Ближе к вечеру мы достигли пределов Украины — об этом я догадался, когда машина проехала мост, перед которым стояла табличка «Река Уж», значит; уже и до Киева не слишком далеко…
— Корчма! — воскликнул док и начал съезжать с трассы. — Подзакусим!
— О нет… — пробурчал я себе под нос.
То, что все это закончится очередной пьянкой, я не сомневался. Стоит мне остаться в этом мире на одном месте больше пятнадцати минут, как сразу в руках оказывается выпивка и стопки, а уровень алкоголя в крови взлетает до показателей, близких к летальным… Надо драпать из этого мира на фиг! И побыстрее!
Доктор припарковал катафалк у двухэтажного терема, сложенного из сосновых стволов, и мы вылезли из машины. Корчма называлась «Иван Подкова», на первом этаже находился просторный зал метров пятнадцать в длину с парой десятков столиков, в дальнем конце зала расположилась массивная стилизованная барная стойка из неструганых бревен. Ничего такой гадюшник, в моем вкусе. Никакой дрянной музыки, типа шансона, совсем немного посетителей, уютно и тихо…
Мы расселись поближе к стойке, заказали комплексный обед, и шустрый дородный официант в вышиванке лихо застелил новую скатерть и уставил наш столик национальными украинскими блюдами: борщ, залитый в хлебину, галушки, вареники, дымящаяся колбаса, картопля со шкварками, свежие помидорчики и огурчики, зеленый лук, хлеб домашней выпечки и сало, нарезанное толстыми ломтиками. Посреди стола, на почетное место был поставлен большой запотевший графин мутной жидкости.
— Что в графине? — спросил я.
— Горилка «Первак», — ответил официант. — Щоб стояв у кожний хати.
— Аминь! — воскликнул я и принялся разливать водку по стопкам. Похмелини я не налил, но он устроил истерику, так что пришлось наливать и ему. Мы выпили, и я заставил всех закусить исключительно борщом! Наипервейшая закуска в природе! Невежды и придурки думают, что борщ — это вязкая дрисня в тарелке. Болваны! Горячий густой борщик, да с чесночком, да с домашним хлебчиком, да под хорошую водочку — непревзойденная закуска! А икру красную, черную и заморскую баклажанную впридачу можно смело слить в унитаз!
По мере того как мы выпивали по маленькой и славно закусывали, Похмелини все больше и больше тянуло рассказывать всякие истории.
— Марыя хоть и дура, но работать более-менее умеет, — сказал он. — А вот была у меня другая дура, Галя. Совсем безрукая! Я ей говорю: беги в гастроном за коньяком, а она ни в какую! Нет и все, не пойду! Куда это годится, разве это работа? Работать в медицине и не освоить манипуляцию покупки алкоголя в гастрономе? Это вопиющая некомпетентность! В медицине без этого навыка никуда. Мы, доктора, завсегда у спиртов тремся… Уволил ее к чертям собачим.
— Так подай в министерство образования рацпредложение, пускай предмет «хождение в гастроном» введут в курс обучения медсестер.
— И подам! Сидят там яйцеголовые академики, учебные планы строчат, а самый главный навык обходят вниманием! Они там что? Трезвенники великие? Как бы не так! Знаю я этих академиков, у них там вообще не Министерство образования, а подпольная наливайка! После каждого «ученого совета» вытрезвиловки забиты академиками, допившимися до белочки… Я только поэтому в науку и не пошел, мне и так весело. Работа сама по себе скучная, но я не скучаю, ввожу новые методы…
— Да… — сказал я, вспоминая прием у этого доктора. — Это что угодно, но не скука…
— Всякое бывает. Помню, еще при Гале, один комсомольский вожак со стоматологическими наклонностями жену в неверности уличил, и зубы ей пересчитал. Она ко мне на лечение пришла, я пять часов реставрацией целостности фронтальных зубов занимался, уже почти достиг совершенства, и тут звонок — ревнивый муж звонит. Галя берет трубку и муж живо интересуется, почему его жена так долго торчит у доктора и требует ее к аппарату, а великодумная Галя и отвечает: «У нее занят рот, подождите, доктор сейчас кончит, ваша жена сплюнет и вам перезвонит…» и кладет трубку. Чем это закончилось, я узнал позже: комсомольца в тот же вечер повязали мильтохи и посадили за нанесение тяжких телесных повреждений, а жену комсомольца через месяц выписали из больницы скорой помощи. С козлом-комсомольцем она развелась и приходила ко мне на удаление безнадежно переломанных мужем зубов и протезирование уже веселой разведенкой…
— О tempora, o mores, — сказала Герда.
