На вилле Ибрагим ждал меня и важно подал записку от Фартайма. Тому позвонил из Англии расстроенный отец и попросил, чтобы я как можно быстрее ему перезвонил. Фартайм любезно предлагал мне для этого телефон компании. Тронутый его заботой и великодушием, я позаимствовал у Ибрагима мотороллер «веспа» и, твердо намереваясь оторваться от любого «хвоста», покатил по переулкам. У здания компании поставил «веспу» с обратной от центрального подъезда стороны и воспользовался служебным входом, частично загороженным двумя прилавками, с которых торговали старинными вещами.

Внутри никого не оказалось, и, вынимая из кармана ключ, я обрадовался, что буду говорить без свидетелей. Сидя за столом Фартайма, я чувствовал себя как нашкодивший мальчишка, который залез в кабинет директора школы. Пришлось утешать себя мыслью, что нахожусь здесь с разрешения шефа. Десять минут спустя меня соединили с отцом.

— Это ты, Оливер? — Голос отца был старым и слабым, но звучал настолько близко, что мне показалось, я ощущаю, как пахнет трубочным табаком его шерстяной джемпер. Я мог представить, как его длинные шишковатые пальцы сжимают трубку допотопного черного телефонного аппарата.

— Папа, что случилось? — Я постарался успокоиться, хотя ужасно боялся за Гарета и за здоровье старика.

— Гарет. Он не хотел звонить тебе сам. Наверное, решил, что тебе и без того досталось.

— С ним все в порядке?

— Дело не в наркотиках, если ты об этом подумал…

Воображение рисовало самые ужасные картины, но голос отца прервал мысли.

— Кто-то вломился в его дом. По вполне понятным причинам он не мог заявить в полицию. — Отец осторожно кашлянул. — Но мне признался, что грабители искали что-то определенное. Те еще отморозки — избили его девушку, когда она застала их в доме…

Потрясенный, я оперся о стол. Следовательно Уоллингтон ходил за мной по пятам. И что еще хуже, я навлек неприятности на всю мою семью.

— Слушай, папа, я сейчас разъединяюсь, чтобы срочно позвонить Гарету. Только обещай, что не будешь открывать дверь никаким незнакомцам.

— Не боюсь я никаких незнакомцев, парень, — проворчал он. — В свое время трепал всех подряд.

— Знаю, папа, ты можешь постоять за себя, но это другое дело: они могут быть вооружены. Все, о чем я тебя прошу: затаись на время.

— Оливер, ты попал в беду? — В первый раз за наш разговор в голосе отца послышались испуганные нотки.

— Выкручусь. Ты должен мне верить.

— Конечно, верю, парень. Сам знаешь.

Сдерживая слезы, я положил трубку.

Телефон не отвечал несколько минут, которые показались мне часами. К тому времени, когда послышался голос Гарета, я успел себя убедить, что Уоллингтон или нанятые им головорезы опередили меня и брат лежит теперь бездыханный.

— Гарет, мне только что звонил отец. — Я изо всех сил старался не показать, насколько напуган.

— Я же ему не велел.

— Сейчас речь не об этом. Можешь описать мне этих людей?

— По словам Зои, их было двое. Она считает, что видела двоих, хотя ее сразу же вырубили. Оливер, они забрали мои тетрадки с набросками астрариума и разгадкой шифра.

У меня екнуло сердце — сбывались мои худшие опасения. Уоллингтон, должно быть, знал о существовании ключа Ваз. Как же иначе — он был знаком с Амелией, Гермесом и Сильвио и увязался за мной в Египет. Наглое вторжение в дом брата вывело меня из себя, появился порыв во что бы то ни стало его защитить.

— Что с Зоей?

— Легкое сотрясение мозга — она вообще нашла это приключение захватывающим. Но это Зоя — ты ее знаешь. Сам-то как? Я о тебе беспокоюсь. Кто эти психи?

