Эстетика Другого расширяет поле эстетического анализа и позволяет выявить, описать и истолковать новые для эстетической теории феномены. Один из результатов исследования эстетического опыта в методологических координатах эстетики Другого – конституирование эстетики возможности (эстетики существования) и аналитическое описание двух ее важнейших регионов – пространства и времени. Подводя итоги обследованию эстетики пространства, следует обрисовать положение, занимаемое ей на общей карте эстетических расположений[250]
Концептуальные принципы эстетики Другого делают любое подведение итогов предварительным. Они не предполагают построения замкнутой системы категорий, охватывающей в содержательном плане все формы эстетического опыта. Эстетика Другого всего лишь задает смысловой горизонт, позволяющий выявлять и исследовать многообразные формы эстетического опыта. Причем сам этот опыт рассматривается как исторически изменчивый, подвижный.
. Краткий обзор выполненных на данный момент исследований эстетических феноменов, позволит оценить перспективу дальнейших шагов по описанию эстетического опыта в концептуальном горизонте эстетики Другого. Однако прежде чем приступить к такому обзору, стоит еще раз остановиться на тех изменениях в культурном и интеллектуальном климате Европы, без которых ни эстетика Другого, ни эстетика пространства были бы невозможны.
От эстетики сущности к эстетике существования.
В человеческом опыте есть переживания, связанные с восприятием различных форм пространства и времени. К такому опыту можно, в частности, отнести переживание старого, ветхого, юного, молодого, мимолетного, а также простора и выси, дали и пропасти, уютных и торжественных мест и т. д. Понять, что делает такой опыт ценным, используя возможности, предоставляемые нам религиозным, этическим, утилитарно-прагматическим, когнитивным, политическим и др. дискурсивными практиками, не удается. Сделать это под силу философской эстетике (неотделимой в своих началах от онтологии, философской антропологии, философии культуры…).
Ветхие и старые вещи, простор и даль – это предметы созерцания, привлекающие нас сами по себе. Это опыт, который напрашивается на осмысление философской эстетикой. Однако старая эстетика – в полном соответствии с классической настройкой концептуальной оптики – не вычленяла его из аморфного массива «чувственного опыта». Особенность классической оптики состоит в том, что тот, кто ей пользуется, обращает внимание преимущественно на красивое, прекрасное, изящное и т. д., так что особенных чувств и форм, которые не вписываются в этот понятийный горизонт, теоретик просто не замечает. Подобно тому, как магнит «обращает внимание» только на железо и игнорирует материалы иной природы, «намагниченный» классической традицией взгляд из множества модусов чувственного опыта отбирает только комплементарные ему, то есть более или менее соответствующие ожиданиям, сформированным традицией.
Эстетика прекрасного – эстетика эссенциалистская, фокусирующая свое внимание на телах в их сияющем акме, на явленной во плоти чтойности. Когда в центре внимания оказывается простор или пропасть, ветхое или юное (а такое в жизни случается), на первый план выходит не чтойность («что это?»), а та или иная модификация ни-что, не сущее, а его существование, то, как оно есть. Когда предметом восприятия оказываются формы присутствия сущего (пространство и время) в том или ином из своих модусов, то тем, что переживается (особенным), будет уже не образ явленного совершенства вещи, а тот или иной модус возможности присутствия, становления, трансцендирования.
Если в созерцании прекрасного обнаруживается (и утверждается) мир как завершенное целое (мир, в котором сущность предшествует существованию), то в созерцании ветхого или юного, выси или пропасти «предметом» переживания оказывается само бытие «в» мире (открытость) как возможность занять/сменить место. Другое в эстетике пространства и времени – это, собственно, возможность (или невозможность) быть иным, данная в особенном переживании, это мир, в котором сущности предшествует существование. В расположениях, событийным центром которых оказываются модусы чувственной данности пространства и времени, переживается сама наша способность желать и мочь как способность децентрированного (экстатического) существа.
Первым значительным шагом по направлению к эстетике, в которой акцентируется существование, а не сущность, стало выдвижение на авансцену эстетической мысли понятия возвышенного. Чувство возвышенного (по Канту) имеет отношение не к форме (прекрасное), а к свободе. К сожалению, новых шагов в том же направлении не последовало.
