Предисловие автора

Жизнь современного казачества до сих пор окутана тайной. Казачьи кланы живут в глухой Северной тайге по своим законам, которые могут показаться несведущему читателю дикими и варварскими.

Написанию романа предшествовала большая работа по сбору фактического материала, изучению быта и традиций казаков. Для этого автору пришлось совершить ряд длительных и небезопасных для жизни путешествий по северу континента вместе с караванами торговцев.

Автор выражает надежду на то, что роман поможет читателю лучше познакомиться с жизнью и бытом одной из самых загадочных и малоизученных народностей, живущей на нашей планете.

 

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Снился странный сон про большой, белый изнутри овальный котёл, полный тёплой воды, приятно ласкающей обнажённое тело. Было тепло и сыро…. В сознании откуда-то всплыло незнакомое слово, похожее на женское имя: «Ванна…»

Вздрогнув, Митяй проснулся. Ночные видения явственной картиной отпечатались в мозгу, и он ужаснулся. Всем известно, что увидеть себя голым во сне не к добру, а уж если ещё и купающимся — жди беды!

Вскочив с топчана, он выпрямился, насколько это позволял низкий потолок землянки и, вскинув над головой согнутую руку, запел слова молитвы:

Знакомая с детства мелодия должна отогнать несчастья. Смысла странных слов Митяй не понимал, но верил, что они обязательно принесут фарт и удачу. А удача была ему необходима.

Вчера атаман Остап, сдвигая кустистые брови и, отводя взгляд в сторону, пробурчал:

— Вот что Димитрий! Хватит тебе на шее у станичного общества сидеть. Ты не женщина штоб из коры кашу варить да грибы собирать. Годков тибе исполнилось ужо изрядно, пора детей плодить да мясо в станицу приносить. Вобчем так: день тебе на подготовку, а послезавтра пойдёшь на промысел и хошь пленного живьём пригони — здесь его забьем, хошь мясца приноси. Как уж оно получится у тебя…. А вот без добычи не возвращайся!

Сердце от таких слов обмерло. Знал, что скоро отправят его одного на вылазку в испытание — такие уж законы станичные, однако не думал, что это среди глухой зимы случится.

Сказать по правде, Митяй отчаянно боялся испытания. Коварный атаман назначил его в самую тяжёлую пору. Хотя оно и понятно — станица голодала, подъедая последние запасы. Даже взрослые мужики остерегались в такие морозы на промысел выходить.

Да и толку промышлять не было никакого — почти всё лесное зверьё откочевали далеко на юг. Дичи в это время в тайге совсем не было. Выход был один — скрытно добраться до становища крысятников и там шукать добычу. Разбойничать… Однако занятие это малопочётное, опасное и в одиночку почти невыполнимое. Многоэтажки крысоводов очень хорошо укреплены. Круглосуточно дежурят они в оконных проёмах и постоянно ждут нападения со стороны леса. Знают, что в лютые морозы могут оголодать таёжные казаки и, как пить дать, пойдут на них войною…

Расчет Остапа был ясен, как белый день — в эту пору каждая ложка каши и кусок мяса в обществе на счету. Отправляя его на вылазку-испытание, он двух зайцев убивает: избавляется от лишнего рта, а в случае удачи еды в станице прибавится.

Только удача навряд ли будет. Почти на верную погибель его отправляет. Потому что Митяй сирота и некому веское слово в его защиту сказать. Обидно!

Ослушаться атамана никак нельзя. Его слово — закон! Не выполнишь задание, то похлёбку будут варить из митяевых костей и мяса. И никто добрым словом не вспомнит его — Митяя Ботаникова. Может только наморщит бородатую харю старый Остап, и, выковыривая мясо из зубов, равнодушно сплюнет: «Тьфу, парнишка-то жилистый и невкусный… Малохольный какой-то был, такой же как его отец…»

А покойного отца Митяй любил. Был он добрый и очень сильный. Шутя мог на плечах два мешки мяса тащить, да при этом вдобавок на лыжах по снежной целине бегом так бежать, что никто угнаться не мог!

Славился он среди станичников не только силой, но и тем, что по вечерам, возле костровища, где все собирались зимнее время коротать, байки умел сказывать.

Байки эти он почему-то непонятным словом «стихи» называл и были они до того складны, что все заслушивались…

Только один был изъян в отце — очки. Потому и прозвали его так странно — Ботаник. Зрение у него шибко худое было, ничего не видел он без двух стёклышек, закреплённых на носу с помощью верёвочек и проволоки. Поэтому и ближнего боя, при своём богатырском сложении, старался избегать. За очки опасался. В шутейных схватках по этой причине тоже никогда не участвовал. А когда в самый неподходящий момент стёкла запотевали и вместо меткой стрельбы приходилось протирать их, ржали над ним станичники во весь голос. Оттого и считался Ботаник никчёмным, ни на что не способным казаком.

Пуще жизни охранял отец свои очки, доставшиеся ещё от деда, да не уберег.

Разбили их в одном из набегов. По глупости, случайно. А новые взять негде. Баяли казаки, что вверх по течению Большой реки есть мастерская, где стёкла для керосиновых ламп отливают. Смогут там, наверное, и очки смастачить. Однако, где это находится и сколько будет стоить такая работа, никто толком не знал…

Неделю пытался отец приспособить себе на глаза линзы от разобранного бинокля, но только ничего не получилось. Плюнул, взял копьё, ушёл ночью на промысел, да так и не вернулся. Сгинул где-то в тайге полуслепой. Плевались от этого станичники — не мог умереть так, чтобы товарищи тризну по-человечески устроили и мясом его полакомились.

А Митяй был втайне рад. Почему-то не очень ему хотелось видеть, как отцовы кости станичники обгладывают.

 

ГЛАВА ВТОРАЯ

День перед выходом прошёл в сборах-хлопотах. Первым делом, с утра, побежал Митяй на склад — получить положенные каждому идущему в дело снарягу и сухой паёк.

Большой землянкой, где хранились все общественные запасы, заведовал безногий казак Прохор. Десяток лет назад, раненый в обе ноги, среди зимы приполз он к жилью. Как умудрился выжить — одному только Богу известно, только обезножил начисто. По станичным законам такого калеку должны в расход пустить — был он лишним едоком и обузой для общества. Однако умён и хитер оказался Прохор. На том собрании, где судьба его решалась, обещал, как только от хвори оклемается, наладить такой учет и хранение съестных припасов, что всем поровну доставаться будет и надолго хватит. Поверили ему и стал он складом с припасами заведовать.

Надо сказать, не соврал — с тех пор вся добыча и снаряжение, сданные на склад, в особую тетрадку записывались, а кому, что и сколько выдано — строго учитывалось.

Бывало, приходили к нему некоторые с жалобами на то, что их в чем-то обделили.

Не спеша открывал Прохор свои записи и тыкал в них носом недовольных. Указывал, какого дня и месяца, когда и что получали они из очередного вещевого и продуктового довольствия. Уходили тогда посрамлённые станичники, чеша затылок и сетуя на плохую память, а безногий кладовщик хохотал и грозил кулаком им вслед.

Не без робости, знаю строгость и крутой нрав кладовщика, отворил Митяй добротную, сделанную из тяжёлых лиственничных плах двойную дверь в Склад.

Пахнуло теплом, запахом дёгтя и жареного сала. Прямо возле порога на низеньком столике с обрезанными ножками, над коптящим пламенем жирника, скворчала сковорода с аппетитным жаревом. Рот мгновенно наполнился слюной.

По дощатому настилу, вдоль проходов между стеллажами, резво выкатился безногий кладовщик, журча колёсами-подшипниками и ловко толкаясь коротенькими лыжными палками.

— Здорово казак, — густым басом пророкотал он: — Знаю, знаю, на дело отправил тебя Остап… Эх, мать ево ити! Ладно, делать нечего, слово атаманское — закон. Ты как раз вовремя зашёл. Счас жарёхой тебя угощу. Садись рядышком. Небось подумал, что общественный продукт пользую? Не, это я пару крыс забил. Я для себя всегда десяток-другой держу. Люблю свежатинкой побаловаться…. А без ног мне только и осталось, что крыс разводить.

Балагуря, Прохор пододвинул Митяю сковороду:

— Ешь всё, мне сегодня чо-то не хочется. Да, сынок, тяжеленькое тебе испытание досталось. Только ты не дрейфь раньше времени. Бог не выдаст — крыса не съест!

Да ты жуй, жуй! Оставлять ничего не надо. У меня от жареного мяса завсегда изжога бывает. А с твоим батяней не раз я в дело ходил. Знатный казачина был!

Головастый! Уж сколько хитростей военных мы с ним напридумывали… Всех и не упомнить. Оно вишь, дело какое получается — хитрость только один раз использовать можно. Дважды повторённая хитрость уже глупостью оборачивается.

— Слухай сюды, — Прохор почти вплотную приблизил заросшее почти до самых бровей бородатое лицо и, обдавая запахом грибной настойки, заговорщицки зашептал:

— Чучелку заячью я тебе дам. Сам соорудил. А третьего дня в аккурат пурга начнётся! Это я тебе верняк говорю, к гадалке не ходи. Костьми чую! Ох, и ноют же проклятущие! В самую пургу зайдёшь к домам с наветренной стороны и в шагах трёхстах в ямку заляжешь. Сверху плёнкой-серебрянкой укроешься — я тебе её, так и быть, выдам. Снегом тебя должно полностью занести. А под конец пурги чучелку наверх положишь и будешь палочкой осторожно шевелить — будто зайчишко раненый издыхает. Самое главное, когда под снегом лежать будешь, не шевелись и пар от дыхания под себя через трубочку выпускай. Он, пар-то, скорее всего выдать может.

Упаси Бог, тебе себя обнаружить…

А городской житель дурной. Ему невдомёк будет, что в эту пору зайцев-то в тайге нету. В момент кто-нибудь прибежит за дармовой дичиной. Вот тут-то ты и не зевай. Всё от ловкости твоей зависеть будет. Глуши его, и бегом в лес. Да только не на плечах тащи, а за руки на спине волочи — оно так хоть и неудобнее будет, зато понадёжнее — от выстрела в спину прикроет. Чучелку бросить можешь, а вот плёночку-то прихвати — она общественным имуществом будет, шибко дорого стоит…

Сковорода быстро опустела. Митяй тщательно вымакал пальцами жир и облизал их.

Косточки и крохотные клыкастые черепушки, которые не смог разжевать, аккуратно сложил кучкой на столе. Они, в муку перемолотые, ещё на суп пригодятся.

Кряхтя, Прохор укатил в полумрак складской землянки и, неожиданно ловко перебирая мощными руками по стояку стеллажа, вместе с тележкой взметнулся наверх. Оттуда посыпались какие-то свёрточки и мешочки. Вслед за ними, головой вниз, слетел безногий кладовщик и пружинисто приземлился на руки. Заметив восхищённый взгляд Митяя, подмигнул и довольно заржал:

— Вот видишь как без ног-то оно и сподручнее на складе жить. В тесноте легче управляться! Нет худа без добра!

Придирчиво осматривая каждый кусок, Прохор выдал сухой паёк: пара лепёшек из сосновой коры, две горсти сушёного оленьего мяса перетёртого в мелкую крошку, и приличный, в ладонь шириной, шмат медвежьего сала. Скрупулезно записал всё в тетрадь из берестяных листов, аккуратно переплетённых между двумя лиственничными дощечками. Со стуком захлопнул деревянные корочки-обложки с корявой надписью на них: «Амбарная книга складского хозяйства станицы Новоенисейской». Когда Митяй уложил всё в свой рюкзак, кладовщик гмыкнул, почесал в голове и, ни слова не говоря, проворно укатил в сумрак одного из закутков землянки. Не прошло и минуты, как Прохор вновь появился на свету. В руке у него извивалась и пищала большая серая крыса, которую он крепко сжимал за шею соединёнными в кольцо большим и указательным пальцами. Не в силах вырваться, животное судорожно махало в воздухе лапками и хлестало воздух серо-розовым лысым хвостом.

— Это тебе, от меня лично, — он ловко скрутил крысе голову и протянул дергающее агонизирующее тельце Митяю.

— Ты шкурку-то прям сейчас с неё обдери, пока тёпленькая. А мясо заморозь да себе в дорогу стружкой настрогай — в дальнем пути самое милое дело силы строганинкой поддержать. А вот тебе ещё подарочек, мне это уже вроде как и ни к чему… — ухмыльнувшись, Прохор достал из мешки что-то тряпчатое. Приняв мягкий свёрток Митяй развернул его и диву дался. Он держал в руках толстые тёплые кальсоны, а в придачу к ним новенькие трикотажные плавки. Это был шикарный подарок!

С исподним бельём у станичников постоянно была напряжёнка. У многих мужиков, конечно же, были старые латаные-перелатанные трусы, которые одевались только в дальние походы и на вылазки. На постоянку большинство обходилось без всякого нижнего белья, заменяя его пучками сухой травы засунутой в кожаные штаны или присыпая себе в паху древесной трухой. Только не всегда это помогало. Хорошие трусы ничем не заменишь. Частенько многие до такой степени растирали себе междуножье, что потом совсем не могли ходить. По нескольку дней пластом лежали в раскорячку. Бывали случаи что и умирали от этого.

Надеть в дело почти новые кальсоны было не только пределом мечтаний, но и доброй приметой, сулившей успех.

У Митяя запершило в горле. Не в силах выговорить слова благодарности, бухнулся он на колени перед кладовщиком и, коснувшись лбом грязных досок, замер в таком положении. Это было наивысшим выражением благодарности, принятом в отношениях только между близкими и родными людьми.

— Да ладно, ладно, будет тебе… — неожиданно срывающимся голосом проговорил Прохор, неловко пытаясь приподнять голову подростка и гладя его по волосам.

— Вот вернёшься с задания, поговорю с атаманом, чтоб я тебе заместо батьки был.

Будем вмести жить… Люб ты мне… на отца своего дюже похож….

— Тока потом это всё будет, а сейчас давай-ко дела закончим, — он поспешно отвернулся, откатился к столику, раскрыл записи и сухим тоном продолжил:

— Так, тебе из снаряги можно получить: палатку брезентовую, топор, котелок, верёвка в шестьдесят локтей длиной и компас. Ну, плёнку-серебрянку ещё дам, в виде исключения. Вот и всё. Что брать-то будешь?

От всего перечисленного Митяй отказался. Палатка в одиночной вылазке совсем не нужна — через пару дней обледенеет и будет неподъёмной; топорик у него свой есть, острый, звонкий, с удобной рукоятью — не чета общественному колуну; котелок вообще насмешка — варить-то нечего; верёвка и компас тоже ни к чему.

Правда, насчет компаса засомневался — может, зря не берёт? Взрослые мужики говорили, что по компасу идти по тайге не в пример лучше и точнее получается.

Только ведь ответственность огромная — всего три компаса было на всю станицу.

