Гость в Китаеве. — Письма-завещание. — О таланте. — «Фольклор — это сама жизнь». — Всем нам дорогое дело
— Не проводишь ли меня, Остап, на пристань? Жду гостя. — Узкой тропинкой спускаемся к Днепру. «Парубок», устало пыхтя и посапывая, приближается к пристани. Пассажиры, преимущественно дачники, чинно сходят на китаевский берег. Ни одного знакомого лица.
Где же гость?
Отец тоже встревожен.
— Николай Витальевич! Дорогой учитель! — слышу охрипший от волнения голос. — Не меня ли встречаете?
Молодой человек лет тридцати. Выпуклый лоб, открытое лицо. Так вот какой Филарет Колесса из Львова! Вот кого с таким нетерпением ждал отец все последние дни!
— Наконец выбрался. Еду на вашу Полтавщину. Думка у меня такая — с кобзарями походить, кое-что записать, хоть после вас вряд ли на полтавском фольклорном поле остались неубранные колоски.
— Еще найдутся колоски и для ваших внуков, — смеется отец. — А пока развяжите свою дорожную торбу да высыпите нам все львовские новости.
— Новостей много, кланяется вам пол-Львова, особо — Иван Яковлевич. Просил передать свое сердечное спасибо за «Гимн».
Несколько дней провел Колесса в Китаеве. Отец даже изменил своей привычке: по утрам в лес отправлялся не один, а с нашим гостем.
Возвращались к обеду. А вечером, за чаем, снова вспыхивал огонек беседы. И если бы не сестра моя, строгий страж-исполнитель медицинских предписаний отцу, огонек этот горел бы до утра.
Дело давнее, но отлично помню главную тему разговора, бог весть когда начатого Миколой Лысенко и Филаретом Колессой! Исторические корни, приемы собирания и гармонизации песни по эту и по ту сторону Збруча.
Филарет Колесса часто ссылался на какие-то письма отца.
— Я очень хотел бы опубликовать их полностью. Конечно, с вашего разрешения, Николай Витальевич, — говорил он в день отъезда.
Отец не противился, только заметил, что спешить нечего — лучше это сделать после.
От пристани мы с отцом возвращались в сумерках. Я стал расспрашивать, какие это письма собирается печатать Колесса.
— Письма? — задумчиво переспросил отец. — Да это, если хочешь, не письма, а мое завещание.
…Много лет спустя, в советском Львове я снова встретился с Филаретом Колессой, уже академиком, известным исследователем музыкального фольклора Украины. Бережно разглаживая листки, исписанные знакомым мелким бисером, Филарет Михайлович показывал мне свой, как он говорил, золотой фонд — письма Миколы Лысенко.
Содержание их к тому времени было мне уже частично известно по отрывкам, которые время от времени появлялись в различных журналах. Но только в кабинете Колессы я понял, как прав был отец, называя эти письма своим завещанием. Нигде так полно не отразились его раздумья, поиски, его глубокое понимание истоков, значения народной песни и забота о молодых собирателях и сеятелях ее.
— Кто знает, как сложилась бы моя жизнь, если бы не эти письма, — говорил мне Колесса.
Началось с того, что в начале 1896 года Колесса, тогда только начинающий этнограф, послал свои первые творческие опыты Лысенко. Молодой исследователь не уверен, хватит ли ему таланта, знаний, по плечу ли ноша.
Николай Витальевич откликнулся пространным посланием:
«Очень рад был, получив Ваше письмо, которое давно уже ожидал. Я всегда рад бываю, когда кто-нибудь из молодых интересуется, работает на родной ниве и когда, не уповая сразу на свои слабые силы, обращается за советом к людям, искушенным практикой. С радостью я с такими людьми делюсь всем, с радостью поясняю им свои собственные ошибки, которые обычно делал на своем пути. Истина прежде всего!
Я и сам очень не одобряю, когда мне льстят, ибо в строгой, временами и острой критике своих ошибок нахожу единственный и исключительный путь и критерий к усовершенствованию. Не свое собственное «я» мне дорого в моих работах, ибо я, образованный человек и проникнутый глубоко идеей добра к моей отчизне, делаю и работаю на пользу ей. Под этим знаменем только и нужно ходить и делать.
После такого разговора с Вами я решаюсь приступить к оценке Ваших присланных произведений. Повторяю, что буду руководиться искренней и непоколебимой правдой, насколько я понимаю и знаю это дело.
