Я все ещё пыталась отойти от Предъадья, злобного, холодного, бездушного. От угрюмых стен замка и магии. От демонических воплей и стремительно приближающихся голубей. От всего, что с нами там произошло, что приключилось в неизведанных проклятых землях.

Это было странно, жутко странно, ненормально и безумно — кажется, мы немного сошли с ума, но цели добились, потому что заветный пистолет теперь был в наших руках. И даже помог нам. Без него бы мы просто не выбрались, без него не справилась бы с полчищами голубей, охраняющих крепость.

Конечно, должную благодарность следовало отдать Максиму, но его уже с нами не было. И не будет. Никогда. Они убили его, окутали кровожадным пламенем, спекли тело и оперение. Они отобрали у него все: жизнь, деньги, облик. Теперь он был в аду, далёком, неведомом. Или нигде. Потому что ад он предал, а других путей для него, демона, просто не существовало.

Но лично я гордилась им как минимум потому, что быть голубем — не лучшая перспектива. С тупым видом ходить по улицам, клевать первые попавшиеся зёрнышки, изображая безобидных созданий, когда с перьев стекают реки крови, — странно это. Странно и непонятно. Особенно для меня, к счастью, родившейся человеком, а не голубем.

Да и, наверное, не просто странно — мерзко и отвратительно. Сторожить врата ада, наблюдать за угасанием душ, жаждать захватить мир? Зачем это? Нужно ли это? Сомневаюсь. Лучше уж достичь чего-то стоящего в человеческих рядах, чем прозябать в загнившем Предъадье, строя абстрактные планы по захвату мира. Или на земле. Во дворах, парках и на центральных площадях. Последнее — так и вовсе верх абсурда и глупости, на которые только способно живое и мыслящее.

Но теперь Предъадья не было, Предъадье осталось позади вместе с вымощенными камнем колоннами и крепостями, вместе с деревьями, корявыми корнями и бездушными болотами. Мы стояли посреди комнаты, пустой, тёмной, просторной. Пропитанной пылью и непонятными запахами.

Антон все ещё удивлённо косился на пистолет, так ловко и внезапно выстреливший в голубя. Оружие стало тёмным и мутным, запятналось кровью и грязью. Но оно было с нами. Мы могли защититься от голубей! И теперь уже не страшно было возвращение в мир, борющийся с бездушной армией, утопающий в безудержной панике.

Комната. Пустая, неприятная, но, кажется, смутно знакомая. Внимательно осмотрев её, я ощутила, как едкий холодок скрутил меня изнутри, словно чья-то рука принялась забавляться со всеми соками. И я вспомнила это чувство, вспомнила, где ощущала и осознавала его.

Совсем недавно, чуть больше недели тому назад, хотя в свете последних событий казалось, будто уже прошло больше года. Один из самых отвратительных, странных и мерзких моментов моей жизни. Рабство. То самое, куда затащили меня непонятные люди, то самое, из которого я сумела высвободиться благодаря Максиму, его отваге, умениям и навыкам и о котором старалась больше никогда не вспоминать. Как о сне. Глупом и кошмарном.

Мы стояли в комнате, пропитаний запахом гнили и падали, где некогда я очищала таинственные котлы от кусочков голубиных останков. Тогда я старалась и боролась с собой, работала, превозмогая жуткую тошноту, и выполняла сомнительные указания. Я унижалась.

Все те же облезлые стены стискивали пространство, те же прогнившие дырявые шторы едва прикрывали окна огрызками прожженных тканей. Ветхость гуляла по каждому уголку, каждому участку. Тусклый свет озарял редкие пятна на полу и стенах, создавая ощущения недопонятого сновидения.

Котлов не было. Ни одного. Не осталось ни следов, ни пятен, ни знаков. Словно кто-то специально спрятал их, утащил, убрал, скрыв ненужные улики. У меня промелькнула мысль, что, может, эти твари почувствовали, как мы возвращались из Предъадья с оружием, и решили поскорее притаиться где-нибудь, чтобы не быть застигнутыми врасплох. Но тут же улетучилась: они все были людьми. Обыкновенными людьми. Такими же, как и мы с Антоном, как и жители стремительно погибающих городов. И, конечно, не могли чувствовать сверхъестественных символов.

— Интересно, где мы? — тихо протянул Антон, хмуро вглядываясь в расплывчатые контуры.

