Каттер закинул руки Уитни ей за голову и одной рукой прижал оба запястья. Твердое, мускулистое тело распласталось на ней по всей длине, лицо нависало в нескольких дюймах.

— Еще яростнее сражаться не можешь? — съязвил он, когда она замерла под его тяжестью.

Он был зол — на Уитни, на Теджаса, на Одинокого Волка, который довел его до взрывоопасной ситуации.

Но больше всего он злился на себя. Зачем он поддался импульсу похитить ее? Он хотел ее только хорошенько попугать, чтобы она прекратила нелепые попытки припереть его к стенке этим чертовым интервью. Не склонный к подобным методам устрашения, он передумал, когда обнаружил, что в злосчастной поездке ее будет сопровождать Уэст с армейским жалованьем. Почему бы и нет? — решил он. Подбить обеих птичек одним камнем! К сожалению, птичка, которую он хотел попугать, решила уютно свернуться в руках лейтенанта — волосы распущены, шелковая белая кожа сияет, губки приоткрыты, — и вместо задуманного плана Каттер дал вовлечь себя в нынешнюю ситуацию.

Каттер мог бы себе сказать, что попал в переплет, потому что Одинокий Волк потерял терпение в отчаянной драке с Уитни, но он знал, что это не так. Покорять женщин-пленниц было специализацией Одинокого Волка, ему был отдан приказ не причинять ей вреда, а только попугать. Но после того как она узнала Каттера, все возможности свелись к одной — взять заложника, пока они не распорядятся золотом; казалось вполне естественным взять Уитни, как он объяснил скептически настроенному Теджасу.

«Ну вот ты ее получил и что теперь будешь с ней делать?» — насмешливо, с некоторой долей раздражения сказал он себе.

Первую возможность подсказывала разгоряченная кровь, которая не остывала от трения о ее нежное тело.

Не важно, что объект внимания бьется, как форель, вытащенная на берег. Каттер прошелся рукой по ее телу, медленно проверяя изгибы, глаза задержались на пылающем злобой лице. Шелковые волосы казались расплавленным золотом, белые фарфоровые щечки покрывал румянец, при свете луны он выглядел как нарисованный.

— Это лучшее, что ты можешь сделать? — вяло спросил он, когда она попыталась ударить его в пах коленом. — Плоховато получается, ты не находишь?

Уитни снова закричала, звук, вырвавшийся из горла, был уже болезненный. Своей тяжестью Каттер придавил ее к острым камням на твердой земле, быстро реагируя на каждое ее движение. Она была в ярости и в то же время в ужасе. От страха крик больше походил на рыдание, звук был хриплый, почти неузнаваемый. Каттер ничего не делал, только держал ее, подчиняя своим прикосновениям.

Но она знала, что за этим последует, она помнила Натана и его холодные, жестокие руки, помнила унижающий акт, который происходит вслед за этим. Уитни почти обезумела от предчувствия. Она не знала, что хуже — ожидание или то, что ей предстоит. Она почти обессилела от борьбы, а Каттер даже не запыхался. Он держал ее без усилий, как-то пренебрежительно, одной рукой, худощавое тело придавило ее своей тяжестью так, что она еле дышала. Она ощущала мускулатуру голой груди, длинные ленты мышц, которые выглядели такими рельефными и гладкими, но оказались неподатливыми. Ребра касались ее живота при каждом движении, и она заметила, что сопротивление только больше распаляет его. На миг ей вспомнилось его тело, каким она в первый раз его увидела, и она отбросила воспоминание, пока не потеряла рассудок от страха и изнурительного озноба.

Все бесполезно. Сквозь тонкую набедренную повязку и еще более тонкую ткань панталон — о, зачем она не надела нижнюю юбку, километры юбок! — она чувствовала его настойчивый мужской орган, вдавившийся в нее так горячо, что она задыхалась. И когда она подняла на него взгляд, полный замешательства и страдания, он еще теснее вдавил в нее свое тело.

