Все усложнилось, конкурировать с КГБ я не способен, единственный мой шанс — это добраться в Чайна-таун, ресторан «Спящий Будда»…

Я смешался с какими-то демонстрантами, шествующими в сторону центра, что есть мочи проорал лозунг «Смерть ревизионистам», и в ответ услышал рев одобрения. Какая-то социально активная комсомолка накрутила мне на руку сине-красную ленточку. Очень хорошо, теперь я здесь «свой», даже если меня «ведут» комитетчики, то арестовать меня в такой толпе демонстрантов они не посмеют… С большой долей вероятности можно утверждать, что кегебисты не сунутся в кучу приверженцев СМЕРШа, просто из чувства самосохранения… да и не обнаружишь меня среди такой прорвы народу.

— Комитет Глупых Болванов! — заорал я.

— Да-а! — радостно подхватили демонстранты такую расшифровку аббревиатуры КГБ.

— Кодла Галлопирующих Баранов!

— Да-а!

— Убийц Пронина отодрать без вазелина!

— Правильно, чувак! Без вазелина! Да-а!

— Абакумов — наш генсек! Перестроечников в Аушвиц! В крематорий!

— Да-а! Третий рейх с нами!

Я изо всех сил имитировал политическую зрелость, а сам присматривался к автомобилям, стоящим у обочин, — какой-нибудь из них придется присвоить…

Вот оно! То, что мне нужно, обнаружилось припаркованным среди разных «Жигулей», «Москвичей» и «Волг» — «Форд Probe» девяносто второго года! Здесь он называется «Запорожец», но это ничего не меняет, эту тачку я знаю от и до, я могу вскрыть и завести ее с закрытыми глазами, причем одним лишь большим пальцем левой ноги. Так я и поступил…

Я пристроился в хвост автоколонны, обвешанной символикой СМЕРШа, и покатил куда-то в сторону от центра по незнакомым мне улицам. Я долго не мог понять, где нахожусь; лишь узнав контуры милой моему сердцу киевской дурки имени Павлова, которая доминировала и возвышалась на холме над проезжей частью, я понял, что это Сырец. Отлично! Я отстал от колонны и вывернул влево, в сторону проспекта Ярослава Мудрого, а там и до Чайна-тауна рукой подать, а там и ресторан «Спящий Будда», а там и Цяо-Вяо или как его? Забыл! Биняо? Цунь вцинь? Сунь хунь вчай? А какая на фиг разница?! Мне нужен китаез-управляющий, а как его зовут — не важно, да хоть Мао Цзэдун…

Я включил радио.

— …Силы МВД продолжают препятствовать проникновению в крупные города лиц, проживающих в прилегающих областях и желающих принять участие во всенародной акции поддержки СМЕРШа…

Вот и хорошо, заняты ребята, то-то я смотрю — на улицах милиции почти не видно.

— …На переговорах в Москве, посвященных нынешнему кризису, достигнута договоренность сторон о расширении полномочий следственной комиссии. Отныне комиссия уполномочена вести допрос ревизионистов. Йозеф Геббельс назвал этот результат позитивным шагом…

Геббельс! Тоже мне, посредник! Канай, козлина, в свой Третий рейх трубы крематориев чистить… а если хочешь принести пользу СССР, то прихвати с собой для предания огню побольше ревизионистов и кегебистов, я думаю, в твоей фашистской Германии крематориев на всех хватит…

— …Подмосковный городок ГАЭС стал одним из многих центров сбора ревизионистов, здесь собралось уже свыше ста тысяч людей, все они вооружены, многие имеют автоматическое оружие, люди разбиты на боевые подразделения. Собравшиеся выражают поддержку КГБ и призывают генерального секретаря не идти на уступки представителям СМЕРШа. В настоящий момент не предпринято каких-либо мер по разоружению этих людей. В ответ СМЕРШ призвал своих сторонников не выходить из домов без личного оружия…

Очень позитивно, нечего сказать… Придурки! Да они тут поубивают друг друга! А высокопоставленные мудаки в Москве за «круглым столом» сидят и притворяются, что ищут выход из кризиса. Очень похоже, что вместо того, чтобы думы думать, они шнапс с Геббельсом лакают… Подозрительно сие, так и до гражданской войны рукой подать.

