Отвлечение от темы

Еще в пору совдеповского детства мне часто грезилось, что в далекой Америке проживает какой-нибудь мой третий дедушка или скупердяй дядюшка, которые вот-вот загнутся, и специальный юрист по таким нежным вопросам, как наследство, явится в мою убогую квартирку и объявит, что волею судеб я стал мультимиллионером…

Позже, похоронив мечты о долгожданном богатстве, оставив их в счастливом детстве, выросшим в дяденьку сорока лет, заработавшим какие-никакие деньги, я уже точно знаю, что ни миллион, ни даже миллиард не делают человека счастливым. Нет связи между презренным металлом и высоким состоянием души. Бабки отдельно, душа тоже отдельно. Как не ищи, а все равно не имеется прямых связей… Есть лишь единственная форма материальной состоятельности, имитирующая счастье, — «комплекс Пушкинского «Скупого», который даже тактильно испытывает от прикосновения к богатствам некое физическое удовольствие, сравнимое с пиком сексуального вожделения… Но счастье ли это?..

Богатые люди в первом колене зачастую несчастливы, так как потеряли радость довольствоваться малым, счастье иметь скромное воскресное застолье с дефицитом из продуктового набора и вафельным тортиком на шесть человек, где отец непременно отказывается от своего куска в пользу детей, которые его делят меж собой в состоянии истинной радости. А глава семьи уже счастлив оттого, что его дети счастливы. Мгновение?.. Конечно… Но мгновение обыкновенного счастья! Хотя счастье в эпитетах не нуждается…

Я помню, как в пионерский лагерь ко мне приехала мать и привезла банку вареной молодой картошки. По прозрачным стенкам стекало растопленное сливочное масло, завлекая за собой мелко нарезанный укропчик… Я эту картошку съел один, в укромном местечке, и не потому, что был жадным или чрезмерно голодным. Просто банка с картошкой из материнских рук была тем самым счастьем, которым я ни с кем не желал делиться… Еще мать подарила мне трешницу, которую я безо всякого сожаления проиграл в трясучку.

Быстро привыкли пить дорогую водку, закусывая ведрами черной икры, еще быстрее эту икру перестали потреблять из-за богатства в ней холестерина, в считанные годы научились следить за здоровьем, чтобы подольше пользоваться капиталом; летаем, накачанные стволовыми клетками, на частных самолетах к продажным женщинам на Бали…

Как-то в Нью-Йорке мне пришлось ночевать под мостом, чтобы к шести утра попасть на радиоэфир. Дрожа от холода, я думал о том, что если на счету моем скопится пять тысяч долларов, я буду самым счастливым человеком! Но уже этим утром я был счастлив. Перейдя двухкилометровый мост, попав в офис радиостанции, я пил горячий кофе, согреваясь от пронизывающего потусторонним холодом нью-йоркского ветра, — я читал в эфир стихи Губермана и был счастлив… Так, вспомнилось…

Другое дело — наследный капитал, старый, в шестом поколении. Его вообще не замечаешь, как не обращаешь внимания на родинку под лопаткой на спине.

Спасибо дедам и прадедам, что дали возможность не замечать, какой ручкой я пишу: Паркером или одноразовой шариковой. Я могу заниматься чем хочу. Спортом, философией, спиваться или умереть от передоза, в конце концов, стать Артистом в широком понимании этого слова. Вероятно, деньги дают ту иллюзию свободы, при которой влетание Божественной искры в душу, отыскивание ее в оной становится делом более простым, нежели если ты, например, был бы нервно истощенным от постоянных забот, как заработать на хлеб насущный копейку. Можно уловить Господне семечко и осознать его в себе, но так и не смочь взрастить в себе самом плод, или собрать урожай, когда он созрел. Суета…

Истинная свобода не может быть обретена в деньгах, а уж тем более в творчестве. В духе свобода. Когда все мирское оставляет, душа освобождается от ненужных защит и находится в ладах с духом.

