В бригаду одна за одной приезжали делегации. Ехали из всех концов Читинской области, из Владивостока и Хабаровска, чтобы перенять опыт крупнопакетной погрузки леса, которую бригада Грешилова в области освоила первой. И надо сказать, отлично освоила. Гости с удовольствием наблюдали за работой, оглядывали новое приспособление – козлы, что-то писали в записных книжках. Уезжали довольные, на прощанье крепко жали руку бригадиру.

– Спасибо!

В тот день, когда Николай Иннокентьевич Яблочкин вышел на работу, делегаций в лесосеке не было. Розовощекий, сильный, здоровый приехал Николай Иннокентьевич в лес, Радушно поприветствовал товарищей по работе.

– Салют! – воскликнул он. – Вливаюсь в рабочий коллектив… Разрешите узнать, по какой таблице сейчас работаем?

– По той же самой, – серьезно ответил Владимир. – Придется вам сегодня стать на обрубку сучьев, Николай Иннокентьевич.

– Отлично!

Николай Иннокентьевич приступил к работе. Для начала он поширкал напильником по лезвию топора, потом, зажмурив левый глаз, требовательно посмотрел на острие и недовольно пожал плечами, словно хотел сказать: «Это разве топор! Вот когда я мастером работал – вот были топоры так топоры!» Только после этого Николай Иннокентьевич осторожно пробрался к ближайшему хлысту и стал работать. Первый хлыст он обрубил быстро и довольно-таки ловко. Искоса наблюдавший за ним бригадир успокоился: «Может, на этот-раз и не подставит палец!»

Как всегда, весело, лихо шла работа. Лесозаготовители отвозили воз за возом, с грохотом валились на землю сосновые стволы. Время до полудня пролетело незаметно.

– Обед! – закричал Владимир.

Последним к эстакаде пришел Николай Иннокентьевич. Он грузно опустился на пенек, молча развернул мешочек с обедом. Он был печален, чуточку согнутый, и, вероятно, от этого не казался высоким и сильным. Он лениво съел хлеб с салом, потом сразу же лег на спину и закрыл глаза. В такой позе он лежал до тех пор, пока бригадир не распорядился:

– Начали работу, товарищи!

Тогда Николай Иннокентьевич встрепенулся, торопливо посмотрел на часы и заявил, что до конца обеденного перерыва осталось еще шесть минут.

– По рабочему законодательству полагается часовой рабочий перерыв, – ворчливо сказал он, снова ложась на землю. – Шесть минут я могу отдохнуть.

– Ого! – сказал Иван Хохряков. – Здорово закручено! – Но спорить с Николаем Иннокентьевичем не стал, а пошел к трактору.

Очередной воз хлыстов был почти зачокерован, когда в лесосеке появился Николай Иннокентьевич – шагал медленно, тяжело, топор нес в руке так, словно боялся замараться. Приступил к работе он лениво, неохотно – ударит топором, постоит, глядя по сторонам, опять ударит, затем закурит, а покурив, точит топор.

Через полтора часа после обеда Николай Иннокентьевич вдруг бросил работу, сел на хлыст и замер.

– Что случилось? – хором спросили Владимир и Иван.

– Устал! – коротко пояснил Николай Иннокентьевич.

– Такой здоровый и – устал! – притворно удивился Иван и неожиданно предложил: – Давай поборемся!

Не глядя на него, Николай Иннокентьевич махнул рукой и медленно пошел по волоку. Он уходил из лесосеки.

– Вот это да! – всплеснул руками Иван…

На следующий день Николай Иннокентьевич на работу не вышел. Не вышел и на другой; когда Владимир и Иван навестили его в общежитии, Николай Иннокентьевич лежал на кровати, перебирая струны гитары. На этот раз он даже не пошевелился.

– Играешь, значит? – с усмешкой спросил Иван.

– Играю.

– Ну вот что, – сказал Владимир. – Из нашей бригады еще никто не увольнялся по собственному желанию… Вы понимаете мой намек…

– Прощайте! – сказал Иван и все-таки не удержался, захохотал: – Болтун!

Это был единственный случай, когда из бригады Владимира Грешилова человек ушел по собственному желанию. Бригадир об этом случае до сих пор вспоминает с гневом.

– Нет, вы понимаете, – возбужденно говорит он. – Лентяй, болтун, а называет себя рабочим классом. Рвач – и ничего больше!

– Рвач! – с удовольствием подтвердил Иван Хохряков.