На «дубах» с археологической экспедицией. — Лоцман Мусий. — На Сечи. — В Екатеринославском музее. — «Важко нести — важко й покидати». — «Тарас Бульба». — Новая жизнь старого Тараса

1910 год. Здоровье отца ухудшается…

Позвал он меня однажды к себе и, стараясь перевести разговор в шутку, сказал:

— Все мы невечные, Остап. Да уже пора мне, как говорил наш Тарас, «риштувати вози в далеку дорогу». Хочу, чтобы и ты помог мне.

Собираясь в «дальнюю дорогу», Николай Витальевич прежде всего позаботился, чтобы самое его «любимое дитя» наконец-то увидело свет, и занялся корректурой клавира оперы «Тарас Бульба». На мою долю досталась сверка текстов — украинского и русского. Клавир правил отец.

…Много вечеров провели мы вместе в уютном, располагающем к труду кабинете.

Корректируя клавир, отец будто наново переживал рождение, первые шаги «любимого дитяти». Не раз отрывался от работы, вспоминая то один эпизод, то другой.

1874 год. Неожиданный успех «Рождественской ночи». Мечты о настоящей народно-героической опере. Две темы, два образа заполонили воображение и сердце композитора: Маруся Богуславка и Тарас Бульба.

В Мариинском театре студент Петербургской консерватории Микола Лысенко слушает «Ивана Сусанина».

Рассвет. Спят польские драгуны в дремучем лесу. Это старый Сусанин завел в топь, на погибель врагов-супостатов. И его тоже ждет здесь смерть. «Да разве найдутся на свете такие огни, муки и такая сила, которая бы пересилила русскую силу?!» В прощальной арии Сусанина чудится Миколе могучий голос: «Что, взяли, чертовы ляхи? Думаете, есть что-нибудь на свете, чего бы боялся козак?»

По словам отца, решение написать оперу по повести Гоголя окончательно вызрело в 1878 году, когда он с археологической экспедицией побывал на Хортице, бывшей Запорожской Сечи. До Екатеринослава (Днепропетровск) спустились пароходом, а там через Лоцманскую Каменку и пороги уже на «дубах» добрались к Хортице.

— Славно побурлаковали мы по Днепру, — вспоминал отец. — Правда, могли мы на этих «дубах» и дуба дать. Дух захватывало, когда переправлялись через Ненасытец. Запорожцы порог тот «Дедом» прозвали. Не одна разбитая в щепки лодка, не одна буйная голова нашла себе тут могилу. Обходили мы «Деда» каналом. Полторы версты летели стрелой. Днепр пенится, ревет, как неистовый зверь. Волны прыгают белыми козликами над бурунами, наш «дуб» среди них словно пастух. То вынырнет из волн, то снова проваливается в бездну. Вот уже и нос нырнул в воду, только чердак сверху. Трещит, стонет «дуб». Волны лютуют вокруг, обливают нас. И весело, и боязно, и как-то чудно на душе.

Надо было в эти минуты видеть нашего лоцмана Мусия Бойко. Стоит как вкопанный на носу «дуба», Высокий, плечи косая сажень, в белой сорочке. Мускулистое, словно кованное из бронзы лицо. Усы длинные, побуревшие от крепчайшего самосада. Волны осатанело, с диким ревом бросаются на нас, а он хоть бы усом пошевелил, хоть бы бровью повел. Только глаза, прикованные к бездне, вскипающей кипятком, выдают его напряжение и тревогу. Одно неверное движение рулем — и всей бы нашей ученой компании раков кормить.

Поверишь, Остап, гляну на Мусия и вижу его отца, деда и прадеда. На таких же «дубах» при Святославе и при Богдане шли через пороги. За землю русскую бились на смерть с врагами. Не выпуская меча из рук, сеяли жито, строили крепости, города, села Мусии и Иваны, Максимы и Остапы. Мучили их в рабстве тяжком татары, паны-ляхи распинали на крестах, «свое» православное панство душило крепаччиной, травило псами. А Мусий — вот он! На «дубе» своем— сам дуб. Всеми бурями обвеянный, солнцем и морозом прокаленный, днепровой водой напоенный, весенними грозами омытый. Живой, непокоренный рыцарь с руками богатыря и с чистой душой ребенка! Татар пережил, ляхов пережил и панство переживет. Ибо — сила! Ибо — народ!

…Экспедиция прошла еще три-четыре порога. Между ними — Волнянский, по свирепости — родной брат Ненасытца. Наконец — Хортица. Жили всей экспедицией на острове у немца-колониста. Подолгу рылись в старых могилах.