Свет бегал по его лицу, свет освещал черты и отражающиеся в них эмоции, являя их в искажённом виде. Он все ещё был угрюм и бледен. Он все ещё отходил от того, что случилось с ним в Предъадье, что чуть не забрало его жизнь. Топь негативно подействовала на него, сделав бледным, безучастным и безжизненным — честно говоря, в приглушенном свете лампы это создавало пугающее впечатление.

— Уж я-то знаю, где мы, поверь. — Я поморщилась, с отвращением глядя в угол, где когда-то стоял сосуд с голубиными внутренностями.

Гадкий дом. Как же мне не хотелось в него возвращаться, снова стоять на выеденном гнилью и ветошью деревянном полу. Но теперь нас туда вынесла загадочная сила, принадлежавшая некоей чёрной колдунье, с которой приятно общался ушедший Максим.

А Макса… Макса жаль, все-таки! Он был хорошим товарищем, смелым, отважным, решительным. Он не раз спасал и выручал нас, в том числе и на своём последнем пути. Он готов был биться до последней исчезающей капли, чтобы защитить мир от апокалипсиса и демонов, чтобы избавить его от этой тяжкой и непосильной ноши. Жаль. Несмотря на то что он был демоном, родившимся голубем. Все равно грустно. Потому что он успел стать нашим другом.

— И где же? — Антон принялся с усталым видом оттирать пистолет от нелицеприятных пятен.

— На окраине С, в каком-то бараке. Я тебе, кажется, уже рассказывала, что здесь со мной делали…

— Почти верный ответ. Но немного ошибочный, ибо все, что видите вы вокруг себя, — лишь иллюзия. Злая и жестокая. Но, замечу, появившаяся по вашей же вине. Небольшая неудача! Какая жалость! Все выходило замечательно, все способствовало вам. Но вы упустили свой шанс. — Из-за штор возникла фигура высокой и худощавой женщины лет тридцати, облачённой в длинное чёрное платье. Пышные волосы, кажется, выкрашенные в несколько цветов, небрежно спадали на некрасивое лицо с высокими скулами, небольшим, но крючковатым носом, средней толщины губами и огромными, словно удивлёнными глазами. Глазами, сверкавшими злобой и безумием.

Губы растянулись в многозначительной ухмылке, глаза с оживлённым интересом наблюдали за каждым нашим шагом, каждым действием. Мне тут же подумалось, что, может быть, эти глаза были единственным живым объектом на ее безжизненном лица. Скованной маске. Потускневшей статуе.

— Неудача?! — Антон неприязненно покосился на незнакомку, но тут же отвернулся, не сумев выдержать ее дикого взгляда. Она словно чувствовала каждое стремление, каждую мысль. Чувствовала и фиксировала, медленно гипнотизируя нас.

— Да, неудача, — равнодушно повторила неизвестная, чуть заметно поведя бровями. И снова это холод, жгучий, сковывающий, неприятный…

— В каком плане? — Антон подозрительно прищурился.

— Ваше перемещение через пространство не удалось, потому что вы поторопились с использованием оружия. Это — особо опасный объект, здесь нужна особенная магия. А вы оказались слишком наивными и глупыми. Слишком доверчивыми и самонадеянными.

— Но это был единственный способ защиты от голубей. Иначе мы бы погибли, — растерянно произнесла я, ощущая, как уже было побеждённый страх вновь подступает ко мне леденящими волнами.

Мы сделали что-то неправильно, мы проиграли, мы не справились. Оружие было с нами, целое, заправленное. Неудача с перемещением — с нашим перемещением. Значит, мы все ещё находились в Предъадье, значит, мы по-прежнему стояли где-то среди вязких болот и пустошей, подступающих к главной голубиной крепости? Этого просто не могло быть. Я не понимала, не знала, не верила. Отказывалась верить. Не хотела оставаться в жуткой мертвенной местности, насквозь пропитанной злобой, тоской и унынием. Домой, верните меня домой!

