Глава 42
Едва Кевин Инфанте переступил порог дома Нэнси Портер, где уже началась вечеринка, как тут же заметил приглашенную специально для него брюнетку в ярко-красном платье. Она была довольно красивой. Точнее говоря, удивительно красивой, хотя большинство женщин с такой же стройной фигурой, выразительными глазами и пышными волосами, как у нее, считались просто привлекательными. Нэнси пригласила для него свою знакомую, и Инфанте был вынужден признать, что его коллега обладала отличным вкусом. И все же он ненавидел, когда его пытались с кем-то свести, будто он был не в состоянии самостоятельно найти себе девушку.
А если это и так, что с того? Он уже большой мальчик. Нэнси давно пора позволить ему действовать на свое усмотрение.
Кевин оглядел комнату, ища, с кем бы увлечься беседой, чтобы к нему нельзя было подступиться. Пытаться заговорить с хозяйкой смысла не было, потому что Портер сновала из кухни в гостиную и обратно – уносила грязные тарелки и наполняла блюда едой. Ленхард еще не объявился, а с мужем Нэнси Инфанте никогда особо и не общался. Энди Портер недолюбливал всех мужчин, которые проводили много времени наедине с его женой даже при самых невинных обстоятельствах. Кевин отчаянно вертел головой, чувствуя, что женщина в ярко-красном платье подходит к нему все ближе и ближе, и наконец увидел знакомое лицо – специалиста по социальной работе Кэй как-там-ее.
– Привет, – поздоровался он, протягивая ей руку. – Кэй Салливан из больницы Святой Агнес?
– Да, я была… – отозвалась женщина.
– Верно.
На секунду повисло неловкое молчание. Детектив понимал, что нужно мобилизовать свои усилия, если он хотел получить хотя бы временную отсрочку от любовных махинаций хозяйки дома.
– Не знал, что вы с Нэнси подруги, – сказал он.
– Вообще, мы познакомились в Доме милосердия. Она рассказывала нам об одном из самых старых нераскрытых убийств округа – деле Пауэров.
Кевин лично занимался расследованием этого дела. Молодая женщина, поссорившись с мужем, уехала однажды на работу, и с тех пор ни ее, ни ее машину больше никто не видел.
– Ах да, припоминаю, – сказал Инфанте. – Сколько лет уже прошло?
– Почти десять. Их дочери уже пятнадцать, представляете? Теперь ей приходится думать, что отец убил ее мать, пусть это и не доказано. Я уже и забыла, что до работы в неведомственной охране он был копом.
– Вот как…
И снова неловкое молчание. Полицейский задумался, к чему Кэй выдала свою последнюю фразу. Это была попытка сказать, что в Балтиморе все полицейские по своей природе преступники? Но Стэн Данхэм формально убийцей не был, он только помог своему сыну скрыть преступление.
– Послушайте, детектив, а вы… – начала Салливан.
– Нет.
– Но ведь вы даже не знаете, что я хотела спросить! – возмутилась Кэй.
– Скорее всего, что-то насчет Санни Бетани.
Соцработница, смутившись, слегка покраснела.
– Мы с ней не общаемся, – продолжил Инфанте, – но, думаю, старик Уиллоуби периодически созванивается с ее матерью. Кстати говоря…
Он оглядел гостей, поняв, что Честер тоже должен был быть в списке приглашенных, и увидел его, одетого в цветастый свитер, в компании… той самой брюнетки в ярко-красном платье. Уиллоуби хорошо разбирался в женщинах. Кевин понял это с тех пор, как они вместе начали играть в гольф. К своему удивлению, – и даже к радости, пусть он и не хотел этого признавать, – Инфанте заметил, что бывшему коллеге было гораздо приятнее играть с ним, чем с задавалами из Элкриджа. Все-таки он был полицейским, а не школьником. Однако Уиллоуби тоже любил погреться в ярких лучах, исходящих от хорошеньких женщин. Чет буквально души не чаял в Нэнси и обедал с ней как минимум раз в месяц. А теперь он, похоже, пытался затащить брюнетку под омелу, надеясь хотя бы на поцелуй в щеку.
– Я пойду поздороваюсь, вы не против? – спросил Кевин.
– Конечно-конечно, – сказала Кэй. – Я все понимаю. Но если вы вдруг встретитесь с Санни…
– Да-да?
– Скажите, что очень мило было с ее стороны вернуть штаны Грэйс постиранными и заштопанными. Я не ожидала.
Салливан сказала это грустным тоном, словно привыкла, что ее постоянно обманывают. Инфанте наколол на вилку вареник и макнул его в сметану. Хорошо, что у Нэнси были польские корни, – она знала, как закатить добрую пирушку.