Художника всегда терзает комплекс неполноценности. Страх быть понятым только после смерти заставляет душу одеваться в доспехи сегодняшнего успеха… Богач до конца жизни терзаем боязнью потерять свои накопления. Какая уж здесь свобода!..

Ах, как хорош наследный капитал!

Помню, сидел на лавочке с внуком известного миллиардера возле Лос-Анджелесского университета. Он попросил показать часы. Я показал. Он спросил: «Сколько стоят?» Я ответил: «Восемнадцать долларов». После моего ответа парня охватила невероятная радость! Он не подозревал, что за восемнадцать долларов существуют функциональные вещи. В довершение всего студент, ездящий в университет на скромном «Лексусе», попросил меня подарить ему эти часы, чтобы показать таким же наследным богачам, как и он… Конечно, я рассчитывал получить «в ответ» на мой подарок его часы… Каково же было мое изумление, когда наследник миллиардеров протянул мне старые облезлые электронные часы, стоящие от силы доллар!.. Он уже поменялся до этого своим «Роллексом» с садовником.

Великий сказал: «Служенье муз не терпит суеты»… Бизнес и творчество — две вещи несовместные! — считает образованный обыватель! Все складно и вроде бы правильно прокричали.

Но, как и в большом бизнесе, так и в большом творчестве есть системность. Невозможно писать фреску десять лет без системности мышления, невозможно без оной написать книгу в три пальца толщиной, а уж тем более сто томов, как это сделал Лев Толстой… Невероятно заработать или украсть миллиард, не будучи почти гением. Все вершины, как творческие, так капиталистические, как зло и добро, — равновелики! Вершины женской красоты стоят в реальном времени и всего творчества великих, и всех триллионов сильных мира сего. Но красота эфемерна, она быстро обесценивается в живом теле…

Жизнь не обделила меня красивыми женщинами. Уж как они ценили свою красоту, обменивая ее на материальное, смешанное с любовью. Я мало встречал красивых женщин, которые бы ценили в партнере дар творчества. И не потому, что красавица всегда глупа. Просто красота способна ценить только себя. Как художник по большому счету подсознательно считает себя великим. И не может быть по-другому. Иначе зачем творить изначально хуже сотворенного?..

Все в жизни перемешано, только нужно научиться отделять зерна от плевел. И богатый может быть счастливым, равно как и бедный. Творец, обремененный тяжестью дарования, отшлифованного страданиями, вряд ли может претендовать на обывательское счастье, точно так же, как и владелец миллиардного состояния, которое он вынужден нянчить вместо своих детей. Точно так же самая редкая красавица несчастна своей красотой…

Частенько люди, обладающие огромными состояниями, отвлекаясь временами от денег, создают прелестные, зачастую выдающиеся произведения искусства. Только мы их редко когда обнаружим, так как для большинства «крезов» художники и артисты — обслуживающий персонал. Показывать себя романтичным и готовым создавать шедевры есть невольное признание в некой слабости, не присущей неотъемлемой жестокости бизнеса…

Ты не ведаешь, что творишь! Эту фразу можно отнести как к создателям огромных капиталов, так и к гениям от искусства. Сложно упиваться тем, чего не ведаешь… Сложно нянчить собственную красоту, если вместе с нею не востребуют душу…

Писать по ночам изысканные верлибры, от которых роняют слезы не очень красивые филологини, а днями жарить тысячами котлеты, крутить роллы и лепить суши, строить, конкурировать, выживать достойно, чтобы чувствовать себя мужчиной, способным купить своим детям не один вафельный тортик, чтобы построить дом, не домишко на шести сотках, а фамильное гнездо, в котором состарятся следующие пять поколений. И чтобы не презирали художника за его желание создавать помимо духовного и материальное. Чтобы перестали, наконец, на Руси ненавидеть богатых, пестуя бедность. Бедность, конечно, не порок, бедность — выбор!..

Очень хочется, чтобы твои дети относились к миру материального с рассеянной невнимательностью. Чтобы могли чада черпать из всей жизненной палитры. Хотят — занимаются деньгами, хотят — красотой, желают — плетут макраме. А может, и тем, и другим, и третьим… Как у их папы… Единственное, что не передается по наследству — умение любить, раскрыться до обнаженного сердца, не боясь получить в раскаленную душу уничижительного плевка. Не хочется, чтобы мои дети жили среди верблюдов!..

