Затонувшую машину решили вытаскивать тросами, зацепив их за оба трактора. Работали быстро, торопливо: лед мог заковать трактор, и тогда никакими силами не вытащишь. Хорошо, что еще было сравнительно тепло, градусов пять-шесть мороза, но Свирин торопил трактористов. План был прост: на длинный шест привязать трос, заделанный петлей, и, подобравшись к трактору поближе, зацепить петлю за передний крюк машины. Это нелегко: крюк ниже и глубже радиатора трактора. Однако при известной ловкости это сделать можно. Свирин заблаговременно распорядился:

– Делайте пастил!

Калимбеков, братья Захаренко и Сашка нарубили длинных и тонких елок, набросали их перед радиатором машины – получилась крепкая зеленая дорога на льду. Свирин оглядел трактористов, что-то прикинул.

– Давай-ка! – крикнул он младшему Захаренко. – Поздоровше всех будешь…

Младший Захаренко живо скинул телогрейку, но, заметив, что трактористы внимательно смотрят на него, замедлил движения, насмешливо скривив губы:

– Та какая во мне сила! То жир, не мускулы!

Он иногда нарочно подчеркивал украинский акцент. Вот и сейчас, разбирая запутавшийся трос, бормотал:

– Вот зачепився так зачепився, бисова душа!

С шестом наперевес младший Захаренко пошел по хвойному настилу, прогибавшемуся, как пружинный матрац. Метров пять осталось до трактора – Захаренко пошел осторожнее, словно по канату, удерживая равновесие шестом. В двух-трех метрах от трактора он лег на настил, подтянул трос и замер в неудобной, напряженной позе. Так он лежал минут пятнадцать, потом поднялся и махнул рукой.

– Не цепляется!

А Гулин бросился под яр, побежал по настилу, высоко подпрыгивая; стволы прогибались, и со стороны казалось: человек бежит по клавишам огромного пианино. Легкий, стройный, уверенный, он в одно мгновенье оказался рядом с младшим Захаренко. Трактористы подошли ближе, стали наблюдать за действиями Гулина сбоку. Он наклонился, на лоб упала прядь волос, лицо покраснело. Он шарил шестом под мотором трактора.

Потом Гулин выпрямился. Младший Захаренко насмешливо наклонил голову. Гулин увидел это и снова забросил шест. Он бы возился еще, если бы Свирин не сказал упавшим голосом:

– Ах ты, беда! А ведь на крюке-то… Я ведь на крюк веревочку намотал! – Он по-бабьи всплеснул руками.

Вспомнили трактористы: еще в деревне поднял Свирин с земли небольшую веревочку; прищурившись, посмотрел на нее и, отряхнув от снега, аккуратно замотал на крюк последней машины.

– Как это забыл, друзья-товарищи, понять не могу, – старался оправдаться Свирин. – Небольшая такая веревочка, думаю, пригодится в дороге. Замотал – и забыл совсем! Ах ты, беда!

Хмуро смотрели трактористы на Свирина, молчали. Гулин бесшумно открыл рот, словно собрался что-то сказать, но только крепко выругался сквозь зубы.

Опытные, видавшие виды трактористы стояли на реке Улу-Гае. Не одному доводилось, ухнув с трактором в болото, лезть с колючим тросом в ледяную липкую грязь, разгребая ее руками. Бывало и так – встанет намертво машина в пятидесятиградусный мороз, заледенеет металл – прикоснуться нельзя, а тракторист скинет рукавицы, пополощет руки в бензине и часа три-четыре то заводную ручку крутит, то роется в моторе. Плюнет, бывало, с досады – плевок ударится о металл звонко, как дробинка.

– В воду надо, – задумчиво сказал старший Захаренко, и трактористы поняли, почему он сказал первый об этом, хотя все думали о том же: не может лезть в воду человек с вывихнутой рукой.

– Придется! – огорченно воскликнул Калимбеков.

Опять замолкли трактористы в раздумье, потом, словно по команде, повернулись к Свирину, спокойно, безулыбочно смотрели на него: «Приказывай! Ты начальник, воля твоя!» – говорили их спокойные глаза. Но Свирин понял, их по-своему: сбросив рукавицы, начал расстегивать верхнюю пуговицу телогрейки. Расстегнул, взялся за другую. Обыденны, неторопливы его движения, словно пришел Свирин домой и раздевается, собираясь отдохнуть.

