When awful darkness and silence reign Over the great Gromboolian plain, Through the long, long wintry nights; — When the angry breakers roar As they beat on the rocky shore; — When Storm-clouds brood on the towering heights Of the Hills of the Chankly Bore, — Then, through the vast and gloomy dark, There moves what seems a fiery spark, A lonely spark with silvery rays Piercing the coal-black night, — A Meteor strange and bright: — Hither and thither the vision strays, A single lurid light. Slowly it wanders, – pauses, – creeps, — Anon it sparkles, – flashes and leaps; And ever as onward it gleaming goes A light on the Bong-tree stems it throws. And those who watch at that midnight hour From Hall or Terrace, or lofty Tower, Cry, as the wild light passes along, — 'The Dong! – the Dong! The wandering Dong through the forest goes! The Dong! the Dong! The Dong with a luminous Nose!

Long years ago The Dong was happy and gay, Till he fell in love with a Jumbly Girl Who came to those shores one day, For the Jumblies came in a Sieve, they did, — Landing at eve near the Zemmery Fidd Where the Oblong Oysters grow, And the rocks are smooth and gray. And all the woods and the valleys rang With the Chorus they daily and nightly sang, — 'Far and few, far and few, Are the lands where the Jumblies live; Their heads are green, and their hands are blue And they went to sea in a Sieve. Happily, happily passed those days! While the cheerful Jumblies staid; They danced in circlets all night long, To the plaintive pipe of the lively Dong, In moonlight, shine, or shade. For day and night he was always there By the side of the Jumbly Girl so fair, With her sky-blue hands, and her sea-green hair. Till the morning came of that hateful day When the Jumblies sailed in their Sieve away, And the Dong was left on the cruel shore Gazing – gazing for evermore, — Ever keeping his weary eyes on That pea-green sail on the far horizon, — Singing the Jumbly Chorus still As he sate all day on the grassy hill, — 'Far and few, far and few, Are the lands where the Jumblies live; Their heads are green, and their hands are blue And they went to sea in a Sieve. But when the sun was low in the West, The Dong arose and said, — 'What little sense I once possessed Has quite gone out of my head! — And since that day he wanders still By lake and forest, marsh and hill, Singing – 'O somewhere, in valley or plain Might I find my Jumbly Girl again! For ever I'll seek by lake and shore Till I find my Jumbly Girl once more! Playing a pipe with silvery squeaks, Since then his Jumbly Girl he seeks, And because by night he could not see, He gathered the bark of the Twangum Tree On the flowery plain that grows. And he wove him a wondrous Nose, — A Nose as strange as a Nose could be! Of vast proportions and painted red, And tied with cords to the back of his head. In a hollow rounded space it ended With a luminous Lamp within suspended, All fenced about With a bandage stout To prevent the wind from blowing it out; — And with holes all round to send the light, In gleaming rays on the dismal night. And now each night, and all night long, Over those plains still roams the Dong; And above the wail of the Chimp and Snipe You may hear the squeak of his plaintive pipe While ever he seeks, but seeks in vain To meet with his Jumbly Girl again; Lonely and wild – all night he goes, — The Dong with a luminous Nose! And all who watch at the midnight hour, From Hall or Terrace, or lofty Tower, Cry, as they trace the Meteor bright, Moving along through the dreary night, — 'This is the hour when forth he goes, The Dong with a luminous Nose! Yonder – over the plain he goes; He goes! He goes; The Dong with a luminous Nose!

Когда, во мрак погружена, Громбульян глушит тишина, А ночь зимой длинным-длинна; Когда свирепых волн напор Колеблет твердь прибрежных гор И клочья Туч повиснут на Вершинах острых Чанкли-Бор; Тогда сквозь мрака черноту Увидеть можно искру ту, Тот одинокий огонёк, Тот Метеор, пучком лучей Пронзающий нуар ночей, Петляя вне любых дорог, Далёкий и ничей. Блужданье – пауза – шажок — Мерцанье – вспышка – и прыжок; И, Бонговый минуя лес, Он озаряет свод небес. И всякий, глядя в полночный час Из Комнат, Башен высоких, Террас, Кричит – звучит ликующий гонг: «Донг! Донг! Донг! Донг! Скиталец Донг свой Светоч пронёс! Донг! Донг! Донг! Донг! Донг! Донг-светозарный Нос!» Давно-предавно Был весел Донг и силён, Но влюбился в Деву-Джамблийку он, Когда приплыли они в Решете, Те Джамбли, в края Чанкли-Борские те И вышли на берег у Земмери-Фидд, Где Устриц Овальных полно И вылизан серый гранит. И не смолкал средь долин и лесов Ни на мгновение Хор голосов: «Есть земля, искони Джамбли – жители той земли; Зелены головами, руками сини, В Решете в синеморе ушли». Таяли, таяли дивные дни! Хороводы водили они По ночам до рассветной звезды Под наигрыш Донговой горькой дуды В лунных лучах и в тени. Денно и нощно он был при ней, Зеленовласой Деве своей, Деве, чьи руки небес голубей. Да подкралось утро злосчастное то, Когда Джамбли запрыгнули в Решето И уплыли – оставив Донга в слезах Следить, следить до боли в глазах За зелёным парусом – он там, За дальним уже горизонтом, — И петь Джамблийской Песни припев, День на зелёном холме просидев: «Есть земля, искони Джамбли – жители той земли; Зелены головами, руками сини, В Решете в синеморе ушли». Когда же солнце прильнуло к траве, Донг встал и отверз уста: «Не много было ума в голове — Теперь же и вовсе пуста». И с этого дня он идёт, идёт Средь гор и лесов, озёр и болот, Поёт он: «О, где, у озёр ли, морей, Следы отыщу я Джамблийки моей! Пройду бесконечной дальности путь И Деву мою найду где-нибудь!» С тех пор, на дудке вереща, Он бродит, милую ища; А глаза во тьме не ахти остры — Так он добыл молодой коры Твангума, что в долине рос, Да и сплёл превосходный Нос — Престранный Нос, как для детской игры! Громадный, цвета багряной листвы, Привязанный к темени головы. Из недр сквозного плетёного Носа Струится свет Фонаря-светоноса, Укрыто пламя Надёжно бинтами, Чтоб не задуло его ветрами; И острые клинки лучей Сверкают в сумраке ночей. И каждую ночь всю ночь напролёт Он ходит по свету взад и вперёд; Вопят Шимпанзе, Кулики и Дрозды — И Донговой не заглушают дуды, Всё ищет – напрасны усилья его — Свою ненаглядную: нет никого… Дик, одинок и отчаян до слёз — Тот Донг-светозарный Нос! И всякий, глядя в полночный час Из Комнат, Башен высоких, Террас, Воскликнет, узрев Метеора лучи В чёрной тоскливой кромешной ночи: «Дальше он, дальше Светоч понёс, Донг, Донг-светозарный Нос! Вон – по широкому полю пронёс, Пронёс, Пронёс! Донг, Донг-светозарный Нос!»

