Театр Сайеда Дарвиша, известный в расцвет колониальных дней как театр Мухаммеда Али, представлял собой небольшое, броско отделанное в стиле неоклассицизма здание: много золотой краски и лепнины. С середины девятнадцатого века по 1952 год европейская диаспора не пропускала ни одного выступления оркестров, танцоров и певцов, и театр заслуженно считался культурным центром Александрии. Однако после революции потерял большую часть своей прежней аудитории и в новом, арабизированном обществе превратился в культурный анахронизм.

Заиграл оркестр, и я обвел глазами ряд, в котором сидели мы с Франческой: компания была смешанной — высокопоставленные европейцы, египетские чиновники и немногочисленные туристы. На ряд впереди сидел Генрис с женой. Почувствовав мой взгляд, консул обернулся и не сумел скрыть на лице недовольства.

Стиснутый фраком, накрахмаленной рубашкой и камербандом я чувствовал себя ужасно неловко. Франческа настояла, чтобы я надел все эти вещи, некогда принадлежавшие Джованни Брамбилле. Рубашка щекотала сзади шею, умело завязанный Ааделем атласный галстук давил на кадык. Немало смущало и то, что на лице до сих пор красовались синяки и царапины и зрители с интересом косились на меня. Я понимал, что привлекаю внимание, но, в конце концов, сам этого хотел.

На сцене одетый в цветное трико Орфей сидел перед Аидом и Персефоной, царицей и царем подземного царства, и перебирал струны золотой лиры. Его соло пируэтов и прыжков — отчаянная мольба позволить увести Эвридику из царства теней — было насыщено чувствами, горем и страстью, и поэтому особенно тронуло меня. Вдруг слева раздался шорох, заставив отвлечься от действия на сцене, — опоздавшая Амелия Лингерст, шепотом извиняясь перед зрителями, пробиралась к пустому креслу в нашем ряду. Думая о своих врагах, я больше боялся Мосри и, наверное, Уоллингтона, но и Амелия была темной лошадкой. И то, что ее место в театре оказалось неподалеку от моего, наводило на мысль, что и она являлась некоей силой, с которой следовало считаться. Помня о подозрениях Изабеллы, я никогда не доверял Амелии и укрепился в этом после того, как Гермес Хемидес заметил, что цели, к которым она стремится, способны принести зло, и к тому же она, судя по всему, верит, что является инкарнацией Исиды. Я вспомнил историю ключа к астрариуму — Амелия его нашла, а Энрико Сильвио украл. Франческа тоже явно ей не доверяла: ее презрительные слова «вечно она что-то замышляла» все еще звучали у меня в голове. Я заметил, что при приближении Амелии старая дама напряглась, на ее лице промелькнул страх, но она снова повернулась к сцене. Я понимал: мне еще предстояло столкнуться с Амелией. На похоронах Изабеллы она ясно дала мне понять: у нее нет сомнений, что астрариум у меня. И что еще важнее, Амелия даже после всех моих разговором с Гермесом, Уоллингтоном и Сильвио знала о нем гораздо больше, чем я. Ее мнение оказалось бы важной частицей головоломки и позволило бы принять правильное решение, но нельзя было повторять ошибку, которую я совершил с Уоллингтоном: следовало узнать как можно больше, но самому рассказывать как можно меньше.

Мои мысли прервало музыкальное крещендо: Эвридика, закутанная в прозрачное покрывало, с трогательной грацией повторила танцевальные па Орфея, следуя за мужем к выходу из подземного царства в мир живых. Орфей, снедаемый желанием увидеть жену, делал полуобороты, но не оглядывался. Хореография держала зрителя в напряжении, передавая состояние поэта, который понимал: если он поддастся искушению, то обречет жену на повторную смерть и снова потеряет.

Меня пронзило сопереживание: страсть Орфея словно отражала мое желание вернуть Изабеллу. Но вот он мучительно медленно обернулся и протянул руки обнять жену. Но она, потерянная для него навсегда, осталась стоять на пуантах, изогнувшись, словно ива, на рубеже между смертью и новой жизнью.

