В ночь на 7 января 1598 г. на 44-м году жизни скончался царь Фёдор Иванович. С его смертью пресеклась московская ветвь династии Рюриковичей. Это событие стало огромным потрясением для всей страны, население которой не представляло себе жизни без царя и не представляло себе царя, который мог бы получить венец не по праву рождения. Между тем в условиях «пресечения царского корени» иного способа обрести государя, кроме избрания его народом, не оставалось. Смерть царя Фёдора была тяжелым потрясением и для Бориса Годунова. На протяжении 11 лет Борис Фёдорович был при слабом государе всесильным правителем Московского царства, «лордом-протектором». Теперь все менялось. Будет ли передано правление страной в руки вдовы покойного царя Фёдора, царицы Ирины Фёдоровны? В этом случае ее брат, Борис Фёдорович Годунов, мог рассчитывать на сохранение за ним положения фактического правителя. Избрание на престол кого-либо из московских бояр или приглашение на трон иноземного принца, скорее всего, быстро привели бы к устранению Годунова от власти. При подобном раскладе единственный шанс сохранить прежнее положение Борису давало возведение на трон полностью подконтрольного ему лица. Наконец, не исключена была возможность воцарения и самого Бориса Фёдоровича.
Разумеется, последний вариант для Годунова был предпочтительнее остальных. Ряд исследователей, а особенно публицистов утверждают, что он с самого начала (и едва ли не с момента гибели в 1591 г. царевича Дмитрия) шел к осуществлению этого сценария, устраняя одного за другим потенциальных соперников и, возможно, даже ускорив кончину самого Фёдора Ивановича. При такой интерпретации событий получается, что Годунов завершил многолетнюю шахматную партию разыгранной словно по нотам комбинацией, выведшей пешку в ферзи (впрочем, ферзем он был и ранее, теперь же превращался, если следовать шахматным аналогиям, в короля). В этом случае череда событий, случившихся в 40 дней, последовавших за кончиной царя Фёдора, предстает перед нами как поставленный гениальным режиссером политический спектакль, в котором каждый артист (вдовствующая царица, Патриарх, бояре) послушно играл отведенную ему роль, произнося предписанные сценарием речи и послушно уходя за кулисы в нужный момент; народу же была уготована функция хора, который добросовестно рыдал, умоляя исполнителя главной роли (и по совместительству режиссера и сценариста) принять царский венец и вместе с ним заботу об осиротевшем царстве.
Именно так и воспринимаются события, завершившиеся воцарением Бориса Годунова, если рассматривать их в преломлении гениальной пушкинской драмы (как, впрочем, и воспринимают события 1598 г. подавляющее большинство людей в последние два века). Действительно, заманчиво видеть в случившемся реализацию сложной политической интриги в исполнении выдающегося политика, одержимого жаждой высшей власти. Возможно, что так оно и было. Однако ни один режиссер никогда не может быть до конца уверен, что постановка пройдет именно так, как запланировано: никто из артистов не забудет своего текста, никому не придет на ум начать импровизировать… И уж тем более никто не способен со стопроцентной уверенностью предсказать реакцию зрителя. Даже Иван Грозный, венчанный царь, потомственный государь Русской земли, разыгрывая драму, завершившуюся введением опричнины, не был уверен, что его демонстративное удаление в Александрову слободу подвигнет жителей столицы умолять его о возвращении. Борис Годунов имел гораздо меньше оснований быть уверенным в том, что ему послушно принесут царский венец Рюриковичей.