Потерявшего или повредившего этот хрупкий прибор ждала казнь на месте. Поэтому и остерегалась молодёжь брать его в вылазки. Ладно, как-нибудь обойдётся — зря что ли их на курсовой подготовке учили ориентироваться по звездам да и по другим приметам. Авось не заблудится…

А вот плёнка-серебрянка — вещь изумительная. Её брать обязательно надо! Из неё легко можно экран теплоотражательный возле костра соорудить или, просто завернувшись в неё, спать на снегу. При всём том она была очень лёгкой, почти невесомой. Один только недостаток: уж очень непрочная, обращения бережного требовала — легко рвалась и хрупкой становилась на морозе. Про себя решил Митяй: если выживет после первого своего испытания, то на первой же Ярмарке купит себе такую плёнку — чего бы она ему не стоила…

 

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Вечером с сожалением повертел в руках Митяй прибор ночного видения и отложил в сторону. Без аккумуляторов он бесполезен. Таким же бесполезным был и старый карабин оставшийся после смерти отца — патроны ещё дороже батареек!

С тоской достал Митяй арбалет с плохонькой деревянной дугой, поставил новую тетиву, долго точил ржавые наконечники стрел-болтов. Потом подштопал ветхий маскхалат из ткани, которая почему-то называлась «парашютной» и тщательно осмотрел крепления лыж. Любой казак знает, что лыжи — это самая главная часть снаряжения. Верная гибель будет, если они подведут. В глубоком снегу человек просто утонет, не в силах передвигаться. А уж от погони и подавно не уйти!

Лыжи у него были знатные. Старинные, ещё от деда достались. Вся станица завидовала. Скользящая поверхность из тёмного просмоленного дерева с металлической окантовкой по бокам. Сверху, на почти стёршейся лаковой поверхности, читалась загадочная надпись: «Мукачево-Бескид». Скорее всего, это было какое-то старинное заклинание, приносящее удачу охотникам. Лыжи были на удивление прочные и вместе с тем лёгкие. На них одинаково хорошо скользить и по плотному весеннему насту и тропить лыжню по снежному пухляку…

Достал из чехла нож. Внимательно осмотрел лезвие. Вроде в нормальном состоянии, но подточить лишний раз не мешает. Некоторые поширкают по ножу любым наждачным камнем и считают что всё готово. Не, нож точить — это целая наука! А науку эту ему отец преподал. Лучше него в станице никто не мог режущий инструмент вострить. Хитростей хватало: начиная от того, как руку держать при заточке и заканчивая тем, на какой полоске кожи бритвенную остроту задавать. Сначала надо на крупнозернистом наждаке под нужным углом обновить режущую кромку. Потом, постоянно смачивая водой, доводить на мелком оселке. А в конце навострить на мыльном камне и о кожаный ремешок пошоркать. Остроту проверить легко. Волосок из головы вырвал и на весу рубанул по нему ножом. Если волос не перерезался — точи снова! Всё заново повторять надо…

Пошарив по полке, нашёл пылившийся там свинцовый кастет. Отец давно собирался из него пули отлить, да только без надобности было. Когда пороха и капсюлей нету, то пули-то вроде как и не нужны.

Митяй примерил кастет на руку. Оружие это, конечно, было никчёмное. В ближнем бою нож всегда лучше, но сейчас в запланированном деле кастет мог очень даже хорошо пригодиться. По задумке, подсказанной хитроумным Прохором, собирался он только оглушить свою жертву, чтобы потом не тащить на плечах, а на своих ногах гнать по лесу.

Вот вроде бы и готово всё в путь. Старенький рюкзачок собран и застегнут на все пряжки. Лыжи, натёртые дегтярной мазью, у порога стоят. Колчан, с короткими арбалетными стрелами, перед выходом через плечо повесит. В дороге он в одной руке арбалет будет нести, а в другой лыжную палку держать. За два дня, на третий должен он будет добежать до Старого Города. Ну а там как Бог даст…

Подкинув в печь побольше дров, Митяй лёг спать. Перед дальней дорогой по промороженной насквозь тайге, надо обязательно выспаться в тепле. Это тот самый случай, когда можно не экономить дрова. Старенький, бережно хранимый будильник поставил на пять часов утра.

Поворочавшись на жёстком топчане без сна, понял, что не сможет уснуть.

Засветил лучину от тлеющей в углу лампадки, наугад достал с полки стоящую с краю книгу — толстую стопу берестяных листов, зашитые между двух деревянных дощечек.

Ещё в детстве отец научил Митяя забавному занятию: при помощи букв складывать звуки в знакомые слова и записывать их на бересте. Это было похоже на чудо.

Молчаливые берестяные листы начинали беззвучно рассказывать совершенно необычные истории. Неизвестное прошлое становилось явью. То, что уже почти всеми станичниками забылось навсегда, навечно оставалось в книгах! Листая старые, сделанные ещё дедом и отцом записи, узнавались удивительные истории. С благоговением открыл Митяй первую страницу и вновь стал вчитываться в знакомые строки: «Хроника первая. 0072 год после Большого Взрыва. Новейшая история казачьего общества, записанная вольным казаком Степаном Ботаником сыном Сергея Клещенога.

* * * Когда-то давно все люди жили вместе и не делились на кланы. Еды, одежды и припасов хватало всем. Однако, в 0001году случился Большой Взрыв. С этого времени начался отсчёт нашего времени. Тогда солнца вдруг не стало видно и всё погрузилось в непроглядную ночь. С неба непрерывно падал пепел и снег.

Те, кто даже издалека видели и слышали Взрыв, долго не прожили. С них кожа стала сползать живьем, заголяя дурно пахнущее и гноящееся мясо. В таком виде, полуслепые и искалеченные, они приползли зимой с материка. Рассказывали страшные вещи. На самом деле, Больших Взрывов было много. Их прогремело больше сотни в течении нескольких дней. После жуткого грохота, от которого кровь текла из ушей, огненный смерч пронёсся высоко над головами, а встречный ураган, стелющийся по земле, крушил дома до основания и нёс живых людей в жуткое пекло, где всё превращалось в пар и пепел. Чудом выжившие люди умирали в страшных муках от ожогов. Те, кто не попал под ураган, начинали болеть смертельными болезнями, от которых не помогали никакие лекарства и снадобья.

Все склады с припасами и едой сгорели под Взрывом. Среди людей начался великий голод. Обезумевший брат шёл на брата, отец на сына, а матери душили своих детей.

Убитых поедали прямо на месте без молитвы, тризны и тостов. Это было страшное время тьмы, безверия и всеобщей злобы.

Всё в этой жизни проходит. Прошла и Тьма, получившая название — Самая Долгая Ночь.

Сколько она длилась, никто не знает — может несколько недель, а может много месяцев.

С появлением коротких тусклых рассветов стали вновь чередоваться дни и ночи. Это было первым признаком возрождающейся жизни.

Климат начал сильно меняться. Зимой от морозов трескались деревья, а летом без остановки лили дожди. Южный ветер стал приносить с собой тучи пепла, окрашивающий снег в черный цвет. Звери и дичь на зиму исчезали. С октября по май в тайге не было никакой живности. Когда наступало лето, в лесах стали вырастать огромные, в три локтя высотой, грибы и появились гигантские комары, способные за раз выпить из живого человека до пригоршни крови. Неизвестно откуда набегали полчища тараканов величиной с подошву сапога. После них оставались в лесу широкие просеки мертвых стволов, обглоданных до самой древесины. Спастись от этих тварей можно было только бегством — они пожирали на своём пути всё живое.

Из-за того, что в морозы реки и озёра промерзали до дна, рыбы совсем не стало.

Однако весной, с первыми потоками мутной воды, пробивавшей себе путь по вечному льду, заполнившему русла бывших рек, стали заплывать невиданные мохнатые крокодилы, густо поросшие рыжим ворсом.

Шло время, а голод продолжался. Люди, вместо того чтобы думать о том, как выжить, продолжали воевать и охотиться друг на друга. Первыми опомнились казаки.

Под руководством атаманов они ушли жить в леса, где основали станицы, защищённые от зверья и врагов высоким частоколом. Прошёл не один десяток лет, прежде чем казаки освоили охоту на диких крыс, научились впрок заготавливать грибы, сушить тараканов и сачками ловить комаров. Прокормиться в лесу было проще, но возникли большие напряги с охотничьими припасами, одеждой и разным хозяйственным товаром. Достать всё это можно было только двумя способами: отбить в бою во время набегов или купить на Большой Ярмарке в Городе.

Городом стали называть то место, где когда-то в больших многоэтажных домах жили все люди вместе. После Большого взрыва, многие вымерли или покинули город. Среди развалин, осталось только два клана. Первый клан — „Крысятники“. Так они были прозваны за склочный характер да за то, что промышляли разведением крыс.

Другой клан — „Мастеровые“. Эти за бесценок шили снарягу, ковали оружие, заготавливали корма для крысиных ферм. Фактически безропотные мастеровые ходили под крысятниками и были у них на положении рабов. Жили оба клана в хорошо укреплённых каменных домах, где на первых этажах держали крысиные фермы.

Лесные казаки постоянно бились с зажиточными крысятниками, но мастеровых не трогали — они были нужны и тем и другим. Все войны прекращалась на время Ярмарки, приходящейся летом на день равноденствия. Это самый большой и всеми любимый праздник. По новым законам любого, кто в эти дни затеет драку, казнили на месте. Немало лихих голов, опившихся грибовки, погибли только за то, что направляли оружие на человека.

Приезжали на Ярмарку семьями вместе с жёнами, детьми и стариками. Места для жилья в руинах Старого Города хватало всем. На большой площади раскладывались товары. Специально к этому времени с материка подтягивались караваны купцов. За тысячи километров наёмные носильщики несли тяжеленные вьюки со всевозможными припасами. Рисковые сплавщики пригоняли по Большой реке через пороги гружёные плоты. Самыми ходовыми товарами было оружие, батарейки, соль, мотки капронового шнура, одежда и кухонная утварь. Взамен купцы-коробейники брали сушёное мясо, шкуры, меха и, самое главное — грибное зелье.

Помимо Ярмарки был ещё один праздник во время которого все, без договорённости, переставали воевать. Откуда повелась традиция среди глухой зимы отмечать встречу Нового года неизвестно, но праздновали его повсеместно…»

От неожиданного звонка будильника Митяй вздрогнул. Уже утро. Надо идти. С сожалением захлопнул берестяные записи и бережно поставил их на полку.

Вдруг в землянке раздался тихий шорох. Сердце Митяя радостно ёкнуло. Неужели мышь или крыса завелись? Тогда можно будет позавтракать свежатинкой! В следующую секунду пришло разочарование: стены землянки в углах покрылись длинными иглами изморози и те, с тихим шелестом, обломились под собственным весом. Вот откуда этот неясный звук! Похоже, что на улице мороз не шуточный.

Собраться было недолго. Одев приготовленную с вечера одежду, по старинной традиции присел перед дорогой. Привычно пробормотал с детства знакомые слова молитвы:

Сидеть было хорошо. Тепло уютной землянки расслабляло. Захотелось есть, но съестные припасы, выделенные в дорогу со Склада он решил оставить на ужин. По опыту Митяй знал, что после целого дня ходьбы по зимнему лесу голод будет совсем нестерпимый. Однако, пора в путь… Решительно встав, он притушил лучину и шагнул за порог.

 

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

Частокол станицы остался позади. На выходе, задубевший часовой встал со скамейки и в приветствии вскинул руку в меховой рукавице над головой. Отсалютовав, пробурчал: «Ни пуху, ни пера!». Митяй весело ответил: «К черту!» и даже немного загордился — впервые его провожали на дело с традиционными почестями, как взрослого. Вот только вернётся ли он? Может это в первый и последний раз так его провожают…

В сумрачном предрассветном лесу снег оглушительно хрустел под лыжами. Идти до Города было ещё далеко и поэтому Митяй не боялся демаскировать себя. Наоборот, он иногда со всей силы колотил палкой по елям и тогда снег лавиной ссыпался за его спиной на лыжню. Опытные казаки советовали так делать, чтобы следы хоть немного запутать. Только навряд ли кто пойдёт за ним. Лесным казакам это не нужно, а крысятники боялись так далеко соваться. Хотя всякое бывает…. Как говорят старики: «Осторожка лучше ворожки!». Поэтому временами он разверчивался назад и скрытно шел кустами вдоль своей же лыжни, пристально вглядываясь в просвет меж деревьев. Если кто-то пойдёт по его следу, то тогда ему не поздоровится.

Митяй любил ходить на лыжах. Мерное движение согревало тело и успокаивало. Все плохие мысли отходили на задний план. Сейчас он тщательно продумывал свои предстоящие действия. Вечером на ночёвке ещё можно будет погреться у костра и вдоволь напиться чаю из корней шиповника. А вот следующую ночь придётся провести без костра — вблизи города слишком опасно разводить огонь. Придется и без питья обойтись, потому как скоро ему предстоит в засаде лежать. А это значит, что ни по малой, и, тем более, по большой нужде сходить нельзя будет. Рассказывали казаки, бывали случаи, что из-за этого не только вылазки проваливались, но жизни многие лишались. В засаде самое главное недвижно лежать и голод с жаждой терпеть. Только тогда фарт будет!

Когда совсем стемнело и лыжи стали от усталости неподъемными, Митяй решил ночевать.

Место облюбовал под развесистой огромной елью. Могучие ветви снегом придавило к земле так, что под ними образовалось уютная пещерка идеально подходящая для ночлега. Топором срубил он охапку еловых лап с соседнего дерева и затащил их в своё укрытие. Аккуратно утрамбовал лыжами неглубокий снежок под стволом. Через полчаса, уплотнённый, он должен на морозе схватиться в плотный наст, где без проблем можно будет провести ночь. А пока надо пройтись по своей лыжне обратно и, заметая следы, проложить ложную лыжню далеко в сторону. Так положено делать из соображений безопасности.

Вернувшись, Митяй сноровисто свалил пару сухостоин и стал разводить из них костёр. Огонь добыть кремнем и кресалом удалось на удивление быстро, что было хорошим знаком. Приметы говорили: если трут с трёх ударов затлел — быть добру!

Блаженно растянувшись на лапнике, Митяй запивал мороженую строганину обжигающим чаем, вскипяченным прямо в кружке, и наслаждался отдыхом. Пленка-серебрянка, подвешенная сзади, тепло хорошо держала. Красотища! Можно было даже позволить себе разуться и погреть ноги у костра. Главное, только носки оленьи и ботинки-онучи вблизи огня не держать!

Самое страшное, что может случиться зимой, это если у костра покоробятся от жара онучи или скукожится шкура на носках. Тогда, оставшись без обуви, придется возвращаться в станицу и уже не избежать насмешек товарищей всю жизнь. Обидная кликуха «пожарник» приклеится к такому неудачнику навеки. Да еще и детям она тоже достанется, потому как лишиться снаряжения у костра — это есть большой позор для настоящего казака.

Ночной мороз крепчал. Время от времени в лесу раздавались гулкие раскатистые выстрелы, которые совсем не беспокоили Митяя — любой сведущий человек знает, что с таким звуком трескаются стволы деревьев от холода. Дым от костра ощутимо пощипывал глаза, но зато тепло скапливалось под ветвями и создавало уют.