— Да, — согласился док, — времена веселые и нравы еще те! Был у меня как-то интерн-практикант, молодой хлопчик, только после института, я его Абитуриентом дразнил. Поработал в моей конторе пару месяцев и смылся с криком «Мама, забери меня отсюда!». Ну, да не в этом дело. Сижу на работе и пью коньяк, тут звонок из горздрава: на каком основании я допустил к работе абитуриента? Я аж коньяком подавился от таких вопросов! Чего, говорю? Совсем с ума посходили? Какой, говорю, мать вашу, абитуриент? Они и отвечают, мол в субботу в мой кабинет приходила плановая комиссия, работал доктор, но не вы. Доктора от работы не отвлекали, но медсестру Галю спросили, кто таков, а она ответила, что это абитуриент, акт составлен. Вот им и интересно, почему прием в моей конторе ведет не дипломированный спец, а абитуриент. Я им и говорю: идиоты! И комиссия ваша идиотская! И Галя дура набитая! Галя по скудоумию вашей комиссии чушь спорола, статус интерна с кличкой Абитуриент спутала, а ответственейшая комиссия эту муру в акт вписала! Галя — она дура, а члены комиссии? Мудрецы? Так что, говорю, порвите этот акт на два куска, один кусок скомкайте и запихайте в зад членам комиссии, а другой кусок мне отдайте, я его Гале воткну!
Чем меньше становилось водки в графине, тем острее становились темы, в итоге мы добрались и до политики, и до войны в Ираке…
— Херня! — чуть не кричал я. — Страна, которая своей шкурой не прочувствует, что значит вторжение супостатов и ужас войны на собственной территории, будет распространять вирус войны везде и всегда! Проклятые янки! Ни хрена они не знают про ужасы войны, старания террористов в виде рухнувших башен Импаер Стейт Билдинг для наглядного прояснения этого вопроса явно недостаточны…
— А Перл-Харбор?! — вскричал доктор.
— Ну ты тупой?! Перл-Харбор вообще на Гавайях! Близ Гонолулу!
— Ну а Гражданская война в США? — не унимался доктор.
— Тьфу! Причем тут эта поножовщина? Так называемая Гражданская война в США — это пшик, по славянским меркам это просто пьяная разборка на хмельной вечеринке с приблизительно схожим числом жертв!
Договорить нам не удалось — в тот момент, когда я с пеной у рта предлагал ввести в США ограниченный китайский контингент в виде ста миллионов солдат для предоставления Америке наглядной агитации на тему «ужасы войны», доку приспичило посетить туалет, и он торопливыми шажками ушел на поиски заведения.
— Ти есть нье льюбить Амьерикя? Почьему? Ето фьедь софьетишен союзьник, — спросила Герда.
— Видал я таких союзников в гробу, в звездно-полосатых тапочках!
Тут в зал вошла и остановилась у дверей странноватая компания. Это были мои «коллеги» — волосатые рабы в куртках-косухах. Их было пятеро, двое из них крепко держали под руки какого-то несчастного, обряженного в ку-клукс-клановский белый балахон. Колпак с головы был снят, морда этого бедолаги была разбита, правый глаз заплыл полностью, так что видеть он мог лишь левым глазом. За спинами этой компании прятался еще кто-то.
— Эти? — гнусавым голосом спросил тот, что был за спинами.
Не понравилось мне это, ой не понравилось! Мы обменялись с Гердой тревожными взглядами, судя по всему, ей происходящее тоже не нравилось. Я отодвинулся на стуле, чтоб при случае было легче вскочить, Герда последовала моему примеру.
Рабы встряхнули избитого, он поглядел на нас своим единственным дееспособным глазом и утвердительно кивнул.
— Ликвидировать! — скомандовал гнусавый голос, и рабы потянулись за пистолетами.
Дальше все происходило быстро. Услышав первые звуки слова «ликвидировать», мы с Гердой выскочили из-за стола, кинулись в сторону барной стойки, благо она рядом, и диким прыжком перемахнули через нее ровно в тот момент, когда прозвучали выстрелы.
