Ажурные чулки Лиде Вараксиной прислали в начале июля, когда уже начались покосы, река Чулым вошла в берега, а по вечерам на деревенской улице пахло сухой пылью. Чулки на почту поступили в пятницу, в субботу Лида организовывала в клубе танцы под радиолу, и в седьмом часу вечера она в обновке шла по длинной деревенской улице.

Лида была низенькая и полная, на руках и ногах набухали мускулы, а тело было таким тугим, что на выпуклых местах при ходьбе образовывались ямочки; загорелая кожа у нее блестела, словно покрытая лаком, но лицо от солнца Лида берегла, и потому напудренная кожа казалась неестественно бледной. Лицо Лида имела широкоскулое, глаза монгольские, волосы всегда упрямо разделялись на прямой пробор, хотя она взбивала их в пышную высокую прическу.

Деревня была еще тихой, приглушенной; люди еще редко шли улицей, во дворах позванивали умывальники, над банями клубились серые дымки, так как вся деревня Яя после субботнего рабочего дня собиралась идти париться. Час-полтора оставалось до того времени, когда деревня оживет по-настоящему, и поэтому ажурные чулки Лиды Вараксиной по деревне прошли без приключений. Правда, старуха Струпина и ее средняя дочь Лялька, занятые топкой бани, увидев шагающую Лиду, специально подошли к забору, но отчего-то ничего не сказали.

В деревне было славно, тихо; казалось, что дома, палисадники, огороды, сама улица уютно поеживаются от дневной усталости, покряхтывая сладко, готовятся к длинному вечернему отдыху; дома, огороды, палисадники, улица, как и люди, за день устали и стряхивали тяжесть – вот уже весело поблескивают окна, в палисадниках загорались алые листья рябин, на огородах прорезается вечерняя влажность, а улица делается от прозрачного воздуха шире, длиннее.

Возле клуба Лида остановилась и с удовольствием осмотрела висящий на бревенчатой стене кумачовый плакат со словами «Добро пожаловать!», порадовалась тому, что березовые ветки, которыми она украсила клубные двери, еще не повяли, но хмуро сдвинула брови, когда увидела, что два стекла плохо протерты уборщицей тетей Клавой. Затем Лида подошла к дверям, вынув из белой сумочки ключ, открыла большой амбарный замок.

Клуб был как клуб. Крохотная сцена от небольшого зала была отгорожена потертым бархатным занавесом, над сценой висел плакат «Кино – самое массовое из искусств», на стенах – фотографии передовиков колхозного производства и еще несколько плакатов и лозунгов. Вместо стульев в зале стояли длинные некрашеные скамейки, которые для танцев были расставлены вдоль стен. Слева располагались две невысокие полки с потрепанными книжками, а к ним примыкал маленький столик, застланный красной скатертью из плакатного материала.

Войдя в клуб, Лида тяжело вздохнула и сурово сдвинула накрашенные брови, хотя они у нее и без того срослись на переносице. На пятачке свободного для танцев пола было написано крупными буквами: «Лида, сердце мое с тобой! Бросай комедию, давай гулять». Слова написал несносный тракторист Витька Вдовин, и, значит, уборщица тетя Клава не была виновата в том, что два оконных стекла были плохо протерты.

– Ну так и есть! – грустно сказала Лида, заметив, что левое окно не было закрыто на шпингалет. Это Витька Вдовин его вчера специально открыл, а сегодня пробрался в клуб, написал позорные для Лиды строчки и заляпал стекла вечно замасленными руками. «Надо предпринимать решительные меры!» – подумала Лида о трактористе и села за красный столик.

Она положила подбородок на руки и начала неторопливо обдумывать житье-бытье, так как ее любимая преподавательница Галина Захаровна учила, что культпросветработники должны тщательно взвешивать каждый свой шаг. «Заведующий клубом на селе – огромная культурная сила! – говорила Галина Захаровна. – Трудно переоценить то влияние, которое он оказывает на сельского жителя, потому, девочки, вы обязаны обдумывать каждый шаг!»

В клубе жила амбарная мышиная тишина; лиственничные стены были толсты, потолочный накат тяжел. В ажурных чулках, в модном платье, с модной прической, Ллда сидела за красным столом, и вялые, прозрачные слезинки стыли в уголках ее выпуклых подкрашенных глаз. Именно поэтому плакать она не смела (краска могла потечь); еще немного посидев, Лида решительно поднялась, подошла к небольшому зеркалу, что висело возле дверей.

– Нельзя падать духом! – сказала Лида громко и выпрямилась. – Надо учиться преодолевать трудности.

