Шарпсбург показался ей каким-то по-домашнему уютным: сложенные из красного кирпича домики сверкали в утренних лучах солнца, приветливо подмигивая ей свежевымытыми стеклами из-под зеленых челок деревьев.

Однако убийство Хейзел Лигетти, до сих пор остававшееся нераскрытым, произошло вдали от шумных центральных улиц, явно рассчитанных на восторг туристов, в куда менее привлекательном районе города. Квартал, в котором она жила, состоял из унылых, похожих один на другой приземистых деревянных домов. Судя по тому, как выглядели дворы, они сдавались внаем — ни травинки, ни кустика — все было пустынным и заброшенным.

Кроме как раз того самого двора, где когда-то стоял дом, в котором жила Хейзел Лигетти. Спустя три года после пожара природа, казалось, взяла свое — китайские ясени решили заявить свои права на этот клочок никому не нужной земли, а у их подножия буйно цвел шиповник, угрожающе выставляя свои шипы, словно охраняя замок, где ждала своего принца Спящая красавица. Тесс пришлось продираться сквозь это хитросплетение ветвей с риском оставить тут клочья своей одежды.

Из газетных вырезок, присланных ей, она успела узнать, что источник пожара так и остался невыясненным: все, что удалось обнаружить, это лишь остатки небольшого костра, найденные в сарае в нескольких метрах от дома. Сарай тоже, конечно, исчез. Тесс принялась кружить на одном месте, прикидывая, где же начался пожар. Случилось это в марте, в не по сезону холодную ночь.

В ходе следствия предположили, что костер развел какой-то бродяга, решивший согреться, или компания подростков. В ту ночь дул довольно сильный ветер, одного этого было бы достаточно, чтобы пламя перекинулось на дом. Сосед, позвонивший сообщить о пожаре, судя по отчету службы 911, сказал, что огонь полыхает вовсю — в его тоне сквозило чуть ли не благоговейное восхищение мощью разбушевавшейся стихии. Запись сообщения перемежалась восклицаниями типа «Черт, ну и ну!» и «Вот это да!»

Впрочем, он имел полное право наслаждаться ролью восхищенного зрителя — его собственный дом стоял с наветренной стороны, да еще к тому же через дорогу. Ему лично ничто не угрожало, решила Тесс.

Хейзел Лигетти умерла, задохнувшись в дыму, — скорее всего, во сне. Налицо явный поджог, и пожар устроил кто-то из посторонних. Поскольку погиб человек, дело было квалифицировано как убийство, но убийство не преднамеренное, а по неосторожности.

Однако этот случай ни по каким статьям не подходил под определение бытового насилия. Согласно показаниям хозяина дома, Хейзел Лигетти как жила одна, так и умерла одна. У нее не было ни мужа, ни постоянного сожителя, ни приятеля, ни подруг, ни друзей. Так что отсутствие в некрологе сообщений о наличии каких-либо наследников было не случайным.

— Она была… как бы это выразиться? Не слишком привлекательной женщиной, — со вздохом заявил утром хозяин дома Херб Проктор. — Пучеглазая. Жирная. А волосенки такие жидкие, что казалось, будто голова у нее побита молью.

У Тесс чесался язык пройтись насчет его собственной «привлекательности»: обрюзгший, с отвисшим брюшком, изрытым оспой лицом и шевелюрой настолько редкий, что оставшиеся волосы можно было легко пересчитать по пальцам, Проктор вряд ли мог считаться эталоном мужской красоты.

Но вместо этого она спросила:

— А как вы считаете, могли пожар устроить нарочно, сделав так, чтобы все можно было списать на несчастный случай? Я осмотрела другие дома по соседству — любой из них вспыхнет как спичка. Они ведь все довольно ветхие, знаете ли.

Проктор возмущенно округлил глаза и осторожно пригладил остатки волос, словно опасаясь, что и они последуют за своими собратьями.

— Никому до сих пор и в голову такое не приходило! Держу пари, просто какой-то поганец баловался со спичками. А потом струсил и убежал.

— Ребенку было бы довольно трудно удержать такое в тайне.

