось невозможным.

Больше всего Меченому хотелось сгрести Уриенса за опушенный беличьим мехом воротник и посоветовать ему самостоятельно расхлебывать ту кашу, которую он умудрился заварить.

— И что, по-вашему, он скажет?.. — спросил он, добавив про себя «после всего, что вы наделали». Уриенс сделал вид, что не понял истинного смысла его слов.

— Вы подразумеваете — кого он ненавидит больше, гвиннов или все-таки меня?.. По правде говоря, не знаю. Но я думаю, что вы способны повлиять на его выбор. Пусть Атрейн признается, что его раздражало то, что Истинный король больше не слушает его советов, и поэтому он попытался убедить вас в том, что после окончания войны вы бы могли воспользоваться поддержкой армии и сами сесть на трон. Вы подтвердите, что не согласились на подобный план, но в то же время не ответили решительным отказом. Вот и все. Признание Атрейна успокоит армию, а сам он получит возможность сохранить себе жизнь.

— Вы полагаете, Атрейн боится смерти? — спросил Меченый. Наместник отмахнулся.

— Умереть боятся все, однако существуют страсти, которые могут перевесить этот страх. Для сенешаля это — его ненависть. Собственно, именно поэтому я обращаюсь к вам, а не к нему. Король уполномочил меня передать свои условия: если вы сделаете так, как я сказал, Атрейн останется в тюрьме, а вам будет позволено покинуть Эсселвиль — с условием, что вы никогда больше не вернетесь в эти земли.

Дан-Энрикс выразительно поморщился.

— Скажите, неужели вы затеяли все это, чтобы отомстить Атрейну? Вы рисковали жизнями своих людей, вы подорвали в войске веру в Истинного короля — и все это только потому, что вы терпеть не можете друг друга?

Уриенс прищурился.

— Мне жаль, что вы упорно сводите вопрос к моей вражде с Атрейном. Настоящая причина в том, что человек вроде Атрейна не должен находиться рядом с троном. У него одна забота — как бы перебить побольше гвинов. Эсселвиль, король, поход на Марахэн — все это для Атрейна исключительно предлог, чтобы вернуться к своему любимому занятию, то есть к резне. Вы помните, что сделал сенешаль, когда настало время для решения реальных государственных проблем?.. Увел людей в леса, чтобы продолжить свою партизанскую войну, поскольку ни к чему другому он не приспособлен. Вы похожи на него, но вы, во всяком случае, не притворяетесь, будто сражаетесь за Эсселвиль. Вы присоединились к нам только из-за того, что мы воюем с Олваргом, и занимаетесь сиюминутными делами вроде чьей-то сломанной ключицы, совершенно не заботясь о более значимых вещах. Да, кстати: вот вам доказательство того, что моя неприязнь к Атрейну в этом деле значит очень мало… Вы, в отличие от сенешаля, мне скорее симпатичны — тем не менее, вы здесь. Страна ослаблена войной, монета не чеканится, дороги в скверном состоянии. В этом году мы не собрали даже половины тех налогов, которые поступали в Руденбрук при гвиннах. Но вам нет дела до подобных мелочей — вы же готовите поход на Марахэн! Я просто должен был вмешаться. Из того, что вы сумели взять пару прибрежных городов и один раз разбить Рыжебородого в сражении, не следует, что вам удастся захватить одну из самых неприступных крепостей в стране. Если бы вы судили здраво, вы бы поняли, что, выступив на Марахэн, мы потеряем все, чего смогли добиться за последние два года. Но люди верят в вашу магию и думают, что она обеспечит нам победу — и это опаснее всего. Как действует магия Олварга, я видел много раз, и выглядело это устрашающе. А о вашей магии я знаю только с чужих слов, и все эти истории звучат как минимум двусмысленно. Единственное, что действительно напоминает магию — это ваше влияние на окружающих людей. Я знал, что не сумею отговорить Истинного короля от этого безумного похода, пока им руководите вы с Атрейном.

Крикс слушал эту речь сначала с удивлением, а под конец — со страдальческой гримасой.

— Вы что, действительно считаете, что, если отменить поход на Марахэн, то можно будет спокойно заняться восстановлением страны? — переспросил он. — А Олварг в это время будет сидеть сложа руки и ждать, пока вы соберете все налоги и построите дороги?.. Уриенс, послушайте меня. Вы правы, Олварг — настоящий маг. Но самая опасная из разновидностей магии — не та, которая позволяет убивать людей и причинять им боль, а та, которая порабощает нашу волю. В моем мире ее называют «Темными истоками».

— Вы считаете, что я стал жертвой этой магии? — надменно спросил Уриенс. — Вы ошибаетесь. Любой нормальный человек на моем месте рассуждал бы точно так же. Аргумент, что Олварг может сам напасть на Руденбрук, я не считаю веским возражением. Обороняться всегда проще, чем атаковать.

— Возможно, но подумайте — почему вы не попытались поделиться этой мыслью с королем или со мной? Ваша идея кажется вам совершенно правильной и очевидной, но при этом вы уверены, что никакой другой человек не согласится с вами, если не заставить его силой или хитростью. Разве это не странно? Вы говорите себе — «либо это магия, либо это мои собственные мысли, значит, я не околдован». Но на самом деле магия влияет не на то, что именно мы думаем, а на то, как мы относимся к своим идеям. Вы, похоже, не допускаете даже мысли, что ваше представление об Атрейне может быть ошибочным! — Уриенс явно собирался возразить, но Крикс опередил его. — Я сейчас не о том, чтобы вы изменили свое мнение… Я говорю только о допущении возможности, что вы тоже способны ошибиться. Пока вы уверены, что правда исключительно за вами, а все остальные заблуждаются, вы всегда будете чувствовать, что у вас нет другого выбора — только добиться своего любой ценой. Один раз вы уже сочли, что у вас нет другого выхода, кроме как настроить короля против Атрейна и меня. Признайте, что ни к чему хорошему это не привело. Теперь вы предлагаете оклеветать Атрейна, чтобы он провел остаток дней в тюрьме — и тоже потому, что из сложившегося положения якобы нет другого выхода. Но вы ведь даже не пытаетесь его найти. Позвольте мне поговорить с Истинным королем.

Уриенс, слушавший рассуждения дан-Энрикса в каком-то оцепенении, внезапно встрепенулся.

— Надеетесь опять прибрать его к рукам?.. — спросил он зло. — Ну нет! Не знаю, как там ваши Темные истоки, но вот вы действительно умеете порабощать чужую волю. Не думайте, что вам удастся с моей помощью добиться встречи с королем и снова подчинить его себе. Довольно пустословия. Я должен знать, согласны ли вы на те условия, которые предлагает Истинный король.

— Предать Атрейна в обмен на свою свободу? Нет.

Наместник посмотрел на собеседника в упор.

— Рассчитываете на то, что в Руденбруке вспыхнет бунт, и вас освободят?.. Вы, видимо, не понимаете серьезности вашего положения. Сегодня днем к Атрейну пришла девушка, которая помогала вам в лазарете. Она просила у охраны сенешаля разрешения заняться его раной. Я впустил ее, потому что у меня возникла мысль о том, как мы могли бы выйти из создавшегося положения — собственно, именно поэтому я и пришел сюда. Вы обвиняете меня в предвзятости, а сами не способны допустить, что я действительно пытаюсь вам помочь. Я предлагаю вам свободу, а Атрейну — жизнь. Вам не приходит в голову, что в случае отказа я могу пойти другим путем? Представьте, что Атрейн внезапно умер, а потом открылось, что ваша сообщница дала ему отраву, чтобы он не смог вас обличить. Вы думаете, это сложно было бы устроить? Вам действительно не страшно искушать судьбу?.. — Уриенс посмотрел на Меченого и внезапно тяжело вздохнул. — Атрейн был прав, вы очень странный человек. У вас клеймо на лбу и шрам на пол-лица, а вы ведете себя так, как будто люди никогда не сделают вам ничего дурного. Иногда мне кажется, что эта ваша магия и в самом деле существует. Допустим, я сумел бы убедить короля в том, что безопаснее всего — не оставлять Атрейна в заключении, а избавиться от него раз и навсегда, изгнав его из Эсселвиля вместе с вами. На такое вы бы согласились?.. Это будет нелегко, но я попробую это устроить. При условии, что вы пообещаете исполнить все, что от вас требуется.

— Хорошо. Поговорите с королем и сообщите мне, что он решит, — сказал дан-Энрикс.

Уриенс дернул своего телохранителя за край плаща и указал ему на дверь. Глухой гвардеец поддержал наместника под локоть, пока тот вставал, а потом постучал в окованную медью створку. Меченый задумчиво смотрел на то, как Уриенс идет к двери, и думал, что, хотя Атрейн с наместником были людьми примерно одного возраста, Уриенс временами выглядел лет на пятнадцать, если не на двадцать старше своего врага.

* * *

Из Рудебрука они выехали тихо, безо всякой помпы. Им даже не стали открывать ворота, выпустив их маленький отряд через незаметную потерну в замковой стене. Должно быть, Истинный король боялся новых беспорядков. Всего лишь полчаса назад ночная темнота еще казалась непроглядной, а потом воздух вокруг внезапно посветлел. Когда они доехали до леса, Олрис обернулся, чтобы в последний раз взглянуть на Руденбрук, но не увидел ничего — только деревья, исчезавшие в тумане.

Дан-Энрикс выглядел молчаливым и задумчивым. Он ехал шагом, положив руки на луку седла и опустив голову, как будто бы дремал в седле. Но Олрис был уверен в том, что Крикс не спит. Скорее, после сцены на суде Меченый просто не испытывал желания с кем-нибудь разговаривать. Должно быть, это было унизительно — стоять посреди огромной залы между двух гвардейцев Уриенса и рассказывать о том, как Атрейн пытался втянуть его в свою вражду с наместником, а потом вообще стал уговаривать его выдать себя за сына Тэрина. По словам Крикса выходило, что Атрейн был недоволен возвышением своего старого врага, и поначалу просто пытался очернить Уриенса в глазах Истинного короля. А когда у него ничего не вышло, стал подумывать о государственной измене.

Слушая это, Олрис чувствовал, что воздух перестает проходить в его легкие. Хотя, возможно, дело было в том, что его окружала плотная и беспокойная толпа, и эти люди, напиравшие со всех сторон в надежде рассмотреть обоих подсудимых, не очень-то заботились о том, что сдавливают ему ребра. Поскольку Истинный король провозгласил, что суд над Меченым будет открытым, и любой желающий сможет увидеть и услышать все с начала до конца, в большую залу Руденбрука набились люди со всей крепости. И уж никак не меньше зрителей осталось за дверьми, так и не сумев пробиться в залу.

Те, кому все же посчастливилось прорваться внутрь, пересказывали все происходящее своим менее удачливым товарищам снаружи. Судя по глухому ропоту собравшихся, слова дан-Энрикса были совсем не тем, на что они надеялись. Олрис отлично понимал этих людей. Он приложил огромные усилия, чтобы попасть на этот суд, надеясь хоть издалека увидеть Крикса и узнать, в чем его обвиняют. Обвинения, зачитанные Уриенсом несколько минут назад, сводились к тому, что Меченый с Атрейном замышляли государственный переворот. Обстановка в зале была неспокойной с самого начала, но после слов наместника она накалилась до предела. Олрис кожей чувствовал, что многие из зрителей настроены весьма решительно. Он помнил лица Олмета и Рельни, замеченные им в толпе, и понимал, что суд наверняка закончится всеобщей свалкой. Должно быть, охраняющие зал гвардейцы Уриенса тоже это понимали — во всяком случае, вид у них был крайне озабоченным. Слова дан-Энрикса произвели эффект ушата ледяной воды, внезапно выплеснутого в огонь. Пока он говорил, всеобщее замешательство делалось все отчетливее, а недовольный гул в задних рядах — все громче.

«Трус!» — крикнул кто-то из-за спин собравшихся. Выкрик никто не поддержал, но Олрис все равно почувствовал себя так, как будто бы его прилюдно отхлестали по лицу.

Вплоть до сегодняшнего дня он был уверен в том, что Крикс с Атрейном — близкие друзья. Даже если все, что говорил дан-Энрикс, было правдой, оставалось совершенно непонятным, с какой стати Меченый решил признаться в этом на суде. У Олриса мелькнула мысль, что признание дан-Энрикса могло быть вырвано у него силой, но, привстав на цыпочки, он убедился, что дан-Энрикс не особенно похож на человека, приведенного на суд прямо из пыточной. Меченый выглядел усталым и каким-то странно безучастным, но не более того. Ни на кого из присутствующих в зале он не смотрел, а все свои разоблачительные речи произносил спокойным, почти монотонным голосом, нисколько не напоминающим его обычную манеру говорить. Олрис услышал, как Рельни, стоявший неподалеку от него среди своих друзей, с недоумением и злостью произнес — «Что он несет?!»

Однако, когда вслед за Меченым перед судом предстал Атрейн, недавний шум сменился абсолютной тишиной. Сенешаль по-прежнему не мог ходить, поэтому в зал его внесли на носилках. Атрейн, по сути, повторил все сказанное Криксом. Да, ему было нестерпимо видеть рядом с королем человека, который еще недавно служил гвиннам. Да, он ненавидит Уриенса уже много лет, и эта ненависть в конце концов толкнула его на измену. Он действительно хотел воспользоваться популярностью дан-Энрикса и возвести его на трон. Атрейн произносил слова отрывисто, как будто бы бросая свои признания в лицо собравшимся — хотя, возможно, дело было в том, что раненное легкое по-прежнему не позволяло ему глубоко вдохнуть. «Верно ли то, что вы намеревались выдать Крикса по прозвищу «Меченый» за сына Тэрина?» — осведомился Уриенс, глядя на сенешаля с возвышения. Да, отвечал Атрейн, я рассчитывал воспользоваться его сходством с королевой Амариллис.

«Какие действия вы предпринимали для того, чтобы привести вашу идею в исполнение?»

«Я разговаривал с людьми, которые сражались рядом с Тэрином в Древесном городе. Я задавал им разные вопросы о покойной королеве и пропавшем принце, с целью заронить сомнения в том, что Истинный король — действительно наследник Тэрина».

«Значит, вы утверждаете, что вы не сделали ничего больше?»

«Нет. Я не мог предпринимать какие-то дальнейшие шаги, не обсудив этот вопрос с самим дан-Энриксом. Я решил объясниться с ним начистоту. Но наш разговор подслушали, после чего меня арестовали».

Уриенс обернулся к Истинному королю.

«Желает ли ваше величество узнать еще какие-то подробности?..» — почтительно осведомился он при гробовом молчании собравшихся.

«Нет. Думаю, что мне уже все ясно, — отозвался Истинный король, глядя на подсудимых с явным отвращением. Он тяжело поднялся на ноги и, выпрямившись, оглядел собравшихся. — Я обещал вам честный и открытый суд. Если кто-нибудь из собравшихся может сказать об этом деле что-то важное — пусть говорит».

Произнеся эти слова, король сел, или, точнее было бы сказать, упал обратно в кресло.

Олрис сглотнул, почувствовав, что в горле у него внезапно пересохло. Он бы очень хотел что-то сказать, но после обращения Истинного короля в голове не осталось ни единой мысли. Олрис был практически уверен, что никто не отзовется на призыв Его Величества — но он ошибся.

Откуда-то из недр зала появился щуплый и невзрачный человек, лица которого Олрис не разглядел. Он рассказал, как Атрейн оскорблял Его Величество и говорил: «раньше он не чувствовал себя настоящим королем и позволял другим диктовать ему, что делать. А теперь ему нравится думать, что он правит сам. Поэтому он будет слушать тех, кто сможет лучше остальных изобразить, что подчиняется его приказам».

«С тобой он, что ли, это обсуждал, кусок дерьма?..» — выкрикнули из зала.

Однако неприметный человек нимало не смутился. Он сказал, что его господин — он слегка поклонился в сторону наместника — приказал своим людям наблюдать за сенешалем после того, как получил первые доказательства того, что лорд Атрейн готовит государственный переворот. Вслед за ним выступили еще несколько человек. Некоторые из них, вслед за первым свидетелем, говорили о том, как Атрейн или дан-Энрикс пытались диктовать Истинному королю свою волю или проявляли по отношению к нему недопустимую развязность, видимо, считая себя настоящими правителями Эсселвиля. Другие, вроде Алинарда, начинали с выражения негодования по поводу измены подсудимых, но заканчивали тем, что обращались с Истинному королю с просьбой о милосердии и сдержанно напоминали о заслугах сенешаля и дан-Энрикса перед страной. Олрис чувствовал, что голова у него идет кругом. Все шло как-то уж слишком ровно, слишком… гладко, что ли. И от этого казалось, что он спит и видит плохой сон.

После того, как выступило около десятка человек, в зале опять настала тишина. Король, который уже с полчаса сидел, поставив подбородок на руку и, как казалось, погрузившись в мрачные раздумья, выпрямился в своем кресле.

— Ну что ж… — произнес он — и сразу же умолк, как будто подавившись. Соседи Олриса взволнованно завозились на своих местах, явно пытаясь разглядеть, что происходит возле возвышения. Олрис привстал на цыпочки — и только тут увидел девушку, решительно пересекающую зал. Сердце у Олриса оборвалось — он узнал Ингритт. Девушка остановилась у помоста, там же, где до этого стояли выступавшие до нее свидетели, но, вместо того, чтобы обращаться к Истинному королю, она обернулась лицом к залу и решительно тряхнула головой, так что одна из двух тяжелых темных кос, перелетев через плечо, упала ей на грудь.

— Вы все сошли с ума? Или, может быть, вас околдовали?.. — спросила она громко. Олрис видел, что Ингритт очень бледна, но на ее лице была написана уже знакомая ему решимость. Меченый вскинул голову и смотрел на нее, страдальчески нахмурил лоб.

— Ингритт, пожалуйста… — произнес он. Но, судя по сквозившей в его тоне безнадежности, он уже понимал, что это бесполезно. Ингритт даже не посмотрела на него.

— Тут до меня стояло девять человек. И все они твердили «измена, измена». Но где она, эта измена? Только начинаешь разбираться — сразу выясняется, что вся «измена» — это пара разговоров. Да и то — каких-то странных. Лорд Атрейн сказал, что он пытался «заронить в людей сомнения». Есть здесь хоть один человек, которому бы он сказал, что Крикс дан-Энрикс — Истинный король?! Если такие люди есть, то почему они не выступили на суде? А если их не существует — где же тут измена?.. Нам говорят, что эти люди собирались совершить переворот, но не успели. Но зато мы знаем, что они успели_. Сенешалю было некогда устраивать мятеж, потому что он всю зиму дрался с гвинами. А лорд дан-Энрикс вообще был слишком занят два последних года. Он спас королю жизнь… освободил Авариттэн… Победил Мясника из Брэгге и вылечил пару сотен наших раненных. И правда, где уж тут успеешь совершить измену?! — голос девушки сорвался. Она обвела собравшихся глазами. Ее взгляд казался слишком ярким, и Олрис внезапно осознал, что глаза Ингритт полны слез. — Скажите, неужели это не безумие — сломать свой меч прямо перед решающим сражением?..

Последние слова она произнесла уже гораздо тише. Некоторые из зрителей откликнулись на эту фразу одобрительными криками. А Ингритт, которая казалась совершенно вымотанной своей речью, медленно пошла назад, к собравшимся на другой половине зала зрителям.

На лице Истинного короля была написана растерянность пополам с раздражением, а Уриенс, хотя и сохранял бесстрастное выражение лица, провожал девушку холодным, мрачным взглядом, не сулившим Ингритт ничего хорошего. Но это Олриса не удивляло — куда более необъяснимой ему казалась реакция обоих подсудимых. Дан-Энрикс был печален, как человек, не видящий возможности хоть что-то изменить, и оттого смирившийся с судьбой, а на губах Атрейна, едва различимого за спинами собравшихся, блуждала ядовитая улыбка.

— Ну что ж, мы выслушали всех, кто пожелал что-то сказать, — выйдя из замешательства, сказал король. Это «ну что ж» странно кольнуло Олриса, заставив его вспомнить, что король, по-видимому, собирался произнести те же самые слова, когда ему внезапно помешала Ингритт. У него возникло чувство, что король намерен просто пропустить ее слова мимо ушей и сделать то, что он намеревался сделать изначально. Олрис начинал подозревать, что некоторые моменты этого суда были продуманы задолго до его начала. — Поскольку оба подсудимых признают свою вину, мне остается лишь решить, какого наказания они заслуживают. Лорд дан-Энрикс!

Меченый поднял голову.

— Да, мой король? — печально отозвался он.

Олрису показалось, что король едва заметно вздрогнул.

— Вы присягнули мне на верность — а сами вели изменнические речи с моим сенешалем, обсуждая планы по захвату власти. Тем не менее, мне не хотелось бы поступать слишком сурово с человеком, который однажды спас мне жизнь. И, хотя ваш поступок заслуживает куда более серьезной кары, я приговариваю вас всего лишь к изгнанию. Отряд моих людей проводит вас до Каменных столбов и проследит, чтобы вы нигде не задержались по дороге. Вы отправитесь к себе на родину, и больше никогда не попытаетесь вернуться в Эсселвиль. Если вы когда-нибудь вернетесь в эти земли, вы умрете.

Еще несколько секунд король продолжал смотреть на Меченого, как будто бы не мог заставить себя отвести глаза. Но потом он повернулся ко второму подсудимому, и на его лицо как будто набежала тень.

— Лорд Атрейн, я наблюдал за вами на протяжении всего этого суда — и у меня сложилось впечатление, что вы находите происходящее забавным, — произнес король сквозь зубы. — Откровенно говоря, мне очень хочется отправить вас на плаху — просто для того, чтобы стереть с вашего лица эту презрительную улыбку. В вашем положении куда уместнее было бы раскаяние. Эта девочка, которая лечила вас от раны, и которая так пылко защищала вас, сказала, что вы так и не успели совершить предательства. Но я думаю, она судила бы иначе, знай она вас так, как знаю я. Я доверял вам больше, чем кому бы то ни было — но вы предали мое доверие. Вы насмехались надо мной и моей властью за моей спиной, вы без конца пытались навязать мне свою волю… а в конце концов, когда вы поняли, что у вас не получится править моим именем, вы вознамерились лишить меня короны. Я не вижу ни объяснений, ни оправданий вашим поступкам. Но в память о тех двадцати годах, на протяжении которых вы сражались с гвиннами, я дам вам право выбора. Можете убираться из Эсселвиля вместе с Меченым, которого вы собирались посадить на трон, или остаться здесь и провести остаток дней в тюрьме.

— Вы ошибаетесь, считая, что я «нахожу происходящее забавным», — с нескрываемым презрением ответил сенешаль, приподнимаясь на своих подушках. — Наоборот, трудно представить зрелище печальнее того, которое я здесь увидел… государь. Я предпочту покинуть Эсселвиль.

Не скулах Истинного короля выступили красные пятна.

— Прекрасно, — отрывисто сказал он. — Вы с лордом дан-Энриксом уедете из Руденбрука завтра утром. Я распоряжусь, чтобы вам приготовили носилки. Суд окончен! Что еще?.. — спросил король с заметным раздражением.

Олрис опять привстал на цыпочки — но почти сразу понял, что на сей раз в этом нет необходимости. Рельни, который протолкался между зрителей и оцепивших зал гвардейцев, был достаточно высок.

— Еще одну минуту, государь. Вы знаете, что я и несколько моих товарищей родом из той же страны, что и дан-Энрикс. Когда мы попали в Эсселвиль, нас была сотня с лишним человек, а сейчас осталось меньше двадцати. Вот уже семь лет, как мы сражаемся за Эсселвиль, и вот уже два года, как мы служим вашему величеству.

— Все это мне известно, — сказал король с ноткой нетерпения. — Что дальше?

— А дальше то, что теперь, когда вы изгоняете лорда Атрейна и дан-Энрикса, мы больше не желаем оставаться здесь, — ответил Рельни вызывающе. — Прошу ваше величество позволить нам последовать за Меченым.

Олрис готов был биться об заклад, что про себя Рельни добавил что-то вроде «а нет, так мы прекрасно обойдемся и без позволения». Похоже, Истинный король тоже отлично это понял. Он растерянно взглянул на Уриенса.

— Что же, их желание вернуться на родину вполне понятно, — кисло сказал тот, хотя каждому человеку в зале было очевидно, что желание попасть на родину тут совершенно ни при чем. Тем не менее, попытка Уриенса как-то сгладить ситуацию сработала. Король взял себя в руки и сказал.

— Благодарю вас всех за преданную службу. Вы можете располагать собой, как посчитаете нужным.

Когда толпа повалила к выходу, Олрис отчаянно заработал локтями, стараясь не потерять Рельни из виду. К счастью для него, тот тоже почему-то задержался в зале, озираясь по сторонам с видом человека, который пытается высмотреть кого-то в толпе. Когда в зале осталось только несколько десятков последних зрителей, не способных протолкаться к выходу, и потому вынужденных дожидаться, пока выйдут все остальные, Рельни наконец-то увидел того, кого искал, и бросился вперед, едва не сшибив с ног оказавшегося у него на дороге Олриса. Тот изумленно обернулся, пытаясь понять, куда так торопился аэлит, и обнаружил, что тот стоит рядом с Ингритт.

— Тебе нельзя здесь оставаться, — сказал он, бесцеремонно ухватив девушку за рукав. — Пошли со мной. Мы с ребятами найдем тебе мужской костюм и плащ. Завтра, когда мы будем выезжать из крепости, людям наместника будет не до того, чтобы кого-то пересчитывать.

— Но я же не могу оставить лазарет, — растерянно сказала Ингритт. Рельни покривился.

— Лазарет?! Ты что, не понимаешь, что они с тобой сделают после того, что ты сегодня говорила?.. Кстати говоря, спасибо… это была замечательная речь. Если бы не она, я не решился бы сказать нашему Истинному королю того, что думаю. Но Уриенс тебе этого не простит, уж можешь мне поверить. Ну что, идешь?

— Иду, — сказала Ингритт, быстро что-то взвесив про себя. Несмотря на то, что Олрис находился всего в нескольких шагах от них, она была до такой степени поглощена своими мыслями, что, кажется, в упор его не видела. Он выбежал из зала вслед за ними.

— Рельни!.. — крикнул он.

Мужчина обернулся — и, увидев гвинна, хмуро сдвинул брови.

— Снова ты?.. Чего тебе?

— Пожалуйста, позвольте мне поехать с вами! — сказал Олрис. Рельни криво ухмыльнулся.

— С какой стати?

— Он стюард дан-Энрикса, — вмешалась Ингритт.

— Думаю, что Крикс как-нибудь обойдется без его услуг, — отрезал тот.

— Пожалуйста, — повторил Олрис, почти потеряв надежду. В тот момент он сделал бы все, что угодно, лишь бы Рельни согласился. Даже встал бы перед противным аэлитом на колени — если бы только надеялся на то, что это поможет разжалобить Лювиня.

— Из-за нее?.. — внезапно спросил Рельни, коротко кивнув на Ингритт.

Олрис так опешил, что не смог найти какой-нибудь ответ. Но Рельни, кажется, уже пришел к какому-то выводу.

— Лучше бы Меченый тебя убил за тот люцер, — заметил он. — Ладно, пошли.

* * *

Мягкая поступь лошади, идущей шагом, совершенно не мешала Криксу предаваться размышлениям. Закрыв глаза и полностью отгородившись от окружающего его мира, Меченый заново проживал события последних недель, пытаясь понять, не совершил ли он ошибку. Был момент, когда дан-Энрикс осознал, что и Атрейн, и Уриенс, и даже Истинный король отравлены дыханием Истока, так что теперь все — и старые обиды, и внезапно зародившиеся подозрения, и надежды, связанные с будущим, играет на руку лишь Олваргу, толкая айзелвитов к катастрофе. Но теперь дан-Энрикс спрашивал себя, с чего он взял, что он сам не действовал под влиянием этой магии? Только лишь потому, что он не испытывал ненависти к какой-либо из конфликтующих сторон, и полагал, что в состоянии понять их всех? В конечном счете, это чувство завело его в такую же ловушку, как других — их подозрения. Когда он ощутил, что любое его действие почти наверняка приведет к чудовищным последствиям и будет стоит другим людям жизни, Криксом овладело странное безволие. Пока Меченый нарезал круги по своей камере, ему казалось, что он задыхается, как человек, который, несмотря на все свои старания, никак не может сделать достаточно глубокий вдох. Крикс не обманывал себя — он знал, что только чувство безысходности заставило его принять участие в постыдном фарсе, изображавшем суд. А значит, он позволил себе поверить в то, что у него нет другого выхода… Разве не в том же самом он недавно обвинял наместника?

Дойдя до этой мысли, Крикс поморщился. Нет, так нельзя. Седой наверняка сказал бы, что он слишком много на себя берет. Проблема Уриенса в том, что он излишне верит в собственную правоту — но это еще не причина для того, чтобы впадать в другую крайность и винить себя за то, что он не смог чудесным образом распутать узел, завязавшийся чуть ли не двадцать лет тому назад. Если взглянуть на дело беспристрастно, что он вообще мог сделать в этой ситуации? Отвергнуть сделку, которую предлагал ему наместник, и настаивать на встрече с королем? Но Уриенс слишком боялся, что дан-Энрикс сможет повлиять на Литта… да и сам король, похоже, совершенно не стремился видеть Меченого.

Вероятно, в глубине души он сразу же поверил в то, что Крикс — действительно наследник Тэрина. Можно себе представить, как его пугала мысль об откровенном разговоре с Меченым. Одно дело — выслать из страны амбициозного военачальника, который лгал тебе в лицо и покушался на твой трон, и совсем другое — оказаться в роли самозванца, который хочет устранить законного претендента на корону. Меченый вздохнул. Нужно иметь большой жизненный опыт и достаточный запас цинизма, чтобы научиться объяснять свои поступки так, как это делал Уриенс. А Истинному королю не приходилось управлять страной при гвиннах, каждый день ища баланс между заботами об интересах своего народа и собственной безопасностью, и для него подобная задача оказалась непосильной. Неудивительно, что он предпочел спрятаться за свое праведное возмущение и за презрение к «предателям». Нет, вряд ли он бы согласился встретиться с дан-Энриксом… Настаивая на своем, Меченый добился бы только того, что доведенный до отчаяния Уриенс предпринял бы какие-то решительные меры — вроде тех, на которые он намекал, когда грозился отравить Атрейна и свалить вину на Ингритт. И, в любом случае, порядок в Руденбруке рухнул бы окончательно. Меченый знал, что обещание открытого суда, на время приглушившее бушующие страсти, оказалось крайне своевременным. К тому моменту кто-то из людей Атрейна уже попытался подстрелить наместника, но в результате убил не самого Уриенса, а одного из охраняющих его гвардейцев. А люди Уриенса в отместку подожгли Ландес Баэлинд. Дым этого пожара, к терпкой горечи которого примешивался сладковатый запах от горевшего люцера, долетал даже до окон Королевской башни. Видимо, под действием этого дыма устроившие поджог гвардейцы вознамерились продолжить начатое дело и расправиться с самим дан-Энриксом. Они окружили Башню Лотаря и какое-то время шумели внизу, пока их не разогнали свои же товарищи — к счастью, раньше, чем на место происшествия подоспели ветераны из Лисьего лога.

Возможно, после всего этого надо было не мучаться от запоздалых сожалений, а признать, что обстоятельства сложились относительно благополучно. Но дан-Энрикс ничего не мог поделать с чувством беспокойства и тоски, саднящим, как незатянувшийся порез.

— Лорд дан-Энрикс… — окликнул его мальчишеский голос. Меченый открыл глаза и обернулся, чтобы увидеть Олриса, который догнал его и теперь шагал вровень с его лошадью. На узкой тропе, по которой они ехали, помещался только один всадник, но для одного пешего — во всяком случае, на мальчика четырнадцати лет — места по-прежнему хватало. — Лорд дан Энрикс, я хотел узнать, не нужно ли вам что-нибудь?

Судя по выражению его лица, Олрис проделал свой маневр вовсе не затем, чтобы предложить ему какую-нибудь помощь, а затем, чтобы удостовериться, что с Криксом все в порядке. Взгляд гвинна выражал самое искреннее беспокойство. Что ж, если он видел Крикса на суде, а после этого все утро наблюдал за ним из хвоста колонны, в голову Олриса и в правду могли закрасться самые страшные подозрения — хоть о перенесенных Криксом пытках, хоть настоях, подавлявших волю. Меченый пообещал себе, что больше не станет ехать с таким отрешенным видом.

— Ничего не нужно, Олрис, я в порядке, — сказал он успокоительно, кивнув мальчишке в благодарность за заботу.

Ближайший к Меченому конвоир сейчас же обернулся и натянул повод, так что его лошадь развернулась, перегородив дорогу.

— Вернись на свое место! — резко приказал он Олрису.

— Это мой стюард, сержант, — сказал дан-Энрикс таким тоном, каким стал бы разговаривать с рычащей на него собакой.

— Простите, у меня приказ. Никто не должен разговаривать с арестантами, — по интонациям гвардейца было ясно, что он не намерен отступать от этого приказа ни на йоту. Он бросил недовольный взгляд на двух гвардейцев, ехавших за Меченым. — Вас это тоже касается. Надо было остановить мальчишку, а не спать в седле. Пошел!..

Последнее распоряжение предназначалось Олрису. Гвинн неохотно отступил, но Крикс успел заметить, что в неприязненном взгляде, устремленном на сержанта, промелькнуло хорошо знакомое дан-Энриксу выражение упрямства. Можно было не сомневаться, что на одном из предстоявших им привалов Олрис повторит попытку с ним поговорить. И хотя Меченый охотно запретил бы Олрису сердить охрану и нарываться на неприятности из-за подобной ерунды, настроение у него все равно необъяснимо поднялось. Он даже поймал себя на том, что улыбается.

Их отряд продвигался вперед достаточно медленно, приноравливаясь к скорости носилок, на которых путешествовал Атрейн. Первое время, пока они еще находились в окрестностях Руденбрука, правило о строгой изоляции обоих арестантов соблюдались неукоснительно. Но со временем, как и следовало ожидать, дисциплина в отряде изрядно разболталась. Хотя Рельни и его друзья, отпущенные Истинным королем на родину, и не могли подойти к Меченому и Атрейну даже на привалах, они то и дело бросали арестантам какие-то ободряющие или шутливые реплики, не требующие ответа. Окрики конвоиров они просто игнорировали, так что гвардейцы Уриенса вскоре перестали их одергивать, поняв, что это бесполезно, и решив, что повод слишком незначителен для настоящей ссоры. Несмотря на то, что с Рельни из Руденбрука уехало всего одиннадцать его товарищей, а гвардейцев Уриенса было двадцать человек, драки никто не хотел. А Рельни, как подозревал дан-Энрикс, очень точно понимал, до какого момента можно продолжать испытывать терпение охраны, а где следует остановиться, постепенно добиваясь от конвоя незаметных послаблений. В немалой степени его успеху способствовало и то, что гвардейцы Уриенса питались вяленой говядиной, твердым сыром и сухими пресными галетами, а у Лювиня и его товарищей, привыкших жить в лесу на протяжении недель, а то и месяцев, каждый день было свежее мясо. Несколько вечеров подряд они терзали своих менее удачливых попутчиков запахом жарившейся дичи, а потом внезапно предложили им на время позабыть о прежних разногласиях и присоединиться к трапезе. Гвардейцы не сумели устоять, а, согласившись, уже не могли изображать прежнюю непреклонность. На пятый день пути Ингритт позволили ехать на носилках вместе с сенешалем, а еще день спустя дан-Энрикс наконец-то получил возможность сам поговорить с Атрейном. Поздно вечером, когда Ингритт в очередной раз осмотрела сенешаля, Крикс решил рискнуть и, поднявшись на ноги, направился к носилкам. Он двигался нарочито неторопливо, так, как будто приглашал своих охранников остановить его. Он был готов к тому, что через несколько шагов его окликнут и напомнят о запрете разговаривать с Атрейном, но, к его большому облегчению, охрана предпочла сделать вид, что ничего особенного не происходит.

Вблизи стало видно, что Атрейн переносил дорогу тяжелее, чем надеялся дан-Энрикс. Лицо сенешаля выглядело изможденным, но взгляд оставался ярким и пронзительным.

— Глядя на тебя, я постоянно думаю, не совершил ли я ошибку, — мрачно улыбаясь, сказал он вместо приветствия. — Мы отправляемся на твою родину, а ты не выглядишь особенно довольным. Думаешь, нас ждет дурной прием?..

Крикс предпочел бы побеседовать о чем-нибудь другом — хотя бы потому, что у него и правда было множество сомнений, связанных с их возвращением в Адель. Во-первых, он все время вспоминал, с каким трудом он открывал Врата в последний раз. А ведь с тех пор Темный Исток, вне всякого сомнения, значительно усилился. Что они будут делать, если выяснится, что арка Каменных Столбов превратилась в бесполезную груду камней, в которых больше не осталось ни следа присутствовавшей в них когда-то Тайной магии? И это было не единственной причиной для тревоги. Крикс знал, что после гибели Седого время стало расползаться, словно старая гнилая ткань. После суда он в первый раз задумался о том, как далеко успел зайти этот процесс. Что, если за то время, пока он находился в Эсселвиле, в его мире минуло пятнадцать или даже двадцать лет? Ирем с Валлариксом запросто могли превратиться в дряхлых стариков и даже умереть, а Лейда… нет, всего этого никак нельзя было бы объяснить Атрейну. И к тому же Крикс считал, что он не должен беспокоить раненого.

— Напротив, я уверен, что нас будут принимать по-королевски, — сказал он.

Пару секунд Атрейн молчал, закинув руку за голову и задумчиво разглядывая Крикса. На его лице плясали отблески костра.

— Надеюсь, ты не мучаешь себя бессмысленными мыслями о том, что было на суде? — поинтересовался он.

— Нет, суд меня не беспокоит, — вполне искренне ответил Крикс. В сравнении со всеми прочими его заботами, недавний суд казался мелочью. Атрейн нахмурился.

— Тогда о чем ты постоянно размышляешь с таким траурным выражением лица?..

Передать это на словах было довольно сложно, но дан-Энрикс вдруг почувствовал, что должен с кем-то поделиться осаждающими его мыслями.

— Когда гвардейцы Уриенса объявили мне, что я арестован по обвинению в измене, у меня возникло ощущение, что я попал в ловушку, — признался он. — Любое мое действие… или бездействие… не могло кончиться ничем хорошим, я должен был выбирать только между «плохим» и «еще более плохим». И это ощущение не покидает меня до сих пор.

— А разве раньше тебе никогда не приходилось выбирать из двух зол?

— В том-то и дело! Каждый раз, когда казалось, что я должен выбирать из двух зол, я напрягал все свои силы — и в итоге находил какой-то третий выход. Иногда он выглядел безумным, но он всегда был. И именно он в конце концов оказывался самым правильным. Возможно, его можно было отыскать и в этот раз, но у меня не вышло. Я все время размышляю, почему. То ли люди и сам мир вокруг меня стали другими… то ли главная причина — во мне самом. Найти этот парадоксальный третий выход — это все равно, что перепрыгнуть через стену выше своей головы. И иногда мне кажется, что я слишком устал, и больше не способен на подобное усилие.

— Возможно, ты действительно устал, — пожав плечами, отозвался сенешаль. — Допустим, тебе часто удавалось найти выход из какой-нибудь неразрешимой ситуации. Но почему ты думаешь, что это должно продолжаться бесконечно?.. Хоть ты и маг, но ты такой же человек, как и любой из нас. Значит, ты тоже можешь уставать, впадать в отчаяние или поддаваться слабости. Довольно странно обвинять себя за то, что это так. Это не более разумно, чем сердиться на себя за то, что тебе нужно есть и спать.

Крикс задумчиво кивнул. В глубине души он далеко не был уверен в том, что Атрейн прав. Конечно, люди могут уставать, терять надежду или поддаваться ощущению бессилия. Но Крикс не сомневался в том, что умение бороться с этой частью своей человеческой природы и не признавать саму идею «невозможного» — важная часть того, что делает его Эвеллиром. Князь, должно быть, знал, как сохранять эту способность — год за годом, через все ошибки, разочарования и поражения — но он не успел рассказать об этом дан-Энриксу. Он вообще почти ничего не успел ему рассказать…

Крикс посмотрел на обступающие их деревья — и на одну кратную секунду ему показалось, что Седой вот-вот появится из обступающей их лагерь темноты, повергнув его в полную растерянность своим внезапным появлением. В конце концов, Князь славился своей способностью приходить именно тогда, когда его никто не ждал, а значит, было бы вполне естественно, если бы он явился и теперь, когда его считали мертвым.

Но, разумеется, никто так и не вышел из ночного леса.

Тяжело вздохнув и пожелав Атрейну доброй ночи, Меченый отправился устраиваться на ночлег.

* * *

…В первый момент ему почудилось, что он попал в Адель. Во всяком случае, галерея из белого камня, на которой он стоял, напоминала императорский дворец, а возвышающаяся напротив башня очень мало отличалась от строений в Верхнем городе. Это была хорошо знакомая ему архитектура, сочетавшая, казалось бы, несочетаемые вещи — строгий и величественный вид и почти воздушную легкость, создающая иллюзию, что стены дышат и тянутся к солнцу, как деревья и цветы. Однако, сделав несколько шагов вперед, Крикс осознал, что это место — вовсе не Адель. Он ожидал увидеть внизу город, но вместо этого увидел бесконечные, как море, облака, пронизанные восходящим солнцем. Подножие башни, которую он заметил с галереи, тонуло в этих облаках, словно в сверкающем сугробе.

Меченый внезапно вспомнил, что всего пару минут назад он был в ночном лесу и старался уснуть, ворочаясь на своем жестком ложе.

«Значит, это сон» — подумал он. Все сразу встало на свои места — на галерее было ветрено, но Меченый не чувствовал, чтобы его волосы шевелились от ветра, и, делая шаг, не ощущал твердости камня под ногами. Даже заливающее все вокруг солнце, при всей своей яркости, не резало ему глаза, когда он смотрел прямо на него. И все же сон был исключительно правдоподобным — куда более детальным, красочным и ярким, чем все остальные его сны. Дан-Энрикс обернулся и внезапно обнаружил, что на галерее он был не один. Неподалеку от него стояли еще два человека, показавшиеся Криксу неожиданно знакомыми. Он быстро вспомнил, что и правда уже видел их — на старых фресках в Академии, изображающих строителей Адели. В отличие от тех изображений, лица настоящих Альдов не светились — или, может быть, это свечение казалось незаметным в том потоке солнечного света, который заполнял всю галерею. Крикс, как завороженный, смотрел на тонкие черты лица ближнего к нему Альда. Кожа на его лице казалась тонкой и прозрачной, словно лепесток цветка. Было довольно странно сознавать, что, несмотря на это, Альды вовсе не казались хрупкими — от них веяло Силой. Меченый внезапно осознал, что те отзвуки Тайной магии, которые он ощущал, держа в руках какую-нибудь вещь, созданную Альдами, не шли в сравнение с той магией, которая окутывала их самих.

Ни один из Альдов не смотрел на Меченого. Судя по всему, они не видели его и даже не способны были ощутить его присутствие.

Если бы в этом видении у Крикса было сердце, его точно защемило бы от разъедающей досады. Он мечтал увидеть Альдов с того дня, как оказался в Академии и познакомился с Саккронисом. Правда, большую часть своей жизни Меченый считал, что это просто детская мечта, которой никогда не суждено осуществиться, но время от времени она охватывала его с новой силой — например, когда Атрейн рассказывал ему о том, как он едва не оказался в Леривалле. Осознание того, что эта невозможная мечта исполнилась — но он, словно в насмешку, оказался здесь не более чем призраком, показалось Меченому нестерпимым. Не имея возможности ни окликнуть Альдов, ни привлечь к себе внимание каким-то другим способом, Крикс призвал на помощь свою магию, и попытался увидеть их так, как будто он был ворлоком, умеющим читать чужие мысли.

…Это было, как внезапно осознал дан-Энрикс, крайне опрометчивым поступком — он почувствовал себя, как человек, который собирался осторожно попробовать воду в незнакомом месте, но внезапно погрузился в воду с головой. Чувства Альдов оказались и сильнее, и значительно сложнее, чем он мог представить. Для большинства из них он не сумел бы подыскать названия, однако даже того, что Крикс сумел соотнести с привычными ему эмоциями, было достаточно, чтобы понять, что Альды ощущали смесь из самых противоречивых — с точки зрения людей — вещей, которые никак нельзя было даже представить вместе. Это было, как волна, которая с грохотом накрывает тебя с головой, заставляя на мгновение забыть о том, кто ты такой.

Дан-Энрикс разорвал связавшую их с Альдом нить, боясь случайно захлебнуться в этом ослепительном водовороте чужих мыслей, однако в его голове продолжал кружиться настоящий вихрь из понятий и представлений, не принадлежавших ему. Он знал, что место, где они сейчас стоят, и вправду Леривалль, что эту галерею называют «Солнечная гавань», и что оба Альда думают о нем, хоть и не знают, что он может слышать эти мысли. Но самое главное — он знал, что они ожидают нападения, и что царившая на галерее тишина, которая сначала показалась ему воплощением гармонии, на самом деле — напряженная минута перед боем.

Олварг не стал дожидаться, пока его враги закончат все приготовления и двинутся на Марахэн. Он добился того, что Меченого выслали из города, послал своих людей за ним, а сам возглавил армию и двинулся на Руденбрук. Тот Альд, к мыслям которого неосторожно прикоснулся Меченый, был преисполнен сожаления, что Леривалля и всей его магии оказалось недостаточно, чтобы защитить живущих в Руденбруке айзелвитов от ловушек Темного истока. Но при этом в глубине души он сознавал, что все случившееся было неизбежно. Альды вправе только защищать людей, но не решать за них. Они даже не вправе были помешать изгнать дан-Энрикса из Леривалля…

Все, что они могли — это встать преградой на пути у Олварга и его армии.

Меченый-Альд испытывал одновременно воодушевление, и скорбь, и радостную легкость, посещающую только наиболее отважных из людей и только в самые опасные минуты, когда ты особенно отчетливо осознаешь, что можешь умереть, но в то же время чувствуешь, что это не настолько важно, как ты привык думать в остальное время.

Альды готовились к сражению.

* * *

…Открыв глаза, Меченый вскочил на ноги. Его движение было настолько резким, что гвардеец Уриенса, спавший рядом с ним и охранявший пленника, кубарем откатился в сторону, хватаясь за оружие, как будто полагал, что арестант решил его убить. При этом он разворошил догорающий костер, который выплюнул в ночное небо рой багряно-алых искр.

— В чем дело? — рявкнул заспанный сержант, приподнимаясь на локте и щурясь на огонь.

— Вставайте! — резко сказал Крикс, чувствуя себя голым оттого, что под рукой не было перевязи с мечом, и с трудом сдерживая злость при мысли о потраченном напрасно времени. — Олварг ведет своих людей на Руденбрук.

 

Глава XX

Олрис проснулся от того, что в спину сильно дуло. На том месте, где обычно спали Рельни и одетая в мужское платье Ингритт, было пусто. Олрис слышал раздраженные мужские голоса, но стены выстроенного аэлитами укрытия из лапника мешали ему рассмотреть, что происходит. Олрис выбрался из-под елового навеса и, ежась от холода, выпрямился во весь рост.

Картина, представшая его глазам, была настолько необычной, что на секунду ему показалось, что он все еще спит. Казалось, люди на поляне позабыли, кто здесь член конвоя, а кто — бывший партизан, и самозавбенно орали друг на друга.

— …То есть ему приснился сон, что кто-то собирается напасть на Руденбрук, и теперь мы должны нарушить наш приказ и повернуть назад? Мы что, по-вашему, сошли с ума?! — надрывался кто-то из гвардейцев.

— Это не сон, ослиная башка! — орал в ответ Лювинь, успевший сгрести своего противника за шиворот. — Дан-Энрикс — маг! Это предупреждение всем нам…

— Ах, значит, маг?! А чем он может это доказать? Может он приказать костру погаснуть? Или повалить вот эту ель?.. Что это вообще за магия, если в итоге нужно доверять дурацким снам?

— Заткнись! — внезапно заступился за дан-Энрикса другой гвардеец. — Его магия спасла мне жизнь, когда я умирал от лихорадки!

— Ах, так это теперь магия?! Может быть, рвотный лист или лекарство от запора — это тоже волшебство?..

Олрис спросил себя, что здесь произошло, но смог понять лишь то, что главной причиной спора был дан-Энрикс, и что перебранка началась уже достаточно давно. Казалось, что еще чуть-чуть — и спорщики набросятся друг на друга с кулаками. Олрис завертел головой, пытаясь отыскать глазами Крикса. Получилось это далеко не сразу. Несмотря на то, что Меченый стоял в кольце разбушевавшихся людей, сам он хранил молчание и оставался неподвижным. Казалось, что его внимание поглощено чем-то совсем другим.

— Тихо!.. — внезапно рявкнул он. Олрису еще не приходилось слышать, чтобы Меченый отдавал приказания подобным тоном, и сейчас он вздрогнул, осознав, как резко может звучать голос Крикса, если он этого пожелает. Гвинн ничуть не удивился, когда люди на поляне в самом деле замолчали. В наступившей тишине слова дан-Энрикса прозвучали особенно зловеще. — Лошади волнуются. Я думаю, Безликие где-то поблизости.

Все люди на поляне, словно по команде, обернулись в ту же сторону, куда смотрел дан-Энрикс. Стреноженные лошади и в самом деле волновались. Ближайшая к Олрису рыжая кобыла нервно раздувала ноздри, била по земле копытом и косила темным глазом. Точно так же вели себя животные в Марахэне, когда в замке появлялся кто-то из адхаров. Олрис почувствовал, как в животе мгновенно стало холодно и пусто.

Краем глаза он увидел, как стоявшие возле костра мужчины беспокойно переглядываются.

— Может быть, это обычный хищник?.. — без особенной надежды предположил кто-то вслух.

Раскрасневшийся во время спора Рельни отмахнулся от этой идеи, как от явной несуразицы.

— Да нет, любой нормальный зверь почуял бы большой отряд издалека и обошел его. Крикс прав, это наверняка адхары.

Сержант гвардейцев обернулся к Меченому — с таким видом, будто это он был виноват в случившемся.

— И что теперь? — сердито спросил он.

— Прежде всего, отдайте мне мой меч, — сказал дан-Энрикс. — Насколько я помню карту, никакого подходящего укрытия поблизости нет. Так что разумнее всего будет остаться здесь. Надеюсь, у нас еще есть немного времени. Зажгите вокруг лагеря костры.

— Костры?.. — эхом откликнулся сержант. — Это же адхары, а не волки! Думаете, они испугаются обыкновенного огня?

— Я знаю об адхарах больше, чем любой из вас, — отрезал Меченый. — Если хотите уцелеть — кончайте пререкаться и делайте то, что я сказал.

Несмотря на то, что несколько минут назад гвардейцы Уриенса громогласно заявляли, что они не верят ни в какую магию, за сооружение костров они принялись с таким же пылом, как и их недавние противники. В дело пошли все запасенные дрова, еловые ветки, срубленные для устройства шалашей, и даже деревянные носилки, на которых путешествовал Атрейн. Таская ветки для костра, Олрис подумал, что, должно быть, каждый из собравшихся втайне надеется на чудо. Всем хотелось, чтобы Меченый сумел каким-то одному ему известным способом прогнать адхаров, не позволив им напасть на их отряд.

В работе не участвовал только сенешаль, который все еще не мог твердо держаться на ногах, сам Меченый и возглавляющий конвой сержант. Между двумя последними все еще продолжался спор.

— …Я не могу вернуть вам меч, — услышал Олрис, тащивший мимо них разрубленные на бруски опоры от носилок. — По приказу короля, ваше оружие должно оставаться у меня, пока мы не доедем до Каменных столбов.

Олрис замедлил шаг.

— Сейчас не время думать о приказах, — с раздражением сказал дан-Энрикс. — Если вы не отдадите мне Ривален, то мы все погибнем еще до рассвета.

— На твоем месте, я уже сломал бы ему челюсть и забрал свой меч, — сказал сидевший на земле Атрейн.

Судя по лицу сержанта, в нем происходила трудная борьба.

— Вы должны дать мне слово, что вернете меч, когда сражение закончится, — сказал он в конце концов.

— Верну, верну! — нетерпеливо отозвался Крикс.

Заметив, что Атрейн повернул голову и смотрит прямо на него, Олрис поспешно отвернулся и потащил свою добычу дальше.

Когда работа была закончена, центр поляны окружало настоящее кольцо огня. Те, кто еще не успел вооружиться, торопливо надевали на себя кольчуги, продевали руки в ремешки щитов и как бы невзначай чертили пальцем разделенный круг — общий для айзелвитов и для гвиннов знак от сглаза и от темных сил. Дан-Энрикс, наконец-то получивший перевязь с Риваленом, вытащил меч из ножен и теперь медленно шел вдоль огненной границы, держа клинок над пламенем — так низко, что его лизали огненные языки. Меченый не произносил никаких заклинаний, не чертил магических знаков, но собравшиеся в центре круга люди наблюдали за его действиями в благоговейном молчании.

— Ты думаешь, это поможет?.. — тихо спросил Рельни, пока Меченый закончил свой обход.

— Это не то же самое, что настоящий Очистительный огонь. Но, думаю, он сможет ненадолго задержать Безликих.

— Надеюсь, что ты прав. Что дальше?..

Меченый слегка пожал плечами.

— Будем ждать. Думаю, они уже близко.

Сердце Олриса тоскливо сжалось. Пока они были заняты заботами об обороне лагеря, мысли о главной цели их трудов на время отошли на задний план, но сейчас он понял, что сражения не избежать. Олрис не понимал, как Меченый и Рельни могут сохранять такое хладнокровие.

«По крайней мере, у них есть оружие» — подумал гвинн. У него самого не было ничего, помимо тонкого, почти игрушечного ножика, висевшего в чехле на поясе.

Олрис не знал, как много времени он простоял на том же месте. Жар от нескольких костров бил ему в лицо, так, что губы у него потрескались, а кожа на скулах неприятно натянулась, но при этом ступни и ладони оставались ледяными — скорее от страха, чем от холода.

Потом огонь внезапно затрещал, сделавшись необыкновенно ярким — и при этом свете Олрис различил за ближними деревьями темные силуэты всадников, в которых он узнал адхаров. Кто-то из гвардейцев Уриенса тихо ахнул. Безликие медленно кружили вокруг поляны, избегая выезжать на освещенное пространство.

«Прямо стая падальщиков над добычей» — неожиданно подумал Олрис.

Один из адхаров выехал вперед. Его лоснящийся, до странности красивый черный конь сделал всего несколько шагов за линию деревьев, когда Безликий натянул уздечку, вынудив его остановиться. Несмотря на тошнотворный страх, Олрис подумал, что преграда из огня, похоже, в самом деле неприятна для Безликого.

Щит стоявшего перед ним мужчины почти закрывал ему обзор, но Олрису все равно мерещилось, что всадник смотрит прямо на него — хотя, возможно, каждый из людей, сбившихся в кучу, чувствовал то же самое. А потом случилось самое невероятное — Безликий заговорил.

— Мы не хотим сражаться с вами. Нам нужен только Меченый. Выдайте его нам, и мы уйдем.

Олрис почувствовал, как по его спине ползет озноб. Давным-давно, увидев Безликих в первый раз, Олрис вообразил, что эти существа должны быть кем-то вроде призраков, и, следовательно, они не могут разговаривать с людьми. Но Ролан быстро развенчал эту идею, сообщив, что «призраки» вполне способны разговаривать, хотя и делают это не чаще, чем необходимо. Обычно адхары пользовались речью для того, чтобы отдать какое-нибудь приказание — перековать коня, починить упряжь, залатать порвавшийся плащ… Но до сегодняшнего дня Олрис не мог представить, чтобы Безликие вступили с кем-нибудь в переговоры. Олрис попробовал уверить себя в том, что это добрый знак — если Безликие пытаются поторговаться, значит, они не вполне уверены в своей победе, — но облегчение от этой мысли оказалось коротким и фальшивым. Олрис чувствовал, что происходящее все больше начинает походить на затянувшийся кошмар, когда ужасная развязка все никак не наступает, и мучительное осознание неотвратимой гибели, которое в реальности обычно занимает всего несколько секунд, растягивается на целые часы.