Это было уж слишком. Чтобы не видеть его триумфа и злорадства, она закрыла глаза. Зажатые волосы не давали отвернуться, и она почувствовала, что он смотрит на нее как бы размышляя — как на блюдо с едой. Наверно, так оно и есть. Она попыталась вспомнить подробности пытки, которую он ей расписывал, но, слава Богу, в ней не было ничего от каннибализма.

Потом она была уже не так в этом уверена, потому что он начал ее пробовать маленькими, легкими поцелуйчиками, и она окаменела в его жестком объятии. Она вскинула ресницы, он увидел ее испуганные золотистые глаза, глубокие, как каньоны Аризоны.

— Что бы ты ни собирался делать, — удалось ей выговорить, но голос был не презрительный и надменный, а отвратительно слабый и полный страха, — делай и оставь меня в покое!

С чувственно подрагивающими губами, с холодной улыбкой, которая не передавалась глазам, Каттер наклонил голову, и лунный свет блеснул на черных волосах.

Медленными движениями он стал расточать поцелуи на открытые места отпрянувшего тела.

Уитни быстро поняла, что сдаться в теории и сдаться на практике — разные вещи. Первое включает в себя прекращение сопротивления в уме, второе — о, второе! — в него входит гораздо больше. Когда Каттер успел перейти от грубого подавления к искусительному соблазнению непокорного тела? Он сменил тактику так неуловимо, что она это не сразу поняла.

Как она могла хоть на миг забыть движения этих опытных рук, эту умелую ласку, которая вызовет отклик даже у репы?

— Что… ты… делаешь? — прерывисто сказала она, когда этот убийца стал медленно распускать шнурок рубашки. Жалкий кусок ткани был последним, что разделяло нагие тела, и она хотела еще теснее прижаться к земле, пытаясь уйти от искусных, уверенных пальцев, которые управлялись со шнуровкой с ловкостью горничной.

Мелькнула смутная мысль: а как же иначе, у негр, видимо, большой опыт в деле развязывания шнурков на платьях леди.

— Ты велела мне поторопиться, моя радость, а я ненавижу заставлять леди ждать, когда она такая горячая и уже готова, — пророкотал Каттер у нее над ухом, отчего Уитни еще больше напряглась.

В отчаянии она сказала:

— Но я… вовсе не горячая! — И словно в подтверждение этих слов по телу пробежала дрожь, охватив ее всю, от корней светлых волос до пальцев босых ног.

Слегка насмешливо Каттер сказал:

— Есть разница между горячая — и горячая.

— Ты говоришь загадками, и я не знаю, что ты имеешь в виду!

Каттер все еще придерживал ее связанные руки над головой, теперь он опустил их вниз, руки легли между телами, и он стал разглядывать гладкие, наманикюренные пальчики и нежные розовые ладошки, никогда не знавшие мозолей.

— Может, и не знаешь, — задумчиво сказал он, вдруг осознав, что есть такая возможность. — Вообще-то я начинаю думать, что ты в самом деле понятия не имеешь, о чем я говорю.

Он слегка подвинулся, опустил ее руки ниже, они оказались как бы в ловушке, сдвинул их по гладкому, плоскому животу, раздвинул края оленьей кожи, и Уитни дернулась.

— Нет! О, не надо! Если тебе надо… делать то, что ты собираешься, не жди, что я буду в этом участвовать!

— Участие предполагается, — сказал Каттер прямо в ухо, от его дыхания взлетели пряди белых волос, и ее опять охватила дрожь. — Вообще-то участие просто необходимо. Я не могу… создавать… один.

— Создавать что? — Голое был жалкий, но она считала, что если будет заставлять его говорить, то это отсрочит неизбежное.