Приблизившись к зеркалу вплотную, Лида аккуратно припудрила нос, подправила губы, поведя плечами, вернула на место бюстгальтер, который был тесен ее каменным грудям, решительными шагами пошла к дверям, так как на крыльце слышалась тяжелая поступь и деликатное покашливание. Прошла секунда-другая, и в дверях, обрамленных березовыми ветками, появился клубный завсегдатай Иван Иванович Пассекунов, а проще – дядя Ваня, колхозный сторож, пророк и философ.

– Мир дому сему! – сказал дядя Ваня и снял с головы потрепанную шляпу. – Лидии Васильевне наш нижайший поклон!

Как и положено сторожу, пророку и философу, дядя Ваня был лыс и бородат, носил очки на веревочках, на плечах имел косоворотку с двадцатью пуговицами, а на ногах – валенки, так как даже в жару ноги у старика мерзли. Деликатно кашляя, глядя на Лиду почтительно, дядя Ваня прошагал на мягких ногах в клуб, робко остановившись возле красного стола, сделал просительный жест.

– Обеспокоен насчет свежих газеточек, – сказал он робко и опять покашлял в кулак. – Это я в смысле того, что могу ли почитать свежие газеточки.

– Почта для вас подобрана! – звучным голосом ответила Лида и особым шагом прошла к полке. – Вот свежая пресса!

С той самой секунды, как дядя Ваня появился в клубе, Лида Вараксина начала двигаться и разговаривать так, как делала это ее любимая преподавательница Галина Захаровна: Лида ходила на прямых ногах и чуть покачиваясь, глаза зорко и надменно прищуривала, плечи держала приподнятыми, а букву «р» произносила со звучной картавинкой, так что слово «пресса» прозвучало как «пхесса».

– Садитесь за стол, Иван Иванович! – пригласила Лида. – Посидите, пока не начались танцы.

В ответ на ее слова дядя Ваня обрадованно вскинул голову, разулыбался беззубо, но за стол сел не сразу, а потоптался еще на месте и сказал:

– Конопли хороши, овсы секутся. Если дело так пойдет, год будет для коровы опасный. Вех вырастет злой! А взять лето по клеверу, то окунь начнет клевать в омутах. Но щуку ты на удочку не бери! Ты ее бреднем бери, щуку-то, Лидия Васильевна.

Дядя Ваня всегда говорил запутанно, непонятно, и Лида на него смотрела спокойно, соглашаясь, кивнула и еще раз пригласила старика сесть за красный столик, но он не сел и на этот раз. Благодарный за газеты, за лучшее в клубе место, старик смотрел на Лиду с искренней нежностью и, наморщив лоб, мучительно искал слова, которыми бы мог отплатить молодой завклубше за ласку. Сначала он ничего придумать не мог, затем вдруг его серые губы ликующе расплылись.

– Ты, Лидия Васильевна, не горюй, не плачь по народу-то! – ласково сказал старик и прижмурился от полноты чувств. – Сейчас в клубе народу нет, но зимой народ пойдет! Зимой ему деваться будет некуда, вот какая история…

Успокоив Лиду, довольно улыбнувшись, старик, наконец, сел за стол и начал читать первую страницу первой газеты.

– Вона что! На-кась тебе! Ишь ты! – бормотал дядя Ваня.

В ожидании посетителей Лида села на лавку, прислонившись затылком к прохладной стене, спокойно стала думать о своей зарождающейся любви к учителю Вадиму Сергеевичу. Она всегда употребляла в мыслях слова «зарождающаяся любовь», когда думала об учителе, и эти слова тоже принадлежали преподавательнице культпросветшколы Галине Захаровне.

Об учителе Вадиме Сергеевиче и любви к нему Лида думала серьезно, обстоятельно и деловито. Она с решительной прямотой призналась сама себе в том, что Вадим Сергеевич пока еще не испытывает к ней больших чувств, так как еще не стремится каждую минуту проводить с ней. Вчера Вадим Сергеевич, провожая ее, хотел поцеловать, но не решился, а она его не подбодрила. «Еще рано!» – вчера подумала Лида, да и сегодня считала, что поступила правильно: истинное чувство надо долго вынашивать, а моральный облик культпросветработника она обязана беречь как зеницу ока.

– Империалисты бряцают оружием! – сказал дядя Ваня, дочитав страницу. – Но самое смешное, что Бонн вытворяет. Странишка с гулькин нос, а все ершится… Ты, Лидия Васильевна, на Бонн держи вниманье! Немец, он такой, он свинью придумалА свинья, скажу я тебе, Лидия Васильевна, самое умное животное. Вот народ говорит, что собака да лошадь умна, но ты на свинью глаз поверни. Она любой собаке или кобыле сто очков даст!

