Славный охотник Хидирали, родом каракалпак, пришел в Чамбиль не один, а вместе со своей женой Батакуз, рослой и широкоплечей. Она тоже была охотницей и не уступала мужу ни в силе, ни в меткости. Когда Царь-Нищий заставил своим посохом вырваться наружу воду из глубины пустынной земли, стали слетаться в пустыню дикие утки. На них любили охотиться, отдыхая от полевых трудов, Хидирали и Батакуз. Однажды во время охоты они увидели, что дикие утки рассыпались в страхе, гонимые красными тучами песчаной пыли. Хидирали пустил стрелу, пыль на мгновение развеялась, и вдали показалось огромное войско. Ширина рядов равнялась ширине пустыни, задние ряды терялись там, где небо сходится с землей. Охотники, муж и жена, поспешно поскакали в город и доложили Сакибульбулю о надвигающейся беде.

Велел Сакибульбуль раздать оружие, сделанное в Чамбиле, всем: и мужчинам, и женщинам, и старикам, и подросткам, — ибо кто возделывает землю, тот ее и защищает. Город равных стал городом воинов. Сакибульбуль разделил чамбильцев на четыре отряда. Одних он поставил лицом к востоку под началом Аваза-мясника. Хидирали и Батакуз возглавили тех, чьи ряды стали лицом к западу. Туркмен Замай, в прошлом водонос, и таджик Тулак, умелый гончар, были начальниками воинов на южной стороне, а лицом к северу выстроились люди под водительством киргиза-табунщика Баталбая. Всем войском управляли Сакибульбуль и Царь-Нищий, их помощниками были меткие стрелки Асад и Шадман — сыновья косноязыкой Каракуз.

Два хана, Шахдар и Рейхан, были уверены в победе. Число их всадников составляло триста тысяч, и столько же было у них пеших. Никогда еще не видело небо пустыни такое множество мечей, луков, копий, кремневок, знамен, столько скакунов, верблюдов, навьюченных бурдюками с водой, столько шлемов с перьями, столько шатров. Небо пустыни уже привыкло к ярким краскам Чамбиля, но то были краски жизни, а теперь бесконечная земля запестрела красками смерти.

Шахдар и Рейхан окружили город со всех сторон. Справа расположилось войско Шахдара, слева — Рейхана. Шатры были разбиты в пустыне только для ханов, для вельмож, для начальников дружин и тысяцких, а прочие изнемогали от зноя. Но все — и главари, и подчиненные, твердо верили: война продлится не более суток, от силы — двое суток.

Когда войска построились, умело разделенные на порядки, по ним прокатился крик смятения: высоко над ратным станом пролетел всадник верхом на чудовище-диве, чье ухо напоминало гриву коня. Это был Афсар, посланный чамбильцами к Гор-оглы. Из лука небесного всадника прянула со свистом стрела и пронзила насмерть одного из вельмож — хранителя плети.

Шахдар приказал ударить в барабан. Его глашатаи заголосили:

— Не трепещите, храбрецы! Чернокостные голяки начали первыми, но начали с одной стрелы. А мы оросим город в пустыне ливнем стрел!

И ливень стрел хлынул на Чамбиль. Нет, не о таком ливне мечтала пустыня! Смерть впервые вступила в город справедливости. Родники окрасились кровью людей и животных. Чамбильцы не растерялись, на стрелы ответили стрелами.

Среди сумятицы, меж валунами, огораживающими Чамбиль от пустыни, пробрался к воинам Шахдара некий житель из города равных. Он был стар, тучен, безоружен. Пес вернулся к хозяину. Безбородый, ханский соглядатай, вернулся к хану. Не думайте, что он считал себя переметчиком, изменником. Он всегда служил свою службу верой и правдой, но служил только силе, не различая силы от насилия. Решил он, что теперь насилие Шахдара сильнее силы Гор-огльт, и пришел к Шахдару, ибо, когда ханские войска окружили Чамбиль, избавился Безбородый от трепета перед Гор-оглы и почувствовал снова знакомый трепет перед Шахдаром. Он двигался осторожно, пригибаясь к земле и вопя:

— Не убивайте меня, я ваш слуга!

Шахдар, заметив его издали, обрадовался. Дряхлый Безбородый показался ему предвестником молодой победы, но все же хан крикнул:

— К чему ты мне, продажный раб ценой в клячу!

В это время Батакуз, ловко взобравшись на скалу, поднялась во весь рост, натянула тетиву охотничьего лука и пустила стрелу. Стрела, привыкшая к добыче, вонзилась в тыкву, в голову Безбородого, и на этом кончилась никому не нужная жизнь соглядатая, длившаяся двести с лишним никчемных лет.

Но война такова, что губит и плохую жизнь, и хорошую. Выстрелом из кремневого ружья была сражена Батакуз. Она упала, бездыханная, со скалы на землю, которую возделывала, и в последний раз напоила ее кровью. Женщины-воины столпились над ней, заплакали. Заплакал и муж отважной охотницы Хидирали. Он был начальником над воинами, но кто сказал, что начальники никогда не плачут? Из толпы женщин поднялась мастерица Зульфизар, лучшая из чамбильских ткачих. Такими были ее слова:

— Милые сестры, пусть наши слезы упадут на врагов, словно каленые стрелы, и пусть наши стрелы вызовут у врагов слезы. Не время плакать, время биться!

С новой силой разгорелась битва. Она длилась двое суток. Доброе сердце земли испуганно забилось под копытами копей. Уже запылали сады Чамбиля от выстрелов кремневых ружей, уже лилась во вражеском стане драгоценная вода из бурдюков, распоротых копьями. Царь-Нищий, глядя в трубу с увеличительным стеклом, увидел, что число павших чамбильцев было меньше числа мертвых врагов, но число живых врагов было неизмеримо больше числа живых чамбильцев.

Тысячи лет поднималась над пустыней луна, и не видела она жизни. Вспыхнула жизнь на краткий миг, вырос в пустыне Чамбиль, и вот эту жизнь, едва родившуюся, истребляла смерть. И казалось, что луна завесилась облаком печали, чтобы не смотреть на безумство людей, уничтожающих друг друга. Родники, чудом возникшие в пустыне, перестали петь, они жалобно причитали. С укоризной шумела чамбильская листва, цветы гневались, пылая, колосья отворачивались от людей и снова поднимались к ним, прося защиты.