Прежде всего отвечаю Вам на очень интересующий Вас вопрос, который Вы так нервно поставили мне как важнейший: «Есть ли у Вас хоть минимум того, что называется талантом?» Видите ли, для всех и всюду этот вопрос настолько растяжимый, что представляется большая трудность ответить на него. Что вообще такое талант? Какие у него границы, объемы? Понятие это охватывает много мелких и специальных признаков, ступеней: способность, одаренность, музыкальность, талантливость и сверх всего, как генеральное, общее понятие, — талант. И я и Вы — люди, имеющие способности к созданию музыкальной работы, один легкой, другой более тяжелой, ибо один имел очень мало знаний и практики, второй имел возможность и учиться, и слушать, и упражняться. Большие самостоятельные произведения требуют большой эрудиции, а также и творческого духа, без которого уже не обойтись. Называем это делом таланта. Но вот благодаря таланту я написал нечто, а оно, в конце концов, и не поднимается над посредственностью. Ну, какой же мой талант? А между тем там, в том произведении, есть и знания, и наука, и мастерство и даже хорошо звучит, красиво, но — не проникает в человеческое сердце, не захватывает массы.
Истинных талантов в мире очень немного, которыми живет большая масса людей, которые покоряют ее, ведут за собой. Мы же себе, не гоняясь за привлекательным «именем», будем на совесть делать свою маленькую работу, всякий по своим возможностям, и оглядываться всякий раз на развитие искусства, не закрывать себе глаза, а учиться, слушать, читать».
В присланных Колессой работах наметанный глаз старого композитора заметил следы немецкой школы. Сказывалось характерное для многих галицийских композиторов влияние чешско-австрийской музыки.
«Но, — едко замечает Микола Лысенко, — «что пристало быку, то не пристало Юпитеру», что пристало западноевропейской мелодии, то не соответствует славянской, в частности украинской, мелодии».
Сурово осуждая попытки втиснуть славянскую песню в чуждые ей западноевропейские гармонические формы, он продолжает: «…Вы, да и я до недавнего времени, руководствуетесь этим в полной мере. Ergo! Путь целиком неправильный, неприродный, нужно его оставить. Оставив же, необходимо что-то взамен иметь. Для этого нужно поучиться, перечитать такое прекрасное произведение покойного Петра Сокальского, как его исследование русской народной песни. Труд очень специальный, основанный на глубоко научных принципах. Его нужно изучить. Кроме этого, нужно было бы перечитать сборник русских народных песен Мельгунова с трактатом о народных песнях и с гармонизацией самих песен, тоже Ляро-ша, Фаминцына. Много говорят о недавнем сборнике Пальчикова, который собрал где-то в Вятской или Казанской губернии народные песни и пропевал при главной мелодии все подголоски, как поет народ. Так же сборники Балакирева, Чайковского, Р.-Корсакова…»
Верный своему правилу «истина прежде всего», Лысенко критикует «вязанку песен» «Улица», но тут же заклинает Колессу: «Ради бога, не подумайте, что я острым суждением Вашей работы отклоняю Вас навсегда от любимой деятельности. Я хочу предостеречь Вас от того, чем сам очень болел и отчего стараюсь выздороветь. Лучше же, если со стороны попадается человек, который не от злого сердца, а с лучшими намерениями указывает земляку ошибки, которые у каждого из нас были, а может и теперь есть, и от которых чем скорее освободишься, тем делу скорей дашь правильный ход.
Конечно, делюсь с Вами своими мыслями, как с близким человеком, который хотел выслушать слово братского совета. Поэтому, если мое слово имеет силу для Вас, вы в работах такого рода должны сказать «довольно». На мой взгляд, эти работы не нужны ни для Вас, ни для того дела, какому Вы служите, так как опираются на неверную, фальшивую основу… Наш же украинский народ, если и начинает переживать фазу упадка лирического творчества, все же не потерял своей физиономии, и отклонять его в руки чужой, да и к тому же более узкой культуры, нет ни малейшего смысла. Европа сказала уже миру в произведениях великих своих гениев, для нас же еще разве только настает время появляться среди людей.
Наша песня в широком европейском свете очень молода, свежа, нова — ей принадлежит будущее. От нас — сыновей этой молодой народности зависит поставить ее на путь развития в справедливом, ей принадлежащем природном освещении».
За спокойной интонацией нельзя не услышать бушующее негодование и призыв старого бойца: творить… Да! Но не для салонной публики, а для народа.
«Я думаю, что Ваша русинская (галицкая. — О. Л.) вообще, и львовская, публика более склонна слушать салонную композицию, чем народные песни. Ее к этому приучили свои же «патриоты». Отучите же ее общими силами и научите любоваться истинно народным добром — песней в природной ее одежде. Когда Вы сами себя переделаете в этом смысле и публику приучите к народности и в слове и в музыке, тогда творите сколько хотите и на какой хотите сюжет: не страшно за будущее. А пока что остановитесь, учитесь на серой свитке, на грубой сорочке, на дегтя-ных сапогах, ибо там душа божья сидит. Извините за острые слова! Я дело говорил, ибо ему весь век свой посвятил».
