В комнате над парикмахерской стояла узкая металлическая кровать, походная печурка с чайником мятного чая и низкий деревянный стул. На книжной полке я заметил несколько томиков с революционными текстами и собрание стихов Константиноса Кавафиса. Повсюду лежали различные парикмахерские принадлежности. Свет в комнату проникал сквозь два небольших окна — одно выходило на уличный базар, из другого — на противоположной стороне — открывался вид на панораму крыш.

Рэйчел успела переодеться в простой национальный кафтан, который дал ей Абдул, и рухнула на кровать.

— Мы можем не сомневаться, что это были люди Мосри?

— Я видел, как к отелю подъехал белый фургон. Наверное, в нем и находилась взрывчатка. Меня заметили на балконе и поняли, где следует искать астрариум, — конечно, при условии, что он при мне. А когда убедились, что астрариума в отеле нет, взорвали бомбу.

— Оливер, они могли быть кем угодно: сирийцами, иорданцами, даже ливийцами. Никто не хочет мира, кроме Садата.

— Рэйчел, ты же сама слышала, как они упомянули Мосри.

— Да, конечно, — кивнула она, — это их рук дело. — В следующий момент до нее дошла страшная правда, и ее глаза округлились от ужаса. — Франсуа Паже из «Монд», Эрик Талберг из «Шпигель», Джордж дель Соро из «Вашингтон таймс», — Боже, они все были в отеле. — Рэйчел потрясенно посмотрела на меня, и я заметил в ее светлых волосах крошки штукатурки. Если бы у меня оставались сомнения, доверять ей или не доверять, вид этой штукатурки убедил бы — Рэйчел меня не предаст. Теперь я в этом не сомневался. С ее опытом журналистских расследований и знанием политической ситуации она способна мне помочь.

Я посмотрел на стоявший на полу рюкзак. Американка проследила за моим взглядом, но ничего не сказала.

— Скажи, разве это не чудо? — осторожно начал я.

— Что именно? Взорванный гостиничный номер? Скорее несчастье.

— Я имел в виду, что мы остались в живых.

— Зная, кто такой Мосри, сомневаюсь, что в следующий раз нам опять повезет. — Рэйчел встала. — Мне нужен телефон — надиктовать материал.

— А врач тебе не нужен?

— Ерунда, ничего серьезного у меня нет, одни царапины. Все, что мне нужно, — это принять душ и выпить крепкого кофе. Отосплюсь потом, если найдется свободный гостиничный номер. Наверное, я должна радоваться, что Мосри гоняется за тобой, а не за мной. — Американка улыбнулась и направилась в крохотную ванную, отделенную от комнаты Абдула старой занавеской.

— Слушай, — неуверенно попросил я, — можешь оказать мне пару услуг?

— Если хочешь, чтобы я схватилась с парой влиятельных саудовских господ — уволь, — ухмыльнулась она и отдернула занавеску.

— Отнеси записку моему домоправителю и возьми кое-что из моих вещей. А потом сходи к священнику из церкви Святой Екатерины и спроси, нельзя ли позаимствовать у него облачение коптского монаха. Если скажешь, что это для меня, он поймет. Пожалуйста, помоги мне, Рэйчел. Буду твоим вечным должником. — Я услышал, как полилась вода, а затем она появилась — чистая, отмытая.

— Вечным? Это заманчиво. — Рэйчел вытащила запутавшийся у меня в волосах большой кусок штукатурки. — Когда-нибудь он войдет в историю. Твоему парикмахеру можно доверять?

— Абсолютно. Хотя мы расходимся в оценке поэзии Рильке и ему не терпится сбрить мою бороду. Так ты выполнишь мою просьбу?

Рэйчел кивнула и уже через минуту вышла из дома с запиской для Ибрагима, положив в карман немного денег, которые я занял у Абдула.

Оставшись один, я распаковал астрариум. Бронзовые части тускло поблескивали в свете свечи. Трудно было не поддаться очарованию древнего творения. Я больше не решался до него дотрагиваться, он казался мне живым, наделенным силой тех, кто в него верил и владел до меня — Моисея, Клеопатры, Банафрит и других, кто за него умер. Опасный соблазн, сказал я себе. Как ни странно, устройство нисколько не пострадало, и магниты по-прежнему продолжали вращаться. Я немного посидел, зачарованный крутящимся механизмом. Большая стрелка все так же указывала на дату моего рождения, и больше ничего не изменилось. Странно, удивился я. День смерти Гарета появился почти сразу. Он что, все еще решает? Внезапно за спиной мелькнула вспышка. Я быстро обернулся, почти ожидая увидеть на стене и потолке тень Банафрит. Но там ничего не было.