— Гор-оглы все нет, — сказал Сакибульбуль Царю-Ннщому среди полной, тревожной темноты. — Нам нужна передышка. Подай совет, как нам быть, ибо ты мудр.

Асад и Шадман не дали Царю-Ншцему и слова вымолвить, заговорили сразу вдвоем:

— Мы опытные воины, крепко сшиты, ладно скроены. Примите, почтенные старики, наш совет. Пока пе взошел утренний свет, проберемся в стан врага под покровом ночи, побеседуем с ханами покороче. Один из нас умертвит Рейхана, другой рассечет пополам Шахдара. Не оправятся враги от нежданного удара. Уйдут насильники восвояси, боясь и подумать о своем смертном часе!

Царь-Нищий покачал головой:

— Приятны ваши слова для слуха, но сердцевина их пуста. Враги бдительны, их ночная охрана не дремлет, изловят вас, убьют на месте. Прежде чем уничтожить Рейхана и Шахдара, надо, чтобы они поссорились друг с другом: ведь каждый из них втайне думает только о себе. А мы от этой ссоры получили бы передышку. Моя труба с увеличительным стеклом видит звезды ночью, увидела она и ханские шатры поутру. У хана Шахдара шатер из красной парчи, реет над ним знамя с изображением дракона. У Рейхана — шатер из синего шелка, над шатром — знамя с изображением льва. Помогла мне утром труба звездочета, поможет мне ночью посох нищего.

Приказал Царь-Нищий принести кусок белого полотна, и на том полотне, при свете светильника, вывел старик такие слова: «Дракон съест льва. Шахдар — глава всех владык Вселенной».

С этим куском полотна вышел Царь-Нищий из осажденного Чамбиля, тихо стукнул посохом о землю, пронесся над вражеским войском, слившись с темнотой ночного неба, и в одно мгновение оказался над самым шатром хана Шахдара. Сорок воинов, подняв копья, охраняли шатер. Царь-Нищий, упершись посохом в крышу шатра, повесил на знамя кусок полотна и с той же быстротой вернулся обратно в город, и люди Чамбиля, не знающие сна, благословили посох нищего.

Когда забелело утро и Шахдар вышел из шатра, чтобы совершить омовение, он поднял глаза и увидел на своем знамени кусок полотна. Он прочел надпись — и обомлел. Сердце его, наполнившись гордостью, чуть ее выскочило из груди. Оторопели и стражи. Шахдар воскликнул, вздымая руки к небу:

— Сам господь избрал меня главой над владыками!

Иначе, разумеется, встретил весть о чудесном куске полотна хан Рейхан.

— Это плутовство! — негодовал он. — Это Шахдар, пыль под моими ногами, хочет меня опутать силками лжи! Я возвеличил его, приравняв к себе, а он, подлый хвастун, задумал стать выше меня!

Пошли между ханами попреки, ссора, брань. Два войска, забыв о Чамбиле, уже готовились к побоищу между собой. А Чамбиль вздохнул с облегчением. Целые сутки отдыхала его земля, израненная копьями и стрелами, побитая камнями. Царь-Нищий ее отнимал от глаз трубы звездочета, но не появлялся Гор-оглы в ее стекле.

Между тем ханы помирились. На то они и ханы, чтобы мириться, когда нужно совместно убивать. Снова на Чамбиль обрушился железный дождь каленых стрел. Решил Сакибульбуль, что снова нужна передышка, пока не прибудет Гор-оглы. Он был не только умен и сведущ, — на ханской службе он обучился и хитрости. Взобравшись на скалу, Сакибульбуль громко воззвал к вражеским воинам:

— Остановитесь, ибо я хочу просить о пощаде!

Пустыня огласилась ликующими кликами. Рейхан и Шахдар прискакали к передним рядам. Они торжествовали: слова Сакибульбуля заставили их забыть о недавней ссоре.

Шахдар сказал Рейхану:

— Этот человек, по прозванию «знаток лошадей», был моим главным конюшим. Видно, в городе голяков и нищих стал он знатоком людей, увидел, что битва со мной бессмысленна.

А Сакибульбуль продолжал:

— Мы, чамбильцы, поняли, что не под силу нам сражаться с войсками двух властелинов. Кто же из вас, великие ханы, станет властелином Чамбиля, его пашен, садов, родников и людей?

Кому прикажете, тому и подчинимся, но подчинимся одному, а не двоим, ибо нам надоело многовластие!

Опять пошли между ханами споры: кто, мол, станет хозяином Чамбиля, этого богатого города. Опять Чамбиль получил передышку. А пока ханы ссорятся, пока земля Чамбиля перевязывает свои рапы перед новой битвой, посмотрим, как мчатся по небу Гор-оглы и Афсар, один верхом на крылатом коне, другой — на спине ушастого дива.

Далеко позади остался Ширван, далеко, в другую сторону, полетела пери Юнус, и вот уже видны седые вершины чамбильских гор. Лишь одна из вершин оказалась не седой, а бурой, она двигалась, эта гора, со стороны пустыни, и, вглядевшись в нее, понял Гор-оглы, что летит им навстречу верхом на крылатом слоне исполинский див. Ногами, свисающими со слона, взрыхлял он землю, как сохой. Усы и взлохмаченная борода щетинились густыми волосами, за ними не видно было ни рта, ни носа.

— Знаешь ли ты, Афсар, этого дива? — спросил на лету Гор-оглы.

Афсар не успел ответить, его опередил Гилам-Гуш:

— Макатиль прибыл на крылатом слоне, Макатиль, наш начальник, предводитель трех тысяч аскарских дивов!

— Спустимся па землю, Афсар, — сказал Гор-оглы. — Попытаюсь я обмануть прежнего твоего господина. А ты, Гилам-Гуш, не мешай мне, если не хочешь, чтобы я тебя превратил в крохотного человечка!

— Не делай меня человечком, — взмолился Ковер-Ухо, — я хочу остаться красивым и умным дивом, я не хочу пахать землю, как братец Афсар! Обещаю тебе, что буду молчать, словно камень в пропасти или рыба в озере!

Всадники спустились на землю, приблизились к Макатилю, и Гор-оглы спросил, как спрашивают у встречных:

— Кто ты, богатырь, скачущий на крылатом слоне? В какую сторону ты держишь путь?