Первое письмо Колессе начато 22 апреля 1896 года, а закончено 17 мая. Почти месяц вынашиваются, шлифуются сокровеннейшие мысли, итог многолетних исканий и наблюдений. А ведь письмо не предназначалось для печати и адресовано одному человеку, мало известному тогда этнографу! Тут есть над чем задуматься. И надо ли удивляться, что Филарет Колесса, как, впрочем, и Леонтович, Стеценко, композиторы весьма различные по почерку и дарованию, считали себя учениками Лысенковой школы, конечно, не в узком смысле слова.
Уже закончив первое письмо Колессе, Николай Витальевич в тот же день (17 мая) снова берется за перо, чтобы дописать «несколько строк». Но Post scriptum растянулся на несколько страниц. Его появление объяснить не трудно.
Что нужно композитору, этнографу? Талант, понимание души, характера народной песни, о чем и говорилось в письме. Но разве этого достаточно?
«Не бросайтесь в отчаяние, не бойтесь дилетантизма, когда не из чего было еще появиться артистизму, Нужна школа, да еще хорошая школа, а после нее хороший, внимательный нелегкий опыт, пока через тернистый путь неудач, горьких разочарований, пустых порывов может получиться что-то путное».
Труд — упорный, кропотливый.
Но и этого мало.
«Боже, боже! Какая великая потребность для музыканта, а вместе и народника, походить между селянским людом, узнать его мировоззрение, записать его пересказы, воспоминания, пословицы, песни. Вся эта сфера, как воздух, необходима человеку; без нее грешно начинать свою работу и музыканту и филологу. Фольклор — это сама жизнь. Я, бывши студентом университета, каждое лето, когда мне случалось ездить в деревню, с любовью отдавался этой работе. Поэтому я, между прочим, и проникся духом народной песни; она меня сроднила с народом, меня, случайно оторванного от своего «наименьшего брата» силой сословной обособленности и цивилизации…
Мой совет: делайте, если имеете охоту, как я делал. Я сначала, студентом бывши, собирал песни, материалы от народа каждое божье лето, сводил их, систематизировал, гармонизировал, а в дальнейшем начал писать. Пробовал Шевченко, писал маленькую музыку к украинским композициям. Пусть народ Вас ведет сначала за собой, а далее вы уже, как вырастете из школы, сами начнете самостоятельно работать…»
И тут же, в «приписке», раздумья о социальных, классовых истоках народной песни, характера ее исполнения.
«Чувствую я, к великому и тяжкому моему сожалению, что у Вас в Галиции нет массового пения, что оно давно умерло, исчезло. Массовое пение существует, развивается там, где жилось свободно, где сам народ жил по своей воле, сам и правил и распоряжался у себя (козацкий строй выборный). Запорожье — на Украине; в Московской державе тоже беглецы-козаки и, особенно, разбои — ушкуйники. А бедная Галиция ныла в неволе польской. Вольно было мугикать разве одному себе под нос, а массовому пению не вольно было разноситься по степям, лугам, гаям. Нет массы, нет и подголосков к основному мотиву, нет и зарождения гармонии, контрапункта».
Отправив письмо, Лысенко уже не выпускает из поля зрения своего корреспондента. С какой неподдельной радостью пишет он Колессе два года спустя, познакомившись с новым его произведением «Обжинки»!
«Я должен засвидетельствовать Вам мое искреннее и сердечное признание, что Вы, очевидно, из первых между галичанами взялись за такое благое дело, как собирание народных сокровищ — песен и их обработку. Откуда же нам черпать то вдохновение, ту свежесть, тот здоровый и ароматный материал, каким бы мы могли как младенческая еще нация показать себя и отметить свое появление на европейской арене. Там те, уже старые, народности сказали, что имели и знали, они не удивят ничем. Нужно ж нам, еще детского века народности, вооруженной свежим, оригинальным материалом народным, появляться понемногу со своими дарами… Выбор Ваш обрядового материала («Обжинки» — этнографическая картинка в народных песнях для смешанного хора. — О. Л.) заслуживает полного признания. Вы поработали старательно и успешно».
И опять идут письма… Композитора радуют широкие планы и мероприятия по организации певческих обществ в Галиции — «важный показатель общественной зрелости, сознания своего национального достоинства».
«Очень утешила» и весть об издании музыкального журнала в Галиции. Композитор согласен сотрудничать в нем, «желает большого успеха… молодым, честным и очень симпатичным заботам около молодого и всем нам дорогого дела» — хочет увидеть, «как оно там нарождается».
Эти строки писались почти 60 лет назад. С тех пор удивительная история произошла с письмами Колессе. Адресованные одному человеку, они с каждым поколением прочно обрастают все новыми и новыми читателями. Эти письма не только страница истории украинской музыкальной культуры. И по сей день не устарел голос композитора. Так же молодо, призывно звучит его завет, вдохновляя, ободряя одних и серьезно предостерегая каждого, кто из-за незнания или высокомерия пытается творить, оторвавшись «от народной основы».