Когда Эвридика на глазах у мужа рухнула мертвой, я, смущенный своей реакцией, по-настоящему расплакался. И, оцепенев, смотрел в тишине, как Орфей, раздавленный собственной страстью, языком танца выражал муку и отчаяние.

* * *

В фойе был устроен прием. Я окинул взглядом море людей. Амелия стояла в противоположном конце, у подножия величественной мраморной лестницы, наполовину скрытая азиатским ландышем. Я прошел мимо нескольких общавшихся с местными знаменитостями русских балерин, мимо стола с брошюрами, рекламирующими туристический отдых в Советском Союзе, и, не поздоровавшись, похлопал египтолога по плечу.

— Нам надо поговорить.

Я увлек Амелию в небольшой альков, украшенный мраморной статуей Мухаммеда Али в его традиционной феске.

— Что вам известно об убийстве Барри Дугласа и о моих допросах в этой связи? — Я не мог скрыть враждебных нот в голосе. Слегка удивленная, Амелия оглянулась вокруг и наклонилась ко мне.

— Я так понимаю, что мистер Дуглас покончил жизнь самоубийством. Что же до вашего ареста, то я вас предупреждала, но вы не прислушались, — тихо проговорила она.

— Барри не совершал самоубийства, вы это прекрасно знаете. Почему я должен вам доверять, если Изабелла не доверяла?

— Изабеллу вовлекли не в те союзы. Это стало ее трагедией. А теперь и вашей.

— Это что-то вроде сект? — резко спросил я. К моему удивлению, Амелия рассмеялась.

— А что такое, по-вашему, секта?

— Группа людей, слепо следующих одной философии или религии и отрицающих все остальное, — ответил я, не улыбнувшись. — Их можно также назвать фанатиками. Опасные люди.

— Будущее — хотите вы того или не хотите — принадлежит фанатикам. Однако ни к какой, как вы выразились, «секте» я не принадлежу.

Я быстро переменил тему. Мне остро требовалось получить от нее несколько ответов. И, судя по многозначительному выражению ее лица, понимал, что она скрывает чрезвычайно важную для меня информацию, без которой я не мог двигаться дальше.

— Мне необходимо знать, кто убил Барри.

— Если это не самоубийство, тогда, вероятно, те же люди, которые стояли за вашими арестами. Чтобы организовать подобное, необходимо иметь влияние на египетские власти. Подумайте об этом.

Я схватил ее за запястье.

— Вы знаете, кто надругался над телом Изабеллы?

Несколько стоявших рядом людей повернулись на мой повышенный голос, и я заметил у подножия широкой мраморной лестницы Генриса, что-то яростно выговаривавшего Франческе. Амелия попыталась освободиться.

— Ничем не могу вам помочь, Оливер. Вы должны понимать, что, подобно Орфею, история Нектанеба — это великая история любви. Попробуйте представить, насколько скрытными были его отношения с любимой. У фараона было несколько жен, и все они ненавидели Банафрит. Банафрит была его тайной любовью — женщиной, входящей в клан всемогущих жрецов, имевшей возможность за ними шпионить и доносить царю о готовящейся среди них измене. Потрясающая женщина и недюжинный ум, и еще, по всем свидетельствам, она была красива. Полюбив друг друга, Нектанеб и Банафрит рисковали своими репутациями, а может быть, и жизнями.

— Довольно мифов, Амелия. Я читал вашу статью. Я хочу знать одно: почему вы, как и другие, хотите им владеть?

— Астрариум сам выбирает хранителя, и мой долг оберегать этого человека. Так же как Орфей, Банафрит готова была спуститься в царство мертвых, чтобы спасти своего любовника. Вы тоже способны на это, Оливер.

— Я сказал, хватит загадок!

Через плечо Амелии я увидел, что Генрис направляется к нам через фойе. Я заговорил быстро и тихо, но не скрывая угрозы.