Мясо снегиря

Когда тебе двадцать пять, любая ерунда кажется неразрешимой задачей, катастрофой, а иногда приводит неокрепшую эмоциональную структуру к смерти.

В сорок катастрофой ты называешь столкновение автомобилей, а смерть может быть только от естественной причины.

Ему было двадцать пять, ей двадцать четыре.

Их тела распирало от жажды какой-то необычной судьбы, а потому они часто занимались сексом, живя друг с другом почти год.

В середине декабря он привез ее на маленькую родительскую дачку, собранную из деревяшек, как конструктор. Тем не менее в ней было удобно, грел камин, а во дворе жарилось мясо.

Они ели шашлык, обжигаясь, хохоча друг над другом, когда жир стекал по подбородкам. Это казалось очень смешным. Они пили много сухого вина, а от того их глаза становились все более голодными и жадными.

Они привезли с собою чистое белье, но терпения перестелить не хватило, страсть победила. Мужчина и женщина любили друг друга всю ночь безмозгло и ненасытно…

Наутро он сжег на улице белье, испорченное следами любви, к тому же у нее началось, а хорошего стирального порошка не было.

Потом сидели возле маленького окошка и смотрели, как красавцы снегири склевывают остатки подмороженной рябины.

— Знаешь, как называют самок снегирей?

— Как? — он протяжно зевнул и заглянул ей в синие океаны глаз.

— Снегарки, — ответила. — Смотри-смотри, видишь того, который задирает соседа?.. Это — девочка…

— Откуда знаешь?

— У снегирей самочки сварливы и держат самцов в полном подчинении…

Он опять посмотрел в самую глубину ее глаз. Неожиданно что-то внутри его живота дернулось, он выбрался из-за стола, прошел в спальню и вынес из нее пневматическую винтовку, из таких обычно в тире стреляют.

— Зачем она тебе? — спросила почти без интереса.

Он промолчал в ответ, осторожно открыл окно и прицелился.

В ее взгляде появилось любопытство.

Снегири, толкаясь, дергали с веток ягоды. Некоторые крупные рябины падали в снег…

Выстрел прозвучал совсем тихо, как сломанная каминная спичина.

Один из снегирей, совсем толстый, упал с ветки туда же в снег, где валялась упущенная ягода. Остальные разлетелись…

— Попал, — резюмировал он.

— Попал, — подтвердила она.

Неожиданно все его тело наполнилось жаром, будто раскаленный металл в жилы пустили.

Зачем?!! Зачем?!! Зачем?!! — пульсировал мозг.

— Ты меня простил? — спросила она.

— За что? — сухим ртом переспросил.

— Ты, правда, лучший! Я не хотела спать с ним! Как-то так получилось!

Он метнулся в одну сторону, затем в другую! Выбежал во двор, прошел к самому окну, оставляя глубокие следы в сугробах.

Она внимательно наблюдала за тем, как он отыскал подбитую птицу, как бережно взял безжизненное тельце в руки…

Он вернулся и положил птицу прямо на стол. Снегирь не казался таким толстым, как при жизни. Правда, красная грудка была более красной, вероятно, окрасилась кровью, вытекшей из крошечной дырочки.

— Так ты меня простил? Настоящий бы друг так не сделал! Громов никогда не был тебе другом! Так, прикидывался!

Его тело по-прежнему пульсировало.

— Сука ты! — бросил. — Ты это специально! Сколько можно рассказывать о том, как ты трахалась с моим другом. Тварь бессердечная! Нарочно мучаешь меня!

Неожиданно снегирь дернул лапками. В глазах у него просияло.

— Жив!

Снегирь подтвердил свое присутствие на этом свете слабым трепыханием крылышек.

— Да нет же! — заспорила она. — Мертвая птица…

— Да жив, жив пацан!

— Нет же! Твой пацан мертв!

