Я имел обыкновение помещать героев своих книг и рассказов в Оттаву или в ее окрестности. По одной простой причине: гуляя по городу пешком или разъезжая на машине по округе, я мог подробнее изучить место действия. Ничто так не помогает придать сюжету достоверность, как собственный опыт. А когда сюжет достоверен для тебя как для писателя, есть надежда, что он будет достоверным и для читателей.

Мне хотелось писать рассказы и о других местах. Чтобы написать роман «The Little Country» («Маленькая страна») (1991), мы с Мэри Энн накопили денег и на три недели уехали в Англию, в Корнуолл, чтобы я смог изучить место, на котором будут разворачиваться события этой книги.

Но потом мне захотелось написать рассказы, действие которых происходит в более крупном городе, чем Оттава. Я ездил в разные города (Торонто, Лондон, Нью-Йорк, Лос-Анджелес, Чикаго, Ванкувер и так далее), но мне казалось, что в каждом из них я провел недостаточно времени, чтобы по-настоящему ощутить их колорит.

Потом издатель Пол Ф. Олсен попросил меня сочинить рассказ для антологии, которую он издавал совместно с Дэвидом Б. Сильвой, и меня снова охватила жажда описать какой-нибудь мегаполис. На этот раз я подчинился своему желанию и решил перенести своих героев в вымышленный город, включив в него здания и уголки знакомых мне крупных городов, но так, чтобы мне не пришлось беспокоиться, куда ведут улицы с односторонним движением и действительно ли данное кафе находится именно на этом углу.

Рассказ назывался «Timeskip» («Прыжок во времени») и стал первой опубликованной мной историей о Ньюфорде, хотя этого названия мой вымышленный город тогда еще не получил, а несколько ньюфордских персонажей уже появились раньше в рассказе «Uncle Dobbin's Parrot Fair» («Птичий рынок дядюшки Доббина»). Когда меня попросили дать что-нибудь в антологию, я воспользовался тем же городом, а написав три или четыре рассказа, понял, что нужно придумать для него название, решить, как расположены в нем улицы и все прочее.

Со времени написания первого ньюфордского рассказа прошло больше двенадцати лет, и сейчас я уже чувствую, что знаю Ньюфорд куда лучше любого другого города, в котором жил или который посещал, ведь я провел в нем столько времени! К счастью, многие издатели чувствуют то же самое и продолжают вместе со мной путешествовать по улицам Ньюфор-да, подхватывая истории старых друзей, которые появляются на страницах этих рассказов.

Где же находится Ньюфорд? В Северной Америке. Скорее ближе к востоку, чем к западу. Но где он в действительности? Он там, куда мы стремимся, когда мечтаем об иных мирах, которые, я полагаю, лишь немного отличаются от нашего собственного.

Действие следующей истории происходит не в Нью-форде и даже не рядом с ним. Я включил ее в нъюфордский цикл, так как один из персонажей в конце концов переезжает в Ньюфорд, и мой издатель Шерин согласилась, что рассказ должен входить именно в эту книгу.

 

Единственный шанс

В то лето они вместе переживали свои горести.

Сьюзен мчалась по Мэйн-стрит, вставая на педали, чтобы заставить свой велосипед ехать быстрее, полы армейской куртки цвета хаки хлопали ее по рукам. Куртка была на несколько размеров больше, чем нужно. Пришлось закатать рукава, а пояс оказался на бедрах.

Куртка принадлежала ее деду, и когда Сьюзен в начале лета нашла ее на чердаке в старом доме, дед с печальной улыбкой вручил куртку внучке; с такой же точно улыбкой он чинил для нее допотопный односкоростной велосипед, принадлежащий Тедди Бейкеру. С улыбкой, говорившей: «Не будь мы такими бедными…» Взглядом, исполненным того же значения, обменивались иногда ее родители, только при этом они не улыбались.

Сьюзен знала, что в этой куртке и на велосипеде с толстыми шинами она выглядит нелепо. Она читала это в глазах прохожих, мимо которых проезжала. Про ее куртку ребята даже дразнилку сочинили: «Сьюзи-слепуха, очки протри, в куртку-то влезут таких, как ты, три…» А Томми Которн донимал ее, называя «старой леди», иначе, мол, чего бы она ездила на старушечьем велосипеде, и говорил, что такими уродками бывают только старушенции.

Но сама-то Сьюзи себя старухой не чувствовала. В этой куртке и на своем велосипеде она чувствовала себя свободной. Она чувствовала себя военным разведчиком в тылу врага.

Сейчас Сьюзен стремглав неслась по Мэйн-стрит, повернула на Пауэрс-стрит, даже не притормозив, и, не замедляя хода, обогнула угол в такой близости к стоявшему на парковке грузовику с кока-колой, что задела его рукой.

Сьюзен изо всех сил старалась сдержать слезы. Велосипед помогал ей в этом. Ветер дул прямо в лицо. Большие толстые резиновые шины шуршали по тротуару. Куртка словно приблизила ее к деду. В этой куртке он когда-то пересекал океан. Сколько бы ее ни стирали, она до сих пор пахла дедом. Будто сушеными яблоками и листьями, которые жгут осенью. Но спина у Сьюзи все еще болела, ведь когда Бобби - брат Томми - толкнул ее в парке, она упала на скамейку и сильно ударилась. Все над ней потешались, а она сидела перед ними, стараясь не расплакаться,. думая только о том, как бы найти очки и поскорее уехать.

На углу Блэйлок-авеню и Пауэрс-стрит Сьюзен направила велосипед налево в переулок мимо лавки старьевщика Кунтце; словно цирковая наездница, пронеслась между двумя мусорными контейнерами и завихляла по неровному пустырю за бакалейной лавкой.

Билли уже был там.

Когда Сьюзен остановила велосипед, он обернулся и посмотрел на нее, крепко сжимая в руке книжку в бумажном переплете, которую она давала ему почитать.

Когда он обернулся, Сьюзен увидела у него на лице огромный синяк, и собственные несчастья сразу вылетели у нее из головы. Правый глаз Билли распух и заплыл. Положив велосипед на землю, она подошла к Билли. Прислонилась рядом с ним к задней стене бакалейной лавки и уставилась на пустырь.

В одиннадцать лет трудно вмещать в своем маленьком теле столько горя.

Сьюзен сняла очки. Винты левого заушника ослабли, и затянуть их было уже нельзя. Кусочек черной ленты удерживал заушник на виске. Сьюзен протерла стекла подкладкой куртки. И снова надела очки. Дужка на переносице была тесновата, очки уже стали ей малы. Мать обещала, что в следующем году купит новые.

- Он вчера совсем взбесился, - сказал Билли. Ей он не врал, как другим. Он не стал уверять, будто упал с лестницы, налетел на дверь или еще что-нибудь в этом роде. Его отец после работы пил, иногда он возвращался домой веселехонький, но иногда при нем и пикнуть было нельзя. Одно неверное слово - и от неожиданного удара огромного кулака Билли отлетал в другой конец комнаты. А иногда даже и неверного слова не требовалось.

- Я сидел себе на диване и читал твою книгу, - стал рассказывать Билли. - А он меня ударил. Ни слова не говоря, взял и ударил. А когда я попробовал подняться, врезал снова, а потом сбросил меня с дивана, разлегся сам и отключился.

В глазах Билли не было слез. Он говорил ровным, монотонным голосом, продолжая смотреть на пустырь. Потом повернулся и поглядел на Сьюзен.

- Если я останусь, он убьет меня или я… я… - Голос замер.

- Бобби Которн поймал меня в парке, - сообщила Сьюзен.

Она знала, что случившееся с ней и в сравнение не идет с бедой приятеля, но так можно было разделить с ним боль. Разделить свалившиеся на них горести.

- Я убегу, - объявил Билли. Сьюзен долго молчала.

- Нельзя, - наконец сказала она.

- Выхода нет, Сью, - ответил он. - Не могу больше терпеть. Ни ребят, как они показывают на меня пальцами, ни отца - он меня просто убьет. Через две недели начнутся занятия в школе. Летом мы с тобой могли прятаться в таких местах, как это, могли убежать от других ребят, чтобы они к нам не приставали, но вот начнутся занятия, что тогда? От ребят ведь никуда не денешься. И от отца мне никак не спрятаться - только сбежать отсюда.

- Но ты же маленький, - сказала практичная Сьюзен. - Куда ты пойдешь? Как будешь жить? Копы тебя все равно выследят, вернут домой, и тут-то и начнется настоящий цирк.

- Я убегу куда-нибудь, где меня никто не найдет.

Сьюзен покачала головой. Нет такого места, где в одиннадцать лет можно спрятаться так, что тебя не найдут. На полдня, конечно, можно, но навсегда - нет!

- Ничего у тебя не выйдет, - сказала она.

- А как же Джуди Лидстоун? - спросил он.

Сьюзен вздрогнула. Джуди Лидстоун жила в нескольких кварталах от нее, на Снайдер-авеню. Весной она исчезла.

- Она ведь не убежала, - напомнила Сьюзен. - Ее поймал какой-то псих. Просто… просто ее так и не…

- Но ведь тело-то не нашли?

- Нет, но…

- Ну, так я слышал другое.

- Чушь.

Билли замотал головой и с заговорщицким видом придвинулся к ней ближе.

- Она убежала отсюда, - проговорил он, и оттого, как он произнес это «отсюда», Сьюзи похолодела.

Ее опять пробрала дрожь, но теперь охватившая ее тревога была другой. Сьюзи дрожала не от страха, а скорее от невозможности поверить. Поверить во что-то неизвестное.

- Куда же она ушла? - спросила Сьюзи.

- Не знаю, как называется это место, но знаю, как туда попасть. По волшебству!

Сьюзен перестала дрожать.

- Да ну тебя, спустись на землю, - сказала она.

Отвернувшись от Билли, она стала грязным пальцем ковырять дыру в джинсах.

- Чтобы туда попасть, нужно иметь ключ, - добавил Билли, будто и не слышал Сьюзи. - Нужен особый ключ, и нужно верить, что он сработает. Верить по-настоящему. И тогда… тогда, если ключ сработает - ты можешь уходить.

- Куда?

- В лучшие края, где отец не будет драться, а ребята не будут насмехаться. Где не надо прятаться.

- Кто тебе про это рассказал? - спросила Сьюзен.

- Джуди. До того, как ушла. Сьюзен снова охватила дрожь.

У Билли был такой серьезный вид, он так уверенно говорил, что девочка невольно подумала: «А что, если все это правда?»

- Но туда нужно входить сразу, как только эта дверь откроется, - продолжал Билли. - Сразу. Другой возможности не будет.

- Это Джуди тебе сказала? - спросила Сьюзен. Билли кивнул.

- И ты никому об этом не говорил?

- А кому я мог сказать? - удивился Билли. - Кто бы мне поверил?

- А почему мне не сказал?

- Ну, говорю же сейчас.

Сьюзен сняла очки и снова стала протирать их, сосредоточившись на этом занятии. Убежать… оказаться там, где никто не будет унижать тебя. Неужто это возможно?

- Помнишь, Джуди исчезла прямо из своей комнаты? - продолжал Билли. - Среди ночи. Как, по-твоему, разве какой-то псих мог попасть к ней в дом, не разбудив родителей? Нет! Она рассказала мне про ключ до того, как сбежала, и сообщила, где его оставит. Сначала я подумал: вешает мне лапшу на уши. Но ведь она и впрямь исчезла, вот я и понял, что это правда. Я пошел к ней на задний двор и нашел ключ - он, как она и обещала, лежал за кладовкой, где ее отец хранит инструменты.

- И какой он?

Билли положил ее книгу на землю между ними и вытащил из кармана какой-то медный предмет - это оказалась фигурка волка, такая потускневшая, что выглядела почти как бронзовая. Он потер ее о джинсы на коленке и протянул Сьюзен. Фигурка нисколько не походила на те ключи, которые она видела.

- Как же он отпирает дверь? - спросила она.

- Он вроде как вместо сторожа, охраняющего ту дверь, - сказал Билли, поглаживая фигурку. - Надо крепко держать ключ в руке и позвать волка. И надо твердо верить, что волк придет…

Сьюзен медленно кивнула, словно себе самой.

- А когда… когда ты уйдешь туда? - спросила она.

- Сейчас, Сьюзи. Прямо сейчас. Пойдешь со мной?

- Я…

Сьюзен вспомнила, как Бобби Которн и его дружки схватили ее в парке и стали перебрасывать от одного к другому. «Лучше бы тебе родиться парнем, - сказал кто-то из них, - а так, при твоем-то лице, тебе надеяться не на что!» При ее-то лице… У нее слишком большой рот, кривые зубы. Уши торчат. Ей даже зеркала не нужно, и так понятно, какая она уродина. Стоит только посмотреть кому-нибудь в глаза. Кому угодно. Сразу ясно станет.

- Я пойду с тобой, - сказала она.

Билли расплылся в улыбке, отчего из-за его распухшего глаза все лицо как-то странно перекосилось.

- Классно!

- Что надо делать?

Билли, сидевший на корточках, распрямился.

- Позвать его. - Он постучал себя по груди. - Вот здесь. И нам надо твердо верить, что он придет.

С некоторым сомнением Сьюзен тоже встала.

- Только и всего?

- Тут самое главное - точно ли нам позарез нужно отсюда убраться, - пояснил Билли. - Так мне говорила Джуди. Одно я наверняка знаю - это наш единственный шанс.

Он отвернулся и уставился на пустырь, у него даже лоб сморщился, так он напрягал глаза. Сьюзен поглядела на него и тоже стала смотреть на пустырь.

«Все это как-то слишком просто, - подумала она. - Ведь колдовство должно быть куда сложнее. А так может сделать каждый. Ну да, - ответила она сама себе, - только прежде надо найти фигурку волка. Надо иметь ключ».

Если бы все это рассказал ей кто-нибудь другой, она бы ответила: «Ну прямо! Не забудь еще сказки про Санта-Клауса!» Но тайну бронзового волка ей открыл Билли, а Билли такая ерунда, как Санта-Клаус, не волновала, разве что в книгах. Он знал разницу между тем, что бывает на самом деле, а чего не бывает. И потом, он упертый. Хоть он и слишком мал, чтобы тягаться со старшими ребятами, когда те ищут, с кем бы схватиться, но уж если он им попался, то не подаст виду, что боится, у него смелости хватит. Стерпит, плакать не будет, домой не побежит.

«Не побежит, - подумала Сьюзен, - потому что дома ему достанется в десять раз больше, чем в школьном дворе».

Значит, звать волка. Так и быть. Она согласилась на это и почувствовала себя довольно глупо, но если этот волк обернется Питером Пэном и заберет их отсюда…

Сьюзен ощутила, что Билли бьет дрожь, и открыла глаза, хотя даже не заметила, как зажмурилась. Она взглянула на Билли и почему-то почувствовала, как он дрожит, а ведь он по-прежнему стоял на некотором расстоянии от нее. Как будто от его дрожи задвигался воздух между ними, и она сама ощутила, как по ее коже побежали мурашки. А теперь она увидела, что он весь трясется, и даже руки, плотно прижатые к телу, и те дергаются.

На лице Билли появилось странное выражение: оно стало радостным. Сьюзен подумала, что никогда не видела его таким довольным - лицо было просто спокойное и мечтательно-радостное. Она хотела его окликнуть, но тут услышала какой-то далекий дробный звук. И поняла, что Билли больше не старается приманить волка, а что-то видит там, посредине пустыря.

Сьюзен медленно обернулась, и ей показалось, что она сейчас умрет.

Вдали, в самом центре пустыря, среди сорняков, битых бутылок и прочего мусора, стоял огромный пес, таких больших она еще не видела. Нет, это был не пес. Наверно, это волк. Тот самый волк. Густая серая шерсть на загривке напоминала львиную гриву. Широкая грудь. Большая голова. А глаза… они были такого же цвета, как у сибирской хаски, но это была вовсе не хаска. В звере чувствовалось что-то дикое. Хищное. Прозрачные голубые глаза блестели, словно яркий солнечный луч, проходящий через сосульку.

Билли повернулся к Сьюзен, глаза его сияли.

- Ох, Сьюзи… - Его шепот напоминал тихий вздох.

Сьюзен кивнула. Он пришел. Губы у нее растянулись было в улыбке, но тут с волком что-то произошло. Он стал… изменяться. Встал на задние лапы, задрал нос, с его телом стало что-то твориться, и вот уже перед ними на пустыре стоял какой-то гибрид - получеловек-полуволк.

«О боже, - подумала Сьюзен, - да это же человековолк из фильмов ужасов, которые показывают ночью!»

Она испуганно отступила на шаг. Может быть, она не поверила по-настоящему, но Билли-то, конечно, верил, и что-то все же появилось. (Наверно, это какой-то фокус.)

Вот оно стоит там, нечто совершенно невозможное. Только оно совсем не страшное, не такое, как в кино. А глаза у него… далекие-далекие, холодные и добрые одновременно. В таких глазах утонешь запросто. Они обещают спасение от всякой боли. И могут все вылечить. Только в жизни так не бывает, правда? Ведь легких выходов нет, разве не так?

(Все-таки это какой-то фокус.)

А из-за забора, с другой стороны пустыря, того и гляди вылезут братья Которны со своей шайкой и начнут скалить зубы и показывать на них с Билли пальцами. Тут-то человековолк и лопнет.

(Если это не фокус.)

Это же просто воздушный шар. Или он вырезан из картона. Просто фокус.

Но человековолк вдруг переместился в сторону, и за ним, будто затвор фотоаппарата, неожиданно распахнулись какие-то причудливые двери, какие бывают в научно-фантастических фильмах, и открылось овальное окно, ведущее в иной мир. Через это окно можно было разглядеть уходящие вдаль зеленые поля, а над ними синее небо, и все там было такое яркое, что резало глаз. Но это был… (Конечно, это какой-то фокус.)… Или мираж, или галлюцинация. Ведь человековолков не бывает, а если бы они и были, их держали бы в зоопарке или в какой-нибудь лаборатории. И никаких волшебств тоже не бывает, если не говорить о спецэффектах в кино, но это все трюки. И нет никаких иных миров, куда можно просто войти через дыру в воздухе. Разве что…

Билли взял ее за руку.

- Пошли, Сьюзи, - сказал он и повел ее к че-ловековолку с прозрачными глазами, полными радужных обещаний.

На Сьюзен пахнуло воздухом иного мира, открывшегося за окном, свежим, пряным ароматом, в котором смешались все ее любимые запахи - горящих осенних листьев, летних роз, весенней сирени. Воздух, вырывавшийся из этого окна, из этого иного мира, был такой чистый, такой благоуханный, что казалось, можно было даже увидеть разницу между ним и затхлым, тяжелым запахом пустыря.

«Вот сейчас мы войдем в эту дыру», - подумала Сьюзен.

Человековолк уже повернулся и грациозно переступил через край отверстия, одна косматая лапа уже опустилась на неправдоподобно зеленую траву, другая еще оставалась на заросшем летними сорняками пустыре. Волк оглянулся, желая удостовериться, что они следуют за ним. Билли и Сьюзен подошли к отверстию, и Сьюзен вырвала руку из сжимавшей ее руки Билли.

- Сьюзи! - воскликнул он в замешательстве. И тут же перевел взгляд на расстилавшуюся перед ними страну. Неужели вход в нее уже уменьшился?

- Разве ты не понимаешь? - ответила Сьюзен. - Ведь…

(Наверняка это какой-то фокус.)

- … Этого не может быть! Билли отпрянул от нее.

- Нет! - затряс он головой. Синяк на его лице, казалось, обвинял Сьюзи в предательстве. - Не смей так говорить!

Она знала, что пронеслось у него перед глазами: как он годами спасался от школьных драчунов, от избивавшего его отца. Но у нее-то, по крайней мере, есть семья. А что вспомнила она? Что промелькнуло у нее в голове? Почему она так испугалась этого иного мира, как пугалась вообще всего? Испугалась, что придется покинуть дом из-за того, что ее дразнят другие дети? Из-за того, что ей противно ходить по школьным коридорам под градом насмешек?

Как ей хотелось поверить, что тот мир действительно существует! Билли уже шагнул в дыру. А из-за его спины за ней наблюдал человековолк, и его синие глаза были полны печали. Как глаза ее деда, когда тот отдавал ей свою старую куртку. Как глаза ее родителей, когда они пытались объяснить, почему ей придется обойтись без новых очков, без скобок, которые выправили бы ее кривые зубы, и без многого другого, чего они не могли себе позволить.

Ей хотелось поверить, но она не могла справиться с мыслью, что это всего лишь какой-то фокус. И что когда она шагнет туда, у нее за спиной тут же раздастся хохот. Тот самый бесконечный хохот, который куда страшнее, чем побои, пинки и удары.

В воздухе раздался слабый гул, и Сьюзен увидела, что вход, мерцая, закрывается.

- Я знаю только, что это - наш единственный шанс! - прозвучал у нее в мозгу голос Билли.

Она рванулась вперед, сделала шаг и снова засомневалась. Нет, это не годится. Ведь может быть, это и не фокус. Может быть, человековолк и эта страна за входом действительно существуют. Но это не дело. Для Билли это, возможно, и правильно, но не для нее. Нельзя убегать от своих проблем. Так говорят ее родители. И дед тоже.

Когда она подумала о своих родителях и о том, какими печальными станут глаза деда…

Так не поступают с теми, кого любишь. Она, конечно, боялась уходить в другой мир, но главное, она знала, что убежать было бы неправильно.

Вот она и дала им уйти - Билли и человеко-волку, пусть себе бегают по зеленым полям. Перед тем как вход окончательно закрылся, она увидела, что они оба уже стали волками - один большой, другой маленький, они резвились как щенки. Потом вход исчез окончательно, и Сьюзи осталась стоять посреди пустыря, в ушах у нее звенело. Она прошла через то место, где был вход, но теперь там ничего не было. Никакого входа. Никакого иного мира. И никакого Билли.

Сьюзен наклонилась и подняла с земли бронзовую фигурку. На какой-то момент ей показалось, что фигурка, задвигавшись в ее руке, превратилась из волка в человека и снова в волка. Она все еще была теплая после того, как ее сжимал в своей руке Билли. Выходит, это все же был не фокус.

- Б-билли! - позвала она.

Теперь слезы, которые она сдерживала днем, потоком хлынули у нее из глаз.

«Единственный шанс». Ей показалось, что она слышит, как это говорит Билли, но его голос прозвучал издалека, словно эхо. Из иного мира. Все кончилось.

Ее охватило чувство одиночества. В груди защемило. Казалось, безлюдный, заросший сорняками пустырь потешается над ее решением, но она знала, что поступила правильно. Правильно. Только почему, когда поступаешь правильно, бывает иногда так больно?

Склонив голову, Сьюзен положила фигурку в грязь. Пусть ее найдет кто-нибудь другой, тот, кто сможет использовать ее так, как она не захотела. Она повернулась и медленно поплелась к велосипеду. Подняв его с земли, она двинулась в путь, потом обернулась и бросила на пустырь последний взгляд.

- Передай от меня привет… Джуди, слышишь, Билли, - тихо проговорила она.

А затем встала на педали и, нажимая на них, поехала. Глаза ее были полны слез. Они катились по щекам и падали на куртку. Велосипед, прыгая по кочкам, проехал через поле, и вскоре Сьюзен скрылась в переулке.

В конце концов счастье улыбнулось семье Сьюзен. Ее отец получил работу в Нъюфорде, и ее детские беды остались позади. Но счастливее, чем в маленьком городке на Среднем Западе, где она выросла, Сьюзен не стала.

 

Одна

Казалось, Сьюзен всегда чувствовала себя несчастной.

Нажимая на педали своего новенького горного велосипеда, она ехала по Тенистому бульвару - более неподходящее название для этой улицы трудно было придумать. По обеим ее сторонам тянулись одноэтажные домики с верандами и тщательно подстриженными лужайками. Редким растущим здесь деревцам было всего несколько лет. Никакой тени. Никакого бульвара не было и в помине.

Да и чего ждать от района, носящего название «Лесные Сады»? Эти два относящихся к деревьям слова, казалось, насмешливо подчеркивали, что если здесь когда-то и были настоящие леса, то строители давным-давно прошлись по ним бульдозерами.

Сьюзен понимала, что должна быть счастлива. Правда, из-за новой работы отца пришлось расстаться со Средним Западом, но зато теперь у них есть хороший дом, она получила новый велосипед, а также собственную спальню, для которой сама выбирала мебель; родители больше не ссорятся и даже смогли позволить себе поставить Сьюзен скобки для зубов, которые зубной врач рекомендовал ей носить еще несколько лет назад.

Нельзя сказать, что она скучала по Джонстауну, там ведь она тоже была несчастной. Но тамошние несчастья были привычными. Там она знала, кого лучше обойти стороной, чтобы не нарваться на издевки, - она легко могла представить, что сказал бы Бобби Которн про ее рот, полный стали, сверкающей каждый раз, когда она, забыв про скобки, улыбалась или разговаривала.

(«Сьюзен, пожалуйста, перестань мямлить», - любимый теперь припев матери.)

В Джонстауне она знала все местечки, где можно было остаться одной, чтобы ее никто не донимал. Здесь она нашла только одно подходящее место на северной границе города, там, где начинались поля. На велосипеде туда можно было запросто добраться за пятнадцать минут. Когда-то здесь были фермерские угодья, а теперь, куда ни глянь, сплошной кустарник.

Тротуар под колесами ее велосипеда закончился, но через поле вела тропинка. Горный велосипед резво преодолевал неровную дорогу, доказывая тем самым, что не вся реклама лжет, бывают и исключения. Сьюзен подумывала, не дать ли велосипеду имя, но в свои четырнадцать лет почти убедила себя, что это ребячество.

Еще минут десять она ехала по полю, заросшему пожухлыми сорняками и золотарником, пока не добралась до места, которое обнаружила через три недели после того, как семья переехала в Ньюфорд. Сьюзен прислонила велосипед к старому дубу. Его листья у нее над головой уже начали рыжеть.

«Вот этот дуб, - подумала она, - уж точно связан с названием „Лесные Сады". Наверно, ему лет сто, не меньше, и он сродни этому месту, сразу видно. Думаю, что на него любой заглядится, это тебе не придуманное дизайнерами озеленение, от него все здешние новые застройки смахивают скорее на декорации к фильму, не скажешь, что тут и впрямь люди живут».

Сьюзен продиралась через кусты, пока земля у нее под ногами вдруг резко не оборвалась, так что Сьюзен оказалась на самом краю ущелья. Голая скала отвесной стеной уходила вниз футов на семьдесят, а на дне виднелось беспорядочное нагромождение валунов.

Это было запретное место. Десять дней назад один из учеников ее теперешней школы сорвался с обрыва и погиб. Даже еще не имея в школе друзей, Сьюзен слышала разговоры, что он не просто упал. Он бросился вниз.

Вспомнив об этом, Сьюзен содрогнулась. Многие ее сверстники не очень-то понимали, что такое смерть. Но Сьюзен знала это хорошо. За месяц до того, как они уехали из Джонстауна, в разгар подготовки к переезду, умер ее дедушка. Сколько она себя помнила, он всегда жил с ними и был ее лучшим другом.

Эта потеря причинила ей тупую боль, которая никак не проходила. После смерти деда прошло уже три месяца, а Сьюзен все еще ловила себя на том, что не один раз за день, увидев что-нибудь интересное, говорит себе: «Вот расскажу дедушке», и тут же вспоминает…

Она столкнула ногой камень в ущелье и наблюдала, как он падает.

Неужели этот мальчишка действительно бросился вниз?

У Сьюзен за спиной хрустнула ветка, она вздрогнула и потеряла равновесие. Зашаталась, хватаясь руками за воздух, и вдруг кто-то схватил ее за куртку и втащил на безопасное место. С отчаянно бьющимся сердцем Сьюзен обернулась и оказалась лицом к лицу с Бадди Лапалья.

Сьюзен была не слишком уверена, радоваться ей или нет, что ее спасли.

В «Лесных Садах» не было мест, пользующихся дурной славой, но если бы они были, Бадди жил бы именно там. Одет он был как Джеймс Дин в фильме «Бунтарь без идеала» - белая футболка, джинсы, кожаная куртка и ботинки. Волосы гладко зачесаны назад, но черты лица жестче, чем у Дина, а серые глаза - холодные как лед. Дин был романтическим кумиром, а Бадди просто обыкновенным гаденышем - любителем припугнуть.

Он учился в той же школе, что и Сьюзен, хотя в классе появлялся редко. В школьной иерархии он занимал положение главаря шайки байкеров, решительно отказавшихся от японских мотоциклов в пользу «харлей-дэвидсонов» и «Нортонов». Если другие ребята, окончив школу, поступали в университет, эти парни, как казалось Сьюзен, могли поступить только в банду вроде «Драконов дьявола».

Раньше Сьюзен никогда так близко ни с кем из них не сталкивалась. Когда Бадди выпустил из рук ее куртку, она чуть еще раз не переступила через край ущелья, желая отодвинуться от Бадди подальше. Но, вспомнив в последний момент об ужасном обрыве, она с сильно бьющимся сердцем отпрянула в сторону. Бадди только посмотрел на нее, вытряс сигарету из мятой пачки и закурил.

- Зачем ты куришь? - вдруг выпалила Сьюзен. - Разве ты не знаешь, что это вредно для твоего здоровья?

«О господи, - подумала она. - С чего это я несу такое?»

- Падение со скалы тоже вредно для здоровья, - сказал Бадди.

И Сьюзен сразу вспомнила то мгновение, когда она поняла, что падает, и ничто не может ее спасти, рот у нее беззвучно открылся и тут же беззвучно закрылся, и она подумала, что, наверно, напоминает рыбу.

- Спасибо, - пробормотала она.

У Бадди вопросительно приподнялись брови.

- Ну, за то, что ты… не дал мне упасть… Бадди пожал плечами. Он перевел глаза с нее на ущелье.

- А Пит не упал, - сказал он наконец. - И не бросился вниз.

Сьюзен ошеломленно заморгала, а потом поняла, что он говорит про Питера Рейда, погибшего мальчика. Она вспомнила, как в школе говорили, что Бадди и Питер Рейд были друзьями. Но если Питер не упал и не прыгнул вниз, то его гибель можно объяснить только одним.

- Что ты имеешь в виду? - спросила Сьюзен. Бадди еще раз затянулся и бросил сигарету на листья у них под ногами.

- Сама пораскинь мозгами, - сказал он. Повернулся и пошел прочь. Сьюзен наступила на окурок носком ботинка и поспешила за ним, ее страх сменился любопытством. Но не успела она выйти на открытое место, как услышала, что он заводит мотоцикл. Она дошла до своего велосипеда и успела увидеть, как Бадди несется по узкой тропинке на своем «харлее», а сорняки и золотарник хлещут его по локтям и коленям.

Сьюзен посмотрела на то место, где только что стоял мотоцикл. Когда она сюда приехала, никакого мотоцикла здесь не было. Значит, Бадди находился где-то поблизости. Интересно, что он делал? Следил за ней, подумала она, и по спине у нее пробежал холодок. А до этого, до того, как она тут появилась, - чем он тогда занимался? Судя по их разговору, вряд ли он явился сюда оплакивать Питера Рейда. Нет, скорее голос Бадди звучал сердито.

Это чувство Сьюзен прекрасно понимала. Она пришла в ярость, когда умер дед. Пришла в ярость, плакала и…

Сьюзен сняла очки и вытерла глаза рукавом. Звук «харлея» теперь стал похож на далекое эхо. Она оглянулась на невидимое за деревьями ущелье.

Если Питер Рейд не упал и не прыгнул сам, значит, его столкнули. Но кто его столкнул? И что знает об этом Бадди?

В следующий понедельник в школе Сьюзен заставила себя собраться с духом и, выждав, когда Бадди остался один, подошла к нему, сжимая в сразу вспотевших руках учебники. Он быстро смерил ее взглядом и, казалось, счел недостойным своего внимания, но потом все-таки кивнул. Кивок не был ни приветственным, ни враждебным, но Сьюзен посчитала его началом разговора.

- А ты был там, - спросила она, - когда он - Питер - погиб?

Глаза Бадди сузились в ледяные щелки.

- С чего ты так решила? Сьюзен сделала еще одну попытку:

- Ну, хотя бы из-за того, что ты сказал в субботу. Иначе откуда бы ты знал, что там случилось?

- А тебе-то что?

- Я… я люблю читать детективы и люблю разгадывать, что и как.

Бадди снова уставился на нее и смотрел долго, изучающе.

- Почему бы тебе не спросить Кейта Томсона, кто в тот день был возле ущелья? - наконец процедил он. - Может, Пит связался с его девушкой.

Сьюзен покачала головой. Кейт Томсон и Джуди Корбин принадлежали к высшей школьной аристократии. Он был старостой класса и ведущим игроком футбольной команды, она возглавляла дискуссионный клуб и была заводилой в группе поддержки футболистов. Но ни с ним, ни с ней Сьюзен не была знакома, однако даже представить себе не могла, чтобы Джуди встречалась с кем-то из приятелей Бадди, а уж чтобы ученик старших классов их школы мог кого-то убить - и мысли такой не допускала.

- Но ведь мы все еще просто школьники, - сказала она.

- А Пит просто умер, - насмешливо отозвался Бадди.

Сьюзен ловила себя на том, что, когда ей это удавалось, она наблюдала за Кейтом Томсоном, стараясь разгадать, может ли за внешностью примерного старшеклассника скрываться убийца. Она ходила на тренировки футбольной команды, сидела на трибуне, смотрела, как тренер подсказывает игрокам, что надо делать, куда двигаться. В столовой она норовила сесть поближе к столику Кейта, слонялась вокруг фонтана рядом с его раздевалкой. Но ничего подозрительного не обнаружила.

В конце концов Сьюзен обратилась к Лори Спул, с ней в начале учебного года она, стараясь найти настоящую подругу, сблизилась чуть больше, чем с другими. Лори пришла в эту школу сразу после начальной, так что даже если она не была с кем-то знакома лично, уж сплетни-то знала все.

- Что ты можешь сказать про Кейта Томсона? - спросила Сьюзен.

- Тебя он танцевать не пригласит, если ты это имеешь в виду. Приглядись как следует к Джуди Корбин и сама поймешь почему. Она потрясающая.

- Это я понимаю. Мне просто хотелось узнать, что он собой представляет.

- Если в двух словах, то он - парень хоть куда. Не могу даже представить, кому он может не нравиться, разве что кому-нибудь из этих длинноволосых типов, которые ошиваются вокруг твоего друга Бадди Лапалья.

- Он мне не друг. Лори пожала плечами.

- Ну, я видела пару дней назад, как ты разговаривала с ним на парковке, вот и подумала…

Сьюзен чуть было не рассказала Лори, о чем она говорила с Бадди, но вовремя прикусила язык. Лори была славная, но обожала поболтать. А Сьюзен сомневалась, хорошо ли будет, если то, что сказал ей Бадди, станет пищей для школьных пересудов. Тем более была уверена - то, что сказал ей Бадди, не может быть правдой. Но в то же время вся эта тайна так напоминала детектив, что бросить свое расследование Сьюзен была не в силах.

- Я просто спрашивала Бадди про его мотоцикл, - ответила она. - Один из моих друзей там, дома, всегда хотел иметь такой же.

Лори покачала головой.

- Лучше держись от Бадди подальше. - Она зашептала Сьюзен на ухо: - Я слышала, что, если хочешь поймать кайф, можно достать у него все что надо, любой наркотик. Были бы деньги. Такой парень просто опасен.