Поэтому, как опытный политик, Борис Фёдорович старался быть готовым к любому повороту событий. После смерти царя Фёдора Ивановича была принесена присяга на верность его вдове, царице Ирине Фёдоровне Годуновой. Это гарантировало Борису сохранение прежних позиций главы правительства, а в дальнейшей перспективе, как ближайший родственник царицы, он мог претендовать и на царскую корону. Именно этот сценарий начал реализовываться сразу после смерти царя Фёдора: Боярская дума присягнула вдовствующей царице Ирине Фёдоровне. Уже 8 января 1598 г. от имени «государыни царицы и великой княгини Ирины Фёдоровны» был объявлен указ об амнистии, согласно которому освобождению из-под стражи подлежали все «тюремные сидельцы». От царицы Ирины исходил также указ о назначении воевод в Смоленск и Псков. В Смоленске воеводствовать предстояло боярину князю Тимофею Романовичу Трубецкому и князю Василию Васильевичу Голицыну, во Пскове – боярину князю Андрею Ивановичу Голицыну и князю Василию Ивановичу Буйносову-Ростовскому. Новые воеводы выехали к месту службы уже 17 января. За их назначением угадывается политическая воля правителя – Бориса Фёдоровича Годунова. В преддверии схватки за власть он удалил из столицы представителей сильных боярских кланов – князей Голицыных и Трубецких (представители этих семей в недалеком будущем, в Смутное время начала XVII в., будут претендовать на российский престол). Гениальность предпринятого Годуновым шага была в том, что он не просто выслал из Москвы потенциальных соперников: назначением на воеводство он внес раскол в их ряды, поскольку незамедлительно последовали местнические претензии этих аристократов по отношению друг к другу: Василий Голицын не желал быть «меньше» Тимофея Трубецкого, а Василий Буйносов-Ростовский усмотрел «потерьку» родовой чести в своем назначении ниже боярина Андрея Голицына.
Сама Ирина Годунова к этому времени была уже монахиней: на девятый день после кончины Фёдора Ивановича (15 января 1598 г.) по данному умирающему супругу обещанию Ирина Фёдоровна удалилась в Новодевичий монастырь и приняла постриг под именем Александры. Вслед за ней в Новодевичий монастырь со всей семьей (супругой, сыном и дочерью) перебрался ее брат Борис Фёдорович. Вероятно, этот шаг правитель государства предпринял, чтобы не утратить контроля над сестрой. Не следует упускать из виду и того обстоятельства, что монастырь был хорошо укрепленным местом, в котором претендент на верховную власть мог чувствовать себя в условиях разгоравшейся политической борьбы в относительной безопасности.
Местничающих бояр по распоряжению вдовствующей царицы Александры Фёдоровны пытался рассудить Патриарх Иов, от имени которого в Смоленск и Псков посылали грамоты. Это косвенно указывает на то, что и после отказа от власти законной обладательницей верховной власти оставалась Александра Фёдоровна Годунова, а главой «временного правительства» считался Патриарх Иов. Борис Годунов пока предпочитал оставаться в тени. Впрочем, в вопросе о верховном носителе власти в январе – феврале 1598 г. царила полная неразбериха. В частности, 20 января, через пять дней после пострижения царицы Ирины Годуновой, ввозная грамота на поместье в Рязанском уезде была выдана помещику от имени умершего двумя неделями ранее царя Фёдора Ивановича.
После пострижения царицы Ирины на повестку дня был поставлен вопрос об избрании нового монарха. Дело такого уровня важности следовало решать Земским собором. По официальной версии, неоднократно растиражированной впоследствии правительством Годунова, именно Земский собор и избрал на престол Бориса Фёдоровича. Среди исследователей российской истории рубежа XVI–XVII вв. велись серьезные споры о том, была ли борьба на соборе честной, не препятствовал ли правитель государства прибытию на собор своих политических противников. Между тем совершенно упускается из виду то обстоятельство, что на организацию правильного собора со всенародным представительством просто не было времени. Между пострижением царицы Ирины (15 января) и «соборным избранием» Бориса Годунова (17 февраля) лежит промежуток времени всего в один месяц. За который предстояло оповестить провинцию о необходимости прислать выборных в Москву «для царского обиранья» и дождаться прибытия этих «выборных людей» в столицу. Не говоря уже о том, что какое-то время требовалось на то, чтобы этих людей выбрали на местах и снарядили в дорогу. До Новгорода Великого, например, в те времена гонец добирался из Москвы за неделю. В более отдаленные города, например в Казань или Архангельск, грамоты доставлялись приблизительно за две недели. Соответственно выборные от отдаленных городов при всем желании не могли успеть приехать в Москву к середине февраля, когда состоялось «всенародное избрание» Бориса Годунова на престол.
