Открытый военный грузовик сильно подбрасывало на дороге через пустыню в Вади-эль-Натрун. В кузове мы ехали вдесятером: семья, направлявшаяся в монастырь явно для того, чтобы крестить ребенка, — отец крепко прижимал к себе орущего малютку, пять серьезных монахов пугающе-торжественного вида, поросль на их подбородках едва пробивалась, и я. Мы делили пространство с испуганным козлом, тремя связанными молодыми курочками и петушком, издававшим на каждой выбоине громкий, пронзительный крик. Четыре часа езды от Александрии показались мне изматывающим путешествием — от палящего дневного солнца нас защищал только брезент, у нас не было даже воды, и ехали мы без остановок.

Я ни с кем не разговаривал, чтобы мой акцент и голубые глаза не выдали во мне иностранца. И поскольку был старше, послушники относились ко мне с почтением, принимая мое молчание за религиозные раздумья.

Астрариум я вез в грубом мешке, поставив между ног. И, глядя на проплывающий пейзаж, снова и снова анализировал события, произошедшие с тех пор, как я вернулся в Александрию. Вспомнил появление Мосри на лекции Амелии, Хью Уоллингтона и его связь с Мосри и принцем Маджедом, голос Уоллингтона в парикмахерской, странное новое нефтяное месторождение, смерть Йоханнеса и даже представил вздымающиеся волны Красного моря. Вереница фактов и образов соединялась в сознании в сложную последовательность. Но что из этого было реальным, а что нет? Я надеялся узнать у отца Мины что-то новое. Отец Карлотто выражался туманно, сохраняя тайну исповеди Изабеллы, но я понимал, что он владеет более целостной картиной, чем я. Мне оставалось рассчитывать, что отец Мина добавит к этой картине-загадке новую составляющую. В любом случае неделя в монастыре даст мне время продумать следующий шаг и, если повезет, остановить движение астрариума к моменту моей предполагаемой смерти. В конце концов меня укачало, и я проснулся только через несколько часов, почувствовав, что грузовик затормозил.

Монастырь Святого Бишоя возвышался на фоне ночного неба: угловые башни с ярко выраженными куполообразными кровлями, четырехконечные кресты на вершинах, высокие стены и одна башня выше остальных, изначально построенная, чтобы предупреждать о нападении живших вокруг берберов. Возле башни вились птицы, привлеченные насекомыми, плясавшими в лучах освещавших крепость прожекторов. Казалось, их держит какая-то невидимая сила.

Грузовик остановился у ворот в северной стене. Два монаха открыли створки изнутри, и мы устало вылезли из кузова. За монахами из ворот вышел человек постарше, и я заметил, что его одежда была немного наряднее. С протянутой рукой он направился прямо ко мне, его полное широкое лицо светилось улыбкой. Это был настоятель.

— Добро пожаловать. Пойдемте со мной.

Он отвел меня в монашескую келью со сводчатым потолком, узким высоким окном, расстеленным на полу матрасом, молитвенным ковриком и керосиновой лампой. В углу находился умывальник с кувшином с водой и маленьким шкафчиком внизу. Возле матраса не к месту стояла большая пепельница — уступка гостям, сообразил я. В противоположной стене — альков с деревянным резным распятием: Христос на кресте возводил к потолку полные муки глаза.

Настоятель зажег керосиновую лампу, и от маленького белого огонька по стенам и сводчатому потолку заскользили длинные тени.

— Утренняя молитва в половине пятого, завтрак в семь в трапезной. Еда скромная: хлеб, оливки, сыр, фрукты. Присоединяйтесь, — пригласил он и поставил лампу рядом с матрасом.

— Спасибо. Мне очень бы хотелось поговорить с отцом Миной. Он в монастыре?

Настоятель, проявляя осторожность, лишь загадочно улыбнулся:

— Вы встретитесь с ним утром за завтраком.

Я вздохнул с облегчением. Отец Карлотто, судя по всему, оказался хорошим эмиссаром.

— А если мне понадобится отправить сообщение? — спросил я, вспомнив о Мустафе.

— Мы постоянно принимаем и отправляем посыльных. Кроме того, нам доставляют письма бедуины.

— Мне нужно связаться кое с кем в Абу-Рудейсе на Синае.

— Завтра здесь будет проходить караван. А пока предлагаю вам поспать и набраться сил духовно и физически. Отец Карлотто мне сказал, что вы задержитесь у нас на неделю. Это так?

— Может быть, меньше, если найду способ стать невидимым, — пошутил я.

— Пусть будет неделя, — кивнул настоятель. — Оставить вас на больший срок для нас труднее. Настали тяжелые времена, месье Уарнок. Даже здесь, в пустыне, мы ощущаем рябь от волн тщеславия президента Садата. Да хранит его Господь.