Она подошла вплотную, наклонилась над птичьим тельцем, погладила наманикюренным пальцем красную грудку, отыскала крохотное пулевое отверстие и воткнула в него подпиленный ноготь, утапливая палец все глубже, расковыривая тушку до самого нутра.

Снегирь дернулся, и в черных птичьих зрачках погасло.

Она выудила палец обратно и держала его в неприличном жесте окровавленным.

— Я же говорила — мертвый!

— Зачем?!. — Он дрожал всем телом.

— Снегарки держат своих самцов в полном подчинении! — ответила. — Прости меня за Громова.

Он бил ее совершенно ужасным образом. Ногами ломал ребра, вбивал сильные кулаки в ее красивый живот, уничтожил все передние зубы, так что она чуть не захлебнулась собственной кровью…

Они не виделись четыре месяца. За это время она поправилась, а отличный дантист вставил ей новые зубы, куда лучше прежних…

Они сошлись, так как их тела не могли существовать друг без друга.

Она еще не раз попросит у него прощения за друга Громова…

Она и завтрак

Хмурое утро. Тебе за сорок, и ты уже точно знаешь, что в жизни счастья нет!!! Ломит кости, затекла правая щека от слишком мягкой подушки, нестерпимо хочется в ванную комнату, и от всего этого проблески оптимизма в груди — ты еще жив!..

Побывал в отхожем месте, поскреб тупым станком поседевшую щетину, зевнул протяжно и грустно от предвкушения рабочего дня и поплелся на кухню…

А там — ОНА! ОНА!!! Молодая, свежая, уже прическа кое-какая, тонкая шейка слегка клонится, видимо, спасая лицо от горячего дымка, поднимающегося со скворчащей сковороды в тихую вытяжку, унося молекулы бледно-желтого омлета в густую тусовку мироздания.

Я тихонько сажусь на диван за стенкой и поглядываю на ее спину. Забывший о сороковнике, тихонько наслаждаюсь ее грациозными движениями. Она — фокусник! — понимаю я, глядя, как омлет, сделав кульбит, ложится бледной стороной на тефаль сковороды… Волшебница! Мой нос учуял запах поджаренной ветчины, а она еще шинкует зеленый лучок и укропчик, которыми посыплет в финале шедевр кулинарного искусства!..

Ах ты, моя женщина! Любовь моя!.. Ты встала раньше, чтобы, как в древности, осуществить обряд кормления своего мужчины!

Вместо юбки она обернулась тканью прозрачного шифона, позволяя мне сперва позавтракать эротическими картинками прелестного женского тела в его естестве. Ведь она не знает о моем присутствии, а потому раскрепощена полностью, как мирно пасущаяся лань, которой не угрожает опасность. Есть ли на ней трусики? Я напрягаюсь, как хищник перед решающим броском!.. Есть… Белейшего цвета бикини… Такого же, как наша кухня… Я готов задохнуться, именно оттого, что мне не показались ее ягодицы полностью. Перевожу взгляд на французские булки, обнаженные целиком, безумно вкусные, когда подогретые и с маслом…

Где она взяла такую маечку? Сам не заметил, как взгляд вернулся к Ней. Лопатки на ее прямой спине снуют, словно крошечные ангельские крылышки…

Пускаю слюну. То ли от эротического восторга, то ли от восторга кулинарного… Длинными пальчиками с вишневым маникюром она жмет бока солнечного апельсина, добывая из него сок. У меня сводит челюсть от желания вкусить витамина С… А тут еще углядываю тарелочку с мясистыми, темно-алыми кусками помидора, именно того сорта, который я люблю!..

Богиня!

Слава ЖЕНЩИНЕ в переднике, которая освоила кухонные принадлежности и премудрости, как я свой тюнинговый «Мерседес»!

И последний выстрел! Она нажимает кнопку кофейного аппарата, и сводящий с ума запах двойного эспрессо заползает ко мне в ноздри, ползая там внутри, как у себя дома!..

Слава! Слава! — хочется мне кричать. — Женщина и кухня едины! Я хочу и женщину и кухню!!!