— Создавать звезды, рассыпать лунную пыль и магию — в таком роде. Ты знаешь все эти эвфемизмы для прелюбодеяния, они встречаются в любовных романах, которые вы, женщины, обожаете читать. — Рот скривился в улыбке. — Разве что ты их не читаешь. Похоже, ты предпочитаешь приключенческую литературу, сказки про убийц и раскрашенных дикарей. Для того и приехала сюда, да? Исследовать? Что ж, мисс Брэдфорд, я намерен помочь вам в исследованиях. И ты сможешь вернуться в Нью-Йорк, забиться в укромный уголок, где реальность тебя не потревожит, и написать о том, как апачи тебя похитили, затащили в горы и… насиловали до утра, пока не встало солнце.

Губы опять оказались возле ее уха и наказующе выжгли личное клеймо, игнорируя тихий всхлип, потом передвинулись на губы, сначала мягко, успокаивая, потом крепче и захватили рот и душу с жаркой жестокостью, прикрытой личиной желания.

Прежде Каттер был таким наглым и ненавидящим, что заставлял ее откликаться на близость, хотя тело этому противилось, но теперь те прикосновения показались детской забавой. В них не было пытки изнасилования, которая была сейчас; изнутри ее лизали языки пламени чего-то нового, незнакомого и неистового, они разбегались по всему телу так, как метеорит, вращаясь, беззаботно и бессмысленно стремится к саморазрушению.

Это была жестокость в ее худшей форме, хуже простого, голого изнасилования. Потому что она смирилась с иссушающим душу сознанием, что побеждена более мощной силой. Никто не сделает тебе так плохо, как ты сам, жалобно подумала она.

— Ты безучастна, — сказал Каттер прямо в мягкий окат груди. Его рот добрался до затвердевшего соска, губы обхватили его с эротической чувственностью, и Уитни невольно прогнулась и всхлипнула. — Так-то лучше, — пробормотал он, когда ее охватила боль желания, и Уитни почти услышала звук неизбежной капитуляции.

— Я тебя ненавижу, — проговорила она в тумане разгоряченного отчаяния, но это прозвучало как ласка, и Каттер продолжал уделять нежное внимание ее грудям, накрывая их ладонями, осыпая поочередно влажными, поглощающими поцелуями. Ей надо бежать, надо исчезнуть, пока последнее унижение со стороны победителя не переполнило ее чашу…

Откуда-то из глубин памяти возникли воспоминания, затаившиеся там, как клыкастый зверь, готовый выскочить и разорвать, и она вспомнила Натана, его грубые, топорные ласки, от которых ее бросало в дрожь. Это было так ужасно, так холодно и безлично, как будто она была затасканной куклой, и она научилась в такие моменты отделять себя от него. От этого он ожесточался, пытался вырвать отклик силой, пытался сорвать с нее пелену замкнутости, которая его изнуряла. Эти долгие, страшные ночи научили ее уходить вглубь себя и там находить спасение, научили, что в ней есть зоны, которых никто не сможет достичь, и с этими воспоминаниями Уитни погрузилась в бархатную пустоту забвения.

Она не спала, но открытые, немигающие глаза ничего не видели. Та ее часть, от которой требовали подчинения и сотрудничества, была тайно похищена и укрыта в безопасном месте, куда никто не может проникнуть.

В серебряном лунном свете, заливавшем горы холодным огнем, Каттер увидел, что он ее потерял, и не понимал, как и почему. Ее тело было еще теплое, влажное от его поцелуев, но нежные руки повисли и не сопротивлялись. Не было ни отклика, ни борьбы — простое принятие, и это подействовало сильнее, чем яростные крики.

Его пыл разом остыл. Он с запозданием сообразил, что должен был сто раз подумать, прежде чем пытаться соблазнить женщину, которая понятия не имеет о похищении людских жизней. Такие, как Джей Уитни Брэдфорд, привыкли требовать и получать все, что им заблагорассудится, они впадают в шок, встречая отказ. А тем более принуждение — хотя, возможно, в этом их манеры совпадают.

Каттер осторожно потряс ее за плечо, его голос прозвучал натянуто:

— Думаю, на сегодня достаточно.