– Погоди! – раздался голос Гулина. – Дай-ка я слажу. Простудишься еще, чего доброго… Человек ты пожилой, семейный!

Непонятно, чего больше в голосе Гулина: насмешки или товарищеской теплоты; стоит, широко расставив ноги, улыбается прищуренными глазами, насмешливо кривит нижнюю губу.

– Застегни пуговицы, начальник! Речушка не первая, сам говорил – пятнадцать на пути. Хватит на всех!

Калимбеков сорвался с места.

– Правильно, товарищ! Все будем купаться. Разреши, и я тоже!

Гулин быстро сбросил телогрейку, дернул за ворот рубаху, потянул, обрывая пуговицы.

Белотел и строен Гулин. Под тонкой кожей перекатываются желваки мускулов, вены веревками бугрятся по рукам. Посмотрели на Гулина трактористы и подумали, что любят, наверное, Гулина женщины, жадно ласкают налитое тело, крепко прижимаются к широкой груди. А он улыбается с прищуром, снисходительно позволяя любоваться собой.

На раздетого Гулина накинули тулуп, и он, поджав пальцы, прошел по льду к машине. Шестом отпихнул льдину от мотора, кивнув Свирину: «Готовь трос!» – обернулся к трактористам, сбросил тулуп и, озорно подмигнув, без колебаний бросился в воду. Брызги полетели в стороны, ахнула вода, негромко вскрикнул Гулин и замолк, точно задохнулся.

– Зря голову мочил, – заметил старший Захаренко. – Мерили же глубину…

– Трос давай! – закричал Гулин.

Ему бросили трос, он подхватил его, потянул на себя. Трактористы торопливо помогали, в суматохе мочили валенки в воде. Наконец трос подали, и Гулин погрузился в воду, но без троса – отвязывать веревочку.

– Одежду готовь! – крикнул Сашке Свирин, а старший Захаренко пошел к берегу – костер разводить.

Наконец Гулин вынырнул. Несколько секунд он ошалело мигал глазами, широко открыв рот. На лед полетела мокрая тоненькая веревочка.

– Давай! – исступленно закричал Гулин.

Еще раз погрузившись в воду, он накинул трос на крюк. Гулина ухватили за руки и вытащили из воды. Он дрожал. И Сашка Замятин подумал вдруг, что все это до нелепости странно, неправдоподобно: кругом снег, лед, светит зимнее солнце, а на реке стоит голый человек и, не попадая зуб на зуб, судорожно натягивает кальсоны.

– Помогай, ребята! – закричал Калимбеков, набрасывая на Гулина нижнюю рубаху. Ее подхватил младший Захаренко и, как ребенку, стал натягивать рубаху через голову.

Гулин никак не мог попасть в рукав, и, перехватив его руку, Захаренко одел его. Так же быстро натянули верхнюю рубаху, штаны, телогрейку, тулуп. Свирин сказал:

– Гоняй его, друзья-товарищи!

Гулина подхватили под руки и потащили по дороге к яру. Он едва успевал переставлять ноги, волочился. Калимбеков советовал:

– Ногами бежи, ногами.

Не сбавляя ходу, трактористы поволокли Гулина на подъем, он почти висел в их руках. Минут через десять Гулин взмолился:

– Хватит, братцы, выдохся!

Он был красен, потен, пар валил из-под тулупа, глаза повеселели – вот-вот расплывется улыбочка с прищуром, насмешливо скривится нижняя губа. Трактористы подвели Гулина к старшему Захаренко, возле которого весело потрескивал костер, посадили на расстеленный брезент.

