В то время Дали писал две картины одновременно: стереоскопический портрет Галы, предназначенный для музея в Фигерасе. Одно из этих полотен было написано в холодных, серо-голубоватых тонах, другое, абсолютно идентичное, в теплых тонах. Если посмотреть на эти картины через двойное граненное зеркало, то наложение двух изображений создавало впечатление объема. Он работал очень медленно, использовал фотографии Галы, прислонившейся спиной к окну их спальни. Это было очень красиво. Он заметил, что большая часть его работ укладывалась в X, даже если он делал это не нарочно. Когда его просили засвидетельствовать полотно, он часто показывал мне его, ухмыляясь:

— Посмотрите-ка на это! И меня еще спрашивают, моя ли это картина! У фальсификаторов нет никакого воображения. Они полагают, что достаточно нарисовать глаз посреди неба и несколько теней, устремленных к ускользающему горизонту, чтобы эту мазню можно было выдать за картину Дали!

Он нервно отвергал картины, которые ему приносили. Иногда он узнавал полотна, написанные в юности, и восклицал:

— Как это красиво! Посмотрите, Аманда, как я писал в 20 лет! Уже здесь видна кисть гения!

Эти юношеские творения часто были написаны на гладком и отшлифованном дереве, как, например, первая «Атомная Леди», которую мэтр считал более удавшейся, чем вторая. Но дерево треснуло.

— Какая трагедия! — вздыхал он. — Я должен был начать все сначала.

Однажды парижские издатели принесли ему на подпись литографии и он устроился в моем домике, чтобы отбыть эту повинность. Он подписывал с невероятной скоростью и стер свой карандаш. Ему протянули другой и он нацарапал совершенно неразборчивую подпись на… чистом листе бумаги. Я считала, что очень опасно подписывать чистые листы, тем более, что они насчитывались сотнями! Я часто видела в английских журналах рекламу литографий Дали, продававшихся за ничтожные цены. Он нервничал: — Это незаконно! Я начну процесс! Нужно сказать Капитану.

Но сколько литографий ускользнуло таким образом из-под его бдительного контроля?

Сабатер мало-помалу стал его поверенным в делах. Он представил Дали богатого клиента, заказавшего мэтру золотые статуэтки. Это было выгодное дело, за которое Сабатер назначил себе проценты. Он укатил потом в Мазерати и построил себе виллу в Кадакесе. Одно дело сменялось другим, и Сабатер стал конкурировать с Капитаном Муром, который, впрочем, желал уйти на пенсию. Капитан и его жена хотели открыть маленький музей, где должны были быть выставлены полотна Дали из их личной коллекции. Дали очень не нравилось все это, и он запретил мне когда-либо посещать музей Капитана.

В конце сентября мы провели неделю в Барселоне. Дали хотел посмотреть новую постановку в театре «Колсада» под названием «Огненная Венера». Все по полной программе! В этой постановке блистала плотная брюнетка Таня Дорис. Дали пригласил ее обедать, и она пришла с директором театра господином Косальда, толстеньким человечком, бывшим одновременно ее покровителем. На этот обед она оделась «прилично», чтобы не быть похожей на актрису, играющую в «дезабилье». Это была славная девушка, которую Дали нашел симпатичной, хотя без изюминки.

— Какая жалость! — плакался он. — Она так хорошо сложена и так аппетитна, но я бы не смог представить эротическую сцену между нами. Если бы она была хотя бы лесбиянкой!

Однако мы в течение нескольких лет приходили на этот спектакль, аплодировали Тане и смеялись в ответ на грубоватые шутки ее партнера, тощенького комика Луиса Куэнса.

Мы поселились все в том же номере в «Рице». В гостиной главенствовала картина Ургеля, которую один антиквар недавно предложил Дали. Ее водрузили на шкаф вдоль стены, и Дали внимательно ее рассматривал, разговаривая с каталонским издателем, Оскаром Тускетсом. Дали поцеловал меня и сказал:

— Загадка-загадочка! Куда я поведу малышку Аманду сегодня утром? Xiquets, xiquets…

Я только что проснулась и не поняла ничего. Он отпустил своих друзей и объяснил мне, что мы отправляемся в Валс, где он покажет мне пресловутые xiquets. Мы прибыли в Валс перед обедом. На улицах было полно народу, как в праздничный день. Нас встретил мэр и именитые граждане, а потом мы заняли свои места на балконе мэрии.

Под звуки фанфар появились молодые люди в традиционных костюмах. Они стали делать колоссальную живую пирамиду. Ни в одном цирке я не видала такой высокой пирамиды. Нижние ее «этажи» составляли дети, а верхушка пирамиды была у нас прямо перед глазами. У всех акробатов на головах были красные каталонские beretina.

— Это и есть xiquets, — уточнил Дали. — Они очень известны. Я хотел бы, чтобы они выступали у меня в музее. Там нужно будет устроить аттракционы такого рода.

Потом нас повели на обед, и Дали был посвящен в «луковичные рыцари». Эта церемония напомнила мне церемонию посвящения в «рыцари тастевана». Ему повесили на шею внушительное ожерелье из луковиц с посеребренной медалью.