Незаметно подкралась дремота…

Проснулся он от холода. Костерок, покрытый серым пеплом, едва тлел. Выглянув из-под ветвей, посмотрел на небо. Звёзды провернулись почти на четверть вокруг небесной оси. Значит скоро утро. Можно двигаться дальше. Самые лучшее время для ходьбы — утренние часы. Подмёрзший за ночь снег меньше проваливается, да и лыжи по нему легче скользят.

Одну за другой Митяй быстро вскипятил и выпил две кружки чая. Это последние.

Больше пить не придется, чтобы не захотелось помочиться в засаде. Отрезал треть куска сала и, подумав, решил съесть одну лепёшку — впереди трудная дорога и неизвестно что ждёт его.

* * *

День прошёл без приключений. Митяй легко бежал на лыжах, только изредка позволяя себе подкрепиться пригоршней снега и сушёным оленьим мясом. Уже в темноте вышел к руслу Большой реки. Теперь надо было немного пройти вдоль него и вскоре на горизонте, посреди большой лайды станет видно зловещие силуэты многоэтажек, где живут крысятники.

На небе, розливом бледно-лиловых светящихся красок, вовсю полыхало Северное Сияние. При его призрачном свете Митяй тщательно спрятал под приметным деревом арбалет, стрелы и рюкзак с ненужной в деле поклажей. Тщательно заметя следы, он провел далеко в стороне обманную лыжню. Низко пригибаясь и прячась в неглубоких складках местности, осторожно пошёл на север. Полярная Звезда — верный спутник всех странников, подсказывала путь.

Между тем погода, как и обещал мудрый Прохор, начала портиться. По поверхности снега, с шуршанием, всё чаще проносились извилистые змейки позёмки — первые предвестники пурги. Горизонт стал сливаться с темнеющим небом и как бы приближаться. Видимость ухудшалась.

Сумрачный рассвет Митяй уже встретил среди снежных вихрей, бросающих ледяную крупу в лицо и сбивающих с ног неожиданными порывами. Заблудиться в пурге он не боялся. Ближайшие несколько часов направление ветра не измениться. Поэтому самый верный способ не сбиться с пути — идти под одним углом к его порывам. Сейчас он дул в левое плечо со спины и был почти попутным.

Серая громада многоэтажки возникла среди снежного молока неожиданно. Темные глазницы окон зловеще смотрели на Митяя и он вздрогнул от своей оплошности. Если бы сейчас часовые крысятников были на посту, то вся его вылазка уже бы провалилась. Только навряд ли они в пургу наблюдают за местностью. Ветер дует им в лицо и поэтому совсем невозможно постоянно смотреть вперёд. Пурга за полчаса так насечет глаза, что потом они неделю ничего видеть не будут. Скорее всего, Митяя не заметили.

Пройдя с сотню шагов назад, он поспешно выкопал в снежном покрове глубокую яму, уложил туда лыжи и улёгся на них. Под себя постелил заранее заготовленные в лесу ветви ели. Сверху укрылся плёнкой. Всё. Осталось только уповать на свою счастливую звезду и ждать пока ветер полностью занесёт его снегом и сравняет с поверхностью.

В рот он взял тонкую пластиковую трубку, а другой её конец подсунул под себя. Это был старинный казачий приём для того, что бы пар от дыхания не выдавал схорон. Недоумевали враги, найдя у мертвых или пленных казаков среди снаряжении такие трубочки — зачем они их таскают? Только секрета этого никто не раскрывал…. Задремалось Митяю. Бессонная ночь и усталость сделали своё дело.

Очнувшись от сна, вздрогнул от ужаса. Заснуть в засаде непозволительно. Хорошо еще, что один лежит. А так бы, как пить дать, глаза лишился бы!

Прислушавшись к вою ветра, Митяй решил, что может себе позволить немного пошевелиться. Очень важно чтобы снег над ним, подтаявший от тепла, уплотнился и слегка приподнялся в виде купола. Тогда будет возможность, изредка переворачиваясь с боку на бок, хоть немного восстановить кровообращение в затёкших членах. Да и снизу тело меньше мёрзнуть будет. Затосковал Митяй. Сколько ещё придётся лежать под снегом, прислушиваясь к звукам сверху, неизвестно. Чучело зайца пока рано наружу высовывать: в момент снегом занесёт — вместо него только холмик останется. Самое трудное в военном деле это, конечно, время в засаде коротать. Казаки-наставники на сборах учили, что в таких случаях надо думать о чем-то тёплом и хорошем…

…Свою мать Митяй почти не знал. В памяти смутно всплывал ласковый голос, певший что-то задушевное, большие чёрные, слегка раскосые глаза и мягкие тёплые руки. Из рассказов знал он, что отец по весне подобрал в тайге беженку, неизвестно как там очутившуюся. Истекая кровью, из последних сил, она отбивалась от стаи диких крыс. Когда притащил девушку Степан Ботаник домой, хохотали над ним станичники. Сильно мелкая, худая да ледащая баба была. Как говорила казачья поговорка: «ни сиськи, ни письки, и жопа с кулачек». Отец Митяя мог бы легко добыть себе справную кобылистую крысятницу или работящую умелицу-мастеровую. Да и станичные девки на него засматривались… А он же, словно старик немощный, подобрал себе неизвестно кого! Добро бы на мясо пустил свою находку, так нет, он нянчиться с ней начал и с ложечки кормить. Чудак-человек. Одно слово — Ботаник!

К удивлению всех, выходил девку Степан, и ещё больше чудить начал. На руках носил её по землянке, песни пел ей, да стихи свои читал. Рассказывали станичники, что, однако, мать Митяя бабой оказалась необыкновенной. Вечерами, возле большого костровища, стала она на радость всему казачьему люду «концерты» показывать. Умела на руках, не хуже чем на ногах, ходить. Ещё так в кольцо ловко сворачивалась и свои же ноги себе за плечи закидывала, что все диву давались.

Гибкость в ней была нечеловеческая!

Вот только с детьми не ладилось. Всё мёртвые рождались. А когда Митяй наконец-то живым родился — занеможила его мать. Чуть больше года после его рождения прожила и от внутренней хвори померла. Сильно плакал, рассказывали, после её смерти Степан Ботаник. Рыдал как ребёнок малый. На тризну даже не пошёл, где-то в тайге проблукал почти неделю. Баяли казаки, что и тризны-то не получилось. Мяса с покойной оказалось совсем мало, не больше чем с дикой крысы, а слова толкового про неё тоже никто сказать не мог. Только про одни «концерты» тосты и произносили. Больше никто ничего хорошего не вспомнил…

С тех пор стал отец Митяя невесёлым, а после смерти деда совсем погрустнел. Целыми днями сидел с Митяем в землянке, учил его читать да сам книги писал. На баб совсем смотреть перестал. Даже, когда на Ярмарку ездили, обходил стороной он «весёлые кварталы». Несколько раз казаки, жалеючи Ботаника, приводили в землянку к нему пленных девок, только с руганью прогонял он их. Всё жену свою забыть не мог…

А вскоре случилось так, что остался Митяй совсем один и перешёл на попечение станичному обществу…

Взгрустнулось. Не дай Бог сейчас не вернётся он из дела…. Сожрут его враги, а косточки крысам своим скормят. На этом и кончится их род Клещеногов — Ботаников… Спохватился Митяй. Это, однако, он совсем не о том думает. Нельзя в засаде сидючи унынию предаваться! Лучше всего молитву прочитать. Великие Боги обязательно должны услышать его, дать успех и удачу. Жаль, что рукой отсалютовать нельзя, но ничего, молитвенное слово и без этого должно помочь:

 

ГЛАВА ПЯТАЯ

К полудню пурга стала стихать и Митяй осторожно, через прокопанную дырку в снегу просунул на поверхность заячье чучело. Пруточком, привязанный к задним лапкам, он время от времени слегка дергал его. Наверху должно было создаться впечатление, что раненый заяц пытается ползти или бьётся в агонии. Охотничий приём был не нов — так иногда добывали диких крыс. Но вот неприятеля на чучело ещё никто не подманивал…. Сейчас, после пурги, часовые скорее всего должны в бинокль осматривать местность и обязательно увидят чучело. Наверняка на приманку клюнут.

Прохор, таким хитростям его научивший, всё-таки голова!

От волнения пробирала дрожь и пересохло в горле. Схватка с неизвестным противником страшила. О том, каким он окажется — высоким или низким, здоровенным или слабаком, Митяй старался не думать. В шутейных драках ему приходилось биться до крови не раз. Но это было совсем не то. Впервые он должен был схватиться с соперником насмерть. А если их окажется несколько?… Хотя, навряд ли за одним зайцем пойдут толпой…. Второй часовой должен будет из окон прикрывать идущего.

Вот оказывается почему Прохор учил, чтобы он в трёхстах шагах от здания запрятался! На таком расстоянии прицельный выстрел из арбалета трудно сделать, да и от погони потом удирать легче. А если дальше, то зайца не заметят.

Митяй покрепче сжал в кулаке кастет и, не двигаясь, стал поочерёдно напрягать и расслаблять все мышцы. Так учили. Если ноги-руки, закостеневшие после длительного лежания, подведут его — это будет верная погибель…

Как он ни прислушивался, всё равно пронзительный скрип снега раздался неожиданно. Шаги, показалось, были почти над самой головой. Волнение прошло.

Слух обострился до предела. Вот всё стихло… Похоже, человек остановился где-то рядом и разглядывает зайца. Что-то насторожило его. Всё равно должен подойти ближе… Точно, идёт! Снежная кровля вдруг просела. Да это же чужие лыжи стоят прямо на Митяе! Пора!

Откинув пленку, он резко сел, разметав куски снега, и с силой толкнул человека, стоявшего над его укрытием. Дневной свет слепил и резал глаза. После темноты убежища он почти ничего не видел! Этого никто не мог предугадать. Поспешно вскочил и, приняв боевую стойку, ударил наугад, но рука с кастетом провалилась в пустоту. Почти в это же мгновение Митяй получил в ответ хлёсткий удар в висок, от которого в глазах стало наливаться багровым цветом. Коварный толчок в пах, а затем в грудь, опрокинули на спину. Боль пронизала всё тело и затуманила мозг.

Действительность начала растворяться в темноте…

Этого нельзя было допускать! Сжав зубы, последним усилием воли заставил себя не терять сознание. Немного отпустило. В голове шумело и что-то тёплое текло по шее за воротник рубахи. Осторожно, сквозь полуприкрытые веки, стал осматриваться.

Глаза начали привыкать к яркому свету. В красном тумане увидел, как в нескольких шагах от него стоит какой-то человек. Рядом воткнута в снег лыжная палка-копьё.

Не спеша, неизвестный снял с плеча странного вида арбалет с оптикой, натянул тетиву и вложил стрелу.

Митяй напрягся. Его правая рука, откинутая в сторону, по-прежнему сжимала свинцовый кастет. Он незаметно вытащил пальцы из отверстий и стал ждать.

Незнакомец, поднёся приклад к плечу, направил стрелу на Митяя. Это было для него роковой ошибкой! Даже младенцу известно, что целящийся человек не сможет отклониться от летящего предмета. Со всей силы Митяй метнул свой кастет. Тяжёлая свинцовая отливка с хрустом врезалась в лоб противника, и он медленно стал оседать на снег. Спущенная тетива со звонким щелчком отправила смертоносную стрелу далеко в сторону.

Победа придала сил. Боль, вроде как, даже чуток отпустила. Вскочив на ноги, Митяй проворно достал из ямы свои лыжи, застегнул крепления. Мельком взглянул в сторону домов. Там уже началась суета, слышались крики, в оконных проёмах бегали фигурки людей. До того как начнётся погоня, у него в запасе не меньше пары минут. Пока они спустятся вниз, встанут на лыжи — пройдёт немало времени.

Стрелять, наверное, поостерегутся, боясь попасть в своего.

Первым делом, Митяй, на всякий случай, с размаху добавил кулаком по окровавленному лицу. Башка, наполовину укрытая просторным капюшоном со щегольской меховой оторочкой, безжизненно мотнулась. Быстро собрав раскиданное снаряжение, взвалил неожиданно лёгкое тело на плечи и поспешил в сторону полоски леса, темнеющей далеко на горизонте.

Душа пела и ликовала! Он сделал это! Выполнил невыполнимое! Да ещё и трофеи добыл — оружием и имуществом врага разжился. Только бы теперь до леса добежать, а там скоро стемнеет, погоня сама отстанет. Не родился ещё такой крысятник, который смог бы в тайге казака настичь!

Радость от успешно выполненного дела прошла быстро. С двойной ношей лыжи глубже обычного проваливались в снег. Через полчаса бега Митяй стал выдыхаться. Левый глаз залился кровью и почти ничего не видел. От пота сильно щипало рану на виске. Морозного воздуха, врывающегося в лёгкие через открытый рот, перестало хватать. Что-то начало всхлипывать и хрипеть в груди как при сильной простуде.

Силы стремительно таяли…

Поднявшись на небольшой пригорок, позволил себе оглянуться. Несколько человек, всего лишь в каких-то пятистах-шестистах шагах, быстро скользили по его следу.

Чуть дальше размеренным шагом шла основная группа не менее чем из десятка человек. Скорее всего, преследовать его решили серьёзно и долго.

А Митяю было худо. Неожиданно сильно начала болеть грудь. Покосившись вниз, обнаружил в своей меховой куртке из двойной оленьей кожи дыру, сочащуюся кровью.

В паху тоже ныло, но он даже боялся взглянуть туда Похоже на то, что трижды достал его копьём шустрый крысятник. В висок, в пах и в грудь. Машинально переставляя лыжи, он чувствовал, что темп движения стал снижаться. Скоро его настигнут. Совсем плохо дело…

Оставалось единственное средство. Ему, как молодому казаку, ещё год назад повесили на грудь патронную гильзу с тайным порошком. Порошок этот готовила старая станичная ведунья бабка Варвара из травяных семян, мускуса водяной крысы и молозива маковых коробушек. В безвыходной ситуации придавало ведьмино зелье человеку силы и ловкость необычайные, но употребить его можно было только раз в жизни. У тех, кто решался попробовать это средство второй раз, крыша напрочь съезжала. Вселялись в такого человека бесы, становился он тогда совсем безумным и жизнь его на этом кончалась.

Нащупав на шее шнурок с заветным снадобьем, Митяй вытянул его наружу. Рванул зубами пробку и сыпанул в рот содержимое гильзы. Язык сразу онемел. Спустя секунду, от головы по всему телу стал расходиться жар. В мыслях появилась спокойная уверенность в том, что всё будет хорошо.

Не обращая внимания на приближающихся преследователей, Митяй сбросил недвижимое тело на снег и, не торопясь, перемотал верёвкой безжизненные кисти рук поверх меховых рукавиц-шубенок. Сняв с него лыжи, связал их в одну охапку с палкой-копьем и арбалетом, для того чтобы было удобнее нести. Задрав свою куртку, рванул лоскут от нательной рубахи и заткнул им пузырящуюся кровью рану в груди. Осмотрел низ живота. Здесь не было ничего страшного. Лезвие копья попало в пряжку ремня и, потеряв силу удара, только оцарапало кожу. Повезло, можно сказать!