- Не то что Кейт Томсон? - Слова Сьюзен прозвучали как вопрос.

- Небо и земля, - согласилась Лори. - Если не считать того, что, будь я парнем, я бы не стала заигрывать с его девушкой.

- А что, он ревнивый?

- Просто бешеный. Помню, когда твой друг Бадди…

- Да не друг он мне, - машинально перебила ее Сьюзен.

- … в начале лета порвал с Анжелой Готтон, он попытался поухаживать за Джуди. Кейт с родителями как раз уехал на две недели в Кейп-Код, они ездят туда каждое лето. Я слышала, что Кейт чуть не убил Бадди, узнав об этом. Двое ребят с трудом их растащили.

Сьюзен поняла, что ей не хочется все это слушать, но было поздно. Она поглядела туда, где в переполненной столовой царил Кейт Томсон, и ей вдруг стало не по себе. Она собиралась спросить, не пытался ли и Питер Рейд ухаживать за девушкой Кейта, но у нее пересохло в горле, и слова не шли с языка.

К счастью, Лори переключилась на другую тему.

Заводить разговоры о Питере Рейде в школе было нелегко: его смерть затронула всех. Хотя он был лучшим другом Бадди, в его компанию длинноволосых парней Питер не входил. В этом году он организовал футбольную команду, в прошлом писал статьи в школьную газету. Сьюзен просмотрела старые подшивки и прочитала эти статьи. Они были написаны в шутливой манере, но заслуживали внимания, потому что Пит высказывал в них свое мнение.

С фотографии из школьного ежегодника, который Сьюзен одолжила у Лори, на нее смотрел темноволосый подросток с резкими чертами лица, с падающей на лоб прядью и задумчивыми глазами. В этом же ежегоднике оказался его рассказ про мальчика, потерявшего деда, этот рассказ поразил Сьюзен в самое сердце. Она даже расплакалась.

Ей было жаль, что она не знала Питера раньше, и теперь Сьюзен окончательно укрепилась в решении выяснить, что случилось с ним на самом деле.

История жизни Питера, по крайней мере на основании того, что помнили о нем его одноклассники, становилась полнее с каждым днем. Чтобы не говорить о нем прямо, Сьюзен придумывала обходные пути. Ей поневоле пришлось стать более общительной. И в один прекрасный день Сьюзен, как ни странно, поняла, что совсем освоилась в новой школе, даже больше, чем в той, где училась до переезда. Ее приняли здесь вместе с ее очками, скобками во рту и всем прочим. Поиски правды о гибели Питера Рейда превратились для нее в своего рода манию, но они помогали и ей самой.

В конце концов, когда она так и не смогла найти связи между Питером и Кейтом, Сьюзен снова обратилась к Лори.

- А почему Кейт не набрасывался на Питера, когда тот клеился к Джуди? - спросила она. Лори некоторое время непонимающе смотрела на нее, потом покачала головой.

- Ты все перепутала, - сказала она. - Питер не вязался к Джуди, он стал ухлестывать за девушкой Бадди. Вот почему Бадди и Анжела расстались.

- Но ты же говорила, что это было в начале прошлого лета? - напомнила Сьюзен.

- Ну да. Я слышала, будто Бадди узнал, что Анжела с кем-то встречается, но не мог выяснить, с кем именно. Они все время ругались, пока она просто не порвала с ним. Только в этом году, перед началом занятий, он узнал, что у нее роман с Питером.

Сьюзен похолодела.

- И что… что случилось? - спросила она.

- Ничего, - ответила Лори. - По-моему, к тому времени вся эта история закончилась. Бадди просто посмеялся, и все. - Лори внимательно посмотрела на Сьюзен и добавила: - Почему это ты все время спрашиваешь про Питера?

Сьюзен старалась подавить тошноту. Она безразлично пожала плечами.

- Не знаю, - сказала она. - Из тех, с кем я ходила в школу, по-моему, еще никто не умирал. Вот он меня и заинтересовал.

- А ты странная, Сьюзен, - покачала головой Лори. - Тут прямо какая-то патология.

- Может быть.

- Нет, определенно в этом есть что-то нездоровое.

«Стоит ли сомневаться в том, что к завтрашнему дню наш разговор станет достоянием всей школы?» - подумала Сьюзен.

Но может быть, она несправедлива? Хотя хорошо ли они с Лори знают друг друга? Их ведь не назовешь лучшими подругами. А вообще, когда узнаешь, как лучшие друзья поступают друг с другом, понимаешь, что именно лучший друг способен предать тебя… Вот, например, Питер - взял и начал за спиной Бадди встречаться с Анжелой… Или, скажем, Бадди: мог он пойти к ущелью со своим лучшим другом и…

Сьюзен содрогнулась.

Она даже представить не могла, что все это окажется правдой. Боялась убедиться в вине Бадди даже больше, чем если бы здесь был замешан Кейт, потому что тогда хотя бы можно было свалить все на страсть, а Бадди, видно, тщательно составил план.

Ночью Сьюзен не могла уснуть. Ей хотелось, чтобы в соседней комнате был дедушка, как там, в Джонстауне, в их прежнем, настоящем доме. Ей нужно было с кем-то поговорить, с кем-то, кто ее выслушает, отнесется к ней серьезно, хоть ей всего четырнадцать. Она не знала, как ей поступить. Понимала, что должна что-то сделать, но что - просто не представляла.

В конце концов она встала с постели. Надела джинсы и свитер, завязала шнурки на высоких ботинках и влезла в куртку. Держась у стены холла, куда выходила спальня родителей, стараясь не скрипеть половицами, она выскользнула из дома.

На улице было холодно. В этот ночной час их пригород, казалось, преобразился. Стояла такая тишина, что он больше чем когда-либо был похож на декорацию из фильма. Из боковой двери гаража Сьюзен вывела свой велосипед и вышла с ним на улицу. Потом села на сиденье и, что было сил нажимая на педали, покатила сначала по одной улице, потом по другой. Ветер резал лицо, щеки у нее раскраснелись. На глазах под очками выступили слезы.

Наконец Сьюзен остановилась около дома, который ничем не отличался от ее собственного, только был немного более старым. Она гадала, где находится комната Бадди и как привлечь к себе его внимание, не разбудив родителей, гадала, как объяснить, почему она оказалась здесь среди ночи.

В мозгу у нее звучали слова Лори: «Такой парень просто опасен».

«Куда более опасен, чем ты думаешь, Лори. Намного опаснее».

Все это глупо. Она не какой-нибудь крутой шериф, с пистолетом в руке преследующий убийцу, о таких она только в книжках читала. Она просто-напросто девчонка и сама не знает, что делает.

Но поступить иначе она не могла. Никто ее и слушать не станет, это ясно. Ни родители, ни учителя, ни полиция. Нужны доказательства - это ей давным-давно вбили в голову те же самые детективные книжки, но как раз доказательств у нее и не было.

Она просто знала, вот и все. Просто соединила одно с другим - то, что услышала от Бадди, с тем, что узнала про Питера Рейда в школе, и с тем, что рассказала Лори.

Носком ботинка Сьюзен отогнула стойку у велосипеда и поставила ее так, что теперь велосипед мог стоять сам по себе. Вытерев повлажневшие ладони о джинсы, она глубоко вздохнула и направилась к дому. Но не успела она сделать и нескольких шагов, как раздавшийся за спиной голос остановил ее:

- Что, черт возьми, ты тут делаешь?

С сильно бьющимся сердцем Сьюзен медленно повернулась. Дом Лапалья стоял между двумя уличными фонарями, так что она не могла разглядеть фигуру, возникшую перед ней в тени. Но она узнала голос Бадди.

- Я знаю, что случилось в ущелье, - сказала она.

Он никак не отреагировал - ничего не сказал, не двинулся с места. Как будто в нем сосредоточилась вся тишина этой ночи.

- Одного не понимаю - зачем тебе понадобилось, чтобы я об этом узнала? - добавила Сьюзен.

Снова никакого ответа. Сьюзен вспомнила, как кто-то в школе говорил, что многие парни в компании Бадди носят при себе ножи и не боятся пускать их в дело. Сьюзен сглотнула слюну.

- Я не убивал его, - наконец проговорил Бадди. - Это все Анжела.

Он сделал шаг вперед, теперь Сьюзен могла лучше разглядеть его. Ей хотелось бежать без оглядки, но ноги словно приросли к месту, не столько от страха, сколько оттого, что она чувствовала себя в долгу перед Питером. До чего же смешно! Она никогда не видела этого юношу, пока он был жив, но ее старания выяснить историю гибели Питера так облегчили ей переход в новую школу, что она считала себя его должницей. Ведь она была так поглощена мыслями о Питере, что не успела почувствовать себя смущенной, застенчивой или глупой, как с ней обычно случалось.

- Его убила Анжела? - тихо переспросила она. Бадди кивнул.

- Если бы только она… не… не спала с ним…

В его голосе звучала такая боль, что Сьюзен, как ни странно, невольно захотелось успокоить его, пусть он даже и убийца. Но вместо этого она сказала:

- Но я слышала, ты просто посмеялся, узнав об этом.

Теперь его голос звучал вызывающе:

- А что, по-твоему, мне оставалось? Да и дело было уже прошлое. Но я не мог выбросить их из головы, все думал, как они тогда смеялись надо мной. Знаешь, что Пит сказал мне, когда я про них узнал? «Слушай, друг, прости. Но так уж получилось». Представляешь?

Бадди сунул руку в карман, и Сьюзен начала думать, что же делать, если он вытащит нож. Но Бадди достал сигареты и закурил. Сьюзен заметила, что у него дрожат руки.

- Их двоих я любил больше всего на свете, - продолжал Бадди. - Я вообще, кроме них, никого никогда не любил. - Он замолчал, потом добавил: - А ты когда-нибудь теряла кого-то, кого по-настоящему любила?

Сьюзен подумала про деда и кивнула. «Но я его не убивала», - пронеслось у нее в голове.

- Так что же случилось в ущелье? - спросила она.

- Мы любили туда ходить, наша компания - я, Пит и Анжела, и те, кого приводил Пит. Мы там здорово веселились. А в тот день Пит позвонил мне и предложил там встретиться, сказал, что хочет поговорить. С тех пор как я узнал про них, между нами все стало не так, как раньше, сама понимаешь. Но я понадеялся, что все как-то нала-280

Одна дится, и сказал: «Факт. Давай встретимся». Ну а он опять завел свое. Как, мол, ему жаль, что так случилось. Но между ними пробежала какая-то искра. Сперва они бросили встречаться, понимали, что так не годится. Но сами только и думали друг о друге. Не встречались целое лето, но теперь, мол, все вышло наружу, а я, когда узнал, что это был он, только посмеялся. Вот он и хочет сказать мне, что будет встречаться с Анжелой снова, но прежде всего, пока об этом не узнали все, он решил поговорить со мной.

Бадди покачал головой, словно до сих пор не мог в это поверить.

- Он хотел, чтобы я сказал ему, что все в порядке, никаких, мол, переживаний и все такое.

Бадди замолчал и докурил сигарету. Сделав последнюю затяжку, он отшвырнул окурок.

Испустив сноп искр, окурок упал на тротуар.

Он долго смотрел на него, потом покачал головой.

- Я не верил своим ушам. Знаешь, мне и так-то было паршиво ходить и думать, что они потешались надо мной все лето, и, когда я узнал про них, я старался делать вид, будто мне плевать, а уж тут… тут… Я закричал на него, а он говорит: «Брось переживать!» Тогда я просто оттолкнул его. А он полетел вниз. Он кричал, пока летел. Он… Господи, я до сих пор слышу, как он кричит. Каждую ночь слышу.

Сьюзен тихо откашлялась.

- Похоже, ты не собирался его толкать… Бадди перебил ее:

- Знаешь, что я подумал в ту минуту, когда он сорвался вниз? Мне хотелось смеяться. Мне хотелось завопить: «Вот, сосунок, что бывает с тем, кто свяжется с Бадди Лапалья!» Но когда он ударился о дно, и я… он… Я никогда не слышал такого звука, и дай бог никогда не услышу.

Сьюзен даже не поняла, как это произошло - только что он стоял нормально и вдруг чуть не упал, хорошо, она успела схватить его за руку и отвести на лужайку. Там он опустился на траву, упершись головой в колени и запустив руки в волосы.

- Как мне без него тошно, - проговорил он. - Господи! Как тошно!

Сьюзен села рядом с ним.

- Что же теперь будет? - спросила она. Больше не надо было допытываться, с чего это он хотел, чтобы она выяснила, как все произошло. Она поняла, что он дольше не мог хранить в себе свою чудовищную тайну. Да и никто бы не смог. Как после этого считать себя человеком?

- Я не знаю, что делать, - признался Бадди.

- Сделать можно только одно: ты должен сказать правду.

- Но пока копы знают, что Пит просто упал с той скалы… Или спрыгнул сам. Они никого не ищут. Дело закрыто.

- Но ты-то знаешь, как было дело, - сказала Сьюзен.

Бадди медленно кивнул.

- И неужели ты хочешь, чтобы про Питера все думали, будто он сам прыгнул? То, как они с Анжелой поступили, было, конечно, довольно подло, но и ты был не лучше, когда стал ухаживать за девушкой Кейта.

Все еще погруженный в себя, Бадди кивнул снова.

- Питер не заслуживал смерти, - продолжала Сьюзен. - И он не заслуживает того, чтобы о нем вспоминали как о слабаке.

Бадди повернулся к ней, в его глазах стояли слезы. И тут впервые Сьюзен поняла, что, несмотря на всю свою крутизну, Бадди все еще мальчишка, ненамного старше ее.

Некоторое время она сидела рядом с ним, потом поднялась на ноги. Ее окружала непроглядная ночь, звезды над уличными фонарями казались невероятно далекими. Она встала перед Бадди и посмотрела на него сверху вниз.

- Ты знаешь, что должен сделать, - сказала она, когда он поднял на нее глаза.

Бадди кивнул.

- Я боюсь, - сказал он.

Сьюзен подумала, как одиноко было ей в Джонстауне, как много значил для нее дед, как важно знать, что хоть один человек на свете беспокоится о тебе и понимает тебя. Сьюзен протянула Бадди руку.

- Я пойду с тобой, - сказала она.

Бадди долго не решался, но потом протянул ей свою.

Мэйзи Флуд - мой любимый персонаж, хотя главным действующим лицом она стала только в двух рассказах, помещенных в этом сборнике. Она фигурирует также в «Pochade box», в «The Ivory and the Horn» (1995), ей посвящен большой эпизод в «The Onion Girl» (2001), где, по сути дела, в той или иной мере присутствуют все нью-фордские персонажи.

В Мэйзи мне нравится ее жизнестойкость и обостренная порядочность. Она всегда поступает правильно, даже когда это причиняет боль.

 

А я, слава богу, жива

Предсказать можно только то, что уже свершилось.

Эжен Ионеско

Томми достался мне так же, как и собаки. Я нашла его, когда он, потерянный и одинокий, брел по улице, и взяла к себе. Я всегда подбираю бездомных, может быть, потому, что когда-то, давным-давно, надеялась, что кто-нибудь подберет меня. Правда, довольно быстро я из этой надежды выросла.

Томми для меня тоже вроде домашнего животного, с той лишь разницей, что он умеет говорить. Конечно, не всегда легко понять, что он хочет сказать. Но если уж на то пошло, речи большинства людей, по-моему, не слишком доступны пониманию. Томми, по крайней мере, честен. Он такой, какой есть. Никаких уловок, никаких скрытых помыслов. Он просто Томми - здоровенный малый, который никогда вас не обидит, даже если вы будете бить его палкой. Любит улыбаться, любит смеяться - в общем, обычный славный парень. Просто у него в голове пары винтиков не хватает. Черт побери, иногда мне кажется, что у него вообще сплошные винтики вместо мозгов.

Знаю, что вы подумали. Парень вроде него должен содержаться в каком-нибудь специальном учреждении, и, наверно, вы правы, если не считать, что в клинике Зеба его сочли излечившимся, когда койка, которую он занимал, понадобилась для кого-то, чья семья смогла заплатить хорошие денежки, и никто особо не усердствовал, чтобы взять Томми обратно.

Мы живем в самом центре той части Ньюфорда, которую одни называют Катакомбами, а другие - Сквотландией* [От англ. squat - вселиться в пустующий дом без разрешения владельца]. Это мертвый район, где увидишь сплошные пустыри, заваленные всяким хламом, грудами булыжников, брошенными машинами, повсюду стоят опустевшие, разграбленные дома. Я читала в газетах, что наш район считается позором для города, рассадником заразы, преступности и расовой розни, хотя на самом деле здесь живут люди с любым цветом кожи, который только можно себе представить, и все мы прекрасно ладим, главным образом, потому, что не суем нос в дела друг друга. И мы не столько преступники, сколько неудачники.

Благополучные граждане Ньюфорда, сидя в своих вылизанных квартирках, в домах с водой и электричеством, где не надо тревожиться о том, когда удастся поесть в следующий раз, напридумывали для нас множество прозвищ, чтобы заклеймить место, где мы живем, но мы-то, здешние, называем его просто своим домом. Мне он напоминает один из тех городишек, которые были когда-то на Диком Западе, служа пристанищем для тех, кто преступил закон, - несколько полуразвалившихся домов на бросовых землях, где только и жить разным отщепенцам.

Правда, такие парни, как Ламур и Шорт, которые писали о подобных городишках, могли их просто выдумать. Я убеждена, многие обожают изображать всяких проходимцев в романтическом свете, валят в одну кучу негодяев и героев, хорошее и плохое.

Эта черта и мне самой прекрасно знакома, но свою единственную пару розовых очков я потеряла давным-давно. Иногда я притворяюсь, будто живу здесь оттого, что мне так нравится, оттого, что только здесь я могу чувствовать себя свободной, и оттого, что здесь обо мне судят по тому, какова я и на что способна, а не по тому, какая у меня крутая семья и насколько выразительнее выглядит бедность по сравнению с нами.

Я ведь не говорю, что эта часть города красива. Я не говорю даже, что мне нравится здесь жить. Все мы тут просто тянем время, изо всех сил стараясь выжить. Когда я слышу, что кто-то умер от передозировки, еще кого-то зарезали, а кто-то шагнул с крыши дома или сунул голову в петлю, я всегда думаю - вот еще один из нас в конце концов выбрался отсюда. Здесь у нас зона боевых действий, и, как во Вьетнаме, тебя либо вывезут в цинковом гробу, либо ты унесешь ноги без посторонней помощи, но Катакомбы оставят на тебе свое клеймо на всю жизнь - от их леденящей тени, поселившейся у тебя в душе, будешь просыпаться в холодном поту среди ночи, а на новом рабочем месте, в новом доме, в любом обществе, где бы ты ни оказался, будешь захлебываться от тоски и чувствовать себя свихнувшимся. И все это по одной причине: Катакомбы взывают к тебе, внушают, что ты не заслужил того, что теперь имеешь, напоминают обо всех тех, кого ты оставил, кому не обломилась такая удача, как тебе.

Я не знаю, почему мы все терпим это. Но давайте будем честными. Я не знаю, почему я терплю такую жизнь. Наверно, потому, что я ничего лучше не видела. А может, я просто чертовски упряма, чтобы сдаться.

Вы знаете Анжелу? Ну, эту благодетельницу с Грассо-стрит, она активист какой-то благотворительной программы, цель которой - убрать с улицы таких, как я. Анжела однажды сказала мне, что я - нигилистка. Когда она растолковала, что это значит, я только и могла, что рассмеяться.

- Вы ведь знаете, откуда я? - сказала я. - Чего же вы от меня ждете?

- Я могу помочь тебе. Я покачала головой:

- Вы просто хотите заполучить часть меня, вот и все. Но у меня уже ничего не осталось, мне отдавать нечего.

Однако это только часть правды. Понимаете, у меня, как у всякого добропорядочного гражданина, есть обязанности. У меня собаки. И у меня Томми. Я шутила, сказав, что он - мое любимое домашнее животное. Так называют его байкеры, занявшие пустующий дом на той же улице, где живем и мы. А для меня Томми, собаки и я сама - одна семья. Ну, во всяком случае, у кого-либо из нас вряд ли будет что-то, более похожее на семью. Как они проживут без меня, если я уйду отсюда? А кто согласится заботиться о собачьей своре и парне-инвалиде, ведь я могу уйти только вместе с ними?

Томми помешан на журналах, хотя не может прочитать ни слова. Что до меня, то я обожаю читать. У меня тысячи книг. Да-да, представьте себе! Я добываю их из мусорных баков на задворках книжных магазинов. Ну, вы ведь знаете, что продавцы отдирают обложки, чтобы вернуть деньги за непроданный товар, а сами книги выбрасывают. Не вижу в этом никакого смысла, но я-то как раз на них не жалуюсь.

Мне не так уж важно, что читать. Я просто люблю, чтобы был сюжет. Даниэла Стил или Достоевский, Сомерсет Моэм или Стивен Кинг - мне все равно. Лишь бы забыться, погрузившись в слова и строчки.

А Томми обожает журналы, ему особенно нравится, когда на обложке есть наклейка с его именем. Ну, с именем подписчика, понимаете? Эти два слова он только и может прочесть: «Томас» и «Флуд». Его зовут Томас, он сам сказал мне об этом. А фамилию придумала я. Улица, на которой мы живем, называется Флуд-стрит.

Томми любит такие журналы, как «Пипл», «Мы», «Энтертейнмент Уикли», «Лайф» и прочие в этом роде. В них много картинок и мало слов. Томми просит меня вырезать оттуда изображения людей и животных, рекламу и все, что ему нравится, а потом играет с этими вырезками, как с бумажными куклами. Наверно, таким образом он отвлекается от окружающего. Что ж, чем бы дитя ни тешилось…

В общем, у меня есть свой почтовый ящик на Грассо-стрит, возле офиса Анжелы, и все, на что я подписываюсь, мне посылают туда. Раз в неделю я захожу на почту и забираю журналы. Обычно это бывает по четвергам во второй половине дня. Конечно, почтовый ящик обходится немного дороже, чем я могу себе позволить. Приходится больше рыться по помойкам, но что поделаешь! Не могу же я лишить Томми его единственного удовольствия. Многие считают меня слишком резкой, а некоторые просто чокнутой. Может, так оно и есть, но я не скупая.

Имея собственный почтовый ящик, получаешь множество всякой интересной макулатуры, Томми, во всяком случае, находит ее интересной. Я-то обычно выбрасывала всю ерунду, но однажды он вместе со мной пошел на почту и, увидев, как я швырнула в урну эти бумажки, просто вышел из себя. Так что теперь почти все, что я получаю, я приношу домой. Он называет это сюрпризами. Когда я возвращаюсь с почты, он первым делом спрашивает:

- А сюрпризы есть?

В четверг, когда все это началось, я пошла на почту и, как обычно, свирепо зыркнула на клерка в надежде, что когда-нибудь до него дойдет, почему я злюсь, но, похоже, надеялась я напрасно. Это он науськал на меня Анжелу. Решил, что такой хорошенькой девчушке, как я, в девятнадцать лет рано становиться мешочницей. Решил мне, значит, помочь.

А я не собиралась никому объяснять, что такая жизнь меня устраивает и я сама ее выбрала. Я с двенадцати лет живу самостоятельно, собой не торгую, наркотиков не принимаю. Платья у меня хоть заплатанные и старые, зато чистые. Я моюсь каждый день, чего не могу сказать о некоторых добропорядочных гражданах, которых встречаю на улицах. От них за версту несет потом и еще неизвестно чем. А я и выгляжу вполне прилично, но, конечно, не в те дни, когда мы с Томми роемся в помойках и катим по улицам наши тележки с добычей, а вокруг, словно почетный эскорт, вышагивают все наши собаки.

В сборе мусора нет ничего дурного. Откуда, как вы думаете, получают свои самые ценные товары все эти модные антикварные лавки?

Я прекрасно справляюсь со всем и не нуждаюсь ни в помощи Анжелы, ни в помощи этого почтового служащего. А ему, скорей всего, просто хочется обзавестись подружкой.

- Ну как делишки, Мэйзи? - спросил он, когда я вошла, спросил так приветливо, словно мы были старыми друзьями.

Наверно, он узнал, как меня зовут, из того бланка, который я заполнила, когда абонировала почтовый ящик.

Я, как всегда, сделала вид, что не слышу, и вынула из ящика целую стопку корреспонденции, накопившейся за неделю. Толстую стопку, в которой было множество сюрпризов для Томми. Все это я вынесла на улицу, где меня ждал Рэкси. Он самый маленький и самый неуверенный в себе из всех моих псов - простая дворняжка с жесткой коричневой шерстью. Этот пес единственный, кто всюду ходит за мной, как пришитый, и теряет голову от страха, если я оставляю его дома.

Я быстро приласкала Рэкси и села на поребрик просмотреть сюрпризы для Томми. Если в рекламе не было картинок, я тут же ее выбрасывала. Мне не хотелось тащить домой все это барахло.

И вот, пока я разбиралась с сюрпризами, из стопки и вывалился этот конверт. Я сидела и долго пялилась на него, не в силах отвести глаз. Он был в точности такой, как те красивые приглашения, вокруг которых всегда столько шума в моих любимых душещипательных романах: почти квадратный, из толстой кремовой бумаги, надписанный прямо-таки каллиграфическим почерком, словом, классный конверт. Но не поэтому я не сводила с него глаз, не поэтому не решалась взять его в руки.

На нем буква за буквой было выписано мое имя. Не то, на которое я обычно откликалась. А настоящее. Маргарет. Мэйзи, как я вычитала в одной книжке о Шотландии, просто уменьшительное от Маргарет. Ничего больше на конверте не было. Только «Маргарет», и никакой фамилии. Да я никогда и не называла свою фамилию, вот разве только когда полиция затеяла рейд в Катакомбах - выдворяла сквоттеров, время от времени они такое устраивают. По-моему, для них это своего рода тренировка. И тут я сказала, что моя фамилия Флуд, та самая, какую я дала Томми.

Я бросила взгляд назад сквозь стеклянную дверь, потому что подумала, уж не клерк ли послал мне это письмо - кто еще мог знать, как меня зовут? Но он даже не смотрел в мою сторону. Я еще посидела, глядя на конверт, а потом все-таки подняла его. Достала перочинный нож, разрезала конверт и осторожно вытащила из него почтовую открытку. На ней была написана всего одна фраза: «Впусти к себе сегодня ночью одетых в черные плащи, и они тебя убьют».

Я не поняла ровно ничего, но меня затрясло и по всему телу побежали мурашки. Если это не шутка, а сперва я именно так и решила, то кто эти «одетые в черные плащи» и почему они хотят убить меня?

Все большие города, такие как наш, по сути, состоят из двух миров. На первый взгляд кажется, что они разделены на имущих и неимущих, только все не так просто. Скорее, одни люди - дневное население, а другие - ночное. Такие, как я, относятся к ночным. Не потому, что я плохая, а потому, что я - невидима. Никто не знает, что я существую. Не знают и знать не хотят. Никто, кроме Анжелы и, пожалуй, этого почтового клерка.

Но теперь кто-то узнал обо мне.

Если только это не шутка. Я попыталась посмеяться над самой собой, но почему-то ничего не вышло. Я снова взглянула на конверт - проверить, нет ли на нем обратного адреса, и только тут поняла то, что должна была заметить с самого начала. На конверте не было и номера почтового ящика, на нем вообще ничего не было, кроме моего имени. Так как же, черт возьми, он оказался у меня в ящике? Ответ был только один…

Я оставила Рэкси сторожить сюрпризы, предназначенные для Томми, - надо же было чем-то занять пса, - и вернулась на почту. Когда клерк закончил разговор с клиентом, который был передо мной, он широко улыбнулся мне, но я положила конверт на прилавок и взглянула на него безо всякой улыбки.

Между прочим, он вполне ничего себе. И стрижка у него что надо - виски выбриты, а курчавые черные волосы дыбом стоят на макушке. Кожа кофейного цвета и глаза черные, а ресницы такие длинные, каких я у мужчин никогда не видела. Он бы мог мне понравиться, но беда в том, что он-то добропорядочный гражданин. И между нами не может быть ничего общего.

- Как это попало в мой ящик? - спросила я. - На нем значится только мое имя, нет ни номера ящика, ни адреса, ничего.

Он посмотрел на конверт.

- Он лежал у тебя в ящике? Я кивнула.

- Я не клал его туда, а кроме меня, никто не раскладывает почту по ящикам.

- И все-таки я нашла его там. Клерк взял конверт и повертел в руках.

- Действительно странно, - проговорил он.

- Ты что, из какой-нибудь оккультной шайки? - спросила я.

Спросила, потому что вспомнила о черных плащах. В таких одеяниях я видела только священников или тех, кто строит из себя оккультистов.

- Что ты хочешь сказать? - удивленно заморгал он.

- Ничего.

Я забрала конверт и направилась туда, где меня ждал Рэкси.

- Мэйзи! - крикнул мне вслед клерк, но я и бровью не повела.

«Прекрасно, - думала я, собирая почту, которую караулил Рэкси. - Сначала этот клерк, подогреваемый низменными страстями, пытается с моей помощью реализовать свой комплекс самаритянина. А теперь он и вовсе ополоумел. Интересно, знает ли он, где я живу? И знает ли про собак?» Я думала об оккультистах в черных плащах и о том, не воображает ли этот парень, будто обладает какой-то магией, которая поможет ему справиться с собаками и обольстить меня так, чтобы попользоваться мной, а потом убить.

Чем больше я об этом думала, тем больше заводилась. И не столько боялась, сколько чувствовала себя одураченной. И злилась. Интересно, как я буду теперь ходить на почту за сюрпризами для Томми, когда там сидит этот клерк? Что он подложит в мой ящик в следующий раз? Дохлую крысу? И пожаловаться некому! У таких, как я, никаких прав нет.

В конце концов я пошла домой, но по дороге задержалась у дверей Анжелы.

В последнее время Анжела стала как будто холодна со мной. Она продолжает говорить, что хочет помочь мне, но, видно, больше мне не доверяет. И по сути дела, она права.

Как-то я была у нее в конторе, зашла туда, только чтобы наконец отвязаться от нее. Мы некоторое время сидели, глядя друг на друга, пили этот ее дрянной кофе, сваренный в машине, которую кто-то преподнес ей несколько лет назад. Я бы такую ни за что не подобрала, попадись она мне во время моих рейдов по помойкам.

- Что вы от меня хотите? - спросила я ее наконец.

- Я просто стараюсь понять тебя.

- А понимать нечего. Я такая, какой вы меня видите. Ни больше, ни меньше.

- Но почему тебе хочется так жить?

Понимаете, я восхищаюсь тем, что делает Анжела. Она помогла многим ребятишкам, которые действительно попали в беду, и это здорово. Некоторым надо помогать, так как они не могут помочь себе сами.

Она привлекательная женщина: лицо сердечком, добрые глаза всегда смотрят ласково и озабоченно, а по спине струятся длинные черные волосы, кажется, им конца нет. Я всегда подозревала, что в детстве с ней случилось что-то по-настоящему скверное, вот она и занялась тем, что делает сейчас. Того, что она здесь имеет, на жизнь ей вряд ли хватает. По-моему, единственное, что ей нравится и что она действительно любит, это работать по спонсорской программе, которую она сама изобрела, чтобы помогать людям. По этой программе добропорядочные члены общества выделяют время и деньги, чтобы поддержать падших и отверженных, дать им еще один шанс.

Мне такая помощь не нужна. Я не собираюсь становиться лучше, чем я есть, мне все едино. По крайней мере, сейчас мне гораздо лучше, чем было до того, как я попала на улицу.

Обо всем этом я сто раз говорила Анжеле, но она все смотрела на меня печальными глазами, сидя за письменным столом, и я чувствовала: она хочет заполучить кусочек меня, ну я, так и быть, подчинилась, решила, что уж тогда она от меня отвяжется.

- Когда я училась в школе, - начала я рассказывать, - была у нас одна девочка, она хотела отомстить учителю, который преподавал математику. Его звали мистер Хэммонд, классный был парень.

Она выдумала, что он приставал к ней. И добилась, подлая, своего. Его временно отстранили от работы, полиция и школьный совет расследовали дело, а она, эта девчонка, у всех за спиной помирала со смеху, но, когда с ней говорили полицейские и социальные работники, делала плаксивую рожу и притворялась ну просто разнесчастной. Но я-то знала, что он не виноват! Знала, где она была в тот вечер, когда, как она плела, это случилось. Она была вовсе не с мистером Хэммондом. Меня, скажем прямо, в школе не слишком-то любили, и я знала, что компания этой девчонки со мной посчитается, но я пошла и все рассказала. Ну и ясное дело, получилось так, как я и ожидала. Все от меня отвернулись. Зато мистер Хэммонд вновь обрел доброе имя и вернулся на работу. Как-то раз он попросил меня зайти к нему после уроков, я решила, что он хочет поблагодарить меня за то, что я сделала, и пошла. В школе уже почти никого не было, так что, пока я шла к нему в класс математики, слышался только стук моих каблуков. А он завел меня к себе в кабинет, запер дверь и изнасиловал. Да не один раз, а несколько. И знаете, что он при этом говорил? «Никто тебе не поверит. Только попробуй заикнуться, тебя на смех поднимут».

Я взглянула на Анжелу, в глазах у нее стояли слезы.

- И я понимала, что он прав, - продолжала я. - Ведь я вернула ему доброе имя. Кто мне поверил бы? Я даже и не пыталась никому жаловаться.

- О боже, - вздохнула Анжела, - бедная ты девочка!

- Да не расстраивайтесь вы так, - успокоила я ее. - Что было, то прошло. На самом-то деле ничего и не было. Я все выдумала, просто мне казалось, что вы про меня хотели услышать что-нибудь этакое.

Надо отдать Анжеле должное. Она приняла мое заявление спокойно. Не накричала на меня, не вышвырнула на улицу. Но теперь вы понимаете, почему я не вхожу в список ее любимчиков. А с другой стороны, зла на меня она тоже не держит, это я знаю.

Ну, в общем, я чувствовала себя не в своей тарелке, когда шла к ней со своей проблемой, но посоветоваться мне больше было не с кем. Вряд ли Томми или собаки могли мне помочь. Я довольно долго в нерешительности топталась в дверях, но наконец Анжела подняла голову, увидела меня, и я вошла.

Я сняла шляпу - мужскую шляпу, которую купила новой, уж больно она была прикольной, я не могла устоять. И ношу ее, не снимая, а мои каштановые волосы сбегают из-под нее, длинные и прямые, хотя и не такие длинные, как у Анжелы. Мне нравится, как я смотрюсь в этой шляпе, джинсах, кроссовках и хлопчатобумажной рубашке, которую я углядела на распродаже старых вещей. Пришлось, правда, залатать дырочку на одной поле, только и всего.

Знаю, о чем вы подумали, но, черт возьми, я никогда и не говорила, будто лишена тщеславия. Пусть у меня нет жилья, но я люблю хорошо выглядеть. И это помогает мне попадать туда, куда не пускают бродяг.

Короче говоря, я сняла шляпу и уселась на стул возле конторки Анжелы.

- А это кто из твоих? - спросила она, показывая на Рэкси, который, как и подобает хорошо воспитанной собаке, остался за дверью.

- Рэкси.