Two old Bachelors were living in one house; One caught a Muffin, the other caught a Mouse. Said he who caught the Muffin to him who caught the Mouse, — 'This happens just in time! For we've nothing in the house, 'Save a tiny slice of lemon and a teaspoonful of honey, 'And what to do for dinner – since we haven't any money? 'And what can we expect if we haven't any dinner, 'But to loose our teeth and eyelashes and keep on growing thinner? Said he who caught the Mouse to him who caught the Muffin, — 'We might cook this little Mouse, if we had only some Stuffin'! 'If we had but Sage and Onion we could do extremely well, 'But how to get that Stuffin' it is difficult to tell' — Those two old Bachelors ran quickly to the town And asked for Sage and Onions as they wandered up and down; They borrowed two large Onions, but no Sage was to be found In the Shops, or in the Market, or in all the Gardens round. But some one said, – 'A hill there is, a little to the north, 'And to its purpledicular top a narrow way leads forth; — 'And there among the rugged rocks abides an ancient Sage, — 'An earnest Man, who reads all day a most perplexing page. 'Climb up, and seize him by the toes! – all studious as he sits, — 'And pull him down, – and chop him into endless little bits! 'Then mix him with your Onion, (cut up likewise into Scraps,) — 'When your Stuffin' will be ready – and very good: perhaps. Those two old Bachelors without loss of time The nearly purpledicular crags at once began to climb; And at the top, among the rocks, all seated in a nook, They saw that Sage, a reading of a most enormous book. 'You earnest Sage! aloud they cried, 'your book you've read enough in! — 'We wish to chop you into bits to mix you into Stuffin'! — But that old Sage looked calmly up, and with his awful book, At those two Bachelors' bald heads a certain aim he took; — And over crag and precipice they rolled promiscuous down, — At once they rolled, and never stopped in lane or field or town, — And when they reached their house, they found (besides their want of Stuffin',) The Mouse had fled; – and, previously, had eaten up the Muffin. They left their home in silence by the once convivial door. And from that hour those Bachelors were never heard of more.

Два Старичка-холостячка, живя в одном домишке, Добыли: Маффина – один, второй – подкрался к Мышке. И тот, что с Маффином, сказал подкравшемуся к Мышке: «Ужасно кстати! Ведь шаром кати у нас в домишке: Лимона ломтик небольшой да мёд – большая ложка, А денег на обед нема – ни мало, ни немножко? А без обеда ждать чего, что может злоключиться: Зубов лишишься и ресниц, став тощим, аки спица?» А тот, что Мышку изловил, сказал не без заминки: «Я б эту Мышку потушил, да нет у нас Начинки! Добыв Шалфей и Лук, тотчас избавимся от мук, Но где Начинку взять, ума не приложу, мой друг». И Старички-холостячки бегом пустились в город, Везде Шалфей и Лук ища, злой ощущая голод; Взяв пару Луковиц взаймы, Шалфей искали страстно На Рынке, в Лавках и в Садах окрестных – всё напрасно. Но крикнул некто: «Холм стоит, на север прямиком, А у холма вершина есть – торчит торчмя торчком; Там посреди отвесных скал сидит, камней древней, Учёный изучая текст, премудрейший Шалфей. На горку влезете – ату, хватай его за пятки И вниз тащи: круши, кроши, шинкуй его, ребятки! Затем смешав его с Лучком, что прежде был покрошен, Получите готовый Фарш, возможно, что… хороший». И Старички-холостячки, не тратя время зря, По тропке в горку поползли, проклятьями соря; И на вершине, средь камней, в укромном уголке, Глядят – и впрямь сидит Шалфей, огромный том в руке. «Послушай, ревностный Шалфей, довольно уж читал ты! Тебя порубим мы, – кричат, – чтоб добрым Фаршем стал ты!» Старик Шалфей, взглянув едва, обрушил жуткий том На главы лысых Старичков-холостячков; притом Меж пропастей и острых скал те покатились вниз И мимо сёл и городов без отдыха неслись; Катило их, крутило их и к дому прикатило: Начинки нет, сбежала Мышь и Маффина схарчила. В безмолвии Холостячки из дома вышли в дверь, И больше ничего нельзя сказать о них теперь.

King and Queen of the Pelicans we; No other Birds so grand we see! None but we have feet like fins! With lovely leathery throats and chins! Ploffskin, Pluffskin, Pelican jee! We think no Birds so happy as we! Plumpskin, Ploshkin, Pelican jill! We think so then, and we thought so still! We live on the Nile. The Nile we love. By night we sleep on the cliffs above; By day we fish, and at eve we stand On long bare islands of yellow sand. And when the sun sinks slowly down And the great rock walls grow dark and brown, Where the purple river rolls fast and dim And the Ivory Ibis starlike skim, Wing to wing we dance around, — Stamping our feet with a flumpy sound, — Opening our mouths as Pelicans ought, And this is the song we nighly snort; — Ploffskin, Pluffskin, Pelican jee! We think no Birds so happy as we! Plumpskin, Ploshkin, Pelican jill! We think so then, and we thought so still!

Last year came out our daughter, Dell; And all the Birds received her well. To do her honour, a feast we made For every bird that can swim or wade. Herons and Gulls, and Cormorants black, Cranes, and flamingoes with scarlet back, Plovers and Storks, and Geese in clouds, Swans and Dilberry Ducks in crowds. Thousands of Birds in wondrous flight! They ate and drank and danced all night, And echoing back from the rocks you heard Multitude-echoes from Bird to bird, — Ploffskin, Pluffskin, Pelican jee! We think no Birds so happy as we! Plumpskin, Ploshkin, Pelican jill! We think so then, and we thought so still! Yes, they came; and among the rest, The King of the Cranes all grandly dressed. Such a lovely tail! Its feathers float between the ends of his blue dress-coat; With pea-green trowsers all so neat, And a delicate frill to hide his feet, — (For though no one speaks of it, every one knows, He has got no webs between his toes!) As soon as he saw our Daughter Dell, In violent love that Crane King fell, — On seeing her waddling form so fair, With a wreath of shrimps in her short white hair. And before the end of the next long day, Our Dell had given her heart away; For the King of the Cranes had won that heart, With a Crocodile's egg and a large fish-tart. She vowed to marry the King of the Cranes, Leaving the Nile for stranger plains; And away they flew in a gathering crowd Of endless birds in a lengthening cloud. Ploffskin, Pluffskin, Pelican jee! We think no Birds so happy as we! Plumpskin, Ploshkin, Pelican jill! We think so then, and we thought so still! And far away in the twilight sky, We heard them singing a lessening cry, — Farther and farther till out of sight, And we stood alone in the silent night! Often since, in the nights of June, We sit on the sand and watch the moon; — She has gone to the great Gromboolian plain, And we probably never shall meet again! Oft, in the long still nights of June, We sit on the rocks and watch the moon; — She dwells by the streams of the Chankly Bore, And we probably never shall see her more. Ploffskin, Pluffskin, Pelican jee! We think no Birds so happy as we! Plumpskin, Ploshkin, Pelican jill! We think so then, and we thought so still!

