— Ишь чего захотели! Нет никакой лодки, чтобы на Ноттинг попасть! — проворчал мужчина с грубоватым, словно высеченным из камня лицом. Сидя в лодке, он жевал сэндвич, время от времени поднося к губам что-то, завернутое в бумажный пакет, и вслед за этим слышалось громкое бульканье. У Тесс заурчало в животе — за весь этот день она так и не нашла времени перекусить, а вместо этого только и делала, что смотрела, как едят другие.

— Тогда как же туда добираются люди? — поинтересовался Карл.

— Регулярной переправы туда нет, вот что. Ни катера, ни парома. Хотите попасть на остров, договоритесь с кем-то.

— Но ведь до острова Смита ходит какой-то катер, — спохватилась Тесс. — А от него до Ноттинг-Айленда рукой подать.

— Так-то оно так, мэм, да только остров Смита — не чета Неверлэнду. Там и гостиница есть, и вообще… А Неверлэнд — он Неверлэнд и есть, ни черта там нет. Богом забытый клочок земли. У нас тут толкуют…

— Да, нам известно, что тут у вас толкуют, — довольно резко оборвала его Тесс. Они вот уже сорок пять минут бродили по пристани, и рассказы местных рыбаков о никому не нужном острове успели надоесть им до зубного скрежета.

Но им позарез нужно попасть туда.

— Ну, — протянул рыбак, слегка задетый тем, что ему так бесцеремонно заткнули рот, — на остров и впрямь никто не ездит. А у местных — тех, кто там постоянно живет, — у всех свои лодки… Есть еще, правда, школьный катер…

— Так устройте нас на него! — рявкнул Карл.

— Я-то как могу это сделать?! И потом, на школьном катере вы попадете туда только после четырех, стало быть, назад, на материк, вернуться уже не успеете — будете куковать там до самого утра. А где — на берегу, что ли? Гостиниц или там отелей на острове нет. — Рыбак окинул Тесс быстрым внимательным взглядом. — Сдается мне, мэм, вы не из тех, кому нравится спать на голой земле, верно? Послушайтесь моего совета — лучше договоритесь с кем-то с самого утречка, будто порыбачить собрались или так просто, на прогулку. Так-то оно лучше будет. И вернетесь, когда захотите.

— А прямо сейчас нельзя?

— В такой-то погожий денек, как сегодня? Это вряд ли. У тех, кто сдает лодки напрокат, наверняка уж все до одной разобрали. Рыбаки — ранние пташки.

— Я все детство провел на воде, — вмешался Карл. — Может, вы согласились бы одолжить нам свою лодку? Или сдать ее на время…

— Я вам не Хертц, — буркнул рыбак, глотнув из пакета. — И даже не Эвис. Я такими делами не занимаюсь.

Он с некоторым опозданием захихикал, словно сраженный наповал собственным остроумием.

— Кстати, а мы не говорили случайно, что работаем на полицию штата? — спросил Карл.

Тот только презрительно фыркнул в ответ. Нащупав в бумажнике пачку двадцатидолларовых купюр, Тесс потихоньку пересчитала их, стараясь сделать это незаметно. Их оказалось десять. Что-то вспыхнуло и тут же погасло в глазах старика, когда она протянула ему пятьдесят долларов.

— Теперь вы можете быть уверены, что мы обязательно вернемся.

— Надеюсь, вы вернетесь до темноты? Мне бы не хотелось опаздывать к ужину.

— По рукам.

Старик повернулся к Карлу и смерил его оценивающим взглядом.

— Вы и впрямь умеете управляться с лодкой?

— Да, сэр. Я вырос в округе Сесил, и родители подарили мне лодку, когда я был еще сопливым мальчонкой. Я избороздил весь залив. Доходил даже до Сасквеханны.

— Что ж, кивнул старик, — тогда и впрямь можно считать, что вы выросли на воде.

Некрашеная моторка явно не была предназначена для гонок, однако Крисфилд довольно быстро скрылся из виду. Тем не менее, Тесс уже успела истомиться, прежде чем вдали появилась земля. Это и был остров Смита, до которого от материка было около девяти миль. Обогнув его, они, не снижая скорости, двинулись дальше. Карл то и дело заглядывал в небольшую карту, которую купил на берегу. И вот перед ними предстал еще более крошечный кусочек суши.

— Ноттинг-Айленд, — объявил Карл.

— Кое-кто уверяет, что это звучит почти как «остров Ничто». Неверлэнд.