Для того чтобы включить анализ феноменов пространства и времени в эстетическую «повестку дня», необходима теория, которую интересует не только то, что есть, но и то, что возможно (или невозможно). Эстетика, способная артикулировать переживание разных модусов пространства и времени, выходит за границы теории, сфокусированной на восприятии вещей как совершенных и завершенных. Центральным понятием новой эстетики становится не понятие прекрасного, а понятие Другого (безусловно особенного, принимающего в разных эстетических расположениях разные образы: образы Бытия, Небытия, Времени и др.) как того, чья чувственная данность придает воспринимаемому и воспринимающему эстетическое достоинство. Данность Другого в восприятии прекрасных форм и в восприятии различных форм пространства и времени – это то, что конституирует чувственный опыт в качестве эстетического.
Секуляризация культуры, децентрация субъекта и смещение эстетической чувствительности. Сдвиг от эстетики прекрасного к эстетике существования (к эстетике возможности) обусловлен переходом от традиционного общества к обществу модерна, а затем – постмодерна. Концептуализация эстетического опыта по ту сторону оппозиции прекрасное-безобразное была подготовлена именно этой социокультурной трансформацией.
Сдвиг от эстетики чтойности (эстетики предметной формы) к эстетике возможности первоначально обнаруживается в новых темах и жанровых формах искусства. Существо перехода к обществу модерна состояло в постепенном разрушении геоцентрической модели миропонимания и ее замене на модель антропоцентрическую. В центре внимания второй модели (с момента, когда она достигла зрелости) находятся становящийся, открытый мир и свободный, самоутверждающийся субъект. Этот переход был длительным, постепенным и занял несколько столетий. Если не фиксировать внимание на отдельных этапах этого процесса, а указать на его логику (многократно описанную в литературе), то она состоит в движении от сущности к существованию, от гетерономии к автономии, от означаемого к означающему, от этических регуляторов этоса к его эстетическим регуляторам[251]
Подробнее см.: Хюбнер Б. Смысл в бес-СМЫСЕННОЕ время: метафизические расчеты, просчеты и сведение счетов. Мн., 2006.
.
В рамках космо- и геоцентрической парадигмы Другое, Смысл, Бог предшествуют субъекту, порождают/творят его и определяют формы и цель его существования. Сущность предшествует существованию и мыслится как данная человеку правящей трансценденцией. Эта модель требовательна к человеку, она жестко определяет его этос. Цель и смысл человеческой жизни в этой парадигме устанавливаются Другим: в данном случае не важно, будет ли Им умный и вечный Космос (античность), или же Творец и Создатель мира (хотя в иной перспективе это отличие имеет принципиальное значение).
Соответственно, в эстетическом восприятии и в художественно-эстетической деятельности этого времени центральное место занимает предметность, демонстрирующая завершенность и совершенство (тело, целое, порядок, мир). В фокусе внимания находится прекрасная форма как эстетический коррелят завершенного мира. Культивирование прекрасного соответствует миру, в котором жил человек Традиции (мир как разумно устроенное и неизменное в своих началах Целое). Безобразное в этой парадигме рассматривалось как нарушение нормы, как отступление от миропорядка и искажение стройной иерархии сущностей силами хаоса, оно было негативным коррелятом прекрасного и целиком от него зависело.
Утверждение за человеком права на выбор, на само-определение, на избрание веры, на ту или иную модель миропонимания (свобода совести, свобода мысли) дестабилизировало Другое. Существование Бога, конкретизация Его образа и учения в рамках церковной доктрины (Свящ. Писание в единстве с Преданием) перестали быть чем-то само собой разумеющимся для носителей Традиции. Традиция была поколеблена. Религиозная вера оказалась зависимой от религиозного и жизненного опыта человека как частного лица и от его личного выбора. Мир – со временем – утратил определенность-завершенность и оказался во власти неопределенности, стал тем, что манит и пугает одновременно. Желанный образ человека перестал быть самоочевидным[252]
Мы хотим сказать, что он перестал восприниматься как образ Божий, а уподобление Иисусу Христу перестало быть экзистенциальным ориентиром для секулярного общества. Утратили свою очевидность и социальные конкретизации образа настоящего человека; они стали предметом самоопределения личности.
