Случайно ли, что именно Англия стала родиной поэзия нонсенса, то есть бессмыслицы, чепухи? Что классики этого жанра Эдвард Лир и Льюис Кэрролл – англичане? Когда я в детстве читал рассказы о Шерлоке Холмсе, суть английского характера представлялась мне так: здравый смысл, вежливость и отменная точность (тоже ведь «вежливость королей»!). Вспомните: что бы ни случилось, поезда в этих рассказах ходят минута в минуту по расписанию, письма и телеграммы никогда не опаздывают.

Но постепенно я стал примечать и вторую составляющую английского характера: чудаковатость, эксцентричность, удивительным образом уживающуюся со здравым смыслом: тот же самый Холмс чудит, переодевается оборванцем, курит опиум, играет на скрипке. А сам Артур Конан Дойль, создатель Холмса, чем он занимался в свои зрелые годы? Вызывал духов, общался с потусторонним миром. Вот вам и логика. И главное, никак нельзя разделить эти составляющие англичанина – рациональность и эксцентричность. Как в химии: каждая молекула воды состоит из кислорода и водорода. В каждой, сколь угодно малой части англичанина есть и логика, и эксцентрика.

Вспомним, как строится типичный рассказ о Шерлоке Холмсе. Начинается все с какой-то чепухи, с нелепицы. Ну, украли у сэра Баскервился в гостинице один ботинок. Вздор! Кому может быть нужен один ботинок? Злоумышленник похищает бюсты Наполеона, чтобы тут же расколошматить их в мелкие кусочки. Зачем? Вопиющая бессмыслица! Союз Рыжих нанимает людей, у которых волосы определенного цвета, переписывать Британскую энциклопедию. Нонсенс? Конечно. Кто-то рисует пляшущих человечков на подоконнике. Дурость, проказа, нелепица. Но вот является Холмс – и расшифровывает смысл, скрытый в этих пляшущих человечках. Смысл вырисовывается серьезный, даже страшный.

Итак, если идти вглубь нелепого, можно дойти до смысла. И наоборот (в этом открытие англичан, которые просто подумали на один ход дальше): если идти честно вглубь смысла, обязательно дойдешь до бессмыслицы, хаоса. Эти вещи зеркальны.

«Вот они, передо мною – эти забавные рисунки, которые могли бы вызвать улыбку, если бы они не оказались предвестниками столь страшной трагедии, – объясняет Холмс под занавес рассказа “Пляшущие человечки”. – Цель изобретателя этой системы заключалась, очевидно, в том, чтобы скрыть, что эти значки являются письменами, и выдать их за детские рисунки».

То же самое у классиков нонсенса. Пляшущие человечки Эдварда Лира, персонажи его веселых рисунков – оказывается, за ними стоит не одна лишь игра и неистощимая веселость, но и одиночество, усталость и скрываемый от всех тяжкий недуг – эпилепсия. И в то же самое время это – преодоление одиночества и судьбы. Помните, в сказке о Золушке, когда злая мачеха со своими дочками уже, кажется, берут верх, на вопрос огорченного короля, что же делать, королевский танцмейстер отвечает: «Танцевать, ваше величество!»

Танец – сакрален, он неотделим от магии и волшебства. Согласно теории, идущей от Ницше и весьма популярной у символистов, человек приобщается к глубочайшим истокам бытия лишь через экстаз, через дионисийское буйство, главным элементом которого является – танец.

Я бы хотел обратить внимание еще на один повторяющийся мотив Лира – плавание. В его песнях и балладах это постоянный рефрен. Ищет невесты в океане Поббл Без Пальцев Ног; в море на лодке уходят влюбленные Сова и Кот; в Страну Джамблей уплывают смелые человечки на решете; Донг с Фонарем На Носу, наоборот, тоскует по уплывшей от него синерукой джамблийской девушке; а мистер Йонги-Бонги-Бой, получив отказ у леди Джотт, уплывает в морскую даль на Черепахе.