Физиономия, отразившаяся в висевшем на стене осколке зеркала, была почти неузнаваемой. В кои-то веки подтвердились мои кельтские корни: черная густая борода закрыла почти все загорелое на месторождении Абу-Рудейс лицо, и только голубые глаза выдавали во мне англичанина. Ряса, рубашка и черная шапочка священника — все это дал Рэйчел отец Карлотто — мне удивительно подошли. Мне даже стало не по себе от того, что ярый атеист с такой убедительностью перевоплотился в духовное лицо. Зато это была великолепная маскировка.

— Ба, да ты как настоящий. — Рэйчел изумленно смотрела на меня. — Даже я бы не узнала.

Я вынул из собранной Ибрагимом сумки солнечные очки и надел.

— А вот так ты бы даже не заподозрила, что я европеец.

Рэйчел наткнулась на устроенные вокруг «Шератона» и всего центра полицейские кордоны, но, щедро подкупив их, сумела проскочить. Явившись на виллу, она обнаружила Ибрагима почти в истерике. Накануне вечером, когда он ездил навестить мать, на виллу ворвались, в моем кабинете и спальне перевернули все вверх дном, а овчарку Тиннина отравили. Люди Мосри подбирались ко мне все ближе. Я испугался, но одновременно меня охватила злость. Как они осмелились терроризировать Ибрагима и опять громить виллу? Я дал себе слово любыми способами оберегать от этих вандалов астрариум.

— Что еще сообщил домоправитель о нападении? — спросил я.

— Он так сильно нервничал, что от него трудно было что-либо добиться. Сказал, что выгнал ночного охранника. Он не сомневается, что его подкупили.

— Лучше так, чем бы убили. Много наломали?

— Расколотили часть мебели. Всю твою одежду и книги разбросали по полу в спальне, кое-где оторвали от стен панели. Ибрагим просил передать, чтобы ты хотя бы на неделю спрятался и ни в коем случае не показывался в местах, где тебя знают. Обещай, что не будешь напрасно рисковать.

— Обещаю.

Я посмотрел на Рэйчел. С раннего утра, когда мы занимались с ней любовью, казалось, прошла целая вечность. Но теперь, несмотря на раскаяние, несмотря на чувство вины перед Изабеллой, несмотря на полученные во время взрыва ссадины и синяки, воспоминание о ее теле эхом отдавалось под кожей.

Вскоре Рэйчел ушла. Она сняла номер в отеле «Сесил» и надеялась передать материал о взрыве в редакцию еще до того, как проснется Нью-Йорк. За несколько часов мы превратились в дружную команду, и без нее я почувствовал себя одиноким и откровенно напуганным. На карту были поставлены мирные инициативы президента Садата, а вместе с ними и много другое — прежде всего моя жизнь. Во мне угрожающе росло чувство ответственности. Астрариум и так унес достаточно жизней. Нельзя было тянуть за собой Рэйчел — следовало выполнить все одному. Так будет безопаснее.

Ибрагим превосходно выполнил мои инструкции: кроме темных очков, упаковал в сумку достаточно сменной одежды, несколько справочников Изабеллы, рабочий дневник, деньги, паспорт и нож, который я тут же засунул за пояс. Положил он и еду: местный сыр «Домиати» и краюху хлеба. С улицы раздалось пение подметавшего улицу уборщика. Я понимал: пока не станет ясен следующий шаг Мосри, мне следовало скрываться. И нельзя носить с собой астрариум. Я окинул взглядом небольшое помещение. В углу стоял мужской манекен, выглядевший так, будто явился из сороковых годов: на блестящей гипсовой макушке торчал неопрятный черный хохолок. На талии манекена я заметил тонкий шов, словно торс в этом месте развинчивался. И решил спрятать астрариум внутри туловища, пока не выяснится, где должно быть окончательное место его хранения.

Завернутый в ткань, астрариум прекрасно вошел в полость.

— Поспи пока здесь. — Старательно свинчивая половинки туловища манекена, я понял, что разговариваю с ним как с живым. Затем постоял у окна и поел. Улицы заполнили возвращавшиеся с рынков покупатели и спешившие к семьям рабочие. Под окном парикмахерской прошли несколько пожилых арабок с полными корзинами на плечах. Между ними протиснулась стройная европейка с черными волосами до талии. У меня остановилось сердце — я узнал Изабеллу. Если это была не она, то ее двойник. Женщина скользнула по окну невидящим взглядом, и я машинально отступил в глубь комнаты. А когда секундой позже снова выглянул на улицу, сумел хорошо рассмотреть ее лицо. Это точно оказалась Изабелла. И хотя мой рассудок твердил, что такого не может быть, каждая молекула тела громко требовала подтверждения, что передо мной именно она. Женщина повернулась и хорошо знакомой мне походкой стала удаляться, пробираясь между прохожими. Не задумываясь о последствиях, я схватил монашескую камилавку и выскочил из парикмахерской через заднюю дверь.

