Когда мы с братьями повзрослели и возмужали, наше время, как водится, стало сильно ускоряться, чем до крайности нас расстраивало. Однажды мы даже не стерпели и пожаловались на время папе. Утешать он нас и не подумал, но зато рассказал нам новую историю, об одном этнографе с соседней улицы.

Будто бы тот этнограф тоже расстраивался по поводу времени, не хотел, чтоб оно проходило, и искал способы борьбы. И будто бы он придумал, что если на отмеренное тебе время повлиять невозможно, то никто не запрещает изменить его восприятие изнутри. А именно – ускорить свои мысли и чувства так, чтобы за обычную человеческую жизнь прожить целых две субъективных. Чем не идея? И этнограф приступил к тренировкам. Во-первых, тренировал скорость думания: решал кроссворды, играл в шахматы, учил наизусть расписание электричек – и всё с секундомером. Во-вторых, скорость чувствования: быстро-быстро нюхал фиалки, слушал Битлз на ускоренной перемотке и стремительно листал альбом Тёрнера, старясь при этом насладиться каждой отдельной мариной. В-третьих, скорость тела: бегал по комнате, прыгал со скакалкой, подтягивался на турнике и делал сто вдохов в минуту. У него долго ничего не получалось, но он упорствовал, не сдавался – и вот, в одно прекрасное утро, солнечное и весеннее, он вышел на улицу и ахнул: прохожие двигались медленно-медленно, как водолазы в глубине. Машины катились почти незаметно, и он шагнул на проезжую часть и пошёл перед огромным грузовиком, беззаботно дымя папиросой. Заглянул в кафе, присел за столик к даме и выпил её кофе, пока она смотрелась в зеркальце. Получилось! Получилось! Я победил! И он продолжил тренировки, утроив усилия. И вскоре в городе стали происходить странные вещи: невероятные ограбления банков и винных погребов, исчезновения блюд в ресторанах и модных костюмов в бутиках. А все женщины той весной вдруг стали странно задумчивыми и к апрелю понесли. Да... Что с ним стало потом, с этнографом, никто не знает. Наверное, время остановилось для него совсем. Понимаете?

– Но папочка, получается, он двигался со сверхзвуковой скоростью? Тогда все должны были слышать рёв и гул, а за ним должен был оставаться след пара, как за самолётом! – инженерно сказал Толик.

– Не будь таким наивным, сынок. Он двигался не со сверхзвуковой, но со сверхсветовой скоростью, – строго ответил папа.

А как же законы Эйнштейна? А почему он не загорелся от трения об атмосферу? А как он умывался, вода ведь текла слишком медленно? А зачем ему невидимому были модные костюмы? А он не заразился от незнакомиц дурными болезнями? Но папа рассердился, затопал ногами и прогнал нас прочь.