* * *

Как только настоятель ушел, я написал письмо Мустафе и попросил его как можно скорее приехать ко мне в монастырь. Затем осторожно распаковал астрариум. Послышалось легкое гудение его бронзовых шестеренок — механизм по-прежнему работал, и стрелка смерти с постоянством восхода солнца указывала мой рубеж. Если ей верить, как только минует ночь, мне останется жить шесть дней.

Меня одолела злость, и я в отчаянии стал колотить кулаком в жесткий матрас. Стоявшая рядом с лампой жестяная пепельница звякнула, поползла по цементному полу и накрепко прилепилась к корпусу астрариума. Я застыл от изумления и страха. Вынул из рясы английскую булавку и положил неподалеку. Ее тоже притянул к себе артефакт. Затем повел ладонью рядом с астрариумом и почувствовал, словно невидимые пальцы схватили и потянули мое обручальное кольцо. Поспешно отдернул руку, сопротивляясь желанию наделить механизм злонамеренной волей. «Перестань глупить, — твердил я себе. — Это просто усиливается магнитное поле устройства».

Тщательно запаковав астрариум, я поставил его на пол в альков. Не раздеваясь, лег на жесткий матрас и уставился в сводчатый потолок. Мысленно я прикидывал, какие существуют научные методы измерения колебаний магнитных свойств артефакта. Вспоминал виденные части механизма и пытался представить в уме его схему, но ничего разумного не выходило. В голове зазвучали последние слова настоятеля, и я подумал, сумела ли Рэйчел попасть на тайную встречу, о которой ей кто-то намекнул. Что это — очередная мирная инициатива? Древнее общество, в котором я оказался, впитало в себя столетия войн и интриг. И мир представлялся здесь чуть ли не чужеродным понятием. Я устал до ломоты в костях, но глаз не смыкал. Метался и вертелся на матрасе, пока все-таки не забылся тревожным сном.

Проснувшись утром, я понял, что пропустил завтрак. Умылся в тазике и поставил астрариум в шкафчик под умывальник. Спрятавшись за стенами монастыря, я почувствовал себя в большей безопасности и ощутил, как постепенно уходят тревоги вчерашнего вечера. Покинув келью, быстро миновал сводчатые прохладные коридоры и оказался во дворе на ослепительном белом свете. Прямо передо мной стоял собор Святого Бишоя — впечатляющее нагромождение куполов песчаного цвета. Справа от высокого арочного входа располагались четыре арки меньшего размера, с витражами от фундамента до крыши. Я обогнул храм, миновал главный двор, развалины мельницы, голубятню и колодец. Дальше шел сад с рядами гранатовых кустов, оливковыми деревьями и разнообразными овощами. Несколько молодых монахов рыхлили землю и сажали растения. Я спросил у одного из них, где можно раздобыть что-нибудь поесть. Он улыбнулся, сорвал гранат и бросил мне. Затем с сильным деревенским выговором предложил зайти в трапезную — иногда там кормили опоздавших к завтраку старых монахов.

В трапезной я сел за стол, залитый светом из застекленного куполообразного потолка. Молодая крестьянка с широким, на удивление ничего не выражающим лицом поставила передо мной миску с рисом. Напротив, медленно пережевывая пищу, завтракал древний монах. Он на секунду замер, тяжелая оловянная ложка застыла в воздухе, монах пристально посмотрел на меня. Я попытался улыбнуться, гадая, не он ли и есть отец Мина. Послышался звук: что-то между возмущенным возгласом и кашлем, и старик продолжил свою мучительно неспешную трапезу. Рис оказался сильно пересоленным. Я выплюнул почти целую ложку и по-арабски попросил у крестьянки меда. Но она, не обращая на мои слова ни малейшего внимания, продолжала складывать стопками тарелки.

Монах со стуком отодвинул миску и кивнул в сторону женщины.

— У нее нет ушей — глухая. — Он похлопал морщинистыми руками по вискам и продолжил по-английски с сильным акцентом: — Вы англичанин?

— Угадали.

Монах откинулся, внимательно изучая мое лицо, в его упрятанных в расщелинах морщин и складок черных глазах не было никаких чувств. Внезапно он потянулся через стол и провел ладонью по моей щеке. Я от изумления замер.

— Все в порядке. Вы хороший человек.

— Я?

— Вы. — К моему удивлению, он произнес это совершенно убежденно, и я исполнился к старику непонятной благодарности. — Меня зовут отец Мина, — продолжил монах. — А вы, как я понимаю, Оливер Уарнок. Отец Карлотто говорил, что вы искали встречи со мной. Пойдемте. Я библиотекарь. Главный библиотекарь нашего книгохранилища. Оно одно из самых знаменитых в нашем ордене. Там собрано много сокровищ. Вам надо взглянуть. Или я ошибаюсь и вы явились сюда, чтобы дать обет молчания? — Старик усмехнулся, и я понял, что он шутит.