Погоня, видя, что преследуемый остановился, замедлили движение. Впереди идущие стали снимать с плеч оружие. Митяй расхохотался и погрозил им кулаком. Как пушинку поднял пленника и, накинув себе на шею связанные кольцом руки, повесил за спину. Теперь этот живой щит будет прикрывать его сзади. Прихватив увесистую связку со снаряжением, заскользил по снежной целине. Почувствовав бешеный прилив сил и необычайную лёгкость во всем теле, он бежал на лыжах, не ощущая ни тяжёлой ноши, ни усталости, ни боли…

Время замедлило свой ход и замёршее русло Большой реки показалось неожиданно быстро. Митяй поразился тому, как незаметно для себя он отмахал такое расстояние. Это было спасение. На гладком льду, очищенном от снега ветрами, лыжного следа не сохранится. А скользить по нему на лыжах с металлической окантовкой — одно удовольствие.

Преследователи крошечными точками чернели на горизонте. Оставалось только запутать следы и в удобном месте зайти в спасительную тайгу. А там ищи-свищи его! Похоже на то, что удастся выкарабкаться из этой передряги.

Когда начало темнеть, погони уже давно не было видно. Оторвался! Размашисто шагая на лыжах, Митяй в восторге запел священные слова молитвы:

 

ГЛАВА ШЕСТАЯ

К утру Митяй уже достаточно далеко углубился в тайгу и даже подобрал свои запрятанные вещи. Многочисленные обманные петли и зигзаги позволяли надеяться на то, что преследователи, если и найдут его следы на льду Большой реки, в лесу должны будут совсем запутаться. Да и побоятся крысятники сунуться в лес, где на каждом шагу их могла подстерегать засада.

Пленник за плечами изредка постанывал, но Митяю пока было не до него. К своему удивлению он совсем не устал и как заведённый продолжал бежать по тайге. Только жажда и необходимость подкрепиться заставили сделать привал.

Сейчас, когда погоня осталась далеко позади, можно позволить себе часок расслабиться, развести небольшой костерок и даже попить чайку. Сбросив в снег пленника, он, наконец-то, решил обыскать его. С любопытством откинул капюшон с лица и ахнул от изумления. Это была баба!

Теперь стало понятно, почему она не смогла добить его копьем и решила застрелить из арбалета. Для хорошего удара у девки просто не хватало силы. Однако ловкость, с которой она сумела трижды ранить его, удивляла.

Несмотря на то, что лицо было покрыто запёкшейся кровью, во лбу зияла глубокая черная рана, а нижняя челюсть неестественно свёрнута на бок, пленница была очень даже симпатичной. Почти прозрачные веки, с длинными, покрытыми инеем ресницами, слегка подрагивали. Из полураскрытых тонких и красиво очертанных губ поднимался лёгкий парок от дыхания. Похоже было на то, что она уже давно без сознания. Да, крепко с горяча саданул её Митяй! В таком состоянии она, конечно же, не сможет идти на своих ногах. Впрочем, это сейчас почему-то беспокоило меньше всего.

Забыв про всё, он снегом слегка оттёр кровь с лица и решил попытаться вправить челюсть. Как это делается, ему приходилось видеть много раз — в кулачных боях такие травмы не редкость. Аккуратно засунув большие пальцы в рот девушке, он захватил челюсть ладонями, и резко дёрнул вниз на себя. Что-то с хрустом щёлкнуло и миловидное личико перестало быть перекошенным. Пленница застонала.

Глаза её слегка приоткрылись. Увидев склонившееся над ней лицо Митяя, она судорожно задёргала связанными руками и попыталась ударить его ногой.

— Да, ладно, лежи уж спокойно, — расхохотался он и пошёл разводить костёр.

Вскоре на небольшом плотике весело потрескивали сухие ветви, а в большой походной кружке начал таять снег.

Согрев воды Митяй снова подошел к своей пленнице и стал осторожно промывать зияющую рану на лбу. Вид её был ужасен — кровь запеклась по кругу, а между рассеченными краями кожи просматривалась белеющая кость. Если срочно не зашить такую рану, то крысятница долго не протянет — нагноение пойдет, а там и до заражения крови недалеко.

Быстренько достал Митяй из-под подкладки шапки кривую иглу со вставленной в неё суровой ниткой и бросил кипятиться в кружку. Оглянулся на девушку. Та, неловко опираясь на связанные руки, барахталась в глубоком снегу, пытаясь сесть. От движений капюшон спал и диковинные черные волосы разметались по плечам. Странным это было. В станице все мужики и бабы стриглись одинаково коротко — иначе вши досаждать сильно будут. Слышал он, что только очень богатые крысятники позволяют себе длинные волосы носить. Это ж сколько времени, сил, а самое главное, щёлока надо, чтобы за такими космами ухаживать!

Митяй внимательно пригляделся к своей пленнице. Парка на ней была с богатой меховой оторочкой из дорогого росомашьего меха. Широкий ремень с блестящими металлическими украшениями туго стягивал талию.

Казаки никогда ничем не украшали одежду и бабам своим запрещали это делать. А крысятницы, видать, с жиру бесятся — всякие безделушки на себя навешивают. Обутка тоже удивительная на ней. Что-то вроде ичигов, только короче, на шнуровке и с невиданной резной подошвой. Да, видать не простую птичку поймать удалось!

Лекарскому делу молодых казаков учили основательно. Поэтому Митяй уверенно уложил девушку на спину и успокоил:

— Лежи, лежи… Счас я тебе быстренько шкурку подштопаю и всё. Да не боись ты! Главное дело не дёргайся!

Обмыв руки горячей водой, достал из потайного кармашка крошечный берестяной туесок с грибным зельем и бесцеремонно всыпал щепотку крысятнице в рот. Именно для таких случаев его всегда таскали казаки с собой в дело. Груз невелик, зато в случае чего с ним и стрелу из тела легко вытащить и зуб больной выдрать. А то и брюхо распоротое зашить. Да ещё, что уж там греха таить, любили вечерочком на привале чайком с порошочком грибным побаловаться. Хоть и запрещалось это строго-настрого, да разве ж казаков остановишь, когда речь о зелье заходит…

Через пару минут щеки пленницы, перепачканные засохшей кровью, порозовели, а дыхание стало ровным и глубоким. Митяй осторожно, стараясь не лапать лишний раз нитку протыкал иглой края раны и стягивать их на узел. По телу девушки иногда пробегала дрожь, изредка вырывался стон, но, на удивление, вела она себя очень спокойно.

Видел Митяй пару раз, как казаков зашивали, так те, не в пример, хуже себя вели: матерились, грозились убить лекаря, дергались изо всех сил и дико орали.

Когда закончил операцию, то даже немного зауважал девку. Не всякий казак так мужественно терпеть может. Набрав лиственничной смолы, немного пожевал её и заклеил сочащуюся сукровицей рану. Вроде все. Жить будет, если, конечно, не сильно мозги стряслись…

По-быстрому натаяв воды, он сыпанул в кружку пригоршню сушёной оленины и протянул девушке. Та не отказалась. Взяв угощение двумя связанными руками, она с удовольствием стала пить. Сломанная челюсть не позволяла делать глотки, поэтому она, запрокинув голову, просто заливала себе теплую жидкость в рот. При этом её нижняя губа так смешно оттопыривалась, что Митяй невольно рассмеялся. Девушка с обидой зыркнула на него и что-то промычала. Отставив кружку, пленница знаками попросила развязать руки.

— Вот ещё чего удумала, — возмутился Митяй, — Ты скажи, что тебе надо?

В ответ девушка снова что-то невнятно промычала.

«Так она же говорить не может из-за того, что я ей харю набок свернул…» — догадался он.

Крысятница настойчиво показывала себе на штаны и тут до него дошло, что она по нужде просится. Митяй покраснел. Что делать в таких случаях он совершенно не знал. Если б мужик, так с ним было бы всё просто. А вот как с бабой поступить?

В нерешительности он развязал верёвку и стал рядом. Улыбнувшись, девушка попросила отвернуться. Смущённый Митяй повернулся спиной и сделал несколько шагов в сторону. Неожиданный скрип снега сзади заставил встрепенуться. Заметив краем глаза летящее на него тело, он машинально отклонился и выставил правый локоть. Другой рукой с силой ткнул под дых. Коварная крысятница, с зажатым в кулаке ножом, рухнула на снег. Острое лезвие располосовало рукав и только слегка оцарапало кожу.

— Ах ты сучка драная! Мать твою ети! — матерился Митяй, пару раз ткнув девушку лицом в снег и крутя ей руки за спину. Досадовал он больше не на нее, а на себя.

Стыдно было. Повёлся как малый ребёнок на такую дешёвую уловку! Не среагируй он вовремя — полоснула бы его бешеная девка по горлу и каюк казаку! Откуда только она нож выхватила? Вроде как и не было на ней оружия…. Вот ведь шельма!

Хорошенько связав извивающуюся и сверкающую глазами крысятницу, он положил её поодаль. Пора было о себе побеспокоиться. Никакой боли Митяй пока не чувствовал, но знал, что уже скоро действие волшебного ведьмачного снадобья закончится и тогда ему уже ничто не поможет.

Сняв верхнюю одежду, осмотрел рану на груди. Копье ударило в грудину и, похоже, застряв между рёбер, не смогло проникнуть дальше. Едва Митяй вытащил окровавленную тряпку из пореза, оттуда брызнули сгустки крови и раздалось глухое сипение. Грудная клетка точно пробита, потому как кровью приходится отхаркиваться всё чаще. С таким ранением спасение одно — сделать так, чтобы воздух не подсасывался в лёгкие через рану. Пришлось, скрипя сердцем, отрезать узкую полоску от плёнки-серебрянки и забинтовать себе грудь. Дышать сразу стало легче, но как он потом отчитается перед кладовщиком Прохором за то, что общественную плёнку укоротил? Ладно, авось отбрехается как-нибудь. Положение-то у него безвыходное. Иначе не дойдёт до станицы и вся добыча пропадёт…

Беспокоила ещё рана на виске, но сам себе он зашить её не мог. Пришлось наощупь залепить её большим куском смолы и надеяться на помощь в станице.

Необходимо было спешить и побыстрее закругляться с привалом. Всю снарягу он нести не сможет. Надо отобрать самое необходимое, а остальное схоронить.

Вернется потом как-нибудь за спрятанным. Хорошо ещё то, что общественного снаряжения, за которое головой отвечаешь, почти нету.

Взяв в руки трофейный арбалет, Митяй поразился. Такое изящное оружие ему еще не встречалась. Красиво изогнутый лакированный приклад был выточен из какой-то незнакомой породы тёмного дерева. Ствол и направляющие отлиты из алюминиевого сплава. Дуга из кованной стали и мощный оптической прицел делали его грозным оружием, не уступающим по силе и меткости огнестрелу. Не удержавшись, взвёл тетиву и вложив стрелу, примерился к оптическому прицелу. Перекрестье прицела так приблизило верхушки лиственниц, что стало видно все мельчайшие сучки и загогулинки. Митяй в восторге покрутил головой. Представив как восхищенно будут станичные казаки разглядывать его приобретение, довольно рассмеялся. Такому арбалету цены нет!

Случайно взглянув на свою пленницу, увидел дрожащие губы и слезу катящуюся по замурзанной щеке. Всхлипнув, она вдруг расплакалась навзрыд. Женских слез Митяй, как и все казаки, не переносил. При виде плачущей бабы душа переворачивалась, и он готов был сделать всё что угодно, лишь бы это прекратилось.

— Ну ты чо разревалась-то? — в недоумении спросил он.

— В… туалет… вправду… хочу… — с трудом ворочая языком, выговорила сквозь слёзы девушка.

— Ну уж нет! Ты что меня совсем за дурака держишь? — разъярился Митяй.

Положение было щекотливым. Летом с пленными никто не церемонился: приспичило — гадь в штаны. А зимой совсем другое дело — в мокрых штанах на морозе долго не пробудешь. Да и не очень хотелось тащить обоссавшуюся девку на себе.

Решившись, Митяй шагнул к крысятнице и стал неловко расстёгивать ремень. Задрав парку, растерялся. Вместо нормального пояса на ней были высокие штаны на лямочках, уходящих куда-то на плечи. От белой нательной рубашки исходил тонкий цветочный аромат. Мельком взглянул в лицо девушке и поразился цвету её глаз.

Синие-синие, они пристально смотрели на него. В их глубине таилось что-то такое зовущее-непонятное, отчего Митяем неожиданно овладело острое желание.

Надо сказать всего два раза в жизни доводилось ему побаловаться с бабами. Первый раз дело было на Новый год. Тайком выпили они вместе со сверстниками грибной настойки и решили пойти всей гурьбой в землянку, где жила пленная мастеровая. По слухам она никому не отказывала за небольшое подношение. Тогда первый секс его совсем не впечатлил. Коренастая, пузатая женщина, с разваленными на обе стороны обвислыми грудями, равнодушно лежала, широко раскинув ноги. Срамная дырка, густо заросшая черным мехом, слегка вывернулась наружу и отблескивала влажным красным цветом в свете коптящего жирника. Во все глаза они пялились на эту манящую в своём бесстыдстве щель. Когда настал черёд Митяя, он неловко взгромоздился на бабу и почти сразу обильно кончил. Отчего-то стало неловко и стыдно. Пряча глаза, встал с низких нар, застегнул штаны и поспешно покинул землянку.

А этим летом вместе со всеми пошёл за ягодой. Вроде как случайно возле него постоянно тёрлась молодая Оксанка, вдова убитого в вылазке казака Захара Толстого. Когда голоса перекликающихся баб и парней чуток удалились, жарко обняла она его и, вроде как шутя, повалила на землю. А уж что она только не вытворяла с ним тогда в кустах! Облизала-обцеловала всего с ног до головы и все соки выжала. Вот только до слёз обидно стало, когда под конец сказала: «Ничего между нами не было. Забудь! Молод ты ещё и всё у тебя впереди…» Долго потом искал Митяй встречи с ней и на улице и на общем костровище, но только скользила она по нему безразличным взглядом и равнодушно отворачивалась.

А вот сейчас вдруг, от взгляда крысытницы, от запаха её тела и от вида ткани рубашки, белеющей из-под высокого пояса, нахлынуло острое желание обладать ею немедленно.

Митяй словно обезумел. Сунув руку под парку, нащупал лямки и, не разбираясь в застёжках, с треском рванул их. Потянул вниз толстые меховые штаны. Под ними оказались диковинные, плотно обтягивающие тело кальсоны. Девушка с неожиданной силой вдруг начала биться у него в руках и это придало ещё большую ярость. Не в силах больше сдерживаться, он выхватил нож и острым кончиком вспорол все тряпичные препятствия.

Перед ним чернел аккуратный треугольничек, только едва прикрывающий выдающийся вперед лобок и две половинки соблазнительной и желанной щелки. Он рывком перевернул её на живот и, согнув в пояснице, поставил перед собой. Обнаженные ягодицы идеальной округлой формы предстали перед ним. Его штаны, показалось, сами собой слетели до колен. От вздыбившейся разгорячённой Митяевой плоти шёл пар. С размаху он ткнул между ног девушки. Ничего не получилось. Разгоряченный он повторил попытку. Безуспешно! Тогда просунул руку спереди и пальцами нащупал влажное отверстие. Слегка раздвинув нежные губки, осторожно ввёл свой член.