- Если хочешь, он может войти. Я покачала головой:

- Нет, я ненадолго. Вот хочу посоветоваться с вами насчет одной вещи. Это…

Я не знала, с чего начать. Но в конце концов начала рассказывать, как нашла конверт. И пока я говорила, мне становилось легче. Никто не умеет слушать так, как она. Уж этого у Анжелы не отнимешь. Когда вы разговариваете с ней, все ее внимание отдано вам. Никому даже в голову не придет, будто она думает о чем-то своем, или прикидывает, как лучше ответить, или еще что-нибудь в этом роде.

Когда я рассказала все, Анжела долго молчала. Она смотрела мимо меня, следя глазами за машинами, проезжающими по Грассо-стрит.

- Мэйзи, - наконец сказала она, - ты когда-нибудь слышала историю про мальчика, который кричал: «Волки, волки!»?

- Конечно. Но какое это имеет отношение… А-а, поняла. - Я вынула конверт и положила его на стол, придвинув к ней. - Не надо было мне приходить, - добавила я.

Я и правда жалела, что пришла, но Анжела словно очнулась. Она открыла конверт, прочла письмо и снова посмотрела на меня.

- Нет, - сказала она, - я рада, что ты пришла. Хочешь, я поговорю с Франклином?

- А кто это?

- Клерк на почте. Я готова побеседовать с ним, хотя должна признаться: он, по-моему, такого сделать не мог.

Значит, его зовут Франклин. Подонок Франклин.

- А что это даст? - пожала я плечами. - Даже если это он… а по-моему, только он и мог такое выкинуть, но он все равно не признается.

- Может быть, позвонить его начальнику? - Анжела взглянула на часы. - Пожалуй, сейчас уже поздно, но я попробую завтра, прямо с утра.

«Прекрасно. К этому времени меня уже убьют». Видно, Анжела догадалась, о чем я подумала, потому что сразу добавила:

- Тебе есть где переночевать сегодня? Где-то, где ты будешь в безопасности?

Я подумала о Томми и о собаках и покачала головой.

- Нет. Со мной все будет нормально, - сказала я, забрала свой конверт и сунула его в журналы, которые несла для Томми. - Спасибо, что выслушали меня, ну, в общем, сами знаете.

Я подождала, думая, что она снова заведет свою старую песню, что она, мол, могла бы сделать для меня куда больше, могла бы забрать меня с улицы и все такое, но, похоже, Анжела настроилась на мою волну и обо всем этом не проронила ни слова. Видно, поняла, что я больше не приду к ней, если каждый раз, когда я у нее бываю, она станет твердить свое.

- Зайди ко мне завтра, - только и сказала она, когда я встала. - И вот еще что, Мэйзи…

Я задержалась в дверях, где Рэкси уже готов был скакать вокруг моих ног так, будто не видел меня целую вечность.

- … будь осторожна! - договорила Анжела.

- Буду.

Возвращаясь домой, я выбрала путь подлиннее и все оглядывалась, но так никого и не заметила, никто за мной не следил, не видно было ни одного черного плаща. Дойдя до дома, я уже готова была посмеяться над собой. На ступеньках нашего жилища меня ждали Томми и собаки. Рэкси тявкнул, и вся орава мгновенно сорвалась с места и ринулась ко мне.

Конечно, хоть Томми и большой, он и мухи не обидит, даже если от этого зависит его жизнь, а собаки у меня маленькие, старые и довольно-таки ледащие, но все равно Франклин, наверно, спятил, если решил напасть на нас. Он просто не знает, какая у меня семья. Один верзила Томми чего стоит, а еще собаки… Вид у них достаточно грозный. Чего же мне беспокоиться?

Собаки прыгали вокруг меня, за ними с улыбкой от уха до уха подбежал Томми, я вручила ему почту.

- Сюрпризы! - закричал он. - Мэйзи принесла сюрпризы! - Его странный высокий голос звенел от радости.

Мы вошли в дом и поднялись на второй этаж, где самовольно поселились. Там есть такая открытая площадка, летом мы пользуемся ею, когда хочется побольше простора и свежего воздуха. Все у нас завалено книгами. А у Томми свой уголок с журналами, множеством вырезанных фигурок и картинок, в которые он играет. У нас имеется несколько разномастных кухонных стульев и ломберный стол. В старом шкафу, который какие-то бродяги помогли мне втащить наверх с улицы, я храню продукты, а готовлю на коулмановской плитке.

Спим мы на матрасах в другом углу, все вповалку, кроме Чаки. Этот старый Лабрадор предпочитает охранять входную дверь. Обычно я считала, что он выжил из ума, потому и чудит, но сегодня этот его пунктик был нам на руку. Чаки, если захочет, может казаться по-настоящему свирепым. Рядом с матрасами стоят два сундука - в одном я держу нашу одежду, в другом сухой корм для собак. Они, конечно, обожают рыться в помойках, но я хочу, чтобы они ели хорошую пищу. Если с ними что-нибудь случится, боюсь, счета от ветеринара будут мне не по карману.

Прежде всего, я накормила собак, потом приготовила ужин для нас с Томми - чечевичную похлебку со вчерашними булочками, которые я подобрала на заднем дворе кондитерской в Кроуси. Этот суп мы ели уже несколько дней, и надо было с ним покончить, так как пришла весна, и стало слишком тепло, чтобы долго хранить еду. Зимой мы пользуемся небольшим помещением в холле, там есть все, даже железная печка, которую я спасла в Фоксвилле, где сносили дома. Мы с Томми чуть не умерли, пока тащили ее сюда. Кто-то из байкеров помог нам поднять ее наверх.

После ужина мы приступили к нашему обычному для четвергов вечернему ритуалу. Наполнив на завтра ведро дождевой водой из бака, который я водрузила на крышу, я зажгла масляную лампу, и мы с Томми сели за стол и стали просматривать его новые журналы и рекламу. Он указывал пальцем, какую картинку ему хочется получить, а я ее вырезала. Могу похвалиться, что делаю я это классно. Хорошо набила руку. В конце концов Томми получил большую стопку вновь вырезанных фигурок и всяких картинок для своих игр и занялся ими немедленно. А я взяла книгу, которую начала еще утром, и снова села к столу, но читать не могла.

Я слышала, как Томми разговаривает со своими новыми бумажными друзьями. Собаки, как всегда, бродили из угла в угол. Внизу по улице прогрохотал «харлей», я слушала, как он мчится по Катакомбам, пока его рев не затих вдали. После этого за окном только свистел ветер.

Пока я занималась делами, мысли об идиотском послании вылетели у меня из головы, но зато сейчас ни о чем другом я думать не могла. Я выглянула в окно. Восемь часов, но уже темно. Длинные летние дни еще впереди.

«Так что там Франклин? - спрашивала я себя. - Наблюдает за нами из темноты, готовясь к следующему шагу? Может, вырядился в черный плащ и шайку дружков прихватил?»

На самом деле я уже не думала, что это письмо дело рук клерка. Я не знала Франклина, но раз Анжела не могла допустить, что он способен на такое, я ей поверила. Он, конечно, достал меня своей заботой, наверно, хочет сыграть роль Пигмалиона и принимает меня за Элизу Дулиттл, но подлостей он, по правде говоря, еще никаких не делал.

Так все-таки откуда же взялось это проклятое письмо? И что оно должно означать? И вот что самое страшное: если это не шутка и Франклин тут ни при чем, то кто же это сделал?

Я снова и снова проворачивала все это в мозгу, пока голова у меня не закружилась. Мое настроение передалось всем. Собаки забеспокоились, а когда я приближалась к ним, визжали и шарахались от меня, как будто я хотела их ударить. У Томми задрожали руки, его человечки стали рваться, он заплакал, собаки завыли, и мне захотелось убежать отсюда куда глаза глядят.

А я, слава богу, жива

Но я не убежала. Часа два я успокаивала Томми, и в конце концов он уснул. Я рассказала ему его любимую сказку про то, как некий граф приехал к нам издалека и объявил, что мы - его дети, и он забирает нас к себе домой вместе с собаками, и мы живем у него долго и счастливо. Иногда, рассказывая ему сказки, я пускаю в ход его вырезанные картинки, но тут не стала. Мне не хотелось напоминать ему, что они порвались.

К тому времени, как Томми уснул, собаки успокоились и тоже заснули. А я не могла. Всю ночь я просидела, думая об этом проклятом письме, о том, что будет с Томми и собаками, если меня убьют, и о прочих ужасах, о которых обычно запрещала себе думать.

Ну а утром я чувствовала себя так, словно выползла из сточной канавы. Сами посудите, каково это, когда не спал всю ночь напролет. Глаза жжет, убил бы всех, кто попадется под руку. Все раздражает, и хочется только одного - принять душ. Я приготовила для всех завтрак, выпустила собак погулять и сказала Томми, что мне снова нужно в город.

- Сегодня никуда не выходи, - предупредила я его. - Понял? Сам не выходи и никого не впускай. Сегодня вы с собаками играете дома. Ясно? Можешь сделать это для Мэйзи?

- Еще бы! - ответил Томми так, будто это у меня вместо мозгов в голове одни винтики. - Нет проблем, Мэйзи.

Господи, как я его люблю!

Я крепко обняла и поцеловала Томми, похлопала каждую из собак и, захватив Рэкси, отправилась на Грассо-стрит. Я не дошла двух кварталов до конторы Анжелы, как мне бросился в глаза заголовок какой-то газеты на лотке у аптеки. Я остановилась как вкопанная и уставилась на эти строчки. Слова поплыли у меня перед глазами, заголовки сливались с текстами. Я схватила газету, развернула ее так, чтобы видеть всю первую страницу целиком, и стала читать с самого начала.

«ГРИРСОН УБИТА САТАНИСТАМИ.

ГЛАВА НОВОЙ ГОРОДСКОЙ КЛИНИКИ ДЛЯ БОЛЬНЫХ СПИДОМ НАЙДЕНА МЕРТВОЙ НА КЛАДБИЩЕ В ФЕРРИСАЙДЕ, ОКРУЖЕННАЯ ОККУЛЬТНЫМИ АТРИБУТАМИ. ПОЛИЦИЯ В ЗАМЕШАТЕЛЬСТВЕ.

МЭР ЗАЯВИЛ: „ЭТО ВОЗМУТИТЕЛЬНО"».

- Слушай, детка, здесь тебе не читальня.

Рэкси зарычал, я подняла глаза и увидела, что передо мной стоит хозяин аптеки. Я порылась в кармане, нашла монетку и протянула ему. Взяла газету, отошла к краю тротуара и села на поребрик.

Доконала меня фотография. На ней все было «i» так, как в том доме у нас в Катакомбах, где несколько лет назад подростки разыгрывали какие-то сатанинские действа. Те же свечи, те же перевернутые пентакли, наводящие оторопь рисунки на стенах. С тех пор никто в этот дом не вселялся, хотя игравшие в сатанистов подростки не появлялись там уже больше года. Что-то с этим домом было не так, наверно, там до сих пор витали какие-то зловещие испарения после того, что творили эти ребята.

В том доме всякого, кто попадал туда, жуть брала. Но фотография была еще хуже. Посередине лежало тело, прикрытое одеялом. А могильные памятники вокруг обгорели и были разбиты, словно кто-то взорвал там бомбу. Полиция не могла объяснить, что там произошло, они только заявили, что никакой бомбы не было, так как никто вокруг ничего не слышал.

Я перечитала первый абзац и похолодела от ужаса. Эта жертва по фамилии Грирсон… Ее звали Маргарет.

Дочитав газету, я встала и направилась к почте. Когда я вошла, там никого не было, только Франклин сидел за прилавком.

- Женщину, которую убили ночью, - выпалила я, даже не дав ему поздороваться, - звали Маргарет Грирсон. Она директор клиники для больных СПИДом. У нее есть здесь почтовый ящик?

Франклин кивнул.

- Ужасно, правда? Один из моих друзей говорит, что без нее больница просто развалится. Господи, я надеюсь, что этого не произойдет. С полдюжины моих друзей там лечатся.

Я внимательно посмотрела на него. С полдюжины друзей? Глаза у Франклина и впрямь глядели печально, как будто… «Господи Иисусе! - подумала я. - Неужели Франклин голубой? Неужели он искренне желал мне добра и не зарился на мои старые кости?»

Я потянулась через прилавок и дотронулась до его руки.

- Не допустят, чтобы клиника развалилась, - сказала я. - Она слишком важна.

Его изумленный взгляд заставил меня поспешно отступить к дверям. «Господи, что я делаю?»

- Мэйзи, - позвал он.

Я чувствовала себя последней гадиной за то, что подозревала его, но все равно не могла остаться на почте. Я последовала своему обычному правилу: когда возникают проблемы или происходит что-то странное, я просто сбегаю.

Я бесцельно бродила по улицам, размышляя о том, что узнала. То письмо предназначалось не мне, его прислали Грирсон, Маргарет, да, но Маргарет Грирсон, а не Маргарет Флуд. Не мне. Почему-то оно попало не в тот ящик. Ума не приложу, кто положил его туда и откуда он знал, что должно произойти той ночью, но кто бы это ни был, перепутал он все как будто нарочно.

«Правда, - подумала я, - лучше бы на ее месте оказалась я. Лучше бы погибла никому не известная неудачница из Катакомб, чем такая, как Грирсон, ведь она действительно делала что-то стоящее».

Подумав так, я вдруг кое-что осознала. В общем-то, я это всегда знала, но гнала такие мысли из головы. Если человека все время называют неудачником, он и сам начинает в это верить. Я, например, поверила. И зря. Это не обязательно так и есть.

Наверно, на меня снизошло то, что в некоторых старых книгах, которые я читала, называется «прозрением»: все сложилось и стало понятным, непонятно только одно - что же такое я делаю со своей жизнью.

Я снова развернула газету. Внизу на странице был портрет Грирсон - фотография из тех, что хранятся в досье важных персон и используются, когда под рукой нет более подходящих снимков. Это был фрагмент репортажного снимка, сделанного несколько месяцев назад, когда Грирсон разрезала ленточку, открывая новую клинику. Я вспомнила, что уже видела его, когда читала сообщения о церемонии.

- Тебе теперь все равно, - сказала я, обращаясь к фотографии, - но мне очень жаль, что с тобой случилось такое. Может, на твоем месте должна была оказаться я, но получилось иначе. И с этим я ничего не могу поделать. Но зато я могу сделать кое-что со своей жизнью.

Я оставила газету на скамейке возле автобусной остановки и пошла назад на Грассо-стрит к конторе Анжелы. Я села на стул напротив нее, держа на коленях Рэкси, чтобы придать себе смелости. Я рассказала Анжеле про Томми и про собак, рассказала о том, как я нужна им, и что именно поэтому я и не хотела принимать от нее помощь.

Когда я замолчала, она печально покачала головой. У нее снова сделалось такое лицо, будто она вот-вот заплачет, - такой же вид был у нее, когда я рассказывала ей ту, первую историю, но на этот раз я и сама была близка к тому, чтобы разреветься.

- Почему ты мне не сказала? - спросила она. Я пожала плечами:

- Наверно, я боялась, что вы отберете их у меня.

Я удивлялась самой себе. Я не врала ей и не отделывалась шутками. Вместо этого я выложила ей всю правду. Не так уж много, но все-таки это было начало.

- Ничего, Мэйзи, - проговорила Анжела. - Мы что-нибудь придумаем.

Она вышла из-за стола, и я не отбрыкивалась, когда она обняла меня. Забавно. Я вовсе не собиралась плакать, а заплакала. И она тоже. Приятно было сознавать, что есть кто-то, на кого можно опереться. У меня никого такого не было с тех пор, как в 1971 году умерла моя бабушка. Мне как раз исполнилось восемь лет. Я тогда долго держалась, но в тот день, когда мистер Хэммонд попросил меня зайти к нему после уроков, я окончательно сдалась, перестала, обманывая себя, воображать, будто я тоже добропорядочная гражданка, живущая дневной жизнью, и стала частью мира ночного.

Я знала, что снова найти место в том, дневном мире будет нелегко, возможно, я никогда полностью не вольюсь в него, да вряд ли и захочу этого. Я знала, что в будущем меня ждут трудности, и что трудностей и грязи будет навалом, и, может, я еще пожалею о принятом сегодня решении, но все равно сейчас я счастлива, что возвращаюсь.

Ньюфорд - что-то вроде приманки для всего мистического и странного, для пугающего и прекрасного, он притягивает к себе одинаково мыслящих людей. Семейство Келледи, с которым вы познакомитесь в помещенном ниже рассказе, впервые появилось в рассказах, которые я написал в последние годы. До сих пор, правда, не знаю, как Келледи попали в Ньюфорд из Иного мира, где я впервые с ними столкнулся. Когда я начал рассказ под названием «Drowned Man's Reel», они оказались тут как тут.

Когда-нибудь я выясню, как это случилось, а пока оставляю эту задачу до другого раза.

 

Духи ветра и тени

Не исключено, что человечество ожидают великие, невероятные свершения, однако наше происхождение не может не сказаться на этом самым странным образом.

Кларенс Дей. «Этот обезьяний мир»* [Дей Кларенс (1874 - 1935) - американский писатель, прославился книгами «Жизнь с отцом» и «Жизнь с матерью». «Этот обезьяний мир» - ироническое изложение теории эволюции - написан в 1920 г.]

По вторникам и четвергам с двух до четырех дня Мэран Келледи давала уроки игры на флейте в старом пожарном депо на Ли-стрит, где община Нижнего Кроуси устроила свой культурный центр. На эти часы отвели небольшую комнату в цокольном этаже. В остальные дни недели помещение находилось в распоряжении редактора газеты «Кроу-си тайме», выходящей ежемесячно.

В комнате всегда слегка пахло сыростью. Стены были голые, если не считать двух старых плакатов: один рекламировал давным-давно состоявшуюся благотворительную распродажу, другой возвещал о выставке работ художницы Джилли Копперкорн из серии «Уличные сценки в Нижнем Кроуси» в галерее «Зеленый человечек». На плакате воспроизводилась репродукция одной из картин, на которой как раз и изображалось это самое пожарное депо. Плакат, впрочем, тоже давно устарел.

Почти всю комнату занимал массивный дубовый письменный стол. Широкая столешница, в центре которой красовался компьютер, была постоянно завалена ворохом рукописей, ожидающих, когда их перенесут на дискеты, рекламными проспектами, листами бумаги, палочками клея, ручками, карандашами, блокнотами и тому подобным. Принтер оказался сосланным в деревянный ящик из-под яблок, стоящий на полу. Большая пробковая доска, подвешенная над столом, устрашала огромным количеством пришпиленных к ней листочков бумаги с едва различимыми записками и заметками. Края доски и бока компьютера, словно праздничными украшениями, были облеплены желтыми наклейками с распоряжениями. В старом металлическом шкафчике хранились подшивки газеты. На нем стояла ваза с засохшими цветами - вряд ли она служила украшением, скорее о букете просто забыли. Раз в месяц на стол сваливали груду материалов для текущего номера газеты на разных стадиях готовности.

Комната не производила впечатления пригодной для занятий музыкой, несмотря на наличие в ней двух небольших пюпитров, их вытаскивали из-за металлического шкафчика, где они постоянно хранились, и ставили между столом и дверью перед двумя деревянными стульями с прямыми спинками. Дважды в неделю стулья извлекали из кладовки в холле. Но у музыки свои чары, и достаточно первых трелей старой мелодии, чтобы преобразить в волшебное царство любое помещение, даже если это всего лишь крошечная контора без окон в цокольном этаже старого пожарного депо.

Мэран обучала старинному стилю игры на флейте. Облюбованный ею инструмент был скромным кузеном серебряной оркестровой флейты. Эта простенькая деревянная дудочка с боковой прорезью не имела пластинки для губ, помогающей направлять поток воздуха, клапанов у нее тоже не было, их заменяли шесть отверстий.

Обычно такие флейты называют ирландскими, потому что на них исполняют традиционную ирландскую танцевальную музыку и заунывные напевы Ирландии и Шотландии. У таких флейт есть родственницы в большинстве стран мира и в оркестрах барочных инструментов.

Так или иначе, флейта - один из первых инструментов, созданных древними людьми, чтобы наделить голосом окружавшие их тайны, познать которые очень хотелось, а словам эти тайны не поддавались. Древнее флейты только барабан.

Когда последняя за этот день ученица скрылась за дверью, Мэран взялась за исполнение обычного ритуала: надо было вычистить инструмент, прежде чем убрать его в футляр. А потом уж можно идти домой. Мэран развинтила флейту на три части. Каждую из них протерла внутри мягкой тряпочкой, намотанной на специальную палочку. Убирая инструмент в футляр, она заметила, что в дверях нерешительно мнется какая-то женщина, явно ожидающая того момента, когда Мэран закончит свои манипуляции и увидит ее.

- Миссис Баттербери, - сказала Мэран. - Простите, я не подозревала, что вы меня ждете.

Матери ее последней ученицы было тридцать с хвостиком, эту броскую, красивую, хорошо одетую женщину портило лишь одно: явная неуверенность в себе.

- Надеюсь, я не помешала…

- Нисколько. Я как раз освободилась и собираюсь уходить. Садитесь, пожалуйста.

Мэран показала на стул, на котором только что сидела дочь миссис Баттербери. Женщина робко вошла в комнату и присела на краешек стула, сжимая в руках сумочку. Больше всего она напоминала птичку, готовую вспорхнуть и улететь.

- Чем я могу помочь вам, миссис Баттербери?

- Пожалуйста, называйте меня Анна.

- Хорошо, Анна. Мэран ждала продолжения.

- Я… я насчет Лесли, - выговорила наконец миссис Баттербери.

Мэран энергично закивала.

- Она делает заметные успехи. Думаю, у нее настоящий дар.

- У вас, возможно, и хорошо, но… вот взгляните на это.

Вытащив из сумочки несколько сложенных листков, миссис Баттербери протянула их Мэран. Пять страниц, аккуратно исписанных убористым почерком Лесли: Мэран его сразу узнала. Похоже, школьное сочинение. Она пробежала взглядом сделанные красными чернилами замечания учителя на первой странице: «Хороший стиль, развитое воображение, но в следующий раз, пожалуйста, придерживайся заданной темы». Потом Мэран быстро просмотрела листы. Последние два абзаца ей захотелось перечитать:

«Древние боги и их волшебство никуда не исчезли, они не превратились в домовых и в маленьких фей, похожих на персонажей из мультиков Диснея; боги просто изменились. Пришествие Христа и христианство на самом деле освободили их, древних духов больше не связывают чаяния и надежды людей, и теперь они могут быть тем, кем им вздумается.

Они все еще здесь и бродят среди нас. Просто мы больше не узнаем их».

Мэран подняла глаза.

- Что-то это мне напоминает.

- Было задано сочинение на тему «этнические меньшинства Ньюфорда», - пояснила миссис Баттербери.

- Тогда для тех, кто верит, что в Ньюфорде живут феи, - улыбнулась Мэран, - сочинение Лесли как раз кстати.

- Простите, - перебила ее миссис Баттербери, - но я не вижу здесь ничего забавного. Мне от этого становится как-то не по себе.

- Нет, это мне следует извиниться, - поспешила Мэран. - Я не собиралась шутить над вашей озабоченностью. Но все-таки, боюсь, я не совсем понимаю вашу тревогу. Вид у миссис Баттербери сделался еще более неуверенный.

- Но ведь это так… очевидно. Должно быть, Лесли связалась с какими-то оккультистами или пристрастилась к наркотикам. А может, произошло и то и другое.

- Вы пришли к такому выводу всего лишь из-за этого сочинения? - удивилась Мэран. Ей с трудом удавалось скрывать свое изумление.

- Лесли только и говорит, что о феях и волшебстве. Или, вернее сказать, говорила. Сейчас она не слишком-то со мной общается.

Миссис Баттербери замолчала. Мэран снова взглянула на сочинение, прочла еще немного, ожидая, что мать Лесли заговорит. Через несколько мгновений она подняла глаза и увидела, что миссис Баттербери с надеждой смотрит на нее.

Мэран прокашлялась.

- Я не совсем понимаю, почему вы пришли с этим ко мне, - наконец сказала она.

- Я надеюсь, вы поговорите с Лесли. Она вас обожает. Уверена, она к вам прислушается.

- И что я ей скажу?

- Что мыслить таким образом, - миссис Баттербери движением руки показала на сочинение, которое держала в руках Мэран, - нельзя.

- Не уверена, что я могу…

Мэран не успела досказать «это сделать», как миссис Баттербери схватила ее за руку.

- Пожалуйста, - заговорила она. - Я не знаю, к кому еще обратиться. Через несколько дней Лесли исполнится шестнадцать. По закону она получит право жить самостоятельно, и я боюсь, она просто уйдет из дома, если мы не сможем поладить.

Разумеется, я у себя в доме не потерплю наркотиков… или оккультизма. Но я… - У нее в глазах внезапно заблестели непролившиеся слезы. - Я так боюсь потерять ее…

Она откинулась на спинку стула. Выудила из сумки носовой платок и промокнула глаза.

- Ладно, - вздохнула Мэран. - В этот четверг Лесли снова придет на урок, я ведь пропустила один на прошлой неделе. Поговорю с ней, но ничего не могу вам обещать.

Миссис Баттербери казалась смущенной, но явно вздохнула с облегчением.

- Уверена, вы сможете помочь.

Мэран такой уверенности не испытывала, но мать Лесли уже встала и пошла к дверям, предотвращая любую попытку Мэран уклониться от участия в этом деле. В дверях миссис Баттербери помедлила и оглянулась.

- Большое вам спасибо, - сказала она и ушла. Мэран кисло смотрела туда, где только что стояла миссис Баттербери.

- Ну не чудеса ли? - проговорила она.

Из дневника Лесли, запись от 12 октября:

Сегодня я видела еще одну! Она была совсем не такой, как та, за которой я следила на пустыре неделю назад. Та больше походила на усохшую обезьянку, как гном с рисунка Артура Рэкхема* [Рэкхем Артур (1867 - 1939) - английский художник, иллюстратор книг. Известен иллюстрациями к «Алисе в Стране чудес», «Питеру Пэну», сказкам братьев Гримм и т. д.]. Если бы я кому-нибудь рассказала о ней, мне, наверно, ответили бы, что это просто обезьянка, одетая в платье. Но мы-то с тобой, дневник, знаем лучше, правда?

Это так здорово! Конечно, я всегда знала, что они здесь, вокруг нас. Но раньше это были просто намеки, нечто, замеченное краешком глаза, обрывки музыки или разговора, подслушанные где-нибудь в парке или на заднем дворе, когда никого нет поблизости. Но теперь, после Иванова дня, я стала ясно их видеть!

Я чувствую себя птицеловом, заносящим на твои страницы, дневник, описания новых разновидностей птиц, но вряд ли хоть один птицелов может похвастаться, что видел такие чудеса, как я. Похоже, что непонятно почему я вдруг научилась видеть по-настоящему.

Сегодняшняя появилась не где-нибудь, а прямо в старом пожарном депо. У меня был урок с Мэ-ран - на этой неделе мы занимались дважды, потому что на прошлой Мэран куда-то уезжала. Короче, мы разучивали новую пьесу. Там во второй части арпеджио, которое я должна как следует проработать, но ничего у меня не получалось.

Когда мы играем вместе, все получается легко, но когда я пытаюсь играть одна, пальцы перестают меня слушаться и среднее «ре» получается смазанным. О чем я говорила? Ах да. Мы разучивали «Тронь меня, если смеешь!». Пока играли вдвоем, все выходило прекрасно. Мэран словно тянула меня за собой, пока звуки моей флейты не потонули в звуках мелодии Мэран, и уже нельзя было сказать, кто на каком инструменте играет и вообще сколько их.

Словом, состояние было самое приятное. Мне казалось, что я как будто впала в транс, или что-то в этом роде. Я закрыла глаза и почувствовала, как воздух сгущается. Мне казалось, будто на меня что-то давит, словно сила тяжести удвоилась, в общем, в чем было дело, непонятно. Я продолжала играть, но глаза открыла. И тут обнаружилаа ее - она порхала за плечами Мэран.

Такого прелестного создания я еще никогда не видела - это была крошечная фея, очаровательная, с прозрачными крылышками, которые, чтобы удержать ее в воздухе, трепетали с такой быстротой, что их очертания расплывались. Они походили на крылышки колибри. Точно так же выглядели феи на сережках, которые я купила несколько лет назад в каком-то ларьке на рынке. Изящные и воздушные, они напоминали рисунки Мухи* [Муха Альфонс (1860 - 1939) - чешский художник, основатель стиля модерн.]. Только эта не была ни одноцветной, ни плоской.

Крылышки у нее сияли и переливались, как радуга. Волосы были словно мед, кожу как будто покрывал легкий золотистый загар. На ней… о, только не красней, мой дневник! - не было ничего, что прикрывало бы верхнюю часть тела, а тоненькая юбочка казалась сделанной из лепестков, цвет которых постоянно менялся - то розовый, то сиреневый, то голубой.

Я была так поражена, что чуть не уронила флейту. Но, слава богу, удержала в руках, ведь мама подняла бы такой крик, если бы я ее разбила! Но, правда, с ритма я сбилась. Едва музыка смолкла, фея исчезла, будто лишь эта мелодия и удерживала ее в нашем мире.

Я плохо слышала, что говорила Мэран в конце урока, но, по-моему, она ничего такого не заметила. Я думала только об этой фее! И думаю до сих пор. Хотелось бы, чтобы мама или глупый мистер Аллен были со мной и видели все своими глазами. Тогда они не говорили бы, что у меня разыгралось воображение.

Конечно, им, может быть, и не удалось бы увидеть фею. Ведь волшебство - дело непростое. Нужно верить, что оно все еще здесь, вокруг нас, иначе вы его и не заметите.

После урока мама отправилась поговорить с Мэран, оставив меня ждать в автомобиле. Она не рассказывала, о чем они говорили, но мне показалось, что, когда она вернулась, настроение у нее стало немного лучше. О господи, хоть бы она не была всегда такой… застегнутой на все пуговицы.

- Итак, - сказал наконец Сирин, откладывая книгу. Мэран, вернувшись с уроков, уже целый час слонялась по квартире. - Ты не хочешь поговорить со мной?

- Все равно ты скажешь: «Я же тебе говорил».

- Говорил - что? Мэран вздохнула.

- Ну, помнишь, как ты это сформулировал? «Самое неприятное в обучении детей состоит в том, что приходится иметь дело с их родителями». Что-то вроде этого.

Сирин сел рядом с женой на диванчик, стоявший под окном, и тоже стал смотреть в сад. Он вглядывался в могучие старые дубы, окружавшие дом, и долго молчал. В вечерних сумерках ему были видны маленькие коричневые человечки, словно обезьянки, копошившиеся в листве.

- Но дети стоят того, - проговорил он наконец.

- Что-то я не заметила, чтобы ты с ними занимался.

- Да ведь не так уж много родителей могут позволить себе учить своих вундеркиндов игре на арфе.

- Но все-таки…

- Все-таки, - согласился он. - Ты совершенно права. Я не терплю иметь дело с родителями, всегда терпеть этого не мог! Когда я вижу, как детей засовывают в тесные рамки, как их энтузиазм гаснет… При этом взрослые почему-то воображают, будто они одни знают, что правильно, а что нет: концерты, экзамены - это важно, а просто занятия музыкой - блажь, ерунда… - И он, передразнивая кого-то, непререкаемо заявил: - «Мне наплевать, что ты хочешь играть в рок-группе, ты будешь учиться тому, чему я тебе велю…»

Сирин замолчал. В глазах мелькнул темный огонек. Нет, не гнев, скорее, досада.

- Иногда так и хочется родителям хорошенько всыпать! - заметила Мэран.

- Именно. Надеюсь, ты и всыпала? Мэран покачала головой:

- До этого дело не дошло, но тоже вышло скверно. А может, даже еще и хуже.

Мэран стала рассказывать мужу, чего хочет от нее мать Лесли, и, закончив, протянула ему школьное сочинение, чтобы он мог прочесть его сам.

- Совсем неплохо, верно? - сказал Сирин, дочитав до конца.

Мэран кивнула.

- Но разве я могу сказать Лесли, что все это - неправда, когда знаю, что все именно так и есть, как она пишет!

- Не можешь.

Сирин положил листки на подоконник и снова посмотрел на дубы за окном. Пока они с Мэран разговаривали, в саду сгустились сумерки. Теперь все деревья были закутаны в плащи из густой тени - жалкая компенсация за роскошные зеленые одеяния, похищенные осенней непогодой в последние несколько недель. У подножия одного из мощных дубов маленькие человечки, похожие на обезьянок, жарили нанизанные на прутья грибы и желуди на крошечном, почти бездымном костре.

- А эта Анна Баттербери? Как она? - спросил Сирин. - Она что-нибудь помнит?

Мэран покачала головой:

- По-моему, она даже не осознает, что мы раньше встречались, что она изменилась, а мы нет. Она как большинство людей: если что-то ей кажется странным, она легко убедит себя, что этого никогда не было.

Сирин отвернулся от окна и посмотрел на жену.

- Тогда, может быть, стоит ей напомнить, - сказал он.

- Мне кажется, это не самая блестящая идея. Вдруг это принесет больше вреда, чем пользы. Не тот она человек…

Мэран снова вздохнула.

- А ведь могла бы стать другой… - покачал головой Сирин.

- О да, - ответила Мэран, вспоминая. - Могла. А теперь слишком поздно.

- Слишком поздно не бывает никогда, - возразил ей Сирин.

Из дневника Лесли, добавочная запись от 12 октября:

Как мне опротивела жизнь в этом доме. Я просто ненавижу его! Как она могла так поступить со мной? Мало того, что вздохнуть не дает, так и норовит все время оказаться рядо. м, проверяет, прилично ли я веду себя. Но уж это ни в какие ворота не лезет!

Наверно, дневник, ты не понимаешь, о чем я говорю. Ну так вот. Помнишь сочинение об этнических меньшинствах, которое нам задал мистер Аллен? Мать заграбастала его, прочла и вообразила, что я связалась с сатанистами и наркоманами. Но хуже всего, что она дала это сочинение Мэран, и теперь предполагается, что Мэран «проведет со мной беседу, чтобы направить на путь истинный».

Ну не мерзко ли? Она не имела на это права! Интересно, как я теперь пойду на урок? До чего стыдно! Не говоря уж о том, как я разочарована. Я-то думала, Мэран меня поймет. Мне в голову не могло прийти, что она встанет на мамину сторону - во всяком случае, не по такому поводу.

Мэран всегда казалась мне особенной. Дело не в том, что она носит всю эту прикольную одежду и никогда не говорит со мной свысока, а выглядит, как будто сошла с картин прерафаэлитов, если закрыть глаза на эти зеленые пряди у нее в волосах.

Она просто выдающаяся личность. Безо всяких усилий музыка у нее превращается в настоящее волшебство, и она знает столько замечательных историй о том, как появились разные мелодии! Когда она рассказывает, например, о том, откуда взялась песня «Золотое кольцо», создается впечатление, будто она и правда сама верит в то, что эту мелодию феи подарили волшебнику в обмен на потерянное кольцо, которое он им вернул. Она рассказывает так, словно сама при этом присутствовала.

Мне кажется, я знала Мэран всегда. А когда увидела ее в первый раз, поняла, что встретилась со старым другом. Иногда я думаю, что она и сама волшебница - что-то вроде живущей в дубовом стволе принцессы фей, которая просто гостит на земле, а потом возвращается домой в волшебный мир, где ее подлинная родина.

И такой человек принимает участие в крестовом походе, затеянном моей матерью против фей!

