— Что ты об этом скажешь? — Уитни открыла пакет из бакалейной лавки и извлекла из него лампу с подставкой из грубо обработанного дерева и желтым абажуром с изображением диких уток в полете.
— Скажу, что кто-то явно ходил по магазинам, — ответила Тесс, наслаждаясь царившим в Корнер-Стэйблс полумраком. — Причем побывал в одной из тех лавчонок, где торгуют сувенирами и якобы предметами искусства.
— Конечно, я знаю, что это кич, но кич добротный, а не какая-то там безвкусица, — заявила Уитни тоном выпускницы элитного университета на восточном побережье. Впрочем следовало признать, что кое-какие основания для этого у нее были. Тонкие, слегка заостренные черты лица и светлые, подстриженные аккуратной шапочкой волосы придавали ее облику дух аристократичности, который не только чувствовался на расстоянии, но и подобно свету далекой звезды озарял все вокруг. Даже Корнер-Стэйблс выглядел намного презентабельнее оттого, что она почтила его своим присутствием. И не только он — даже эта жуткая лампа приобрела сносный вид потому, что в руках ее держала Уитни. Почти сносный.
Проблема была только в том, что Уитни не могла держать ее в руках все время. Если, конечно, не хотела сойти за статую Свободы, вздымающую свой светильник с летящими утками к самым небесам.
— Кич — он есть кич. Да к тому же еще и лампа — полная дрянь, уж ты мне поверь. Убери ее с глаз долой, а то меня по ночам снова будут мучить кошмары. Впрочем, хоть найдется о чем поговорить с доктором на будущей неделе.
— Ладно, не хнычь. Ну и как, помогает? Или он считает, что ты — безнадежный случай?
— Похоже, пока он полон надежд. Скорее всего, потому, что плохо меня знает.
Тут, наконец, прибыл их заказ — сэндвич с зажаренной на решетке отбивной для Тесс и аппетитный гамбургер, на котором остановила свой выбор Уитни. Обе были голодны как волки, а когда вы в таком состоянии, лучше Корнер-Стэйблс места не найти. Кроме всего прочего, Тесс решила, что в эти часы разумнее двинуться в северном направлении, чтобы не застрять в пробке, которых в центре города было немало. Правда, она не учла, что в наши дни окраины с их улицами, по которым стремительным потоком в несколько рядов несутся машины, тоже успели превратиться в сумасшедший дом, и потом долго чертыхалась по этому поводу. На то, чтобы проехать пять миль, отделявшие больницу от этой тихой улочки с разбросанными тут и там кафе, где можно было наскоро перекусить, и винными магазинчиками, у нее ушел без малого час.
— Эх, надо было свозить тебя к Маккэфферти, — вздохнула с сожалением Уитни, откусив громадный кусок бургера и придирчиво разглядывая его содержимое, чтобы понять, хорошо ли он прожарен. Вкус ей еще в раннем детстве испортила ее мать, для которой стряпня всегда была чем-то вроде домашней каторги. И даже теперь, когда у нее появилась возможность выбирать, пристрастия Уитни оставались неизменными и никогда не шли дальше не слишком аппетитных кусков говядины, цветом и вкусом мало отличавшихся от подошвы. — Мне лично наплевать, что я ем, а вот тебя я с удовольствием угостила бы чем-то вкусненьким. Например, филе миньон.
— Ну уж нет! — возмутилась Тесс. — Видеть не могу, что ты творишь с куском вырезки стоимостью двадцать восемь долларов. И потом, я сто раз тебе говорила: ты мне ничего не должна! Самое лучшее, что я могла сделать, — не впутывать тебя в эту историю. Господи, да узнай они только, что нас там было двое, судья непременно передал бы дело в суд! А учитывая алчность Микки Печтера, можно не сомневаться, что он постарался бы выдоить твою семейку досуха!
— Может, и лучше, если бы дело дошло до суда, — задумчиво проговорила Уитни. — Тогда этому ублюдку тоже бы досталось по первое число.