Королевская мы чета Пеликанья; и нам не чета Птицы прочие все, у них Нет ни ног, ни зобов таких! Плюхты да Пляхты, Пеликан эх! Пеликан-птица счастливей всех! Бухты, Барахты, Пеликан шмяк! Так будет прежде, и впредь было так! Живём на Ниле. Нами Нил любим. На тёплых скалах ночами спим; Мы днём рыбачим, а вечерком Стоим на утёсе, прикрытом песком. Когда же солнце плывёт к закату И скалы бурые тенью объяты, Где Белые Ибисы, словно клинки, Взрезают поверхность пурпурной реки, Там мы танцуем, к крылу крыло, Шлёпая ластами тяжело, Каждый, раскрыв Пеликаний рот, Фыркает, крякает – песню поёт: Плюхты да Пляхты, Пеликан эх! Пеликан-птица счастливей всех! Бухты, Барахты, Пеликан шмяк! Так будет прежде, и впредь было так! Не минуло года, как доченьку, Делл, Мы вывели в свет – свет с восторгом глядел. И задали пир мы в дочкину честь, Гостей собралось – и не перечесть. Аисты, Чайки, Баклан смоляной, Цапли, Фламинго с алой спиной, Зуйки, Журавли и Гусиный косяк, Лебеди, Утки и Селезень всяк. Тысячи Птиц устремились в полёт! Они пировали ночь напролёт, И множило эхо, со скал подхватив, Лихой Пеликаньей песни мотив: Плюхты да Пляхты, Пеликан эх! Пеликан-птица счастливей всех! Бухты, Барахты, Пеликан шмяк! Так будет прежде, и впредь было так! Выделялся среди гостей Расфрачённый Король Журавлей. Синий фрак столь шикарен на вид, И хвост между фалдами реет, парит! Пришита к зелёным штанам бахрома, Что ноги скрывает надёжно весьма (Хоть все и молчат, знает каждый с пелёнок, Что нет между пальцев его перепонок!). Едва увидав нашу дочку Делл, Король воспылал, возлюбил, восхотел, — Мила, угловата, движенья неловки, Венок из креветок на русой головке. И прежде чем день погрузился во тьму, Делл отдала своё сердце ему; Жених преподнёс ей вместо кольца Яйцо Крокодила и торт из Тунца. Делл поклялась Королю Журавлей Оставить свой Нил ради чуждых полей. И взмыли они к звезде голубой И облако Птиц увлекли за собой. Плюхты да Пляхты, Пеликан эх! Пеликан-птица счастливей всех! Бухты, Барахты, Пеликан шмяк! Так будет прежде, и впредь было так! Над нами небес темнеющий край И птичий вдали замирающий грай, — Всё дальше и дальше, и скрылись они — В безмолвной ночи мы остались одни! Ночами в июне сидим на песке И на луну взираем в тоске; В Громбульяне дочь приземлилась давно, Увидеться с ней, видно, не суждено! Ночами июньскими часто в тоске Глядим на луну и сидим на песке; У струй Чанкли-Борских осела давно, Нам свидеться с дочкой, увы, не дано. Плюхты да Пляхты, Пеликан эх! Пеликан-птица счастливей всех! Бухты, Барахты, Пеликан шмяк! Так будет прежде, и впредь было так!

On the Coast of Coromandel Where the early pumpkins blow, In the middle of the woods Lived the Yonghy-Bonghy-Bò. Two old chairs, and half a candle, — One old jug without a handle, — These were all his worldly goods: In the middle of the woods, These were all the worldly goods, Of the Yonghy-Bonghy-Bò, Of the Yonghy-Bonghy-Bò.

Once, among the Bong-trees walking Where the early pumpkins blow, To a little heap of stones Came the Yonghy-Bonghy-Bò. There he heard a Lady talking, To some milk-white Hens of Dorking, — ''Tis the lady Jingly Jones! 'On that little heap of stones 'Sits the Lady Jingly Jones! Said the Yonghy-Bonghy-Bò, Said the Yonghy-Bonghy-Bò.

'Lady Jingly! Lady Jingly! 'Sitting where the pumpkins blow, 'Will you come and be my wife? Said the Yonghy-Bonghy-Bò. 'I am tired of living singly, — 'On this coast so wild and shingly, — 'I'm a-weary of my life: 'If you'll come and be my wife, 'Quite serene would be my life! — Said the Yonghy-Bonghy-Bò, Said the Yonghy-Bonghy-Bò.

'On this Coast of Coromandel, 'Shrimps and watercresses grow, 'Prawns are plentiful and cheap, Said the Yonghy-Bonghy-Bò. 'You shall have my chairs and candle, 'And my jug without a handle! — 'Gaze upon the rolling deep ('Fish is plentiful and cheap) 'As the sea, my love is deep! Said the Yonghy-Bonghy-Bò, Said the Yonghy-Bonghy-Bò.

Lady Jingly answered sadly, And her tears began to flow, — 'Your proposal comes too late, 'Mr. Yonghy-Bonghy-Bò! 'I would be your wife most gladly! (Here she twirled her fingers madly,) 'But in England I've a mate! 'Yes! you've asked me far too late, 'For in England I've a mate, 'Mr. Yonghy-Bonghy-Bò! 'Mr. Yonghy-Bonghy-Bò!

'Mr. Jones – (his name is Handel, — 'Handel Jones, Esquire, & Co.) 'Dorking fowls delights to send, 'Mr. Yonghy-Bonghy-Bò! 'Keep, oh! keep your chairs and candle, 'And your jug without a handle, — 'I can merely be your friend! ' – Should my Jones more Dorkings send, 'I will give you three, my friend! 'Mr. Yonghy-Bonghy-Bò! 'Mr. Yonghy-Bonghy-Bò!

