Просыпаться от анабиоза — это, мое вам откровение, штука гадкая.

Несколько часов ты бредишь, то увлеченно участвуя в каких-то нереальных событиях, то отстраненно наблюдая, как сознание будто бы проламывает слой ледяного беспамятства. Даже не проламывает, а давит, греет, точит, простукивает, ища слабину этого толстого пласта.

Лабиринты бреда были настолько причудливы и бессмысленны, что я не рискну пересказать хоть какую-нибудь мало-мальски простенькую ветвь глюков. Мне интересна двойственность положения разума, переживающего пробуждение от анабиоза: ты словно и внутри событий, и одновременно смотришь на них чуть сверху и со стороны. Каждый миг ты и там, и тут, и даже когда этот навязчивый сон ведет тебя тропой триллера, ты и боишься, и не без иронии оцениваешь разворачивающийся перед тобой спектакль.

Когда я, наконец, прорвался в явь, первым, что предстало предо мной, было любопытное лицо Зангези. Оказывается, он здесь дежурил по распоряжению Ярополка Велимировича. Или по своей инициативе, я так и не понял.

Комбинизомби с жадностью расспросил меня, каково это — впадать в летаргическую спячку, и я порадовал его цветастым рассказом о бреде. Особенно Зангези очаровался байдой про спектакль глюков, где ты и действующее лицо, и наблюдатель. Он вообще, как я погляжу, неровно дышит к театру. Ох, уж этот наш тишайший комбинизомби…

Тем не менее, я ему благодарен. За разговор, за необходимость формулировать. Ум чрезвычайно долго и нехотя обретал обычную силу, а медленность и примитивность мышления меня всегда злит.

Потом в припадке благодарности я подумал, что, в сущности, скверно знаю старину Зангези. Мы все относимся к нему как к интеллектуальному помощнику, этакому дворецкому вроде развитой компьютерной системы — услуги принимаем, мнения не спрашиваем. А ведь он-то, хоть и генный проект ну-вы-и-странников, но живой разум. В общем, пришла моя очередь задавать вопросы.

Оказывается, у меня был странный посетитель, и даже случилась своего рода драка, в которой чуть не сплоховал самолично шеф. Комп дал голографическую картинку. Совершенно незнакомый человек. То есть, вампир.

Вы, люди, меня удивляете. Еще и вампиров в своей среде воспитать смогли и прячете. Мне, прибывшему сюда из другой галактики и повидавшему разное, истории о кровососах казались местными сказочками. Но космос велик, контексты бесчисленны. Значит, бывает и не такое.

Телепортация тоже поразила. Данных, естественно, мало, а факт налицо — не было гостя, и вдруг появился. Неужели работа с контекстами как-то завязана на кровопийство?!

Странные вы зверьки.

Затем я вспомнил наконец-то, как докатился до нынешнего состояния. Ну, то есть, про хапуговки и Разоряхера.

— Так ты слышишь мысли клопоидола? — ненавязчиво поинтересовался я у Зангези и получил в ответ целый пятнадцатиминутный монолог, какой это неожиданный и сложный опыт, и насколько информация из головы клопапы помогает шефу.

Я покорно делал вид, что крайне заинтересован в откровениях Зангези, а сам думал и думал о Соне, об этом цветке в пустыне скорби, о прекрасном роднике в лесу забвения. Хе-хе, купились? Думаете, Яша поэт? Ни на секунду нет!

Тьфу, рифма получилась…

И Соня казалась мне в те минуты то ли настоящей, то ли порождением долгих сновидческих скитаний. Чертов анабиоз! Признаться, блуждая по дорогам бреда, я потерял связь с миром настолько, что засомневался в реальности Сони. Я помнил, как говорится, чудное мгновение. Я даже мог ручаться, что сделал ей предложение. Но наяву это случилось или во сне? Я, честное слово, не знал ответа на этот вопрос.

Зангези всё молотил языком про «липкое сознание Разоряхера», и я вспомнил, что сам подключен к голове Оборонилова. Попробовал включить трансляцию. Тишина.

Опять попытался. Снова ничего.

Тишина стала какой-то всеобъемлющей.

Я поглядел на Зангези и понял, что он заткнулся и с любопытством смотрит огромными своими глазищами на меня.

— Я заметил у себя небольшую пропажу, — доверительно произнес комбинизомби. — И, имея несколько предположений, могу сказать, что… — Тут он сделал паузу, подбирая слово. — Что некий прибор при длительном отключении центральной нервной системы носителя теряет свои передающие свойства и отмирает.

— На редкость удобный прибор, — пробормотал я.

— И на том конце тот же результат, — добавил Зангези, хитро прищурившись. — К счастью Ярополка Велимировича. Было интересно?

Вот так стервец наш ассистент! Раскусил меня, как сыщик!

Я честно поведал ему, что не успел в полной мере насладиться обществом шефа в своей голове, скорее, наоборот — едва не погорел из-за несвоевременных подключений.

— Надо было инструкцию читать, — наставил меня на путь истинный комбинизомби.

Задним умом…

Я аж зарычал.