Впрочем, собирать Земский собор таким образом и не стали. Французский наемник капитан Жак Маржерет, служивший в России в начале XVII в., рассказал о воцарении Бориса Фёдоровича следующее. Годунов сам настаивал на организации Земского собора для избрания царя: «Он хотел созвать Штаты страны (здесь француз Маржерет использует для обозначения Земского собора его французский аналог – Генеральные штаты. – Д. Л.) надлежащим образом, а именно по восемь – десять человек от каждого города, с тем чтобы вся страна единодушно решила, кого должно избрать». При этом капитан Маржерет добавляет, что для таких выборов «требовалось время», поэтому воцарение Бориса Годунова произошло без участия «Штатов». Заметим, что Маржерет свидетелем царского избрания не был – он прибыл в Россию двумя годами позже, поэтому в частностях может быть и неточен (например, в утверждении о том, что инициатива собрать собор принадлежала Борису Годунову). Но ошибиться в вопросе о том, собирался ли Земский собор в принципе, наемник, имевший возможность общаться с непосредственными участниками событий, не мог.
Интересно, что в первые месяцы после провозглашения Годунова царем даже официальная пропаганда воздерживалась от утверждений о всенародном избрании Бориса Фёдоровича Земским собором. В грамоте, отправленной в Кострому 15 марта 1598 г., менее чем через месяц после воцарения Бориса Годунова, последовательность событий изложена следующим образом. После смерти царя Фёдора высшее духовенство и Боярская дума обратились к вдовствующей царице Ирине с просьбой принять власть над страной. Обращались к царице при этом не все представители церковной и светской власти, а лишь те, «которые в то время в царствующем граде Москве прилучились». Вместе с ними царицу молили править страной люди, объединенные расплывчатой формулировкой «всенародное множество всего Российского царства». Встретив отказ царицы, эти люди стали просить ее благословить царским венцом брата, а затем обращались с просьбой о принятии скипетра к самому Борису.
Примерно ту же картину представляет речь Бориса Годунова, произнесенная им во время венчания на царство 3 сентября 1598 г.: новый самодержец утверждал, что принимает скипетр по избранию и просьбе Патриарха, Освященного Собора, бояр «и всех православных христиан». В царской грамоте от 14 сентября на Соль Вычегодскую перечень чинов, просивших Бориса Годунова принять царский венец, выглядит уже значительно подробнее: кроме Освященного Собора и бояр в документе перечислены окольничие, князья, воеводы, дворяне, приказные люди, дети боярские, служилые люди, гости и «весь народ крестиянский». При этом царь Борис не делает акцента на факте своего избрания: на престол, согласно грамоте, он вступил «изволением, благоволением и хотением» Бога, «ходатайством» Богородицы, «молитвами» святых, «благословением» своей сестры царицы Ирины, «прошением и молением» Освященного Собора и «челобитьем» остальных чинов. О Земском соборе грамота умалчивает. В подкрестной записи от 15 сентября, по которой подданные должны были приносить присягу новому государю, также не акцентируется внимание на выборе царя: Годунов принимал власть по благословению своей сестры, которая, в свою очередь, вняла «молению и плачу» «всенародного множества».
Совершенно иная картина представлена в тексте «Утвержденной грамоты» царя Бориса Фёдоровича. Этот документ должен был официально утвердить и придать законный вид воцарению нового монарха. Оформили «Утвержденную грамоту» через год после провозглашения Бориса Годунова царем – весной 1599 г. История обретения государя здесь дополнена важными деталями, долженствующими существенно упрочить представления о легитимности власти Бориса Фёдоровича. Из сентябрьской подкрестной записи в «Утвержденную грамоту» был перенесен с некоторой корректировкой развернутый перечень лиц, обращавшихся с мольбой к царице Ирине: в списке духовных чинов Освященного Собора появились архимандриты и игумены, а вслед за боярами перечислены дворяне, приказные люди, «христолюбивое воинство», гости и «все православные крестьяня царствующего града Москвы и всея Русския земли».