Олрис заметил, что некоторые из столпившихся вокруг людей воровато переглядываются между собой. Похоже, многих посетила мысль, не следует ли согласиться с предложением Безликого, и те, кому эта идея показалась наилучшим выходом, оглядывались на своих товарищей, надеясь по глазам понять, кто еще думает о том же самом. Олрису хотелось закричать, что Безликие никогда не станут соблюдать свои условия, но легкие как будто бы перехватил железный обруч, и, когда он попытался заговорить, из горла вырвался какой-то жалкий, тонкий звук, напоминавший писк попавшего в капкан животного.

Безликий повторил:

— Отдайте нам дан-Энрикса, и вы останетесь в живых.

— Пошел ты на…., - буркнул прикрывавший Олриса щитом мужчина — незнакомый ему аэлит с курчавой рыжеватой бородой.

— Идите и возьмите, — «перевел» стоявший рядом Рельни. А мгновение спустя раздался странный, булькающий звук, как будто бы Лювинь внезапно подавился. Олрис обернулся и увидел, что разведчик судорожно прижимает руку к горлу. В отблесках костра ладонь казалась красной, масляной от крови. Олрис не успел понять, что это значит, когда ему на голову внезапно обрушился тяжелый удар. Он оказался таким сильным и внезапным, что на секунду все вокруг утратило значение — все, кроме его раскалывающейся от боли головы. Колени подломились, как у деревянной куклы на шарнирах, и Олрис осел на землю, прижимая руки к голове и сдавленно мыча. Сверху на него обрушилось что-то тяжелое. Сначала это показалось ему новым нападением, но, вывернувшись из-под навалившегося на него тела, Олрис узнал Лювиня. Глаза Рельни были широко открыты, кровь из перерезанного горла залила самого Рельни, Олриса и прошлогоднюю листву вокруг. Шум и хаос, окружавшие его, внезапно обрели смысл — Олрис осознал, что вокруг него кипит самое настоящее сражение.

Какой-то аэлит споткнулся о труп Рельни и упал. Его противник, яростно оскалившись, попробовал добить упавшего мечом, но тот со змеиной гибкостью увернулся от удара и рубанул нападающего по ноге, прямо над сапогом. Олрис инстинктивно отвернулся, но все равно услышал жуткий крик — такой истошный и пронзительный, что внутренности Олриса едва не вывернулись наизнанку.

Открыв глаза, Олрис увидел совсем близко от себя меч Рельни, все еще лежавший не земле рядом с Лювинем. «Возьми его!» — скомандовал какой-то голос в его голове. Но Олрис не потянулся за мечом. Вместо этого он вскочил на ноги и бросился бежать.

Он оказался не единственным, кто попытался спастись бегством. Какой-то человек, сорвав с себя мешавший ему плащ гвардейца, перемахнул через один из заградительных костров буквально в двух шагах от Олриса. Они практически одновременно добежали до деревьев, а потом мужчина закричал, заметив впереди почти неразличимых в темноте адхаров.

Если бы Олрис на мгновение задумался о своих шансах уцелеть, он бы почти наверняка остановился, парализованный ужасом, но страх напрочь отбил у него способность о чем-то думать. В эту минуту он не только не знал, куда он собирается бежать, но вообще едва ли понимал, кто он такой. Он действовал бездумно, как животное. Деревья мелькали вокруг с невероятной быстротой, сердце стучало так, как будто собиралось выпрыгнуть наружу, а гудящая от боли голова казалась чем-то посторонним и ненужным, причинявшим исключительно страдания. В другое время Олрис ни за что не смог бы бежать так быстро дольше нескольких минут, но сейчас, когда животный ужас гнал его вперед, он неожиданно открыл в себе запасы сил, о которых даже не подозревал до этой ночи.

Олрис продолжал бежать до тех пор, пока резкая боль в правом боку не вынудила его перейти на шаг, а потом вообще остановиться. Он почувствовал, что во рту страшно пересохло, а солоноватая, тягучая слюна не столько смачивает горло, сколько вызывает чувство тошноты. Несмотря на то, что Олрису хотелось жадно хватать воздух ртом, он вынудил себя дышать медленно и ровно, чтобы хоть чуть-чуть унять сердцебиение, а заодно попробовал обдумать то, что с ним произошло.

Вокруг него был только темный ночной лес. Сколько он ни прислушивался, тишину не нарушал ни конский топот, ни шум продолжавшегося вдалеке сражения. Он понял, что Безликие остались где-то позади. Никто из них не стал преследовать его. По-видимому, он не представлял для них особенного интереса.

Пару секунд Олрис буквально упивался осознанием того, что он остался жив, но вслед за краткой вспышкой радости его накрыло сокрушительной волной тревоги и вины. Мысль о том, что Ингритт и дан-Энрикса наверняка убили, показалась ему совершенно нестерпимой. Олрис снова вспомнил меч, лежавший на земле, и закусил губу. Он мог бы попытаться спасти Ингритт, вместо того, чтобы сбежать, словно последний трус… Умом он понимал, что из такой попытки не вышло бы ничего хорошего. Он ведь ни разу не держал в руках оружия, за исключением утяжеленного меча для тренировок. Любой гвардеец Уриенса зарубил бы его в первую секунду. Но сейчас это нисколько не мешало ему ненавидеть самого себя.

Олрису вспомнилось, как он мечтал стать воином и победить дан-Энрикса, и его отвращение к себе достигло наивысшей точки.

«Я ничтожество» — подумал он.

Потом он вспомнил Рельни — его перерезанное горло и остекленевший взгляд — и сердце у него тоскливо сжалось. Готовясь к сражению с Безликими, Рельни едва ли мог предположить, что не успеет нанести ни одного удара, и будет убит со спины, исподтишка. Он не заслуживал подобной смерти. «Кто же мог его убить?..» — подумал Олрис. Внутренний голос с издевательской готовностью ответил — «Надо полагать, такой же трус, как ты».

Глаза у Олриса расширились. Только сейчас он начал сознавать, что именно с ними произошло. Должно быть, слабым и безвольным людям свойственно сходить с ума от близости адхаров. Надо полагать, гвардейцы Уриенса чувствовали тот же страх и ту же дурноту, что и он сам, и точно так же перестали что-либо соображать, когда настал решающий момент. Разница заключалась только в том, что он в итоге обратился в бегство, а другие стали убивать своих соратников в надежде — кто бы мог подумать! — на пощаду от Безликих.

Если посмотреть на дело с этой точки зрения, он был ничем не лучше тех, кто перерезал горло Рельни. В точности такой же бесполезный, жалкий трус.

На одну короткую секунду Олрис пожалел, что не погиб. Потом он все-таки заставил себя отлепиться от холодного ствола, к которому он прислонился, чтобы отдохнуть, и медленно побрел вперед. Идти быстрее он не мог — тело расплачивалось за недавнее усилие, так что при каждом шаге икры обеих ног пронзала боль. Мысли менялись в ритм шагов — дан-Энрикс, Рельни, Ингритт. И опять — дан-Энрикс, Ингритт, Рельни… Олрис мысленно спросил себя, был ли в его жизни хоть один день, когда он был так же несчастен, как теперь, и не сумел найти ответа.

* * *

Кэлрин сидел в одной из пустовавших комнат в «Золотой яблоне» и медленными глотками пил подогретую смесь вина, сырых яиц, меда и молока. Накануне Кэлрина продуло, и горячий напиток должен был смягчить голосовые связки и убрать из голоса едва заметную хрипотцу. Кэлрину предстояло петь весь вечер, и ему совершенно не хотелось, чтобы под конец его голос звучал, как скрип ножа по кухонной доске. Дверь приоткрылась, и возникший на пороге Пенф окинул взглядом комнату, чуть дольше задержавшись взглядом на золотистом затылке Эстри, низко наклонившейся над своим гаэтаном и пытавшейся настроить верхние лады.

— Народу много?.. — спросил Отт, отставив теплое питье.

— Полный зал, — с тяжелым вздохом отозвался мэтр Пенф. Кэлрин удивленно посмотрел на собеседника.

— А почему так мрачно?

— Думаю, что все придется отменить. Внизу Килларо и его молодчики.

Сердце у Кэлрина довольно сильно екнуло. Но внешне он остался спокоен, только выразительно приподнял бровь.

— Что они делают?

— Пока что ничего особенного. Ведут себя тихо, никого не трогают. Но ты же понимаешь, что, как только ты начнешь, они немедленно устроят свару.

Кэлринн пожалел о том, что Алвинн снова пропадал в Книгохранище. Хотя Безликий никогда не вмешивался ни в какие споры, его молчаливого присутствия было вполне достаточно, чтобы удержать других людей от проявления враждебности. В его присутствии Килларо и другие «истинники» ни за что не полезли бы на рожон. Но, к сожалению, Алвинн отпугивал и прочих посетителей трактира, так что в «Золотую Яблоню» Кэлрин всегда ходил один.

Услышав о Килларо, Эстри перестала настраивать свой гаэтан. Ее ярко-синие глаза как-то особенно ярко сверкнули в тусклом свете лампы, когда она подняла голову и посмотрела на Кэлринна Отта через стол.

— Что будем делать?.. — этот тонкий, почти детский голосок, благодаря которому сентиментальные баллады в исполнении Эстри неизменно пользовались бешеным успехом, мог бы ввести в заблуждение кого угодно, но только не Кэлрина. Он знал, что его хрупкая и миловидная помощница — завзятая авантюристка. Эстри выглядела совсем юной девушкой, тогда как на самом деле ей было уже двадцать шесть. Она исколесила всю страну, с успехом выступала при дворе Аттала Аггертейла, пользовалась дружбой Галатеи Ресс, и, по отдельным слухам, даже выполняла ее политические поручения. Кэлринн познакомился с ней в Халкиваре, составляя свою книгу о ведуньях. Эстри оказалась правнучкой той женщины, которая когда-то предсказала королеве Дженвер ее печальную судьбу. Мать и обе тетки Эстри тоже были Одаренными, пускай и не в той мере, как ее великая прабабка. Хотя сама Эстри никогда не проявляла никаких магических талантов, из ее рассказов о своей семье Кэлрин почерпнул больше ценных сведений, чем смог собрать за месяц жизни в Халкиваре. В Адель они вернулись вместе. Оставшись без руки, Кэлринн, естественно, не мог играть на гаэтане, так что для того, чтобы исполнять свои баллады, ему приходилось нанимать второго музыканта. Стремительно ворвавшись в его жизнь, Эстри взяла эту задачу на себя, а также переделала большую часть написанных им песен так, чтобы их можно было исполнять на два голоса. До их знакомства Эстри всегда выступала в одиночку, так что поначалу Кэлрин чувствовал себя польщенным тем, что знаменитая и пользующаяся всеобщим обожанием певица отложила прочие дела ради того, чтобы аккомпанировать ему. Но со временем он начал понимать, что дело тут не столько в ее интересе к его творчеству или — увы! — к его мужскому обаянию, сколько в том, что Эстри обожала приключения. При мысли об опасности ее глаза мгновенно разгорались, и она была готова впутаться в любую авантюру, лишь бы та была достаточно пикантной и рискованной. Скандал, разгоравшийся вокруг Кэлринна Отта, и вражда элвиенистов с «Братством Истины» притягивали ее, словно магнит. Эстри влюбилась в его книгу о дан-Энриксе, и временами Кэлрин даже ревновал свою подругу к Криксу, даром что тот пока оставался для нее только литературным персонажем.

Как бы там ни было, ударить перед Эстри в грязь лицом Кэлрин не мог.

— Будем делать то же, что и собирались, — отозвался он. И обернулся к Пенфу. — Скажи гостям, что мы начнем через полчаса. И пошли за Браэнном на Северную стену. Пускай приведет своих ребят.

Трактирщик нервно потер руки.

— Кэлрин, я не думаю, что это мудрое решение. Ты что, хочешь устроить здесь побоище?

Кэлринн закинул ногу на ногу.

— Люди пришли сюда, чтобы послушать о дан-Энриксе. Ты сам прекрасно знаешь, твоя «Яблоня» — прекрасное заведение, но далеко не самое популярное. До тех пор, пока мы с Эстри не пели тут по вечерам, у тебя ужинали только твои постояльцы и, самое большее, несколько подмастерьев из соседних мастерских. Если не будет песен, люди просто разойдутся. Так что скажи — ты в самом деле хочешь, чтобы эти полудурки из «Братства Истины» лишали тебя прибыли?

— Если в трактире будет драка, то убытки будут еще выше. Перебьют посуду, поломают стулья, кто-нибудь сбежит и не заплатит за еду…

Кэлринн вздохнул.

— Я понимаю, Пенф. Честное слово, понимаю! Но попробуй посмотреть на это дело с другой точки зрения. По какому праву эти люди приходят в твой трактир, пугают посетителей, пытаются указывать тебе, что ты имеешь право делать — у себя же дома! — а что нет?.. Ты же свободный человек! Килларо и его друзья считают, что никто не смеет петь баллады о дан-Энриксе. С тех пор, как появилось Братство Истины, они только и делают, что угрожают нам и пытаются указывать другим, как жить. Они хотят, чтобы мы их боялись, чтобы делали не то, что мы хотим, а то, что они нам позволят! Неужели тебе не противно слушаться каких-то полоумных?

Пенф покривился.

— Так-то оно так… Но, может, лучше просто подождать, пока они уйдут?

— Так они не уйдут! — нетерпеливо сказал Кэлрин. Эстри щипцами поправляла фитилек масляной лампы, и, как казалось, была полностью поглощена своим занятием, но Кэлрин чувствовал, что она одобряет его речь. — Стоит им понять, что, стоит им прийти куда-то всей толпой, и все мы тут же уступим, поджав хвост — и мы больше никогда не будем чувствовать себя спокойно. Хочешь сказать, что каждый раз, когда мы захотим что-то сказать… или, к примеру, спеть… мы должны для начала оглядеться, не торчит ли где-нибудь поблизости Килларо?

— Н-нда. Боюсь, что тут ты прав — к тому все и идет, — угрюмо отозвался Пенф. — Ну хорошо, пойду, пошлю за Браэном.

Отт с облегчением кивнул. Пенф собирался закрыть дверь, но в самую последнюю секунду обернулся.

— Как ты думаешь, где сейчас Крикс?..

Кэлринн уже привык к тому, что люди задают ему подобные вопросы. Где дан-Энрикс, скоро ли он возвратится, точно ли он еще жив, — как будто они думали, что Кэлрин одному ему известным способом поддерживает связь со своим старым другом.

— Не знаю, — честно сказал Отт. — Но, где бы он ни был, ему сейчас наверняка проще, чем нам.

Дверь за трактирщиком закрылась. Кэлрин одним махом проглотил все, что еще оставалось у него в стакане. Смесь остыла, и по вкусу стала куда менее приятной. Кэлрин покосился на свою помощницу, надеясь, что она оценит его аргументы в споре с Пенфом, но, казалось, Эстри начисто забыла о его существовании. Эстри завороженно смотрела на маленький огонек, мерцающий за стеклом лампы, и ее взгляд внезапно показался Кэлрину пустым, словно у человека, который спит с открытыми глазами.

За время их знакомства Кэлрин успел привыкнуть к тому, что иногда его подруга на секунду замирает с таким вот отсутствующим выражением лица, а если после этого спросить ее, о чем она думала, всегда теряется и не может дать хоть сколько-нибудь внятного ответа. Поначалу это озадачивало, но позднее Отт решил, что эти состояния нужно считать остаточными проявлениями магии, которой обладали ее родственницы по материнской линии. Эти отголоски ведовского Дара были совершенно бесполезны, но вреда не причиняли — Отт не замечал, чтобы они как-то отражались на характере и состоянии его подруги. Но сейчас Эстри казалась куда более далекой, чем обычно.

— Эстри?.. — беспокойно спросил Кэлрин, но девушка даже не шевельнулась. Отту стало страшно — до сих пор ему всегда было достаточно окликнуть Эстри или обратиться к ней с каким-нибудь вопросом, чтобы она сразу же пришла в себя.

Кэлрин так резко перегнулся через стол, что смахнул со столешницы пустой бокал. Сжав хрупкое, как у ребенка, плечо Эсти, он встряхнул ее, заглядывая ей в лицо.

Девушка тихо вскрикнула. Ее отсутствующий взгляд внезапно сфокусировался на его лице, и Эстри схватила его за запястье, стиснув пальцы с такой силой, какой Кэлрин никогда не мог бы в ней предположить.

— Я его видела. Я видела дан-Энрикса! — выпалила она.

Сначала Отт шарахнулся назад, испуганный ее внезапным пробуждением, но, когда до него дошел смысл ее слов, он с жадным любопытством посмотрел на Эстри.

— У тебя было видение?..

На лице Эстри промелькнуло замешательство.

— Не знаю. У меня не может быть видений, я не Одаренная. Может, я просто задремала и увидела сон.

— И что ты видела? — нетерпеливо спросил Отт.

Между красивыми бровями Эсти — золотистыми, коричневатого оттенка — пролегла страдальческая складка.

— Я… не знаю, — помолчав, ответила она. — Только что все было так отчетливо, а теперь я ничего не могу вспомнить. Что-то темное… огонь… да, кажется, там был огонь. Но, может, это потому, что я сама смотрела на огонь?

Кэлрину очень хотелось немедленно потребовать у Эсти вспомнить все подробности — но он по собственному опыту знал, что нет более верного способа забыть такие вещи, как видения и сны, чем попытаться силой вырвать нужные воспоминания у своей памяти. Поэтому он произнес совсем другое:

— Думаю, лучше всего забыть об этом. Если повезет, ты вспомнишь все детали позже. Ну а если нет, значит, это было неважно.

Кэлрин чувствовал, что скулы у него свело от этого вранья, как от неспелой сливы. Ничто на свете не казалось ему столь же важным, как то, сможет ли Эстри вспомнить хоть какие-то подробности. Но его лицемерие дало свои плоды — Эстри заметно успокоилась.

— Ты прав, это не важно. Я же не ведунья… Знаешь, в детстве мне однажды показалось, что у меня было видение — вот как сегодня. Мне привиделось, будто мой младший брат тонул в реке. Я очень испугалась, потому что думала, что вижу будущее. Но на самом деле с моим братом ничего плохого не случилось. Он давно уже женат, и знать не знает о том, что якобы должен был утонуть. Что бы я там ни увидела, дан-Энриксу ничто не угрожает.

— Значит, в твоем сне ему грозила какая-то опасность? — небрежно спросил Кэлрин, стискивая руки, чтобы унять дрожь.

— Кажется, да. Я помню, ты сказал «где бы он ни был, ему сейчас проще, чем нам», а когда я пришла в себя, мне хотелось сказать тебе, что ты ошибся. Он… — глаза у Эсти неожиданно расширились, она взволнованно прикрыла рот рукой. — Я вспомнила! Сражение в лесу. Повсюду был огонь…

— Пожар?

— Не знаю. И Безликие. Кэлрин, я видела Безликих!

Отт стиснул зубы.

— Но дан-Энрикс жив?..

— Да. Он сражался с одним Безликим, а второй напал на него сзади. И еще… там была девушка, она ударила Безликого горящей веткой, как мечом, — Эстри внезапно всхлипнула, и по щекам у нее потекли слезы. Кэлрин еще никогда не видел ее плачущей. Ему очень хотелось обогнуть широкий стол и обнять девушку за плечи, но он так и не решился на столь фамильярный жест, и ограничился лишь тем, что осторожно тронул ее за рукав.

— Прости, — сказал он, сам не зная, почему.

Эстри вытерла ладонью щеки и посмотрела на свои мокрые пальцы, словно удивляясь, как такое вообще могло произойти.

— Что за глупость… Но ты знаешь, мне вдруг стало так тоскливо, словно все это произошло по-настоящему. Хотя, когда мне померещилось, что Эдмар тонет, я тоже расплакалась, когда пришла в себя. Думаю, Крикс в такой же безопасности, как и мой брат.

Кэлрин задумчиво потер ладонью подбородок.

— А где был твой брат, когда с тобой случилось то видение?

— Не знаю. Где-нибудь носился, как обычно.

— Ну а мог он, например, пойти на реку?..

Эстри вскинула на него напряженный взгляд.

— Ты что, пытаешься сказать, что он и правда чуть не утонул? Когда я рассказала ему о своем видении, он только посмеялся надо мной. У меня никогда не замечали даже слабых проявлений Дара.

Кэлрин сдавленно вздохнул.

— Я очень плохо разбираюсь в магии. Об этом лучше спрашивать Саккрониса. Но я не исключаю, что твой брат соврал, поскольку не хотел тебя пугать… или, напротив, потому, что слишком сильно испугался сам. Скажи, ты сможешь петь? Выглядишь ты неважно. Если хочешь, я пойду и извинюсь перед гостями.

— То есть перед Рованом Килларо и его дружками? — усмехнулась Эстри, заправляя золотистый локон за ухо. — Ну нет… Само собой, я буду петь. Кстати, я думаю, что полчаса уже прошли.

— Но Браэна все еще нет, — напомнил Отт. — Папаша Пенф предупредил бы нас.

— И что с того? Начнем с чего-нибудь попроще. Споем для разогрева несколько обычных песен, дождемся Браэна, а потом будем петь баллады о дан-Энриксе.

Кэлрин чуть-чуть подумал и кивнул.

— Ты права, не стоит заставлять их ждать. Пошли.

* * *

Снова различив в тумане низко накренившееся дерево, как будто бы тянувшееся к всадникам своими узловатыми ветвями, Олварг окончательно уверился, что они уже проезжали это место несколько часов назад. Объяснить, как его войско снова оказалось здесь, если они все это время продолжали двигаться вперед, не отклоняясь от кратчайшего пути на Руденбрук, было нельзя. Ехавший вровень с королем Рыжебородый сохранял обычную холодную невозмутимость, но по лицам остальных было понятно, что они тоже заметили корявый ствол — и сделали соответствующие выводы. Продолжать делать вид, что ничего не происходит, было невозможно.

Олварг придержал коня и махнул рукой в перчатке, приказывая колонне остановиться.

— Привал, — коротко бросил он.

Для королевского шатра мгновенно отыскали самое сухое место. Внутри установили раскладную жаровню, так что вскоре шатер наполнился теплым светом, заставляющим забыть о промозглой сырости снаружи. Олварг приказал позвать Рыжебородого. Мясник вошел, едва заметно припадая на больную ногу. На его усах и бороде поблескивали капельки воды.

— Повесишь нашего проводника за то, что он сбился с пути из-за тумана, а потом пошлешь вперед разведчиков, — распорядился Олварг. — Остальным скажи, что они могут отдыхать до завтра. Пускай пьют, если им хочется, не вмешивайся — только проследи, чтобы никто не сеял панику. Ты меня понял? Пусть твои ребята затыкают глотку каждому, кто вздумает болтать, что это не простой туман, или что завтра мы не сможем отыскать дорогу.

— Да, милорд, — наклонив голову, сказал Рыжебородый. И, не добавив ни одного лишнего слова, вышел из шатра. Олварг впервые в жизни пожалел, что он не может знать, о чем Нэйд думает в те моменты, когда смотрит на него с этим бесстрастным выражением лица. Будучи моложе, чем теперь, и надеясь придать своему королевскому титулу хоть немного блеска, он выучил Рыжебородого держаться в соответствии с имперскими понятиями о субординации, но, откровенно говоря, в исполнении Мясника из Брэгге принятые в гвардии манеры выглядели так же странно, как гарцующий тяжеловоз.

В глубине души Олварг всегда считал гвиннов сборищем невежественных, вороватых дикарей. Они провозгласили его королем, поскольку убедились в силе его магии, но он не заблуждался относительно их верности. Пока гвинны испытывают страх перед адхарами и верят в то, что он сумеет дать им славу и богаство, они будут подчиняться его приказаниям. Но они никогда не станут следовать за ним с такой восторженной готовностью, как воины его отца, которые, казалось, были влюблены в Наорикса, как в женщину. Если гвинны решат, что они стали жертвами злых чар, с которыми король бессилен справиться, восстановить боевой дух в отряде будет исключительно непросто — и особенно теперь, когда люди подавлены из-за присутствия адхаров. Впрочем, Олварг вправе был гордиться уже тем, что он сумел составить из людей типа Рыжебородого подобие нормальной армии.

Когда он оказался в этом мире в первый раз, его будущие подданные представляли из себя разрозненный, разбитый на враждующие кланы народ, без конца менявший племенных вождей и промышляющий набегами на процветающих соседей — Эсселвиль и Дакарис. О том, чтобы завоевать и удержать чужие земли, гвинны в тот момент даже не помышляли. Война в их понимании были подобием разбойничьих набегов, в которых самым главным было захватить врага врасплох, награбить столько, сколько повезет, а потом убраться раньше, чем тебе окажут сколько-нибудь серьезное сопротивление. Помимо остальной добычи, гвинны захватывали и рабов, которых содержали в своих поселениях и заставляли выполнять за победителей всю черную работу. У сына Наина Воителя такой подход к войне мог вызвать исключительно презрение. Тем не менее, каждый мужчина-гвинн с рождения гордился тем, что он принадлежит к народу воинов, не утруждавших себя тем, чтобы изготовлять необходимое для жизни, но зато всегда способных забрать то, что хочется, по праву сильного. Олварг довольно быстро обнаружил, что местные обычаи как нельзя лучше отвечают его планам — гвинны поклонялись силе во всех ее проявлениях, а магия в их понимании была точно такой же силой. На тот момент у Олварга было всего несколько Безликих, но и этого оказалось вполне достаточно. Объединив враждующие кланы под своим началом и применив на практике те знания, которые он получил, как будущий наследник Наина Воителя, Олварг вскоре стал именоваться королем Дель-Гвинира, а позднее — Эсселвиля и Дакариса. Особой радости это ему не принесло — эта маленькая, полунищая страна не шла ни в какое сравнение с тем, что незаконно получил Вальдер, и его титул короля казался ему издевательством. Но зато Олварг смог, опираясь на полученную власть, мало-помалу приступить к воплощению своего плана. Добавив пару Испытаний к издавна существовавшим среди гвиннов ритуалам воинского посвящения и чуточку подправив старые предания, Олварг начал создавать то войско, которое рано или поздно долго было помочь ему восстановить нарушенную справедливость.

Олварг никуда не торопился — он умел терпеть и ждать. По правде говоря, вся его жизнь состояла из ожидания. Сперва он ждал, пока умрет отец. С тех пор, как он стал достаточно взрослым, чтобы научиться скрывать свои истинные чувства, они с Наином как будто бы играли в сложную игру, в которой каждый притворялся тем, кем совершенно не являлся. Наорикс изображал отца, который заинтересован в нем, как в сыне и наследнике, а Олварг делал вид, что верит в этот спектакль, и, в свою очередь, изображал почтительного сына. Временами Олварг спрашивал себя, сколько этого лицемерия он еще сможет проглотить, и ему вспоминалась слышанная в детстве сказка о болване, который поклялся выпить море. И все же он бы продержался до конца — а вот у Наорикса, как обычно, не хватило выдержки. Желание отдать престол Валлариксу в обход законного наследника в конечном счете перевесило все прочие соображения, и Наин, закатив для вида гневную истерику из-за пары сотен висельников, с которыми Олварг поступил единственно разумным образом, изгнал наследника из города, бросив ему в лицо, что больше не считает его своим сыном. Смешно сказать, но поначалу Олварг в глубине души надеялся на то, что Сивый вмешается и заставит Наина изменить свое решение — хотя Сивый никогда не проявлял к нему особенной симпатии, предпочитая Олваргу его слюнявого младшего братца, старик нередко защищал его перед отцом, руководствуясь при этом (как и в остальных своих поступках) какими-то мутными и недоступными нормальным людям соображениями. Но в данном случае Сивый не счел необходимым вмешиваться, лишний раз доказав, что его разглагольствования о том, что император прежде всего должен охранять оставленные Альдами законы, были просто пустословием. «Законность» волновала Сивого ничуть не больше, чем его отца — в противном случае он никогда не допустил бы, чтобы титул императора достался его брату.

Когда Наорикс приказал объявить, что его старший сын скоропостижно скончался, Олварг понял, что ждать придется дольше, чем он поначалу думал. Он подозревал, что Наин не настолько глуп, чтобы на самом деле потерять его из виду, и довольно скоро убедился в том, что это так. За ним продолжали наблюдать. Ему даже передавали деньги — Наин, видимо, решил, что посылать ему подачки лучше, чем дождаться, пока оставшийся без средств к существованию наследник совершит какой-нибудь отчаянный поступок. Но вступать в контакт со старшим сыном император не желал. Он не написал ему ни одного письма и ни разу не поручил посыльным, отдававшим деньги, передать что-нибудь на словах. Впрочем, в этом не было необходимости — Олварг и так отлично знал, что бы сказал ему отец: «Я знаю, где ты. Знаю, чем ты занимаешься. Если попробуешь связаться с кем-нибудь из тех, кто тебя знает, и опровергнуть слухи о твоей кончине — я позабочусь, чтобы эти слухи стали правдой».

Известия о том, что происходит в императорской столице, доходили до него с изрядным опознанием. Он был, наверное, последним, кто узнал, что ко двору доставили чумазую девчонку, которую отец зачал от энонийской шлюхи. Наорикс не постеснялся поселить девчонку во дворце, хотя все знали, что его повторный «брак» произошел еще при жизни королевы. Наорикс тем временем увез своего нового наследника в Каларию — и скоро вся страна с восторгом обсуждала, как блестяще юный принц проявил себя в сражении за Олений брод. Но, хотя все эти новости причиняли Олваргу почти физическую боль, он ни разу не дал воли своей ярости — он ждал. И ждал, как выяснилось, не напрасно. Пока император пропадал в Каларии, наслаждаясь тем, что составляло его жизнь — то есть походом, войсковыми шлюхами и обожанием своих военачальников, Олварга разыскал Галахос. Надо отдать ему должное — Галахос раньше остальных сообразил, что человек вроде Вальдера никогда не станет стоящим правителем, и сделал ставку на старшего принца. К сожалению, Галахос ничего не знал о Сивом, так что полагал, что нужно просто отыскать аристократов, недовольных Наином Воителем, и сообщить им, что Интарикс жив, после чего позволить знатным лордам подготовить заговор самостоятельно, и поднести ему корону, так сказать, на блюдечке. Но Олварг куда лучше представлял себе, с чем именно им предстоит столкнуться, и отлично понимал, что главная проблема — не вельможи и не рыцарство, которые поддержат императора, а Леривалль, Тайная магия и Сивый. Принести настоящую победу в этом деле могла только магия.

Олварг мечтал о магии с тех пор, как мать впервые рассказала ему историю их рода. Несмотря на свое отвращение к учебе, в детстве он проводил бесконечные часы над книгами, пытаясь пробудить в себе наследный дар — но ничего, конечно, не достиг. Однако в разговоре с ним Галахос как-то раз обмолвился о древней Силе, находившейся в Галарре, и эти слова запали ему в душу. Олварг воспринял появление Галахоса, как дар судьбы — не потому, что тот мог стать ценным союзником в грядущем заговоре, а потому, что Олварг считал знания своего бывшего наставника ключом к Галарре. Впоследствии, когда Галахос окончательно превратился в запуганного, боящегося собственной тени человека, готового беспрекословно выполнить любой его приказ, было особенно забавно вспоминать, каким осведомленным и могущественным он казался ему в прошлом — до того, как Олварг овладел силами Темного Истока.

Идея с коронацией Валларикса была отличной, но увы — затея провалилась. К этому моменту Олварг уже начал понимать, что он не сможет получить свое наследство с помощью одной лишь магии. Ему была необходима армия. К этому моменту в распоряжении Олварга было пять Безликих, и со временем он надеялся увеличить их количество до нескольких десятков, но составить войско из одних Безликих было невозможно — как ни велики были теперь его возможности, Олварг все же осознавал, что поддержание контроля над подобной армией убило бы его на месте. Основное преимущество Безликих — то, что они практически не имели своей воли, следуя только его приказам — было в то же время и их главным недостатком. Мало было создать Безликих, нужно было ими управлять. Меньше всего на свете Олваргу хотелось проверять, что будет, если они выйдут у него из подчинения. Тогда-то Олварг решил, что создаст свою армию самостоятельно, причем займется этим где-нибудь подальше от Адели и от Сивого.

Олварг довольно смутно представлял, что собой представляет Тайная магия, о которой так любил поразглагольствовать Седой, но то, что эта враждебная всем его планам Сила в самом деле существует, не вызывало у него ни малейших сомнений — как иначе объяснить, что его чумазая, незаконнорожденная сестра встретилась с айзелвитом Тэрином, а потом еще и родила от него сына?.. Галахос толковал ему про королевское происхождение и про наследство Энрикса из Леда, но, по правде говоря, Олварг возненавидел бы «племянника» без всяких дополнительных причин — за то, что маленький ублюдок тоже был потомком Наина и энонийской шлюхи, за то, что Сивый и Вальдер, казалось, не жалели ничего не свете, чтобы сохранить бастарду жизнь, но главное — за то, что этот выродок родился с помощью проклятой Тайной магии, внушавшей ему безотчетный страх. Даже сейчас Олварг не мог простить себе, что оба раза, когда Крикс оказывался в его власти, он каким-то чудом ухитрился уцелеть. Впрочем, всему на свете рано или поздно настает конец, и Меченому, столько лет мешавшемуся у него под ногами, тоже оставалось недолго — если, разумеется, предположить, что он был еще жив. От своих осведомителей, находившихся в Руденбруке, Олварг знал, что Крикса и Атрейна выслали из крепости, и сейчас они едут к Каменным столбам. Олварг послал наперехват своих Безликих, приказав доставить ему голову дан-Энрикса и его меч. Отдав этот приказ, он внутренне поежился от сознания того, что он по-прежнему испытывает страх. Сивого он убил медленно, смакуя каждую деталь, пусть даже старый негодяй сильно подпортил ему удовольствие, но мысль о том, чтобы еще раз встретиться с дан-Энриксом, пусть даже ради мести, совершенно не казалась ему соблазнительной. Он должен был признаться самому себе, что он ни в коем случае не хочет видеть своего врага живым, не хочет слышать его голос или встречаться с ним взглядом. Он хотел лишь одного — удостовериться, что Меченый убит, и что он больше никогда его не потревожит.

Оставался еще Истинный король. До него самого, как, впрочем, и до Эсселвиля, Олваргу не было никакого дела, но он не хотел, чтобы какая-то случайность помешала планам, над которыми он трудился двадцать с лишним лет. Пока что Истинный король как будто бы раздумал выступать на Марахэн, но при его характере ни в чем нельзя быть до конца уверенным. Олваргу не хотелось, чтобы из-за этого щенка ему пришлось отвлечься в самую неподходящую минуту.

Когда их войско покидало Марахэн, его солдаты, для которых Руденбрук имел гораздо бóльшее значение, чем для их предводителя, казались очень воодушевленными. Еще бы — до сих пор эта война была лишь чередой постыдных поражений, но теперь, когда их возглавляет сам король, все должно было перемениться раз и навсегда. И вот, вместо стремительного марш-броска к вражеской крепости, они вторые сутки кружат по болотам, так что даже самым недалеким становится ясно, что творится что-то непонятное, и вот — его гвардейцы уже пялятся в туман, как будто ожидают, что из этой белой пелены на них вот-вот набросится какое-то чудовище. Олварг в бессильной злобе заскрипел зубами. Он считал, что после смерти Сивого Туманный лог можно спокойно сбросить со счетов. По мере того, как сила Темного истока возрастала, мир вокруг менялся — Олварг чувствовал это предельно ясно, хотя и не смог бы объяснить суть этих перемен. Но одно не вызывало никаких сомнений — в этом новом мире Альдам места не было. Они должны были погибнуть, как бабочка, дожившая до первых холодов. Кто мог подумать, что даже теперь, когда Исток не позволяет им и носа высунуть из своего зачарованного замка, Альды все еще будут путаться у него под ногами!.. Проклятый Леривалль, ни зги не разглядишь в этом тумане. Еще один такой день — и им наверняка придется повернуть назад.

При одной мысли о подобном унижении кровь бросилась ему в лицо. С тех пор, как Олварг осознал, что он не может черпать силу Темного Истока, словно из какого-то бездонного колодца, а берет каждую каплю магии взаймы, он пользовался этой Силой очень осторожно, словно скряга, который спит на сундуке, набитом золотом, но в кошельке держит только засаленные медные монетки. Но сейчас Олварг осознал, что у него не остается выбора. Сколько бы Силы ему не пришлось потратить, и какой бы ни была ее цена, но Леривалль необходимо уничтожить раз и навсегда.

* * *

Первое ощущение Кэлрина Отта, когда он начал приходить в себя, оказалось довольно приятным — кто-то прикладывал к его гудящей голове что-то холодное и влажное. Отт даже замычал от удовольствия.

Хотелось ни о чем не думать и лежать так долго, очень долго. Но любопытство подтоклнуло Кэлрина открыть глаза. Увидев освещенный золотистым светом лампы деревянный потолок, он сделал вывод, что по-прежнему находится в трактире. Скосив глаза (о том, чтобы ворочать головой, ему и думать не хотелось), Отт увидел странную, хоть и довольно мирную картину — на табурете рядом с ним стоял блестящий медный таз, а Браэн выжимал второе полотенце. За его плечом, скрестив руки на груди, стоял сам коадъютор.

— Кто это был? — осведомился Кэлрин, радуясь тому, что потолок мало-помалу перестал раскачиваться.

— Пока я знаю только то, что о твою дурную голову разбили запечатанный кувшин с вином. Кто это сделал, мне не сообщили, — холодно ответил Ирем.

— Да какая теперь разница, кто это сделал, — пробормотал Браэн, но под взглядом коадъютора быстро смешался и умолк. Отт попытался вспомнить, что произошло. Сначала они с Эстри спели несколько легкомысленных песен, которые должны были повеселить публику, а заодно позволить выиграть время до прихода Браэна. Собравшиеся в зале громко хлопали и стучали по столам пивными кружками, но просьбы спеть о Криксе тоже становились все настойчивее. Многие враждебно косились на Рованна Килларо и его товарищей, занявших самый дальний угол. Всем было понятно, что именно их присутствие удерживает музыкантов от того, чтобы исполнить эту просьбу. Тем не менее, в ответ на каждый выкрик с места Кэлрин успокоительно кивал — «Не беспокойтесь, скоро мы дойдем и до дан-Энрикса. Но для начала нам хотелось бы исполнить пару песен, привезенных Эстри из Бейн-Арилля». Когда входная дверь открылась, и в трактир вошел Браэн Ниру, за которым следовало еще шестеро мужчин, Кэлрин одарил своих слушателей ослепительной улыбкой. «Ну а теперь, я думаю, настало время спеть о Меченом!» — сказал он. Многие рассмеялись, наконец поняв его идею. «Истинников» было то ли восемь, то ли девять человек. Кэлрин надеялся на то, что теперь, после прихода стражи, они не осмелятся устраивать скандал, ради которого явились в «Золотую яблоню». А лучше всего — вообще тихонько уберутся из трактира. Кэлрин знал, что он не будет чувствовать себя спокойно, пока эти типы во главе с Килларо остаются здесь. Про себя он решил, что, если они просидят в трактире до закрытия, он плюнет на гордость и попросит Браэна, чтобы тот проводил его домой. Меньше всего ему хотелось, чтобы «истинники» подстерегли его на выходе из «Яблони».

Но оказалось, что он недооценил Килларо. Пока они с Эстри пели его старые баллады, посвященные тому, как Крикс — тогда еще совсем мальчишка — воевал в Каларии, а затем в Серой сотне, «истинники» о чем-то совещались, наклонившись над столом. Когда же Кэлрин перешел к балладе, повествующей о том, как Меченый столкнулся с самим Олваргом и понял, что меч Альдов предназначен именно ему, Рован Килларо неожиданно поднялся на ноги. Руководитель Братства Истины был бледен, но его темные глаза сверкали фанатичным блеском. «Это святотатсво! — крикнул он. — Мы не допустим…» Остаток фразы потонул в поднявшемся гвалте. Шумели посетители трактира, хором советовавшие Килларо либо заткнуть пасть, либо проваливать, а также остальные «истинники», на разные голоса вопившие о лжесвидетельстве и оскорблении Создателя. К несчастью, эти крики заглушили не только слова Килларо, но и песню Отта, так что Кэлрину пришлось остановиться. Некое подобие порядка восстановилось лишь тогда, когда на середину зала вышел Браэн, и громовым голосом пообщал арестовать любого, кто немедленно не прекратит буянить. После этого стало немного тише. Килларо выступил навстречу Браэнну. «Мы не нарушаем никаких законов, капитан. Просто хотим, чтобы этот человек перестал оскорблять Создателя и всех собравшихся здесь унитариев» — сказал он увещевающим тоном. «Тебя сюда вообще никто не звал, Килларо! Вольно тебе было приходить сюда и оскорбляться» — не сдержавшись, вставил Кэлрин. Его оппонент метнул на него злобный взгляд. «Я обращаюсь не к тебе, а к представителю закона. С тобой мне говорить не о чем» — отрезал он. «Замолчите оба! — рявкнул Браэн. — Ты, Отт, если хочешь выяснять с кем-нибудь отношения, сделаешь это после. И без моего участия. А ты, Килларо, выбирай одно из двух — либо вы с товарищами сидите здесь так же тихо, как все остальные гости, и пьете свое пиво, либо вы сейчас встаете и катитесь отсюда ко всем фэйрам. Если вам не нравится местная кухня или музыка, можете больше никогда сюда не приходить». Килларо вздернул подбородок. «Вы элвиенист?..» — осведомился он. Браэн побагровел. «Я капитан дозорных Северной стены. Сядь на свое место, умник, или проповедовать свои идеи будешь в Адельстане!». Рован еще несколько секунд смотрел на Браэна, но потом все же сел. Хотя в висках у Кэлрина по-прежнему стучала кровь, как будто он не просто поругался с «истинниками», а поучаствовал в настоящем сражении, Отт улыбнулся Эстри и сделал ей знак продолжить исполнение баллады с того места, на котором их прервали. Но увы — допеть злосчастную балладу до конца им в этот вечер так и не удалось. Не успел Отт расслабиться, один из «истинников» вытащил неведомо откуда перезревшую хурму и запустил ей в Кэлрина. Он, вероятно, целился ему в лицо, но снаряд пролетел мимо, впечатавшись в стену за его спиной. Разлетевшиеся во все стороны брызги мякоти испачкали его колет и платье Эстри. А потом в трактире началось то самое побоище, которого так опасался мэтр Пенф.

— Что с Эстри? — спросил Кэлрин, проведя по губам шершавым языком и нащупав все еще кровоточившую царапину.

— Я ее арестовал, — холодно отозвался Ирем. — Как я понял, в ходе драки один из «истинников» попытался разбить ее гаэтан, а она воткнула вилку ему в щеку. Сейчас она в Адельстане.

— Но за что?! — вскинулся Отт, приподнимаясь с кровати, на которую его перенесли. — Она же просто защищалась!

Лорд Ирем смотрел на него с уничтожающим презрением.

— Хотя бы один раз за свою жизнь попробуй не орать, а вместо этого подумать головой. Один из «истинников» едва не лишился глаза. Если бы я арестовал только Килларо и его людей, они бы стали говорить, что с ними обошлись несправедливо. Обещаю — как только мы докажем, что тот парень первым на нее напал, я сразу отпущу твою подружку. Хотя Альды мне свидетели — если бы на ее месте оказался ты, то я бы с удовольствием упрятал бы тебя в тюрьму по меньшей мере на полгода. В городе бы сразу стало тише. А ты, Ниру, — рыцарь резко обернулся к Браэну, — меня буквально поражаешь. Вплоть до сегодняшнего вечера я думал, что могу на тебя положиться.

Браэн сменил полотенце на лбу Отта. Вид у него был смущенным.

— При всем уважении, мессер, я не знаю, что тут можно было сделать по-другому.

Ирем вскинул брови.

— Что?.. Твоя задача — охранять порядок. После того, как «истинники» подняли шум, ты должен был либо заставить их покинуть «Яблоню», прежде чем Отт продолжит выступать, либо потребовать у Отта прекратить концерт. А не сидеть и дожидаться, пока дело кончится погромом!

— Но, мессер, формально у меня не было никакого права их арестовать. А уж тем более — чего-то требовать у Кэлрина.

— И в результате мы имеем сломанную руку, две разбитых головы и одну пропоротую щеку, — подытожил Ирем.

Кэлрин почувствовал, как в нем вскипает гнев.

— Долго еще вы собираетесь выговаривать нам с Браэнном, как будто это мы несем ответсвенность за драку?.. Вы даже не представляете, как я устал от вашего высокомерия. Если кто-то и виноват в том, что здесь произошло, то исключительно Килларо и его молодчики. И если вы и весь ваш Орден не способны сделать так, чтобы эти болваны перестали донимать нормальных горожан, займитесь тем, что накажите истинных виновников. А если мне понадобится, чтобы мне прочли нотацию, я съезжу домой, к отцу.

Лорд Ирем скрестил руки на груди.

— Вот интересно, ты хотя бы на минуту вообще задумался о том, почему я здесь? — спросил он вкрадчиво. — Конечно, нет, когда ты вообще о чем-нибудь задумывался… Но я тебе скажу. С тех пор, как ты приехал в этот город, Орден обеспечивает твою безопасность. Вместо того, чтобы заняться более насущными делами, я вынужден беспокоиться о том, чтобы тебя тихонько не прирезали в какой-то подворотне. Если бы мои люди, о которых ты тут отзываешься с таким презрением, не бросили все прочие дела и не примчались бы сюда, ты вряд ли бы отделался ушибом головы и этой ссадиной. Да и у Браэна с его людьми могли бы быть серьезные проблемы. Но ты, очевидно, недоволен нашими успехами. Ты считаешь, что нам следовало бы раз и навсегда избавить тебя ото всех хлопот с Килларо. Интересно было бы послушать, как ты предлагаешь это сделать. Арестовать всех «истинников» разом? Или обезглавить Рована Килларо? Я-то, в сущности, не против, но, как совершенно правильно отметил Браэн, существуют некие формальности. Я не могу упрятать Рована Килларо в Адельстан по той же самой причине, по которой не могу посадить туда тебя. Уверен, когда мы начнем расследовать сегодняшнее происшествие, окажется, что Килларо не бросался овощами и никого не бил. И нам придется его отпустить. Уверен, что вы с ним скоро увидитесь. Так вот, когда ты в следующий раз будешь дразнить Килларо и бравировать перед ним своей храбростью, подумай, что ты сделал, чтобы облегчить нашу задачу.

Кэлрин возмущенно посмотрел на Ирема.

— Если жить нормальной жизнью — называется «дразнить Килларо» и «бравировать собственной храбростью», значит, с порядком этом в городе что-то не то, — сердито сказал он.

Коадъютор хмуро усмехнулся.

— Тут с тобой нельзя не согласиться.

Обезоруженный этой уступкой, Кэлрин замолчал. В комнату вошел очень молодой стражник, на лице которого виднелись длинные, глубокие царапины.

— Мы опросили всех, кто был здесь во время драки, — почтительно доложил он Браэну. — Тех, кто находился далеко от свалки, распустили по домам, а остальные ждут внизу. Мы сообщили им, что кого-то из них, возможно, допросят с ворлоком.

— Хорошо, я сейчас спущусь, — ответил капитан. — Можешь идти.

— Не так быстро, — сказал коадъютор. Отт заметил, что в глазах у каларийца появился жесткий блеск — верный признак, что сэр Ирем злится. — Щеку тебе тоже разодрали в зале?.. Помнишь того, кто это сделал?

Парень густо покраснел, а Кэлрину стало не по себе от мысли, уж не Эстри ли снабдила молодого стражника подобным «украшением». Она наверняка считала, что никто не вправе арестовывать ее за то, что она не позволила сломать свой инструмент.

— Они старые, монсеньор, — пробормотал дозорный.

— Как бы не так. Я пока что могу отличить свежие царапины от старых. Щеку тебе расцарапали совсем недавно.

— Он хотел сказать, что это произошло не здесь, — вступился за подчиненного Браэн. — Я видел, как это случилось, это было прямо перед тем, как мы пошли сюда. — Капитан вяло махнул рукой. — Иди, Тиренн…

Юноша выскочил за дверь, явно жалея, что он вообще сюда зашел. Лорд Ирем повернулся к Браэну.

— Я что-то не пойму. Хочешь сказать, твоему парню расцарапали лицо, пока он был в дозоре?

Браэн страдальчески поморщился.

— Тут такое дело… Это Тиренн, сын Филы, помните?

— Брат Крикса? — догадался Кэлрин. Теперь он понял, почему лицо дозорного показалось ему смутно знакомым — лет пять тому назад, когда Тиренн был кем-то вроде мальчика на побегушках у папаши Пенфа, Отт встречался с ним, чтобы поговорить о детстве Меченого.

— Да, — ответил Браэн, продолжая смотреть исключительно на Ирема. — Я вам докладывал, что его брат вор. Так вот, сегодня вечером ко мне пришла торговка шерстью, у которой он недавно на глазах у всей базарной площади оборвал кошелек с пятнадцатью динэрами. Я уже пару раз обещал ей, что мы приложим все усилия, чтобы его поймать, а тут она с порога начала кричать, что, если мы не арестуем его до конца месяца, она найдет на нас управу в Ордене. А тут как раз зашел Тиренн. Она его увидела и завизжала, что теперь ей ясно, почему на Винной улице всегда такой бардак, раз воры сами служат в страже… ну и вцепилась ему в лицо. Тиренн, понятно, растерялся, ну и вообще — не бить же ее, в самом деле. Еле оттащили.

Представив себе эту картину, Кэлрин захихикал, но на лице коадъютора не появилось даже слабого намека на улыбку.

— Действительно, бардак, — холодно сказал он. — Но это, в сущности, неважно. Я уже несколько недель хочу сказать тебе, что я намерен заменить тебя кем-нибудь из твоих ребят, а тебя самого назначить капитаном внутренней охраны Адельстана. Отберешь пару десятков наиболее надежных парней из своего дозора, которые пойдут вместе с тобой и будут служить под твоим началом. Думаю, что тебе стоит захватить Тиренна, пока кто-нибудь опять не спутал его с его братцем.

Лицо Браэнна застыло.

— Вы думаете, что я не справляюсь со своими нынешними обязанностями, мессер? — спросил он глухо.

— Нет. Я думаю, что большая часть людей, которые охраняют тюрьму сейчас, назначено туда не мной, а магистратом. Раньше это меня не особенно заботило, но сейчас, как совершенно правильно заметил Отт, с порядком в этом городе что-то не то. И я хочу, чтобы охраной заключенных занимался человек, на которого я смогу рассчитывать.

* * *

Туман и подступающие сумерки не позволяли разглядеть что-либо на расстоянии десяти шагов, и темные деревья постоянно представлялись его воспаленному воображению то силуэтом человека, запахнувшегося в плащ, то затаившимся возле тропинки зверем. Раньше Олрис думал, что темноты боятся только маленькие дети, но сейчас он осознал, что темнота бывает очень разной. Одно дело не бояться темноты у себя дома, и совсем другое — оказаться совершенно одному в ночном лесу. Он говорил себе, что он провел в этом лесу уже, по меньшей мере, сутки, и с ним пока не случилось ничего плохого, но это не помогало преодолеть подступающую панику. Ему казалось, что видневшиеся в темноте деревья, как живые, с мрачным удовлетворением следят за маленьким и жалким человеком, бредущем через древний лес в зловещих зимних сумерках и совершенно не способным выбраться отсюда. Олрис оставался на ногах так долго, что его шатало от усталости, но он понимал, что, если он рискнет остановиться на ночлег, то через несколько часов замерзнет насмерть. Единственным способом согреться было продолжать идти вперед, невзирая на усталость и на постоянно нарастающую боль в разбитой голове. Олрис довольно слабо представлял, куда он, собственно, идет. Он никогда не видел карты этих мест, и мог только надеяться на то, что рано или поздно этот лес закончится. Вполне возможно, что все это время он просто двигался по кругу — но о такой возможности Олрис старался не задумываться, как и о том, что будет, когда силы кончатся, и он будет уже не в состоянии держаться на ногах. А хуже всего было то, что он по-прежнему не представлял, где сейчас могут быть Безликие, и мысль о них заставляла его леденеть от ужаса.

Когда ему в сотый раз за эти несколько часов почудилось, будто он слышит за спиной неясный шорох, парень резко обернулся. Нервы Олриса звенели, как натянутая тетива, но сил на то, чтобы бежать или сражаться, у него уже не оставалось, так что, если бы он в самом деле обнаружил за спиной какого-то врага, он бы, скорее всего, просто заорал от ужаса — он чувствовал, как этот крик буквально распирает ему легкие, желая наконец-то вырваться наружу. К счастью, как и во все предыдущие разы, Олрис не обнаружил сзади ничего пугающего. Тем не менее, ему не удалось вполне избавиться от ощущения, что рядом кто-то есть. На сей раз это ощущение было таким отчетливым, что кожа Олриса покрылась крупными мурашками, а в горле разом пересохло. Он потихоньку вытащил из ножен длинный, тонкий нож, висевший у него на поясе, и сжал его обратным хватом, прижимая рукоять к обтрепанному рукаву, хотя идея защищаться от Безликих с помощью этого игрушечного ножика была настолько же отчаянной, насколько и нелепой.

«Меченый ни за что не сдался бы без боя» — сказал себе Олрис.

Думать о дан-Энриксе в такой момент было ошибкой. Олрис отвлекся всего на какую-то долю секунды, но этого оказалось вполне достаточно. Кто-то внезапно обхватил его за плечи, крепко зажимая ему рот. Рука, в которой Олрис держал нож, оказалась притиснута к его же собственному боку, так что он едва мог шевельнуть запястьем. Теперь, когда произошло самое худшее, Олрис попросту не успел почувствовать испуга. Он рванулся изо всех сил, пытаясь ударить нападавшего ногой, и даже, кажется, попал, но на державшего его человека это не произвело особенного впечатления.

— Тише, — произнес он прямо у него над ухом. — Тише, Олрис, это я.

Голос казался удивительно знакомым.

«Меченый?!» — подумал Олрис, начиная сомневаться в том, что он не спит.

— Ни звука, ясно?.. — предупредил Меченый все так же тихо. И, дождавшись, пока прекративший вырываться Олрис закивает головой, осторожно отпустил его. Олрис поспешно обернулся, заработав новый приступ головокружения. Разглядеть что-то в наступившей темноте было не так-то просто, но Меченый стоял так близко, что Олрис узнал знакомый, вытертый от старости дублет.

— Прости, что напугал тебя, — сказал дан-Энрикс. — Я побоялся, что ты закричишь и привлечешь сюда Безликих.

Слова Меченого долетали до него откуда-то издалека. Олрис не очень вдумывался в их смысл. Облегчение, испытанное им, было настолько велико, что по щекам сами собой потекли слезы. Прежде, чем он успел задуматься о том, что делает, Олрис вцепился в Меченного обеими руками, уткнувшись лицом в жесткую ткань его дублета. Сейчас ему было наплевать на то, что он самым постыдным образом ревет, вцепившись в Крикса, как испуганный ребенок. Неизвестно, что об этом думал сам дан-Энрикс, но он обнял гвинна, терпеливо дожидаясь, пока Олрис успокоится.

— Как вы меня нашли?.. — спросил Олрис, наконец-то отодвинувшись от рыцаря и уже начиная чувствовать неловкость за свое немужественное поведение. Меченый усмехнулся.

— Проще, чем ты думаешь.

Олрис напомнил самому себе, что в Лисьем логе Меченый считался замечательным разведчиком. Странное дело, сейчас Крикс гораздо больше походил на самого себя, чем в те несколько дней, когда они ехали к Каменным столбам, а их отряд еще не подвергся нападению Безликих. Сейчас Меченом больше не ощущалось ни печали, ни апатии — напротив, он, казалось, излучал энергию. Казалось совершенно не понятным, как это возможно после всех недавних ужасов. Однако была в облике дан-Энрикса какая-то тревожная деталь, которую Олрис не сразу смог определить. Лишь присмотревшись к Меченому более внимательно, он, наконец, сумел понять, что показалось ему таким странным. Меченый был совершенно безоружен — так, как будто он все еще оставался под арестом.