– Не раздевайся, пока не высохнешь, – предупредил Свирин. – Сиди, мы сейчас…

Сквозь радужно расплывшиеся ресницы наблюдает Гулин за товарищами. Ему тепло, покойно, немного ноют ноги, иногда судорога холода щекочуще пробегает по позвоночнику, но все это мелочь, пустяк по сравнению с пьянящей радостью, которая мягко и трепетно разливается в груди. Гулин сейчас любит всех; готов обнять и Калимбекова, и Свирина, и братьев Захаренко, и Сашку, смеяться с ними, и ему становится жалко, что все уже позади: прыжок в воду, требовательный голос, восторженный взгляд Сашки, уважительные лица остальных трактористов. Но впечатления пережитого еще живы: он снова представляет себя стоящим на льду, слышит свою фразу: «Погоди, дай-ка я!» – любуется ее спокойно-насмешливой интонацией, отчетливо видит, как он подмигивает весело и смело перед тем, как броситься в воду.

Гулин взмахивает замерзающими ресницами, смотрит на реку. Тракторы взвывают моторами. Впереди машина его и Свирина, за ней через трос – Калимбекова. Они начинают выбирать слабинку троса, медленно и осторожно, чтобы не было рывка. Из машины Калимбекова высунулся Свирин, машет рукой, что-то кричит, видимо, братьям Захаренко. Двойной трос натягивается, звенит, колеблется. Свирин машет рукой, словно дирижер в стремительном танце, затем рука застывает, плавно идет в сторону. Моторы воют задыхаясь. Трактор братьев Захаренко несколько раз покачивается из стороны в сторону, но не подается. Машины упорно работают на месте. Потом становится видно, как мотор засевшего трактора поднимается вверх, машина вздрагивает и лезет на лед радиатором. «Помнут!» – тревожно думает Гулин, но, точно в ответ на его опасение, Свирин взмахивает рукой – утихают надсадные такты моторов, а трактор братьев Захаренко все движется, понемногу поднимаясь на мелкий лед, который набивается между гусеницами, это и хорошо – машина не пойдет вниз. Еще секунда – и гусеницы показываются из воды. Лед послушно подается в сторону.

– Давай работай! – кричит Свирин.

Трактористы добавляют газу. Машина братьев Захаренко выползает на берег.

Через несколько минут все водители собираются вокруг нее. Что с машиной? Заведется ли? Свирин озабоченно говорит:

– Бог не выдаст, свинья не съест. Опять же новая, должна бы.

Страшно подступиться к мокрой, обросшей сосульками машине – на ходовой части ил, грязь. Все это замерзло, висит махровыми бородами. Неузнаваема новенькая машина, и лица братьев Захаренко мрачнеют.

Свирин тяжело вздыхает:

– Укатали дизель! Срам! Что же делать будем? Куда могла попасть вода?

И тут происходит неожиданное – Сашка Замятин выступает вперед. Как это случилось, он и сам не понимает, но выходит вперед и сначала застенчиво, а потом все смелее говорит:

– Я думаю так… Одним словом, в школе нас учили. Вернее, не в школе, а на курсах трактористов. – Он не замечает ни насмешливой улыбки Гулина, ни нетерпеливого жеста Калимбекова, ни добродушных глаз Свирина, словно говорящих: «Валяй, Сашка, мели что знаешь!» – и продолжает: – Если дизельный трактор марки С-80 оказался погруженным в жидкость на продолжительное время, то следует прежде всего отвинтить нижнюю пробку картера и посмотреть, побежит ли из него вода. Если вода не побежит, значит, ее нет. Но вот в чем беда – может случиться, что вода уже замерзнет, тогда нужно прогреть картер, пропуская через него несколько раз горячую воду. Если и после этого вода не покажется – картер чист. Желательно также во всех емкостях проверить и сменить масло…

Он переводит дух – трактористы слушают напряженно, с интересом. Сашка воодушевляется еще больше:

– Самая же главная опасность – намокание магнето, – Сашка точно помнит: так говорил преподаватель. – Его нужно аккуратно снять, унести в отапливаемое помещение и, дав остыть, посмотреть, не пробивается ли на массу…

Он замолкает, оглядывается на Гулина и прикусывает язык: тракторист, схватившись руками за живот, беззвучно хохочет, ощерив белые зубы.

Сашка густо краснеет, съеживается, и ему становится так стыдно, что он быстро повертывается и убегает за трактор. Губы Сашки дергаются, в глазах мутная пелена – он едва сдерживает слезы.