Для Кевина события прошлой весны были частью работы, но для Кэй Салливан – увлекательной альтернативой, способом отвлечься от… ну, чем там занимаются специалисты по социальной работе? Наверное, от борьбы с программами медицинского обслуживания, предположил Инфанте.
– Грэйс? – спросил он. – Это ваша дочь? Сколько ей лет? Вы живете с ней вдвоем?
Лицо Кэй посветлело, и она начала в мельчайших подробностях рассказывать о своих дочери и сыне. Кевин внимательно слушал ее и кивал, продолжая заправляться варениками. А брюнетка пусть подождет.
– Como se llama? – спросил мужчина, стоявший возле входа в магазин. Санни пришлось сознательно сделать усилие, чтобы не пялиться на его изуродованный рот. Мама предупредила ее насчет Хавьера, сказала, что при первой встрече она может немного испугаться, а Санни уже сама додумала, что деформация речевого аппарата лишила его дара речи. Еще в Вирджинии, когда они только собирались в поездку, Санни представляла его немым Квазимодо, способным общаться только хрипами и вздохами.
Мужчина продолжал невозмутимо смотреть на нее, даже когда она поспешно отвела взгляд от его лица. Должно быть, он уже привык к подобному и даже был благодарен за то, что никто не рассматривал его пристально. Санни на его месте тоже была бы за это благодарна.
– Es l’hija de Senora Toles, verdad?
Как тебя зовут? Ты ведь дочка сеньоры Толес, верно? Несмотря на то что Санни за несколько недель прослушала тонны записей с испанской речью и более-менее научилась читать, ей все равно приходилось сначала дословно переводить все, что она слышала, а затем придумывать ответ по-английски и переводить его на испанский… Не самый удобный способ общения. Ее мать сказала, что со временем все наладится, если, конечно, она решит здесь остаться.
– Soy, – начала она, а затем исправилась: – Me llamo Sunny.
«Меня зовут Санни», а не просто «Я Санни».
Какое этому Хавьеру дело, совпадает ли ее имя с именем, указанным в водительских правах или в школьном аттестате? Имя Кэмерон Хайнц было указано в ее паспорте, правах и, соответственно, в путеводителе, которым она пользовалась, пока ехала из одного аэропорта в другой, а затем на такси сюда, на эту улицу в Сан-Мигель-де-Альенде. Шестнадцать лет назад Мириам добиралась сюда точно так же, правда, Санни еще не знала об этом. Мириам расскажет ей об этом позже, по пути в Куэрнаваку.
В это время в Соединенных Штатах Глория Бустаманте ждала, когда уже Кэмерон-Кетч-Барб-Сил-Рут-Санни решит, кем хочет остаться до конца своих дней. Все и так складывалось очень непросто, но стало еще сложнее, когда этим летом Стэн Данхэм умер, оставив небольшое имущество, на которое Санни, по мнению Глории, имела полное право претендовать. Все-таки она столько лет была его косвенной жертвой, а еще двадцать четыре часа – даже невесткой. Действительно ли она могла претендовать на наследство? Следовало ли ей это делать? И если Санни вернет себе прежнее имя вместе с остатками накоплений Стэна Данхэма, как долго она сможет прятаться от журналистов? Санни не хуже других знала, что каждое нажатие клавиши на компьютере оставляет свой след.
Однако здесь она могла называть себя кем угодно. По крайней мере, в ближайшие две недели.
– Me llamo Sunny.
Хавьер рассмеялся и указал пальцем на небо:
– Como el sol? Que bonita!
Санни недоуменно пожала плечами. Ей было трудно разговаривать с незнакомцами даже на родном языке, не говоря уже об испанском. Она толкнула дверь магазина, и до ее ушей тут же донесся нежный перезвон китайских колокольчиков. В отцовском магазине тоже были китайские колокольчики, только они звенели еще громче.
Ее мама – мама! – работала с клиенткой, приземистой женщиной со скрипучим голосом, которая ковырялась в сережках, выложенных на прилавке, с таким видом, будто те нанесли ей личную обиду.
– Это моя дочь Санни, – сказала Мириам. Женщина перегораживала своей тучной комплекцией выход из-за прилавка, не давая ей подойти к дочери и обнять ее, как она, очевидно, хотела. Она ведь правда хотела обнять ее, верно? Посетительница мельком взглянула на Санни и снова принялась мучить ювелирные изделия. Украшения, казалось, блекли от ее прикосновений, темнели и гнулись в ее короткопалых ладонях. Интересно, когда Санни перестанет смотреть на незнакомых людей под таким углом? Когда перестанет заострять внимание на чужих недостатках и пытаться обернуть их себе на пользу? От этой женщины, очевидно, для нее не было бы никакого толку.
