Пролог

…Страшно. Страшно. И между лопаток жжёт этот взгляд. А может, кожа репетирует выстрел? Но откуда моей коже знать, как это… когда выстрел? И откуда у того, кто сзади, может быть то, из чего стреляют? Вокруг — белый день, ходят люди и милицейские дозоры. Невозможно представить, что тебя убьют средь бела дня в правовом государстве… Жутко… Нереально… Может, это всё не со мной? Сейчас ОНО что-нибудь скажет и…

— Ты так и будешь стоять? У нас мало времени, любимая…

Всё. Конец. Плотины не выдержали. Мир рухнул. Я тоже.

 

Глава 1

Мне светило большое журналистское будущее в районной газете. Я заочно доучивалась и числилась корреспондентом при «Транспортнике села». Сначала фиксировала письма в отделе писем. Потом получила задание отмечать на них. В общем, карьера «шла в гору». Ещё я раза два в неделю каталась на электричке в столицу — в театр и в музеи. Чтобы быть в гуще событий.

Ко мне, кстати, никогда не пристают в пригородных электричках. Сегодня тоже не приставали. В Северном посёлке вошли три румяных студента с пивом, сели напротив, и я отвернулась к окну, притворилась спящей — а они не пристали… Я для них не существовала — это, в целом, неплохо. Но только не сегодня. Сегодня, по моим предположениям, я должна была сражать мужчин наповал.

Собирали меня сегодня всем этажом. Девицы-парикмахерши из 108-й комнаты ещё вчера вечером принесли проект причёски, особенно актуальной в этом сезоне. Я не очень разбираюсь в традиционно женских штучках — в причёсках, косметике, — я не крашусь, мне жаль тратить на это время. Но сегодня я доверила себя и своё малофотогеничное тело «жрицам» красоты. Парикмахерши были в восторге от возможности «что-то со мной, мужеподобной и неженственной, сделать». Разрисовывали в четыре руки, клеили лохматые чёрные ресницы, сыпали на меня что-то блестящее, долго мучились вопросом, куда пристроить «мушку». Пристроили под бровью. Сказали, что так — «пикантно»…

Сложнее всего было найти пристойный костюм. Лучше прочих одевалась аэропортная повариха из 95-й. И она даже была готова спонсировать вещами мой поход. Вот только размер не совпал. У неё — 58, у меня — 46… Утягивали, складывали вдвое. В конце концов, всё те же парикмахерши добыли где-то чёрное кружевное платье с золотыми пуговицами и настояли на том, чтобы я его полюбила. Туфли на каблуке (12 см! Фашизм!)… Что касается сумочки… Обычно я таскаю за собой джинсовый рюкзак, в него вмещается всё необходимое, это удобно. Но с кружевным платьем рюкзак не стыковался, а в предлагаемые со всех сторон мелкокалиберные сумки-кошельки мог поместиться только проездной билет.

— Ещё помада и презервативы! — весело убеждали парикмахерши.

А мне нужно было взять с собой папки с газетными вырезками, диплом, блокноты и ещё дочитать Джойса, его тоже не мешало бы захватить.

Парикмахерши повертели килограммовую книжечку в руках, потом покрутили пальцем у виска. В конце концов, я купила в палатке чёрный полиэтиленовый пакет и сгрузила своё хозяйство туда. Пакет я могу всегда спрятать под стол, правильно?

— В принципе, съедобно, — подвела итоги повариха, обойдя меня и рассмотрев со всех сторон.

Парикмахерши прошлись лаком по моим тугонаверченным локонам… И вот я в электричке. На меня никто не обращает внимания…

Так вот. Началось всё с того, что в конце лета я решила сделать карьеру. Все пять университетских лет я провела в библиотеках и мудрых разговорах на чужих кухнях. Конечно, я что-то упустила. Приятельницы в это время осваивали чужие спальни. Однокурсницы вышли замуж, некоторые даже не во второй раз. Я же общалась с мужиками исключительно в рабочей обстановке. Ещё в курилке иногда, мужики меня не стеснялись, мы трепались о разном, в основном о начальниках и политике. Был даже один человек — учитель физики из местной школы, женатый, неглупый, — иногда заходил ко мне и оставался на ночь… Нам обоим это не мешало, было удобно… А для нежной любви у меня, по всем «синечулочным» законом существовало милое создание. Старый кастрированный кот, ласковый до жути, сиротка. Его и звали так — Сиротка. Хотя внешне он если и был похож на сиротку, то на сильно вспухшую от голода… По вечерам в дни зарплаты мы с ним лопали эклеры, шоколадные пирожные и хачапури. В будни — кильку с чёрным хлебом или омлет. То есть поровну. Но он толстел, а я нет. Ещё мы с ним очень любили кефир! По бутылке на душу! И батончик свежий, влажненький ещё под корочкой — вот где натуральное счастье!

