Ежедневно под разными предлогами Василек танком от Степки уходил в больницу с надеждой, что его наконец пропустят в палату. Ему отказывали в свидании. Он передавал Тане маленькую записку, в которой обычно писал о себе и работе, потом долго просиживал в вестибюле, ожидая ответа. Для него были дороги несколько слов, написанных нетвердой рукой Тани, ради них он переносил все невзгоды своей жизни. Правда, записки Тани были удивительно похожи одна на другую: жива, здорова, а дальше — слова благодарности за внимание. Но для Василька это были необычные слова на клочке бумаги, он понимал их смысл по-своему.
Вечерами, лежа на своей кровати и стараясь не слышать противный храп Степки, он думал о Тане. И всегда почему-то вспоминалось ее лицо таким, каким оно было в то утро, когда он ехал рядом с бричкой, словно до этого он никогда раньше не видел ее.
Однажды главврач больницы, обращаясь к старшей медсестре, сказал:
— Проведите в воскресенье паренька в палату, только не надолго.
Дни потянулись томительно, нудно. В субботу по дороге с завода Василек, осторожно взяв Степку за рукав, смущенно проговорил:
— Меня обещали завтра пропустить к Тане.
— Считай, что тебе повезло. А я радоваться не буду.
— Неудобно как-то идти с пустыми руками.
— Ты давай яснее, а то до меня, как до жирафа, не сразу доходит, — Степка усмехнулся, догадываясь, куда клонит Василек, но прикидывался бестолковым. — С тобой, что ли, сходить?
У меня большого желания нету, да и тебе не советовал бы туда таскаться.
— Дай мне взаймы денег, — пошел напрямик Василек. — Получу — отдам.
— Для Таньки? Вот ей! — Степка поднес к лицу Василька кукиш. — Копейки не дам, лучше не проси!
— При чем тут она! Я у тебя прошу, — Василек едва сдерживался, чтобы не броситься на него с кулаками.
— Так бы и сказал, — схитрил Степка и, вытащив из кармана кошелек, отсчитал деньги. — Бери, а в другой раз от своих не отказывайся. Мой отец говорил: «Не в деньгах счастье, но они всегда нужны…» Не проболтайся обо мне Таньке, так для нее будет спокойнее и для меня лучше.
На следующий день Василек чуть свет отправился на базар, купил у торговок несколько моченых яблок, банку кислого молока, ломоть домашнего хлеба. Покупки осторожно завернул в бумагу и пошел в больницу.
Когда ему дали халат и войлочные шлепанцы, а потом повели по длинному коридору, Василек так разволновался, что у него пересохло во рту. У дверей палаты он остановился.
— Проходи, — пригласила его медсестра, распахивая дверь. — Ну, чего же ты?
Василек переступил порог и, скользнув растерянным взглядом по палате, увидел в углу Таню. Она смотрела на него удивленными глазами, показавшимися ему особенно большими и черными на бледном худом лице.
Таня немного смутилась, беспокойно поправила рассыпавшиеся по подушке волосы. Василек подошел и протянул ей руку.
— Здравствуй, Таня, — с трудом выговорил он. — Сегодня разрешили мне…
— Спасибо, что пришел, — тихо ответила она. — Садись, пожалуйста.
Василек положил на тумбочку свои покупки и присел на стул рядом с койкой.
— Зачем же ты принес? — кивнула Таня на тумбочку. — Ничего мне не нужно.
— Там немного яблок, — будто извиняясь, сказал Василек.
— Какой же ты… Сам похудел, в станице румяный ходил.
Голос Тани дрогнул.
— Тебе больно? — спросил Василек, чтобы отвлечь ее от такого разговора. — Очень больно?
— Сейчас не очень, — ответила она. — Видишь, выздоравливаю. Утром сидела немножко. Правда, врачи еще не разрешают подниматься, но я сама, украдкой.
Василек посмотрел на ее тонкую руку, лежавшую поверх простыни, и подумал: «Наверно, крови много потеряла, кожа вся синяя. И под глазами круги. А кормежка тут, наверно, ерундовая. Ей бы сейчас парного молока. Вот если бы в станице она лежала…»
— Ну, чего же ты молчишь? — Таня едва заметно улыбнулась. — Расскажи хоть теперь, как ты попал сюда. Сколько раз писала тебе, а ты — ни слова.