Вы как хотите, но если полыхнет, то я — за СМЕРШ! К черту гегемонию КГБ! Да будет НЭП, а рабство, организованное согласно пожеланиям козлиного Троцкого с ревизионистами и гебистами в качестве рабовладельцев, — в задницу! Хотя, самое разумное, что можно сделать в этой ситуации — это рвануть в свой мир…

До Чайна-тауна я добрался без каких-либо неприятностей, никакого «хвоста» за собой не обнаружил, один лишь раз меня остановили на импровизированном КП, но, поглядев на мою дикую прическу и карточку «№1», офицер скорчил презрительную гримасу и велел мне убираться, причем не по-русски, а на английском процедив сквозь зубы: «факарагир, эсхул»…

Покружив по улочкам китайского городка, я обнаружил искомый ресторан и, отъехав от него метров на пятьсот, заглушил мотор и вышел из машины. До ресторана я и пешком дойду, а машина все-таки угнанная, парковаться прямо у «Спящего Будды» не вполне разумно…

Как только я решительной походкой вошел в двери ресторана, ко мне подскочил мелкий официант-китаец и услужливо усадил меня за столик.

— Цево зелает гаспадина? — спросил он.

— Саке, — ляпнул я первое, что пришло в голову.

— Гаспадина, саке японьськая, а у нас китайская ресторана, цево китайскава зелает господина?

— Текила есть? — спаясничал я.

— Пускай гаспадина заказывает китайская, не мексиканская.

— А чача?

— Пускай гаспадина заказывает китайская, не грузинская.

— Ну ты, тупой? Дай чего-нибудь вмазать!

— Вот это оцень понятная разговора! Гаспадина хоцет водоцьки!

— Дошло, наконец? И поесть чего-нибудь съедобного, мяса. Под мясом я понимаю телятину или свинину, яйца китайского гиппопотама не предлагать! Поджаристых пиявок и маринованных тараканов я не ем, циррозную печень ползучих гадов и выжимки из мозгов ядовитых пауков тоже не люблю…

— Понятно, господина, — официант шустро удалился.

Сейчас подкреплю силы китайской отравой, а потом устрою скандал и потребую управляющего, чтобы все выглядело естественно, а уж потом и про колумбийцев потолкуем…

Явился официант с большим подносом и выставил на стол десять штук фарфоровых стаканчиков, заполненных вонючей рисовой водкой, и к ним добавил большую чашу с чем-то противоестественным.

— Приятнова апетита, гаспадина.

Я с опаской поглядел на содержимое чаши, наполненное какими-то черными макаронами.

— Это что? — спросил я.

— Мяса! — радостно ответил официант. — Хоросий, хоросий.

Я с опаской отправил в рот кусочек. Действительно, это оказалось мясо, нарезанное длинными тонкими полосками. Вкус, правда, был странноватый, сладко-перченый, но не все ли равно, чем закусывать? С самым философским видом я оглядел стаканчики с водкой. Если все это выпить, то можно китайцем-каратекой стать. Пьяным мастером. Пьяным мастером пьяного дебоша… Хотя стиль «пьяный дебошир» — это сугубо славянское изобретение и обучаются ему не в монастыре «Шаолинь», а в храме «Пиво-Воды»…

После шестого стаканчика я понял, что пора скандалить, и затребовал пол-литра чачи.

— У нас нету цяци, — заявил официант, — у нас все китайский.

— Все китайское? — грозно спросил я.

— Все-все, все хоросий и вкусный, все китайский, а грузинской цяци совсем нету... все китайский.

— Ты что, расист?

— Нет.

— Презираешь все некитайское? Да знаешь ли ты, что за люди — грузины! — сказал я и продекларировал:

— Гаспадина, Германа Титова — это не грузина, это космонафта.

— А я разве сказал, что он грузин? В августе 1961 года Титов на корабле «Восток 2» ломанулся в космический вакуум! А космонавтам сразу Звезду Героя на грудь привинчивают! Берегут их и холят, по китайским закусочным не таскают! Чтоб понос не прохватил на орбите, а то сам понимаешь, скандал космического масштаба!

— У вас поноса?

— Диарея у меня! Это у Титова понос межгалактический. И вообще! Подайте мне вашего главного расиста-управляющего!

— Наса управляюсяя не расиста!

— Да? Тогда он ревизионист китайский! — Я подергал сине-красные ленточки на своей руке. — Меня по указке КГБ какой-то дрянью накормили, и теперь меня пучит немилосердно! Позовите мне управляющего! Отравители!

Официант торопливо скрылся за какой-то дверью. Хорошо, если он побежал к управляющему, плохо, если сейчас из этой двери выйдут бойцы китайских триад и начистят мне за хамство морду своим кунг-фу… Однако этого не случилось, из двери вышел официант и предложил мне проследовать за ним.

— Наса управляюсяя Цинь Бао Цяо вас оцень здет.

— Ну… раз твой китайский оябун меня ждет, то веди.

— Цинь Бао Цяо не оябуна, оябуна в японская якудза бывает, а господина Цинь Бао Цяо — большая китайская мандарина.