Мне хочется понять, что изменилось-то? Я просто пришла как-то домой, поставила чайник, и вдруг в мозгу моём вспыхнуло «СРОЧНО! БЫСТРЕЕ! НЕМЕДЛЕННО!», и я босиком помчалась к парикмахершам за столичным телефонным справочником.

Сначала обзвонила скромные, малоизвестные газеты. Пригородный корреспондент никого не интересовал. Кое-где предлагали выслать факсом резюме и что-то ещё… Поскольку факса не было, ничего не высылалось. То есть высылалось обычной почтой. Безответно.

Потом я начала тревожить издания посерьёзнее — происходит адаптация, уровень наглости в крови повышается, становится даже интересно. Секретари серьёзных изданий были повнимательнее, много расспрашивали, в результате — настаивали на факсе. А я настаивала на личной встрече.

Однажды — когда уровень наглости начал зашкаливать, — я набрала номер «Женского журнала».

Это такой толстый, хорошо пахнущий журнал с фотографиями. Тексты тупенькие, конечно, — как найти любовника, как приготовить тридцать новых блюд из репы и так далее. Но в том, что журнал популярен, сомневаться не приходилось. Я набрала номер, указанный в графе «гл. редактор». Я ожидала интимно-вежливое алекание секретарши. Звонила просто так, со стандартным набором предложений.

— Алло! — ответила трубка после десятого гудка. Голос не то чтобы интимный. Даже не вежливый. Мужской.

— Это редакция «Женского журнала»? — я отчего-то занервничала.

— Абсолютно верно, — обрадовался голос.

— Видите ли… Я звоню вот с какой целью… У вас есть минута?.. — в общем, я, как всегда в таких случаях, стала нести чепуху, мысли меня скоропостижно покинули, но весёлый товарищ из «Женского журнала» вдруг страшно заинтересовался моей персоной. Расспросил обо всём — о любимых книгах, о взглядах на урожай в нашем регионе и о моём ощущении себя. Мне некогда было раздумывать, я просто честно отвечала. Как только случилась пауза (собеседник, кажется, что-то себе наливал. Во всяком случае, булькало), я робко поинтересовалась, могу ли я заехать и привезти материалы, которые наилучшим образом отразят мои взгляды на меня и урожай.

— Валяй, — сказал вдруг голос. — Только не опаздывать! В понедельник ровно в шесть вечера жду у входа.

Он назвал адрес. Больше я не перезванивала. Нужно было бы, конечно, кое-что уточнить, но не хотелось казаться навязчивой. В той старой жизни я была «своим парнем», решительным и в штанах, а в этой нужен другой имидж. Почему? Интуиция подсказывала, что нужен, а почему — не уточняла. Я заставила себя сконцентрироваться на вторичных половых признаках — подготовилась, как смогла. Надо приехать и ввязаться в бой. А там посмотрим. Если что, я не только обматерю его по полной программе. Я и в челюсть смогу… Жизнь учит, я тут ни при чём…

И вот электричка. Сидящие напротив студенты не испускали никаких мыслей в мою сторону. Выходили мы вместе, кто-то из них автоматически убрал плечо, избегая прикосновения. Выскочили и ушли. А я ковыляла сзади на своих каблуках и чувствовала себя хреново. Но непонятный мощный моторчик внутри сам управлял моими мыслями, руками, ногами, и только каблуки действовали самостоятельно. Всё, что я смогла сделать для их усмирения, — это идти на полусогнутых, пока никто не видит. А если появлялись потенциальные свидетели моего позора, я просто останавливалась и делала вид, что остолбенела от внезапно нахлынувших мыслей, хотя злилась на свидетелей жутко. Но такой у меня характер — чем хуже мне, тем глубже я вкручиваюсь в неприятности.