— Взял и приехал, — пробормотал в ответ Василек, опуская голову. Пальцы его при этом мяли уголок свисавшей с кровати простыни. — Когда тебя увозили, я тоже… с этими же машинами.
«Уехал из-за меня, — радостно-тревожно подумала Таня. — Вот он какой!»
— Зачем же?
«Как будто не догадывается, — Василек до боли сдавил себе пальцы. — Очень мне нужно было ехать сюда, если бы не ты…»
— Хотелось тебе помочь.
— И никто не знает, где ты сейчас? Василек пожал плечами, но, вспомнив, ответил:
— Почему никто? Я отослал недавно письмо бабушке, чтоб не беспокоилась. Она у меня такая… Теперь Курганову надоела.
— А где же все наши?
— Может, они уже вернулись домой. Фашистов вон как погнали.
Он хотел было рассказать Тане о последних фронтовых новостях, вычитанных им из газет, но тут в палату вошла медсестра и, беспокойно глянув на часы, категорически заявила:
— Молодой человек, пора!
Таня взяла руку Василька, легонько пожала и сказала:
— Иди, зовут.
— Таня, я буду к тебе приходить? — в голосе Василька слышалась просьба.
Слабо улыбнувшись, она ответила:
— Конечно, только приносить ничего не нужно. Меня же здесь кормят.
Путаясь в полах халата, Василек, не обращая внимание на надписи «Соблюдайте тишину», висевшие на стенках коридора, побежал к выходу.
Глядя на закрывшуюся за ним дверь палаты, Таня думала:
«Почему все-таки приехал сюда Василек, а не Миша? Побоялся он или его не пустили? А Василек попросту сбежал… Мишу, наверно, не пустили. Где он сейчас? Где Захар Петрович, Федя, Лукич? Неужели они забыли обо мне? Нет, не может быть! Напишу в Степную, они не знают, где я».
Таня хотела подняться на локтях, но от неловкого движения резкая боль пронизала все тело. Она опустила голову на подушку и устало закрыла глаза.
— Где у нас тут Пухова?
Услышав свою фамилию, Таня открыла глаза. В дверях палаты стоял главврач. Он смотрел на нее и загадочно улыбался.
— Я, — как-то испуганно отозвалась она.
— А мне это известно, — главврач быстрыми шагами подошел к койке. — Только что звонили, справлялись о твоем здоровье.
— А кто же звонил? — задыхаясь от волнения, спросила Таня.
— Понимаешь, не мог разобрать. Слышимость отвратительная, как будто за тридевять земель говорили.
— Не из Степной?
— Возможно, — главврач виновато развел руками. — Нас как-то быстро разъединили. Но я успел сказать о тебе. Фамилия, по-моему, какая-то украинская. Что-то в этом роде…
— Спасибо, — чуть слышно прошептала Таня и, уже не обращая внимания на главврача, подумала: «Наверно, дядя Ваня Курганов звонил. А может… Ой, какая я сегодня счастливая!»
* * *
Василек возвращался из больницы веселым. Наконец-то удалось не только увидеть Таню, но даже почувствовать легкое пожатие ее руки. «Таня, конечно, растерялась, — пытался Василек объяснить себе ее сдержанность. — Да и я хорош, сидел, как будто палку проглотил. А тут еще больные: отвернулись, а сами уши Навострили, слушают».
Переступив порог дома, Василек бодро крикнул:
— Все-таки добился своего!
Поднимаясь с кровати, Степка недовольно проговорил:
— Радость великая… Сижу дома, жду твою светлость!
— Не ждал бы, — огрызнулся Василек. — Кто тебя держал?
— Ты нос не задирай, — Степка подошел вплотную, нахмурился, — а то живо образумлю.
— Жулик! — не сдержался Василек.
— Я? — Степка зло сплюнул. — Да ты подох бы без меня! Еще, как доброму, дал ему денег.
Стиснув зубы, Василек молчал. Все в нем кипело, хотелось броситься на Степку и избить его, но он сдержался и отошел к окну: деньги все-таки пришлось у него просить.
— Ну, довольно, не дуйся, — примирительно сказал Степка. — Собирайся, походим по городу.
Василек молча оделся. Вышли на улицу.
Подмораживало. Шумевший с утра ветер улегся, над городом стояла непривычная тишина. Выпавший снег лежал рыхлым слоем.
— А куда мы идем? — спросил Василек.