— Где ваш меч? — прошептал Олрис, глядя на то место, где должна была бы находиться перевязь. Казалось невозможным, чтобы легендарный меч, в котором, по слухам, находился источник всех магических способностей дан-Энрикса, достался бы адхарам. Меченый понял, о чем он думает.

— Все в порядке, он у Ингритт, — отозвался он.

— Она жива?!

— Сказал же: не кричи, — поморщился дан-Энрикс. — Да, жива… Видимо, будет лучше рассказать все сразу. Ты, конечно, помнишь, что творилось в лагере — большая часть людей сражается друг с другом, а остальные ничего не понимают и пытаются сбежать. Когда кто-то затоптал пару костров, граница перестала сдерживать адхаров, и они проникли в лагерь. Ингритт, кажется, была единственной, кто догадался, что огонь — такое же оружие, как и железо. На самом деле, даже лучше. Мы убили одного Безликого, забрали его лошадь и смогли прорваться, но, думаю, только потому, что там царила полная неразбериха. Когда мы скрылись от погони, мне пришлось отдать ей меч. Пока он остается у меня, Безликим слишком просто нас найти. Лошадь того Безликого мы почти сразу отпустили. Я не знаю, как адхары добиваются того, что их кони не боятся своих всадников, но допускаю, что на этих лошадей наложено какое-то заклятие, а может быть, и не одно… разумнее всего не связываться с тем, чего не понимаешь. Ну а дальше я приложил все усилия, чтобы сбить Безликих со следа. Думаю, что часть из них все еще крутится поблизости, но большая часть их отряда двинулась на юг, чтобы перехватить нас по дороге к Каменным столбам. Это даст нам возможность выиграть время. Ингритт сказала мне, что видела тебе в самом начале схватки, и что ты пытался убежать. Она хотела знать, что с тобой стало. Я оставил ее в безопасном месте, а сам вернулся в лагерь. Мне бы не хотелось, чтобы она видела то, что от него осталось, хотя это было не особенно опасно — думаю, что ни один Безликий не додумался бы искать нас там. Я не нашел тебя среди убитых и пришел к выводу, что ты, скорее всего, жив. Вот, собственно, и все.

Олрис задумался. Судя по словам Крикса, он был не единственным, кто сумел уцелеть во время схватки. Но дан-Энрикс все равно разыскивал именно его. Олрис не отказался бы узнать, в чем тут причина. Только в просьбах Ингритт — или в чем-нибудь еще?..

— Пошли, — сказал дан-Энрикс. — Прежде, чем отправляться за тобой, я сказал Ингритт, куда я иду, но вряд ли ей приятно оставаться там одной. Я еще никогда не видел лес, который выглядел бы так же неприветливо, как этот. Думаю, это из-за присутствия адхаров.

Олрис промолчал, хотя и думал, что использованное Криксом слово «неприветливый» было неслыханным преуменьшением. Лес прямо-таки дышал враждебностью. Пока не появился Меченый, сумевший одному ему известным способом развеять это наваждение, Олрису казалось, что он сойдет с ума, если пробудет здесь еще хотя бы несколько минут. Но в главном Крикс был прав — им следовало побыстрей вернуться к Ингритт.

Идти оказалось ужасно тяжело. Беседуя с дан-Энриксом, Олрис совсем забыл, как у него болят натруженные ноги, а самое главное — перестал чувствовать головокружение и тошноту, преследовавшие его весь день. Но стоило ему сделать несколько шагов, как эти ощущения вернулись с новой силой. Меченый двигался так быстро и бесшумно, что походил не на человека, а, скорее, на бесплотный призрак. Не успели они пройти и ста шагов, как Олрис понял, что безнадежно отстает от своего попутчика. Меченый обернулся.

— Что такое? — спросил он.

— Простите… я устал, — пробормотал Олрис, злясь на себя за то, как жалко это должно звучать.

— Устал? — повторил Меченый, подходя ближе. Олрис кивнул — и неожиданно почувствовал очередной неудержимый приступ рвоты. Ухватившись за ближайший ствол, он наклонился над землей, изгибаясь от мучительных позывов. Но, поскольку Олриса тошнило уже далеко не первый раз, а он все это время ничего не ел, во рту не было ничего, кроме слюны и желчи. Через несколько секунд желудок наконец-то перестал пытаться вывернуться наизнанку, и Олрис замер в том же положении, опустив голову и тяжело дыша.

— Тебя ударили по голове? — предположил дан-Энрикс утвердительно.

Олрис кивнул.

— Понятно. Чувствуешь себя все время одинаково?

— Нет, иногда почти нормально, а потом опять… — Олрис прижал ладонь к губам, чувствуя подступающую дурноту.

До него долетел тяжелый, долгий вздох.

— А раньше ты сказать не мог?.. — поинтересовался Меченый, остановившись рядом с ним. — Подними голову.

— Не могу… меня сейчас стошнит, — выдавил Олрис через силу.

— Ничего с тобой не случится, — возразил дан-Энрикс. — Просто сделай так, как я сказал.

Олрис напомнил самому себе, что Меченый не только лекарь, но и маг. Он выполнил распоряжение дан-Энрикса и ощутил, как пальцы Меченого прикасаются к его вискам.

— Расслабься. Тошнота сейчас пройдет, — сказал дан-Энрикс непривычно мягко. Олрис даже не заметил, как закрыл глаза. Ему казалось, что по его телу разливается приятное тепло. Первой исчезла головная боль, потом усталость, от которой собственное тело казалось ему неуклюжим и тяжелым, а последней отступила ноющая боль в натруженных ступнях. Дан-Энрикс еще чуть-чуть помедлил, а потом убрал руки.

— Лучше?.. — спросил он.

Олрис непроизвольно потянулся к своему виску и с чувством изумления дотронулся до кожи, еще сохраняющей тепло чужих прикосновений. Из затылка словно вытащили раскаленный гвоздь, так что голова казалась непривычно легкой. За последние часы боль сделалась настолько неотвязной, что Олрис совсем забыл, какое это упоительное ощущение — чувствовать себя здоровым.

— Да, гораздо лучше! — с жаром отозвался он. Теперь он наконец-то начал понимать рассказы Ингритт. Почувствовав его восторг, дан-Энрикс выразительно пожал плечами.

— Твое сотрясение никуда не делось, я всего лишь сделал так, чтобы ты смог идти. Об остальном подумаем потом.

Идти действительно стало намного проще. В сущности, Олрис испытывал такой прилив сил, что был готов шагать вперед всю ночь до самого рассвета. Но Крикс сказал, что укрытие, в котором он оставил Ингритт, всего часах в трех пути. Они дошли до русла пересохшей речки, и, спустившись по склону оврага, двинулись вперед. Меченый утверждал, что в прошлом эта речка была одним из многочисленных притоков Линда, протянувшихся через здешние леса до самых границ Лисьего лога. Кажется, рассуждения дан-Энрикса касались непосредственно того, как они будут добираться до Каменных столбов, Олрис не мог сосредоточиться на словах рыцаря, поскольку то и дело нервно озирался в поисках Безликих. В конце концов, Меченый тоже это понял.

— Успокойся, их здесь нет. Я бы почувствовал, — заметил он. А потом тяжело вздохнул. — К сожалению, у нас нет выхода… Если дойдет до дела, в одиночку тебе от Безликих не спастись, но, пока ты со мной, они будут крутиться где-нибудь поблизости. Не знаю, правильно ли я поступил, отправившись тебя искать. Возможно, тебе было бы безопаснее оставаться одному.

Олрис с ужасом уставился на рыцаря.

— Я не хочу! — выпалил он.

Меченый тяжело вздохнул.

— Да, разумеется. Прости. Мне следовало бы учесть, как ты напуган.

Олрис почувствовал, что краснеет. Меченый, конечно, не привык иметь дела с такими трусами… Дан-Энрикс отреагировал так, как будто бы мог слышать его мысли.

— Перестань, — одернул он. — Сколько я тебе знаю, ты только и делаешь, что обвиняешь самого себя — то за одно, то за другое. Никогда еще не видел человека, который был бы настолько же несправедлив к себе. И кстати, страх перед адхарами не имеет ничего общего с обычной трусостью. Я бы назвал это, скорее, восприимчивостью к темной магии.

— Ингритт вела себя куда достойнее, — возразил Олрис вяло, хотя в глубине души он должен был признать, что слова Меченого подействовали на него успокоительно.

— Ну, Ингритт — это вообще отдельный разговор. Признаться, человека более отважного я не встречал за всю свою жизнь. Кстати сказать, мне стоило большого труда убедить ее, что ей не следует идти со мной. По-моему, она очень переживает за тебя.

«И очень зря. Я этого не стою» — отозвался Олрис про себя.

Меченый покосился на него, как будто точно знал, о чем он думает, но ничего не сказал.

Хотя дан-Энрикс и пообещал, что они доберутся до убежища за три часа, Олрис не сомневался в том, что они идут уже гораздо дольше. Силы, которые подарила ему магия дан-Энрикса, давно уже закончились, и Олрис снова чувствовал себя уставшим. Радовало только то, что головная боль пока что не спешила возвращаться. Олрис плелся вслед за Меченым, не сомневаясь в том, что, когда они все таки достигнут своей цели, он сейчас же упадет на землю и уснет, уже не думая о холоде — авось дан-Энрикс с Ингритт не дадут ему замерзнуть насмерть.

Темнеющие впереди развалины моста Олрис сначала даже не заметил. Только когда они подошли почти вплотную к переправе, Олрис понял, что камни, которые он видит — не просто нагромождение замшелых валунов, а обвалившаяся часть моста. Самая низкая из арок, примыкавшая вплотную к берегу и наполовину скрытая кустарником, была еще цела, хотя и выглядела исключительно непрезентабельно. Когда дан-Энрикс целеустремленно направился к ней, Олрис даже не сразу осознал, что это и есть то укрытие, о котором он говорил. Пригнувшись, он нырнул под арку вслед за Меченым — и увидел перед собой колеблющийся желтоватый свет костра, а в этом свете — опустившуюся на колени Ингритт, очень бледную, со странными царапинами на лице, но, вне всякого сомнения, живую. При виде Олриса темные глаза Ингритт вспыхнули. Забыв про все на свете, Олрис бросился вперед, рухнул на землю рядом с девушкой и сжал ее в объятьях. Они оба смеялись и одновременно говорили какую-то ерунду, не слушая ни друг друга, ни самих себя. В глазах у Ингритт стояли слезы. Олрис втайне порадовался, что к моменту встречи он уже успел узнать о том, что девушка жива, так что это открытие не стало для него особой неожиданностью. Расплакаться перед Ингритт почему-то казалось куда более позорным, чем перед дан-Энриксом.

Пару минут спустя он все-таки пришел в себя и наконец-то осмотрелся по сторонам, чтобы понять, что представляет собой их укрытие. Под основанием моста было так мало места, что здесь можно было находиться, только сев на землю или же на корточки. С обеих сторон укрытие было тщательно замаскировано уложенными в несколько слоев еловыми ветками. Рядом с опорой старого моста была вырыта яма. Горевший на дне ямы костерок был совсем маленьким — его колеблющегося света едва хватало, чтобы осветить их тесное укрытие. Тот, кто устраивал этот костер, явно заботился о том, чтобы огонь давал как можно меньше дыма. Кусочки мяса, нанизанного на обструганную ветку, запекались над углями. Рот Олриса немедленно наполнился слюной, но странный вид жаркого вызывал в нем замешательство.

— Это… крыса? — спросил он. Меченный усмехнулся.

— Нет, всего лишь белка. Молодые белки любопытные и глупые, их достаточно легко убить.

— Я думаю, мясо готово, — сказала Ингритт, явно жалея Олриса — должно быть, у него в эту минуту был очень голодный вид. Она взяла одну из палочек с печеным мясом и протянула его Олрису, предупредив — Осторожно, очень горячо…

Олрис только сейчас заметил, что обе ладони у Ингритт замотаны не слишком чистыми бинтами, в которых, присмотревшись, можно было узнать полосы, оторванные от рубашки Меченого. Он застыл, не донеся кусок до рта.

— Что у тебя с руками?!

Ингритт поспешно опустила руки.

— Ничего. Я просто обожглась.

— Когда ударила Безликого горящей головней, — невозмутимо пояснил дан-Энрикс. Олрис мало-помалу начал понимать, что он имел в виду, когда сказал ему, что не встречал людей храбрее Ингритт. Проглотив застрявший в горле ком, он спросил:

— Что мы будем делать дальше?

Крикс отозвался, не задумываясь — очевидно, он уже успел прийти к определенному решению.

— Переночуем здесь. Чтобы я мог заняться твоим сотрясением, тебе необходимо выспаться.

К этому моменту Олрис успел основательно забыть о том, что у него болела голова.

— Вы ведь уже все сделали. Я ничего не чувствую! — возразил он. Но Меченый покачал головой.

— «Сделать так, чтобы ты ничего не чувствовал» и «сделать, чтобы ты поправился» — это не одно и то же. Для того, чтобы тебя вылечить, у тебя должно быть хоть немного сил — своих, а не тех, которые кто-нибудь даст тебе взаймы.

— А как же быть с Безликими?..

— Придется рискнуть.

Олрис прикусил губу. Меченый с Ингритт не должны подвергать себя опасности ради того, чтобы возиться с его сотрясением. Это неправильно. Он был так рад, когда оказалось, что они сумели выжить… он не может допустить, чтобы они возились с ним и подвергали свою жизнь опасности ради его благополучия. Олрис похолодел, поняв, какое решение неизбежно вытекает из этой ситуации. Жуя свою крошечную порцию беличьего мяса, и изо всех сил стараясь не спешить, чтобы успеть почувствовать хотя бы призрачное насыщение, Олрис готовился к тому, что предстоит сказать.

— Адхары ищут вас, а не меня, — пробормотал он, утирая губы рукавом. — Возможно, будет лучше, если я останусь здесь один.

— Это очень самоотверженное предложение, — серьезно кивнул Меченый. — Но, думаю, в нем нет особенного смысла. До ближайших Каменных столбов — несколько дней пути. Пройти такое расстояние без остановок невозможно, нам в любом случае придется останавливаться на ночлег. И вряд ли мы найдем где-нибудь такое же удобное место для привала, как здесь. Я думаю, самым разумным будет задержаться здесь и постараться хорошенько выспаться. Первая вахта — моя, вторая — Ингритт, третья — твоя, Олрис. Все.

* * *

Меченого разбудил дятел, долбивший дерево так громко, что дан-Энриксу казалось, будто стук раздается прямо у него над ухом. Этот назойливый и монотонный стук показался Меченому самым прекрасным из всего, что он слышал в своей жизни. Ни одно живое существо не станет шуметь, когда поблизости Безликие. Значит, кромешники ушли, притом уже достаточно давно. Открыв глаза, Меченый сел, резким движением отбросив загородку из еловых веток. Под мост ворвался освещающий холодный воздух и поток дневного света. Перевернувшись на бок, Крикс увидел Игритт, спящую возле потухшего костра. Ночью «дан-Энрикс» сторожил своих попутчиков, пока усталость, наконец, не сделалась невыносимой. Мысли то и дело обрывались, соскальзывая в причудливые лабиринты сновидений, и Меченый чувствовал, что еще несколько секунд — и он заснет прямо с открытыми глазами. Снаружи уже начало светать, когда он потряс Ингритт за плечо и попросил ее посторожить вместо него. Девушка, в свою очередь, должна была разбудить себе на смену Олриса, но, судя по всему, ее сморило раньше, чем она успела это сделать. Впрочем, это уже не имело ни малейшего значения. Безликие поехали вперед, значит, пока что им никто не угрожает.

Меченый вздохнул. Нетрудно было угадать, куда отправились кромешники. Они поехали на юг, чтобы устроить им засаду на дороге к Каменным столбам. А значит, рано или поздно беглецам придется столкнуться с ними. Ситуация до ужаса напоминала ту, когда адхары точно так же загоняли Седого в подготовленную для него ловушку. А ведь у Седого тогда не было двоих неопытных и не особенно выносливых попутчиков… Крикс посмотрел на грязные разводы на щеках у Ингритт, на ее припухшие глаза, и понял, что ночью она снова плакала. Крикс постарался сделать так, чтобы она не видела останки их товарищей, убитых в лагере, но это мало помогло. Меченый помнил, что в последний раз, когда глаза Ингритт внезапно наполнились слезами, девушка сказала что-то вроде «Он почти совсем поправился…», и Крикс сообразил, что она говорит о сенешале. Думая о чувствах Ингритт, Меченый стискивал зубы, раздираемый желанием помочь — и пониманием, что это невозможно. Хотя Крикс не был настоящим лекарем, но все же знал, что значит вытащить кого-нибудь буквально с того света, а потом в течении недель с волнением следить за тем, как благодаря твоим заботам к человеку постепенно возвращается здоровье, и поэтому способен был представить потрясение от того, что эту драгоценную, так долго сохраняемую жизнь безжалостно и грубо обрывают прямо на твоих глазах. Меченый полагал, что всякое убийство омерзительно, но, если это вообще возможно, то подобное убийство было еще омерзительнее прочих.

Прикинув, что Олрис и Ингритт слишком измотаны, чтобы проснуться и встревожиться из-за его отсутствия, дан-Энрикс решил воспользоваться их крепким сном, чтобы сходить к ближайшему ручью. Чистая родниковая вода привлекала его больше, чем выпавший за ночь снег, который пришлось бы соскребать прямо с земли. Однако умыться Меченому так и не пришлось. Едва выбравшись из-под моста, он обнаружил человека, который сидел на одной из обвалившихся опор, и, держа в руке длинную рябиновую ветку, рисовал на тонком слое выпавшего снега какой-то причудливый узор. Одежда человека поначалу показалась Криксу белой с золотом, как праздничный колет Валларикса, но мгновение спустя он осознал, что дело тут не в цвете — просто фигуру незнакомца окутывало слабое сияние. Еще одну секунду Меченый потратил на дурацкую попытку разобраться, считать обладателя сияющей одежды юношей или девушкой. Потом тот поднял голову, и Крикс с изрядным опозданием сообразил, что он ошибся дважды. Потому что незнакомец не был человеком.

Увидев онемевшего от изумления «дан-Энрикса», Альд легко поднялся на ноги. Теперь, когда они стояли лицом к лицу, Меченый сразу же узнал его — именно его он видел в своем сне, и именно к его мыслям так неосторожно попытался прикоснуться с помощью ворлочьей магии.

— Рад тебя видеть, Эвеллир, — сказал Альд тоном человека, встретившегося со старым другом. Ситуация была настолько невообразимой, что дан-Энрикс не сумел найти какой-нибудь ответ — только слегка развел руками, даже не пытаясь скрыть свою полнейшую растерянность. Казалось глупым уверять Альда в том, что он тоже рад их встрече. Тем более, что никакой радости дан-Энрикс не испытывал. Он так долго тешился мечтой о том, что встретит Альдов, в то же время полагая, что этой мечте не суждено осуществиться, что сейчас совсем не чувствовал себя обрадованным — скорее, оглушенным. Альд, должно быть, понял его состояние, поскольку счел необходимым пояснить — Меня отправили сюда, чтобы помочь тебе.

— Но почему сейчас?.. — этот вопрос сорвался с губ дан-Энрикса быстрее, чем он успел понять, что говорит. Только произнеся эти слова, он осознал, что они прозвучали, как упрек. Как будто он сказал «мне столько раз была необходима помощь, но до сих пор вы ни разу не пытались мне помочь». Меченый поморщился, как будто бы надеялся избавиться от послевкусия того, что только что сказал, и с чувством неожиданной усталости провел ладонью по глазам. — Прости. Я несу чушь. Вы помогали мне гораздо больше, чем кому-нибудь другому. И, конечно, я не вправе был рассчитывать, что Леривалль пошлет кого-нибудь сюда теперь, когда… — «когда вам нужен каждый человек», хотел сказать «дан-Энрикс», но в самую последнюю секунду усомнился, подойдет ли такой оборот для Альдов. — когда у вас полно своих забот, — закончил он.

— Тебе не нужно беспокоиться о нас, — ответил Альд. — Но если ты попробуешь прорваться к Каменным столбам, то вас наверняка убьют. Олварг отправил за тобой большую часть своих Безликих. Я помогу тебе и твоим спутникам попасть в Адель, избежав встречи с ними.

«Что скажут Олрис с Ингритт, когда увидят его? Они ведь никогда не слышали об Альдах, — промелькнуло в голове у Крикса. — Надо будет как-то объяснить…»

Альд покачал головой.

— Они меня не увидят. Для них меня здесь нет.

— Но… мне же не мерещится? Ты в самом деле здесь? — Меченый инстинктивно протянул руку. Альд с готовностью подал ему свою. Ладонь была живой и теплой.

— Разумеется, и ты, и я, мы оба здесь, но мы находимся в разных мирах. Иногда эта преграда ничего не значит, как сейчас. А иногда она бывает непреодолимой. Понимаешь?..

Крикс посмотрел на их соединенные ладони. Он чувствовал тепло чужой руки. Его собственная ладонь как будто бы светилась изнутри — как в детстве, когда Безымянный ловил на болоте светлячков и держал их в кулаке, рассматривая свою добычу в щелку между пальцами. А больше ничего особенного в рукопожатии с Альдом не было. Если закрыть глаза, рука, сжимавшая его ладонь, казалась совсем человеческой.

— Любой нормальный человек наверняка сказал бы, что я просто-напросто сошел с ума, — заметил он. — Но, кажется, я в самом деле понимаю. Я читал о том, что Альды больше не способны появляться в нашем мире. И сам видел доказательства того, что миры расходятся все дальше. Время Тайной магии кончается.

Альд улыбнулся.

— Время Тайной магии еще не началось, — поправил он.

— Но ты уверен, что вы сможете отбить атаку Олварга без посторонней помощи?.. — уточнил Крикс, вспомнив свое видение.

— Нет. Насколько я могу судить, сегодня ночью Олварг уничтожит Леривалль.

Крикс нахмурился и инстинктивно попытался положить ладонь на рукоять Ривалена, совсем забыв, что его меч по-прежнему находится у Ингритт.

— Раз так, то я пойду с тобой, — решительно сказал он. — Нельзя позволить, чтобы Олварг захватил Туманный лог.

— Не стоит, — мягко отказался Альд. — Тот Леривалль, который может уничтожить Олварг — это только форпост между мирами. Рано или поздно все, принадлежащее прежнему миру, должно подойти к концу, и Леривалль — не исключение. Тот мир, который ты на самом деле должен защитить — наш общий мир, не разделенный временем или границами, Мир Былого и Грядущего. Поэтому сосредоточимся на том, чтобы его достичь. Для этого ты должен уничтожить Темные истоки.

— Но если дело в том, чтобы сразиться с Олваргом, то почему нам не сразиться в Леривалле?

Альд совсем по-человечески пожал плечами.

— Я не знаю, Крикс. Но чувствую, что это было бы ошибкой. Может статься, Олварг войдет в Леривалль только тогда, когда все уже будет кончено. Он зашел слишком далеко и чувствует себя в ловушке. Мы все время ощущаем его страх. Я не удивлюсь, если он постарается вести себя как можно осторожнее, и не оставит тебе ни одной возможности сразиться с ним. У него есть, кого послать вперед себя… Я думаю, что для тебя оборонять Туманный лог настолько же рискованно, как идти к Каменным столбам, а ты сейчас не вправе понапрасну рисковать собой. — Заметив выражение его лица, Альд улыбнулся. — Не огорчайся, Крикс. Это совсем не то, чем кажется на первый взгляд. Энрикс из Леда умер триста двадцать лет назад, твой друг Атрейн — вчера, а я наверняка умру сегодня ночью. Но на самом деле все это не важно. Смерти нет. Тебе ли этого не знать?

Крикс вспомнил, как лежал на мокром каменном полу в Кир-Роване, прошедший через все стадии испуга, безнадежности и боли — и оставивший их где-то позади. С тех пор он много раз жалел, что то пронзительное чувство совершенной ясности успело потускнеть и раствориться в его памяти. Но все-таки дан-Энрикс знал, что имел ввиду Альд.

— Пойду разбужу Олриса и Ингритт, — сказал он.

— Если не возражаешь, я пойду с тобой, — ответил Альд.

* * *

— Подъем! — бодро сказал дан-Энрикс, возвращаясь к своим спутникам и заглядывая под мост. — Вставайте. У меня для вас замечательные новости. Мы сегодня же будем Адели.

— Как это «сегодня же»? — не понял Олрис, открыв глаза и щурясь от яркого света. — А как же Каменные столбы?..

Ингритт ничего не сказала, но она тоже вопросительно смотрела на него.

— Столбы нам больше не нужны. Я был в лесу, и обнаружил… хм… источник более сильной магии, — ответил Меченый. То ли все дело было в разговоре с Альдом, то ли в недоумевающих лицах его попутчиков, которые наверняка гадали, не сошел ли Меченый с ума, но на душе у Крикса было удивительно легко.

Им не пришлось тратить много времени на сборы — не считая той одежды, которая была на них, у беглецов не оставалось никаких других вещей. Ингритт ограничилась тем, что заново перевязала растрепавшиеся за ночь волосы. Олрис стащил сапог и аккуратно обернул натертые до крови ноги куском ткани, наскоро откромсанным от подола рубашки. На этом, собственно, приготовления к предстоявшему им путешествию были завершены.

— Мне кажется, здесь кто-то есть, — сказала Ингритт, выбравшись из их укрытия. Олрис нервно оглянулся.

— Кто? Безликие?..

— Нет, точно не они, — решительно ответила Ингритт, не переставая, судя по всему, прислушиваться к своим ощущениям. — Наверное, это просто мое воображение.

«Определенно, нет» — мысленно отозвался Меченый, но вслух, конечно, ничего не произнес. Альд улыбнулся и махнул рукой, приглашая Крикса следовать за ним. Пока они шагали через лес, дан-Энрикс развлекался тем, что пытался угадать, куда они идут. Примерно через полчаса Альд вывел их к маленькому, но глубокому лесному озеру, в которое впадал замеченный дан-Энриксом ручей. Часть берега, по-видимому, когда-то обвалилась и ушла под воду, так что теперь Меченый и его спутники стояли на краю отвесного, хотя и не особенно высокого обрыва.

— В легендах гвиннов часто попадаются волшебные озера, — сказал Альд. — Чаще всего они исцеляют раны или возвращают молодость. Но могут оказаться и порталом в другой мир, ведь так?..

Несколько секунд полюбовавшись на тонкий и прозрачный лед, в который вмерзло несколько черно-бурых листьев, Меченый с упреком посмотрел на Альда.

«Сейчас ведь зима. Неужели обязательно лезть в ледяную воду?» — мысленно осведомился он.

Альд с явным сожалением развел руками.

— Именно тебе — не обязательно. Я могу сделать так, что ты прямо сейчас окажешься Адели, или даже прямо во дворце Правителя. Но с твоими спутниками все куда сложнее. Не мне тебе рассказывать, что Тайная магия не совершается без человеческого соучастия. А людям непременно нужно, чтобы все происходящее имело хоть какое-нибудь объяснение, пусть даже самое парадоксальное. Для вас, людей, законы вашего мышления превыше самой реальности — вы так устроены. Если сказать человеку, что он перенесется в другой мир, не сходя с места, на котором он стоит, то он будет уверен в том, что это невозможно. Но если сообщить ему, что нужно будет прыгнуть в ледяное озеро, которое глубже его роста, он позволит себе хотя бы допустить, что из этого что-то может получиться… а потом Тайная магия доделает все остальное.

Меченый тяжело вздохнул, а потом обернулся к Меченому с Ингритт, собираясь объяснить, что именно им предстоит.

Олрис с благоговением смотрел на озеро.

— Это и есть источник магии, который вы нашли?.. — спросил он Меченого тоном человека, приготовившегося услышать что-нибудь невероятное. — Он в этом озере?

Меченый на мгновение задумался. Тайная магия не терпит лжи, но в то же время предостерегает от того, чтобы называть «правдой» самую простую мысль, которая приходит тебе в голову.

— Не совсем так, — ответил он. — Источник магии находится в каждом из нас. Но чтобы ее пробудить, нужны особые… условия. В конечном счете, Каменные столбы — это всего лишь арка из камней. Но она позволяет людям путешествовать между мирами. Как и это озеро. Вам нужно будет просто прыгнуть вниз — магия позаботится обо всем остальном.

— Я первая, — решительно сказала Ингритт.

— Это может быть опасно! — запротестовал Олрис. — Я должен пойти вперед.

— С чего бы это? — прищурилась Ингритт. Меченый не сомневался в том, что Олрис подразумевал, что Ингритт — девушка, и заинтересованно прислушался, пытаясь угадать, как он будет оправдывать свою идею перед Ингритт.

— С того, что я единственный, кто пока не сделал ничего полезного, — выкрутился Олрис.

— Это не опасно, — оборвал их спор дан-Энрикс. Он не сомневался в том, Олрис с Ингритт даже не простудятся — Альд никогда не предложил бы ничего такого, что могло бы причинить им вред, хотя приятным прыжок в ледяную воду, разумеется, не назовешь. — Можете прыгнуть вместе, если вам так хочется.

Еще пару секунд Олрис и Ингритт выразительно сверлили друг друга взглядами, но потом они все же подошли к краю обрыва и почти одновременно оттолкнулись от земли. Дан-Энрикс услышал, как хрустнул лед — а в следующую секунду оба его спутника исчезли. На том месте, где они пробили лед, осталась две больших, неровных полыньи. Меченый посмотрел на Альда и заставил себя улыбнуться.

— Я, пожалуй, последую их примеру. Было бы нечестно заставлять других людей прыгать в замерзшее озеро, а потом присоединиться к ним без всяких затруднений.

К моменту, когда он договорил, в голосе Крикса уже не осталось ни следа от его показной веселости. Было странно сознавать, что всего через несколько часов их проводник будет убит.

— Прощай, — сказал дан-Энрикс, не способный справиться с печалью.

В глазах Альда на мгновение мелькнуло выражение той же тоски, которую испытывал он сам, но потом он лукаво улыбнулся.

— Не забывай, что мы скоро увидимся. Точнее, я увижусь с тобой уже сегодня ночью, а вот тебе придется подождать. Не слишком честно, правда?.. С твоей точки зрения, ты еще не победил, а мы тем временем уже пожнем плоды твоей победы.

Сообразив, что снова пытается подходить к ситуации со своей старой, совершенно не пригодной к делу меркой, Крикс рассмеялся.

— Ну, в конце концов, вы начали это сражение задолго до меня. Думаю, будет только справедливо, если и победой вы насладитесь раньше, чем я сам.

— Спасибо тебе, Эвеллир, — серьезно отозвался Альд.

— До скорой встречи! — сказал Меченый, делая шаг вперед. Только шагнув, он осознал, что так и не поинтересовался именем их спутника.

Полет занял не более секунды. Меченый почувствовал, как погрузился в воду, и инстинктивно зажмурился. Открыв глаза, он осознал, что вода была вовсе не такой холодной, как он ожидал. Вдобавок, она больше не казалась черной, как тогда, когда он смотрел на озеро. Наоборот, она была зеленой, пронизанной косыми потоками солнечного света. Оттолкнувшись от покрытого камнями дна, дан-Энрикс вынырнул на поверхность. Он увидел небо, покрытое кучевыми облаками, позолоченными заходящим солнцем, лес и возвышающиеся неподалеку стены города, в котором он с замиранием сердца узнал Адель. Примерно в двадцати шагах от того места, в котором Меченый свалился в воду, тянулась длинная песчаная коса. На этой косе, отвернувшись друг от друга, стояли Олрис с Ингритт, выжимавшие свои рубашки. Крикс в несколько размашистых гребков доплыл до места, где его ноги доставали дна, и, поскальзываясь на камнях, побрел в сторону берега, еще не до конца поверив в то, что наконец-то оказался дома.

* * *

Выбравшись из воды, Крикс первым делом сбросил сапоги и вылил из них воду на песок. Увидев Меченого, Ингритт торопливо натянула влажную рубашку.

— Мы уже начали беспокоиться, — сказала она. Крикс удивился, но потом подумал, что, с поправкой на разницу во времени, он должен был попасть сюда примерно через пять минут после своих попутчиков.

— Это и есть ваш город?.. — спросил Олрис, зачарованно глядя на видневшуюся вдалеке Адель.

— Да, — кивнул Меченый. Он посмотрел на солнце, почти касающееся воды, бросил взгляд на стертые до крови ступни Олриса, переминавшегося с ноги на ногу на остывающем песке, и пришел к выводу, что за те полчаса, которые остались до закрытия ворот, им нипочем не добраться до города. Придется, видимо, попасть в Адель другим путем. Хорошо еще, что вечер выдался безветренным, и они застали тот момент, когда заходившее солнце еще способно было дать немножечко тепла, иначе идти куда-нибудь после недавнего купания было бы гораздо неприятнее.

— Здесь так тепло… хотя и осень, — с удивлением отметила Ингритт, глядя на желтые и оранжевые листья на деревьях.

— Я думал, здесь будет конец зимы, как и у нас, — поддержал ее Олрис.

— По-моему, сейчас примерно середина октября, — ответил Меченый, мельком взглянув на лес. — В это время погода без конца меняется. То тепло, как летом, то внезапно налетают зимние шторма. Считайте, что нам повезло. Но все равно, если мы будем продолжать эту беседу в мокрой одежде, то замерзнем и простудимся. — Он обернулся к Ингритт. — Мы встанем к тебе спиной и будем смотреть только на залив, а ты не будешь торопиться, и выжмешь свою одежду досуха. Когда ты скажешь, что закончила, мы поменяемся.

Олрис встал рядом с ним, с преувеличенной серьезностью уставившись на горящую под лучами солнце полосу воды на горизонте.

— Он такой огромный, да?.. И постоянно движется, как будто дышит, — сказал он, когда внезапно набежавшая волна лизнула ему ноги, оставляя за собой ошметки белой пены. Крикс напомнил самому себе, что его Олрис еще никогда не видел море. — Когда мы упали в воду, мне сначала показалось, что она сама пытается выкинуть нас на берег.

— Это называется «прибой», — отозвался Меченый, невольно улыбнувшись.

Как же хорошо было опять попасть домой…

Когда они закончили с одеждой, Олрис, опережая Ингритт, потянулся к лежавшим на песке ножнам с Риваленом.

— Я понесу ваш меч, — выпалил он. Было понятно, что ему давно уже не терпится сменить свою подругу.

— Нет! — резко возразил дан-Энрикс, удержав стюарда за плечо.

Олрис посмотрел на рыцаря с обидой и недоумением. Судя по виду Ингритт, она тоже была удивлена таким решительным отказом. Меченый и сам не очень понимал, почему остановил мальчишку. По правде говоря, у него не было никаких оснований думать, что их враг сможет почувствовать Ривален, если меч возьмет не Крикс, а какой-то другой потомок Энрикса из Леда. Но Меченый полагал, что, имея дело с магией, лучше всего поменьше рассуждать и больше доверять собственным ощущениям.

— Меч возьмет Ингритт, — сказал Крикс, давая своим спутникам понять, что не намерен обсуждать этот вопрос. Олрис с оскорбленным видом отступил в сторону, и избегал даже смотреть на Ингритт, пока та надевала перевязь. Меченый, в свою очередь, смотрел на Олриса и думал — как бы он среагировал, вздумай дан-Энрикс объяснить причину своего решения?.. Меченый помнил, с каким выражением лица его стюард обычно говорил об Олварге. Осознавал он это или нет, но король гвиннов, без сомнения, внушал Олрису отвращение и страх, слегка замаскированный привитым ему в Марахэне уважением к тому, кто утверждает свою власть с помощью силы и жестокости, то есть всего того, что гвинны называли «мужеством». Навряд ли Олриса обрадовало бы известие, что их король — его отец. По счастью, никаких разумных оснований для такой догадки не существовало. Олрис не напоминал отца ни характером, ни внешностью. На самом деле, если бы не Князь, Меченый никогда не заподозрил бы мальчишке Рикса. Все потомки Наина Воителя по мужской линии были похожи друг на друга — смуглые, высокие темноволосые мужчины с выступающими скулами и матовым оттенком кожи. А вот Олрис выглядел, как самый настоящий гвинн — вздернутый нос, большие, широко расставленные серые глаза и светлые волосы, которые сейчас напоминали грязные сосульки. Вероятно, это его и спасло. Если бы среди малышни, вертевшейся на конюшнях Марахэна, объявился смуглый и темноволосый паренек, отца которого никто не знал, Олварг наверняка заинтересовался бы его происхождением.

— Идем?.. — спросила Ингритт, затянув последний ремешок. Меченый коротко кивнул.

* * *

Олварг стоял спиной к кострам, горевшим на прогалине, так что вначале Бакко, как и остальные выстроившиеся в ряды гвардейцы, могли различить только его высокий темный силуэт. Но постепенно их глаза привыкли к темноте, и Бакко смог увидеть и лицо короля, и темные фигуры дюжины адхаров, занявших позиции в тени, подальше от пылающих костров.

Дождавшись, пока на прогалине воцарится полная тишина, король заговорил.

— Я собрал вас здесь, чтобы поговорить о неожиданном препятствии, которое задержало наше продвижение вперед.

Он говорил, не повышая голоса, но Бакко слышал каждое произнесенное им слово так отчетливо, как если бы тот стоял прямо перед ним. Бакко догадывался, что это было магией, и что стоявшие в задних рядах солдаты слышат Олварга ничуть не хуже, чем он сам.

— До меня доносились разговоры о том, что это колдовство, и что нам лучше всего повернуть назад, — Олварг неторопливо обвел взглядом строй стоящих у костра людей. Бакко почудилось, будто глаза их предводителя впиваются в него, как два ножа. Он постарался успокоить себя тем, что остальные члены их отряда, вероятно, ощущают то же самое. Их предводитель, как никто другой, умел внушать почтение и страх. Выдержав выразительную паузу, король сказал — …Вы были правы. Это в самом деле колдовство. Однако вы напрасно полагаете, что голоса, которые вы слышали в тумане — это какие-то бесплотные, могущественные существа, равные если не богам, то уж, по крайней мере, духам леса и озер. Вы скоро убедитесь в том, что эти маги смертны, как и остальные люди. Нет ничего глупее, чем бояться врага, который сам боится вас. А эти маги нас боятся. Вы же видите — им не хватает смелости даже на то, чтобы сразиться с нами. Они прячутся в своем волшебном замке и воображают, что сумеют обратить вас в бегство с помощью одной лишь магии. Решайте сами, кто вы — взрослые мужчины или перетрусившие дети, которых можно напугать туманом. Мне известно, что среди вас есть те, кто рассуждает так — «Я бы вернулся в Марахэн, да только кто позволит мне уйти? Я не хочу, чтобы за мной отправили адхаров, потому и остаюсь».

Бакко похолодел. Вчера, когда они сидели у костра, он в самом деле шепотом поделился с Инги этой мыслью. Но он был уверен в том, что его слышал только его друг. Бакко отлично помнил, как он осмотрелся, чтобы быть уверенным, что рядом с ними не торчит никто из офицеров. Неужели Олваргу действительно было известно все, что думает и говорит каждый из его людей?.. Все те, кто хоть однажды удостоился беседы с королем, потом клялись, что он способен угадать любые мысли собеседника, и чувствует все его страхи. Но, вплоть до сегодняшнего дня, Бакко не сомневался в том, что ему лично проницательность их предводителя никак не угрожает — просто потому, что люди вроде него или того же Инги слишком незначительны, чтобы король заинтересовался, о чем они думают.

«Уймись, — приказал Бакко сам себе. — Может, он говорил совсем не о тебе… Мало ли, кто еще мог говорить о том же самом!.. Да, но это же те самые слова, которые я говорил вчера. Не просто так же мысль, а те же самые слова. Это совсем другое».

Пока смущенного и перепуганного Бакко бросало то в жар, то в холод, король продолжил свою речь.

— Я собрал вас здесь, чтобы сказать — пусть каждый, кто не хочет следовать за мной, проваливает в Марахэн или на все четыре стороны. Я не намерен вам мешать. Мне нужны мужчины, а не трусы, которые будут драться из-под палки, так что перестаньте ныть и убирайтесь… Те, кто оказался недостоин воинского Посвящения, по древнему обычаю, заслуживают смерти, но сегодня, в виде исключения, я отменяю это правило. Считайте, что король позволил вам уйти. Ступайте тискать своих жен, растить пшеницу и командовать прислугой. Я не стану посылать за вами адхаров и не вспомню ваши имена, когда вернусь с победой в Марахэн. Мне попросту нет дела до таких, как вы, — Олварг махнул рукой, как человек, который прогоняет увязавшуюся за ним собаку. Выдержав паузу, он продолжал. — Те, кто останется со мной, еще сегодня до рассвета будут хозяевами Леривалля. Вы найдете там сокровища, в сравнении с которыми все ценности, которые хранятся в Руденбруке, стоят меньше, чем гнилая репа. Вы знаете — я всегда даю то, что обещал. Так вот: сегодня я отдам вам Леривалль. Вы убедитесь в том, что его обитатели, которые могут казаться такими непредсказуемыми и опасными, пока ты их не видишь, просто несколько десятков слабосильных выродков, больше похожих на женщин, чем на мужчин. До сих пор я не видел смысла тратить свою магию на то, чтобы покончить с ними, потому что и их магия, и они сами и без этого находятся на последнем издыхании, так что со временем я бы избавился от них без дополнительных хлопот. Но раз они решили лезть в мои дела — пускай пеняют на себя. Вы перебьете их, а потом мы напомним Истинному королю, кто победил его отца в Древесном городе. Ну а теперь скажите — вы готовы захватить Туманный лог?..

Все заорали хором. Бакко вопил так же громко, как и остальные. Его недавний страх переродился в какое-то совсем иное чувство. Ему хотелось драться, и притом немедленно. Хотелось раз и навсегда очистить себя от обвинений в трусости, но главное — хотелось, как и раньше, ощущать себя неотделимой частью воинского братства, а не отщепенцем, оказавшимся недостойным принесенных им обетов.

— Хорошо, — сказал король, когда крики немного поутихли. — Леривалль находится за пределами нашего мира. Попасть туда можно только с помощью магии. Это — моя забота. В моем распоряжении находятся такие силы, о которых наши противники не смеют и мечтать. Я разрушу ту защиту, которая ограждает Леривалль, и тогда мы войдем в Туманный лог. Но прежде всего нужно позаботиться о том, чтобы наши враги не околдовали вас и не подчинили вашу волю с помощью какой-нибудь магической уловки вроде тех, которые они используют обычно. Я знаю, многие из вас задумывались, чем я был занят весь последний день, и почему мы оставались в этом лагере вместо того, чтобы продолжить свой поход. Отвечу — я готовил средство, которое обеспечит нам победу. В тех котлах, которые вы видите, находится напиток, который сделает вас неуязвимыми для любых воздействий наших противников… Назад! — сердито рявкнул Олварг, когда несколько наиболее нетерпеливых слушателей из первого ряда попытались сделать шаг вперед, к котлам. — Всем оставаться на своих местах, и выходить вперед только по команде ваших офицеров. Иначе этот балаган затянется до самого утра.

Те, кто надеялся опередить своих товарищей, поспешно возвратились в строй. Бакко довольно скоро убедился, что король действительно продумал все. Под руководством Нэйда и его помощников солдаты Олварга выстраивались в очереди, а гвардейцы, получившие напиток в числе первых, так же быстро отходили в сторону, чтобы не мешать своим товарищам. Судя по виду тех, кто подошел к котлам раньше него, ничего неприятного в магическом напитке не было. Напротив, отходившие от котла люди выглядели слегка ошарашенными, но вполне довольными. Бакко не терпелось испытать магическое средство, приготовленное самим королем. Сердце у него стучало все быстрее. Ему чудилось, что этот напиток раз и навсегда изменит его жизнь — совсем как воинское Посвящение. Но, когда наконец настала его очередь, Бакко даже не успел проникнуться значимостью момента. Стоявший перед ним гвардеец отошел, Бакко увидел, как стоявший у котла человек протягивает ему мокрый черпак какой-то темно-бурой жидкости, и, подчиняясь всеобщей спешке, одним махом проглотил содержимое этого черпака, не успев даже распробовать его на вкус. В первый момент Бакко почувствовал себя разочарованным, поскольку все произошло как-то уж слишком быстро и довольно бестолково — особенно если вспоминать его недавнее волнение и ожидание невероятных перемен. Но прежде, чем он успел возвратить черпак, в ушах у Бакко зашумело, сердце застучало так, как будто собиралось разорваться, и по телу разлилось приятное тепло. Шагнув — или, точнее, отшатнувшись в сторону, чтобы уступить место следующему за ним гвардейцу, Бакко осознал, что пьян, но только как-то странно. В голове царил такой сумбур, какой бывает за минуту до того, как опьяневший человек обычно падает и засыпает мертвым сном. А вот тело при этом совершенно не казалось неуклюжим — наоборот, Бакко не чувствовал подобной легкости и распирающей его энергии с тех пор, как ему было лет пятнадцать. Когда Бакко возвращался в строй, он по случайности заметил короля, который молча наблюдал за тем, как движутся очереди к котлам. В прошлом король часто казалось Бакко изможденным, но такого бледного и перекошенного лица, как сегодня, Бакко еще никогда не видел ни у Олварга, ни у кого-нибудь еще. Это показалось Бакко исключительно забавным. Интересно, Олварг опасался, что волшебного напитка может не хватить на всех, или тревожился из-за предстоящего сражения?.. Бакко попытался вспомнить, с кем они намерены сражаться, но в конце концов решил, что это не имеет ни малейшего значения. Ничто не свете не заслуживало того, чтобы раздумывать об этом больше двух секунд — особенно сейчас, когда любые мысли вызывали головокружение и ноющую боль в висках.

* * *

— Кто-то… поет? — спросила Ингритт тоном человека, который не верит собственным ушам.

Первые несколько часов после того, как беглецы вошли в Подземный город, Крикс мысленно проклинал здешние коридоры и собственную самонадеянность, заставившую его возомнить, что он сумеет обойтись без факела. Впрочем, следовало признать, что выхода у них все равно не было — разве что ночевать в лесу, или, на свой страх и риск, попробовать представиться дозорным. Здраво оценив свой внешний вид, а также вид своих попутчиков, Меченый должен был признать, что, если стража и откроет им ворота, то только затем, чтобы арестовать их троих, как нарушителей спокойствия. В прошлый раз его спасло знакомство с Браэнном, но за прошедшее с того момента время Браэнна вполне могли перевести куда-нибудь еще. Поэтому Меченому оставалось только привести своих спутников в Подземный город и положиться на собственную память, то есть двигаться вперед, держась за стену, считать повороты и шаги, и от души надеялся, что в темноте случайно не ошибся коридором. Олрис шел следом за ним, крепко держась за рукав дан-Энрикса, а замыкала эту странную процессию Ингритт, державшаяся за руку Олриса. Не приходилось удивляться, что все вместе они двигались вперед даже медленнее, чем тогда, когда Крикс выводил Дарнторна из Адели, завязав ему глаза. Когда шершавая стена, служившая дан-Энриксу ориентиром, стала глаже и ровнее, а сам коридор раздался вширь, и впереди наконец-то замаячил бледный свет созданных Альдами светильников, Меченый с облегчением вздохнул. Он обнаружил, что они несколько отклонились от кратчайшего маршрута к центру города, но это уже не имело особого значения. Следовало радоваться уже тому, что ему удалось провести своих спутников через переплетение подземных галерей, напоминающих гигантский муравейник.

Но теперь Меченый наконец-то мог вздохнуть свободно. С того места, на котором они оказались, до фамильной усыпальницы дан-Энриксов и выхода во дворец было рукой подать.

Олрис тоже услышал музыку, и теперь настороженно оглядывался по сторонам.

— Я никого не вижу, — сказал он. И Ингритт, и Олрис были настолько вымотаны, что, казалось, даже не заметили великолепия подземных галерей. Единственным, что вырвало из состояния усталого оцепенения, были звучащие из ниоткуда голоса.

— Это Поющий зал, — пояснил Меченый. — Вам кажется, что вокруг вас поет и разговаривает множество людей, но на самом деле здесь никого нет. Так действует здешняя магия.

— Я слышала об этом, — неожиданно сказала Ингритт. — Атрейн рассказывал мне про магию, из-за которой часть его разведчиков начала слышать голоса и пение, хотя вокруг никого не было — только туман. Но я не думала, что это так красиво. Можно нам остановиться и послушать? Ну, хотя бы на минуту?..

Меченый покачал головой.

— Не стоит. Мы и так идем не слишком быстро, а сейчас, наверное, уже перевалило за полночь.

Больше они нигде не останавливались — даже когда Олрис с Ингритт едва не свернули себе шеи, проходя через семейный склеп дан-Энриксов, и в недоумении разглядывая каменные статуи, мимо которых они проходили. Меченный напомнил самому себе, что за все время пребывания в Эсселвиле он не видел ни одной скульптуры, так что Олрис с Ингритт, вероятнее всего, даже не представляли, что из камня можно сделать что-нибудь подобное. Крикс успел довести своих попутчиков до лестницы, ведущей из фамильной усыпальницы наверх, когда в глаза ему ударил неправдоподобно-яркий белый свет. От неожиданности Олрис налетел на Меченого, а сам дан-Энрикс заслонил глаза рукой, но было уже поздно — под веками пульсировала боль, как будто свет обжег ему глаза.

— Не двигайтесь, — скомандовал знакомый мужской голос. Говоривший не присовокупил к своему приказу никаких угроз, но это было и не нужно — было совершенно очевидно, что последствия неподчинения будут самыми печальными. Несмотря на боль и резь в глазах, Меченый все же сумел различить на верхней площадке лестницы фигуры нескольких мужчин. Стоявший впереди, вне всякого сомнения, был тем самым человеком, который только что приказал ему остановиться.

Меченный расслабился и даже разрешил себе прикрыть слезившиеся, воспаленные глаза.

— Все в порядке, Ирем, это я, — устало сказал он. Судя по наступившей тишине, его слова привели слушателей в замешательство. Открыв глаза, Крикс обнаружил, что сэр Ирем, жестом приказав всем оставаться на своих местах, легко сбегает вниз по каменным ступеням.

— Простите, принц, — произнес он, остановившись в трех шагах от собеседника. — Произошло досадное недоразумение. Магический пульсар оповестил нас о том, что во дворец проникли посторонние. Мы не могли предположить, что это вы.

Услышав про магический пульсар, Меченый с интересом посмотрел на Ирема. Он помнил, каких усилий тому стоило добиться использования пульсаров в прошлом. Но тогда была война, и маги скрепя сердце примирились с необходимостью растрачивать свой Дар на поддержание магической защиты. Меченый пообещал себе, что скоро выяснит, чем объясняются усиленные меры безопасности на этот раз, и протянул Ирему руку. Коадъютор крепко сжал ее и очень тихо произнес:

— Ну наконец-то! Мы уже начали думать, что с тобой произошло какое-то несчастье.

— А как долго меня не было?.. — спросил Меченый так же тихо. С точки зрения дан-Энрикса, лорд Ирем не особо постарел со времени его последнего визита. Но ему хотелось знать наверняка.

— Уже четыре года. Но об этом — лучше без свидетелей, — ответил Ирем, и дан-Энрикс должен был признать, что рыцарь прав.

Стоявший на вершине лестницы мужчина в светлых одеждах, ярко выделявшихся на фоне синих орденских плащей, спросил:

— Лорд Ирем, вы уверены, что вам не требуется моя помощь?..

Коадъютор покосился на него через плечо.

— Благодарю, магистр, все в порядке. Я надеюсь, что, учитывая обстоятельства этого дела, вы простите меня за то, что я потратил ваше время. Вы можете быть свободны.

Меченый удивленно поднял бровь. «Магистр»?.. Судя по всему, обладатель сливочно-белого плаща был магом из Совета Ста. Судя по его виду, он был крайне недоволен тем, что коадъютор так бесцеремонно указал ему на дверь, однако, бросив на дан-Энрикса последний любопытный взгляд, протиснулся мимо орденских гвардейцев и ушел.

— А это кто такие?.. — спросил Ирем, кивнув на Олриса и Ингритт. Оба выглядели до смерти уставшими и испуганно жались поближе друг к другу.

— Мальчик — мой стюард, а девушка — его подруга.

Коадъютор хмыкнул, явно не считая объяснение дан-Энрикса достаточным, но углубляться в тему он не стал.

— Мне разбудить Вальдера, или это дело терпит до утра? — осведомился он. — Если это возможно, я попросил бы тебя подождать. Наследнику в последнюю неделю нездоровится, и Их Величества совсем измучались.

— Пусть спят, — кивнул дан-Энрикс. — А вот с тобой, если не возражаешь, я бы побеседовал уже сейчас.

— Изволь. Только сперва устрой куда-то своих замарашек, а то они, по-моему, уже на ногах не держатся, — Ирем смотрел на Олриса и Ингритт с хорошо знакомой Криксу смесью жалости и нескрываемой иронии. — Должен признать, когда я пытался представить твое возвращение в Адель, я ожидал чего угодно, только не того, что ты приведешь с собой двоих детей.

Крикс хмыкнул.

— Эти «дети» за последние несколько дней прошли через такое, что большинству взрослых и во сне не снилось. Давай так. Я отведу их в комнату, в которой я ухаживал за Алвинном, а потом мы пойдем к тебе и побеседуем без посторонних глаз, идет?

— Идет. Я прикажу, чтобы им принесли чего-нибудь поесть, и подожду тебя на Галерее Славы.

 

Глава XXI

В аулариуме императора было темно и тихо. Когда они вошли сюда, Ирему на секунду показалось, что он спит и видит сон. Утром он, как всегда, проснется на своей постели в Адельстане, и окажется, что ничего этого не было — ни разбудившего его вскоре после полуночи сигнала, ни безумной, хотя и короткой скачки до дворца, ни ошалевших взглядов магов из Совета Ста, которые, похоже, до последнего считали применение магических пульсаров очередной блажью коадъютора, и не могли поверить в то, что им действительно придется отражать чье-либо нападение.

— Вина?.. — спросил сэр Ирем, поджигая угли в жаровнях факелом, который он держал в руке.

— Да. И чего-нибудь поесть. Я умираю с голода, — ответил Меченый.

Ирем кивнул и, отойдя к дверям, отдал необходимые распоряжения. Когда он вернулся, Крикс уже успел устроиться в массивном кресле, которое обычно занимал Вальдер.

— Почему твой гвардеец встал передо мной на колени? — с усталым любопытством спросил он.

Ирем поморщился. Благодаря магической защите, вовремя предупредивший коадъютора о чужаках в Подземном городе, известие о возвращении дан-Энрикса мгновенно облетело весь дворец. Большая часть гвардейцев, к счастью, ограничивалась тем, что пожирала Меченого глазами, но один из них, по-видимому, принадлежал к числу тех элвиенистов, которые приняли идеи Отта слишком близко к сердцу.

— Многое здесь изменилось, пока ты отсутствовал, — довольно неопределенно отозвался Ирем. Не то, чтобы он не хотел отвечать на вопрос дан-Энрикса — просто впервые в жизни коадъютор плохо представлял, с чего начать. Меченый вопросительно смотрел на рыцаря.

— Пока мы шли сюда, я видел четырех магистров из Совета Ста в сопровождении учеников — и это если не считать твоих людей. Вас с императором что-то встревожило?

— Прежде всего, нас встревожило твое необъяснимо долгое отсутствие. Если ты помнишь, в прошлый раз ты сообщил, что Князь убит, и сразу после этого исчез. Четыре года никаких известий… Раньше мы могли рассчитывать на то, что, если городу будет грозить по-настоящему серьезная опасность, то Седой предупредит о ней. Когда Седой погиб, а ты пропал, мы поняли, что теперь нам придется полагаться только на себя. Естественно, мы не могли сказать Совету Ста об Олварге, поэтому для них усиленные меры безопасности — это предосторожность на случай политического покушения. Это звучит довольно убедительно — империя сейчас ведет весьма решительную внешнюю политику. — Ирем отпил глоток вина. Вкус «Пурпурного сердца» оставался в точности таким же, как и двадцать лет назад. Раньше он никогда не обращал на это обстоятельство внимания, но сейчас эта деталь внезапно вызвала в нем ощущение щемящей ностальгии. Или, может быть, все дело было в том, что Крикс, сидевший за столом Валларикса, был удивительно похож на молодого императора?.. — По правде говоря, мне самому куда приятнее было бы верить в то, что Орден действует в расчете на аварцев или внутриморцев, а не на безумных темных магов из другого мира. Согласись, это даже звучит бредово!.. Но проблема в том, что с некоторых пор я постоянно чувствую тревогу, не имеющую никаких разумных оснований. Ничего особенного, вроде бы, не происходит, но меня не покидает ощущение, что мы вот-вот окажемся в большой беде. И даже более того — как будто бы эта беда уже пришла, но никто этого не замечает.