Но что это?.. Она переложила омлет на тарелку, подвинула ближе французские булки, помидоры мои любимые…

Она залпом выпила мой апельсиновый сок! Мне точно нож под ребро сунули!.. Я не успел вскрикнуть, как она проглотила омлет и помидоры и сидит теперь с чашкой моего эспрессо в кресле, читая Мою газету!!!

Какого хрена она выползла на кухню ни свет ни заря! Ведь ей не надо на работу!

Ишь ты, шифоном задрапировала свою целлюлитную задницу! Испортила аппетит, которого у меня по утрам и так мало! Хоть бы причесалась, вечно волос ее найдешь в пище!.. Задница большая, а плечики худенькие, лопатки, как крылья расчлененной курицы! Кобыла! Тебе в ватнике надо выходить к русской печке и картошку в ней печь!

Женщина и русская печь — едины!

Газету взяла… Ха!.. Вверх ногами!

Как всегда, придется готовить себе самому… Тогда на хрена она мне нужна!.. Ни на хрена! — твердо решаю я.

И здесь мне пришла в голову гениальная мысль. Превращу ее… В кухню!..

И превратил!

Теперь у меня в квартире пять кухонь. В шестой раз жениться точно не буду!..

Несколько минут из августа

Я вышел на ближайшей станции, подождал следующего поезда и сел в него.

Рядом со мной устроились две молоденькие женщины, так и полыхавшие своими новостями, как бывает с женщинами, когда они давно не виделись. Они оживленно переговаривались, уверенные, что грохот состава заглушает их голоса.

Честно говоря, мне было совершенно наплевать на подружек, свои проблемы настолько переполняли меня, что казалось, блохами они снуют по позвоночнику, от шеи до крестца, вызывая нестерпимый зуд. Когда ты можешь погибнуть в любую минуту, не до бабского трепа! Еле ушел от этих скотов, электричку сменил, едва успел запрыгнуть в вагон. Убили бы… Но как она была хороша!..

— Плюнь! — сказала, как молотком ударила по наковальне, блондиночка с удивительным восточным разрезом глаз, и сама испугалась своего неожиданного вскрика, огляделась, но в вагоне в ночное время было пусто, если не считать меня. Блондиночка глубоко задышала, волнуясь кондитерской грудью, на всякий случай наклонилась ближе к подруге, повторила уже тише, но с прежним напором: — Плюнь!

— Не могу-у-у! — неожиданно простонала товарка, и из глаз ее покатились огромные слезины. — Убью!!!

От глагола «убью» меня тряхануло высоковольтным напряжением. Хотел, было, броситься под лавку, но успокоил себя, что это только бабы и мне ничего не грозит, я расслабился и нарочито зевнул.

— И как ты это сделаешь? — поинтересовалась блондиночка, облизывая сочные губы.

— Ножом! Или застрелю! — отозвалась подруга и решительно встряхнула копной чудесных рыжих волос. Слезины сорвались с щек, одна долетела до меня, и я, автоматически чавкнув, поймал кристалл, распробовав горечь дорогой бижутерии… Кажется, не заметили моей идиотской выходки…

— Почему не яд?

Рыжая с изумлением уставилась в голубые глаза своей визави, а затем вдруг рассмеялась, да так звонко и заразительно, что я сам было чуть в голос не захохотал в поддержку. Сдержался.

— Ну, слава Богу! — обрадовалась блондинка. — Было бы из-за чего! Ишь, Сонька Золотая Ручка!

— Ну, объясни мне, с какой стати он командует мною!

— Натура такая!

— Пусть натуру свою в задницу и засунет!

— Предложи ему.

— Боюсь! Он грубый! У меня все тело в синяках!

— Тогда не предлагай.

Рыжая похлопала глазами, затем поглядела в мою сторону.

— Может быть, послать его подальше?!.

— Пошли! — поддержала блондиночка. — А с кем будешь?.. Хотя можно подыскать тебе что-нибудь вроде моего Жорика. Жорик — он добрый, он понятливый! Безопасный…

— Откуда ж опасности взяться в шестьдесят! У вас и секс безопасный!