– Сашка! – кричит ему Калимбеков. – Иди сюда, Сашка!

Калимбеков заглядывает за трактор.

– Не надо обижаться, свои люди… – Он берет Сашку за руку и тащит к трактористам.

Сашка упирается, но идет, отвертывая лицо. Калимбеков присаживается перед Сашкой на корточки, смешно разводит руками:

– Ах, какой обидчивый! А говорил ты правильно, хорошо говорил. Все помнишь, что в школе учил. Молодец, Сашка!

Трактористы смеются дружелюбно, сердечно, и Сашка больше не сердится, вместе со всеми возится у машины, откручивая нижнюю пробку картера. Теперь трактористы молчаливы, сосредоточенны; движения их ловки, продуманны: кто обивает ломом лед, кто с головой ушел в раскрытый капот мотора, кто забрался под трактор и колотит молотком о металл. Проходит не больше часа, и трактор окутывается синим дымком, оживает, подрагивает выхлопами. Веселеют лица трактористов.

– Завелся, подлец! Новый он и есть новый! Вспотел весь дизель-то.

– Гудит, голубчик, гремит…

– А голос ничего, поет, как соловей-пташечка.

– Ну, ладно, друзья-товарищи! Теперь и перекусить можно.

Веселой гурьбой идут трактористы к брезенту, к костру, возле которого сидит закутанный в тулуп Гулин, сверкает улыбкой. Старший Захаренко и Свирин приносят еду, Сашка, покраснев, высыпает на брезент содержимое туго набитого мешка.

– Тут вот… Я ей говорю, не толкай чепуху разную, а она: пригодится…

Глядят трактористы на Сашкино угощенье и крутят носами от удовольствия: дурень этот Сашка! – пряники, халва, конфеты, белый домашний хлеб. Только подавай, все уметут да еще попросят добавки! Младший Захаренко откусывает кусок домашнего пряника, жует на передних зубах, причмокивает от удовольствия.

– Сладкий! Жинка, что ли, спекла?

Сашка от неожиданности раскрывает рот, еще больше краснеет.

– Какая жинка? – протестует он. – Я неженатый!

– Ну-у! – удивляется младший Захаренко. – Я думал, наоборот… – И, помолчав, завистливо вздыхает. – Женатым завсегда лучше. Мы вот с Семеном холостяки…

– Не горюй, женим! – хохочет Гулин. – Вот придем домой, такую тебе кралю оторвем, закачаешься. Я тут недавно одну видал. Тут так, тут эдак, ты небось таких и не видел?

Взрывается на берегу Улу-Гая хохот трактористов, гулко отдается в прибрежных тальниках, раскатывается эхом. Обо всем забывают трактористы: о еде, о тайге, о том, что сидят на берегу небольшой реки рядом с шестидесятой параллелью.

Калимбеков подходит к Гулину и протягивает ему газетный сверток.

– Тебе, Гулина. Сами не употребляем. На всякий случай берем.

Гулин развертывает газету – блестит стекло, этикетка. Он торжественно ставит на брезент чекушку водки. Затем Гулин выпивает из горлышка всю водку и жадно набрасывается на еду. Полчаса проходит в молчании – все едят. Потом устало откидываются на брезент: только сейчас чувствуются бессонные ночи, напряжение.

Гулину весело. С новой силой радость мягко и трепетно заливает грудь, бьется рядом с сердцем. Он видит, как почтительно, с уважением относятся к нему товарищи, ловит красноречивый взгляд Саши, и ему хочется снова сделать еще что-нибудь выдающееся, интересное.

Между тем уже переваливает за полдень. Солнце опять уходит за серую морочь, светлым пятном отметив, что оно еще над тайгой. Голые осины уныло тянут вверх тонкие ветви, стучат ими. Ворона садится на одну из осин, ветка прогибается, скрипит; ворона переступает ногами, утверждаясь. С каждым мгновеньем сереет тайга.

– Надо собираться, – говорит Гулин, поднимаясь. – Время не ждет!

Он повертывается к старшему Захаренко:

– Вы, братцы дорогие, давайте поосторожней! Мы за вас больше машину из воды таскать не будем! Понятно?

– Понятно!.. Тракторы идут на север.