Раздались вопли посетителей, зазвенело разбитое стекло, и нас с Гердой осыпало осколками, мне раскровенило физиономию. Я аж протрезвел от злости. Пока я, чертыхаясь, вытаскивал пистолет, Герда, не высовываясь, уже пустила три пули из своего тульского «Парабеллума» — дескать, все в порядке, волосатые, у нас тоже есть пистолеты и голыми руками нас не взять! Ответили десятью. Герда шарахнула еще три раза, а я добавил четыре. У меня ведь патроны 50АЕ (12,7), если куда-то попадают, то разносят это к чертовой бабушке, а еще грохот от выстрела чудовищной силы! Все вместе это создает мощный психологический эффект, ради этого качества я и отвалил в свое время немалые деньги за этот платформенный пистолет в такой комплектации. Подразумевалось, что он будет использован как орудие устрашения, а не как непосредственно боевое оружие; если б я был любителем перестрелок, я бы приобрел нечто вроде сика-пуковской «Беретты» или джеймсбондовского «Вальтера»…
После моих выстрелов ответная стрельба стихла, ребята явно поспешили найти себе достойное укрытие, ибо перевернутый стол здесь не поможет: 50АЕ его даже не заметит, спрятавшегося за ним прошьет насквозь и полетит дальше… на Луну. Секунды затишья я использовал на дозвон лейтенанту Шило.
— Выручай, чувак! Срочно нужна помощь! — крикнул я в трубу.
— Ян, ты? Что случилось?
Моего ответа он не услышал, так как опять началась стрельба.
— Какого лешего… где… мать… ногу… — это то, что я услышал. Оставаясь на линии, я выстрелил три раза и переменил магазин, патроны хорошие, но их всего семь штук в обойме.
— Украина! — заорал я. — Корчма «Иван Подкова»! Нас прессуют! Украина! Корчма! «Иван Подкова»!
— … на линии… мля… Подкова…
— Украина! Корчма! «Иван Подкова»!
Справа от стойки распахнулась задняя дверь и из нее выскочил героический Похмелини в немецкой каске, с автоматом Калашникова в руках и весь обвешанный спаренными обоймами. Док обдал атакующих длинной очередью и с невероятной для его комплекции грацией прыгнул к нам. Дьявол! Надо завязывать с пьянкой, теряю форму! Про эту дверь я даже не подумал! Из этой двери вполне мог выйти мой «коллега» и пиф-паф, ой-ой-ой — все умерли. Ну что ж, жить надо вечно или умереть молодым. Был хороший шанс сдохнуть, докторский катафалк пригодился бы и был бы использован по прямому назначению. Правда, не радует, что шанс образовался ввиду собственной очевидной дури! Этак моя репутация будет загублена на корню…
— Док! Держу дверь! — воскликнул я, дабы не казаться некомпетентным идиотом в глазах Похмелини, и демонстративно ощупал свой кровоточащий порез над бровью. Дескать, я тяжко ранен осколками стекла, но из боя не вышел.
— Что за козлы? — крикнул док, выпустив еще одну очередь и перезарядив.
— Не знаю! — я прильнул к телефону.
— Не сопротивляйся… они… манеры… ломать руки… ни в коем… сдавайся… — Шило явно пытался что-то мне сказать, но что именно, я не особо понял. — Держись… минут… сдавайся… на линии…
Ни черта не слышно из-за этой пальбы! Кому сдаваться? Я не видел никого, кто горел бы желанием взять нас живыми.
— Не дрейфить! С вами Похмелини, великий и ужасный! — вскричал док и нажал на курок.
Этот доктор явно склонен к насилию, что, впрочем, не удивительно при его-то профессии. С АК-47 он обращался даже более ловко, чем с зазубренными щипцами для удалений зубов.
— Я думаю, что за стрельба? Метнулся посмотреть… Ого, думаю! Ну, не беда, катафалк тем и хорош, что большой, много в него разных полезных штук помещается! Отобьемся!
В воздухе нарастал какой-то непонятный гул, скоро стало ясно, что это шум моторов вертолетов. Что-то громко засвистело, раздался звон разбитых окон и зал стал наполняться дымом…
— Вот, черт! — воскликнул док, бросил АК на пол и прикрыл голову руками. — Это «Беркут»! Что б не происходило, не сопротивляйтесь! Иначе — конец! Не сопротивляйтесь…
— Плюс! — раздался голос, многократно усиленный мегафоном, и началась катавасия.