. На первый план вышел поиск человеком своей сущности. Чаемый образ надлежало найти и попытаться реализовать его на практике, в жизни.
Описанный выше поворот от завершенности к незавершенности, от «что» к «как», от сущности к существованию, от подражания данному к экспериментированию и перформативности напрямую связан с перенастройкой человеческой чувствительности. В ситуации отсутствия Целого (и, соответственно, Смысла) и необходимости его индивидуального – на свой страх и риск – поиска возрастала чувствительность к тем предметам восприятия, чья данность сопряжена с переживанием разных модусов возможности. Если ни «я», ни «мир» не определены, если они требуют доопределения человеком, тогда возможность вести поиск приобретает особую ценность. Чувствительность к такой возможности формирует экзистенциальный и культурный запрос на эстетику существования (или, иначе, эстетику возможности).
Человеку, лишившемуся опоры в трансцендентном (а сам для себя он опорой быть не может, для себя он не более чем возможность себя как такого-то-вот человека) – хочет он того или нет, – приходится самому ставить вопрос о жизненной цели, а стало быть, решать вопрос о Целом (о мире и о том месте, которое он в нем занимает). Искомый образ «я» связан с тем, как этот вопрос решается. До тех пор, пока он не решен, человек пребывает в состоянии поиска или занимает себя чем-то, что способно заполнить образовавшуюся (в отсутствии Целого) пустоту.
Возможность двигаться, меняться – только это и остается человеку в ситуации смысловой неопределенности. Это то, что дает надежду стать самим собой («стань тем, кто ты есть»). Чем меньше у человека определенности в представлениях о мире и о том, к чему должно стремиться, на кого (на что) ориентироваться, тем больше усилий требуется приложить для упорядочения своей жизни и наполнения ее содержанием (ищут желаемое, а самым желанным оказывается желание). Новую (секулярную) культуру определяет движение как возможность поиска Цели, то есть того, в отношении к чему (в движении к чему) «я» может определиться. Экзистенциальную значимость приобретает возможность продолжить движение и во временном, и в пространственном измерениях. Движение, выбор, перемена места пролонгируют надежду на встречу с тем, с кем (с чем) можно (перед лицом собственной конечности) соотнести свое «я», обрести экзистенциальную опору, пребыть, стать.
Так обстояло дело примерно до второй половины XX века. В современную эпоху возможность замкнулась сама на себя. Теперь возможность, точнее, ее полнота, стала базовой ценностью, подлежащей охранению. Большинство (в том числе и креативное большинство) уже не надеется найти себя в отношении к Целому и даже принимает за аксиому нежелательность такого стремления: соотнесенность с Целым (и с Целью), полагают глашатаи нового мира (мира без абсолюта и абсолютных целей), делает человека догматичным и непримиримым в отстаивании того, что для него свято. Обретение Целого, готовность ответить на требования Другого превращает людей в фанатиков, подрывает основы гуманизма, ставит под вопрос гуманистическую максиму: человек есть высшая ценность. В отказе от поиска Целого (или, во всяком случае, в скептическом к нему отношении) как определяющем настроении не только «думающего меньшинства», но и широких народных масс обнаруживается главное, на наш взгляд, отличие зрелого модерна от модерна позднего.
Положение, в котором оказался человек Нового времени, разделяет сегодня, волей-неволей, не только общественная элита, но и основная масса населения Западного мира (включая и Россию как особую его часть). Оставляя в стороне последствия разрушения метафизической вертикали, вокруг которой веками выстраивалась жизнь христианского (а до него – античного, космоцентричного) мира, скажем о значении смены парадигм (поворота от сущности к существованию, от ставшего к становлению) для конфигурации эстетической чувствительности.
Осмысление эстетической чувствительности в этой ситуации – насущная задача наших дней. Одна из форм ее решения – рассмотрение вопроса о том, как возможна (в дополнение к эстетике сущности) эстетика возможности (эстетика существования).