Девушка слабо охнула и сильнее прогнулась в пояснице. Сладкая истома охватила Митяя и он, забыв про всё, предался блаженному движению бёдер.

 

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Бурно извергнувшись семенем, Митяй еще некоторое время стоял, крепко сжимая девушку за бёдра и блаженно закрыв глаза. Только сейчас он стал понимать, почему взрослые казаки говорили, что нет ничего в жизни слаще хорошей бабы и отчего иногда из-за них сходились в смертельной схватке.

Странное ощущение испытывал он сейчас. Стало отчего-то жалко несчастную, искалеченную им пленницу. Захотелось погладить её по густым волосам, приголубить. Подчиняясь этому чувству он развязал ей руки и осторожно опустил на снег. Увидев как голая кожа бёдер мгновенно покрылась пупырышками от холода, спохватился и, скинув с себя куртку, пересадил девушку на неё.

Досадуя на себя, отошёл к костру, со злостью стал укладывать рюкзак. Вот ведь наваждение какое! Что-то совсем он расклеился! С поганой крысятницей обращается как с нормальным человеком. Хорошо, ещё что никто не видит. Только и без этого насмешек ему не избежать. Когда будет о вылазке отчитываться, как объяснить что баба столько ранений ему нанесла? Ржать будут станичники…

Искоса он следил за пленницей. Быстро сделав свои женские дела, она, низко склонив голову, тщетно пыталась соединить лоскутки трусов и кальсон. От этого зрелища ещё паскуднее стало на душе. Какого чёрта он, как безумец, начал на ней одежду ножом кромсать? Пришлось дать ей иголку с ниткой:

— Только ты, это самое… нитки экономь. Неизвестно, может ещё понадобятся.

Не поднимая глаз, девушка молча кивнула.

А Митяй призадумался. После того, что произошло между ними пару минут назад, дело совсем худо было. Бабу, которая в себе семя казака носит, нельзя даже пальцем трогать, не говоря уж о том, чтобы убить — такой закон! И никто этот закон нарушить не может. Получается, что сейчас, вместо куска мяса он, в самое голодное время, в станицу лишний рот притащит. Бросить её в лесу подыхать тот же самый закон не позволяет. Да и нельзя с пустыми руками возвращаться.

Вот ведь, как накосячил он… Что будет после всего этого — неизвестно…. Скорее всего, сожрут Митяя, а крысятницу эту в его землянке временно поселят. Пройдет три месяца, а там посмотрят станичники: не брюхатая ли она и тоже в расход пустят. А может какому-нибудь никчёмному казаку в жёны отдадут, если весной со жрачкой посвободнее будет. От таких мыслей аж зубами заскрипел бедный Митяйка…

Однако, думай — не думай, а делать нечего. В станицу возвращаться все равно придётся.

Да, ещё чуть не забыл опять — обыскать-то девку всё равно надо, хотя что-то и подсказывало, что больше она не станет на него бросаться. Через силу снова шагнул к девушке и стал тщательно прощупывать на ней одежду. Так и есть! В кармане, пришитом с внутренней стороны парки, лежало что-то твёрдое. Сунув руку в уютное тепло на животе девушки, нащупал и достал этот предмет.

Взглянув на него, Митяй обмер от удивления. На его ладони лежал самый настоящий Викс! Легендарный нож «Викторинокс»! С кучей лезвий, пилочек и всевозможных приспособ на все случаи жизни. Таким инструментом легко можно было и обутку починить, и ловушку-капкан смастачить, и мелкую дичь разделать и даже ногти подстричь. В станице только у двоих казаков были такие ножи, и стоили они целое состояние.

Спрятав находку в свой карман и, пытаясь сгладить неловкое чувство, спросил:

— Как звать-то тебя, хоть скажи?

По-прежнему не поднимая глаз, она тихо прошептала:

— Маша… Мария.

— Ты Маша, на лыжах-то сама пойдёшь?

В ответ она только отрицательно качнула головой.

Был у казаков старинный способ, как заставить пленного свом ходом идти. Он, правда, только для мужиков годился: на яйца одевалась петля из тонкой бечевки, а длинный конец из ширинки выпускался. Пленный тогда сам бежал вприпрыжку, даже не надо было за бечевку подёргивать. Можно, конечно, что-нибудь такое и с бабой сотворить, только Митяю и думать не хотелось об этом. Да и не было уверенности, что она долго пройти сможет — мозги-то у неё сильно стрясены, если почти сутки без сознания была.

Он решил тащить свою пленницу так, как раненых носят: усадив девку в рюкзак, распорол боковые швы, а через образовавшиеся отверстия просунул её ноги.

Получилось что-то вроде удобного сиденья у него за спиной. Вот только ржать казаки будут, когда увидят, как крысятница на спине Митяя в станицу въезжает.

Опять его отца — Ботаника-старшего поминать начнут. А плевать! Ничего уж тут не поделаешь, если они такими ботаниками уродились!

Накинув лямки, примерился к грузу. В рюкзаке тащить её вроде бы совсем легко.

Оттолкнувшись лыжной палкой, споро заскользил Митяй к дому. Вскоре места пошли знакомые. Если судить по очертаниям приметных сопок, то идти осталось не более чем полдня. Может, к вечеру уже дома будет.

Только вот загадывать наперёд ничего нельзя. Примета такая.

Начали снова раны ныть. Боль усиливалась. Усталость медленно накапливалась во всём теле. Всё чаще приходилось останавливаться и, опершись на палку, отдыхать.

Садиться в снег он опасался — боялся не встать потом. Девушка уютным комочком согревала спину и теплом дышала в ухо. Руками доверчиво обняла его за шею. Митяю даже подумалось — она легко бы смогла сейчас, воспользовавшись моментом, вырвать ему кадык или выдавить глаза. Однако не делает этого — или в голову ей такое не приходит, или на силы свои не надеется? А может, просто не хочет? Да не, скорее всего, знает, что не сразу умрёт Митяй, перед смертью обязательно прикончит её.

Поэтому остаётся несчастной только смириться и покорно ехать в плен, который не сулит ничего хорошего…

Вот и старая лыжня, почти занесённая снегом. Идти по ней стало немного легче, только перед глазами всё чаще начала появляться серая пелена. Временами пошатывало, отчего Митяй едва сохранял равновесие. На некрутом спуске не удержался и рухнул в снег. Рюкзак с живым грузом перелетел через голову.

Чертыхаясь, он долго, теряя последние силы, выкарабкивался из сугроба. Чтобы встать пришлось отстегнуть лямки рюкзака и крепления лыж. Встав на колени, начал вытягивать из пухляка свою ношу. Осторожно смёл снег с лица девушки и с тревогой заглянул ей в глаза. От их удивительно-синего цвета опять что-то всколыхнулось и защемило в его душе. На секунду показалось, что он будто бы нырнул в глубокое-глубокое озеро с голубой водой. Прогнав от себя наваждение, погладил девушку по щеке и потуже затянул шнурок капюшона. В ответ она слабо улыбнулась и устало прикрыла веки.

И снова брел, пошатываясь, по заснеженной тайге Митяй. Казалось, что этот бесконечный путь никогда не кончится. Хотелось упасть в пушистый снег и уснуть.

Уже давно вызвездилось небо, а за спиной вовсю полыхало Северное Сияние. Как заведённый автомат продолжал он переставлять ноги в странном забытье. Творилось что-то странное. Временами с ним начинал разговаривать и подбадривать покойный Отец. Иногда появлялась Мать, странным образом похожая на пленённую девушку.

Бесшумно шагая рядом, она ласково гладила холодной рукой по горячему лбу. От этого становилось чуток легче.

Когда на взгорке показался частокол родной станицы, последние силы оставили Митяя. Он сел в глубокий снег и больше не мог двинуться с места. Временами накатывала тяжелая дремота, с которой он тщетно пытался бороться. С трудом встав, прошел десяток шагов и снова упал в сугроб…

В последних проблесках угасающего сознания увидел, как из станичных ворот навстречу им выкатило несколько казаков.

Теряя сознание, прошептал:

— Маша! Слышь, Маша! Ты непременно скажи нашим, что семя моё в тебе есть. Ты только обязательно скажи! Обязательно…

 

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Очнулся Митяй в своей землянке. В свете лучины увидел залезшего на стол вместе с тележкой безногого Прохора, внимательно читающего берестяную книгу. При этом губы его смешно шевелились, а на лбу, то разлаживались, то снова начинали бороздиться многочисленные морщины. Чудно! Всем станичным жителям хорошо было известно, что за последний десяток лет он со своего склада никогда не отлучался.

Заметив, что Митяй открыл глаза, Прохор ловко спрыгнул на руках со стола и подкатил к нарам:

— Ну как, оклемался? Накось вот, попей похлебушки свеженькой. А то надоело мне тебя, как ребёнка малого, с ложечки кормить. Ранки твои хорошо затягиваются.

Бабка Варвара даже мертвого на ноги своими мазями поставит, — с этими словами поднес миску с наваристым мясным бульоном. Отхлебнув несколько глотков, Митяй откинулся на подушку. Чувствовал он себя слабым и уставшим, но уже почти здоровым. Только слегка болел висок, и не очень сильно ныла рана в груди. С трудом Митяй встал и, пройдя в дальний угол, с удовольствием помочился в поганый горшок. На улицу выходить по малой нужде сил пока не было. Закашлявшись, сплюнул мокроту в кулак.

— А ну-ка, покажь! — Прохор проворно подкатил к нему и внимательно стал рассматривать выплюнутое.

— Совсем хорошо! Крови почти в харчке нету. Не зря ведьмачка Варвара молилась за тебя своим богам. Вправду люди говорят, — он перешёл на шепот:

— Боги её гораздо сильнее наших. Молится она Матери Божьей и Сыну её на кресте распятому. За правду и за людей он пострадал. Потом воскрес и стал заступником всех, кто по совести живет. Вот так-то!

— Ох и богохульник же вы! — рассмеялся Митяй и, наконец-то, решился задать давно мучивший его вопрос:

— А скажите, дядько, что сталось с Машей…, с Марий…, ну, той самой девкой, которую я притащил?

Прохор посуровел:

— Что с ней сталось? Да ничего не сталось! Определили её пока с пленными бабами в одной землянке жить. До выяснения, так сказать, всех обстоятельств данного прецедента, — любил старый казак завернуть мудрёные словечки:

— Ох, и заварил же ты парень кашу! Шибко зол на тебя атаман. Каждое утро спрашивает не очнулся ли ты. А мы с тобою схитрим маленько. Ежели кто заглянет в землянку, притворись спящим. За сегодня ещё окрепнешь чуток, а уж потом на суд атаманский пойдёшь… Ты лежи пока, а я на склад скатаюсь. Совсем работу свою оставил из-за тебя…. Жрать захочешь — на печи в котелке похлёбку найдёшь.

С этими словами Прохор пристегнул крошечные лыжи себе на тележку, накинул старую вылезшую кухлянку и выполз из землянки. Слышно было как, кряхтя, взбирался он по крутым обледенелым ступеням, потом раздался скрип снега и всё стихло.

Митяй остался один. Спать не хотелось. Подкинул дров в печку, заменил затухающую лучину. В землянке кто-то заботливо разложил всю его одежду и снаряжение, повесил на стену новый арбалет и колчан со стрелами. Пошарив на полке над нарами, обнаружил там трофейный «Викторинокс».

От нечего делать взял берестяную книгу, забытую Прохором на столе. Прочитал странный заголовок: «Кама-сутра. Трактат о любви». Поудивлявшись похабным рисункам на первой странице, открыл на закладке:

«…Знатоки учения говорят, что существует четыре вида любви: от привычки, от воображения, а так же от веры и чувственных наслаждений. Та любовь, что связана с чувственным восприятием, — очевидна и утверждена в мире, ибо несёт превосходные моды: остальные же виды подчинены ей.

При первом наслаждении мужчина стремителен и быстр во времени, при последующих — наоборот. У женщин же это наоборот — пока не истощится семя. И истощение семени у мужчин наступает раньше истощения семени у женщин.

Женщина удовлетворяет желание не так как мужчина. Благодаря мужчине зуд её облегчается непрерывно. И в этом чувстве рассудок её удовлетворен….» Покрутил головой Митяй. Ну и книженции читает Прохор! Ай да старый чёрт! Видать не брехали люди, когда говорили, что частенько то вдовы, то пленные бабы поутру со склада крадучись выходят…

Уже поздно вечером Прохор, вместе с клубами морозного воздуха, ввалился в землянку.

— Митяйко! — закричал он с порога: — Всё спишь? Глянь-ко, чо я принёс!

Стремительно подкатив к нарам, он сунул ему под нос что-то зажатое в огромном кулаке.

Ничего не понимая спросонья, Митяй взял небольшой мешочек из крысиной замши.

Развязав шнурок, вытряхнул на ладонь блестящие наручные часы. По циферблату резво скакала секундная стрелка. Повернув их к свету, с трудом разобрал надпись, написанную крохотными буковками: «Командирские».

Недоумённо посмотрел на Прохора:

— Это ещё зачем? Такая роскошь только атаману впору.

— Точно, угадал! Часики эти ты вместе с другими трофеями атаману оттащишь. Он у нас на подарочки падкий. Глядишь и помилует тебя. Терять-то нечего…

— Да как же нечего терять? Да за такие часы целый мешок грибного зелья дадут! А вы, дядько, их за просто так отдаёте. Негоже так…

— Да ладно ты, Митяй! Дают — бери, бьют — беги! Если жив останешься, как-нибудь потом со мной рассчитаешься. — Прохор, давая понять, что разговор окончен, отъехал к печке и загремел посудой:

— Вот я парочку крысок ещё притащил из своего питомника. Счас мы с тобою ужинать будем. Жарёху сделаем, да супец из потрошков заварганим. У меня чуток грибовочки припасен. Отметить надо твоё выздоровленье-то…

* * *

Когда рассвет забрезжил в крохотном оконце, затянутом мутной пластиковой плёнкой, Митяй был уже на ногах. Помолившись, надел на счастье под низ кальсоны, подаренные Прохором. Сложив в мешок подарки, предназначенные атаману, с тяжёлой душой вышел на улицу.

Морозный воздух, после спёртого земляночного духа, шибанул в голову не хуже вчерашней грибной настойки. Багровое солнце сквозь утренний туман выползало из-за зубцов частокола. «Эх, доживу ли сегодня до заката…» — некстати подумалось Митяю: «Тьфу, тьфу, тьфу!» — суеверно сплюнул он, гоня дурные мысли.

Узкой тропинкой, протоптанной среди высоких, в рост человека сугробов, прошёл к командирской землянке в центре станицы. Постоял у двери, собираясь с духом и, постучав, решительно толкнул дверь.