— Китайская мандарина? Тогда тем более веди! — сказал я и отправился вслед за официантом.

Мы вошли в дверь, миновали недлинный коридор, поднялись по лестнице на второй этаж, и официант распахнул передо мной двери, украшенные резным орнаментом.

— Какого черта вы вытворяете в моем заведении! — без всякого акцента воскликнул толстый китаец, сидящий за массивным письменным столом. — Если хотите чачи, отправляйтесь в грузинский ресторан! Мало их, что ли?

— Я подло отравлен! — продолжил я паясничать, уж очень комично выглядел этот толстяк. — Может, мне обломится какая-нибудь компенсация? Например, гейша. Я как раз очень тяжело переживаю вынужденный разрыв со своей любимой женщиной, мне бы расслабиться…

— Это невиданная наглость! — воскликнул управляющий и хлопнул кулаком по столу. — К тому же гейши — это не китайские…

— Да знаю я, это японское национальное достояние... — устало сказал я и уселся на стул. — Простите мне эту дурацкую выходку, я к вам по делу, меня прислал Чикито Эль Дьбло.

— Вот как? — сказал китаец, откинулся на стуле и сложил руки на животе. — Ян Подопригора?

— Да, это я.

— Отлично. Пойдемте.

Цинь Бао Цяо повел меня куда-то вниз, потом мы покружили по лабиринтам коридоров и вышли к металлической двери.

— Нам сюда, — сказал китаец.

Мы вышли в хозяйственный дворик, огороженный массивным высоким забором и литыми воротами. Я поглядел на припаркованный посреди дворика микроавтобус.

— Далеко ехать? — спросил я.

Вместо ответа китаец с поразительной для его габаритов грацией скользнул в дверной проем и захлопнул дверь. Что-то тут нечисто! Я вытащил пистолет и снял его с предохранителя, а потом подергал дверь — заперто.

Двери микроавтобуса распахнулись, и оттуда выскочили люди в смершевских очках и направили на меня автоматы. Ловушка! Натуральная ловушка… Второй раз за один день! И опять меня Дьябло сдал! Эх, надо было пристрелить этого мучачо! Карапинга… пендехос…

— Бросай оружие! — скомандовали мне.

Их было пятеро, я прикинул свои шансы выбраться из этой переделки и пришел к очевидному выводу, что они равны нулю. Если я начну пальбу, то меня обязательно пристрелят, а перемахнуть через забор тоже не выгорит: во-первых, чтобы одолеть это препятствие, следует быть Джеки Чаном или Бэтменом, а во-вторых, даже если я и прыгну, то меня все равно запросто подстрелят. Все. Финита ля комедия… Приплыл.

— Бросай оружие! — повторили мне приказ.

Пистолет я не бросил, вместо этого я приставил его себе под подбородок. Живым не дамся! Все равно меня прикончат. Я недолго размышлял, застрелиться мне прямо сейчас или дождаться финальной сцены моего фильма — расстрела. В расстрельном подвале я еще никогда не был, было бы интересно посмотреть, но я решил застрелиться. Я весело жил, жил каждым днем, наслаждался каждой минутой своего существования, я не тратил времени зря… Хорошая была у меня жизнь, нескучная — это самое главное, — а теперь представился случай закончить ее красиво — драматически вышибить свои мозги и умные мысли на стену китайского ресторана…

Именно мысль о китайском ресторане сохранила мне жизнь. Я озадачился идиотским вопросом. Это ведь китайский ресторан! Мне стало интересно, что станет с моими мозгами, налипшими на стены? Сожрут ли их всеядные китайцы или просто ототрут и выбросят на помойку? Не хотелось бы, чтобы мои мозги слопал какой-нибудь любитель китайской диковинной жратвы или какой-то оголодавший китайский мандарин…

Пока я размышлял над этим вопросом, из машины вышел еще один человек, грузный, в форме офицера СМЕРШа, но без этих зловещих очков. Его я узнал сразу.

— Похмелини! — воскликнул я. Я так изумился, что даже застрелиться забыл.

— Бросай оружие, Ян, — сказал Похмелини, — не делай глупостей.

— Изыди, Иуда, — прошипел я.

— Почему Иуда? Вовсе нет. У меня работа такая. — Похмелини вытащил из кармана удостоверение и развернул его так, чтобы мне было видно.

— СМЕРШ. Полковник Похмелинский Петр Андреевич, — прочитал я, — любопытственно… Есть ли в СССР хоть один человек, который не работает на КГБ или СМЕРШ?

— По сути, нет… Бросай оружие. Так уж получилось, что твоя жизнь больше тебе не принадлежит.