 

Глава 2

До редакции добралась минут на пятнадцать раньше. Покурила и стояла бы ещё, ожидая неизвестного мне благодетеля, да уж больно народ удивлялся моему экстерьеру. Пришлось спрятаться. Прикрываясь полиэтиленовым пакетом, просочилась мимо нарядного охранника — он только спросил, кто я и куда. Разумеется, я — к главному редактору. Кто ещё мог разговаривать со мной по телефону, принадлежащему главному редактору? Только он сам. Охранник кивнул, равнодушно пощупал ногтями мой полиэтиленовый пакет, что-то записал и уткнулся в телевизор. А я, значит, отправилась в путешествие по коридорам. По очень красивым зеркальным коридорам с искусственными пальмами и кожаными диванами в каждом углу. Это никогда не было для меня показателем чего-то. Только показателем процветания. А успех в кругу моих друзей по общежитию расшифровывался как воровство, криминал и блат. Поэтому я не возбуждалась. Мне неинтересен криминал, блат и воровство.

У приоткрытой двери с указателем «Лев Петрович Волк. Гл. редактор» я немного потопталась, стесняясь войти.

— Ой, не говори… Мой совсем с ума сошёл! Сегодня говорит — ты, говорит, снова опоздала, завтра же, говорит, уволю… Всё время не замечал, а тут вдруг прям взбесился. Всю неделю злой, народ от него шарахается, а он только орёт…

Я вежливо поскреблась, покашляла и заглянула внутрь. Так и есть, сидит платиновая секретарша с полутораметровыми ногами и болтает по телефону.

— Минуту подожди, — секретарша нерадостно посмотрела в меня. — Вы к кому?

— К главному, — я заулыбалась, пряча пакет за спиной. — Я вам звонила, по этому номеру. И со мной, судя по всему, разговаривал сам, э-э-э… Лев Петрович… Пригласил сегодня подойти, просил не опаздывать. Моя фамилия Степанцова. Я на пять минут раньше. Мне подождать?

— Вас Лев Петрович пригласил? — секретарша очень удивилась, даже трубку повесила. Потом долго сверяла разные записи в разных еженедельниках, наконец, объявила:

— Вас нет!

Я, конечно, была готова с ней спорить и доказывать, что я есть, и лет двадцать шесть в этом не сомневаюсь. Но тут сзади зашумело-загремело и уже знакомый мне по историческому телефонному разговору голос «Льва Петровича» озвучил текст:

— Здорово, девоньки! Всё бездельничаете? На кухню бы вас или в поле, хоть какая-то польза.

Я обернулась и обнаружила в дверном проёме молодого наглого красавца со связкой ключей на указательном пальце. Красавец был смугл, чернобров, волосат, небрит, белозуб, неспокоен, сексуален и одет в чёрное кожаное. И вот этот чернобровый навалился плечом на дверной косяк и бесцеремонно рассматривает меня! Я пяткой отодвинула пакет подальше.

— Ну, и где ты шатаешься? — запричитала секретарша. — Тебя час ждут, обзвонились совсем. Волк на меня орёт, типа это я тебе всё неправильно объяснила…

— Конечно, неправильно! — молодчик, вращая ключи на пальцах, по-хозяйски протопал к двери в конце комнаты. Дверь была чёрная и тяжёлая, и за ней однозначно прятали того, кого называли Волком.

Красавец по-хозяйски подёргал ручку и удивлённо обернулся к секретарше:

— Ну, и где Петрович?

— Не знаю, не выходил.

Они вдвоём подёргали ручку, потом секретарша долго названивала по внутреннему, и было слышно, что за чёрной дверью похрипывает телефон. Но трубку никто не снимал.

— Шустрый парень, этот наш Петрович, — красавец выгрузил из карманов кожаного тёртого пиджака маленькие аккуратные пакетики и бросил на секретарский стол. — Передашь лично. А я пошёл обедать. И завтракать. И ужинать. Организм иногда просит разнообразия. Это только ты у нас можешь трудиться круглосуточно без еды и пива. День и ночь на посту, у тела шефа.

Всё это время я стояла у стены, прикрывая телом полиэтиленовый пакет.

— И девушку захвати, — сказала секретарша, никак не реагируя на «тело шефа». — Покажи, где у нас выход.

— Девушку? — красавец снова обдал меня вниманием. — А я думал, она к тебе пришла. Потрещать о сложной бабьей доле.

— Ага, — секретарша лицом дала понять, что «такие» к ней потрещать не заходят.

Я вышла в коридор, красавец легко обогнал меня и, обернувшись, вежливо махнул рукой:

— Выход там! Приятных ощущений!