— Угу, — подтвердил он, в точности скопировав акцент их благодетеля. — У нас тут толкуют…

— А другие вообще именуют его Прыщ-остров.

— Это верно.

Тесс принялась хохотать, как сумасшедшая, и даже Карл позволил себе улыбнуться. Бегая по пристани в поисках лодки, чтобы переправиться на остров, они, наверное, не меньше десятка раз успели услышать историю о том, как появилось на свет название острова, и столько же легенд на тему, как его звали раньше. По одной из них, Ноттинг-Айленд прежде назывался Прыщ-остров — возможно, из-за своих размеров, благодаря чему он значился далеко не на каждой карте. Другие с пеной у рта твердили, что остров изначально назывался Неверлэнд, и в подтверждение своей теории ссылались на выдержку из дневников отца Эндрю Уайта, который тот вел во время своего первого плавания в Новый Свет. Тогда целью его путешествия был Мэриленд, и два его корабля, «Стрела» и «Голубка», вошли в залив и бросили якорь у берега. Эндрю Уайт писал об «острове столь крохотном, что это, в сущности, даже не остров, а так, ничто», и упомянул он о нем как раз перед тем, как в виду его корабля появился сначала Пойнт-Лукаут, а затем и западное побережье.

Для столь незначительного куска суши история у него оказалась весьма богатая. Рыбаки, толкавшиеся на причале в Крисфилде, рассказывали, что в начале двадцатого века остров едва не исчез с лица земли. Причем в полном смысле этого слова. Залив, словно вознамерившись задушить островок в своих объятиях, захлестывал его волнами, подмывал невысокие берега. Другие островки, которых в заливе было немало, например, Шэнк, скоро сдались, не выдержав этой осады, а их жители перебрались на материк. Ноттинг-Айленд, казалось, ждет та же судьба. Потом внезапно на залив обрушился ураган, а когда все улеглось, оказалось, что после такой внушительной трепки заливу просто не до островка. И Ноттинг-Айленд уцелел. Во всяком случае, так рассказывали старики.

Правда, при этом они неизменно добавляли, что над островом, мол, тяготеет проклятие. Некий молодой рыбак, убитый в пьяной драке — кстати, это было единственное убийство за всю историю острова, — повадился слоняться по нему в виде призрака. При жизни его, мол, обвиняли в воровстве, что в глазах обитателей Ноттинг-Айленда было не меньшим оскорблением, чем обвинение в конокрадстве для какого-нибудь жителя Дикого Запада. Как позже выяснилось, обвинение оказалось ложным, поскольку случаи воровства продолжались и после его смерти. По слухам, призрак молодого рыбака до наших дней продолжал бродить по острову.

— А вы верите в привидения? — спросила Тесс, глядя, как Карл ловко направил моторку в узкий пролив, который вел к главному причалу в Тиндалл-Пойнт, самому большому из двух городов на острове. Она уже успела понять, что именно такие вроде бы ни к чему не относившиеся вопросы являются лучшим способом вызвать его на разговор. Конечно, он уже не прятался постоянно в свою раковину, как это было раньше, однако Тесс подсознательно чувствовала, что Карл в любую минуту может захлопнуть ее створки и тогда вытащить его оттуда будет не легче, чем устрицу.

— Боже милостивый, нет, конечно! А уж в этого островного призрака и подавно. Обычная легенда, и польза от нее такая же, как от любой другой легенды.

— А именно?

— Легенды делают правду менее мучительной. Молодые люди уезжают с острова, поскольку тут нет ни работы, ни возможности хоть как-то устроиться. Готов поспорить на что угодно, что сейчас на нем не наберется и двух сотен жителей. Может, залив и решил помиловать Ноттинг-Айленд, не знаю. Зато двадцать первый век куда менее милосерден. Остров умирает. И легче винить в этом какое-то привидение, которое, дескать, выживает всех отсюда, чем признать, что жизнь просто выкинула их на обочину.

Насчет двух сотен он явно погорячился, подумала Тесс, постаравшись представить себе эту цифру. Их выпуск насчитывал тысячу двести человек. В «Кэмпден-Ярд» в удачные дни набивается никак не меньше четырех с половиной тысяч фанатов. А здесь… две сотни!