— Тогда ответьте, почему астрариум не сохранил Нектанебу власть?

— В начале своего правления фараон подавил мятеж в Дельте. Но в Египте стало расти недовольство: могущественные жрецы заявили, что Нектанеб оскорбил саму Исиду и единственный способ умилостивить разгневанную богиню и спасти Египет — построить ей небывалый храм и отыскать небесный ящик, который много лет назад был похищен у Рамсеса Третьего сильным иудейским магом Моше бен Амрамом ха-Леви.

— Я все это знаю, Амелия. Переходите к делу, — нетерпеливо потребовал я, заметив, что Франческа смотрит в нашу сторону.

— Исида славилась своими способностями волшебницы, поэтому, когда Моисей похитил астрариум, это было расценено не только как оскорбление Рамсесу Третьего, но и самой богине. Во времена Банафрит эта легенда была широко известна. — Амелия нервно оглянулась и продолжила: — Небесный ящик уже успел заработать репутацию могучего оружия и священной реликвии. И когда жрецы потребовали вернуть его Исиде, Банафрит усмотрела в этом шанс помочь фараону, примирив астрариум с богиней. Она отыскала его и вновь посвятила Исиде. Могучая волшебница склонила голову перед прославленной в легендах богиней — церемония была, я думаю, потрясающей. Но это не все: есть еще рассказ, выбитый на стене наоса, который относят ко времени примерно лет через пятьдесят после исчезновения Нектанеба.

— Наос профессора Сильвио?

Амелия посмотрела на меня в изумлении, но быстро взяла себя в руки.

— Как поживает профессор?

Меня не обманула ее небрежная интонация.

— Умирает.

Ее глаза округлились, но я не взялся бы сказать, то ли это игра, то ли она была действительно потрясена.

— Жаль. Когда-то он был очень уважаемым человеком. Надпись в обнаруженном профессором Сильвио наосе рассказывает о пророчестве смерти фараона, сделанном небесным ящиком. После того как Банафрит снова посвятила его Исиде, он настроился на Нектанеба. У астрариума появилась душа, — по крайней мере в одном они сходились с Гермесом.

— Я слышал об этой гипотезе. Она абсурдна. Неодушевленные предметы не могут иметь душу. И каким образом повторное посвящение могло запустить этот процесс? — Я был твердо настроен не погружаться в туманную область мистицизма.

— Исида олицетворяет подсознательную волю — тайные желания. Назначение астрариума — вести прямой диалог с богами, и таким образом он превращается в воплощение их воли. Поэтому, верите вы или нет, для древних египтян он обладает душой. Но если хотите получить простое практическое объяснение, могу вам его дать, хотя оно не поможет в вашей трудной ситуации. Предположим, астрариум переносили с места на место, неосторожно ударили, в механизме освободилась пружина и появился второй указатель. Случайному событию придали значение — смерть фараона написана на небесах! Спущено важное, имеющее большой смысл для политики указание, и им не преминули воспользоваться враги Нектанеба. Конечно, нельзя исключать, что астрариум в самом деле обладал магической силой и был настроен на убийство. Но эта версия для верующих, а вы таковым не являетесь. — Амелия задумчиво посмотрела на меня. — Вот что я вам посоветую, Оливер: завтра в десять утра я читаю лекцию на эту тему в Археологическом обществе. Не исключено, что ее будет полезно послушать даже такому твердолобому скептику, как вы.

— Возможно ли, что астрариумом воспользовались для убийства Нектанеба?

— Вот теперь вы начинаете понимать. — Амелия увидела подходившего Генриса и собралась уходить. Я схватил ее за рукав.

— Значит, мне нечего бояться? — Подозрение стало рассеиваться, я почувствовал облегчение и почти не заметил, что сказал больше, чем хотел. Амелия вырвалась.

— До тех пор пока астрариум спит. Надеюсь, вы его не активировали?

Я не успел ответить. К нам присоединился Генрис. Амелия извинилась и скрылась в толпе.