— Теоретически да. Однако когда ты стоишь перед выбором — получить шесть месяцев условно или предстать перед судом, который еще неизвестно чем закончится, сразу почему-то понимаешь, что принцип, конечно, штука хорошая, но не главная. К тому же суд — развлечение не из дешевых, знаешь ли. Да и Тайнер работает отнюдь не бесплатно. Теперь я у него в долгу, и этот долг мне еще предстоит отработать.
— Ну да, работа. Кстати, именно из-за нее я и вытащила тебя сегодня на ланч. — В те моменты, когда Уитни была поглощена собственными заботами, а такое случалось довольно часто, синеватые жилки у нее на висках, горле и возле челюсти проступали заметнее.
— Ну, в чем дело?
— У меня есть для тебя работа. Очень важное задание.
— Уитни, только не из жалости, идет? Повторяю еще раз: ты мне ничего не должна.
— Это не имеет ничего общего с нашей вылазкой. Если хочешь знать, идея нанять тебя вообще не моя. Есть один человек в правлении, который попросил меня повесить на тебя эту работенку.
— В правлении? В каком еще правлении? Кто-то из членов вашего фамильного клана?
После нескольких лет каторжного труда, за которые ей наконец удалось добиться практически всего, о чем она мечтала, Уитни вдруг вбила себе в голову, что нет ничего постыдного в том, чтобы взять на себя управление семейной благотворительностью. Ей всегда нравилось швырять деньги без счета. А еще больше ей нравилось, когда все городские знаменитости, все сливки местного общества являлись к ней клянчить деньги.
— Я бы сказала, что это скорее коалиция или консорциум, чем правление. Ничего официального, просто несколько местных некоммерческих предприятий, подвизающиеся в женских изданиях, подняли страшный шум, стремясь остановить волну домашнего насилия в штате.
— Знаю, как это сделать, — буркнула Тесс. — Нет ничего проще.
— Да ну?!
— Всякий раз, когда какой-нибудь влюбленный с разбитым сердцем хватается за пистолет, чтобы выпустить пару пуль в сердце неверной возлюбленной, нужно…
— Ну? — Еда мгновенно оказалась забыта. Теперь Уитни просто сгорала от нетерпения.
— …нужно просто убедить его в том, что в этом случае проще всего покончить с собой.
— Брось, Тесс. Это действительно серьезно. Мы намерены добиться сокращения насилия на бытовой почве. Причем в пределах штата.
— Даже не представляю, с чего тут можно начать, — пожала плечами Тесс. — Не думаю, что насилие, если оно происходит за запертыми дверями, выплывает наружу. Так что вряд ли количество таких случаев выражается очень уж большой цифрой.
— Вот именно! — всплеснула руками Уитни. — Поэтому-то никто из политиков и не хочет связываться с данной проблемой. А ведь, может, с этой категорией преступлений легче всего бороться.
— Не исключено. Давай, излагай.
— На сессии генеральной ассамблеи, которая только что закончилась, нас набралось всего четверо, так что затея выбить из комитета хоть один законопроект с треском провалилась. Председатель юридической комиссии попросту сунул его в ящик и не поставил на голосование. Не помог даже тот недавний случай… помнишь, какой-то чокнутый поубивал кучу народу, а потом взял в заложники всех родственников своей девушки. Наши достопочтенные законотворцы развели руками и заявили, что, дескать, принимать законы против идиотов бессмысленно.
— Я тебя умоляю, — хмыкнула Тесс. — Те, у кого проблемы с психикой, предпочитают считать себя вызовом обществу.
— Очень смешно, — поморщилась Уитни. — Как бы там ни было, мы не собираемся сдаваться — на следующий год снова поднимем этот вопрос, подобрав аргументы поубедительнее. Но для этого нужна информация.
— Ну а я-то тут при чем?
— Один из членов нашего правления уверен, что городское управление полиции, не в силах справиться с волной убийств и в случаях бытового насилия спускает дело на тормозах. Например, нам известно о пяти убийствах в нашем штате, следствие по которым зашло в тупик. Нужен кто-то, кто бы смог заново провести расследование, проверить работу полиции…
— Проверить работу полиции?! По старым делам?! Да вы с ума сошли! Уитни, это невозможно!