Макатиль поднял могучие веки, посмотрел на всадников: тот, что сидел верхом на диве, показался ему воистину великаном, а другой, на коне, так мал, что и не разберешь, молод ли он, стар ли человечек, только и всего! «Экая козявка, — подумал Макатиль, — меньше моего мизинца, а туда же, вперед лезет, спрашивает, кто я, куда еду. Видно, правильно говорят: «Узбек таков — сам с муху, а кричит на врагов!» И Макатиль рассердился:

— Как ты смеешь мне задавать вопросы, муравей верхом на кузнечике! Да знаешь ли ты, коротыш, что я — грозный Макатиль, глава трех тысяч дивов, обитающих на Аскар-горе, что я решил взглянуть на Гор-оглы, сильнейшего из людей, и убить его? Хватит мне терпеть, как Гор-оглы отнимает у меня лучших дивов! Наверное, спутник твой, великан, оседлавший дива, и есть хваленый Гор-оглы. Поговорю-ка я с ним, а ты отойди, не ползай под ногами, не то еще раздавлю тебя ненароком!

— Что ты, Макатиль, в своем ли ты уме? — удивился будто бы от всего сердца Гор-оглы. — Великан, что сидит на диве, настолько слабее Гор-оглы, насколько ты сильнее меня. Если хочешь знать правду, то и мы враждуем с Гор-оглы, мы тоже пе прочь его убить. Этот сын слепца, наш враг, стоит ныне с большим войском в пустыне. Отправимся втроем, быть может, будет нам удача, справимся с Гор-оглы.

— Ты еще сомневаешься в этом, коротыш? — захохотал Макатиль. — Да я проглочу и Гор-оглы, и всю его рать, и еще для вас двоих останется место в моей глотке!

Хамские копейщики, лучники, меченосцы, стрелки из кремневых ружей осаждали Чамбиль, когда низринулись на них с высоты Гор-оглы, Макатиль и Афсар верхом на диве.

— Где ты, Гор-оглы, выходи! — кричал Макатиль, и люди падали от одного его крика.

Войско обезумело. Да и как ему было не обезуметь? Одно чудовище — на слоне, другое — под великаном, а рядом — человек на крылатом коне. Настала сумятица. Передние давили задних, задние топтали самих себя. Первыми пустились наутек воеводы, за ними — тысяцкие, за ними — простые воины, говоря: «Не оставим в беде наших военачальников!» Все войско в беспорядке побежало в пустыню, к чамбильским горам.

Густоволосый Макатиль преследовал бегущих, взывая:

— Где ты, Гор-оглы? Жалкий трус, почему ты прячешься в гуще войска? Выходи, сразимся!

Что же стало в конце концов с воинством двух владык? По-разному об этом говорят. Одних, сказывают, проглотил Макатиль, другие погибли в раскаленном чреве пустыни, третьи, малая горсточка, достигли заветных гор, а четвертые, самые стойкие, полегли вокруг Чамбиля.

На бранном поле настала неживая тишина, и только знамена слабо трепетали над шатрами ханов. Гор-оглы спешился, вошел в красный шатер, а там, зарывшись носом в атласную подушку, лежал воин, одетый, как хан. Гор-оглы ударил его плетью. Воин вскочил: еще ни разу его высокородное тело не обжигала плеть.

— Я потерпел поражение, но и побежденный хан остается ханом, — промолвил он с достоинством. — Опомнись, перед тобой владыка престола и печати!

— Вот тебе, вот тебе, владыка престола и печати! — И Гор-оглы, так приговаривая, стал избивать хана плетью.

Хан завопил:

— Разве так обращаются с государями, даже побежденными? Разве уже померкло имя хана Шахдара?

Гор-оглы опустил плеть. Незримая острая стрела впилась в его сердце, стрела возмездия, от которой гибнет виновный и от которой больно мстителю. Сын слепца спросил:

— Если ты хан Шахдар, то можешь ли ты припомнить, как ты ослепил маслобоя Равшана?

— Многим я выжигал глаза, — равнодушно ответил Шахдар, — всех разве упомнишь! А теперь не болтай попусту. Видно, и твой господин ополчился на Чамбиль, город голяков, так веди меня, болтливый раб, к своему господину.

— Нет, я не буду болтать попусту, — сказал Гор-оглы, сказал с горечью, ибо подумал о своем отце, которого никогда не видел по вине хана, и с зтой мыслью обнажил меч.

Вынул Шахдар свой меч из дорогих, с золотой рукоятью, ножен. Заблистали два куска железа — один кровавым блеском смерти, другой — светлым сверканием возмездия.

Долго длился поединок в шатре из красной парчи, и меч Гор-оглы, меч возмездия, отсек голову Шахдару. Выкатилась голова из красного шатра, а навстречу ей прикатилась другая: это Афсар, который приволок Рейгана вместе с его синим шатром, обезглавил пленника, увидев, что и Гор-оглы обезглавил Шахдара.

— Для чего ты это сделал? — спросил Гор-оглы великана. — Я-то мстил за отца, а ты ради чего убил человека?

— Этот человек звался Реханом, — сказал Афсар. — Ты убил хана, и я убил хана. Разве это плохо?

— Мы, люди, не должны заниматься делами дивов, убивать людей. Но как назовем тех, кого мы сейчас убили? Я мало прожил на земле, мало прочел книг, вот и думаю: кому ненавистен Чамбиль, город равных? И отвечаю самому себе: только тем, у кого облик человеческий, а сердце звериное…

Топот коней прервал слова Гор-оглы. Прискакали Асад и Шадман, посланные Сакибульбулем. Они заговорили вдвоем:

— Привет вам, Гор-оглы и Афсар! Вы прибыли с добром. Видите ханского войска разгром? Вовремя вы возвратились назад, но и мы не дремали, Шадман и Асад! Вступи в Чамбиль, Гор-оглы, услышишь отовсюду слова хвалы!

Меткие стрелки не умели говорить без созвучий, но сказали правду: Чамбиль встретил Гор-оглы, свою опору и защиту, хвалами и благословениями. Триста тысяч всадников и столько же пеших осаждали Чамбиль. Где они, чванливые воинства ханов? Их нет, а Чамбиль остался. Он остался, чтобы славить живых и оплакивать мертвых, чтобы весенними голосами свободы разговаривали посреди пустыни колосья, и листья, и родники.

