Семь часов спустя Тесс открыла дверь «Y Algunas Mas» и обнаружила там Кристину с букетом бархатцев.

– От Рика? – спросила она и получила в ответ лишь злобный взгляд.

– Я делаю ofrenda. Завтра Dia de los Muertos – День мертвых.

Повисло молчание, потом Крис подняла голову:

– Рик подарил мне желтые розы. Три дюжины.

– Это я должна была послать тебе цветы. Рик вчера вечером не делал ничего плохого.

Крис повернулась к Тесс спиной, чтобы поставить ярко-оранжевые цветы на нечто вроде алтаря, хотя это не было похоже на алтари, которые она видела во время своих редких появлений в церкви. Помимо цветов там стояли церковные свечи, круглый хлеб, на котором был изображен крест, бутылка «Дайет Райт», блок из шести банок пива «Шлитц», зажигалка в стиле ар-деко, пачка сигарет «Мерит», конфеты в виде черепов и фотография красивой женщины, сделанная в пятидесятые, судя по прическе и одежде.

– Он сказал, что пытался тебя успокоить.

– Так и было. – Тесс умолкла. – К чему это могло привести, теперь никто не знает. Это исходило от меня, и я могу сказать, что могла натворить.

– Исходило от тебя, – сказала Крис, по-прежнему стоя к ней спиной, но оттенок голоса и движения лопаток указывали на то, что она пыталась сдержать гнев и не устроить истерику. – Кем ты себя возомнила, какой-то femme fatale, которой достаточно поманить пальчиком, чтобы все мужчины попадали у твоих ног? Без обид, но Рик говорит, что не имел к тебе ни малейшего интереса и не позволил бы одурачить себя только из-за того, что злился на меня.

– Нет, не позволил бы, – Тесс подозревала, что это была ложь, но силу лжи так часто недооценивают, когда нужно успокоить человека. – Послушай, я не из тех женщин, которые считают, что они по природе лучше мужчин. Сказать по правде, я сама не лучше их по природе. Вчера вечером мне было мерзко, и я хотела получить хоть что-то, что дало бы мне временное утешение. Напиться, покурить травки, переспать с чужим парнем. Ты можешь быть спокойна, ничего этого не случилось. Но я никогда не буду спокойна, потому что не знаю, что бы натворила, если бы ты не пришла.

Она все еще смотрела на спину Крис, на ее светлые волосы, заплетенные сегодня в две косы и открывающие молочно-белую шею и узкий пробор, розовый, как у маленькой девочки.

– А если бы натворила? Что, если бы я пришла в чувство только после того, как вернулась бы домой и залезла бы в кровать с «Дон Кихотом»? В смысле, с книгой. Я до сих пор об этом думаю. В глубине души мне этого хотелось. Не твоего парня, не Рика… – Кристина повернулась и сузила на нее зеленые глаза, почуяв оскорбление, и Тесс торопливо добавила: – Хотя он, конечно, очень мил. Я просто хотела очистить голову от мыслей на час-другой.

Губы Кристины дернулись.

– Это было недолго.

– Вы что?..

Она кивнула.

– А наутро он принес мне завтрак в постель. И можешь быть чертовски уверена, он куда-то уходил, чтобы раздобыть молоко двухпроцентной жирности и розы.

Тесс не могла не почувствовать легкий укол боли. Столько людей занимаются сексом, а наутро вместе завтракают – но Тесс не принадлежала к их числу. А этим утром она вообще не позавтракала, потому что ее желудок содрогался при одной мысли о еде.

– Ну, я надеюсь, Рик убедил тебя в своей невиновности?

– Да, он сдал тебя с потрохами, – радостно ответила Крис. – Пел, как канарейка, если выражаться его профессиональным языком. Тем не менее мне стало еще легче, когда ты пришла сюда и повторила примерно то же. Полагаю, он не подговорил тебя это сделать, потому что я не представляю более правдивых извинений, чем твои. Здесь ты молодец. Ты нисколечки не пыталась что-то приукрасить. Я даже чуть не подумала, что ты сможешь снова мне нравиться. Чуть не подумала.

Китти была права: Тесс была обязана извиниться, но Кристину ничто не обязывало ее прощать. И все же ей было больно от того, что эта открытая, добрая девушка больше ей не доверяла.

– Расскажи, что это ты делаешь, про эту офренду.

Ее умышленно искаженный испанский вызвал у Кристины легкую улыбку:

– Ofrenda. Это в память о моей бабушке. Она умерла в прошлом году.