— Стерилизованный, — подтвердила блондиночка. — У Жорика шестеро детей! Седьмой ему ни к чему!.. А мне первый не к сроку! Зато покойно и богато!

— Своло-очь!.. — вдруг опять заплакала рыжая. — Да я без его рук и ночи не проживу-у! Они… Они — волшебные, — молодая женщина на миг запнулась. — Его пальцы… Пальцы… Как у Башмета!.. Ногти с луночками…

— Кто это, Башмет?.. Веркин грузин? — Блондиночка силилась вспомнить и приподняла тонюсенькие бровки.

— Какой грузин! Альтист всемирно известный! На демона Врубелевского похож!

Блондиночка довольно успешно сыграла процесс воспоминания.

— А-а, ну да!

— Ну, я же молодая! Как же мне без его ласки! Ты не поверишь, хочется всегда и везде! И только его!

Рыжая повозилась в сумочке, выудила горстку крошечных конфеток, отсыпала в ладошку блондиночке, себе в ротик. Обе захрустели белыми сахарными зубками.

— Хочешь, котик! — И протянула руку, до локтя усыпанную веснушками.

Я даже сначала не понял, что жаждущая ласки всегда и везде обращается ко мне, а когда уразумел, сделал вид, что не расслышал, поворотил голову.

— Как хочешь! — не стала приставать рыжая и продолжила монолог: — Господи, ты бы видела его фигуру! Каждая мышца прописана! Задница такая!.. На нее спокойно можно том Толстого поставить!

— На мою тоже! — встряла блондиночка.

— Тебя же не Стивом зовут!.. А знаешь, у него на груди, под левым соском, маленький шрам. В детстве кто-то чиркнул перочинным ножиком… Такая беленькая полоска на загорелой коже… Боже, как он меня возбуждает, этот шрам… Прямо мурашки бегают!..

Я тотчас вспомнил свой зуд и осторожно почесался.

— Под правым, — уточнила блондиночка, и я задался вопросом, отчего же у нее такие восточные глаза. Крашенка, что ли? — Под правым.

— Что — под правым? — не поняла рыжая.

— Шрам.

Безусловно, все блондинки — дуры! Конечно, я об этом всегда знал, хотя любил беленьких страстно и всю сознательную жизнь! И любил именно за полное отсутствие тестостерона в их организмах! Тогда как рыжие, наоборот, были для меня всегда олицетворением женского ума. Здесь всегда чуток мужских гормонов. И эта рыжая, судя по всему, не стала исключением. Она смотрела на подругу, казалось, вечность, пока не отважилась спросить напрямую:

— Так ты что, тоже со Стивом?

Я смаковал эту чудесную картину! Так пылает багрянцем августовский закат, как загорелись пухлые щечки блондиночки.

— Да, — подтвердила она честно и затараторила: — Это было до тебя, задолго, мы и с тобой еще не были знакомы! Прости, если я сделала тебе больно! Но ты же помнишь, что познакомилась со Стивом у меня на Хеллоуин!.. А я в ту ночь Жорика цапанула!

Было очень занятно видеть, как у рыжей сжались кулаки, как набухли венки на внешней стороне рук.

Бабья драка — самая жестокая и беспощадная драка в природе! Неважно — блондинки, брюнетки, рыжие, все они готовы сражаться до смерти! Это вам не бои без правил, где все-таки есть суд. Если рядом не окажется мужика, который за волосья оттащит, то большой шанс смертоубийства.

Пауза. Секунд тридцать, наверное.

— Это я заставила Жорика стерилизоваться! — сообщила рыжая, не разжимая кулаков.

— Ага, — почему-то обрадовалась блондиночка, наверное, смене темы. — Ага.

Ну, великолепная дура!

— Не хватало еще от старого торгаша залететь!

— Вот-вот!

— Ишь, разбросался своим семенем, как будто шейх арабский!

Блондиночка продолжала кивать головкой, но теперь и в ее восточных глазах народились стразы. Потихонечку доезжала.