А-а.. пошло все к дьяволу! Я бросил пистолет.

— Ладно, — сказал я, — вот я и попался, рано или поздно это должно было случиться. Ведите, сатрапы! Желаю осмотреть расстрельный подвал.

Ребятки в очечках вмиг скрутили меня в неестественную позу, пребольно заломили мне руки за спину, бросили наземь, защелкнули наручники, выпотрошили мои карманы и избили меня ногами — избили со знанием дела, не так чтоб насмерть, но методично. Да здравствует правосудие, мать вашу! Только после этих профилактических мероприятий меня грубо потащили к машине.

— Полковник! — заорал я, когда до меня дошло, что сдаться — это была не самая удачная затея. — В память о нашей поездке из Бреста в Киев сделай доброе дело…

— Говори, если смогу, то твое желание я исполню.

— Когда меня расстреляют, сунь мне под язык монетку… Харону все-таки надо платить.

— Обещаю, — с серьезным видом кивнул полковник.

Меня затолкали в микроавтобус и отработанно привинтили цепями к стенке, словно Прометея к скале. Хорошо, хоть печень не исклевали, сволочи… и на том спасибо. Я тут же начал клянчить у этих чудовищ сигарету, сигарету мне не дали, дали кулаком под дых. Какие милые люди! Сил нет!

Куда меня отвезли, я не знаю, доехали без приключений. В дороге я думал о превратностях судьбы, думал, что со мной будет там, куда меня везут. Зачем-то я им еще нужен, у меня есть еще немного времени на этом свете, а вот как его прожить? Что бы там ни было, пускай это будет мое последнее представление, мой бенефис, мой последний «выход»! И плевать, что публика — сплошь мудаки и мордобойцы! Мой отец всегда обвинял меня в том, что я паяц. Да, так и есть, но быть паяцем — это сложная жизненная концепция, которая помогает веселиться даже в пасти смерти. Мой отец этого не понимал, поэтому умер, переполненный ненавистью, исказившей его лицо; а я умру улыбаясь… Жаль только, что за отца отомстить будет некому…

Из машины меня вытащили в каком-то бетонном дворе небоскреба, подхватили под руки и утянули в мрачное подземелье. Я мог бы и своими ногами дойти, но оповещать об этом моих пленителей я не стал, пускай тащат, им, небось, за это деньги платят. Тягали меня довольно долго, все глубже и глубже, по лестницам и коридорам, пока не впихнули в небольшую комнатку. Здесь с меня стянули перчатки, пиджак, сика-пуковскую золотую цепь, туфли и носки, прощупали металлодетектором и сняли отпечатки пальцев. Потом меня перетянули еще куда-то, в медицинский кабинет, отвратительно пахнущий дезинфекцией, и некто жуткий в белом халате высосал из моей вены полный двадцатимиллилитровый шприц крови… кровопийца! В конце концов меня закинули в просторную, ярко освещенную комнату с вбетонированным посередине металлическим стулом. Меня усадили на этот самый стул и надежно пристегнули к нему наручниками за руки и ноги.

— Конечная остановка? — спросил я. — Это уже расстрельный подвал? Какой красивый! Я очень рад, что выбрал вашу туристическую компанию! Незабываемые впечатления…

Мне тут же двинули в морду, полагаю, это был тонкий намек, чтоб я заткнулся. Но затыкаться я не желал, еще чего! Моя жизнь подходит к концу, по мне уже вовсю звонит колокол, а молча слушать его звон скучно… и страшно.

— И сервис у вас замечательный! — сказал я. — А хотите, я для вашей конторы маркетинговое исследование проведу? Цель: поднять рентабельность туристического похода подвалами СМЕРШа и разработать эффективную рекламную кампанию…

Бойцы переглянулись, удивленно пожали плечами, и один из них опять врезал мне по морде. Очень сильно врезал, у меня аж в глазах потемнело.

— Накрылось исследование! — сказал я, тщетно пытаясь сфокусировать зрение. — Вы ж мне все мысли из головы выбили, а у меня уже толковый слоган был на подходе. Погодите! Вспомнил…

Следующий удар пришелся в живот, и способность говорить на выдох я утратил. Не беда, можно попытаться говорить на вдох. При спазме диафрагмы это задача не из легких, особенно если тужиться вдохнуть грудью, но, используя технику дыхания «животом», можно попытаться. Как это делать, я знаю, отец меня учил…

— Экс-кур-сия под-ва-лами СМЕР-Ша, — прохрипел я, — раз-влече-ние не экс-тремаль-ное, бери-те круче — СМЕР-ТЕЛЬ-НОЕ!

— Ты что, псих? — спросили меня.