Жил атаман в своей землянке роскошно. На стене висело большое красное полотнище с вышитым на нем профилем бородатого Бога и надписью: «Будь готов!». Чуть пониже висел длинный искривленный нож — символ атаманской власти. Просторное и высокое помещение, где можно было стоять в полный рост, вместо лучины освещало целых три жировых лампы. «Людям жрать нечего, а он жир зазря на свет переводит…» — подумалось Митяю.

Отсалютовав, он неловко потоптался у порога:

— Здрасьте вам! Вызывали, дядько Остап?

Атаман, не глядя на вошедшего, продолжал со смаком хлебать берёзовую кашу.

Не спеша, Остап опорожнил всю миску, облизал ложку, сыто отрыгнул и только тогда взглянул на вошедшего:

— Давно я тебя, Димитрий, поджидаю. Поди догадываешься, зачем?

— Догадываюсь, догадываюсь дядько Остап! А я вот, лично для вас, подарки из вылазки принёс, — метнулся Митяй за дверь, где оставил объемистый мешок:

— Вот арбалет трофейный со стрелами, вот ножичек «Викс» швейцарский, а вот ещё часы… командирские… как спецом для вас, дядько…

Нахмурился Остап, сумрачно глядя на подношения. У Митяя захолонуло сердце. Вся его жизнь и судьба решались в этот момент. Томительная тишина повисла в землянке. Даже грудной младенец, жалобно всхлипывающий в закутке на дальних нарах, затих.

Неспешно потянулась мохнатая лапища атамана к часам. Повертел он их перед глазами и швырнул на стол. Небрежно отодвинул сверкающий красной пластмассой и полированным металлом нож. На чудо-арбалет даже не взглянул.

«Вот и всё» — подумалось Митяю: «К вечеру, наверное, на корм пустят меня…»

— Ладно, Димитрий, — наконец нарушил молчание Остап, — хоть и сильно ты виноват пред станичным обчеством в том, что бабу, тобой пленённую, трахнул, однако прощаю тебя. Забирай её и живи пока с ней! Вот только паёк ты будешь получать на себя одного. Да не как на взрослого мужика, а как на малолетку — потому как испытание не прошёл. Всё! Ступай прочь!

Весь в поту выскочил Митяй из командирской землянки. Сняв шапку, подставил голову морозному ветру, в момент покрывшему волосы бархатистым инеем. Разговор с Остапом привёл в недоумение. Атаман сказал, чтобы Маша с ним жила — тогда получается, что вроде как мужем и женой они станут! Может даже и дети у них пойдут…. А испытание-то он, получается, не прошёл…. Снова на правах ребёнка в станице будет. Да ещё с девкой на руках! Да ещё новое испытание впереди!

Наверняка коварный атаман его вскорости назначит.

Пожалуй, лучше бы уж к смерти приговорил его Остап! На двоих крошечной порции провизии, полагающейся малолетке, никак не хватит. Через пару месяцев загнутся они от голодной смерти вместе с девкой, если только Митяй ещё раньше в вылазке не погибнет…

При мыслях о Марии что-то тёплое всколыхнулось в душе. И тут же стало неловко от того, что он думает о ней как о родном и близком человеке. Встреча с девкой отчего-то страшила. Неизвестно ведь как она посмотрит она на него после всего того, что между ними случилось.

* * *

Заплетающимися ногами шёл Митяй по плохо расчищенной, пустынной станичной улице.

Сугробы почти полностью укрывали крыши землянок. Вход в них можно угадать только по натоптанным тропинкам, снег вокруг которых был обильно окрашен в различные оттенки жёлтого цвета — не считали нужным станичники отходить далеко от жилья по малой нужде. В зимнюю стужу атаманским указом разрешалось не бегать в отхожие места — всё равно весеннее половодье и летние дожди всё вычистят.

Когда Митяй вернулся в свою землянку, Прохора там уже не было. На столе парила ароматным запахом разогретая вчерашняя похлёбка. Схватился он было за ложку, но огнём ожгла мысль — ему же ещё Машу надо приводить в дом! А она, поди, всё это время, пока он больным валялся, голодом сидела. Чужую бабу никто кормить не будет! Надо ей еды оставить.

Сглотнув слюну, схватился за веник из еловых лап и бросился подметать земляной пол. Заодно смахнул морозную изморозь из дальних от печки углов. Поправил свою постель и застелил пустующие нары старой вытертой медвежьей шкурой. Критическим взглядом окинул землянку. Да уж, не дворец…. Крысятники в своих каменных домах живут, конечно, просторнее. Только знающие люди говорят, что они там от холода загибаются — дров-то у них постоянно не хватает. А у него в землянке хоть и тесно, и полоток низкий, а зато тепло. Бревенчатые стены всего на два венца наверх выходят. Землица-то хорошо греет. Главное надо протапливать регулярно, чтобы сырость не скапливалась. Ничего, авось понравится крысятнице жить в казачьей станице! Не первая она плененная баба и не последняя…

Вот вроде бы и привёл в порядок своё жильё. Можно девку сюда приводить. Самому идти за ней нельзя — обычаи не позволяет, потому как стрёмно для настоящего казака за бабой бегать. Прошлось крикнуть соседского мальчишку чтобы бежал до землянки, где пленное бабьё жило и звал сюда его пленницу им приведённую.

По правде сказать, взволновался Митяй. Отчего — не понятно! Подумаешь, пленная баба! В его власти казнить её через три месяца, когда бабки-повитухи определят что не обрюхатилась она. Чего тут переживать?

Успокаивая себя подобным образом, он вслушивался в звуки снаружи. Вот раздались на улице невнятные голоса, заскрипел снег под легкими шагами, и в землянку вошла фигура, замотанная в непонятные клочья старых шкур. Пальцы грязных босых ног поджималась от холода. Охнув, Митяй схватил её на руки и, усадив на нары, стал растирать крошечные побелевшие ступни. Через мгновение краска стыда залила лицо Митяя — это хорошо, что никто не видит как он, стоя на коленях, растирает ступни какой-то бабе-крысятнице.! Совсем дошёл…

Спохватившись, кинул ей большой лоскут, сшитый из клочков крысиных шкур, служивших одеялом:

— На вот! Укутайся, согрейся!

Поправив горящую лучину, пристально взглянул в лицо Марии. За эти несколько дней она сильно изменилась. Черные волосы были спутаны и потеряли свой блеск. Лоб закрывала широкая повязка из грязной тряпицы. Сквозь бледную кожу на скулах проступала зловещая синева кровоподтеков. Щёки впали, а глаза приобрели лихорадочный блеск.

— Где ж обутка и одежда-то твоя? — спросил Митяй, не переставая удивляться жалкому виду своей пленницы.

— Отдала всё… на еду сменяла и на мази лекарственные — чуть слышно прошептала Маша.

Мысленно чертыхнулся Митяй, но ничего не сказал. По закону вся одежда на пленнице принадлежала только ему — добытчику. Никто не имел права ни забирать её и не выменивать. Только разве пойдёшь сейчас в женскую землянку разбираться, почему так произошло? С бабьём спорить — себе дороже!

Молча пододвинул девушке ложку и котелок с варевом. Отвернувшись, чтобы не видеть как она ест, стал шурудить в печке кочергой. Глядя на мерцающие рубиновым цветом уголья и сполохи голубоватого пламени над ними, пытался разобраться в своих чувствах. Что-то непонятное творилось в душе. Отчего-то появлялась робость перед пленницей и это раздражало. Баба, она и есть баба, а вот только волнует она его. Неужто влюбился?

Злясь на себя, улёгся на нары и отвернулся к стене. Вскоре звяканье ложки о днище котелка прекратились. Слегка скрипнули доски на соседней постели. Уголёк лучины с шипением упал в воду. В землянке воцарился полумрак. Зимний день угасал и мутное оконце едва светилось в противоположной стене под потолком. Тихо потрескивали дрова в печи, да слегка подвывал ветер в трубе.

Митяю хотелось перелезть на соседние нары и сладко обнять девушку, но он чего-то стеснялся. Наконец решился. Откинув одеяло, нащупал согревшее в тепле землянки тело. Ласковые женские руки потянулись ему навстречу…

 

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Часто и гулко кто-то колотил по сигнальной рельсе. Тяжёлые, звенящие металлом звуки больно отдавались в висках: — «Буммм… Буммм…. Буммм…»

Митяй вскочил, больно ударившись спросонья о потолок головой. Тревожный набат не прекращался. Что это? Неужто боевая тревога? Да такого сроду среди зимы не было!

На пожар не похоже — тогда было бы по три удара с длинным перерывом. Может спьяну кто-то шалит? Не, не может быть…. За такие шуточки головы вмиг можно лишиться. Вправду значит боевая тревога.

В таком случае Устав казачьей службы предписывал всем взрослым мужикам с оружием к командирской землянке бежать, а старикам, бабам и малым детям дома сидеть не высовываясь. Да ещё к обороне своего жилья готовиться на всякий случай.

От досады аж зубами заскрипел Митяйка. Со слов атамана получается, что испытание он так и не прошел. Значит не казак пока… Обидно! В землянке как малолетка сидеть должен! Небось даже безногий Прохор сейчас лихо катит по улице на свой лыжной тележке с арбалетом за плечами. Какой-никакой, а тоже вояка!

А делать-то нечего. Устав службы нарушать никому не позволено. За это вмиг, скорый на расправу атаман «берёзовой кашей» угостит. Только не настоящей кашей, а совсем другой…. Задницу заголят и раком без порток в специальный станок на центральном костровище поставят. На потеху всей станице, вицами берёзовыми, в воде мочёными, хлестать будут, да при этом ещё присказку приговаривать издевательскую: — «Будешь жить по Уставу — завоюешь честь и славу! Будешь жить по Уставу — завоюешь честь и славу…». Стыдоба!

На всякий случай быстро оделся Митяй по-походному, примотал запасной нож к прочному древку на манер копья и сбоку от двери расположился. Что не говори, а боевая тревога — это не шутки. Когда последний раз она объявлялась, он даже и не помнил…

Горящую лучину пришлось затушить — если враги ворвутся в землянку, они ничего не должны увидеть, а он их и в темноте легко сможет на ножи поставить.

— Митя! Что случилось-то? — неожиданно прошептала из сумрака Маша. У Митяя радостно обмерло сердце — первый раз она его назвала по имени, да ещё так нежно, как никто его ещё не называл.

— Не знаю, что случилось. Тревога боевая в станице! Да ты спи, спи. Не страшно это. Обойдётся… — ответил Митяй, сам не веря в свои слова. Происходящее не предвещало ничего хорошего.

Снаружи доносились невнятные крики. Гулко ахнули, один за другим, два ружейных выстрела. Кто-то истошно заорал как от сильной боли. Дела… Если до огнестрела дошло, то значит какая-то серьёзная заварушка случилась. Неожиданно набат стих.

Но отбоя тревоги — ударов с длительными промежутками не было. Криков тоже больше не было слышно.

Медленно тянулось время. Митяй терялся в догадках о том, что же произошло.

Неожиданно заскрипел снег возле землянки под тяжёлыми шагами. Судя по звукам, идущих было несколько человек. Руки крепче сжали копьё и он слегка отклонился назад чтобы удобнее было нанести неожиданный удар.

— Спит наверное парнишка с бабой своей — послышался чей-то голос.

— Да не, он не такой. Сейчас наверное с колотушкой за порогом поджидает.

Шагнёшь, и башку-то зараз проломит!

— Эй, Димитрий! Встречай гостей!

Облегчённо вздохнув, метнулся Митяй к печи и, раздув тлеющие уголья, запалил сразу две лучины.

В землянку ввалилась толпа мужиков. Вместе с ними степенно вошёл атаман Остап собственной персоной. Неспешно прошагав к красному углу, он без приглашения уселся за стол. Все остальные остались топтаться у порога, неловко согнув головы под низким потолком. В землянке в момент стало тесно. От удивления Митяя столбняк хватил. Творилось что-то невероятное. В жизни такого не бывало, чтобы сам атаман к простому казаку в землянку заходил!

Остап, между тем, хмурясь, осматривался кругом. Задержал взгляд на полке с книгами и, заметив забившуюся в углу на нарах Машу, многозначительно хмыкнул. Долго пялился в лицо Митяя и молчал. Все присутствующие тоже почтительно молчали. Сердце ёкнуло в предчувствии чего-то недоброго. Просто так атаманы в гости не заходят, а ничего хорошего в Митяевом положении ждать не приходилось.

— Вот что Димитрий, — наконец-то заговорил Остап: — Девку твою мы забираем.

— К…как так з…забираете? — неожиданно сорвавшимся голосом выдавил из себя Митяй.

— А вот так! На станицу крысятники напали. Отбить-то мы их отбили, только добром они уходить не хотят. Девку твою требуют выдать, да выкуп большой за неё обещают. Дочкой она самого главного крысятного князя оказалась. Потому и забираем штоб обратно отдать.

Митяй растерялся. Он ничего не понимал. Закон запрещал отдавать бабу на сторону, если в ней зреет семя казачье. Да ещё, кроме того, была Маша его собственностью. Он её пленил, в станицу притащил и потому принадлежала она только ему одному.

— Нельзя её отдавать. Не по закону это, — едва слышно выдохнул Митяй: — Семя моё в её чреве. Не отдам…

— Ах ты паскудник! — грохнул кулаком по столу атаман:

— Да кто же тебя малолетку спрашивать-то будет! Смотри-ка на него — бабу он не отдасть! Твоё дело щенячье — сиди да помалкивай, пока тебя самого в расход не пустили. Что я сказал — так тому и быть!

Голова у Митяя пошла кругом. Горячая волна поднялась от сердца и хлестнула в висках. Внутри словно что-то оборвалось. Не помня, себя шагнул он к атаману и, глядя прямо в его заросшую до самых глаз волосатую харю, с ненавистью выкрикнул:

— Хоть вы и глава наша, дядько Остап, а закон нарушать никому не можно! Биться с вами буду в поединке! Мне терять нечего! Сволочь вы, дядько! Сволочь!

С этими словами Митяй смачно харкнул в лицо атамана.

Стоящие в землянке казаки ахнули. Такое оскорбление и плевок в лицо могли смыться только кровью в смертельном бою. Слыханное ли дело, чтобы самого атамана вызывали на поединок! Больше всех растерялся сам Остап. Митяев плевок стекал по побагровевшему носу и капал на густую с проседью бороду. Через секунду вскочил он из-за стола, с грохотом опрокинув скамью, и потянулся лапищами к горлу Митяя:

— Да я ж тебя сейчас придушу щенок! Урою!!!

Подскочившие казаки повисли у него на руках:

— Охолони, охолони, Остап! Не бери грех на душу. По правилам всё делать надо. В поединке его прям сейчас и прикончишь!

Заматерившись, стряхнул атаман казаков с себя, утёрся, ни на кого не глядя, ринулся к двери. Не рассчитав, в полумраке гулко хлопнулся лбом о притолоку и, не закрыв дверь, выскочил наружу.

— Зря ты так Митяй! — сказал кто-то из казаков:

— Да разве ж плетью обух перешибёшь? Прав, не прав атаман — а приказы его выполнять надо. Вот сейчас смерть свою из-за бабы и примешь. Эх-ма, дурашка ты, дурашка… Малохольный, как твой батька Ботаник! Всё правду ищешь…. Собирайся давай на поединок.