При ближайшем рассмотрении Тиндалл-Пойнт со своими белоснежными домиками, прихотливо разбросанными вдоль кривых улочек, оказался на удивление живописным. Главным зданием тут, вне всякого сомнения, являлся магазин — некогда тоже белоснежный, а сейчас исхлестанный ветрами до такой степени, что трудно было определить, какого он цвета. Возле него Тесс с некоторым недоумением обнаружила сразу две заправки, хотя откуда тут, на острове, машины?! Впрочем, наверное, сколько-нибудь их все-таки есть, решила она, окинув изумленным взглядом гору старых кузовов и драных покрышек, громоздившуюся в сотне ярдов от магазина.

— Будем надеяться, — с оптимизмом заявил Карл, — что тут отыщется какой-нибудь старикан, который живет на острове с незапамятных времен и все про всех знает. А если нет, то, считай, не повезло. Это местечко явно не из тех, где любят чужаков вроде нас.

Сидевшая за кассой девушка оказалась совсем молоденькой, намного моложе Тесс. Однако в глазах ее была недетская мудрость, несколько странная для столь юного на вид существа, а на лице было выражение ледяной неприступности, куда более уместное в Балтиморе с его кварталами, где неизвестно на кого нарвешься. Тщательно приглаженные блестящие волосы девушки были стянуты в конский хвост и переливались на солнце, словно драгоценный шелк, а синие глаза на фоне молочно-белой кожи казались почти черными. Манеры ее были безупречны, и вся она походила на мраморную богиню — прекрасную и столь же неприступную. Девушка была вежлива, но при одном взгляде на нее почему-то пробирала дрожь.

— Мы пытаемся отыскать кого-нибудь из старожилов острова, — объяснил, облокотившись о прилавок, Карл. — Наверное, вы кого-то знаете, раз уж сами живете здесь.

— Я бы так не сказала, — отрезала кассирша.

— Есть одна девушка… Собственно, теперь-то она уже взрослая женщина… Впрочем, может быть, она уже успела уехать. Лет пятнадцать назад ей было примерно столько лет, сколько и вам.

— Если уж кто и знает ее, так это моя мать, — заявила девушка. Но при этом, как заметила Тесс, ей и в голову не пришло предложить им поговорить с ее матерью.

— Ее звали Бекка, — вмешалась в разговор Тесс.

— Бекка, — задумчиво повторила девушка. Судя по всему, это имя абсолютно ни о чем ей не говорило. — Не Ребекка?

— Нет, просто Бекка.

— Хмм… а фамилию ее вы не помните?

— Гаррисон.

— Стало быть, она не из пяти семейств.

— Пяти семейств?

— Местные старожилы. Их тут всего пять семейств, и вся родня носит одну и ту же фамилию, хоть древняя тетушка, хоть новорожденный младенец. Должно быть, ваша Бекка из тех, кто приезжал только на лето. Такие часто проводили здесь один сезон, после чего исчезали навсегда. Впрочем, я их не виню. Сама бы ни за что не стала тут жить.

Последняя фраза прозвучала с заметным вызовом, но была адресована не им, а кому-то еще. Только вот кому? В магазине кроме них никого не было.

— Стало быть, Бекка потом так и не объявилась?

— А? — Похоже, девушка успела уже о них забыть.

— Гаррисон, значит, — послышался чей-то голос.

Тесс вздрогнула — голос доносился откуда-то из-за замасленных занавесок, прикрывавших вход в служебное помещение за кассой. Через мгновение они раздвинулись, и перед ними появилась женщина. Тесс стало немного не по себе — ей показалось, она видит перед собой работу одной из тех безжалостных компьютерных программ, которые призваны показывать, что делает с женским лицом время. Перед ними была та же самая девушка, только на тридцать лет старше — высохшая, с устало ссутуленными плечами. Сверкающие каштановые волосы поседели и поредели, алебастровая кожа покрылась уродливыми коричневыми пятнами. Тесс почему-то первым делом бросились в глаза ее руки — огромные, со вздутыми венами и шишковатыми пальцами, они смахивали на корни старого дерева.

— Гаррисоны действительно жили тут много лет назад. Эта соплюшка в то время была еще в пеленках. Точнее, ее тогда вообще еще на свете не было. — Мать бросила в сторону девушки уничтожающий взгляд. — Впрочем, мозгов у нее с тех пор не слишком прибавилось. Когда, вы сказали, это было — лет двадцать назад?

— Скорее пятнадцать, — покачал головой Карл.

— Двадцать, семнадцать, пятнадцать, десять… Порой кажется, что с тех пор прошла целая вечность, а иной раз — словно все это было вчера. Когда стареешь, все путается в голове. Да, старость — не радость.

