В середине семестра к нам приехала мама. Первым же делом она заохала и принялась нас кормить. У нашей мамы золотые руки: за считанные минуты она заварила удивительно нежную лапшу. Пока мы ели, она отчитывала нас. Посмотри на себя, Хули, на кого ты похож! Что сказал бы папа! Хулио виновато глотал. А ты, Ролли, уж ты-то! Ты должен быть ему примером – а сам? Что это? А что это? Пальцем, полным укоризны, указывала она на пятна и прорехи в моей пижаме. Когда мы сыто отложили ложки, она заставила нас умыться и причесаться. Потом мы чинно прошли в комнату. В комнате мама открыла форточку и завела разговор о внуках – она очень хотела внуков. Представляя себя молодой мамой, она начала весело кружиться, а мы сидели на диване и смотрели. Её пёстрые юбки взлетали, руки описывали в воздухе плавные фигуры, а улыбка была мечтательной, семнадцатилетней. Музыку! Хулио рылся в пластинках, выбирая наши любимые песни, я хлопал в ладоши и притопывал. Попляши, мамочка!

Славные выходные.

Но к понедельнику её кружение превратилось в резкий вихрь, руки злыми змеями взвились вкруг взбухшего живота, а вместо девичьего лица оскалилась мёртвая пёсья пасть! Сладкая италия Челентано сменилась на кровожадный рык и взвизг Deicide: Crucifixation!!! Uuuuuuuuaaaaaa!!! Клочки пены слетали с кривых клыков. Это не моя мама, это не моя мама, это не моя мама! – в ужасе всхлипывал Хулио, беспомощным младенцем дрожа у меня на груди. Подхватив его на руки, я бежал к проигрывателю. Остановить! Вырвать шнур, согнуть иглу, растоптать пластинку! По махровым коврам, по пёстрым половикам, по скользкому линолеуму. Потерпи, миленький Хули! Мёртвые молнии из чёрных пёсьих глазниц – вслед. Взрывы, пламя, прыгучие огненные пауки! Но успели – хрустнул о паркет непрочный корпус, прошипела искра по струнам бас-гитары, и всё остановилось.

Нас спасла тишина.