Она его услышала; интуитивно поняла, что он побежден, хотя не совсем понимала причину этого. Может, она что-то сказала или сделала?

Как бы то ни было, она была благодарна судьбе, ее охватило облегчение, а с ним вернулись силы. Она резко сказала:

— Что значит — на сегодня? Ты же не собираешься заставлять меня пройти через это еще раз!

Несмотря на разочарование и острую потребность, еще не отпустившую тело, Каттер уловил едкий юмор ситуации и произнес как можно спокойнее:

— Пока не захочу снова насладиться твоей колючей формой капитуляции.

— Я не капитулировала! — выпалила она; ее гордость была уязвлена, хотя она знала, что он имел в виду ее внезапный побег в забвение.

Он коротко и предупреждающе сжал ее запястья и сказал тем угрожающим тоном, от которого ее снова бросило в дрожь:

— Плохо, что ты такая заноза. Может, я все же передумаю и отдам тебя Одинокому Волку. Он быстро заткнет тебе рот и научит хорошим манерам.

— О, тебе бы этого хотелось, не так ли? — прохрипела Уитни, пытаясь вызволить краткий миг победы из той тени, в которую она снова погрузилась. Ну почему она не может сделать его таким же слабым и беспомощным, какой была в этот момент сама?! — Я думаю, ты не можешь научить других манерам, потому что у тебя их вообще нет!

Каттер засмеялся:

— Откуда тебе знать? Не ты ли требовала, чтобы я снова тебя поцеловал, потому что тебе было интересно узнать, что ты при этом почувствуешь? В каком учебнике по этикету ты это нашла?

Уитни взвилась:

— А ты составь такой учебник!

— А, понял. Хорошие манеры определяет тот, кто в данный момент правит, не так ли?

— Убийца! Полукровка! Негодяй! — выпалила она, подбирая слова пооскорбительнее. Она тут же об этом пожалела.

Выражение его лица стало безразличным, глубокие скобки окружили рот, глаза сузились в щелочки. Уитни преуспела в желании получить отклик, но боялась, что теперь заплатит большую цену за эту победу.

Он долго смотрел на нее — вынашивал месть? — но потом покачал головой.

— Сколько тебе лет? — отрывисто спросил он.

— Двадцать четыре. А что?

— Странно, что тебя до сих пор никто не убил. Я думал, ты моложе. — Каттер выпустил ее, сел, оставив одну руку на распростертом теле. Игнорируя возмущенный возглас, он сказал:

— Не льсти себе мыслью, что я хочу тебя. Я взял тебя как свою женщину, потому что Одинокий Волк имеет обыкновение убивать женщин, которых имел, а ты нам полезнее живая.

Уитни не могла придумать, что сказать, чтобы не разозлить его, поэтому сжала губы и молчала. Ночной воздух холодил голую грудь, но она не осмеливалась прикрыть ее, чтобы не привлекать к себе внимание.

Она молча ждала и впервые с тех пор, как ее, кричащую и брыкающуюся, Каттер отнес на холм, подумала о том, что он, возможно, не желал ей зла. Но сейчас убийца выглядел так свирепо и неприступно, что спрашивать о его намерениях было нельзя.

Серебряный луч луны отразился в неуверенных глазах Уитни, Каттер разглядел в них надежду и сказал:

— Не рассчитывай, что если я не овладел тобой, то и не сделаю этого. Мне не нужны проблемы с Одиноким Волком, и я тебе ничего не обещал. То, что ты оказалась здесь, в первую очередь твоя вина.

Уитни осторожно спросила:

— Почему ты говоришь, что это моя вина? Я не просила себя похищать.

— Разве? — Глаза Каттера выглядели опасно. — Могу напомнить: я несколько раз предупреждал тебя, что ты ходишь по краю пропасти, но ты со своей надменностью меня игнорировала. Наверно, думала, что папочка может меня купить. Это был твой выбор, и выбор неразумный.