'Though you've such a tiny body, 'And your head so large doth grow, — 'Though your hat may blow away, 'Mr. Yonghy-Bonghy-Bò! 'Though you're such a Hoddy Doddy — 'Yet a wish that I could modi — 'fy the words I needs must say! 'Will you please to go away? 'That is all I have to say — 'Mr. Yonghy-Bonghy-Bò! 'Mr. Yonghy-Bonghy-Bò! .

Down the slippery slopes of Myrtle, Where the early pumpkins blow, To the calm and silent sea Fled the Yonghy-Bonghy-Bò. There, beyond the Bay of Gurtle, Lay a large and lively Turtle, — 'You're the Cove, he said, 'for me 'On your back beyond the sea, 'Turtle, you shall carry me! Said the Yonghy-Bonghy-Bò, Said the Yonghy-Bonghy-Bò.

Through the silent-roaring ocean Did the Turtle swiftly go; Holding fast upon his shell Rode the Yonghy-Bonghy-Bò. With a sad primæval motion Towards the sunset isles of Boshen Still the Turtle bore him well. Holding fast upon his shell, 'Lady Jingly Jones, farewell! Sang the Yonghy-Bonghy-Bò, Sang the Yonghy-Bonghy-Bò.

From the Coast of Coromandel, Did that Lady never go; On that heap of stones she mourns For the Yonghy-Bonghy-Bò. On that Coast of Coromandel, In his jug without a handle Still she weeps, and daily moans; On that little hep of stones To her Dorking Hens she moans, For the Yonghy-Bonghy-Bò, For the Yonghy-Bonghy-Bò.

Как на взморье Коромандел, Где от тыкв рябым-рябо, Поживал в глуши лесов Некий Йонги-Бонги-Бо. Стула два, свечи полштучки Да кувшин, лишённый ручки, — Вот и всё, в конце концов, Чем владел в глуши лесов После дедов и отцов Этот Йонги-Бонги-Бо, Этот Йонги-Бонги-Бо.

Как-то по лесу плутая, Где от тыкв рябым-рябо, Кучку гальки, поражён-с, Видит Йонги-Бонги-Бо. Льётся Леди речь простая, К белым курам долетая. «Это Леди Джингли Джонс Там, на гальке, – поражён-с! — Вижу Леди Джингли Джонс!» — Молвил Йонги-Бонги-Бо, Молвил Йонги-Бонги-Бо.

«Леди Джингли! Леди Джингли! Где в глазах от тыкв рябо, Станете ли мне женой?» — Молвил Йонги-Бонги-Бо. «Я устал без половинки, Жизнь пуста, в ней нет живинки, Леди, сжальтесь надо мной: Если станете женой, Станет жизнь моя иной», — Молвил Йонги-Бонги-Бо, Молвил Йонги-Бонги-Бо.

«Здесь, на взморье Коромандел, От жерух в глазах рябо И цена креветкам грош, — Молвил Йонги-Бонги-Бо. — Стула два, свечи полштучки И кувшин, лишённый ручки, — Будут ваши, дар хорош (Рыба тоже стоит грош), От любви бросает в дрожь», — Молвил Йонги-Бонги-Бо, Молвил Йонги-Бонги-Бо.

Леди с грустью отвечала, И от слёз в глазах рябо: «Поздно, поздно, милый друг, Мистер Йонги-Бонги-Бо! Я б женой охотно стала (Пальцы яростно ломала), Только в Англии супруг! Слишком поздно, милый друг, Если в Англии супруг, Мистер Йонги-Бонги-Бо, Мистер Йонги-Бонги-Бо!

Мистер Джонс (сказать бы лучше — Хэндел Джонс, Эсквайр, энд К°) — Яйценоских кур развод, Мистер Йонги-Бонги-Бо! Берегите стулья, штучки И кувшин, лишённый ручки. Буду другом вам, вот-вот Мне мой Джонс курей пришлёт, Трёх отдам вам на развод, Мистер Йонги-Бонги-Бо, Мистер Йонги-Бонги-Бо!

Пусть вы карликова роста, С головою, как жабо, Ветер дунет – шляпа прочь, Мистер Йонги-Бонги-Бо! Пусть вы с виду чайник просто — Рада бы, но я не в состо — янье это превозмочь, Посему подите прочь, Этого не превозмочь, Мистер Йонги-Бонги-Бо, Мистер Йонги-Бонги-Бо!»

Вниз по скользким склонам Мёртла, Где от тыкв рябым-рябо, К морю устремил свой бег Бедный Йонги-Бонги-Бо. А в далёкой бухте Гёртла Черепах лежал как мёртвый, Но живой. «Вы мой ковчег. В море устремим свой бег, Черепах, вы мой ковчег!» — Молвил Йонги-Бонги-Бо, Молвил Йонги-Бонги-Бо.

Океан был тих, истошен, Черепах поплыл резво; В панциря вцепившись край, Сверху Йонги-Бонги-Бо. Первобытен и дотошен, К островам закатным Боушен Черепах летел, как в рай. В панцирный вцепившись край: «Леди Джингли Джонс прощай!» — Пел наш Йонги-Бонги-Бо, Пел наш Йонги-Бонги-Бо.

С побережья Коромандел Леди отступить слабо; На камнях ревмя ревёт Всё о Йонги-Бонги-Бо. И на кучке без отлучки В тот кувшин, лишённый ручки, Ежедневно слёзы льёт; Куриц доркингских берёт И пред ними слёзы льёт Всё о Йонги-Бонги-Бо, Всё о Йонги-Бонги-Бо.

The Pobble who has no toes Had once as many as we; When they said, ‘Some day you may lose them all;’ He replied, ‘Fish fiddle de-dee!’ And his Aunt Jobiska made him drink Lavender water tinged with pink; For she said, ‘The World in general knows There's nothing so good for a Pobble's toes!’

The Pobble who has no toes, Swam across the Bristol Channel; But before he set out he wrapped his nose In a piece of scarlet flannel. For his Aunt Jobiska said, ‘No harm Can come to his toes if his nose is warm; And it's perfectly known that a Pobble's toes Are safe – provided he minds his nose.’

The Pobble swam fast and well, And when boats or ships came near him, He tinkledy-binkledy-winkled a bell So that all the world could hear him. And all the Sailors and Admirals cried, When they saw him nearing the further side, — ‘He has gone to fish, for his Aunt Jobiska's Runcible Cat with crimson whiskers!’

But before he touched the shore, — The shore of the Bristol Channel, A sea-green Porpoise carried away His wrapper of scarlet flannel. And when he came to observe his feet, Formerly garnished with toes so neat, His face at once became forlorn On perceiving that all his toes were gone!