Но гораздо интереснее другое, ранее не встречавшееся в документах указание – информация о приезде в Москву для царского выбора из провинциальных городов высшего духовенства и выборных от светского населения, что уже позволяло вести разговор о правильно организованном Земском соборе. Встретив отказ от власти и со стороны вдовствующей царицы, и от ее брата, Патриарх постановил дождаться сороковин по смерти Фёдора Ивановича (этот срок истекал 17 февраля 1598 г.). За это время в Москву должны были съехаться представители высшего духовенства «еже на велицех соборех бывают». Кроме того, предстояло дождаться приезда «царства Московского служилых и всяких людей», относительно присылки которых в Москву от Патриарха были разосланы грамоты (странно, что ни одной не сохранилось; более того, даже косвенно эти грамоты с призывами прислать выборных в Москву упоминаются только в «Утвержденной грамоте»).
По истечении 40-дневного траура по умершему царю Фёдору «всем вкупе сошедшимся в царствующий град Москву митрополитам, и архиепископам, и епископам, и всему освященному собору, и болярам, и дворянам, и всяким чиновным людям, и христолюбивому воинству, и гостем, и всенародному множеству февраля в 17 день… святейший Иев патриарх… велел у себя быти на соборе». При этом Патриарх выступил от имени всех чинов, «которые были на Москве», заявив о единодушном желании видеть на престоле Бориса Фёдоровича Годунова. В ответ те, кто «приехали из дальних городов в царствующий град Москву», заявили о единодушном согласии с этой кандидатурой.
Как видно, за год с лишним, прошедшие со времени избрания на престол Бориса Годунова, идеологическая проработка официальной версии избрания нового монарха была существенно усилена. Помимо прежних аргументов – родства Бориса Годунова с царской семьей и единодушного желания всех чинов видеть его на престоле – в «Утвержденной грамоте» появляется апелляция к авторитету Земского собора, в котором приняли участие даже специально для этого присланные в Москву провинциалы.
Последнее утверждение было лукавством: мы не имеем в распоряжении ни одного документа, подтверждающего приглашение провинциалов к участию в выборах царя. Маржерет, как мы видели, категорически отрицает факт созыва для царских выборов «Штатов», да и времени для присылки выборных из провинции в Москву к 17 февраля не было просто физически. Тем не менее на «Утвержденной грамоте» Бориса Фёдоровича, заверенной приблизительно пятью сотнями подписей лиц, которые считаются участниками Земского собора, обнаруживаются «рукоприкладства» 34 провинциальных дворян из 16 городов (Бежецкий Верх, Вязьма, Галич, Дмитров, Калуга, Кашин, Кашира, Коломна, Кострома, Медынь, Перемышль, Руза, Рязань, Суздаль, Тула, Юрьев-Польской). Как видно, «провинция» представлена среди лиц, подписавших грамоту, довольно скромно, причем дворянами преимущественно подмосковных городов (самые далекие из городов, отметившихся через своих представителей на документе, – Кострома и Галич, лежащие от столицы в 350 и 450 верстах соответственно). Судя по всему, подписи на «Утвержденной грамоте» поставили дворяне, которые по разным обстоятельствам «в царствующем граде Москве прилучились» в момент сбора подписей.