Это было очень смешно, но Дали вел себя торжественно. Он стал благодарить, как будто его наградили Почетным Легионом. На обратном пути он снял ожерелье, потому что провонялся луком, и сказал мне:

— Оно будет очень хорошо смотреться на нашем чучеле медведя в прихожей. Никогда не нужно отказываться от почестей. Эти люди были так счастливы чествовать меня, а мне это ровно ничего не стоило. И потом вы посмотрели на акробатов… Вам понравилось?

— Да, мне понравились акробаты, но мне противны луковицы и эта командорская цепь у вас на шее… Я люблю вас, когда вы элегантны и выглядите щеголем. Тогда вы мне нравитесь!

— Вот посмотрите на меня завтра, — ответил он. — Я собираюсь запустить новый текстиль, для которого сам сделал рисунок. Он будет называться Trigo Limpio. Мне сшили замечательный костюм с тонкими полосками на каштановом фоне. Я буду выглядеть очень элегантно.

На следующий день он был красив, как никогда, в костюме из полосатой шерсти, тщательно причесанный и с навощенными усами. Мэтр спросил:

— Ну и как я вам?

— Вы тщеславны, но очень хорошо одеты на этот раз. Вы великолепны.

— Тогда поцелуйте меня.

Я не смогла его сопровождать на запуск Trigo Limpo, потому что должна была лететь в Лондон, но я увозила с собой образ щегольски одетого Дали, каким я видела его редко.

Через несколько дней после приезда мне позвонил сын Домингуина, юный Мигель Бозе, который только что прибыл в Лондон. Он остановился в отеле «Рембрандт», в Южном Кенсингтоне. Он никого не знал в Лондоне, я повела его обедать в «Кастрюлю», показала ему Челси и познакомила с несколькими своими друзьями. Он рассказал мне, что хотел бы стать танцовщиком и что он уже записался на курсы современного танца на Флорал стрит, в Вест-Инде. Он вскоре обзавелся собственными друзьями и перестал мне звонить. Однажды я увидела Мигеля с подведенными глазами, серьгой в ухе в компании молодых людей, говоривших только о Дэвиде Боуи. Я сообщила это Дали по телефону, и мэтр был очень заинтригован этим рок-движением, в котором соединились идеи мэтра о двуполости, декадентские тенденции, увлечение научной фантастикой и иронизирование над всем. В конце разговора я поведала Дали, что собираюсь продавать поцелуи во время праздника, организованного, чтобы собрать деньги для операции моей подруги Уллы. «Я покупаю у вас тысячу поцелуев», — сказал Дали.

Праздник состоялся на свежем воздухе, в Челси. У меня был небольшой розовый плакат, на котором было написано «Kisses £1», что обозначало (поцелуй — «1 фунт стерлингов»). В начале я не пользовалась успехом. Парни смеялись: «Меня она все равно поцелует бесплатно». Потом у меня появилось несколько клиентов, среди них один развязный негр, который позвал своего приятеля: «Иди! Я тебе ее дарю!» Он недавно приехал из Африки и никогда еще не целовал блондинок. В результате я заразилась от кого-то гриппом и слегла в постель. Дали постоянно звонил мне, чтобы сообщить новости, приходили Теренс Стамп и Оливье Хоаре, последний притащил телевизор и составил мне компанию перед экраном.

Однажды ночью Марианна Фейтфулл, о которой я уже давно ничего не слышала, позвонила мне и сообщила, что она сейчас с одним пламенным поклонником, умирающим от желания со мной познакомиться.

— Я его тебе посылаю. Будь с ним поласковей… — добавила она.

— Алло! — произнес незнакомый голос. — Я Дэвид Боуи. Я бы очень хотел с вами встретиться. Я видел вашу фотографию на альбоме «Рокси Мюзик», и Марианна рассказывала мне о вас много интересного. Например, о том, что вы знаете Дали. Я пришлю за вами машину, мы пообедаем вместе в «Трампс».

Может быть, Марианна надо мной подшутила? Во всяком случае я приняла приглашение, будь что будет… Шофер отвез меня в северную часть Лондона в Мэдвэйль. Дверь открыла улыбающаяся Марианна:

— Будь умницей, моя дорогая, он сходит от тебя с ума, ты сделаешь из него все, что захочешь.

И она представила мне бледного, как смерть, молодого человека, рыжеволосого, с выщипанными бровями и глазами, подведенными черными карандашом. Одетый во что-то цвета незрелого яблока, он напоминал болезненного Питера Пэна. Я хотела было вернуться домой, но Дэвид проявил неслыханную любезность и завел беседу о Дали и сюрреализме. Марианна тихонько удалилась.

— Может быть, ты хочешь есть? — спросил он. — Тогда я повезу тебя в «Трампс», потому что в такое время тебя накормят только там. Я тоже немного голоден.

С его телосложением он должен был есть очень мало.

Он добавил еще белил к своему макияжу и надел зеленую кепку. Новый знакомый меня заинтриговал, и я захотела получше узнать этого странного парня, который вел со мной интеллектуальные беседы.