— Это не мои проблемы. По договору я должна была вытащить вас, я вытащила, значит, свою часть прекрасно выполнила. Ошибка произошла уже по вашей вине. Вы должны были думать головой, прежде чем легко и самонадеянно отправляться в дальнейшее путешествие. Здесь нужна была магия, другая магия, более мощная, сильная, значительная. Которую я бы непременно применила, если бы вы немного подождали, если бы не рвались сломя голову вперёд. Если бы немного включили мозги, несмышленые! Мучайтесь, страдайте, но меня не вините — в этом деле я чиста и безгрешна. — Она изящно шагнула вперёд, потопляя нас в своих пустых глазах, холодных, бездушных. И, похоже, принялась с пробирающим торжеством вкушать наши страдания. Нашу боль и панику, наши безысходные мысли, наши подсознательные страхи и иллюзии — все, что только подворачивалось ей на пути. Казалось, что она была такой же, как та топь — бездушным созданием, разложившимся порождением Предъадья. Она явно чутко чувствовала, улавливая каждый звук, каждое мановение воздуха. И зачем мы только с ней связались?!

Странная, словно призрак, прозрачная, высокая, в тусклом свете и мрачной обстановке она выглядела особенно пугающе. Ее расслабленная непринуждённость напрягала, а от голоса к горлу невольно подбирался леденящий ком.

Судя по всему, ей ни до чего не было дела — кроме оружия, чудесного, заветного. Наверное, за ним она и пришла. Обман и ложь. Глупости и иллюзии. Но неужели она оказалась в Предъадье? Неужели проникла в голубиную обитель? Неужели прошла сквозь грань сущего и потустороннего?

А впрочем, она… Она могла пройти! Вряд ли она бы шелохнулась, убив человека, вряд ли задалась бы порывами жалости и сентиментальности. Была ли у неё душа? Имелось ли сострадание? Непонятно. Но совести, кажется, точно не было: по крайней мере сейчас у меня создавалось впечатление, что она могла убить сотни людей. Наброситься, повалить на землю; обхватить за ослабленные плечи, воткнуть безжалостное лезвие, задавшись злорадным хохотом. И совершенно не испугаться судорожных кровавых всхлипов.

Пустой взгляд пронзил помещение, изящная фигура мягкими шажками передвинулась по залу. Страх снова подступил к моему горлу, отогнав позитивные эмоции, затмив ненужные образы и иллюзии. Я растерялась. Испуганно взглянула на Антона, надеясь поймать остатки уверенности, но уловила лишь апатию, вялую, тягостную. Похоже, оставшуюся ещё после болотных чар.

Тем не менее он крепко сжимал оружие, устремляя злобный и ненавистный взгляд на Эльвиру (определённо это была она!). Эльвира безмятежно улыбнулась.

— Судя по вашему виду, вы готовы убить и растерзать меня — интересно. Это было бы интересно, да, действительно интересно, если бы не один факт… Который я пока не буду вам говорить, чтобы хоть немного скрасить вашу скуку.

Я внимательно рассматривала Эльвиру, силясь понять, на что она пыталась намекнуть.

Призрак? Демон? Голубь? Голубь… Нет, вряд ли она была голубем: Максим бы нам сразу же это сказал. А впрочем, интересно, почему он сразу не сказал, что простыми заклинаниями здесь не обойтись, что стоило использовать нечто более сложное и запутанное — непонятно…

Или понятно. Потому что коридор. Коридор и птицы. Тогда, обвитый смертоносным пламенем, израненный, измученный, он пытался нам что-то сказать, переборов шум криков и переклички. Но я не услышала, не услышала совсем ничего, кроме голубей, бранящихся, суетящихся. Пошла дальше. Я не поняла, что сказал Макс, подсознательно я хотела лишь спастись; приблизиться к выходу; уйти из ненавистного замка, сотрясаемого демоническими крыльями! Кажется, мы пропустили самое важное.

А все-таки, почему он не сказал нам это раньше, перед началом путешествия? Тянуть до казни — значило не сделать ничего. Тогда слова были пустыми, тогда слова ничего не значили, потому что проносились, подобно мимолётному ветру. Все детали следовало выяснить во время приготовления, не упустив ни единой подробности. А мы — наивные глупцы. Жутко самонадеянные, словно дети, малые, беспомощные.

И вообще, не надо было с ней связываться, не стоило заключать сомнительную сделку. Она не планировала ничего хорошего. Она просто не могла сделать ничего хорошего! Потому что по своей натуре оставалась нелюдимой и служила голубям. Не надо было идти у неё на поводу: она готовила какой-то план; она — не просто милая девушка, общавшаяся с беглым голубем, а истинная ведьма, ненавистница людей, социопат.