Старик за шнурочки снял очки, направил на Лиду ликующий взгляд выцветших радостных глаз и уж было взмахнул рукой, чтобы рассказать про свинью, как Лида энергично поднялась, стуча каблуками, вышла на крыльцо, так как ей показалось, что по деревне бредет музыка. «Наверное, Доможаров с баяном!» – подумала Лида, но ошиблась; это включился громкоговоритель на телеграфном столбе.

Между тем улица понемногу оживала. Две стайки девчат уже ходили вдоль палисадников, пятеро мальчишек катили на велосипедах; шли, разговаривая, правленцы из конторы, две старухи сидели на лавочке и глядели на правленцев въедливо. Солнце клонилось к закату, тени молодых тополей пересекали улицу пестрыми полосками, а листья рябин в палисадниках горели ярко, празднично, словно нарочно старались сделать улицу веселой.

Оживала улица, веселела и пестрела, а потом на ней появилось и вовсе неожиданное: из незнакомого Лиде дома вдруг вышли несколько молодых парней и девушек, постояв в кружке и чему-то посмеявшись, двинулись серединой улицы по направлению к клубу. Когда они приблизились, Лида увидела, что молодые люди одеты хорошо, по-городскому, лица у них белые, а смех и голоса слишком бесцеремонны и громки для деревни. «Вот это кто!» – радостно подумала Лида.

По вечерней улице гуляли студенты, приехавшие на каникулы к родителям. Зорким глазом деревенской жительницы Лида разглядела, что высокий и черноволосый парень похож на директора средней школы Садовскую, паренек пониже ростом косолапой походкой напоминает доярку Ефросинью Мурзину, другой паренек – копия жены председателя колхоза, а две девушки в белых платьях – дочери кузнеца Былина и комбайнера Страхова. «Так вот кто это такие!» – еще раз радостно подумала Лида, но тут же нахмурилась.

Раздался оглушительный треск, клубами поднялась пыль, закудахтав, прыснули брызгами по сторонам белые курицы – это на улицу вырвался на мотоцикле без глушителя тракторист Витька Вдовин. Согнувшись, припав телом к мотоциклу, он подлетел к клубу, затормозив, чертом сорвался с седла. На загорелых Витькиных плечах была красная майка, блестящие от масла штаны он по-деревенски заправил в сапоги, а на золотисто-белых волосах чудом держалась кепочка с крохотным козырьком.

– Лида, люблю! – на ходу, торопливо сказал Витька. – На руках буду носить, пылинки сдувать, мухе сесть не дам… Что захочешь – все твое!

Не слушая Витьку, Лида четким шагом вернулась в клуб, проследовала с поджатыми губами на свое прежнее место и села, скрестив руки на груди. Как раз в это время прошелестела страница, дядя Ваня оторвался от газеты и стал помигивать ресницами, приготавливаясь говорить. Лоб у него сморщился, лицо сделалось значительным и важным.

– Узбекистан нынче по хлопку – молодец! – сказал дядя Ваня. – Я этот хлопок, к слову сказать, ни разу не видал, но такую думку имею, что он обличьем на молодой репей похожий. Конечно, репей не хлопок, а хлопок, обратно сказать, не репей. – Дядя Ваня мечтательно прищурился, пуще прежнего философски наморщил лоб. – Хлопок и репей, они ровно конь, мул и ишак. Вот ты так считай, Лидия Васильевна, что мул – он не конь, а ишак – он не мул. Опять же, с другой стороны, мул – он не ишак, а ишак – не конь.

Закончив речь, дядя Ваня улыбнулся, очень склонясь над газетой, добавил:

– А Витька, который тракторист, парень ладный! Он беспременно к мужичьим годам или в председатели колхоза выйдет, или в директоры мастерских. У него, во-первых, глаз, во-вторых, рука.

Старик уткнулся в свои газеты, а Лида, закрыв глаза, сдержанно вздохнула. «Шибко мне нужен твой Витька!» – подумала она снисходительно. Потом она опять стала слушать клубную тишину, печалиться о том, что народ плохо ходит на культурные мероприятия, и думать о своей любви к учителю Вадиму Сергеевичу. Она вспомнила о приезде в деревню студентов, и в груди у нее взволнованно дрогнуло. Затем она открыла глаза и деловито посмотрела на ажурные чулки – туго ли натянуты, ровно ли лежит шов?

Чулки сидели на ноге хорошо, темно-коричневые лакированные туфли делали ногу стройной, высокой на подъеме. Туфли вообще были хорошие, дорогие, и достались Лиде они трудно…