And nobody ever knew, From that dark day to the present, Who had taken the Pobble's toes, In a manner so far from pleasant. Whether the shrimps or crawfish gray, Or crafty Mermaids stole them away, Nobody knew; and nobody knows How the Pobble was robbed of his twice five toes!

The Pobble who has no toes Was placed in a friendly Bark, And they rowed him back, and carried him up To his Aunt Jobiska's Park. And she made him a feast, at his earnest wish, Of eggs and buttercups fried with fish; And she said, ‘It's a fact the whole world knows, That Pobbles are happier without their toes.’

У Поббла без пальцев ног Пальцы были в прежние дни; Говорят ему: «Береги их, сынок»; Он в ответ: «Ту-ру-ру ни-ни!» И Тётка Джобиска поила его Настойкой лавандовой – оттого Что: «Мир ничего придумать не смог Полезней для Поббловых пальцев и ног».

Тот Поббл без пальцев ног Бристольский канал переплыл; Но прежде добыл фланели кусок И нос хорошо утеплил. Твердила же Тётка: «Не свалится бед На пальчики ножек, коль носик согрет. Знает всяк, что не будет для пальцев угроз, Коль Поббл бережёт и лелеет нос».

А Поббл плыл и плыл, быстро плыл, И, видя идущее судно, Он «дзынь-дрынь-ля-ля» в колокольчик звонил — Не услышать его было трудно. И каждый Матрос, Капитан, Адмирал, Завидев его, восхищённо орал: «Поплыл он за рыбкой для Киски, Любимицы Тётки Джобиски!»

Но на берег ступить он не смог, На берег того же канала, — Дельфин голубой фланель уволок, Что нос плывуна согревала. Когда же он бегло взглянул на ступни, Что пальцы красили в прежние дни, Мгновенно лицо омрачила беда: Все пальцы исчезли незнамо куда!

И тайны никто не прознал С того и до этого дня, Кто пальцы у Поббла отнял, Глухое молчанье храня. Креветок ли стая, рачок ли один, А может, Русалки из тёмных глубин, Не знает никто; только уж не сыскать Тех пальцев украденных – дважды по пять!

И Поббла без пальцев ног На Барк мимошедший – шварк, Водою и сушей в короткий срок В Джобискин доставив Парк. Та, нажарив племяннику рыбы с яйцом И цветочной приправой, блеснула словцом: «И целый мир отрицать бы не мог, Что Побблы счастливей без пальцев ног».

There lived an old man in the Kingdom of Tess, Who invented a purely original dress; And when it was perfectly made and complete, He opened the door and walked into the street. By way of a hat he'd a loaf of Brown Bread, In the middle of which he inserted his head; His Shirt was made up of no end of dead Mice, The warmth of whose skins was quite fluffy and nice; His Drawers were of Rabbit-skins, so were his Shoes; His Stockings were skins, but it is not known whose; His Waistcoat and Trowsers were made of Pork Chops; His Buttons were Jujubes and Chocolate Drops; His Coat was all Pancakes, with Jam for a border, And a girdle of Biscuits to keep it in order; And he wore over all, as a screen from bad weather, A Cloak of green Cabbage-leaves stitched all together. He had walked a short way, when he heard a great noise, Of all sorts of Beasticles, Birdlings, and Boys; And from every long street and dark lane in the town Beasts, Birdies, and Boys in a tumult rushed down. Two Cows and a Calf ate his Cabbage-leaf Cloak; Four Apes seized his Girdle, which vanished like smoke; Three Kids ate up half of his Pancaky Coat, And the tails were devour'd by an ancient He Goat; An army of Dogs in a twinkling tore up his Pork Waistcoat and Trowsers to give to their Puppies; And while they were growling, and mumbling the Chops, Ten Boys prigged the Jujubes and Chocolate Drops. He tried to run back to his house, but in vain, For scores of fat Pigs came again and again: They rushed out of stables and hovels and doors; They tore off his stockings, his shoes, and his drawers; And now from the housetops with screechings descend Striped, spotted, white, black, and gray Cats without end: They jumped on his shoulders and knocked off his hat, When Crows, Ducks, and Hens made a mincemeat of that; They speedily flew at his sleeves in a trice, And utterly tore up his Shirt of dead Mice; They swallowed the last of his Shirt with a squall, — Whereon he ran home with no clothes on at all. And he said to himself, as he bolted the door, «I will not wear a similar dress any more, Any more, any more, any more, never more!»

Жил один старичок в Королевстве Тестесс, Он костюм сочинил – всех чуднее чудес; Едва он одёжку дошил, довершил — Как дверь отворил и пройтиться решил. Убор головной – из Буханки Ржаной, Другой не найдётся такой ни одной; Рубаха – из тысяч покойных Мышей, Нет меха приятней для спин и для шей; Кальсоны – из Кролика, и Башмаки; Из шкуры безвестного зверя – Чулки; Жилет и Штоны – из Свиных Отбивных; Застёжки – из Мятных Драже и иных; Сюртук из Блинов, Джемом весь оторочен, Бисквитным ремнём схвачен был и упрочен; Ну а сверху, щитом от погоды ненастной, — Плащ из листьев Капустных зелёно-прекрасный. Сделав пару шагов, рёв услышал и вой: И Зверьё, и Птичьё, и Детьё – злой толпой Устремились из улиц и тёмных дворов, Пронося полувой-полурык-полурёв. Корова с Телком пол – сжевали – Плаща; Четыре Макаки – Ремень сообща; Козлята, ведомые старым Козлом, Сжевали Сюртук в умышлении злом; Свирепые Псы Отбивные срывали Жилет и Штоны, и Щенятам давали; Как Псы не щадили Котлет Отбивных, Мальцы – Шоколадных Драже и иных; Хотел воротиться домой, но вотще: Отрезали Свиньи отход вообще, Покинувши стойло, и хлев, и загон, — Не стало Чулок, Башмаков и Кальсон; Вопя, из подвалов и с крыш-чердаков Неслись разномастные тьмы Кошаков: На плечи вскочили, сбив Шляпу, её Мгновенно всю-всю исклевало Птичьё; И ворот порвали, и каждый рукав, Рубаху на мелких Мышей разодрав; Остатки Рубахи доели дотла — Домой прибежал он в чём мать родила. Дверь захлопнув, сказал: «Режь меня, если хошь, — Не надену отныне подобных одёж Никогда ни за что – ешь меня, если хошь!»