Старость? Да ведь на вид ей лет сорок пять, не больше, удивилась Тесс.

— Стало быть, вы знали эту девушку, Бекку Гаррисон?

— Знала? Нет, я бы так не сказала, — возразила женщина, и Тесс мгновенно сообразила, что местные жители к слову «знать» привыкли относиться куда серьезнее, чем на материке. — Конечно, мы знали о них. Ее отец… Говорят, он был какой-то шишкой. Впрочем, чем больше я думаю об этом, тем больше уверена, что он сам все это и придумал. Я раньше и слышать не слышала о нем, да и потом тоже, так что не знаю, какой уж он там сильно знаменитый!

— И чем же он был знаменит?

— Пописывал в разные журналы. Во всяком случае, так он сам говорил. Лично я ни разу не видела его фамилии ни в одном журнале. — Женщина ткнула в сторону стеллажей, где на полках стопками пылились «ТВ-гайд», «Пипл» и «Спортс Иллюстрейтед». — Все твердил, что собирается, мол, написать книгу о нашем острове, только лично мне она не попадалась.

— А вы не помните, как его звали?

— Гарри Гаррисон. Так он сам говорил. Интересно, где у родителей мозги, когда они дают детям имена вроде этого? Впрочем, очень возможно, что это не настоящее его имя.

У Тесс руки чесались записать все, что говорила эта женщина, но она благоразумно сдержалась — за эти годы она уже успела узнать, что ничто так не вызывает желания поскорее прикусить язык, как вид карандаша, стремительно бегающего по бумаге. Тесс приучила себя слушать, не пропуская ни единого слова, чтобы потом при первой же возможности как можно более точно записать услышанное.

— Сколько лет прошло с тех пор, как он тут жил?

— Как я уже говорила, он собирался писать книгу об острове. Ну вот, он пожил тут какое-то время, а потом уехал — наверное, нашел, о чем еще написать.

— И Бекка тоже уехала вместе с ним?

— Ну, сдается мне, дети должны следовать за родителями повсюду, разве не так?

Тесс не сразу заметила, как уклончиво это прозвучало. Женщина не сказала ни «да», ни «нет», она просто ушла от ответа, и выражение у нее на лице в этот момент было полным затаенного лукавства — в точности как у кошки.

— Скажите, а остался тут кто-то, кто знал Бекку достаточно хорошо? С кем она дружила, может быть? Или дружил ее отец?

— Гаррисоны всегда держались в стороне. А пошло это от него — говорил, что так ему удобнее. Дескать, тогда он видит все словно бы со стороны. Впрочем, нас всех это вполне устраивало. Он был… несколько фриволен, знаете ли.

— Что вы имеете в виду? Он пил? Или по-дурацки вел себя?

— Стала бы я так говорить, если бы он просто выпивал! У нас в Тиндалл-Пойнте не пьют разве что только грудные младенцы. — Она кивком указала в сторону холодильников, которых оказалось целых три. За стеклянным дверцами двух из них зеленым, золотым и коричневым чванно поблескивали банки и бутылки с местным пивом, в то время как третий, казалось, стыдливо съежился, стараясь укрыть от их взглядов несколько пакетов с молоком и упаковок с сырами и яйцами. — Правда, одно только пиво, ничего крепкого.

— Так почему вы все-таки сказали, что Гарри Гаррисон вел себя фривольно? — не утерпел Карл.

— Господи, да этот человек за все время палец о палец не ударил. А у нас тут люди гнут спину с утра до вечера. Слоняться день-деньской по острову, отрывать людей от дела, задавая им идиотские вопросы, — вот что в его понимании было работой. Мы тут, знаете ли, давно уже притерпелись к тому, что живем, как под микроскопом. То студенты из колледжа понаедут, то нагрянут журналисты, а то вдруг принесет этих… как их зовут? Да вы их знаете — те полоумные, которые вечно поднимают визг, стоит кому-то травку примять, а до живых людей им и дела нет.

— «Зеленые»?

— Да, так они себя называют. Но Гарри Гаррисон интересовался только самим собой, да еще тем, как наш остров влияет на него, любимого. А вот как влияет на Ноттинг-Айленд он сам, ему было глубоко плевать.

На лице немолодой женщины появилось задумчивое выражение, как будто с ее губ вдруг сорвалось нечто такое, что она давно уже подспудно чувствовала, да только все никак не могла найти подходящих слов, чтобы высказать все, что наболело.