Ненавидя себя за то, что спрашивает, Уитни все же не удержалась:

— Но ведь ты отпустишь меня? Я хочу сказать, не можешь же ты держать меня вечно.

Властный взгляд задержался на ней.

— Почему нет? Кто меня остановит? Только, пожалуйста, не приплетай сюда папочку. Я с ним никогда не встречался, но уже ненавижу.

Чувствуя, как под веками собираются слезы, Уитни закрыла глаза. Почему он ее мучает? Почему не отпустит?

Словно прочитав ее мысли, Каттер нагнулся к ней, так что лицо оказалось в нескольких дюймах от нее. Он говорил обыденным тоном, почти беседовал, но спокойный тон не мог скрыть жало его речей.

— Женщины вроде тебя, которые добиваются всего, чего хотят, с помощью денег и мягкого тела, заставляют меня искать свежий воздух. Может быть, я займусь твоим образованием — покажу, как живут остальные люди, мисс Великая-Всемогущая Брэдфорд. Может, у тебя откроются глаза, но я в этом сомневаюсь. — Он взял ее за подбородок. — Ты так эгоистична, что думаешь только о себе. Ты никогда не задумывалась о том, чего хотят другие? Ты даже не знаешь, что есть люди, которые каждую ночь ложатся спать голодными. А если бы и знала, тебе было бы все равно. Вот и сейчас ты больше всего беспокоишься о своем мягком белом теле, и знаешь что? У тебя есть все основания беспокоиться, потому что я не знаю, когда наконец устану от тебя и решу получить свой шанс от армии США.

Гибким движением Каттер встал и рывком поднял за собой Уитни, не дав ей возможности воспротивиться. Он обвел ее изучающим, оскорбительным взглядом, она чувствовала, как краска смущения заливает ей лицо и шею, но не сделала попытки прикрыть руками голую грудь.

Этого удовлетворения она ему не доставит.

Он, кажется, распознал бунт, и слабая улыбка смягчила твердые линии рта.

— Возьми одеяло. Скоро я тебя разбужу, чтобы твой ревностный обожатель не начал думать, что я не свершил свой суд.

Уитни молча кивнула, чувствуя облегчение и в то же время опасение. Когда Каттер движением руки приказал ей лечь у его ног, она легла, завернулась в одеяло и подумала, что всю ночь не сомкнет глаз. Она лежала, глядя на лунные тени от кустов и деревьев.

Она совсем не понимала Каттера. Он по-прежнему был убийцей, теперь она знала, что он еще и вор, и все же она не могла бы сказать, насколько он порочен. Есть ли разные степени зла? Раньше она об этом не задумывалась. Зло было зло, все просто и ясно, есть черное и белое, серого нет. Но теперь она была не так в этом уверена. Каттер спокойно мог отдать ее Одинокому Волку или взять сам, но он не сделал ни того ни другого. Возможно ли, что когда он сказал, что не хочет ее, он сказал правду?

Почему-то это ее терзало, и Уитни разозлилась. Конечно, он ее хочет. Она чувствовала в нем желание, когда впервые с ним встретилась, и потом, когда он вошел к ней в номер в отеле. Но он ничего ей не сделал. Она подумала, что Каттер в некотором отношении похож на нее: когда он что-то хочет, он это берет. Почему же он не захотел ее взять?

Она повернулась и посмотрела на него. Он был в нескольких футах от нее, как будто не совсем ей доверял; сидел на земле, скрестив длинные ноги. На нем была набедренная повязка и сапоги-мокасины — костюм такой лаконичный, как будто его вовсе нет, и Уитни подумала, не холодно ли ему. Если да, то он ничем этого не выдавал. Он сидел с бесстрастным лицом, глядя перед собой.

Она слегка вздрогнула. Каттер гораздо больше индеец, чем белый, засыпая подумала она. Если бы не зеленые глаза, она бы поклялась, что он апачи…

Проснувшись от прикосновения к плечу, Уитни вскрикнула, но узнала Каттера. Вокруг было темно; она поняла, что луна спряталась за пик высокой горы. Каттер засмеялся, блеснули белые зубы.