Должно быть, я просто наивна. Наверно, Мэран ничем не отличается от мамы, от мистера Аллена и от всех остальных, кто думает так же. Ну что ж! Больше я не буду ходить на эти дурацкие уроки игры на флейте. Ни за что не буду.

Я ненавижу здешнюю жизнь. Лучше оказаться где угодно, только бы подальше отсюда.

Ну почему феи не похитили меня, когда я была маленькой? Тогда я жила бы там, а здесь был бы какой-то другой ребенок, подкидыш. И мама могла бы воспитать из него робота. Она только этого и хочет. Ей не нужна дочь, которая думает по-своему, ей нужна нудная копия самой себя. Лучше бы она вместо ребенка завела собаку! Собак легко дрессировать, им нравится, когда их водят на поводке.

Вот если бы была жива бабушка Нелл! Она никогда, никогда не стала бы говорить мне, что пора взрослеть, что нечего фантазировать. Когда она была с нами, все вокруг казалось волшебным. Словно она сама была волшебницей - совсем как Мэран. Иногда, когда Мэран играет на флейте, я так и чувствую, будто бабушка сидит рядом с нами и с печальной мудрой улыбкой слушает музыку. Когда она умерла, мне было всего пять лет, но она часто кажется мне более реальной, чем все мои другие родственники, которые живы до сих пор.

Будь она жива, я жила бы сейчас с ней и все было бы прекрасно!

Господи, как мне ее не хватает!

Анна Баттербери очень волновалась, подъезжая к дому Келледи на МакКеннит-стрит. Она сверила номер дома, висевший на железных воротах, отделяющих тротуар от садовой дорожки, с адресом, который она перед тем, как выйти из дома, поспешно нацарапала на клочке бумаги. Удостоверившись, что все правильно, Анна вышла из машины и направилась к воротам.

Когда она шла к дому, ее каблуки громко стучали по каменным плитам. Увидев на лужайке толстый ковер из опавших листьев, она нахмурилась. Пора бы им поскорее убрать все это. Бригады городских мусорщиков через неделю перестанут вывозить листья, а ведь их надо еще аккуратно сложить в мешки и выставить на обочину. Просто позор, что за таким красивым домом ухаживают кое-как.

Подойдя ко входу, она слегка растерялась, пытаясь найти звонок, потом поняла, что вместо звонка на дверях висит маленький бронзовый молоточек причудливой формы.

Увидев его, Анна испытала странное чувство. Где она уже видела точно такой? Наверно, в одной из книжек Лесли.

Лесли.

При мысли о дочери она быстро взялась за молоток, но дверь растворилась прежде, чем Анна успела постучать. На пороге стояла учительница музыки, у которой занималась Лесли, и изумленно смотрела на нее.

- Миссис Баттербери? - проговорила Мэран, и было ясно, что она удивлена. - Что… вы…

- Лесли, - прервала ее Анна. - Она… она… И замолчала, когда за спиной Мэран разглядела, как выглядит холл. Неясное ощущение какой-то тревоги охватило ее при виде застланного толстым восточным ковром длинного коридора, панелей из темного дерева, старых фотографий и рисунков на стенах. А когда ее взгляд упал на полированную стойку для зонтов, которая сама имела форму полураскрытого зонта, на столик у стены, где сидела чугунная ухмыляющаяся горгулья, лишившаяся насиженного места в желобе на крыше, странное чувство, что все это она когда-то уже видела, растревожило глубины памяти миссис Баттербери, всколыхнув давно забытые впечатления.

Она оперлась о дверной косяк, чтобы устоять в этом потоке нахлынувших на нее воспоминаний. Ей привиделось, что в коридоре стоит свекровь, а вокруг ее головы что-то вроде сияния. Она выглядит старше, чем в ту пору, когда Анна выходила замуж за Питера, гораздо старше, ее окутывает золотистое облако, как на картинах Боттичелли, на губах безмятежная улыбка, рядом с ней стоит Мэран Келледи, и обе они смеются над только им двоим понятной шуткой. А вокруг них плавают и мелькают, ускользая от прямого взгляда, какие-то существа.

«Нет, - одернула себя Анна. - Ничего этого на самом деле нет. Ни золотого облака, ни мелькающих тоненьких, словно веточки, фигурок, дразнящих воображение».

Но тут же она подумала: «Ведь я уже видела их. Однажды. Нет, чаще. Много раз. Когда бывала вместе с Элен Баттербери…»

Как-то раз, гуляя по саду свекрови и услышав музыку, Анна завернула за угол дома и увидела странное музыкальное трио. Сначала она решила, что это дети, потом поняла, что перед ней карлики. Они играли на скрипке, флейте и барабане. Увидев, что к ним приближаются, маленькие существа бросились врассыпную и исчезли, будто их и не было вовсе, музыка замерла, но эхо ее еще дрожало в воздухе. В ушах. В памяти. Во сне.

«Это эльфы», - совершенно спокойно объяснила ей свекровь.

А Лесли, едва начавшая ходить, уже играла со своими невидимыми друзьями, которых удавалось разглядеть, только если в комнате была Элен Баттербери.

«Нет, все это совершенно немыслимо!»

Как раз в это время в их с Питером семейной жизни начались нелады. Эти видения, эти странные неземные существа, музыка, исполняемая на невидимых инструментах, - все это было, как потом поняла Анна, прелюдией к ее нервному срыву. И психоаналитик это подтвердил.

Однако все это казалось таким реальным.

В больничной палате, где умирала ее свекровь, по ее постели метались странные существа, крошечные сморщенные старички, маленькие очаровательные феи, они мелькали, то появляясь, то исчезая, - все это были какие-то чудеса: и они сами, и музыка их мелодичных голосов. А Лесли сидела у постели бабушки и во все глаза глядела, как целые процессии фей приходили прощаться со старым другом.

- Обещай, что ты будешь жить вечно, - молила Лесли бабушку.

- Обещаю, - спокойно ответила та. - Только ты должна всегда меня помнить. Должна помнить, что Иной мир действительно существует. Если ты все это запомнишь, я всегда буду рядом с тобой.

Какая чепуха.

Но тогда, в больничной палате с голыми белыми стенами, где жужжал аппарат искусственного дыхания, безостановочно подавал сигналы кардиомони-тор, а воздух пропах антисептиками, Анна смогла только покачать головой.

- Нет, нет… никакого Иного мира быть не может, - возразила она свекрови.

А та повернула голову и обратила к ней бесконечно печальный взгляд черных глаз.

- Для тебя, наверно, не может, - грустно проговорила она. - Но для тех, кто умеет видеть, он всегда рядом.

А позднее, вспоминала Анна, когда Лесли уже отослали домой и у постели свекрови остались только они с Питером, в палату вошла Мэран с мужем. Они оба нисколько не постарели с тех пор, как Анна впервые встретилась с ними в доме свекрови, а это было много лет назад. Вчетвером они оставались в палате, пока Элен Баттербери не скончалась. Анна и Питер склонились над ее телом, когда она испустила последний вздох, а эти двое - нестареющие музыканты, которые молча, но так же твердо, как Элен Баттербери, верили в существование фей, стояли у окна и смотрели на сгущающиеся сумерки над больничной лужайкой, словно им было видно, как дух старой женщины удаляется в ночь.

На похороны они не пришли.

Они…

Анна старалась отогнать эти мысли, так же как старалась тогда, когда эти события только что произошли, но наплыв воспоминаний был слишком силен. И что еще хуже, она сознавала, что все виденное ею тогда действительно произошло в реальности. И не могло быть порождено ее усталым мозгом.

Мэран что-то говорила ей, но Анна не могла ничего разобрать. Она слышала только слабую тревожную музыку, раздающуюся, казалось, откуда-то из-под земли. Краем глаза она видела, будто рядом пляшут и скачут маленькие фигурки, они гудели и жужжали, как пчелы летом. Голова Анны закружилась, и она почувствовала, что падает. Она успела заметить, как Мэран шагнула вперед, готовая подхватить ее, но блаженная темнота уже обступила Анну, и она позволила себе упасть в ее манящую глубину.

Из дневника Лесли, запись от 13 октября:

Я это сделала, честное слово! Утром встала и вместо учебников положила в рюкзак флейту, какие-то платья и, конечно, тебя, милый дневник, и просто ушла. Не могу я больше жить дома, не могу, и все.

Скучать по мне никто не будет. Папы никогда нет дома, а мама будет искать не меня. Она будет искать свое представление обо мне, а такой особы не существует. Город большой, и меня не найдут никогда.

Я немного беспокоилась о том, где переночую, особенно учитывая, что небо все сильней и сильней хмурилось, но утром в парке Фитцгенри я встретила славную девчонку. Ее зовут Сьюзан, и хотя она всего на год старше меня, она уже живет с парнем. Они снимают квартиру в Чайна-тауне. Сейчас она пошла спросить его, можно ли мне пожить у них несколько дней. Его зовут Пол. Сьюзан говорит, что хотя ему под тридцать, но ведет он себя совсем не как пожилой. Он действительно милый и относится к ней так, словно она взрослая, а не подросток. Она его девушка!

Я сижу в парке, жду, когда она вернется, и пишу это. Надеюсь, она не очень задержится, а то здесь болтаются какие-то подозрительные типы. Один такой парень сидит у Воинского мемориала и посматривает в мою сторону так, словно собирается ограбить или что-то в этом роде. Меня прямо дрожь пробирает. Его окружает такая темная аура и так она мерцает, что ясно: от него добра не жди.

И хотя с тех пор, как я ушла из дома, прошло всего одно утро, я уже чувствую себя по-другому. Как будто я тащила на себе тяжеленную ношу, и вдруг она свалилась с плеч. Я стала легкой как перышко. Разумеется, мы все знаем, что это за ноша - мать-невротичка.

Когда я устроюсь у Сьюзан и Пола, то сразу начну искать работу. Сьюзан сказала, что Пол сумеет достать мне фальшивое удостоверение личности, так что я смогу работать в каком-нибудь клубе и получать неплохие деньги. Она сама этим занимается. Говорит, что, случалось, она зарабатывала только чаевыми пятьдесят баксов за вечер.

Таких, как она, я еще не встречала. Просто даже не верится, что мы с ней ровесницы. Когда я сравниваю с ней девочек из нашей школы, они мне кажутся просто несмышлеными малолетками. Сьюзан одевается так круто, словно явилась с передачи на MTV. У нее черные волосы, классная короткая стрижка, кожаная куртка и джинсы, такие обтягивающие, что можно только удивляться, как ей удается в них втиснуться. На футболке шикарная картинка с феей, я таких еще не видела.

Когда я спросила ее, верит ли она в фей, она широко улыбнулась и сказала: «Знаешь, Лесли, я во что хочешь поверю, лишь бы мне было хорошо».

Наверно, мне понравится жить вместе с ней.

Придя в себя, Анна Баттербери обнаружила, что находится все в том же знакомом доме, вызвавшем у нее столь болезненные воспоминания. Она лежала на мягкой софе, а со всех сторон ее обступали разные вещи. Они, конечно, были уютными и удобными, но так загромождали небольшую комнату, что она казалась просто забитой ими доверху. Немалую роль в этом играло бесконечное обилие всевозможных безделушек: от стоящих на каминной полке нескольких дюжин миниатюрных фарфоровых получеловечков-полузверушек, и все они на чем-нибудь да играли - кто на арфе, кто на скрипке или на флейте, - до вылепленной из папье-маше скульптуры медведя гризли в натуральную величину в цилиндре и во фраке, красовавшейся в одном из углов комнаты.

На стенах каждый квадратный дюйм был занят плакатами, фотографиями в рамках, литографиями и рисунками. Старомодные занавески - крупные темные розы на черном фоне, - будто стражи, охраняли диванчики в нише у окна. На полу лежал толстый ковер, узор которого напоминал заваленную опавшими листьями лужайку перед домом.

Чем больше Анна рассматривала то, что ее окружало, тем более знакомым ей все это казалось. И тем больше оживало в ней воспоминаний, от которых она столько лет старалась отмахнуться.

Звук шагов заставил ее сесть и обернуться, чтобы увидеть, кто или, может быть, даже что приближается к ней. Но это оказалась всего лишь Мэ-ран. От порывистого движения у Анны снова закружилась голова, и она опять легла. Мэран села на диван, придвинутый к софе, и положила приятную прохладную влажную ткань на лоб Анны.

- Ну и напугали же вы меня - упали в обморок прямо у нас на пороге, - сказала Мэран.

Анне было уже не до соблюдения приличий. Отбросив пустые разговоры, она сразу перешла к главному.

- Я уже была здесь раньше, - сказала она. Мэран кивнула.

- С моей свекровью Элен Баттербери.

- Да, с Нелл, - согласилась Мэран. - Мы с ней были очень дружны.

- Но как же это я до сегодняшнего дня не вспомнила, что мы с вами были знакомы?

- Бывает, - пожала плечами Мэран.

- Нет, - возразила Анна. - Что-то можно забыть, но не такое же. Я ведь встречалась с вами не просто случайно, я знала вас много лет, с тех пор как училась последний год в колледже, когда за мной начал ухаживать Питер. Вы гостили в доме его родителей, а он привел меня туда познакомиться с ними. Помню, как я удивлялась, что вы и Элен так дружны, ведь вы были гораздо младше нее.

- Разве возраст имеет значение? - спросила Мэран.

- Да нет. Просто… просто вы совсем не изменились. Выглядите точно так же, как будто вам столько же лет, как тогда.

- Знаю, - ответила Мэран.

- Но… - Замешательство Анны только усиливало ее сходство с трепетной птицей. - Но… как это может быть?

- Когда вы пришли, вы сказали что-то про Лесли? - сменила Мэран тему разговора.

Пожалуй, только этим и можно было отвлечь Анну от все больше засасывающей ее трясины загадок - неизменного возраста, непонятной музыки, суетливых фигурок, мелькание которых она улавливала боковым зрением.

- Лесли убежала из дома, - сообщила Анна. - Я за чем-то зашла в ее комнату и обнаружила, что все ее учебники как лежали на столе, так и лежат. А когда я позвонила в школу, мне сказали, что она там и не появлялась. Они уже собирались звонить мне, чтобы узнать, не заболела ли она. Знаете, Лесли никогда не пропускала уроки.

Мэран кивнула. Этого она не знала, но все сказанное совпадало с тем впечатлением об отношениях Лесли и ее матери, которое сложилось у Мэран.

- Вы сообщили в полицию? - спросила она.

- Как только поговорила со школой. Но в полиции сказали, что еще рано беспокоиться. Можете себе представить? Детектив, с которым я разговаривала, сказал, что он разошлет описание ее внешности, так что полицейские смогут ее опознать, но все-таки твердил, что Лесли наверняка просто прогуливает. А на это Лесли не пошла бы никогда.

- А что говорит ваш муж?

- Питер еще не знает. Он уехал по делам на восток, и я смогу сказать ему только сегодня вечером, когда он позвонит. До тех пор я даже не буду знать, в какой гостинице он остановился. - Анна протянула тонкую, как птичья лапка, руку, и сжала кисть Мэран. - Что мне делать?

- Попробуем поискать ее сами.

Анна энергично закивала, услышав предложение Мэран, но потом до нее дошла вся бесплодность этой затеи.

- Но город такой большой, - протянула она. - Слишком большой. Как мы сможем ее найти?

- Есть одна возможность, - неожиданно раздался голос Сирина.

Услышав его, Анна вздрогнула. Мэран сняла холодный компресс с ее лба и отодвинулась, чтобы гостья могла снова сесть. Анна взглянула на высокую фигуру в дверях и узнала мужа Мэран. Но раньше она не замечала, что у него такой грозный вид.

- А какая… какая возможность? - переспросила Анна.

- Можно попросить помощи у фей, - ответил Сирин.

- Решила, значит, стать одной из девочек Полли?

Лесли подняла взгляд от дневника и увидела того мерзкого типа, которого заметила у Воинского мемориала. Он перешел аллею и остановился у ее скамейки. Вблизи он показался ей еще более подозрительным, чем на расстоянии. Волосы у него были зализаны назад, к макушке, а с затылка спускались длинные пряди. В мочке левого уха болтались три серьги, а в правом еще одна. Грязные джинсы были заправлены в высокие черные ковбойские сапоги. Под джинсовой курткой виднелась расстегнутая белая рубашка. От его масленого взгляда по телу Лесли пробежала дрожь.

Она быстро захлопнула дневник, заложив страницу пальцем, и огляделась в надежде, что увидит возвращающуюся Сьюзан, но ее новой подруги нигде видно не было. Глубоко вздохнув, Лесли посмотрела на парня, уповая на то, что ее взгляд выразит полагающуюся в таких случаях на улице неприступность.

- Я… я не понимаю, о чем вы, - сказала она.

- Я видел, как ты толковала со Сьюзи, - ответил он, присаживаясь рядом с ней. - Она всегда вербует девушек для Полли.

Вот тут Лесли испугалась. Не только потому, что парень был такой отвратительный, а потому, что она, как видно, ужасно ошиблась в Сьюзан.

- Пожалуй, мне пора, - сказала она.

Лесли хотела встать, но парень схватил ее за руку. Потеряв равновесие, она снова упала на скамейку.

- Слушай, ты, - процедил он, - я же тебе хочу помочь. У Полли девочек не то десять, не то двенадцать, и он гоняет их, как собак. А ты, похоже, славная девчонка. Неужели тебе охота десять лет продавать свою задницу всем подряд ради какого-то подонка, который - и недели не пройдет - посадит тебя на иглу?

- Я…

- Послушай! У меня дело чистое. Никакой наркоты, у девочек наряды что надо. Будешь жить в хорошей комнате только с одной девушкой, а не с шестью, как у Полли. Мои девушки обслуживают двух, ну, трех клиентов за ночь, и все. А Полли заставит тебя девять, а то и десять часов стоять на улице.

Он говорил спокойно, легко, но Лесли никогда в жизни не было так страшно.

- Пожалуйста… Вы ошиблись, - проговорила она. - Мне в самом деле надо идти.

Она попыталась снова встать, но он опять удержал ее за плечо так, что она не смогла подняться. Его голос, такой вкрадчивый до этого, теперь звучал жестко.

- Некуда тебе идти, детка, кроме как со мной. Выхода у тебя нет, и кончай базар.

Он встал и потянул Лесли за собой. От его железной хватки у нее наверняка будут синяки. Дневник выпал у нее из рук, парень дал ей поднять его и засунуть в рюкзак, а потом грубо потащил за собой.

- Мне больно! - воскликнула Лесли. Парень низко наклонился к ней, его рот оказался в дюйме от ее уха.

- Кончай орать, - предостерег он ее, - не то и правда узнаешь, что значит больно. Будь паинькой. Теперь ты работаешь на меня.

- Я…

- Повторяй, киска, за мной: «Я - девушка Каттера».

Глаза Лесли наполнились слезами. Она огляделась, но никто в парке не обращал внимания на то, что с ней происходит. Каттер так дернул ее, что у нее лязгнули зубы.

- Давай, повторяй! - приказал он.

Он смотрел на нее, и по его глазам было ясно, что если она не произнесет того, что он требует, дальше будет еще хуже. Он крепко сжал ее плечо, пальцы впились в нежную кожу предплечья.

- Говори!

- Я… я… девушка… Каттера.

- Ну, видишь? Не так уж трудно.

Он снова подтолкнул ее, чтобы она сдвинулась с места. Ей отчаянно хотелось сбросить его руку, вырваться и убежать, но, идя за ним через парк, она чувствовала, что слишком напугана и может только одно - подчиниться и дать себя увести.

Никогда в жизни она не чувствовала себя такой беспомощной и одинокой. И ей было так стыдно!

- Ох, пожалуйста, не надо шутить, - сказала Анна в ответ на предложение Сирина обратиться за помощью к феям, чтобы найти Лесли.

- Да, - согласилась Мэран, хотя она не имела в виду шутки. - Еще не время.

Сирин покачал головой.

- А мне как раз кажется, что это самый подходящий момент. - Он повернулся к Анне. - Я не люблю вмешиваться в чужие дела, но раз уж вы пришли к нам, я считаю, что имею право спросить: как вы думаете, почему Лесли убежала из дому?

- На что вы намекаете? На то, что я - плохая мать?

- Об этом я не могу судить. Мы слишком долго не встречались, и я знаю вас недостаточно хорошо. А кроме того, это ведь не мое дело, правда?

- Сирин, пожалуйста, - вмешалась Мэран. У Анны начала болеть голова.

- Не понимаю, - пробормотала она. - О чем вы говорите?

- Мы с Мэран любили Нелл Баттербери, - стал объяснять Сирин. - Не сомневаюсь, что и вы были в какой-то мере к ней привязаны, но знаю, что вы считали ее слегка выжившей из ума. Она как-то сказала мне, что после смерти Филипа, ее мужа, вы пытались убедить Питера, что ее надо сдать в интернат. Но не просто в дом для престарелых, а, скажем так, в дом для слегка повредившихся умом.

- Но она…

- Рассказывала истории, которые вам казались бредом сумасшедшего, - продолжал Сирин. - Она слышала и видела то, чего не могли слышать и видеть другие. Хотя у нее был дар, позволявший другим людям в ее присутствии видеть мир фей. Однажды и вы заглянули в этот мир, Анна. Не думаю, что вы простили ей то, что она показала его вам.

- Но ведь этого… этот мир на самом деле не существует!

- Сейчас это не имеет значения, - пожал плечами Сирин. - Главное для вас, если я правильно понимаю ситуацию, то, что вы живете в страхе, как бы Лесли не пошла в свою чудачку-бабушку. А если это так, то ваш отказ поверить в мир фей как раз и лежит в основе ваших с ней неладов.

Анна посмотрела на Мэран, ища у нее поддержки, но та слишком хорошо знала своего мужа и предпочитала помалкивать. Начав, Сирин уже не мог остановиться, пока не выскажет все, что думает.

- Почему вы так со мной разговариваете? - спросила Анна. - У меня убежала дочь. Ведь… все это… - Она сделала неопределенный жест, имея в виду то ли их разговор, то ли комнату. - Ведь это же все нереально. Все эти маленькие человечки и феи, и все, о чем обожала разглагольствовать моя свекровь… ведь всего этого просто нет. Она могла, конечно, сделать так, что они казались реальными, тут я с вами соглашусь, но на самом деле их все же не существует.

- В вашем мире, - сказал Сирин.

- В реальном мире.

- Это не одно и то же, - отозвался Сирин. Анна стала подниматься с софы.

- Почему я должна все это выслушивать? - проговорила она. - От меня ушла дочь, и я думала, что вы мне поможете. Не ожидала, что вы будете насмехаться надо мной.

- Я вмешался в этот разговор только ради Лесли, - возразил Сирин. - Мэран все время о ней говорит. Судя по всему, она чудесная, одаренная девочка.

- Так и есть.

- Вот я и не могу примириться с мыслью, что ее насильно загоняют туда, где ей тесно, что ей подрезают крылья, мешают видеть, мешают слышать, не дают говорить.

- Ничего подобного я не делаю! - воскликнула Анна.

- Вы сами этого не понимаете, - ответил Сирин. Голос у него был мягкий, но в глазах вспыхивали темные искры.

Мэран поняла, что пора вмешаться. Она встала между Сирином и миссис Баттербери. Повернувшись спиной к мужу, она сказала Анне:

- Мы найдем Лесли.

- Как? С помощью волшебства 7 .

- Как - не имеет значения. Просто поверьте, что найдем. А вам стоит подумать о том, о чем вы говорили мне вчера: через несколько дней у Лесли день рождения, ей исполнится шестнадцать, и если она убедится, что способна сама себя обеспечить, то сможет уйти из дому на законных основаниях, и что бы вы ни делали, что бы ни говорили, остановить ее вам не удастся.

- Это все из-за вас, из-за вас, разве нет?! - закричала Анна. - Вы забили ей голову всеми этими жуткими россказнями про фей! Не надо было мне разрешать ей брать у вас уроки.

Она кричала все громче, переходя на визг; размахивая руками, она ринулась вперед. Мэран скользнула в сторону и, быстро потянувшись к Анне, придавила ей какой-то нерв на шее, отчего та внезапно обмякла. Сирин подхватил ее, не дав упасть, и снова уложил на софу.

- Теперь ты понимаешь, что я вчера говорил тебе про родителей? - спросил он.

Мэран с притворной серьезностью отвесила ему подзатыльник.

- Иди, ищи Лесли.

- Но…

- Или тебе лучше остаться с Анной и, когда она придет в себя, продолжить свои идиотские поучения?

- Уже иду, - ответил Сирин и быстро вышел из комнаты, пока Мэран не передумала.

Гром грянул почти над самой головой, когда Каттер вталкивал Лесли в коричневое здание у самой Палм-стрит. Вокруг раскинулся район, известный как Злачные Поля Ньюфорда - несколько кварталов ночных дискотек, стрип-клубов и баров. На каждом углу стояли проститутки, по улицам носились байкеры на рычащих «харлеях», в парадных спали бродяги, на обочинах сидели пьяницы и хлестали дешевое пойло прямо из горла едва прикрытых бумажными пакетами бутылок.

Квартира Каттера находилась на третьем, самом верхнем этаже. Не скажи он Лесли, что живет здесь, она решила бы, что он привел ее в заброшенный дом. Мебели у него не было, если не считать стола с виниловой столешницей да двух стульев на кухне. В комнате, которую Лесли посчитала гостиной, у стены валялись, громоздясь друг на друга, засаленные подушки.

Каттер довел Лесли до комнаты в конце длинного коридора, тянувшегося вдоль всей квартиры, и втолкнул внутрь. Лесли потеряла равновесие и упала на матрас, лежавший прямо на полу. От него несло плесенью и мочой. Она отползла в сторону и скорчилась у дальней стены, прижав к груди рюкзак.

- А теперь, киска, расслабься, - сказал Каттер. - Брось расстраиваться. Я ненадолго выйду, поищу тебе парня получше, пусть поучит тебя, чтобы ты легче освоила ремесло… Я, конечно, и сам бы тебе помог, но есть парни, которых хлебом не корми - дай только быть первыми у таких молоденьких хорошеньких цыпочек, как ты. И денег на это они не жалеют, а уж я найду, как распорядиться их монетами.

Лесли готова была на коленях умолять Каттера отпустить ее, но. горло у нее сдавило, и она не могла вымолвить ни слова.

- Смотри, никуда не уходи, - приказал Каттер. И, запирая дверь, хихикнул над собственной остротой. Лесли показалось, что она никогда не слышала ничего более безнадежного, чем этот щелчок запирающегося замка. Она прислушивалась к шагам Каттера по квартире, потом услышала, как хлопнула входная дверь и его шаги зазвучали по лестнице.

Как только Лесли уверилась, что Каттер ушел, она вскочила и бросилась к двери, чтобы на всякий случай проверить, не поддастся ли она. Но дверь была накрепко заперта, к тому же оказалась очень прочной. У Лесли даже искры надежды не осталось, что ей удастся справиться с дверью. Тогда она прошла через комнату и с усилием распахнула старую оконную раму. Окно выходило на стену соседнего дома, внизу виднелся узкий проулок. Пожарной лестницы за окном не оказалось. Нечего было и думать, что с такой высоты удастся удачно спрыгнуть.

Снова раздался раскат грома, правда, не прямо над головой, и пошел дождь. Лесли опустилась возле окна на пол и прижалась головой к подоконнику. Из глаз снова хлынули слезы.

- Пожалуйста, - всхлипывала она, - пожалуйста, помогите мне хоть кто-нибудь…

Капли дождя, попадавшие в окно, смешивались со слезами, которые текли по ее щекам.

Сирин начал поиски с дома Баттербери, находившегося в Феррисайде на западном берегу реки Кикаха. Как справедливо заметила Анна, город был большой. Найти девочку-подростка, спрятавшуюся где-то в запутанном лабиринте из тысяч пересекающихся улиц, - задача не из легких, но Сирин рассчитывал на помощь.

Со стороны его могли принять за сумасшедшего. Он ходил взад-вперед по улицам Феррисайда, останавливался под деревьями, разглядывал их голые ветки, присаживался на корточки возле изгородей и явно разговаривал сам с собой. На самом деле он хотел услышать городские сплетни.

Сороки и вороны, воробьи и голуби видели все, но слушать их литанию о событиях дня было все равно что искать что-нибудь в куче разорванных на мелкие кусочки страниц энциклопедии, выброшенных в корзину. Нужную информацию рано или поздно найдешь, но целый день потеряешь.

Кошки были немногим лучше. Они предпочитали держать известные им сведения при себе. То, что они сообщали Сирину, звучало загадочно, а иногда даже намеренно запутывало. Сирин не винил их, они по своей природе склонны к таинственности и капризны почти как феи. Больше всего старались помочь Сирину маленькие духи, которые называются феями цветов. Эти крошечные крылатые создания обитают во всех деревьях и кустах, в каждом цветке, былинке и травинке, будь то ухоженный парк или сад, или пустырь, буйно заросший сорняками, или такое глухое место, как, например, берег реки, спускающийся к самой воде под мостом на Стэнтон-стрит. Много лет назад Сесилия Мэри Баркер составила список этих созданий и выпустила о них несколько книг, а позднее бостонская художница Терри Уиндлинг продолжила ее работу, специализируясь на городских духах, изображенных Баркер. Для этого мелкого народца время года было сейчас неподходящее. Многие из них уже укрылись в Волшебном царстве, чтобы проспать там всю зиму, а другие были слишком поглощены уборкой урожая и другими осенними заботами, чтобы обращать внимание на происходящее вокруг. Но кое-кто из них все-таки заметил девушку, которая временами была способна увидеть их. Кузины Мэран старались больше всех. Они высовывали свои заостренные личики из-под желудевых колпачков, служивших шапочками, и, серьезно поглядывая на Сирина, направляли его то по одной улице, то по другой.

На все это ушло время. Небо потемнело, тучи сгустились, приближалась гроза. В это время Сирин медленно, но верно повторял путь, проделанный Лесли по Стэнтон-стрит, через мост и через весь город до парка Фитцгенри. Когда Сирин дошел до скамьи, где она сидела, начался дождь.

Там от двух сморщенных, похожих на старых обезьянок бодахов, живших в парке, он услышал о том, как к Лесли кто-то пристал и увел ее с собой.

- Она не хотела идти, сэр, - сказал один из бодахов, поправляя поля своей шапчонки, чтобы защититься от дождя.

Все феи и эльфы знали Сирина, но уважали они его не только за мастерскую игру на арфе. Он был мужем дочери короля дубов, той, что в умении творить чудеса любого из них могла бы заткнуть за пояс. Они давно научились относиться к Мэран и к тем, кому она покровительствовала, с опасливым уважением.

- Да, сэр, она не хотела, - добавил второй бодах, - но все равно он увел ее.

Сирин присел возле скамейки, чтобы не так возвышаться над ними.

- А куда этот тип ее увел? - спросил он.

Первый бодах показал на двух парней у Воинского мемориала, они стояли и о чем-то разговаривали, ссутулившись под дождем и нагнувшись друг к другу. Один был в дождевике, надетом поверх костюма, другой в хлопчатобумажной куртке, джинсах и ковбойских сапогах. Похоже, они обсуждали какую-то сделку.

- Можете сами спросить у него, - сказал бодах. - Это тот, в синем.

Сирин снова посмотрел на пару у мемориала и помрачнел. Будь здесь Мэран, она сразу положила бы ему на руку ладонь, шепнула бы на ухо ласковые слова, чтобы потушить опасный огонь, вспыхнувший в его глазах Но его жена дома, слишком далеко, чтобы он мог почувствовать ее умиротворяющее влияние.

Сирин встал, и бодахи тут же улетучились. А беседовавшие возле Воинского мемориала, по-видимому, поладили и покинули парк вместе. Сирин пошел следом, дождь, смочивший тротуар под ногами, заглушал его шаги. Пальцы его шевелились, словно он перебирал струны арфы.

А бодахам, нашедшим приют на ветвях дерева, казалось, что они слышат звуки арфы, которые мягко вторили ритму падающих капель дождя.

Анна снова пришла в себя, когда Мэран вернулась из кухни с чайником травяного чая и двумя кружками. Она поставила их на стол возле софы и села рядом с матерью Лесли.

- Как вы себя чувствуете? - спросила она, поправляя холодный компресс, который до этого положила на лоб Анны.

Взгляд Анны метался из стороны в сторону, то она устремляла его на лицо Мэран, то опускала в пол, как будто следила за чьим-то невидимым перемещением. Мэран пыталась отогнать назойливых фей, отмахиваясь от них рукой, но это не помогало. Присутствие Анны в доме только подогревало их ненасытное любопытство, и утолить его было все равно, что поймать ветер.

- Я приготовила чай, - сказала Мэран. - Выпейте, вам станет легче.

Теперь Анна казалась смирившейся, ее прежний гнев испарился, как будто его и не было. Дождь тихо стучал по оконным стеклам. К нижней части окна приник носатый любопытный хоб, стекло запотело от его дыхания, большие глаза ярко светились.

- Не можете… не можете ли вы заставить их уйти? - попросила Анна.

Мэран покачала головой:

- Нет, но заставить вас снова забыть о них я могу.

- Забыть, - мечтательно протянула Анна. - Раньше вы так и сделали? Заставили меня забыть?

- Нет, тогда вы забыли по собственной воле. Не хотели помнить и потому забыли.

- А вы… вы ничего такого не делали?

- Понимаете, мы правда владеем некоторыми… чарами, - призналась Мэран. - Они ускоряют процесс. Мы даже не прибегаем к ним сознательно. Они сами появляются откуда ни возьмись, когда мы рядом с теми, кто предпочитает не помнить то, что видит.

- Значит, я забуду, но эти создания все равно будут здесь?

Мэран кивнула.

- Я просто не смогу их видеть?

- Все будет так, как было прежде.

- Мне… мне… это не нравится, - проговорила Анна невнятно.

Мэран обеспокоенно наклонилась к ней. Казалось, Анна смотрит на нее сквозь туман, застилающий ей глаза.

- По-моему, я… я… умираю, - пролепетала Анна.

Веки у нее затрепетали, голова склонилась к плечу, и она потеряла сознание.

Мэран окликнула ее, потрясла, но та не подавала признаков жизни. Мэран приложила пальцы к шее Анны и нащупала пульс. Он был ровный и наполненный, но как Мэран ни старалась, привести в чувство Анну не смогла.

Встав с софы, Мэран пошла в кухню, чтобы вызвать «скорую помощь». Набирая номер, она вдруг услышала, как на втором этаже, в кабинете Сирина, сама собой заиграла его арфа.

Слезы текли по лицу Лесли, но тут она заметила, как что-то шевелится под дождем по ту сторону окна. Что-то пестрое трепетало снаружи над мокрым подоконником, словно на него хотел сесть голубь. Но двигалось это существо куда более грациозно и быстро, таких голубей Лесли прежде не видела. И окрас был совсем другой. Не голубоватый или сизый, как у голубя, а скорее окраска наводила на мысть о бабочке. Но какие же бабочки могут летать поздней осенъю, да еще когда идет дождь?

А может быть, это колибри?

Но это уж совсем невероятно.

Тут Лесли внезапно вспомнила, как на последнем уроке музыки ее флейта кого-то приманила.

Она смахнула рукавом слезы, застилавшие глаза, и пристальнее посмотрела в окно прямо перед собой, она ничего не видела, но стоило ей повернуть голову, как краем глаза она уловила отчаянный вихрь красок, а когда попыталась внимательно вглядеться, все разом исчезло из ее поля зрения.