— Не такие уж они и старые — максимум шестилетней давности. Самое свежее — от минувшего декабря. И потом, мы же не просим тебя расследовать все эти случаи. Просто хотим знать, какие действия предприняла полиция, и случалось ли, что подозреваемый потом совершил насилие еще раз. Если нам удастся найти хоть один случай, когда из-за того, что полицейские работали спустя рукава, какой-то ублюдок продолжал делать свое черное дело, мы начнем сбор средств для дополнительного финансирования и повышения квалификации полиции в маленьких городках. Соглашайся, Тесс. Ведь тебе нечасто доводится отрабатывать свой гонорар и при этом еще делать по-настоящему доброе дело!
Тесс только грустно улыбнулась. Уж кому, как не Уитни, знать, что сама она, в сущности, ничего другого и не хотела. Участи частного детектива часто не позавидуешь — целыми днями копаться в чужом грязном белье. Даже те из них, кто, как она, отказывались заниматься бракоразводными делами, не могли позволить себе роскошь вечно оставаться альтруистами. Беда в том, что Тесс на дух не переносила людей, вообразивших себя чуть ли не богом, призванным творить справедливость. Правильно говорят, что благими намерениями вымощена дорога в ад.
— Мы заплатим тебе по высшей ставке плюс суточные, если тебе придется уехать из города. Члены правления не станут дышать тебе в затылок — достаточно ежемесячного письменного отчета или краткого устного доклада о результатах предварительного расследования.
— И никакой прессы.
— Что?
— Никаких газетчиков. Не хочу, чтобы кто-то из «благодетелей» на весь мир протрубил, что желает начать новый крестовый поход. Учтите: местные копы и так кривятся, когда какой-нибудь частный детектив начинает совать нос в их дела, а поднимется шумиха, так они меня вообще на порог не пустят. Поэтому нужно держать рот на замке. Сколько людей в этом вашем правлении?
Уитни принялась загибать пальцы.
— Кто-то из «Убежища», кто-то из фонда, который принадлежит нашей семье. Кто-то из «Детей Балтимора» и «Нового Решения». Кто еще? Ага, фонд Уильяма Три…
— Фонд Уильяма Три? Случайно не тот, которым руководит Луиза Дж О’Нил?
— Формально да. Но она практически отошла от дел. После того как ее бросил муж, здоровье бедняжки сильно пошатнулось.
— Ну и слава богу, — кивнула Тесс, так энергично впившись зубами в пережаренный сэндвич, что даже слегка поморщилась от боли. Ее стоматолог неоднократно предупреждал ее, что она когда-нибудь сломает зуб.
— Я в курсе, что ты терпеть ее не можешь. — Пристальный взгляд Уитни уперся в лицо подруги. — Только ты никогда не говорила мне, почему.
— Терпеть не могу? С чего ты взяла? И потом, кого — Луизу Дж. О’Нил, благодетельницу Балтимора, главную озеленительницу города и прочая, и прочая? Что ты! Как и остальные, я обязана ей всем, в том числе своей карьерой.
— Да, совсем забыла, прости. Твое первое расследование. Кажется, тот адвокат, которого убили, работал на Саймона О’Нила. Но О’Нилы не имели никакого отношения к его смерти.
«К его — возможно, — подумала Тесс, — а к другой?»
— Так что там стряслось с Саймоном? Я только сейчас сообразила, что вот уже бог знает сколько времени не слышала ничего об О’Нилах — ни единой строчки в газетах!
«А ведь я искала их, — добавила она про себя. — Причем каждое воскресенье».
— С Саймоном? А, он сбежал в Северную Каролину. Кажется, с какой-то дамочкой из адвокатской конторы. А через шесть недель умер — от сердечного приступа, если не ошибаюсь.
— Что, прямо на ней?
