Треск мотора ворвался в проулок.

— Немцы! — воскликнул Алехин.

Курбанов увидел развернувшийся на мостовой грузовик, выскочившего из кабины офицера в черном мундире. Из кузова выпрыгнули полицай и два немецких солдата.

Алехин пошарил в сенях и быстро вернулся в комнату с топором.

— Ни один гад не уйдет отсюда живым.

Курбанов бросил взгляд на полку, где хранился слесарный инструмент, выбрал тяжеленный разводной ключ.

— Бросай топор, а ты ключ! — приказал Печкур.

Курбанов с Алехиным недоуменно переглянулись: струсил старик?

Печкур грозно задвигал усами.

— Ну, живо! Что за анархия! — Он хитро прищурился. — Прошу, господа, садиться.

Пока удивленные «господа» рассаживались, он небрежно бросил на стол толстую пачку денег, взял с этажерки колоду карт, стал тасовать и разбрасывать карты «партнерам». В дверь забарабанили.

— Открыто! — крикнул Печкур — Не запираемся!

Вольф, два автоматчика и полицай Крынкин изумленно оглядели «игроков». Гестаповец ждал любого подвоха, любого сюрприза, ждал, что те, кого они выехали арестовать, встретят их огнем… Но усатый старик, рябой парень и смуглый не русского вида брюнет, азартно игравшие в карты, обескуражили его. Предположение начальника полиции Гоштова о том, что у мастера Печкура конспиративная квартира, настолько не вязалось с представшей перед ним картиной, что он сразу решил обойтись без обыска, а ограничиться лишь поверхностным осмотром. Тем не менее Вольф процедил сквозь зубы:

— Бросай карт! — Указал на распахнутую дверь. — Геен мит унс. Пойдет с нами.

Печкур встал, пряча ухмылку. Алехин с деланным сожалением поглядел на партнеров, на банк, притворно вздохнул.

Когда все вышли, Крынкин обеими руками смел со стола деньги и рассовал по карманам. Потом взял карты, щелкнул по колоде пальцем и сунул в карман.

В кабинете у Клецке был полумрак. Сквозь опущенные шторы едва пробивался утренний луч солнца. Клецке развалился в кресле, на коленях у него лежала синяя папка, которую он любовно поглаживал. Почти всю ночь он трудился над обстоятельным докладом о том, как перехватил русский эшелон с ценным оборудованием. А завершив работу, тщательно побрился, надушился французским одеколоном и теперь с удовольствием раскуривал дорогую гаванскую сигару.

Было отчего ликовать. Во-первых, теперь он не только избавится от упреков начальства, но и заслужит его признательность, обеспечив бесперебойное снабжение военных составов. Во-вторых, поставив себе задачу выловить ушедших в лес русских железнодорожников, которые, конечно, присоединялись к партизанам, разгромив весь отряд, он может рассчитывать на благоволение гестапо. А в райхе недаром говорят: «Кого любит гестапо, того любит бог…» Кроме того, они, кажется, напали на след русских подпольщиков.

В кабинет вошли Вольф и Гоштов, за ними конвой ввел старика и двух парней.

— Гутен морген! — Печкур с елейной вежливостью поздоровался.

Клецке подозрительно покосился на него.

Печкур разгладил усы.

— Собрался, вот, на смену, ребят с собой прихватил, чтоб хлеб даром не ели, а тут господин офицер появился — и нас за шиворот…

Печкур развел руками.

Вольф нагнулся к майору, что-то сказал ему. Клецке постучал по папке пальцем.

— Вы играли в карты?

— Был грех… — Печкур ухмыльнулся и почесал затылок.

— Это симуляция?

— Ну зачем же, пан начальник. Просто игра, от нечего делать…

— Как от нечего делать? — нахмурился немец.

Печкур дурашливо хихикнул.

— Да так, ваше благородие. Кино, извиняюсь, только для немцев. В вокзальный ресторан нас, русских, на пушечный выстрел не пускают. Рулетка на базаре — только днем. А нам чем заняться, когда не в ночную пашем, позвольте вас спросить? Стало быть, и режемся в «очко» до свету…

Печкур хлопнул себя по карману.

— Вот на ком отзывается проигрыш, когда не фартит карта…

Печкур поднял на гитлеровца лукавые глаза.

— А господам германскому командованию тут убытка вроде нема.

Клецке саркастически усмехнулся.

— Аргумент веский. Ну, а кто ваши партнеры?

Печкур не моргнул глазом.

— Один машинист, другой помощник.

— Откуда они? В депо я их не видел.

— С последнего нашего эшелона, извиняюсь. Эвакуированные.