— Кричи громче. Не хочу, чтобы Одинокий Волк подумал, что я недостаточно мужчина, если не овладел тобой еще раз.

Уитни уставилась на него:

— Одного раза мало? Я должна устроить представление?

В ответ Каттер выдернул из-под нее одеяло, она не успела его схватить. Когда она попыталась сесть, он толкнул ее обратно, сел рядом и сгреб руками голые груди.

Уитни немедленно ответила громким криком, который далеко разнесся в ночной тиши. Но Каттер на этом не остановился, он продолжал ее трогать — слегка, равнодушно, как будто без всякого интереса.

Извиваясь и тяжело дыша, Уитни крикнула:

— Хватит! Ты своего добился! Я прокричу столько раз, сколько ты захочешь, только прекрати!

Подцепив пальцами край панталон, Каттер ловким движением сорвал их, отчего опять Уитни закричала. Каттер практично рассудил:

— Все равно ты не можешь утром в них показаться, иначе они поймут, что я тебя не взял.

— Чем же мне прикрыться? — выпалила она, чуть не плача. Сколько еще терпеть? Два прошедших дня было более чем достаточно, она страстно мечтала, чтобы этот кошмар закончился.

Каттер пожал плечами:

— Что-нибудь найду.

Уитни не знала, куда девать руки. Она не могла одновременно прикрывать грудь и женское место и унизительно скорчилась.

— Дай мне чем-нибудь прикрыться, — сказала она тверже, чем чувствовала себя, но Каттер покачал головой.

— Я все-таки должен получить хоть какое-то зрелище, — сказал он. — В конце концов, насколько я помню, ты не стеснялась меня рассматривать, когда мы в первый раз встретились.

Она застонала. Неужели тот день будет преследовать ее вечно? Она дрожащим голосом возразила:

— Я была в таком шоке, что мне оставалось только смотреть.

— Что-то не верится.

— И к тому же ты взял реванш, когда застал меня в ванне! Забыл?

— Но я не смотрел. Я только потрогал. — Он язвительно засмеялся, и Уитни свирепо посмотрела на него.

— Это не смешно!

— Да, — согласился он и обернул ее одеялом. — Не смешно. В следующий раз, когда я попрошу тебя кричать, надеюсь, ты послушаешься с первого раза.

Уитни выдала такой пронзительный крик, что Каттер оторопел, но быстро пришел в себя и ухмыльнулся:

— Неплохо, но звук такой, как будто я перерезал тебе горло.

— Если это часть твоей техники занятия любовью, я думаю, ты не пользуешься большой популярностью, — отрывисто сказала Уитни.

— Раньше я не обдумывал возможность включить перерезание горла в технику, как ты это называешь, но с тех пор как встретился с тобой, эта мысль не раз приходила мне в голову, — добродушно ответил Каттер.

— Тогда могу предположить, что ты рассчитывал заняться со мной любовью, а не брать силой. — Уитни поняла, что сказала, когда было уже поздно. Она вспыхнула, надеясь, что он пропустил ее слова мимо ушей. — Я не имела в виду…

— Как я уже говорил, не льсти себе, — прервал Каттер, и в широкой приглашающей улыбке была прорва подтекста.

— Я считаю это не лестью, а угрозой!

— Считай чем хочешь. — Каттер нетерпеливо провел рукой по волосам и сорвал повязку. Он был бы рад, если бы с приходом утра он мог спуститься с холма, волоча за собой покоренную женщину. По крайней мере раньше он так планировал. Уитни отнюдь не выглядела покоренной, и пока он действительно не причинит ей вреда, вряд ли можно сделать ее уступчивой. Одинокий Волк не дурак, и он ее хочет. Если он поймет, что Каттер его обманул, он воспримет это как личное оскорбление. Как вложить это в голову твердолобой, властной женщины?