Поверьте, вылезавры могут и рычать.

Зангези спасло то, что в мою юдоль медицинской скорби пожаловала сама Соня. Я мгновенно забыл о проницательном зануде и расцвел похлеще тюльпана.

С появлением в моей комнате Сони всё встало на место. Ее прохладная лапка коснулась моей, я ощутил не передаваемое по-русски блаженство.

Я даже задышал чаще и полнее. Мне вспомнились долины родной планеты, те самые, в которые удаляются новобрачные на медовый месяц…

— Пожалуй, я позову Ярополка Велимировича. — В голосе Зангези звенела тревога, но я не придал ей значения.

Передо мной явилась моя идеальная половинка, моя богиня, сошедшая в мир из великого океана любви! Скулы ее, казалось, раздались еще шире, цвет глаз стал янтарным… О, моя драгоценная Соня!

Внутри меня всё горело.

— Лежи, не волнуйся, — прошелестел ее волшебный голос, заставляя меня содрогнуться до самого кончика хвоста.

В комнату грузно вбежал шеф.

— Так! Соня, пожалуйста, в свою комнату, — скомандовал он. — Яша! Давай подумаем о наших следующих действиях против Иуды. Сконцентрируйся!

— Да что это с вами?! — вспылил я, выпуская струю огня из пасти.

С потолка тут же полилась вода — сработала пожарная система.

И тут до меня дошло.

Великие праящеры! Я же метаморфировал!

О, дорогие мои высшие приматы, вы, конечно, сейчас обзавидуетесь, но драконы сношаются феерически.

Да-да, когда у нас брачный период, мы переживаем метаморфоз — особые железы, которые в обычном нашем состоянии еле заметны, претерпевают гиперразвитие. И вуаля, как говорят французы, — перед вами огнедышащий ящер. Он же вылезавр. Он же, в медовый период, дракон.

Крыльев, конечно, нет, но мы — трансформеры. Можем и отрастить, если сексуальные фантазии увлекут нас в небеса. Кстати, надо обязательно попробовать.

Так вот почему я сейчас дымлюсь, как вулкан!

Так вот почему скулы моей ненаглядной столь эротично расширены!

Я посмотрел на Сонечку по-новому.

Она зажимала свой ротик ладошкой, и, клянусь, из уголков ее губок струились возбуждающие струйки дыма.

Она, я, дождь из-под потолка… и Оборонилов.

— Соня! — властно крикнул он. — В свою комнату, бегом! Долбанная молодежь!

Моя очаровательная драконочка залилась краской стыда и побрела прочь.

Мой вздох тоски совпал с выбросом еще одного факела. Потолок стал черным.

— Прими это! — Шеф протягивал какую-то таблетку.

Сзади уже топтался Зангези со стаканом минералки.

— Что это? — просипел я, заполняя комнату первоклассным дымом.

Дым был черный, потому что я испытывал досаду по случаю разлуки с любимой.

— Ингибитор, дурень, — проворчал Оборонилов. — Как же не вовремя, мать моя ящерица!

Я послушно проглотил таблетку. В организме сразу заурчало — сильный препарат, однако… На меня постепенно навалилось вселенское успокоение. Безразличие достигло высшей отметки пофигизма. Всё стало настолько не важным, что даже думать расхотелось. Похоже, меня снова загоняли в беспамятство.

— Вот где я вас должен разместить? — сокрушенно вопросил шеф. — Вы же полгорода спалите… Зангези, пойди, отнеси таблетку и ей, что ли…

Ярополк Велимирович передал ему белую шайбочку, проводил его взглядом, и вновь обратил всю тяжесть внимания на мою скромную персону.

Мне же было попросту по фигу. Я знал, что действие таблетки рано или поздно пройдет, и тогда мы соединимся с Соней в огненном смерче любви. И горе тому, кто захочет нам помешать.

Ловкий всё-таки товарищ мой шеф: поймал в самом начале. Теперь, когда безразличие придавило эмоции, я смотрел на ситуацию отстраненно и ясно видел, что минута-другая, и не помогли бы никакие таблеточки.

— Отвезите нас за город, — сказал я, зевнув.

— Академик! — саркастически произнес Оборонилов. — Куда? В леса Подмосковья? Погода сухая, вы там такое устроите — этот их МЧС повесится. В полном составе!

— Ну, тогда в горы.

— С удовольствием скинул бы вас с вертолета в кратер какого-нибудь потухшего вулкана. — Ярополк Велимирович присел на край кровати. — Только далековато вулканы-то, не довезу.

— Шеф, я засыпаю, — я блаженно улыбнулся, потому что мне было, не побоюсь повториться, по фигу, а наставник так неподдельно волновался, просто цирк.

Нет, я отлично его понимаю: пара любящих вылезавров — это катастрофа. Природа наделила нас многими непривычными прочим видам особенностями. Например, получать из атмосферы промышленные объемы водорода и воспламенять его на выдохе. Такого «В мире животных» не увидишь.

Проснулся я внезапно.

