Когда мы с братиками были маленькими, то редко скучали. А когда всё-таки скучали, то ложились пораньше спать. Но иногда случалось нам проспать всю ночь, всё утро и весь день до вечера, а скука не проходила – и тогда мы злились. Тогда мы шли на край города, на тёмную улицу за пианинной фабрикой, и искали себе жертву. Нам нравились крепкие мужчины средних лет, особенно бывшие пехотинцы или десантники – плечистые, имеющие ранение, с сединой в жёстких усах.

– Эй, дяденька! – пищал ему Толик.

– Что тебе, паренёк? – отвечал он с добротой.

– Дяденька, потряси губой! – просил Толик и смеялся.

«Что?!» – ветеран сдвигал брови и делал шаг к Толику, а тот убегал и хохотал: «Пососи усы!» Эта невинная дразнилка будто бы обжигала ветерана – неизменно – и он с яростным рёвом бросался за Толиком. И тут выскакивали мы:

– Стой! Ты, грязный мерзавец, мы снимаем тебя на камеру!

– Что?!

– Всё снято на камеру: как ты гонишься за маленьким мальчиком, за нашим нежным братиком! – кричал Колик.

– Распалённое чудовище! Караул! Люди! – кричал Валик.

– Ролли, звони жандармам! – кричал Хулио.

И я невозмутимо начинал звонить в жандармерию.

– Дети, да вы что, охренели?!

– Молчи, подлец!

– Сгниёшь за решёткой!

– Таких стерилизовать надо!

Тогда до него начинало доходить, и он мрачно доставал свой честный кошелёк. «Ха-ха! Засунь его обратно! Зачем нам твои деньги!» «Что ж вам надо?!» «На колени становись!» Гнев ударял ему в лицо, и он непокорно поднимал голову – но мы напоминали ему, что ждёт его в казематах, и он сразу ломался. Неторопливо, с достоинством вставал на колени, поводя могучими плечами. Пой песню! Какую песню? Римского-Корсакова! Золотой петушок! И он, содрогаясь от унижения, пел. И откуда только слова знал? Но нам этого было мало: мы жаждали его слёз. Медленно, медленно, с циничной ухмылкой, Колик обнажал безопасную бритву, и протягивал.

– Что?! Зачем?!

– Брей усы.

И тогда, видя в наших глазах неумолимую жестокость, он начинал плакать. «Только не это, только не это, только не это...« – лепетал он, хрипло всхлипывая. «Ладно, утрись! Ты прощён», – и мы отворачивались и молча уходили в ночь, оставляя его рыдать на асфальте. Хлопали друг друга по плечам, подмигивали. Славная суббота!