Оказавшись в секторе прилета и убедившись, что высокий араб удалился не оглянувшись, я подошел к секциям камеры хранения, предоставляемой авиакомпанией пассажирам первого класса. Я много размышлял, куда спрятать астрариум на время, пока сам буду находиться в пустыне. После налета на мою квартиру я больше не был уверен, что самый надежный способ — таскать его на спине, и тревожился, что на месторождении с ним что-нибудь может случиться. Зал пассажиров первого класса охранялся полицией и, насколько мне было известно, был одним из немногих в Египте мест, где не брали взяток. Убедившись, что в зале никого нет, я подошел к камере хранения, запер астрариум в шкафчике и спрятал ключ под стельку ботинка, где обычно хранил деньги, когда приезжал в Африку.

На следующее утро, пораньше позавтракав, я взял напрокат старую «хонду» и отправился в Порт-Саид. Через каждые несколько километров на шоссе стоял знак: «Иностранцы не имеют права сворачивать с дороги». Пересек мост и помахал рукой сидевшему на перевернутом ящике охраннику. Винтовка небрежно лежала у него на коленях. Из опасения возможного нового военного конфликта на все мосты выставляли часовых, и их запрещалось фотографировать.

Трудно было себе представить, что когда-то на этой земле царил мир. Я знал, что на противоположной, западной границе между египетскими и ливийскими войсками то и дело возникали артиллерийские дуэли и уже начались стычки на земле и в воздухе. Страна Садата опять находилась в состоянии войны.

А теперь, за мостом, повсюду начали попадаться свидетельства израильско-египетского конфликта: выжженные артиллерийские позиции, старые танки, некоторые лежали вверх гусеницами, обломки наполовину занесенного песком военного вертолета со все еще видневшейся на борту голубой Звездой Давида. Трагические следы вековой вражды — все это валялось, словно разбросанные игрушки ребенка-гиганта. Я продолжал путь по колее — единственной дороге через пустыню, вившейся между выбоинами, где там и сям паслись случайные козы. Мотор тарахтел, как дешевый мопед, и я молил, чтобы он не сломался. Мне мерещились призраки, и я вообразил тень солдата на обочине. Он застенчиво улыбнулся и продолжал, спотыкаясь, поход в мир, которого больше не существовало.

Я включил радио, и салон сразу наполнил низкий голос Элвиса: звучала песня «В гетто», которую передавала радиостанция американской базы в Ираке. Я продолжал путь, и надо мной катилось небо пустыни. Мили следовали за милями, и, убаюканный движением, я почувствовал, как испаряется все, что произошло со мной в Лондоне, растворяясь в висевшем перед носом машины похожем на стекло горизонте. «Хонда» двигалась вперед, из-под колес поднимались клубы пыли, а я остро ощущал, как во мне укрепляется самоощущение человека, сидящего на водительском месте, лишенного прошлого и освобожденного от памяти. И вспомнил, почему, несмотря на все так раздражающие изъяны и заскоки, любил эту страну.

Четырехместная «сессна», задрав к солнцу крыло, сделала разворот и пошла кругом над местностью, которую мы только что изучали. Я наблюдал, как горизонт превращается из горизонтали в диагональ, и меня, как всегда, когда я занимался разведкой, переполнило ощущение всесилия. Созерцание пейзажа внизу веселило и создавало восхитительное впечатление, что я парю над всем человечеством и миллионами лет истории Земли, словно топографическая съемка гор и русел рек наделяла меня властью проникать в давно минувшее прошлое и в то же время предвидеть отдаленное будущее. Я видел, как мир распространялся вширь и вновь сжимался, как океаны съедали сушу, как двигались континенты и как выплескивалась на склоны гор ярость вулканов. Но что еще важнее, мне открывалось, где Земля прячет сланец и карбонатные породы.

После телефонного разговора с Мустафой из Лондона я связался с Александрийской нефтяной компанией, а затем и с Министерством нефтяной промышленности. Соседний участок, куда, судя по всему, распространялась продуктивная зона, предназначался для лицензии дружественным иностранным нефтяным компаниям, что являлось продолжением новой экономической политики Садата. Но я согласился с предложением министерства осмотреть его, используя наше оборудование и людей, что должно было помочь египетской стороне вести переговоры. Йоханнеса я решил пока не информировать о возможных подвижках. В конце концов, ничего еще не было доказано.

С Мустафой мы встретились в крохотном аэропорту Порт-Саида и сели в зоне вылета — алькове со старой садовой виниловой мебелью и пыльной фотографией Насера в военной форме за конторкой, над которой одиноко вращался потолочный вентилятор. Надо было проанализировать снятую со спутника имевшуюся в распоряжении нефтяной компании фотографию. Снимок из космоса был сделан НАСА в 1972 году и охватывал район к востоку от Суэцкого канала. Интересующая нас зона не отличалась богатым геологическим потенциалом — на снимке она представляла собой плоскую светлую равнину чуть выше уровня моря. Это означало, что гребень, который мы искали с самолета, образовался недавно, возможно, в результате последнего землетрясения. Пока нам не хватало данных сказать что-либо точнее. Надо было повести разведку на местности.