Задымленный зал вмиг заполнили полчища черных солдат в противогазах. Откуда они взялись, я даже не понял, вернее, не успел понять. Мой пистолет выбили из рук, руки скрутили за спину и заломили, двое или трое схватили меня за руки и волосы и потащили по разгромленному залу на улицу. Меня вытащили из здания и бросили на землю лицом вниз, руки сцепили наручниками, какой-то гад вонючий наступил на мою шею огромным ботинком, а в голову уперся холодный ствол. Такая же участь постигла всех, кто был в зале, включая официанта и посетителей. Все это действо сопровождалось немецкой руганью, Герде такое обращение явно не понравилось, и она сыпала проклятиями, но ее грубо усмирили. Шустрые «Беркуты», небось, в отчете напишут, что операция прошла успешно, без шуму и пыли…
— Товарищ полковник, общественно опасные действия пресечены! — бодро отрапортовал кто-то.
— Так-так… Который из вас Ян Подопригора?
— Их бин… — прохрипел я из-под сапога. — Я это…
Меня ловко подняли на ноги и сняли наручники.
— Что тут произошло? — спросил полковник, кряжистый мужичек средних лет. — Мне звонил лейтенант белорусской милиции Шило, просил вам помочь? Я слушаю.
— Освободите фройляйн и доктора, это со мной… — откашливаясь, отплевываясь и отряхивая с себя пыль, попросил я.
— Это подождет, я слушаю.
— Да я и сам не знаю, сидим, обедаем, тут приходят эти… — Я ткнул пальцем в выложенных рядком рабов… — А с ними еще кто-то, я не разглядел, а еще был тип в балахоне, он нас опознал, и началась стрельба. Что такого мы сделали, я не знаю… Это все. Дальнейшие наши действия — это необходимая самооборона.
Полковник отдал команду освободить всех, кроме моих «коллег» и расспросил пострадавших посетителей о происшедшем. Дотошный! Однако в искажении фактов уличить меня не удалось.
Меж тем бойцы «Беркута» вытащили из зала пробитого пулями беднягу в балахоне, кучу пистолетов и докторский АК-47.
— Надо же, автомат, — сказал полковник, — какой только идиот разрешил свободную продажу автоматического оружия? Мало, что ли, нам было геморроя с полуавтоматическим?
Полковник, руководивший расследованием инцидента, допросил рабов, они на ломаном русском всю вину валили на своего хозяина, который, судя по всему, скрылся с места проишествия. Дескать, им приказали, а они приказы не обсуждают. Нам было позволено забрать свое оружие, а я сбегал в задымленный зал и нашел среди руин свой «Электронмаш». Как он уцелел — непонятно.
У входа в корчму сидел официант и демонстративно причитал. Как оказалось, он же являлся и владельцем заведения.
— Люды дорби! Товарыши! Що ш це коеться! Кляти москали гэть увэсю корчму разгромылы! Ой лышенько, яки збыткы! Горилку побылы, йижу змарнувалы, викна геть зломалы, двэри знэслы та клиентив налякалы! Якэ лишенько… За що мэни такэ?
— Твой кабак? — грубо спросил полковник.
— Мий, я його ось цимы рукамы збудував! А москали його гэть зруйнувалы… щоб йим повылазыло!
— Страховка есть?
— Та е… як же ж бэз нейи?
— Значит, пасть закрой, и не изображай из себя кающуюся Марию-Магдалину. А кабак твой разнесли не москали, а немецкие рабы! Но, может, ты хочешь сказать, что это «Беркут»? Может, это мои орлы разнесли твою дурацкую корчму? — сурово спросил полковник.
— Ничого такого я не казав! — испугался хозяин корчмы.
— Смотри мне, козак, заточу в узилище, по типу как за разжигание межнациональной вражды. Понял?
— А як же? Я що? Нэсповна розуму? Чы шо? — Хозяин тут же перестал кривляться, изображая безутешное горе, и шустро смылся с глаз полковника.
— Так-с, — обратился полковник к моим «коллегам», — согласно Уголовному кодексу УССР, рабы, совершившие преступление по приказу хозяев, передаются в государственную собственность сроком на три года. По истечении этого срока вам будет возвращена свобода и предоставлено советское гражданство.
— Кул! Вери гуд! — воскликнул один из рабов. — Зафакал ми зыз крейзи Дьябло! Вива фридом! Сри йирс — шит, фридом — кул!
— Так ваш хозяин Дьябло?! — воскликнул полковник.