Кафе дискотеки «Трампс» было переполнено, и мы сели за столик Мика и Бьянки Джаггер. Конечно, Мик был кумиром молодежи, но Боуи все больше и больше входил в моду. Несмотря на некоторую ревность, звезды оказались друзьями и весь вечер проговорили о музыке. Бланка молча смотрела на меня, но не проронила ни слова, да и я не стала поддерживать беседу. В конце ужина парни решили, что мы отправляемся в кино. «Среди ночи?» — спросила я. Да, среди ночи, речь идет о боксерском матче Мохаммеда Али, который будут передавать прямо из Нью-Йорка, и Мику удалось оставить для нас четыре места. Мы решили пешком прогуляться до кинотеатра на Лейцестер Сквер. Как только зал погрузился во тьму, Боуи взял меня за руку и прошептал: — Наша первая встреча… В кино, как влюбленные…

Потом он стал говорить, что ненавидит бокс и что нам нужно уйти. Он отвез меня домой на машине и стал просить разрешения остаться. Я так хотела спать, что не стала сопротивляться.

Утром меня разбудил телефонный звонок. Это был Дали. Я не стала уточнять, что я не одна, но Боуи попросил:

— Я могу с ним поздороваться? Пожалуйста!

Он выхватил трубку у меня из рук:

— Hello Mister Dali, how are you?

— Это кто еще такой? — удивился Дали. — Может быть, вы сейчас «строчите на машинке»? В таком случае извините, что помешал.

Но между нами уже все произошло, и, как всегда, я не успела здраво обо всем подумать. Но о чем теперь говорить? Боуи со своим потекшим макияжем и взлохмаченными грязными волосами лежал рядом со мной. Он изучил мою студию и обнаружил, что улица за окном пересекается с Окли стрит, где он должен был сегодня поселиться.

— Я буду жить прямо за твоим домом, это замечательно!

Это было невероятное совпадение. Его менеджер на самом деле снял двухэтажный дом на этой улице, и из окон спальни Дэвида была видна моя студия.

После переезда Боуи приходил ко мне каждую ночь. Он водил меня ужинать, и мы часами болтали. Он хотел все знать. Я часами рассказывала ему о Дали, о его магии, о его идеях. Сам Дэвид любил научную фантастику, комиксы и немецкие фильмы. Он никогда не видел «Андалузского пса», но знал Вильяма Бурругса. Однажды, когда мы ужинали у «Одина», он вскользь сказал мне о том, что завтра из Штатов возвращается его жена… Кусок бифштекса стал мне поперек горла. Я не знала о том, что он женат! У него был маленький сын…

— Тебе очень понравится Энжи, — сказал он, — она просто супер!

Его жена приехала на следующий день и разбудила нас своим телефонным звонком:

— Привет, дорогая! — сказала она. — Могу я поговорить со своим мужем? Спасибо!

Они поговорили несколько минут, и Дэвид заметил:

— Вы очень хорошо сойдетесь, она совсем не ревнива, она хочет, чтобы я был счастлив.

Я тут же вспомнила о Дали и Гале. Однако у Боуи был несколько другой случай. Мой марсианин не только физически изменял со мной жене, он содержал дружка-блондина, жившего в подвале его дома и занимавшегося его сценическими нарядами.

Я со вздохом облегчения уехала в Мадрид, чтобы присоединиться там к Дали, надеясь на досуге разобраться в своих чувствах. Как я была счастлива снова увидеть тенистые улицы, фонтан Сибель и дворец. Я рассказала Дали о Боуи. Это его не очень обрадовало:

— Вы опять ввязались в историю, которая плохо кончится. Будьте осторожны, малышка! Или вы собираетесь опять быть несчастной?

— Ну уж нет! — заявила я. — Я полностью изменюсь. Я читала Оскара Уайльда, когда болела. Он сказал: «Амбиции — последнее прибежище от неудач». После стольких неудачных романов я стану амбициозной, вот увидите.

— И что вы собираетесь делать? Сниматься в кино?

— Нет, я буду петь! Я буду первой рок-декаденткой, Боуи в юбке.

Дали, по-видимому, огорчился, но ничего не сказал. Он не высказывал никакого восхищения по отношению к Боуи. Впрочем, он видел его плохие сценические фотографии, на них Боуи был в шортах и в гетрах танцовщицы. Питер Браун повел его на концерт в «Мюзик-холл Радио-сити» и указал Дали на кошачьи выходки Боуи. Дали заметил только его клоунские штаны и ушел, не дождавшись конца концерта. Он предпочитал издалека Элиса Купера, его гротескный грим и питона на шее. Он даже велел сфотографировать этого певца на голограмму для своего музея в Фигерасе. Быть может, ему нравилось женское имя Купера (Alice). Но Дали нравился еще и постоянный happening, который создавали его огромные шоу с куклами. Дали сам когда-то устроил happening в начале 60-х годов в Нью-Йорке и мечтал повторить то же самое в Фигерасе, посмеиваясь над теми, кто говорил, что это вышло из моды.