Бросился, продираясь сквозь толпу, за ней. Но стоило мне приблизиться, как она всякий раз моментально уносилась вперед, уводя меня из центра города в старый арабский квартал. То и дело в меркнущем свете дня передо мной вполоборота мелькало ее лицо — строгие линии носа и подбородка. Толпа поредела, улицы стали у же — начинался старый район, и высокие здания, неоновую рекламу и попадавшиеся в центре бензоколонки сменили низенькие дома из сырцового кирпича и лабиринты рынков. Женщина бежала впереди, и ее рассыпавшиеся по спине волосы взлетали при каждом шаге. Я старался не отставать, а она скользила из одной тени в другую, все время такая обманчиво близкая.

Впереди показались ворота катакомб Ком-эль-Шугафы — тех самых, о которых говорил отец Карлотто. Я окликнул женщину, но она вошла в боковую калитку и исчезла. Не колеблясь, я последовал за ней.

Воздух внизу ведущей к катакомбам центральной шахты был холодным и сырым. Известняковые стены покрывала влага, и я радовался, что по углам хотя бы горели электрические лампы. За спиной осталась винтовая железная лестница, по которой я спустился на дно колодца. И, оглянувшись на нее, ужаснулся тому, что внезапно оказался так глубоко под землей. Меня словно околдовали. Иначе разве я позволил бы заманить себя в это Богом забытое место?

Я оглянулся, всматриваясь в тени и стараясь обнаружить женщину, которую принял за Изабеллу. Теперь я понимал, что это была не она. Но разве человеческое существо способно так молниеносно исчезнуть? Была ли она женщиной во плоти или всего лишь отражением моего сознания? Уж не сыграли ли со мной эту шутку нервы, помноженные на чувство вины перед Изабеллой за проведенную с Рэйчел ночь?

Я пытался заключить себя, словно в латы, в логику мышления и, чтобы сориентироваться в катакомбах, старался припомнить все, что о них знал. Их появление относят ко временам правления римских императоров Домициана и Траяна, когда Александрия была уже римской колонией. Тела умерших опускали в могилы через главную шахту, которая также обеспечивала необходимую вентиляцию для скорбящих, приходивших в святые дни помянуть усопших.

Дальше находилось помещение, называемое триклиний, — небольшой квадратный зал с каменными столами и лавками, специально предназначенный для подземных трапез, где на холодную каменную поверхность выкладывали финики, виноград и сыр и где семьи собирались, вместе пили вино и рассказывали истории о своих незабвенных. Все-таки лучше, невольно подумал я, чем отношение к смерти в двадцатом веке, когда ее превратили в замаскированную досадную неловкость.

Ноги путались в длинных полах рясы. Я снял ее и оставил в алькове. Решил, что заберу на обратном пути. И, оставшись в джинсах и рубашке, продолжал идти. Шум за спиной заставил меня подскочить и обернуться. Я ожидал столкнуться нос к носу с женщиной, но это оказалась всего лишь крыса. И я с благодарностью вспомнил о спрятанном за поясом маленьком охотничьем ноже.

Но где же она? Я двинулся вперед, осторожно ступая по расколотой брусчатке у входа в катакомбы. Дверь обрамляли две колонны с барельефом, изображавшим Агатодемона — божества Птолемеев в образе кобры с раздвоенным хвостом. Во втором веке он был небесным хранителем Александрии. Один хвост обвил посох Гермеса, он носил щит Персея со змееволосой Медузой. Я внимательно смотрел на барельеф. Здесь находился мой первый ключ. Двойник Изабеллы привел меня туда, куда позвала настоящая Изабелла, Изабелла моих грез. Но почему? Или это ловушка?

Справившись со страхом, я осторожно двинулся дальше, оглядываясь на каменные погребальные фигуры: не притаилась ли она за одной из них, не собирается ли напасть?