Рядом дремала царица моих грез (и вообще, простите мне эти пошлые эпитеты, так я глумливо описываю подлинные чувства). Свежий утренний ветерок задувал мне в глаза песчинки. Фу, бяка!

Я сел и огляделся. Мы лежали на песчаном острове. Ярополк Велимирович всё устроил по высшему разряду, остается лишь в очередной раз поразиться великолепному рассудку шефа. Река и специально намытый добытчиками песчаник. Не для нас специально намыли, а чтобы отгружать строителям, разумеется.

Интересно, Москва или Ока? Думаю, нас везли сюда всю ночь. Вон, моторная лодка к берегу привязана. Наверняка мы сюда на ней приехали.

Вокруг — никого. Или мои друзья тактично спрятались.

Я развернулся к моей Сонечке, лизнул ее в подбородок, пощекотал веки…

Она распахнула бездонные глаза, в каждом из которых вращалось по галактике и отражалось по влюбленному Яше.

Вокруг нас запахло озоном.

И через несколько мгновений начался пламенный танец любви.

Если вы хотите подробностей, то вот вам кукиш. Я же не расспрашиваю, как вы пыхтели, что шептали, куда совали язык и пристраивали гениталии, насколько активно ворочались в постельке и через сколько секунд виновато чмокали партнершу, мол, прости за скорострел, надо чаще встречаться…

Я сволочь и язва, знаю-знаю.

Вечером мы лежали с ней в метре друг от друга, замерев, словно древние изваяния, на большом остывающем куске стекла. Именно так теперь выглядел наш уютный остров.

Нас фотографировал судорожно и жадно какой-то олух царя небесного. В камуфляже, с удочками и недешевой камерой. Велосипед валялся поодаль. Рыбачок, блин. Не знаю, что он там наснимал с берега. Может быть, его привлекала вода, кипящая возле нашего островка. Пар поднимался — мое почтение. Возможно, этот папарацци околачивался здесь давно и захватил огненное шоу, не знаю. Нам было не до этого. Мы готовились ко второму, кхм, акту нашей любовной драмы.

Я знаю, найдутся буквалисты, которым неясно, почему мы не сгорели в собственном пламени, да и откуда у нас такая энергия. Ну, ребятки, когда-то люди вроде вас не знали, почему солнце всходит и заходит.

Любовь между вылезаврами — это высшее переживание опыта расширения контекста, когда ты и здесь, и шире, и одновременно растворен в объекте своей страсти.

Не умею сказать лучше. А значит, сойдет и так: толковый додумает, глупый в очередной раз обидится.

А обижаться не на что. Просто один втюрившийся огнедышащий ящер приобрел первый сексуальный опыт.

Занятно устроена жизнь. «Зной любви», «пылать любовью» — что для вас просто метафоры, то для вылезавров буквальные понятия.

— Я хочу сочетаться с тобой законным браком, — промолвила моя красавица, выдыхая пару восхитительных клубов ароматного дыма.

— Боюсь, мы сожжем загс, — ответил я, напуская на себя вид прожженного мачо.

Хотя «прожженный» в нашем случае звучит глупо, понимаю.

— Глупый, не прямо сейчас. Или ты… не хочешь?

Мне не понравилось, как раздувается шея моей Сонечки. Слово «прожженный» начало приобретать оттенок трагического.

— Я хочу этого больше всего на свете! — сказал я абсолютно искренне, внутренне морщась от банальности фразы.

Зато Соня сменила гнев на милость. И, как все самки в нашей вселенной, мгновенно перешла к делу:

— А кто нас поженит?

— Наш завтрак.

Шейка снова стала раздуваться и пунцоветь, губки опасно приоткрылись.

— Издеваешься?! — прошипела моя судьба.

— Да нет же! — Надеюсь, мой голос не дрогнул. — Завтрак — это Эбонитий, наш заведующий тракторным хозяйством. Ты наверняка его видела. Биомеханический алкоголенезависимый автослесарь. Ну? Старина Эбонитий.

— Не видела.

Ох, и не нравится мне этот черный дымок… Милые бранятся — только тешатся, говорите? У нас милые бранятся — впору вешаться! Поэтому я трещал без умолку:

— Значит, Эбонитий был в мастерской. Разминулись. Он застенчивый по природе. Но главное, он — выпускник пропофака, то есть проповедник. Священник. Мулла. Раввин межзвездной категории. Галактический кардинал. Миссионер широкого профиля…

— Хватит, хватит! — прервала мою пулеметную стрельбу Соня. — Он знает наши духовные законы?

— Он знает духовные законы ста сорока трех галактик! А те, которые не знает, сам выдумывает на ходу! Силой пасторского слова он запрещает птицам летать, рыбам плавать, а львам жрать мясо. Если в радиусе ста парсеков кто нас и обвенчает, то это он — Эбонитий.

Под градом увещеваний мое сокровище разомлело и тихо потребовало:

— Ползи ко мне, змей-искуситель!

Я вдохнул свежего озона, окинул сумеречное небо томным, как мне чувствовалось, взором и решительно двинулся навстречу новым приключениям.

Ну, папарацци, не сожги теперь оптику.