В Мадриде мэтр дал большой ужин у Хоршера, а потом мы гуляли в розарии парка. Дали не хотел возвращаться в «Прадо», и я отправилась туда одна. Я обожала Мадрид и не переставала восхищаться удивительным цветом мадридских небес. Дали принял журналиста Олано (который рассказал ему о своем видении Гитлера) и Мигеля Утрилло, потомка монмартского художника. С появлением Мигеля в нашей гостиной стало гораздо веселее. Он постоянно рассказывал неправдоподобные истории, очень нравившиеся Дали.

Нас пригласил на ужин Фьерро, один из самых богатых испанских банкиров. Мы беседовали о политике. Что будет с Испанией? Молодой король ожидал смерти Франко и начала своего царствования. Дали подчеркнул, что именно он предсказывал реставрацию монархии, когда в это никто не верил. Он предсказывал даже реставрацию монархии в Румынии, античной Дакии, территории, завоеванной императором Траяном. Это был его конек, мэтр выглядел блестяще, с чем я его потом поздравила.

На следующий день я вырезала из журнала фото внучки генерала Франко, юной красавицы-блондинки по имени Карменсита. Я положила фото в шкатулочку и преподнесла ее Дали.

— Держите, вот вам еще одна Жинеста. Вы так любите все королевское, а она скоро станет герцогиней, выйдет замуж за Альфонса де Бурбона и упрочит связи с бурбонской ветвью.

Дали обнял меня:

— Вы не могли сделать мне лучшего подарка. Это будет самая прекрасная из жинест.

И он принялся мечтать об этой девушке, изобретал всевозможные ситуации, в которых ему удастся ее кретинизировать. В итоге, он разработал план битвы: — Я нарисую ее портрет! Нужно, чтобы она обязательно пришла позировать! Я сделаю торжественный портрет, на лошади, и сам вручу его ей.

Эта идея приняла угрожающие размеры и несколько месяцев занимала Дали.

Я вернулась в Лондон, чтобы разобраться в наших отношениях с Боуи. Дэвид предложил мне взяться за проект, который его очень впечатлял. Речь шла о шоу на американском телевидении, которое я должна была представлять и в то же время петь в нем. Он захотел даже, чтобы я написала диалоги! Шоу должно было состояться в «Меркуи», знаменитом рок-клубе 60-х годов. Мы придумали суперстранные костюмы. Я собиралась появиться, как черная королева, а он, во всем белом, должен был стоять на огромной шахматной доске, как шахматная пешка. Потом мы бы рассказали об этом моим друзьям на уикэнде в Сусексе, во время празднования моего дня рождения. Дэвид послал мне огромный букет. Потом мы поехали в Файтлеворт и поселились в комнате наших друзей. Боуи никуда не выходил, без конца смотрел телевизор и довольствовался тем, что любовался деревьями из окна.

Мы обсудили шоу, в которое я собиралась включить цитаты из «Алисы в стране Чудес». Кроме костюма черной королевы, я собиралась предстать перед публикой в костюмах Пьеро и Кармен Миранды. Дэвид позабавил моих друзей своим акцентом кокни. Он был со мной очень нежен.

Съемки состоялись на следующей неделе. Мы были загримированы, как для фотографий журналов мод, Боуи — Пьером Ларошем, я — Барбарой Дейли. Это был большой успех. Американцы сочли наше шоу странным и спрашивали, кто была та загадочная блондинка, которую представил Боуи. Я даже получила письма от фанов! Дэвид предложил мне записать диск и серьезно заняться рок-музыкой. Это было именно то, чего мне давно хотелось. Он заставил меня брать уроки пения у одной властной и требовательной дамы, ставившей мне голос. Кроме того, я посещала курсы танцев в Вест-Инде. Менеджер Дэвида занялся мной и сулил мне золотые горы. Дэвид спал со мной и я привыкала делить его с его женой. Мы ходили с ней за покупками и платьями, «чтобы нравиться Дэвиду». Странная ситуация. Днем он почти никуда не выходил: сидел дома, работал над своими записями и кассетами. Он взял напрокат большое количество старых фильмов, и мы вместе смотрели Мэй Уэст и Джеймса Дина.

В декабре Дали пригласил меня в Париж. Мне было немного страшно покидать Дэвида. Я опасалась, что он меня забудет, несмотря на его патетические признания в любви. Однако перемена обстановки послужила мне на пользу. В Париже Дали показал мне свое новое приобретение, занимавшее центральную часть гостиной. Это была чудесная мраморная лошадка, принадлежавшая английскому королю. Ее возвратили народу после закрытия знаменитого борделя Шабанне. Дали приобрел ее у Клода Булле, антиквара с улицы Жакоб. В той же антикварной лавке он нашел плиты тосканского известняка с фантастическими пейзажами, естественным образом возникшими на камне. Королевская лошадка всю зиму служила пищей для разговоров. Потом Дали обнаружил гиперреалистические статуи обнаженных женщин, которые вызывали нездоровые ощущения. Должно быть, скульптор работал, сняв предварительно слепок, потому что были видны поры кожи и сквозь синтетический материал статуй проросло несколько волосков. Это было ужасающе.

