— Папа, ты ведь знаешь, что творится в мире?
— Знаю.
— Думаешь, этому уже не помешать?
— Уверен.
— А если ты ошибаешься, если у всего, что происходит вокруг, все же есть смысл. И если перемена этого смысла поможет с ним справиться? Не мне, конечно, этому мешать, но если все не так безнадёжно?
— Глупости.
Эмма Колдвелл пыталась поговорить с отцом, старалась сделать так, чтобы в голову его закралась хоть одна светлая мысль, но все бесполезно. Он отвечал лаконично, избегая длинных разговоров, порой и вовсе меняя тему на нечто обыденное.
Его было не отговорить, не направить на другой путь, не заставить одуматься от страшных действий над собой, что одурманивающим туманом затмевали его тяжёлую голову.
Эмма не сдавалась. Она все увереннее, все отчаяннее старалась оказывать ему поддержку, но Томас ничего не принимал. Наверное, все это казалось ему детским лепетом, наивным и бессмысленным.
Девушка часто вспоминала Мартина, осознавая, что жизнь для него протекла не просто так, что чуть ли не в последние её минуты он смог в очередной раз стать частью того загадочного цветения. Он и Эмма. Цветение связало их, сделав дружбу крепкой, особенной. Заставило о многом задуматься одинокую нищенку, потерявшую смысл всего.
Но Мартина уже было не вернуть, а вот спасти Томаса можно было, но Эмма не знала, как.
Она чуть ли не каждый день видела, как сидит он в своей комнате, пустым взглядом уставившись в потолок, шепотом произнося старые любимые фразы. Те, что некогда говорил он Роуз, что связывали его с прошлым, что тёплым огоньком грели его иссохшую душу.
Дочь пыталась его отвлечь, но отец её игнорировал. Он считал, что пора уходить. Как можно скорее. Приблизить к своей холодной руке лезвие, провести им медленно по коже, загоняя как можно глубже, глядя, как течёт тонкими струйками алая кровь. Снова увидеть Роуз, милую, радостную, смеющуюся. Забыть обо всем.
Эмма знала, прекрасно знала, чего хотел отец — словно читала его мысли, видя лишь одну его худую, исполненную боли фигуру.
А оставаясь наедине, она невольно замечала, как начинает строить будущее, как ментально рисует картины, не связанные с этим ненавистным захолустьем.
Она хотела как можно скорее уехать из этой деревни, вернувшись в город, взяв с собой отца, но он того не желал. Нужно было уговаривать. Ничего не помогало.
А за окном все триумфальным шагом расхаживала стужа, все поскрипывали холодным треском замёрзшие двери, и все тем же белеющим саваном укутывалась обледенелая земля.
Весны словно и близко не было — лишь зима, вечная, холодная, зловещая. Несущая за собой налитое чёрной влагой небо, пробирающий холод и уныние, что знаменовало собой начало гибели сущего.
* * *
Несколько дней упорных уговоров, многочисленные просьбы и убеждения, спокойный тон — все бесполезно. Томас отказывался покидать деревню, не желал слушать о жизни, о каких-то стремлениях, о расцвете, придуманном дочерью. А Эмма боялась за него.
Несмотря на проблемы в семье, девушка продолжала упорно работать, теперь уже уделяя делу больше внимания, сосредотачиваясь на заданиях.
Хозяин фермы, в последнее время замечавший спад её активности, даже приятно удивился, увидев, сколько полезного сделала работница, как идеально справилась со всеми поручениями. Ему это понравилось. Он не похвалил Колдвелл, но, осмотрев клетки, удалился с довольным видом.
Эмма и сама дивилась тому, с какой лёгкостью теперь ей давалась работа. В то время как Томас медленно угасал, теряя все смыслы, она словно набиралась сил, словно втягивала вместе с густеющим воздухом нужную энергию.
А между тем странных случаев в мире становилось все больше, и все больше паники разносилось по его окрестностям обжигающими волнами. Она проникала в разумы людей, искажая из видения. Пробуждала фантазию, и без того чрезмерно взбунтовавшуюся после нескольких сверхъестественных случаев.
И уже ходили слухи, будто нет никакой организации, нет никакого Убийцы Звезд, будто вина всему — потусторонние силы, возроптавшие из загробья.
Но в последнее Эмма не верила, считая, что, если духи и существуют, нет причин им бунтовать, унося в свою тьму живых. Она видела в происходящем нечто иное, более странное, необъяснимое, не запятнанное стереотипами. Но старалась надеяться, что все однажды удалится, все закончится, все усмирится.
* * *
И вот снова, обычным мартовским днём, по погоде скорее напоминающим январский, Эмма отправилась на свою нудную работу.
Она видела налитое свинцовым холодом небо, ощущала, как пробирающими шагами крадётся по твёрдой земле холод, наблюдала за мерным падением снега, с легким шорохом касающегося земли.
И перед глазами её всплывали картины, когда она прогуливалась рядом с Мартином, когда разговаривала на приятные темы, когда улыбалась вместе с ним искренней улыбкой.
Что-то сжималось в её груди, холодный комок снова сдавливал горло, правда, был он уже не таким болезненным, как в первые часы после страшной вести.
Игнорируя чувства, Эмма шагала на работу. Достигнув знакомых ворот, она приступила к делу, вновь целиком сосредоточившись на поручениях, упорно стараясь не отвлекаться.