— Чем меньше ты знаешь, тем будет лучше для тебя. Можешь на некоторое время переехать к Зое. Не думаю, что они вернутся, и охотятся они только на тебя, но мне будет спокойнее, если ты исчезнешь на несколько недель.

— Хорошо. Я знал, что Изабелла напала на что-то грандиозное. Это так?

— Остерегайся, Гарет. — Я повесил трубку, и меня охватило чувство одиночества.

Еще на вилле меня ждал отчет Мустафы о проделанной на месторождении работе. Данные гравитационной разведки, которую мы потихоньку проводили, внушали надежду. Если бы я смог достать деньги и лицензию, то стал бы очень богатым человеком. Я раздумывал, поддержит ли Йоханнес Дю Вур проект, а затем вспомнил его предостережение не слишком полагаться на интуицию и решил повременить — не говорить ему о потенциально новом месторождении, пока не будет конкретных цифр.

Я поднялся и вышел на балкон. Внизу, высунув косматую голову из будки, спал Тиннин. Рюкзак с астрариумом был по-прежнему спрятан в глубине его домика. Словно почувствовав мой взгляд, овчарка зарычала во сне.

Мысли вернулись к лекции Амелии и вычисленной ею хронологии следа астрариума во времени. Внезапно во мне вспыхнуло страстное желание увидеть Изабеллу. Я вспомнил, как мы стояли с ней у реки Ганг и наблюдали, как индийцы омываются и окунаются в святые воды. Вдруг мы оба заметили, как течение подхватило беспомощно барахтавшегося ребенка. Мать, застыв от ужаса, кричала на берегу. Не прошло и секунды, как Изабелла оказалась в воде, бешеными гребками продвигаясь вперед, догнала утопающего и вытянула на берег. Я же с изумлением наблюдал за происходящим. Такова была Изабелла: бесстрашная, решительная, в любой момент готовая действовать. Мне стало интересно: как бы она поступила на моем месте? Какими были бы ее следующие шаги? Желал я того или нет, но оказался вовлеченным, как раньше она, в разгадку тайны астрариума. Намеревалась ли она что-то сообщить, когда посещала меня во сне? Мне не давало покоя утверждение Амелии, что астрариум способен творить хаос или приносить удачу, и я понял, насколько раздвинулись границы моего сознания, пока я пытался проникнуть в тайну устройства. Куда могли привести знаки на стене, которые указала мне Изабелла? Рыба, бык и Медуза. Я знал, что рыба — христианский символ. И сразу вспомнил имя священника из церкви Святой Екатерины, которое назвала мне Франческа.

Я постоял, касаясь ладонью прохладной стены храма и вспоминая, как мы были здесь с Изабеллой. Это случилось всего несколько месяцев назад, и в моих глазах до сих пор стояло ее лицо, когда она увлеченно рассказывала о святой Екатерине, во имя которой был освящен храм. Как многие ученые, Изабелла была убеждена, что Екатерина — это переиначенная на христианский лад Ипатия Александрийская, языческий философ, распятая на кресте за то, что пропагандировала свои научные воззрения. Она была также выдающимся математиком и знатоком космологии. И теперь, на ступенях храма, мне казалось, что Изабелла рядом — идет впереди, и ее темные волосы колышутся, когда она рассказывает мне об этом. Но внезапно вспомнил, что второй раз приходил в эту церковь на похороны жены.

Я вошел внутрь и сразу почувствовал облегчение от дневной жары. Высокий сводчатый потолок играл мозаикой разноцветного света. Я приблизился к главному алтарю, и мои шаги отдавались в гулкой тишине храма. Подметавший мраморный пол человек заговорил со мной по-итальянски и предложил себя в качестве гида. Когда я спросил об отце Карлотто, он исчез в боковой двери. А я воспользовался возможностью обойти храм — вспомнил, как он выглядел во время похорон, каким нереальным казался алтарь с его золоченым деревом и сияющими витражными стеклами.