— А Бекка… Остался на острове кто-то, кто еще помнит ее или поддерживает с ней связь? — не выдержала Тесс. Как ни интересно было слушать местные сплетни, представляя себе этого Гаррисона, с бессмысленным взором часами слоняющегося по острову, в первую очередь их интересовала его дочь.

— Очень сомневаюсь. Я ведь уже сказала, они держались особняком. А теперь, — женщина облокотилась о прилавок и стала вдруг до ужаса похожа на одного из сказочных грифонов, — мне кажется, вы собирались что-то купить.

Тесс моментально поняла намек — конечно же, от них ждут, что они оплатят то время, которое она на них потратила, хотя время — похоже, единственное, чего у обитателей Ноттинг-Айленда было в избытке. Согласно кивнув, Тесс вытащила из холодильника упаковку «Дабл-Стафф-Ореос». Женщина выразительно вскинула брови. Вздохнув, Тесс добавила к ней пару банок фасоли и шоколадку. Брови снова полезли вверх и так и остались там, пока Тесс не выложила сорок долларов за всю эту снедь, которая была ей абсолютно ни к чему. Да уж, уныло подумала она, по части умения сигнализировать бровями Уитни до этой тетки явно далеко.

— Как вы считаете, они говорили правду? — спросила она Карла, когда он, словно стараясь обогнать стремительно катившееся за горизонт солнце, направил моторку в сторону Крисфилда. Тесс маленькими глоточками тянула из банки пиво, которое им всучили в местной лавке.

Естественно, им и в голову не пришло принять на веру слова немолодой хозяйки лавки о том, что во всем Тиндалл-Пойнте не осталось ни одной живой души, которая бы помнила Бекку Гаррисон, не говоря уж о том, чтобы знать ее нынешний адрес. Немолодая женщина… Забавно, что Тесс по-прежнему воспринимала ее именно так. А ведь та не намного старше ее, от силы лет на пятнадцать. Сама Тесс возмутилась бы, если бы в сорок пять кто-то счел ее немолодой. А вот хозяйку лавчонки язык не поворачивается назвать молодой — возможно, из-за ее глаз, в которых застыла тоска и какая-то смутная угроза…

В общем, они ей не поверили и обошли все дома в Тиндалл-Пойнте от первого до последнего. Иногда им открывали, но чаще — нет. В числе тех, с кем им удалось поговорить, были, конечно, и женщины, в основном еще совсем молодые, около тридцати, и среди них не нашлось ни одной, кому имя и фамилия Бекка Гаррисон хоть что-то говорили бы. Тесс (или Карл) вежливо и терпеливо напоминали об ее отце-писателе. Тогда кто-нибудь из них спохватывался: да, жила вроде бы такая, но… Вскоре стало ясно, что никто из них не знал Бекку близко. Одна из женщин предположила, что Бекка собиралась попробовать себя в кино, другая поправила: не в кино, а на эстраде.

— Впрочем, я ни разу не слышала о ней с тех пор, — поспешно добавила она. — Так что, думаю, вряд ли ей чего-то удалось добиться. — Тень злорадства пробежала по ее лицу. Впрочем, то же самое выражение Тесс успела подметить в глазах едва ли не всех, с кем они говорили, стоило только упомянуть Гарри Гаррисона и его дочь. Похоже, их не слишком-то любили.

Перед ними медленно и величественно вставал Крисфилд. Уже можно было разглядеть поджидавшего их хозяина моторки. Вечерний бриз игриво трепал его волосы и белоснежную бороду.

— Итак, Карл, что у нас есть? Эрик Шиверс — я имею в виду настоящий — умер. Кто-то, возможно, был свидетелем его смерти. А тот, кто воспользовался его именем, знал, что ничем не рискует. Ему было известно, что у Шиверса были права, и он был уверен, что настоящему Эрику они уже не понадобятся.

— Неужели вы думаете, что эта Бекка и есть убийца, которого мы ищем? А что? Предположим, она меняет пол, становится каким-нибудь Джоном Хопкинсом, обзаводится секс-протезом или как это называется, и все такое. А потом у нее в голове вдруг что-то щелкает, и она начинает убивать всех подряд женщин, с которыми живет. Интересная теория! А вы еще меня грызете за то, что я, дескать, смотрю слишком много дурацких фильмов.