Mr. and Mrs. Discobbolos Climbed to the top of a wall. And they sate to watch the sunset sky And to hear the Nupiter Piffkin cry And the Biscuit Buffalo call. They took up a roll and some Camomile tea, And both were as happy as happy could be — Till Mrs. Discobbolos said, — 'Oh! W! X! Y! Z! 'It has just come into my head — 'Suppose we should happen to fall!!!!! 'Darling Mr. Discobbolos

'Suppose we should fall down flumpetty 'Just like pieces of stone! 'On the thorns, – or into the moat! 'What would become of your new green coat 'And might you not break a bone? 'It never occurred to me before — 'That perhaps we shall never go down any more! And Mrs. Discobbolos said — 'Oh! W! X! Y! Z! 'What put it into your head 'To climb up this wall? – my own 'Darling Mr. Discobbolos?

Mr. Discobbolos answered, — 'At first it gave me pain, — 'And I felt my ears turn perfectly pink 'When your exclamation made me think 'We might never get down again! 'But now I believe it is wiser far 'To remain for ever just where we are. — And Mr. Discobbolos said, 'Oh! W! X! Y! Z! 'It has just come into my head — ' – We shall never go down again — 'Dearest Mrs. Discobbolos!

So Mr. and Mrs. Discobbolos Stood up and began to sing, 'Far away from hurry and strife 'Here we will pass the rest of life, 'Ding a dong, ding dong, ding! 'We want no knives nor forks nor chairs, 'No tables nor carpets nor household cares, 'From worry of life we've fled — 'Oh! W! X! Y! Z! 'There is no more trouble ahead, 'Sorrow or any such thing — 'For Mr. and Mrs. Discobbolos!

Мистер и Миссис Дискобболос Влезли на стену вдвоём. Взирают и внемлют: алеет закат, Ньюпитеры-Пиффкины звонко кричат, А Баффало-Бискит – баском. Вкушают рулет и Ромашковый чай, И счастливы оба, блаженствуют, чай, — Вдруг Миссис Дискобболос: «Нет! Ох! Дабл-ю! Экс! Уай! Зет! Влетит же в лоб этакий бред — А вдруг мы сейчас упадём!!!!! Милый Мистер Дискобболос!

А что если мы грохотнёмся, Будто пара камней? На колючки? Иль в жуткий проём? В новом зелёном жакете своём Не соберёте костей! А если другая беда — Вдруг на землю не ступим уже никогда!» И Миссис Дискобболос: «Нет! Ох! Дабл-ю! Экс! Уай! Зет! Как в лоб вам влетел этот бред — На стену залезть? – живей Ответствуйте, Мистер Дискобболос!»

Мистер Дискобболос молвил: «Насквозь вы меня прожгли, Краснею до самых ушей — Ужель до скончания дней Ногой не коснуться земли! Но вижу – гораздо умней для нас Остаться навеки там, где сейчас». И Мистер Дискобболос вслед: «Ох! Дабл-ю! Экс! Уай! Зет! Совсем никакой не бред — Не коснёмся ногой земли, Милая Миссис Дискобболос!»

Тут Мистер и Миссис Дискобболос Привстали и спели вдвоём: «От распрей вдали и сует Проживём до скончания лет, Динь-динь-дон, динь-динь-дом! Не надо нам стульев, столов, Ни вилок, ножей, ни ковров, Сбежали от тягот и бед — Ох! Дабл-ю! Экс! Уай! Зет! И в будущем мы, о нет, Печали и горя не ждём — Мы, Мистер и Миссис Дискобболос!»

Mr. and Mrs. Discobbolos Lived on the top of the wall, For twenty years, a month and a day, Till their hair had grown all pearly gray, And their teeth began to fall. They never were ill, or at all dejected, By all admired, and by some respected, Till Mrs. Discobbolos said, 'Oh! W! X! Y! Z! 'It has just come into my head, 'We have no more room at all — 'Darling Mr. Discobbolos

'Look at our six fine boys! 'And our six sweet girls so fair! They have all been born upon this wall, 'And not one of the twelve has happened to fall 'Through my maternal care! 'Surely they should not pass their lives 'Without any chance of husbands or wives! And Mrs. Discobbolos said, 'Oh! W! X! Y! Z! 'Did it never come into your head 'That our lives must be lived elsewhere, 'Dearest Mr. Discobbolos?

'They have never been at a ball, 'Nor have ever seen a bazaar! 'Nor have heard folks say in a tone all hearty “What loves of girls (at a garden party) Those Misses Discobbolos are!” 'Morning and night it drives me wild 'To think of the fate of each darling child! But Mr. Discobbolos said, 'Oh! W! X! Y! Z! 'What has come to your fiddledum head! 'What a runcible goose you are! 'Octopod Mrs. Discobbolos!

Suddenly Mr. Discobbolos Slid from the top of the wall; And beneath it he dug a dreadful trench, And filled it with dynamite, gunpowder gench, And aloud he began to call — 'Let the wild bee sing, 'And the blue bird hum! 'For the end of our lives has certainly come! And Mrs. Discobbolos said, 'Oh! W! X! Y! Z! 'We shall presently all be dead, 'On this ancient runcible wall, 'Terrible Mr. Discobbolos!

Pensively, Mr. Discobbolos Sat with his back to the wall; He lighted a match, and fired the train, And the mortified mountain echoed again To the sound of an awful fall! And all the Discobbolos family flew In thousands of bits to the sky so blue, And no one was left to have said, 'Oh! W! X! Y! Z! 'Has it come into anyone's head 'That the end has happened to all 'Of the whole of the Clan Discobbolos?

Мистер и Миссис Дискобболос Прожили на стене И день, и месяц, и двадцать лет, И каждый из них стал жемчужно-сед И стал беззубым вполне. Ни хвори не знали они, ни печали И лишь восхищённые взгляды встречали, Вдруг Миссис Дискобболос: «Нет! Ох! Дабл-ю! Экс! Уай! Зет! Втемяшется ж этакий бред — Теснимся на крутизне, Милый Мистер Дискобболос!

Шесть славных парней завели! И столько же дочек любимых! Вся дюжина здесь родилась, на стене, Все целы, здоровы и живы вполне, Материнской заботой хранимы. Неужто всю жизнь им прожить вот так, Забыв про мужей, про жён и про брак! И Миссис Дискобболос вслед: «Ох! Дабл-ю! Экс! Уай! Зет! Ну разве же это бред, И съехать отсель не должны мы, Дражайший Мистер Дискобболос?

Не бывали на бале они! На базаре – невинный каприз! Не слыхали, как скажет иной по старинке: «Что за прелесть (на загородной вечеринке) Все эти Дискобболос Мисс!» И денно, и нощно мне в сердце стучат Тревоги за наших возлюбленных чад!» Но Мистер Дискобболос: «Нет! Ох! Дабл-ю! Экс! Уай! Зет! Как в лоб вам влетел этот бред! Вы гусыня, глупейших из! Спрутище Миссис Дискобболос!»