С глубоким волнением вступил отец на древнюю, густо политую казачьей кровью землю.

Рассказывал он об этом так, будто не тридцать два года тому, а только что возвратился из экспедиции.

— Так и вижу, Остап, старое селение, древнюю Сечь. Стоят там развалины, обкопанные валом. Местами еще чернеют крепости земляные, а где стояли когда-то курени, где жило товариство славное, рыцарское, одни ямы остались да тирса шумит; молочаем, травой бесплодной, чаполочью все поросло.

Замолчит отец, задумается. В его глазах видится мне отблеск тех дальних дней. И вот уже снова слышен его хрипловатый голос:

— Зайду, бывало, в безлюдный яр. Днепр вдали виднеется. Груши-дички пораскиданы то тут, то там. А надо мною в бездонном небе степной орел парит, кружится. Лежу на высохшей траве, и кажется мне: вот-вот из-за горы появится козак на коне в красном жупане, в шароварах шириною с Черное море. При нем и мушкет и сабля острая. Ждешь его и песней зовешь — не идет. Мертвое безмолвие вокруг, а сердце полнится звуками: слышатся мне голоса могучие и призывы победные, шумит, волнуется козацкое море.

Так родилась музыкальная сцена Сечи Запорожской. Она потом вошла в оперу.

Вспомнилась и более поздняя поездка в Екатеринослав, в которой и я участвовал. Было это в 1902 году. Прибыли мы с хором в город, и отец сразу навестил Эварницкого, тогда директора Музея запорожской старины имени Поля. Весь день провели мы в музее.

— Вы даже не представляете себе, земляче, — говорил отец Эварницкому, — как помогла мне та поездка давняя на Хортицу. Картины Сечи, сборов козачьих, выборы кошевого — да разве я написал бы их, не увидев своими глазами останки славной минувшины, если бы не упился суровой природой старой Сечи!

Отец интересовался разными деталями быта запорожцев и буквально засыпал Эварницкого вопросами. Вспомнил, к слову, как в поисках деталей, настроения ездил в Дубно.

— То большое, скажу вам, дело, когда композитору удается побывать в тех местах, где когда-то жили или живут его герои. Польские картины в опере почти все навеяны тем, что я увидел, прочувствовал в Дубно.

Долгие часы простаивал Николай Витальевич у старого замка дубненского воеводы.

Тут Андрей, околдованный красой дочери воеводы Марыльцы, забыл и отца, и мать, и товарищей, и отчизну.

Смотрел композитор на огромный средневековый замок с четырьмя башнями, на поле, редкий лесок и видел замок этот в облоге казацкой, когда изголодавшееся панство молилось в каплице за погибель «схизматов»'. Видел он и шляхтичей на высоких стенах, слышал их проклятия, перебранку с казаками.

Может, тут, в леску, встретился в последний раз Андрей со своим отцом?

И уже вырисовывается, все зримей становится эта трагическая встреча.

Не случайно «Маруся Богуславка» как бы отодвинулась, отступила на второй план, и всеми своими помыслами потянулся композитор к «Тарасу Бульбе». Нечую-Левицкому так и не удалось в полную силу, как об этом просил Лысенко, «мотив любви Маруси… превратить в любовь к отчизне».

«Прочную социальную опору для оперы» Лысенко видел в патриотизме, мотиве неизмеримо более высоком обыкновенного чувства мужчины к женщине, и все, что искал, к чему стремился, нашел в гоголевской повести.

«Превосходный пример эпического произведения, проникнутого драматическим элементом, представляет собой повесть Гоголя «Тарас Бульба». Это дивное художественное создание заключает в себе две трагические коллизии, из которой каждой стало бы на великое драматическое произведение…

…Полная натура, кипящая избытком юных сил, без рефлексии отдалась велению сердца и за миг бесконечного блаженства заплатила лютою казнью, смертью от рук родного отца… С другой стороны, отец, который поставлен уже не в возможность, но в необходимость быть палачом собственного сына: какое трагическое положение, какая ужасная коллизия, и как страшно вышла из нее железная воля полудикого запорожца».

Не знаю, попадались ли Николаю Витальевичу эти вдохновенные строки неистового Виссариона (он высоко ценил Белинского и перечитывал его), но ясно одно: две трагические коллизии, столь верно подмеченные великим русским критиком, стали двумя полярными полюсами оперы «Тарас Бульба».

И на этот раз высказывание Белинского оказалось вещим. Драматизм повести привлек внимание многих композиторов. Однако оперы, созданные на сюжет «Тараса Бульбы» весьма посредственными русскими, немецкими, французскими, итальянскими композиторами, умерли, не успев родиться. И объясняется это не только бесталанностью композиторов, но и прямым извращением Гоголя, опоэтизированием Андрея-предателя.