Ирем внезапно осознал, что, поддаваясь чувству облегчения, вызванного внезапным возвращением дан-Энрикса, он говорит гораздо откровеннее, чем следует — и, надо думать, выглядит не лучшим образом. Рыцарь деланно усмехнулся, как бы призывая собеседника не относиться к его речи чересчур серьезно.

— Возможно, я просто состарился и стал не в меру мнительным, — небрежно сказал он. — Как бы там ни было, я рад, что ты вернулся.

Крикс посмотрел на него через стол. То ли все дело было в пламени жаровни, отражавшемся в глазах южанина, то ли глаза дан-Энрикса светились сами по себе, как у Седого.

— Ирем, это не мнительность. Это Исток. Я только что имел возможность наблюдать, как Олварг, буквально палец о палец не ударив, расстроил наш поход на Марахэн. Я был уверен в том, что мы покончим с ним, самое большее, через полгода, а в итоге ему даже не пришлось сражаться с нами. Мы сами сделали все, чтобы расчистить ему путь к победе. Это выглядело так, как будто бы все люди, которых я знал, разом сошли с ума.

Рыцарь прищурился.

— Тогда ты вряд ли что-то выиграл, отправившись сюда. Здесь происходит то же самое.

— То есть?.. — резко выпрямляясь в своем кресле, спросил Меченный. Ирем повел плечом, даже не пытаясь скрыть свое раздражение.

— Я говорю, что, если люди в Эсселвиле, с твоей точки зрения, вели себя, как сумасшедшие, Адель едва ли тебя чем-нибудь порадует. Во-первых, в городе орудует шайка буйнопомешанных, которые называют себя Братством Истины. Затем — целая куча дураков, и прежде всего твой любимый Кэлрин Отт, с утра до ночи раздражает этих буйных и любуется на их припадки, очевидно, думая, что это весело… Я лично прописал бы буйным строгую диету и покой — все это можно обеспечить в Адельстане. Но помешанных из Братства Истины поддерживают слабоумные кретины из городского магистрата, а Вальдер, который вообще-то не особенно похож на сумасшедшего, внезапно совершил по-настоящему безумный шаг — дал идиотам в магистрате дополнительные привилегии, чтобы им было, куда развернуться в собственном идиотизме. Валларикс, видишь ли, уверен, что, раз Князя больше нет, то императорская власть однажды превратит дан-Энриксов в кого-то вроде Ар-Шиннора. — Коадъютор недовольно поджал губы. — Я не знаю, как насчет угрозы тирании, но делиться властью со старшинами из магистрата, и, в конечном счете, с Братством Истины — это уж точно безрассудная идея. Иногда мне кажется, что из нормальных людей в городе остались только Аденор и леди Эренс.

Их беседу оборвал приход слуги, который принес холодное жаркое и вчерашний хлеб. Дан-Энрикс набросился на еду с такой жадностью, как будто бы не ел уже несколько дней. Ирем готов был подождать, пока южанин утолит свой голод, но дан-Энрикс явно не намерен был стеснять себя дворцовым этикетом. Едва дождавшись, пока слуга выйдет, он проглотил очередной кусок жаркого и спросил:

— Вы говорите, сестра Эренс здесь?..

— Она приехала в столицу пару лет назад, и с тех пор ведет активную борьбу против Килларо и его сторонников. — Поймав непонимающий взгляд Крикса, Ирем тяжело вздохнул. — Боюсь, что ты сейчас единственный человек в Адели, кто еще не знает, кто такой Килларо. Это лидер «Братства Истины». Рован Килларо… Редкостный тупица и фанатик, но, к несчастью, пользующийся большим авторитетом у определенной части унитариев — той самой, что поддерживает Братство. Думаю, ты с ними еще познакомишься. Или, точнее, они сами познакомятся с тобой. Видишь ли, в Братстве собрались люди самых разных возрастов, занятий и сословий. И единственное, что их всех объединяет — это ненависть к тебе.

— Не понимаю.

— Это очень просто. Кэлрин Отт, с его огромным поэтическим талантом и куриными мозгами…

Его собеседник выразительно скривился.

— Ирем! Кэлрин Отт — мой друг. Если ты хочешь его оскорблять, найди себе другого собеседника.

— У меня даже в мыслях не было кого-то оскорблять. То обстоятельство, что Кэлрин меня раздражает, не может умалить его таланта. А то, что ты к нему неравнодушен, не мешает ему быть болваном, который втравил всех нас в большие неприятности… Ты давеча спросил, почему одному из моих гвардейцев вздумалось падать перед тобой на колени. Можешь поблагодарить своего друга Отта. Он написал роман, в котором прямо утверждается, что ты — посланник Альдов и наследник Энрикса из Леда, то есть Эвеллир.

— Кто-кто, но ты-то должен знать, что это правда.

— Да. Но я, в отличие от Кэлрина, додумался, что о таких вещах не следует орать на площадях, — ответил Ирем хладнокровно. — А твой Кэлрин, как любой поэт или писатель, не способен хранить в тайне то, что видел или слышал — ему срочно нужно написать об этом роман, моралите, балладу или, на худой конец, трактат. Он написал свою историю, которая, к несчастью, оказалась интересной и мгновенно привлекла к себе всеобщее внимание. Как только его книга стала популярной, появились люди, которые говорили, что он оскорбил Создателя, что называть простого человека Эвеллиром — это святотатство. Орден Милосердия призвал всех унитариев объединиться и единым фронтом выступить против богохульных сочинений Отта. Тут бы Кэлрину не помешало проявить хотя бы капельку ума, и поддержать тех, кто говорил, что его книга — всего-навсего литературное произведение, и что нелепо начинать серьезный философский спор вокруг подобного романа. Но твой друг встал в позу. Он сказал, что написал чистую правду, и не видит в этом никакого святотатства. И что, по его мнению, оскорблением Создателя является такая ситуация, в которой человека принуждают лгать или кривить душой. Короче говоря, вместо того, чтобы уклониться от рискованного спора, он открыто заявил, что будет до конца отстаивать свою позицию. Поднял перчатку, так сказать… Его сторонники, понятно, прямо-таки взвыли от восторга, и с тех пор не проходит ни одной недели, чтобы почитатели Кэлринна Отта не сцепились с унитариями — если не в столице, то в каком-то из имперских городов.

— А леди Эренс, значит, выступает против «Братства Истины»?

— Именно так. По моим данным, она делает это по поручению Лейды Гефэйр, — При упоминании этого имени Меченый бросил на собеседника быстрый взгляд. Поняв, о чем он думает, Ирем покачал головой. — Прости, подробности мне неизвестны.

Крикс откинулся на спинку кресла и потер ладонями лицо. Стало заметно, что, несмотря на бодрый голос, он чудовищно устал. Лорд Ирем покосился на светлеющее небо за окном.

— Вальдер проснется часа через три. Может быть, все-таки поспишь? — сочувственно осведомился он. Меченый потряс головой.

— Если я сейчас лягу, то просплю не меньше десяти часов. Скажи, у тебя в Ордене есть люди, которые хорошо знают тарнийский?

— Сколько угодно. Сейлес, Ларн, Викар…

— Отлично, вызови Викара, — сказал Крикс.

Ирем поднялся и направился к дверям, гадая про себя, заметил ли сам Меченый, что отдает приказы, как Вальдер или Седой. Коадъютору потребовалась четверть часа, чтобы выяснить, где находился орденский видун, и послать за ним своих людей. Вернувшись в аулариум правителя, сэр Ирем обнаружил, что дан-Энрикс крепко спит, уронив голову на скрещенные руки. Коадъютор несколько секунд смотрел на бывшего ученика, а потом опустился в кресло, рассудив, что лучше всего будет разбудить южанина после того, как ворлока доставят во дворец.

* * *

Товарищи Бакко рассыпались по Лериваллю в поисках трофеев. Бакко то и дело слышал чьи-то радостные крики, означавшие, что нападающим попалось что-нибудь особо ценное. Бакко хотел последовать за ними, но отвлекся на журчание воды, тонкой струей стекавшей в каменную чашу, занимающую центр двора. Этот звук заставил Бакко ощутить, что он устал и очень хочет пить. Пару секунд он колебался, опасаясь, что, пока он остается здесь, все лучшее достанется другим, но успокоил себя тем, что, если замок так богат, как утверждал король, то ценностей должно хватить на всех, так что не стоит понапрасну мучить себя жаждой. Решительно направившись к фонтану, Бакко перегнулся через гладкий каменный парапет и начал жадно пить, не пользуясь руками, чтобы не запачкать воду кровью и грязью, покрывающей его ладони. В этот момент прохладный, свежий вкус воды казался ему лучше вин, которые он пробовал в Адели. Удовольствие было настолько острым, что Бакко даже замычал от наслаждения.

Вволю напившись и умыв лицо, Бакко почувствовал, что в голове заметно прояснилось. Действие волшебного напитка, который он выпил перед боем, к настоящему моменту окончательно рассеялось, оставив после себя чувство странной оглушенности. Бакко вытер губы тыльной стороной ладони, размышляя, куда следует направиться прежде всего, и его взгляд остановился на одном из колдунов, который, разметавшись на камнях, лежал посреди двора. Он погиб одним из последних, когда большинство защитников замка уже были перебиты. Бакко с Дакрисом одновременно проткнули его мечами, когда их противник, вынужденный отбиваться от десятка человек одновременно, неосторожно повернулся к ним спиной. Все так спешили поскорее убедиться в том, что внутренние помещения действительно полны тех удивительных сокровищ, которые им пообещал король, что ни один из нападавших не остановился, чтобы обыскать убитого.

Охваченный азартом, Бакко, словно коршун, бросился к мертвому колдуну. Перевернув его на спину, он быстро обшарил тело взглядом. Пара простых серебряных колец не стоила того, чтобы брать на себя труд снимать их с пальцев мертвеца. Наплечники и наручи с серебряной насечкой представляли несколько большую ценность, но подобного добра наверняка навалом в оружейной замка. Возясь с тугими ремешками, Бакко с раздражением подумал, что к концу этого дня среди солдат их войска не останется ни одного, кто бы не мог похвастаться подобными трофеями. Это было несправедливо. Бакко был уверен в том, что сделал больше, чем другие. На его счету было, по меньшей мере, двое мертвых колдунов — вот этот и еще один, который встретил нападавших на мосту. Несомненно, оба раза Бакко очень повезло, но все же он заслуживал более впечатляющей награды, чем те, кто прятался за спинами товарищей, а после, когда дело было уже сделано, быстрее всех помчался мародерствовать и грабить.

Белый, выпачканный кровью плащ убитого был закреплен серебряной застежкой с синим камнем. Понадеявшись, что это сапфир, Бакко сорвал застежку и засунул ее в поясной кошель. В этот момент развешанные тут и там светильники, бросавшие оранжевые блики на мощеный двор, сами собой погасли, и Бакко внезапно осознал, что ночь уже закончилась. В прозрачном, бледном свете наступающего дня он вдруг почувствовал себя потерянным, как будто он был один на целом свете. Может быть, все дело было в том, что голоса его товарищей давно уже затихли в отдалении, и он остался на дворе совсем один, если, конечно, не считать мертвого колдуна.

Бакко сказал себе, что надо поскорее присоединиться к остальным, но эта мысль не воскресила в нем недавнего энтузиазма, а, парадоксальным образом, только усилила его тоску. «Да что это со мной?..» — подумал он. Взгляд Бакко задержался на фонтане, из которого он недавно пил. В старых легендах люди, попадающие в заколдованное царство фей и духов, не должны были ничего пить и есть — в противном случае они теряли память и лишались воли, оставаясь пленниками заколдованного царства навсегда. Но те, кто пересказывал эти истории, наверняка никогда не бывали в Леривалле. Олварг пообещал отдать им замок вместе со всем, что в нем есть. Он не сказал им «будьте осторожны, ничего не пейте и не ешьте», он сказал — «идите и возьмите!». Значит, магия этого места не должна была им как-то повредить. Наверное, теперь, когда все колдуны убиты, все наложенные ими чары потеряли свою силу. Да и вообще, Олварг был прав, подумал Бакко, глядя на распростертое перед ним тело. Вблизи маги замка Леривалль оказались далеко не так страшны, как можно было бы подумать… Если не считать самих же колдунов, сегодня ночью Бакко не видел ни одного раненного и убитого.

Дойдя до этой мысли, Бакко озадаченно нахмурился. Олварг пообещал, что маги не сумеют оказать достойного сопротивления, но это оказалось правдой лишь на половину. Как и обещал король, они захватили Леривалль, не понеся при этом никаких потерь. Но их противники — по крайней мере, те, кого успел увидеть Бакко, определенно не производили впечатления беспомощных людей, не знавших, как держаться за оружие. Взять хотя бы их последнюю победу… Бакко никогда еще не видел, чтобы один человек так долго и успешно отбивался от целой толпы врагов. Бакко не сомневался в том, что, окажись он сам на месте колдуна, он бы не продержался даже десяти секунд, тогда как маг заставил их изрядно потрудиться. Неужели такой человек не мог убить хотя бы одного из них?..

Бакко впервые посмотрел на колдуна по-настоящему внимательно. Он был очень красив, этот убитый маг. Светлая кожа, чистый и высокий лоб, темно-золотые волосы, выбивающиеся из-под шлема… После смерти человеческие лица чаще всего выглядят отталкивающе, но лицо мага оставалось удивительно живым. Даже неподвижный взгляд прозрачно-серых глаз не выглядел остекленевшим — создавалось впечатление, что маг просто заметил в небе что-то интересное и засмотрелся на него, не замечая Бакко. Если бы не кровь, запекшаяся в углу рта, и не багрово-красные пятна на его плаще, Бакко поверил бы, что маг не умер, а просто о чем-то замечтался, лежа на земле.

Воздух уже несколько минут делался все прозрачнее и наливался золотистым светом, предвещающим восход, но Бакко слишком погрузился в свои размышления, чтобы заметить это, и потоки солнечных лучшей, внезапно хлынувших на двор, стали для него полной неожиданностью. Бакко вздрогнул и зажмурился. Когда он вновь открыл глаза и посмотрел на залитый утренним светом двор и весело искрящийся фонтан, его печальное оцепенение сменила нестерпимая тоска. Она была настолько сильной, что Бакко ощутил глухую боль в груди.

— Зачем, — пробормотал он вслух, сам до конца не понимая, что он говорит. — Зачем, зачем, зачем…

— В чем дело? — холодно осведомился кто-то за его спиной. Бакко едва не подскочил от неожиданности. Резко обернувшись, он увидел Олварга, который стоял в нескольких шагах от Бакко и смотрел на него сверху вниз. Бакко стало жутко. Олварг подобрался к нему так бесшумно, что Бакко не мог сказать, как долго король молча наблюдал за ним, пока он неподвижно сидел на земле над телом мага. Хуже всего было то, что Бакко вообще не мог понять, что Олваргу могло понадобиться в этой части замка. Неизвестность делала его приход особенно пугающим.

Бакко поспешно встал.

Утренний свет обычно придает людям более свежий и румяный вид, но к Олваргу это не относилось — он по-прежнему выглядел бледным и измученным.

— В чем дело, Бакко? — повторил король. — Почему ты стоишь тут на коленях и бормочешь, словно сумасшедший?

— Я не знаю, — сказал Бакко после паузы.

Пару секунд Олварг смотрел на него тем тяжелым, неподвижным взглядом, от которого Бакко всегда казалось, что он падает в глубокий ледяной колодец. Однако Олварг вскоре перестал сверлить его глазами и, подойдя к лежавшему на земле магу, остановился в каком-нибудь шаге от него.

— Они очень красивы, правда?.. — неожиданно осведомился он. Бакко не отвечал — он только сейчас понял, что его ладонь лежит на рукояти меча, и задумался, когда он успел схватиться за оружие — неужто в тот момент, когда увидел Олварга? Это предположение заставило его похолодеть. Если король успел заметить этот жест, ему конец.

Олварг тем временем коснулся щеки мага носком сапога, как будто хотел убедиться в том, что тот действительно убит, и покосился на него через плечо.

— Бакко, ты что, оглох? Или ослеп?.. Хотя, по-моему, даже слепой заметил бы, что Альды исключительно красивы.

— Альды? — повторил Бакко, надеясь отвлечь Олварга. Король задумчиво кивнул.

— Да, они называли себя Альдами. На редкость… впечатляющие существа. На моей родине их почитают, как богов. Но я хочу предостеречь тебя: их красота обманчива. Даже сейчас, когда они погибли, этот замок остается средоточием их магии, которая лишает человека воли. Кто-то защищен от нее лучше, чем другие, кто-то — хуже, но никто не может быть свободен от ее влияния — по крайней мере, пока человек не стал Безликим. Стоит тебе на мгновение утратить бдительность, как ты окажешься в ее сетях — и не успеешь оглянуться, как вся твоя жизнь, все твои мысли и желания, будут направлены на то, что нужно ей, а не тебе. Любая магия, в конечном счете, хочет, чтобы ты принадлежал ей без остатка, но Тайная магия ужасна тем, что ей этого мало: она хочет, чтобы ты отдал ей все, искренне веря в то, что действуешь по доброй воле. Я знавал людей, которые способны были умереть за эту магию, не прекращая прославлять ее и пускать слюни от восторга. Последнего из них я убил сам, вот этим вот ножом, — Олварг дотронулся до рукояти своего ножа, украшенной изображением двухголового зверя. — Когда я увидел то, как ты сидишь здесь в одиночестве, пока все остальные празднуют победу, я понял, что ты тоже оказался жертвой этой магии. Не поддавайся ей, если не хочешь весь остаток жизни чувствовать себя так же, как до моего прихода. Ты ведь чувствовал себя очень несчастным, правда?..

— Да, — глухо ответил Бакко.

— Ну, вот видишь, — необычно мягко сказал Олварг. И внезапно положил ладонь на плечо Бакко. — Думаю, я знаю, как тебе помочь. Пойдем, выпьем вина… Увидишь, оно куда лучше, чем вода из этого фонтана.

— Да, государь, — наклонив голову, пробормотал гвардеец, чувствуя, что ноги у него по-прежнему слегка дрожат от напряжения, а на лбу выступила мелкая испарина. Бакко не помнил, когда их король в последний раз беседовал с кем-нибудь так, как с ним — вполне возможно, что никто из остальных гвардейцев вовсе никогда не удостаивался такой чести. Но, хотя Бакко предпочел бы, чтобы Олварг никогда не приглашал бы его выпить с ним, а в идеале — вообще не помнил его имени, он все же ощутил неописуемое облегчение, поняв, что на сей раз король настроен вполне мирно.

«Только бы мне выбраться отсюда, а потом я что-нибудь придумаю», мелькнуло в голове у Бакко. Олварг улыбнулся. Его рука на плече Бакко сжалась, а мгновением спустя гвардеец ощутил резкую боль в груди, заставившую его пошатнуться. Скосив глаза, он увидел двухголовое чудовище, венчающее рукоятку королевского ножа. Олварг потянул за рукоять, вытаскивая нож из раны, и нанес ему еще один удар.

Ужас при мысли, что его сейчас убьют, придал гвардейцу сил. Хотя в глазах у него уже начало темнеть, он удержался на ногах и отступил на шаг, пытаясь защититься от удара и хватая воздух ртом. Он даже потянулся к ножнам, но так и не смог нащупать рукоять меча, а потом ощутил, что падает. Какое-то мгновение он видел залитое солнцем небо, а потом боль между ребер стала совершенно нестерпимой, и все поглотила темнота.

* * *

Сделавшись главой государственного казначейства, Аденор вынужден был бывать во дворце едва ли не так же часто, как в своем особняке. И сейчас наметанный взгляд Аденора сразу отмечал все необычные детали — взвинченность прислуги, неправдоподобную бесстрастность охраняющих дворец гвардейцев и пустые коридоры. Проходя через приемную, где к девяти часам утра обычно собиралось уже несколько десятков посетителей, лорд Аденор не встретил ни одной живой души, и заподозрил, что он был единственным, кого гвардейцы пропустили во дворец. Похоже, ночью произошло что-то из ряда вон выходящее. Все это подогрело любопытство Аденора и заставило его ускорить шаг. Гвардеец распахнул перед ним дверь приемной императора, и в лицо Аденору повеяло холодным ветром из раскрытых настежь окон. Во главе стола, на месте, которое обычно занимал Валларикс, сидел Меченый, который, по подсчетам Аденора, не появлялся в городе уже четыре с лишним года. Император и лорд Ирем разместились справа и слева от него. Географические карты, письма и бумаги, которые Валларикс обычно содержал в идеальном порядке, на сей раз громоздились кучей на краю стола, а освободившееся место занимал кувшин с оремисом и остатки завтрака.

«Теперь, по крайней мере, ясно, что случилось, — промелькнуло в голове у Аденора. — Дан-Энрикс, кто бы мог подумать!.. Если он вернулся ночью, то понятно, почему дворец стоит на ушах. Готов поспорить, эта новость разнесется по столице еще до полудня, и тогда… могу себе представить, что тогда начнется!»

Аденор почувствовал знакомое волнение. Странное дело, он никогда не рвался навстречу опасностям, и всю свою жизнь избегал участия в военных действиях. Из всех вещей на свете он больше всего ценил свой особняк, прекрасную библиотеку, лучшего в столице повара и, конечно же, свой собственный изобретательный и гибкий ум, обеспечивший ему всю эту роскошь. Но, по-видимому, в нем все-таки оставалось что-то от его беспокойных предков, проводивших свою жизнь в боях, поскольку при одной лишь мысли о грядущей заварушке кровь мгновенно забурлила, как перебродивший эшарет.

Впрочем, любая заварушка — это не только беспокойство и опасности, но и возможности, которых не бывает в мирной жизни. Умный человек всегда найдет, как обернуть любую неожиданность на пользу самому себе.

При виде Аденора коадъютор поднял голову и поприветствовал его кивком.

— Вы что-то рано, Аденор, — заметил он с той фамильярностью, которая обычно заменяла им обоим проявление дружеских чувств. — Я только что рассказывал лорду дан-Энриксу, что вы никогда не встаете раньше десяти часов — и тут нам сообщают, что вы уже здесь и просите аудиенции. Видимо, ваши неустанные заботы о казне дан-Энриксов мешали вам уснуть?..

Лорд Аденор охотно подхватил шутливый тон мессера Ирема — он позволял благополучно избежать неловкости, которую нередко вызывала в нем серьезность и прямолинейность императора и Крикса. Что Меченный, что Валларикс имели неприятную привычку говорить именно то, что думают, а Аденор считал такую искренность крайне стеснительной.

— Уснуть мне в самом деле не давали, только не казна дан-Энриксов, а Килларо и его молодчики, — небрежно сказал Аденор — и с удовольствием увидел, как между бровей мессера Ирема возникла глубокая складка. «Истинники», несомненно, раздражали Ирема гораздо больше, чем он был готов признать. — Вы знаете, что окна моего особняка выходят прямо на площадь Четырех дворцов?.. Так вот, примерно час тому назад Килларо и его товарищи собрались возле памятника Энриксу из Леда. Члены Братства прикатили из «Черного дрозда» пустую пивную бочку, и сейчас Килларо проповедует, забравшись прямо на нее, а остальные «истинники» собрались вокруг своего предводителя и подтявкивают, кто во что горазд.

Лицо Ирема закаменело, Валларикс страдальчески поморщился, а вот Меченый выслушал Аденора с выражением доброжелательного интереса, но, однако, не спросил, о каком Братстве идет речь. Судя по его реакции, Меченый уже что-то знал об «Истинниках», но еще не успел дойти до такого состояния, когда одно только упоминание о Роване Килларо и его сторонниках мгновенно вызывало бы мучительное раздражение. Ну, это дело наживное… Лорд Аденор готов был биться об заклад, что не пройдет и пары месяцев, как Меченый пополнит сонм людей, мечтающих собственноручно придушить Килларо и каждого из его молодчиков.

— Сколько их было? — резко спросил Ирем.

— Хм… сначала, думаю, человек десять. Не считая любопытных из числа прохожих. Но за полчаса собралось не меньше сотни человек. Вы сами знаете — в столице любят, когда происходит что-то необычное. А тут такое представление, не хуже балаганов на осенней ярмарке. Я выглянул в окно — Килларо стоит на бочке и машет руками так, как будто хочет улететь. Я даже пожалел, что ветер относит слова в сторону, так что не слышно ничего, кроме отдельных выкриков. Но выглядело это впечатляюще. Он орал, грозил кому-то кулаком, а «Истинники» едва не подпрыгивали от восторга. Я подумал, что, раз уж весь этот шум все равно не дает мне спать, то следует пойти послушать, в чем там дело. Велел слуге подать одеться, взял с собой двух слуг и вышел на площадь. Там, кстати сказать, были ваши гвардейцы, монсеньор, — заметил он, бросив короткий взгляд на Ирема. — Они стояли рядом и следили за порядком, но не мешали Килларо.

Рыцарь досадливо поморщился.

— А с какой стати им ему мешать?.. Шуметь на улицах запрещено после тушения огней и до того момента, как в Лаконе прозвонят подъем. А «Истинники», как я понял, пришли к памятнику Энрикса из Леда уже после этого. Влезать на бочку и произносить оттуда речи тоже не запрещено. Я уже объяснял Кэлрину Отту, что я не могу арестовать Килларо и его людей просто за то, что они мне не нравятся. Лучше скажите, что все-таки говорил Килларо. Снова что-нибудь про книгу Отта?..

— Да, про книгу тоже. Но не только. Знаете, Килларо — куда более разносторонний человек, чем принято считать… Пока я слушал его речь, он успел коснуться самых разных тем. Во-первых, энонийцы: нечего этим южанам делать на столичных рынках, они только занимают тут чужое место и сбивают цены. Во-вторых, женщины — оказывается, все беды оттого, что женщины забыли о своем предназначении, и вместо того, чтобы рожать детей, занялись магией, политикой и даже… службой в гвардии, — Аденор бросил выразительный взгляд на Ирема. — Послушать Рована Килларо, так у нас давно настал бы золотой век, если бы не Лейда Гефэйр, Галатея Ресс и им подобные. И, наконец, островитяне. Дескать, Создатель покарает Аттала Аггертейла за то, что он спит с мужчинами.

— Болван, — свинцовым голосом заметил Ирем. И обернулся к Криксу. — Собственно, как раз об этом я и говорил. Одно неверное движение, и город полыхнет, как факел. Орден и сестра Элена Эренс приложили массу сил к тому, чтобы Килларо и его сторонников воспринимали, как кучку сумасшедших, на слова которых глупо обращать внимание. То, что ты предлагаешь сделать, выведет конфликт между элвиенистами и унитариями на новый уровень. В моих глазах и, думаю, в глазах Элены Эренс это будет катастрофой. Но решать, конечно же, тебе.

Аденор отметил странную почтительность, с которой Ирем обращался к бывшему ученику. На его памяти надменный коадъютор разговаривал подобным тоном только с императором, да и то не всегда. Лорд Аденор взглянул на Крикса, стараясь угадать, о чем трое мужчин беседовали до его прихода. В голове у Аденора вертелось множество вопросов. Где был Крикс последние четыре года? Почему вернулся именно сейчас? И почему, в конце концов, лорд Ирем и Валларикс ведут себя так, как будто именно дан-Энрикс был главным в этой комнате?.. Крикс поднял глаза на Аденора, и их взгляды на секунду встретились. У Аденора закружилась голова. Ему показалось, что он стоит на пороге какого-то глобального открытия, и вот-вот поймет, в чем дело, но в этот момент в дверь аулариума громко постучали.

Император вопросительно взглянул на Ирема. Стучаться в кабинет Валларикса мог только кто-нибудь из орденских гвардейцев, а такое нарушение субординации, вне всякого сомнения, должно было иметь чрезвычайные причины. Коадъютор резко отодвинул свое кресло и, поднявшись на ноги, направился к дверям.

— В чем дело? — спросил он, приоткрыв дверь.

— Убийство, монсеньор, — приглушенно ответили из-за двери. — Четверть часа назад Кэлрина Отта ударили ножом, когда он проходил мимо памятника Энриксу из Леда. Мы послали за врачом, но Кэлрин почти сразу умер. Мне показалось, что вам нужно это знать.

Меченый встал.

— Убийца арестован?.. — отрывисто спросил Ирем.

— Мы арестовали нескольких членов Братства Истины по подозрению в убийстве. И Килларо — как организатора и подстрекателя. Но пока ничего не ясно.

— Где покойник?

— Мы оставили его на том же месте — на тот случай, если вы пожелаете лично осмотреть место преступления.

— Хорошо. Я сейчас приду, — лорд Ирем обернулся. — Государь…

— Иди, — кивнул Валларикс, бледный и печальный, но, пожалуй, сохранивший самообладание лучше всех остальных. Ирем, если Аденор хоть сколько-нибудь его знал, был в настоящем бешенстве, Меченый казался напряженным, как струна, а сам лорд Аденор, хотя он никогда не был ни другом, ни даже знакомым Отта, чувствовал, что сердце у него колотится, словно кузнечный молот. Казалось немыслимым, что молодого человека, написавшего «Сталь и Золото» и постоянно попадавшегося Аденору на глаза, когда он заходил в Книгохранилище, убили всего несколько минут назад, пока он разговаривал о Роване Килларо.

— Я пойду с тобой, — сказал дан-Энрикс, сдернув с подлокотника кресла плащ мессера Ирема и перебросив его коадъютору.

Когда сэр Ирем с Криксом вышли в коридор, лорд Аденор еще несколько секунд молча смотрел на дверь. Из оцепенения его вывел голос императора.

— Лорд Аденор, я вовсе не нуждаюсь в том, чтобы вы оставались здесь, чтобы составить мне компанию, — заметил он. Лорд Аденор растерянно уставился на императора. Валларикс грустно улыбнулся. — Идите, Аденор. Если бы я мог, я бы пошел вместе с вами.

— Благодарю вас, государь, — пробормотал лорд Аденор, не очень понимая, что он говорит. Казалось, что с тех пор, как отыскавший Ирема гвардеец доложил, что Кэлрин Отт убит, он вообще утратил прежнюю способность мыслить связно, и действовал инстинктивно, как животное. Кажется, в последний раз он чувствовал нечто подобное давным-давно, когда рассвирепевшая толпа чуть не прикончила его во время хлебных бунтов.

Только догнав Ирема и Крикса, Аденор впервые задал самому себе вопрос, что он намерен делать на месте преступления. Увидев Аденора, Ирем бросил на него сердитый взгляд, напомнивший Аденору времена, когда они были врагами и соперничали за доверие Валларикса.

— Вы напрасно не остались с императором, — мрачно заметил коадъютор. — Впрочем, можете идти с нами, если вам этого непременно хочется. Только не путайтесь под ногами у моих людей и ничего не трогайте, иначе я распоряжусь, чтобы вас отвели в ваш особняк и поместили под домашний арест.

Аденор счел за лучшее не отвечать. Меченый искоса посмотрел на него.

— Вы знали Кэлрина?.. — спросил он полуутвердительно.

— Нет. Но я читал все его сочинения. Он был очень талантлив, — отозвался Аденор.

По лицу Меченого пробежала судорога. Надо полагать, ему невыносимо было слышать, как о Кэлрине говорят в прошедшем времени. Похоже, Отт не врал, когда писал о своей дружбе с Криксом.

До места преступления они дошли быстро — залитое кровью тело Отта все еще лежало прямо посреди Имперской площади, шагах в пятидесяти от памятника Энриксу из Леда. Несколько гвардейцев охраняли место происшествия, не позволяя никому подходить к убитому. Сэр Ирем знаком подозвал одного из них.

— Как именно было совершено убийство? — спросил он.

— Отт шел через толпу на площади. Воспользовавшись давкой, кто-то ударил его в бок ножом. Это простой кухонный нож, убийца сразу выбросил его, надеясь, что это поможет ему скрыться.

— Кто и на что надеялся, пусть судят ворлоки. Меня интересуют только факты, — сухо сказал Ирем.

— Извините, монсеньор. Лекарь, который засвидетельствовал смерть Кэлрина Отта, сообщил, что удар пришелся в печень. Помочь Отту было невозможно, подобное ранение безусловно смертельно.

— Я не вижу лекаря.

— Мы проводили его в Адельстан, чтобы он мог составить письменное заключение об этом случае. Ворлок заверит его показания. На том ноже, который мы нашли, осталась кровь. Мы вызвали мага, чтобы он подтвердил, что это кровь Кэлрина Отта. Не считая Рована Килларо, мы арестовали шестерых членов Братсва Истины. Скорее всего, убийство совершено кем-то из них. Думаю, это все, что я могу сказать.

— Хорошо. Проследите, чтобы допрос Рована Килларо отложили до моего возвращения. Я хочу поприсутствовать при этом, — сказал коадъютор таким тоном, что в любой другой момент Аденор посочувствовал бы главе Братства Истины. Но сейчас он только пожалел о том, что Ирем не занялся Рованом Килларо раньше.

Меченый тем временем повел себя довольно необычно. Не дослушав разговора Ирема с гвардейцем, он направился прямиком к телу Отта, опустился рядом с убитым на колени и поднял рубашку, чтобы посмотреть на рану. Аденор напомнил самому себе, что Меченый довольно много занимался медициной. Пользуясь тем, что гвардейцы не решились остановить спутников сэра Ирема, лорд Аденор тоже подошел поближе и остановился за плечом у Крикса, глядя на лицо Кэлрина Отта. Бледное, бескровное лицо казалось даже после смерти оставалось перекошенным от боли. Интересно, успел ли Отт разглядеть человека, который ударил его в бок ножом?.. Жаль, у него теперь не спросишь.

Ирем подошел поближе, внимательно осмотрел тело Отта и успевшие подсохнуть брызги крови на камнях и коротко сказал:

— Снимайте оцепление. Пусть принесут носилки. Нужно перенести тело в Адельстан.

— LleГлава X elГлава Vien donГлава V mes Глава Val»-enor-are, — негромко произнес Меченый. Аденор почувствовал себя неловко. С одной стороны, ему хотелось как-то поддержать дан-Энрикса, который был единственным из всех собравшихся, кто видел в смерти Отта личную трагедию, а с другой стороны, лорд Аденор всегда считал религиозные обряды просто суевериями и не мог, не покривив душой, повторить вслед за Меченым элвиенистскую молитву. С его точки зрения, это было такой же дикостью, как, скажем, каларийская привычка петь для мертвых Волчью Песнь.

— Мне очень жаль, мессер, — вздохнул лорд Аденор. — Я думаю, что Кэлрин был бы рад узнать, что вы вернулись. Знаете, мне кажется, он в самом деле верил в то, что вы — наследник Альдов. Хотя, конечно, менестрели и писатели — особая статья. Они всегда как будто грезят наяву.

— Прошу вас, замолчите, — хрипло сказал Крикс и медленно поднялся на ноги. — Кэлрин не должен был погибнуть. Его смерть — это моя вина.

Аденор хотел спросить, как именно дан-Энрикс может быть виновен в смерти Кэлрина, убитого сторонниками Рована Килларо, но в этот момент мимо них с Криксом вихрем пронеслась хрупкая девушка, которая, как и дан-Энрикс несколько минут назад, упала на колени рядом с Оттом — только она сделала это так резко, словно у нее внезапно подкосились ноги. Она обхватила лицо Кэлрина ладонями, как будто бы надеялась, что он вот-вот очнется и придет в себя. Аденор почувствовал противный, предболезненный озноб. Он никогда не думал, что у Отта есть невеста, и уж точно предпочел бы не присутствовать при этой сцене.

Тонкие пальцы незнакомки прикоснулись к ране на боку Кэлрина Отта — а потом ее рука сжались в кулак.

— Я убью их, — вибрирующим от ярости голосом девушка. — И Килларо, и всех остальных… Будь они прокляты!!

— Рован Килларо уже арестован, — обманчиво спокойным голосом ответил Ирем, подойдя поближе. — Как только мы найдем убийцу, он будет казнен. Пойдемте, господа. Тут больше ничего не сделаешь.

Девушка посмотрела на Аденора с Меченым так, как будто бы только сейчас заметила, что они стоят рядом с телом. Когда ее взгляд упал на Крикса, глаза девушки расширились.

— Вы лорд дан-Энрикс, правда?.. — медленно произнесла она. Если Меченный и удивился, что его узнали, то, по крайней мере, он ничем не выдал своих чувств.

— Да, это я, — ответил он.

— Вы можете ему помочь?.. — спросила девушка с отчаянной надеждой. Меченый, по-видимому, собирался возразить, но она замотала головой. — Не говорите «нет». Я знаю, что вы можете! Ведь вы же Эвеллир. Сделайте что-нибудь! Пожалуйста!!

Лорд Аденор поморщился от жалости.

— Прошу вас, успокойтесь, — сказал Ирем. — Кэлрин Отт убит. Это ужасно. Но это нельзя исправить.

Девушка схватила Крикса за запястье.

— Пожалуйста, — повторила она снова. — Я видела, как вы сражаетесь с Безликими в кольце огня… Если вы правда Эвеллир, вы сможете его спасти.

— Да будьте же благоразумны, — резко сказал Ирем. — Магия не может воскрешать умерших. То, о чем вы просите — это абсурд.

— Но вы же можете попробовать, — настаивала девушка, глядя на Меченого так, как будто Ирема здесь не было. — Только попробовать, и все… Я умоляю вас!!

— Мне кажется, что нам лучше уйти, — шепотом предложил лорд Аденор, дотронувшись до рукава дан-Энрикса. — Девушка не в себе от горя. Вам не стоит ее волновать.

Меченый покачал головой.

— Нет, Аденор. Она права. Я должен попытаться.

Аденор вздрогнул.

— В каком смысле «попытаться»?.. — растерянно спросил он, чувствуя неприятный холодок под ложечкой. — Он же не без сознания. Он умер!

Меченый махнул рукой.

— Отойдите. И ты тоже, Ирем.

Переглянувшись с Иремом, Аденор сделал несколько шагов назад.

— Как думаете, он сошел с ума? — негромко спросил он у коадъютора, глядя на то, как Меченый подходит к телу Отта и опускается на землю рядом с девушкой.

— Сейчас увидим, — отозвался тот.

* * *

Меченый пристально смотрел на мертвое лицо Кэлринна Отта, прижимая руку к липкой ране на его боку. Он пытался представить, как Отт внезапно шевельнется и откроет глаза, но вместо этого заново переживал моменты, когда чувствовал безысходное отчаяние из-за чьей-то смерти. Астер. Дар и Мэлтин. Маркий и Эллиссив. Фэйро. Рельни. Фила… Ему казалось, что каждая из этих смертей падает на него тысячетонной каменной плитой, лишая сил и воли. Все бессмысленно. Смерть не преодолеть. Достаточно один раз испытать всю глубину собственного бессилия перед лицом утраты — и ты больше никогда не сможешь по-настоящему поверить в то, что смерти нет. Хорошо девушке, сидящей рядом с ним. Это почти несложно — верить в то, что другой человек способен быть сильнее смерти и сильнее невозможности… Но для того, чтобы подумать что-нибудь подобное про самого себя — надо, действительно, сойти с ума.

«Если вы правда Эвеллир, вы сможете его спасти», — сказала это девушка.

Он привык думать о себе, как об Эвеллире. Но верит ли он в то, что он на самом деле Эвеллир?..

Гораздо проще верить в то, что спасешь целый мир когда-нибудь потом, чем в то, что ты спасешь одну единственную жизнь — прямо сейчас. Поверить в невозможное гораздо тяжелее, чем выдержать все, что он когда-то перенес в Кир-Роване. Когда он выдержал то испытание, то смог достать меч Альдов из огня. Но лишь теперь он понимал, что обладать Мечом — еще не значило быть Эвеллиром.

Тишина… какая тишина. Сидящая с ним рядом девушка рыдает — он должен был бы слышать ее плач. Или шаги и голоса людей на площади. Или свое дыхание. Но он не слышит ничего. Может быть, он сам уже не совсем «здесь»?..

Эвеллир действует именем Тайной магии. А эта магия находится по ту сторону пространства, времени и смерти — следовательно, она превыше всех законов, по которым существует этот мир.

Если он действительно надеется однажды изменить самые основы мироздания, он должен спасти Кэлрина. Другого пути нет.

— Вернись, — сказал дан-Энрикс вслух.

Мертвые никогда не оживают. Магия целителя способна затянуть чужую рану, но не может снова вдохнуть в тело жизнь. Смерть — такая же неотъемлемая часть этого мира, как страдание и зло. Их невозможно отменить.

Их нужно отменить.

— Вернись!

* * *

Криксу почудилось, что губы Отта шевельнулись. Поначалу ему показалось, что это только игра его воображения, но в следующую секунду Отт издал протяжный, хоть и совсем тихий стон.

Девушка рядом с Криксом ахнула, с силой сжимая руку Меченого. В это же время Кэлрин потянулся к ране на боку, но, вместо того, чтобы коснуться раны, нащупал ладонь Крикса. Все еще затуманенный от боли взгляд остановился на лице дан-Энрикса. Ресницы Отта изумленно дрогнули.

— Что ты здесь делаешь?.. — чуть слышно спросил он. — Где Алвинн?..

Крикс не нашелся, что ответить.

Кэлрин между тем скосил глаза, явно пытаясь рассмотреть свой бок.

— Рана серьезная?..

Крикс осторожно убрал руку с бока Кэлрина и посмотрел на небольшой розовый шрам, смотревшийся особенно нелепо на фоне лужи крови на камнях и перепачканной в крови рубашки Отта.

— Нет, не очень, — сказал Крикс. И, осознав нелепость ситуации, расхохотался. Он сидел на мостовой, прижимая ладонь к глазам, и смеялся, пока на глазах не выступили слезы. Девушка, имени которой Меченый все еще не узнал, наклонилась к Кэлрину и с жаром поцеловала его в губы — судя по шокированному лицу Кэлрина, до его смерти она этого не делала.

Только взглянув на лица Ирема и Аденора, Крикс внезапно осознал, что дело уже не только в Кэлрине. То, что случилось с Кэлрином, меняло все.

На самом деле, все.

Им всем придется приучиться к жизни в мире, где больше не существует невозможного.

* * *

Проснувшись, Олрис с удивлением почувствовал, что совершенно выспался. Он не помнил, когда он в последний раз чувствовал себя таким отдохнувшим и бодрым. Впрочем, судя по яркому солнечному свету, заполнявшему всю комнату, на этот раз он спал чуть ли не до полудня.

Постель, в которой он лежал, казалась мягкой, словно облако. Олрис только сейчас сообразил, что он уснул, лежа поперек кровати. Но она была достаточно широкой, чтобы не заметить этого, а он к тому моменту уже мало что соображал. Олрису вспомнился подземный город, вспышка ослепительного света и подобие живого коридора, состоявшего из двух рядов вооруженных до зубов людей, которые встретили их наверху. Должно быть, если видишь слишком много поразительных вещей подряд, перестаешь чему-то удивляться, потому что Олрис помнил, что смотрел на все происходящее с каким-то отупелым равнодушием, хотя в глазах у него рябило от синих плащей, стальных нагрудников и бесконечной вереницы факелов. При приближении дан-Энрикса встречавшие их латники почтительно склоняли головы, но ни один из них не произнес ни слова. Если бы не их блестевшие при свете факелов глаза, могло бы показаться, что это не люди, а одетые в доспехи статуи. Порядок был нарушен лишь однажды, когда один из мужчин внезапно опустился перед Криксом на колени, пробормотав что-то на местном языке. Дан-Энрикс сбился с шага, но сопровождавший Меченого человек — стремительный в движениях мужчина с проседью в светлых волосах и бороде — досадливо поморщился и, сказав Криксу пару слов, увлек его вперед. Олрису показалось, что он даже взял дан-Энрикса под локоть, чтобы помешать ему остановиться.

Олрис сел в постели, спустив ноги вниз, и ощутил, как его ступни погружаются в лежащий на полу ковер. Он посмотрел на покрывающие стены драпировки, на раздвинутые шторы винного оттенка, пропускающие в спальню яркий дневной свет, и подумал, что это комната наверняка роскошнее, чем королевские покои в Марахэне или Руденбруке. Даже странно, что сегодня ночью он не обратил на это ни малейшего внимания. Когда дан-Энрикс распахнул перед своими спутниками двери этой комнаты, на Олриса повеяло теплым и ароматным воздухом от нескольких жаровен, согревавших помещение, но все, что занимало его мысли в тот момент — это возможность наконец-то отдохнуть. Дальнейшее смешалось в его памяти — слуги, снующие туда-сюда через порог, внося в нее то таз с водой, то свернутое одеяло, то большой серебряный поднос, бледное лицо Ингритт, языки пламени, отражавшиеся в боках серебряного кубка. Слуги исчезли так же незаметно, как и появились. Они с Ингритт ни о чем не говорили, потому что были слишком вымотаны для того, чтобы делиться впечатлениями. Меченый сказал, что здесь им ничего не угрожает, а за несколько последних месяцев Олрис привык всецело доверять ему. Его знобило от усталости, пока он пил бульон и жевал мягкий белый хлеб. Он успел сделать всего несколько глотков горячего и очень сладкого вина, которое было налито в его кубок, прежде, чем силы окончательно покинули его, и он растянулся на постели, на краю которой только что сидел. Наверное, он заснул сразу же, едва коснувшись головой подушки — во всяком случае, его воспоминания обрывались именно на этом. Впрочем, он еще успел услышать, как Ингритт устраивается на ночлег в соседней, смежной спальне, отделенной от его комнаты только занавеской. Олриса порадовало то, что между их комнатами нет двери или стены. Сейчас, когда Ингритт была единственным — помимо Крикса — человеком, которого он знал в этом мире, Олрису меньше всего хотелось потерять ее из виду.

Подумав об Ингритт, Олрис внезапно осознал, что из соседней спальни раздаются голоса. Они звучали приглушенно, словно люди, сидевшие в той комнате, старались говорить потише, чтобы не разбудить его. Однако голос Ингритт все равно звучал более громко и казался звонче, чем у ее собеседника. Когда Олрис заглянул в ту комнату, Ингритт сидела за столом с немолодым мужчиной в темной и непритязательной одежде. Как и Меченый, этот мужчина не носил усов и бороды, а его длинные седеющие волосы были связаны в хвост. Олрис никогда бы не подумал, что подобный человек может быть интересен Ингритт, но сейчас его подруга выглядела оживленной и счастливой. Более того, в момент, когда он отодвинул занавеску, Ингритт весело смеялась, прикрывая рот рукой — должно быть, тоже для того, чтобы этот смех не разбудил спавшего за занавеской Олриса.

«Может быть, он лекарь?..» — промелькнуло в голове у Олриса, пока он придирчиво разглядывал сидевшего напротив Ингритт незнакуомца. Тогда, по крайней мере, было бы понятно, почему его подруге интересно с ним беседовать.

Олрис отметил, что они не только говорили, но и ели. Он увидел на столе масло, хлеб, поджаренный бекон, и несколько тарелок с незнакомыми, но аппетитными вещами.

Мужчина обернулся.

— Доброе утро, Олрис, — сказал он. Олрис кивнул — и только потом понял, что не должен был понять ни слова из того, что говорит иномирянин. Да и Ингритт тоже не должна была бы понимать его язык. Олрис уставился на незнакомца, говорившего, как айзелвит — хотя он совершенно точно не был айзелвитом. «Может быть, я просто сплю?..» подумал он.

— Это мэтр Викар, — сказала Ингритт так, как будто это что-то объясняло. Олрис покосился на нее. Его подруга выглядела так, как будто оказалась в новом мире не вчера, а несколько недель назад. Олрис давно уже не видел Ингритт в таком настроении, как в это утро — кажется, с тех самых пор, как Ролан попытался убежать из Марахэна. Было совершенно не понятно, с какой стати Ингритт так свободно разговаривает и смеется с человеком, которого встретила впервые в жизни. Незнакомец пояснил:

— Лорд дан-Энрикс попросил меня позаботиться о вас с Ингритт, потому что я говорю по-тарнийски, а ваш язык, по словам Крикса, очень на него похож.

Произношение у мужчины было необычным, и часть слов звучала совсем не так, как в Эсселвиле, но все-таки Олрис понял все, что говорил мужчина. Возможно, потому, что незнакомец, которого Ингритт назвала Викаром, говорил медленно, тщательно выговаривая все слова.

— А где он сам?.. — спросил Олрис, думая о Меченом.

— Лорд дан-Энрикс беседует с Их Величествами. Он рассудил, что вы наверняка проснетесь раньше, чем он закончит, поэтому попросил меня прийти сюда и показать вам город. — Незнакомец покосился на накрытый стол, давно уже притягивающий к себе взгляд Олриса. — Но, думаю, ты предпочтешь сперва позавтракать?

Вид стоявшей на столе еды действительно возбуждал в Олрисе волчий аппетит. Он сел к столу, пару секунд поколебался, следует ли взять лежавшую на блюде вилку, но решил, что будет глупо выглядеть, если попробует изобразить хорошие манеры — все равно сидевшему напротив незнакомцу сразу станет ясно, что он никогда не пользовался вилкой. Так что он взял ломтик поджаренной ветчины руками, быстро сунул его в рот и слизнул с пальцев каплю жира.

— А лорд дан-Энрикс не сказал, что с нами будет дальше?.. — спросил он с набитым ртом.

Мэтр Викар покачал головой.

— Боюсь, он сейчас слишком занят, чтобы у него хватило времени на вас двоих. Думаю, прежде всего надо будет найти человека, который займется с вами аэлингом. В этом городе есть люди, которые говорят по-тарнийски и сумеют вас понять, но их не так уж много.

Олрис обдумал его слова. Конечно, невозможно жить в стране, где почти никто не понимает, что ты говоришь. Но, если вспомнить нападение адхаров, да и вообще события последних месяцев, владение мечом наверняка понадобится ему больше, чем любые языки.

— А этот разговор… дан-Энрикса и вашего правителя… это ведь что-то наподобие военного совета, правда? — спросил он, обмакивая хлеб в растопленное масло.

Мэтр Викар улыбнулся, как человек, который не хочет показаться грубым, но твердо намерен ничего не отвечать на заданный ему вопрос.

— Меня туда не приглашали, — сказал он.

Олрис подумал, что этот Викар чем-то похож на Крикса. Та же мягкая манера поведения, из-за которой собеседник поневоле кажется уступчивым — и то же ощущение, что ты наткнулся на обтянутое бархатом железо. Впрочем, если Крикс обратился к нему с просьбой показать им город, значит, мэтр Викар был его другом. Так что вряд ли можно было удивляться, что они похожи.

Олрис покосился на свою соседку. Она-то наверняка успела кое-что узнать и о самом Викаре, и о его отношениях с дан-Энриксом. Жаль, у нее не спросишь, о чем они тут беседовали, пока Олрис еще спал. Даже если они будут говорить по-гвиннски, все равно получится невежливо.

— Пойду попрошу, чтобы вам подобрали что-то из одежды, — сказал мужчина, выходя из-за стола. Олрису показалось, что он просто подыскал предлог, чтобы оставить их одних. Едва Викар исчез за дверью, как он тут же повернулся к Ингритт.

— Кто такой этот Викар? Он лекарь?.. — спросил он.

— Не совсем… Он ворлок. Если я все верно поняла, то ворлоки — это такие маги, которые не умеют колдовать, зато читают мысли остальных людей. Но не всегда, — быстро сказала Ингритт, видимо, заметив выражение его лица. — Обычно они просто разговаривают, как и остальные люди. Мэтр Викар сказал, что многие боятся ворлоков — никто не хочет, чтобы собеседник знал, о чем ты думаешь. Но сам мэтр Викар почти не пользуется магией, когда беседует с людьми. Он сказал, что лучший ворлок — это тот, кто может понять другого человека безо всякой магии… Мне кажется, что он очень хороший человек, — добавила она после короткой паузы. — А еще он похож на Крикса, ты заметил?

— Да, — ответил Олрис. Несколько минут назад его посетила та же мысль, но сейчас она обрела новый и тревожный смысл. Олрису вспомнилось, как Меченый каким-то образом узнал о том, как он служил оруженосцем Дакриса. — Как думаешь, дан-Энрикс — тоже ворлок? Он читает мысли?.. — с беспокойством спросил он у Ингритт.

— Нет, — сказала Ингритт, почему-то покраснев. — Уверена, что нет.

Олрис не отказался бы узнать, на чем основана ее уверенность. Но он решил пока не задавать такой вопрос, и спросил совсем другое.

— Долго ты беседовала с ним, когда я спал?..

— Часа два, — подумав, сообщила Ингритт.

— Ого! О чем же вы все это время говорили?

— Сначала — об Атрейне и о Ролане. А после этого — об этом мире.

Олрис удивленно поднял брови. Ясно, почему Викар рассказывал про родину дан-Энрикса — это, по сути, то же самое, что и показывать им город. Им придется многое узнать об этом мире, раз уж они собираются здесь жить. Но Ролан и Атрейн?.. Какое магу дело до людей, которых он никогда не видел, и которые уже погибли?..

— …Представляешь, время здесь течет совсем не так, как в Эсселвиле, — продолжала Ингритт, не подозревая, о чем думал ее собеседник. — Помнишь, пару месяцев назад дан-Энрикс привез в Руденбрук люцер? А здесь прошло уже четыре года.

Олрис ощутил, как сердце у него внезапно подскочило от немыслимой догадки.

— А как ты думаешь, могло бы быть наоборот?! Ну, например, что в этом мире прошел только год, а там, у нас, двенадцать лет?.. Или, может, время тут всегда течет быстрее, чем у нас?

Ингритт удивленно посмотрела на него.

— Даже странно, что ты об этом подумал. Мэтр Викар говорил о том же самом. Дело в том, что в прошлый раз дан-Энрикс пробыл в Эсселвиле год, а здесь за это время прошло два. То есть можно предположить одно из двух: либо когда-то время в том и этом мире шло с одной и той же скоростью, а потом почему-то стало ускоряться… либо это как качели: если одна сторона летит наверх, другая опускается. А потом все наоборот. Тогда какое-то время назад время у нас действительно должно было идти быстрее, чем у них. Мэтр Викар считает, что вторая версия правдоподобнее, поскольку большинство вещей в природе существуют по законам равновесия. Если бы время всегда двигалось с одной и той же скоростью, а потом стало ускоряться, ни с того и ни с сего, это было бы слишком странно. Но я никогда не думала, что тебя могут интересовать такие вещи.

Олрис чуть было не возразил, что время и природные законы как раз занимают его очень мало, но вовремя прикусил себе язык. Скажи он что-то в этом роде, Ингритт непременно пожелала бы узнать, почему тогда он выглядел таким взволнованным, и не отстала бы от него, пока он сумел бы сочинить какую-то правдоподобную причину. Когда Ингритт ставила себе какую-нибудь цель, то добивалась ее с удивительным упорством. А Олрис совершенно не хотел ни с кем делиться мыслью, посетившей его несколько минут назад.