— Потолкаемся на вокзале, а потом сходим к заводу. Я там вчера спрятал под забором, что у водостока, мешок с дровами. Бабке принесем на растопку.
На перроне было многолюдно, ждали прихода поезда. Суетились железнодорожники, укутанные торговки громко предлагали каждому прохожему молоко и творог.
— Пошли, нечего зябликов ловить, — предложил Степка. Шли тропинкой, потом, увязая в снегу, повернули к оврагу. Степка начал беспокойно озираться по сторонам. Василек понял: тут что-то нечисто.
— На черта нужны эти дрова ворованные, — буркнул он.
— Замолчи, — прицыкнул Степка, волчонком глянув на него. — За свою шкуру трясешься?
Возле заводского забора, повисшего над оврагом, Степка опустился на колени и быстро, по-собачьи, начал разгребать руками снег и потемневшие от влаги опилки.
— Сядь, торчишь как пугало! — прошептал он, вытаскивая мешок, наполовину набитый стружками и чурбачками.
Степка передал мешок Васильку.
Они быстро свернули за угол, перебежали улицу и направились к Волге. Под обрывом остановились. Вокруг — ни души.
Степка взял мешок, развязал его и начал выбрасывать содержимое. На дне лежали четыре банки консервов.
— Опять?! — воскликнул Василек.
— Не ворчи! — зашипел на него Степка. — Прячь под пиджак!
— Не буду!
Степка, стиснув зубы, шагнул к Васильку.
— Чистоту блюдешь? — в голосе его звучала издевка. — Ты же по уши грязный. Деньги-то брал. Думаешь, откуда они?
— Сволочь ты! — повернувшись, Василек зашагал прочь.
Спрятав банки в карманы, Степка швырнул мешок с обрыва, догнал Василька.
— Смотри не проболтайся, поплывем вместе, — предупредил он.
Василек промолчал и свернул в первый попавшийся на пути переулок, сам не зная, куда и зачем он идет, только бы подальше от Степки.
«Расскажу, завтра же расскажу обо всем, — горячился Василек, сосредоточенно глядя себе под ноги. — А что будет потом? Он опозорит меня, и тогда… Выгонят, конечно, меня из комсомола, наладят в два счета с завода. Узнает об этом Таня. Позор! Молчать?.. А вдруг все узнают и без меня? Тогда еще хуже. Нужно уйти от него!.. А куда? Уехать совсем? А как же Таня?..»
Часто, отправляясь на работу, Василек давал себе слово не возвращаться назад, но всякий раз, продрогнув за день в холодном сарае, где он сбивал ящики, спешил к бабке Агафье, откладывая свое намерение до более подходящего времени.
Вот и сегодня, думая о том же, Василек долго бродил по заснеженным улицам города, пока наконец не почувствовал, что коченеют ноги. К дому подходил подавленным: так ничего и не придумал.
Бабка Агафья, отправившись к знакомым, еще не вернулась, в комнате был Степка. Он сидел за столом в небрежной позе довольного собой человека, с цигаркой в зубах. Перед ним стояла тарелка с недоеденной закуской.
— Обжираешься? — зло бросил Василек, швырнув на подоконник шапку.
— Заходил дружок. Вот парень! — он выставил большой палец, как делал всегда, когда хотел подчеркнуть что-то значительное. — Ловкач! А у тебя такой вид, как будто по морде дали.
— А тебе какое дело?
— Ты же друг, вот и беспокоюсь, — Степка тихонько хихикнул.
— Иди ты подальше со своей дружбой. Перекинув через плечо полотенце, Степкавстал, подошел к умывальнику и подставил под кран голову. Вода тонкими струйками падала с волос в жестяной тазик.
— У тебя, я вижу, любовные страдания, — съязвил Степка, наматывая на голову полотенце, как чалму. — Вот и срываешь зло на мне. Только зря ты ходишь к Таньке. Чего в ней хорошего? Глазюки черные, и все. Да у нас на заводе таких, как она, — пруд пруди.
— Не суйся не в свои сани! — заорал на него Василек и, схватив со стола кисет, начал скручивать цигарку, потом смял ее и бросил в угол.
— Успокой нервы, сумасшедший, — примирительно проговорил Степка, присаживаясь к столу. — Перекуси.
Он кивнул на тарелку.
— Сыт без тебя! — сквозь зубы бросил Василек. — Теплую компанию заводишь?