Вечером запылали светильники. Был устроен пир. Он был и весел, и печален, этот пир. То шумел он ликованием победы, то становился поминками по усопшим. Прибыл на пир и незваный гость: Макатиль верхом на крылатом слоне. И слон, и всадник задыхались от усталости: не дорога измучила дива, а поиски Гор-оглы среди бегущего войска. Макатиль заорал, сходя со слона:

— Эй, человечки, чем я наполню свою утробу? Вами или тем, что вы сами едите? Или же сперва померяюсь я силой с Гор-оглы? Где он? Мы, дивы, пе любим городов, где душно от зданий, но скучно мне жить на земле, пока на ней живет Гор-оглы, изменяющий ее порядок, вот я и пришел в город, чтобы уничтожить Гор-оглы!

— Не беспокойся, найдется Гор-оглы, — сказал Гор-оглы. — Но таков обычай у нас в Чамбиле: гостю, прискакавшему из пустыни, мы подносим прежде всего бурдюк с вином.

— Хороший обычай, — одобрил Макатиль. — Вы, человечки, чего скрывать, готовите славный напиток из виноградной лозы. Давай бурдюк, попробую.

Преподнесли Макатилю бурдюк с вином величиной с барана. Див раскрыл пасть — не пасть, а горную пропасть, — и одним залпом осушил бурдюк. Повеселели глаза дива, он сказал:

— Полезное такое доброе вино, если пить его в меру. Эй, человечки, нет ли у вас бурдюка побольше?

— Может, сперва закусишь? — спросил Гор-оглы.

— Тобой и закушу, человечек-зернышко, — расхохотался див. — Только не настало еще для меня время закуски.

Преподнесли Макатилю второй бурдюк, величиной с жеребенка. Див осушил и этот бурдюк, обливая вином усы и бороду, и потребовал еще, побольше. Тогда преподнесли ему бурдюк величиной с корову. Макатиль выпил все вино, языком, похожим на распластанного красного пса, облизнул последние капельки на дне бурдюка, обвел пирующих одурманенным, отупевшим взглядом и съел бурдюк, причмокивая и бормоча:

— Вкусна у человечков закуска, ничего не скажешь!

А Гор-оглы спросил:

— Не пора ли тебе остановиться, Макатиль? Чего доброго, еще захмелеешь.

— Дивы никогда не хмелеют, — пошатываясь, проговорил Макатиль. Язык его, красный пес, заплетался. — Где мой слои? Слона подайте мне! Подайте мне бурдюк величиной со слона!

Семьдесят чамбильцев поднесли Макатилю бурдюк величиной со слона. Див наклонился, поднял бурдюк, влил вино в свою пасть и упал вместе с бурдюком. Люди разбежались, боясь, чтобы их не раздавило тело огромного дива. Вино, словно кровь битвы, залило улицу.

— Свяжите пьяницу, — сказал Гор-оглы.

Принесли семь раз семьдесят арканов, связали обессилевшего, хрипящего дива.

Сакибульбуль обратился к Гор-оглы с такими словами:

— Для чего ты его напоил? Что ты задумал? Но раньше ответь мне, почему ты вернулся без царевны Зульхумар?

Гор оглы посмотрел на свою мать, на Царя-Нищего, на Сакибульбуля и подумал, что среди них нет еще одной близкой ему души. Он сказал тихо, но все его услышали:

— Царевна Зульхумар не дочь ширванского шаха. Она пери, и я полюбил ее больше жизни. Ее зовут Юнус.

Тогда воскликнула Биби-Хилал:

— Не хватало мне ширванской царевны, а тут еще колдунья, пери, окажется моей снохой!

А Шадман сказал:

— Клянусь, добра пери Юнус, она выручает и дальнего, и близкого. Она прислала нам скворца индийского!

— Где же твоя пери сейчас находится? — вмешался в разговор Царь-Нищий. — Я, как мне кажется, ее немного знаю.

— Моя пери прекрасна, как солнце, и добра, как дитя человеческое. Ее обиталище — Город Тьмы. Там, в далеком подземном царстве, в плену у жестоких дивов, томятся люди, наши братья. Я должен их освободить и привести в Чамбиль, и я исполню свой долг!

Услышав эти слова Гор-оглы, чамбильцы пришли в удивление, и восторг: «Воистину, — решили они, — Гор-оглы посох для слабых, глаза для слепцов, приют для бездомных!»

А Сакибульбуль, запинаясь, задумчиво проговорил:

— Слыхал я от стариков, что путь до Города Тьмы длится через безводную пустыню сто восемьдесят лет. Чтобы покрыть его, нужны две или три человеческие жизни. Хотя твой скакун и крылат, не справишься ты, сынок, с этим делом: опрометчива была твоя речь, выбрось из головы пустое мечтание.

— Разве избавить людей от неволи — пустое мечтание? — спросил Гор-оглы. — Разве малая сила правды не сильнее самого тяжкого насилия лжи? Увидите, отец, что мы с Гыратом достигнем Города Тьмы, а достигнем его, полетев на этом диве, любителе хмеля. Он выдержит и меня, и Гырата, да еще возьму я себе в помощники храбрых стрелков, Асада и Шадмана.

Хотя и были польщены похвалой Гор-оглы сыновья Кара-куз, они смутились:

— Разумеется, ты прав, Гор-оглы. Мы люди седла и стрелы. О нашей удали не смолкает молва, перед нами склоняются враги, как трава. Мы и сами думаем: «Воевать не лучше ли? Полевые труды нам наскучили!» Метки наши стрелы, кони ретивы, но противны нам волосатые дивы. Знакомство с дивами мы почитаем грехом, ты уж сам полети на Макатиле верхом. А мы, чтобы чамбильцев не сломил натиск вражий, будем охранять город, как верные страши!

Рассмеялся тогда Царь-Нищий добрым стариковским смехом: хороши, мол, храбрецы — и сказал:

— Я буду твоим спутником, твоим сопечальником, сынок Гор-оглы. Не нужны мне ни див, ни крылатый конь, поможет мне добраться до Города Тьмы мой посох.

Так решив, чамбильцы, благословляя намерение Гор-оглы, разошлись по домам. Гор-оглы приставил Асада и Шадмана стеречь, на всякий случай, связанного дива, который в пьяном беспамятстве храпел среди широкой лужи вина.