— Послушай, — мирно сказал он, хотя холодные глаза выдавали притворство, — хочешь ты или нет, но утром тебе лучше играть роль основательно изнасилованной пленницы. Если Одинокий Волк подумает, что ты не стала моей женщиной, он этого так не оставит.

— А тебе не все равно, что он подумает?

— В обычных условиях все равно, но не сейчас. Мы должны сделать одно дело, и осложнения нам ни к чему.

— Я — осложнение?

— Худшего рода. Секс и жадность — два сильнейших мотива, и оба присутствуют. Мне не нужно, чтобы ты нам все испортила.

Уитни молчала, обдумывая, как новая информация может послужить ей на пользу. Следующие слова Каттера прогнали все прочие мысли:

— Если ты не станешь притворяться, мне придется позаботиться о том, чтобы Одинокий Волк не имел оснований сомневаться.

До нее мгновенно дошло значение его слов, и она кивнула.

— Я буду делать все, что ты скажешь. — Она проглотила ком в горле. — Я думаю, мне будет нетрудно показать свою ненависть к тебе.

К ее удивлению, Каттер засмеялся:

— Я и не рассчитывал, что ты сдашься грациозно.

Просто помни, что нельзя дать Одинокому Волку основания для подозрений, и я буду доволен.

Когда Уитни снова сидела на одеяле, до нее вдруг дошло, что Каттер собирается взвалить на себя кучу хлопот, лишь бы избежать простейшего из решений, и удивилась — почему? Неужели из-за того, что он не хочет брать ее против воли? Но он без колебаний берет то, что хочет, это очевидно. Почему-то ей показалась оскорбительной мысль, что этот ренегат, полукровка, человек вне закона так легко ее отвергает, и она не знает почему.

Небо светилось нежным, жемчужным сиянием, предшествовавшим восходу солнца. Бледно-золотой свет скользил по верхушкам деревьев и валунов, воздух был свежий и бодрящий. Уитни не могла припомнить, чтобы когда-нибудь вставала до рассвета, конечно, кроме тех случаев, когда возвращалась домой с вечеринки или бала. Но тогда она бывала слишком усталой, чтобы что-то замечать.

Сейчас она сидела и молча смотрела, как Каттер проделывает дыру в одеяле, в котором она спала. Закончив, он велел ей просунуть голову в эту дыру, потом оторвал полоску одеяла и подпоясал тонкую талию — получилось грубое платье, доходящее до колен.

— В этом сойдешь с холма, — объяснил он. — Потом Теджас что-нибудь тебе подыщет. Не знаю, что это будет, но лучше, чем одеяло.

Поеживаясь под колючей шерстью, Уитни пробормотала:

— Очень надеюсь.

Он одарил ее насмешливым взглядом:

— Не похоже на твои дорогие французские платья, а?

— Могу я спросить, что вас так задевает в моих французских нарядах, мистер Каттер? Ты уже не первый раз о них вспоминаешь — интересно почему?

— Только одно — одно! — такое платье могло бы кормить семью апачей в течение года, — сказал Каттер так рассудительно, что Уитни не расслышала сталь в его голосе. — Я уж не говорю об испорченном мясе и полупротухшем зерне, которое армия доставляет тем, кто вынужден жить в резервации. Зачем я говорю о продуктах, одеялах, медицине, ведь это не имеет к тебе никакого отношения. — Он пожал плечами.

Сдвинув брови, Уитни взглянула на него.

— Еще несколько дней назад не имело, — медленно проговорила она. — Я не догадывалась, что в государстве есть голодающие.

— Ты никогда не хотела исследовать этот вопрос? Или тебя интересовали только сенсационные анекдоты, которые помогли бы продать твою книгу?

— Это несправедливо! — вспылила Уитни. — Как я могла знать о таких вещах?

Ровным голосом Каттер сказал:

— Теперь знаешь.

Она вздрогнула, и Каттер понял, что его слова задели ее.