— Нет-нет, никаких обетов. И в любом случае я же могу читать, — ответил я с улыбкой.

— О, читать — это перелетать через стены. Но может, вы здесь прячетесь?

Я предпочел не отвечать, и монах похлопал меня по руке.

— Вы храните секреты, я храню книги. Пошли, друг мой.

Мы пересекли двор. Отец Мина был настолько мал ростом — никак не выше пяти футов — и так толст, что мне вообще показалось чудом, что он может ходить. Он остановился у большого круглого колодца рядом с собором Святого Бишоя.

— Здесь берберы мыли свои клинки после убийства сорока девяти мучеников. Они бросили тела в колодец, а сами закрылись в монастыре Святого Макария. Вот почему этот колодец называется Колодцем Мучеников.

Я заглянул внутрь — колодец оказался глубоким. Далеко внизу серебристо отсвечивала вода.

— Чудо Христово: здесь всегда свежая вода. — Отец Мина потянул меня за руку. — А теперь в библиотеку. Это вообще нечто невообразимое!

— Мне надо переслать письмо, чтобы завтра оно оказалось на Синае, — сказал я ему. — Настоятель говорил, что здесь может проходить караван бедуинов.

Монах кивнул, а затем пронзительно свистнул, и тут же из тени выскочил тощий деревенский мальчишка и, сверкая пятками и белозубой улыбкой, бросился к нам.

— Давайте письмо. — Я подал ему адресованный Мустафе конверт. Отец Мина близоруко покосился на адрес, гаркнул на арабском приказание, отдал письмо мальчишке, и тот испарился. Монах посмотрел на меня и понял мои сомнения. — Не беспокойтесь: к ночи будет у бедуинов, а к завтрашнему вечеру — на Синае. А теперь перейдем к более важным темам.

— Астрариуму? — пробормотал я.

— Терпение, мой друг. Позвольте сначала показать вам библиотеку.

Библиотека располагалась в самом дальнем, юго-восточном углу монастырского комплекса, рядом со старинной мельницей, где монахи некогда мололи муку. Узкое помещение тянулось вдоль внешней осадной стены, построенной в девятом веке и имевшей десять метров в высоту и два в ширину. Библиотека освещалась сверху, сквозь отверстия в вершинах куполов, и была заставлена богато украшенными читательскими пюпитрами и полными манускриптов застекленными шкафами девятнадцатого века.

Отец Мина гордо провел меня по библиотеке, объясняя историческое и религиозное значение собранных в шкафах фолиантов. Мне трудно было сосредоточиться — не терпелось взглянуть на его труд, но я чувствовал, что он меня каким-то образом испытывает, — может быть, говоря о книгах, оценивает мою искренность. Наконец мы подошли к стоявшему в углу небольшому дубовому сундучку. Театральным жестом монах достал из кармана маленький ключ и открыл крышку. Вынул переплетенную вручную кожаную тетрадь и положил на стол. Покрытые пятнами, пожелтевшие страницы были исписаны тонким прыгающим почерком — буквы бежали по странице так, словно за ними гнались. И весь текст был на архаичном французском.

— Это одно из величайших сокровищ библиотеки, — объяснил старик. — Тетрадь Соннини де Манонкура, французского натуралиста и исследователя, участвовавшего в походе Наполеона тысяча семьсот девяносто девятого года.

Мое сердце учащенно забилось, я вспомнил это имя. Моментально перенесся на Гоа, и перед глазами возникло взволнованное лицо Изабеллы, когда она рассказывала мне о письме Манонкура, которое ей показал Ахмос Кафре. Я сам видел его копию в Британском музее, а почерк оригинала из кабинета Уоллингтона соответствовал почерку в этой тетради. Я даже почувствовал, что улыбаюсь. Неужели возможно, что разгадка тайны последнего пути астрариума ждала меня в этом монастыре? А может, и решение, как лишить его способности предсказаний и даже стереть предначертанную дату моей смерти? Мина протянул мне тетрадку, но мои руки слишком дрожали, чтобы ровно ее держать. Монах неодобрительно нахмурился и отобрал у меня рукопись. Его морщинистый палец побежал вниз по странице.

— Видите, здесь заметки и маленькие рисунки. Описание открытого им наоса. — Он указал на колонку небольших набросков, каждый из которых представлял стену святилища, покрытую незнакомыми мне письменами, которые, как я догадался, были гораздо моложе иероглифов. — Здесь говорится о том, как царица Клеопатра получила в подарок звездного пророка — то, что вы называете астрариумом. — Отец Мина присматривался ко мне, стараясь понять мою реакцию.