Я остановился перед витражом, изображавшим изможденного Христа со впившимся в лоб терновым венцом. Он протягивал руку к старику, передавая ему ключи. Именно этот старик приковал мое внимание. Я вгляделся в его седую голову, во вдохновенно-доброжелательное лицо. Знал его с детства — святой Петр, страж райских врат. Но меня удивила птица, парившая над его левым плечом. Я сразу ее узнал — ястреб-перепелятник. Затем всплыли в памяти слова Зои: на концерте ей показалось, что над моим левым плечом кружит птица. Рука невольно потянулась к левому уху — ничего. А чего я ожидал? Привидений?

— Спаситель дает ключи святому Петру. Красиво, правда?

Я быстро обернулся и увидел невысокого загорелого мужчину. Если бы не сутана, я мог принять его за страхового агента.

— Каков символический смысл в изображенной здесь птице? — спросил я.

— Ястреб-перепелятник — символ святого Петра. Разумеется, ранние христиане заимствовали образы из окружающей их культуры, поэтому и копты взяли кое-что из древнеегипетской символики. Ястреб-перепелятник был важным образом. Вы интересуетесь такими вопросами, мистер Уарнок?

— Вы узнали меня по похоронам?

— С трудом. С такой бородой я чуть было не принял вас за одного из коптских братьев. — Он пожал мне руку, и его ладонь показалась мне на удивление холодной. — Чем могу служить?

Я оглянулся, желая убедиться, что нас не подслушивают. Храм казался пустым, но я не собирался рисковать.

— Хотел спросить вас о теле жены.

— Scusi? — Священник с беспокойством посмотрел на меня — видимо, решил, что ослышался.

— Франческа сказала мне, что по ее просьбе ваши люди забрали тело Изабеллы из кареты «скорой помощи» до того, как его направили в городской морг.

— Франческа?

— Мадам Брамбилла, бабушка моей жены. Вы ее должны знать. Ваша церковь много десятилетий была приходом их семьи.

— Здесь, должно быть, какая-то ошибка.

— Мадам Брамбилла сама мне сказала.

Отец Карлотто отвел меня в маленький боковой придел, где находилась чья-то семейная усыпальница, и тихо проговорил:

— Месье Уарнок, семья Брамбилла была много лет назад отлучена от церкви.

— Отлучена от церкви? — Я не мог скрыть потрясение.

— В тысяча девятьсот сорок шестом году. Я сверялся с записями, когда мадам Брамбилла попросила отслужить в нашей церкви заупокойную мессу по вашей жене. У меня состоялся довольно неприятный разговор с епископом, но в итоге мы решили, что грехи отца, а в данном случае деда, не имеют отношения к внучке. Упокой Господь ее душу.

— Но как насчет Паоло Брамбиллы? Он умер в пятьдесят шестом году. Разве он похоронен не вашей церковью?

— Он похоронен — это правда. Но не нашей церковью.

Я отвернулся, не желая, чтобы он заметил, насколько я удивлен. Взгляд упал на витраж, изображающий святого Себастьяна с дюжиной стрел в теле и с искаженным страданием лицом.

— Почему их отлучили от церкви?

— Это частное дело между церковью и семьей.

Я вынул бумажник.

— Я являюсь членом семьи и от ее имени хотел бы сделать пожертвование — скажем, сто долларов. Я заметил, что вы начали ремонт крыши.

Отец Карлотто поджал губы. Наконец, словно смирившись, вскинул руки.

— Вы правы, и такое щедрое пожертвование в высшей степени уместно. Но, мистер Уанрок, вы не должны давать взятку с намерением выпытать тайны церковных записей.

Я взял оставленный на скамье молитвенник и засунул между страницами две купюры по пятьдесят долларов.

— Пожалуйста, святой отец, ради моей жены. У меня есть веская причина думать, что ее душа не обрела покоя.

Я вложил в его руки молитвенник. Священник пристально смотрел на меня, словно решая, можно ли мне доверять. Но наконец взял книгу.