— Ах, зо-о! — Клецке даже подскочил от удивления, Не замечая, что невольно перешел на немецкий язык. — Ах, так! Откуда же они здесь, и у вас на квартире?

— Да дело проще пареной репы. Взяли и по дороге смылись, под покровом ночи, так сказать. Человек ищет, где лучше, пан офицер.

Гоштов, оставшийся стоять в почтительной позе у входа, внутренне похолодел. Он ведь рассчитывал на полный успех: захватили не только хозяина конспиративной квартиры, но и неведомо откуда взявшихся в городе двух подозрительных типов. А тут на тебе…

Клецке помассировал пальцами бритую, чуть обвислую щеку. Что ж, старик, как будто, говорит правду: после захвата эшелона половина русской паровозной бригады не оказалось ни среди пленных, ни среди убитых. С Дубовым они также не могли уйти: при допросах выяснилось, что несколько человек исчезли раньше. Ну, двое из этих нескольких — Гоштов и его приятель, а остальные, значит…

Мысли Клецке приняли другое направление. Он почувствовал приятное томление в груди; кажется, господин-случай специально работает на его, Клецке, удачу.

Этих двоих можно будет использовать в операции «Черный эшелон», автором которой является именно он, Клецке. Однако не следует торопиться, нужно еще раз прощупать хитрого старика и его квартирантов.

Клецке вперил коварный взгляд в Печкура.

— Вот вы играете в азартные игры? Как же так, ведь вы коммунист, а?

— Добро… — Печкур крякнул. — Это на меня, видать, господин Гоштов накапал? Просчитался ты, бывшее ваше благородие.

Он полез во внутренний карман пиджака, вытащил вчетверо сложенный лист папиросной бумаги и протянул его Клепке. Прошу познакомиться…

Клецке пробежал глазами машинописный текст, обратил внимание на гербовую печать, подписи, дату.

— Что за документ?

Печкур сделал многозначительный жест.

— Это меня с мастеров в канаву «сбуксовали». Из конторки и — бух, значит, в канаву под паровозиками копаться, подсобником. Копию приказа на руки.

Клецке, покусывая губы, долго ощупывал суженными зрачками усатого старика, точно покупатель, которому вместо облюбованного товара подсунули вдруг совершенно другую вещь. Поморщился.

— За что сбуксовали?

— За брак.

— Вы плохо работали?

— Был грех…

— Почему?

Печкур щелкнул себя по горлу.

— «Закладывать» любил… Особенно с горя, когда супругу похоронил. Кроме того, плохо платили. Кто-то из активистов на меня накапал, взяли и премии лишили. Ну и пил… — Печкур смял в руке фуражку. — С тех пор все прахом пошло. Из партии меня с треском выгнали…

Вот и вкалывай, пока не посинеешь, на канаве. Вы кого угодно спросите. Надо мной уже смеяться стали…

Клецке сухо усмехнулся.

— Получается, германская власть вас из канавы вытащила?

— Оно так и выходит…

— Сейчас вы должны хорошо работать.

— А как же, стараемся, пан офицер.

Клецке передал документ Гоштову.

— Папир правильный?

Гоштов прочитал и, не поднимая глаз, процедил:

— Документ подлинный…

— Подтверждаете? — Клецке впился в него.

Гоштов утвердительно кивнул.

— Подпись Дубова я как свои пять пальцев знаю. — Он же меня под суд отдавал… — Гоштов, согнав с лица улыбку, обернулся к Печкуру. — «Сбуксовали» тебя в канаву — это подтверждаю. А вот из партии тебя никто не выгонял. Нагло врешь. Печкур пощипал усы.

— Мне врать никакого расчета. Из партии меня исключили: кто же бракодела и пьяницу будет в партии держать? Это факт… (утверждая это, он ничем не рисковал: партийные документы были вывезены, члены партбюро — кто в лесу, кто на подпольной работе). А вот ты, гнида… При царской власти с немцами воевал, при Советской — воровал, а теперь чего? — Печкур махнул рукой. — Ты и пана офицера продашь при случае.

Гоштов схватился за кобуру.

— Убью, старый хрыч! Кленке погрозил ему пальцем.

— Тихо, тихо, пан начальник полиции.

Он задумчиво смотрел на чернильный прибор и барабанил по столу пальцами. Этот старик, во всяком случае, не прост. Даже если он действительно резидент большевистского подполья, то это пока ничем не подтверждается.

Вольф и этот Гоштов поспешили и испортили все дело. За стариком, конечно, нужно приглядывать, пусть Вольф этим и займется, но пока придется арестованных освободить.