— Нет, я сейчас думала о другом. Тот человек, которого вы знали под именем Алана Палмера, он был хрупкий, можно сказать, даже женоподобный, верно? И из больницы звонила якобы женщина — и вам, и сержанту Крейгу. Сказала, что она — социальный работник. Еще есть неизвестный мужчина, который выдавал себя за Эрика Шиверса. Что, если их двое? Допустим свидетелями гибели Эрика были два человека, и теперь они прикрывают друг друга. Вспомните, на острове всем явно плевать на то, что случилось с Беккой. И однако все, не сговариваясь, подтвердили, что они с отцом покинули остров именно пятнадцать лет назад, почти сразу же после смерти Эрика. Вполне вероятно, что отец заставил ее уехать. Может, хотел таким образом защитить ее.

— Это нормальный законопослушный обыватель? Да он бы сам притащил ее за шкирку в полицию!

— Не стоит выдавать желаемое за действительное, — покачала головой Тесс. Согласно ее личному опыту, даже весьма и весьма добропорядочные граждане склонны весьма вольно толковать закон, если он касается лично их. Или их близких. Взять хотя бы Луизу О’Нил.

— Вспомните, когда вы служили в дорожной полиции, случалось ли вам гоняться за водителями, которые просто-таки принципиально отказываются платить штраф или дорожную пошлину? Кидают квитанцию в бардачок, а потом жмут на газ?

Карл заметно напрягся.

— Я ведь не только этим занимался, знаете ли…

— Нисколько не сомневаюсь. Но меня сейчас интересует другое. Так вот, встречали вы таких, кто сует квитанцию в бардачок и тут же пытается удрать?

— Вы еще спрашиваете?! Один такой отморозок кончил тем, что грохнул постового, собиравшегося выписать ему штраф! Тупой недоумок, сопливый мальчишка, угнал у бакалейщика фургон, а потом мчался на нем через весь Нью-Йорк! Ей-богу, я не шучу.

— Конечно, конечно. Но я сейчас о другом. Вспомните, были ли среди них люди… ммм… достаточно симпатичные, вполне добропорядочные, в шикарных машинах, которые отказывались платить штраф или дорожную пошлину принципиально?

— Ну да, бывали и такие.

— И разве у каждого из них не было всегда — всегда! — уважительной причины, почему они не должны этого делать? Хотя закон один для всех. Но они как-то умудрились поставить себя так, словно для них законы не писаны.

Довольный, что уловил ее мысль, Карл кивнул и заулыбался.

— Умение находить логическое объяснение любым своим поступкам задним числом, — объяснила Тесс. — Именно это и отличает людей от всех других живых существ. Животные поступают так как они вынуждены поступить, чтобы выжить, но это обычный инстинкт. А люди поступают так, как им нравится, а потом мысленно возвращаются к этому и пытаются объяснить или даже оправдать свои поступки именно стремлением выжить.

— Стало быть, Эрик — Алан тоже считает, что у него есть уважительная причина так поступать?

— Готова поспорить на что угодно, что в какой-то степени он оправдывает себя некими высшими соображениями.

— Возможно. Или он просто чудовище, монстр какой-то. — Солнце катилось к горизонту с угрожающей скоростью, и в меркнущем свете дня Тесс с трудом различала лицо Карла. — Есть же такие, просто исчадия ада… нелюди…

— Ага, привидение вы отрицаете, а в нелюдей верите, значит?

— Да, я верю, что зло существует.

— А вот я не так уж в этом уверена. Насколько мне известно, зло не закладывается в ДНК. И чудовищем вас делает нечто другое.

— Между прочим, вы сейчас занимаетесь именно тем, в чем только что упрекали других. Ищете логическое объяснение задним числом, — злорадно ухмыльнулся Карл. «Моя мамочка делала одно, папочка — другое, а я просто унаследовала это от них обоих. При чем же тут я, бедная?» Я просто зверею, когда слышу такое! По мне, вся эта ваша психиатрия-психология — чушь и бред собачий!

— Иной раз я тоже так думаю, но… Проклятие!

— В чем дело? Слишком быстро плывем?

— Нет. Просто только что я вспомнила, что у меня как раз сегодня встреча с моим психоаналитиком…

Неужто она и впрямь думала, он не узнает, что она была там? Его мать до сих пор поддерживала отношения со старыми приятельницами. Так что это был просто вопрос времени — сколько пройдет часов, прежде чем кто-то из них позвонит и сообщит — мимоходом, конечно, что какие-то приезжие спрашивали о Бекке Гаррисон. Естественно, это заставило ее потерять голову, и вот теперь она в панике обрывала ему телефон.

— Не переживай, ма. Кому какое дело, зачем они приезжали и какие вопросы задавали? Ты же знаешь местных — никому из них и в голову не придет откровенничать с приезжими.