Внезапно Мистер Дискобболос Снялся с вершины стены; И, вырыв под нею огромный ров, Динамит в нём и порох до самых краёв, Возопил из души глубины: «Пусть поёт пчела И жужжит щегол! Потому что конец нашим жизням пришёл!» А супруга ему в ответ: «Ох! Дабл-ю! Экс! Уай! Зет! Не жить нам больше ни дня, о нет, На плешине сей древней стены, Ужасный Мистер Дискобболос!»

Сумрачный, Мистер Дискобболос Сидел, прислонясь к стене; Он спичку зажёг, поджёг фитилёк, И грянувший взрыв за собою повлёк Крушенье горы в стороне. Взлетело семейство Дискобболос в высь, Сто тысяч кусочков по небу неслись, И никто уж не скажет, нет: «Ох! Дабл-ю! Экс! Уай! Зет! Да в чей бы лоб влетел этот бред — Что будет подобным конец Великого Клана Дискобболос?»

On the top of the Crumpetty Tree The Quangle Wangle sat, But his face you could not see, On account of his Beaver Hat. For his Hat was a hundred and two feet wide, With ribbons and bibbons on every side And bells, and buttons, and loops, and lace, So that nobody ever could see the face Of the Quangle Wangle Quee.

The Quangle Wangle said To himself on the Crumpetty Tree, — ‘Jam; and jelly; and bread; ‘Are the best of food for me! ‘But the longer I live on this Crumpetty Tree ‘The plainer than ever it seems to me ‘That very few people come this way ‘And that life on the whole is far from gay!’ Said the Quangle Wangle Quee.

But there came to the Crumpetty Tree, Mr. and Mrs. Canary; And they said, – ‘Did ever you see ‘Any spot so charmingly airy? ‘May we build a nest on your lovely Hat? ‘Mr. Quangle Wangle, grant us that! ‘O please let us come and build a nest ‘Of whatever material suits you best, ‘Mr. Quangle Wangle Quee!’

And besides, to the Crumpetty Tree Came the Stork, the Duck, and the Owl; The Snail, and the Bumble-Bee, The Frog, and the Fimble Fowl; (The Fimble Fowl, with a corkscrew leg;) And all of them said, – ‘We humbly beg, ‘We may build out homes on your lovely Hat, — ‘Mr. Quangle Wangle, grant us that! ‘Mr. Quangle Wangle Quee!’

And the Golden Grouse came there, And the Pobble who has no toes, — And the small Olympian bear, — And the Dong with a luminous nose. And the Blue Baboon, who played the Flute, — And the Orient Calf from the Land of Tute, — And the Attery Squash, and the Bisky Bat, — All came and built on the lovely Hat Of the Quangle Wangle Quee.

And the Quangle Wangle said To himself on the Crumpetty Tree, — ‘When all these creatures move ‘What a wonderful noise there'll be!’ And at night by the light of the Mulberry moon They danced to the Flute of the Blue Baboon, On the broad green leaves of the Crumpetty Tree, And all were as happy as happy could be, With the Quangle Wangle Quee.

На Крампетти-Древе в те дни Воссел Хитро-Вангл – каково, Лицо его скрыто в тени Под Шляпой Бобровой его. В той Шляпе сто футов и два ширины, К ней ленты и пленты прикреплены, Бубенчики, петельки и кружевца, Так что никто и не видел лица Того Хитро-Вангла Куи.

Хитро-Вангл рассуждал меж тем, Восседая на Древе в тени: «Хлеб, желейка и джем — Лучше нету еды искони. Но, чем дольше живу я на вышине, Тем ясней и ясней представляется мне: Никого не ведут восмояси пути, И в целом-то жизнь весела не ахти», — Рассуждал Хитро-Вангл Куи.

Но к Крампетти-Древу в те дни Пришли Канарейки парой. «Нет места воздушней, взгляни, Сей Крампетти-Древины старой. Могли б мы гнездо завести средь полей Чудесной раскидистой Шляпы сей? О, дайте нам гнёздышко свить поутру Из того матерьяла, что вам по нутру, Дорогой Хитро-Вангл Куи!»

Следом к Крампетти-Древу пришли Белый Аист, Утка, Лягушка, Сова и Улитка, Шмели, И Птица, по виду Несушка (Несушка с корявой ногой); И хором они: «Хитро-Вангл, дорогой, Позвольте дома завести средь полей Чудесной раскидистой Шляпы сей, Дорогой Хитро-Вангл Куи!»

И Рябчик пришёл Золотой, Поббл, чьи пальцы кто-то унёс, Олимпийский Медведь небольшой, Также Донг-светозарный нос. Голубой Бабуин с нежной Флейтой тут, И Телец из далёкого Края Тьют, И Аттери-Вош, и Биски-Летучиймыш, — Пришли и на Шляпе отстроились, вишь, Того Хитро-Вангла Куи.

И сказал Хитро-Вангл себе На Крампетти-Древе в тени: «То-то славный будет шумок, Как в движенье придут они!» И ночью при свете Багровой Луны Плясали под Флейту Примата, полны Такого счастья они, просто ах, На широких зелёных Древесных листах Близ Хитро-Вангла Куи.

She sate upon her Dobie, To watch the Evening Star, And all the Punkahs as they passed, Cried, 'My! how fair you are! Around her bower, with quivering leaves, The tall Kamsamahs grew, And Kitmutgars in wild festoons Hung down from Tchokis blue.

Below her home the river rolled With soft meloobious sound, Where golden-finned Chuprassies swam, In myriads circling round. Above, on tallest trees remote Green Ayahs perched alone, And all night long the Mussak moan'd Its melancholy tone.

And where the purple Nullahs threw Their branches far and wide, — And silvery Goreewallahs flew In silence, side by side, — The little Bheesties' twittering cry Rose on the fragrant air, And oft the angry Jampan howled Deep in his hateful lair.

She sate upon her Dobie, — She heard the Nimmak hum, — When all at once a cry arose, — 'The Cummerbund is come! In vain she fled: – with open jaws The angry monster followed, And so, (before assistence came,) That Lady Fair was swallowed.

They sought in vain for even a bone Respectfully to bury, — They said, – 'Hers was a dreadful fate! (And Echo answered 'Very. ) They nailed her Dobie to the wall, Where last her form was seen, And underneath they wrote these words, In yellow, blue, and green: — Beware, ye Fair! Ye Fair, beware! Nor sit out late at night, — Lest horrid Cummerbunds should come, And swallow you outright.