— Я нисколько не сомневаюсь, что ее душа не обрела покоя. Смерть вашей жены — большая трагедия, и скорее всего трагедия, которой можно было избежать. Что же до отлучения от церкви, то ее дед обзавелся неудачной компанией — взбалмошные люди увлеклись всякого рода языческими ритуалами. На мой взгляд, занятие довольно безобидное — фанатичных историков просто занесло. И это неудивительно, в нашей стране много всяких отголосков. Они проникают в голову и путают все на свете. Мой предшественник готов был закрыть глаза, но возмутился кто-то из паствы. А когда пришел Насер, началась охота на ведьм, и никто не мог чувствовать себя в безопасности.

— А что приключилось с телом моей жены?

— Понятия не имею. Могу сказать определенно: мы его ниоткуда не забирали. Я видел только гроб. Если хотите, покажу вам книгу записей.

— Нет необходимости. Еще один вопрос, святой отец: рыба — это ведь христианский символ?

Отец Карлотто улыбнулся и наконец успокоился.

— Рыба символизирует учеников Христа. Некоторые из них, как вам известно, были рыбаками. В первые столетия нашей эры изображение рыбы использовалось в качестве тайного знака ранними христианами, хранившими веру, несмотря на враждебность Римской империи. Традиция держалась веками — в этой части света христианам всегда приходилось трудно. Даже сегодня молодые копты в Александрии имеют тайные татуировки, которые свидетельствуют об их вере. Изображение рыбы находят на гробницах в катакомбах Ком-эль-Шугафы — месте, которое, как считают некоторые из моих прихожан, посещают привидения.

Священник поколебался и, убедившись, что церковь по-прежнему пуста, перешел на взволнованный шепот:

— Вы должны знать: перед смертью ваша жена приходила ко мне.

Я сразу напрягся.

— Зачем?

— Попросила ее крестить, чтобы она могла исповедаться. Ей было страшно. Я крестил ее святой водой и тут же принял исповедь. Мистер Уарнок, у меня сложилось впечатление, что она оказалась вовлеченной в такие проблемы, которые были ей неподвластны. Сказала, что существует некий предмет, который способен потрясти устои религии и исторической науки. И спрашивала, может ли церковь, если потребуется, предоставить убежище. Я заверил ее, что может, хотя, признаюсь, говорил несколько скептически. Она была не первым египтологом, у кого я принимал подобные исповеди. Приходила еще одна молодая женщина-египтолог, лет двадцать назад…

Слушая его, я вспомнил рассказ Деметрио аль-Масри еще об одном женском трупе, который он осматривал, и тоже без внутренних органов. Я поежился, словно сквозь стены храма проник ледяной колод. Кем была та женщина?

— Вы знаете о существовании астрариума? — прямо спросил я священника.

Отец Карлотто от неожиданности вздрогнул и перекрестился.

— Помилосердствуйте, это название даже произносить опасно. Но если хотите знать, да, мне известно о существовании такого предмета. Один монах — не католик, а копт — рассказал мне о двух доверенных ему старинных документах: один из эпохи фараонов, другой из времен наполеоновских войн. И в обоих упоминается это устройство. Я говорю об отце Мине из монастыря Святого Бишоя в Вади-эль-Натруне. Если хотите, могу задать ему от вашего имени несколько тактичных вопросов. Это по крайней мере я обязан сделать для вашей жены. Не знаю, слышали ли вы, что один епископ из ранних христиан, святой Иоанн, рассказывал, что известная Ипатия пользовалась некоей астролябией и черной магией, чтобы склонить римского губернатора Александрии вернуться к языческой вере. Кто знает, не исключено, что речь шла о том же самом устройстве.

— Изабелла считала, что единственная вина Ипатии заключалась в том, что она была умнее своих оппонентов-мужчин, — ответил я.

Отец Карлотто улыбнулся:

— Ваша жена была волевой женщиной. Мне бы следовало предложить ей уехать из Египта… Но она находилась на грани истерики, и то, что говорила, было лишено всякого смысла. Теперь я сожалею, что не отнесся к ее словам более серьезно.

— Когда это случилось?