Через несколько мгновений Лесли отвернулась от окна, бросила изучающий взгляд на дверь, прислушалась, но не услышала ничего, что говорило бы о возвращении Каттера.

«Может быть, - подумала она, - может быть, меня спасет волшебство…»

Она вытащила из рюкзака флейту и быстро собрала ее. Снова повернувшись к окну, Лесли села на корточки и попробовала заиграть, но ничего не получилось. Она слишком нервничала, грудь теснило, и Лесли не могла подать воздух из легких.

Она оторвала флейту от губ и положила ее на колени. Стараясь не думать о запертой двери, о том, почему ее заперли и кто войдет в эту дверь, Лесли попыталась выровнять дыхание.

Вдох. Медленный вдох, задержать дыхание, медленный выдох. И все сначала.

Лесли представила себе, что они с Мэран занимаются в старом пожарном депо. Она почти слышала, как играет Мэран, только эти звуки больше напоминали колокольные переливы арфы, чем шелестящий свист деревянной флейты. Но все равно мелодия слышалась ясно, надо только следовать за ней по этой путеводной тропинке, обозначенной на карте музыки.

Снова поднеся флейту к губам, Лесли опять подула в нее, тонкая струйка воздуха вошла внутрь инструмента под углом, и в пустой комнате, заполнив ее всю, зазвучало нижнее «ре» - глубокий насыщенный звук, отдавшийся эхом от стен. Лесли повторила его, потом подхватила мелодию, которая ей слышалась, - как путь обозначенный для нее на карте всех напевов, и уже звучащих, и еще не сочиненных, и стала ей вторить. Это оказалось легче, чем Лесли думала. Даже легче, чем на уроках Мэран. Музыка, за которой она следовала, казалось, позволяла ее флейте играть почти самой по себе. И пока флейта играла, Лесли смотрела на дождь за окном. А там опять замелькало что-то пестрое.

«Пожалуйста! - мысленно взмолилась Лесли. - Ну пожалуйста…»

И тут она разглядела за окном крошечное создание! Его крылышки, и впрямь похожие на пестрое оперение колибри, трепетали под дождем, разбрасывая яркие капли воды, так что над ними, переливаясь, изогнулась радуга. Верхняя часть маленького тельца была обнажена, а нижняя завернута в тонкие листья и лепестки, к щечкам и шейке льнули темные влажные волосы; не ведающие времени глаза пристально смотрели на Лесли. А музыка все продолжала звучать.

«Помоги мне! - молила Лесли про себя эту маленькую парящую за окном плясунью. - Ну пожалуйста…»

Она забыла обо всем, кроме звуков флейты и крошечной феи под дождем. Она не слышала шагов по лестнице, не слышала, как кто-то протопал по квартире. Но услышала, как открылась дверь.

Музыка захлебнулась, фея исчезла, словно ее и не было. Лесли отняла флейту от губ и обернулась, сердце у нее бешено билось, но она решила: им не заставить ее бояться. Ведь таким типам, как этот Каттер, только того и нужно. Им хочется видеть, как их боятся. Хочется командовать. Но больше этого не будет.

«Без борьбы я не сдамся, - твердила себе Лесли. - Лучше я разобью свою флейту о дурацкую башку этого Каттера».

Однако при виде стоящего в дверях незнакомца все ее грозные намерения сразу рассеялись. И тут Лесли заметила, что арфа, которую она слышала, и мелодия, которой она вторила на флейте, вовсе не стихли, а зазвучали еще громче.

- Кто… кто вы? - спросила она.

У нее вспотели ладони, флейта стала скользкая, Лесли с трудом удерживала ее в руках. Волосы незнакомца были еще длиннее, чем у Каттера. Он зачесывал их назад и заплетал в косичку, которая спускалась сбоку и падала на грудь. У вошедшего была густая борода, а его одежда хоть и состояла из джинсов, рубашки и куртки, казалось, была бы уместной в любое время, в любую эпоху. «Так одевается и Мэран», - подумала Лесли.

Но глаза - вот что приковало к незнакомцу ее взгляд. Не их удивительный блеск, а, скорее, огонь, который, казалось, вспыхивал в их глубине, в такт доносившимся до Лесли звукам арфы.

- Вы пришли… спасти меня? - задала ему Лесли второй вопрос, прежде чем он успел ответить на первый.

- По-моему, при такой смелости, как у тебя, ты и без спасателей обойдешься.

Лесли покачала головой:

- Да нет, я вовсе не такая смелая.

- Ты смелее, чем думаешь, раз смогла играть на флейте в грозу и в такую темень. Меня зовут Сирин Келледи, я муж Мэран, и я пришел, чтобы забрать тебя домой.

Он подождал, пока Лесли складывала и убирала флейту, потом подал ей руку и помог подняться с пола. Когда она встала, он взял рюкзак, повесил его себе на плечо и повел ее к дверям. И Лесли заметила, что арфа теперь звучала совсем тихо.

Проходя через холл, Лесли остановилась в дверях, ведущих в гостиную, и увидела двоих мужчин, прижавшихся к дальней стене. В их глазах застыл дикий ужас. Один из них был Каттер, а другой - какой-то бизнесмен в костюме и дождевом плаще, его она прежде не видела. Лесли помедлила, крепче сжала руку Сирина и оглянулась, чтобы понять, что их так напутало, но там, куда были обращены перепуганные взгляды сидящих в комнате, ничего не было.

- Что… что это с ними? - спросила она своего спутника. - Что они так рассматривают?

- Ночные кошмары, - ответил Сирин. - Каким-то образом тьма, заполонившая их сердца, придала этим страхам реальность.

То, как Сирин произнес это «каким-то образом», подсказало Лесли, что в страхах, обуявших тех двоих у стены, повинен он сам.

- Они умрут? - спросила она.

Лесли понимала, что она - не первая девушка, ставшая жертвой Каттера, поэтому ей было их не очень-то жаль.

Сирин покачал головой:

- Нет, но то, что они видят сейчас, останется у них перед глазами навсегда. Если они не исправятся, им будет открыта только темная сторона волшебства.

Лесли содрогнулась.

- Счастливых концов не бывает, - продолжал Сирин. - Никаких концов вообще не бывает - ни хороших, ни плохих. У каждого из нас своя история, а все вместе они составляют ту, которая, связывает наш мир с миром фей. Иногда мы попадаем в чью-то чужую историю - может быть, всего на несколько минут, а может быть, и на годы, а потом снова выходим из нее. Но общая история все равно идет своим чередом.

В тот день это объяснение только сбило Лесли с толку.

Запись из дневника Лесли от 24 ноября:

Все получилось совсем не так, как я думала.

Что-то произошло с мамой. Все говорят, что мне винить себя не в чем, однако это случилось, когда я убежала из дома, и поэтому я невольно думаю, что во всем виновата я. Папа говорит, что у нее был нервный срыв, вот она и попала в больницу. Такое бывало с ней и раньше, и уже давно чувствовалось, что это может повториться. Но мама объясняет все иначе.

Я захожу проведать ее каждый день после школы. Иногда она где-то витает, если ее напичкали лекарствами, чтобы успокоить. Но когда ей стало получше, она рассказала мне про бабушку Нелл, про Келледи и про фей. Она говорит, что мир точь-в-точь такой, как я написала о нем в том сочинении. Феи действительно существуют, и они никуда не исчезли. Они просто освободились от связанных с ними человеческих предрассудков и теперь живут, как им хочется.

И это ее пугает.

Она считает также, что Келледи - какие-то духи, обитающие на земле.

- На этот раз я не могу ничего забыть, - пожаловалась она мне.

- Но если ты все это знаешь, - спросила я, - если ты в это веришь, тогда почему ты в больнице? Может, и мое место тоже здесь?

И знаешь, что она мне ответила?

- Я не хочу верить в это! Меня от фей просто тошнит! Но в то же время я не могу забыть, что все они существуют на самом деле, все эти неземные создания и ночные кошмары. Все это есть, и никуда от этого не деться.

Я вспомнила про Каттера и того, второго парня в его квартире, вспомнила о том, что сказал про них Сирин. Значит ли то, что он говорил тогда, будто и моя мама - плохой человек? В это я никак не могу поверить.

- Но ведь принято думать, что их на самом деле нет, - продолжала мама. - Вот от этого-то я и схожу с ума. В разумном мире, в том, в котором я выросла, подобные вещи никогда не могли стать реальными. Келледи могли бы устроить так, чтобы я снова про все это забыла, но тогда опять начнется - мне будет вечно казаться, что я не могу вспомнить что-то очень важное. А это тоже сумасшествие, только другого рода. Словно что-то болит, но что именно - непонятно. И от этой боли никак не избавиться. Нет, уж лучше мне лежать здесь, по крайней мере, лекарства не дают мне окончательно свихнуться.

Мама отвернулась к окну палаты, а я проследила за ее взглядом и увидела маленького человечка-обезьянку, пересекающего лужайку, он тащил за собой свинью, на спине у которой была поклажа, как у вьючной лошади.

- Лесли, ты не могла бы… не могла бы попросить сестру, пусть принесет мне лекарство, - прерывающимся голосом попросила мама.

Я попыталась убедить ее, что надо смириться с тем, что она видит, но она даже слушать не желала. И продолжала просить, чтобы я сходила за сестрой, так что в конце концов я пошла и привела сестру.

И все-таки я думаю, что во всем виновата я.

Теперь я живу у Келледи. Папа собирался отправить меня в интернат, потому что часто отсутствует и не может уделять мне внимание. Раньше я не задумывалась об этом, а когда он так сказал, я поняла, что он совсем меня не знает.

Мэран предложила мне пожить у них. И в день своего рождения я переехала.

У них в библиотеке есть одна книга - да что я говорю «одна»! По-моему, у них там десять миллионов книг! Но та, которую я имею в виду, написана одним здешним писателем, его зовут Кристи Риделл.

В ней он пишет о феях и о том, что все считают их духами ветра и тени.

«Музыка фей - это ветер, - объясняет он, - а их передвижение - игра теней в лунном или звездном свете, а то и вообще без света. Феи всегда живут рядом с нами, словно духи, но помнят о них только городские улицы. Впрочем, улицы никогда ни о чем не забывают».

Я не знаю, может, и Келледи как-то связаны с духами. Знаю только одно: видя, как они живут друг для друга, как преданно друг о друге заботятся, я стала с большей надеждой смотреть в будущее. Ведь дело не в том, что мои родители не ссорились, мы просто не проявляли друг к другу интереса. И я стала думать, что так живут все, ведь другого я никогда не видела.

Поэтому теперь я так стараюсь помочь маме. Я не говорю с ней о том, чего она не хочет слышать, но сама продолжаю верить в фей. Как сказал Сирин, мы - просто две ниточки одной Истории. Иногда мы сходимся на какое-то время, а иногда расходимся. И как бы ни хотела каждая из нас это изменить, обе наши истории правдивы.

Однако я все еще надеюсь, что бывают и счастливые концы.

Итак, Мэйзи Флуд изо всех сил старалась, как говорится, вставить круглую палочку в квадратную дырочку. Но временами одного старания бывает недостаточно, особенно когда чувствуешь, что должен нести свою ношу в одиночку. Иногда нужна пусть небольшая, но посторонняя помощь.

Один из тех, к кому обратилась Мэйзи, был уличный предсказатель судьбы, его звали Костяшка, он уже фигурировал в нескольких книгах, в основном в «Trader» (1997) и в «The Onion Girl» (2000). Однако он и его возлюбленная Кэсси впервые появились в «Dreaming Place» (1990), которое издательство «Фэйрчайлд» планирует переиздать в будущем году или еще когда-то.

 

Брошенные и забытые

 

Как мне рыть,

Как мне копать,

Как со дна твоей души

Чувства мне твои достать?

Хэппи Родс* [Родс Хэппи (р. 1965) - американская поп-певица, обладающая голосом в четыре октавы.] «Слова не для трусливых»

 

1

Огромная, словно вспухший серебряный диск, пылает в небе луна, кажется, будто она угнездилась прямо на крыше старого дома Кларка и балансирует там в северо-восточном углу, над искореженные ми останками дымовой трубы, напоминающей то ли шаткий флагшток, спустивший флаг на ночь, то ли оловянную руку какого-то великана, подающего загадочные знаки, понятные только таким же оловянным великанам, но, уж конечно, не мне.

Но это не мешает мне шагать по замусоренным улицам Катакомб и любоваться силуэтом трубы на фоне луны. Я чувствую себя здесь чужой, и, по-моему, эта луна чужая тоже. Она кажется ненастоящей, напоминает скорее раскрашенную декорацию для съемки фильма сороковых годов, хотя вряд ли можно придать фанере такую сочность красок. Мы обе здесь чужие. Впрочем, луна выглядит так, будто она чужая везде. Но я когда-то была в этих местах своей.

А теперь нет. Никто даже не предполагает, что я сейчас здесь. Теперь у меня появились обязанности, я за многое отвечаю. Как любой исправный налогоплательщик, я должна стремиться к тому, чтобы все дела были сделаны. Я и стараюсь быть примерным налогоплательщиком, но сейчас вместо этого слоняюсь по трущобам и вот стою перед своим старым логовом, в котором когда-то самовольно поселилась, и не могу объяснить вам, зачем я сюда пришла.

Нет, это не совсем так. Догадываюсь, конечно. Но не могу выразить словами.

- Ты когда-нибудь видела полную луну за городом? - спросила меня Джеки, вернувшись с дачи, где она гостила у подруги. - Она там прямо-таки все небо занимает.

Я снова подняла глаза, посмотрела на луну и подумала, что она и здесь ничуть не меньше. Может быть, потому что эта часть города во многом напоминает защищенный уголок природы - во всяком случае, она больше смахивает на загородную глушь, чем какие-то другие районы в этом нагромождении стекла и бетона. Некоторые сказали бы, что сельскую идиллию скорее вспоминаешь в парке Фитцгенри или на берегу озера к западу от дамбы, когда минуешь киоски, ларьки, гостиницы, но, по-моему, они ошибаются. В подобных местах можно только сделать вид, что тебя окружает вольная природа, они лишь похожи на нее, а на самом деле природу здесь давно приручили. А Катакомбы и впрямь - одичавшая часть города, хищно требующая своего, она не просит, она забирает. При свете этой пухлой луны так и чувствуешь, что дикость прячется где-то в потемках, растянув губы в наглой дикарской улыбке.

Обо всем этом я размышляла, подходя поближе к своему старому дому, и он вовсе не испугал меня. Я даже почувствовала что-то вроде освобождения. Я смотрела на дом и видела просто большое темное строение, дряхлое и неуклюжее в лунном свете. Мне нравится думать, что его обычный фасад скрывает какую-то тайну, что этот дом не просто брошенное жилье, а что в нем прячется что-то важное.

Брошенные вещи наводят на меня грусть. Сколько я себя помню, я всегда придумывала для каждой из них разные истории, окружала сказками. То они были у меня принцессой-лягушкой, ожидающей волшебного поцелуя, то принцессой, которую испытывают горошиной, то загадочными маленькими машинками, которые смогут все, дай им только волю.

Однако я еще и прагматик. Волшебные и добрые сказки в голове - это прекрасно, но разве они помогают, когда какой-нибудь ублюдок, проносясь на бешеной скорости по Катакомбам, вышвыривает из машины собаку, и несчастное животное, ударившись о тротуар, ломает лапы. Теперь оно не сможет даже защитить себя, а одичавшие псы, рыскающие по здешним улицам, не дадут ему и надежды на спасение. Когда я оказываюсь поблизости, то именно я подбираю таких несчастных собак.

Меня тоже пытались подобрать, но ничего путного из этого не вышло. Наверно, дело в дурной наследственности. В моем отношении к жизни. Однако все это никогда не волновало меня, если не считать последних нескольких недель.

Не знаю, долго ли я простояла на улице, уже даже не замечая дома. Я просто стояла - маленькая фигурка, залитая лунным светом, заблудшее видение, покинувшее безопасную часть города и оказавшееся в этом ночном царстве, пожирающем мечты, питающемся надеждами. Посреди каменных джунглей, уничтожающих сами себя, а потом и всякого, кто оказывается в их власти.

Я никогда не позволяла этому хищному кварталу завладеть мной, но сейчас не понимаю, чего я, собственно, беспокоилась. Жизнь в Катакомбах мало похожа на жизнь, но что поделаешь, если не можешь вписаться ни в какое другое место?

В конце концов я повернулась, собираясь уходить. Луна уже оказалась над самым «Кларком», она висела на дымовой трубе, словно жирный круглый флаг, и тени от нее удлинились. Мне не хотелось уходить, но остаться я не могла. Все, что для меня важно, теперь находится за пределами Катакомб.

Меня остановил чей-то голос. Женский голос, прозвучавший где-то в тени, отбрасываемой моим старым жилищем.

- Привет, Мэйзи, - вдруг донеслось до меня.

Мне показалось, что я знаю женщину, сидящую в тени. И голос был знакомым. Однако как я ни старалась, вспомнить, чей он, не могла.

- Привет и вам, - ответила я. Женщина вышла на лунный свет, но все равно я видела только очертания ее фигуры. Не было ничего, за что можно было бы зацепиться, ничего, за что могла бы ухватиться ускользающая память. Я различала только нанизанные на тощую фигуру одежки, отчего женщина казалась громадной, да шляпу без полей, натянутую на волосы неизвестно какого цвета и какой длины. Женщина была одета по-зимнему, хотя ночь стояла теплая. В каждой руке она держала по сумке.

Я знала множество таких бродяг. В самый жаркий летний день они напяливали на себя всю одежду, какая у них была. Иногда для того, чтобы защитить себя от палящих лучей солнца, иногда чтобы никто не мог украсть те вещи, которые они еще могли назвать своей собственностью.

- Много же времени прошло, - проговорила женщина, и тут я узнала ее.

Узнала отчасти по тому, как она двигалась, отчасти по голосу, отчасти просто по очертаниям фигуры, хотя, освещенная луной, она ничем не отличалась от сотен других мешочниц.

Дело в том, что она никак не могла носить пришедшее мне на ум имя, ведь женщина, которую так звали, умерла четыре года назад! И хотя я это понимала, все равно не могла удержаться, чтобы не примерить это имя к ней.

- Ширли? - спросила я. - Это ты? Ширли Джонс, которую все на улице знали как Бабулю-Пуговку, потому что она постоянно

Брошенные и забытые носила сотни пуговиц в карманах своих платьев и пальто.

Женщина, стоявшая передо мной, быстро кивнула, сунула руки в карманы дождевика, натянутого поверх всех других одежек, и я услышала знакомый перестук пластмассовых, деревянных и костяных пуговиц, тихое «диккери-диккери-дин», которое я уже не чаяла услышать снова.

- Господи, Ширли…

- Знаю-знаю, дитя, - сказала она. - Хочешь спросить, что я тут делаю, если известно, что я умерла?

И все-таки я опять не испугалась. Мне казалось, будто я сплю и все это нереально или настолько реально, насколько реальным может прикидываться сон. Я ужасно обрадовалась, что увидела ее. Бабуля-пуговка была тем самым человеком, кто первый научил меня, что слово «семья» вовсе не ругательство.

Она подошла уже совсем близко, и я смогла разглядеть ее лицо. Оно нисколько не изменилось, осталось таким же, какое было до того, как она умерла. Тот же блеск карих глаз, притягивающих и слегка безумных. Та же кожа кофейного цвета, словно коричневая оберточная бумага, которая завалялась у кого-то в заднем кармане. Я разглядела, что на голове у нее вовсе не шляпа без полей, а тот самый, чуть ли не остроконечный велюровый колпак, который она носила всегда. Из-под него свисало множество немытых и нечесаных косичек, украшенных мелкими пуговками разных форм и размеров. И пахла Ширли как прежде - смесью сушеного шиповника и лакрицы.

Я хотела обнять ее, но мне стало страшно: вдруг, если я ее коснусь, она рассеется, как дым?

- Я скучаю по тебе, - сказала я.

- Знаю, дитя.

- Но как… как ты можешь быть здесь?

- А это загадка, - ответила она. - Помнишь, как мы искали сокровища?

Я кивнула. Разве я могла забыть? Ведь тогда я впервые узнала, какие радости можно обрести даром на задворках книжных магазинов, где я приобщилась к бизнесу, который Ширли любила называть «Утиль - в дело!».

- Если что-то тебе очень дорого, - учила она меня, - то неважно, старая это вещь, или изношенная, или бесполезная, как всякий утиль; твоя любовь повышает ее ценность в глазах других. Точь-в-точь как с людьми, когда их «рибилитиру-ют». Прежде чем человека начнут снова складывать по частям, ему надо самому поверить в свою ценность. Но большинству людей нужно, чтобы сначала кто-то другой поверил в них, только тогда они сами в себя поверят. Знаешь, бывало, люди платили пятьсот долларов за вещь, которую я за неделю до этого вытащила из их же мусорного бака. И платили только потому, что увидели ее на полке какой-нибудь модной антикварной лавки. Они даже не помнили, что когда-то сами выбросили ее. Разумеется, мне хозяин лавки заплатил за нее пятьдесят баксов, но кто жалуется? За два часа до того, как я постучалась в его дверь с черного хода, эта штука еще валялась на улице в мусорном баке.

В дни, отведенные для сбора утиля, мы выходили на охоту за сокровищами. Ширли, наверно, больше знала о графике утильщиков, чем муниципальные сборщики мусора: знала, когда и в каком районе происходит уборка, какие места богаче в

Брошенные и забытые зависимости от времени года, когда начинать рейды на определенных участках, чтобы опередить деляг с блошиного рынка. Мы множество раз прочесывали территорию от Фоксвилля до Кроуси, от Чайна-тауна до самого Ист-Энда, переходили через реку в Феррисайд.

Мы выходили со своими тележками - главная старьевщица и ее подмастерье, - словно отправлялись на поиски Святого Грааля. Но нам неважно было, что мы найдем, главным оставалось волнующее сознание, что мы охотимся вместе. Самым важным мы считали общение друг с другом. Беседы. Наши ночные походы, когда мы обследовали квартал за кварталом, проверяя вон тот бульвар, тот мусорный бак, эту свалку отходов.

Мы были похожи на городских койотов, крадущихся по улицам. В это время ночи никто не досаждал нам, ни копы, ни уличные бандиты. Мы чувствовали себя невидимыми рыцарями, которые сражаются с тем, что остается от жизни других людей.

После смерти Ширли я больше месяца не могла выйти на поиски сокровищ одна, а когда стала выходить, это было совсем не то, что раньше. Не то чтобы хуже, а просто совсем не то.

- Помню я эти наши охоты, - сказала я.

- Ну что ж, и тут нечто подобное, - ответила она. - Только не такая уж это случайность.

Я в недоумении покачала головой:

- Что ты хочешь сказать мне, Ширли?

- Только то, что ты сама знаешь.

Сзади что-то звякнуло, не знаю что, может быть, с кучи мусора упала бутылка, а может, ее сбросила кошка. Или собака. А то и крыса. Сама того не желая, я оглянулась. А когда снова повернулась к Ширли - вы, наверно, уже догадались, - она исчезла.

 

2

Где-то я прочитала, что гордыня предшествует падению, и, по-моему, тот, кто придумал эту маленькую поговорку, держал палец на пульсе происходящего.

В какой-то момент падать мне было уже некуда. По представлениям большинства, к семнадцати годам я успела достичь нижнего пролета лестницы, а все пролеты, ведущие наверх, были сломаны, и о том, чтобы подняться, не могло быть и речи.

В те дни о гордости я не задумывалась, хотя догадывалась, что и мне перепала кое-какая ее капля. Может быть, тем, кто встречался со мной на улице, я и казалась всего лишь белокожей бродяжкой, но я содержала себя в куда большей чистоте, чем все эти аккуратные налогоплательщики, и сумела выбраться из той адской ямы, в которой выросла.

Я оказалась на улице, когда мне было двенадцать, и ни разу не оглянулась на родной дом, ведь в то время слово «семья» было для меня равнозначным слову «боль». Физическая боль и, что еще хуже, боль, из-за которой сердце превращается в нечто неживое, заключенное в грудную клетку. Знаете, что делается с дохлыми голубями, валяющимися на проезжей части? От них ничего не остается, кроме расплющенных высохших перьев, над ними даже мухи больше не жужжат.

Нечто похожее было и у меня в груди перед тем, как я убежала.

Но мне повезло. Я выжила. Меня не убили наркотики, я не торговала своим телом. Ширли успела взять меня под крыло, так что скользким парням в кричащей одежде, усыпанной драгоценностями, не удалось наложить на меня лапы. Не знаю, почему она помогала мне, может быть, встретившись со мной, она вспомнила тот день, когда сама ребенком сошла с автобуса в каком-то незнакомом большом городе. А может быть, едва взглянув на меня, решила, что я буду хорошей ученицей.

Уже потом, через пять лет, мне еще больше повезло - мне помогли Анжела с улицы Грассо и моя собственная решимость.

И еще та самая гордость.

Как я гордилась собой за то, что поступила правильно: я обзавелась семьей, подобрав ее на улице. Я исправила свою жизнь. Вернулась к обществу - не то чтобы общество очень интересовалось мной, но я и сделала это не ради него. Я поступила так ради Томми и ради собак, ради себя, ради того, чтобы в один прекрасный день я была в состоянии помочь кому-то так же, как помогала людям Анжела в своей маленькой конторе на улице Грассо, как помогла мне Ширли.

Однако знала бы я!

Мы обзавелись настоящим жильем - это был уже не самовольно занятый дом, а съемная квартира на Флуд-стрит, в том месте, где эта улица подходит к району Катакомб. Я поступила на работу, в курьерскую контору под названием «Ртуть». Ею владела компания старых хиппи, которые занимались этим делом, но продолжали жить в своем пестром прошлом. Вечерами четыре раза в неделю я ходила на занятия, чтобы получить свидетельство об окончании средней школы.

Но я не видела, чтобы нам жилось лучше, чем раньше. Расходы на квартиру и продукты, на тех, кто приходил присматривать за Томми, поглощали все, что я зарабатывала, до последнего цента. Может быть, я и справилась бы со всем этим, но времени у меня тоже не оставалось. Я практически не видела Томми, если не считать суббот и воскресений, но и тогда я почти целыми днями сидела за уроками. Учиться мне было легче, чем другим в моем классе. Я ведь всегда очень много читала, чтение помогало мне уходить от действительности еще до того, как я сбежала из дома и стала жить на улице.

Я постоянно посещала тогда местную библиотеку, там я брала книги и там же пряталась от того, что творилось дома. Когда я попала в Катакомбы, Ширли рассказала мне, как в книжных магазинах с книг в бумажных переплетах срывают обложки, а сами книги выбрасывают. Поэтому в дни, когда мы собирали утиль, я всякий раз обязательно задерживалась на задворках этих магазинов.

Теперь же я не брала в руки книг месяцами. Собаки изнывали, хуже всех переносил одиночество Рэкси - маленькая, размером с кошку, жесткошерстная дворняжка, страдающая комплексом неполноценности. Наверно, когда-то его избивали, поэтому я чувствовала, что он мне сродни, ведь я знала, как это бывает. Рэкси привык ходить за мной как тень, без меня он волновался, но, когда я была рядом, с ним все было в порядке. А теперь он превратился в настоящего невротика. Когда я работала, я не могла ездить с ним вместе на велосипеде, и мне не разрешали приводить его в школу.

При таком положении дел не только собаки, но и Томми впал в депрессию, Рэкси был близок к самоубийству, и я сама находилась не в лучшей форме. Вечно усталая, раздражительная, недовольная.

Поэтому было очень полезно, что я встретилась с привидением в Катакомбах именно в это время. Такая встреча чудодейственно повлияла на мое сознание - ведь я знала, что в ту ночь мне не сон приснился, и во всяком случае, что я не спала.

 

3

Все беспокоились обо мне, когда я наконец вернулась домой, - Рэкси, собаки, Томми, моя хозяйка тетушка Хилари, присматривавшая за Томми, и я была им за это благодарна, но не стала рассказывать, куда ходила и что видела. Зачем? Я даже смутилась бы, узнай кто-нибудь, что я испытываю ностальгию по своему старому, незаконно занятому дому, к тому же я была далеко не уверена, что на самом деле видела то, что, как мне кажется, я там видела. Так о чем же рассказывать?

Я полюбезничала с тетушкой Хилари, успокоила собак, уложила Томми, сделала уроки, заданные на завтра, приготовилась к утренней работе, так что к тому времени, как сама собралась ложиться спать, о Ширли - предполагаемом привидении - я уже перестала вспоминать. Я так устала, что не успела моя голова упасть на подушку, как я уже спала словно бревно.

Интересно, откуда взялись такие выражения, которые мы все употребляем? Почему голова падает на подушку, когда мы ложимся в постель? Она же не отваливается? Почему мы говорим «заснул словно бревно»? Бревнам не свойственно засыпать и просыпаться.

Иногда я думаю о том, как же все эти выражения звучат при их литературном переводе на какой-нибудь другой язык. Да, конечно, я понимаю, что мои рассуждения не из области серьезной философии, но они не оставляют места для мыслей о привидениях, которые я старалась гнать из головы, возвращаясь в тот вечер после занятий в школе, и справлялась я с этими мыслями довольно успешно, пока не подошла к крыльцу моей квартирной хозяйки.

Тетушка Хилари - типичная квартирная хозяйка, сдающая жилье. Она вдова, маленькая, но крепкая седая дама, энергии у нее больше, чем у половины курьеров из моей конторы, вместе взятых. На окнах у нее кружевные занавески, на ступеньках, ведущих от входной двери к тротуару, стоят герани в горшках и всегда восседает старая черно-белая кошка, которую тетушка Хилари почему-то назвала Фрэнк и прогуливала ее на поводке. Рэкси и Томми - единственные члены моей семьи, которых Фрэнк терпит.

Ну так вот, я шла по улице, буквально еле волоча ноги - так устала, и увидела Фрэнк, она сидела на ступеньке возле горшка с геранью и злобно смотрела на меня, что, впрочем, было вполне в порядке вещей. А ступенькой выше сидела Ширли. До вчерашней ночи это показалось бы мне немыслимым. А сегодня я даже не усомнилась в ее присутствии.

- Как дела, Ширли? - спросила я и бухнулась рядом с ней на ступеньку.

Фрэнк выгнула спину, когда я проходила мимо, но снизошла до того, что принюхалась к моему рюкзаку и поняла, что, кроме учебников, там ничего нет. Во взгляде, которым она одарила меня, снова устраиваясь на ступеньке, не было и тени уважения.

Ширли откинулась на верхнюю ступеньку. Она засунула руки в карманы, раздался знакомый перестук «диккери-диккери-дин», шапка сдвинулась со лба. Запаху шиповника и лакрицы пришлось побороться с надоедливым ароматом герани, но все-таки он был слышен.

- Когда-нибудь задумывалась, зачем нужна эта луна? - спросила Ширли, голос был сонный и звучал словно издалека.

Я проследила за ее взглядом и посмотрела туда, где в небе над домами на противоположной стороне улицы балансировал в небе жирный круглый шар. Здесь он выглядел иначе, чем в Катакомбах, может быть, казался безопаснее, как вообще выглядело здесь все. Сегодня второй день полнолуния, и мне пришло в голову, что, может быть, привидения сродни оборотням, которых притягивает лунный свет, но просто никто еще об этом не догадался. По крайней мере, ни Голливуд, ни авторы романов ужасов.

Я решила не делиться своими мыслями с Ширли. Я хорошо ее знала, но можно ли предугадать, что оскорбит привидение? Да она и не дала мне ответить.

- Луна для того, чтобы напоминать нам о Тайне, - сказала Ширли. - И поэтому она сразу и Дар, и Проклятие.

Ширли изъяснялась, как Винни-Пух в книгах Милна, подчеркивая интонацией большие буквы в начале некоторых слов. Я никогда не могла понять, как ей это удается. И никак не могла постичь, откуда она столько знает о книгах, ведь когда мы были вместе, я ни разу не видела, чтобы она читала хотя бы газету.

- Как это? - спросила я.

- Раскрой глаза, - ответила она. - Ты когда-нибудь видела что-нибудь столь же таинственно-прекрасное? Ведь при одном взгляде на нее, при внимательном ее рассматривании самая пресыщенная душа преисполняется благоговением и страхом.

Я подумала, что производить такое впечатление и призракам удается как нельзя лучше. Но сказала только:

- Ну а проклятие?

- Мы все знаем, что это просто огромный по своим размерам булыжник, висящий высоко в небе. Мы посылали туда людей, они обошли его, оставили мусор на его поверхности, сфотографировали этот булыжник и начертили его карту. Мы знаем, сколько он весит, знаем его размеры, его гравитацию. Мы высосали из него всю Тайну, но он все равно владеет нашим воображением. И как бы мы ни отрицали, там зарождаются и поэзия, и безумие.

Я так и не поняла, при чем тут проклятие, но Ширли уже переключилась на другую тему. Я просто видела, как в ее мозгу - в мозгу призрака - разворачивается карта и на нее наносится новое направление нашего разговора. Ширли посмотрела на меня.

- Что важнее, - спросила она, - быть счастливой или приносить счастье другим?

- Ну, я как-то всегда считала, что то и другое идут рука об руку, - сказала я. - И одного без другого не бывает.

- Тогда о чем ты забыла?

Вот еще одна характерная черта Ширли, которая мне запомнилась. Есть у нее такая привычка: она задает вам вроде бы простейший вопрос, а он делается все сложнее и сложнее по мере того, как вы его обдумываете, но если вы будете без конца обсасывать его со всех сторон подобно тому, как Рэк-си не может оторваться от старого шлепанца, этот вопрос снова станет простым. Однако для такого результата вам придется продираться сквозь целый лес слов и мнений, которые могут оказаться глубокими, слишком глубокими, как философия дзен, и сбивающими с толку, особенно если вы устали и ваши мозги бездействуют, как у меня сегодня.

- Это что, часть загадки, о которой ты говорила вчера ночью? - спросила я.

Ширли вроде бы улыбнулась, вокруг глаз появились морщинки, пальцы заиграли пуговицами в карманах - «диккери-диккери-дин». В воздухе ощущалось что-то странное, как и вчера перед исчезновением Ширли, но на этот раз я не отворачивалась. Я слышала, как в наш квартал въехала какая-то машина, огни ее фар скользнули по нашим фигурам, вспыхнул яркий свет, потом снова наступила темнота, и опять яркая вспышка, так что мои глаза не успели приспособиться к смене освещения.

А когда я снова стала ясно видеть, Ширли, разумеется, уже исчезла. И на ступеньках сидели только мы с Фрэнк. На мгновение я забыла, каковы наши с ней отношения, и протянула руку, чтобы приласкать ее. Я просто попыталась вернуться к реальности, но кошка-то этого не понимала. Она только что не зашипела, встала и спрыгнула на тротуар.

Я смотрела, как она важно шествует по улице, потом вгляделась в опустевший тротуар, поднялась и вошла в дом.

 

4

Когда я появилась в конторе на Грассо-стрит, у Анжелы сделалось настороженное лицо. Я знала этот взгляд. Я как-то спросила ее, почему она на меня так смотрит, и она вежливо и откровенно объяснила:

- Знаешь, Мэйзи, как только ты переступаешь мой порог, все сразу осложняется.

Я ждала совсем не этого.