Проснувшись поутру, Гор-оглы направился к Макатилю. Смотрит — огромный див лежит посреди улицы, шерсть его — в красном вине, а вокруг — никого. Только вдали, из-какой-то ямы, торчат чьи-то ноги. Смекнул Гор-оглы, в чем дело, рассмеялся, подошел к яме, наклонился — узнал Шадмана: голова его внутри, а ноги снаружи. Потянул Гор-оглы Шадмапа за ногу, а голова изнутри ямы орет:

— Погнался я за лисицей, черно-бурой, остролицей, поймал ее, держу за хвост — не так-то я прост! Не мучай меня, прекрати игру, не то с лисицей в руках умру!

Вытащил Гор-оглы Шадмана из ямы, а тот вроде и не стыдится.

— Где же твоя добыча? — спрашивает Гор-оглы.

А Шадман, не зная ни совести, ни срама, отвечает:

— Лису держал я осторожно, чтобы ее испортилась шкура, по лиса вырвалась: видно, не дура!

Молод еще был Гор-оглы, засмеялся смехом молодости — не остановишь! А тут появился и Асад.

— Где ты был? — спросил Гор-оглы. — И ты испугался бесчувственного, связанного дива?

А тот:

— Отпираться не стану, охотиться на лису помогал я Шадману, сторожил ее, чтобы не убежала с самого начала.

— Нечего сказать, храбрые вы стрелки, — насмешливо похвалил их Гор-оглы. — Поймали вы лису, которая на свет еще не родилась! Неужели вы так боитесь дивов, что даже связанный Макатиль вам страшен?

Гор-оглы махнул на хвастунов рукой, приблизился к Макатилю.

Див, близко почуяв людской запах, поднял огромные веки и слабо, жалобно прохрипел:

— Опохмелиться бы мне, человечек!

— Ты еще пьян, — сказал Гор-оглы. — Когда пьян человек, у него в глазах двоится, а в глазах у пьяного дива все уменьшается. Ты называешь меня человечком, а я ведь великан. Я — Гор-оглы.

— Чего скрывать, кажешься ты мне букашкой. А я-то знаю, что ты, Гор-оглы, великан. Дал бы мне опохмелиться, вернулось бы ко мне хорошее зрение.

— В чем же тебе дать вино: в бурдюке величиной с барана или в бурдюке величиной со слона?

— Пожалуй, хватит мне бурдюка величиной с ягненка.

Так побеседовав с Макатилем, Гор-оглы принес ему бурдюк, наклонился над связанным дивом и влил в его разъятую пасть красное вило. Дикие, как тьма пустыни, глаза дива немного повеселели. Он прорычал удовлетворенно:

— Стало мне лучше, но ты все еще кажешься мне маленьким человечком. А теперь ты меня развяжи и верни мне моего слона. Ты великан, и я великан, а потому доверюсь тебе, скажу всю правду. Летать-то я могу и без помощи слона, и этим я не отличаюсь от прочих дивов. Но никто из них, кроме меня, не владеет слоном. В этом мое отличие, а где отличие, там и сила. Только потому что я восседаю верхом на крылатом слоне, аскарские дивы признают меня своим воеводой. Верни же мне слона, Гор-оглы!

Начал Гор-оглы сокрушаться:

— Полюбился ты мне, Макатиль, по душе мне такие умные, храбрые дивы, как ты, а не могу я тебя развязать, не могу и слона тебе вернуть.

— Что так? — забеспокоился Макатиль.

— Начальник нашего города Сакибульбуль прожорлив, как ни один из дивов. Когда ты пришел в Чамбиль, он обрадовался, приказал тебя живьем зажарить, а мы его напоили, он и свалился от хмеля.

— Экий дурень, — прервал Макатиль, — пить надо в меру. Поучился бы у меня!

— А сейчас проснулся Сакибульбуль, — продолжал Гор-оглы, — хмель с него слетел, требует начальник города: «Либо привезешь мне, Гор-оглы, трех жирных дивов из Города Тьмы, либо съем я и слона, и Макатиля!»

От этих слов сильно струсил Макатиль, чуть не заплакал:

— Где же видано, чтобы хозяева поедали гостей? Непорядок это, Гор-оглы. Как мне быть? Раздобудь, если сумеешь, трех жирных, знатных дивов из подземного царства, не стану тебе мешать, а помочь не в силах. До Города Тьмы, по вашему, человеческому, счету, сто восемьдесят лет езды на коне. Могу я доставить тебя до своих владений, до аскарских гор, пожалуй, и до горы Бельдес доберемся, там сидит див Япрак, а мы с ним друзья. Если уж на то пошло, то и до горы Кохикаф, до княжества красноглазого дива Кызыла, могу я с тобой долететь, а дальше нельзя, дальше крепость сильнейшего из дивов Баймака, он убьет меня, если я без спросу, да еще с людьми, покажусь в его владениях.

— А чему равен путь до горы Кохикаф? — спросил Гор-оглы.

Макатиль стал считать по густоволосым пальцам:

— Отсюда, по человеческому счету, три года пути до горы Аскар, от нее до горы Бельдес — шесть лет, от горы Бельдес до горы Кохикаф — двенадцать лет. Вот и сложи длину этих путей. Мне-то складывать не надо, я-то доберусь туда за шесть дней.

— Что ж, давай заключим договор: я тебя развяжу, доставишь ты меня и Гырата на гору Кохикаф, а когда вернешься в Чамбиль, получишь слона. По рукам, братец Макатиль?

— Руки-то у меня связаны, братец Гор-оглы, а тебя, уж ты мне поверь, съедят дивы красноглазого Кызыла. Кто мне тогда отдаст слона? Слыхал я, говорят узбеки: «Лучше сегодня требуха, чем завтра курдючное сало». Пусть сегодня подтвердит прожорливый Сакибульбуль, что вернет мне крылатого слона!

Пошел Гор-оглы за Сакибульбулем, привел его к Макатилю. Знаток лошадей, наученный Гор-оглы, поклялся, что вернет слона. Посмотрел на пего див и вздохнул:

— Все еще сидит во мне хмель, в глазах всё живое уменьшается, не больше муравья кажется мне Сакибульбуль! Не дашь ли мне еще один бурдюк с вином, величиной хотя бы с кота, чтобы я пришел в себя, чтобы и твой истинный рост я увидел?