– А зачем пиво, сигареты и все эти вещи?

– Потому что в День мертвых умершие возвращаются, чтобы встретиться с нами. Для этого мы собираем их любимые вещи, традиционные бархатцы и pan de muerto – хлеб мертвых. – Она взяла пару серебряных гребешков: – Это бабушкины любимые. Еще она любила пиво и кено – только я взяла билеты мексиканской лотереи. Больше всего она любила курить «Мерит» – это ее и убило. Если бабушка вернется, она захочет покурить. День мертвецов – не время для нотаций.

– А это может делать кто угодно?

– Конечно. Для этого не нужно оформлять лицензию. – Кристина пристально посмотрела на Тесс. – А ты кого-то потеряла? Вот здесь есть место, можешь поставить сюда. Я тебе помогу.

– Может быть… Для этого мне нужны кое-какие вещи, обычные вещи, как у тебя, только я не знаю, где их можно найти.

– Не знаю, что тебе нужно, но здесь рядом есть магазин «Семейный кошелек», а на Мейн – винный магазин. Это для начала. Иди раздобудь все, что считаешь необходимым, а я пока накрою столик скатертью, поставлю свечи, цветы и хлеб мертвых.

– Не знаю…

– Давай, Тесс. Может, это единственный случай, когда нужно поддаться своим побуждениям.

Она вернулась менее чем через полчаса, так нагруженная покупками, будто изрядно покопалась в мусоре. Бутылка мескаля, бигмак, губная гармоника «Hohner Marine Band», пакет сахара «Домино». Труднее всего было найти «Бикон-Лайт» – газета попалась, когда она уже почти смирилась с тем, что придется взять «Нью-Йорк Таймс». Ей пришлось объехать почти всю северную часть города, прежде чем она заметила книжный магазин, где продавались иногородние газеты.

Ее собрание артефактов казалось ничтожным в сравнении с более детализированной ofrenda Кристины, и Тесс решила пройтись по галерее, присматривая, что еще можно добавить. Ее взгляд привлекло керамическое такси, за рулем которого сидел ухмыляющийся скелет-психопат, а сзади – внушающие ужас скелеты-пассажиры, прижавшие костлявые пальцы к щекам, как на картине Мунка, в то время как на багажнике громоздился черт, с довольным видом наблюдавший за всей картиной. Крис кивнула в ответ на ее немой вопрос, и она поставила такси на столик со свечами и цветами, хотя в действительности пассажиров не было. Ни одного свидетеля, не считая ее самой и водителя, который, насколько ей было известно, вовсе не улыбался. В то утро был густой непроглядный туман, и Тесс не видела черта, сидящего на крыле такси, но она никогда не сомневалась, что он действительно там сидит.

– У тебя есть портрет? – спросила Крис. – По традиции нужен портрет.

Да, у нее есть. Даже два. Воспоминание о человеке, взлетевшем над аллеей Феллс-Пойнт, и фотография в еженедельнике. Фото крупным планом, но все равно куда менее четкое, чем первая картинка. Наверное, часть проблем заключалась именно в физической фотографии, а не воображаемой. Люди во всем винят то, что находится у них в голове. «Но может быть, виной всему материальные предметы», – подумала Тесс. Памятные вещи, пачки любовных писем, даты, которые мы держим в уме, – возможно, именно это отягощает нас и не дает двигаться вперед. Фото в ее еженедельнике было невидимым клинышком между нею и Вороном, амулет между нею и риском глубокой привязанности в этом мире, где постоянно присутствуют смерть, жизнь и другие женщины. Она достала снимок из тонкой папки для визиток и прикрепила его к ofrenda напротив такси, отнявшего у него жизнь.

Джонатан Росс, погибший в двадцать восемь, потому что был лучшим репортером, чего сам не успел понять. Ему было суждено писать, а ей – действовать. Vale.

– Твой парень? – спросила Кристина.

– Нет, – ответила Тесс.

* * *

Монаган сидела в кафе, которое заметила, пока каталась по городу, выполняя свою миссию по поиску приношений. Оно привлекло ее своим названием – «Сестры-близнецы». Здесь оно имело буквальное значение, хотя фотография владелиц не внушала доверия. У одной были темные завитые кудри, а у второй – прямые светлые волосы. Меню также удивляло контрастами: пирожные и тако предлагались вперемешку с более здоровой пищей. Тесс заказала чашу фруктов и ткнула пальцем в посыпанную сахаром булочку в витрине.