— Вот! — воскликнул Мустафа и показал в окно. У него на коленях лежали две карты.

Я посмотрел вниз: буровые вышки выглядели так, словно были сделаны из детского конструктора, и вокруг каждой чернильными пятнами темнел изменивший цвет песок. Мустафа указывал на белый шрам гребня, простиравшегося прямо под нами километров на двадцать. Я похлопал летчика по плечу, и горизонт вновь наклонился, когда он повел самолет к земле.

— Это здесь. — Мустафа показал мне место на карте. С удивлением заметив на ней надписи на иврите, я вопросительно посмотрел на египтянина. Тот улыбнулся. — Израильская. Купил на черном рынке. Помечена 1973 годом. Наверное, военная, но лучше не сыщешь.

И на карте, и на снимке со спутника местность, где сейчас находился гребень, была плоской. Никаких следов возвышений, дающих надежду на наличие карбонатного коллектора или карбонатной породы — геологических условий залегания подземного хранилища нефти или газа. Я снова выглянул в окно и с малой высоты хорошо рассмотрел гребень: один склон пологий, другой обрывался примерно на десять футов, что говорило о возможности наличия подземной субструктуры.

— Такое впечатление, что Бог топнул ногой, и ковер сморщился, — заметил Мустафа.

— Сказано хорошо, но не научно. — Я хмурился, разглядывая простиравшийся впереди пейзаж.

Египтянин рассмеялся.

Я снова сверился с картой. Мы второй раз пролетали над горным образованием, и я не сомневался, что точки привязки точны. На листе бумаги все было плоско как блин, но за окном земля явно вспучилась.

— Раньше в этом районе наблюдалась нестабильность? — озадаченно спросил я. Мустафа протянул мне вторую карту. На ней надписи были сделаны по-русски.

— Эта карта пятидесятых годов, но она точно совпадает с той, что была сделана в семьдесят третьем. Здесь не было ничего, кроме коз и булыжников. А сейчас очень похоже на продуктивную зону, подобную той, что на соседнем месторождении. — Его палец скользнул по карте к Абу-Рудейсу. — Не исключено, что простирается прямо дотуда. — Внезапно в возбуждении он схватил меня за запястье. — Оливер, если это так, мы сделали великое открытие!

Мое чутье нефти проснулось в тот самый момент, когда мы заметили гребень: все выглядело как на картинке в учебнике, разъясняющем, где следует бурить. А в легком изменении цвета дальнего склона было нечто такое, что заставило сердце затрепетать от выброса адреналина. Но я скрыл свой энтузиазм. Хотя и доверял Мустафе, но предпочитал, прежде чем начать действовать, точно выяснить, с чем мы столкнулись и с кем еще мой помощник обсуждал это дело. Разумеется, мне требовались данные. И больше всего мне хотелось прогуляться по образовавшемуся гребню.

— Снижаемся, — приказал я.

Мы приземлились на плоском пятачке, покрытом низкорослой растительностью, где начинался подъем на вершину гребня. Бесплодная местность продувалась всеми ветрами, и лишь там и сям корявые кустики цеплялись за валуны. Мустафа с пилотом выгрузили гравиметр — прибор, измеряющий изменения гравитационного поля и показывающий, происходили ли сдвиги земной коры, а следовательно, есть ли надежда наткнуться на нефтематеринскую породу и над ней — породу-коллектор. Еще у нас был прибор под называнием «сниффер». Он используется для определения взрывоопасной концентрации газов в воздухе и засекает малейшее присутствие углеводородов. Если какой-нибудь из этих тестов покажет, что в данном месте может залегать нефтяной пласт, следовало переходить к сейсмологической разведке с применением взрывчатых веществ. Отраженная от подземной структуры волна позволит создать двухмерное и даже трехмерное изображение нефтеносного слоя.

Я взошел на гребень и постоял, осматривая окрестности. Вдохнул полной грудью и почувствовал легкий привкус соли и чего-то еще, что, как я начинал надеяться, могло служить неуловимым признаком присутствия нефти. Заподозрив, что запах принесло с действующего на западе месторождения, я повернулся в ту сторону, но тут же понял, что ветер был противоположного направления и дул со стороны Верхнего Египта. Я встал на колени, поднял камешек, выглядевший как осколок валуна, понюхал и, пользуясь старинным приемом геофизиков, лизнул. Мускусный привкус, свидетельствующий о присутствии нефти, был многообещающим.

Я посмотрел на другой, более отвесный склон гребня. В тени сидел старый пастух-бедуин и следил за тощими козами, пасшимися среди клочковатой травы пустыни. Крикнув приветствие, я начал спускаться. Подойдя, вежливо поздоровался:

— Салам алейкум.