Суммируя имеющиеся в нашем распоряжении данные различных источников, реконструировать картину воцарения Бориса Годунова можно следующим образом. 17 февраля 1598 г. Патриарх Иов (который, напомню, своим саном был обязан лично Борису Фёдоровичу) собрал в своих палатах высшее духовенство, бояр и, возможно, кого-то из прочих чинов Московского государства (это собрание позднее и стали именовать Земским собором). Выступив с речью перед собравшимися, Патриарх охарактеризовал горестное положение осиротевшего царства и заявил, что лучшего государя, нежели Борис Фёдорович Годунов, столь успешно управлявший страной при блаженной памяти царе Фёдоре, сыскать не удастся. Не встретив возражений своим словам, Иов предложил просить Бориса Годунова принять царский венец, тут же пригрозив отлучением от церкви всякому, кто осмелится предложить иную кандидатуру. Так «выборы» царя с самого начала стали безальтернативными.
За этим 20 февраля последовало обращение к Борису Годунову с просьбой принять «венец и бармы Мономаха». Собравшаяся у стен Новодевичьего монастыря толпа молила Бориса Фёдоровича принять скипетр и державу и править Московским государством, но тот категорически отказался, предложив выбрать царем кого-нибудь более достойного и родовитого. В случае если народ станет настаивать на его воцарении, Годунов грозил постричься в монахи. На другой день, 21 февраля, было организовано новое шествие к Новодевичьему монастырю. Злые языки утверждали, что организаторы нового «похода за царем» пригрозили тем, кто не станет усердно молить и искренне рыдать, дабы растрогать правителя, крупными денежными штрафами. Поэтому москвичи мазали глаза слюной, терли их луком, чтобы слезы катились градом. В задних рядах якобы расхаживали люди с палками, бившие тех, кто недостаточно усердно кричал, изображая всенародное горе.
Новодевичий монастырь – место пребывания Бориса Годунова в январе–апреле 1598 г., в период избрания на престол
Но вышедший к народу Борис вновь ответил отказом и даже, чтобы всем были ясны его намерения (перекричать воющую толпу было невозможно), обернул шею платком и показал, что намерен удавиться, если его станут принуждать стать царем. Ситуацию переломил Патриарх Иов, пригрозивший Борису отлучением от церкви и многочисленными бедствиями, которые обрушатся на Московское государство, если оно и далее будет существовать без царя. И только этот аргумент убедил Бориса Годунова принять столь настойчиво предлагаемый ему царский венец.
В описанных событиях многие не без оснований видят политическую клоунаду, имитацию толпой сторонников Бориса всенародного избрания и изображение самим Борисом стойкого нежелания царствовать. Такой взгляд на вещи А. С. Пушкин вложил в уста боярина Василия Шуйского:
Однако следует понимать, что сама церемония избрания по представлениям той эпохи должна была выглядеть именно так: избрание должно быть всенародным, а народный избранник – начисто лишенным властолюбия. Точно так же будет отвергать в 1613 г. предлагаемую царскую власть Михаил Фёдорович Романов; таким же образом отказывались от принятия сана выбираемые духовенством Патриархи (знаменитый Никон, например, отказывался возглавить церковь трижды). Образец такого поведения, надо полагать, был вдохновлен Библией: первый из царей Израиля, Саул, когда ему был предложен венец, отказался принять его, сочтя себя недостойным такой чести.