Она подходила к нам все ближе, и с каждым ее шагом все яснее становилось жуткое — не страшное, нет — именно жуткое, бессмысленное лицо. Безумный взгляд и надменная улыбка, потусторонняя бледность и блещущий жестокими искрами взгляд. И разноцветным волосы, которые на фоне бескровного лица выглядели неестественно, придавая ей особо странный вид.

— Вам, наверное, очень скучно, да? Я уверена в этом, — тихо заговорила она.

— Сейчас тебе будет очень весело. В аду, со своими голубями, — неожиданно процедил Антон, направив на Эльвиру дуло пистолета.

— Давай, попробуй! — оживилась она. Она вытянула руки и с театрально страдальческим видом предстала перед Антоном, словно готовая к смерти, словно потерявшая жизненные способности. Игра поначалу вышла убедительной: в голову мне невольно закралась мысль, что она всерьёз планировала покончить с никчемным существованием. Бред. Скорее всего, она просто задумала очередную коварную проделку. — Давай, сделай это! Ты потратишь лишние пули, ты упустишь секунды, но убьёшь меня, представляешь, убьёшь! Тогда никто не уничтожит голубей, тогда они захватят мир, поработят несчастных, сделают из вас беззащитных, ничтожных созданий, прислуживающих птицам и унижающихся перед их великим ликом. А впрочем, они это и так сделают, потому что вы вряд ли выберетесь, потому что не сможете вызволить отсюда оружие. Мало кто, кроме вас, фактически не знает о его существовании. А спасать мир и людей — это уж точно не моё. Максима нет в живых, сделка невыгодна, а значит, мне нет смысла идти против своих.

Глаза Антона заблестели ненавистью, черты лица исказились от ярости. Кажется, он с трудом удерживался, чтобы не нажать на спусковой крючок, чтобы не отправить пулю в отвратительную женщину. Я догадывалась, как его злила собственная беспомощность. Она злила и меня. Она разжигала во мне подсознательный гнев, что пытался наполнить моё существо, но я держалась. Я не смела поддаваться, потому что дальнейший путь — это спасение. Потому что следующие мгновения — это надежды. Которые ни в коем случае не следовало терять.

Она пришла, чтобы убить нас, уничтожив морально и физически. Чтобы закрыть все выходы и пути обратно. Теперь их не осталось, ничего и никого не осталось, кроме ненормальной женщины, заключившей сделку с Максом ради собственной выгоды и благополучия.

Помогала ли она нам? Да, помогала, но лишь из собственной выгоды. Камень что-то значил, камень нес в себе огромную цену! Вот она и согласилась на такое дело. Потому что уж точно не стала бы заниматься волонтёрством.

Интересно, а может, этот пистолет был не таким уж и сильным? Нам следовало уничтожить голубиных главарей, круживших над городом С, где велось основное восстание, и тогда, лишившись значительной части бойцов, голуби принялись бы отступать. Отступать… А может, у них были целые партии? Целые правительственные и военные организации? Целые потоки? Поздно я об этом подумала. Вряд ли это скопище остановится, будут новые главари, восстанут новые сторонники, а количество пуль… уменьшится.

Одержимость желанием уничтожить голубей скрыло от нас мысли о неприятных последствиях, затуманив разумы, отобрав осторожность. Опрометчиво и нелепо. Глупо и странно. Осознание приходило ко мне быстро, ужасающе, стремительно. От каждого такого предположения на душе становилось тоскливее. Что-то скребло изнутри, навевая неутешительные мысли о том, что все наши действия бессмысленны, что мы зря потеряли время. Попусту отправились в мерзкое Предъадье, попусту убили Аню, попусту искупались в почве и полетали на голубях… Аня могла жить. Орудие могло остаться там, в дупле, среди бугристых перегибов, среди клокотаниях и бульканья топи — и вряд ли тогда что-то бы изменилось. Но почему-то оно досталось нам.