* * *

Снег возле большого станичного костровища был плотно утоптан. Горящие смоляные выворотни ярко освещали угрюмые лица казаков, стоящих рядом. Все с оружием в руках. Детишек и баб не было видно: время ночное, да и сигнала отбоя тревоги так и не было — боятся из землянок высунуться. Вдалеке, возле частокола, дежурил сторожевой отряд. Изредка оттуда слышались предупреждающие крики: дело было не шуточное — враг осаждал станицу и надо быть начеку.

Атаман, раздетый до исподней рубахи с закатанными рукавами, разминался, поигрывая суковатой дубинкой казавшейся совсем крошечной в его огромных, волосатых ручищах. Вторая дубина валялась на снегу рядом.

Митяй, на ходу скидывая верхнюю одежду, подошёл к костровищу. Остановился, любуясь искрами улетающими в звездное небо. Потом, повернувшись на восток и пристально вглядываясь в чуть светлеющую полоску неба, прочел прощальную молитву. Отсалютовав, низко поклонился казакам:

— Прощайте, люди добрые! Не поминайте лихом!

Из толпы, прихрамывая, вышел один из самых уважаемых станичных казаков — старый Клим Пескарь. Сняв шапку, поклонился сначала толпе, а затем отдал салют атаману и Митяю.

— Други-станишники! Обчество назначило меня судить этот поединок, — заговорил он неожиданно молодым и звонким голосом:

— Все вы уже знаете, что молодой казак Димитрий Ботаников нанёс обиду атаману нашему станичному Остапу Медведеву и вызвал его на поединок.

Когда был последний поединок у нас никто, наверное, не упомнит. А посему, расскажу правила поединков.

Биться можно руками, ногами, зубами и дубьём. Всякое другое оружие запрещается!

Бой идёт до тех пор, пока дыхание у одного из бойцов не остановится. В живых должен остаться только один. Если кто нарушит эти правила, или струсит и побежит

— того ждёт позорная смерть без почестей и тризны.

Взяв в руки обе дубинки, Пескарь придирчиво осмотрел их, сравнил длину и протянул атаману первому для выбора как потерпевшему. Тот презрительно отвернулся, давая понять, что отказывается.

Атаман был на голову выше и в два раза шире. Митяй облюбовал более лёгкую на вид дубинку, рассудив, что с ней будет проще управляться. Вдобавок слабость после ранений давала себя знать. Боль в груди не позволяла в полную силу действовать левой рукой и наклоняться вбок. Шансов выжить не оставалось. Про себя решил Митяй, что так просто не даст убить себя — попробует перед смертью хоть немного посопротивляться, а если повезёт, то и раскровянить ненавистную атаманскую рожу.

— Начали, — скомандовал Пескарь и проворно отскочил в сторону, чтобы ненароком не задели его.

Набычившись, Остап стал медленно надвигаться на Митяя. Дубинка словно живая крутилась, переворачивалась и порхала из руки в руку. Бойцом атаман был отменным!

Холодок предчувствия неминуемой смерти сжал сердце. Стало до слёз обидно от того, что сейчас, через несколько секунд, его жизнь закончится. Сильно захотелось немного, хоть чуточку, пожить ещё… Но он сам сделал свой выбор и было уже поздно сожалеть о сделанном.

Справившись со страхом, Митяй прыгнул вперёд и сделал обманный взмах. Остап тут же парировал и, когда стал наносить ответный удар, Митяй кувыркнулся ему под ноги. Потерявший равновесие атаман растянулся на снегу и он, от души, с оттяжкой, огрел по толстому заду дубиной. Следившие за поединком казаки расхохотались.

Взревев, Остап прыжком вскочил на ноги и почти мгновенно со страшной силой нанёс прямой удар. Не успевший отскочить Митяй попытался прикрыться своей дубинкой, но было бесполезно. Тяжёлое дерево с размаху опустилось ему на темя. Раздался жуткий хруст и всё вокруг начало темнеть. Костёр с огненными искрами крутнулся и повалился набок.

Последнее, что увидел Митяй сквозь пелену застилающую глаза, это был безногий Прохор, приложившийся щекой к ложу взведённого арбалета и старательно целящийся в его сторону…

 

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Широкое поле до самого горизонта было покрыто цветами. Их нежные головки клонились под порывами набегающего ветерка, и казалось, что они склоняются в почтительных поклонах. Лучи солнца стоящего в зените согревали и ласкали землю.

По полю, взявшись за руки, шли Отец и Мать в красиво развевающихся белых одеждах. Отец что-то говорил вполголоса, а Мать, запрокидывая голову с дивными шелковистыми волосами, весело смеялась его словам. Не замечая Митяя, они прошли мимо.

— Мама! Мамочка! Не оставляй меня! — со слезами закричал он. На солнце набежало облако и вдруг стало холодно. Митяй замерзал. Мороз пополз по рукам и ногам, наполняя всё тело нестерпимой болью. Отец с Мамой оглянулись:

— Митя! Сынок! Что ты здесь делаешь?

Ласковые материнские руки гладили Митяя по лицу, а мягкие губы целовали в макушку.

Боль, пронзавшая всё тело, стала стихать. Мама, смотря прямо в глаза, спросила:

— Пойдём с нами сынок?

Отец, стоящий рядом, покачал головой:

— Боли больше не будет — скоро наступит вечный покой. Только подумай, этого ли ты хочешь? Разве настолько ты устал от жизни, что никаких радостей земных больше не хочешь?

— Больно и холодно мне, батько!

— Терпи казак — атаманом будешь! Терпи! Терпи!

Отец, взяв Мать за руку, повел её прочь.

— Мама, не уходи! Не уходи! — заорал Митяй и попытался бежать вслед. Чьи-то цепкие руки держали и не пускали его.

— Пуститееее! Пустите меня к маме!

Густая темнота навалилась на грудь и стала давить. Непонятная тяжесть не позволяла открыть веки. С огромным трудом преодолевая этот гнет он всё же приоткрыл глаза.

Как сквозь туман увидел над собой морщинистое старушечье лицо с гладко остриженным костлявым черепом.

— Тихо, тихо… лежи ж ты спокойно, не вскакивай, — уговаривал его надтреснутый старческий голосок. Присмотревшись, Митяй узнал в старухе ведьмачку Варвару.

— О, смотри-ка! Никак очухался? Глазами смотрит! Всё матку свою звал сердешный….

Бежать за ней собирался…. Так ведь давно уже мамка-то твоя померла…, а тебе пока рано за ней… да, рановато будет. Бог даст, ещё поживёшь! Что-то сказать хочешь?

Нет уж, лежи да молчи, болезный, рановато-то тебе ещё разговаривать. От слабости легко дуба дать можешь. Зря што ли я с тобой третий месяц вожусь? Атаман сказал, что живьём меня сварит, если ты не выживешь.

Кузнец титановую пластину от старого бронежилета специально для тебя вырезал, а я её поверх дыры в черепушке под кожу зашила. Когда-то в молодости я троим казакам такие же операции делала, так двое померли, а один выжил. Потом он ещё почти два десятка лет прожил. Да и загнулся-то оттого, что на праздник грибовки перебрал и в блевотине своей захлебнулся. После операции на выпивку слабоват стал, не слушал меня, когда я ему говорила что нельзя много пить.

Ты тоже должен оклематься… вишь, в сознании уже. Рана-то на башке гноится, конечно, но ничего, я гной-то через трубочку почитай каждый день отсасываю.

Выдавливать-то его нельзя — слабый ещё черепок твой.

А звать тебя сейчас будут Титаник! Из-за пластины титановой в башке…. Так сам атаман велел. Какой он, говорит, теперь Ботаник? Если выживет, пускай Титаником обзывается. Да уж, остёр на язык наш атаман…

Продолжая ещё что-то болтать, ведьма осторожно напоила Митяя терпким, вяжущим рот снадобьем и он почти сразу провалился в глубокий сон.

* * *

Проснулся Митяй от яркого солнечного света бьющего прямо в глаза из раскрытого оконца. Щурясь, привстал на локтях и с изумлением огляделся. Он лежал на мягкой подстилке в незнакомой просторной землянке. За столом сидел Прохор. Безногого инвалида было не узнать: седая борода коротко подстрижена, лысая голова туго повязана щегольской камуфляжной косынкой. Он что-то вполголоса объяснял двум внимательно слушавшим его казакам. Когда те, почтительно распрощавшись, вышли на улицу, Прохор обернулся к Митяю:

— Смотри-ка ты, не соврала старая карга Варвара! Как обещала, что ты сегодня проснёшься, так и вышло! Ну, здорово, Дмитрий Титаник! С возвращеньецем тебя на этот свет!

Прохор ловко — в два прыжка на руках, выскочил из-за стола и взгромоздился на табуретку рядом с постелью. Митяй с изумлением увидел на его запястье знакомые уже командирские часы. Поймав удивлённый взгляд, Прохор довольно расхохотался:

— Чо смотришь? Да, это те, те самые часики. Без тебя тут такие дела были…

В общем, тогда на поединке, где ты дрался, завалил я атамана из арбалета! В самое сердце попал. Даром что с полсотни шагов стрелял. Захрипел Остап, подёргался чуток, да и издох почти сразу. Ну и ты тоже едва дышал. Башку-то он тебе капитально проломил.

А я казакам объяснил популярно, за что замочил атамана. Он ведь не только насчёт тебя конкретно накосячил. Он и по другим позициям закон нарушал… — изъяснялся Прохор, по обыкновению, витиевато, вставляя в речь заумные словечки:

— Революционная ситуация как раз назрела. Не хотел народ под его началом жить.

Много было недовольства его жадностью и жестокостью. Зажрался…

Одобрили тогда казаки мою стрельбу. Потом на сходке порешили меня атаманом сделать. Все как один орали: «Люб нам Прохор!». Сказали станичники, что для хорошего атамана в первую очередь голова нужна, а не ноги.

Вот уже полгода атаманю, пока ты на нарах валяешься. Вроде дела не плохо идут.

Зиму сытно прожили, на ярмарке удачно расторговались. Урожай грибов нынче хороший. К морю посылал казаков, так те там, аж десять мешков соли наварили!

Лесного таракана бабы в достатке насушили. Мясо оленей счас заготавливаем. Скоро ондатру стрелять будем когда она в стада табуниться начнёт.

Ещё научил я баб крысу домашнюю разводить. Сейчас не по одному десятку все их держат. Мы через пару лет побогаче крысятников будем! Хитрость я тут одну удумал: если крысам сухожилия на лапках подрезать, так они бегать перестают, только ползают. Жирные, вкуснющие от этого вырастают, и клеток никаких для них не надо. Загончика простенького хватает. А кормов у нас в лесу невпроворот! Вот так-то! Скоро совсем славно заживём!

Новости ошарашили. Между тем, Прохор полез рукой под свою тележку и достал крошечный сверточек из тонкой бумаги. Осторожно развернул его заскорузлыми пальцами и протянул что-то похожее на желтоватую ледышку продолговатой формы:

— Вот тебе Митяйко, накось попробуй. Люди угощают. Конфекта это. Вкуснющщая…

Ты только не грызи сразу. Её сосать надо.

Митяй осторожно покатал языком этот комочек и ощутил приятный, ни на что не похожий вкус, отдалённо напоминающий болотную ягоду морошку. Слышал он о существовании такого невиданного продукта, но попробовать довелось впервые. Знал еще, что это лакомство заезжие купцы доставляют только под заказ для богатых крысятников.

— Спасибо, дядько! Балуете вы меня словно ребятёнка малого…

— Да нет, — расхохотался Прохор:

— Теперь ты не ребятёнок-малолетка, а полноправный казачина. Всё станичное обчество порешило тебе то зимнее испытание зачесть. Почитай всех от голода спас!

Вот окрепнешь чуток — в казаки посвящать будем, праздник устроим.

— Это как так я от голода всех спас? — удивился Митяй.

Прохор посерьезнел:

— Не хотел я тебя расстраивать, но всё равно придётся. Возвернули мы твою Марию обратно крысятникам. Только выменяли не за побрякушки всякие вроде зажигалок, батареек да исподнего белья, как это Остап сделать собирался. Мы взамен взяли столько провизии, что до самого лета безбедно прожили. В эту зиму только благодаря тебе никто с голоду не помер. Многие бабы даже забрюхатили. За это поклон низкий от всех станичников. И конфекту эту для тебя специально приготовили, чтоб порадовать. В знак благодарности от всего обчества.

Горький комок подкатился к горлу. Глаза стали неожиданно влажнеть. Как не крепился Митяй, но пришлось сморгнуть и предательская слеза покатилась по щеке.

Прохор пропрыгал к столу и, помолчав некоторое время, грохнул кулаком по доскам так, что посуда со звоном полетела на пол:

— Да пойми же ты, Митька! Не мог я иначе поступить! Да, нарушил закон и отдал бабу с твоим семенем. А как иначе? Ну отбили бы мы тогда набег красятников и оставили бы Машку для тебя. А что толку-то? К весне бы полстаницы с голодухи померли! Может и она бы сдохла и ты вместе с ней! Кому лучше от этого?… Грех это мой Дмитрий. Мой грех. Прости, если можешь!

— Да ничего, дядько. Не держу я зла, — через силу, сдавленным голосом, выдавил из себя Митяй. Слёзы непроизвольно катились из глаз, и он поспешно отвернуться к стене, чтобы Прохор не увидел их. Перед ним, как наяву, был удивительный небесно-голубой взгляд Марии, которым она его одарила, когда он плевал в лицо бывшему атаману… Последний её взгляд…

Плакать казаку из-за бабы было последнее дело, но сдержаться никак не получалось. Конфета во рту потеряла свой вкус и он незаметно сплюнул её под нары. Что-то навсегда изменилось в его душе.

«Уж лучше бы я умер…» появилась откуда-то подленькая мысль

* * *

Короткое северное лето подходило к концу. Митяй потихоньку поднялся на ноги и начал выходить на улицу. Встречающиеся казаки, салютовали Митяю и почтительно жали руку, к чему поначалу он никак не мог привыкнуть. Бабы и девки, теперь в низком поясном поклоне склонялись. А раньше бывало, не глядя в его сторону, проходили мимо. Старики как с ровней останавливались о здоровье расспросить, да о станичных делах посудачить.

Прохор перед станичниками поклялся быть Митяю строгим родителем и стал ему названным отцом. Жить он переехал в старую Митяеву землянку, считая, что ничем не должен среди простых казаков выделяться. Правда, приходил только ночь переспать. Целыми днями просиживал Прохор в большой командирской землянке, выдавая задания, держа совет со старейшинами, миря соседей и рассуживая спорщиков. Там же распорядился он открыть лазарет, благо места хватало.

Рассудил, что больные должны быть у всех на виду, чтобы, если уж придётся, безошибочно принять решение об их смертоубийстве. Только нужды такой, похоже, уже не будет — новый атаман так вёл дела, что голода не предвиделось.