Не то в опере Лысенко. Центральная тема, лейтмотив оперы для Лысенко — героическая борьба украинского народа за свободу.

Массовыми народными сценами, героическим звучанием «Тарас Бульба» явно перекликается с «Псковитянкой» Римского-Корсакова и «Борисом Годуновым» Мусоргского. Народ в опере не фон, не инертная масса, а участник, двигатель всего действия.

Перелистываем с отцом первое авторское либретто.

Титульная страница. На хрупком пожелтевшем листе выведено:

ТАРАС БУЛЬБА

Опера в 5 действиях и 7 картинах

Либретто по Гоголю

скомпанувал М. Старицкий

Карповка

18/ХІ 80 г.

…Древний Киев. Площадь перед Братским монастырем. Говорливые перекупки, голодные, неунывающие бурсаки, сельский и цеховой люд. Кобзарь поет о подвигах дедов, боровшихся против турок, против «черной хмары, что над Украиной стала». Ремесленники, казаки обступили певца. Тут Остап, Андрей. Все стремительней перебирают пальцы струны бандуры.

Налетают коршунами драгуны. Народ защищает кобзаря. Хоры в первом действии, самые разнообразные по характеру, то сталкиваются, то перекликаются. Хор казаков — мужественный, энергичный; темпераментно, в быстром темпе звучат голоса перекупок; ритмы мазурки и полонеза слышатся в хоре шляхтичей.

Шумит, волнуется народное море. Появляется Тарас. Он надеется так воспитать своих сыновей, чтобы они знали, «за что стоять, за что умирать». Андрей рассказывает брату Остапу о прекрасной шляхтенке, которую недавно встретил.

Так уже в первом действии оперы намечается трагический конфликт между отцом-патриотом и Андреем.

Второе действие переносит нас на хутор Тараса. Ждет не дождется своих сыновей-«лебедиков» Настя. А не успели приехать, как снова готовятся в поход — «отчизне послужить и мушкетом и мечом». Как раненая чайка, кидается Настя к своим сыновьям:

Горька судьба казачки — жены, матери:

Партия Насти почти вся соткана из народных женских «плачей» — старинных песен, замешенных, подобно «Плачу Ярославны», на слезе и мужестве. Обреченная при жизни оплакивать своих сыновей, мать благословляет их на ратный подвиг.

Запорожская Сечь… Оркестровое вступление к 3-му акту своим звучанием напоминает разбушевавшийся океан. Этот океан — народ, запорожская вольница, выбирающая нового кошевого атамана. «Нам не надо кошевого-бабу!» — кричат казаки вслед за Бульбой. На три группы разделились запорожцы. Три разноголосых мужских хора соревнуются между собой. А над ними гремит боевая песня «Гей, не дивуйте, добре люди». Посланец с Украины повествует об издевательствах шляхты, о горестных страданиях народа.

— В поход, в поход! «Рушаймо всі»! — с огромным подъемом звучит песня запорожцев.

Четвертое действие. Казачий табор под стенами Дубно. Не спится Андрею. В нем вновь проснулось прошлое, воспоминание о прекрасной панне… Между казачьими возами крадется татарка, служанка Марыльцы. Ослепленный страстью, Андрей подземным ходом пробирается в осажденную крепость. В объятиях шляхтенки забыты честь, совесть, отчизна, побратимство.

…И снова казачий табор (5-е действие). Печален и гневен голос Тараса. Ночью шляхта обошла спящих казаков. Одни — навеки почили в сырой земле, другие — в плену. Разрушена Сечь татарами.

От действия к действию все глубже раскрывался образ Тараса. Вот Бульба — суровый, но любящий, заботливый отец: «Казаку подобает просветить свой ум и добром налить сердце». Раздумчивость Тараса композитор подчеркивает медленными, тяжелыми аккордами в низком регистре, переходящими в широкую напевную мелодию ариозо «Когда побежденный летами».

Не для праздной жизни — к ратному подвигу готовит Тарас своих сыновей. Тот же мотив, тот же гимн вольнице сечевой — в застольной песне «Гей, летает орел». У казака нет ни хаты, ни поля, ни сада, «степь и море — казаку всюду дорога… всюду он добудет славу». Эта песня — классический образец проникновения композитора в сферу народной мелодии.