Среди новых придворных Дали я заметила высокого стройного блондина, всегда улыбавшегося, по имени Одуан де Барбо. Естественно, Дали так и не выучился правильно произносить его имя и называл его «Милена Демонжо» или «Бабочка». Последнее прозвище было вызвано его бархатными набивными куртками в разноцветную полоску. Одуан как верный рыцарь сопровождал меня к Кастелю или в «Режин». Он был очень хорошо воспитан и застегнут на все пуговицы. Настоящий странствующий рыцарь. Позже он некоторое время появлялся в обществе с княгиней Сорайя. Дали всегда приглашал к себе манекенщиков и манекенщиц, которых ему присылали из агентства моделей. Мэтр предпочитал компанию красивых молодых людей компании знаменитостей. Мне вспоминается один ужасный вечер у Лассера в компании Сильви Вартан, которая не вымолвила ни слова в течение всего ужина. Дали никак не мог вспомнить ее имя и называл ее Сесилью Бертран… Он всегда помнил, с какого согласного начиналось имя, но менял его полностью. Незадолго до рождества к нему пришел с визитом Жак Тати. Дали обожал его фильмы и особенно «Месье Юло». Он показал ему большое полотно, которое только что приобрел, — натюрморт, написанный в традиционной манере, на котором он исказил предметы, удлинил их форму и далинизировал всю картину несколькими мазками кисти. Чтобы предотвратить опасность (на картине были изображены павлиньи перья, а Дали считал павлина птицей, приносящей несчастье), он пририсовал несколько длинных булавок на шляпе.

Как обычно, мы провели рождество в «Максиме» с Галой. Так же прошел и новый год. Дали без конца твердил мне о своей новой жинесте — Кармен де Бурбон и уже представлял себе, как она исполняет обязанности его придворной дамы и позирует для его картин. Он уехал в Нью-Йорк гораздо раньше, чем обычно. Его отъезд зависел от корабля, так как мэтр никогда не летал на самолете. Я вернулась в Лондон в первых числах января. Меня ждали подарки от Дэвида и его жены, которая купила мне сорочку для ночей, которые я проводила с ее мужем. Дэвид готовился к турне по Соединенным Штатам. Для оформления футляра своего диска он решил привлечь французского иллюстратора Ги Пеллерта, с которым я познакомилась в то время, когда жила на улице Флор. Он был автором «Pravda la survireuse», произведения, вдохновленного Франсуазой Арди. В день своего рождения я повела Дэвида в маленький кинотеатр в Хемпстеде на «Метрополис» Фрица Ланга. Для него, привыкшего сидеть дома, выход в кино был целым событием, а фильм — откровением. Он захотел посмотреть другие фильмы немецких экспрессионистов, заговорил о поездке в Берлин и решил положить в основу оформления своего спектакля оформление столицы у Фрица Ланга. Его жена постоянно нервничала. Она пыталась скрыть от меня свою ревность, Она тоже хотела войти в шоу-бизнес, петь или снимать кино. Но менеджер Дэвида занимался только мной. Он решил, что я буду петь в шоу Дэвида и что я запишу диск.

Дом на Окли стрит опустел в марте, мой марсианин улетел в Нью-Йорк, он поселился в отеле «Шерри Недерланд», недалеко от «Сан-Режиса», где уже два месяца жил Дали со своим двором. Я полетела в Нью-Йорк в самолете первого класса за счет компании Боуи и сняла чудесный номер в «Сан-Режисе». Там меня принимали как звезду, что крайне удивило Дали, как и платиновый цвет моих волос. Студия грамзаписи Боуи дала в мою честь большой обед во «Временах года», на который пригласили Дали. Ему было не по себе в этом кругу, если не сказать большего. Он счел всех приглашенных вульгарными и неоригинальными. Дали, явно обеспокоенный моей участью, решил меня предупредить:

— Я боюсь, как бы вы окончательно не потеряли свою оригинальность, когда вы станете рок-звездой. Тогда вы перестанете быть маленькой Амандой, которую я так люблю.

— Успокойтесь, Дали. Что бы ни случилось, я всегда буду вашей cascaballet de plata (вашим серебряным колокольчиком).

Он покачал головой, как будто сомневался в моих словах.

В конторе, обслуживающей Боуи, на Парк Авеню висели мои фотографии. Энди Уорхол поместил статью обо мне в своем журнале «Interview» и каждый вечер я появлялась с новыми друзьями. Джеф Торнберг, молодой киношник, водил меня на дискотеку «Сад», я снова обрела Макс Канзас Сити, фильмы Уорхола и нескольких оформителей вроде Ричарда Бернстайна.

Но меня ожидало разочарование. Предложение записать диск не подкрепилось реальными действиями, Дэвид уехал в турне без меня, и я вернулась в Лондон. Я снова увиделась со своими друзьями, которыми пренебрегла ради Дэвида, выходила с Брайаном Ферри, модным фотографом Эриком Боманом, создателем новых моделей обуви Маноло Блаником. Уикэнды я проводила в Суссексе. Иногда я ездила в Стэнмор, где у киношника Роберта Стигвуда был красивый дом. Ситгвуд давал замечательные вечеринки, где бывали все артисты, от «Bee Gees» до Тины Тернер.