— Полный, — выдохнул я.

На этот раз бить меня не стали, бойцы развернулись и отправились на выход. Судя по всему, в их задачу входило лишь доставить меня сюда, а мордобой — это импровизация, сам нарвался.

— Избили психа? Довольны?! — выровняв дыхание, закричал я им вслед. — Валите отсюда! Положенное за вредность молоко сосать! Над психическим человеком поглумились! У меня и раннее слабоумие, и шизотипическое расстройство, и схизис, и бред, и глюки, и кататония, и понос кровавый в придачу! Я вам сейчас весь подвал обдиарею…

Один из бойцов остановился на пороге и повернулся ко мне; я подумал, что он сейчас мне еще разок задвинет по мозгам кулачищем, но нет.

— Неплохо. Держись, браток, — сказал он и вышел, закрыв за собой дверь.

Оставшись один, я огляделся вокруг: бетонный пол и потолок с торчащими из него мини-камерами, бетонные нештукатуренные стены, над моей головой — невключенная лампа с узким абажуром — это, наверно, в морду узникам светить. По правую руку, в двух метрах от меня, зеркало в полстены — там соглядатаи сидят; в углу металлический стол, из стены торчит пожарный кран для брандспойта, а в полу — щель дренажной системы — смывать в канализацию кровь и слезы подследственных…

— Эй! — крикнул я в надежде, что тут есть не только камеры, но и микрофоны. — Вам срочно нужен дизайнер по интерьеру. Кто вас такие камеры строить подучил? Липовый аскет Феликс Дзержинский? Так он же чекист вонючий, прародитель ГБ, а вы — СМЕРШ, надо свой стиль вырабатывать. Я понимаю, что вы заняты: вы постоянно убиваете много патриотов и всяких там ревизионистов, но хотя бы ковричек постелить можно было?! А то стыдно гостей пригласить.

Я посмотрел в зеркало, морду мне немного раскровенили, но это пустяки, то ли еще будет, я сюда не девченок охмурять пришел, я здесь расстрела дожидаюсь, а умирать и с расквашенным лицом можно. Я показал язык своему отражению, адресуя этот жест возможным соглядатаям, а потом неожиданно для самого себя набрал полное горло мокроты и смачно харкнул в зеркало. Эта затея мне понравилась, и я развлекался таким образом следующие полчаса…

Я гордо разглядывал результаты своей деятельности, укрывшие добрую половину зеркала, когда в камеру вошли бойцы СМЕРШа.

— Нравится? — спросил я, кивнув головой в сторону зеркала. — «Я повесил на стенку свой портрет, чтобы каждый день на него плевать, хорошо, что портрет не плюется в ответ!». Пришли заклеить мне рот скотчем? Клейте на здоровье, а я вам буду глазами отстукивать азбукой Морзе, все, что я о вас думаю…

Меня опять лупанули по морде, ничего, я уже привык. Вошел Похмелинский и стал напротив меня, а тот мордобоец, что стоял рядом со мной, опустил мне свою ручищу на плечо — дескать, не рыпайся…

— Прежде чем мы перейдем к главному вопросу, — сказал Похмелини, — скажи мне: где Додик и Шлоссе?

— А какой главный вопрос? А-а… я знаю! Вас интересует как оттереть плевки с зеркала! Это не простая задача, не знаю, справитесь ли вы. Для этого необходим следующий инвентарь: ведро воды, тряпка и желание…

Бум! Меня опять ударили по голове, в голове помутнело…

— Ян, здесь не место, чтобы паясничать. Повторяю: где Додик и Шлоссе? Ты понимаешь, что они не должны попасть в руки КГБ? Где они, Ян? — ласковым тоном спросил Похмелини, склонившись к моему лицу, отцовскую заботу изобразил, вурдалак…

— В жопе! — рявкнул я и плюнул в его муссолиниевскую рожу.

Меня так долбанули в голову, что аж искры из глаз посыпались…

— Что вы делаете? Дилетанты! Я не могу отвечать на вопросы, когда меня все время бьют по голове, — борясь с приступом дезориентации и тошноты, проблеял я. — Док, это ты научил их бить допрашиваемых по голове? У меня будет субдуральная гематома, и я или здохну совсем, или стану слюнявым бесполезным шизиком, или из меня получится молчаливо-задумчивый овощ-фрукт...

— Не станешь. Чтобы так бить, много лет учиться надо. Но не хочешь — не надо. Дайте спички, — сказал Похмелини, или как там его — Похмелинский. — Где Додик и Шлоссе?

— Не знаю, а знал бы — не сказал.

— Это мы сейчас проверим. — Док принялся демонстративно затачивать спичку перочинным ножиком. — Где они?