— Вы не сможете убить меня, — провозгласила Эльвира спокойным насмешливым тоном, словно сообщая нечто совершенно обыденное. — Потому что я — всего лишь проекция. И все вокруг вас — иллюзия. В этой иллюзии я общаюсь с вами, вы видите этот дом, мебель, все, что стоит вокруг вас… но на самом деле, этого нет. Ничего нет. Я действительно нахожусь в этом доме, но меня окружают другие лица, совершенно другие люди и нравы. И вам кажется, будто вы там вместе со мной. Но вы в Предъадье, друзья мои, в Предъадье. Затерялись во времени и пространстве, во множестве границ и реалий, в линиях, берегах, омутах. Однако замечу, что здесь вам не нужны припасы, здесь вы можете питаться самим туманом, периодически ненадолго открывая окно, впуская его и обхватывая, словно нечто осязаемое. Но это не важно. Я же могу только немного скрасить вашу тоску, но мне этого делать не хочется: ненавижу людей! Просто ненавижу! — на последних словах она крепко сжала кулаки, принявшись прожигать нас яростным взглядом. Ее глаза загорелись гневом, бездушным, жестоким, анормальным. Сжатые костяшки пальцев побелели от напряжения.

Тем не менее она улыбалась, растягивая свои бескровные губы.

— Но все же ради вас я сделаю исключение… — неожиданно добродушно протянула Эльвира, облокотившись об иллюзорную стену.

Кажется, гнев погас, ярость улетучилась. Она снова стала хладнокровной, невозмутимой, насмешливой, словно и не было никакой внезапной вспышки, словно она и не кричала, что ненавидит людей.

— Вы друзья Макса, а мы с ним неплохо ладили. Жаль, что его больше нет, правда? Или не жаль. Спорный вопрос… А впрочем, вас уже тоже нет, потому что вы заперты, навеки заперты. А скоро и вовсе ничего не будет… Только голуби, голуби, голуби! Много голубей. Очень много голубей. Они будут летать над миром, обвивая его своим демоническим пламенем, — Эльвира восхищенно всплеснула руками, будто показывая, как свершится всеобщее ликование после воцарения голубей над всем миром; ее глаза вновь нездорово вспыхнули.

— А знаете… — тихо, почти шёпотом произнесла она, приложив бесцветную ладонь к лицу. — Когда-то я любила людей. Очень любила. — Она подобралась ещё ближе, изящно устроившись между нами, словно для милой, душевной беседы. Ее лицо приняло наигранно скорбное выражение, глаза, кажется, закатились.

Ну да, конечно — столько душевности! Сколько я ещё ни разу в жизни не видела, сколько ещё никогда не чувствовала и не испытывала — просто верх любви, апогей теплоты и взаимопонимания. Приправленный адским огнём и болотной топью за несуществующими окнами. Но окружение не столь не важно: это ведь душевный диалог, тёплая беседа, дружеские откровения!

Странная она — какая-то непостоянная, нестабильная, неуравновешенная. Запертая в собственном безрассудстве, переполненная амбициями и ненавистью. Возможно, виной всему была незримая граница, разделявшая иллюзию и реальность, но что-то мне подсказывало, что и в жизни дело обстояло не лучше. Ведь она всего лишь связывалась с нами. Как будто просто совершала видеозвонок, направляя камеру на стены комнаты. И чего только стоили эти разноцветные волосы, необычные заострённые черты, неопределённый затуманенный взгляд!

— Очень любила, — Эльвира безразлично подняла брови. — Но это было до тех пор, пока я не познала человеческую тупость, наивность и предрассудки. Они все погрязли в инфантильности и самонадеянности, они все — жертвы стереотипов и предубеждений.

Вот тот же пример с моими волосами. Я всегда красила волосы, потому что таков мой индивидуальный стиль. Я всегда выглядела экстравагантно, и все считали, что я — этакое неформальное создание, участник тайной протестной организации. Протест. Они утверждали, что я протестую, и, движимые безграничной наивностью, протестовали против меня. Забавно даже. Если я вела себя не так, как они считали нужным, значит, я не могла быть одной из них. Я могла быть только с птицами, с милыми созданиями. С символами любви и мира! Глупые предрассудки, сомнительные идеи, которые стали непонятной основой всего человеческого существования. Бредового и абсурдного. Голуби — символы мира, прекрасные создания, порождения любви и света! Конечно. Инфантильность, безразличная инфантильность, недалёкость и самонадеянный отказ принимать что-то, противоречащее предубеждениям. Граница установленного размываются, неведомое открывается, неведомое является им. Но они лишь скептически ухмыляются.