— А это не твое дело, — ощетинился Степка. — Тебя не пригласим, не волнуйся.
— Да я и не пойду, мне стыдно с тобой.
— Ты побереги ее, совесть, запас, говорят, карман не дерет.
Василек не выдержал, ударил пинком стоявшую рядом табуретку. Она с грохотом отлетела в угол.
— Пристроился, как вошь! Я не буду больше молчать! Понял?
— Не ори, услышат, — ковыряя ножом крышку стола, Степка исподлобья следил за Васильком. — О себе подумай, чистюля. Потерпи, скоро я с тобой распрощаюсь.
— Ну и уматывай, — глаза Василька зло блеснули. — И не пугай меня!
Степка попытался было перевести разговор в спокойное русло, сказав, что Васильку ничего не угрожает, каждый живет так, как ему правится.
— А это и видно, — возмущался Василек. — По следам своего батьки пошел?
— Вот как! — Степка вскочил и, сжимая нож, шагнул из-за стола.
— Подходи! — схватив утюг, Василек замахнулся. — О такой сволочи никто не пожалеет! Так черепок и разлетится!
Они мерили друг друга злобными взглядами. Их отделял всего один шаг, но никто не решался первым сделать его.
— Я тебе припомню, — грозился Степка. — Ты еще обратишься ко мне, заячья твоя душа!
— Помалкивай, пока не заявил в милицию, — Василек в упор смотрел на своего противника. — Тебя нужно к отцу твоему отправить.
— Попробуй, попробуй, сам влипнешь! Неожиданно распахнулась дверь, и в комнату вошла бабка Агафья. Увидев воинственно настроенных ребят, она испугалась, бросилась между ними.
— Чего сошлись как петухи! — закричала она, расталкивая их в разные стороны. — Не поладили? Разойдитесь, кому говорю! Вот еще наказание на мою голову!
Степка бросил на стол нож, сел на кровать и, наблюдая за стоявшим у окна Васильком, тревожно думал о том, что не следовало бы ссориться с Васильком, болтать об отъезде из города.
Напрасно пыталась бабка Агафья узнать причину раздора своих квартирантов. Ребята упорно отмалчивались.
— Глядите вы у меня! — впервые за все время она была по-настоящему сердитой. — Сроду в моем доме не было скандалов, а теперь вот такое…
Она погрозила Степке и Васильку пальцем и, все еще ворча что-то под нос, ушла в свою комнату.
Василек разделся и лег в постель. Долго не мог успокоиться, даже голова разболелась. В висках, как молоточком: тук-тук-тук. А тут еще Степка ворочается, кряхтит. Василек натянул на голову одеяло.
Ночью приснилась ему Степная, родной дом. Увидел себя притаившимся за печкой. В руках — нитка. Она тянется к дверце мышеловки, сделанной из тонких железных прутиков. Вот серенький комочек вкатывается в мышеловку, тянется к хлебу. Василек осторожно дергает нитку, дверца захлопывается. Забыв о добыче, мышь поднимается на задние лапки, тычется мордочкой в железные прутики в надежде найти выход…
Василек протянул руку и… ткнувшись пальцами в стенку, проснулся.
«Чертовщина какая-то», — подумал он, прислушиваясь. В комнате было тихо, только Степка похрапывал. «А может, поискать себе квартиру? Но бабка-то меня не гонит. Нужно узнать у Тани, когда ее выпишут. И где она будет жить».
С этой мыслью Василек снова задремал.
Проснулся утром от скрипа двери. Он открыл глаза и догадался, что это бабка Агафья отправилась в очередь за хлебом.
Оглянувшись, Василек вздрогнул от неожиданности: позади стоял одетый Степка, нервно кусая губы.
— Я тебе не сделал плохого, — проговорил он. — Всегда старался помочь. Давай договоримся: поживем до тепла, потом я уеду, разойдемся как в море корабли, ты меня не видел, я тебя не знал. Идет?
Хлопнув дверью, Василек вышел из комнаты.
Во дворе Степка догнал его, схватил за плечо, повернул к себе и с какой-то дрожью в голосе спросил:
— Продать захотел?
— Пошел к черту, — спокойно сказал Василек, сбрасывая его руку с плеча. — Разговаривать с тобой не хочу!
Степка посмотрел на него и неторопливо пошел следом. Все-таки он научился понимать Василька. Понял: не скажет. «А вообще нужно с ним поосторожнее», — решил Степка.