Она, на Доби сидя, Глядела на Звезду, Галдели Панкахи кругом: «Красива на беду!» Камсамахи вокруг неё Росли в листве густой, И Китмутгары вниз текли Из Тчоки голубой.

Внизу ручей бежал, струя Свой мелубичный звук, Чупрасси стаями вились, Чертя за кругом круг. Вверху, на дальних деревах, Зелёных Ай привал, И грустный Массак до утра Стенал и подвывал.

Где Наллахи тянулись ввысь, И вдоль, и поперёк, И Гориволлахи неслись Бесшумно, к боку бок, Там крошки Бхисти, щебеча, Вдыхали ароматы И часто злобный Джампан выл, Берлогою объятый.

Она сидит на Доби, И Ниммак слышен ей, Как вдруг возник ужасный крик: «О Камербанд, злодей!» Она бежать, но тщетно — Разверзнув пасть, урод Беспомощную Леди Сожрал, как бутерброд.

Хотя бы косточку найти Был каждый озабочен И молвил: «Горестный удел!» (А Эхо: «Очень, очень…») Прибили Доби ко стене, Сидела Леди, мол, там, И снизу вывели слова Зелёным, синим, жёлтым: «О Леди! Бдите! По домам Сидите в поздний час! Чтоб Камербанды не пришли И не сожрали вас!»

Who, or why, or which, or what, Is the Akond of SWAT? Is he tall or short, or dark or fair? Does he sit on a stool or a sofa or a chair, or SQUAT, The Akond of Swat? Is he wise or foolish, young or old? Does he drink his soup and his coffee cold, or HOT, The Akond of Swat? Does he sing or whistle, jabber or talk, And when riding abroad does he gallop or walk or TROT, The Akond of Swat? Does he wear a turban, a fez, or a hat? Does he sleep on a mattress, a bed, or a mat, or COT, The Akond of Swat? When he writes a copy in round-hand size, Does he cross his T's and finish his I's with a DOT, The Akond of Swat? Can he write a letter concisely clear Without a speck or a smudge or smear or BLOT, The Akond of Swat? Do his people like him extremely well? Or do they, whenever they can, rebel, or PLOT, At the Akond of Swat? If he catches them then, either old or young, Does he have them chopped in pieces or hung, or shot , The Akond of Swat? Do his people prig in the lanes or park? Or even at times, when days are dark, GAROTTE? O the Akond of Swat! Does he study the wants of his own dominion? Or doesn't he care for public opinion a JOT, The Akond of Swat? To amuse his mind do his people show him Pictures, or any one's last new poem, or WHAT, For the Akond of Swat? At night if he suddenly screams and wakes, Do they bring him only a few small cakes, or a LOT, For the Akond of Swat? Does he live on turnips, tea, or tripe? Does he like his shawl to be marked with a stripe, or a DOT, The Akond of Swat? Does he like to lie on his back in a boat Like the lady who lived in that isle remote, SHALLOTT, The Akond of Swat? Is he quiet, or always making a fuss? Is his stewart a Swiss or a Swede or Russ, or a SCOT, The Akond of Swat? Does like to sit by the calm blue wave? Or to sleep and snore in a dark green cave, or a GROTT, The Akond of Swat? Does he drink small beer from a silver jug? Or a bowl? or a glass? or a cup? or a mug? or ROT, The Akond of Swat? Does he beat his wife with a gold-topped pipe, When she let the gooseberries grow too ripe, or ROT, The Akond of Swat? Does he wear a white tie when he dines with friends, And tie it neat in a bow with ends, or a KNOT, The Akond of Swat? Does he like new cream, and hate mince-pies? When he looks at the sun does he wink his eyes, or NOT, The Akond of Swat? Does he teach his subjects to roast and bake? Does he sail about on an inland lake in a YACHT, The Akond of Swat? Some one, or nobody, knows I wot Who or which or why or what Is the Akond of Swat!

Кто или что он, скажет ли вам сам Суатский Имам? Он высок или нет, блондин ли, брюнет, Он садится на корточки, стул, табурет, сух и прям, Суатский Имам? Он премудр или глуп, стар ли, молод, Предпочитает в супе и кофе холод парам Суатский Имам? Он поёт ли, свистит иль ведёт разговор, Семенит ли трусцой, мчит во весь ли опор по холмам, Суатский Имам? Носит феску ли, шляпу, берет иль тюрбан, Спит на том, что зовётся кровать иль топчан, по ночам Суатский Имам? Предавая бумаге раздумий плоды, Повсеместно ли ставит он точки над «i», упрям, Суатский Имам? Письмецо написать, если б сильно напрягся, Он сумел бы красиво и чисто, без кляксы, к друзьям, Суатский Имам? Слуги любят его, воздают ли почёт, Или к бунту и козням их властно влечёт, мол, хам Суатский Имам? Их на этом поймав, мстит ли он подлецам, Рубит их на куски, предаёт ли свинцам, кострам Суатский Имам? Привержены кражам они, грабежам И, приближаясь к ночным рубежам, — ножам? О Суатский Имам! Знает наперечёт нужды их и заботы, Иль значение он придаёт без охоты их правам, Суатский Имам? Чтоб владыку развлечь, обращаются там Слуги к творчеству, к живописным холстам, стихам, О Суатский Имам? Когда от кошмаров кричит по ночам, Приобщают его к пирожкам, пирогам иль тортам, О Суатский Имам? Он питается репой, чаями, рубцом, Покрывает ли голову шарфом, чепцом, шалью дам Суатский Имам? Любит в лодке порой полежать на спине Вроде Леди Шаллотт в той далёкой стране, близкой нам, Суатский Имам? Нравом тих иль, напротив, крикун и буян? Эконом у него швед, швейцарец, армян иль саам, Суатский Имам? Любит он посидеть у спокойных вод? Иль в пещере храпеть, где зелёный свод, только там, Суатский Имам? Любит выпить в охотку глоточек пивка? Из серебряной кружки? кувшина? горшка? по утрам Суатский Имам? Он табачною трубкой жену приогрел За то, что крыжовень у ней перезрел к шутам, Суатский Имам? Отдаёт предпочтенье, встречая гостей, Бабочке белоснежной своей иль узлам, Суатский Имам? Любит сливки, мясной ненавидит пирог? А на солнце глядит – и глазами морг-морг, — боль глазам, Суатский Имам? Учит подданных он кашеварству, стряпне? А на яхте плывя по озёрной волне, правит сам Суатский Имам? Никто, и я тоже ответа не дам, Кто он, что, и зачем он там, Сей Суатский Имам!