Сюзанна Йорк вернулась в Лондон, и я должна была вернуть ей студию. Пришлось снова переезжать. Компания Боуи нашла мне новую квартиру на Овингтон Сквер в двух шагах от большого магазина Харродса. Мне посоветовали терпеливо ждать окончания турне Дэвида, который был слишком занят, чтобы помышлять о моем диске, платили за съем квартиры и за мои костюмы. Я даже получала подарки. Это не помешало мне начать нервничать, и мои друзья из Суссекса предложили мне отправиться с ними в плавание на «Франции». Это было мое первое путешествие такого рода, к тому же это был тот самый пакетбот, на котором путешествовал когда-то Дали… Я с радостью согласилась и выбрала для путешествия свои самые дорогие наряды. Я прекратила строить из себя героиню комиксов, несмотря на свои крашеные волосы. Я взяла с собой платья, подаренные Рикки, и твидовый костюм от Томми Наттера с Сэвил роу.

Все пять дней этого плавания мне казалось, что я нахожусь в роскошном госпитале. Нас лелеяли, кухня была изысканной, пассажиров ожидало множество развлечений. Я ужасно скучала.

В Нью-Йорке мы остановились в отеле «Пьер», который был гораздо роскошнее «Сан-Режиса» Дали. Мэтр, кстати, вернулся в Европу. Наши пути чуть было не пересеклись. Я позвонила ему и в ужасе услыхала, что ему недавно прооперировали предстательную железу в Барселоне. Меня успокоили: все прошло отлично, он в хороших руках. Дали оперировал доктор Пигверт, тот самый, которому Дали показывал обнаженных атлетов в римской бане отеля «Риц». Потом мне удалось поговорить с Дали. Он сказал, что чувствует себя отлично, что его лелеют хорошенькие медсестры.

— Я просто веселюсь в этой клинике, — заверял он.

В Нью-Йорке было жарко. Мы смотрели комедии на Бродвее. В одной из них играл знаменитый Эндрю Систерс. А я-то думала, что он надолго пропал из виду… Брайан Ферри был в Нью-Йорке с «Рокси Мюзик». После концерта он пригласил нас на вечеринку на артистическом чердаке. Фауна там была самой обычной: молодые представители богемы, модели, журналисты и… Дэвид Боуи, с которым мы столкнулись лицом к лицу. Он остриг волосы и выкрасил их в светлую краску. Теперь он был похож на мальчика-парикмахера. Я ему это сказала. Он отпарировал тем, что я похожа на хиппи. Это было страшным оскорблением, так как движение хиппи совсем вышло из моды. Несмотря на этот обмен комплиментами, мы всей компанией отправились фотографироваться. Мы с Боуи расстались, обменявшись несколькими банальными фразами. Наше музыкальное сотрудничество было сильно скомпрометировано. Я не подписала никакого контракта, и теперь в его компании никто не стал бы меня поддерживать. Я была свободна.

Мы возвратились в Лондон на «Конкорде», а потом я уехала в Кадакес, предварительно сделав себе стрижку каре и выкрасив волосы в более светлую краску. Дали нашел, что я выгляжу гораздо лучше. Он уже оправился от операции и вернулся в свою мастерскую. Он заканчивал стереоскопический портрет Галы и начал большое полотно — портрет Авраама Линкольна. Чтобы защитить себя от солнца, он носил мою соломенную шляпку с вуалью, украшенную вишнями, ту самую, которую он когда-то купил для скачек в Лонгшампе. Она выцвела и порвалась в нескольких местах. Предметы вокруг бассейна также, казалось, потускнели. Слева Дали установил макет большой скалы, дырявый, как швейцарский сыр. Бархатные подушки Мижану тоже выцвели, искусственные цветы выглядели просто плачевно, и Дали велел прицепить нечто вроде прозрачных белых занавесок над софой в виде губ Мэй Уэст, разделенные, как занавес в театре. Ветер не щадил их, но Дали казалось, что так еще красивее. Пока мы разговаривали, я внимательно его рассматривала. В будущем году исполнялось десять лет с тех пор, как мы встретились в Париже. Он похудел, его лицо все больше походило на лицо старика и покрылось коричневыми пятнами, причинявшими ему много беспокойства, поскольку он боялся, что это первые симптомы рака кожи. Он собирался проконсультироваться у знаменитых американских дерматологов.