Пространство и время на карте эстетических расположений (итоги и перспективы). Описание и анализ эстетических расположений нацеливают на выявление особых, присущих тому или иному эстетическому феномену онтических и онтологических характеристик[253]
Опыт чувственной данности Другого всегда конкретен, ситуативен, но анализ обнаруживает в пестроте и многообразии эстетических ситуаций и переживаний типологически устойчивые фигуры – «эстетические расположения». Под расположением мы понимаем континуум человека-и-вещи, конституируемый в точке эстетического события: понятие эстетического расположения ориентирует исследователя на дескрипцию эстетического опыта во всей его неустойчивости, изменчивости, подвижности.
. Концептуализация эстетического опыта привела нас к необходимости сделать следующие базовые разграничения: 1) отделить утверждающие Присутствие (Dasein) расположения от расположений отвергающих, 2) отделить расположения, эстетическим центром которых оказываются вещи, взятые со стороны их формы (их «чтойности »), от расположений, центрированных на существовании , на «так оно есть» Присутствия. Эстетическое «так оно есть» (расположенность Dasein) дает о себе знать в вовлеченности человека а) в созерцание временных модусов бытования вещей (с их «давно» и «сейчас», с их «потом», «скоро», «снова» и т. д.)[254]
Подробнее см.: Лишаев С. А. Эстетика Другого. С. 125–206.
и б) мест и направлений пространства, воспринятых как возможность где-то быть (пребывать) и куда-то перемещаться (быть в другом месте).
От расположений, связанных с созерцанием формы вещей, следует отделять и такие расположения, в которых внимание сфокусировано не на пространстве/времени, а на статической (маленькое, большое, величественное, затерянное) или динамической величине (силе) как явленной мощи/немощи («динамически возвышенное» по Канту). Эти расположения имеют своим предметом количество в статическом (величина) или динамическом его аспектах. С идеи «возвышенного» начинается предыстория постклассической эстетики.
Если бросить ретроспективный взгляд на карту эстетических расположений в том виде, который она приобрела к настоящему времени, следует признать, что эта карта остается фрагментарной. На ней много «белых пятен», а границы нанесенных на нее регионов эстетического опыта нуждаются в уточнении.
Начнем краткий обзор уже нанесенных на концептуальную карту расположений с феноменов эстетики отвержения. Эта область эстетического опыта (весьма чувствительная для художественных практик последнего столетия, хотя и недостаточно продуманная теоретически) была исследована достаточно подробно. Важнейшие расположения, в которых человек встречается с Другим в модусах Небытия или Ничто, описаны в «Эстетике Другого» (2000, 2008). Это, в частности, такие отвергающие расположения, как безобразное и уродливое, ужасное и страшное (эстетика Небытия), тоска и скука (эстетика Ничто).
Что касается эстетики утверждения (встречи с Другим в модусе Бытия), то в изучении данной области опыта продвинуться удалось не слишком далеко. К этой эстетике относятся разнородные эстетические феномены. Утверждающий эстетический опыт в целом богаче отвергающего. Отличие утверждающих расположений от отвергающих – это различие по онтологической конституции. Для вычленения и изучения отдельных областей опыта и конкретных эстетических расположений в рамках эстетики утверждения этого недостаточно. Многообразие эстетического связано не только с тем, в каких онтологических модусах открывается Другое, но и с тем, в каких разнообразных предметно-пространственных средах и ситуациях это происходит.
Если различие эстетических событий по онтологическому модусу имеет универсальный характер, то предметный профиль эстетических расположений заметно меняется в зависимости от обстоятельств. Какие-то расположения широко распространены (и артикулированы в языке) на протяжении долгого времени, какие-то встречаются реже и становятся актуальными в определенный исторический период и на какое-то время.
Анализ эстетической расположенности предполагает не только выявление ее онтологической конституции, но и анализ онтической составляющей расположения (поскольку способ данности Другого зависит от «где», «в чем» и «как»). Эстетические события разно-образны. В силовом поле события наше восприятие может фокусироваться или на сущности, или на возможности, причем сущность и возможность в разных ситуациях будут обнаруживать себя по-разному. Важно исследовать, как именно являет себя Другое: через созерцание чтойности вещи или через тот или иной модус возможности/невозможности иного?
На данный момент выделены расположения, чья специфика определяется или через форму тела (эстетика формы), или через величину, или через силу (мощь), или через форму пространства, или через тела, являющие время.