— Подумай об этом, — добавил он и указал на спуск, ведущий к лагерю. — Настало время показать, какая ты актриса. И держи в уме, что если сыграешь плохо, игры закончатся.

— Одна эта мысль заставит меня сыграть звездный спектакль!

Когда ей пришлось спускаться впереди него, он сильно толкнул ее в бок.

— Помни: я — захватчик, ты — пленница. Думаю, это ты сможешь запомнить?

— Может, потащишь меня за волосы? — не удержалась Уитни, и Каттер осклабился дьявольской улыбкой:

— Великое искушение так и сделать.

Вскоре Уитни обнаружила, что изображать покорную жертву гораздо легче, чем она думала, — она просто не смотрела на мужчин, которые на нее уставились. Только Теджас подошел к ней, и взгляд, который он бросил на Каттера, сказал ей, что он не знает правду. Он взял ее за руку, она ощущала, как даже из пальцев идет сочувствие, и снова прикинула, нельзя ли привлечь Теджаса на помощь в побеге от Каттера. Над этим стоило подумать.

Каттер решил, что она убедительно играет жертву. В спутанных волосах застряли листья, она не поднимала глаз от земли и молчала.

Последнее было особенно желанно — холодный взгляд Теджаса показал, что его убедило ее молчание. Многословная, бранящаяся мисс Брэдфорд была резким контрастом той покорной, молчаливой тени, которая теперь так убедительно стояла позади Катгера.

Одинокий Волк с хитрым видом показал большим пальцем на Уитни и сказал, что слышал крики их наслаждения до глубокой ночи. Каттер по-английски ответил, что после его воспитания белая женщина может стать вполне приличной скво.

Уитни невольно вскинула голову и тут же опустила глаза, заметив, что все наблюдают за ней. Она с трудом сдерживала гнев. Будь он проклят!

— Я дам вам что-нибудь надеть, — предложил Теджас и потащил Уитни за собой. Он ничего не сказал про минувшую ночь: не утешал, не осуждал друга, но Уитни заметила глубокие, складки вокруг его рта.

Он дал ей белье, широкие штаны, какие носят мексиканские крестьяне, и просторную блузу. Уитни шепотом поблагодарила.

— Не за что, — сказал Теджас. — К сожалению, я не могу сделать для вас большего.

Уитни почувствовала себя виноватой, но сказала себе, что она действительно страдала, хотя не так, как все думают. Она не могла взглянуть в глаза Теджасу, только гадала, подслушивает ли Каттер. Скорее всего он в конце концов скажет Теджасу правду, и она не хотела переигрывать.

— Все в порядке, правда, — заверила она. — Он мне не навредил, только… только смутил.

И это правда, сказала она себе. Притворяться перед Теджасом, что Каттер якобы зверствовал, было труднее, чем перед Одиноким Волком. Видимо, потому, что Теджас был приличный человек и беспокоился о том, что с ней случилось. Но ведь он сам увяз в этом по уши, не меньше, чем Каттер! Все они воры и убийцы.

Уитни старалась удержать эту мысль в голове, когда Каттер посадил ее на свою лошадь, обхватил рукой под грудью и крепко зажал. Во время скачки она остро ощущала давящее тело и бедра, подпиравшие ее ноги.

Не было мгновения, когда бы она не осознавала его присутствия — когда он снимал ее с лошади или сажал, когда ей в спину упиралась его мускулистая грудь, когда ее держали крепкие жилистые руки. И все время ее не отпускало воспоминание о том, как он держал ее перед собой и безжалостно целовал, стремясь покорить и вызывая непонятный отклик, который и беспокоил, и пугал.

Даже с закрытыми глазами она видела его беспощадные зеленые глаза и твердое, опаленное солнцем лицо — красивая личина безжалостного дикаря. Временами она думала, что ненавидит его больше, чем боится, а когда — вспоминала лейтенанта Уэста и Мэри, которые остались умирать в пустыне, содрогалась от ужаса. И еще он сказал: то, что он ее не взял, еще не означает, что он не сделает этого.