Но сконцентрироваться не вышло: её почти сразу окликнул наглый юноша, которому до сих пор не надоело поливать бедняков грязью.
— Эй, нищая! У тебя такой вид, будто какая-то свинья сейчас сдохнет. Признавайся, а то папа тебя уволит за то, что не проследила, и сдохнешь уже ты, — выкрикивал он бодрым голосом, всерьёз полагая, что слова его задевают Эмму.
Девушка не отреагировала — лишь одарила его снисходительным взглядом, словно малого ребёнка.
Но одного взгляда оказалось достаточно, чтобы всполошилась вся ферма, чтобы накатила обжигающими волнами безрассудная паника.
Поймав взгляд девушки, сын фермера слегка покачнутся и, словно тряпичная кукла, рухнул на промёрзлую землю. Тень гадкой ухмылки застыла на его губах, безжизненный взор неподвижным камнем замер где-то среди толстобоких туч.
Работница, стоявшая неподалёку и мельком видевшая происшествие, тут же пронзительно завопила.
— Она убила его! Свинарка! Убила! Убила! — кричала она срывающимся голосом, в ужасе подбегая к стремительно остывающему телу. — Уби-и-ила!
Женщина тормошила парня, лихорадочно щупала его пульс, проверяла дыхание — но было уже поздно. Ничто не могло сдвинуть его взгляд, тяжело упершийся в мутное небо. Он был мертв, определено мертв.
А между тем грубые мужские пальцы крепко сжали тонкие руки Эммы, стараясь причинить ей как можно больше боли, жаждя вывернуть, проломить её хрупкие кости. Девушке было больно, ужасно больно, но она чувствовала, как отчаянно дрожит это могучее тело, как неосязаемой ледяной жидкостью наполняет его панический страх. Мужчина боялся. Ужасно боялся.
— Так вот зачем ты устроилась ко мне на работу! Вот что хотела сделать! Мой сын, любимый сын! Сволочь! Ведьма! Гореть тебе в аду! — словно обезумев от ярости, смешанной с горьким ужасом, вопил он неестественно высоким голосом.
Он готов был разорвать Эмму на части, вырвать из неё все внутренности, кинуть её в костёр — она осознавала это, чувствуя, как сжимались его холодные пальцы от безудержного гнева. Но не решался. Страх был сильнее.
— Так вот, значит, как вы, сволочи, маскируетесь! Проваливай в свой ад, нечисть грязная! Чтобы я тебя больше здесь не видел!
Разгоряченный, мужчина отпустил Эмму и, толкнув её в снег, рванулся к бездыханному телу сына.
Поднявшись, Эмма, пока все отвлеклись, бросилась бежать, задыхаясь, спотыкаясь об ухабы, поскальзываясь на льду.
Казалось, в тот момент она бежала настолько быстро, как никогда раньше. В голове что-то пульсировало, сердце беспорядочно билось, дыхания решительно не хватало, но она все неслась, неслась, неслась, не смея оглядываться назад…
Очнулась она от этого кратковременного помутнения лишь тогда, когда очутилась у двери родного дома, когда сквозь морозный туман увидела шагающего к ней отца.
Ноги подкосились, и Эмма рухнула на холодную землю, подвернув лодыжку. Резкая боль пронзила её, разнеслась по телу, замелькала перед глазами мелкими разноцветными точками.
Только окончательно придя в себя, девушка ощутила, как трясётся все её тело. Та паника, что накатывала на разумы людей, добралась и до неё. Только боялась она не мирового краха, не таинственных явлений, не разъяренного фермера — теперь она страшилась саму себя.
Ей казалось, что слова, сказанные бывшим работодателем, были правдой. Эмма не верила, не принимала, но упорно думала, что это сделала именно она. Она убила человека. Убила внезапно, неосознанно, использовав при этом некую ментальную силу.
При каждой такой мысли все её тело сжималось, и, несмотря на мороз, на коже проступал холодный пот.
— Что произошло? — послышался взволнованным голос Томаса, увидевшего состояние дочери.
— Ничего. Меня… Меня уволили, — с трудом выдавила из себя Эмма, скривившись от боли.
Возникла молчаливая пауза. Томас не стал выяснять причины, расспрашивать о подробностях, вникать в случившееся — лишь помог дочери подняться и, взяв её за руки, довёл до дома.
Но на этот раз Эмма была только рада, что отец избежал разговора. Ей хотелось побыть одной, ужасно хотелось.
Ощущая, как мечется внутри неё холодными всплесками страх, девушка принялась за шитьё, которым уже давно не занималась. Но руки слишком сильно дрожали, и ничего не выходило.
Оставив эту бессмысленную затею, Эмма углубилась в себя. И перед её глазами, словно кинолента, начали проноситься образы: Мартин, взмывший от её взгляда в воздух, и сын фермера, по той же причине рухнувшийся наземь жалкой тряпичной куклой.
Вспомнила она и то, как однажды, в пору апатии, на её глазах резко упал человек, подозрительно раскинувшись на пыльной, чуть припорошенной снегом дороге. Тогда она не уделила ему внимание, а теперь ей казалось, что, наверное, он умер, причём умер по её вине.
Девушка решительно не понимала, откуда у неё появились такие способности, как связаны они были с той организацией, но неприятные мысли упорно лезли ей в голову, давая подсказки. Возможно, ошибочные, но подсказки, от которых все её тело вновь заходилось мелкой дрожью.
«Кто будет следующим?» — назревал страшный вопрос.