— Нельзя, — отказался Гор-оглы. — Захмелеешь, собьешься с дороги, заблудимся в пустыне.

Отвели Макатиля на отдых, к роднику, чтобы смыл он пятна вина с волосатого тела, а Гор-оглы обратился к чамбильцам с такими словами:

— Кувшин разбивается один только раз. Умру так умру, а вернусь так вернусь, победив. Пусть Сакибульбуль будет во время моего отсутствия вашим разумом, ибо он мудр. Пусть Аваз-мясник будет вашей защитой, ибо он храбр. Трудно уберечь жизнь, еще труднее уберечь совесть, но труднее всего уберечь сладостное мечтание. Чамбиль — сладостное мечтание, ставшее явью. Так берегите Чамбиль.

Пока троекратным объятием обнимали Гор-оглы все люди из города равных, старики и дети, и мать его, и дряхлая Каракуз, которая шептала, шамкая: «Вернись в Чамбиль с пери Юнус», пока обнимали Царя-Нищего, — снарядил в дорогу, по старой памяти, знаток лошадей крылатого Гырата. Див Макатиль поднял па свои волосатые, мокрые от умывания плечи и всадника, и коня с переметной сумой, в которой была пища про запас, крикнул: «Кормите получше моего слона!» — и полетел к горе Аскар, а на нем Гор-оглы и Гырат — как ягнята на летящем холме. Царь-Нищий пошел пешком, держа в руке зеленый посох.

Мертва пустыня за городом равных, зной окутал ее, как саван. Летит Маатиль, из-за жары высунув язык, а никак не догонит седоволосого пешехода, чьи следы пропадают в красном песке. Лишь когда, через двое суток, показались аскарские горы, увидел Макатиль путника с посохом и подумал: «Видно, и ему в гору подниматься трудно, вот и замедлил шаги Царь-Нищий!» И див предложил:

— Спустимся, Гор-оглы, посмотришь на мои владения.

Спустились, а Царь-Нищий уже их поджидает, опираясь на посох. На лице не видно усталости, только островерхая шапка сдвинута набекрень.

— Что, Макатиль, притомился? — спросил Царь-Нищий. — Пожалел я тебя, сдвинул шапку набекрень, чтобы идти медленнее. Узбек таков: меняется дума в голове — передвигается и на голове шапка.

Не блистала зеленью вершина аскарских гор, но все же кое-где росли деревца, с редкой травой шептался родничок. Расположились путники у воды, утолили жажду. Гырат стал жевать траву, а Гор-оглы, развязав переметную суму, достал пищу и разделил ее, по обычаю чамбильцев, на три равные части.

Макатиль был недоволен:

— Это еда для букашки, а не для взрослого дива. Не съесть ли мне Гырата, а, Гор-оглы? Не нужен он тебе, только для меня лишняя тяжесть.

Гор-оглы и пригрозил диву, и обнадежил его:

— Если ты съешь Гырата, то Сакибульбуль съест твоего слона. Вот доберемся до горы Кохикаф, там и наешься вдоволь у своих дивов. А если говорить о твоих владениях, то они у тебя незавидные. Разве не мог ты выбрать места получше?

— То, что получше, захватили другие дивы, — сказал со вздохом Макатиль. — Они сильнее. Увидишь сам, как хороша гора Кохикаф.

Отдохнули и опять пустились в путь. Еще душнее зной, день похож на пекло, а ночь — на раскаленную жаровню. На четвертые сутки, не останавливаясь на горе Бельдес, достигли горы Кохикаф. Воистину была она желанным приютом. Яблоки падали на землю, лиловой зрелостью наливалось инжирное дерево, травы соперничали цветом с изумрудом, а густотой — с лесом, виноградные лозы извивались, как добрые змеи, вода кипела в родниках, но вода зта была прохладной и свежей.

— Видите, какой удел достался красноглазому Кызылу, — сказал Макатиль. — Берегитесь этого могучего дива, не то расстанетесь вы с драгоценной жизнью. Мне самому неохота с ним встречаться. А я дальше двигаться не могу, здесь для меня крайний рубеж. Привел я вас на погибель, привел не по своей, а по вашей воле. Прощайте, полечу к диву Япраку, другу моему, наемся вдоволь и отправлюсь в Чамбиль за своим слоном.

Див Макатиль взлетел над горой и скрылся из виду, а Гор-оглы, верхом на Гырате, и Царь-Нищий, опираясь на посох, спустились вниз по изумрудноцветным, душистым склонам. За шесть суток проделали они путь длиной в двадцать и один год езды на коне, но далеко-далеко было до Города Тьмы! Делать нечего, должны их теперь выручить крылатый конь и посох нищего. А перед ними снова мертвая пустыня, длинная, как тоска. Ни ласточки, ни былиночки, ни жука, ни ящерицы, только зыблется и зыблется красный песок.

На закате в пустыне показалось озеро. Обрамленное топкой травой, как ресницами, оно было похоже на глаз, и казалось, что вся пустыня смотрит этим единственным глазом, смотрит и чего-то ждет. Недалеко от озера простирал тяжелые ветви одинокий чинар. Он был подобен пустыннику, удалившемуся от мирской суеты. Ширила его ствола была такова, что при взгляде на него замирал дух.

Путники напились озерной воды, уселись под ветвями чинара, и почудилось им, что пески пустыни теперь зыблются так, как будто поднимаются они из-под ног пешехода. И действительно, появился пешеход в одежде странствующего монаха. В руке он сжимал зеленый посох, напоминавший посох Царя-Нищего, и такая же, как на Царе-Нищем, была на его голове островерхая шапка. Только был оп гораздо моложе наставника Гор-оглы, лет сорока с виду, а длинные волосы его чернели, как смола. Он шел, погруженный в глубокую думу, шевеля губами и не замечая двух людей и коня.

— Да славится пери, да славится любовь, путеводный светоч одержимых! — воскликнул таинственный странник и ударил посохом по стволу чинара.

Тогда раскрылась дверь. Странник вошел внутрь дерева.

Гор-оглы и Царь-Нищий последовали за ним. Они увидели внутри чинара садовую дорожку, ведущую к зеленому шатру.

— И здесь никого нет, — пробормотал странник с волшебным посохом. — Опять обманула меня месяцеликая лгунья!