Потому что это выходит за грани разумного… Разумного. Разумного ли? Совсем неразумного. А у птиц все по-другому, у птиц все иначе. С птицами мне всегда было лучше. Я чувствовала особую связь — даже в детстве, когда многие часы проводила с птицами, я чувствовала, что что-то не так. Как будто мы были едины, как будто могли становиться целым, как будто я знала птичий язык! Они понимали меня, а я понимала их, ощущала каждое из намерение. — Она шумной выдохнула, продолжая с нездоровым оживлением рассказывать свою историю. — А потом я увлеклась оккультными практиками. Птицы стали мне ближе, настолько близко, как никогда ранее. А затем я узнала о настоящих демонах, узнала об аде, о стражах… Голуби мне все поведали, четко, увлекательно. Я ушла от глупых людей, отдававшись колдовскому поприщу. Голуби, прекрасные голуби — они стали почти что моим символом поклонения, великим и высшим.

Пока мне не встретился на пути Максим — голубь, обращённый человеком. Интересная личность, необычная особа, с которой мы, можно сказать, подружились. Мы плодотворно проводили время, мне хотелось с ним общаться ближе, узнавать его. В нем ещё не было столько наивных предрассудков и глупости, хотя что-то уже сочилось сквозь его слова. Что-то. Маленькая частичка людской инфантильности, которая могла либо исчезнуть, либо стать больше. Увы, она стала больше. Это выяснилось, когда он пошёл на сделку, когда так просто решился на обмен камнем и оружием. Ствол может убить голубей. Чудесные пули, которые делаются в Предъадье, способны нанести им вред. Но их количество небольшое, ограниченное. Пополнение — тропа в Предъадье, восстание — прямой путь в ад. Но вы уже никуда не уйдёте, кроме ада. Так что наслаждайтесь своим существованием, тупицы, если это вообще возможно.

Жгучая злоба схватила меня, подкатив к вискам давящими пульсирующими толчками. Злоба на Макса, пусть и покойного, пусть и уничтоженного. Жалкий, наивный, глупый голубь! Поверивший Эльвире и ее идеям, не подумавший о последствиях. Я же говорила, что не следует ей верить, что все будет только хуже. Говорила. Но не сказала.

Мы повелись на недосказанную правду, граничившую с ложью. Правду, которая могла быть даже хуже лжи или выдумки, любого обмана и мошенничества. Единственный плюс пребывания в стенах иллюзорного дома — отсутствие голубей. Вряд ли они бы залезли в эти стены, вряд ли прошли бы сквозь границы проекции: едва ли они в этом нуждались. Птицы остались позади, птицы улетели, расплескав отблески пламени. Мы остались вдвоём. Навеки вдвоём, в стенах искусственно созданного дома, насквозь пропитанного моей личной скукой и болью, в окружении потустороннего, как оказалось, съедобного тумана…

Всю оставшуюся жизнь мы проживём в неволе, но без голубей. Лучше ли это? Хуже ли? Так же? Но уж точно не лучше. Там люди, там слова, там новости, там открытия, а здесь — замкнутое пространство, смещённое четырьмя затхлыми стенами, порожденное нашими видениями и галлюцинациями. Тюрьма. Камера из подсознательных образов, бредовых мыслей и абсурдных идей.

Руки Антона тряслись от всепоглощающей злобы, губы сжались в тонкую полоску, глаза горели, ярко, безрассудно. Он не выдержал и надавил на спусковой крючок. Пуля с треском выскочила из магазина, пролетев по ровной траектории, вонзившись в отблески плоти. Но Эльвира осталась на месте, целая, нетронутая, невредимая. Ее не страшили пули; проекция делала её неуязвимой.

— Ну вот, вы подтверждаете то, что я сказала! Вами движут эмоции. Предрассудки, эмоции и собственная глупость. А у голубей нет бурных эмоций, кроме гнева, но его они используют разумно. Они идут вперёд. Гнев не доминирует ими, а лишь сопутствует, призывая к великим подвигам и достижениям, — Глаза Эльвиры снова восторженно загорелись, волосы затрепетали от непонятной силы. — Увы, мне некогда. Вынуждена вас покинуть. — Последние слова она манерно растянула, словно подчёркивая таким образом наше плачевное положение. — Меня ждут неотложные дела… Не скучайте и, главное, не тратьте попусту пули: на самом деле, они весьма полезны. Если бы не ваша глупость и порывистость, присущая и Максиму, ваш план бы не провалился. Что ж, удачи!

Она изящно развернулась, подошла к шторам и словно растворилась в заскорузлом, испещрённом пятнами куске ткани.