Клецке оборвал стук.

— Господин шарфюрер, — обратился он к Вольфу, — я думаю, мы можем отпустить арестованных. — Прекратим гадание на кофейной гуще, — заговорил он по-немецки, когда Печкур, Курбанов и Алехин исчезли за дверью. — Вы, господин Гоштов, оставили меня в дураках. — Клецке так поглядел на него, что у Гоштова все оборвалось внутри. Он понял, что нужно немедленно укрепить свой угрожающе закачавшийся «авторитет», и поспешил выложить припрятанный козырь. Гоштов заискивающе поглядел на офицеров.

— Есть у меня на примете один человек… — Он сделал многозначительную паузу. — Человек этот поможет вам найти банду Дубова.

Вольф скривил рот.

— Опять пустой номер…

— Нет, нет, — засуетился Гоштов. — Не пустой! У Клецке заблестели глаза.

— Кто он?

— Мой подчиненный. Полицейский.

— Фамилии?

— Крынкин.

— Вы хорошо его знаете?

— Господи! — Гоштов деланно засмеялся, ударил себя по коленке кулаком. — Да — мы с ним, ваша милость, при Советской власти пять лет со строгой изоляцией отбухали. Я Крынкина знаю как облупленного. Мы и к вам вместе с ним пришли…

— Почему же вы до сих пор молчали?

— Господа, я вижу вы мне не доверяете. Это совершенно напрасно. Я сам только недавно узнал. Клянусь…

— Где сейчас Крынкин? — оборвал Клецке.

— На посту, ваша милость, — торопливо ответил Гоштов.

Клецке снял трубку и стал набирать номер.

Возле одноэтажного здания полиции прохаживался с карабином на изготовку сутулый полицай. Время от времени он как-то по-птичьи вскидывал голову и глядел сощуренными глазами на открытые окна.

Освещенное заходящим солнцем одно окно ярко сверкало. Второе находилось в тени, сквозь него виднелась склоненная фигура женщины в темной косынке. Оттуда доносился стук пишущей машинки.

Сутулый часовой остановил молодого стройного полицая и попросил у него закурить. Сутулый пыхнул сигаретой и снова зашагал, стуча подкованными подметками сапог по брусчатке тротуара.

Полищук миновал коридор и вошел в небольшую приемную. Снял фуражку, помахал перед лицом, влажным от пота. Дверь в следующую комнату была приоткрыта. Там натужно сипел старший полицейский, говоря с кем-то по телефону.

Вера Ивановна встала из-за машинки и закрыла дверь.

Полищук понял и подошел к ней.

Глядя потемневшими от волнения глазами на прядь золотистых волос, прилипшую к виску Павла, тихо сказала:

— Крынкина неожиданно сняли с поста.

— Зачем?

— Не знаю. Потом увезли на машине.

— Немцы?

— Да.

— Давно?

— С полчаса, — Вера Ивановна приникла к двери, прислушалась и повернулась к нему. — Узнаешь, кто вызвал Крынкина и зачем.

— Вопрос ясен. — Полищук надел фуражку.

— Как у тебя с деньгами?

Павел молча развел руками.

Вера Ивановна дала ему десять оккупационных марок.

— Хватит?

— Пожалуй…

— Будь осторожен.

— Ясно, — Полищук остановился на пороге. — Куда прийти?

— Как всегда. Придешь попозже. Для тебя ведь комендантского часа не существует.

— Где Гоштов?

— Еще утром вызвали к Клецке…

— Вот оно что… — Павел потеребил медную пряжку пояса.

— Утром в доме Ивана Ивановича гитлеровцы все вверх дном перевернули, а старика с Курбановым и Алехиным забрали…

Вера Ивановна побелела.

— Посадили?

— Не тронули.

— Как же?..

— Иван Иванович обвел их вокруг пальца.

Вера Ивановна глубоко вздохнула, ощущая, как от сердца отходит внезапная боль.

— Ну, слава богу.

— Батя у нас туго дело знает.

Вера Ивановна хотела еще что-то сказать, но во второй комнате послышались шаги. Она, мгновенно поправив косынку, села за машинку и махнула рукой. Полищук скрылся за дверью. Инженер Мейер, стараясь поудобнее устроиться на жестком стуле, не отводил глаз от Клецке, сидевшего напротив в своем глубоком кресле.

Чем продиктован этот неожиданный вызов? Может, дали где-то осечку?..

Вечерело. На письменном столе поблескивала никелированная крышка чернильного прибора, в ней отражалось розовое небо. Порывистый прохладный ветерок то и дело дергал раздвинутые шторы.