В арии-речи «Что на свете есть святее нашего побратимства?», очень динамичной и героической, раскрываются воля, решительность Тараса, его верность товариществу. Не к бесшабашной удали — на смерть стоять за Украину призывает старый атаман. Вот почему так страстно звучит его голос. Все растущее напряжение поднимается в арии до подлинного драматизма на словах «Дерут, шарпают повсюду нашу Украину».

Тяжелым камнем обрушилась на Тараса измена Андрея: «Он теснит и гнетет мою седую голову». Однако муки отцовские не расслабили суровую душу казака-патриота. Тревожные аккорды оркестра предвещают трагическую развязку, возмездие.

Скупыми, но весьма выразительными, точными мазками лепит композитор образы Тарасовых сыновей. В одном выкрике: «Бейте вражую звероту, кобзаря вы защищайте!» — весь Остап. Он, как и старый Бульба, смел, мужествен. Так же беззаветно, больше брата, отца, матери, любит страждущую, огнем палимую, копытами орды и шляхты истоптанную отчизну.

Не таков Андрей. Не зрелый ум бойца, а мгновенный порыв рождает в нем безрассудную отвагу. Он слабоволен, к тому же личное для него выше долга: это и приводит его к измене. Интересно проследить, как меняется музыкальная характеристика Андрея: сначала в его партии, как и в партии Остапа, звучат мелодии украинской лирической песни и бытового романса (сцена и дуэт на Братской площади, в таборе под Дубно), но постепенно интонации народного мелоса исчезают — рвется пуповина, соединяющая Андрея с матерью отчизной.

Рисуя вражеский лагерь, композитор не прибегает к уродливым, гротескным краскам, а воссоздает реальные, типичные черты польской шляхты. Торжественный полонез подчеркивает напыщенность, надменность воеводы и его окружения.

Легкомысленность, пустота, кокетливость Марыльцы оттеняются ритмами мазурки, блестящим, легким вальсом. Музыкальная характеристика польских образов, безусловно, продолжает традиции польских сцен «Ивана Сусанина» и «Бориса Годунова».

Финал оперы не совпадает с последними главами гоголевской повести. Не попал в руки шляхты Остап. Не погиб и Тарас. Смерть, мщение несут они гоноровитой шляхте. И уже охвачены пламенем крепостные башни, ворота Дубно. В зареве пожарища реет старое сечевое знамя. Запорожцы празднуют победу, славят Бульбу и Остапа.

Я, признаться, не сразу понял, чем вызвано такое отклонение от гоголевского текста.

— Ну, как тебе объяснить! — горячился отец. — Тарас Бульба, привязанный к дубу, заживо сжигаемый врагами, — тоже победитель, фигура более драматическая, чем мой Тарас. Но не смерть, пусть и героическая, а победа казаков соответствует замыслу, духу всей оперы.

…Опера была дописана в 1890 году… Десять лет пролегло между титульной и последней страницей клавира. Почему так случилось, почему на долгие годы затянулась работа?

— Трудно мне было, Остап. В музыке нашей все один. Сам себе и хозяин и работник. Поэтому и двигался медленно…

«Тарас Бульба» получил высокое признание первоклассных мастеров.

«Приезжает в Киев покойный Чайковский, — вспоминал Михайло Старицкий, — посещает Лысенко и просит продемонстрировать своего «Тараса», о котором слышал еще в Москве. Лысенко смалодушествовал и хотел было избежать этого, но Чайковский добился своего.

…Почти всю оперу прослушал наш знаменитый маэстро с глубоким вниманием, временами высказывал свое одобрение и восхищение. Его особенно восхищали те места в опере, в которых наиболее ярко проявился национальный колорит.

Чайковский обнял Лысенко, поздравил его с талантливым произведением и просил немедленно ехать с ним в Петербург, где он поставит эту оперу обязательно».

Однако опера при жизни композитора поставлена не была. Причин тут много.

Национальной оперной сцены не существовало и в помине. Что же касается Петербурга, то, подготовив русскую редакцию клавира и даже примерно наметив, не без помощи Чайковского, распределение ролей между артистами Мариинского театра, Николай Витальевич все откладывал да откладывал поездку в Петербург. А тут и Чайковский умер. И все же, думается, основная причина — авторская неудовлетворенность, суровая требовательность к себе.

Сцена из постановки оперы «Тарас Бульба» (II акт) на сцене Киевского театра оперы и балета имени Т. Шевченко.

Сцена из постановки оперы «Энеида» (I акт) на сцене Киевского театра оперы и балета имени Т. Шевченко.

Андрей Витальевич Лысенко, брат композитора.

Помню, наше совместное редактирование уже близилось к концу, а отец снова принялся было сокращать, перекраивать клавир.