— Да, но ведь они упоминали ее имя…

— И что? Они же считали, что речь идет о человеке, которого можно отыскать.

В трубке повисла тишина. Даже не видя ее лица, он знал, что она сейчас прокручивает в голове эту мысль, просеивает слово за словом, как заботливый садовник землю. Соображает она до сих пор неплохо, подумал он.

Ему нравилось считать, что это бесценное качество — умение анализировать ситуацию — он унаследовал от нее. Интересно, откуда у нее это? Может, стремление столь тщательно вникать в каждую подробность вошло у нее в привычку благодаря бесконечным годам изнурительного труда, когда она часами чистила крабов, кропотливо освобождая хрупкие панцири от кусочков нежного мяса? Но привычку невозможно унаследовать. Зато ее можно перенять — если очень постараться, конечно.

Естественный отбор — услужливо подсказала его память. Эти слова сами всплыли у него в мозгу, такие же неожиданные и святотатственные, как в тот день, когда он услышал их в первый раз. Это случилось семь лет назад. Он вернулся из школы, горя желанием поскорее рассказать матери о путях эволюции. Почему у жирафа такая длинная шея? Ведь она не всегда была такой. Просто жирафы с короткой шеей постепенно вымерли.

— Не смей богохульствовать, еще отец услышит! — сурово оборвала его мать.

Но отец, вернувшись вечером домой, неожиданно заявил, что это вовсе не бессмысленный вздор, как считает мать.

— Если крабы были бы чуток поумнее, — ухмыльнулся он, — то это они бы плавали на ялике, а я бы копошился в грязи, стараясь зарыться поглубже, чтобы меня не поймали. Какой смысл брать в жены лучшую чистильщицу крабов на всем острове, коли я не в состоянии приносить ей достаточно крабов на разделку?

Конечно, она вовсе не была лучшей — просто муж любил ее и не видел ничего дурного в том, чтобы немного преувеличить. Впрочем, руки у нее и впрямь были ловкие. Женщина, которая зарабатывает себе на жизнь сортировкой и чисткой крабов, с годами становится настоящей волшебницей. Ни одному туристу или гурману такое и во сне не приснится. Ее личный рекорд — пятнадцать фунтов крабового мяса за один час. И дело тут вовсе не в скорости, а скорее в тщательности, с которой она делала свое дело. После того, как мать, очистив краба, швыряла пустую скорлупу в сторону, там даже муравьям нечем было поживиться.

То, чем занимались его мать и почти все женщины на острове, по сути своей было незаконным. Крабовое мясо, которое они добывали, проходило мимо инспекторов из департамента здравоохранения — если повезет, конечно. Все они хорошо знали, каково это — смотреть, как плоды твоего труда вываливают на землю и топчут ногами. Как люто они ненавидели всех этих служащих из департамента здравоохранения — щуплых, с нездоровым цветом лица и лицемерными взглядами, этих грабителей, не гнушавшихся чужим добром.

А вот в глазах мужчин таким же лютым врагом были представители полиции из отдела защиты окружающей среды и охраны природных ресурсов. Они казалось, только и занимались тем, что постоянно меняли законы, ограничивающие добычу крабов и ловлю рыбы. Быть жителем острова вовсе не означало оказаться на закрытой территории, куда никому нет доступа. Годы тяжкого труда и обид приучили островитян с недоверием относиться к любым властям — кроме Господа Бога, конечно. Чужаков тут не любили. Поэтому кому бы ни пришло в голову расспрашивать о Бекке, можно было не тревожиться — даже спустя столько лет никто и словечка не проронит.

Тогда им не задали ни единого вопроса. Вообще не упоминали об этом — наверное, не хотели лишний раз причинять боль его матери, упорно отрицавшей очевидное и не желавшей ничего слышать с того самого дня, как возле Шэнк-Айленда обнаружили его лодку. Она была пуста. Самоубийство всегда считалось постыдным. Почти таким же постыдным, как возможность того, что мальчик, который родился и вырос на острове, утонул или не заметил приближение шторма. Вынужденные выбирать между этими двумя единственно возможными объяснениями, местные в конце концов предпочли просто не говорить о том, что некогда случилось с сынишкой Одри. Да и зачем? Бедняжка только-только потеряла мужа, погибшего от заражения крови, а теперь лишилась и единственного сына. К этому времени она уже пятнадцать лет стойко, без жалоб и сожалений несла на своих плечах бремя того обмана. И только в последние годы стала немного тревожиться.