— А почему ты сам не знаешь, где они? Ты ж был с нами, или вашу контору тоже напарил и смешал вам карты хитрый дядя Иван Иваныч?

— Это уже не имеет значения. Где они?

— Не знаю. Давай свои спички! Стоматолог проклятый!

Тот, что стоял рядом со мной, схватил мою левую кисть и прижал ее к поручню стула. Похмелини отдал наточенную спичку помощнику и тот приставил ее к ногтю моего указательного пальца.

— Где они? Последний раз спрашиваю.

Я обреченным тоном пропел строки одной из моих любимых песен:

Похмелини дал знак, и под мой ноготь вонзилась наточенная спичка. Я заорал что было мочи. Было очень больно, но я орал громче, чем нужно, нарочито громче, нарочито демонстрировал ужасные телесные страдания и строил трагические рожи. Помощник не унимался и прокручивал спичку…

— Ты и тут умудряешься паясничать?! Где они? — сквозь боль и собственный крик услышал я рык Похмелинского.

Мой крик начал стихать и перерастать в сип. Главное — вытолкнуть из легких воздух, весь воздух, и не делать вдохов — разовьется гипоксия, а боль в состоянии гипоксии переносить легче. Так утверждал мой отец… не обманул.

— Вторую спичку! — скомандовал док. — Третью, четвертую, он уходит в гипоксию! Кислородною маску! Щенок! Эти номера здесь не пройдут!

После кислородной маски и второй спички я опять заорал, после третьей заплакал, после четвертой разозлился…

— Похмелини! Пендехос итальянский! Я не знаю, где они! Козел вонючий! Гад! Не знаю я, где они!

После пятой спички я отчаянно постарался перевести свой дикий крик в истерический смех, получилось криво, но зловеще.

— Он не знает, — сказал помощник и разом выдернул из-под моих ногтей все спички. Какая боль! Это даже хуже, чем когда их туда засовывали. Я почувствовал, что начинаю терять сознание. Ура! Наконец-то до моего организма дошло, что с ним происходит нечто нехорошее, что пора в обморок.

— Не сметь! — рявкнул док и самолично приставил к моему лицу кислородную маску. Вот скотина! Не дал мне передышки.

— Я не знаю где они, — сказал я, — хоть зажмите мне мошонку в тиски, я все равно не знаю, где они.

— До этого дойдем, — замогильным тоном произнес док. — Хочешь попробовать?

— А что мне терять?

Похмелини тяжело вздохнул и уселся на стол.

— Я не желаю тебе зла, — сказал он.

— Да что вы говорите! — съязвил я. — А этот «маникюрный салон» ты развернул здесь исключительно из доброго отношения?

— Обычное активное следствие, — отмахнулся док. — Хочешь сигарету?

— Хочу! Сигарету, коньяка и дорогую проститутку в нагрузку! Есть в СМЕРШе офицеры-женщины? Подайте мне одну из них, пока мои яйца не раздавили тисками. Мудак ты все-таки! Прежде чем сюда попасть, я симпатизировал СМЕРШу, а теперь у меня есть желание всех вас…

— Это значит, что теперь ты против? — сказал док, что-то шепнул помощнику и тот ушел.

— Нет, теперь мне просто наплевать на обе ваши конторы, хоть бы вы перебили друг друга поскорей, уроды. Я понял, почему вы глаза под очками прячете! Опасаетесь, чтоб вам туда не плюнули… но я это сделал!

Вернулся помощник с сигаретами и коньяком! Мне подкурили и воткнули в рот сигарету, отстегнули израненную руку и сунули в нее вскрытую бутылку. Я ее с трудом удержал, но все же изрядно приложился и почувствовал, как по моему телу расползается ОБЛЕГЧЕНИЕ…

— Теперь со мной можно договориться, коньяк — это более эффективное средство для налаживания коммуникации, чем наточенные спички и всякие устройства по раздавливанию мужского достоинства. Спрашивайте, злодеи…

— Хотя бы предположи, где Додик и Шлоссе, где они могут быть?

— Я предупредил их, когда за ними ехали комитетчики, очень надеюсь, что я не опоздал и что они в безопасности, мне хочется верить, что Иваныч и Герда улизнули.

— Мне тоже хочется в это верить, — сказал Похмелини. — Капитана Шило ты уделал?

— Я… а разве Дьябло вам не рассказал? Кстати, разве мне за это не положена медаль? За отвагу?

— Дьябло! — фыркнул док. — Расстрелял посреди улицы трех гебистов… кретин, вот кому надо медаль — за идиотизм, хорошо, что хоть к нам сразу прибежал…

— Он тоже полковник?