Музей должен был открыться в сентябре, на открытии должны были собраться журналисты всего мира, и Дали собирался выставить там «Анжелику». Он рассказал мне о Кай Тсик, забавном маленьком китайчонке из Сан-Франциско, который пришел к нему в Нью-Йорке вместе с фальшивой Мерилин Монро и одной очень странной особой с огромным носом, снимавшей андеграундные фильмы. Они собирались приехать в Европу на открытие Музея, обустройство которого было в полном разгаре. Покраска стен уже была завершена, электричество проведено. Дали хотел, чтобы внутренний дворик был обсажен миртами, растением любви. Как только он оправился после болезни, он несколько раз в неделю приезжал в Фигерас, чтобы наблюдать за работами. Мое оливковое дерево, ставшее метафизическим монументом, было посажено перед музеем, увенчано головой яйцевидной формы, напоминавшей картину де Кирико. Зал в форме лица Мэй Уэст, выполненный по мотивам его известной картины, был почти окончен. Парикмахер Лонгуерас изготовил двухметровый белокурый парик, заменявший занавес. В другой комнате находился саркофаг, сделанный из маленьких зеленых пластинок электрических цепей, и нечто вроде современной мумии, покрытой нефритовыми пластинками, найденными в Китае. Дали прокомментировал:

— Это похоже на платье Пако Рабанна. Какая роскошь! Эти маленькие электронные штучки — настоящие драгоценности.

Его проекты не иссякали. Зная о монгольских корнях моей матери, он задумал фильм, который должен был называться «Путешествие в Великую Монголию». Вместе с присутствием Кай Тсик, это составило бы ужасную китайщину. Он мечтал о нашем путешествии в Китай, видел нас перед Китайской стеной и потрясал фотомонтажем Мао-Мерилин. Впрочем, его действительно пригласили в какой-то дворец в Пекине…

Гала была в Пуболе, вдали от всего этого беспорядка. Она читала старые русские книги и отдыхала от неистощимой творческой энергии мужа.

Однажды вечером, выйдя из музея, мы решили прогуляться по улицам Фигераса. Дали показал мне то место, где, еще подростком, он встречался с девушками из деревни. Почувствовав потребность облегчиться, я присела на камнях тропинки, не подозревая, что это вызовет:

— Эстрелла! Моя Эстрелла! — закричал Дали. — Вы только что воскресили для меня одну из моих подружек, которую я совершенно забыл.

Он буквально с ума сходил от радости. Он пережил такую же ситуацию 50 лет тому назад с одной сельской жинестой по имени Эстрелла, что обозначает «звезда».

— Вы — моя звезда, — повторял он, вне себя от счастья. — Вы заставили меня вновь пережить все мои детские влюбленности, даже Эстреллу! Я должен вас поблагодарить.

Он рассказывал мне о своей звезде несколько дней подряд. В это время я работала над внушительными коллажами, предназначенными украшать двери музея. Каждый из них должен был содержать все творения Дали одновременно. Я вырезала репродукции из его книг и делала огромные головоломки. Устроившись на солнечном дворике, я приклеивала фотографии на большие листы картона, и Сабатер снабжал меня тюбиками клея. Он вообще охотно оказывал всевозможные услуги. Он заработал немало денег, обкрадывая Дали, считавшего его в такой же степени преданным, в какой и неинтересным. Я ограничивалась тем, что внимательно за ним наблюдала. Слуги его искренно ненавидели.

Мой друг Дикки на обратном пути из Греции, где он провел свой отпуск, собирался заехать в Кадакес к Дали, о котором я столько рассказывала моим друзьям. Дали уже видел его в Париже и был очарован его зелеными контактными линзами. Но за это время Дикки перестал их носить и Дали не только его не узнал без линз, но и очень плохо отнесся к нему, несмотря на то, что пригласил Дикки на ужин. Он вел себя ужасно по отношению к моей подруге Анни, игнорировал художника Найджела Веймаута и его жену, моих старых друзей, зашедших к нему выпить чашку чая. Дали предпочитал общество неизвестно кого обществу моих друзей. Без своих изумрудных глаз Дикки не представлял для него никакого интереса. Я сказала ему, что меня это ужасно разочаровало, потому что друзья много значили в моей жизни. То, что он обходился с ними так плохо, меня ожесточало, в то время как он так дорожил паразитами, которые постоянно толпились во внутреннем дворике его дома. Я решила больше не знакомить его со своими друзьями.

Он продолжал говорить о внучке Франко Карменсите, только что вышедшей замуж за Альфонсо де Бурбона, герцога Сеговии. Генералиссимус пожаловал им титул герцогов Кадикса. Дали, все еще мечтавший написать ее портрет, велел Беа приготовить фон картины и силуэт лошади, скачущей по голубому небу. Не хватало только самой герцогини. Она, наконец, прибыла в сопровождении своего мужа дона Альфонсо, старого дона Маттео из замка Перелада и нескольких маркизов. На герцогине Кадикса было длинное платье без талии, потому что она была уже на нескольких месяцах беременности! Трудно было представить большее разочарование для Дали, ненавидевшего саму идею зачатия. Он сумел скрыть свои чувства и попросил ее позировать, хотя на самом деле использовал для портрета ее старые фотографии, и даже пытался завязать разговор. Однако и тут его ждало разочарование: Жинеста часто краснела и мало разговаривала. Он поблагодарил ее за приезд и пообещал самолично доставить портрет в Мадрид. После отъезда аристократических гостей, восхищенных тем, что они провели несколько часов с гением испанской живописи, мы спокойно поужинали в Пуболе с Галой. Только дон Альфонсо произвел впечатление на Дали. Красавец, само внимание и любезность, он понравился и Гале.