Эстетика формы включает в себя феномены красивого и прекрасного, уродливого и безобразного. В классической эстетике прекрасное и красивое – основной предмет внимания. Именно поэтому мы не исследовали их специально, останавливаясь на этих феноменах по ходу анализа безобразного, уродливого и других эстетических расположений[255]
Такая ситуация рассматривается нами как временная, поскольку категории классической эстетики, попав в концептуальное пространство эстетики Другого, могут и должны заиграть новыми красками.
.
Что касается эстетики величин, то здесь мы выделяем расположения маленького, большого, величественного, затерянного. Феномены маленького и затерянного были исследованы нами в общих чертах[256]
Лишаев С. А. Там же. С. 183–197.
. Если говорить об эстетике силы (о динамически проявленной мощи) [257]
Вопрос о том, входит ли в эстетику мощи также и эстетика немощи, остается для нас пока что непроясненным. С принципиальной точки зрения этого исключить нельзя (ведь рядом с эстетикой большого имеется и эстетика маленького, рядом с прекрасным – эстетика безобразного и т. д.), но вписывать в эту часть карты бессилие и немощь как предметы эстетического восприятия только ради принципа симметрии противоположностей не имеет смысла. Предметом описания и анализа феноменологии эстетических расположений может быть только то, что обнаружило себя в качестве эстетического расположения.
, то эстетические расположения этого типа нами не изучались. На данный момент можно утверждать только то, что в этот регион эстетического опыта войдет феномен, который Кант определил как «динамически возвышенное».
В расположениях эстетики величины и эстетики силы мы имеем дело не с сущностью и не со способностью/неспособностью схватывать-понимать ее, а с таким Присутствием , которое предполагает чувствительность неклассического типа. Когда в центре внимания оказываются величина или сила, то их восприятие связано с переживанием ограниченности (условности) существования воспринимающего (ведь и огромное, и маленькое, и мощное акцентируют, делают ощутимой ограниченность существования), а последнее – с актуализацией сверхчувственного, Другого как инстанции, причастность которой делает возможным осознание человеком собственной ограниченности (такое понимание встречи с тем, что переживается как возвышенное, предложил Кант, и нет оснований от него отказываться).
Перейдем теперь к обзору исследований, проведенных в области эстетики времени, где особенное кристаллизуется через моделировку (или, резче, де-формацию) вещей как выразителей времени, и исследований различных форм (образов, модусов) пространства как образов возможного пребывания/ перемещения.
Время на карте эстетического опыта . Расположения эстетики времени распадаются на два онтолого-эстетических уровня: на первом уровне Другое (как Время) дано безусловно, на втором – условно. К безусловной эстетике времени можно отнести эстетику ветхого, юного и мимолетного. Время здесь открывается как Время, как то, что задает онтологическую дистанцию (утверждает структуру Присутствия как Другого-в-мире). Все временное (сущее) присутствует в открытости, и открыто оно Временем как Другим всему «временному». Когда мы воспринимаем особенное вещи как ветхость, юность или мимолетность, мы имеем дело с переживанием ее и, соответственно, нашего существования в горизонте вопросов: «давно ли она существует?», «что для нее возможно?», «долго ли еще ей присутствовать?» и т. и. Вопросы такого рода группируются вокруг «как», а не вокруг «что». Возможность здесь (в расположениях эстетики времени) – это возможность присутствовать или отсутствовать, которая может быть актуализирована самыми разными способами. Темпорализация вещи в акте эстетического восприятия акцентирует внимание на ее (и созерцателя) существовании и позволяет пережить временное качество ее присутствия, а через него – само Время. На данный момент на карту эстетических расположений нанесены такие феномены эстетики времени, как старое, ветхое, юное, молодое, мимолетное.
Условная эстетика времени включает в себя феномены линейного (молодое/новое, зрелое, старое) и циклического времени (зима, весна, лето, осень и т. д.). Время здесь – это предикат сущего (сущее дано в «таком-то-вот» времени): книга старая, а не новая, вечернее солнце – ласковое, а полуденное – знойное. Онтологическая дистанция «дает о себе знать» и здесь, но дистанцирующее – Время, Бытие – не находится в фокусе внимания.
Расположения линейной эстетики времени специально нами не рассматривались. Они были выделены и описаны по ходу исследования безусловных расположений (ветхого и юного). Их рассмотрение носило «вспомогательный» характер. Существенные сложности связаны с вычленением и анализом зрелого как феномена линейного времени. Зрелость растворяется – эстетически – в красивом и прекрасном.