— Нет, конечно — это уж слишком избито, знаешь ли. Во время тренировки по гольфу. Думаю, это самое лучшее, что он мог сделать для бедняжки Луизы. Теперь никто не станет есть ее поедом, упрекая в том, что она швыряет деньги на ветер. Тем более что деньги-то ее. И все же это ее подкосило. У нее случился удар, так что пришлось отправить ее в Роланд-парк-Плейс в Кесуике. Моя мама недавно ездила проведать ее — когда-то они вместе играли в теннис.
— Помню. — Именно помня об этой дружбе, Тесс поостереглась рассказать Уитни обо всем, что в свое время сделала Луиза. — Говоришь, она отошла от дел? Стало быть, на встрече с этим вашим правлением ее не будет?
— Нет, она уже ни во что не вмешивается. Только дает деньги. Не думаю, что ее сейчас вообще интересует, чем занимается фонд Уильяма Три. Как сказала моя мать, Луиза лежит в постели, отказывается с кем-либо говорить и мечтает о смерти — твердит, что желает быть с Саймоном.
— Невероятно! С человеком, который всю жизнь унижал ее и при этом тратил ее деньги на бесчисленных девок, ни у одной из которых даже приличного образования не было.
— Среди них, кажется, затесались даже две секретарши. Однако похоже, она любила его. Иначе почему терпела столько лет?
— Понятия не имею. Может, посоветовать вашему правлению выделить некоторую сумму на решение заодно и этой проблемы? Впрочем, она стара как мир — почему вообще люди терпят, что о них вытирают ноги?
— Ты имеешь в виду женщины — мужей?
— Бывает, что и мужчины остаются с женщинами, которые совсем недостойны любви.
Покончив с ланчем, они вышли на улицу. После приятного полумрака яркое солнце ослепило их так, что пару секунд обе моргали, словно совы, ничего не видя вокруг себя и дожидаясь, пока глаза привыкнут к свету. Но этого оказалось достаточно, чтобы перед мысленным взором Тесс всплыло то, что она, казалось, похоронила давным-давно.
Она вдруг снова увидела подброшенное в воздух тело мужчины, скорченным черным силуэтом вырисовывающееся на фоне неба, а вслед за этим — зловещие контуры старого автомобиля, через мгновение пропавшего в густом утреннем тумане. Как долго это видение преследовало ее по ночам, превратившись в кошмар, который не давал ей спать! Почему она снова вспомнила этот ужас? Из-за беседы с доктором Армистедом? Или потому, что Уитни упомянула о Луизе?
— Уитни, насчет моего гонорара… Какой у вас порядок — вы делите расходы поровну или каждый жертвует соответственно размерам своего капитала?
— Соответственно, — ответила Уитни. — Наш семейный фонд, к примеру, оплатит ровно треть всех расходов. И это зависит не от возможностей каждого фонда. Скажем, «Дети Балтимора» дадут совсем немного, потому что это расследование не слишком их касается.
— А как насчет фонда Уильяма Три? Какая часть моего гонорара придется на его долю?
— Не больше десяти процентов. Они ведь занимаются строительством, так что все это не очень их интересует. Если бы их благотворительная деятельность оставалась в тени, не думаю, что они вообще раскошелились бы. До сих пор удивляюсь, как это они согласились принять участие в нашем проекте.
Итак, десять процентов. Сойдет, решила Тесс. Она постарается употребить эти деньги на какое-нибудь доброе дело и загладит свою вину перед человеком, убийство которого до сих пор остается нераскрытым. Она давно уже испытывала потребность так или иначе увековечить память о нем, заставить людей вспомнить, что когда-то он тоже жил среди них. Пусть не памятник в его честь, а что-то другое. То, что ей по силам.
В конце концов, Саймона О’Нила уже нет в живых, а Луиза О’Нил наверняка скоро последует за ним. И наступит день, когда Тесс сможет узнать, как случилось, что ее прежний приятель Джонатан Росс был убит прямо у нее на глазах.