— Алейкум салам, — ответил он и, приглашая сесть рядом, похлопал ладонью по камню.

Я благодарно кивнул и сел. Пастух предложил мне жевательного табака. Я взял и незаметно сунул в карман.

— Друг мой, вы давно работаете в этом месте?

— Много лет, много лет. — Он неопределенно махнул рукой в сторону востока. — Но теперь я сбит с толку. Приходил сюда четыре полные луны назад, но ничего этого не было.

— Чего этого?

— Вот, — он похлопал валун, на котором мы сидели, затем показал на гребень за нашими спинами. — Выросло за одну ночь, как грибы.

— Грибы в пустыне?

Пастух рассмеялся или, вернее, закашлялся, хрипло кхекая и выплевывая табачные крошки, уходившие со слюной в песок.

— Есть много такого, что я не могу объяснить: звезды, которые древнее, чем свет, непостоянство женского сердца, мечты президента Садата. Но я во все это верю, потому что вижу собственными глазами. Может, все это волшебство, но по воле Бога, поэтому я верю. — Он снова улыбнулся, взял висевший на шее талисман от сглаза и прижал ко лбу.

Мое внимание привлек лежавший на песке темный сгусток. Я подобрал его и понюхал. Вещество пахло сильно и остро — это был кусочек смолистой нефти, видимо, выброшенный на поверхность землетрясением и распадающийся на воздухе и солнце. Волнение комом подкатило к горлу. Скрывая чувства, я спрятал кусочек в карман.

Затем встал и пошел вдоль слоя темного песка, срывавшегося к небольшой расселине. Из нее выглядывал мертвый куст. Я опустился на колени и принялся разглядывать корни растения. Вокруг были сплошные отпечатки птичьих лап, оставленные на том, что сначала показалось мне грязью. Хищные птицы не редкость в пустыне, но откуда здесь грязь? В этой местности дожди не выпадали несколько лет.

— Оливер!

Голос Мустафы вывел меня из задумчивости. Мой помощник, размахивая листом бумаги, появился на гребне.

— Геофизические данные обнадеживающие! Не сомневаюсь, мы близки к открытию!

Я стал взбираться по склону, и в этот момент бедуин схватил меня за руку.

— Это Божье дело. Нельзя портить, иначе последствия падут на наши головы. Помни, друг мой, ты всего лишь человек. Аллах могущественнее тебя.

Вернувшись на месторождение, я обошел буровую, которую помогал устанавливать несколько месяцев назад. Она отстояла на километр к юго-западу от основной скважины и внедрялась в тот же нефтеносный пласт. А основная давала более пятнадцати тысяч баррелей нефти в день. Нефть с грязью вырывались из-под земли, и теперь не оставалось сомнений, что новая скважина будет такой же продуктивной, как та, что открыла месторождение.

Рядом работали вибрационные сита для бурового раствора — устройства, напоминающие огромное решето. Над ними поднимался пар — это из бурильной колонны на них, словно внутренности гигантского подземного зверя, извергалась горячая грязь. Сита отделяли грязь от шлама, после чего сбрасывали грязь в приемники бурового раствора, наполняя воздух запахом нефти и остро пахнущей земли. Я махнул рукой стоявшему на краю полного выбуренной породы приемника учетчику состояния раствора и увлек Мустафу подальше от шума генератора.

— Новое потенциальное месторождение находится на участке, арендованном ОПЕК?

— Разумеется.

— Ты еще не говорил об этом с Дю Вуром?

— Я работаю на тебя, Оливер, а не на Дю Вура. Ты прекрасно это знаешь.

Я кивнул, а затем, внезапно ужаснувшись собственной алчности, отвернулся. Мимо проехал грузовик с обсадными трубами для новой скважины. Его вид ободрил меня. Это была индустрия, коммерция, великие шестерни прогресса. Область, которую я знал и которой доверял.

Я повернулся к Мустафе.

— Давай, прежде чем кому-нибудь рассказывать, исследуем сейсмический профиль, посмотрим, что там к чему. Так будет разумнее.

— Согласен, мой друг.

Мустафа протянул руку, и мы скрепили договор рукопожатием.

Но когда я уходил, в ушах, перекрывая шум буровой, зазвучали слова предостережения Энрико Сильвио, что астрариум навязывает нечто вроде союза между Фаустом и Мефистофелем. Сколько я ни пытался рассуждать здраво, не мог отделаться от мысли, что и землетрясение явилось следствием того, что он найден и на волю выпущена некая сила, для которой не преграда пространство и время. Не могло пройти мимо меня и такое совпадение: как только я бросил вызов астрариуму, вскоре позвонил Мустафа и сообщил о своем открытии. Если Моисей в самом деле воспользовался устройством, чтобы развести воды Красного моря и пройти по дну, если это оно вызвало цунами и уничтожило остров Птолемеев Антиродос у берега Александрии, если астрариум обладает подобной мощью, каковы будут последствия того, что я установил на его циферблатах дату своего рождения?