— Еще чего! Просто человек из нашей сферы интересов. Ян, ты хоть понимаешь, во что ввязался?

— Слегка. КГБ хочет абсолютной власти и рабства по Троцкому-Ленину-Горбачеву и подталкивает к этому общество, используя ревизионистов, а СМЕРШ хочет сохранить НЭП по Сталину. Я прав?

— Прав, но это самая вершина айсберга, весь механизм противостояния ты даже представить себе не можешь.

— Нет мне дела до ваших механизмов. Ваша цель вроде бы правая, но методы! — Я поглядел на свои полусодранные ногти. — Методы хреновые. Ты мне лучше скажи, зачем ты дал мне убить вашего ненаглядного Пронина? Тоже часть методы?

— Очень важная часть, — с нажимом произнес док.

— Гад ты и нет тебе другого имени, — сказал я и приложился к бутылке, стараясь выпить ее всю и сразу.

Распознав мое намерение, бутылку вырвали из моих рук, а руку снова пристегнули.

— Ну, продолжим, — сказал док. — Кто такая Герда и как вы это сделали?

— Что сделали?

— Отпечатки и ДНК! — рявкнул док. — Мы провели эксгумацию, ДНК идентичны. Как?! Целый институт бьется над этой проблемой, толпа академиков корпит, а понять, откуда взялась Герда, не могут. Как и кто это сделал? Нам нужна эта технология, это открывает величайшие перспективы, именно поэтому ты еще жив. А еще нам интересно, что это за «третья сила», которая ввела в игру Герду и тебя. Это не ГБ, это не ЦРУ и это не СС, мы все проверили.

— Я говорил: я и Герда — космиты, мы попали сюда случайно, на Колумбийском…

Похмелини самолично врезал мне по роже.

— Ты думаешь, я верю в эту туфту?!

— Я сам в нее не верю! Но это так! — гаркнул я.

Похмелини схватил меня за плечо и с силой надавил большим пальцем чуть повыше ключицы. Чертова боль!

— Зачем ты упираешься? Расскажи все и покончим с этим, получишь свою пулю в затылок и монетку для Харона.

— А можно пулю в лоб? И олимпийский рубль вместо монетки…

— Паяц! — док отпустил мое плечо и сильно ударил меня по голове локтем.

От этого удара я полностью дезориентировался и в ушах приятно зазвенело. Оказывается, когда по тебе звонит колокол, он звонит очень приятным тоном… Мне опять приложили кислородную маску и звон стих, но голова все еще кружилась, и я почти ничего не видел, все было, словно в тумане.

— Ничего, — уверенно сказал док, — расколешься, мы и не таких раскалывали.

— Расколоть человека легко, — слабо проговорил я. — Надо взять лом и что есть силы ударить человека по голове; голова расколется, желательно, чтоб этим человеком был ты…

— И главный вопрос, — сказал Похмелинский. — Кто ТЫ такой?

— Ян Подопригора, — прошептал я и уперся подбородком в свою грудь, потому что шея больше не держала голову, слишком крепко мне досталось, — 1973 года рождения, родился в благословенном древнем городе Киеве; мой Киев больше не в СССР — подох ваш кегебистский Союз, нет там СМЕРШа, нет КГБ, хотя гебистов, как грязи, но скоро они и геройские ветераны заградительных отрядов передохнут от старости, и, когда это произойдет, то это будет живительным очищением моей родины от унаследованной советской скверны и дышать станет легче… совсем легко... да пошли вы все на хрен…

Меня куда-то понесло, в ушах снова зазвенело, а в глазах начало темнеть. Однако отрубиться мне не дали, мне вкололи что-то тонизирующее, я почувствовал, как ко мне возвращаются силы, а жилы наливаются энергией.

— Ян Подопригора. Надо же такое? — сказал док. — И где только твои хозяева это имя обнаружили! Правильное имя, но не твое. Видишь ли, тебя и Герду я начал проверять сразу, как только с вами познакомился, особенно тебя, потому что и твое имя, и твое лицо мне очень хорошо знакомы. С Гердой поначалу прокол получился, а вот мои подозрения на твой счет подтвердились сразу. Урожденный Ян Олексович Подопригора — это не ты, и тебе это известно, не может быть не известно. ДНК и отпечатки мы только что перепроверили — стопроцентное соответствие, но зачем?! Не понятно, в чем смысл такого выбора? Какова твоя цель, что ты должен был сделать, используя эту внешность? Кто твои хозяева и как они создали тебя и Герду?