Он выбрался из-за стола и подошел к окну, делая вид, что хочет посмотреть на город — но на самом деле ему просто хотелось хотя бы ненадолго остаться наедине с самим собой. Он невидящим взглядом смотрел сквозь удивительно прозрачное стекло на покрытый золотым осенним лесом холм, пронзительную синеву октябрьского неба и белые каменные башни, казавшиеся не настоящими домами, а фигурками, вырезанными из кости, но видел совсем другие вещи: пыльный двор перед конюшней в Марахэне, и мальчишек — он уже не помнил, были это сыновья гвардейцев или дети пленных айзелвитов — которые в то пыльное, жаркое лето без конца дразнили его «бледной молью». Это воспоминание было настолько старым, что Олрис даже не мог сказать, сколько же ему тогда было лет. Но одно он знал наверняка — в то лето его волосы, ставшие с возрастом соломенного цвета, были совсем белыми. Его друзьям это служило поводом для нескончаемых насмешек. Сам же Олрис полагал свой цвет волос серьезным преимуществом. Ни в крепости, ни в трех ближайших деревнях он не встречал ни одного мужчины, с такой же белой головой. Волосы большинства гвиннов были светлыми и рыжими. У некоторых, как у его матери — золотисто-коричневыми, как кожица спелого каштана. И совсем редко — черными, как косы Ингритт. Но уж никак не белыми, как тополиный пух. Олрис часто мечтал о том, как в пиршественный зал, где пьют гвардейцы короля, однажды войдет высокий и сильный мужчина с длинным мечом в узорчатых ножнах. Он откинет капюшон, и волосы у него будут белыми — точь-в-точь такими же, как и у Олриса. А потом он заберет их с матерью к себе, и даже сам Мясник из Брэгге не посмеет возразить, поскольку отец Олриса будет куда сильнее, чем Рыжебородый. Олрис упивался этими мечтами до тех пор, пока однажды сдуру не спросил у матери, похож ли он на своего отца. Он помнил, что сидел на шатком табурете, только что выбравшись из бадьи, которая использовалась для мытья, и она вытирала ему волосы. Когда он задал свой вопрос, мать на секунду замерла. Он ничего не видел из-под полотенца, закрывавшего ему глаза. «Нет, — ровным голосом ответила она. — Ты не него совершенно не похож». Олрис очень расстроился. «А как же мои волосы?.. — с досадой спросил он. — Раз они не похожи на твои, значит, они должны быть такими же, как у него». Но мать сказала, что когда-то в детстве ее волосы тоже казались белыми — а потом они начали темнеть. И тогда Олрис понял, что ошибся. Это был едва ли не единственный раз, когда мать ответила что-то определенное на все его расспросы об отце. Обычно она наотрез отказывалась обсуждать этот вопрос. Это всегда казалось ему странным. В том, как она обходила эту тему, чувствовалась какая-то тайна. Подслушивая разговоры старших, Олрис убедился, что другие знают о его отце ничуть не больше, чем он сам. Когда он размышлял об этом, у него всегда бывало чувство, словно его разрывает на две части. С одной стороны, ему хотелось верить, что у него был отец, которым он бы мог гордиться, и что рано или поздно мать откроет ему эту тайну. Может быть, она не хочет говорить с ним об отце из-за того, что он был пленным айзелвитом. Или вообще лазутчиком Атрейна. В то же время Олрис почти ненавидел самого себя за то, что позволяет себе тешиться подобными фантазиями, и твердил себе, что мать не хочет вспоминать его отца из-за того, что он был кем-то вроде Мясника из Брэгге.

Когда он в первый раз увидел Меченого, и тот стал с необъяснимым интересом расспрашивать его о его детстве, о причинах его ненависти к Нэйду и о множестве других вещей, которые не представляли никакого интереса для чужого человека, Олрис едва не поверил в то, что Меченый — его отец. Потом он обнаружил, что дан-Энрикс слишком молод. Но если «качели времени» действительно существовали, его первая догадка вполне могла оказаться правдой. Да что уж там, она просто должна былабыть правдой. Сердце у Олриса колотилось так, как будто бы он пробежал несколько лэ.

Почему Меченый забрал его к себе? До этого момента он прекрасно обходился без стюарда. Почему он без колебаний соврал Рельни, чтобы выгородить Олриса? И наконец, почему Крикс потратил целый день на то, чтобы найти его в лесу, хотя за ним самим охотились адхары?..

Нет, все это не могло быть просто совпадением.

— Невероятный город, правда?.. — спросила Ингритт, тоже подходя к окну.

— Чего?.. А. Да, — ответил Олрис, наконец-то посмотрев на вид, который открывался из окна. В самую первую секунду его мысли все еще витали слишком далеко, но через несколько секунд он все же осознал, что выбранное Ингритт слово было самым подходящим для такого случая. Вид, открывавшийся с холма, было бы оскорбительно назвать просто «красивым». Он и в самом деле был «невероятным». Существуют вещи, про которые можно сказать «Вот это да!», и вещи, про которые можно сказать только одно — «Не может быть». Раскинувшийся внизу город относился именно к последней категории. Олрис услышал свой собственный восхищенный вздох и прижался лбом к холодному стеклу, как будто бы хотел пройти через него и оказаться там, снаружи. Теперь он понимал, почему Бакко был в таком восторге, побывав на родине дан-Энрикса.

Вспомнив о Бакко, Олрис вздрогнул. Он ведь так и не сказал дан-Энриксу ни про Драконий остров, ни про то, что Олварг обещал своим гвардейцам, что подарит им Адель. Сначала он молчал, боясь признаться в том, что был оруженосцем Дакриса. Потом дан-Энрикса арестовали, и все покатилось под откос. Открытый суд, дорога через лес, ночное нападение адхаров, зачарованное озеро… У него просто не осталось ни минуты для того, чтобы поговорить с дан-Энриксом начистоту. Хотя, возможно, дело было не в нехватке времени, а в том, что ему страшно не хотелось начинать подобный разговор и признаваться в том, что он врал Меченому с самой первой встречи.

Олрис прикусил губу. Можно представить, что подумает дан-Энрикс, когда он расскажет ему правду.

В комнату вошел мэтр Викар, а вслед за ним — слуга, несущий ворох разноцветной ткани. Лицо ворлока было немного ошалевшим, а лицо слуги — сияющим, словно у человека, только что услышавшего потрясающую новость.

— Подбирайте себе чистую одежду, и пойдемте в город, — сказал ворлок тоном человека, думающего о чем угодно, только не о том, о чем он говорит.

Олрис замотал головой.

— Я должен найти Меченого. Это срочно!

Ингритт удивленно переводила взгляд с Олриса на мага — и обратно, видимо, пытаясь угадать, что на них вдруг нашло. Олрис упрямо сдвинул брови, приготовившись настаивать и спорить, потому что был уверен в том, что ворлок попытается узнать, в чем дело, или скажет, что дан-Энрикс слишком занят, чтобы отвлекать его по всяким пустякам. Но вместо этого маг несколько секунд внимательно смотрел на Олриса, после чего сказал:

— Понятно. В любом случае, я только что узнал, что лорд дан-Энрикс сейчас в Адельстане. Это близко. Если ты настаиваешь, то я провожу тебя к нему. Но для начала все-таки переоденьтесь. Лорд дан-Энрикс будет недоволен, если вы привлечете к себе лишнее внимание.

* * *

Стоя на верхнем этаже Книгохранилища, Безликий мрачно размышлял, что он здесь делает. Когда Отт уговаривал его довериться Саккронису и побеседовать со стариком без маски, Алвинн упирался до последнего. Он был уверен в том, что Отт сошел с ума, и ничего хорошего из этого не выйдет — в лучшем случае, Саккронис просто запретит «кромешнику» переступать порог Книгохранилища, а в худшем — в городе начнется паника, и к вечеру императорский дворец будет осаждать озлобленная, возбужденная толпа, требуя выдать «монстра» на расправу. Но Кэлринн уверял, что Алвинн заблуждается, и тот в конце концов махнул на все рукой и согласился на безумную идею Отта.

Кэлринн оказался прав. Узнав про его тайну, архивариус не выказал ни страха, ни брезгливости. Однако, проведя несколько дней в обсерватории Саккрониса, в которой тот не только наблюдал за звездами, но и проделывал огромное количество разнообразных опытов, Алвинн начал жалеть о том, что архивариус не впал в истерику и не попытался натравить на него всю Адель. По крайней мере, это бы не вызывало никаких вопросов. А вот то, что он, по милости Саккрониса, торчит на захламленном чердаке, среди стеклянных призм и полок с минералами, и позволяет чокнутому старику на пару с Кэлринном удовлетворять свое извращенное любопытство, именуемое для приличия «научным интересом» — это было совершенно не понятно.

Саккронис явно вознамерился составить полное описание «кромешников», подобного которому на свете пока не существовало (да и не могло существовать), и теперь добросовестно записывал, что кожа у Безликого сухая и холодная, как у змеи, сердцебиение значительно замедленно, а вот реакция, наоборот, в несколько раз быстрее человеческой. Кэлринн обычно принимал в происходящем самое активное участие и обсуждал с Саккронисом идеи новых опытов, ничуть не сомневаясь в том, что жертва их нелепых наблюдений — то есть Алвинн — будет только рад помочь им в этом деле. Эта искренняя и счастливая уверенность двоих ученых в его доброй воле всякий раз мешала Алвинну послать обоих «наблюдателей» туда, куда им, без сомнения, давно пора было отправиться.

Впрочем, сегодня Кэлринн припозднился. По подсчетам Алвинна, Отт должен был прийти в Книгохранилище, по меньшей мере, час назад. Должно быть, этой ночью они с Эстри, как обычно, сочиняли новую балладу и — опять же, как обычно — засиделись над этим занятием до самого рассвета, так что Кэлринн просто-напросто проспал условленное время.

Саккронис оптимистично заявил, что, раз Отт задержался, можно посвятить первую половину для тем измерениям, которые не требуют присутствия помощника, и для начала попросил Безликого ходить взад-вперед по чердаку, таская каменное мельничное колесо. Саккронис отмерял время по песочным часам и каждый раз, когда песок пересыпался до конца, считал его пульс. Через некоторое время архивариус торжественно отметил ускорение сердцебиения — те тяжести, которые они заготовили для опыта в прошлый раз, оказались неспособны утомить Безликого. Исписав цифрами пару листов, Саккронис попросил у Алвинна позволить завязать ему глаза и проверить точность его ощущений, для того, чтобы сравнить их с человеческими. От повязки Алвинн отказался наотрез, однако же закрыл глаза и позволил Саккронису проделывать над ним свои манипуляции, мысленно обещая самому себе, что завтра же положит этому конец. Впрочем, такие же обещания он давал себе вчера и позавчера.

Магия отвлекла его в ту самую минуту, когда стоявший рядом с Алвинном Саккронис положил на его раскрытые ладони две монетки и попросил определить, какая из них тяжелее.

«Никакая, они одинаковые» — собирался буркнуть Алвинн — но не произнес ни слова, потому что почувствовал ее_. Ощущение было таким, как будто в душном помещении внезапно настежь распахнули окна. Магия ворвалась в обсерваторию Саккрониса, как яростный весенний ветер. В ней было что-то властное, призывное, и вместе с тем прозрачное, как звук серебряной трубы.

Безликий пошатнулся и открыл глаза. Две полустертые от долгого хождения монетки по пол-медьки соскользнули на пол.

— Все в порядке?.. — озабоченно спросил Саккронис, взяв его под локоть так, как будто немощный старик вроде него мог помешать Безликому упасть.

Алвинн едва расслышал, что он говорит. Он готов был поклясться, что сейчас его сердцебиение, так поражавшее Саккрониса своей неторопливостью, сравнялось с человеческим и почти попадает в такт звучавшей вокруг магии — Безликому казалось, что внутри него растет что-то огромное, не помещавшееся в грудной клетке, и это ощущение было мучительно-приятным. Алвинн далеко не сразу осознал, что он испытывает счастье — ощущение, утраченное (как ему казалось, безвозвратно) уже очень много лет назад.

Алвинн знал эту магию — это была магия Седого и дан-Энрикса, неразличимая обычным слухом музыка, живущая в камнях Адели и в любом предмете, созданном руками Альдов. Люди считали эту магию непостижимой и невидимой, поэтому назвали ее «тайной» магией. Безликие, наоборот, воспринимали эту магию в самом прямом, пугающе конкретном смысле — как тепло и холод, звук и свет. Во время своей службы Олваргу Алвинн ненавидел эту магию, позднее, в заключении, воспоминания о ней вызывали чувство отвращения и удесятеренную тоску. Смешно сказать, в первую ночь после освобождения поступки Крикса представлялись Алвинну, как изощренное палачество — только такой благонамеренный кретин, как новый Эвеллир, способен был не только притащить спасенного Безликого в Адель, но еще и постоянно находиться рядом с ним, мучая пленника своим присутствием. Но, оказалось, к Тайной магии можно привыкнуть — точно так же, как к горевшей в его комнате жаровне с ароматными дровами, вдумчиво и тщательно приготовленной еде и тысяче других вещей, придуманных нарочно для того, чтобы доставлять людям удовольствие_, а значит, начисто лишенных смысла для Безликого, но, в то же время, не способных ему повредить. По сути, Истинная магия была довольно ненавязчивой. Прожив в Адели пару месяцев, Алвинн с внезапным удивлением отметил, что перестал обращать на нее внимание. Но именно сегодня этот тихий аккомпанемент, сопровождавший его жизнь в Адели, внезапно превратился в настоящий ураган ликующих аккордов. Алвинн помнил день, когда дан-Энрикс завладел наследством Альдов, но даже тогда мелодия Истинной магии не была такой громкой, торжествующей и внятной, как сегодня. Музыка твердила, что случилось что-то небывалое. Алвинн не представлял себе, что именно должно было произойти, чтобы заставить магию звучать подобным образом, но зато твердо знал, с кем это связано.

— Дан-Энрикс в городе, — сказал он вслух, и с удивлением услышал радость в своем голосе.

Не может быть, подумал он. Этого просто-напросто не может быть.

Вплоть до сегодняшнего дня Алвинн не сомневался в том, что Саккронис, со своей наивной целью изучить Безликих, просто глуп. Нельзя понять, что значит быть Безликим, изучив его сердцебиение, температуру кожи или быстроту реакции. Все это мелочи; реальное значение имеет только то, что ты при этом чувствуешь… и чего ты уже не можешь чувствовать.

То, что происходило с Алвинном сейчас, было немыслимо, как теплый снег или квадратный круг.

— Дан-Энрикс?.. — повторил Саккронис. Судя по его лицу, странное поведение Безликого и его неожиданное заявление повергли архивариуса в полную растерянность.

— Да, — коротко ответил Алвинн. — Он вернулся. Я уверен в этом.

— Это было видение? Как и у Эстри? — с нарастающим волнением спросил Саккронис. Алвинн испытал соблазн ответить «да» и положить конец бессмысленным расспросам, но ощутил мгновенный внутренний запрет, и пожалел, что вообще ввязался в этот разговор. Недаром авторы любимых книг Саккрониса так настоятельно советуют не заводить бесед о Тайной магии, подумал он с досадой. Исключительно опасно обсуждать предмет, который в принципе не поддается описанию, зато мгновенно отзывается крайне гнетущим чувством на любую, даже крошечную фальшь.

— Нет, не видение, — нехотя отозвался он. — Я просто чувствую его присутствие. Точнее, не его, а вашей Тайной магии. Она… поет о нем.

«Если он пожелает знать, как это вообще возможно, я его убью» — мрачно пообещал себе Безликий. Но архивариус, похоже, думал о другом.

— Значит, Крикс должен находиться где-то рядом? — уточнил Саккронис. — Можем мы пойти к нему прямо сейчас?

«Мы?..» — поразился Алвинн про себя. Но, встретившись с исполненным надежды взглядом архивариуса, подавился заготовленным ответом и, вздохнув, сказал:

— Пойдемте.

Если бы не его спутник, Алвинн бы поспешил навстречу музыке со всей возможной скоростью, теперь же ему приходилось приноравливаться к шагу своего попутчика. Для своих лет Саккронис был на удивление подвижен, но Алвинн все равно чувствовал себя так, как будто бы к его ногам привязали каменные гири. Когда они пересекали холл Книгохранилища, в Саккронисе все-таки поднял голову ученый.

— Откуда вы знаете, куда нужно идти? — поинтересовался он.

Алвинн безнадежно отмахнулся. Но, пройдя еще пару шагов, все-таки не сдержался и коротко буркнул еле поспевавшему за ним ученому:

— По звуку.

Утро было солнечным и ярким. Едва выйдя из дверей Книгохранилища, они заметили людей, толпящихся у памятника Энриксу из Леда. В толпе мелькали темно-синие гвардейские плащи.

— Тут не пройти, — озабоченно спросил Саккронис, видя, как решительно Безликий движется вперед. Но Алвинн лишь насмешливо осклабился.

— Не отставайте, мэтр…

Алвинну казалось, что он пьян. Пронизанный осенним солнцем воздух, ветер, кружащий сухие листья над Имперской площадью, маячившая впереди толпа — все это было невозможно настоящим, словно до сих пор он видел свою жизнь во сне. О том, как им с Саккронисом пробиться сквозь толпу, Алвинн не беспокоился — он был уверен, что, когда он подойдет поближе, столпившиеся у памятника горожане отодвинутся, инстинктивно стараясь оказаться подальше от него. Люди не знали, кто он, но всегда улавливали исходящую от Алвинна угрозу, и при появлении Безликого в любой толпе мгновенно возникал проход, достаточно широкий, чтобы пропустить его. Должно быть, дело было в затопившей площадь Тайной магии, поскольку в этот раз никто не обращал на Алвина внимания, так что ему пришлось протискиваться сквозь толпу, расталкивая окружающих локтями, как какому-нибудь любопытному мастеровому. Архивариус, явно смущавшийся из-за бесцеремонности своего спутника, что-то бубнил о том, что лучше будет выйти из толпы и подождать, но вынужден был двигаться след в след за Алвинном, чтобы не оказаться стиснутым толпой. Все изменилось, когда оказавшаяся рядом женщина внезапно крикнула:

— Да пропустите же его, это друг Кэлрина!

— Это помощник Отта, — тут же поддержал ее какой-то человек в толпе. — Я часто видел их вдвоем.

— Саккронис… с ним Саккронис!

— …Дайте же пройти, в конце концов!

Толпа зашевелилась, раздаваясь в стороны. Алвинн почувствовал, что люди оборачиваются, чтобы взглянуть на них с Саккронисом. Какой-то человек сочувственно похлопал его по плечу. Безликий обернулся, как ужаленный, но так и не сумел понять, кто это был. Люди, еще недавно возмущавшиеся тем, что он расталкивает их, чтобы пройти, теперь старались дать ему дорогу и — что было уже совершенно лишним — даже норовили мимоходом прикоснуться к Алвинну, как будто он нуждался в ободрениях.

Сделав еще несколько шагов вперед, он, наконец, увидел Меченого. Тот стоял за оцеплением гвардейцев, не дававших любопытным подойти поближе. Алвинн уже далеко не в первый раз спросил себя, что здесь произошло. Вокруг болтали о каком-то покушении, он видел подсыхающую лужу крови под ногами у гвардейцев, но все это совершенно не вязалось с торжествующей мелодией вокруг него. Магия грохотала, словно водопад, и Алвинну казалось, будто сердце вот-вот выскочит из ребер. Он не мог отделаться от ощущения, что, если он попробует окликнуть Меченого, то не услышит даже звуков собственного голоса. Впрочем, дан-Энрикс уже сам заметил их обоих и махнул рукой.

— Пропустите, — велел он гвардейцам, показав на Алвинна с Саккронисом. Алвинн отметил, что гвардейцы, всегда подчинявшиеся только коадъютору, сейчас безропотно исполнили чужой приказ. Пройдя за оцепление, Алвинн заметил Отта, который сидел на мокрых от крови камнях и, игнорируя протянутую ему руку сэра Ирема, задумчиво рассматривал свою ладонь, просунутую им в дыру на подоле своей рубашки. Алвинн вздрогнул, обнаружив, что рубашка Отта тоже пропиталась кровью. Впрочем, несмотря на это, Отт отнюдь не выглядел, как умирающий. Его расслабленная поза и румянец на щеках определенно не вязались с окровавленной одеждой. Предлагавший ему руку Ирем нетерпеливо постукивал по земле носком сапога, и выглядел скорее раздраженным и смущенным, чем исполненным сочувствия.

— Хватит ребячиться. Вставай, — с досадой сказал он, встряхнув Кэлрина Отта за плечо.

— Что здесь случилось? — дрогнувшим голосом сказал Саккронис. Кэлринн обернулся. Его серые глаза сияли.

— Здесь случилось чудо, — весело ответил он, ничуть не удивившись появлению Саккрониса и Алвинна. — Смотрите, вот сюда меня ударили ножом… — Отт выразительно пошевелил испачканными кровью пальцами, просунутыми сквозь дыру в рубашке. — Эти лужи на земле — вот здесь, и здесь, и еще там — это все моя кровь… Спросите у кого хотите — еще пять минут назад я был бесповоротно мертв!

— Как это «мертв»? — растерянно спросил Саккронис.

— Буквально! — радостно ответил Кэлрин. — Тем бы все и кончилось, если бы Эстри не узнала, что случилось, и не стала умолять дан-Энрикса, чтобы он сделал что-нибудь.

«Вот оно что…» — подумал Алвинн, чувствуя, как по его спине бегут мурашки. Ему захотелось оглянуться и еще раз посмотреть на Крикса, но он почему-то не решился это сделать.

— Ну все, с меня довольно, — резко сказал Ирем. Наклонившись, он взял Кэлрина подмышки и рывком поставил его на ноги. — Раз ты не умер, возвращайся в мир живых и прояви хоть сколько-нибудь уважения к нашим законам… В Адельстане несколько задержанных по обвинению в убийстве, так что ты немедленно отправишься туда и постараешься припомнить все детали покушения. А сочинять баллады о своем чудесном воскрешении будешь потом!

— Но я же вам сказал, что я не разглядел убийцу, — возмутился Кэлринн.

— Ты даже не представляешь, сколько всего можно вспомнить с помощью талантливого ворлока, — парировал лорд Ирем, положив раскрытую ладонь между лопаток Кэлрина и бесцеремонно подталкивая его вперед.

Дан-Энрикс подошел поближе. Алвинн ощутил его присутствие, даже не оборачиваясь — его словно обдало волной тепла.

— Пойдемте с нами, мэтр, — сказал он Саккронису. А после этого, нагнувшись к уху Алвинна, чуть слышным шепотом добавил — Хорошо, что ты привел его сюда. Если на Кэлрина действительно напало «Братство Истины», то следующей жертвой может оказаться кто-то из его друзей. Я бы хотел, чтобы ты присмотрел за Эстри и Саккронисом.

— Как пожелаешь, Эвеллир, — пробормотал Безликий, избегая встречаться с Криксом взглядом. Меченый положил руку ему на плечо и слегка сжал.

— Да успокойся ты…

Они двинулись в сторону Адельстана в окружении орденских рыцарей, выглядевших так значительно и гордо, будто бы они, самое меньшее, сопровождали императора во время коронации. Впереди, взяв Кэлрина под локоть, быстро и решительно вышагивал сэр Ирем. По другую руку коадъютора шел щегольски одетый человек, в котором Безликий опознал хранителя казны, Ральгерда Аденора. Алвинн слышал, как лорд Ирем тихо предложил своему спутнику отправиться к домой, в ответ на что лорд Аденор торжественно поклялся, что уйдет только в том случае, если его заставят силой. Коадъютор только обессилено махнул рукой. За ними следом шли Саккронис с Эстри, пересказывающей своему спутнику недавние события, а замыкали эту странную процессию дан-Энрикс с Алвинном. Когда они прошли через ворота Адельстана и вступили в гулкий и прохладный холл, Меченый бросил быстрый взгляд на Эстри, выглядевшую еще бледнее в окружающем их мягком полумраке, и сказал, что всем собравшимся не помешает выпить по бокалу белого ландорского. Сэр Ирем тяжело вздохнул, и, вымученно улыбнувшись, пригласил собравшихся в свой кабинет.

 

Глава XXII

Кэлрина Отта отослали на допрос, а Аденора с Меченым лорд Ирем пригласил в свой кабинет, заметив, что им всем не помешает выпить.

— Закройте дверь, — сказал он Аденору, шедшему последним. — Все, что угодно, отдал бы за то, чтобы меня сейчас оставили в покое, но готов поспорить, этого не будет.

Ирем оказался прав. Они едва успели пригубить ландорское, как в дверь негромко постучали, и заглянувший в кабинет гвардеец сообщил, что собравшаяся у ворот толпа становится все больше. Постоянно косясь на дан-Энрикса, гвардеец уточнил, какие будут приказания.

— Обычные, — меланхолично сказал Ирем. — Наблюдать и обеспечить порядок. И скажите остальным, что следующий, кто придет сюда с каким-нибудь надуманным предлогом, чтобы поглазеть на Эвеллира, вылетит из Ордена быстрее, чем успеет что-то рассмотреть.

Крикс пригубил вино, чтобы скрыть улыбку, но тут же отставил свой бокал, поскольку в кабинет мессера Ирема вошел мужчина в темно-сером бархатном колете, с такой уверенностью отстранивший от двери оторопевшего гвардейца, что тот не решился его останавливать и только вопросительно взглянул на коадьютора. Лорд Ирем покривился, но кивнул, знаком показывая молодому человеку закрыть дверь.

Меченый уже много лет не видел, чтобы кто-нибудь входил к мессеру Ирему подобным образом, и теперь с удивлением смотрел на невоспитанного гостя.

Вошедший был сутул и не особенно высок, короткие седые волосы и борода были стального, сизого оттенка, контрастирующего со смуглостью худого, крючконосого лица. Из-за кругов под глазами и набрякших век взгляд незнакомца наводил на мысли о сове-сипухе. Когда этот совиный взгляд уперся в Крикса, тот почувствовал себя довольно странно. Он готов был биться об заклад, что видит этого седого, хмурого мужчину в первый раз, однако тот смотрел на него с выражением холодной и уверенной враждебности, как смотрят исключительно на тех людей, которых ненавидят крепко и давно.

— …Эйвард Римкин, советник городского капитула, — шепнул Криксу Аденор, должно быть, уловивший замешательство дан-Энрикса инстинктом многоопытного интригана. Впрочем, имя и должность этого человека никак не прояснили ситуацию. Имя «Эйвард Римкин», как и внешность посетителя, не вызывало у Крикса даже самых смутных ассоциаций.

Мужчина между тем остановился в точности посередине комнаты, прямой и напряженный, как струна.

— Мне сообщили об аресте Рована Килларо и еще пятерых членов его Братства. По какой причине арестованы все эти люди, монсеньор?

Ирем прищурился. Было похоже, что он не особо жалует Эйварда Римкина.

— Разве тот, кто сообщил вам эти сведения, не упомянул, что они арестованы по обвинению в убийстве? Кажется, об этом уже знает вся Адель.

— Вы говорите об убийстве Отта?.. — уточнил мужчина неприязненно. — Готов поклясться, что я видел Кэлрина на лестнице, пока шел к вам. Он выглядел живым и невредимым. Можно ли судить кого-то за убийство человека, который все еще жив?

Лорд Ирем подошел к столу и взял из стопки документов самый верхний лист.

— Вот заверенное ворлоком свидетельство о смерти Отта, наступившей от удара, нанесенного ему ножом. Свидетельство составил мэтр Дален из гильдии Травников, никак не подотчетной Ордену. Прочтите, если вам угодно.

— Я вам говорю о фактах, а вы даете мне какую-то бумагу. Я должен доверять вашим бумагам больше, чем своим глазам? — спросил советник мрачно. — Будем говорить начистоту. Сегодняшний арест Килларо — четвертый по счету. Предыдущие три раза Орден не сумел доказать предъявленных ему обвинений. На сей раз вы обвиняете его в убийстве, совершенно не смущаясь тем, что жертва этого «убийства» все еще жива. А вот другие факты: люди, называющие себя Братством Истины, активно критикуют вас, ваш Орден, высшую аристократию и в особенности лорда дан-Энрикса, который, в свою очередь, является вашим ближайшим другом. И вот в день возвращения дан-Энрикса в столицу Рована Килларо арестовывают за убийство. Вам не кажется, что это выглядит довольно… странно?

Ирем скрестил руки на груди.

— Я бы подобрал другое слово, господин советник. Если вам угодно вспоминать про предыдущие аресты Рована Килларо и считать их все необоснованными, то я с удовольствием напомню вам, с чем они были связаны. Сперва Килларо оказался здесь после побоища на Рыбном рынке. Нам пришлось его освободить — хотя он был явным вдохновителем погрома, сам он в этот день не опрокинул ни одной палатки и не ударил ни одного торговца. Второй раз он попал сюда после того, как «истинники» вымазали дверь Книгохранилища дерьмом. За день до этого он произнес обличительную речь по адресу Саккрониса и сравнивал Книгохранилище с «выгребной ямой, полной всякой мерзости». Но он никого не посылал разбрасывать дерьмо — до этого его сторонники додумались самостоятельно. Килларо заявил, что его речь была простой метафорой. Формально он был прав, и мы освободили его-из под стражи. И так — из раза в раз. Мы арестовываем членов «Братства Истины» за драки, беспорядки или надписи на стенах — но Килларо всякий раз выходит на свободу, и все начинается по-новой. На мой взгляд, это не «странно», это возмутительно. Но вы пришли сюда, чтобы поговорить о фактах… Факты таковы: когда кого-нибудь ударили ножом, закон предписывает нам арестовать и допросить подозреваемых. Именно этим мы сейчас и занимаемся. Если допрос у ворлока покажет, что Килларо и его товарищи виновны, мы будем судить их за убийство. Если выяснится, что они здесь ни при чем, мы их освободим. Если вы полагаете, что наши действия идут вразрез с законом, можете пожаловаться императору.

Римкин выслушал речь коадъютора с каменным выражением лица, а когда Ирем замолчал, решительно сказал:

— Как вам известно, полномочия, данные мне Валлариксом, направлены на защиту горожан из третьего сословия. Как их законный представитель, я хочу немедленно увидеть Рована Килларо.

— Как угодно, — холодно сказал сэр Ирем. Дернув за витой шнурок звонка, он приказал дежурному гвардейцу. — Приведите Рована Килларо.

После рассказов Аденора с Иремом дан-Энрикс представлял Килларо худым, косматым человеком, одетым в рубище и заросшим бородой до самых глаз. Но его ожидало разочарование. Сопровождаемый конвоем из двоих рослых гвардейцев арестант выглядел совершенно заурядно. Неприметная одежда, бледное лицо и черная бородка — во внешности человека, перебаламутившего целый город, не было ничего примечательного, не считая, разве что, излишне пристального и навязчивого взгляда темных глаз. Крикс вежливо наклонил голову, приветствуя вошедшего. Тот удивленно хмыкнул, но все же кивнул в ответ.

— У вас есть какие-нибудь жалобы? — осведомился Римкин, внимательно оглядев арестанта.

— Только одна — меня и моих братьев обвиняют в преступлении, которого никто из нас не совершал, — быстро ответил тот.

— Вы находитесь под защитой городского магистрата. У нас есть свидетели, которые способны доказать, что на момент предполагаемого покушения вы находились далеко от Кэлрина Отта и не могли ударить его в бок ножом. Это дает вам право отказаться от допроса с ворлоком.

Ирем нахмурился.

— Килларо обвиняется не в совершении убийства, а в его организации и подстрекательстве.

Римкин вскинул голову.

— Насколько мне известно, чтобы обвинить кого-нибудь в организации убийства, нужно, чтобы тот, кто совершил это убийство, указал на человека, как на подстрекателя. А в данном случае у Ордена нет ничего, помимо ваших подозрений, вытекающих из личной неприязни к обвиняемому.

Ирем собирался возразить, но Крикс опередил его.

— Советник Римкин прав, — заметил он. — Если я еще не забыл Энор Фирем, Килларо в самом деле вправе отказаться от допроса с ворлоком.

Эйвард Римкин впился в Меченого взглядом, словно ожидал какого-то подвоха и пытался угадать, что тот задумал. А вот сам Килларо, видимо, вообразил, что хорошо одетый человек, сидевший в кресле в кабинете лорда Ирема — какой-то знатный унитарий, и теперь смотрел на Меченного с явным одобрением. Дан-Энрикс даже потер лоб, поддавшись глупому желанию проверить, не пропало ли его клеймо. «Он что, не видит, кто я?..» — с удивлением подумал он. Впрочем, судя по тому, как Рован щурился, пытаясь разглядеть какой-нибудь предмет, глава Братства Истины был близорук.

— Единственный виновник смерти Кэлринна — это он сам, — сказал Килларо с глубочайшей убежденностью. — Я много раз предупреждал его, что каждый святотатец рано или поздно навлекает на себя возмездие Создателя, но он не слушал никого, кроме себя. Терпение Создателя иссякло, и он покарал его за ложь и богохульство.

— Ножом под ребра?.. — изумился Крикс. Килларо выпрямился и прищурил свои близорукие глаза.

— Создатель милосерден, он всегда дает грешникам время, чтобы одуматься. У Отта тоже было время, чтобы осознать свою вину и заслужить прощение, но он упорствовал во зле. Он увлекал во тьму других людей и оскорблял Создателя. Врачам давно известно, что порой приходится отсечь гниющий орган, чтобы заражение не пошло дальше.

— И в чем же тогда всемогущество Создателя? — язвительно осведомился Аденор. — Хирурги отрубают людям руки, потому что не способны сделать ничего другого.

— Замолчите, Аденор, — перебил Ирем. — Если вам хочется вести с Килларо богословские дебаты, можете как-нибудь пригласить его в свой особняк… Я обращаюсь к вам, советник Римкин, потому что думаю, что, несмотря на вашу неприязнь ко мне и к Ордену, вы все-таки разумный человек. Как вы считаете, разве все эти рассуждения об «отсечении гниющих органов» не нацелены на то, чтобы возбудить ненависть к Кэлринну Отту и убедить людей, будто убийство в данном случае — не преступление, а справедливый и оправданный поступок?.. Случай с Книгохранилищем наглядно показал, что некоторые «метафоры» легко приводят к преступлениям. Но осквернение Книгохранилища — сущая мелочь по сравнению с убийством человека.

Римкин скрестил руки на груди.

— Даже если предположить, что то убийство, о котором идет речь, действительно произошло, у вас нет доказательств, что на Кэлринна напали члены Братства. Его могли пырнуть ножом из ревности к его подружке или же в отместку за украденную рифму. Среди менестрелей это частый повод для конфликтов.

— Вы уже не в первый раз пытаетесь сказать, что вы считаете меня и остальных присутствующих соучастниками какой-то провокации. Если вы думаете, что я буду до бесконечности терпеть подобные намеки, то вы очень ошибаетесь, — негромко сказал Ирем.

Меченый понял, что пора вмешаться в разговор.

— Давайте все-таки не будем уклоняться в сторону от темы, — сказал он, поднявшись на ноги. — Я думаю, нам следует освободить Килларо. Если потребуется, его всегда можно будет снова вызвать на допрос — он ведь не собирается скрываться.

Коадъютор на мгновение задумался. Когда же он ответил, голос Ирема звучал на удивление покладисто.

— Как пожелаете, мой принц, — спокойно сказал он.

Услышав это обращение, Килларо вздрогнул так, как будто бы увидел ядовитую змею. Кровь бросилась ему в лицо, как будто он считал присутствие дан-Энрикса намеренным и грубым оскорблением. Меченый подавил тяжелый вздох и отвернулся. Что ж, теперь, по крайней мере, в комнате установилась некая гармония, поскольку ледяная ненависть во взгляде Римкина уравновешена кипящей яростью его соседа.

— Итак, к чему же мы пришли? — нетерпеливо спросил Римкин. — Орден освободит Килларо?

— Да, — кивнул сэр Ирем. — Кстати, вы ведь прибыли сюда в носилках, как обычно?..

— Не пойму, какое отношение это имеет к теме разговора.

— А такое, — холодно сказал Ирем, — что вам стоит посадить Килларо в ваши крытые носилки, поплотней задернуть занавески и не открывать их до тех пор, пока вы не отъедете подальше от Имперской площади. Килларо нажил себе множество врагов, забрасывая девушек хурмой и нападая на торговцев. В той толпе, которую вы видели внизу, вполне могут найтись желающие поквитаться с ним за старые обиды. Будет лучше, если он не попадется этим людям на глаза.

Килларо побледнел.

— Я не желаю подвергать опасности советника, — сказал он, облизнув тонкие губы. — Я останусь здесь.

Ирем бесстрастно посмотрел на него сверху вниз.

— Нет, не останетесь. Это тюрьма, а не гостиница.

— А если я скажу, что я согласен выступить свидетелем по делу об убийстве Отта и пройти допрос у ворлока?..

Советник Римкин сжал сухую, смуглую ладонь в кулак.

— Подумайте, Килларо! В этом нет необходимости. Он просто-напросто запугивает вас.

— Запугиваю?.. — повторил сэр Ирем, вскинув брови. — Вы ко мне несправедливы, господин советник. Я, напротив, обеспечиваю вашу безопасность. Если пожелаете, я даже выделю вам нескольких гвардейцев для сопровождения ваших носилок… Ну так что, Килларо, вы поедете с советником, или предпочитаете остаться здесь?

— Мне нечего скрывать, — помедлив, сказал тот.

Когда рассерженный советник вышел в коридор, а Рована Килларо увели дежурные гвардейцы, Ирем с Аденором и дан-Энриксом переглянулись.

— Похоже, он не лжет насчет того, что ничего не знает об убийстве Отта, — сказал Крикс.

Ирем вздохнул.

— Одно из двух — либо здесь повторяется история с Книгохранилищем, а Отта заколол какой-нибудь фанатик… либо наш убийца в самом деле не из Братства Истины. И это очень плохо, потому что тогда мы совсем не знаем, где его искать.

Крикс озабоченно нахмурился. У него было чувство, словно он забыл о чем-то важном.

— Может быть, кто-нибудь из вас в курсе, за что этот Римкин меня ненавидит? — вспомнил он пару секунд спустя. Лорд Ирем отмахнулся.

— Эйвард Римкин ненавидит всех аристократов. Среди тех, кто теперь заседает в городском совете, это далеко не редкость. Иногда я спрашиваю самого себя, стоило ли избавляться от Дарнторнов и Фин-Флаэннов, чтобы в итоге получить вот это, мать его, народовластие из Юлиуса Хорна, Эйварда Римкина и им подобных…

Крикс против воли улыбнулся, хотя в душе он был уверен в том, что коадъютор ошибается. То есть, вполне возможно, Римкин в самом деле ненавидел всех аристократов скопом, но дан-Энрикса он, несомненно, выделял в отдельную графу.

* * *

Несмотря на поздний час, людей на улицах толпилось столько, что, как говорится, яблоку некуда было упасть. Известный на всю Адель трактир «Веселая вдова» был переполнен посетителями, как на годовщину коронации. Счастливчики, сумевшие протиснуться в трактир, пристраивались со стаканами или пивными кружками даже на подоконниках второго этажа. Через распахнутые настежь окна лился свет и доносились звуки скрипок, но смотревший на трактир с балкона ратуши Юлиус Хорн сильно сомневался, что в подобной давке можно танцевать.

— Хозяин! Эй, хозяин! Позовите мне трактирщика! — кричал высокий, хорошо одетый человек, торжественно воздев над головой туго набитый кошелек. Пару минут спустя трактирщик в самом деле показался на пороге. — Прикажи вынести вина!.. Плачу за всех, кто пьет за Эвеллира!

Толпа ответила на это заявление апполодисментами и хохотом.

— Выкатывайте бочки!

— Ein dan-EnriГлава X!

Юлиус на мгновение прикрыл глаза. Картины, мелькавшие у советника перед глазами, не имели ничего общего с праздничным возбуждением людей, собравшихся внизу.

Дан-Энрикс…

«Распрягайте лошадей!». Зеленые глаза в прорези маски. Хмельной, веселый, дерзкий взгляд — взгляд человека, убежденного в собственной безнаказанности и привыкшего считать, что ему все позволено.

— Вы только посмотрите на этих людей, — в голосе опирающегося на баллюстраду Римкина звучало нескрываемое отвращение. — Готов поспорить, они все уже забыли, кто элвиенист, кто унитарий. Теперь у них один бог — дан-Энрикс.

Юлиус Хорн повел плечом.

— Что вы хотите, — сухо сказал он. — Толпа обожает все блестящее и необычное. Сегодня он ее герой. Что может поразить воображение людей сильнее, чем история о воскрешении из мертвых?.. Само собой, они будут ходить за ним, разинув рот, и ожидать других чудес. По крайней мере, поначалу.

Римкин стиснул зубы.

— Вся эта история с «убийством» Кэлринна — что-то неслыханное. Я всегда считал, что Ирем — исключительно амбициозный и опасный человек. Ему наплевать на справедливость и закон, он служит исключительно себе и собственному самолюбию. Но, Альды мне свидетели, такого я не ожидал даже от него.

— Лорд Ирем — практик. Думаю, он полагает, что любые средства хороши, чтобы восстановить авторитет Династии. Признайте, что провозгласить Крикса Эвеллиром — это сильный ход. Хотя, конечно, чересчур рискованный.

— С такими дураками?.. — Римкин дернул подбородком в сторону людей, столпившихся у винных бочек и передававших из рук в руки мокрые стаканы. — В чем тут риск?

Хорн усмехнулся.

— С чудесами — как с люцером… Стоит людям один раз поверить в то, что чудеса возможны, и они уже не смогут обойтись без них. Если дан-Энрикс собирается и дальше оставаться «Эвеллиром», то ему придется каждый день оправдывать их ожидания. А если вспомнить, чего именно от него ждут, подобная задача начинает выглядеть невыполнимой. Честно говоря, мне даже интересно, понимает ли он сам, во что ввязался? Если да, то он — отчаянный игрок, — Хорн помолчал. — Вы говорите, что он был сегодня в Адельстане?.. Что вы о нем скажете?

— Клеймо ему к лицу… в отличие от вежливых манер.

Юлиус вскинул бровь. По правде говоря, непримиримость Римкина время от времени выглядела почти пугающе.

— Я вижу, он вам не понравился, — сдержанно сказал Хорн.

— Он выглядит, как волк, который вздумал бы ходить на задних лапах и есть мясо вилкой и ножом.

Сердце у Юлиуса неприятно сжалось.

— Любопытно, — сказал он. — Когда я встретил Крикса в первый раз, мне тоже пришло в голову, что он похож на волка. Наверное, в таком сравнении и правда что-то есть.

Римкин удивленно покосился на него.

— Не знал, что вы уже встречались с Меченым.

— Только однажды. Но тогда он еще не был «Меченым», а я не знал, кто он такой и как его зовут. Они с друзьями напали на мои носилки в Волчью ночь. Связали слуг, распрягли лошадей, украли погребец с вином — короче говоря, повеселились от души. Все остальные были в масках, но дан-Энрикс свою снял — наверное, хотел мне доказать, что ему все нипочем. Когда они решили бросить моего слугу в фонтан, я сказал Криксу, что он сумасшедший. Это его сильно разозлило. Он потребовал, чтобы я снял с себя одежду. «Что может быть забавнее, чем член Большого Капитула, который расхаживает по столице нагишом?..» — сказал он мне. Я отказался. Он пригрозил, что меня разденут силой. Но потом они, должно быть, испугались, что нарвутся на дозор, и бросили меня, забрав с собой вино. Думаю, Меченый давно забыл про этот случай.

В темных, совиных глазах Римкина загорелись злые огоньки.

— Само собой… Такие, как дан-Энрикс, никогда не помнят тех, кому когда-то причинили зло. Они считают, что другие люди существуют исключительно для их забавы. Но скажите, разве вы не попытались наказать виновника?

— Пытался, — согласился Хорн. — В городской страже мне сказали, что подобные истории случаются каждую Волчью ночь, и что, судя по возрасту и по манере поведения, виновников надо искать в Лаконской Академии. На следующий день я встретился с главой Лакона и подробно описал ему того, кто на меня напал. Услышав про зеленые глаза и шрам на лбу, Вардос сказал, что это был оруженосец коадъютора. Я пошел в Адельстан и еще двое суток добивался встречи с Иремом. Должен признаться, что к тому моменту, когда мне все-таки удалось с ним встретиться, я уже совершенно потерял терпение.

— Еще бы!..

— …В общем, я сказал, что я пришел, чтобы поговорить с его оруженосцем, и настаиваю, чтобы этот разговор происходил в присутствии самого Ирема. Тот посмотрел на меня своим неприятным взглядом и спросил, что мне за дело до его оруженосца. Я рассказал о нападении и кончил тем, что не желаю тратить ни одной минуты больше не пустые разговоры, а хочу немедленно увидеть Крикса. Тогда Ирем заявил, что это невозможно, потому что Крикс пропал два дня назад, и до сих пор никто не знает, где он может быть. На мой вопрос, считает ли сэр Ирем, что его оруженосец поучаствовал в том нападении, он отвечал, что разобраться в этом деле без дан-Энрикса нельзя, но, раз я обвиняю Крикса, он заплатит за ущерб. Я, разумеется, сказал, что обойдусь без его денег, и ушел.

— Обычная история! Он просто покрывал дан-Энрикса!.. — со злостью сказал Римкин, стукнув по широкому каменному парапету кулаком.

— Да, тогда я тоже так подумал. Но потом я пришел к выводу, что Ирем сказал правду. Как-никак, примерно в то же время Крикс сбежал в Бейн-Арилль, чтобы поступить в Серую сотню. Думаю, после того, как он вернулся из Каларии, мирная жизнь казалась ему слишком пресной. То, что он устроил в Волчью ночь — поступок человека, который не уважает никого, кроме себя, и бесится от скуки и переизбытка сил. Не знаю, где он пропадал последние шесть лет, но думаю, что Меченому очень скоро надоест носить ту маску, которую на него совместными усилиями нацепили Отт и Ирем… Этот волк еще покажет нам свои клыки.

* * *

Ночной туман почти рассеялся, но еще завивался над водой в причудливые белые узоры. Из-за морского ветра серые октябрьские сумерки казались особенно промозглыми. Теперь, когда они спустились в гавань, Меченый порадовался, что они надели теплые плащи, казавшиеся лишними на улицах Нижнего города.

— Письма у тебя? — спросил дан-Энрикс, поравнявшись с Кэлринном.

Отт закатил глаза и выразительно похлопал по кожаной сумке на боку.

— По-вашему, я мог бы их забыть?..

Идущий первым Ирем покосился на него через плечо.

— По мне, так ты забыл бы даже собственную голову, если бы она не крепилась к шее… Будь так добр, ускорь шаг. Чем быстрее вы подниметесь на борт, тем меньше шансов, что нас кто-нибудь увидит.

Кэлрин пробурчал что-то крайне нелестное по адресу Ордена и его коадъютора, но все-таки прибавил шаг, демонстративно отвернувшись от дан-Энрикса.

— Не обижайтесь на него, — тихо сказала Меченому Эстри. — Он так долго ждал вашего возвращения… кому угодно было бы обидно уезжать как раз тогда, когда здесь начинается самое интересное.

Дан-Энрикс подавил тяжелый вздох, в очередной раз подумав, что никогда не научится смотреть на мир глазами менестрелей. Сам он, хоть убей, не понимал, что «интересного» может быть в том, что город третий день гудит, как растревоженный осиный улей.

Вчерашний вечер прошел крайне напряженно. В совете, проходившем в императорском дворце, участвовали сам дан-Энрикс, Алвинн, Эстри, Отт и мессер Ирем. Пока Меченый вкратце рассказывал о том, как он провел последние несколько лет, все слушали с заметным интересом. Кэлрин даже примостился на краю накрытого для ужина стола и быстро делал на листе какие-то пометки, игнорируя брезгливую гримасу коадъютора. Но, стоило дан-Энриксу упомянуть, что Кэлринну надо уехать из столицы, потому что здесь он подвергается большой опасности, как Отт мгновенно бросил свою писанину и упрямо вскинул голову.

— Чего мне бояться?.. — возмутился он. — Явоскрес из мертвых. Какой идиот захочет меня убивать, если ты можешь запросто вернуть меня назад?

— Я ничего не обещаю, — сказал Меченый. Ирем откинулся на спинку кресла и обидно рассмеялся. — …Я хочу сказать, что я не знаю, удастся ли такое в следующий раз, — поправился дан-Энрикс, укоризненно взглянув на коадъютора. — Кроме того, чтобы понять, возможно ли второе покушение, необходимо знать, кто и зачем устроил первое. А мы этого не знаем. Ворлок подтвердил, что ни Килларо, ни другие арестованные «истинники» не участвовали в подготовке твоего убийства.

Отт повел плечом.

— И что с того?.. На площади мог быть какой-нибудь фанатик, действовавший в одиночку.

— Может быть, — признал дан-Энрикс. — Но нас с мессером Иремом смущают некоторые детали. Твой убийца пользовался кухонным ножом, но сам удар был очень точным. Нападавший умудрился скрыться, и ни ты, ни остальные люди его не запомнили. Даже опрос у ворлока не очень-то помог. Согласись, пока больше похоже на наемного убийцу, чем на лавочника, который впервые в жизни совершает преступление.

Отт несколько секунд молчал, обдумывая только что услышанное и все сильнее хмуря лоб.

— Но если это не Килларо, значит…

— Значит, кто-то в этом городе очень хотел, чтобы элвиенисты сцепились с унитариями, — заметила Эстри, вплоть до этого момента не участвовавшая в беседе. Она даже расположилась в стороне от остальных, не в кресле, а на кушетке у стены, скинув туфли и поджав под себя ноги. Коадъютор покосился на нее и уважительно кивнул.

— Мы с принцем рассудили так же. Убить Отта — лучший способ вызвать беспорядки в городе. Но дальше наши мнения об этом деле разделились. Я считаю, что в любых сомнительных вопросах правильнее всего выбирать простые объяснения. Братство покрывает магистрат. Если бы не поддержка городского капитула, Рована Килларо давно выслали бы из Адели под надзор какого-нибудь претора. Но Рован и его фанатики необходимы капитулу, чтобы через них оказывать давление на горожан и добиваться новых привилегий. Логично было бы предположить, что за убийством тоже стоит кто-нибудь из магистрата, скажем, тот же Римкин. Лорд дан-Энрикс, к сожалению, не хочет принимать такую версию в расчет.

Меченый сдавленно вздохнул.

— Я только что рассказывал о том, что было в Эсселвиле. Если мы начнем подозревать друг друга в заговорах и лелеять старые обиды, мы собственными руками расчистим Олваргу путь к победе. Я не знаю Римкина так хорошо, как его знаешь ты, но я уверен, что он не убийца. Когда он явился в Адельстан и обвинил тебя в предвзятости, он, несомненно, верил в то, что говорил. Признай, по крайней мере, что советник Римкин — смелый человек.

— Допустим.

— И порядочный.

Лорд Ирем покривился.

— Да я вообще не знаю, в каком смысле ты употребляешь это слово. Я — порядочный?.. А бы ли ты уверен в том, что я порядочный, когда я собирался посадить в тюрьму Дарнторна? А когда мы с Аденором вынудили внутриморцев принести тебе присягу? Или погоди, я не рассказывал тебе о том, как я пытал Галахоса, чтобы узнать о планах Олварга?.. Поверь, я справился не хуже, чем твой Музыкант в Кир-Роване. Так я «порядочный» или все-таки нет?

— Это было давно, — опешив, сказал Крикс. Ирем нехорошо прищурился.

— Желаешь что-то посвежее?.. Ладно. Пару месяцев назад мы с Аденором обсуждали, не устроить ли нам для Килларо несчастный случай, но условились дождаться, пока он не даст нам повод. Ты тут рассуждаешь о какой-то там порядочности, но на самом деле люди всегда поступают так, как им кажется правильным. И если кто-то верит в то, что совершить убийство будет правильно, то так он и поступит. А все остальное — просто сказки для детей.

Безликий одобрительно кивнул.

— По-моему, ты сам себе противоречишь, — сухо сказал Крикс. — Вы с Аденором, несомненно, верили, что устранить Килларо будет правильно. Но вы не стали его убивать — хотя и Ордену, и Аденору, у которого на службе половина «сумеречников» столицы, это было бы совсем нетрудно. Вы решили подождать именно потому, что для убийства человека, даже Рована Килларо, вам была нужна по-настоящему серьезная причина. А ведь он, что называется, сидел у вас в печенках… Почему же мы должны считать, что Римкин мог спокойно согласиться на убийство Кэлринна, который вообще не сделал ему ничего плохого?

— В самом деле. Я совсем забыл, что люди никогда не убивают тех, кто не сделал им ничего плохого, — процедил сэр Ирем и отвернулся, давая понять, что не намерен спорить дальше. Меченый вздохнул.

— Ладно, оставим это… Мой оруженосец утверждает, что Олварг пообещал своим сторонникам Адель. Столицу невозможно захватить при помощи одних адхаров, но теперь мы знаем, что у Олварга есть армия, которая способна удержать Адель. В прошлом Олварг заключил союз с Дарнторном, а через него — с торговцами Бейн-Арилля. Вполне возможно, что и в этот раз у него есть союзники, готовые помочь ему в решающий момент. Сегодня утром я беседовал с Валлариксом. Мы с ним сошлись на том, что продолжать хранить наши семейные секреты от других людей — непозволительная роскошь. На сей раз мы должны сказать все, что нам известно, и открыто обратиться за поддержкой. Кое-что, по счастью, уже сделано без нашего участия… — Меченый обернулся к Кэлрину. — Должен сказать, что превращать свои воспоминания в роман, ни словом не обмолвившись о своих планах с тем, о ком ты пишешь — мягко говоря, сомнительный поступок. Я уже не говорю про способ изложения… Я каждый раз вздрагивал, когда читал все эти «он подумал» или «он почувствовал». Тебе не кажется, что рассуждать о чужих мыслях или чувствах несколько нескромно?..

— Так ты уже прочел? — с жадностью спросил Отт, пропустив вопрос собеседника мимо ушей.

Крикс рассмеялся.

— Одолжил у Аденора пару дней назад… Должен признаться, это было увлекательно. Но мы, кажется, говорили не об этом.

Кэлринну хватило совести покраснеть.

— Я собирался подождать, пока ты не вернешься, а до этого показать книгу только одному Саккронису.

— …А когда тот пришел в восторг, не удержался и позволил ему сделать копию, — подсказал Крикс. — Как бы там ни было, я вынужден сказать тебе «спасибо». Благодаря тебе и твоей книге люди знают правду. Не представляю, как бы я выкручивался, если бы понадобилось объяснять все с самого начала. Сейчас мне будет гораздо проще. Собственно, мне остается только подтвердить, что все, написанное в твоей книге — правда, и призвать людей объединиться против Олварга.

— И как ты собираешься это осуществить?

— Все переписчики Книгохранилища сейчас заняты тем, что переписывают письма, которые мы пошлем наместникам провинций. Но, помимо этого, я написал несколько писем тем, кого я знаю лично. Моим товарищам по Академии, таким, как Рэнси Эренс или князь Рейхан. Затем — Галатее Ресс, Дарнторну, Нойе Альбатросу…

— Лейде?.. — тихо спросил Кэлрин.

— Да. Ей тоже. Но тебя я хочу попросить отправиться сначала на Томейн, к Атталу Аггертейлу, а затем в Серую крепость, к Нойе. В прошлый раз, когда мы воевали против северян, а потом лорда Дарнторна, флот Авариса действовал на стороне наших врагов. Если аварский флот поддержит Олварга, нам будет нужен каждый корабль. Ты согласен взяться за такое поручение?.. Тан Аггертейл тебя уважает, с Нойе вы знакомы по Кир-Кайдэ. Я надеюсь, что они тебя послушают.

Отт выразительно скривился.

— Брось… Ты мог отправить на Томейн и в форт Эбер кого угодно, а меня ты выбрал только потому, что вы с мессером Иремом решили отослать меня подальше от столицы. Ты, конечно, понимаешь, что я вовсе не хочу куда-то уезжать. Но все мы знаем, что я буду делать то, что ты прикажешь — как и любой человек в этой комнате. Так что нет необходимости мне льстить и уверять меня в моей незаменимости. Я не ребенок.

Меченый вздохнул.

— Как скажешь. Но я правда думаю, что никто не убедит Аттала с Альбатросом лучше, чем сумеешь ты. Эстри отправится с тобой, поскольку она тоже знает тана Аггертейла, а Алвинн будет вас сопровождать и обеспечит вашу безопасность.

Отт сердито фыркнул, явно полагая, что все опасения за его жизнь — пустая блажь. Его настроение осталось мрачным и на следующее утро, когда Ирем с Криксом провожали трех парламентеров в гавань. Когда они наконец достигли нужного причала, силуэт стоявшего на рейде глейта показался Криксу удивительно знакомым.