У него было еще одно дело — на этот раз по дороге на Виргиния-бич. Многие бы на его месте выбрали шоссе 95, но хотя он крутил баранку уже много лет, так до сих пор и не смог привыкнуть к автомагистралям между штатами. Итак, он пересек Бэй-бридж, свернул на 13-е шоссе и мысленно отметил, что оказался ближе к дому, чем за все предыдущие дни.
Когда его спрашивали, чем он занимается, он отвечал по-разному, что в голову взбредет. Захоронением биомедицинских отходов, к примеру, или распродажей морепродуктов — всякий раз ответы были краткими и исключали возможность дальнейших расспросов. И все же, несмотря на успех своей выдумки, он иной раз чувствовал себя слегка задетым. Увы, люди такие нелюбопытные. Ничего не видят, ничего не слышат — словно кроты какие-то, ей богу! А те, кто живет на материке, могут думать только о самых простых вещах: о еде, о воде, о горючем. Они совсем другие.
На острове насчитывалось от силы две сотни жителей, что делало его едва ли не самым малонаселенным клочком суши в заливе: он был меньше, чем даже остров Смита, меньше, чем Тэнжир. Его родители когда-то держали тут школу, но к тому времени, как он подрос, в стареньком здании шестой класс был уже самым старшим. Более взрослых ребят возили в школу на материк: моторка приходила за ними утром и возвращалась вечером. Поэтому в старших классах большинство его друзей или переехали на материк окончательно, или поселились у кого-то из родственников. Только у него не было там ни единой родной души. Конечно, среди старшеклассников с материка было немало славных ребят, но друзей он так и не нашел. Во всяком случае, настоящих. Да и как их найти, когда все время боишься, что опоздаешь, и проклятая моторка уйдет без тебя. Ни друзей, ни тренировок — ничего. Как-то раз он заикнулся о том, что хочет записаться в команду. «Прикажешь дожидаться тебя каждый день?» — недовольно проворчал хозяин моторки. Конечно, остальные могли тоже остаться — сходить в библиотеку, сделать уроки, почитать, наконец. Но за малышами нужен был глаз да глаз, а старшие и думать не хотели, чтобы кого-то ждать.
«Это мой собственный мир, — твердил он себе, сидя в моторке, пока она летела через залив к острову. — Если я когда-нибудь женюсь, то сейчас она, скорее всего, сидит в этой же моторке». Это пугало его: мысль о том, что выбирать-то, в сущности, не из кого, казалась ужасной. На острове жили всего пять семейств — какой уж тут выбор! Все равно, что жениться на ком-то из кузин. Но ведь так принято и в королевских семьях! Ему вдруг вспомнилось стихотворение, которое, казалось, осталось у него в памяти навечно, поскольку каждый из учителей считал своим долгом заставить мальчика с острова выучить именно его. Ведь в нем и говорилось об этом острове, правда, иносказательно. «Если море унесет хоть один камень, Европа сразу станет меньше…» Он долго не мог понять, почему все так смеялись, когда он читал эти стихи. И только потом догадался. Он сам был этим камнем, о котором шла речь. А они смеялись, потому что даже унеси его море, ни один из них не заметил бы этого.
В первых классах старшей школы среди них внезапно появилась новенькая. И с первой минуты, как он увидел ее, он уже обо всем догадался. В каждом стихотворении, в каждой песне говорилось о предначертании свыше. Именно предначертанием, судьбой она и была. И она тоже это знала. Он понравился ей с первого взгляда, потом она влюбилась в него. И любила пока… Нет, похоже, любила до сих пор. Она никогда не переставала любить его, даже когда ушла от него. Он и теперь не сомневался в этом. С шестого класса для него не существовало никого, кроме нее. В ее присутствии он всегда был счастлив. Вдали от нее — она учила французский, тогда как он — испанский, а по выходным ездила на материк брать уроки музыки — изнывал от тоски и не находил себе места.
