Мой брат Валик, художник, очень долго не мог добиться признания. Люди в нашем городе были пресыщены искусствами, они только и знали, что возмущаться и насмехаться. Поначалу Валик очень болезненно переживал свои выставки, на каждой из которых его неизменно унижали и объявляли ничтожным эпигоном, но потом привык, освоился и отругивался бойко. Бывало, подойдёт к нему эрудированная мадам из искусствоведов и бросит:

– И зачем было писать эти марины? Всё равно до Айвазовского не дотянете.

– А у вас дети есть? – спрашивал Валик, не задумываясь.

– Конечно! – напыщенно отвечала мадам.

– И зачем было рожать? Думаете, они станут Македонскими?

– Хам!

– Врушка! – смеялись мы с братиками. – Нет у тебя никаких детей, мы же знаем!

Или, бывало, подойдёт к нему журнальный обозреватель с фотоаппаратом и процедит:

– Вам не кажется, что ваш пейзажный стиль слишком напоминает Шишкина?

– Да? – хмыкал Валик, – а вам не кажется, что ваш `нос слишком напоминает нос Репина?

– Позвольте, но ведь я не выбирал свой нос!

– А почему ботинки как у сутенёра? Или тоже не выбирали?

– Да как вы смеете!

А мы с братиками уже окружали его, разминая друг другу трицепсы. Шишкина, говоришь, напоминает? Пойдём-ка с нами в туалет, дружок.

Постепенно выставки стали нашим любимым развлечением. Бывало, мы стояли у Валика за спиной и подгоняли: пиши, пиши! А если он не успевал, то несли выставлять его старые картины, всё равно всем было всё равно.