— Зимородок!.. — догадался он пару секунд спустя.

— Не думал, что ты вспомнишь, — хмыкнул Ирем.

— Может быть, не стоило так откровенно нажимать на Альбатроса? — спросил Меченый скептически. — Как будто Нойе будет мало одного письма.

Рыцарь пожал плечами.

— Ты просил найти для Кэлрина быстрое судно, которое сможет отплыть в форт Эбер немедленно. В имперском флоте не так много маленьких и быстрых кораблей, а посылать в Серую крепость крогг было бы слишком расточительно. Поднимемся на борт?

Крикс коротко кивнул. Несмотря на объяснения мессера Ирема, он был уверен в том, что «Зимородок» коадъютор выбрал не случайно. Нойе Альбатрос ходил на этом корабле с четырнадцати лет, и здесь же познакомился с дан-Энриксом, которому позднее присягнул на верность, как военному вождю. Вне всякого сомнения, Ирем рассчитывал, что вид «Зимородка» всколыхнет в Альбатросе воспоминания о своей юности, и — главное — о данной Меченому клятве. Крикс не знал, подействует ли вид старого корабля на Нойе, но у самого него при виде «Зимородка» защемило сердце.

Меченый легко взбежал по сходням, на мгновение почувствовав себя так, как будто бы вернулся в прошлое. Ветер, хлопавший в сложенных парусах, плеск моря далеко внизу, запах смолы и дерева, упругое качание палубных досок под ногами — все это сливалось в общее дразнящее и многообещающее ощущение свободы и движения вперед. Дан-Энрикс на секунду пожалел, что не плывет в Серую крепость вместе с Кэлрином.

Капитаном «Зимородка» по-прежнему был Датис, только более седой и коренастый, чем запомнилось дан-Энриксу. Он кивнул своим гостям, но не стал тратить времени на долгие приветствия.

— Я приготовил девушке отдельную каюту, — сказал он, окинув взглядом своих пассажиров. — Но вам двоим придется поселиться вместе. Хм… Вы сможете забраться в подвесную койку со своей рукой?

— Я ходил с таном Аггертейлом на «Бурерожденном», — отозвался Кэлрин с ослепительной улыбкой. Толстые, как гусеницы, брови капитана удивленно шевельнулись.

— Что ж, тем лучше, — буркнул Датис. — Мы готовы отплывать, месьер. Прощайтесь с вашими друзьями.

Крикс перешагнул через моток каната, свернувшегося под ногами, словно спящая змея, и крепко обнял Отта, пожелав ему удачи в предстоящем путешествии. Близкое расставание смягчило Отта, и он ответил на его объятие, похлопав Меченого по спине единственной рукой.

Пару минут спустя все было кончено. Стоя на причале, Ирем с Криксом наблюдали, как на «Зимородке» разворачивают паруса, и полоса воды между причалом и кормой становится все шире.

— Что ж, одной проблемой меньше, — подытожил несентиментальный коадъютор.

Меченый только вздохнул.

* * *

Первым заволновался Молчаливый. Оправдывая свое имя, пес не издал ни звука, но напрягся, как струна и подошел поближе к Льюберту. Дарнторн положил руку ему на загривок и почувствовал, как под густой темно-серой шерстью кобеля твердеют мускулы. Казалось, что в груди у Молчаливого рождается беззвучный рык, но Льюберт знал, что пес не зарычит. В прошлом году, когда на этой же дороге на них с Льюбертом напали трое браконьеров, Молчаливый дрался молча. И потом, когда Льюберт пытался обработать его раны, пес не скулил и не огрызался — только тяжело, совсем по-человечески вздыхал. Подумав о браконьерах, Льюберт потихоньку высвободил из петли на поясе окованную железом дубинку и напряженно прислушался. Впрочем, мгновение спустя он понял, что человек, которого услышал Молчаливый, был не из деревни. «Всадник, — с удивлением подумал Льюберт, слыша приближающийся стук копыт — Едет со стороны Бейн-Арилля. Зачем?.. Кто-то из Ордена?..». Как обычно в напряженные моменты, мысли стали чересчур обрывочными. Льюберт быстро сунул бесполезную дубинку в предназначенную ей петлю на поясе и отступил подальше на обочину дороги, потянув за собой Молчаливого. И сделал это очень вовремя. Появившийся на тракте всадник мчался, как безумный. Полы синего плаща хлопали по ветру, как боевое знамя или крылья исполинской птицы, из-под копыт холеной, сильной лошади летела мерзлая земля. «Ну и чешет» — совершенно по-крестьянски восхитился Льюберт, глядя на летящего ему навстречу всадника с каким-то бескорыстным восхищением. Наверное, что-то подобное испытывают старики, глядя на то, как молодежь танцует на весеннем празднике. Льюберт уже не помнил, когда он в последний раз сидел на лошади. За несколько последних лет он так привык ходить пешком, что почти позабыл, что чувствуешь, когда вот так несешься через утренний осенний лес.

Льюс был почти уверен в том, что торопившийся в Торнхэлл наездник промахнет мимо него, не обратив внимания на человека на обочине дороги, но вышло по-другому. Поравнявшись с Льюбертом, мужчина резко осадил коня и, если Льюберту не показалось, изумленно выругался.

Льюс покрепче ухватился за ошейник Молчаливого, чтобы тому не вздумалось вообразить, что незнакомец может представлять угрозу, и поэтому разумнее всего будет напасть на него первым, и вопросительно взглянул на рыцаря.

— Вы едете в Торнхэлл, мессер? — спросил он полуутвердительно.

Гвардеец посмотрел на него сверху вниз. Глаза у него были серо-голубыми, кожа на лице шершавой и обветренной. Льюберт подумал, что лицо этого человека кажется ему на удивление знакомым. Пока он пытался вспомнить, не встречались ли в Бейн-Арилле или в Кир-Кайдэ, незнакомец хриплым, севшим от скачки по холоду голосом ответил:

— Я привез тебе письмо от Крикса. Ты действительно меня не узнаешь?..

— Юлиан Лэр! — выпалил Льюберт, прозревая. И, не удержавшись, выразился куда энергичнее, чем Лэр пару минут назад. От удивления он даже позабыл, что ему надо держать пса, но Молчаливый, к счастью, угадал, что происходит что-то совершенно необычное, и, получив свободу, сел у его ног, подняв острые уши и внимательно следя за всадником. — …Значит, ты теперь в Ордене? — неловко спросил Льюс, стараясь сгладить впечатление от своей предыдущей реплики.

— А ты не знал?

— Кажется, Ирем говорил об этом, когда был в Торнхэлле, — вспомнил Льюберт, чувствуя себя последним дураком. Юлиан Лэр, должно быть, думает, что его бывший недруг совершенно выжил из ума. — Ты говоришь, письмо от Крикса?..

— Да, — Лэр порылся в сумке и достал оттуда две бумаги. — Это, собственно, письмо, а это — императорское помилование. Крикс хочет, чтобы ты отправился в Адель. В Торнхэлле есть свежие лошади?

— В Торнхэлле? Лошади?.. — Льюс даже рассмеялся. — Нет, конечно. Ты же видишь, лошади мне сейчас без надобности.

Юлиан нахмурился.

— Значит, возьмем коней в деревне, — сказал он — не столько Льюберту, сколько самому себе, как будто размышляя вслух. — У меня приказ от лорда Ирема — мы едем по орденскому делу, нам обязаны предоставлять ночлег, лошадей и все необходимое… Доедем на деревенских лошадях до первой станции на королевском тракте, а уж дальше сможем путешествовать с нормальной скоростью.

— Это все замечательно, но я пока даже не понял, что от меня нужно Криксу, — рассудительно заметил Льюберт.

— Да, прости, — смутился Лэр, и, спешившись, вручил ему бумаги. Свиток с гербовой печатью Льюс не взял — и так было понятно, что там написано. Что-нибудь про деятельное раскаяние и неоценимые услуги, оказанные Династии в последней войне… все это не имело ни малейшего значения. К своей нынешней жизни Льюс приговорил себя самостоятельно, и полагал, что сделал верный выбор. А вот письмо Крикса он развернул с жадностью. На протяжении последних лет до Льюса постоянно доходили слухи о дан-Энриксе — то какой-нибудь музыкант исполнял баллады Кэлрина Отта на весенней ярмарке, то путешественник, остановившийся в Торнхэлле на ночлег, до самого утра выспрашивал у Льюберта, правдив ли тот или иной кусок из книги Отта, то, наконец, унитарии Бейн-Арилля громили дома и склады столичных конкурентов, требуя изгнать из города всех элвиенистов до единого. Но главное, в изгнании у Льюса появилась масса времени на то, чтобы обдумать то, что он узнал не по чужим рассказам, а на своем личном опыте. В споре между противниками и сторонниками Отта Льюс уверенно вставал на сторону последних. Утверждения Кэлрина Отта хорошо согласовались с тем, что Льюберт слышал от дан-Энрикса, и с тем, что он имел возможность наблюдать в Кир-Роване. Порой Дарнторн с досадой размышлял о том, почему Крикс так и не объяснился с ним начистоту. Меченый, безусловно, знал, с кем_ заключил союз его отец, однако предпочел не говорить об этом Льюберту. Впрочем, наверное, дан-Энрикс тогда промолчал из жалости — это было бы вполне в его духе. Льюберт помнил, что в те месяцы чувствовал себя полностью раздавленным, и даже не пытался прятать свое состояние от окружающих. Даже теперь, спустя шесть с лишним лет, было стыдно вспоминать, что он наговорил мессеру Ирему, когда отказывался от помилования. Неудивительно, что Крикс не захотел его обременять.

«… В Кир-Кайдэ я сказал тебе, что я намерен любой ценой найти и уничтожить ворлока, который поступил на службу к твоему отцу,  — писал дан-Энрикс. — Сейчас ты, вероятно, уже знаешь, кем был этот маг и каковы его реальные возможности. Благодаря Кэлрину Отту, правда об Олварге и его связях с династией дан-Энриксов в настоящий момент общеизвестна, так что я не буду повторять эту историю в своем письме.

Я вернулся в столицу, потому что у меня появились доказательства того, что Олварг готовится напасть на Адель. Сейчас мы с императором и сэром Иремом предпринимаем меры, чтобы защитить столицу от вторжения. Одну из наиболее серьезных проблем для нас представляет конфликт между элвиенистами и унитариями — полагаю, что этот конфликт подогревается искусственно. Тебе наверняка известно, что на протяжении последних лет Династия не вмешивалась в спор об Эвеллире. Собственно, мы и теперь не собираемся указывать кому бы то ни было, что думать о Наследстве Альдов. Но теперь, когда мы вынуждены говорить об Олварге открыто, это дает всем противникам дан-Энриксов удобный повод обвинить во лжи уже не Кэлрина и даже не меня, а императора и Орден. Ты — один из немногих людей, кто лично сталкивался с Олваргом и был очевидцем многих событий, описанных в книге Отта. Я надеюсь, что ты согласишься покинуть Торнхэл и приехать в столицу, чтобы засвидетельствовать то, что знаешь, и помочь нам поддержать порядок в городе.

В случае, если ты примешь мое приглашение, следуй всем мерам безопасности, которые тебе предложит Юлиан. На Кэлрина Отта совершено покушение, виновник которого не только не пойман, но даже до сих пор не установлен. В случае твоего приезда в столицу твоя жизнь, несомненно, будет подвергаться не меньшей опасности, поэтому будь осторожен и береги себя. Об остальном поговорим при встрече, если ты решишь приехать. Если нет — желаю тебе долгой и счастливой жизни и хочу еще раз поблагодарить за то, что спас меня в Кир-Кайдэ.

К.д.-Э. »

Льюберт сложил письмо, чувствуя, что сердце бьется вдвое чаще, чем обычно. С ума сойти, а утром он не сомневался в том, что этот день пройдет так же размеренно и скучно, как любой другой…

Он положил ладонь на теплый меховой загривок Молчаливого. Пес покосился на него — как показалось Льюберту, с глубоким пониманием. Но сейчас Льюберту хотелось поделиться собственными мыслями с кем-то еще.

— На, почитай, — сказал он Лэру, возвратив ему письмо — Там ничего секретного.

Тот быстро пробежал письмо глазами, хмыкнул, задержавшись на последних строчках.

— Дочитал до «долгой и счастливой жизни»?.. — не сдержался Льюберт. Юлиан вздохнул.

— Не бери в голову. Я думаю, он знал, что ты поедешь. Просто… хмм… пытался показать, что не считает, будто ты обязан это сделать потому, что он дан-Энрикс или Эвеллир.

— Ты тоже полагаешь, что я не обязан ехать? — спросил Льюберт, мысленно отметив, что Лэр безо всякого стеснения или заминки называет Крикса Эвеллиром. Калариец усмехнулся.

— Я — другое дело. Для меня он Эвеллир и лорд. Конечно, я считаю, что любой, кто присягал дан-Энриксам, обязан делать все, что он прикажет. Но для самого себя-то он по-прежнему обычный человек. Я думаю, ему было очень неловко — вы не виделись уже шесть лет, а теперь он внезапно предлагает тебе бросить дом и все свои дела, отправиться в столицу и рискнуть собой ради того, чтобы ему помочь.

Льюс свистнул Молчаливому, и пес пружинистым движением поднялся на ноги.

— Ладно, пошли. Надо собраться в путь. Заодно и позавтракаем — если ты, конечно, не побрезгуешь яичницей.

— С чего бы? — отмахнулся Лэр, взяв лошадь под уздцы и следуя за Льюбертом. — Ты сам всегда твердил, что каларийская аристократия живет не лучше, чем крестьяне.

Льюс поморщился.

— Даже не верится, каким я был самодовольным говнюком.

— Ну что ты… я же просто пошутил, — опешил Лэр. — И вообще-то это правда. Если хочешь знать, я в первый раз увидел простыню, когда попал в Лакон. И очень удивился, когда Марк сказал, что вилкой нельзя ковырять в зубах. Удобно же!

— Удобно, — усмехнулся Льюберт.

Молчаливый окончательно поверил в то, что новый человек и его лошадь не представляют для них никакой угрозы, и, умчавшись далеко вперед, вынюхивал что-то в покрытой инеем траве. В голове у Дарнторна уже начинали тесниться мелочные бытовые мысли — что собрать в дорогу, как объяснить Лэру, что он должен взять в столицу Молчаливого, и на кого теперь оставить Бейнора Дарнторна, даже в изгнании сохранившего поистине аристократическую неспособность позаботиться о собственных потребностях. Последней мыслью Льюберт поделился с Юлианом Лэром. Тот небрежно отмахнулся.

— За него не беспокойся. До твоего возвращения поступит под надзор наместника в Бейн-Арилле, и все дела. Будет жить даже лучше, чем в Торнхэле.

«Это уж наверняка» — мысленно согласился Льюс. За время его добровольного заточения любящий дядюшка едва не уморил его упреками — мол, если бы Льюберту не вздумалось из идиотского каприза жить в полуразрушенной усадьбе, их обоих поселили бы в доме наместника, где они пользовались бы заслуженным комфортом. Так продолжалось до тех пор, пока выведенный из себя Льюс не заявил, что заслуженный уровень комфорта дядя может получить разве что в Адельстане, и, раз лорд Бейнор не желает оставаться в Торнхэле, он с удовольствием напишет Ирему, чтобы тот выделил ему другое помещение. После этого жалобы прекратились, зато Бейнор начал периодически разражаться длинными туманными тирадами о человеческой неблагодарности. По счастью, неопределенность этих рассуждений избавляла Льюса от необходимости что-либо отвечать.

Мысль о том, что завтра в то же время он уже избавится от дяди, неожиданно вызвала у Льюса острую, мальчишескую радость — как в Лаконе, когда кто-то из наставников заболевал слишком внезапно, чтобы ему успели подыскать замену, и ученики, ликуя, расходились по своим делам. Наверное, такие легкомысленные ассоциации в нем вызывал идущий рядом Лэр. Но, как бы там ни было, настроение у Льюса продолжало беспричинно подниматься, и, когда они выбрались на опушку леса, он с особой нежностью взглянул на темный силуэт полуразрушенного замка.

Юлиан замедлил шаг, с вежливым изумлением разглядывая то, что войско Наина Воителя оставило от замка Дарнторнов. Льюс делал вид, что он не замечает настроения своего спутника, но в глубине души он должен был признать, что простодушное удивление Лэра греет его самолюбие.

— Добро пожаловать в Торнхэл, — с усмешкой сказал он.

 

Глава XXIII

Вызывая Рована Килларо в магистрат, Юлиус не был до конца уверен в том, что тот придет. Обладающий, как и все трусы, обостренным чувством приближающихся неприятностей, Килларо вполне мог почувствовать, что беспричинный вызов в городскую ратушу не обещает ему ничего хорошего, и под каким-нибудь предлогом уклониться от опасного визита, а возможности советников — и даже главы городского капитула — не простиралась настолько далеко, чтобы приказать доставить нужного человека силой. Но все сомнения Юлиуса Хорна оказались напрасными. Килларо не только пришел в магистрат, но даже, для разнообразия, додумался оставить своих спутников — полдюжины громил из Братства Истины — в трактире через улицу, чтобы те не мозолили людям глаза, торча у входа в ратушу.

— Я пригласил вас в магистрат, чтобы посоветовать вам покинуть город, — Юлиус смотрел в лицо своему гостю, и поэтому заметил, как злобно сузились его глаза. Но это продолжалось лишь одну секунду, а потом Килларо мастерски состроил изумленную гримасу.

— Почему? Разве я сделал что-нибудь дурное? — притворяясь сбитым с толку, спросил он.

«Тебе лучше знать», подумал Юлиус. За несколько последних лет он привык считать Килларо лицемером, который разыгрывает одержимость ради тех немалых выгод, которые приносила эта роль. Но иногда у Юлиуса все-таки мелькала мысль — а что, если Килларо в самом деле думает именно то, что говорит?.. Хорн не считал себя особо впечатлительным, но от таких предположений его всегда пробирал озноб.

Своим сторонникам Килларо говорил, что до приезда в Адель он служил в Доме милосердия в Бейн-Арилле и помогал выхаживать больных, но мессер Ирем позаботился о том, чтобы его настоящая биография выплыла на свет, и следует признать, что эта биография была довольно-таки жалкой. Рован начинал, как и десятки его сверстников — сначала ученический контракт, потом звание подмастерья. А вот дальше пошло хуже. Будущий лидер «Братства Истины» работал спустя рукава, и его мастер выставил его за дверь. Он поступил в другую мастерскую, но и новый патрон был им не слишком-то доволен. Осознание того, что в мастерской его не уважают, вероятно, сильно грызло его самолюбие, так как свободное время Рован начал проводить в одном из тех трактиров, где по вечерам собирались местные любители люцера. Разумеется, назвать «люцером» то, что содержатели подобных заведений сыпали в жаровни, было бы большим преувеличением — на щепоть аварского дурмана там приходилась целая горсть других трав и просто мусора. Но эта смесь способна была вызывать галлюцинации и затуманивать сознание, а большего гостям подобных заведений и не требовалось. Заплатив хозяину, они плотным кружком сидели возле маленькой жаровни и вдыхали дым, а потом спали прямо на полу. За постоянные прогулы и за то, что он все время спал с открытыми глазами, Рована Килларо вышибли из мастерской, но он еще по меньшей мере восемь месяцев таскался по трактирам и вдыхал люцер. За это время он распродал все, что у него осталось от родителей. Во всяком случае, когда он оказался в Доме милосердия — отнюдь не как помощник Белых братьев, а как человек, нуждавшийся в их попечении — у Рована Килларо не осталось никакого личного имущества, кроме рубашки и штанов.

У Белых братьев Рован провел почти год. Должно быть, они слишком много говорили с ним о вере, потому что из их Дома Рован, никогда не проявлявший интереса к философии или религии, вышел, горя желанием служить Создателю, и быстро сколотил вокруг себя кружок сторонников. Юлиус Хорн не сомневался в том, что именно последнее обстоятельство сыграло для него решающую роль и навсегда определило его новую стезю.

Килларо был из тех, кто постоянно и ревниво требует от окружающих внимания и уважения. Еще не сделав ровным счетом ничего, чтобы завоевать признание, люди такого типа уже ждут, чтобы все остальные, затаив дыхание, внимали каждому их слову и мгновенно признавали их главенство над собой. Разумеется, реальность в большинстве случаев не отвечает их желаниям и приводит таких людей в состояние мучительного раздражения. Юлиус Хорн подозревал, что та исступленная ненависть, которую в Килларо вызывал дан-Энрикс, объяснялась вовсе не «кощунством» книги Отта — просто Ровану была невыносима сама мысль, что другой человек может приковывать к себе столько внимания и занимать в сердцах своих сторонников такое положение, как Меченый. Положим, Юлиуса это тоже раздражало, но по совсем другой причине — он-то знал истинную цену Криксу, и вдобавок его всегда огорчала в людях эта склонность отыскать себе героя, наделить его всеми мыслимыми и немыслимыми достоинствами, и, обмирая от восторга, преклониться перед ним, чтобы потом, поняв свою ошибку, с дикой яростью втоптать вчерашнего кумира в грязь. Тогда как Рован — Хорн не сомневался в этом не минуты — страстно жаждал бытьтаким кумиром и бесился, главным образом, от зависти.

До появления книги Отта Рован, как было доподлинно известно, посвящал большую часть своих публичных выступлений выпадам против женщин, отрицающих волю Создателя, который предназначил их для материнства и заботы о семье. Килларо слушали охотно — многие в Бейн-Арилле считали оскорбительным, что Галатея Ресс и Лейда Гвен Гефэйр, действуя в полном согласии и оказывая друг другу постоянную поддержку, осуществляют реальную власть в Бейн-Арилле и Гверре и диктуют свою волю магнусу и герцогу. Килларо, как любому неудачнику, чужой успех всегда казался оскорбительным, а то, что в данном случае влияние и власть достались женщинам, казалось оскорбительным его мужскому самолюбию. Не приходилось сомневаться, что до появления Килларо очень многие ругательски ругали «двух проклятых баб» в пивных, но Рован оказался первым, кто додумался, что, если избегать имен и списывать свое негодование на благочестие, то можно беспрепятственно высказывать свои идеи на базарах и не площадях. Немалую роль в успехе Килларо играла и его способность воспламеняться от собственных слов и накалять свою аудиторию. Но все же эта ситуация так и осталась бы проблемой городских чиновников в Бейн-Арилле, если бы в тот момент не вышла книга Кэлринна, и Рован, уязвленный славословиями в адрес Меченого, не избрал его главной мишенью для своих нападок. Это внезапно сделало его самым известным человеком в городе. Вчерашнего мастерового лично принял магнус Лорио Бонаветури, который выразил свое удовольствие по поводу того, что в городе еще остались истинные унитарии. Именно после этой встречи Рован вместе с дюжиной сторонников отправился в Адель, и там, на месте, стал сколачивать вокруг себя основу лиги, которая вскоре стала называться «Братством Истины». Не приходилось сомневаться в том, что деньги на подобную затею Ровану дал магнус, постоянно озабоченный идеями о том, как бы прибрать к рукам столичных унитариев.

— …Я не намерен обсуждать, делаете ли вы лично что-нибудь дурное, — сказал Юлиус, нетерпеливо барабаня пальцами по гладкой полированной столешнице.

В городе было слишком неспокойно. Кое-кто до сих пор ходил пьяный от восторга и считал, что вместе с Меченым в Адель должен прийти Золотой век. Часть унитариев, еще вчера плевавшихся на книгу Отта, теперь уверовала в то, что Крикс — посланник самого Создателя, а другая часть кипела от негодования на «ренегатов» и мечтала доказать единоверцам, что они жестоко заблуждаются. Кроме того, в Адель стекалось много пришлых, потому что прошел слух, что все больные исцеляются, едва пройдя через ворота города. Серьезных беспорядков, к счастью, пока не было, но мелкие стычки происходили ежедневно, и Хорн чувствовал, что ни совет, ни городская стража не способны контролировать ситуацию. Килларо становился неудобен, как горящий уголь в стоге сена.

Когда Юлиус попытался побеседовать о напряженной обстановке в городе с мессером Иремом, рыцарь прищурил свои светло-серые глаза, как будто собирался улыбнуться, но в последнюю минуту передумал. «Я три последних года слушал ваши заявления о том, что Орден превышает свои полномочия. Вы требовали, чтобы поддержанием порядка в вашем городе занимались не мы, а ваш совет и главы городских цехов, поскольку эту привилегию вам даровал Валларикс. Приятно видеть, что вы наконец-то поняли, что поддержание порядка в городе — это не привилегия, а головная боль, — небрежно сказал он. — Надеюсь, вы не думаете, что теперь, когда вы снизошли до просьб о помощи, я все исправлю, как по волшебству?..» От этого разговора у Юлиуса остался неприятный осадок. Несколько последних лет совет боролся с Орденом и смог довольно сильно пошатнуть его позиции. Юлиус помнил, как он радовался каждому свидетельству того, что доминанты больше не имеют прежней власти в городе. Даже сейчас он не готов был упрекать себя за то, что разрушал построенную Иремом систему, потому что действовать иначе он не мог. Но в одном Ирем оказался прав — винить во всем аристократию и Орден оказалось куда проще, чем самим нести ответственность за ситуацию. А главное, попытка взять на себя пресловутую ответственность внезапно сблизила их с тем же Иремом — иначе с какой стати Юлиус сейчас пытался выставить Килларо из Адели?..

— В прошлом у вас часто возникали неприятности с законом, — сказал Хорн, глядя на Рована Килларо отработанно бесстрастным взглядом настоящего чиновника. — Надеюсь, вы осознаете, что остались на свободе исключительно благодаря поддержке и защите городского капитула?.. Ну так вот — вы причиняете нам слишком много беспокойства. Я предупреждаю вас: если вы опять окажетесь замешаны в каком-нибудь конфликте между унитариями и элвиенистами, и Орден снова арестует вас, даже по самому надуманному обвинению, совет не станет вмешиваться в это дело. Помолчите! — сухо сказал он, заметив, что Килларо открыл рот. — Мы выручали вас четыре раза, после четырех ваших арестов. Думаю, что этого довольно. Либо Ирем прав, и вы на самом деле подстрекатель, либо вы дурак, который постоянно наступает на одни и те же грабли, но в обоих случаях вы не заслуживаете того, чтобы мы каждый раз вытаскивали вас из неприятностей. Если вы собираетесь остаться в городе, то впредь рассчитывайте только на себя.

Килларо побледнел от злости. Почему-то это зрелище доставило Юлиусу удовольствие и подзадорило его рискнуть.

— Только не думайте, что ради вас Бонаветури станет ссориться с дан-Энриксами, — припечатал он. Судя по промелькнувшему во взгляде Рована смятению, пущенная наугад стрела попала точно в цель. И все же, когда Рован вышел, мимолетное злорадство Хорна уступило место чувству смутных угрызений совести. Странное дело, принимаешь каждое отдельное решение, ничуть не сомневаясь в том, что поступаешь правильно, а под конец нередко возникает ощущение, что выпачкался в чем-то липком и вонючем. Глава капитула всегда относился к Ровану Килларо с ледяным презрением, но в борьбе с Орденом поддерживать Килларо было целесообразно. А теперь выходило, что они использовал Рована и его Братство, как оружие против аристократии и Ордена, а под конец, когда Килларо стал помехой, просто избавились от него. И еще неизвестно, что было постыднее — измена бывшему союзнику или сам факт подобного союза — ведь не зря же говорят, «скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты»…

Одолеваемый этими мыслями, Юлиус тяжело, с усилием поднялся на ноги и подошел к окну. Он собирался просто посмотреть на город и отвлечься от своих малоприятных размышлений, но его внимание внезапно привлекли два человека, разговаривавшие на крыльце ратуши. Одним из них был только что покинувший его Килларо, а вторым — советник Римкин. Они говорили слишком тихо, чтобы разобрать отдельные слова, но поза Римкина, положившего ладонь на плечо Килларо, свидетельствовала, что Эйвард, по-видимому, успокаивает собеседника и обещает ему помощь и поддержку. Глава капитула закусил губу, бессильно злясь при мысли, что его недавние усилия пошли насмарку, и что Римкин ни за то не пожалеет о содеянном, сколько бы Юлиус его не попрекал.

Последнее бесило Хорна даже больше, чем все остальное. Эйвард Римкин был не хуже его самого осведомлен о том, что представляют из себя Килларо и его приятели. И, уж конечно, Римкин был достаточно умен, чтобы осознавать, что любая стычка унитариев с элвиенистами сейчас способна перерасти в крупные беспорядки, которые захлестнут весь город. Но, похоже, это не пугало Эйварда и не побуждало его призадуматься. Иногда Юлиус не мог отделаться от мысли, что советник Римкин с радостью спалил бы всю Адель, если бы только был уверен в том, что Крикс и Ирем обязательно окажутся в числе погибших.

* * *

Дом, где его дожидался белоглазый, охраняли ненавязчиво, но тщательно. Шасс успел заметить четырех охранников, но был уверен в том, что их, по крайней мере, втрое больше. С точки зрения самого Шасса, было бы намного проще встретиться в Адели — поездки в Мирный отнимали слишком много времени, — но приходилось выполнять желания заказчика. Поднявшись на второй этаж, он постучал в обшарпанную дверь и подождал, пока его не пригласят войти.

В комнате было холодно — рассохшиеся ставни были приоткрыты, пропуская в комнату потоки ледяного воздуха, а пыльный пол, нетопленый камин и паутина на каминной полке довершали ощущение заброшенности. Комната была просторной, но пустой — вся ее обстановка состояла из стоявшего прямо напротив двери кресла. Сидевший в кресле человек кутался в плащ из черных соболей, так что не должен был страдать от холода, но его смуглое, бескровно-бледное лицо казалось неживым, как лицо трупа. Когда Шасс смотрел в эти льдисто-голубые глаза, казавшиеся еще светлее из-за набрякших век и черных от бессонницы подглазий, ему всякий раз казалось, что заказчик смотрит на него из темного колодца.

Впервые Шасс увидел этого человека на внутреннем дворе Айн-Рэма. Сам Владыка Ар-Шиннор, перед которым ньоты простирались ниц, чтобы поцеловать носок его расшитой жемчугом туфли, показывал своему гостю Цитадель, что позволяло считать незнакомца птицей исключительно высокого полета. Шасс, который к своим тридцати пяти годам сменил одежду рядового Призрака на алый балахон наставника, следил за тем, как мальчики десяти-одиннадцати лет тренировались со змеей. На большом вращавшемся столе, похожем на гончарный круг, стояло несколько высоких глиняных кувшинов, в один из которых положили серую песчаную змею. Затем стол раскручивали так, что даже человек, который положил змею в кувшин, уже не мог сказать, где именно она находится. Будущий Призрак подходил к столу, прислушивался к своим ощущениям и опускал руку в кувшин. Песчаная змея довольно ядовитая, однако от ее укуса редко умирали. Рану вычищали, прижигали, пострадавший три-четыре дня отлеживался в лазарете, после чего возвращался в строй. Те, кто ошибался слишком часто, рано или поздно признавались непригодными для обучения и исчезали — так же тихо и бесследно, как и те, кто нарушал предписанные правила и же получал слишком серьезное увечье. Среди учеников Айн-Рэма бытовало убеждение, что можно обмануть наставников, если не колебаться слишком долго, но и не совать руку в первый же попавшийся кувшин, что могло быть расценено, как жест отчаяния и надежда на удачу. Те, кто когда-то обучался вместе с Шассом, тоже пускались на различные уловки, чтобы уберечься от беды — но, как бы убедительно они не исполняли свою роль, Шасс всегда мог сказать, кто из них просто притворяется, а кто на самом деле знает_, где находится змея.

Сам он не ошибался никогда.

Носилки, в которых сидели Ар-Шинор и его гость, остановились посреди двора. Прозрачные, как лед, глаза сидевшего возле Владыки человека на секунду задержались на лице очередного мальчика, который только что по самое плечо засунул руку в горлышко кувшина, вытащил оттуда серый камешек, служивший доказательством того, что он действительно достал до дна, и, не изменившись в лице, вернулся в строй.

— Так тренируют Внутреннее зрение, — сказал Владыка, наклонившись к гостю, словно по-другому тот бы его не услышал.

— Любопытная система, — равнодушно согласился белоглазый. По-аварски он говорил очень чисто — редкость для легелионира, каким он, без сомнения, являлся. — Но причем здесь Внутреннее зрение?.. Простой математический расчет подсказывает мне, что у ваших учеников семь шансов из восьми на то, что выбранный кувшин окажется пустым. Готов поспорить, эти мелкие паршивцы просто притворяются, что знают, где находится змея, а сами полагаются на случай.

Ар-Шиннор усмехнулся.

— Разумеется… Этим мальчишкам пока далеко до настоящих Призраков. Вам стоит посмотреть, на что способен человек, прошедший обучение, — Владыка показал на Шасса и дважды хлопнул в ладоши, вызывая слуг. — На этот раз мы сделаем наоборот — змей будет семь, а пустой кувшин — только один.

Змей принесли и разложили по кувшинам. Пока за его спиной раскручивали стол, Шасс смотрел на Ар-Шиннора с его гостем и успел заметить, как во взгляде белоглазого вспыхнули искры интереса.

— Этот человек не с Авариса, верно?.. — спросил он, оценивающе разглядывая Шасса. — С виду он легко сошел бы за легелионира.

Владыка Ар-Шиннор зевнул, прикрыв ладонью рот.

— Вполне возможно… Половина будущих Призраков попадает в Айн-Рэм с торгов на Филисе и на Томейне. В Цитадели обучают всех. Что толку в Призраках, если они смогут оставаться незаметными?.. Так что у нас есть и такийцы, и имперцы, и южане. — Ар-Шиннор впервые удостоил Шасса взглядом и нетерпеливо дернул подбородком. Шасс направился к столу. Он обошел его вокруг, ведя рукой над горлышком кувшинов, точно так же, как он делал много лет назад, когда он был не старше своих нынешних учеников. Над первым из кувшинов он почувствовал тревожный холодок. Змея. Второй кувшин. Опять змея. Третий, четвертый, пятый… Дойдя до шестого, Шасс не ощутил ничего необычного, и хладнокровно вытащил оттуда камень. Оглянувшись, Шасс увидел, что тонкие губы гостя приоткрылись, выражение брезгливой скуки, с которой он наблюдал за тренировкой мальчиков, исчезло без следа, а его матово-смуглое, бескровное лицо едва заметно разрумянилось. Для себя Шасс определил, что гость Владыки увлечен рискованным спектаклем, но одновременно несколько разочарован тем, что все закончилось благополучно — то есть, в понимании людей такого типа, «скучно».

— Еще раз?.. — вкрадчиво предложил Ар-Шиннор.

Гость коротко кивнул. Стол раскрутили снова, и, конечно, Шасс легко определил пустой кувшин. Потом носилки Ар-Шиннора удалились, слуги поместили лишних змей обратно в предназначенный для них плетеный короб, и тренировка во дворе продолжилась своим чередом.

Этой же ночью Шасс узнал, что получил очередной заказ, и вскоре уже выехал в Адель.

Прикончить Отта оказалось очень просто, даже несмотря на то, что для правдоподобия пришлось использовать мясницкий нож. Одно движение рукой — и дело было сделано. Переполох, как и всегда в подобных случаях, начался не сразу, и у Шасса оставалось время, равное примерно четырем ударам сердца, чтобы оказаться в нескольких шагах от своей жертвы, проскользнуть за спины ничего не понимающих мастеровых и обронить свой нож.

Выбраться из толпы, не привлекая к себе ничьего внимания, тоже было совсем не трудно. Шасс проделывал нечто подобное десятки раз и знал, что в тот момент, когда случается что-нибудь экстраординарное, вроде внезапного убийства, толпу всегда охватывает лихорадочное возбуждение, которое лишает даже самых сдержанных людей обычной наблюдательности. И если изредка среди свидетелей убийства все-таки окажется представитель того редкого типа людей, которые в опасные моменты сохраняют ясность мысли, то царящий вокруг хаос все равно сведет это достоинство на нет. Призракам приписывалось множество почти сверхчеловеческих способностей, но мало кто догадывался, что их основное преимущество — помимо обостренной интуиции — состоит в том, что человек, прошедший обучение в Айн-Рэме, никогда не теряет хладнокровия. Шасс выбрался из толпы и спокойно, не быстро и не медленно, пересек ту часть площади, которая отделяла памятник Энриксу из Леда от стоявшего на углу улицы трактира «Черный дрозд». Этот момент был для него гораздо более опасен, чем само убийство. Но, пока он преодолевал это пространство в двести — или около того — шагов, где его было видно, будто на ладони, и любой из орденских гвардейцев мог его заметить и задать себе вопрос, почему этот человек, в отличие от остальных, не проявляет никакого интереса к только что произошедшему убийству, сердце Шасса билось так же ровно, как всегда. Свернув на ближайшую улицу, он сделал крюк, обогнув площадь по большой дуге, и через четверть часа вышел к памятнику Энрикса из Леда с противоположной стороны, спокойно присоединившись к группе городских зевак, которые глазели на лежащее за оцеплением тело и блестевшие от крови камни и вполголоса судачили о преступлении, держась на благоразумном отдалении от хмурых, взвинченных гвардейцев.

Как и следовало ожидать, убийство Кэлрина приписывали Ровану Килларо. Версии собравшихся разнились — кто-то говорил, что люди Ирема арестовали восемь «истинников», не считая самого Килларо, кто-то — что арестовали десять человек. Упомянули про подругу Отта. «Она, бедная, еще не знает, что произошло!». Кто-то сказал, что пойдет в Черный дрозд, разыщет «менестрельшу», и расскажет ей о том, как «истинники» закололи Отта. Сочувствие, с которым эти люди поминали Эстри, придало мыслям Призрака новое направление. Если, против всяких чаяний, убийство Отта не сработает, и обозленные элвиенисты не решат покончить с Братством раз и навсегда, надо будет заняться этой девушкой. На памяти Шасса это был первый случай, когда заказчика гораздо больше интересовало не само убийство, то есть не физическое устранение намеченного человека, а его последствия, и Шасса привлекала новизна и необычность поставленной перед ним задачи.

Как и следовало ожидать, вскоре на место преступления явился коадъютор в сопровождении двоих мужчин — высокого смуглого энонийца и холеного мужчины средних лет, без конца теребившего свою остроконечную бородку. Гвардейцы оттеснили любопытных горожан к самому краю площади, но это не мешало Шассу пристально следить за всем, что происходило внутри оцепления. Когда из «Черного дрозда» явилась Эстри, он подумал, что, пожалуй, убивать девчонку ему не придется. По лицу подруги Отта было видно, что она охотно растерзала бы Килларо и его товарищей собственноручно. Шасс нечасто видел на чьем-то лице такую же исступленную ненависть, и понимал, что рассуждения о соблюдении законности подругу Отта не удержат. Это было как раз то, что нужно. Помнится, он даже улыбнулся — что бы ни сказал сэр Ирем, эта девушка приложит все усилия, чтобы расшевелить элвиенистов и покончить с Братством раз и навсегда.

Шасс считал себя на редкость хладнокровным человеком — но все же не мог без разъедающей досады вспоминать о том, что произошло дальше. Как нелепо он, должно быть, выглядел, когда, застыв, как столб, таращился на Отта, наживого Отта, которого он убил двадцать минут назад!.. А потом сидевший рядом с Оттом энониец поднял голову, обводя площадь взглядом неожиданно пронзительных зеленоватых глаз, и Шасс бесшумно отступил, смешавшись с постоянно прибывающей толпой зевак. Инстинкт, который безошибочно подсказывал ему, в каком кувшине прячется змея и в какой коридор ни в коем случае нельзя сворачивать во время испытаний в лабиринте, прямо-таки кричал, что нужно убираться, не теряя ни минуты.

После этого заказчик в первый раз назначил Шассу встречу в Мирном. Это тоже было ново — ни один из Призраков никогда не встречался с заказчиком лицом к лицу, без участия посредников. Но по сравнению с воскресшей жертвой покушения такая встреча даже не казалась чем-то необычным.

Тогда Шасс увидел белоглазого второй раз в жизни. С их первой встречи прошла всего пара месяцев, но во внешности заказчика произошли значительные перемены — он выглядел так, как будто бы все это время мучался бессонницей, а его блеклые глаза сверкали лихорадочным огнем. Не тратя слов на долгие вступления, заказчик объявил, что Шасс должен немедленно покончить с Меченым. Казалось, белоглазый прямо-таки вне себя от ярости — поэтому Шасс не стал обсуждать с ним все препятствия, тут же пришедшие ему на ум, а сказал только, что ему потребуется время. И, услышав лихорадочное «Сколько?», тяжело вздохнул, еще раз убедившись в том, что его собеседник не в себе.

Считалось, будто Призраки способны проникать в любое помещение, как бы тщательно оно ни охранялось, но на самом деле каждая такая вылазка требовала долгой подготовки и — что самое обидное — из-за любой случайности могла закончиться провалом. Легче всего было бы убить дан-Энрикса тогда, когда он находился в городе. Охрана из десятка орденских гвардейцев, с недавних пор сопровождающих дан-Энрикса везде, куда бы он ни шел, серьезно осложняла дело, но найти какой-то способ обойти охрану было все же проще, чем пытаться самому проникнуть во дворец.

Но больше всего Шасса беспокоил сам дан-Энрикс. Шасс не чувствовал подобной неуверенности с того дня, как ему было лет тринадцать, и его, вместе с другими проходившими обучение в Айн-Рэме новобранцами, среди ночи вытащили из постели и, не дав опомниться, загнали в находившийся в подвалах цитадели лабиринт. За следующие четыре года ежемесячные испытания в лабиринте стали для него такой же привычной частью жизни, как побои или изнурительные тренировки, но тот, первый раз, запомнился ему на всю оставшуюся жизнь. В последние недели ему иногда казалось, что он снова оказался в этом лабиринте — вокруг только мрак и холод, босые ноги ноют от стояния на ледяном полу, а он все никак не может выбрать нужный коридор, и его лучшая в Айн-Рэме интуиция, из-за которой его ненавидели менее одаренные ученики, впервые в жизни не способна выручить и подсказать хорошее решение — все его чувства сводятся к тому, что в этот раз, куда бы он не двинулся, его не ожидает ничего хорошего.

Заказчик встретил Призрака неласково.

— Когда? — отрывисто осведомился он. Судя по интонации, с которой он произнес это единственное слово, Меченый и впрямь сидел у белоглазого в печенках. Шасс с трудом сдержался, чтобы не поморщиться. Каждый раз, когда очередной заказчик ставил перед ним по-настоящему нетривиальную и сложную задачу, он давал себе возможность тщательно, неспешно изучить намеченную жертву. Собственно, именно поэтому ему и удалось дожить до тридцати пяти — немыслимое для Айн-Рэма долгожительство. В принципе, Шасс давно уже привык к тому, что люди, не имеющие никакого представления о том, как делаются подобные дела, и привыкшие только покрикивать и требовать немедленного результата, давят на посредника и угрожают разорвать контракт — со всеми вытекающими в таких случаях последствиями. На подобные угрозы Шассу было абсолютно наплевать, но злобное презрение во взгляде белоглазого ранило его гордость — он никак не мог отделаться от ощущения, что этот человек каким-то непонятным образом видит его насквозь и чувствует, что он колеблется.

— Мне нужно время, — сухо сказал Призрак. — У дан-Энрикса прекрасная охрана. Каждый раз, как он выходит в город, его окружает дюжина гвардейцев. У меня всего одна попытка, так что нужно действовать наверняка. Кроме того, дан-Энрикс — очень сильный маг, а значит, он наверняка почувствует опасность раньше, чем окажется в пределах досягаемости.

Лицо белоглазого набухло, словно грозовая туча.

— Меченый не маг, — проскрежетал он глухо. — У него нет не капли Дара. Ты болтаешь, будто наблюдал за ним весь этот месяц — неужели тебе не хватило времени, чтобы заметить у него на лбу огромное клеймо? Или ты слишком глуп, чтобы спросить себя, как человек, который может загодя почувствовать опасность, получил такое украшение?..

Шасс промолчал, поскольку в словах собеседника, пожалуй, был определенный смысл. Белоглазый выразительно скривился.

— Ар-Шиннор утверждал, что ты — один из лучших в Цитадели. Каковы же тогда остальные?.. Я устал от отговорок. Ты должен покончить с ним к концу недели.

Говорить больше было не о чем. Шасс поклонился и ушел, а вечером того же дня, закрывшись засов в своей каморке в «Черном шершне», разжевал несколько зерен спрятанного в поясе люцера. Большая часть Призраков хватались за люцер по поводу и без, и к двадцати годам уже не отличали настоящий мир от вызванных дурманом радужных видений. Шасс, напротив, прибегал к этому средству только в самых крайних случаях, когда был ранен или вынужден был оставаться на ногах много ночей подряд. Но сейчас в его распоряжении было всего пять дней, и времени на обстоятельные и неторопливые раздумья больше не было. Необходимо было как-то подстегнуть свой ум.

Шасс плотно закрыл ставни и зажег огарок восковой свечи, которую хозяин выдал постояльцу, чтобы тот не расшиб себе лоб на лестнице. По правде говоря, Шасс мог пройти по всей гостинице с закрытыми глазами, и не разу не наткнулся бы на стену или балку, выступавшую из потолка, но жалкую свечу он принял с благодарностью. Размышляя над какой-нибудь проблемой, Шасс любил смотреть на пламя. Это помогало ему сосредоточиться.

Под действием люцера маленький блестящий огонек казался ему ослепительным, как зарево пожара. Призрак в который уже раз перебирал места, в которых Меченый бывал за этот месяц — укрепления на Северной стене, Дом милосердия, Книгохранилище, Лакон… — и напряженно размышлял, как сделать так, чтобы дан-Энрикс оказался без охраны, и его внимание было поглощено чем-то другим.

Идея осенила Шасса в тот момент, когда от маленькой свечи осталась только лужица желтого воска, а плавающий в ней фитиль последний раз блеснул из темноты крошечной алой точкой, выпустил чахлую струйку дыма и потух.

* * *

На столе перед дан-Энриксом лежал теплый, только что испеченный хлеб, зажаренный до золотистой корочки цыпленок и нафаршированные чесноком и пряностями колбаски, но дан-Энрикс едва притронулся к своему ужину. Он медленно отхлебывал вино, глядя на пляшущие в камине языки огня, и чувствовал, как по телу медленно растекается приятное тепло. За дверью раздались шаги, негромко лязгнуло оружие, и чей-то голос приглушенно произнес пароль. Гвардейцы Ирема сменялись ровно в полночь.

Меченый расслабленно откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза.

Большая белая луна светила в маленькое тусклое оконце, как будто бы пыталась побыстрее выманить его на улицу, но сытому и разморившемуся Льюберту хотелось еще немного посидеть в тепле.

Улучив момент, когда хозяева будут смотреть в другую сторону, он потихоньку взял последний кусок мяса и быстрым вороватым жестом опустил его под стол. Зубы у Молчаливого были такими, что он без особого труда перегрызал говяжьи мослы, но вот угощение он всегда брал очень аккуратно — не выдергивал из рук, как жадная дворняга, и не норовил облизать тебе руку до локтя, как избалованные псы, которые когда-то жили в дома лорда Бейнора, а принимал любую пищу вежливо и деликатно, не касаясь пальцев. Вот и сейчас кусок крольчатины исчез, как будто бы по волшебству. Льюберт смущенно улыбнулся, встретив недоумевающий взгляд Юлиана Лэра, и слегка пожал плечами, извиняясь за свое ребячливое поведение. Конечно, Молчаливому и так досталась целая тарелка потрохов, но за те годы, которые они провели вдвоем, Льюберт привык делиться с другом всем, что он ел сам. Льюсу казалось, что для Молчаливого этот ежевечерний ритуал значил не меньше, чем для него самого. Во всяком случае, когда охота и рыбалка одинаково не ладились, и Льюс совал под стол кусочки хлеба, смазанные маслом, или вообще кусок вареного яйца, Молчаливый тяжело вздыхал, но ел, даже если за время их блужданий по лесу успевал придушить и съесть достаточно полевок.

С другой стороны, Юлиан Лэр, по воле случая и Крикса оказавшийся его проводником, не имеет к этому никакого отношения и вправе недоумевать, с чего он должен делить еду не только с Льюбертом, но и с его собакой. Впрочем, Юлиана больше интересовало продолжение их путешествия. Он предоставил Льюсу скармливать остатки ужина своему псу, а сам вернулся к прерванному разговору.

— Говорите, до парома два часа пути?..

— Да на что вам туда ехать на ночь глядя? Все равно в такое время вас никто не повезет, — сказал хозяин, заразительно зевнув. — Хотите — оставайтесь на ночлег. Устроим вас в амбаре. Там тепло.

— Оставь людей в покое. Едут — значит, надо. Лучше вымой сковородку, — осадила его жена, качающая на колене спящего ребенка.

— Спасибо за предложение, но мы все же поедем, — усмехнулся Юлиан.

— Дорогу разберете?

— Там светло. Луна сегодня полная, и облаков почти не видно, — отозвался Лэр. И неожиданно выкинул штуку — вставая на ноги, призывно свистнул Молчаливому. Пес поднял уши и недоуменно посмотрел на Льюберта, как будто бы хотел спросить — твой друг сошел с ума или действительно считает, что я побегу на свист?.. Дарнторн пожал плечами. Молчаливый фыркнул, выбрался из-под стола и соизволил сделать два шажка к двери — достаточно, чтобы не оскорбить попутчика с его внезапным дружелюбием, но и не уронить свое достоинство.

* * *

— Тебе нужно хоть чуть-чуть поспать, — голос мессера Ирема вернул дан-Энрикса к реальности. — Нельзя все ночи напролет просиживать перед камином. Днем, когда мы ехали от Разделительной стены, мне показалось, что ты сейчас свалишься с седла.

Меченый улыбнулся. Мало того, что Ирем приставил к нему охрану и следит за каждым его шагом, он, по-видимому, думает, что Эвеллиру нужна нянька — он даже не поленился заглянуть к нему после ежевечернего доклада Их Величествам, чтобы напомнить Меченому, что пора ложиться спать.

— Помнишь, ты рассказывал, что вы с Вальдером не могли понять, откуда Светлый узнает о том, что происходит на другом конце страны?.. — спросил он, пропустив замечание мессера Ирема мимо ушей.

— И что?

— Дарнторн и Юлиан сидят в крестьянском доме. Хозяин уговаривает их остаться на ночлег, но они собираются продолжить свое путешествие. Рядом с Льюбертом была большая серая собака, он втихаря кормил ее кусками мяса со своей тарелки.

Коадъютор несколько секунд обдумывал его слова.

— И часто у тебя случаются подобные видения? — поинтересовался он.

— С тех пор, как я вернулся в город и спас Кэлрина — довольно часто, — кивнул Крикс.

Во взгляде Ирема зажегся интерес.

— А Олварга? Ты можешь видеть Олварга?

— Не думаю, — помедлив, отозвался Меченый. — Эти видения похожи на обычный сон — ты никогда не знаешь, что увидишь в следующий раз. Но, с другой стороны, однажды я просил у Тайной магии ответа на один вопрос… о Наине Воителе… и получил его. Так что, возможно, если бы яочень захотел увидеть Олварга, то у меня бы получилось. Я не знаю.

— Ты что, даже ни разу не пытался это сделать? — изумился Ирем. — Почему?.. Если ты сможешь наблюдать за Олваргом, мы всегда будем в курсе его планов и не дадим застать себя врасплох.

Крикс неопределенно повел плечом, жалея, что ввязался этот разговор. Он слабо представлял, как объяснить рациональному и трезвомыслящему каларийцу беспричинное, но вместе с тем отчетливое отторжение, которое в нем вызывала эта мысль. А Ирем выглядел, как человек, не понимающий, о чем тут можно размышлять.

— Насколько мне известно, Светлый никогда не пробовал следить за Олваргом с помощью магии, — заметил Крикс в конце концов.

Судя по взгляду коадъютора, у Ирема на языке вертелся подходящий контраргумент, но в самую последнюю секунду рыцарь передумал спорить и предпринял неожиданный маневр — наклонившись к его креслу, он заглянул бывшему ученику в глаза:

— Но ты же видишь, мы напрасно распыляем наши силы оттого, что нам приходится бороться с призрачной опасностью и ждать беды сразу со всех сторон, — проникновенно сказал он. — Не думаю, что Князь когда-нибудь оказывался в таком сложном положении. Пожалуйста, дан-Энрикс. Япрошу тебя.

— Ну ладно, ладно, я попробую, — растерянно ответил Меченый, желая побыстрее положить конец неловкой ситуации. В исполнении мессера Ирема «пожалуйста» всегда имело смысл ничего не значащей любезности — «пожалуйста, возьми коня» или «пожалуйста, подай солонку». Крикс вдруг подумал, что ему еще не приходилось слышать, чтобы его бывший сюзерен просил о чем-нибудь по-настоящему. Жизнь приучила Крикса к постоянным спорам с каларийцем, но сейчас он чувствовал себя обезоруженным. В конце концов, сэр Ирем впутался в борьбу двух Изначальных Сил отнюдь не для себя — самому Ирему на эту метафизику всегда было плевать с высокой колокольни…

Когда Крикс ответил «да», на лице каларийца появилось выражение такого облегчения, как будто бы с плеч Ирема свалилась целая гора.

— Тебя оставить одного? — осведомился он своим обычным тоном.

— Не обязательно. Просто не отвлекай меня.

Ирем послушно замолчал, а Меченый перевел взгляд на пляшущие на каминной полке тени. Присутствие в гостиной коадъютора его не отвлекало — за последние недели Меченый ни на минуту не оставался без охраны, и давно привык не обращать внимания на то, что рядом постоянно находился кто-то посторонний. Куда тяжелее было вынудить себя сосредоточиться на Олварге. При одной мысли о том, чтобы по доброй воле протянуть магическую связь между собой и Олваргом, к горлу подкатывала тошнота. Но нужно попытаться сделать то, о чем просил сэр Ирем, даже если самого дан-Энрикса с души воротит от такой идеи…

На сей раз ему пришлось смотреть в огонь так долго, что у него начало рябить в глазах. Тайная магия не торопилась откликаться на его призыв. Устав стоять, лорд Ирем потихоньку сбросил плащ и сел, а Меченый все еще продолжал смотреть в огонь, во всех деталях вспоминая их последний разговор с Интариксом, и чувствуя себя, как человек, который бьется о глухую стену. «Еще несколько минут — и я увижу саламандру» — с мрачным юмором подумал он.

Мэтр Викар как-то сказал ему, что кровное родство — могучее подспорье в магии. Олварг был братом его матери… Нравится им это или нет, но в них течет одна и та же кровь — кровь Наина Воителя.

Именем Наорикса и одиннадцати поколений королей, он, Эвеллир, желает знать, чем сейчас занят его враг.

* * *

Небо над Руденбруком было совершенно белым — таким белым, что от его вида неприятно резало глаза. В холодном воздухе кружились мелкие снежинки. Олварг стоял наверху Кошачьей башни, где еще недавно развевалось знамя Истинного короля, смотрел на копошащихся внизу людей, и не мог отделаться от чувства нереальности происходящего. И эти маленькие человечки далеко внизу, и жирный черный дым, валивший от горевших за рекой домов, и редкие, колючие снежинки — все это существовало где-то в другом мире, к которому он уже не принадлежал. Олваргу вдруг почудилось, что, если он закричит, то ни один из тех людей внизу не обернется, потому что не услышит его голоса. Все они были там_, а он был здесь — один во всей Вселенной, загнанный в ловушку, из которой не существовало выхода. В отдельные моменты он казался себе нереальнее, чем сон, приснившийся во сне.

Порыв холодного, пронзительного ветра вырвал Интарикса из охватившего его оцепенения. Спустившись вниз на один лестничный пролет, он знаком приказал охране открыть комнату, в которой содержали Истинного короля.

Главарь мятежников был очень бледен. Всю его одежду составляла нижняя рубашка и короткие холщовые штаны, но Олварг знал, что пленник дрожал не столько от холода, сколько от предчувствия того, что его ждет. Он ощущал идущий от мальчишки страх. Ничего серьезного с пленником пока не сделали — пока что за плечами Истинного короля была одна-единственная ночь в холодной камере, но в глубине зеленых глаз уже успело появиться хорошо знакомое Интариксу затравленное выражение — так смотрят люди, понимающие, что впереди их не ожидает ничего хорошего, и что они не могут ни избежать, ни даже оттянуть того, что с ними сделают.