Клецке наконец прервал затянувшуюся паузу.

— Вы хорошо знаете Печкура?

— Как вам сказать… — Мейер медленно провел пальцем по своему аккуратному пробору. — Во всяком случае, старик не пользовался у большевиков авторитетом…

— Вы с ним работали?

— Незначительное время.

— Причина?

— Буквально перед войной приехал. Я уже имел честь докладывать «Гештатсполицай» и лично господину Вольфу… — Мейер спокойно, даже равнодушно, как нечто привычное, пересказал заранее разработанную «легенду». — Жил в Ужгороде, трудился инженером в депо Чоп. Когда пришли большевики, хотел эмигрировать в Венгрию, не удалось… Русские мне явно не доверяли, перевели сюда — подальше от западной границы.

Клецке буравил его глазами.

— Почему собрались эмигрировать?

— Странный вопрос, герр майор! Мог ли я примириться… И потом мой отец в Венгрии… Фабрикант…

— Вот как?

— Совладелец пивных заводов.

Клецке иронически покривил губы.

— Вы жили при большевистском режиме, следовательно — вы советский человек.

— Зачем же кощунствовать! — Мейер укоризненно покачал головой. — Я прежде всего немец, и где бы я ни был, останусь немцем, верным фатерлянду…

Клецке удовлетворенно хмыкнул.

— Не надо обижаться, коллега, я пошутил… — Отец жив?

— Писем давно не было.

— Мать?

— Скончалась несколько лет назад…

Они долго молчали.

Клецке прикинул в уме возможность использовать Мейера в своих целях. С его досье он, конечно, раньше ознакомился. Чистокровный ариец. Квалифицированный инженер. Холост. Возраст сорок пять лет. Работал здесь, в депо, энтузиазма не проявлял. Имел даже выговоры. Начальство на него смотрело косо, зная, что отец его заводчик…

Клецке повертел в руке чернильную крышку. Заслать Мейера в партизанский отряд Дубова? Вряд ли там ему поверят… Вот разве использовать Мейера как наушника… Пусть глаз не спускает с Печкура и с других русских. Как-никак все они у него на виду.

Мейер затаил дыхание. «Сейчас эта фашистская скотина предложит мне на них работать. Только бы не сорваться, какую бы пакость ни услышал…» Мейер расстегнул синюю рабочую блузу, помял в пальцах галстук. Для этого Клецке — он сын капиталиста, истинный германец, преданный их бесноватому фюреру. Мейер вспомнил родные, печальные лица жены и белокурой дочки Зиночки за окнами вагона. Они теперь далеко отсюда, среди своих. И если даже он погибнет в борьбе с этими выродками, пришедшими незвано на землю, ставшую ему Родиной, Родина позаботится о его семье…

Клецке наконец нарушил молчание, взяв быка за рога.

— От имени фатерлянда поручаю вам следить за Печкуром.

Мейер поморщился.

— Стоит ли так опасаться этих «неполноценных»?

— Ведь мы, в сущности, уже победили.

Клецке достал из шкафчика коньяк, разлил по рюмкам и поднял свою.

— Рад, что не ошибся в вас. За победу!

«Что ж, за победу, так за победу, — внутренне улыбнулся Мейер. — Только не за вашу, а за нашу».

Выпили. Мейер отправил в рот кусочек сыра. Клецке разбил о стол вареное яйцо. Очищая кожуру, пододвинул солонку и как бы между прочим спросил: — А как вы охарактеризуете секретаря-машинистку Печкур?

Мейер быстро глянул на него.

— Шапочно знаком…

— Она коммунистка?

— К сожалению, не знаю.

— А что скажете о Гоштове?

— Вы имеете в виду начальника полиции?

Клецке кивнул.

Мейер стряхнул с блузы крошки.

— Можно говорить открыто?

— Что за вопрос, мы же немцы.

— Сомневаюсь в его искренней преданности новому порядку. Малодушен, тщеславен, не чист на руку и самое главное — отъявленный трус. Сейчас он мечется, как таракан, попавший внезапно в полосу света. Не дай бог, я говорю, не дай бог, но в случае временных перемен в ходе войны он может в любой момент переметнуться к партизанам… Не успеет, как говорится в священном писании, пропеть третий петух, и он вас… то есть нас, герр майор, продаст с потрохами. — Мейер многозначительно поднял указательный палец. — Это, если хотите знать, Иуда Искариот…

— Возможно, вы и правы. Во всяком случае, как говорится у игроков, блефовать он умеет. Я это уже заметил. Ну, и последний вопрос…

— Пожалуйста. — Мейер встал и взял шляпу. Клецке вышел из-за стола, прошелся по кабинету, поскрипывая хромовыми сапогами, приблизился вплотную к Мейеру:

— Если я пошлю вас в лес с заданием помочь мне взять банду Дубова, что вы на это скажете?