Слегка окрепнув, Митяй начал по грибы-ягоды вместе с бабами ходить. Для раненых и выздоравливающих казаков такое занятие не считалось зазорным. В первый же день к нему в кустах подступила разбитная вдовица Оксанка, с которой у него шуры-муры были прошлым летом. Обнять попыталась, только отстранился от неё Митяй и взглянул так сурово, что, потупившись, она сразу ушла прочь.

Почти каждую ночь мучили его волнующие сновидения про баб разных, которых он имел самыми развратными способами. Семя зазря выплёскивалось на медвежью шкуру, служившую постелью, и по утрам приходилось тайком вытирать засохшие белёсые пятна. А вот наяву никого ему не хотелось кроме крысятницы Марии. Целыми днями он только и думал о том, как бы ещё раз выкрасть её, хотя и понимал, что это совсем невозможно.

По осени в казаки его посвящали. Целовал он лезвие старинного казачьего ножа и получил не шутейный удар плетью по спине от атамана. Старики поднесли целый ковш настойки грибной, после чего Митяй умение своё показывал.

От рукопашной схватки его освободили — слабый пока был ещё после ранения. Ножи метательные он все воткнул прямо в яблочко, а вот со стрельбой из арбалета обмишурился. Целик мушки расплывался в глазах, и с трудом удалось положить две стрелы далеко от центра мишени. Третья стрела вообще пролетела мимо.

В конце праздника от общества подарили почти новенькую стальную каску, на которой кузнец надпись выбил — «Титаник». Это ведунья Варвара присоветовала такой подарок сделать — голова у него теперь к ударам очень чувствительная будет, даром туда титановая пластина вшита. Каску эту постоянно носить придётся, по крайней мере, первое время.

 

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Осень уже наступила, а снег всё не выпадал. Лиственницы, желтея ветвями, стояли среди голых березок, словно огромные костры. Стада ондатр паслись по берегам озёр, набирая жир на долгую зиму. Тянулись на юг с тревожным курлыканьем стаи лебедей. Северное сияние в кромешной тьме осенних ночей полыхало необычными, волшебными красками. Даже старики такой красочности припомнить не могли.

Световой день стремительно укорачивался, а тёмное время становилось всё длиннее и морознее. Утренний иней не сходил с пожухлой травы почти до полудня.

Впервые за всю историю станицы стали люди сытно жить. Почти в каждой землянке был отгорожен угол, в котором ползали друг по другу несколько сотен домашних крыс. Многие заготовили в достатке сушёной травы и веников, чтобы кормить их всю зиму. Свежее мясо теперь всегда было на столе. Обленившись, некоторые казаки спустя рукава выполняли задания атамана по заготовкам. Иногда, проспав целый день в кустах, возвращались и разводили руками — дескать, мол, не попадалась дичь, не получилось подстрелить.

Безногий атаман только материл их последними словами не в силах наказать лентяев. А казаки шептались меж собой: «Чего ради жилы рвать? Зачем нам запасы провианта делать? На свежем крысином мясе легко всю зиму перекантуемся…»

От такой лёгкой жизни всё чаще мужиков стало на грибное зелье тянуть — благо в этом году урожай грибов был невиданный.

Но в целом все были довольны жизнью, только старый Клим Пескарь качал головой и повторял не к месту: «Ох, не к добру всё это! Вот помяните мои слова — не к добру…»

Отмахивались от него: «Не каркай! С новым атаманом не пропадём!».

* * *

А Митяю было плохо. Со здоровьем не ладилось. После поединка очень ухудал и высох телом. Временами сильно болела голова. Иногда случались обмороки, во время которых он неожиданно падал и потом долго приходил в себя. Чтобы не ушибить голову приходилось постоянно ходить в каске, снимая её только на ночь. Вдобавок начало зрение подводить. Боясь себе в этом признаться, он каждый день убеждался в том, что видит всё хуже и хуже. Уже за сто шагов не мог отличить дерево от человека.

Рубцы на голове подживали плохо. Очень досаждали вши, поселившиеся под гнойной коростой. Когда дурной запах из-под каски становился совсем невыносимый, шёл он к ведунье Варваре. Она отсасывала гной, становилось чуток легче, но ненадолго.

Пробовали запустить в язвы червей-опарышей, чтобы они гниющее мясо вместе с заразой выели, но даже это испытанное средство не помогало. Немного ещё легчало от настойки из плесени, болотного мха и паучьей паутинки. Однако старая ведьма говорила, что нельзя это лекарство постоянно потреблять — потом ещё хуже будет.

Нашлась и Митяю работа. Прохор поручил каждодневно заносить в специально заведённую берестяную книгу обо всех событиях, происходящих в станице. Вечерами добросовестно записывал он сколько мяса добыли, чья баба родила, да кто прихворнул. Последнее время пристрастился Митяй к чтению. Самым большим удовольствием стало для него вечером распалить лучину поярче и, напрягая слезящиеся глаза, складывать из букв слова, а из слов узнавать новые удивительные истории.

По распоряжению атамана купили казаки на ярмарке десяток настоящих книг — с тонюсенькими бумажными листами плотно сшитыми между собой. На некоторых даже сохранились плотные картонные корочки украшенные рисунками. Аккуратные буковки, написанные нечеловечески ровным почерком, читать было на удивление легко и приятно. После них даже не хотелось открывать корявые берестяные тома, пылящиеся на полке.

Больше всего нравилось Митяю читать историю про мужика со странным именем Робинзон Крузо. Он от души хохотал над бестолковостью этого чудака, пытавшегося выжить на необитаемом острове.

* * *

В тот вечер Прохор вкатил в землянку злой и разражённый. Днём на костровище выпороли двух казаков, опившихся грибовки и провалявшихся целый день пьяными, вместо того чтобы общественные работы выполнять.

Почти сразу бабье успело донести атаману о том, как наказанные сильно возмущались. Якобы говорили они, что долго живёт на шее у общества названный сын Прохора и пора бы уже избавиться от больных и хворых, вместо того, чтобы людей заготовками мучить.

Опечалился от такого известия атаман. По закону действительно надо было бы собрать совет да пустить в расход всех квелых, если они не выздоравливают. И нарушать этот закон Прохор не мог. К наступлению холодов придется выбраковкой заняться и первым на очереди будет Митяй, если не выздоровеет окончательно. От всего этого голова пухла.

Нехотя похлебав наваристую кашу, стал молча просматривать записи.

— Слышь, Митяйко, — удивлённо присвистнул он: — За последние три дня у нас заболело аж пятнадцать человек. Что это значит?

— Не знаю, дядько. Сродственники говорят, что лихорадка их мучит, да бубонами все покрылись.

Неизвестно от чего вдруг всполошился Прохор: — Беги-ка быстрей Дмитрий к бабке Варваре и пусть сейчас же больных осмотрит. Опосля ко мне с докладом. Только бегом беги. Одна нога здесь — другая там!

Через час в дверь постучалась старая ведунья:

— Беда, батюшка! Лихая беда. Чумой четыре семьи болеют. Видать от крыс своих заразились…

— Что же делать бабушка?

— Выход один — жечь чумные землянки вместе с людьми. Колом дверь подпереть, да в окошко смоляных факелов накидать. Только так спастися можно.

Станица притихла. Тяжёлым смрадом чадили сожженные землянки. Удушливый запах горелого мяса стлался по улице. Во все семьи послал атаман нарочных с приказом немедленно всё крысиное поголовье уничтожить и сжечь. Под страхом смерти! Только не спешили станичники такие распоряжения выполнять. Без домашних крыс они уже не мыслили своё существование. Без них ждала голодная смерть лютой зимой.

На следующий день пришло известие о том, что ещё в трёх землянках люди заболели.

Сжечь их не удалось. Хозяева, засев у порога, отчаянно защищались от факельщиков. К вечеру больные появились ещё в двух жилищах.

Это был конец. Атаман отдал последний приказ: закрыться в своих землянках и ждать смерти, надеясь на чудо.

К вечеру пятого дня занедужил Прохор. На шее, подмышками и на запястьях вздулись огромные бубоны — сочащиеся гноем опухоли, величиной с детский кулачок.

Хриплым от лихорадки голосом он просипел:

— Это конец, Митяйко. Уходить тебе надо из станицы. Прямо сейчас уходи. Ступай к крысятникам. Зарази их чумой — пущай тоже сдохнут. Отомсти!

 

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Станицы больше не было. Свежевыпавший снежок припорошил ямы на месте бывших землянок. Те, которые не были сожжены, не подавали признаков жизни. Не шел дымок из труб, и не было натоптано следов возле дверей. Похоже, что все вымерли…

Митяй прошёл через распахнутые настежь ворота в частоколе и, не оглядываясь, побрёл на север. Снега в лесу выпало не больше чем на ладонь толщиной, но каждый шаг давался с трудом. Временами лихорадило и от озноба начинало морозить. К головной боли он уже притерпелся, но к опухолям, высыпавшим по всему телу, невозможно было прикоснуться. Одежда, задевая их, причиняла страдания.

Митяй совершенно не помнил, как в забытье брёл по тайге. В памяти сохранились лишь отдельные куски: вот он падает в неглубокий овражек и с трудом выползает из него, вот ловит зазевавшуюся ворону, севшую на грудь, и, прокусив ей горло, высасывает всю кровь. Время, казалось, остановилось и только изредка начинало свой бег, проясняясь в сознании.

В себя привел грубый окрик: — Стоять! Руки вверх! Смотреть прямо перед собой!

Митяй с трудом поднял глаза. Из кустов вылез щуплый мужичонка с взведённым арбалетом в руках. Опасливо подошёл к Митяю со спины и ощупал карманы. Вытащил нож из ножен и, не обнаружив другого оружия, сорвал с головы каску.

— Кто будешь такой? Отвечай?

— Казак я. Дмитрий Титаник.

— Ладно, посмотрим какой ты казак да ещё титаник. — с этими словами он накинул на кисти рук петлю и туго стянул их. Не скрывая радости и довольно похохатывая, дернул за шнур и споро зашагал вперёд, таща за собой пленника.

Митяю стало смешно. Он легко бы смог сбить жалкого крысятника одним ударом ноги даже в таком изнеможденном состоянии как сейчас. Самоуверенность и неискушённость в военных хитростях этого маленького человечка поражали.

Когда вдалеке показались многоэтажки крысятников, Митяй уже почти не мог идти.

Упав, он с трудом поднимался, совсем не чувствуя боли от пинков своего провожатого, брёл несколько шагов и падал снова. Равнодушно смотрел на бегущих навстречу людей.

— Тю! Смотрите-ка Васька Клоп какого здоровенного казака словил! — слышались кругом голоса:

— Да он еле идёт! Славно его видать Клоп отмудохал!

— Ай да Клопяра!

— Ведите его прямо к княгине. Она приказывала всех пленных казаков ей показывать!

Вместе с плюгавеньким крысятником, гордо держащим Митяя за связанные руки, стоял он посреди двора, загаженного нечистотами и усыпанного мусором. Со всех сторон начали собираться любопытные.

На балконе второго этажа показалась стройная фигурка в меховом комбинезоне, туго перетянутом в талии широким ремнём. Митяй вздрогнул, мгновенно узнав её.

Мария! Да, это была она! После того как он видел её в последний раз, она разительно изменилась и похорошела. Гладкая кожа лица была хорошо загорелой, черные волосы свободно рассыпались по плечам, а синие льдинки глаз смотрели сурово и надменно. От уродливой раны на лбу осталась только небольшая вмятина с почти незаметным рубцом.

— Митя… — чуть слышно прошептала она.

Митяя бросило в жар. Он отчётливо осознал, что теперь не сможет ничего сделать для того, чтобы заразить всех чумой. Более того, надо спасти крысятников от этой смертельной болезни. И он принял решение:

— Маша! Чумной я! Убейте меня. Его тоже надо убить — он заразный… — Митяй кивнул в сторону стоящего рядом мужичонку. Тот, ничего не понимая, с отвисшей челюстью, замер на месте. Люди, плотным кольцом обступившие их, шарахнулась во все стороны.

Зловещая тишина повисла над темным двором.

— Стоять всем! Не дотрагиваться до них! — звонко выкрикнула Мария и скрылась в глубине здания.

Крысятник, поймавший Митяя, неожиданно пронзительно взвизгнув, бросился бежать прочь. Из толпы шагнул какой-то человек и, широко размахнувшись, метнул короткое, тяжёлое копьё ему в спину. Бегущий с размаху ткнулся лицом в грязный, затоптанный снег и мелко засучил ногами. Короткие ручки, неестественно выгибаясь в локтях, судорожно пытались дотянуться до толстого древка, торчащего между лопаток.

Митяй отвел глаза и вновь посмотрел вверх. На балконе стояла Мария с взведённым арбалетом в руках. Она решительно прижала приклад к щеке и приникла к оптическому прицелу. Кончик стрелы с отточенным трёхгранным наконечником описывал круги и едва заметно дрожал. Неожиданно она опустила оружие и прикрыла глаза рукой.

— Маша! Стреляй! Мне всё равно не жить! — нашёл в себе силы крикнуть Митяй, и уже вполголоса, добавил:

— …Не жить без тебя…

Мария вновь вскинула арбалет, и стрела с хищным свистом тяжело толкнула в грудь.

Пошатнувшись, Митяй стал оседать на землю. Нестерпимая острая боль тяжёлыми ударами сердца колотилась под рёбрами. Ног он уже не чувствовал, но руками попытался удержать проваливающуюся куда-то вниз землю. Последнее, что он увидел в этом земном мире, в котором прожил неполные восемнадцать лет, были крупные ажурные снежинки, падающие с серого неба и ласково опускающиеся на холодеющее лицо.

* * *

Мама, осторожно взяв за руку, влекла Митяя высоко в светлую даль. Странное, неизведанное чувство скорби и сожаления о пустяковой земной суете наполняло бесхитростную его душу.

Далеко внизу остался разрушенный город и серые остовы домов. Большой костёр чадил густым чёрным дымом. Несколько человек, подцепив крючьями многострадальное, безжизненное тело Митяя затаскивали его в гудящее пламя.

На балконе стояла Мария с крошечным младенцем на руках. Прижавшись щекой к его личику, глотая слёзы, она шептала:

— Смотри дочка! Смотри, это твой папка горит… Родной папка… Нет его теперь у нас. И никогда больше не будет.

 

КОНЕЦ

Послесловие автора

В настоящее время, благодаря мирной политике Великой Княгини Марии, кровопролитные войны между казаками и городскими фермерами остались в прошлом. В 0093 году было проведено Большое братание, вследствие которого обе стороны обязались помогать друг другу в случае голода, эпидемий, нападения внешних врагов или стихийных бедствий.

Автор выражает благодарность Великой Княжне Диане, любезно согласившейся поведать истинную историю об её кровном отце — казаке Дмитрии Титанике-Ботаникове.

Кроме этого, автор благодарит жителей Норильского городища, позволившим ознакомиться с предметами казачьего быта и снаряжения, а так же предоставившим возможность побеседовать с выходцами из казачьего племени.

Написано путешественником и исследователем И.Л. в сентябре месяце 0109 года Новейшей Эры.