Правильно, мысленно одобрил Олварг. Привыкай к тому, что твоя жизнь и смерть больше не в твоей власти, потому что так оно и есть.

— Здравствуйте, ваше величество, — сказал Интарикс, опустившись на поспешно поданный гвардейцем табурет. — Вы, возможно, не поверите, но я давно мечтал о том, чтобы с вами поговорить.

— О чем нам говорить?.. — голос мальчишки звучал вызывающе. Играем благородного мятежника? Ну-ну.

— О вас, — любезно сказал Олварг. Не поворачивая головы, он приказал. — Оставьте нас. Я хочу побеседовать с его величеством наедине… Честно говоря, я вами восхищаюсь, — сказал он, как только дверь за стражником захлопнулась.

Ресницы парня изумленно дрогнули. Олварг давным-давно освоил этот прием — сбить с толку, ошарашить неожиданным, парадоксальным замечанием, добиться, чтобы разум собеседника не поспевал за поворотами беседы — тогда будет выбрать наиболее незащищенные места. Растерянный человек гораздо уязвимее, чем тот, кто знает, чего ждать.

— В какой момент вы поняли, что истинный наследник Тэрина — не вы, а Крикс?.. — как ни в чем ни бывало, спросил Олварг.

По тому, как расширились зрачки мальчишки, сразу стало ясно — выстрел попал в цель.

— Это ложь! — яростно выпалил мятежник. Олварг растянул губы в снисходительной улыбке.

— Ваше величество, нас же здесь только двое. Перед кем вы притворяетесь? Передо мной или перед самим собой?.. Как бы там ни было, это пустая трата времени. Я маг. Я чувствую, что вы не верите своим словам.

— Неправда, — повторил король, как заклинание.

— Ну конечно, правда. Вы же помните легенду. Истинный король вернется и спасет страну. Он и вернулся, но, по забавному стечению обстоятельств, на троне к этому моменту уже находились вы… Я только хотел бы знать, в какой момент вы это поняли — когда наместник доложил про «заговор», или все-таки раньше?..

Пленник молчал.

— Я в вас разочарован, — скривил губы Олварг. — Когда я узнал о том, как вы избавились от Меченого, я подумал — вот поступок человека, не страдающего от дурацких сантиментов. А оказывается, что вы — обыкновенный трус, который не решается признаться в том, что сделал. Чего доброго, еще окажется, что вы раскаиваетесь…

Глаза пленника сверкнули.

— В чем?! Они с Атрейном присягнули мне — а сами собирались подождать конца войны, а потом совершить переворот.

Олварг рассмеялся.

— Ну уж нет. Что бы ни говорил вам Уриенс, Криксу ужасно не хотелосьстановиться королем. Уверен, он был очень рад, что удалось перевалить эту ответственность на первые попавшиеся плечи. Королю пришлось бы умирать за Эсселвиль, а Меченый, в отличие от Истинного короля, мог просто-напросто сбежать в Адель… Готов поспорить, он прекрасно знал, что будет с теми, кто остался в Руденбруке. Просто ему было наплевать.

— У него не было другого выбора, — внезапно возразил король. — Я приказал доставить его к Каменным столбам и обещал казнить, если он попытается вернуться.

— Бросьте… Фраза про отсутствие другого выбора — последнее прибежище слюнтяев и тупиц. Он мог бы отказаться от участия в суде, мог добиваться встречи с вами, мог попробовать поднять мятеж, захватить власть и самому возглавить оборону Руденбрука… Но он предпочел не делать ничего и бросить Эсселвиль на произвол судьбы. Это и значит «сделать выбор».

«Да ведь он прекрасно понимает, что я здесь! — внезапно понял Крикс. — Он говорит все это не для Истинного короля, а для меня».

В какой момент Олварг почувствовал его присутствие? Во время разговора с пленником — или еще тогда, когда стоял на башне? Может быть, не будь дан-Энрикса, он не спустился бы сюда? Самому Олваргу это не нужно, ему уже ничего не нужно…

Меченого окатило ужасом, какой бывает, когда сон внезапно превращается в кошмар. После Кир-Рована он слишком ясно представлял себе эту манеру Олварга и знал, что дело не закончится на разговорах… Оставалась лишь одна надежда — может быть, лишившись шанса навредить дан-Энриксу, Олварг оставит Истинного короля в покое.

Меченый попытался выскользнуть в реальность, но внезапно обнаружил, что видение больше не подчинялось его воле. Пока он, не ожидая ничего дурного, наблюдал за мрачным представлением, устроенным Интариксом, чужая воля незаметно оплела его сознание густой и липкой паутиной. Он совсем забыл, что Олварг — очень сильный маг, а сила Темного Истока вполне может потягаться с Тайной магией.

Меченый приказал себе расслабиться, пытаясь отрешиться от сознания того, что он в ловушке. Меня здесь нет, подумал он со всей доступной ему убежденностью. Я очень далеко отсюда, в кресле у горящего камина…

«Не спеши, — чужая мысль пронзила его мозг, как ядовитое паучье жало. Будь у дан-Энрикса подобная возможность, он бы закричал. Фантомная, магическая боль внезапно оказалась ужасающе реальной — резкой и внезапной, как удар обычного ножа. Олварг смотрел в пустоту перед собой — смотрел осмысленно и зло, как будто в самом деле видел своего противника. — Разве тебе не хочется узнать, что будет с вашим королем?..»

* * *

Когда южанин стиснул подлокотники резного кресла и негромко, хрипло застонал, лорд Ирем приподнялся с места и тревожно заглянул дан-Энриксу в лицо, пытаясь угадать, что сейчас видит Меченый. Судя по страдальчески нахмуренным бровям и резкой складке возле губ, навряд ли это было что-нибудь хорошее…

Ирем окликнул Меченого и потряс его за плечи. Никакой реакции. Рыцарь потратил еще несколько секунд, пытаясь разбудить южанина, даже плеснул ему в лицо водой из стоявшего на столе кувшина, но довольно скоро убедился в бесполезности подобных методов. Ирему стало страшно. Когда Меченый следил за Лэром и Дарнторном, он выглядел, как человек, который то ли слишком глубоко задумался, то ли уснул с закрытыми глазами. В любом случае, достаточно было заговорить с дан-Энриксом, чтобы он сразу же пришел в себя — а сейчас разум Меченого, без сомнения, был очень далеко от этой комнаты.

Лорд Ирем бросился к дверям.

— Зови сюда Викара. Быстро!.. — рявкнул коадъютор на дежурного гвардейца. К счастью, маг по-прежнему приглядывал за подопечными дан-Энрикса и в связи с этим временно переселился во дворец. Гвардеец в самом деле обернулся быстро — на то, чтобы поднять ворлока с постели и привести его в гостиную дан-Энрикса, ему потребовалось около пяти минут, но Ирему эти минуты показались вечностью. Меченый выглядел ужасно — его лицо побагровело, жилы вздулись, как у человека, который пытается поднять слишком большую тяжесть. Волосы и ресницы слиплись от воды, которую лорд Ирем вылил бывшему ученику на голову, стараясь привести его в себя. В остальном ничего не изменилось — как и раньше, Крикс отчаянно вцеплялся в подлокотники своего кресла, бормотал какие-то неразборчивые фразы, и попеременно то стонал, то яростно скрипел зубами.

— Что с ним такое? — спросил маг, быстро входя в гостиную дан-Энрикса.

— Он отправился следить за Олваргом.

Никаких дальнейших объяснений не потребовалось. Ворлок прошептал какое-то ругательство и положил ладонь дан-Энриксу на лоб.

— Я постараюсь вытащить его оттуда. Но у него непереносимость к магии… есть риск, что ему станет только хуже.

— Куда уж «хуже»?.. — не сдержался Ирем.

— Например, он может умереть от перенапряжения, — безжалостно ответил маг. — Как вы могли позволить ему рисковать собой?.. Вам следовало бы его остановить.

— Это была моя идея, — глухо сказал Ирем. Его собеседник выразительно поморщился.

— Великолепно… Сядьте. Вы мешаете сосредоточиться, когда вот так стоите над душой.

Лорд Ирем молча опустился в кресло, отстраненно наблюдая за манипуляциями мага и старательно отгоняя от себя мысли о том, что тот сказал про Крикса. Меченый не может умереть. Во всяком случае, сейчас точно не время думать о такой возможности.

Минуты текли ужасающе медлительно. Долгое время в комнате не было слышно ничего, кроме потрескивания огня в камине, а потом Меченый согнулся в кресле и закашлялся.

— Велите принести ведро, — не оборачиваясь, сказал маг.

— Принести что?..

— Ведро. Его сейчас стошнит.

Ирем поспешно встал и пошел звать слугу. Только вернувшись, он позволил себе посмотреть на Крикса. Теперь Меченый был бледен, взгляд налитых кровью глаз казался мутным, как у человека, который страдает от жестокого похмелья. Но он, вне всякого сомнения, пришел в себя. Ирем неслышно перевел дыхание.

— Так мне и надо, — пробормотал Крикс, согнувшись над ведром. Мужчины удивленно посмотрели на него, и Меченый, пытаясь отдышаться, пояснил — Тайная магия — не лошадь, чтобы гнать ее туда, куда тебе захочется…

Встретившись взглядом с Иремом, Крикс покачал головой.

— Я не увидел ничего полезного. Он с самого начала знал, что за ним наблюдают, и воспользовался этим в своих целях.

Заметив, что Викар намеревается задать дан-Энриксу вопрос, лорд Ирем дернул мага за рукав, надеясь, что тот догадается заткнуться, но Викар небрежно высвободил руку и спросил:

— Что именно вы видели?

Между бровей дан-Энрикса возникла резкая, страдальческая складка.

— Он пытал одного пленника.

— Я бы хотел, чтобы вы рассказали поподробнее, — негромко сказал маг.

Ирем метнул на ворлока испепеляющий взгляд, но тот выдержал его с редким самообладанием. «Я знаю, что я делаю, — читалось на его лице. — Вы свое уже сделали, когда заваривали эту кашу, так что теперь просто постарайтесь не мешать». Впрочем, последние слова наверняка принадлежали не Викару, а самому Ирему — деликатный ворлок выразился бы как-то иначе.

Крикс смотрел мимо Викара тусклым взглядом и молчал. Лорд Ирем сильно сомневался в том, что Меченый захочет говорить о том, что видел — если бы самому коадъютору пришлось смотреть на то, как Олварг мучает другого человека, он бы послал Викара с его просьбой о подробностях к Хегговой матери. Если бы ворлок не затеял этот разговор, лорд Ирем приказал бы слугам принести побольше белого ландорского и «Пурпурного сердца», и помог бы бывшему ученику напиться в дым, беседуя о чем угодно, кроме Олварга и его пленника.

Но, к его удивлению, спустя почти минуту давящей, тяжелой тишины Меченый нехотя заговорил:

— Когда я оказался там, Олварг стоял на башне…

Ирем озадаченно сморгнул. Неужто Меченый действительно собрался пересказывать увиденное?.. Ворлок опустился в кресло, продолжая пристально смотреть на собеседника, и чуть заметно дернул подбородком в сторону двери. Лорд Ирем понял, что маг просит его выйти. Коадъютор покривился, но все-таки подхватил валявшийся на кресле плащ и вышел в коридор.

Возможно, ворлок в самом деле знал, что делает.

 

Глава XXIV

Шасс наблюдал за Домом милосердия с крыши большого склада, расположенного по соседству с госпиталем. И старая каменная ограда, окружающая Дом, и большинство внутренних строений были не особенно высокими, так что с облюбованного Шассом место открывался замечательный обзор на все, что происходит в парке. Меченый в сопровождении своей охраны медленно прохаживался взад-вперед по узенькой тропинке, вьющейся между теплиц с лекарственными травами — должно быть, дожидался, когда к нему выйдет настоятельница. Не считая Крикса, в парке находилась только одна из сестер, которая, присев на корточки, старательно выкладывала вокруг небольшой цветочной клумбы ограду из камней. Призрак сперва не понял, зачем это нужно, но потом сообразил — сейчас, когда от высаженных сестрами цветов остались только неприглядные сухие палки, торчащие из-под слоя первого ноябрьского снега, гулявший по парку человек мог просто не заметить клумбу, растоптав останки розовых кустов.

Сестра Элена вышла из часовни, находившейся в глубине сада, и направилась к дан-Энриксу. Шасс наблюдал за ней, пока его внимание не привлекло какое-то движение на крыше госпиталя. Он обернулся, и увидел, как чердачное окно открылось, и оттуда показалась чья-то голова. Призрак едва поверил собственным глазам, когда увидел, как высунувшийся из окна мальчишка перелезает через подоконник и карабкается вверх по мокрой, скользкой черепице. Одетый в серое сукно и шерсть, такое же, как у сестер из Дома милосердия, он казался совсем маленьким и щуплым — с виду ему можно было дать не больше лет семи-восьми. Мальчик замешкался, чтобы закрыть окно, а потом отпустил последнюю опору и пошел по коньку крыши, широко раскинув руки. Шасс прищурился. Маленькая фигурка на фоне бледного ноябрьского неба ужаснула бы любую из сестер, увидевшую эту сцену, но на самом деле шансы парня в большей степени зависели не от того, насколько хорошо он умеет держать равновесие, а от того, заметит ли он Призрака, укрывшегося на соседней крыше. Если мальчишка обернется, то придется от него избавиться.

Но мальчик не смотрел по сторонам. Огибая попадавшиеся на его пути препятствия в виде каминных труб, он продвигался к краю крыши — там, откуда было лучше всего видно Крикса и его гвардейцев.

Сообразив, что парень выбрался на крышу, чтобы посмотреть на Меченого, Шасс беззвучно ухмыльнулся. У них с мальчишкой оказалось много общего. Вот только этот мальчик по какой-то странной прихоти природы совершенно не боялся высоты, а Шасса в его возрасте она пугала до головокружения и неприятных спазмов в животе. Сейчас-то он уже почти не помнил, почему вид разверзающейся под ногами пропасти когда-то вызывал в его душе такое острое смятение — в Айн-Рэме выживают только те, кто сможет победить свой страх быстрее, чем этот страх тебя убьет — но ясно видел, что воспитаннику Дома милосердия не приходилось перебарывать себя или прикладывать усилия, чтобы решиться сделать следующий шаг. Этот ребенок шел по узкой, мокрой балке так же просто и уверенно, как остальные люди ходят по земле.

Сестра Элена с ее спутником неспешно обогнули старую теплицу и направились в сторону лазарета. Мальчик попятился назад к трубе, должно быть, опасаясь, что его заметят. В груди Шасса шевельнулось нехорошее предчувствие — его отточенная интуиция предупреждала, что сейчас произойдет несчастье. Будь это Айн-Рэм и кто-то из его учеников, которых ему пришлось бросить ради Белоглазого, в эту самую секунду Шасс остановил бы тренировку. Крыша была мокрой от растаявшего снега, и нога мальчишки соскользнула. Он упал и покатился вниз по скользкой черепице, отчаянно пытаясь ухватиться за какую-то опору, обдирая пальцы и захлебываясь криком. Меченый, который чинно шел по узкой парковой дорожке, держа под руку сестру Элену, удивленно вскинул голову — и тут же, расшвыряв своих гвардейцев, бросился вперед.

Достигнув края крыши, мальчик зацепился за него руками и повис на нем, вопя от ужаса. Шасс ясно видел, что у мальчика не хватит сил, чтобы подтянуться и залезть обратно. По большому счету, даже то, что он все еще не свалился вниз, держась, считай, одними пальцами, можно было считать чудом…

Меченый промчался через припорошенную снегом клумбу, походя снеся заботливо поставленную сестрами ограду. «А может, и успеет» — промелькнуло в голове у Шасса. Собственно, его все это совершенно не касалось, но ему почти хотелось, чтобы Меченый успел. Словно в ответ на эти мысли левая рука у мальчишки соскользнула — а еще мгновение спустя он рухнул вниз.

Все-таки опоздал, — подумал Шасс. Умением двигаться стремительно и быстротой реакции Шасс выделялся даже среди Призраков, но сейчас подхватить мальчишку не успел бы даже он. Его даже слегка кольнуло сожаление. Маленький верхолаз был удивительно бесстрашен, жаль, что такое редкое качество пропадает так глупо и бессмысленно.

Дан-Энрикс пролетел оставшееся расстояние одним нечеловеческим прыжком и оказался под стеной в ту самую секунду, когда парень должен был удариться о землю.

Инерция падения все-таки сбила Меченого с ног, и он перекатился по земле, прижав к себе мальчишку — грязь и мелкий гравий полетели во все стороны. Призрак в своем укрытии пошевелился в первый раз за эти два часа и изумленно выдохнул. Нет, Белоглазый был не прав — магия это или нет, но Меченый очень опасен, и покончить с ним будет непросто.

* * *

Крикс ощутил сильный толчок, отбросивший его назад и вбок. Он выставил вперед плечо, чтобы смягчить падение, и сразу же перекатился на спину. Придя в себя, он осознал, что лежит на земле, прижав к себе упавшего — мальчишку лет семи. По-видимому, целого и почти невредимого… чего нельзя было сказать про самого дан-Энрикса. Болело ушибленное при падении плечо, по левому виску стекало что-то липкое, а острые осколки черепицы впивались в ногу даже сквозь штаны.

Крикс медленно перевернулся, стряхивая с себя только что спасенного ребенка, и потрогал бровь — под пальцами мгновенно запылала боль. Края у раны разошлись, как кожица на перезрелой сливе. Зажмурившийся в момент падения мальчишка неуверенно открыл глаза. По разумению дан-Энрикса, ему сейчас бы следовало закричать или заплакать, но он молчал — должно быть, еще не успел оправиться от потрясения. Повернув голову, дан-Энрикс обнаружил рядом леди Эренс — бледную, с закушенной губой. Крикс мысленно спросил себя, не был ли этот мальчик родственником настоятельницы.

— Все хорошо, сестра Элена. Думаю, он цел, — сказал дан-Энрикс, поднимаясь на ноги.

— Хвала Создателю, — тусклым от пережитого испуга голосом отозвалась Элена Эренс. Она крепко прижала мальчика к себе, дрожащими руками гладя его по кудрявым темным волосам. В отличие от сестры Эренс, Меченый уже достаточно пришел в себя, чтобы почувствовать желание надрать паршивцу уши. Какие фэйры его понесли на крышу? И какой болван — Хегг бы его побрал! — забыл закрыть чердачное окно?!

- Поблагодари монсеньора, Астер, — сказала сестра Элена мальчику. — Лорд дан-Энрикс только что спас тебе жизнь.

— Спасибо, — отозвался тот, искоса посмотрев на Меченого из-под локтя настоятельницы.

— Молодец, — отозвалась Элена машинально. Кажется, она не очень вслушивалась в то, что говорит. — Дай-ка я взгляну, что у тебя с руками… это нужно будет обработать. И колено тоже. Как ты мог залезть на эту крышу?! — видимо, первое потрясение прошло, и сестра Эренс начала сердиться. К бледному, как будто восковому лицу женщины мало помалу приливала кровь. — Ты же пообещал!..

Астер смутился.

— Я забыл.

— Ничего подобного! — сердито перебила леди Эренс. — Ничего ты не забыл; просто соскучился и захотел попробовать еще раз. Ну и как? Это было достаточно приятно, чтобы ради этого разбиться насмерть?

— Я думал, что не упаду. Я никогда не падал!

— Я надеюсь, что теперьты понял, что такое может произойти в любой момент и независимо от твоего желания?..

Астер кивнул, хотя, судя по выражению его лица, сам он по-прежнему придерживался другого мнения. «Надо сказать сестре Элене, чтобы они запирали окна» — подумал Меченый. Элена посмотрела на него.

— У вас разбита бровь. Пойдемте в лазарет, я наложу вам швы.

Меченый собирался возразить, что этой мелочью он в состоянии заняться сам, но потом посмотрел на свои руки — пальцы все еще дрожали — и кивнул. Пожалуй, так и в самом деле будет лучше. Следуя за настоятельницей, он вошел в большое каменное здание, с крыши которого упал мальчишка, и поднялся на второй этаж.

— Не возражаете, если я начну с Астера?.. — спросила настоятельница, открывая перед ними дверь просторной, светлой комнаты с рядами пустых коек вдоль стены. Меченый кивнул и устало присел на ближнюю к двери постель, прямо поверх шерстяного одеяла. Усадив Астера на табурет, сестра Элена аккуратно обработала ссадины на его ладонях и наложила повязку на разбитое колено. В голове у Меченого промелькнуло, что, если в роли лекаря сестра Элена была безупречна, то с задачами воспитательницы она управлялась куда хуже. Занимаясь своим делом, женщина пыталась выговаривать мальчишке за неосторожность, едва не стоившую ему жизни, но Астер, похоже, уже напрочь позабыл про эту ситуацию. Он ныл, вертелся, с любопытством косился на Меченого и, похоже, пропускал увещевания сестры Элены мимо ушей. У воспитанника леди Эренс были серые глаза, казавшиеся совсем круглыми, и целая копна темных кудрей.

— Глаза у него в точности такие, как у его матери, — заметил Крикс, как только Астер получил свободу, и, ликуя, выскочил за дверь.

Сестра Элена удивленно посмотрела на него.

— Откуда вы узнали, что это сын Бренн?

— Она спросила у меня, как ей назвать ребенка. Я назвал первое имя, которое пришло мне в голову. Я был уверен, что она забудет то, что я сказал… А часто Астер лазает по крышам?

— Он все время где-то лазает. В начале он ходил во сне. Иногда просыпался в таком месте, что никто не мог понять, как он туда забрался. А потом он начал забираться в те же самые места и наяву. Я пробовала объяснить, что это глупо и опасно, но он говорил — но я же не упал, когда я спал! Однажды я увидела, как он спрыгнул на клумбу из окна второго этажа, и побежал куда-то, даже не остановившись — так, как будто вышел через дверь. Он ведет себя так, как будто бы он птица.

Меченый спросил себя, было ли это просто совпадением, или так получается всегда, когда ребенка называют в честь Нэери?

— С ним вообще бывает сложно, — задумчиво сказала сестра Эренс. — Он слишком умен для своих лет, поэтому со сверстниками ему скучно. А те, кто старше, не берут его к себе. Он все время один, либо читает, либо помогает сестрам.

— Читает?.. — удивился Крикс. В Лаконе он привык к тому, что мальчики гораздо старше Астера едва-едва владеют грамотой, а уж заставить их сидеть над книгой могло только присутствие Наставника, стоящего у них над душой.

— Кажется, ему было года три, когда он начал разбирать слова. Ну а к пяти он уже прочитал все «Старые и новые сказания».

— Ну надо же… А как дела у Бренн? — еще произнося этот вопрос, Крикс уже понял, каким будет ответ. Раз Астер здесь, с Эленой Эренс, значит…

— Да, — кивнула настоятельница, встретив его взгляд. — Бренн умерла. Мне очень жаль.

— При родах? — спросил Крикс, вспомнив неотступный страх, преследовавший его на протяжении тех месяцев, когда Бренн находилась в ставке Серой сотни.

На лице Элены Эренс промелькнуло удивление, но потом она поняла, что он имел ввиду и покачала головой.

— Нет-нет. Тогда все прошло хорошо… Бренн умерла прошлой зимой, от опухоли в горле. Сестры сообщили мне об этом и спросили, что им делать дальше. Обычно мы отправляем всех сирот в приют, поскольку монастырский госпиталь — не самое подходящее место для детей. Но Астер жил в нашем Доме с самого рождения, и сестры не решались с ним расстаться. Я попросила их отправить Астера ко мне. Я много занималась им, пока сама жила в Бейн-Арилле. Вы, вероятно, помните, что было с Бренн. Она была к нему привязана, но она не справлялась с ролью матери. С того момента, когда Астер начал говорить, он был в гораздо большей степени моим ребенком, чем ребенком Бренн. Так что, когда ее не стало, я подумала, что я могу взять Астера к себе. Теперь он мой приемный сын.

— Спасибо вам, — с усилием произнес Меченый, чувствуя глухую боль в груди — как будто бы из его сердца с кровью вырвали кусок, в котором он хранил воспоминания о Бренн, и заменили его словом «умерла», холодным и тяжелым, как могильный камень. Сестра Эренс пристально взглянула на него.

— Вы говорите так, как будто это ваш ребенок, — поведя плечом, заметила она. — Вам не за что меня благодарить. К тому же, я заботилась о нем не только потому, что он остался сиротой… Я люблю Астера не меньше, чем если бы он был моим.

— Да, я заметил, — согласился Крикс.

Пока Элена обрабатывала рассечение, присев на край его кровати, Меченый скосил глаза, оглядывая залитый солнечным светом лазарет. Пустые, аккуратно застеленные койки, чисто подметенный пол и косые потоки солнечных лучей из окон придавали помещению праздничный вид.

— Я смотрю, больных у вас немного?.. — спросил он.

— У нас есть еще несколько палат на третьем этаже. Но да, больных немного… Раньше нам едва хватало коек, а теперь — вы сами видите. Люди уверены, что это магия. Они связывают это с вашим возвращением в Адель.

— А-а, — лаконично отозвался Крикс.

Между бровей сестры Элены появилась складка.

— «А», и все? Больше вы ничего не можете сказать? Вас не смущает то, как люди истолковывают это… совпадение?

Меченый подавил тяжелый вздох. Ему совершенно не хотелось начинать подобный разговор, но настоятельница задала прямой вопрос, а врать дан-Энрикс не умел и не любил.

— Не думаю, что это совпадение, — ответил он.

Элена Эренс прекратила вычищать песок из его раны.

— Значит, вы в самом деле верите, что вы — наследник Альдов?.. Но ведь это невозможно!

— Почему?

— Вы же обычный человек! — сказала настоятельница, глядя на него с тем же укоризненным сочувствием, с которым полчаса назад смотрела на разбившего коленку Астера. Меченный невольно улыбнулся.

— То есть Эвеллир, по-вашему, не человек?

— Я думаю, вы понимаете, о чем я говорю, — ответила сестра Элена. — Вам не кажется, что Эвеллир должен был быть каким-то другимчеловеком? Например, не убивать людей и не носить оружия?.. Не понимаю, как вам удается верить в то, что вы способны положить конец страданиям и злу, если вы сами причиняете другим страдания, и совершаете ошибки, да и вообще ничем не отличаетесь от остальных людей.

Меченый стиснул зубы. Может, у него что-то не так с лицом или с манерой говорить?.. Иначе почему сестра Элена думает, что он излишне, неоправданно самоуверен, когда сам он постоянно чувствует себя, как человек, идущий по канату над бездонной пропастью? Крикс постарался отогнать воспоминания о виденном в Кошачьей башне, но воспоминания, немного потускневшие после беседы с ворлоком, сейчас опять казались свежими, болезненно реальными. «Он мог бы отказаться от участия в суде, мог добиваться встречи с вами, мог попробовать поднять мятеж и самому возглавить оборону Руденбрука…» Может быть, Интарикс прав, и он на самом деле бросил Эсселвиль на произвол судьбы? Нет, Олварг всегда был мастером перетолковывать реальные события, сплетая из доступных фактов паутину лжи. Мэтр Викар сказал — Олварг хотел, чтобы он чувствовал вину, считал случившееся в Руденбруке следствием своей ошибки. Крикс, в общем-то, и сам прекрасно знал эту манеру Олварга, но почему-то очень важно было слышать, как эту же мысль озвучивал кто-то другой. Беда в том, что, если он всерьез задумается о последствиях своих ошибок, то больше не сделает ни одного движения — его просто парализует от бессилия и ужаса. Сестра Элена вряд ли представляет, что это такое…

Как же мне все это надоело, с раздражением подумал Крикс. Когда им что-то нужно, люди почему-то не стесняются прийти и попросить о том, чтобы я сделал для них невозможное. Если им нужен Эвеллир, я должен выбросить из головы, что я «обычный человек, способный совершать ошибки», и каким-то чудом сделать то, чего от меня ждут. А в остальное время нужно — ради моего же блага! — всячески спускать меня с небес на землю, утверждая, что я слишком много на себя беру.

— Я понимаю. Вы надеялись, что Эвеллир будет прекрасным, идеальным человеком, никому и никогда не причинявшим зла. Мне очень жаль, что я не оправдал ваших ожиданий. — сказал дан-Энрикс сухо.

Судя по лицу Элены Эренс, она видела, как глубоко ее слова задели собеседника.

— Простите… Я не могу признать вас Эвеллиром — это было противоречило всем моим убеждениям — но я, вне всякого сомнения, не вправе вас судить.

- Вы просто говорили то, что думали, — пожав плечами, сказал Крикс. И отвернулся, чтобы дать Элене наложить оставшиеся швы. Следующую пару минут в комнате было очень тихо. Меченый прикрыл глаза и, чтобы хоть чуть-чуть отвлечься — и от мыслей о ночном видении, и от неизбежной, несмотря на все искусство леди Эренс, боли — попытался мысленно представить, что сейчас делает Олрис. Солнце уже поднялось довольно высоко, скорее всего, его утренняя тренировка в Академии уже закончилась, и он отправился к Саккронису, который занимался с ним и Ингритт аэлингом.

— Вот и все, — сказала леди Эренс, отложив иглу. — Хотите посмотреться в зеркало?

«Зачем? Проверить, гармонируют ли швы с клеймом?..» — хотел съязвить дан-Энрикс, но в последнюю секунду передумал. Голос женщины звучал расстроенно — видимо, Элена Эренс до сих пор переживала, что ее «бестактность» погрузила гостя в мрачное молчание. Его раздражение, по правде говоря, было направлено совсем не на нее, но настоятельница этого не знает…

— Было бы неплохо, — кивнул Меченый. В том, что швы наложены настолько хорошо, насколько это в принципе возможно, он и так не сомневался, но сестра Элена будет рада, если он проявит интерес к ее работе.

Но посмотреть на себя в зеркало ему не довелось. В дверь лазарета постучали, и в комнату заглянули сразу двое — женщина, которая работала в саду, и капитан его охраны, Витто Арриконе. Оба выглядели чем-то встревоженными, и, едва войдя, заговорили хором, слишком торопясь, чтобы дать спутнику возможность высказаться первым.

— …Госпожа Элена, в парке люди Рована Килларо и он сам. Я подумала, что вы должны об этом знать.

— …Мессер, я только что послал гвардейца к Западной стене за подкреплением. Я думаю, вам стоит оставаться наверху.

— Что они делают? — спросила леди Эренс.

— Пока что ничего. Они расположились возле трапезной, мешают сестрам выйти и говорят о том, что наш Дом позорит Орден милосердия, принимая самозванца и еретика.

— Я разберусь, — пообещала настоятельница, поднимаясь на ноги. Меченый тоже встал.

— Простите, леди Эренс, но я не могу оставить вас одну. Килларо трус, но его люди могут быть опасны.

Арриконе беспокойно шевельнулся.

— Мой принц, если позволите…

— Не позволяю, — перебил дан-Энрикс. Дураку понятно, что Килларо притащился в Дом милосердия из-за него, надеясь, что удастся спровоцировать скандал — и, разумеется, разумнее всего было бы не давать ему такой возможности. Но, даже если бы Килларо заявился в госпиталь не ради ссоры с Меченым, все равно было бы нечестно предоставить сестрам в одиночку разбираться с группой неуравновешенных фанатиков. Саму настоятельницу Ровану с его друзьями ни за что не запугать, а вот помощницы Элены Эренс будут чувствовать себя спокойнее в присутствии гвардейцев.

— Вам следовало бы послушать вашего телохранителя, — заметила сестра Элена, быстро спускаясь по лестнице. — Там, где женщина решит вопрос словами, конфликт между мужчинами почти всегда приводит к драке.

Меченый пожал плечами.

— Может быть. И все-таки, когда имеешь дело с невоспитанной и злой собакой, лучше иметь под рукой камень или палку.

* * *

День не задался с самого начала. Олрис проспал, так что пришлось забыть о завтраке. Он пробежал весь путь до Академии и заработал себе колотье в боку, но это оказалось совершенно бесполезной жертвой — когда Олрис, задыхаясь, выбежал на Малую турнирную площадку, оказалось, что наставник Вардос уже там. Причем, судя по выражению его лица, он находился там уже достаточно давно.

— Вы опоздали, — холодно заметил мастер. Эта привычка называть его на «вы» сильно обескураживала Олриса в первые дни, но за прошедшие недели он привык. Тем более, что уважением тут даже и не пахло.

— Извините, мастер… — пробормотал Олрис, тяжело дыша.

— Берите меч.

Олрис хотел сказать, что ему нужно хоть немного отдышаться, но, посмотрев на Вардоса, подумал, что с тем же успехом можно было бы просить о передышке мраморную статую. Он подхватил тяжелый меч, надеясь, что, видя его старательность, наставник хоть чуть-чуть смягчиться. Но не тут-то было.

— Плохо. Очень плохо, — недовольно сказал Вардос, без труда парировав первую серию ударов и без всякой жалости заехав Олрису по пальцам. — Вы не выспались?..

Вопрос наставника звучал достаточно нейтрально, но Олрису показалось, что Вардос догадывается о том, как он провел вчерашний вечер. Кровь мгновенно прилила к лицу, и Олрис пожалел, что у него не такая смуглая кожа, как у Меченого — было бы не так заметно, когда он краснеет. Накануне Ингритт пригласила его погулять по городу, и они набрели на заведение, где выступал тарнийский менестрель. Помимо всего прочего, он исполнял баллады о дан-Энриксе. Хотя час был уже довольно поздний, и им следовало возвращаться во дворец, Ингритт легко уговорила Олриса остаться и послушать — благо, Меченый выдал им кошелек, набитый серебром и медью, и сказал, что они могут тратить эти деньги, как угодно. За прошедшую неделю они так и не истратили ни одной медьки — Олрис стеснялся что-то покупать, боясь, что его не поймут или станут смеяться над его произношением. Но хозяин заведения, в которое они зашли, сам был тарнийцем и держал свою таверну, главным образом, для земляков. Он так красочно расписывал, что можно заказать на кухне, что Олрису страстно захотелось заказать все эти замечательные вещи и вознаградить себя за все упущенные удовольствия. За следующую пару часов они успели перепробовать тысячу замечательных вещей — липкие, сладкие медовые шары, окутанные головокружительным цветочным запахом, мясо на шпажке, устрицы, горячее вино со специями, горький темный эль… Все было таким вкусным, что Олрису совершенно не хотелось думать обо всяких глупостях — вроде того, что пиво не мешают с эшаретом. В результате из трактира они с Ингритт вышли уже за полночь, болтая обо всякой ерунде, смеясь, как сумасшедшие, и хлопая друг друга по плечам. Ингритт все-таки вела себя немного осторожнее, и пила меньше, чем он сам — во всяком случае, пока его тошнило над канавой, девушка стояла рядом, терпеливо дожидаясь, пока он придет в себя.

Нет, Вардосу определенно не стоило знать, как он провел вчерашний вечер.

— Я поздно лег. Саккронис завалил меня работой, — дуя на ушибленные пальцы, сказал Олрис.

— Вы должны говорить на аэлинге, а не на тарнийском, — холодно напомнил Вардос. Олрис растерялся. «Поздно лег» — это перевести несложно, но как будет — «завалить работой»? Надо как-нибудь попроще. Поручил… как будет «поручил»?!

— Я смотрю, с Саккронисом вы занимаетесь так же успешно, как со мной, — заметил мастер, поджимая губы. — Вы, вообще-то, понимаете, что любой первогодок из Лакона трудится гораздо больше вас?.. Я согласился заниматься с вами исключительно из уважения к дан-Энриксу. Но, если вы намерены опаздывать, спать на ходу или не выполнять мои задания, то я не стану тратить на вас свое время.

Олрис закусил губу. Ему очень хотелось возразить, что он тоже не рвался обучаться фехтованию у Вардоса, да и дан-Энрикс, если уж на то пошло, не просил у главы Лакона тратить его драгоценные свободные часы на своего оруженсоца. Когда Олрис намекнул, что он хотел бы научиться бою на мечах, втайне надеясь, что дан-Энрикс сам займется его обучением, тот несколько секунд обдумывал его слова, после чего сказал — «Что ж, я схожу в Лакон и выясню, не мог бы кто-нибудь из мастеров заняться с тобой фехтованием. Надеюсь, это будет Хлорд. Он был моим Наставником, когда я сам учился в Академии. Уверен, он тебе понравится». Вернувшись из Лакона, Меченый выглядел несколько обескураженным. «Хлорд снова обучает первогодков, так что у него нет времени на дополнительные тренировки, — сказал он. — Вардос сказал, что из всех мастеров только у него нет своего отряда, так что он займется этим сам. Ты должен быть на Малой турнирной площадке завтра в семь утра». «А кто он, этот Вардос?..» — спросил Олрис с любопытством. Меченый выглядел почти смущенным. «Мастер Вардос — не особенно приятный человек, — заметил он после недолгой паузы, как будто извиняясь перед Олрисом. — Но он, вне всякого сомнения, прекрасный фехтовальщик… Когда я учился в Академии, мы с ним не ладили — но, если бы он вызвался заняться со мной фехтованием, я бы не отказался. Он очень хорош. Настолько же хорош, как Ирем. Так что постарайся примириться с его поведением».

Олрис тогда самонадеянно решил, что вряд ли этот Вардос может быть хуже, чем Дакрис, постоянно колотивший его за ошибки или недостаточное, с его точки зрения, усердие. Меченый говорил, что мастера в Лаконе никогда не бьют своих учеников, то есть самое худшее, что может сделать ему этот Вардос — это браниться и орать, а чью-то ругань вряд ли стоит принимать всерьез. Но очень скоро Олрису пришлось признать, что он ошибся по всем пунктам. Во-первых, мастер Вардос не кричал — он всегда говорил, не повышая голоса. А во-вторых, после нескольких первых тренировок с ним Олрис начал скучать по Дакрису. Заметив его ошалевший вид, дан-Энрикс сжалился над Олрисом и рассказал ему о своих собственных конфликтах с Вардосом. Даже сейчас воспоминание об этом разговоре помогло ему приободриться. Если мастер Вардос не солгал, говоря об уважении к дан-Энриксу, то, вероятно, он зауважал дан-Энрикса уже после его ухода из Лакона.

Подумав об этом, Олрис улыбнулся — и, встретив леденящий взгляд наставника, сообразил, что допустил ужасную ошибку.

— Кажется, я вас переоценил, — заметил Вардос. — Вы ведете себя, как ребенок. Может быть, вы сможете сосредоточиться, если будете заниматься с кем-нибудь, кто ближе к вам по возрасту. Пойдемте.

Олрис не рискнул спросить, куда они идут, и молча последовал за мастером. Они прошли через парк и вышли на площадку, где уже находилась пара дюжин мальчиков в серых лаконских куртках. Олрис споткнулся, потому что группа, занимавшая площадку, состояла из ребят гораздо младше его самого.

— Мастер Талгвир, если не ошибаюсь, у вас нечетное число учеников? — спросил наставник Вардос, обращаясь к бледному, светловолосому наставнику. — Поставьте кого-нибудь в пару с этим юношей.

Олрис яростно посмотрел на мастера.

— Вы шутите?.. Они же мелкие!

Он был почти готов к тому, что Вардос снова скажет, что он должен говорить на аэлинге, но наставник хмыкнул.

— Второй год обучения, — уточнил он. — Поверьте, это максимум, на что потянут ваши фехтовальные таланты.

— Я не хочу тренироваться с этой мелюзгой.

— Дело ваше, — равнодушно согласился Вардос. — Вы найдете выход сами, или мне велеть кому-нибудь из этой мелюзги вас проводить?..

Олрис представил, как он возвращается и сообщает Криксу, что он отказался от учебы, потому что Вардос над ним посмеялся, и, сжав зубы, изъявил готовность заниматься с тем, с кем скажет мастер. Веснушчатый кареглазый парень, выбранный Талгвиром, был на целую голову ниже его, и на Олриса он поначалу смотрел настороженно. Но с тренировочным мечом он обращался очень ловко, и приемы, которые им показывал наставник, у него получались значительно лучше, чем у Олриса. Примерно к середине тренировки он расслабился настолько, что начал обидно ухмыляться над ошибками противника. Олрис чувствовал себя очень глупо, злился и от этого ошибался еще чаще. Ему казалось, что лаконцы из соседних пар тоже оглядываются на них и хихикают за его спиной. Потеряв терпение, Олрис с особой силой отразил очередной удар противника и оттолкнул его так, что парень полетел на землю. Сбить мальчишку с ног оказалось неожиданно легко — Олрис успел забыть, что он гораздо тяжелее своего противника. Рядом тут же оказался мастер, которого Вардос называл Талгвиром.

— Спокойнее, — сухо заметил он.

— Я не хотел, — пробормотал Олрис. — Это вышло случайно.

— Нет, не случайно, — тихо сказал мастер. — Ты был зол и сделал то, что тебе подсказала злость. Тебе следует лучше себя контролировать.

Олрис кивнул, стараясь не смотреть на мастера. Талгвир, в отличие от Вардоса, ему понравился, и ему совершенно не хотелось выглядеть, как человек, который не в состоянии держать себя в руках. Его противник между тем поднялся на ноги, сердито глядя на него исподлобья.

— «Йа не ха-тел» — вполголоса передразнил он Олриса, когда наставник отошел. Олрис спросил себя, действительно ли его аэлинг звучит настолько отвратительно.

— Заткнись, — отрезал он.

— «Саткни-ись».

Олрис сообразил, что зря отреагировал так резко — если бы он пропустил эти слова мимо ушей, веснушчатый бы быстро успокоился. Но теперь, когда он понял, что насмешки над его произношением задевают Олриса, он будет изводить его, что бы тот ни сказал. Можно подумать, этот парень выглядел бы менее смешно, если бы ему пришлось говорить на незнакомом языке!.. Олрис тоскливо покосился на ползущее по небу солнце. В двенадцать тренировка кончится, и все ученики пойдут обедать, а он сам сможет выбраться отсюда и пойти в Книгохранилище, к Саккронису. Обычно Олрис вовсе не стремился поскорее приступить к занятиям с Саккронисом — пытаться разбирать слова по книге, да еще и на едва знакомом языке, было даже сложнее, чем учиться фехтованию, а главное, Олрис не понимал, зачем вообще тратить свое время на подобные дела. Но в том, что касалось чтения, Меченый проявлял непостижимую настойчивость, и ради него Олрис готов был терпеть это бессмысленное издевательство, хотя похожие на муравьев значки рябили у него перед глазами и, с некоторых пор, мерещились ему даже во сне. Но, в сущности, Саккронис был очень приятным человеком, и, когда он видел, что Олрис устал, он всегда позволял ему отвлечься и рассказывал что-нибудь интересное. Кроме того, прежде, чем приступить к уроку, они обязательно обедали, а это значило — по меньшей мере полчаса не заниматься чтением, а сидеть за столом, есть то, что архивариусу принесут из «Черного дрозда», и болтать обо всем подряд. Раньше Олрис ни за что бы не подумал, что ему может быть интересно разговаривать о чем-то с таким дряхлым стариком, как архивариус, который, судя по его рассказам, был довольно стар уже тогда, когда дан-Энрикс еще был ребенком, но, парадоксальным образом, беседовать с Саккронисом порой бывало так же весело, как с Ингритт. Олрис подумал, что он с удовольствием бы оказался в обществе Саккрониса вместо того, чтобы терпеть злорадство и насмешки мелкого поганца. Но, судя по солнцу, до конца лаконской тренировки оставался еще целый час.

* * *

После того, как Меченый вошел в здание лазарета вслед за леди Эренс, Призрак с величайшей осторожностью отполз от края крыши, убедился, что убрался достаточно далеко, чтобы охрана Меченого не заметила ничего подозрительного, и, пригнувшись, добежал до торца дома. Там он вытащил из внутреннего кармана маленькое зеркальце и, поймав на него бледный луч ноябрьского солнца, несколько раз повернул зеркальце туда-сюда. Через несколько секунд с покатой крыши склада, расположенного на соседней улице, ответили такой же ярко-белой вспышкой, а спустя еще примерно полминуты солнечные зайчики забегали по крышам трех соседних мастерских. Убедившись, что люди Белоглазого на месте и ждут его сигнала, Шасс припрятал зеркальце и вернулся на свой наблюдательный пост, чтобы не пропустить момент, когда дан-Энрикс соберется уезжать.

Добиться, чтобы Белоглазый послал с Шассом часть своих людей, которые обычно охраняли его в Мирном, было не так просто. Когда Шасс сказал, что для того, чтобы наверняка покончить с Меченым, ему понадобится несколько помощников, его принципал презрительно скривил тонкие губы и изрек: «Я слышал, когда ваш Владыка выезжает в город, то на крышах стоят лучники, которые могут за сто шагов попасть в серебряный динэр. Чем посылать сюда тебя, лучше бы Ар-Шиннор дал мне парочку таких ребят. Они давно бы пристрелили Меченого вместо того, чтобы без толку любоваться на него!». Шасс понял, что заказчик намекал на его предыдущие доклады, в которых он рассказывал о выездах дан-Энрикса и об организации его охраны. Призрак промолчал, в очередной раз удивляясь глупости клиентов, рассуждавших о вещах, о которых они не имели ни малейшего понятия. Слабенькие городские самострелы, которыми пользовались горожане или «сумеречники», не годились для стрельбы с большого расстояния, здесь нужен был хороший арбалет или лук, а их не спрячешь под плащом. Положим, лучники Владыки в самом деле славились своей способностью мгновенно пристрелить любого подозрительного человека в толпе, но ведь охране Ар-Шиннора ни к чему скрываться от посторонних глаз — напротив, подданным всегда полезно видеть, как тщательно охраняют государя. А Призраку нельзя ходить по городу с оружием, да и на крыше тоже нужно оставаться незаметным — охранники дан-Энрикса не дураки, все время озираются по сторонам и моментально среагируют на любое подозрительное движение. Хорош убийца, который встает на крыше во весь рост, чтобы стрелять из лука, или наводит на цель громоздкий арбалет…

Нет, то, что хорошо для штурма, совершенно не годится для убийства, и недаром Шасс не мог припомнить ни одной истории о том, как Призрак устранял намеченную жертву выстрелом из арбалета. Чего стоит одна подготовка к выстрелу — встать во весь рост, наступить на стремя, зацепить тетиву взводным крюком… определенно, Белоглазому стоило попытаться это сделать самому, прежде чем раздавать дурацкие советы!

Шасс полагал, что его план куда надежнее, не говоря уже о том, что этот план оставлял исполнителю вполне приемлемые шансы на спасение. В Айн-Рэме им внушали, что они должны в любой момент расстаться с жизнью, чтобы выполнить приказ Владыки, и, по правде говоря, большинство Призраков так мало дорожило этой жизнью, что, не задумываясь, жертвовали ей на первом же задании. Шасс не боялся смерти, но он был честолюбив; там, где обычный человек прежде всего подумал бы о том, чтобы обезопасить самого себя, и где обычный Призрак разменял бы свою жизнь, как мелкую монету, Шасс испытывал соблазн еще раз доказать, что он способен сделать невозможное — выполнить порученное ему дело и вернуться в Цитадель живым.

Увидев в парке «истинников», Призрак заскрипел зубами. Только этого недоставало! Теперь люди Меченого позаботятся о том, чтобы тот оставался в здании, пока на помощь не прибудет стража, которая вышвырнет Килларо вон. И, в любом случае, из Дома милосердия Меченый выйдет под усиленной охраной. «Надо было все-таки прикончить Рована Килларо, чтобы не мешался под ногами!» — зло подумал Шасс, глядя на то, как Рован и его молодчики толпятся возле монастырской трапезной.

Разумнее всего было бы отложить намеченное покушение до более удобного момента, но Шасс знал, что Белоглазый не захочет слушать его объяснений про вмешательство Килларо. С его точки зрения, Призрак и без того «подвел» его, заставив слишком долго ждать, да еще вынудив его послать в Адель своих людей вместо того, чтобы покончить с Меченым своими силами. Выбора не было, он должен либо сделать то, что ему приказали, и убить дан-Энрикса сегодня же, либо погибнуть самому.

Шасс не поверил собственным глазам, когда дан-Энрикс появился на крыльце вместе с Эленой Эренс, и они решительно направились в сторону трапезной в плотном кольце гвардейцев из эскорта Крикса. Призрак в своем укрытии слегка приподнял брови, втайне посочувствовав орденским рыцарям, которым приходилось охранять настолько беспокойную особу. По разумению убийцы, Меченому следовало оставаться в безопасном месте, а не спешить навстречу неприятностям.

* * *

«Истинников» Меченый и сестра Элена увидели издалека — у трапезной их собралось никак не меньше трех десятков.

— Собрал дураков со всей Адели… — выругался Крикс. — Куда только смотрит Ирем?

Вопрос был риторическим, но Витто Арриконе, возглавляющий охрану Крикса, счел необходимым заступиться за своего командира.

— За Килларо постоянно наблюдают, монсеньор, — заверил он. — Но «истинники» тоже не такие дураки, чтобы идти такой толпой через весь город. Я уверен, они добирались сюда по отдельности и встретились буквально перед тем, как войти в парк. Но им это не особенно поможет — вот увидите, через пару минут тут будет городская стража.

Меченый поморщился. В глубине души он и сам понимал, что ни один человек не сможет уследить за всем, что происходит в городе. К тому же Ирему пришлось немало потрудиться, чтобы выделить для Крикса постоянную охрану. Меченый досадливо подумал, что, пожалуй, мало кто — помимо разве что Валларикса — «обходится» столичной гвардии так дорого, как он; Ирем приставил к принцу две дюжины своих людей, сменяющих друг друга днем и ночью, чтобы обеспечить его безопасность. По сведениям Крикса, ради этого мессеру Ирему пришлось вызвать в Адель орденских эмиссаров из близлежащих городов и даже возложить кое-какие наименее серьезные обязанности в Ордене на кандидатов — к бурной радости последних, справедливо рассудивших, что теперь их шансы попасть в Орден после испытательного срока многократно возрастают.

Когда они дошли до трапезной, сестра Элена отстранила Витто Арриконе, неспеша направилась к группе «истинников» и остановилась в точности напротив Рована Килларо. Мастеровые, только что с заметным удовольствием наседавшие на перепуганных сестер, теперь примолкли, насторожено поглядывая на застывших в стороне гвардейцев.

— Что вам нужно? — сдержанно спросила сестра Эренс у Килларо.

— От элиенистов и их прихвостней нам ничего не нужно, — выпятив вперед свою бородку, заявил Килларо. — Мы пришли поговорить с вашими сестрами и объяснить им, что они совершают страшную ошибку, принимая в своем Доме святотатца.

Ловко, оценил дан-Энрикс. Внутренние распри унитариев — не дело Ордена, а попытайся «истинники» сделать или же сказать что-то такое, что можно будет истолковать как угрозу принцу крови — Ирем их в бараний рог согнет, и ни один советник городского капитула не рискнет сказать ни слова в их защиту.

— Вы мешаете нам заниматься нашими обычными делами и пугаете больных. Я прошу вас немедленно покинуть этот Дом.

— С чего бы это? Этот Дом принадлежит Создателю. С чего вы взяли, что вы можете приглашать сюда своих друзей-элвиенистов, и при этом выгонять отсюда унитариев?.. Почему эти люди, — Рован дернул подбородком в сторону гвардейцев, — вопреки всем правилам вашего Ордена, вошли сюда с оружием?

Другие унитарии согласно загалдели. Настоятельница ответила, слегка повысив голос, чтобы перекрыть начавшийся шум:

— Вам это, вероятно, неизвестно, но, когда наш Орден основал в столице этот Дом, мы согласились соблюдать все местные законы и традиции. И, в любом случае, вопрос о соблюдении Устава — это внутреннее дело Ордена, которое вас совершенно не касается. Вам так не кажется?

На лице Рована Килларо выступили красные пятна. Выражение «трястись от ярости» всегда казалось Криксу сильным преувеличением, но сейчас, глядя на Килларо, он увидел, что тот действительно дрожит. Меченый удивленно поднял брови, но почти сразу же сообразил, почему безобидные слова Элены Эренс оказали на ее противника такое сильное воздействие — когда по городу распространился слух о том, что Рован, вопреки его рассказам, никогда не состоял в общине Белых Братьев, а попал туда из-за пристрастия к люцеру, это сделало Килларо посмешищем даже среди столичных унитариев, и теперь он, как и всякий болезненно-самолюбивый человек, решил, что сестра Эренс тоже намекает на его обман.

— Мне кажется, что Орден совершил серьезную ошибку, поставив во главе общины женщину, которая была подстилкой лорда Ирема! — прошипел он.

От ярости у Меченого зашумело в голове. Но прежде, чем он успел что-нибудь сказать, сестра Элена в один шаг преодолела разделяющее их с Килларо расстояние, и Меченый услышал странно-громкий звук пощечины.

Килларо пошатнулся от внезапного удара. На одну короткую секунду Крикс увидел сестру Эренс такой, какой, какой она была двадцать с лишним лет назад — аристократку из старого рыцарского рода, а не настоятельницу Дома милосердия.

Оправившись от потрясения, Килларо зашипел, как разоленный кот, и плюнул женщине в лицо. Крикс ощутил, как несколько гвардейцев из его охраны буквально повисли на его плечах, а еще двое рыцарей внезапно оказались прямо на его пути, и Меченый, которого тянули назад в четыре пары рук, едва не выбил себе зубы о чей-то стальной наплечник.

— С дороги!.. — задыхаясь от бессильной злобы, рявкнул Меченый гвардейцам. — Я сейчас прикончу эту мразь!

Вся ярость, которую он носил в себе после вчерашней ночи, вырвалась наружу, и теперь ему хотелось только одного — добраться до Килларо и превратить его бледное, самодовольное лицо в кровавую лепешку, чтобы глава Братства ползал по земле и выл от боли.

Рован попятился, его глаза испугано забегали по сторонам. Наверное, он начал понимать, что, если «синие плащи» послушают дан-Энрикса, то ни один из членов Братства Истины не сможет защитить его от неминуемой расправы.

— Прошу вас, принц… не надо… успокойтесь… — тяжело дыша, упрашивал его побагровевший от напряжения Витто Арриконе, изо всех сил стараясь удержать дан-Энрикса на месте. — Слава Всеблагим, ну вот и стажа! — выдохнул он с несказанным облегчением, слегка ослабив хватку на плече дан-Энрикса. — Все, монсеньор… все кончилось. Они уходят.

Правильнее было бы сказать «они убегают», потому что при виде отряда стражников «истинники» бросились врассыпную, верно рассчитав, что так у них будет гораздо больше шансов затеряться в парке и выбраться на какую-нибудь из соседних улиц.

Сестра Эренс подошла к дан-Энриксу, на ходу стирая рукавом плевок Килларо.

— Простите, монсеньор. Я намекала, что мужчины не способны удержаться от насилия, а вместо этого сама…

— По-моему, вы поступили совершенно правильно, — ответил Крикс. — Подонок!.. Если у него есть хоть капелька ума, теперь он уберется из Адели. Клянусь Всеблагими Альдами, после сегодняшнего ему лучше не попадаться на глаза ни мне, ни… лорду Ирему.

Сестра Элена покачала головой.

— Я думаю, что сэру Ирему совсем не обязательно рассказывать подробности этой истории. Если подумать, ничего достойного упоминания и не произошло. В конце концов, мы ведь стремимся, по возможности, предотвращать конфликты между унитариями и элвиенистами, а не подливать масла в огонь?

— Вы правы, — согласился Меченый, почувствовав, что его сжатые, словно пружина, мышцы постепенно расслабляются. — До свидания, сестра Элена… Я возвращаюсь во дворец.

* * *

Стражники с Западной стены явно гордились тем, что провожают самого дан-Энрикса, и шествовали впереди и позади отряда всадников с таким серьезным видом, словно они двигались по вражескому лагерю, а не по самой тихой и безлюдной части города.

Когда они свернули на широкую и относительно прямую улицу, ведущую от Вдовьей доли в Верхний город, Меченый почувствовал, что его верхняя губа болезненно саднит, и стер несколько капель крови тыльной стороной ладони. Посмотрев на руку, он поморщился.