— Хочешь яду? — предложила рыжая, потихоньку расслабляясь.

— Нет.

— Один-один?

— Согласна, — прошептала под перестук колес молодая женщина.

— Без обид?

— Без обид…

Драки не будет, понял я. А потом они долго молчали.

Поздняя электричка принялась тормозить, а машинист возвестил название станции.

— Окружная, — пробасил.

Они еще помолчали под скрип вагона, поезд уже приближался к Москве, и вдруг они почти одновременно заговорили. О чем-то незначащем! Как они устроились в элитный пансионат сменными горничными, два года назад одна из Ижевска, другая из Иваново приехали, а теперь сами в этом пансионате уик-энд провели. Просто у рыжей тачка сломалась, вот они на электричке и решили, молодость вспомнить. Хотя чего вспоминать про молодость, когда она только начинается, им по двадцать, и попки хоть куда, в стрингах не стыд показаться на пляже в Эмиратах, куда подруги собираются на следующей неделе.

— Убью я все-таки Стива! — подытожила рыжая.

— А я подожду, когда Жорик сам… — вторила блондиночка.

— Все мужики скоты!

— Согласна!

Сейчас договорятся на станции из горла «Мартини». Как же без «Мартини»?!

Поезд тормозил в самом сердце Москвы.

— Давай «Бьянку»?

— Давай…

Они были счастливы, сами не зная причины своего счастья. В данный момент им было плевать на Жориков и Стивов, их объединяла молодость, в которой не должно случаться драм, а если и случаются они — таковыми не воспринимаются!..

Вышли на перрон — беленькая и рыжая. Улыбались друг другу и всему миру…

А мне некуда было спешить, я был вольной птицей и, пригревшись на скамейке, ожидал обратного хода электрички, чтобы в полном одиночестве вздремнуть.

Но здесь появилась она…

Грациозная, беленькая, с рыжей грудкой. Она мягко ступала по полу изящными лапами и смотрела на меня сквозь ночь восточными глазами.

Все-таки она успела на поезд, оторвавшись от этих грязных, развратных кошаков! — возликовал я.

Кусали позвоночник блохи, но я не обращал внимания на малый дискомфорт, спрыгнул с лавки, выгнул спину, так что искры полетели в ночь салютом, затем мяукнул истошно-призывно, как только умею делать один я. Она подняла хвост трубой…

Мне предстояла полная наслаждений ночь, и я не собирался терять ни минуты.

Потеря темпа

Она пришла ко мне в кабинет и сообщила:

— У меня в животе бабочки!..

А я как раз сидел за компьютером и сводил какие-то бухгалтерские отчеты, просматривал графики, одновременно изучая котировки валют на Forex. Не отрываясь от экрана, спросил:

— Что, дорогая?

— У меня бабочки в животе…

Я вздрогнул.

— Ты беременна?

— Нет! — почему-то рассердилась она. — Бабочки…

Ее состояние вдруг изменилось, из глаз потекли крупные слезы.

Я встал из-за стола, обнял ее и пожалел.

— Хорошо-хорошо, — успокаивал, целуя ее в трепыхающийся височек. — Ты знаешь, у меня тоже иногда всякая живность экзотическая заводится. Сейчас у меня внутри зеленая игуана. Ха-ха!

— Ага, — всхлипнула…

Через год она вошла ко мне в кабинет и сказала:

— Твоя игуана съела моих бабочек!

На следующий день домработница собрала ее вещи, и она опять исчезла во Вселенной навсегда.

Полет

— Ты чего, как лягушка, дергаешься?.. Мы же не плывем и ты не в бассейне! Мы летим!

Она раздражена, ее вытащили из теплой постели. Она делает вид, что не слышит меня, и по-прежнему летит брасом.

— Ты старайся, как птица! — Я показываю, как в моем понимании летают птицы, машу руками, как лебедь крыльями.

Скосившись, она фыркает, маскируя смешное под презрительное.

— Я очень хочу спать! — говорит басом. Когда она недовольна, то всегда басит. — Мне снилась художественная гимнастика! Нельзя насильно!.. И ты ведь знаешь, что, когда я не высыпаюсь, я не человек! — летит по-прежнему, как лягушка.