Я окончила работу над коллажами и проводила дневные часы в мастерской мэтра, наблюдая за тем, как он работает, или сибаритствовала около бассейна. Однажды утром Дали застал меня, когда я разглядывала крошечное насекомое с золотистым панцирем. Это был скарабей с шестью лапками и сложным рисунком на спине. Дали посмотрел на него с любопытством:

— Вы всегда находите микроскопические вещи, — заметил он. — Эта способность все уменьшать и концентрировать в одной точке, просто необыкновенна! Я же наоборот все преувеличиваю и не в ладах с размерами! Вы делаете противоположное, и это доставляет мне огромное удовольствие.

И он стал изучать вместе со мной маленького скарабея, блестевшего на солнце, как драгоценность, а потом рассказал, что делал украшения из живых скарабеев, оправленных в драгоценные камни и нанизанных на золотую цепь. Мечтатель, он заметил во время обеда, что должно быть какое-то объяснение тому огромному удовлетворению, которое доставил ему вид крошечного насекомого, блестевшего на солнце. Я сказала, что, вероятно, его впечатлила форма насекомого, напоминавшая о чем-то важном. Дали постоянно думал о монархии и о восшествии на престол короля Испании. Дон Хуан занимал его мысли. Я нашла разгадку, но не удержалась от удовольствия сначала подразнить мэтра его же любимой фразой «загадка-загадочка». Потом я одарила Дали разгадкой: насекомое точно воспроизводило форму булавки Альфонса XIII на его галстуке и точно так же блистало и переливалось, соперничая с бриллиантами! Дали внимательно посмотрел на меня и, покачав головой, констатировал: — Вы меня по-настоящему удивляете. Вам удалось ошеломить меня своей правотой. Действительно, дело в моей булавке. Вот почему мне так понравился этот скарабей! Около моего бассейна живет королевская драгоценность! Дайте я вас поцелую, вы мне все больше и больше необходимы.

После стольких открытий последовали долгие мирные сиесты. Открытие музея приближалось, уже прибыли первые паломники. Это были господин Рейнольд Морз и его жена, обладатели самой большой коллекции картин Дали (они устроили собственный музей Дали в Кливленде, штат Огайо). Потом появились китайцы из Сан-Франциско, малыш Кай Тсик, его модель, тоже китаянка, с длинными позолоченными ногтями, псевдо-Мерилин Монро, блондинка, без сомнения, вульгарная, Стивен, киношник, и другие их друзья. Кай Тсик одел их в расшитый золотом атлас ярких цветов, украшенный вышивкой. В этих одеждах они казались сошедшими со страниц волшебных китайских сказок, и Дали счел их столь же чудесными, сколь и безобидными. Они должны были помочь Дали снова эпатировать своих соотечественников. В самом деле главной задачей музея было навязывание родному городу вкусов и причуд Дали. Он пригласил китайцев в «Барокко», очаровательный ресторан в Кадакесе, где ужинали при свете свеч.

Потом прибыл австрийский художник Фуш, который привез огромную статую Венеры для двора музея. Дали заметил, что он провожал девушек похотливыми взглядами, и добавил, что это «patatouski». Это прозвище мэтр давал евреям из своего нью-йоркского окружения.

Музей Дали был открыт под звук фанфар 23 сентября 1974 года. Дали настаивал на том, что ему всего 31 год, и купил мне в Барселоне бежевое муслиновое платье. Гала прибыла из Пуболя в компании своего «Иисуса Христа». Супруги встретились у «Дюрана», перед тем как отправиться вместе в музей. После речей мэра и Дали толпа ринулась в музей. Это была беспрецедентная толкучка. Друг Галы остался где-то позади, и Дали успокаивал Галу, кричавшую: «Джеф, Джеф!». Официальные лица и авторитетные особы задержались в «зале сокровищ», где были выставлены самые ценные полотна Дали, такие как «Корзинка с хлебом», и т. д. Я не без гордости заметила, что мои коллажи не остались незамеченными, а Дали спесиво указал мне на полотно, возвышавшееся над старой театральной сценой, — неоконченную «Анжелику». Центральный зал музея был увенчан куполом Пинеро, которому было не суждено увидеть триумф своего творения, — несчастный архитектор погиб в автомобильной катастрофе. Коленчатый Христос находился под куполом.

В других залах я увидела софу в форме губ Мэй Уэст, саркофаг из электрических проводков, кровать Наполеона III, лошадку из Шабанне, расписанный плафон, засвеченные фотографии Марка Лакруа, полотна Питхота, художника из Кадакеса…

Здесь было все, что собрал для этих целей Дали. Я была счастлива разделить с ним этот час славы, так же, как и участвовать в создании музея.

Гала скоро покинула нас и уехала в Пуболь со своим Джефом.

В машине, истощенный своим триумфом, Дали пошутил:

— Итак, дело сделано! Самое забавное, что ваши коллажи имели больший успех, чем все безделушки музея! Их смысл люди поняли быстрее всего. Для остального нужно время…