При входе в усыпальницу были вырублены две ниши. В левой стояла статуя женщины, в нише напротив — ее пара: жуткий в своей безмятежности мужчина. От вида этого бессменного караула мне стало не по себе. На статуях я не заметил надписей, но они были, видимо, мужем и женой, соединившимися в вечном браке. Над входом распростер соколиные крылья солнечный диск — вырезанный в камне символ Гора. Везде я видел смешанную аллегорию — свидетельство сдвига культур. Разнородная знать спешила заручиться поддержкой прошлого в лице фараонов, эллинского настоящего и присматривалась к римскому будущему, боясь нанести обиду и первому, и второму, и третьему, — поистине это была культура страха. Она напомнила мне обо всех существовавших в этом месте диктаторских режимах и о Маджеде с его марионеточным царством. Я поднял голову — не догоняет ли меня Мосри? Тишина в катакомбах была шумной — казалось, в неподвижном воздухе хлопали тысячи призрачных крыльев. Решив, что женщина может прятаться за одним из надгробных памятников, я вступил в усыпальницу.

На стене были вырезаны два изображения Анубиса — бога мумификации с головой шакала. У одного шакалья голова венчала тело римского легионера. Мускулистые бедра прикрывала кожаная юбка; в руке воин держал копье, другой опирался о щит. Реализм фигуры показался мне более зловещим, чем стилизованная египетская иконография. Получалась яркая иллюстрация того, как диктаторские режимы ассимилируют местные верования, чтобы усилить собственную власть. Я почти услышал грозившее насилием низкое рычание легионера-шакала.

По спине пробежал озноб, словно в холодном воздухе парили мертвые и ждали восхищения роскошью своего последнего прибежища. Внезапно что-то коснулось края моего уха. Я испуганно обернулся и уткнулся лицом в паутину — по щеке, перебирая цепкими лапками, побежало рассерженное насекомое. Я поспешно смахнул его на пол и наблюдал, как паук скрылся в тени. И снова меня окутала неподвижность, и вместе с тем крепло ощущение, что за мной наблюдают. Но каким образом и кто? Подавив панику, я двинулся дальше.

В центре погребальной камеры находился главный саркофаг. В нем покоилась женщина, а сам он был украшен резным цветочным узором и головами Медузы. Барельеф над ним изображал древнеегипетский обряд похорон. Забальзамированное тело торжественно лежало на погребальном ложе. Над умершей склонился жрец Анубиса, а у ее изголовья я узнал Осириса, правителя подземного мира, с атефом на голове и традиционными посохом и цепом в руках.

Я коснулся стершихся черт лица одной из Медуз, вырезанных здесь явно для того, чтобы отпугивать грабителей могил. Медуза воплотила в себе все качества женщин, которые меня привлекали: бесстрашие, пытливость, красоту, проявлявшуюся в пылкой силе ума. Но где другие ключи, на которые указала мне Изабелла, — бык и рыба?

Послышались чьи-то торопливые шаги, я затаил дыхание и вжался в стену. Затем внезапно наступила тишина. Опять, наверное, крысы, пытался убедить я себя. Лихорадочно всматривался в полумрак погребальной камеры — никакого движения. Все замерло: и свет висевших фонарей, и тени от надгробий. Справа от меня стоял еще один, боковой, саркофаг. Барельеф над ним изображал священного быка Аписа, над которым покровительственно распростерла крылья богиня. Так вот где скрывался еще один символ. Оставался последний — рыба, тайный знак ранних христиан.

В это время с лестницы, ведущей вниз в центральную шахту, раздались голоса. Сердце оборвалось и, словно пойманная в силок птица, затрепетало в грудной клетке. Я отступил в тень, рука нащупала спрятанный за поясом нож. Скрывшись в нише за надгробным памятником, я слышал приближавшиеся шаги. По размеренному ритму, почти ритуальному темпу можно было судить, что шла целая группа. Я ощутил сильный аромат курений. Люди двигались в сторону погребальной камеры, ко мне.

Я перестал дышать. Звук шагов замер в нескольких дюймах от меня. Послышался скрежет камня о камень. Затем люди стали удаляться, каждый их шаг становился тише и приглушеннее, словно они погружались все глубже под землю. Застыв у влажной каменной стены, я не мог пошевелиться. Заставил себя собрать остатки рассудка, бесшумно выдохнул и, прячась за статуей, выглянул. К моему изумлению, я увидел человека с пылающим ритуальным факелом и в балахоне со складками, как у древнеегипетского жреца. Он замыкал шествие. Но самым удивительным было то, что на голове его была маска ибиса, который, как я знал, символизировал бога знаний Тота. А его изогнутый клюв изображал лунный полумесяц.

Фигура стала опускаться в отверстие в полу. Оказывается, скрежет, который я слышал несколько секунд назад, производил сдвигаемый в сторону камень. Любопытство пересилило страх, и, чтобы лучше разглядеть происходящее, я сделал шаг вперед. И в этот момент задел ногой небольшой камень. Человек в маске Тота повернулся на шум. На меня слепо уставилась птичья голова. Я отпрянул в свое убежище и, затаив дыхание, желал только одного: чтобы Тот поскорее ушел.