Конечно, не все прошло настолько гладко, как хотелось бы Борису Фёдоровичу. В Боярской думе сложилась сильная аристократическая оппозиция, не желавшая допустить его воцарения. Один из ее членов, думный дьяк Василий Щелкалов, даже обращался к москвичам с речью, предлагая небывалую вещь – принести присягу не царю, а Боярской думе (правда, одобрения эта идея в народе не вызвала). В противовес боярской оппозиции действовал Патриарх Иов, опиравшийся на некоторое подобие Земского собора, а по сути на уличную толпу, послушно ходившую к Новодевичьему монастырю демонстрировать поддержку правителю. Но за кулисами «всенародных проявлений любви» к новому государю шли неприятные для него разговоры: толковали, будто бы Борис Годунов отравил «крестоносного царя» Фёдора. Говорили, что умиравший Фёдор желал благословить царским венцом одного из своих двоюродных братьев по материнской линии – боярина Фёдора Никитича или Александра Никитича Романовых. Братья проявили скромность, а вот властолюбивый правитель Борис Фёдорович якобы выхватил корону из рук умирающего государя. Поговаривали также, что после смерти царя на одном из заседаний Боярской думы боярин Фёдор Романов бросился с ножом на Бориса Годунова, после чего тот и перебрался в Новодевичий монастырь и перестал бывать в думе. В эти же самые тревожные зимние дни 1598 г. впервые прозвучали отдаленные раскаты грома будущей самозванщины. Оршанский староста Андрей Сапега, шпионы которого старательно фиксировали все циркулировавшие в Москве слухи, сообщал в одном из своих писем, что Борис Годунов, не уверенный в успехе своего избрания на престол, держал рядом с собой некоего юношу, который был удивительно похож на покойного царевича Дмитрия. В случае срыва планов занятия трона Борисом он был намерен предъявить народу «чудесно спасшегося» царевича, возвести его на престол и далее править вместо этого подставного лица.
Ситуация оставалась неопределенной и после избрания Бориса Годунова царем. Даже через неделю после этого, около 1 марта 1598 г., в столице продолжали еще подавать челобитные на имя вдовы царя Фёдора, царицы-инокини Александры Фёдоровны. Грамоты об избрании Бориса Фёдоровича на престол с призывом молиться за нового монарха и членов его семьи стали рассылать по городам только 15 марта. Боярство по-прежнему было крайне недовольно принятием царского титула Борисом Фёдоровичем. Как писал шведский дипломат Пётр Петрей, неоднократно бывавший в Москве в начале XVII века, «многие возненавидели его… Но не нашлось никого, кто бы осмелился укусить эту лису. Многие отрубили бы ему голову, но никто не осмеливался взяться за топор». Неудивительно поэтому, что в подобной атмосфере новоизбранный царь опасался переезжать в Кремль: после своего избрания он еще более двух месяцев прожил в Новодевичьем монастыре. В кремлевские палаты царь Борис перебрался лишь через две недели после Пасхи, 30 апреля 1598 г. Правда, ничто не мешало ему управлять страной из монастырской кельи. Первая известная нам грамота о наделении поместьем служилого человека от лица царя Бориса Фёдоровича датирована 16 марта. 19 марта он поставил наконец точку в затянувшемся местническом споре между смоленскими и псковскими воеводами: князь Трубецкой был поставлен выше князя Голицына, а князьям Голицыным было отдано предпочтение перед Буйносовыми-Ростовскими. В дальнейшем царь Борис будет умело использовать местнические конфликты между боярами для внесения разлада в их среду. На другой день, 20 марта, он отдал первые распоряжения о назначении воевод в города. В марте же из Москвы были отправлены люди для приведения к присяге населения Новгорода Великого, Пскова и Смоленска (надо полагать, что и в прочие города тоже).
Тем не менее то, что избранный на престол государь, вместо того чтобы переехать в официальную резиденцию русских царей, продолжает прятаться в монастыре (да еще и в женском), производило странное впечатление. Добавим к этому и странную в той политической ситуации задержку с венчанием на царство: до венчания Борис не был еще царем в полном смысле слова, оставаясь государем избранным, но не венчанным. Царское венчание в XVI–XVII вв. исполняло функции современной нам инаугурации, с которой Борис Годунов, как ни странно, не торопился. Надо полагать, что такое удивительное промедление с официальным венчанием на царство было связано с нестабильной внутриполитической ситуацией. Исправить положение смогли бы какие-нибудь внешнеполитические осложнения, на фоне которых внутренние дрязги должны были отступить на задний план. Спасение пришло из Крыма.