Мейер вздернул подбородок.

— Посылайте, герр майор!

— Я знал, что вы так скажете. — Клецке доверительно положил на его плечо свою длинную ладонь, покрытую веснушками и рыжим пухом. — Но вы здесь мне нужнее, коллега, с Дубовым я сам рассчитаюсь. — Клецке потер лоб, что-то припоминая. — Надеюсь, разговор останется между нами.

— О, на этот счет можете быть спокойны.

— Не обижайтесь, вы же понимаете, какая у нас с вами тяжелая служба. Зато в случае удачи, герр Мейер…

Клецке взял бутылку. — Вам налить?

— Благодарю. Мне на смену.

Клецке опрокинул свою рюмку.

— Так присматривайте за Печкуром… И вообще, за всеми ними.

— Понял вас, — Мейер раскланялся и вышел.

Звезды озаряли макушки тополей около мастерских, пути, в разных направлениях рассекающие двор. В воротах маячил гитлеровец с автоматом на груди. Во дворе под колонкой пузатый немецкий паровоз 52-й серии набирал воду. Вода с шумом падала из жерла водокачки в тендер, разлетающиеся по сторонам брызги сверкали, как алмазы. На крыльцо конторы вышли Гоштов и Крынкин. Они посовещались. Гоштов ушел на станцию. Крынкин подошел к паровозу, открыв на тендере краник, напился, и, утирая рукавом мокрые губы, направился к воротам.

Немец проверил пропуск, ощупал Крынкина и бесцеремонно вытолкнул за ворота. Подобную же процедуру гитлеровец проделал и с Полищуком, тут же появившимся из-за водокачки. Под темным сводом деревьев Крынкин явно чувствовал себя неуютно. Он вздрогнул и чуть не завопил, когда Полищук обхватил его за талию.

— Ты куда ж запропал? Я думал пригласить тебя в забегаловку после смены караула.

— Вызвали вот…

— Кто вызвал?

— Клецке.

— Зачем?

— Военная тайна.

— Не скажешь?

— Голову пригрозил снять, если разболтаю.

— Он и так тебе голову снимет.

— За что?! — Крынкин остановился.

— Это ты у него спроси, — хмыкнул Полищук. — Ну пойдем, пойдем.

Зашли в забегаловку. На столе появилась мутная бутыль самогона, сало, хлеб, лук и стаканы.

Крынкин пожевал мясистыми губами.

— Зря раскошелился. Капли в рот не возьму. — Завязал? — Полищук наполнил стаканы. Крынкин злобно уставился на него. Купить вздумал?

— Как — купить?.

— Я разболтаюсь, а ты меня продашь…

— Дурак ты, и уши у тебя холодные. — Полищук рассмеялся ему в лицо. — Ты пей, пей, а то простынет. — И когда Крынкин опорожнил свой стакан, продолжал: — Думаешь, для меня большая тайна — твой разговор с Клецке? Ведь я же тебя, субчик, насквозь вижу. Ты не успел подумать — а мне твоя думка уже знакома. — Ты не успел отправиться к Клецке — а мне уже известен весь твой разговор.

У Крынкина расширились зрачки.

— На бога берешь?

— Нужен ты мне, как архиерею гармонь…

— Так, а зачем ко мне липнешь?

— Тебя, дурака, жалею. — Полищук помял хлебную корочку.

— Если хочешь знать, то Клецке мне первому предложил за солидную сумму повести его к отряду. Ну, а я порекомендовал тебя. Ты же лес лучше меня знаешь, сам говорил. Крынкин растерянно пробормотал:

— Врешь! Гоштов порекомендовал…

— Как же, порекомендует он, держи карман! Сам хочет выслужиться, весь пирог сожрать. Когда я про тебя господину майору намекнул, Гоштов при сем присутствовал. Так он еще воду мутить начал: дескать, ты пьяница горький, да тебе верить нельзя… А когда господин майор на него цыкнул, так он сразу притих, а теперь себя, значит, за благодетеля выдает…

— Чего ж ты от меня хочешь?

— Вот это мужской разговор! — Полищук покосился в сторону пьяной компании полицаев, пировавших за соседним столом, и впился в Крынкина сверкающими глазами. — Меня в долю бери. Не прогадаешь. Когда назначена операция?

Крынкин нагнулся к его уху.

— Послезавтра. В двадцать два ноль-ноль… На 72-м километре.