Подлетаю вплотную, беру за руку и тащу вверх в самую синь.

— Не дергай меня! — капризничает. — Хотя бы кофе попили!

— Мы же летим! — оправдываюсь я. — Разве ты летала до этого?

— Нет, — вспоминает она. — Но на сытый желудок и полет проходит лучше! Я вообще всегда злюсь, когда голодная!

— Смотри! — указываю я вниз. — Там, внизу, твоя машина! Видишь?

Она смотрит.

— Ну, вижу.

— Какой она кажется маленькой сверху!

— Она и так маленькая. Даже когда не сверху!

— Господи, ну почему ты такая?!

— Какая?

Она готова к дальнейшей конфронтации.

— Ты посмотри, какое чудесное небо, солнечная погода! И мы, мы — летим!!!

— Единственное, что в этом дне необычно, — соглашается она. — Необычно то, что мы летим!

— Слава Богу, ты заметила!

— Я идеально завершила выступление с лентой! Мне уже должны были выставить оценки!

— Родная!..

— Да?

Я не знал, что сказать…

Мы молча летели куда-то на восток.

Через десять минут она объявила, что хочет писать.

— Пописай мне в карман, — предложил. Фыркнула. Потихоньку настроение у нее улучшалось, и я заактивничал.

— Хочешь, хочешь, мы, как Икар, полетим к солнцу!!!

— Икар плохо кончил!

— Ну, пожалуйста!

— Ладно…

Она начинает лететь как полагается, грациозно машет руками, недаром занималась художественной гимнастикой в детстве. Мы похожи на пару птиц. На семейную пару птиц, летящих куда-то.

— Как ты ко мне относишься? — спрашиваю.

— Положительно, — отвечает. Теперь ее глаза широко открыты, и сливаются они своей синевой с небом.

— Положительно — это хорошо! А точнее?

— Ну… Очень положительно!

Я подлетаю совсем вплотную. Прядь ее волос касается моего лица, щекочет ноздри, как солнце.

— Ты меня любишь?

— Люблю, — отвечает. — А ты меня?

— А я тебя люблю безумно! Больше всего на свете!

В моей груди сейчас восторг. Оттого, что мы летим, оттого что она любит меня, а я ее.

— Давай займемся любовью! — предлагаю.

— Где? — спрашивает удивленно.

— Здесь, — отвечаю. — В небесах!

— С ума сошел! Как ты себе это представляешь?

— Очень просто! Вон, на том облаке! Смотри, какое оно кудрявое, зароемся в его пуху!

— Нет, ты ненормальный! Здесь же улица, нас могут увидеть!

— Здесь не улица — здесь небо!!! Улавливаешь разницу?

— Вон самолет летит! Они нас будут рассматривать, как приматов в зоопарке!

— Самолет уже улетел! — настаиваю я.

— Кто-нибудь снизу увидит нас в подзорную трубу! Вуайярист!

— Мама, дорогая!!! — кричу я. — Мерзкая лягушка!

— Икар недоделанный!

— Ты меня любишь? — ору.

— Сейчас уже не знаю. Не кричи!

— О Господи, за что ты послал мне эту женщину!!! А-а-а!!!

— Затем… — попыталась она ответить, но я уже отключил ее способность летать. Лягушкам место в болоте!..

Она летела спиной к земле, широко открыв синие удивленные глаза.

Она проснулась в два часа дня.

— Хочу писать, — сказала и поторопилась в ванную.

Потом мы сидели и завтракали. Вернее, она завтракала, а я обедал.

— Я люблю тебя, — сказала, делая большой глоток из чашки с пахучим кофе.

— И я тебя.

— Знаешь, что мне снилось? — спросила.

— Художественная гимнастика.

— Нет, — она взмахнула головой, и запах ее волос смешался с кофе. — Мне снилось, что мы с тобою летали.

— Да?

— Да… — отломила кусочек сыра. — Жалко, что ты не умеешь летать!