– Она, должно быть, пошла вся в отца, – заметила посетительница, и Санни тут же вспомнила, как вылила баночку колы на голову миссис Хеннесси из газетной редакции. Если она о чем и сожалела, так это о том, что была слишком мягкой по отношению к той старой карге. На самом деле это был один из самых ярких моментов ее жизни. Ей стоило рассказать эту историю маме по пути в Куэрнаваку. Если подумать, это была почти единственная забавная история, которой она могла поделиться. Почти все остальные обязательно довели бы их обеих до слез.
Санни немного нервничала, опасалась, что ей не о чем будет разговаривать с матерью, но все оказалось гораздо проще, чем она ожидала. На поезде в Мехико они начнут обсуждать Пенелопу Джексон, которую до сих пор не нашли. К счастью, она перестала пользоваться кредитками Санни спустя двое суток после приезда в Сиэтл. К тому времени как они пересядут на автобус в Куэрнаваку, Мириам наберется смелости и спросит дочь, действительно ли, по ее мнению, Пенелопа убила Тони.
– Да, – ответит Санни, – но не из-за денег, которые она надеялась получить после его смерти. Она определенно способна на убийство. У нее злой взгляд… мам. Я боялась ее. Едва увидев Пенелопу на пороге своего дома, я поняла, что лучше делать все так, как она скажет.
Затем речь зайдет о детективе Уиллоуби, который продолжал писать Мириам по электронной почте. В своих письмах он недвусмысленно выражал ей свое намерение приехать в Мексику, чтобы поиграть в гольф, и спрашивал, есть ли хорошие курсы неподалеку от Сан-Мигель-де-Альенде. Мириам скажет, что не хочет давать ему повода, но Санни подумает, что оно того стоит. Ничего страшного ведь не случится, верно?
Только через несколько дней после приезда в «Лас Мананитас», когда они будут сидеть с напитками посреди лужайки, где по-прежнему расхаживали белые павлины, и наслаждаться лучами заходящего солнца, Санни наконец осмелится задать вопрос, который уже долго ее мучил:
– Как думаешь, это правда? То, что сказала Кэй, – якобы в беде выявляются все сильные и слабые качества отдельной личности или семьи в целом?
– Хочешь спросить, – ответит Мириам, – ты ли виновата в том, что мы с твоим отцом развелись? Санни, дети никогда не бывают виноватыми в проблемах взрослых. На самом деле ваше исчезновение, наоборот, отсрочило мой уход. Я тогда уже долгое время была несчастна.
– В том-то и дело, – скажет ее дочь. – Оглядываясь назад, – тогда, когда меня не было с вами, – я думала, что у нас была счастливая семья и что с моей стороны было глупо желать чего-то большего. Помнишь, как мы нашли игрушечную посудку под деревьями и кустами в саду? Помнишь, как папочка купил две книги «Там, где живут чудовища», а затем разорвал у одной из них переплет и обклеил страницами комнату Хизер, так что на ее стенах была вся история Макса и его путешествий? Дом на Алгонкин-лейн казался мне чем-то неземным, а для тебя он был тюрьмой. Так что кто-то из нас двоих ошибается.
– Не обязательно, – возразит ей Мириам. – Кстати, это я обклеила комнату Хизер страницами из книги. Но если бы я тебе об этом не рассказала, разве твои воспоминания изменились бы? Или отец меньше бы тебя от этого любил? Я так не думаю.
Наконец, когда окончательно стемнеет, когда они уже не смогут видеть лица друг друга, а сад опустеет – по крайней мере, им покажется, что они на лужайке одни, – Мириам и Санни снова примутся обсуждать Стэна Данхэма.
– Отец поступил бы точно так же, – скажет Мириам, – если бы ты или Хизер сделали что-то подобное.
– Я и так сделала… – возразит Санни, но мать не захочет ее слушать.
– Такова природа всех… большинства родителей. Они пытаются защитить своих детей, исправить их ошибки. Дети могут быть счастливы, когда у их родителей проблемы, но ни один родитель не будет счастлив, если с его ребенком что-то не в порядке.
Санни прокрутит эту фразу в голове еще несколько раз. Придется поверить Мириам на слово. Если это правда, то Санни была не готова стать матерью. Ей не было особого дела до детей. Честно говоря, она их недолюбливала, словно они украли основную часть ее жизни, хотя Санни понимала, что это неправильно. Это она крала имена и жизни маленьких девочек, не доживших до второго класса.