От него не ускользнуло, конечно, что ее семью другие островитяне избегают. Не явно, поскольку и Куперы, и Уинслипы, и Пети, и Слии, и даже Гудвины — все они были людьми достаточно скрытными. Вынужденные годами жить, что называется, друг у друга на голове и при этом отрезанные от остального мира, они давно уже с блеском овладели искусством скрывать свои чувства.
А они с отцом были чужаками. Гостями. И не понимали, во всяком случае поначалу, что нет ничего хуже гостей непрошеных. О нет, ничего личного, просто каждый чужак в здешних местах казался подозрительным. Но это вообще. А в частности их невзлюбили, когда пополз слушок, что ее отец что-то замышляет. Похоже, он наблюдает за ними, твердили местные старожилы. Наверняка собирается писать о них книгу. И не так, как тот парень, что написал о жителях острова Смита — никто в жизни бы не догадался, кого именно он имеет в виду. Конечно, фамилии жителей немного изменят, но совсем чуть-чуть, чтобы сразу было ясно, о ком речь. Вроде как «Дни нашей жизни», только на острове.
Одна из Уинслипов, Эгги, приходила к нему каждую неделю убираться, так вот, она собственными глазами видела кое-какие наброски в корзине для бумаг. Разумеется, она сунула туда свой нос, но большого удовольствия это ей не доставило. Он писал о них, словно о зверях из зоопарка: кто из них ходит в церковь, кто не прочь опрокинуть рюмочку, а кто любит перемывать соседям косточки… Хотя фамилии прямо не упоминались, при желании понять, о ком речь, не составило бы ни малейшего труда. Однако самым омерзительным был тон, в котором он писал. «С насмешечкой какой-то, — говорила Эгги. — Словно глумится над нами или не знаю что». Кроме того, он не брезговал и ругательствами.
И все же, когда все всплыло, их это поначалу не коснулось — ни его, ни дочери. Жители острова оказались достаточно порядочными, чтобы не взваливать на нее вину за отца. «Она вроде той уточки, что вообразила себя кошкой», — буркнула как-то раз его мать, намекая на известную всем местным историю, когда в лавчонке обнаружили кошку с новорожденными котятами и среди них одного утенка. Только много позже он сообразил, что его матушка считала Бекку обычной дурочкой. Но это потом. Пока же остров не лез в их дела, а они не совали свой нос в его. Чуть ли не в первый раз в жизни он позавидовал ребятам с материка, с их вечно пропадающими на работе родителями и обилием дорог, по которым можно гонять на машине. Впрочем, моторка ничуть не хуже машины, и заниматься в ней можно тем же самым, верно? Им с Беккой было некуда податься, да и времени особо тоже не было. А она мечтала остаться с ним вдвоем, мечтала, может быть, даже более страстно, чем он сам. Казалось, она сгорает от желания, и очень скоро он догадался, что она проделывала это и раньше, но это ничего не меняло. Она не брала с него никаких обещаний — нет, она хорошо знала, что почем, и все равно хотела его. «Еще! — умоляла она, когда им удавалось отыскать укромное местечко. — Еще!»
Как-то после обеда они взяли его моторку и устроились на небольшом клочке земли — слишком крохотном, чтобы кто-то дал себе труд нанести его на карту. Естественно, тут никто не жил — ни люди, ни птицы, ни даже комары. Здесь они занимались любовью — снова и снова, пока он не выдохся окончательно и пока не кончились презервативы. А она все просила: «Еще! Еще!» А он уже привык ни в чем ей не отказывать.
Он добрался до окраины Виргиния-бич. Огляделся по сторонам в меркнущем свете дня и понял, что пропустил свой поворот — он остался где-то позади. Милях в двух, наверное. Дело, которое ему предстояло сделать, оказалось в дурном месте. Впрочем, как и всегда. Если бы только люди знали! Но откуда им знать? Бог даст, они так ничего не узнают, если все пойдет, как надо. Именно поэтому он всегда взваливал на себя столько работы — чтобы ни одна живая душа не пронюхала о тайнах, которые скрываются за совсем простыми вещами. Он научился заставлять вещи исчезать. Он мог заставить исчезнуть все — все что угодно.