— Ты все усложняешь, — сказал я, — охотишься за фантомами, мыслишь слишком рационально. Я явился сюда из другого мира. Проверь эту версию. Вы отобрали у меня остатки курительной смеси а-ля Колумбийское метро, отдайте их Дьябло, найдите колумбийцев, пускай проведут анализ и испытания. Поговорите с ними…

— Туфта! И тут есть еще один опасный для нас момент — тебя опознали не только мы — люди на улицах тебя узнают, а это в данной ситуации недопустимо и влечет за собой непредвиденные сложности. Ведите этих двух сюда! — сказал Похмелинский, щелкнув пальцами.

В камеру ввели закованных в наручники перепуганных Светку и Антона…

— Ваше заявление? — зло спросил у них полковник, помахав в воздухе бумажкой.

— Наше, — испуганными голосами ответили они.

— Имя! Имя подозреваемого правильно указали?

— Да…

— Это он? — Помелини включил лампу с узким абажуром и направил луч света в мое лицо.

— Он! Это он…

— Извиняйте, ребятки, что втравил вас в эти неприятности, — сказал я. — Дура ты, Светка, послушала бы лучше Антошку, избежали бы многих проблем…

— Это действительно он, сообщите…

— Уже сообщили! — оборвал их Похмелинский. — Никто не обрадовался.

— Что с нами будет? — спросил Антон.

— Пристрелят вас, комсомольцы хре… — попытался сказать я, но полковник очень профессионально вбил мои слова обратно в глотку, я сплюнул кровью и продолжил сквозь зубы… — и правильно, стукачество никого не красит…

— Мы хотели помочь! — воскликнула Света.

— Идиоты… а вам кто теперь поможет?

Я опять получил по морде.

— Увидите задержанных, — сказал Похмелинский.

— Это двойники, им знаком не я, а мой двойник из этого мира!

— За болванчика меня держишь? Напрасно. Не втюхивай мне свою идиотскую легенду. Несите тиски! — крикнул док. — Сейчас ты все расскажешь.

— Ни черта я вам не расскажу, мне нечего вам сказать…

— Это ты сейчас так говоришь.

— Но ведь ты сам сказал, что легенда идиотская! Настолько, что даже может оказаться правдой! Если бы меня воссоздали по образу здешнего Яна Подопригоры, что, как я понял, не известно, как сделать, то неужели б мои «создатели» не придумали легенды поумнее?

— Может, в этом и был расчет. Сейчас я все узнаю.

— И неужели бы мои мистические создатели позволили бы, чтобы я попался? Где здесь расчет?

— Будем выяснять…

А дальше я очень сильно пожалел, что не застрелился, когда была возможность. В камеру внесли ужасные столярные деревянные тиски, меня отстегнули от стула, сдернули штаны и началось…

Перед тем как «оператор тисков» начал свое черное дело, он незаметно простучал пальцем по моей спине. Это был код Морзе. Я разобрал фразу, он простучал: «Держись, браток».

— Спасибо, — сказал я дрожащим голосом, ни к кому не обращаясь, — если я это переживу, то спою для тебя сопрано…

Следующий час, или два, или десять, или те сто лет, когда меня подвергали «активному следствию», мне до сих пор страшно вспомнить. Я, конечно, орал, как резаный, а подлец Похмелинский все задавал свои вопросы, а я все орал, что я космит, тогда тиски сжимали сильнее. Сколько раз я проваливался в обморок, я не знаю, много, но меня все время чем-то кололи, приводили в сознание и продолжали задавать вопросы и сжимать тиски. Я орал и плакал, как младенец. Наконец настал тот счастливый миг, когда стимуляторы больше не могли выдернуть мое угасающее сознание в удручающую реальность. Меня начал накрывать приятного тона звон…

— Какого хрена! — услышал я чей-то крик сквозь перезвон колокольчиков. — Вы его убьете!

О, да! Твои слова Бог уже услышал. В точку. Пора умирать, это конец, жизненный ресурс исчерпан, летальное перенапряжение нервной системы, это развивается болевой шок, из которого мне уже не выйти. Звон в ушах стал сильнее, и я даже расслышал мелодию, ее я узнал: Рыбников Алексей Львович, финальная тема к киноленте «Буратино», значит, все, конец фильма…

— Идиоты! — орал голос. — Реанимацию! Быстро!

Обладатель этого голоса бил меня по щекам и призывал не умирать… какой знакомый голос, что-то далекое и почти забытое, голос из моего детства. Я вдруг ужаснулся, что сейчас умру и больше не услышу этот голос; я отчаянно захотел жить, но финальная тема к фильму «Буратино» становилась все громче и неминуемо приближалась к концу. Когда отзвучал последний аккорд и стремительно наползла чернота, я улыбнулся… Мой отец гордился бы мной…