— Нет, нет, это был несчастный случай. Страховая компания провела собственное расследование. Просто ужасно, в чем они пытались меня обвинить. Небось, вы тоже думаете, что это я устроил пожар, да? Убил женщину ради того, чтобы получить пятьдесят тысяч зеленых. Этих денег не хватило бы даже на то, чтобы отстроиться после пожара. К тому же Хейзел Лигетти была исправной плательщицей, хоть и платила немного. Не жиличка, а просто мечта. Бывают, конечно, среди жильцов такие, которые превращают квартиры в помойку, и у вас иной раз чешутся руки спалить их поскорее. Но Хейзел Лигетти была аккуратной до тошноты. Да обыщи всю округу, вряд ли найдется другая какая женщина, чтобы не курила, не водила к себе мужиков и вдобавок слышала нормально.

— Нормально слышала? — переспросила Тесс.

— Ну, я хотел сказать, чтобы не включала телевизор на полную громкость. Или приемник. Есть тут такие — врубят и наслаждаются. А соседи с воплями бегут ко мне жаловаться. Господи, да у Хейзел даже кошки не было! Она вообще не была похожа на других одиноких женщин.

— А где она работала?

— Секретаршей в департаменте здравоохранения и психической гигиены в Хагстоуне. Сама-то она себя величала заместитель управляющего.

— Ну, всем нам нравится воображать себя значительнее, чем мы есть, — хмыкнула Тесс, мимоходом отметив валявшуюся на столе довольно претенциозного вида визитку, надпись на которой гласила: Герберт Л. Проктор, ГЕО, Хэлшн Пропертиз Инк. Она закусила губу, чтобы не рассмеяться. — А вы не помните, кто занимался похоронами? И кто забрал ее тело из морга?

— Я сам.

Тесс невольно устыдилась — классический пример того, что не стоит судить о человеке по внешности.

— У нее была небольшая страховка — вернее, совсем крошечная. Пришлось доплатить из своих, чтобы проводить ее по-людски.

— И где ее похоронили?

— На местном кладбище.

— Могильная плита с фамилией есть?

— Очень маленькая и совсем простая.

Тесс нахмурилась, и Проктор кинулся оправдываться:

— Там, между прочим, у всех такие. У них так принято. Простые могилы, простые плиты.

— У кого это — у них?

— У евреев.

— Вы хотите сказать, Хейзел Лигетти была еврейкой? Выходит, Лигетти — фамилия ее мужа?

— Говорю же вам: она ни одного дня не была замужем. Сначала я решил, что она итальянка, даже как-то спросил, хорошая ли она стряпуха. Вот тогда она и объяснила, что дескать, это венгерская фамилия и у них на родине ее произносят так — Легет. Перебравшись в Штаты, они малость переделали ее, чтоб звучала получше.

— А заодно из евреев стали итальянцами.

— В конце концов, кому какое дело. К тому же это, так сказать, подняло их статус, верно?

— Хмм, — промычала Тесс, не представляя, что на это ответить. Девичья фамилия ее собственной матери была Вайнштейн. А второе имя самой Тесс было Эстер. Так звали бабулину сестру, самую старую и властную представительницу многочисленного семейства, в котором все без исключения женщины вообще отличались упрямством и властностью. «Ох, уж эта Эсси! — любила приговаривать бабуля Вайнштейн. — Ну, просто вылитая еврейская царица!» К этому имени прилагались фамилия Монахэн и россыпь веснушек на носу. И то, и другое досталось ей от отца. Может быть, поэтому ее легко было принять за славную девушку из добропорядочной ирландской семьи, естественно, католичку — и попасть пальцем в небо, потому что Тесс Монахэн никогда ею не была.

— Не подскажете, как отыскать это кладбище?

— А вам зачем?

— Должен же кто-то прочесть Каддиш, — объяснила она.

— Это вроде как у нас гезундхайт?

— Типа того.

Пришлось изрядно попотеть, чтобы отыскать могилу Хейзел Лигетти, оказавшуюся в самом углу крохотного кладбища. Как и предупреждал Проктор, могильная плита была очень простой — кроме фамилии и даты смерти на ней поместились только звезда Давида и пара строк на иврите, который Тесс все собиралась, да так и не нашла времени изучить.