— Именно, — кивнул я, требуя продолжения.

— Астрариум был свадебным подарком евнуха-священнослужителя Потина Клеопатре, когда та выходила замуж за Птолемея Тринадцатого. Надписи рассказывают историю звездного ящика. — Я кивнул, давая понять, что эти факты мне известны. Монах аккуратно перевернул страницу. — Соннини де Манонкур рассказал об этом механизме в письме Наполеону, утверждая, что астрариум способен приносить и смерть, и удачу, что не может не заинтересовать великого завоевателя. Это письмо тоже хранилось здесь, но в тысяча девятьсот сорок третьем году было украдено одним из посетителей монастыря.

— Ахмосом Кафре, — выдохнул я.

Отец Мина бросил на меня острый взгляд, и в его глазах мелькнуло сначала удивление, затем подозрение.

— Вы знаете Кафре?

— Моя жена была археологом. Она говорила о нем. — Я старался, чтобы мой голос звучал спокойно и убедительно, но опять испытал приступ удушья от сознания, что астрариум контролирует мою жизнь, подстраивает под себя и направляет в нужное ему русло. Может, и сюда меня заманил именно он?

Старый монах притянул меня к себе и обдал щеку едким дыханием.

— Письмо Наполеону было написано, но не отправлено. В тысяча семьсот семьдесят восьмом году Соннини де Манонкур останавливался в нашем монастыре — об этом имеются письменные свидетельства. В них говорится о большом треволнении в связи с предстоящим великим открытием. Через сто шестьдесят пять лет, незадолго до окончания войны, когда в стране царил полный хаос, сюда в тысяча девятьсот сорок третьем году приехал Ахмос Кафре изучать материалы о визите Соннини. Но после того как у него побывали несколько странных посетителей, он вдруг чего-то сильно испугался. Украл письмо и сбежал. Может, вы знаете, что его так напугало? — Отец Мина немигающим взглядом посмотрел мне прямо в глаза.

Я покачал головой и подумал, уж не подстава ли это: ловушка с целью выведать, где находится астрариум.

— Я обнаружил тетрадку после его отъезда. Она была спрятана в ботаническом атласе растений. После бегства Кафре у меня ушло пять лет на перевод текста. — Отец Мина бережно переворачивал страницы. — Я не сомневался, что найду здесь причину предательства Кафре. Мы были добрыми друзьями, поэтому для меня это двойное предательство. Наос, обнаруженный Манонкуром, должно быть, как-то связан с его письмом Наполеону. Но вот что интереснее всего. — Старик показал фразу на последней странице. — Это слово переводится как «отравленный потир». Потин, тот евнух, что подарил Клеопатре астрариум, пытался ее убить, чтобы завладеть троном и, сделав своей марионеткой брата Клеопатры двенадцатилетнего Птолемея Тринадцатого, править от его имени. Астрариум может даровать удачу и отнимать жизни. Отравленный потир! — заключил он театрально, словно любуясь своим представлением. Я вообразил виденное в музее письмо, и мне показалось, что между иероглифами промелькнула дата моей смерти.

— Здесь не говорится, как можно уничтожить астрариум или хотя бы где находится то место, в котором он может обрести вечный, покой?

Монах поднял на меня глаза и посмотрел одновременно озадаченно и с любопытством.

— Ничего похожего, друг мой. Только то, что небесный ящик — священный предмет и принадлежит богам; если быть точным, Исиде. Но не стоит пугаться. Все это легенда. Миф. Сам я нисколько не верю в подобную силу таких предметов. — Он кротко положил мне руку на плечо, и мне очень захотелось, чтобы его жест означал ободрение. — Я не верю, что пророк Моисей воспользовался астрариумом, чтобы раздвинуть воды Красного моря. Пророк не нуждался в магии. С ним был Бог. — Мина блаженно улыбнулся.

Вечером я рано ушел к себе. А до этого наблюдал, как за древним монастырем заходит солнце, и сравнивал себя с сотнями монахов, которые до меня любовались этим зрелищем, хотя мне не пришлось подниматься на самый верх и оглядывать пустыню — не приближаются ли враги.

Воздух стал прохладным, сухой ветерок пустыни приносил звуки из ближайшей деревни: крики играющих детей, случайный автомобильный гудок, где-то работающее радио. Но здесь, за вытянувшимися в длину стенами, казалось, что время остановилось, воспарило над миром, который стал еще беспощаднее, чем прежде.

Возвратившись в келью, я не стал прикасаться к спрятанному астрариуму. Если циферблаты продолжали неумолимое движение к часу моей смерти, с этим можно было подождать до завтра. Растянувшись на матрасе, я провалился в сон без сновидений.