И под шум волны невнятный, По дороге голубой Он поплыл на Черепахе, Храбрый Йонги-Бонги-Бой; По дороге невозвратной В край далекий, в край закатный…

Плавание – древнейшая мифологема человечества, символ загробного странствия в обитель Смерти. У всех древних народов – египтян, кельтов, скандинавов – обитель эта лежала за морем и плыть туда надо было на корабле. Вот куда направляются смешные человечки Лира, вот где суждено сбыться их самым заветным, самым безумным мечтам!

Лимерики Лира – особая история. Они родились из игры с детьми, когда Эдвард Лир жил в поместье графа Дерби и развлекал своих маленьких друзей, рисуя для них нелепые рисунки и сочиняя к каждому рисунку такой же нелепый стишок. Он никогда и не называл их лимериками, только «нонсенсами» – нелепицами; название «лимерик» (ударение на первом слоге!) прилепилось к ним позже и утвердилось уже после смерти автора. Впоследствии Лир утверждал, что не надо искать никаких глубоких смыслов в его дурацких стишках – в них нет ничего, кроме чистейшей бессмыслицы.

И все-таки какой-то смысл мелькает, угадывается в этих непритязательных миниатюрах. В отличие от песен и баллад Лира, в которых царит дух безудержной свободы и фантазии, которые по сути лиричны, – лимерики драматичны, в них всегда заключено некое противоборство. Как замечает Олдос Хаксли в своей знаменитой статье «Эдвард Лир», в лимериках важную роль играют какие-то сердитые «Они», которые гневаются, возмущаются, недоумевают и стараются всячески окоротить главного героя («старичка»), совершающего нелепые поступки. Это серьезные и здравомыслящие люди, воплощение позитивной логики и коллективной морали. Они бьют Старичка, издеваются над ними, ругают и изгоняют его из своего общества.

Жил в одном городке под Вероной Старичок, танцевавший с вороной. Но прохожие в крик: «Ты безумный старик! Убирайся отсюда с вороной».

Впрочем, порой Старичку и в отсутствии чужого недоброго глаза приходится пожинать плоды своих пылких порывов.

Старичок, проживавший в Реусе, В море синее вышел на гусе. Но средь бездны морской Оглянулся с тоской: «Эх, побить бы чайку у бабуси!»

Вот чем могут окончиться эти танцы. Вот куда может завести свободное плавание свободного человека. Но значит ли это, что не стоило танцевать? И не нужно было выходить в море?

Лир прекрасно умел посмеяться над собой. Но пафос его творчества в ином. Его абсурдные стихи утверждают главное: самостояние человека, его стойкость перед лицом судьбы и обстоятельств. Может быть, лучше всего эта идея выражено в его последней большой балладе «Дядя Арли» – об упрямом чудаке, который всю жизнь скитался по свету со своим сачком из марли и поющим Сверчком на кончике носа, восхваляя солнце, громогласно декламируя стихи и «даже как-то забывая, что ему ботинки жмут».

И дошел он в самом деле До Скалистой Цитадели, Там, под дубом вековым, Он скончал свой подвиг тайный: И его билет трамвайный, И Сверчок необычайный Только там расстались с ним. Там он умер, дядя Арли С голубым сачком из марли, Где обрыв над бездной крут: Там его и закопали, И на камне написали, Что ему ботинки жали, Но теперь уже не жмут.

Наследие Эдварда Лира давно стало неотъемлемой частью английской литературы. Традиция нонсенса, остро воспринятая, развитая и утвержденная им, нашла свое продолжение и в русской поэзии – достаточно назвать имена Даниила Хармса, Корнея Чуковского и Самуила Маршака, который блестяще перевел «Джамблей» и еще несколько баллад Лира.

Английский поэт Уистан Хью Оден писал в сонете, посвященном Лиру, что дети «захватили его, как остров». Это не совсем точно: дети и взрослые поделили Лира, и ни те, ни другие не остались в обиде. Как всякий подлинный поэт, Эдвард Лир – некое послание, которое никому не дано разгадать до конца. И мы будем все время возвращаться к нему и возвращаться.