1 апреля (как ни иронично это звучит для современного человека) в Москве была получена весть о том, что в Дикой степи казаки взяли в плен татарина, который на допросе заявил, что «крымский царь Казы-Гирей збираетца со многими людьми, да к нему же прислал турский царь янычар 7000 человек; а идет крымский царь на государевы украины часа того». Весть о вражеском нападении оказалась как нельзя более к месту: Борис Годунов, опасаясь препятствий своей коронации со стороны бояр, мог теперь, не теряя лица, отложить венчание на царство ввиду того, что держава находилась в великой опасности. Более того – отсрочка венчания выглядела теперь не как проявление слабости и неуверенности, а как благородное решение государственного мужа, для которого интересы державы стоят превыше личных мотивов. Вопрос о своем венчании на царство Борис Годунов поставил в зависимость от исхода противостояния с крымским ханом: было заявлено, что царский венец Борис Фёдорович примет лишь при условии, если Бог явно продемонстрирует ему свою милость, даровав одоление недруга.
Был объявлен сбор полков (некоторые источники называют фантастическую цифру численности собравшегося воинства – до 500 тысяч человек). 7 мая, прожив в Кремле всего неделю, Борис Годунов во главе войска выступил в поход против «своего государева недруга» – хана Гази-Гирея II. Через четыре дня, 11 мая, царская рать стала лагерем на реке Оке под Серпуховом. И лишь спустя месяц, в июне 1598 г., стало очевидно, что никакого татарского набега на Русь не состоится. Годунов написал в Москву Патриарху Иову, на попечение которого была оставлена столица и царская семья, что крымский хан, узнав о смерти царя Фёдора, «о том порадовался и был в великом собранье и хотел идти со всеми своими ратями прямо к Москве». Однако вскоре царь узнал от русских пленных, «что мы с Божиею помощию со всеми своими ратями… пришли на Берег с великим собранием и хотим против его стоять на прямое дело и ожидаем прихода его». Это, по словам Годунова, заставило хана отказаться от прежнего намерения: «Поход свой отставил и на наши украйны не пошел». Ситуация была представлена в выгодном для новоизбранного царя свете – крымский хан, готовый уже идти войной на Москву, узнав, что против него выступил сам Борис Фёдорович, пришел «в мир, и в кротость, и боязньство».
Вместо крымского войска в Серпухов 28 июня прибыло татарское посольство, заявившее Борису Годунову, что Гази-Гирей хочет быть с великим государем «в дружбе и в любви», причем даже в большей, чем император Священной Римской империи, персидский шах и короли Испании и Франции (с двумя последними, правда, ввиду удаленности от России контакты поддерживались крайне нерегулярно). Выслушав крымских послов, 30 июня Борис Годунов двинулся в обратный путь, в Москву. Двухмесячное «стояние под Серпуховом» так и не вылилось в военное столкновение с крымчаками (ряд ученых высказывают сомнения в том, что реальная опасность нападения со стороны татар в тот момент вообще существовала). Зато Борис Фёдорович получил возможность наглядно продемонстрировать боярской оппозиции свою военную мощь и преданность себе всего русского воинства (которое под Серпуховом получало богатое жалованье и регулярно приглашалось на устраиваемые царем пиры).
Во время Серпуховского похода противники Бориса Годунова предприняли последнюю попытку воспрепятствовать его вступлению на престол. Упоминавшийся уже оршанский староста Андрей Сапега в июне 1598 г. получил из Москвы весть о том, что в боярской среде возникла идея возвести на трон крещеного татарского царя Симеона Бекбулатовича. Почти за четверть века до того, в 1575 г., Иван Грозный по не выясненным до конца причинам неожиданно на целый год отказался от царского титула, провозгласив вместо себя великим князем царя Симеона Бекбулатовича, правнука последнего хана Золотой Орды Ахмата. В 1576 г. Иван IV свел царя Симеона с престола, дав ему вместо того титул великого князя Тверского. И вот теперь кто-то из противников Годунова вспомнил о делах давно минувших лет и предложил сделать Симеона Бекбулатовича царем, поскольку тот, пусть и номинально, ранее уже сидел на московском троне. В достоверности информации Андрея Сапеги можно было бы и усомниться, однако есть факты, заставляющие отнестись к рассказу об интриге с царем Симеоном с большим вниманием. В сентябре 1598 г., когда население Московского царства приносило Борису Годунову присягу (второй раз, впервые крест новоизбранному царю целовали полугодом ранее, в марте), в ее текст особо были включены слова: «Царя Симеона Бекбулатовича и его детей и иного никого на Московское царство не хотети видети».