— Примерно за две недели до ее смерти. — Священник сделал ко мне шаг. — Приходите через несколько дней. Посмотрим, что я сумею выяснить. И запомните, мой друг: если вам понадобится убежище, мы сумеем вас спрятать. Мои коптские братья из Вади-эль-Натруна приютят вас на столько, на сколько потребуется. Им уже приходилось оказывать людям такую помощь. Ведь, утратив веру, вы до сих пор католик? А с этой бородой вы не будете выделяться.

Я вгляделся в его открытое лицо, стараясь понять, как много он знает об обстоятельствах смерти Изабеллы. Передо мной стоял человек, отягощенный тайной исповеди и мучимый совестью, что сыграл какую-то роль в гибели человека. Он положил руку мне на плечо.

— Знаете, в жизни случаются такие моменты, когда необходимо просто верить. Помните о моем предложении. — С этими словами он, не выпуская молитвенник, оставил меня одного.

Я стоял рядом с огромным органом, расположенным под витражом, изображающим святую Цецилию. Какой страх погнал Изабеллу исповедоваться священнику? Она время от времени ходила в церковь, но я никогда бы не подумал, что моя жена способна на исповедь. От чего она бежала?

Мои размышления прервал знакомый голос. Он доносился из бокового придела: женщина тихо спрашивала по-английски свечи. Я направился в ту сторону и оказался в алькове с барельефом святой мученицы. У ее ног лежали детские фотографии и небольшие подношения в виде букетиков цветов. Оказалась даже ржавеющая банка пепси. Женщина стояла ко мне спиной, но я тем не менее ее узнал. Она опустилась на колени и положила букетик гардений рядом с другими дарами.

— Святая Сабина, она ведь покровительница детей? Так? — спросил я.

Удивленная Рэйчел Стерн поднялась на ноги.

— Мы знакомы?

Я понял, что представляю собой пугающее зрелище: царапины и синяки постепенно сходили, но все еще украшали лицо жутким узором, борода отросла, волосы взъерошены.

— Рэйчел, это я, Оливер.

Она пришла в себя.

— Оливер, не узнала тебя с такой растительностью на лице. Какой сюрприз!

— Надеюсь, приятный. Извини, что потревожил во время молитвы.

— Тсс… не говори моему раввину. Подношения ради моей сестры — она много лет пытается зачать. Если как следует преклонять колени, святая поможет, хотя, надеюсь, речь идет не о непорочном зачатии — в семье и так достаточно мучеников.

Рэйчел повесила через плечо сумку и направилась к выходу. Я последовал за ней.

На улице солнце на мгновение ослепило нас. Из тени портика появился мальчишка в лохмотьях и выставил вперед культю увечной руки. Я вложил ему в другую руку несколько монет.

Рэйчел вооружилась огромными солнечными очками и окинула взглядом мою одежду: мятый полотняный пиджак и джинсы.

— Я слышала о твоем друге Барри. До сих пор не могу прийти в себя. Он был совершенно не похож на человека, способного совершить самоубийство.

— Он его и не совершал.

Несколько мальчишек в форме вынырнули со двора церковной школы и, смеясь, пробежали мимо. Я понял, как мне не хотелось снова оставаться одному. Нахлынуло чувство одиночества, как в тот момент, когда я клал трубку после телефонных разговоров с родными. Мне требовалась компания.

— Слушай, пойдем куда-нибудь выпьем?

— Выпьем? Когда мы разговаривали в прошлый раз, мне показалось, что ты меня не очень-то жалуешь.

— Я напился, стал задираться. Извини.

Рэйчел насмешливо посмотрела на меня.

— Нет, не хочу, Оливер. Извини! — И пошла прочь.

Я догнал ее.

— Пожалуйста, мне надо поговорить с кем-то, кто меня знает и кому я доверяю.

Она остановилась.

— Ты попал в беду?

— Прошу тебя, Рэйчел, ты не представляешь, как мне одиноко…

Она колебалась, вглядываясь в мое лицо, — наверное, искала следы того студента-идеалиста, которого некогда знала. Затем решительно взяла под руку.