Контора Анжелы на Грассо-стрит состоит из одной благородно обшарпанной комнаты со входом прямо с тротуара. Вдоль одной стены тянутся каталожные ящики, у окна-фонаря стоят потрепанная кушетка и такое же кресло, рядом красуется выброшенный каким-то административным управлением стол - этакое массивное дубовое сооружение, испещренное не меньше чем десятью миллионами царапин и вмятин. За столом - вращающийся стул, а по бокам еще два стула, только дубовых и с прямыми спинками. Помню, мне показалось, что эти стулья выглядят как те, которые я несколько лет назад продала старику Кемпсу, а потом оказалось, что там же Анжела и купила их.

На маленьком столике возле каталожных ящиков стояли электроплитка, чайник, несколько разномастных кружек, заварочный чайник и все, что требуется для приготовления кофе, горячего шоколада и чая. На стенах висели яркие постеры - один, из бюро путешествий, изображал уличную сцену в Новом Орлеане во время карнавала, на другом, рекламирующем шоу Джилли Копперкорн, - маленькие изящные феи цветов порхают над свалкой.

Мне больше всего нравится постер с портретом Барта Симпсона* [Симпсон Барт - персонаж мультипликационного сериала «Семейка Симпсонов».]. Я никогда не видела этого сериала, но думаю, можно понять, о чем там идет речь.

Самое приятное в конторе - это вход и ступеньки, ведущие к тротуару. Отличное место, с которого удобно наблюдать за проезжающим мимо транспортом и за пешеходами. Или просто проводить время. Нет, не это здесь самое приятное. Самое приятное здесь сама Анжела.

Ее настоящее имя Анжелина Марсо, но все зовут ее Анжела, кто-то, наверно, потому, что это ее уменьшительное имя, но большинство из-за того, что ее миссия - спасать уличных подростков. Интересно, что она и выглядит как ангел. Старается, правда, замаскировать свой ангельский вид и носит мешковатые брюки и простые футболки, а красится ровно столько, сколько необходимо, чтобы ее не принимали за баптистку, и все равно она великолепна. Лицо сердечком, потрясающие волосы - длинный темный водопад, струящийся вдоль всей спины, и кажется, будто ему нет конца, мягкие черные глаза, которые сразу дают понять: перед тобой человек, искренне беспокоящийся о тебе. Не как статистик, желающий увеличить свой список спасенных, а как человек. Анжела - личность.

Но сейчас ее глаза встречают меня таким подозрительным взглядом, какой для нее необычен. Такой взгляд нужно заработать, ведь в другие разы она только откидывается в кресле, чтобы выразить на твой счет сомнение.

Должна признаться, было время, когда я отталкивала Анжелу, просто чтобы проверить границы ее терпения. На самом деле я не так уж склонна к подобному поведению, но довольно долго тянулась история, когда Анжела старалась помочь мне, а я настаивала на том, что ни в какой помощи не нуждаюсь. В конце концов мы прошли через все это, но я продолжаю то и дело попадать в разные переделки, что наводит Анжелу на мысли, будто я по-прежнему испытываю ее терпение.

Как, например, в тот раз, когда я явилась к ней, избив кассира в гостинице «Харбор Риц» в первый же день моей работы курьером.

При взгляде на меня сердца мужчин, конечно, не замирают, как при взгляде на Анжелу, но по части внешнего вида со мной всегда все в порядке. Лучшее во мне - это, по-моему, волосы. Не такие длинные, как у Анжелы, но такие же густые. Джеки - диспетчер в нашей конторе - говорит, что они напоминают ей прически, которые носили в шестидесятые годы. Я уже говорила, что наши служащие живут в своем исчезнувшем времени? Я никогда не брала на себя труд объяснять им, что шестидесятые были и прошли и возвращается только их стиль.

Как бы то ни было, у моих каштановых волос красивый золотистый оттенок, и они доходят почти до середины спины. И с фигурой у меня все в порядке, хотя я похожа скорее на Вайнону Райдер, чем, скажем, на Ким Бесинджер. Тем не менее парни иногда заглядываются на меня, особенно теперь, когда я больше не выгляжу подмастерьем старьевщицы. Кассир в «Харбор Риц» ничего обо мне не знал. Он видел перед собой девушку-рассыльную, принесшую какие-то документы, и решил меня осчастливить. То ли он долго постился, то ли вообразил, будто бедные женщины, не имеющие между ног такого приспособления, как у него, просто умирают от желания, чтобы он их полапал. Это он и попытался проделать, когда я попросила его расписаться за полученный конверт. Он втолкнул меня в свой кабинет, закрыл дверь, привалился к ней спиной и потянул меня к себе.

Что мне оставалось делать? Я посильней размахнулась и кулаком сломала ему нос.

Он, конечно, поднял бучу, почему, мол, мне верят, а ему нет, и так далее и тому подобное. Но фирма оказала мне действенную поддержку, да и Анжела вцепилась в этого парня так, словно была генералом и, проходя по территории военных действий, обнаружила приклеившийся к подметке использованный презерватив. Я сохранила свое место на работе, и меня не арестовали, чем мне грозил кассир, но ведь история вышла препротивная, разве нет?

Выражение лица Анжелы, казалось, говорило: «Надеюсь, ничего похожего на прошлый раз? Но когда ты появляешься, меня тут же одолевают дурные предчувствия…»

«Нет, больше ничего такого не было», - хотела я ответить ей, но что сказать дальше, придумать не могла. Не могла точно объяснить, что донимает меня теперь. Рассказать ей о Ширли, о тревоге, которая меня гложет, - о чем говорить-то?

Меня так и подмывало привести с собой всю свою семью, ведь я провожу с ними так мало времени, но я удовольствовалась одним Рэкси - за ним легче уследить. А когда не спускаешь глаз с шести собак, да еще и с Томми, думать трудновато.

Правда, сегодня, будь я даже в одиночной палате, обитой войлоком, мне все равно было бы трудно думать.

Я села на кушетку, и Анжела тут же встала из-за стола, обошла его и устроилась на другом ее конце. Рэкси вел себя безукоризненно. Он лизнул руку Анжеле, когда та потянулась погладить его, а потом свернулся калачиком у меня на коленях и сделал вид, будто спит. Я знала, что он притворяется, потому что у него подрагивали уши, а этого не бывает, когда он действительно отключается.

Мы с Анжелой сперва поболтали о том о сем, в ее присутствии всегда расслабляешься, но в конце концов подошли к главному - зачем я явилась?

- У меня проблема, - проговорила я, думая о Ширли, но понимая, что дело не в ней. Мне хотелось снова оказаться с ней рядом, неважно, живая она или мертвая.

- Проблема на работе? - спросила Анжела, когда я смолкла.

- Не совсем.

Анжела смотрела на меня, слегка озадаченная, но и заинтригованная.

- В школе у тебя хорошие отметки.

- Отметки здесь ни при чем, - сказала я, хотя отметки были как раз при том. Школьный аттестат являлся ключевой частью моей проблемы.

- Тогда в чем же, собственно, дело? - допытывалась Анжела.

Допытывалась справедливо, тем более что я сама пришла к ней и отнимала у нее время. Я понимала, что хочу сказать, но не знала, как это выразить.

Мою новую жизнь можно сравнить с тем, как если бы я вдруг увидела в витрине платье, оно мне понравилось, захотелось его купить, я накопила денег, купила платье, принесла домой, и тут обнаружилось, что хотя оно моего размера, но сидит плохо, и цвет не тот, и рукава не то слишком длинные, не то слишком короткие, да и юбка чересчур обтягивает.

Только Анжела этого не поймет. Умом, может быть, и поймет, но посочувствовать моей душевной сумятице она не способна. Ведь Анжела из тех, кто считает, что у каждого должна быть в жизни своя цель, главное - только определить ее. Ну а я даже не представляю, с какого конца браться за это определение.

- Да, в сущности, все ерунда, - ответила я после затянувшегося молчания.

И я встала, перепугав Рэкси, который спрыгнул на пол, смерив меня своим любимым обиженным взглядом, он вполне мог бы взять на него патент.

- Мне пора, - заявила я.

- Мэйзи, - начала Анжела, вставая с софы, но я уже устремилась к дверям.

Я сделала вид, что не слышу ее, не вижу, как она выскочила за мной на улицу, не замечаю, как она зовет меня. Я удалялась быстрыми шагами, можно сказать - бежала.

Я понимала, что поступаю не лучшим образом. Анжела - единственный знакомый мне человек, с которым я могла бы поговорить о своих затруднениях, но я не смогла этого сделать, не смогла даже начать. Единственное, на что я была способна, это разреветься, но тогда уж Анжела совсем опешила бы, ведь я никогда не плачу.

Во всяком случае, на глазах у других.

 

5

- Нет, правда, что ты здесь делаешь? - спрашиваю я.

Мы с Ширли сидим на скамейке на станции метро «Уильямсон и Стэнтон», а маленький Рэкси спит на носках моих прохудившихся ботинок. Мы сидим в дальнем конце платформы. Сейчас около десяти вечера, и вокруг нас нет никого. Я вижу только парочку яппи, наверно, они возвращаются с рано закончившегося шоу. Да черного парня в костюме-тройке, он перебирает в портфеле какие-то бумаги. Да двух подростков. Сгорбившись, они стоят у стены и наблюдают за своей подружкой, которая выделывает всякие трюки на скейтборде, отчего частенько оказывается в опасной близости к самому краю платформы. Я смотрю на нее с замиранием сердца. А ее приятелям явно наплевать.

Интересно, что они видят, глядя на нас? Старуху-старьевщицу и меня с собакой, дремлющей у моих ног, или только меня и Рэкси?

Ширли сидит, устремив взгляд на решетку по другую сторону рельсов. Видит ли она что-нибудь? Ей всегда нужны были очки, но она так и не купила их, хотя и могла себе это позволить.

- Когда я впервые попала в этот город, - говорит она, - я только и думала, что в один прекрасный день вернусь домой и все увидят, какая я стала важная особа. Хотела доказать, что хотя все, от моих родителей до учителей, смотрят на меня как на никчемную, это еще не значит, что я и впрямь никуда не гожусь. Но я так туда и не вернулась.

Из множества книг и рассказов я знала, что привидения всегда стараются восстановить справедливость, отомстить, исправить ошибки и тому подобное, а иногда просто попрощаться с кем-то. Они здесь потому и появляются, что не закончили какие-то свои дела.

Но что у Ширли есть такие дела, я узнала впервые.

Я хочу сказать, что совсем не была глупой, даже в двенадцать лет, когда она протянула мне руку помощи. Уясе тогда я понимала, что нормальные люди не живут на улице и не носят на себе весь свой гардероб. Но я никогда не задумывалась о том, почему Ширли очутилась на улице. Она всегда казалась ее частью - столько в ней было особой житейской мудрости, сметки и сноровки; мне никогда и в голову не приходило, что она тоже от чего-то убежала. Что когда-то у нее были мечты и устремления, а в результате она стала бездомной бродягой, для которой был возможен один конец - свалиться с лестницы в брошенном доме и сломать себе шею.

«Вот и тебя ждет такая же участь, - говорю я себе, - если ты не пойдешь по тому пути, по которому тебя старается направить Анжела».

Может быть. Но я уважала Ширли, несмотря на все ее причуды, пусть даже она не была из породы везунчиков. Я всегда думала, что пусть ей многого не хватает, но она живет в полном согласии сама с собой.

Я вытянулась на скамейке, скрестила ноги, оперлась затылком на спинку скамьи. Моя мужская шляпа при этом съехала на лоб, поля низко нависли над глазами.

- Поэтому ты и вернулась? - спрашиваю я. - Тебе еще надо кое-что здесь доделать?

Ширли пожала плечами, и, несмотря на всю навьюченную на нее одежду, я узнала этот ее типичный выразительный жест.

- По правде говоря, я и не заметила, что куда-то уходила или откуда-то возвращаюсь, - признается она.

- Но ты же умерла, - напоминаю я.

- Говорят, да.

Я пытаюсь зайти с другой стороны.

- И на что же там похоже? Ширли улыбается.

- Даже и не знаю. Когда я здесь, я не чувствую никакой разницы между тем, что было до того, как я умерла. А когда я не здесь, так я не знаю, где я… Наверно, это что-то вроде чистилища, все какое-то неопределенное, ничего там не движется, ничто не меняется, месяца кажутся минутами.

Я молчу.

- По-моему, это смахивает на тот автобус, на который я никак не могла попасть, чтобы уехать домой, - добавляет она через некоторое время. - Каждый раз я на него опаздывала и не знала, что же дальше делать, где сесть на следующий и будет ли этот следующий вообще. Во всяком случае, придет ли автобус, нужный мне. Для таких, как я, кто постоянно опаздывает, расписание не вывешивают. Вот тебе история моей жизни.

Мне стало так жаль ее, что я согласна была выслушивать ее маленькие непонятные загадки, которые сыпались на меня в первые наши встречи.

- Я могу что-нибудь для тебя сделать? - спросила я, но не успела договорить, как на станцию с ревом ворвался поезд, заглушая мои слова.

Я собиралась повторить свой вопрос, но, когда повернулась к Ширли, ее уже не было. С Рэкси под мышкой я едва успела вскочить в вагон, как двери захлопнулись у меня за спиной, и поезд с грохотом помчался в темноту. «История ее жизни, - подумала я. - Интересно, какова будет история моей?»

 

6

Я должна рассказать вам про Томми.

Он большой парень, ростом шесть футов, а его вес приближается к ста восьмидесяти фунтам. При этом он сильный. У него каштановые волосы немного более темные, чем мои, отчего они кажутся грязноватыми, вот я и стараюсь регулярно мыть Томми голову, и невинные глаза… Если он знает какой-нибудь секрет, сохранить его в тайне он не в состоянии.

Потому что он простодушный. Десятилетний мальчик в теле взрослого человека. Я не знаю его настоящего возраста, но, когда я в последний раз водила его в больницу на обследование, врач сказал, что Томми лет тридцать с небольшим, выходит, он в полтора раза старше меня.

Говоря «простодушный», я не имею в виду «глупый», хотя признаю, что Томми совсем не такой смышленый, как должно быть по общепринятым меркам. Но мне нравится считать его более естественным, чем мы все. Он не скрывает своих чувств, любит улыбаться, любит смеяться. Он самый счастливый человек из всех, кого я знаю. Потому-то я так его люблю. Может быть, он и слабоват умом, но иногда мне кажется, что мир был бы куда лучше, сохрани все люди хотя бы каплю той умилительной наивности, которая делает Томми таким славным.

Томми достался мне так же, как и остальные члены моей семьи. Я нашла его брошенным на улице. Сначала я мучилась, стоит ли мне брать его к себе, но, порасспрашивав про разные учреждения, поняла, что, живя со мной и с собаками, он будет иметь то, чего не получит нигде, - семью. Такому, как Томми, всего-то и нужно, чтобы кто-то не скупился на любовь к нему. Такого не получишь в клинике Зеба, где он жил, пока его не вышвырнули, чтобы его койку мог занять кто-то с более неотложными проблемами, то бишь с большими деньгами.

В моей теперешней жизни меня больше всего злит то, что я почти не вижу Томми. Наша хозяйка нынче знает про него больше, чем я, и меня это очень огорчает.

На другой день после того, как я встретила Ширли в метро, я пораньше ушла с работы. Мне нужно было сделать тысячу дел - закупить продукты на неделю, подготовиться в библиотеке к сочинению по истории, но я решила послать все к черту. Погода была прекрасная, так что я надумала приготовить все для пикника и устроить для моего семейства завтрак в парке.

Томми и тетушку Хилари я нашла в саду, который, размещаясь на участке размером с почтовую открытку, был настоящим произведением искусства. Здесь уместились и миниатюрная ферма, и английский сад, и все это примерно на двадцати квадратных футах, пестревших подсолнухами, розовыми кустами, кукурузой, горохом, разными тыквами и томатами. Здесь же сверкали яркими красками цветочные клумбы, источая одуряющий аромат. Томми играл со своими бумажными фигурками, которые я вырезала ему из журналов и наклеивала на картон. Собаки разлеглись где попало, только Рэкси, как пришитый, ходил за тетушкой Хилари по пятам. Вам не понять, насколько уместно тут выражение «как пришитый», если вы не увидите своими глазами, как Рэкси твердо следует своему девизу: «Я всегда в двух дюймах от тебя!»

Собаки затявкали, Томми поднял голову, и вот уже все мое семейство сгрудилось вокруг меня, и каждый добивался, чтобы я поздоровалась с ним первым. Но приятнее всего было видеть, как ставшая печальной в последние дни физиономия Томми вдруг расплылась в широкой, счастливой улыбке. По-моему, я ничем не заслужила такую неподдельную любовь, но я принимаю ее - как я понимаю, в кредит. Эта любовь подстегивает меня еще больше ублажать их, радовать, быть достойной этой любви и преданности.

Тем временем я, как фокусник, умудрилась взъерошить шерсть сразу у шести собак и обнять Томми, стараясь не дать никому повода посчитать себя обделенным. Тетушка Хилари распрямилась над своими грядками, потирая поясницу, чтобы расслабить напряженные мышцы. Она тоже улыбалась.

- А у нас был гость, - сообщила она, когда столпотворение закончилось и воцарился обычный беспорядок.

Томми уже вел меня к большому деревянному подносу, лежавшему на траве, он хотел показать, чем занимались его бумажные человечки после того, как я ушла утром, а собаки лениво трусили рядом с нами, словно маленькие, медленно бегущие волны.

- Кто-то, кого я знаю? - спросила я тетушку Хилари.

- По-моему, должна знать, - ответила наша хозяйка. - Но она себя не назвала. Сказала, что просто хотела зайти посмотреть, как поживает твоя семья, особенно твой сын.

Я заморгала от удивления.

- Вы имеете в виду Томми?

- А кого же еще?

«Что ж, вообще-то он и впрямь мой ребенок», - подумала я.

- А как она выглядит? - спросила я, уже почти предвидя ответ.

- Немного похожа на бездомную бродяжку, если уж вы хотите знать правду, - сказала тетушка Хилари. - На ней под пальто было три, а то и четыре платья.

- Черная?

- Да, а как вы?…

- Волосы в мелких косичках и украшены множеством пуговиц?

Тетушка Хилари кивнула:

- И она перебирала что-то в карманах, так что слышалось какое-то бренчание.

- Это Ширли, - сказала я.

- Значит, вы ее знаете.

- Да, это старый друг.

Тетушка Хилари начала было говорить что-то еще, но я потеряла нить разговора, так как думала только об одном: «Значит, я не сошла с ума. Другие тоже ее видят». Я вела себя спокойно всякий раз, когда появлялась Ширли, но должна признаться, меня пугало, не свидетельствует ли ее присутствие всего лишь о первой стадии нервного заболевания.

И вдруг я поняла, что не расслышала ничего из того, что тетушка Хилари рассказывала мне о визите Ширли.

- Простите, - извинилась я. - Что вы сказали?

Тетушка Хилари улыбнулась, она привыкла, что иногда я отключаюсь.

- Ваша знакомая пробыла тут недолго. Она сказала Томми, что он стал настоящим красавцем, погладила всех собак, поиграла с ними, словно хотела навсегда запомнить их, и ушла. Я предложила ей позавтракать с нами или хотя бы выпить чая, ведь она казалась… как бы это сказать… голодной, что ли. Но она только покачала головой и ответила: «Вы очень добры, но я больше себе этого не позволяю». - Тетушка Хилари нахмурилась. - По крайней мере, по-моему, она именно так и сказала. Если подумать, то особого смысла в этих словах нет.

- Очень похоже на Ширли, - заметила я.

Я видела, что тетушка Хилари готова еще поговорить на эту тему, но я перевела разговор, рассказав о своей затее насчет вылазки в парк, и пригласила ее составить нам компанию. Тетушка Хилари ответила, что ей некогда. Возможно, она подумала о нескольких часах, которые проведет в свое удовольствие, без нас, - так я поняла ее слова и не виню ее за это, - но она сразу стала помогать мне укладывать в рюкзак сладости и закуски.

Мы провели чудесный день. Ничего не изменилось. Моя тревога осталась при мне. Призрак умершей Ширли по-прежнему витал вокруг, но на несколько часов мне удалось отбросить это в сторону, и все было так, словно вернулись старые времена.

Не помню уже, с каких пор я не видела Томми таким счастливым, и это и радовало меня, и угнетало.

Нет, конечно, у нас должен быть какой-то другой образ жизни.

 

7

Я решила, что пора мне с моей хандрой получить совет какого-нибудь сведущего человека, и на другой же день, сказавшись больной, отправилась не на работу, а в парк Фитцгенри.

Не все, кто ошивается на улице, непременно бездельники. На долю Ньюфорда приходится достаточно бездомных - людей, очутившихся в безвыходном положении: пьяниц, потерявших надежду неудачников, подростков, убежавших из дома. Словом, людей, не виноватых в том, что они потеряли работу, дом и будущее, слишком много. Но еще в городе имеется целая субкультура, если ее можно так назвать, - уличные музыканты, актеры, бродячие торговцы и тому подобные.

Некоторые вроде меня начинали с того, что бежали из родных мест, а потом занимались кто чем мог, как и я, когда я, скажем, «собирала ошметки на хлеб и на шмотки». У других есть комнатенка в пансионе или номер в старой затрапезной гостинице, но они работают на улицах, потому что им это по душе. В других местах, играя на скрипке или предсказывая будущее, на жизнь не заработаешь, да и расходы здесь терпимей.

Парк Фитцгенри как раз излюбленное место такой публики. Он находится недалеко от Злачных Полей Ньюфорда, так что там довольно часто встречаешь проституток и всяких сомнительных типов, когда они, скажем так, освобождаются после своей рабочей смены. Но поскольку другим концом парк примыкает к Баррио, сомнительный контингент разбавляется мамашами, которые прогуливаются парами, толкая перед собой детские коляски, стайками старушек-сплетниц, стариками, сражающимися на скамейках в домино и в шахматы. Прибавьте к этому служащих, толпами устремляющихся сюда во время ланча из центра города, куда выходит западная сторона парка. Другое злачное место находится рядом с дамбой, на берегу озера, но этот район отведен для туристов, и копы здесь в оба глаза следят за лицензиями и прочим. Так что если где и хватают за песни на улицах, или за торговлю с тележки, или просто за попрошайничество, то это именно там.

Человек, которого я сейчас искала, всегда трудится в гуще посетителей парка, поэтому я нашла его не сразу. Он как раз устраивался, подготавливая себе рабочее место.

Костяшка - коренной житель Америки, чистокровный индеец с кожей цвета темной меди, широколицый, с косой, свисающей вдоль спины, почти такой же длины, как волосы у Анжелы. Свою кличку он получил за тот способ, каким предсказывает будущее. Набрав в горсть мелких костей, он трясет их, бросает на кусок оленьей кожи и по их расположению предсказывает судьбу. Для своей роли он не рядится в специальный костюм - никакой оленьей кожи, никаких бус, - а предпочитает выцветшие голубые джинсы, белую футболку с оторванными рукавами, поношенные старые рабочие ботинки. Но, судя по всему, его бизнесу это не мешает.

По правде говоря, я не в большом восторге от всех этих мумбо-юмбо - ни от трюков самого Костяшки, ни от того, чем занимается его подружка Кэс-си, гадающая на картах Таро и на каких-то специальных китайских бумажных штуках. Но хоть я и не верю, что они могут предсказывать будущее, я все-таки должна признать, что кое в ком из людей, занимающихся подобными фокусами, есть что-то особенное.

Взять хотя бы Костяшку.

Глаза у него с сумасшедшинкой. Не безумные, нет, не так, чтобы при взгляде на них хотелось поскорее запереть их обладателя в психушку, но сумасшедшинка в них, может быть, появляется потому, что Костяшка видит то, чего мы видеть не можем. Будто существует некий замаскированный «Иной мир», пересекающийся с нашим, и Костяшка может заглянуть прямо в него. Как знать, не побывал ли он там уже. По-моему, в большинстве случаев он пускает людям пыль в глаза. Но иногда его взгляд останавливается на вас, и вам открывается вся серьезность, скрытая за его паясничаньем, будто вы сразу ощущаете дыхание Катакомб - дикости, прижившейся на городских улицах, и вас охватывает смятение, вам начинает казаться, что невероятное не только возможно, но, видно, и впрямь существует.

Впрочем, мне ли судить обо всем этом? Ведь меня преследует привидение!

- Ну как, Мэйзи? - спросил Костяшка, когда я на своем горном велосипеде подкатила к фонтану, где он расположился.

Я пнула ногой подставку, поставила велосипед, повесила шлем на руль и присела рядом с индейцем. Он перебирал кости, пересыпая их из одной руки в другую. Они постукивали так же, как пуговицы Ширли, только более приглушенно. «Интересно, - подумала я, - чьи это кости? Какого животного? Мышиные? Птичьи?» Я подняла взгляд и увидела, что из глаз Костяшки выглядывает усмехающийся шут. То ли он смеется со мной, то ли надо мной - непонятно.

- Что-то тебя не видно в последнее время, - говорит он.

- Я хожу в школу, - объясняю я.

- Ну да?

- И еще я работаю.

Он глядит на меня довольно долго, и я улавливаю отсвет чего-то неведомого, так что у меня сразу начинает сосать под ложечкой.

- Значит, ты счастлива? - спрашивает он. Об этом меня не спрашивал никто из тех, кому я рассказывала о своих новостях.

- По правде сказать, нет, - отвечаю я.

- Хочешь узнать, что припасено для тебя у Нанабожо? - спрашивает он и поднимает кости.

Я не знаю, кто такой Нанабожо, но вопрос ясен.

- Нет, - говорю я. - Я хочу спросить тебя насчет привидений.

Он даже глазом не повел. Только ухмыльнулся.

- А что именно?

- Ну, кто они такие? - уточняю я.

- Заблудившиеся души, - объясняет он, продолжая улыбаться, но говорит вполне серьезно.

Я чувствую себя глупо, рассуждая на подобную тему. День солнечный, в парке полно народу, женщины катят детские коляски, кто-то бегает на роликах, в нескольких шагах от нас на скамейке сидит девушка - возможно, вечером, в свете уличных фонарей она и выглядит соблазнительно в своем прикиде, но сейчас бедняга кажется измочаленной и увядшей. Все как обычно, а мы с Костяшкой сидим и рассуждаем о привидениях.

- Что ты хочешь сказать? - спрашиваю я. - Как они могли заблудиться?

- Есть Путь для Душ, проложенный для нас, чтобы мы следовали по нему, когда умрем, - продолжает объяснять Костяшка. - Но некоторые души не видят его и остаются блуждать на земле. А некоторые не могут примириться с тем, что умерли, и тоже скитаются здесь.

- Путь для Душ? Костяшка кивает.

- Тропинка, значит, по которой надо идти?

- Ну да, если только душа может ходить, - отвечает он.

- Мое привидение говорит, что она опоздала на автобус, - сообщаю я.

- Может быть, у белых людей это иначе.

- Она черная.

Костяшка сидит, не глядя на меня, с тихим стуком пересыпая кости из одной руки в другую.

- Что ты на самом деле хочешь узнать? - спрашивает он.

- Как ей помочь?

- А почему ты ее саму не спросишь?

- Спрашивала, но она отвечает какими-то загадками.

- Может быть, ты просто невнимательно слушала? - предполагает он.

Я вспоминаю разговоры, которые мы вели с Ширли после того, как я встретилась с ней в Катакомбах несколько дней назад. Но сосредоточиться на них не могу. Помню, как мы сидели рядом, помню впечатление от наших бесед, но о чем мы говорили, хоть убей, представить не могу. Как только я пытаюсь ухватиться за что-то, все сейчас же расплывается, словно туман.

- Я на самом деле ее видела, правда, - убеждаю я Костяшку. - А ведь когда она умирала четыре года назад, я была при ней. И вот она вернулась. Ее видели и другие люди.

- Я знаю, что ты ее видела, - заявляет он. И это меня поражает, хотя сама не понимаю, чего я так расшибалась, чтобы убедить его, ведь он не из тех, кто нуждается в заверениях.

- Что ты имеешь в виду? - спрашиваю я. Сегодня это мой любимый вопрос, только его я и задаю.

- А это у тебя в глазах написано, - отвечает он. - Тебя коснулся Иной мир. Считай, что это благословение.

- Не знаю, нужно ли оно мне, - бурчу я. - Я хочу сказать, я скучаю по Ширли, и я вообще-то рада, что она здесь, даже если она - привидение, но, по-моему, тут все-таки что-то неладно.

- Часто, - старается объяснить мне Костяшка, - то, что мы получаем из мира духов, есть только отражение того, что у нас внутри.

В глазах у него мрачная серьезность, словно важно не то, понимаю ли я его, и даже не то, верю ли я его словам, а важно то, что это говорит он.

- Что?… - начинаю я, но тут соображаю, что он имеет в виду. Во всяком случае, частично.

Когда я впервые очутилась в Катакомбах, я совсем растерялась, но тогда Ширли помогла мне. Сейчас я снова растерялась, и…

- Значит, я просто сама спровоцировала ее появление? Мне нужна была ее помощь, вот я и выдумала себе ее призрак.

- Я этого не говорю.

- Нет, но…

- У привидений свои задачи, - говорит он. - Может быть, у вас обеих есть что дать друг другу.

Мы немного посидели молча. Я теребила свисток, висевший у меня на шее на шнурке, такие свистки есть у всех курьеров, мы свистим в них, чтобы нас не сбили машины. Наконец я встала и откинула подставку велосипеда. Я взглянула на Костяшку. В его глазах и в усмешке была все та же мрачная серьезность. Глаза стали черные-черные, словно сильно расширились зрачки. Я хотела поблагодарить его, но слова застряли у меня в горле. Я просто кивнула, надела шлем и уехала обдумывать то, что он мне сказал.

 

8

Томми сочинил новую историю и поведал ее мне, когда мы вымыли посуду после обеда. Мы сидели с ним в кухне за столом, и он своими маленькими бумажными фигурками разыгрывал для меня представление. Речь шла о китайце, который упал в трещину на тротуаре за домом тетушки Хилари, провалился сквозь землю и оказался в волшебной стране, где все жители - красотки-модели или кинозвезды. И все они хотят выйти замуж за китайца, но он очень скучает по своей семье и объясняет им, что не может жениться ни на одной из них, даже на актрисе, которая получила «Оскара» за роль в фильме «Мизери», от которой Томми почему-то был без ума.

На ногах у меня возлежит старый черный Лабрадор Чаки, а на коленях свернулся Рэкси. Мэтт и Джефф так сплелись друг с другом на диване, что трудно понять, кто из них где. Оба они - помесь немецкой овчарки бог знает с кем; сначала я нашла Джеффа и второму старому псу дала имя Мэтт, так как они с первой же минуты стали неразлучны. Джимми - отчасти такса, отчасти колли, поди разберись, - распростерся своим длинным мохнатым телом перед дверью, словно коврик. Патти - почти настоящий пудель, но и в ней есть какая-то неприметная примесь, поскольку она не такая возбудимая, как все пудели. Сейчас она сидит на подоконнике, следит за проезжающими машинами и делает вид, будто она - кошка.

- Самое печальное, - рассказывает Томми, - что китаец знает: он никогда не вернется домой, но все равно останется верным своей семье.

- Откуда ты взял эту историю? - спрашиваю я Томми.

Он пожимает плечами, а потом говорит:

- Я правда очень скучаю по тебе, Мэйзи. Ну как же я могу его бросить?

Я чувствую себя настоящей свиньей. Знаю, что это не моя вина, знаю, что стараюсь сделать все, что могу, для нас всех и для нашего будущего, но мозг у Томми не очень хорошо воспринимает такие понятия, как сроки, и мои объяснения он так и не усвоил. Он просто знает, что я все время ухожу и не беру с собой ни его, ни собак.

В дверь стучат. Джимми, с трудом поднимаясь на ноги, отходит в сторону. И в кухне появляется тетушка Хилари. Она со значением смотрит на часы.

- Ты опоздаешь в школу, - говорит она. Тетушка Хилари не ворчит, она слишком хорошо меня знает.

Мне хочется сказать: «Плевала я на эту проклятую школу», но я спускаю Рэкси на пол, сгоняю со своих ног Чаки и встаю. Томми и шесть собак смотрят на меня с надеждой - вдруг мы идем гулять, и все разочарованно опускают головы, когда я беру рюкзак, набитый учебниками.

Я обнимаю и целую Томми и прощаюсь с каждой собакой. Они вроде Томми, долгий срок ничего для них не значит. Они знают только одно - я ухожу, и они не могут пойти со мной. Рэкси робко делает несколько шагов к двери, но тетушка Хилари подхватывает его на руки.

- Ну-ну, Рэкси, - говорит она, - ты же знаешь, Маргарет нужно в школу, она не может тебя взять.

Маргарет. Это та самая, кто ходит в школу и работает курьером, покидая свою семью пять дней и четыре ночи в неделю. Она - предатель.

Я - Мэйзи, но и Маргарет тоже.

Я прощаюсь, стараясь ни с кем не встретиться глазами, и направляюсь к метро. К тому времени, когда я вхожу туда, глаза у меня уже сухие. Я задерживаюсь на платформе. Когда подходит поезд, который идет в южную часть города и останавливается там, где мне следует выйти, чтобы попасть в школу, я не выхожу, а еду в центр города. И шесть кварталов иду пешком до автобусного вокзала.

Пока я стою в очереди в кассу, где продают билеты, к подошве моего ботинка прилипает шматок жевательной резинки. Я пытаюсь счистить его кусочком старой ткани, которую нашла у себя в кармане, - не очень это полезное приспособление для такой цели, - и тут парень за окошком усталым голосом говорит:

- Следующий!

«Интересно, кто ждет его дома?» - думаю я, пока приближаюсь к кассе, шаркая ногой, чтобы прилипшая к подошве резинка снова меня не застопорила.

- Сколько стоит билет? - спрашиваю я.

- Смотря куда вы едете.

У парня прилизанные, начавшие редеть волосы, зачесанные на левую сторону. Тощий молодой человек в выцветшей рубашке и в брюках, слишком мешковатых для него, старательно выполняет свою работу. Один глаз у него подергивается, и мне невольно кажется, будто кассир мне подмигивает.

- Точно, - соглашаюсь я.

Мой мозг что-то не сечет сказанное им. Ах да! Ему ведь нужно знать место назначения. Мои мысли принимаются копаться в прошлом, выискивая название места, куда я покупаю билет, и обходя при этом плохие времена, притаившиеся в моей памяти и только того и ждущие, чтобы наброситься на меня. Но проскочить их невозможно.

Вот еще одна отличительная черта обитателей улиц: удается им уйти с улицы или нет, прошлое все равно причиняет боль. Может, и настоящее тоже не блеск, но обычно оно лучше того, что было прежде. Так и со мной, так и с Ширли, и почти со всеми, кого я знаю. Стараешься жить сегодняшним днем, как те, кто постепенно проходит «Двенадцать шагов» [«Двенадцать шагов» - программа реабилитации в «Обществе анонимных алкоголиков».]. А вообще-то стараешься вовсе не думать.

- Роккастл, - наконец сообщаю я парню, сидящему в кассе.

Он проделывает что-то загадочное с компьютером и поднимает глаза:

- В один конец? Или обратный тоже?

- В один конец.

Он снова возится с компьютером и называет мне цену. Я расплачиваюсь и, припадая на одну ногу, покидаю автовокзал с билетом до Роккастла в кармане. Сажусь на скамейку и соскребаю резинку палочкой от мороженого, которую нашла тут же на тротуаре; теперь все в порядке.

Ни в какую школу я не иду, домой тоже. Вместо этого я спускаюсь в метро и еду до Грассо-стрит. Выйдя из метро, долго стою на тротуаре, потом наконец перехожу через улицу и иду в Катакомбы.