— Напомните, кого вы охраняете, меня или Килларо? — сухо спросил он у Витто Арриконе. Рыцарь опустил глаза.

— Простите, принц. У нас приказ…

— Выкручивать мне руки? — хмыкнул Меченый. Судя по лицу гвардейца, Арриконе был скандализован таким описанием их действий.

— Мессер Ирем приказал любыми методами обеспечить вашу безопасность, — растерявшись, отозвался он.

Меченый против воли рассмеялся.

— Да, это похоже на мессера Ирема… А кстати, он не приказал докладывать ему, где я бываю и что делаю?

Гвардеец в явном затруднении молчал. Дан-Энрикс поднял брови, ощутив режущую боль в месте наложенных Эленой швов.

— Ну вот что, капитан: давайте-ка определимся раз и навсегда. Вы состоите в Ордене, но вы — моя охрана, так что подчиняться вы будете только мне. В частности, я бы хотел, чтобы лорд Ирем ничего не знал про стычку между леди Эренс и Килларо.

Гвардеец молча поклонился. Крикс подумал, что на его месте он бы чувствовал себя довольно неуютно. Когда глава Ордена требует одного, а принц — совсем другого, начинаешь понимать, что, как бы ты ни поступил, ничем хорошим это не закончится.

Какой-то мастеровой, с нежностью прижимающий к груди вместительный кувшин с вином, вышел из переулка и оторопело замер, обнаружив на своем пути дан-Энрикса и его свиту. Стражники сердито замахали на него руками, чтобы он отошел и дал дорогу. Тот не сразу понял, чего от него хотят, но после пары окриков попятился обратно в переулок. Меченый видел эту сцену только краем глаза, но все же болезненно скривился. Вот, пожалуйста, человек шел куда-то по своим делам, а тут целая прорва стражи и гвардейцев на конях — уйди с дороги, принц изволит возвращаться во дворец!

Вот интересно, сможет ли он хоть когда-нибудь ходить по Адели так свободно, как в те дни, когда он был оруженосцем коадъютора?..

— Насчет мессера Ирема не беспокойтесь, я поговорю с ним сам, — сказал дан-Энрикс Витто Арриконе, возвращаясь к прерванной беседе. Рыцарь открыл рот, чтобы ответить, но в этот момент мастеровой внезапно размахнулся и швырнул кувшин прямо под ноги стражникам. Кувшин со страшным грохотом разбился о мостовую, и перед глазами Меченого полыхнула такая вспышка, которую можно было видеть разве что во время фейерверка в годовщину коронации.

 

Глава XXV

Когда Килларо убедился, что все стражники остались с Криксом, и никто не гонится за ним, он сбавил шаг и привалился к первому попавшемуся дереву, пытаясь отдышаться и держась за правый бок. Все остальные истинники разбежались, кто куда, и он стоял один среди заснеженного парка.

Первым чувством Рована Килларо было облегчение. Он вспомнил искаженное от ярости лицо дан-Энрикса, и его замутило при одной лишь мысли, что бы тот с ним сделал в случае его ареста. На уме у Меченого явно была кровь, и Рован понимал, что человеку вроде Крикса не потребуется много времени, чтобы исколотить его до полусмерти. «Или вообще убить» — подумал он, припомнив выкрики дан-Энрикса. Килларо подобрал с земли немного снега, растопил его в ладонях и умылся. Руки у него по-прежнему слегка дрожали.

Выбора не оставалось, нужно было убираться из Адели. Ирем с Криксом не оставят это дело просто так, а глава магистрата ясно дал понять, что больше не намерен защищать Килларо против Ордена. Не говоря уже о том, что на сей раз лорд Ирем вполне мог пойти другим путем — не арестовывать его, а поручить кому-то свернуть ему шею в темной подворотне или нацепить ему на голову в мешок и утопить в Заливе. Рован стиснул зубы. Рядовые члены Братства всегда восхищались тем, как он бесстрашно выступает против Ордена и лорда Ирема, и сам Килларо часто повторял, что наперед предвидит день, когда его убьют за его ревностную службу делу Истины, но до сих пор он никогда не верил в то, что на него действительно могут устроить покушение. А вот сейчас, представив дикие глаза дан-Энрикса, Килларо понял, что оставаться в городе нельзя. И лучше всего было бы убраться раньше, чем дан-Энрикс передаст мессеру Ирему его слова о леди Эренс.

При воспоминании о настоятельнице в душе Рована Килларо снова загорелась злость. Она смеялась ему в лицо, пользуясь тем, что за ее спиной торчат дан-Энрикс и его гвардейцы, а потом и вовсе дошла до того, что посмела ударить его по лицу! Мысль о полученной пощечине жгла Рована Килларо, словно раскаленное железо. «Сука, — думал он, скрипя зубами. — Нацепила на себя монашеское платье — а в душе осталась той же шлюхой, как в то время, когда она ублажала лорда Ирема!»

Когда первая вспышка ярости прошла, Килларо призадумался. Как ни крути, ему теперь придется спешно уезжать и города и прятаться от Ордена. Одной проблемой больше, одной меньше — роли уже не играет — следовательно, бояться ему нечего. Он вполне может затаиться в парке, подождать, пока дан-Энрикс и его эскорт не уберутся из Дома милосердия, а потом вернуться в ухоженную часть сада и отплатить Элене Эренс по заслугам. Рован прожил в Доме милосердия целый год, и был уверен в том, что здесь, как и в Бейн-Арилле, большая часть дверей не запирались на замок, а закрывались только на засов или щеколду, чтобы их не открывало ветром. Он не сомневался, что сумеет отпереть сарай, взять лом или багор и разнести теплицу, над которой так тряслась Элена Эренс. Можно будет переколотить там все горшки с лекарственными травами и выбросить остатки в выгребную яму. Это послужило бы Элене Эренс подобающим уроком.

От этой мысли сердце Рована забилось чаще и быстрее. С одной стороны, план выглядел довольно безопасным — даже если кто-то из сестер заметит что-нибудь неладное и прибежит на шум, он все равно успеет убежать. С другой — даже самый надежный план всегда может сорваться из-за какой-нибудь случайности. Если бы он мог остаться в городе, Килларо предпочел бы отложить возмездие и поручить его кому-нибудь другому. Но подобный путь потребовал бы сил и времени. Другие члены Братства искренне считали, что столичная община Милосердия священна, даже если Домом заправляет еретичка и распутница. Ровану потребовалась бы неделя или две, чтобы внушить им мысль о том, что сестры заслужили кару за вероотступничество и поддержку псевдо-Эвеллира, но такого времени у него не было. А убраться из Адели, как побитая собака, предоставив Ирему с его любовницей смеяться ему вслед, Рован не мог — это было бы выше его сил. Оставалось рискнуть и сделать все своими силами.

Поколебавшись еще несколько минут, Килларо повернул назад.

* * *

Ослепшему от яркой вспышки Криксу показалось, что эхо взрыва громко отдается у него в ушах, но в следующую секунду его лошадь встала на дыбы, едва не сбросив своего наездника, и Меченый сообразил, что эхо ни при чем — боковым зрением он увидел еще одну слепящую белую вспышку, а третий кувшин упал в каком-то метре от него. «С крыши соседней мастерской» — успел подумать Крикс. Резко запахло серой, дико заржала испуганная лошадь Арриконе.

— Что за…?! — выпалил Меченый, но задохнулся, не договорив. Расползающийся повсюду дым добрался до его лица, и Крикс зажмурился, почувствовав внезапную болезненную резь в глазах. Кобыла Меченого, очевидно, тоже ощутила действие неведомой отравы — она бешено кидалась из стороны в сторону и била задом, и лишившемуся зрения дан-Энриксу оставалось только как можно крепче стискивать коленями ее бока, чтобы не оказаться под копытами беснующейся лошади. По-видимому, кони других гвардейцев вели себя не лучше — он почувствовал, что кто-то врезался в него, его нога оказалась стиснута между боками двух лошадей. Меченый попытался приоткрыть глаза, но свозь висевший в воздухе дым и пелену слез не было видно ничего, кроме неясных темных пятен и оранжевых отблесков огня.

— Принц?! Принц, вы живы?.. — раздавшийся из ниоткуда напряженный голос Арриконе оборвал надрывный, резкий кашель.

— Молчите. Не… вдыхайте… эту дрянь, закройте чем-нибудь лицо, — прохрипел Меченый, зажав ладонью рот и нос.

Он ощущал, что его легкие как будто бы сдавил железный обруч. Меченый задыхался; главный человеческий инстинкт приказывал ему вдыхать как можно глубже, хватать воздух ртом, как рыба, вытащенная из воды. Приходилось делать над собой отчаянные усилия, чтобы, наоборот, вдыхать как можно меньше яда. В ушах у дан-Энрикса звенело все сильнее, голова отчаянно кружилась. Он почувствовал, что, еще несколько секунд — и он не сможет удержаться на спине у лошади, и соскользнул с седла.

* * *

Если накануне, представляя, как все будет, Призрак все-таки испытывал волнение, то сейчас, когда настал решающий момент, Шасс делал свое дело так же методично и спокойно, как всегда. Он даже сумел усилием воли подавить неистовую эйфорию, порожденную дюжиной зерен первоклассного люцера. Радоваться было слишком рано, хотя люди Белоглазого, конечно, справились с порученной задачей лучше, чем он мог надеяться. Несколько стрел, выпущенных одинокими стрелками из-за трех ближайших мастерских, конечно, не нанесут врагу серьезного урона, но зато убедят ослепших и ошеломленных неожиданностью нападения людей, что их отряд попал в серьезную засаду, а обезумевшие лошади не дадут им ни двинуться вперед, ни отступить.

На верхней площадке узкой деревянной лестницы, ведущей с чердака на двор, Шасс ненадолго задержался. Оттянув веки, смазал приготовленным противоядием глаза, потом щедро полил прозрачной жидкостью на шерстяной лоскут и плотно обвязал им низ лица. На те полминуты, которые ему понадобятся, эта маска сможет охранить его от яда. Шасс легко сбежал по лестнице и вышел в дым и хаос. Удушливый запах серы, огненного масла и белобородки ощущался, как удар в лицо. Несмотря на предпринятые меры безопасности, глаза мгновенно защипало. Можно было не сомневаться, что все остальные сейчас видят только отблески огня и смутные расплывчатые тени. А вот Шасс отлично видел свою жертву. Отделившись от стены, он бросился вперед, перекатился под копытами беснующейся лошади, пригнувшись, увернулся от другой… Сейчас это было совсем не трудно, Призраку казалось, будто мир вокруг него замедлился, и само время стало вязким и тягучим, словно мед. Он знал, что дело тут в убийственном количестве люцера, который он разжевал за несколько минут до этого, и понимал, что, если он переживет сегодняшнее покушение, то его сердце, вероятнее всего, откажет через пару лет. Каждый живущий в Цитадели с детства знал, как это выглядит — устройство человеческого тела им показывали на любом доступном материале, не исключая и останки их наставников, и Шасс прекрасно помнил жилы, рвавшиеся, как гнилые нитки. Собственно, поэтому-то он всегда старался обойтись своими силами, а не использовать люцер. Но сейчас ставки были слишком высоки.

От Меченого, соскользнувшего с седла на мостовую, Шасса отделяло меньше десяти шагов. Кажется, один из охраняющих его гвардейцев все-таки что-то заметил, или, может быть, просто почувствовал опасность — во всяком случае, он сделал такое движение, как будто собирался ему помешать. Призрак метнул короткий нож, и молодой гвардеец рухнул животом на гриву своего коня, схватившись за противовес ножа, торчащий из его глазницы. Должно быть, парень умер прежде, чем успел сообразить, что с ним произошло.

А вот дан-Энрикс смог в очередной раз поразить убийцу. Призрак был готов к тому, что Меченый, уже продемонстрировавший поразительную быстроту реакции сегодня днем, когда он спас мальчишку в Доме милосердия, успеет оказать какое-то сопротивление, но Меченый повел себя совсем не так, как ожидал от него Шасс. Он быстро, как змея, скользнул под брюхо своей лошади, перекатился по земле, как и сам Шасс буквально несколько секунд назад, и на мгновение пропал из виду.

Призрак бросился за ним, но Меченый двигался, как заколдованный. Казалось, река времени лениво течет мимо них, неся вместе с собой людей и лошадей, и только они двое продолжают жить и действовать в своем обычном темпе. Хотя дан-Энрикс, по прикидкам Шасса, почти ничего не видел и дышал так тяжело, как будто кто-то раздувал кузнечные мехи, препятствия он обходил почти как человек, использующий Внутреннее зрение, и расстояние между ним и Призраком не сокращалось. Азарт этой неожиданной погони на секунду заслонил от Призрака нелепость ситуации, но потом дурман в его крови все-таки сделало свое дело — Шасс почувствовал, что его губы раздвигает идиотская ухмылка. Лучший воин Цитадели с первым рыцарем Легелиона играют в кошки-мышки среди дыма и огня…

А потом Меченый исчез; словно сквозь землю провалился. В сердце Шасса шевельнулась ярость — бешеная ярость хищника, который упустил свою добычу, но Призрак заставил себя обуздать дурацкое, порожденное люцером бешенство, как раньше обуздал дурацкое веселье. Очистить свои мысли было в десять раз труднее, чем всегда, но, сделав это, Шасс почувствовал присутствие дан-Энрикса так же четко, как он чувствовал змею в кувшине и ловушки в Лабиринте.

Меченый находился в парке Дома милосердия. Шасс предпочел пока не думать, как Криксу, в его нынешнем состоянии, удалось оторваться от погони, да еще и перебраться через каменную стену, ограждающую монастырь. Это сейчас было неважно. А вот то, что Крикс находится по ту сторону стены один, без своей надоедливой охраны, сильно упрощало дело. Шасс добрался до стены, подпрыгнул, зацепившись за ее верхушку кончиками пальцев, подтянулся, чтобы оказаться наверху… Меченый был чуть-чуть повыше своего убийцы, но в том-то и дело, что «чуть-чуть». Должно быть, пальцы у него, как у Призрака, были железными. Мягким, кошачьим прыжком перемахнув на противоположную сторону, Шасс с удовлетворением заметил на шершавом сером камне несколько блестящих, ярко-алых капель крови. Значит, Меченый перелезал именно здесь, и, что еще важнее, ядовитый дым на него все-таки подействовал. Раз пошла кровь носом, значит, вероятнее всего, будут и судороги. Далеко дан-Энрикс не уйдет.

* * *

Рухнув на заиндевевшую траву, Меченый несколько мгновений оставался неподвижным. Слезы по-прежнему текли из обожженных глаз, мир выглядел разбитой, перепутанной мозаикой из темных и светлых пятен, в легких полыхала боль. Но расслабляться было некогда; Меченый чувствовал, что оставаться у стены нельзя. Засада — ерунда, сейчас дан-Энрикс готов был поклясться, что все это было просто отвлекающим маневром. Значение имело только одно — та смертоносная, расплывчатая тень, которая бросилась на него среди огня и хаоса, беззвучно и стремительно, как хищная ночная птица. Кто бы он ни был, человек, Нэери или просто очень сильный маг, Меченый знал, что он по-прежнему опасен. Ему удалось немного оторваться от погони, но убийца обязательно последует за ним. Сделав над собой страшное усилие, дан-Энрикс заставил себя встать и, шатаясь, побежал вперед. Мелькнула мысль повернуть к госпиталю, чтобы поискать убежище внутри, но он, поколебавшись, он все же повернул в другую сторону. Кто бы ни следовал за ним, привести эток сестрам было бы преступно. И к тому же, стены Дома милосердия его не защитят, это не Адельстан и не дворец Валларикса…

Дворец… Крикс хрипло, тяжело закашлялся. Казалось, легкие пытались вывернуться наизнанку, чтобы освободиться от попавшего в них яда. Голова кружилась так, что Меченому пришлось ухватиться за смутно темневшее перед ним дерево. К горлу подкатывала тошнота. Нет, до дворца ему в подобном состоянии не добраться.

Ощущение нарастающей опасности было настолько сильным, что кожа дан-Энрикса покрылась крупными мурашками.

«Он уже за стеной» — подумал Крикс. При этой мысли сердце снова сорвалось в какой-то бешеный, безумный ритм, придавший ему сил справиться со слабостью и тошнотой и, оттолкнувшись от шершавого ствола, рвануть вперед, не тратя времени на размышления о своих шансах уцелеть.

Кто же он был — Безликий? Или все-таки какой-нибудь колдун?.. В одном дан-Энрикс был практически уверен — он находится на службе Олварга. Может быть, это он убил Кэлрина Отта. Ведь, в конце концов, узнать что-нибудь об убийце не сумели даже орденские маги, проводившие опрос свидетелей…

Крикс ощутил во рту знакомый вкус — соль и железо, выплюнул кровавую слюну себе под ноги, и в очередной раз спросил себя, какой же мерзостью их отравили. Во время обучения в Лаконе Меченый часто слышал, как Саккронис рассуждает о горючих и о ядовитых веществах, но он был практически уверен, что старик ни разу не упоминал ни о чем подобном. Впрочем, архивариус и не скрывал, что в Легелионе всегда плохо разбирались в ядах; то ли дело Аварис, где отравление соперников и неугодных претендентов на престол считалось самым заурядным делом.

«Аварис. Конечно же!» — подумал Крикс. Теперь казалось странным, как он сразу не сообразил, что встретился с одним из воинов Владыки Ар-Шиннора. Он ведь не так уж мало знал о Цитадели… да что там, лет в одиннадцать он даже бегал по Лакону, завязав глаза шарфом и представляя себя Призраком! Теперь было понятно, почему убийце не мешал тот самый дым, который ослепил дан-Энрикса и рыцарей из его стражи — он использует Внутреннее зрение…

От Призрака не спрячешься, просто заставив его потерять себя из виду. Внутреннее зрение — редкий и странный дар, на самой грани интуиции и магии, и именно поэтому считается, что от убийц от Цитадели нет спасения. По мере того, как мысли Меченого неслись все быстрее и быстрее, сам он двигался все медленнее. Несмотря на боль в груди, он сделал над собой усилие, стараясь дышать глубоко и ровно и унять неистовое, сумасшедшее сердцебиение.

Хороший ворлок, несомненно, смог бы посоперничать с убийцей, обладающим Внутренним зрением… Меченый не был настоящим ворлоком, но кое-что он все-таки умел. Он выровнял дыхание, закрыл глаза, чтобы расплывчатые контуры и слишком яркий белый свет не мешали сосредоточиться, и «отпустил» свое сознание — в точности так, как делал это по ночам, сидя в глубоком кресле у камина и бездумно глядя на огонь.

* * *

Шасс ощущал звеневший в воздухе след Меченого — его страха, ярости, отчаяния. Вероятно, что-то в этом роде ощущает волк, когда бежит по следу раненого зверя. Призраку претило это ощущение звериного азарта, подогретое бушующим в крови люцером. Убийца, который преследует намеченную жертву — это так же глупо, как мясник, который вместо того, чтобы забить бычка или барана, начал бы отпиливать им голову тупой пилой. Только дураки восхищаются байками про Призрака Синана, который сначала перерезал дюжину охранников, потом заколол клиента, а потом скончался от разрыва сердца. Настоящий Призрак убивает быстро, незаметно и без лишней грязи. Просто Меченый, себе на горе, оказался чересчур шустер…

Шасс неожиданно почувствовал удар между лопаток, и промерзшая земля с белой от инея травой стремительно бросилась к нему навстречу. В обычной ситуации он бы перекатился по земле, но сейчас навалившаяся сверху тяжесть не дала ему возможности для этого маневра. Меченый каким-то чудом сумел обмануть его, расставить на охотника ловушку, обратив его способности против него же самого…

«Ублюдок, — выругался Призрак в адрес Белоглазого, ударившись о землю и почувствовав под лопаткой острое, болезненное жжение. По-видимому, ослабевший и почти ослепший враг предпочел использовать не меч, а нож. — Я же говорил тебе, поносник, что он маг!..»

На протяжении нескольких секунд, показавшийся Шассу вечностью, они боролись на земле, надсадно, тяжело дыша. У Меченого явно не хватало сил, чтобы одновременно удержать противника, не дав ему подняться или вырваться из своего захвата, и при этом нанести ему еще один удар, но и у Шасса не хватало сил, чтобы стряхнуть с себя дан-Энрикса. А потом Шасс почувствовал, как Меченый ударилего своей магией. Призраку чудилось, словно чужие пальцы раздирают его мозг, он видел страшные, бессмысленные вещи, никогда не происходившие с ним наяву.

Какой-то темный и сырой подвал, сапоги Белоглазого перед его лицом… чудовищная боль — во лбу, в ступнях, во всем его растерзанном, голодном и окоченевшем теле.

Налитое оранжевым огнем клеймо, которое какой-то человек подносит к его лбу — неторопливо, чтобы он успел представить ожидающую его боль во всех подробностях. Ноздри щекочет запах раскаленного железа. Призрака мутит от отвращения и ужаса.

Нельзя пытаться отодвинуться. Нельзя кричать. Во что бы то ни стало, надо продолжать держать глаза открытыми. Если он даст понять, что ему страшно, то они промучают его еще по крайней мере полчаса.

И снова Белоглазый шепчет ему на ухо: «Помнишь, в Кир-Роване я объяснял тебе, на что способна магия? На самом деле, ты тогда попробовал совсем чуть-чуть… Но не беда, все остальное я продемонстрирую на вашем короле». Шасса захлестывает ощущение полнейшего бессилия. У него не осталось ничего, чтобы дать выход своему отчаянию, бешенству и раздирающему чувству собственной вины. Ни тела, чтобы броситься на помощь пленнику, ни даже легких, чтобы закричать…

Призрак давно забыл, кто он такой, забыл, что он здесь делает. Единственное, что имело смысл — это оказаться как можно дальше от дан-Энрикса с его проклятой магией. Шасс чувствовал, что, если это ощущение чужого разума, вторгающегося в его сознание, продлится еще на одно мгновение — то он сойдет с ума. Страх придал ему сил, позволив сбросить навалившегося на него противника на землю. Когда нож вышел из раны, боль под лопаткой стала резче и сильнее, но сейчас все это не имело ни малейшего значения. Перекатившись по траве, он кое-как поднялся на ноги. Мир вокруг утратил привычную реальность. Не из-за раны под лопаткой, под действием люцера можно было встать и после более серьезного ранения… То, что с ним сделал Меченый, было гораздо хуже, чем удар ножом. Деревья проплывали мимо, как во сне. Едва-едва справляясь с этим чужим телом, с этим жутким ощущением собственной нереальности, Шасс пытался бежать с нормальной скоростью, но все, что он мог сделать — это продвигаться вперед резкими, неровными прыжками, как подраненный олень.

Шум за спиной подсказывал ему, что Меченый тоже поднялся на ноги и пытается его преследовать. Шасс глухо, хрипло застонал. Он бы, пожалуй, дал себя добить, если бы был уверен в том, что Меченый не пустит в дело свою магию, а обойдется исключительно ножом или мечом.

Килларо Шасс заметил почти случайно — «истинник» стоял под деревом, застыв от изумления, и пялился на двух шатающихся, обессилевших мужчин с таким испугом, словно действительно считал, что и Призрак, и его преследователь появились здесь единственно затем, чтобы его убить. Не приходилось сомневаться, что он так и будет прижиматься к дереву, оцепенев от страха, пока они не окажутся как можно дальше. Шасс уже собирался просто пробежать мимо Килларо, когда его мозг внезапно озарила новая идея. Поравнявшись с «истинником», он схватил его за куртку, резко дернул на себя, и толкнул Килларо прямо на дан-Энрикса, с которым его теперь разделяло всего несколько шагов. Краем глаза он увидел, что Килларо, громко завопив от неожиданности и испуга, врезался в дан-Энрикса, едва не сшибив его с ног. Шасс стиснул зубы и напряг все силы, чтобы оторваться от замешкавшегося преследователя. Он был уверен, что использованный им маневр не особенно задержит Меченного, но надеялся все-таки выиграть немного времени, и, может быть, спастись.

* * *

«Какой чудовищный кошмар» — подумал Меченый, придя в себя и осознав себя лежащим на своей кровати во дворце. Несмотря на то, что спал он долго, и по всем законам должен был отлично выспаться, Меченый чувствовал себя усталым и разбитым. Крикс не помнил, когда он в последний раз видел настолько отвратительные сны. Погоня за собственным убийцей, слепота, Килларо… Крикс сказал себе, что надо побыстрее встать, чтобы все эти дикие, сумбурные картины потускнели и забылись, как и всякое другое сновидение. Он резко сел в постели и попробовал открыть глаза, но обнаружил, что их закрывает плотная повязка. Выругавшись, он сорвал ее с лица, запачкав руку жирной мазью, и увидел яркие, бесформенные пятна света.

Сидевший у его постели человек перехватил его запястье.

— Тихо, успокойся… что ты делаешь? — спросил он у дан-Энрикса. Голос говорящего звучал так мягко, что дан-Энрикс далеко не сразу осознал, что это Ирем.

— Я ослеп?! — спросил дан-Энрикс, яростно пытаясь протереть глаза, но с ужасом убеждаясь в том, что размытые контуры никак не обретают четкость.

— Мы пока не знаем, — почти виновато сказал Ирем. — Пятеро стражников и двое моих рыцарей полностью потеряли зрение… Мы подносили им к лицу горящий факел, но они не видели огня. Все остальные видят очень плохо, но Рам Ашад считает, что у тех, кто может видеть свет, зрение постепенно восстановится. Будем надеяться, что он прав.

— Так значит, это был не сон, — медленно сказал Крикс. Ирем вздохнул.

— Боюсь, что нет. Ты помнишь, что произошло?

Меченый глубоко задумался. Хоть Ирем и сказал, что все произошедшее случилось наяву, дан-Энрикс затруднился бы сказать, что из его воспоминаний было правдой, а что — мороком, галлюцинацией, привидевшейся ему под действием аварского дурмана.

— Знаешь, это все не так уж важно, — спохватился Ирем. — Рам Ашад сказал, что тебе нужно больше отдыхать.

Меченый посмотрел на светлое пятно на месте окон своей спальни и спросил.

— Который теперь час?

— Полдень, — ответил Ирем, явно радуясь, что Меченый больше не говорит о нападении. — Я обещал дождаться, пока ты придешь в себя, чтобы сейчас же доложить Валлариксу. У Рам Ашада этой ночью было очень много дел, так что сейчас он спит, но, если хочешь, я пришлю к тебе кого-то из его помощников.

Меченый покачал головой. Он опустился на подушки и прикрыл глаза, делая вид, что хочет отдохнуть — это было нетрудно, потому что он чувствовал себя совершенно обессиленным этим коротким разговором. Но в действительности Меченый хотел остаться в одиночестве не для того, чтобы заснуть, а для того, чтобы никто не отвлекал его и не мешал собраться с мыслями. Ирем тихонько вышел, чтобы сообщить Валлариксу, что Крикс пришел в себя, а Меченый прикрыл глаза и погрузился в зыбкие, сумбурные воспоминания о том, что с ним происходило накануне. Судя по всему, его стремительное бегство от убийцы из Айн-Рэма и попытка скрыться от погони в парке Дома милосердия все-таки были явью, а не сном. Но дальше — дальше начиналось что-то исключительно невероятное.

Они боролись на земле — это он помнил хорошо… Меченый чувствовал, что он стремительно теряет силы. Человек, которого он пытался удержать, был очень сильным, и при этом гибким, как змея. Не приходилось сомневаться, что любую слабость с его стороны Призрак использует не для защиты или бегства, а для нападения.

Сознание того, что через несколько секунд он, может быть, умрет, и тогда все окажется напрасным — все, что ему пришлось перенести с тех пор, как он узнал об Олварге, и многолетние труды Седого, и даже Туманный лог, погибший исключительно ради его спасения — вызвало в Меченом неистовую ярость. А живущая в нем Сила превратила его мысли в страшное оружие, гораздо более опасное, чем меч или стрела. Разве Олварг не доказал ему, что на что способна магия в руках того, кто не стесняется использовать ее против своих врагов?..

На лбу у Меченого выступила липкая испарина. Он вспомнил все. Он сделал со своим убийцей то же самое, что Олварг делал с ним. Он обратил всю свою ярость против Олварга на своего убийцу и впечатал эту ярость ему в мозг, как раскаленное клеймо… Неудивительно, что после этого его противник обратился в бегство. То, что с ним случилось, было в тысячу раз хуже, чем насильственный допрос у ворлока.

Потом на Меченого налетел Килларо. Альды Всеблагие, что он вообще там делал?.. Меченый, преследовавший Призрака, так и не понял, что произошло. Сколько дан-Энрикс ни напрягал свою память, его мысли об этом моменте оставались смутными, как сон, увиденный во сне. Кажется, он успел увидеть темную, метнувшуюся к нему тень, вообразил, что это сам убийца или кто-то из его помощников, нанес удар — не слишком точный, потому что руки ослабели и дрожали после схватки с Призраком — и осознал свою ошибку лишь тогда, когда услышал хриплый, полный ужаса и боли вопль, который испустил столкнувшийся с ним человек. Меченый схватил его за локти, но не удержал — ноги Килларо подломились, и он мешком осел на землю. Несколько ругательств, вырвавшихся у раненого в перерывах между стонами, наконец-то объяснили Меченому, с чем он имеет дело. Не узнать Килларо и его манеру выражаться было невозможно.

Крикс застыл на месте. Его яростный порыв догнать убийцу исчез так же внезапно, как и появился. Страха тоже не было — Меченый плохо понимал, что именно он сделал со своим несостоявшимся убийцей, но при этом почему-то был уверен в том, что Призрак больше не вернется и не попытается его добить. Стоны и причитания скорчившегося на земле Килларо вызывали в нем только тупое и бессмысленное удивление. Пару секунд дан-Энрикс просто-напросто стоял над раненым, чувствуя себя совершенно оглушенным, но потом, мало-помалу приходя в себя, все-таки опустился на колени рядом с Рованом и попытался выяснить, куда пришелся нанесенный им удар.

— Не тронь меня!.. — взвизгнул Килларо, извиваясь, словно угорь, и отталкивая его руку.

— Успокойся, — прошипел дан-Энрикс, раздосадованный глупым поведением Килларо, но при этом смутно сознававший, что сердиться бесполезно — Рован ошалел от боли и вдобавок до смерти напуган. — Я хочу помочь.

— Как-нибудь обойдусь без твоей помощи, убийца! — выплюнул Килларо.

Меченый в конце концов нащупал рану и почувствовал, как по спине пополз противный холодок. Похоже, от испуга он ударил «истинника» со всей силы — нож вошел в живот Килларо очень глубоко. Если бы удар пришелся чуть повыше, лезвие бы рассекло аорту, и Килларо был бы уже мертв — ну а сейчас у него оставалось еще немного времени, пока его не прикончит кровотечение из брюшной артерии.

— Не обойдешься. Если ничего не сделать, ты умрешь минуты через полторы, — сказал дан-Энрикс таким тоном, что Килларо наконец-то проняло — он замолчал и предоставил Меченому делать все, что тот считает нужным. Слушая его прерывистое, хриплое дыхание, дан-Энрикс прижал руку к ране и закрыл глаза, стараясь ощутить присутствие Тайной магии. Но, сколько бы усилий он ни прилагал, он ощущал только чудовищную пустоту. Ему казалось, словно он с разбега налетел на стену. «Ну давай… давай же!..» — бормотал дан-Энрикс, сам не зная, к кому обращается — к Килларо, или к Тайной магии, или к себе. Но все было напрасно. Он не ощущал в себе и мире даже самой слабой искры магии. Исчезла даже тихая, почти неразличимая мелодия, живущая в камнях Адели и дающая понять, что древний город дышит и живет своей особой, тайной жизнью. Сейчас эта музыка исчезла, и дан-Энрикс слышал только оглушающую тишину.

По телу Рована Килларо пробежала дрожь, а потом он затих — должно быть, потерял сознание. Еще с минуту Меченый сидел над ним, пытаясь ощутить хотя бы проблеск Силы — пока, наконец, не осознал, что это бесполезно. К этому моменту еле слышное сердцебиение Килларо прекратилось. Глава Братства Истины был мертв.

…Когда в его спальню снова заглянул сэр Ирем, Крикс встретил его, сидя на кровати.

— Я убил Килларо, верно? — спросил он, не глядя на вошедшего.

— Это вопрос или утверждение? — осведомился Ирем после паузы.

— Скорее, утверждение.

— Печально. Я надеялся, что ты расскажешь что-нибудь другое, — сказал рыцарь. Он прошел через всю комнату и сел на край его кровати. — Я не знаю, кто убил Килларо, Рик. Но большинство людей в Адели думают, что это сделал ты.

* * *

Лорд Аденор слушал, как собравшаяся у дворца толпа уже в который раз горланит свое «Кровь-за-кровь!», и страстно сожалел о том, что не уехал в Лейверк, пока у него еще была подобная возможность. Аденор поймал себя на том, что начал безотчетно постукивать пальцами по подлокотнику в такт крикам за окном, и раздраженно сжал кулак.

Любой разумный человек сбежал бы из Адели без оглядки в тот же самый день, когда увидел, как дан-Энрикс вернул к жизни Отта. Если невозможные, не поддающиеся логике события начали происходить не во сне, а наяву, стоит задуматься о том, не придет ли вслед за чудесами очередь ночных кошмаров. Но Ральгерд сказал себе, что в его возрасте и положении смешно бояться темных магов из другого мира, и поддавшись приступу нелепого авантюризма, разрешил себе остаться в городе и посмотреть, что будет дальше. Непростительный идиотизм! Перед глазами Аденора снова промелькнуло соблазнительное видение родового замка — сумрачный главный зал, ощерившие пасть кабаньи головы на стенах, зажаренная целиком оленья туша на столе, накрытом на двоих, и нудные, как сама смерть, воспоминания отца о Наине Воителе и о турнирах пятидесятилетней давности. Неважно, что отец уже четыре года как в могиле — в памяти Ральгерда Аденора он оставался такой же неотделимой частью замка, как развешанное по стенам оружие, обильная, но грубая еда и закопченный потолок.

«Будь у меня хоть капля здравомыслия, я бы сейчас был там» — с чувством подумал Аденор.

— Глава городского капитула, мейстер Юлиус Хорн, советник магистрата Эйвард Римкин и их эскорт, — доложил приоткрывший дверь гвардеец.

— Пропустите, — кивнул император.

Аденор предполагал, что посетители не станут тратить времени на долгие приветствия, но та решительность, с которой Хорн заговорил о главном, едва распрямившись после первого поклона, выглядела откровенно вызывающей.

— Мы пришли требовать правосудия, мой лорд, — без всяких предисловий сказал он. — Два дня назад в парке Дома милосердия было совершено убийство, и в этом убийстве обвиняют представителя вашего дома.

Если Валларикс и чувствовал себя задетым тоном посетителя, то он никак не выказал своего недовольства. Он смотрел на Юлиуса Хорна так спокойно, словно гул собравшейся на площади толпы не был слышен даже через запертые ставни.

— Потрудитесь объясниться, мейстер Хорн. Насколько мне известно, в моем окружении нет убийц.

— За час до гибели Килларо ваш племянник, лорд дан-Энрикс, во всеуслышание обещал «прикончить эту мразь». Прошу прощения… Одна из сестер Дома милосердия сообщила нам, что лорд дан-Энрикс вернулся в Дом один, без своей охраны. Он был в очень плохом состоянии, попросил вызвать лорда Ирема и потерял сознание. Тело Килларо нашли в парке. Он умер от ножевого ранения в живот. Сестра Ордена милосердия, о которой я говорю, передала нам нож лорда дан-Энрикса.

Присутствующие отнеслись к этому заявлению по-разному. Сэр Ирем мрачно усмехнулся, Меченый нахмурился, а королева выразительно вскинула брови и спросила:

— То есть эта женщина украла нож, пока хозяин находился без сознания?..

— Исключительные обстоятельства оправдывают исключительные меры, моя королева, — слегка поклонившись, возразил советник. — Речь идет о совершении убийства. Лорд дан-Энрикс вытер лезвие, но кровь Килларо осталась на гарде и на рукояти. То, что эта кровь принадлежит Килларо, подтвердил магистр из Совета ста. — Сэр Ирем собирался перебить советника, но Хорн не дал ему этого сделать и ответил на незаданный вопрос. — Да, монсеньор, мы получили сообщение лорда дан-Энрикса, в котором утверждалось, что смерть Рована Килларо — не убийство, а несчастный случай. Но мы, естественно, не можем удовлетвориться этим объяснением и посчитать вопрос закрытым. Лорд дан-Энрикс должен отправиться вместе с нами в Адельстан и там пройти допрос у ворлока, а после этого предстать перед судом.

Даже не глядя на мессера Ирема, Ральгерд почувствовал, что он напрягся, как взведенный лук. Даже на спокойное лицо Валларикса набежала тень. Все понимали, что положение критическое. Либо Меченный заявит, что он невиновен, и откажется подчиниться городскому магистрату, и тогда конфликта между горожанами и Орденом не избежать, либо он последует за Хорном — и тогда последствия могут быть непредсказуемыми. То, что собравшаяся у Дворца толпа настроена весьма воинственно, понял бы даже полный идиот.

Меченый поднял голову.

— Я готов сделать все, что требует закон в подобных случаях, но я прошу дать мне отсрочку, — хрипло сказал он. — Вам наверняка известно, что я и еще несколько людей из моей охраны пострадали во время нападения. Мой лекарь, мэтр Рам Ашад, считает, что я должен оставаться на месте и соблюдать покой.

Стоявший рядом с его креслом Рам Ашад кивнул.

— Я готов присягнуть, что любое чрезмерное напряжение, тем более допрос у ворлока, может прикончить человека в таком состоянии, как лорд дан-Энрикс. Как врач, который отвечает за его здоровье, я категорически против того, чтобы он следовал за вами. Даже на носилках.

Пару секунд Юлиус Хорн сверлил Меченого недоверчивым и мрачным взглядом. К счастью, вид дан-Энрикса как нельзя больше соответствовал словам Ашада. Каждый, кто увидел бы это зеленовато-бледное лицо с испариной на лбу и страшными, багровыми синяками вокруг глаз, не усомнился бы, что Меченый не в состоянии куда-нибудь идти.

Аденор закусил губу, молясь, чтобы советник согласился. За несколько последних лет Ральгерд успел неплохо изучить характер Хорна и не сомневался в том, что в глубине души уравновешенный и сдержанный советник тоже не желает обострения конфликта. Люди вроде Юлиуса Хорна могут действовать довольно жестко, если их к этому вынудить, но по сути хаос и насилие — не их стихия. Слова Меченого давали советнику возможность разрядить предгрозовую атмосферу в городе, не поступаясь справедливостью, и Аденор надеялся, что Хорн не преминет воспользоваться этим шансом.

— В случае, если обвиняемый тяжело болен и не в состоянии ответить на предъявленные обвинения, закон предписывает отложить дознание, — помедлив, согласился Хорн. Стоявший рядом Римкин прямо-таки почернел от злости, видя, как победа уплывает у него из рук. Юлиус, впрочем, не заметил бешенства своего спутника, поскольку продолжал смотреть на только на Крикса. — Для жителей Адели Рам Ашад — человек с безупречной репутацией; но, поскольку он известен, как ваш друг, мы пришлем во дворец другого лекаря, чтобы он подтвердил слова Ашада. Вы согласны?

— Да.

— Тогда мы предоставим вам отсрочку, о которой вы нас просите.

— Может быть, мы сэкономим время, если лорд дан-Энрикс исцелит себя с помощью магии?.. Для человека, воскрешающего мертвых, это вряд ли будет слишком сложно, — ядовито сказал Римкин, с ненавистью глядя на дан-Энрикса.

— Успокойтесь, Римкин, — холодно одернул его Хорн. — Нам нужно обсудить гораздо более серьезные вопросы. Государь, мы настаиваем на том, чтобы лорда дан-Энрикса судили члены городского магистрата.

Аденор, успевший понадеяться, что дело оборачивается не так уж плохо, ощутил, что сердце у него оборвалось. Доверить судьбу Крикса Римкину?.. С тем же успехом можно было бы прикончить Меченого прямо здесь — так выйдет и быстрее, и гораздо милосерднее.

— Вы сошли с ума, советник, — возмутился Аденор. — Назначать судей, которые судят обвиняемых такого ранга, может только император!

— Сказано немного резко, но, по сути, глава казначейства прав, — куда более прохладным тоном, чем обычно, подтвердил Валларикс.

— Нам это известно, государь, — почтительно наклонив голову, сказал Юлиус Хорн. — Но, ввиду того, что обвиняемый — ваш близкий родственник, мы просим, в виде исключения, изменить существующий порядок. Люди, возмущенные убийством Рована Килларо, жаждут справедливости. Не нужно досконально знать законы, чтобы понимать, что никто не может быть судьей в собственном деле. Мы сами сформируем суд, подберем ворлоков и дознавателей и вынесем свое решение.

Лорд Ирем стиснул зубы так, что по скулам заходили желваки. Даже Валларикс, кажется, утратил свою обычную невозмутимость. Лицо императора закаменело.

— Ну а если я не соглашусь исполнить вашу… просьбу? — спросил он негромко.

— Тогда мы будем вынуждены отказать подобному суду в доверии, — твердо ответил Хорн.

«Приплыли… лавочники угрожают императору! — злобно подумал Аденор. — Ирем был тысячу раз прав. Как можно было добровольно посадить себе на шею этих римкиных и хорнов?!»

В комнате повисло напряженное, гнетущее молчание. С улицы, словно отдаленный шум прибоя, доносился гулкий рокот, в котором, прислушавшись, можно было разобрать все тот же лозунг «кровь-за-кровь». «Сколько же их там собралось?.. — подумал Аденор. — Судя по звуку — тысяч пять…» Прислушиваясь к этим звукам, королева безотчетно положила узкую ладонь на свой заметно округлившийся живот. Лорд Ирем, стоявший ближе всех к окну, поглядывал на улицу, и озабоченное выражение его лица пугало Аденора даже больше, чем все остальное.

Меченый обернулся к императору.

— Мой лорд, я думаю, нам стоит согласиться с предложением советника, — произнес он.

«Ты что?! — едва не заорал лорд Аденор. — Не смей!..»

— Я возражаю, — выпалил Ральгерд, рванув душивший его воротник колета с такой силой, что скреплявший ворот золотой крючок со звоном отлетел на стол. В аулариуме императора было совсем не жарко, но Аденор чувствовал, как под колетом и рубашкой по спине течет противный, липкий пот. — Прошу вас, государь, позвольте мне поговорить с лордом дан-Энриксом наедине. Не больше двух минут!

— Не понимаю, с какой стати главе городского казначейства вмешиваться в дело, которое его совершенно не касается, — угрюмо сказал Римкин. На сей раз Юлиан Хорн не стал одергивать своего спутника, а предпочел его поддержать.

— Советник Римкин прав, не будем понапрасну тратить время. Лорд дан-Энрикс, вы согласны с тем, что судьи, выбранные вашим дядей, не годятся для такого дела, и что вам приличнее предстать перед независимым судом?

Дан-Энрикс чуть заметно усмехнулся.

— Я согласен с вами, мейстер Хорн.

— А вы уверены, что судьи, выбранные магистратом, не окажутся людьми, имеющими поводы для личной ненависти или мести?.. — спросил лорд Аденор, сверля глазами Римкина. К его большому разочарованию, в лице Эйварда Римкина не дрогнул ни единый мускул — зато Юлиус, к его большому удивлению, нахмурился и прикусил губу. Он повернулся к Меченому и сказал:

— Большинство членом магистрата никогда не встречались с вами за пределами Дворца и Адельстана. Что касается меня, то я, действительно, имею личные причины относиться к вам с предубеждением, и готов отказаться от участия в суде.

«А ты-то почему?» — опешив от такого заявления, подумал Аденор. На лице Меченого тоже промелькнуло замешательство.

— Вы?.. Извините, я как-то не ожидал. Но что я вам… Хотя это не важно. В любом случае, вы кажетесь мне справедливым человеком, и я не имею ничего против вашего участия.

— Это очень любезно с вашей стороны — тем более, что речь идет о вашей жизни, — раздраженно сказал Хорн. — Ну так что, я могу выйти и сказать собравшимся снаружи людям, что вы предстанете перед судом городского магистрата?

Аденор изо всех сил замотал головой и даже, наплевав на этикет, провел ребром руки по горлу. Но дан-Энрикс то ли не заметил этой пантомимы, то ли предпочел проигнорировать ее и коротко ответил — «да».

— Прекрасно. В таком случае, желаю вам скорейшего выздоровления.

Юлиус перекинул через локоть край плаща, учтиво поклонился королю и королеве и сделал знак своей охране. Через полминуты в аулариуме императора не осталось никого из посторонних.

Некоторое время все подавленно молчали и прислушивались к крикам за окном. Потом успевший сделаться привычным шум внезапно стих, и наступила оглушительная тишина, тянувшаяся, как показалось Ральгерду Аденору, целую вечность. А потом с улицы донесся торжествующий, многоголосый рев — похоже, Юлиус и его спутники успели сообщить собравшейся толпе, что Меченый вынужден был принять поставленные ему условия. Сэр Ирем отвернулся от окна.

— На самом деле, все не так уж плохо, — сказал он, как будто переубеждая всех собравшихся, а заодно и самого себя. — Мы смогли выиграть время, а это сейчас главное. Призрака ищут лучшие гвардейцы, маги и доглядчики. Как только мы его найдем, мы сможем снять с дан-Энрикса все обвинения.

— А если не найдем?.. — спросил лорд Аденор так громко, что стоявшая за креслом королевы девушка в синем орденском плаще вздрогнула от неожиданности. Мессер Ирем выразительно нахмурился.

— Слушайте, Аденор, да что с вами такое?.. Вы сегодня непохожи сами на себя. Краснеете, бледнеете, рвете на себе воротник… Если вам нездоровится, идите и лечитесь.

— Я в порядке, — букрнул Аденор, метнув на рыцаря свирепый взгляд. Однако он успел заметить, как стоявший рядом с креслом Крикса Рам Ашад переглянулся с императором, едва заметно качнул головой и взглядом указал на королеву.

— Знаете что, Ральгерд? Я думаю, сэр Ирем прав, — мягко сказал Вальдер. — Выглядите вы и впрямь неважно. Вам необходимо отдохнуть. Молчите, Аденор, это не обсуждается… считайте, что я вам приказываю лечь в постель. Ступайте.

Ральгерд со скрипом отодвинул кресло, поклонился императору и Криксу и на деревянных, плохо гнущихся ногах вышел из аулариума в коридор. Кровь бешено стучала у него в висках. Неудивительно, что Ирем с Рам Ашадом заподозрили, что у него лихорадка. Жаль только, что лежанием в постели делу не поможешь. Разве что… Лорд Аденор остановился. Вообще-то это был не самый худший выход из сложившегося положения. Сослаться на болезнь, попросить императора освободить его от должности, и завтра же — домой, в Лейверк. В конце концов, оставшись здесь, он никому этим не поможет, только навредит себе. Ну и какой, скажите на милость, в этом смысл?..

Гвардейцы, охраняющие аулариум правителя, с недоумением смотрели, как Ральгерд расхаживает по пустой приемной взад-вперед. Походив так пару минут и тихо выругавшись, Аденор направился в гостиную дан-Энрикса. Там он уселся в кресло и стал ждать. Прошло, должно быть, полчаса, прежде чем двери комнаты открылись, и дан-Энрикс, отпустив сопровождавшего его слугу, вошел в гостиную, переставляя ноги медленно и аккуратно, как столетний дед. Успевшего расслабиться за время ожидания вельможу замутило от волнения — но вместе с тем он ощутил большое облегчение, увидев, что дан-Энрикс был один, без Ирема и даже Рам Ашада.

Меченый успел сделать несколько шагов вглубь комнаты, прежде чем понял, что в гостиной кто-то есть.

— Кто здесь? — спросил он резко, глядя на вельможу напряженным взглядом. Сердце у Аденора сжалось. Ирем говорил, что Крикс все еще плохо видит после нападения, но не узнать его за несколько шагов, при ярком дневном свете?..

— Это я, мой принц, — кашлянув, сказал он.

— Вы, Аденор?.. — лицо дан-Энрикса расслабилось, он даже улыбнулся. — Мне казалось, вы сейчас должны быть у себя. А как же императорский приказ?

— Простите, монсеньор, мне сейчас не до шуток. Положение очень серьезное. Нужно добиться, чтобы Римкина отстранили от участия в суде.

— Да, было бы неплохо, — продолжая улыбаться, согласился Меченый. — Да сядьте вы… что бы там ни говорил Ашад, но я пока что могу дойти до кресла без посторонней помощи. Что же до Римкина, то здесь ничего не поделаешь. Конечно, не особенно приятно, когда тебя судит человек, который явно хочет придушить тебя собственноручно. Но у нас нет оснований требовать, чтобы он не участвовал в процессе. Мы впервые встретились в тот день, когда убили Отта. У него нет никаких причин мне мстить.

— Вы ошибаетесь, мессер. Помните, вы просили разузнать, почему он относится к вам так… враждебно? Я навел кое-какие справки, и, мне кажется, что я нашел ответ на ваш вопрос. Племянник Римкина погиб примерно девять лет назад, во время беспорядков в Шатровом городе. Среди людей, повешенных мессером Иремом за грабежи и мародерство, его не было — значит, он был убит во время уличных боев. Подробности мне неизвестны, но… возможно… кто-то из его товарищей, участвовавших вместе с ним в погроме, указал на вас как на его убийцу. Это исключительно мое предположение, но это объяснило бы, почему Римкин вас так сильно ненавидит, — Аденор старался не смотреть на собеседника, но взгляд, как будто намагниченный, упорно возвращался к неподвижной, сгорбленной фигуре на соседнем кресле.

— И давно вы это выяснили?.. — спросил Меченый после тяжелой, вязкой паузы.

— Несколько недель тому назад, — мысленно проклиная самого себя за этот никому не нужный приступ правдолюбия, ответил Аденор. Ну ладно информация о Римкине, там промолчать было нельзя, но здесь-то, спрашивается, кто его тянет за язык?.. Он внутренне напрягся, ожидая, что дан-Энрикс спросит, почему же он молчал все это время, но, как оказалось, собеседник думал о другом.

— Как его звали? — спросил он. Лорд Аденор даже не сразу понял, о чем речь, а когда понял, то страдальчески скривился. Что за извращенная привычка — интересоваться именами тех, кого тебе пришлось убить!

— Лансель Берру, — нехотя сказал он.

— Что вы еще узнали?

— Почти ничего. Сестра Эйварда Римкина вышла замуж за помощника капитана с канторны «Золотая цапля». Корабль пропал без вести во время плавания к Внешним островам, все команда считается погибшей. Римкин взял на себя все заботы о вдове и ее сыне. Это все, что я сумел установить.

Меченый хрипло рассмеялся — и внезапно со всего размаха саданул по подлокотнику своего кресла кулаком, заставив Аденора подскочить.

— Я начинаю понимать, что подразумевала леди Эренс, — сказал он, и Аденору сделалось не по себе от ярости, звучавшей в его голосе. — Действительно, забавный из меня выходит Эвеллир!..

Лорд Аденор подавленно молчал. На душе у него было исключительно паршиво. Ему очень хотелось сказать Криксу, что эта злосчастная история случилась не вчера, а девять с лишним лет назад, и, если уж на то пошло, парень погиб по своей собственной вине. Не силой же его поволокли в Шатровый город!.. Но язык у вельможи не ворочался во рту.

— Послушайте, мессер… — выдавил он в конце концов. Меченый резко дернул головой.

— Не надо, Аденор. Я знаю, что вы собираетесь сказать. Что эти люди первыми напали на Шатровый город, и у меня не оставалось выбора — либо смотреть на то, что они делают, либо найти какой-то способ их остановить. Но я…

- Хватит, — с досадой перебил лорд Аденор. — Если вам обязательно нужно кого-то обвинить, то обвиняйте не себя, а тех, кто подстрекал людей к погрому. Вы, конечно, помните, что лорд Дарнторн тогда готовил государственный переворот?.. Мы с ним совместно думали над тем, как подогреть общее недовольство, но при этом сделать так, чтобы оно не обернулось против нас самих. Я посоветовал сделать акцент на том, что император тратит деньги из казны на беженцев, пока столице угрожает голод. Было совершенно очевидно, что идея содержать каких-то чужаков в ущерб себе и своим детям быстро доведет людей до бешенства — особенно если почаще говорить о том, что беженцы приносят в город грязь, болезни и преступность. Так что смерть этого мальчика — это не ваша, а моя вина.

Вспышка, заставившая Аденора выпалить эту тираду, миновала, оставив после себя только опустошенность и холодный, липкий страх. «Это безумие, — с тоской подумал Аденор. — Он же меня убьет — и будет прав».

Дан-Энрикс с непонятным выражением смотрел на него через стол.

— Зачем вы мне все это рассказали, Аденор? — спросил он спустя несколько томительных секунд. — Только не пытайтесь нести чушь про запоздалое раскаяние. Даю вам слово, если вы посмеете сказать, будто вам жаль этого парня, я сверну вам шею.

Аденор поморщился.

— Вы правы, мне его не жаль… Но мне жаль вас. И, как ни странно, Римкина. Хотя это не главное.

— А что же главное? — сурово спросил Крикс.

— Помните, вы рассказывали, что происходило в этом вашем… Эсселвиле? Я тогда не придал этому значения. Не то чтобы я не поверил вам, но, честно говоря, я полагал, что все ваши слова про Темные Истоки — просто философская метафора. Но с тех пор, как я узнал про Римкина, у меня появилось чувство, словно мы давно и незаметно для себя запутались в какой-то жуткой паутине, и теперь, когда мы делаем попытки вырваться, все наши действия только усугубляют ситуацию.

— Понятно. Значит, вы поверили в Исток — и до смерти перепугались? — хмуро усмехнулся Меченый. Лорд Аденор помедлил и кивнул. — Ну что ж, по крайней мере, честно. Что вы собирались делать дальше — поджать хвост и убежать в Лейверк?.. — поинтересовался Меченый, заставив Аденора покраснеть. — Тогда езжайте. Я не стану вас задерживать.

— Спасибо, но я предпочту остаться здесь, — угрюмо огрызнулся Аденор. Странное дело, после того, как Крикс заставил его высказать мучавшие его мысли вслух, он ощутил такое облегчение, как будто бы самое худшее осталось позади, хотя с рациональной точки зрения это и было страшной глупостью. — Скажите лучше, что вы думаете делать с Римкином?

Лицо дан-Энрикса застыло.

— Я попробую поговорить об этом с Юлиусом Хорном, но не думаю, что это нам поможет. К сожалению, все ваши рассуждения недоказуемы. В ту ночь в Шатровом городе погибло больше сотни человек, и то, что я тоже был на улице в ту ночь, не дает оснований отстранить от участия в суде второго — после Хорна — человека в магистрате. А сам Римкин своей заинтересованности в этом деле не признает.

— Значит, обвините его в злоупотреблении законом и потребуйте допроса с ворлоком!

— Нет, Аденор. Этого я не сделаю, — покачав головой, ответил Меченый. — Вы не хуже меня знаете эдикт о злоупотреблении законом. Может быть, Римкин и хочет свести со мной счеты, но я сводить с ним счеты не хочу. В особенности после вашего рассказа… Ну, не делайте такое мрачное лицо! Одного Римкина на десять судей вполне можно пережить. Тем более, что суд наверняка возглавит Хорн, а он не выглядит, как человек, который ставит свои чувства выше справедливости.

— Юлиус Хорн — очень достойный человек. Вы правы, что не попросили его отказаться от участия в суде, — ворчливо согласился Аденор. — Но все же интересно, что у него там за поводы для «личного предубеждения»?..

Дан-Энрикс скорчил странную гримасу — поднял брови и при этом дернул углом губ.

— Да так… на редкость глупая история. Я, честно говоря, даже не сразу вспомнил, чем я мог его обидеть — а потом было уже неловко снова поднимать этот вопрос. Мне, конечно, стоило бы извиниться, но, боюсь, в сложившихся обстоятельствах он бы неверно меня понял, — эту мысль дан-Энрикс договаривал себе под нос, и Аденор разочарованно вздохнул, поняв, что продолжения не будет.