Гор-оглы приблизился к нему, приложил правую руку к груди и почтительно спросил:

— Странник, да будет удача тебе, кого ты ищешь внутри чинара?

Странник не удивился, казалось, нежданной встрече с людьми в глубине безводной пустыни, внутри шатра в стволе чинара. До того им завладела дума, единственная, всесильная, что уже ничего не удивляло его на земле. Он позвал Гор-оглы и Царя-Нищего под сень шатра, где оказались кувшин с водой, орехи, яблоки. Путники уселись, и странник начал рассказ:

— Давно я скитаюсь по дорогам Вселенной, избрав своими спутниками горе и отчаяние, но не всегда я был скитальцем. Имя мое Хасан, я родом из Рума, где славился как знаменитый златокузнец. Однажды мне приснилась пери, вечно юная пери Кария, и приказала она мне прийти к одному чинару, растущему в пустыне возле озера. Оставил я дом, покинул помощников и учеников, снарядил караван. А караванщик был у меня опытный, Равшаном его звали, и привел он меня, после долгих тягот, к чинару и озеру. И вправду, казалось бы, исполнился мои сердцеплепительный сон, вышла из глубины озера пери Кария, но, увы, только посмеялась она надо мной. Ушел я ни с чем, если не считать обещания пери, что я сделаюсь непревзойденным, несравненным в своем ремесле. С разбитым сердцем вернулся я в Рум. Помощники мои, пока я скитался в пустыне, ушли к другим мастерам, а один, самый умелый, но имени Джавхар, исчез бесследно. Принялся я за прежнюю свою работу, без былого жара и веселья, без помощников, и стал примечать: все, что я творю руками, движется как живое. Выплавлю куклу из золота, а она уже гуляет по саду, прикоснусь к скамье, а скамья пляшет — не остановишь деревянную плясунью, сработаю колечко, а оно вырывается из моих рук, летит по городу, ищет среди горожан такого, на чей палец оно само сядет. Люди восхитились моим умением, прозвали меня в Руме так: Царь-Златокузнец.

Да и меня самого забавляли мои изделия, обретавшие силу и дар движения. Сначала меня успокоили, забыл я о тоске любви, да ненадолго. Однажды приснилась мне пери, теперь другая, не Карин, и сияла она, как чистое золото. Она сказала мне:

«Я пери Тиллякыз, я обитаю в Городе Тьмы. Далеко до нашего подземною царства, не дойдешь до него, по покинь Рум, и я сама полечу тебе навстречу».

Слова решил я стать странником, решил найти свое чудесное сновидение, пери Тиллякыз. Я сделал зеленый посох, оперся на него, и оказалось, что и посох движется сам собой, да еще с такой быстротой, что и птице за ним не успеть. Обошел, вернее сказать, облетел я землю из края в край, а пери только снится мне каждую ночь, обещая встретиться со мной то там, то здесь. Однако слова ее обман, как, может быть, и сама она обман. Но больше явной правды влечет меня обманное сновидение, и теперь, не найдя пери внутри чинара — а она указала мне во сне это место, — отправлюсь я в далекий Город Тьмы, найду в подземном царстве обольстительную лгунью, золотоцветную Тиллякыз!

— Царь-Златокузнец, — с жаром юности воскликнул Гор-оглы, — встреча с тобой — счастье! Я сын того самого Равшана, который был твоим караванщиком, и я, Гор-оглы, скитаюсь в поисках Города Тьмы!

Царь-Злато кузнец поднялся. Огненная ревность вспыхнула в его голосе, когда он спросил:

— И тебя влечет пери Тиллякыз?

— Меня влечет пери Юнус, — ответил Гор-оглы, тоже привстав, — меня влекут люди, которые томятся в плену у дивов, и я их спасу, выведу из подземной тюрьмы.

Затем сказал свое слово Царь-Нищий:

— Ты успокоился, Царь-Златокузнец? Не соперники мы тебе, а спутники. И я владею волшебным посохом, посохом знания и бедности — не потому ли прозвали меня Царем-Нищим? Доберемся мы с тобой до Города Тьмы, но доберется ли джигит Гор-оглы? Хотя его конь Гырат обладает крыльями, не в силах скакун одолеть расстояние, равное ста шестидесяти без одного года езды па обычном коне.

Царь-Златокузнец улыбнулся:

— Один из нас царствует в державе золотых изделий, другой — в государстве нищеты, неужели мы пе поможем, два царя, сыну Равшана? Ведите меня к Гырату.

Пошли путники туда, где Гырат жевал траву. Когда конь, по приказу Гор-оглы, расправил крылья, прикоснулся к ним Златокузнец так, как ювелир к драгоценным камням, прикоснулся так, как будто пожелал сотворить эти крылья заново. А потом сказал:

— Садись, Гор-оглы, на коня.

Гор-оглы вскочил в седло. Гырат поднялся ввысь и полетел с такой быстротой, что каждое мгновение его полета равнялось четырем неделям. Но Царь-Златокузнец, волшебно увеличивший его быстроту, и Царь-Нищий все время были впереди, и только мелькали перед глазами коня и всадника, в сквозной пыли пустыни, два зеленых посоха, две островерхие шапки, белые кудри одного и черные кудри другого. Семьдесят лет должно было продолжаться их странствие до крепости дива Баймака, но только семь суток летел Гырат и шли спутники, пока не достигли урочища, которое называлось Грудой Костей.

Здесь люди и крылатый конь стали на отдых. Они увидели ущелье — и глазам не поверили: две скалы, похожие на баранов, то сходились, то расходились, бодая друг друга с яростью и злобой. А посреди ущелья высоко белела гора человеческих костей. Когда путники к ней приблизились, из недр горы загремел голос:

— Мы те, которых съели дивы. Мы те, которые, пленившись красавицами пери, пришли за ними сюда и стали добычей чудовищ. А вы, кто бы вы ни были, придите к нам, найдется и для вас место среди человеческих костей!

Оторопь взяла Гор-оглы, с ужасом оп посмотрел на спутников, но лица их были спокойны. Груда Костей замолкла, но другой шум раздался — шум вихря и звериного, хриплого дыхания. Тучи, двигаясь, заволокли небо. Они упали на землю, эти тучи, и оказались дивами, серыми с лысиной дивами. Впереди находился их военачальник, сильнейший из дивов Баймак. На плече у него сидел красивый, румянощекий юноша.