Кто мог стоять за кулисами интриги, можно лишь предполагать. Информатор Сапеги называет среди ее организаторов Богдана Бельского и братьев Романовых. Не исключено, что планы заговорщиков могли быть одобрены и самым знатным человеком в Боярской думе – боярином князем Фёдором Ивановичем Мстиславским, на сестре которого Симеон Бекбулатович был женат. Впрочем, и князь Фёдор Мстиславский, и боярин Фёдор Романов, и Богдан Бельский участвовали в Серпуховском походе Бориса Годунова (что можно трактовать по-разному – как доказательство доверия к ним нового царя, так и, напротив, недоверия к ним монарха, желавшего постоянно держать их на виду). Отметим также, что в сентябре того же 1598 г., в день своего венчания на царство, Борис Годунов пожаловал боярский чин одному из Романовых, Михаилу Никитичу, а Богдана Бельского произвел в окольничие. Что также может означать как непричастность Бельского и Романовых к заговору, так и награду за их отказ продолжать интригу с Семионом Бекбулатовичем.
В начале июля 1598 г. Борис Годунов с триумфом возвратился в Москву. Кажется, что момент для его коронации был как нельзя более подходящим. Тем не менее венчание Бориса Годунова состоялось лишь через два месяца. Чем были заняты эти дни, остается загадкой: от июля 1598 г. сохранились лишь вполне рутинные документы, свидетельствующие о том, что поместья от имени царя Бориса продолжали раздавать и тогда. Возможно, Борис Фёдорович просто хотел совместить свое венчание на царство с началом нового года. Новый год на Руси наступал тогда 1 сентября, в день памяти святого Симеона Столпника (Летопроводца), которому тезоименит был последний невольный соперник Бориса Годунова в борьбе за царский венец. Любопытно, что прежнее «великое княжение» Симеона Бекбулатовича волей Ивана Грозного закончилось в 1576 г., судя по всему, 1 сентября. Если это так, то в этом можно видеть иронию Ивана Грозного, завершившего номинальное правление царя Симеона в день святого Симеона. В таком случае Борис Годунов мог повторить эту тонкую шутку грозного царя в отношении Симеона Бекбулатовича, вставшего против собственной воли на его пути к трону.
Торжества по поводу венчания на царство Бориса Годунова продолжались неделю, начавшись в первый день нового года, 1 сентября 1598 г., когда толпа москвичей вновь отправилась в Новодевичий монастырь просить царицу-инокиню Александру Фёдоровну, чтобы та благословила своего брата принять царский венец. Согласие было получено, и 3 сентября в Успенском соборе состоялось торжественное венчание Бориса Годунова на царство. Запланированная и четко расписанная церемония, однако, неожиданно была нарушена самим виновником торжества. Венчаемый царь неожиданно обратился к Патриарху Иову со словами обещания не допустить в своем царстве бедности и нищеты. Келарь Троице-Сергиева монастыря Авраамий Палицын, автор известного сочинения о событиях Смутного времени, присутствовавший на церемонии, описал впоследствии этот политический жест царя с явным неодобрением: «И не ведомо чего ради испустил таков глагол зело высок: «Вот, отче великий патриарх Иов, Бог свидетель сему, никто не будет в моем царствии нищ или беден!» И, тряся верх рубахи на себе: «И сию последнюю, – сказал, – разделю со всеми». Выражаясь современным языком, царь Борис Фёдорович обещал проводить активную социальную политику, направленную на борьбу с бедностью. Это был первый случай в истории Московского царства, когда носитель верховной власти добровольно и публично принимал на себя обязательства по отношению к собственным подданным.