– О да, еврейское кофейное пирожное, – сказала официантка, озадачив Тесс. Но она же, наверное, просто хотела похвалить ее выбор?

Тесс перелистнула раздел «Игл», в котором приводилось полное расписание мероприятий, имеющих отношение ко Дню усопших. До этого она не осознавала, насколько крупным было это событие: субботним вечером выступали Би Би Кинг и Этта Джеймс, а потом планировался даже мастер-класс Роберта Джонсона. В разделе местных исполнителей были заявлены выступления групп «Клуб “Завтрак”» в «Морге» и «Las Almas Perdidas» «У Гектора». «Должно быть, проблематично позвонить и отменить концерт, когда ты в бегах», – подумала она, украдкой поглядывая на семью, сидевшую за поздним завтраком. Судя по обрывкам разговора, которые ей удалось подслушать, занятия в школе вроде бы отменили из-за учительской конференции.

Младший ребенок, веснушчатый мальчик, играл на воображаемой гитаре, изображая Пита Таунсенда, а его сестра закатывала глаза. У нее были чудесные прерафаэлитские кудряшки – эти прекрасные волосы, наверное, станут ее мучением в годы юности. Мама с папой обменялись любящими, хоть и усталыми взглядами над их головами, и в них было столько смысла, что Тесс стало немного тоскливо. Ей было интересно, как эти люди, старше ее всего на десяток лет, причалили к берегу, который представлялся ей таким далеким. Кто от чего отказался? Кто за кем погнался, кто за кем последовал? Случались ли у них разногласия или задние мысли? Толстой перепутал. Это несчастье всегда одинаково, а вот счастливые семьи – уникальны.

Вздохнув, она снова уткнулась в газету. Обратила внимание на дату: пятница, первое ноября, День всех святых. Завтра не только День мертвых, но и день, когда родители Ворона должны были получить от него известия – так было указано в телеграмме, которую она им отправила миллионов восемь лет тому назад. Вместо этого она вынуждена была позвонить им и объяснить, как нашла и снова потеряла их сына. Но были и хорошие новости: теперь в поиске ей помогал департамент полиции Сан-Антонио.

Для чего Ворону нужна была эта неделя? Сначала он рассказал, что из-за какого-то представителя звукозаписывающей компании, который собирался приехать в город на фестиваль по поводу Дня усопших. Но даже после того, как Эмми исчезла, а будущее «Las Almas Perdidas» стало более вероятным в недрах системы уголовного правосудия, чем в выступлениях на радио, – Ворон все равно продолжал цепляться за эту дату. «Все пропало из-за тебя, – высказал он ей в саду Аламо в предпоследний раз, когда они виделись. – Мне нужна была всего неделя, чтобы все наладить, но ты не дала мне и этого». И как только Рик сообщил ему, что не может поручиться за то, что Ворон не окажется в тюрьме на этих выходных, он убежал через окно. Вслед за Эмми. Не потому, что знал, где она находится, поняла Тесс, а потому, что знал, что должен найти ее до этой субботы. Но зачем?

Когда Тесс была маленькой, однажды она убежала из дома родителей через окно второго этажа. Она пыталась повторить подвиг Златовласки, который казался ей подозрительно легким. В действительности же она сломала ключицу, что несколько омрачило ее уверенность в своей правоте.

Прошлой ночью она снова вылезла в окно, уверенная в безупречности своей версии, но и тут оказалась не права. Это выдуло ветер из ее головы через то же окно.

Но сильнее всего ее огорчало то, что Ворон не доверил ей свой секрет. Ей было необходимо найти его еще раз, причем не позднее завтрашнего дня. Что гласит закон пропавших вещей? Что их можно найти в самых очевидных местах. Ворона нельзя было назвать вещью, но он оказался в городе, который знал не так уж хорошо. Он был без машины, с очень небольшой суммой денег и быстро приближающейся решающей датой.

Единственно возможным планом действий, посчитала Тесс, было заново пройтись по собственным следам, как если бы она искала связку ключей, блокнот или кеды. Так поиски обычно и приводили к успеху. Заново пройтись по следам. Еще, еще и еще. Вспомнить, где в последний раз пропавшая вещь попадалась на глаза. Заново пройтись по следам. Пропажа всегда где-то там, только ее можно не заметить до третьего, четвертого, пятого раза…

Крис Рэнсом сказал, что между ней и его сыном что-то оставалось незавершенным, пульсировала некая энергия, имелась какая-то магическая связь. За такую теорию вряд ли присудили бы Нобелевскую премию, но это было все, чем она располагала.