– И все же, я думаю, твой отец никогда не причинил бы людям столько боли, сколько Данхэм причинил нам, – скажет Мириам. Говоришь, он был добр к тебе, и я ему за это благодарна. Но я никогда не прощу его за то, что он сделал с нами.
– Меня ведь ты простила.
Для Санни это была рана, которую она непрерывно расцарапывала, как ту воспалившуюся ранку после прививки.
– Санни, тебе было всего пятнадцать. Мне не за что тебя прощать. Я ни в чем тебя не виню. И отец, будь он жив, тоже не винил бы тебя в смерти Хизер. Я в этом уверена.
– А Хизер бы винила.
К недоумению Санни, Мириам рассмеется.
– Может, и так. Обидчивость и скупердяйство дружно сосуществовали в Хизер с самого рождения. Но, думаю, даже она поняла бы, что ты не хотела причинять ей зла.
Один из павлинов вскрикнул в ночи почти человеческим голосом. Хизер дает о себе знать? Санни никогда не была уверена в том, что сестра простила бы ее, как в то хотела верить их мать.
Но обо всем этом они будут говорить позже, когда останутся наедине в Куэрнаваке. Пока же они находились в магазине и до сих пор едва знали друг друга. Внезапно Мириам скорчила рожу поверх головы своей капризной посетительницы – высунула язык и закатила глаза. «Такое же лицо делаю я, – подумала Санни, – когда кто-нибудь скачивает на рабочий компьютер какую-то ерунду, из-за которой летит вся система, а мне приходится все исправлять».
– Да, она и правда похожа на отца, – ответила Мириам. – Она в первый раз в Мексике. На Рождество мы с ней поедем в Куэрнаваку, поживем в «Лас Мананитас».
– Я бы не поехала в Куэрнаваку ни за какие коврижки, – брюзгливо сказала покупательница. – А в «Лас Мананитас» цены слишком уж завышены.
Она отошла от прилавка, как от стола после сытного обеда, которому, однако, не удалось утолить ее голод, и неуклюжей походкой вышла из магазина, не сказав даже «до свидания» или «спасибо».
– Можно подумать, – сказала Мириам, выйдя из-за прилавка и заключив Санни в крепкие объятия, – будто я горела желанием пригласить эту очаровательную женщину поехать вместе с нами. Ну да ладно. Как поездка, Санни? Не устала? Если хочешь, иди домой, вздремни. Или сначала пообедаем? Во сколько ты сегодня проснулась? Долго пришлось сюда добираться?
«Целых тридцать лет, – хотела ответить Санни. – Тридцать лет и одну аварию на мосту».
Но она постаралась придумать более простой ответ, ответ, который будет понятен любящей матери. Как Макс из «Там, где живут чудовища», Санни, устав от сумасшедшего круговорота приключений, вернулась домой и сняла с себя волчий костюм. Она хотела быть там, где ее любят, несмотря на то, что, казалось, давно потеряла на это право.
– Если честно, я жутко голодна, – сказала она. – Ни в автобусах, ни в самолетах теперь не кормят нормальной едой… Представляешь, я не летала на самолетах с тех пор, как мы летали с тобой в детстве в Оттаву.
Неожиданно у нее перед глазами мелькнула картинка: они с сестрой в одинаковых платьях, Санни вся перепачкана «Эм-энд-эмс», а Хизер безупречна – эдакая девчоночья версия Гуфуса и Галланта. Черт, да Хизер с самого начала знала, что Тони – придурок! Ей хватило нескольких секунд, чтобы это понять. В свои почти двенадцать Хизер была гораздо мудрее пятнадцатилетней сестры.
– Может, пойдем куда-нибудь перекусим? – предложила Мириам.
Взявшись за руки, они вышли на улицу под палящее солнце. Хавьер крикнул им что-то, перекрывая шум от проходящего мимо автобуса. Санни ничего не поняла, но по жестам догадалась: он хотел сказать, как они похожи, красивые мама и дочка, которые наконец оказались вместе. Он сплел пальцы рук в замок, изображая их воссоединение.
Санни встретилась с ним взглядом. Теперь, когда она знала, что у него с лицом, ей больше не было страшно на него смотреть. Если бы она так же легко могла объяснить миру, что произошло с ней! Тогда от нее тоже не отводили бы взгляд… Тогда люди не боялись бы смотреть ей в глаза…
– Gracias, – сказала она, вспомнив такое важное для людей слово. Слово, которое очень много значило для нее, даже если его произносили просто так, без причины, не к месту. Притворяясь Хизер, Санни смогла вернуть сестре жизнь, и об этом она никогда не сожалела и сожалеть не будет. Из всех людей, кем ей приходилось быть, Хизер Бетани была ее самой любимой. – Gracias, Javier.