Но потом решил:

— Не стоит — мне вряд ли удастся увидеть оперу на сцене, а когда дойдет до постановки, купюры все равно будут сделаны. Как бы там ни было — жить нашему Бульбе! Старый еще себя покажет! Впрочем, — продолжал он, — однажды мне уже пришлось сокращать «Бульбу», да так, что и теперь болит, будто по живому резал. У Гоголя, как из песни, и слово не выкинешь, не то что эпизод. Вот и перенесли мы в оперу с Михаилом Старицким чуть ли не всю повесть. А ведь у оперы свои законы, свое прокрустово ложе.

Пришлось сокращать… Выкинули мы из второго действия песни и танцы челяди на хуторе Тараса, хор в честь урожая. Без них можно обойтись. Довелось из-за большого объема второго действия отказаться в сцене встречи Тараса с сыновьями от кулачного боя старого Бульбы с Остапом, хотя это одна из самых ярких гоголевских страниц.

А вспомню сцену приезда Тараса с сыновьями на Сечь (и ее пришлось вычеркнуть) — поверишь, места себе не нахожу. Надумал я эту сцену на Хортице. Волны седого Славутича напели ее мне. Да что поделаешь. Не все вмещается в оперный сюжет.

Сцена, которую вспоминал отец, не вошла в окончательную редакцию. Она настолько исполнена характерными для всей оперы героико-романтическими чертами, настолько колоритно и правдиво воплощает быт сечевиков, что хочется дать о ней читателю более полное представление.

…Берег Днепра. Медленно плывет паром на остров Хортицу — Сечь. Начинается сцена инструментальным вступлением: грозно бьются волны широкого бурного Днепра, шумят, бунтуют, переливаясь через скалистые пороги. Льется широкая песня, то возвышенно-героическая, то скорбно-грустная: песня рассказывает о борьбе сечевых рыцарей, о славном прошлом Сечи.

Тарас с сыновьями приезжает на берег Днепра. Тут же корчма. Пенится в ковшах мед, рекой льется горилка. Пируют казаки. Из-за Днепра слышен голос запорожца, перекликающегося с паромщиком.

Сцена сопровождается музыкальной темой шумных, игривых волн.

Тарас у переправы с радостным волнением предлагает всем снять шапки, приветствовать мать свою — Сечь, откуда, «как могучие львы, на весь свет ринут казаки», откуда «играет потоком и воля и казачество на Украину всю».

Все спешились с коней, осторожно обходят богатыря-запорожца. Он спит на самой середине дороги, живописно раскинувшись. Тарас любуется фигурой казака, что «так важно развернулся». «Хоть рисуй», — говорит он.

В глубоком раздумье стоит Тарас на берегу и, озирая все вокруг, вспоминает свои молодые годы. «В жилах у него вновь играет кровь!»

Растроганный воспоминаниями, он обращается к «Лугу-Батьку» и «Сечи-Матери» с просьбой «принять снова его, старого, до хаты», научить сынов его, как за Украину встать, как «ее больше жизни любить».

Приближается время отплытия на ту сторону Днепра, на Сечь. Запорожцы выходят из корчмы. Шинкарь провожает их, желает счастливой переправы. Все идут к парому. Тарас в последний раз торжественно призывает сыновей приготовиться к вступлению на «сечовую землю»: «Орлами себя покажите, завоюйте себе славу!». «Добудем себе, батьку, славы на поле боя, или погибнем со славой», — отвечают братья.

Взволнованный ответом сыновей, Тарас видит их в мечте среди лучших сечовых рыцарей, чтоб «стоять умели твердо за мать свою Украину».

Завершается сцена отплытием парома с Тарасом и казаками на Сечь.

И снова шумит, бурлит неугомонный Днепр, снова льется дума-песня о славных героях Запорожской Сечи.

…Плывут-уплывают годы.

Давно пожелтели нотные листки, где рукой отца набросаны многочисленные эскизы к «Тарасу Бульбе», а сама опера живет, переживает свою вторую, куда более счастливую молодость…

Для народа создал свою оперу Микола Лысенко, и народ увидел ее.

В 1927 году в Харькове была впервые осуществлена постановка «Тараса Бульбы». Рабочий Харьков тепло приветствовал «Тараса». С 1937 года «Тарас Бульба» — одна из ведущих постановок Киевского театра имени Т. Г. Шевченко.

Гаснет свет… Затихает партер. Рождается, крепнет могучая мелодия.

И кажется, рядом со мною отец. Слышу его безмерно родной голос:

— Разве не говорил я, Остап, что будет жить старый Бульба? Вот и на нашей улице праздник!