 

9

Сегодня луна кажется меньше. Не только потому, что ее несколько обстругали с одной стороны - ведь она уже на убыли, - она словно почему-то присмирела.

Не могу этого сказать про сами Катакомбы. Тут и там подростки нюхают клей или вкалывают себе наркоту, некоторые просто балдеют, привалившись спиной к куче булыжников, неуклюже вытянув перед собой ноги, устремив глаза в никуда. Мне попадается компания бомжей, они варят бог знает что на костре, для которого приспособили ржавую канистру. Из покосившихся дверей какой-то старой конторы выбирается мешочница и начинает кричать. Ее вопли преследуют меня, пока я пробираюсь между брошенными машинами и прочим хламом.

У байкеров в конце улицы вечеринка. На изрытом тротуаре перед их домом припарковано чуть ли не тридцать пять навороченных мотоциклов. Дом освещен коулмановскими горелками, и до окна, на котором я сижу, доносится смех и музыка.

Меня они не беспокоят: я никогда не водилась с байкерами и не сцеплялась с ними, а после смерти Ширли они считали меня чем-то вроде талисмана Катакомб и оповестили всех, что я нахожусь под их защитой. Такое не всюду помогает, но здесь это выручало меня не раз.

Никто пока не занял мой старый дом, но за пять месяцев он уже приобрел тот запах брошенного жилья, которым так и шибает в нос в Катакомбах. Не то чтобы пахло грязью, нет, скорее пылью и нечистотами, это ветер заносит вонь в дом с улицы. Даже воздух отдает не просто плесенью, а чем-то застоявшимся.

Однако на самом деле я ни о чем таком не думаю. Сижу себе и жду, что на меня снизойдет прежний покой.

Раньше я обычно всегда сидела здесь, уложив Томми в постель, и если не читала, то просто смотрела в окно. Рэкси жался ко мне, остальные собаки располагались по всей комнате, меня успокаивало их тихое похрапывание и вид подрагивающих лап - наверно, во сне они гонялись за кроликами.

Но теперь здесь уже ничто не радовало.

Я выглянула в окно и увидела, что по улице двигается какая-то фигура. Но это был не тот, кого я ждала. По улице шла Анжела с Чаки на поводке. Его серая тень выступала впереди, прокладывая путь. Когда они подошли поближе, какие-то парни вышли из тени, сгустившейся вокруг дома напротив, и Чаки, хоть он старый и немощный, бросился на них. Парни быстро подались назад.

Я услышала, как Анжела и пес вошли в дом. Когти Чаки зазвенели на поцарапанном мраморе, Анжела поднималась, шаркая по лестнице кожаными подметками. Я повернулась, когда они вошли.

- Я так и думала, что ты здесь, - говорит Анжела.

- Не знала, что вы за мной следите. - Я не хотела, чтобы мои слова были похожи на грубость, но сдержаться не смогла, и голос прозвучал вызывающе.

- Я не собиралась проверять, что ты делаешь, Мэйзи. Я просто беспокоилась.

- Ну вот, я перед вами.

Анжела отстегнула поводок от ошейника Чаки, пес подошел к окну и уткнулся мордой мне в колени. Приятно было погрузить руку в его шерсть.

- Вам тут быть нельзя, - говорю я Анжеле. - Это небезопасно.

- А для тебя безопасно?

- Ну, я же у себя дома, - пожала я плечами. Анжела тоже прошла через комнату. Подоконник широкий, и мы вполне помещаемся на нем вдвоем. Она садится напротив меня, обхватив руками колени.

- Я увидела, как ты прошла мимо моей конторы, и решила заглянуть к тебе на работу, потом пошла к тебе домой, потом в школу.

Я снова пожала плечами.

- Ты не хочешь поговорить со мной? - спрашивает она.

- А что я могу сказать?

- Расскажи, что у тебя на сердце. Я здесь, чтобы тебя выслушать. Но если ты предпочитаешь, чтобы я ушла, я могу уйти, только мне не хочется.

- Я…

Слова снова застряли у меня в горле. Я перевела дыхание и начала по новой.

- По-моему, я не слишком-то счастлива, - сказала я.

Анжела ничего не ответила, но подбадривающе кивнула.

- Это… Я ведь не сказала вам, зачем я приходила в тот раз… Ну, насчет школы, работы и всего прочего. Вы, наверно, просто подумали, что вам все же удалось переломить меня, правда?

Анжела покачала головой:

- Я не ставила перед собой такой цели. Я сижу в конторе для всех, кто во мне нуждается.

- Ну ладно, а со мной вот что было. Вы помните тот день, когда умерла Маргарет Грирсон?

Анжела кивнула.

- Мы с ней получали письма в одном и том же почтовом отделении, - стала рассказывать я. - И накануне того дня, когда ее убили, я достала из своего ящика письмо, в нем меня предупреждали, чтобы я была осторожней, так как против меня задумали что-то нехорошее, я всю ночь паниковала, а когда наступило утро и ничего не случилось, у меня как гора с плеч свалилась. Ведь что сталось бы с Томми и с собаками, если бы со мной что-нибудь стряслось, понимаете?

- А при чем тут Маргарет Грирсон? - спросила Анжела.

- Записка, которую я получила, была адресована «Маргарет», написали только имя и ничего больше. Я решила, что записка прислана мне, но, наверно, тот, кто послал ее, перепутал ящики, и записка попала не к Грирсон, а ко мне.

- Но я все-таки не понимаю, что…

Я не могла поверить, что Анжела не понимает.

- Маргарет Грирсон была важная персона, - стала объяснять я. - Она возглавляла клинику для больных СПИДом, она служила людям. Была не мне чета.

- Да, но…

- Я - никто, - продолжала я. - Умереть следовало мне. Но так не получилось, и тогда я подумала: что ж, надо бы сделать что-то с собой, со своей жизнью, понимаете? Пусть то, что я осталась жива, получит хоть какой-то смысл. Но мне это не удалось. Я нашла нормальную работу, нормальное жилье. Я снова стала ходить в школу, а мне кажется, что это происходит с кем-то другим. То, что было для меня самым важным, - Томми и собаки, - теперь словно перестало быть частью моей жизни.

Я вспомнила, о чем спрашивал меня призрак Ширли, и добавила:

- Может быть, это эгоистично, но я считаю, что милосердие должно начинаться с дома, пони-Брошенные и забытые маете? Что я могу сделать для других людей, если сама чувствую себя несчастной?

- Надо было прийти ко мне, - говорит Анжела.

Я качаю головой.

- И что сказать? Выйдет, что я просто ною. В двух кварталах от нас люди умирают с голоду, а меня, видите ли, беспокоит, счастлива я или нет. Все, что надо, я делаю - содержу семью, даю им крышу над головой, я уверена, что им хватает еды. Вроде бы что еще нужно, правда? Но так не получается. У меня такое чувство, что нет самого главного. Раньше мне всегда хватало времени для Томми и собак, а теперь я то тут минутку урву, то там… - У меня перехватило горло: я вспомнила, какой печальный у них у всех был вид, когда я сегодня уходила из дома, будто я покидала их не на вечер, а навсегда. У меня от этого сердце разрывается, но как объяснить это тем, кто не в состоянии понять?

- Мы что-нибудь придумаем, - говорит Анжела. - Еще не поздно.

- Что, например?

- Не знаю, - улыбается она. - Просто надо как следует подумать, видно, мы раньше что-то упустили. Постарайся быть со мной пооткровен-ней, расскажи, что ты чувствуешь на самом деле, а то ты говоришь только о том, что, по-твоему, я хочу услышать.

- Это так заметно?

- Давай предположим, что у меня есть внутренний детектор.

Мы долго ничего не говорим, я думаю о том, что она сказала. Интересно, можно ли и правда что-нибудь придумать? Я не хочу никаких поблажек от моих благотворителей, ведь я теперь от них как-то завишу. Я всегда сама зарабатывала себе на жизнь, но я понимаю, что надо что-то изменить, иначе то немногое, чего мне удалось добиться, развалится на части.

У меня перед глазами стоит картина, которую я не в силах забыть, - тоска во взгляде Томми, он смотрит, как я выхожу за дверь. И я знаю, я должна что-то сделать. Должна найти выход и удержать то хорошее, что было у нас в прошлом, да при этом еще и обеспечить нам достойное существование.

Я запускаю руку в карман и нащупываю купленный сегодня билет на автобус.

«Быть пооткровенней? - думаю я, глядя на Анжелу. - Интересно, что скажет ее детектор вранья, если я поведаю ей о Ширли?»

Анжела распрямляет ноги и встает с подоконника.

- Пошли, - говорит она, протягивая мне руку. - Давай поговорим об этом еще.

Я оглядываю свое прежнее жилище и сравниваю его с квартирой тетушки Хилари. Никакого сравнения. То, что делало это место спасительным, мы забрали с собой.

- Ладно, - говорю я Анжеле.

Я беру ее за руку, и мы выходим из дома. Я знаю, будет нелегко, но ведь легко ничего не бывает. Я не боюсь переработаться, я только не хочу терять то, что для меня самое важное.

Когда мы вышли, я оглянулась, посмотрела на окно, где мы сидели, и подумала о Ширли. Интересно, как она справится с тем, что ей придется сделать, чтобы обрести прежний покой? Надеюсь, она найдет его. Я даже не возражаю, пусть снова придет повидаться со мной, только я не уверена, что это числится у нее в планах.

Автобусный билет я оставила ей на подоконнике.

 

10

Не знаю, придумали мы что-нибудь или нет, но, по-моему, хорошее начало было положено. Анжела посоветовала мне отказаться от некоторых курсов, а это значило, что получение аттестата откладывалось. Работать я стала всего два раза в неделю - в субботу, когда никому работать не хочется, и еще у меня был один день в неделю по выбору.

А лучше всего было то, что я вернулась к моему ремеслу - снова стала «собирать ошметки на хлеб и на шмотки». Тетушка Хилари выделила мне место у себя в гараже - машины у нее все равно уже не было. Там я хранила собранное. Дважды в неделю мы с Томми брали тележки и разбирали мусорные баки. Псы не отставали от нас ни на шаг. Теперь мы проводили гораздо больше времени вместе, и все были счастливы.

Больше я Ширли не видела. Если бы тетушка Хилари не сказала мне, что она заходила к нам домой, я бы решила, что мне все просто почудилось.

Я помнила, что сказал мне Костяшка насчет привидений, имеющих собственные задачи, и про то, будто мы обе можем что-то дать друг другу. Встреча с Ширли изменила мою жизнь. Надеюсь, что и я ей помогла. Помню, однажды она сказала, что приехала из Роккастла. Я думаю, что куда бы она в конце концов ни отправилась, Роккастл все равно будет ей по пути.

Не все проблемы решаются, но, по крайней мере, нужно попробовать.

Я отправилась в свой заброшенный дом на следующий день после того, как мы были там с Анжелой, и билета на подоконнике не оказалось. Логика подсказывала мне, что кто-то нашел его, продал и купил наркотик или бутылку дешевого вина. А легкий запах шиповника и лакрицы мне просто померещился. И пуговица, которую я нашла на полу, наверно, оторвалась от рубашки Томми, когда мы переезжали.

Но все-таки мне приятно думать, что билет нашла Ширли и что на этот раз к автобусу она не опоздает.

Из всех переизданных рассказов, вошедших в данную книгу, этот был написан самым последним. В свое время его заказали Терри Уиндлинг и Эллен Датлоу для антологии рассказов о Зеленом Человеке. Под таким названием антология и вышла. В серии рассказов о Лили этот, по-моему, располагается где-то посередине. Этим рассказам предшествовала детская книжка с картинками, которая называлась «A Circle of Cats», а за ними следовал небольшой роман «Seven Wild Sisters» (2002).

Я начал эту серию рассказов в рамках сотрудничества с моим добрым другом - художником Чарльзом Вессом, который иллюстрировал детскую книжку и роман, а также создал обложку для «The Green Man». Мы провели немало часов, обсуждая персонажей и то, какими бы мы хотели видеть эти рассказы и, конечно, их фон. Дело в том, что мы поместили действие рассказов за пределы моего Ньюфорда, взяв за прототип ту часть Аппалачей, которая начинается сразу за порогом дома Чарльза в Виргинии.

Нам хотелось как можно выигрышней продемонстрировать искусство Чарльза. Но при этом нужно было, чтобы его иллюстрации придали жизнь рассказам, привнесли в них атмосферу, историю и дух любимых Чарльзом гор - уголка, в который влюбился и я.

Художники часто фигурируют в моих рассказах, главным образом потому, что я восхищаюсь процессом создания из ничего чего-то визуального, и то немногое свободное время, которое у меня выдается, я вожусь с красками, чернилами и карандашами. Уровень моей компетенции в этой области почти такой же, как у Лили - героини этого рассказа: мысленно я вижу то, что мне хочется изобразить, но почему-то, когда я наношу свои мазки на бумагу или на холст, мои замыслы не воплощаются. Однако я люблю это занятие, что, по-моему, должно быть основой для любого творческого увлечения, которое избирает себе человек. При таком подходе работа из тяжкой необходимости превращается в то, что предвкушаешь с радостью.

В один из ближайших дней я собираюсь написать четвертый рассказ про Лили, а там, кто знает, может возникнуть целый сборник под названием «The Lily Stories». Кстати, название этого рассказа заимствовано из песни, исполняемой «Инкредибл Стринг бэнд», и данный вариант рассказа несколько длиннее, чем вышедший в антологии Терри и Эллен.

 

Где-то у меня в мозгу прячется ящик с красками

Подумать только - найти такую вещь, да еще далеко в лесу! Ящик с красками, угнездившийся в прикрытом папоротником переплетении еловых и сосновых корней, почти погребенный под вайями и хвойными иглами, прижавшийся к стволу дерева. Впоследствии Лили узнает, что такой ящик называется этюдником, но сейчас она, покачиваясь, сидит на корточках, восхищенно рассматривая свою находку.

Невозможно сказать, сколько времени пролежал здесь спрятанный ящик. Деревянные стенки еще не начали гнить, но застежки заржавели, и Лили не сразу удалось их открыть. Она открыла крышку, и тогда… тогда…

Сокровище!

В крышке она увидела три тонкие дощечки для живописи размером восемь на десять дюймов. Каждая лежала в своем гнезде, и на каждой было что-то нарисовано. Несмотря на легкие небрежные мазки, Лили без труда догадалась, что там изображено: помимо узнаваемого, пейзажа, что-то еще в этих набросках показалось ей знакомым.

На первой дощечке она увидела ступенчатый водопад в том месте, где ручей внезапно обрушивается вниз, а потом бежит по ровному руслу. Ей пришлось по памяти добавить кое-какие детали и включить воображение, но она не сомневалась, что это - то самое место.

На второй дощечке Лили узнала давно заброшенную ферму, приютившуюся во впадине на склоне долины; железная крыша провисла, гнилые стены упали внутрь. Какой контраст по сравнению с Тетушкиным домиком, стоящим на солнечном склоне и окруженным дикими розами, старыми ульями и яблоневым садом, который Лили с Тетушкой медленно отвоевывали у дикой природы. А ферма, изображенная на рисунке, оказывалась на солнце только с утра до полудня, это было сырое и темное место, и роса там никогда не высыхала.

Объектом последнего рисунка могло послужить любое место в лесу, но Лили представлялось, что он был сделан ниже по течению ручья; на нем она увидела склон долины, густо, как небо звездами, покрытый желтыми березами, буками и толстыми елями и соснами, сквозь раскинувшиеся шатром ветви пробивались лучи света.

Лили внимательно рассматривала каждый рисунок и осторожно опускала их на землю рядом с собой. На самой крышке оказался незаконченный набросок еще одной картины, но Лили никак не могла решить, что за место на этот раз выбрал художник. Возможно, он просто смешивал краски. Почему-то, пока она вглядывалась в изображение, ей показалось, будто земля под ней стала рыхлой, словно губка, и Лили почувствовала, что ее слегка покачивает. Она зажмурилась, а когда снова принялась изучать содержимое ящика, это ощущение прошло.

Палитра была покрыта засохшими красками, так что создавалось впечатление, словно и на ней, как и на крышке, также сделан какой-то набросок, а когда Лили вынула палитру из ящика, там оказалось еще одно отделение. На дне лежали тюбики масляной краски, кисти, мастихин для чистки палитры, бутылочка со скипидаром и тряпка, вся в цветных пятнах от красок, которыми пользовался художник.

Лили перевернула палитру и нашла то, что искала. Пометку, кому принадлежал ящик. Лили провела пальцем по буквам и прочитала имя, которого уж никак не ожидала.

«Майло Джонсон».

Вот оно сокровище!

- Майло Джонсон, - повторила Тетушка, стараясь понять, что так взволновало ее племянницу. В семнадцать лет Лили так же близко принимала к сердцу все новое, как и в детстве.

Лили бросила на Тетушку взгляд, говоривший: «Ты ведь никогда меня не слушаешь, правда?», подошла к книжной полке и сняла с нее книгу. Их у Лили было немного, но те, что имела, она перечитывала снова и снова. Книга, которую она положила на кухонный стол, называлась «Ньюфордские натуралисты: новый взгляд на пейзаж». Лили открыла ее на первой же биографии и пальцем подчеркнула фамилию того, о ком говорилось.

Тетушка, шевеля губами, медленно прочла вместе с ней биографический очерк, потом долго рассматривала помещенную здесь же черно-белую фотографию Джонсона.

- Помнится, я видела его раза два, - сказала она. - Он бродил по лесу с брезентовым рюкзаком за плечами. Но это было давно.

- Ну понятно, очень давно.

Тетушка прочла еще несколько строк и подняла глаза.

- Выходит, он знаменитый? - спросила она.

- Очень даже. Он обошел все здешние горы, и его картины висят в галереях по всему миру.

- Надо же! И по-твоему, это его ящик? Лили кивнула.

- Ну, значит, нам надо подумать, как вернуть это добро хозяину.

- Мы не сможем этого сделать, - сказала Лили. - Он умер. Во всяком случае, так сообщалось. Майло Джонсон и Фрэнк Спейн отправились в горы рисовать, и с тех пор о них ни слуху ни духу.

Лили быстро перелистала книгу до самого конца и нашла небольшую статью, посвященную работам Спейна. Джонсон был самым знаменитым среди ньюфордских натуралистов, его смелая, динамичная манера узнавалась мгновенно даже теми, кто, может быть, и не знал его имени. А Спейн входил в группу молодых художников, которой руководили Джонсон и его последователи-натуралисты. Он не пользовался такой известностью, как Джонсон и его друзья, но еще до того, как вместе с Джонсоном пустился в свое последнее роковое путешествие, уже подавал надежды стать лидером. Обо всем этом говорилось в книге, которую Лили так часто перечитывала, что выучила наизусть.

С тех пор как Харлин Уэлч несколько лет назад подарила ей этот том, Лили мечтала, когда вырастет, стать такой же, как натуралисты, особенно ей нравился Джонсон. Не то чтобы ей хотелось непременно рисовать подобно им, нет, она мечтала научиться видеть все по-своему, что отличало и их. Мечтала запечатлеть мир ее любимых гор и лесов, чтобы другие могли посмотреть на них ее глазами, чтобы они взглянули на ее родные места по-новому, разделили ее любовь к ним и захотели защитить их так же, как хотела этого она.

Тетушка считала ее постоянные вылазки в лес с карандашом и бумагой просто следующим этапом ее детского стремления ни много ни мало разыскать в лесу фей, которые, по убеждению девочки, там жили. Лили с таким же рвением преследовала прежде этих фей, с каким теперь увлеклась зарисовками деревьев, камней, склонов гор, лощин, птиц и животных, обитавших в лесу.

- Это было двадцать лет назад, - проговорила Лили. - А тела их так и не нашли.

Двадцать лет назад! Подумать только! И все это время ящик пролежал в лесу. Наверно, она сотни раз проходила мимо и не замечала его, и только сегодня, совсем случайно, уголок высунулся из-под покрывавших его ваий, как раз когда она оказалась рядом.

- Вот уж не думала, что занятия живописью могут быть опасными, - удивилась Тетушка.

- Все может быть опасным, - ответила Лили. - Так говорит Бо.

Тетушка кивнула. И потянулась через стол за книгой.

- Так что, ты хочешь оставить ящик у себя?

- Думаю, да.

- У этого Джонсона, наверно, есть родственники.

Лили покачала головой.

- Он сирота. Такой же, как я. Единственно, куда мы можем отдать ящик, это в музей. А там его просто куда-нибудь сунут, и все.

- И картины тоже?

- Ну, их, может, и выставят когда-нибудь, но уж ящик-то, конечно…

Лили сгорала от желания опробовать краски и кисти, лежавшие в ящике. У нее никогда не было денег, чтобы купить такие. Они с Тетушкой жили на то, что росло в огороде и что удавалось собрать в лесу, да еще на скромные суммы, которые в виде чеков присылал им бывший муж Тетушки. Поэтому Лили сама мастерила себе кисти из травы или из собственных волос, прикрепляя их к прочным сучкам. В качестве красок она пользовалась всем, что попадалось под руку, - кофейной гущей, чаем, ягодами, красной глиной, луковой шелухой, ореховой скорлупой; кое-что, например ягоды, она пускала в дело тут же, как только находила, остальное кипятила, вываривала, чтобы получить нужный цвет. Но эти жидкие краски оставляли только призрачные следы на ее рисунках. А краски из ящика, который она нашла, будут означать для нее выход из мрачных сумерек на яркий дневной свет.

- Ну ладно, - согласилась Тетушка. - Ты его нашла, тебе и решать, что с ним делать. Так я думаю.

- Я тоже.

В конце концов, находка принадлежит нашедшему. Но Лили не могла отделаться от ощущения, что она жадничает. Что ее находка, в особенности рисунки, принадлежит всем, а не только какой-то нескладной девчонке из глухого леса, которой посчастливилось набрести на ящик во время прогулки.

- Я подумаю, - добавила она.

Тетушка кивнула и вышла из-за стола, чтобы поставить чайник.

На следующее утро Лили взялась за обычные дела. Накормила кур, отложив несколько горсточек корма для воробьев и других птиц, которые уже выжидательно наблюдали за ней с соседних деревьев; подоила корову, отлила немного молока в блюдце для кошек, они, мурлыкая, вынырнули из леса, как только завидели, что она делает, и стали тереться об ее ноги, пока она не поставила блюдце на землю. К тому времени, как Лили прополола клумбы и наполнила корзину дровами, утро было в самом разгаре.

Лили завернула себе завтрак и положила его в сумку, которую носила на плече, уложив туда же плотницкие карандаши и блокнот для набросков, который она соорудила, разрезав коричневые пакеты из-под круп и скрепив их с одной стороны. Получился настоящий альбом.

- Опять уходишь? - спросила Тетушка.

- К обеду вернусь.

- А этот ящик с собой не берешь?

Лили очень хотелось его взять. Крышечки тюбиков заржавели, но она подавила на сами тюбики и поняла, что краски внутри не засохли. Кисти тоже были хороши. Майло Джонсон, как и следовало ожидать от мастера живописи, держал свои инструменты в порядке. Но как ей ни хотелось, она счи-410

Где-то у меня в мозг у… тала, что пользоваться ими было бы некрасиво. Пока, во всяком случае.

- Не сегодня, - ответила она Тетушке. Лили вышла из дома и, подняв глаза, увидела, что к ней, взрыхляя землю, мчатся по склону две собаки. Это были Макс и Кики - собаки Шаффе-ров, одна темно-коричневая, другая белая с темными отметинами. Два сгустка энергии. Шафферы жили рядом с Уэлчами, чья ферма стояла в самом конце тропинки, ведущей от главной дороги к домику Тетушки, - примерно час ходьбы через лес, если идти вдоль ручья. С собаками Лили дружила, они не гоняли коров, не охотились за дичью и всегда были готовы сопровождать Лили в ее лесных вылазках.

Лили шла через сад, а собаки прыгали вокруг. Дойдя до самого старого дерева в саду, Лили вынула крекер, оставшийся от завтрака, и положила его на землю возле корней яблони. Такая привычка сохранилась у нее с детства, таким же ритуалом было подкармливание птиц и кошек, когда она выполняла утренние обязанности. Тетушка посмеивалась над ней и говорила, что за ее здоровье должны молиться крысы и еноты.

- Прочь! - прикрикнула Лили на Кики, когда та нацелилась на крекер. - Это не для тебя. Придется тебе потерпеть до ланча.

Они поднялись на вершину холма и углубились в лес, собаки кругами гонялись друг за другом, а Лили то и дело останавливалась и рассматривала какой-нибудь приглянувшийся ей стручок или кустик сорняков. Мили через две они позавтракали, усевшись на камнях, откуда открывался вид на Большой Колодец - котловину площадью два или три акра, на дне которой был вход в пещеру. Вход уходил прямо вниз фута на четыре. Лили пробралась по нему в первый же раз, как добрела до этого места, и обнаружила, что по всей пропахшей сыростью пещере разбросаны остатки сгнившей мебели и разбитых бочек. Ходили разные слухи о том, кто жил здесь в прежние времена, - от горцев и беглых рабов до контрабандистов, ввозивших спиртное. Но подлинную историю пещеры не знал никто.

В горах, окружавших домик Тетушки, пещер было множество. Повсюду виднелись входы в них, хотя большей частью все эти пещеры заканчивались сразу после входа. Но кое-кто уверял, что, если знать дорогу, можно пройти под землей от одного конца гор Кикхака до другого. Даже недалеко от домика Тетушки был вход в небольшую пещеру. Тетушка устроила в ней полки и хранила там корнеплоды и семенной картофель для предстоящих посадок, а из жести и досок они смастерили дверцу, которая защищала припасы от нашествия зверей. Это было даже лучше, чем закапывать овощи в землю, чтобы укрыть их от мороза, как приходилось делать другим.

Покончив с завтраком, Лили слезла с камня. Сегодня ей не хотелось ни лазать по пещерам, ни рисовать. Мысли ее были заняты ящиком с красками. Как все-таки удивительно, что она его нашла, ведь его потеряли столько лет назад. И Лили повела собак снова в ту часть леса, вдруг она найдет там еще что-нибудь. По спине пробежал холодок. А что, если она найдет кости художников?

Пока она шла к тому месту, где набрела на ящик, собаки разыгрались. Они хватали ее зубами за рукава, задрав хвосты, припадали к земле и рычали с такой свирепостью, что Лили не могла удержаться от смеха. В конце концов Макс ткнулся мордой ей в колено, как раз когда она, собираясь шагнуть, не успела поставить ногу на землю. Лили потеряла равновесие и упала на кучу листьев. Сумка свалилась с ее плеча, рисунки рассыпались. Лили села. В уголках губ еще дрожала улыбка, но она смогла придать лицу гневное выражение.

- Двое на одного! - проговорила она. - А ну подойдите сюда, трусы несчастные. Я вам задам!

Она вскочила и повалила Кики на землю. Собака под ее тяжестью извивалась от восторга. Макс присоединился к их схватке, и вскоре все трое, взметая листья, катались, словно щенки, хотя собаки давно уже были взрослыми, да и Лили тоже. Они так увлеклись, что сначала никто из них не услышал крика. А когда услышали, прекратили возню, и Лили увидела, что рядом стоит какой-то человек и размахивает палкой.

- Вон! Пошли вон! Оставьте ее, - кричал он. Лили села, в волосах у нее запутались листья, листья облепили и весь ее свитер, на Лили их было куда больше, чем на осенних деревьях вокруг. Она схватила собак за ошейники, но, как ни странно, ни одна из них не собиралась поднимать лай и гнать незнакомца прочь.

Притихнув, как и собаки, Лили всмотрелась в его лицо. Он был невысокого роста, но производил впечатление человека сильного. На нем были потертый костюм из тонкого сукна, белая рубашка и изношенные кожаные ботинки. Волосы грубо подстрижены. Казалось, он не брился несколько дней. Но лицо было хорошее, с четкими чертами, с веселыми морщинками возле глаз и в уголках рта. Лили подумала, что он не намного старше нее.

- Не беспокойтесь, - сказала она. - Мы просто играли.

Что-то в нем было знакомое, только сразу вспомнить, что именно, она не могла.

- Ну разумеется, - ответил он, опуская палку. - Как же я глуп! Разве животные в этом лесу могут обидеть его Хозяйку. - Он опустился на колени. - Простите мне мою бесцеремонность.

Все это было уж чересчур странно. Лили промолчала. Сначала странно повели себя собаки, потом еще более странно - этот человек. Лили не могла вымолвить ни слова. Тут в глазах незнакомца что-то изменилось. Только что они смотрели потерянно, но все-таки с надеждой. Сейчас в них было только разочарование.

- Да вы всего-навсего девочка! - воскликнул он.

При этом оскорбительном замечании Лили обрела голос.

- Мне семнадцать, - сообщила она. - В наших краях многие сочли бы меня старой девой.

Он покачал головой.

- Прошу прощения. Я не хотел вас обидеть. Лили немного оттаяла:

- Да ладно. Все нормально.

Он потянулся за рисунками, выпавшими из ее сумки, и вложил их обратно, предварительно взглянув на каждый.

- Хорошие рисунки, - сказал он. - Даже больше, чем хорошие.

За те мгновения, пока он просматривал ее наброски, пока внимательно глядел на каждый, а потом сложил их в ее сумку, он снова стал другим. Не таким потерянным. Не таким печальным.

- Спасибо, - отозвалась на его слова Лили. Она немного выждала, полагая, что после его похвалы будет невежливо, если она задаст вопрос, который может показаться бестактным. Она подождала, пока последний набросок окажется у нее в сумке. Незнакомец сел, положил сумку себе на колени и устремил взгляд неизвестно куда.

- Что вы здесь делаете, в этих лесах? - спросила она.

Он не сразу перевел на нее взгляд. Закрыл сумку и положил ее на траву между ними.

- Я принял вас за кого-то другого, - сказал он, что вовсе не являлось ответом на ее вопрос. - Ваши рыжие волосы сбили меня с толку, да еще листья в них и на свитере. Но вы слишком юная, и кожа у вас не медно-коричневая.

- И что это значит? - недоуменно спросила Лили.

- Я думал, что встретил Ее, - последовал ответ.

Лили отметила, с каким нажимом он произнес последнее слово, но оно никак не рассеяло ее недоумения.

- Не знаю, о чем вы говорите, - сказала она.

Она стала вытаскивать из волос листья, счищать их со свитера. Собаки улеглись по обе стороны от нее, все еще до странности притихшие.

- Я подумал, что вы - Госпожа Леса, - объяснил незнакомец. - Та, что вышла из дерева и приветствовала нас, когда мы появились из пещеры, проходящей между мирами. На ней был плащ из листьев, а в глазах сиял лунный свет.

При словах «вышла из дерева» Лили охватило какое-то странное чувство. Она вспомнила сон, приснившийся ей пять лет назад, когда она заболела лихорадкой после того, как ее укусила змея. Сон был очень странный. Ей снилось, что ее превратили в котенка, чтобы спасти от укуса, что она встретила Тетушкиного Яблочного Человека и еще одного древесного духа, его называли Отцом Кошек. Она даже видела фей, которых так долго искала в лесу, - фосфоресцирующие создания плясали в лугах, как светлячки.

Все это казалось таким реальным.

Тетушка ни слова не сказала, когда Лили призналась, что ее укусила змея. Она только обняла ее и крепко прижала к себе, так крепко, что у Лили на мгновение перехватило дыхание. Устав за день, Лили легла спать, как только они вошли в дом, и проспала два дня, а когда проснулась, увидела, что у ее кровати на деревянном стуле сидит Бо Уэлч. Он заметил, что Лили открыла глаза, и его губы растянулись в улыбке.

- Эй! - позвал он через плечо. - Она пришла в себя.

К ним сразу подбежали Тетушка и жена Бо - Харлин.

- Как ты нас напугала, - сказала Тетушка, поглаживая лоб Лили. - Но, наверно, Бог услышал мои молитвы и не забрал тебя к Себе.

- Там была змея, - начала объяснять Лили. Харлин кивнула.

- Она тебя сильно укусила. Но ты боролась с ядом, как солдат. С тобой ничего страшного нет, надо только немного отдохнуть.

- Вокруг меня было волшебство, - попыталась договорить Лили. - Я видела фей.

Бо ухмыльнулся:

- Не сомневаюсь! В лихорадке еще и не то увидишь.

Лили была слишком слаба и не стала убеждать их, что видела все на самом деле.

Когда Тетушка наконец решила, что Лили достаточно окрепла и может вставать, девочка вышла в сад и направилась к Яблочному Человеку.

- Спасибо тебе, спасибо, - стала благодарить его она.

Но он не вышел из дерева поговорить с ней. И Отца Кошек она тоже больше не видела. И фей. И как она ни старалась удержать все это в памяти, ее воспоминания стали тускнеть, как всегда бывает со снами.

С того времени Лили наконец отбросила свои детские фантазии и занялась рисованием - тоже фантазией, но только другого рода: так она решила, по крайней мере, ведь бумагу можно держать в руках и смотреть на то, что нарисовано. Рисунок не потускнеет и не исчезнет. И если захочется посмотреть на него еще раз, он всегда будет под рукой.

Лили зажмурилась, чтобы прогнать воспоминания, и снова сосредоточилась на незнакомце. Он уже встал с коленей и, скрестив ноги, сидел на земле футах в шести от нее и от собак.

- Кого еще вы имели в виду, когда сказали: «Госпожа Леса приветствовала нас»? Кого - «нас»? - спросила она.

Теперь у него сделался непонимающий вид.

- Вы сказали, эта Госпожа показала «нам» какую-то пещеру.

Незнакомец кивнул.

- Ну да, мы с Майло делали наброски, когда-Едва он произнес это имя, как Лили, чувствовавшая, что уже когда-то его видела, сразу вспомнила фотографию из книжки про ньюфордских натуралистов.

- Значит, вы - Фрэнк Спейн? - ахнула она. Он кивнул в знак согласия.

- Но этого не может быть, - возразила Лили. - Вы выглядите ничуть не старше, чем в моей книжке.

- В какой книжке?

- В книжке про Майло Джонсона и про других ньюфордских натуралистов. Она у меня дома.

- А что, про нас есть книжка?

- Ну, вы же знаменитость, - улыбнулась Лили. - В книжке сказано, что вы и мистер Джонсон исчезли двадцать лет назад, когда рисовали в здешних лесах.

Фрэнк помотал головой, по его лицу было видно, что он потрясен.

- Двадцать… лет? - медленно проговорил он. - Как это может быть? Мы же ушли всего несколько дней назад…

- Что с вами случилось? - ошеломленно спросила Лили.

- Точно не знаю, - ответил он. - Мы с Майло отправились сюда после того, как всю зиму, не вылезая, просидели в студии, нам страшно захотелось порисовать на природе. Мы собирались пробыть здесь, пока нас не прогонят обратно в город зловредные мошки. Но тут… - он потряс головой, - тут мы нашли пещеру и встретили Госпожу Леса…

Он выглядел таким растерянным и потрясенным, что Лили повела его к себе домой.

Тетушка только приподняла брови, когда Лили представила ей незнакомца. Лили знала, о чем тетушка думает. Сначала ящик с красками, а теперь еще и художник. Что-то будет дальше?