Эстетика циклического времени намечена в «Эстетике Другого» (2000, 2008) как особая область эстетического анализа и предполагает конкретизацию до уровня аналитического описания конкретных эстетических феноменов. В деталях она нами не разрабатывалась.
Пространство на карте эстетического опыта . К расположениям эстетики пространства мы относим места (ландшафты, интерьеры) и направления (простор, просторное, даль, пропасть, бездна, высь, высота). Воспринимая особенное в образах простора, выси или пропасти и переживая особенные чувства, мы имеем дело с чувством существования. В созерцании направления пространства мы набрасываем себя на возможность или невозможность перемещения. Возможность изменить жизнь предполагает определенные движения тела, меняющие наше положение в пространстве (наше «где»). В каждом из расположений эстетики направлений человек имеет дело с тем или иным модусом простирания как условием своего существования (быть, присутствовать – значит находить себя «в» и иметь возможность перемещаться в каком-то направлении).
Когда мы эстетически воспринимаем место, будь то пейзаж или уютный, торжественный, etc. интерьер, мы переживаем возможность или невозможность присутствовать в границах определенного топоса и имеем дело с разными модусами этой возможности.
Эстетика направлений на данный момент проработана нами подробнее, чем эстетики места. Впрочем, разные направления описаны с разной степенью конкретизации. Наиболее подробно исследован феномен простора. За простором, по степени аналитической проработанности, следует пропасть. Что касается аналитики выси, то здесь мы пока имеем только ее общую онтолого-эстетическую характеристику. При этом на эстетическую карту были нанесены также условные расположения эстетики направлений (даль, высота, просторное). Причем эстетический профиль просторного был только слегка намечен и нуждается в дальнейшей проработке.
По сравнению с эстетикой направлений феномены эстетики места исследованы хуже. Расположения эстетики ландшафта (местности) нами не изучались. Лучше обстоит дело с обследованием феноменов эстетики интерьера. Один из них – уют – описан достаточной подробно. Другой – торжественный интерьер – получил общую характеристику; его концептуальный образ нуждается в уточнении. И уют, и торжественное помещение мы относим к условной эстетике Другого.
Эстетика пространства и времени в современном мире . Разметка концептуальной карты эстетики пространства и времени представляется нам актуальной исследовательской задачей, которая имеет еще и практическое измерение. При всей созвучности эстетики пространства современной социальнокультурной ситуации, эстетические феномены этой группы становятся все менее доступными.
Нарастание скорости движения во всех сферах жизни (социальные трансформации, сфера производства и потребления, обновление информации, формы общения и образ жизни и т. д.) создает, с одной стороны, эффект свертывания («сжатия») пространства и времени до точки «здесь» и «теперь», с другой стороны, перманентная активность и загруженность, занятость субъекта разнообразным содержанием пресекают саму возможность «погрузиться в созерцание» (остановиться в «здесь» и «теперь»). На высоких скоростях пространство перестает восприниматься как простирание, а место – как место пребывания[258]
Интересные размышления об онтологии скорости и неспешности см. в работе: Секацкий А. К. Неспешность: онтологические и теологические аспекты // EINAI: Проблемы философии и теологии. № 1. СПб, 2012. С. 24. URL: http://einai.rn/PDF/2012-01-Sekatsky.pdf (дата обращения: 02.04.2013).
. Время – вслед за пространством – катастрофически сжимается (наглядный образ такого сжатия – одноразовые вещи). Слипание времен приводит к постепенному отмиранию чувства сопричастности к прошлому и будущему (то, что было 20 лет назад, – это «другая жизнь», а то, что с нами будет через десять лет, трудно представить).
Из широко распространенного эстетического опыта феномены эстетики пространства и времени превращаются в редкий опыт. В ситуации, когда эстетическая восприимчивость человека Нового времени к становлению оказалась под вопросом, самое время заняться осмыслением ее философско-теоретических и жизненно-практических измерений. Трудно сомневаться в том, что работа понимания – необходимое условие возникновения практик, нацеленных на сохранение в нашем опыте старых и новых эстетических расположений.