Неожиданностью оказалось другое — аккуратная небольшая горка камушков у самого края могильного холмика. Выходит, кто-то еще знал о том, что Хейзел Лигетти была еврейкой. Почти сразу же в мозгу Тесс молнией вспыхнула еще одна догадка: кто-то хорошо знал Хейзел, достаточно хорошо, чтобы навещать ее могилу.

Только вот кто это мог быть? Семьи у Хейзел не было, Проктор уверял, что никто из друзей на похоронах не присутствовал. Но ведь кто-то же навещал ее могилу — кто-то, кого не могла ввести в заблуждение фамилия, звучавшая совсем по-итальянски.

Впрочем, спохватилась Тесс, на могиле ведь есть звезда Давида и несколько слов на иврите. Может, какая-то сострадательная душа из тех, кто навещает ее соседей, сжалившись над всеми забытой Хейзел, аккуратно клала камушки и на ее могилу? Отыскав подходящий голыш, Тесс осторожно положила его на верх кучки. И почти сразу же ощутила странное покалывание в основании шеи — бабуля когда-то говорила, что такое обычно случается, когда кто-то наступает на твою могилу. Тесс никогда не могла понять, что это значит. Мертвые ведь не чувствуют. Можно было весь день скакать по могиле Хейзел в полной уверенности, что той на это глубоко плевать.

На обратном пути в Балтимор Тесс решила остановиться в Антьетаме. Среди всех вошедших в историю сражений времен Гражданской войны за независимость битва при Антьетаме занимала особое место в ее душе. Казалось, судьба нарочно сталкивала ее с мужчинами, которые так или иначе были связаны с той эпохой. Кроу, к примеру, просто бредил Гражданской войной и постоянно грозил присоединиться к одному из местных обществ, занимавшихся восстановлением исторической последовательности событий. Останавливало его только одно: у него не было свободного времени, чтобы маршировать в серой форме южан. (Кроу, романтик в душе, семейные корни которого уходили далеко в глубь плодородных земель Виргинии, естественно, встал бы на сторону Юга. Впрочем, как и многие из тех, кто увлекался театрализованными историческими постановками. Джонатан Росс, знавший жизнь почти исключительно из книг, черпал свои знания в основном из Фута или Кэттона. Но когда речь заходила о Гражданской войне, он с легкостью затыкал за пояс Тесс.

Скорее всего, мужчины просто теряют рассудок, когда речь заходит о Гражданской войне или войне вообще. Интересно, почему? В глубине души Тесс считала, что это у них мальчишеское, нечто вроде игры в машинки, которая с возрастом заставляет уже повзрослевших мальчиков млеть от восхищения перед танками, авианосцами и боевыми истребителями. Скажите на милость, как они умудряются помнить имена всех генералов и все битвы, в которых те принимали участие?! Для Тесс же любая война до сих пор оставалась загадкой. Ее ставили в тупик даже фильмы о войне — за исключением только, может быть, ленты «Великий Побег». Попытка выйти из окружения, спасти свою жизнь — это она еще могла понять. Но сражаться врукопашную, с рассвета и до заката, стоя по колено в крови… Нет, это уму непостижимо! Ей самой совсем не хотелось умирать.

Проклятие! Зря она позволила мыслям увести ее в этом направлении. Именно тут и крылась ловушка, которую ей ловко удалось избежать на кладбище. Но то было тогда, а сейчас ей казалось, что где-то в мозгу у нее приоткрылся люк и она падает в бесконечность. Да, конечно, когда-нибудь она тоже умрет… Перестанет существовать… Но как такое возможно?! Ей отчаянно хотелось верить в высшие силы, в реинкарнацию, да во что угодно, что позволило бы ей успокоиться, поверить в то, что она будет существовать вечно. К сожалению, это плохо получалось. Тесс подозревала, что для этого вначале нужно обрести веру, и только потом — в качестве награды, разумеется — робко надеяться либо на загробное существование, либо на то, что удастся пройти этот путь снова, пусть и в другой оболочке. Торговаться в этом случае глупо — так же глупо, как вымаливать бессмертие. Для начала необходимо хоть во что-то верить. А единственное, в чем была искренне убеждена Тесс, это в том, что она до безумия боится смерти.

Она мчалась в Балтимор на полной скорости, словно наперегонки с солнцем, упорно твердя про себя, что просто хочет вернуться до того, как наступит час пик и дороги окажутся забитыми машинами.