Но Тетушка всегда отличалась гостеприимством. Она велела Лили показать гостю, где колодец, чтобы он мог освежиться. А сама поставила на стол третью тарелку к ужину. Только позже, когда все сидели на крыльце, пили чай и наблюдали, как наступает ночь, Фрэнк поведал им свою историю. Он рассказал, как они с Майло нашли пещеру, которая сквозь тьму привела их в другой мир. Как они встретили там Госпожу Леса в плаще из листьев. С черными-пречерными глазами. С рыжими волосами, как шерсть у лисы.

- Значит, все-таки под этими горами на самом деле есть подземный проход, - проговорила Тетушка. - Я всегда подозревала, что в этих рассказах таится доля правды.

Фрэнк покачал головой:

- Пещера привела нас не на другую сторону гор, мэм. Она привела нас из этого мира в другой.

Тетушка улыбнулась:

- Теперь вы начнете рассказывать мне, что побывали в Волшебной Стране.

- Посмотри на него, - сказала ей Лили. Она ушла в дом, взяла книжку и открыла ее на странице с фотографией Фрэнка Спейна. - Ведь он выглядит ничуть не старше, чем на этой фотографии.

- Некоторые люди хорошо сохраняются, - невозмутимо сказала Тетушка.

- Но не настолько же хорошо, - возразила Лили.

Тетушка повернулась к Фрэнку:

- Так в чем же вы хотите нас убедить?

- Я ничего не хочу, - ответил он. - Я и сам не знаю, что думать.

Лили вздохнула и передала гостю книгу. Она показала ему год издания и пальцем отчеркнула абзац, где говорилось о том, как он и Майло Джонсон исчезли почти пятнадцать лет назад.

- Книге пять лет, - сказала она. - Но по-моему, у нас где-то есть газета, ей не больше месяца. Я покажу вам дату.

Но Фрэнк уже углубился в чтение. Он побледнел, пробежав взглядом по строчкам, где говорилось о таинственном исчезновении двух художников - его и его учителя. Подняв глаза, он встретился со взглядом Тетушки.

- Похоже, мы угодили в страну фей, - тихо проговорил он.

Тетушка переводила взгляд с него на Лили.

- Как это может быть? - спросила она.

- Честное слово, не знаю, - растерянно покачал головой Фрэнк.

Он листал книгу, читая посвященную ему главу. Лили знала, о чем там написано. Его отец умер в результате несчастного случая в шахте, когда Фрэнк был еще мальчиком, но когда Фрэнк исчез, его мать была жива. Она умерла через пять лет после этого.

- У меня тоже умерли родители, - сказала Лили.

Фрэнк кивнул, его глаза влажно блестели. Лили бросила взгляд на Тетушку, но та с непроницаемым лицом сидела, глядя, как сгущаются су-мерки. Лили подумала, что одно дело любить волшебные сказки, но совсем другое - оказаться прямиком в самой их середине.

Для Лили это было легче, чем для двух ее собеседников. Может быть, из-за сна, привидевшегося ей после укуса змеи. В последние пять лет Лили все еще просыпалась, оттого что ей снилось, будто она снова стала котенком.

- Почему вы вернулись? - спросила она Фрэнка.

- Я не знал, что возвращаюсь, - ответил он. - Тот мир… - Он полистал страницы и показал Лили и Тетушке рисунки Джонсона. - Вот на что похож мир, который я видел. Майло очень верно изобразил его на своих рисунках. Там на самом деле нет ничего особо фантастического, но вы и представить себе не можете, какие там яркие краски! Их разнообразие пленяет не только глаз, но и сердце. Когда мы попали туда, мы бросили рисовать. Это стало попросту не нужно. - Фрэнк рассмеялся. - Я знаю, Майло выбросил свои краски еще до того, как мы оказались там. И если говорить начистоту, то я даже не знаю, где мои.

- Я нашла ящик мистера Джонсона, - объявила Лили. - Вчера. Недалеко от того места, где вы набрели на меня и собак.

Фрэнк кивнул, но Лили показалось, что он ее не услышал.

- Я бродил, - продолжал он, - искал Госпожу Леса. Мы не видели Ее уже целый день или около того, и мне хотелось снова с Ней поговорить, расспросить Ее об этих местах. Помню, я вошел в рощу сикомор и буков, где мы видели Ее раза два. Я шагнул между залитых солнцем деревьев в тень. И оказалось, что я бреду по здешним горам, я вернулся сюда, где все кажется тусклым, приглушенным…

Фрэнк посмотрел на них.

- Я должен вернуться назад, - сказал он. - Здесь для меня нет места. Мама умерла, и все, кого я знал, либо тоже умерли, либо так изменились, что я их просто не узнаю. - Он постучал по книге. - Так же, как изменился и я сам, если судить по тому, что здесь написано.

- Но вы же не намерены броситься неизвестно куда очертя голову, - сказала Тетушка. - У вас ведь наверняка есть другие родственники, они захотят с вами повидаться.

- Никого нет. Насколько я знаю, мы с мамой - последние из Спейнов.

Тетушка кивнула, Лили хорошо знала этот ее кивок. Таким образом Тетушка давала вам повод думать, будто согласна с вами, а сама просто ждала, что в вас проснется здравый смысл и вы не станете действовать с бухты-барахты, чтобы не угодить в ситуацию, в которую попадать не следует.

- Вам надо отдохнуть. Вы можете лечь в амбаре. Лили покажет вам где. Утро вечера мудренее.

Фрэнк только взглянул на нее.

- Что может быть мудренее того, что творится со мной?

- Поверьте мне, - ответила Тетушка, - хороший ночной сон исцеляет все, творит чудеса.

Фрэнк последовал ее совету, так было со всеми, за кого Тетушка решала, что для них лучше.

Лили проводила его в амбар, где они соорудили ему постель из соломы. Она гадала, не попытается ли он поцеловать ее и что она тогда почувствует, но возможности выяснить это ей не представилось.

- Спасибо вам, - сказал Фрэнк, укладываясь на одеяла.

Когда она закрывала за собой дверь, он уже спал мертвым сном.

А утром в амбаре его не оказалось.

В ту ночь Лили приснился один из снов, которые она называла сказочными. На этот раз она не была котенком. Она сидела под деревом Яблочного Человека, а он вышел из ствола точно так, как это было во время ее лихорадочного бреда, когда ее - двенадцати летнюю девочку - укусила змея. Он и выглядел так же, как тогда, - странный человек в потрепанной одежде, корявый и искривленный, словно ветки его яблони.

- Ты! - только и сказала она, отворачиваясь.

- Хорошо же ты встречаешь старого друга!

- Какой ты мне друг? Друзья не бывают волшебниками, не живут в деревьях! Если, раз появившись, они больше не показываются, то начинаешь думать, уж не свихнулась ли ты сама.

- И тем не менее я тебе помог, когда ты была котенком.

- В лихорадочном бреду, когда я думала, будто я котенок.

Он обошел вокруг и присел перед Лили на корточки - ноги-руки длинные, угловатые, одежда рваная и волосы, как воронье гнездо. А лицо все в морщинах, словно сушеное яблоко с его дерева.

Он вздохнул.

- Для тебя было лучше запомнить нашу встречу как сон.

- Значит, это был не сон? - спросила Лили, не в силах сдержать нетерпение. - Ты что, настоящий?! И ты, и Отец Кошек, и феи в полях?

- Где-то мы все настоящие.

Она долго смотрела на него, потом кивнула, и ее мгновенная радость сменилась разочарованием.

- Значит, и сейчас всего лишь сон, правда? - сказала она.

- Ну да. А то, что случилось до этого, сном не было.

- А почему для меня лучше думать, что это сон? - спросила она.

- Нашим мирам не следует смешиваться - больше не следует. Уж слишком далеко отошли они друг от друга. Если будешь проводить много времени в нашем мире, станешь такой же, как твой найденыш-художник: в своем собственном мире не сможешь найти себе места, станешь несчастной. И вместо того чтобы жить нормальной жизнью, будешь метаться в снах и фантазиях.

- Может быть, для некоторых сны и фантазии лучше, чем то, что они имеют здесь.

- Может быть, - ответил Яблочный Человек, но Лили поняла, что он с ней не согласен. - Но разве для тебя это так?

- Нет, - вынуждена была признать Лили. - Но все-таки я не понимаю, почему мне было дозволено заглянуть туда в ту ночь и никогда больше?

Она посмотрела на Яблочного Человека. Его темные глаза светились добротой, но были в них и озабоченность, и какая-то тайна. Что-то загадочное и пугающее, чего Лили, наверно, никогда не сможет понять. Да, пожалуй, не стоит и стараться.

- В твоем мире не меньше чудес и волшебства, - продолжал он после долгого молчания. - Только люди слишком часто об этом забывают. Вот почему то, что ты делаешь, так много значит.

Лили рассмеялась:

- То, что делаю я? А что такого важного я делаю?

- Может быть, важно не то, что ты делаешь сейчас, а то, что ты сделаешь, если продолжишь свои занятия рисованием.

Лили покачала головой:

- У меня это не так уж хорошо получается.

- Ты правда так считаешь?

Лили вспомнила, что сказал Фрэнк Спейн, поглядев на ее наброски.

«Хорошие рисунки, даже больше, чем хорошие».

Она вспомнила, как ее рисунки, пусть всего лишь на мгновение, но все-таки отвлекли Фрэнка от тяжелой печали, лежавшей у него на сердце.

- Но ведь я рисую только лес, - сказала Лили. - Рисую то, что вижу, не фей и не фантазии.

Яблочный Человек кивнул:

- Феи и фантазии иногда нужны людям, чтобы разбудить их и заставить увидеть то, что уже есть. Люди так напряженно ищут маленькое лицо в чертополохе, сморщенного человека, живущего в дереве. А потом начинают приглядываться к самому чертополоху, к пушистому пурпуру его цветов, к остриям его шипов. Они протягивают руку и касаются грубой коры дерева, упиваются зеленью листьев, пробуют плоды. И преображаются. Люди полностью и окончательно осваиваются в своем мире, иногда впервые после того, как перестают быть детьми, и наконец начинают ценить то, что их мир дает им. Одно это мгновение не позволяет им впасть в спячку. Точно так же, как один взгляд, такой, как у тебя, пробуждает воображение на всю жизнь. Оно может дать пищу для тысячи историй и рисунков. Но как ты используешь свое воображение, какие истории решишь рассказать, будет зависеть от того, что у тебя на душе, а не от мимолетного блеска крылышек феи.

- Но это разбудит и боль, - возразила Лили.

- Боль никогда не исчезает. Я знаю. Но если бы ты попала в наш мир, боль никуда не делась бы, только тогда ты грустила бы по тому миру, который оставила. Лучше пусть все будет таким, какое оно есть, Лилиан. Лучше небольшая боль, несущая в себе семена чудес, чем большая боль, которую никогда не уймешь.

- Ну так зачем ты пришел ко мне сегодня? Зачем рассказываешь мне все это?

- Чтобы попросить тебя не искать эту пещеру, - ответил Яблочный Человек. - Не входить в нее. А если войдешь, будешь всю жизнь носить в душе тоску по тому, что видела там.

То, что говорил ей Яблочный Человек, во сне казалось разумным. Но когда Лили проснулась и обнаружила, что Фрэнк ушел, эти рассуждения показались ей совсем не утешительными. Понимая, что ей однажды удалось заглянуть в мир из книги сказок, Лили чувствовала, что хочет попасть туда еще раз.

- Ну надо же было ему насочинять такое! Ради чего? - сказала Тетушка, когда Лили вернулась из амбара с известием, что их гость ушел. - Выпросил ужин и крышу над головой, чтобы переночевать, так-то!

- Мне кажется, он не лгал. Тетушка пожала плечами.

- Но ведь он выглядел в точности как на фотографии из моей книжки, - упорствовала Лили.

- Просто сходство, - заявила Тетушка. - Ну сама подумай - в историю, которую он рассказал, никак нельзя поверить.

- Тогда как ты все это объяснишь? Тетушка немного подумала и покачала головой:

- Не знаю. Не могу сказать.

- Я думаю, он пошел искать пещеру. Он же хотел туда вернуться.

- А тебе, конечно, хочется пойти поискать его? Лили кивнула.

- Влюбилась, что ли? - спросила Тетушка.

- Не думаю.

- Не могу сказать, что я осудила бы тебя. Он красивый мужчина.

- Я просто беспокоюсь за него, - сказала Лили. - Такой потерянный, одинокий и выпавший из своего времени.

- Ну, скажем, найдешь ты этого парня. И найдешь пещеру. Что дальше?

Предостережения Яблочного Человека и явное беспокойство Тетушки шли вразрез с желанием Лили разыскать пещеру во что бы то ни стало и увидеть находящийся за ней другой мир.

- Ну хоть попрощаюсь с ним, - сказала она. Ну вот. Она почти не солгала. Не сказала всего, что у нее на уме, но и не солгала.

Тетушка долго внимательно смотрела на нее.

- Только будь осторожна, - сказала она. - Загляни к корове и курам, а сад подождет до твоего возвращения. Лили просияла. Она быстро поцеловала Тетушку, потом собрала себе завтрак. Выходя, она задержалась в дверях, обернулась и вынула из-под кровати ящик Майло Джонсона.

- Хочешь попробовать эти краски? - спросила Тетушка.

- Пожалуй, да.

И Лили действительно их попробовала, но результат оказался совсем не такой, как она ожидала.

Утро начиналось хорошо. Еще бы! Ведь ничто так не помогает справиться с сердечными муками, как прогулки по любимому лесу. На этот раз собаки не пришли сопровождать Лили, но это и к лучшему, учитывая, как странно они вели себя при Фрэнке вчера. Интересно, что такое они знали, что учуяли?

Лили шла в ту часть леса, где нашла ящик, а потом встретила Фрэнка, но сейчас его нигде не было. То ли он нашел дорогу в волшебную страну, то ли просто не обращал внимания на ее зов. В конце концов она сдалась и некоторое время искала его пещеру, но в этой части пещер их было слишком много, и ни одна не выглядела так, как надо, нет, скорее, ни одна не вызывала ощущения, что это - та самая.

Позавтракав, Лили открыла ящик с красками.

Набросок, который она сделала на обратной стороне одного из трех рисунков Джонсона, получился хорошо, хотя рисовать карандашом на деревянной дощечке было непривычно. Но Лили удалось изобразить то, что она хотела, - широко раскинувшиеся ветви высокого бука, его гладкую кору и густые заросли подлеска вокруг, а вдали стену леса. Вот только с цветом возникли сложности. Краски не оправдали ее ожиданий. Мало того, что трудно было открывать тюбики - крышки оказались слишком сильно завинчены, но когда все-таки удалось выдавить несколько разных красок на палитру, дело пошло из рук вон плохо.

Краски оказались замечательно яркими - чистые тона, да еще как будто светящиеся изнутри. Во всяком случае, так было поначалу. Но как только Лили принялась их смешивать, у нее сразу получилась грязь. Оттенки либо не сочетались друг с другом, либо оказывались такими тусклыми, что все краски выглядели одинаково. Чем больше Лили старалась, тем хуже получалось.

Вздохнув, она в конце концов счистила все краски с палитры и с дощечки, над которой работала, вымыла кисти, опуская их в бутылочку со скипидаром, стерла тряпкой краску со своих волос. При этом она внимательно рассматривала рисунки Джонсона, стараясь" понять, как он добился такого поразительного цвета. Уж если на то пошло, ведь это его ящик. И чтобы создать эти три удивительных рисунка, он пользовался теми же самыми красками. Все, что ей было необходимо, лежало в этом ящике, - бери и действуй! Так почему же у нее ничего не получается?

«Наверно, потому, что рисование - то же самое, что поиски фей, - подумала Лили. - То же самое, что и поиски входа в ту пещеру или в какой-то другой волшебный край. Некоторые люди для этого просто не годятся.

В конце концов, все это волшебство. И искусство, и феи. Магия! Разве иначе можно назвать то, что Джонсону удалось с помощью всего нескольких мазков и линий создать на плоской поверхности дощечек живой лес?»

Конечно, Лили могла бы попрактиковаться. И она это сделает. Ведь когда она только начинала рисовать, у нее тоже ничего хорошего не выходило. Однако у Лили не было уверенности, что когда-нибудь она испытает такое же… вдохновение, какое, должно быть, испытывал Джонсон.

Лили внимательно изучила внутреннюю сторону крышки. Даже в этом абстрактном узоре, возникшем, наверно, когда Джонсон смешивал краски, чувствовались трепет и страсть.

К Лили вернулось странное ощущение, которое охватило ее вчера, когда она впервые взглянула на внутреннюю сторону крышки. Но на этот раз она не отвернулась, наоборот, придвинулась ближе.

Что особенного было в этом узоре из красок?

Лили вспомнила о книжке про ньюфордских натуралистов, там приводились слова Майло Джонсона. «Дело не в рисовании на пленэре, как учат нас импрессионисты, - цитировал Джонсона автор. - Не менее важно просто быть на природе. В большинстве случаев единственный ящик с красками, который я беру с собой, находится у меня в голове. Не обязательно быть художником, чтобы почерпнуть что-то новое от пребывания на природе. Мои лучшие картины висят не в галереях. Они у меня в душе, это - богатейшая, доступная лишь мне выставка, о которой я могу рассказать другим».

Наверно, поэтому он и бросил свой ящик, который нашла Лили. Он ушел в страну фей, унося свои картины в мыслях. Фрэнк так и сказал вчера вечером. Если только…

Лили улыбнулась забавной догадке, осенившей ее.

Если только найденный ею ящик не был именно тем, который всегда носил у себя в голове Майло, но каким-то образом, когда художники забрели в волшебный мир, этот воображаемый ящик превратился в обычный с обычными красками.

В это мгновение ей показалось, что абстрактный узор на крышке ящика вдруг задрожал, и до Лили откуда-то издалека донеслось что-то вроде музыки; так бывает в лесу, когда иной раз слышишь крики ворон, и кажется, что их грубое хриплое карканье напоминает человеческую речь. Конечно, это не так, но ощущение такое, будто вот-вот начнешь понимать слова.

Лили подняла голову и огляделась. То, что она слышала, не было похоже на крики ворон. Она не знала, что это за звуки, но они казались ей знакомыми. Слабые, но настойчивые. Почти как стоны ветра или далекий звон колоколов, но не совсем. Похожие на птичье пение, трели и щебет, но тоже не совсем. Напоминающие старые мелодии скрипки, исполняемые на дудке или на флейте в прерывистом, необычном ритме, как странные напевы индейцев кикаха. Но опять же не совсем.

Закрыв ящик, Лили встала. Повесила сумку на плечо, подхватила ящик и стала медленно поворачиваться, стараясь найти источник звука. К западу, подальше от ручья и глубже в лесу он становился громче. Слева вниз уходил овраг, и Лили пошла вдоль него, прокладывая путь сквозь густые кусты рододендронов и горных лавров. Склоны оврага с обеих сторон поросли болиголовом и тюльпановыми деревьями, а ниже виднелись багряник, магнолии и кизил. «Почти музыка» продолжала увлекать Лили вперед - то удаляясь, то приближаясь, словно ускользающий радиосигнал. Только когда Лили, продравшись через кусты, вышла на поляну, перед ней оказалась высокая стена гранита, и она увидела вход в пещеру.

Лили сразу поняла, что это - та самая пещера, которую искал Фрэнк, та, в которую они с Майло Джонсоном вошли и исчезли из нашего мира на двадцать лет. Непонятное звучание казалось громче, чем в других местах, но Лили окончательно уверилась, что пришла туда, куда и хотела, когда увидела над входом в пещеру грубо вырезанный в камне барельеф. Он изображал Госпожу Леса, о которой говорил Фрэнк. В ее волосы были вплетены листья, листья осыпали и лицо и, словно борода, спускались по подбородку.

Лили подошла ближе, и в ее памяти ожили туманные предостережения Тетушки и куда более определенные слова Яблочного Человека. Она подняла руку и провела ею по контурам каменного лица. Как только она коснулась его, «почти музыка» смолкла.

Лили отдернула руку и попятилась, как будто приложила палец к горячей плите. Она огляделась, бросая вокруг быстрые испуганные взгляды. Теперь, когда «почти музыка» замолкла, вокруг Лили воцарилась зловещая тишина. Лесные звуки тоже притихли. Лили, правда, слышала, как жужжат насекомые и поют птицы, но доносилось это откуда-то издалека.

Лили стало не по себе. Она повернулась к пещере спиной. В голове раздался голос Яблочного Человека:

- Не входи туда.

«Не войду. Вглубь не войду».

Но раз уж она оказалась здесь, как можно было хотя бы краешком глаза не взглянуть на волшебный мир?

Лили подошла к самому входу и пригнулась, так как верхний край отверстия, служившего входом, находился всего лишь на уровне ее плеч. Внутри было темно, так темно, что сначала она вообще ничего не увидела. Но постепенно ее глаза привыкли к темноте.

Первое, что различила Лили, были рисунки.

Они напоминали ее собственные робкие шаги в рисовании - грубые негнущиеся фигуры, такие она когда-то набрасывала на обрывках бумаги или выводила обуглившимися концами палок на стенах амбара. Но детские рисунки были примитивными - ведь тогда она еще ничего не умела, а эти, как сразу поняла Лили, приглядевшись к ним, являлись намеренной стилизацией. Но если ее рисунки были беспомощны, то в этих ощущалась сила таланта. Штрихи мела, мазки красками накладывались уверенно и смело. Ничего лишнего. Сложные изображения, очищенные до изначальной сущности.

Человек с оленьими рогами на голове. Черепаха. Медведь с солнцем на груди, излучающим свет. Прыгающий олень. Птица неизвестной породы с огромными крыльями. Женщина в плаще из листьев. Деревья всех размеров и форм. Жаба. Спираль с женским лицом, тем же, что было вырезано над входом в пещеру. Лиса с длинным полосатым хвостом. Заяц с опущенными ушами и маленькими оленьими рожками. И много других. Очень много. Одни - легко узнаваемые, другие - состоящие всего лишь из геометрических фигур и линий, за которыми угадывались целые книги сказок.

Взгляд Лили скользил по стенам, она вглядывалась в рисунки, ее удивление и восхищение росли. Пещера была одной из самых крупных, в каких она побывала, - в три или в четыре раза больше Тетушкиного домика. Рисунки виднелись повсюду, многие было трудно рассмотреть, они тонули в глубокой тени. Лили пожалела, что у нее нет с собой фонарика, тогда она добавила бы света к тем слабым лучам, которые проникали из отверстия у нее за спиной. Ей хотелось подойти к рисункам, но она не осмеливалась, все еще не решаясь отойти от входа.

Возможно, насмотревшись вволю, Лили могла бы уйти домой, если бы ее взгляд вдруг не упал на фигуру, сидящую на корточках в углу пещеры. Это был Фрэнк! В руках он держал что-то вроде свистка, сделанного из коры. Лили сама мастерила такие свистки из прямых гладких веток орешника. Бо показал ей, как это делается. Надо осторожно ободрать кору, потом из голой ветки сделать пробки для обоих концов древесного цилиндра; одна пробка служит мундштуком, с нее срезается кусок спереди. Когда обе пробки будут установлены, можно начинать свистеть, если у тебя есть склонность к музыке. У Лили были неплохие способности, однако она так никогда и не научилась свистеть, как только что насвистывал Фрэнк.

Но сейчас свисток молчал. Фрэнк так неподвижно сидел в густой тени, что Лили могла вообще не заметить его, если бы не случайный взгляд.

- Фрэнк? - окликнула она его. Он поднял голову и взглянул на нее.

- Все исчезло, - проговорил он. - И я не могу ничего вызвать назад.

- Другой мир? Он опять кивнул.

- Вы сами сочинили ту мелодию?

- Что-то я насвистывал, - стал объяснять Фрэнк, - но не думаю, что преуспел и что это можно назвать мелодией.

Немного помедлив, Лили шагнула от входа вглубь пещеры. Она содрогнулась, переступая порог, но ничего не произошло. Не засияли огни, не раздалось никаких неожиданных звуков. И дверь в Иной мир не распахнулась, и Лили не засосало туда.

Она поставила на землю ящик с красками и присела перед Фрэнком.

- Я не знала, что вы музыкант.

- А я и не музыкант.

Он поднял свой свисток из тростника, явно сделанный собственными руками.

- Но я играл, когда был мальчиком, - сказал он. - И в том мире тоже постоянно звучала музыка. Вот я и подумал, что кого-нибудь разбужу. Или меня позовут туда, или, может, оттуда кто-то появится.

Лили посмотрела на рисунки на стене.

- А как вы попали туда в первый раз? - спросила она.

- Не знаю, - покачал он головой. - Впереди шел Майло. А я просто брел за ним.

- Это его… его рисунки? Взгляд Фрэнка остановился на ней.

- Что ты хочешь сказать? Лили показала на стену:

- Посмотрите. Это ведь та самая пещера? Фрэнк кивнул.

- Как вы думаете, для чего эти рисунки? - спросила Лили. И, увидев, что он опять не понял, добавила: - Может, эти рисунки как раз и отпирают дверь между мирами. Может, этой вашей Госпоже такие рисунки нравятся больше, чем музыка?

Фрэнк с трудом поднялся на ноги и стал рассматривать стены, как будто видел рисунки впервые. Лили не спешила вставать.

- Будь у меня краски, я бы попробовал порисовать, - сказал Фрэнк.

- Вот ящик, который я нашла, - ответила Лили. - В нем все еще полно красок.

Фрэнк просиял. Схватив Лили за руки, он поцеловал ее прямо в губы, это был страстный, огненный поцелуй; потом он нагнулся и открыл ящик.

- Помню его, помню, - сказал он, перебирая тюбики с красками. - Мы с Майло нашли хорошее местечко и рисовали там, хотя для Майло все места были одинаково хороши. И вот там, в лесу, Майло вдруг засовывает этот ящик между корней какого-то дерева и куда-то идет. Я кричу ему вслед, но он идет, не говоря ни слова и даже не повернув головы, чтобы узнать, иду ли я следом. Так что я быстро пошел за ним, и мы пришли к этой пещере. А потом… потом… - Фрэнк взглянул на Лили. - Не могу с уверенностью сказать, что именно произошло. Мы вошли в пещеру и вдруг в какой-то момент оказались в том, другом мире.

- Значит, Майло не рисовал на стенах?

- Не помню, но наверно, не рисовал. Майло мог создать картину у себя в голове, даже не прикасаясь кистью к холсту. И мог описать эту картину - мазок за мазком - даже спустя годы.

- Я читала об этом в той книжке.

- Хм.

Фрэнк снова стал рассматривать тюбики с красками.

- Это должно быть какое-то особое изображение, - сказал он, обращаясь скорее к себе самому, чем к Лили. - Что-то простое, но чтобы оно могло сказать о человеке и о его чувствах все.

- Как икона, - подсказала Лили, вспомнив слово из другой своей книжки.

Фрэнк согласно кивнул, продолжая перебирать тюбики. Наконец выбрал подходящий цвет - жженую умбру, яркую и насыщенную.

- А потом? - спросила Лили, вспомнив, что говорил ей Яблочный Человек в ее сне. - Скажем, вы найдете нужное изображение. Нарисуете его на стене, и перед вами раскроется дверь. Что вы сделаете?

Фрэнк изумленно посмотрел на нее.

- Как - что? - удивился он. - Войду в нее. Вернусь в другой мир.

- Но зачем? - спросила Лили. - Неужели там настолько лучше, чем здесь?

- Я…

- Если вы уйдете туда, - продолжала Лили, повторяя то, что сказал ей Яблочный Человек, - вы откажетесь от всего, чем могли бы стать здесь.

- Так бывает каждый раз, когда мы меняем свою жизнь, - ответил Фрэнк. - Это все равно что переехать в другой город, хотя переход в другой мир - куда более отчаянный поступок. - Он подумал над своими словами и добавил: - Там не то что лучше, там все по-другому. Я никогда не чувствовал себя здесь так, как почувствовал там. А теперь у меня здесь ничего не осталось, кроме ожога внутри - тоски по Госпоже Леса и по Ее стране, расположенной по другую сторону знакомых мне полей.

- У меня тоже была такая тоска, - призналась Лили, вспомнив, как в детстве она постоянно искала фей.

- Ты даже вообразить не можешь, что там, в другом мире, - продолжал Фрэнк. - От всего исходит внутреннее сияние, иначе не скажешь.

Он замолчал и долго смотрел на Лили.

- Ты тоже могла бы пойти туда, - сказал он наконец. - Могла бы пойти со мной и увидеть все собственными глазами. Тогда бы ты поняла.

Лили покачала головой:

- Я не могу. Я не могу уйти от Тетушки, да еще таким образом, не сказав ни слова. Не могу, ведь она взяла меня к себе, когда я никому не была нужна. Она даже не была моей родственницей, а теперь она - моя семья. - Лили немного помолчала, думая, какие сильные у Фрэнка руки и как крепко он ее поцеловал, и добавила: - А вы могли бы остаться.

На этот раз покачал головой Фрэнк:

- Нет, не могу.

Лили кивнула. Она понимала его. Она и сама хотела бы уйти.

Лили смотрела, как он отвинчивает крышечку с тюбика и выдавливает на ладонь краску, напоминающую длинного червя, как поворачивается к сте-438

Где-то у меня в мозг у… не, находит место, свободное от рисунков, опускает палец в краску, поднимает руку и вдруг замирает.

- Ну, рисуйте же, - подбадривающе сказала Лили. - Вы же можете.

Она, наверно, не могла бы уйти. Наверно, ей хочется, чтобы и он тоже остался. Но Лили понимала, что раз Фрэнка тянет в волшебную страну, удерживать его не стоит. Это все равно что пытаться приручить дикое животное. Можно его поймать, привязать, заставить остаться с тобой, но его сердце никогда не будет принадлежать тебе. Это дикое сердце - именно то, что нравится тебе в нем больше всего, - просто завянет и умрет. Зачем тебе это?

- Могу, - тихо согласился Фрэнк и улыбнулся Лили. - Это ведь часть волшебства, правда? Надо верить, что все получится.

Лили не знала, так это или не так, но все-таки ободряюще кивнула.

Напевая что-то себе под нос, Фрэнк снова поднял руку. Лили узнала ту «почти музыку», которую слышала по дороге сюда. Но теперь она уловила мелодию. Она не могла вспомнить, как называется эта песенка, но иногда ее исполнял оркестр во время танцев на ферме. Лили казалось, что в название входило слово «фея».

Фрэнк решительно наносил пальцем мазки на скалу. Лили сразу поняла, что рисует он стилизованный дубовый лист. Сделав последний штрих, он убрал палец и отступил назад.

Ни один из них не знал, чего ожидать и стоит ли вообще на что-то рассчитывать. Летели минуты. Фрэнк перестал напевать, вытер руки о штаны, на них осталось масляное пятно.

- Смотрите! - воскликнула Лили, прежде чем он успел заговорить.

Она показала на стену. Середина нарисованного Фрэнком дубового листа засверкала теплым золотисто-зеленым светом. Они следили за тем, как этот свет распространяется по всей стене, исходя из центра, словно рябь от брошенного камня на спокойной глади воды. Появились другие оттенки - голубые, красные и темно-зеленые. Краски переливались, как будто были нанесены на ткань, которую тронул ветер, и вдруг стена исчезла, и перед Фрэнком и Лили открылось отверстие в скале. Через распахнувшуюся дверь они смотрели на другой мир.

Там был лес, не слишком отличавшийся от того, что остался у них за спиной, только, как и рассказывал ей Фрэнк, в каждом дереве, в каждой ветке и листе, в каждой травинке пульсировал свой, внутренний свет. Все было такое яркое, что почти резало глаз, и не только потому, что Фрэнк и Лили слишком долго находились в темной пещере.

Все светилось и пело, и казалось, выдержать это было невозможно. Но в то же время Лили ощущала, что этот Иной мир тянет ее к себе, она почувствовала, что у нее сжалось сердце. Попасть туда ей не просто хотелось, ей стало казаться, что это необходимо.

- Пойдем со мной, - снова предложил Фрэнк. Более страстного желания Лили не испытывала никогда в жизни. Ей хотелось не просто оказаться в Волшебной Стране, ее привлекала мысль остаться там с Фрэнком, одаренным творческой силой и талантом. С мужчиной, который впервые по-настоящему поцеловал ее. Но она медленно покачала головой.

- Вы когда-нибудь стояли на вершине горы, - спросила она, - смотрели, как солнце садится в гряде перистых облаков? Видели, как бабочки в полях порхают над молочаем, слышали, как весной все поет после долгой зимы?

Фрэнк кивнул.

- В нашем мире тоже есть волшебство, - сказала Лили.

- Но для меня этого мало, - ответил Фрэнк. - Особенно когда я побывал там.

- Ну так идите, - слегка подтолкнула его Лили. - Идите, пока я не передумала.

Она увидела, что он понимает: для нее перейти в другой мир было бы такой же ошибкой, как для него остаться здесь. Он кивнул, повернулся и шагнул в проем.

Лили смотрела ему вслед. Она видела, как он идет среди деревьев. Услышала, как он громко кого-то позвал и как ему ответил мужской голос. Она следила за ним до тех пор, пока в дверях снова не закрутился цветной вихрь. Прежде чем свет потускнел, Лили показалось, что в вихре красок проступило женское лицо - лицо той, чьи черты были вырезаны на скале перед входом в пещеру. В волосах у нее запутались листья, листья падали на подбородок. Потом все исчезло. В пещере снова стало темно. Лили была в ней одна.

Она опустилась на колени перед ящиком Май-ло Джонсона, закрыла крышку, защелкнула замки. Подняв ящик за ручку, она встала и медленно вышла из пещеры.

- Ты там? - спросила она, остановившись возле яблони, где жил Яблочный Человек. - Ты меня слышишь?

Лили вытащила из кармана крекер. Утром она не положила его, как обычно, у корней яблони, так как все еще ужасно сердилась на Яблочного Человека за то, что он явился к ней накануне ночью во сне, а перед тем исчез из ее жизни на целых пять лет и тем самым заставил ее думать, будто ночь, полная волбшества, была всего лишь лихорадочным сном после укуса змеи.

Лили положила крекер возле корней.

- Мне просто хочется, чтобы ты знал: возможно, ты был прав, - проговорила она, - ну, насчет того, что меня так тянет в другой мир. Но не насчет того, будто я не вижу чудес здесь.

Она села на траву, положила рядом с собой ящик с красками, а на него поставила сумку. Подняв с земли лист, она стала отрывать от него кусочки.

- Знаю, знаю, вокруг меня каждый день творятся чудеса, - продолжала она. - И я это очень ценю. Но я не понимаю, почему мне нельзя иметь еще и друга-волшебника.

Ответа не последовало. Шишковатый Яблочный Человек не желал выходить из дерева. И тот голос, который она слышала ночью во сне, тоже не прозвучал. Да она и не ждала ничего.

- Я хочу попросить Тетушку, чтобы она выделила мне примерно акр земли для моего собственного сада, - сообщила она. - Я попробую вырастить там тростник и продам черную патоку на ярмарке после сбора урожая. Может быть, наберу ягод, буду печь пироги на продажу. Мне нужны деньги, чтобы купить еще красок.

Лили улыбнулась и посмотрела вверх на ветки яблони.

- Так что, видишь, я слушаюсь советов. Может быть, посоветуешь что-нибудь еще?

Она встала, счистила сор с коленок, подхватила ящик и сумку.

- Завтра утром принесу тебе еще один крекер, - пообещала она.

И пошла вниз с холма к домику Тетушки.

- Спасибо, - раздался знакомый голос. Лили обернулась. Возле яблони никого не было, но крекер исчез. Она улыбнулась.

- Ну что ж, это - начало, - проговорила она и пошла домой.