— Ес, факин Чикито Эль Дьябло! Ступит, крези сановобич!
— Так что ж вы мне раньше не сказали! — Полковник чертыхнулся и принялся отдавать подчиненным приказания, направленные на усиление мер по поимке скрывшегося хозяина рабов.
— Еще людей и передайте всем постам: огонь на поражение! Мне этот чертов конкистадор нужен в гробу, а не в зале суда!
Вот те на! Тот самый колумбиец Чикито, который, в теории, должен помочь нам встретиться с наркобаронами, только что кровожадно взалкал нашей крови. Что за ерунда? Сика-Пуке придется объясниться, пускай расскажет, любитель розовых рубашек, почему его амиго Дьябло пытался нашпиговать нас свинцом. Что вообще происходит? Тут меня посетила подленькая мыслишка: а может, ну его в зад, этого Ван Ваныча? Может, прямо сейчас попросить этого полковника подкинуть нас с Гердой в ближайшее отделение СМЕРШа? Сика-Пуку слить контрразведке, а в обмен попросить помощи в возвращении домой? Помогут… или в дурку упакуют…
— Фаньючий фарфари! Бидло и грубияни! Менья топтять ботьинок! Крютьить рюки и задьирять мой юбька! Испортить мой причьеска! — пожаловалась Герда.
— Остынь, фашистка, — сказал док, — скажи спасибо, что тебя вообще не пристрелили. Это ж не мильтохи, это «Беркут»! У них работа такая…
— Официрен! — обратилась Герда к полковнику. — Я требофать изфинений и материальний компьенсяций!
— Вот как? — Полковник иронично поглядел на злую Герду. — А личное оружие в установленном для иностранцев порядке вы зарегистрировали? А ваш раб зарегистрировал? Официальное разрешение на въезд в СССР у вас есть? А у раба есть? А покажите мне отчет СМЕРШа о вашем статусе? А отчет КГБ где?
— Менья топтять нохой! — вместо ответа истерично выкрикнула Герда.
— Значит, ничего из вышеперечисленного у вас нет? Так я и знал. Сожалею, фройляйн, но до предъявления документов я не могу ходатайствовать о выплате вам материальной компенсации. Озаботьтесь оформлением документов…
— Думкопф! — крикнула Герда. — Зольдафон!
— Все думкопфы в Третем рейхе! Успокойтесь, фройляйн, — сказал полковник, взял у солдата мегафон и скомандовал: «Минус!»
Бойцы забрали рабов и тело погибшего и устремились к вертолетам. Герда преследовала полковника по пятам, сыпала проклятья и угрозы, а полковник отмахивался от нее, словно от назойливой мухи. Когда вертушки начали взлетать, Герда сорвала с ноги туфлю и швырнула ее в вертолет. Сбить, что ли, она его хотела? Ловкий ход. Самого Хрущева переплюнула — тот ботинком долбил трибуну ассамблеи ООН, а Герда на вертолет «Беркута» замахнулась…
— Что это с ней? — спросил док. — Совсем ку-ку? Ей надо меньше курить дури… дольше проживет.
Герда, когда увидела, что вертолет туфлей не одолеть, впала в отчаянье, подобрала свою обувку, расселась на земле и от злости начала стучать туфлей по асфальту. Нет… Хрущев все-таки круче…
Я размышлял, утешить ли мне Герду или пускай сама перебесится, когда зазвонил мой телефон.
— Ян, ты цел? — Это был лейтенант Шило.
— Цел, спасибо за помощь, полковник со своими ребятами сильно помог.
— Всегда пожалуйста.
— А что ты мне пытался сказать во время стрельбы? Я ни черта не расслышал.
— Предупредить хотел, чтоб ты сразу сдавался «Беркуту». Эти парни образованием и хорошими манерами не блещут, у них другое назначение — мышцы и рефлексы.
— Я это уже понял, еще раз спасибо за помощь.
— Не за что, но с тебя бутылка. — Он отключился.
Вообще-то это странновато: полковник «Беркута» спешит на помощь немке с рабом по просьбе участкового лейтенанта. Странно… но может в этом мире это как раз нормально?
Я подошел к Герде, аккуратно взял из ее рук туфлю и нежно надел ее на босую изящную ножку, а потом помог моей расстроенной подруге встать. Герда жалостливо ткнулась носом в мое плечо. Трогательный момент…
— Нам потребуется прачечная, — сказал я.
— И парьикмахерьская, — сказала Герда.