Трубка вновь ожила.

— Джун Пети сказала…

— Джун Пети? Господи, в жизни не слышал такого идиотского имени.

— Так вот, Джун говорила, что их было двое. Она решила, что они из полиции. Но значков они не показывали, даже ни разу не обмолвились, зачем им понадобилась Бекка.

Естественно, он это знал — но вот говорить об этом матери не обязательно. Он и не собирался этого делать — достаточно с нее тайн и секретов. Ей было невдомек, как это Эрик Шиверс вдруг таинственным образом вновь вернулся в мир живых. Не знала она и о том, зачем ему вдруг это понадобилось. Естественно, ей было известно, что он часто пользуется фальшивыми именами, но наивно считала, что этого требует его работа. Мать всегда пребывала в блаженном неведении насчет того, как именно он зарабатывает себе на жизнь. Человек, чей родной дом едва-едва не был когда-то поглощен заливом, должен был, в ее понимании, с большим уважением и любовью относиться к природе, а не наоборот. Все, что родит земля, может быть использовано, и не один раз. И выживет тот, кто лучше всех приспособлен для такой жизни.

— А Джун не сказала, как они выглядели? — поинтересовался он, как будто не знал этого сам. Его мать ничего не должна была подозревать.

— Мужчина рыжий, и улыбается, как Чеширский кот. Лицо все в веснушках. Женщина высокая, волосы затянуты на затылке в хвост. Довольно страшненькая, сказала Джун.

— Эта твоя Джун, — сдавленным от ярости голосом перебил он, — всех считает страшненькими кроме себя и своих драгоценных дочерей. Интересно, сама-то она когда в последний раз смотрелась в зеркало? Страшна как смертный грех и вдобавок старее самого Ноя!

— В свое время у нас на острове она считалась первой красавицей.

— О да, велика радость! Учитывая, что тогда на острове с трудом можно было наскрести три сотни жителей.

— Да что это с тобой, сынок? Какая муха тебя укусила? С чего это ты так разозлился?

— Ничего. — Он с трудом взял себя в руки. — Прости, ма. Просто представил себе эту старую сплетницу, как она с горящими глазами нашептывает тебе все это по телефону… Она словно бы… жалеет тебя, что ли. И всегда так. Сначала когда умер отец. Потом когда я… — Он не договорил. Да в этом и не было нужды. — Слушай, а не ты ли, случайно, считалась первой красавицей острова? Возможно, Джун просто тебе завидует?

Мать рассмеялась своим журчащим смехом, и он вдруг подумал, что это самое приятное, что он услышал за всю эту неделю. Внезапно в трубке, как это часто случается с сотовыми телефонами, что-то громко затрещало. Голос матери на минуту пропал. Он поспешно распрощался, чувствуя, как горло стиснула злость — он всегда испытывал унижение, когда был вынужден вот так неожиданно прерывать разговор. Как бы там ни было, ничто не могло помешать ему, как обычно, сказать матери: «Доброй ночи» и «Я тебя люблю».

Сунув телефон под приемник, он снова нажал на газ и двинулся дальше. С утра зарядил дождь, и изрядно похолодало. Зато все последние дни на небе не было ни облачка, а солнце палило, как летом. В здешних краях весной всегда так. Внезапно он почувствовал острый укол зависти и сожаления: ведь она была на острове — том самом острове, который отверг его пятнадцать лет назад. За все это время он не осмелился побывать в тех местах — даже в Крисфилде. Те, кто разыскивает его, чтобы заставить понести наказание, никогда не смогут понять, что самое страшное и мучительное для него — оставаться вдали от того единственного места, которое он любил. Он сам сделал себя изгнанником — и хуже этого наказания не было ничего.

Конец апреля в Харкнессе. Деревья каркас сейчас одеваются первой листвой, а трава становится того нежнейшего оттенка, который никогда не встретишь на материке. Калина еще не цветет, но до этого осталось всего ничего. Он представил себе ее белоснежные цветы, похожие на снежки, и сладкая боль подступила к горлу. А потом наступает тот восхитительный миг, когда приход весны становится неизбежным, когда ты чувствуешь это каждой клеточкой своего тела…

Интересно, подумал он, смогла ли она, та, что родилась и выросла в городе, почувствовать томительную красоту и нежность, окружавшие ее в течение нескольких часов? Ничего, он все ей покажет… он научит ее.

В свое время.

Ему предстоит так многому ее научить.