Див заорал:

— Чую запах человечьей породы. Это пахнут не кости, это пахнет живая плоть, людское мясо!

— Людское мясо! — отозвалось, как в горах, в толпе семидесяти тысяч дивов — стремянных Баймака.

Закипела кровь Гор-оглы, он сел на Гырата, поскакал к диву, натянул тетиву бронзового лука и метнул в Баймака стрелу. Но Баймаку стрела показалась слабее комариного укуса.

Он загудел, хохоча:

— Эй, человечек, ты не хочешь, видно, чтобы я тебя съел живьем, ну что же, съем тебя, сперва убив. Сразимся, что ли?

— Сразимся, — бесстрашно сказал Гор-оглы. — Отойдем к тем двум скалам, а то твои стремянные заняли в ущелье столько места, что тесно здесь моей стреле, моему мечу.

— К скалам так к скалам, — охотно согласился Баймак. — Ты пустил стрелу, а теперь мой черед, не так ли?

— Твой черед, — сказал Гор-оглы, а сам приготовился, нажал спусковое колечко бронзового лука: уверен был он, значит, что не убьет его див, что снова пастанет его черед.

А Баймак, сбросив с плеча румянощекого юношу, поднял волосатую исполинскую руку, подобную утесу, чтобы одним ударом раздробить и коня, и всадника. Но проворен был Гор-оглы, увертлив: рука Баймака ударила землю, а Гор-оглы взлетел над скалами, то сходящимися, то расходящимися. Баймак — за ним, ослепленный бешенством, и его огромное тело застряло между скалами. А скалы, привыкшие бодать друг друга, стали теперь бодать Баймака. Закричал, заплакал див, не в силах вырваться из каменного капкана. Семьдесят тысяч его чудовищ-стремянных столпились над ним, вопят, мечутся, а не могут помочь властелину. Баймак наконец затих. То, чего не сделали стрелы, сделали скалы. Звериный дух вылетел из человекоподобной плоти дива, но скалы продолжали бить его бездыхапное тело. Ни разу не приходило в голову дивам, что Баймак когда-нибудь умрет, и, остолбенев, смотрели они, семьдесят тысяч безмозглых слуг, как ударяют скалы мертвого Баймака.

— Великий подвиг ты совершил, Гор-оглы, — сказал Царь-Златокузнец, — подвиг силы и ума, и заслуживает он песни. Но времени у нас нет для песнопений, нам предстоит далекий, тяжелый путь. Пора, пора, пока эти семьдесят тысяч дивов не пришли в себя, не преследуют нас!

— Поговорим сперва с этим юношей, — с кивал Гор-оглы. — Странно мне, что оставил его в живых див Баймак.

Но юноша, радуясь победе Гор-оглы, уже сам приближался к нему. Поклонившись до земли, он проговорил:

— Слава тебе, богатырь с отважной душой, победитель дивов! А я-то думал, что дивы неодолимы, и душа моя стала смесью рабского покорства и жалкого унижения. Знай, богатырь, что перед тобой царевич Махмуд, сын хана Рейхана. Еще будучи мальчиком, увидел я в лесу пери Юнус, и полюбил ее, и отправился с ней, забыв отца, близких, друзей, родину, забыв самого себя. Но пери посмеялась надо мной. Когда мы летели над Грудой Костей, повстречался нам Баймак. Взглянув на меня, он сказал:

«Красив этот мальчик, подари его мне, пери. Обещаю, что не трону его, будет оп моим виночерпием. Служат же Белому Диву люди, и он их не ест, а разве я хуже Белого Дива?»

И пери, лукавая и беззаботная, насмешливая и равнодушная, подарила меня Баймаку. Долгие годы я служил ему, наливал ему прямо в пасть вино из кувшина, пел ему песни, а когда он засыпал, плакал тайными, ночными слезами. Избавь меня от неволи, богатырь, верни меня к отцу, на родину, и пусть сгинут все дивы и пери!

Пожалел Гор-оглы этого юношу, не хотел его огорчать, не хотел поведать, что убит рукой Афсара хан Рейхан, замысливший завладеть Чамбилем. Гор-оглы приласкал Махмуда, утешил, дал обещание:

— Я вырву тебя из неволи, Махмуд, но сперва должен я со своими спутниками вступить в Город Тьмы. Семидесяти тысячам дивов сейчас не до тебя, спрячься от них, а через сорок и дважды девять дней вернемся мы с пери Юнус, ты и потолкуешь с ней, с лукавой, равнодушной насмешницей. Жди нас у Груды Костей.

— Да будет с тобой удача и победа! — обрадовался Махмуд. — Помни, что Гора Весны, за которой находится Город Тьмы, не гора, а видение. Но я знаю, как Баймак проходил сквозь обманную гору, неся дань Белому Диву. Баймак ударял рукой по призрачным камням и трижды произносил: «Расступись, гора!» — и гора-наваждение исчезала, и на ее месте возникала река, полная смертельного яда. Тогда Баймак как плюнет в реку, приговаривая: «Кто воду пригубит, того река погубит!» — и река уползала в землю, и открывалась дорога в Город Тьмы.

Гор-оглы поблагодарил юного царевича, и странники пустились в путь. Восемьдесят и девять лет должна была длиться дорога до Горы Весны, но крылатый конь и пешеходы с посохом добрались до ее подножия за девять суток. А гора, под закатным солнцем, зеленела травой, благоухала цветами, манила прохладными ущельями. Трудно было догадаться, что все это призраки: и трава, и цветы, и ущелья, и прохлада.

Гор-оглы обнажил чамбильский меч, ударил мечом по окаменевшему видению и проговорил:

И Гора Весны, обманное видение, колдовское марево, расступилась, и бездна открыла свою глубину, и быстрая река выбежала навстречу путникам. Ее напоенная смертельной отравой вода была прозрачна, как стекло: так мерзкий человек смотрит на нас чистыми глазами.

Гор-оглы плюнул в мерзостную реку и произнес такие слова:

Река, беспомощно извиваясь, подобно змее, у которой вырвали жало, уползла в глубину бездны, а сама бездна исчезла, и ровная дорога легла перед путниками. Вдали засияли солнце, луна и звезды. Это пылало драгоценными камнями рукотворное небо государства неволи.