— Постойте, — я собрала в кулак остатки воли, тактичности и умения бегать на каблуках. — Это я! Мы с вами разговаривали по телефону главного редактора! Вы мне назначили встречу! Вы ещё интересовались моим самосознанием, помните?

Через десять минут мы сидели в редакционном баре и красавец хлопал по карманам в поисках сигарет.

Я чувствовала себя прескверно, но уходить просто так, ничего не выяснив, не собиралась.

— Тебя как зовут? — красавец закурил и рукой помахал официанту.

— Наташа.

— Хорошее имя, редкое. Я — Макс.

— Хорошее имя. Редкое.

Макс весело поиграл чёрной бровью:

— Выпендриваешься, девчонка?

— Это ты выпендриваешься… Мальчишка.

— Два кофе! — крикнул Макс официанту. — Чего будем делать, выпендрёжница?

— Ты мне назначал встречу. Ты и думай.

Макс весело поприветствовал кого-то за соседним столиком.

— А что тут думать. Я нетрезв был… Наблюдал за порядком в кабинете начальника. Тут звонит какая-то красавица (Макс замолчал на мгновение, видимо, «красавица» в моём случае звучало неестественно). Кричит, что она хочет работать и на всё готова. Что мне оставалось делать? Только вызвать огонь на себя. Я, кстати, даже подождал тебя сегодня у входа в условленное время.

— Я была уже внутри.

— Ну да. А я решил, что ты сменила профессию и больше не хочешь быть членом-корреспондентом. Такое часто случается. Спасибо, Лёх, и будь ласков — супу мне какого-нибудь и котлет побольше. Есть хочу, как волк.

Официант, принёсший кофе, кивнул и утопал.

— Волк — это и есть главный редактор, к которому я ехала навстречу?

— Точно, — Макс прополоскал горло. — Боги, всё утро мечтал вот так вот сидеть рядом с тобой и пить… Что-нибудь. Но ты не огорчайся. Волк бы тебя не принял в любом случае. Даже если бы ты дозвонилась до него. Обругал бы и отослал. Жалкая, ничтожная личность… Без страха и упрёка… Злой, как волк… А благодаря мне ты хотя бы прогулялась и имела разговор с приятным молодым человеком.

Внутри меня всё пузырилось от возмущения, но я сдержалась:

— Значит, я ехала зря за полсотни километров? Главного редактора я не увижу? И ты меня ни с кем, кроме официанта, не познакомишь?

— Точно! — Макс с нетерпением высматривал свой обед. — Я тебя даже с официантом не познакомлю! Он жуткий мерзавец. К тому же — гомосексуалист.

Я встала и пошла к выходу.

Я ненавижу, когда меня унижают. Я лавировала между столиками, натыкаясь на стулья, цепляясь за чьи-то локти… Оптика в моих глазах затуманилась от горячего слёзного испарения. Мне пришлось поднять подбородок выше, чтобы на обедающих не хлынули потоки моей тоски и горя. Дело даже не в том, что меня вот так взяли — и мордой об стол… Этот мерзавец перечеркнул одним махом мою судьбу… Здесь моя судьба была, где-то здесь она намечалась, я чувствовала, а что чувствовал этот человек, когда развлекал свой молодой организм шутками? Мне было плохо, плохо, плохо, больно, горько, обидно, жалко себя, я ненавидела этого пижонистого красавчика — мажорного, сытого мальчика. Я — неудачница, провинциальная корова, наивная дура, я… Стоп!

В барах всегда есть тайные угловые столики, прикрытые ширмами и стенками, за которыми отдыхают особые посетители. Туда официанты причаливают чаще, и блюда там поувесистее. Этот бар не был исключением. В полутёмной нише гнездился кто-то, я заметила его, несмотря на своё тяжёлое душевное состояние. Более того, чем ближе я подбиралась к столику, тем отчётливее я понимала, что иду не МИМО, а К НЕМУ. Потом сидящий персонаж включил настольную лампу — декоративный элемент барного интима, — и я тупо плюхнулась на стул напротив этого маячка.

— Приветствую, — сидящий нежно улыбнулся. — Только не вздумай курить.

Я рассматривала его, даже не удивляясь своему коматозному состоянию. И как-то вдруг оказалось, что я уже никуда не спешу.

— Нормально себя чувствуешь? — он разговаривал со мной, как со старым боевым товарищем. — Я тебе сейчас шницель закажу.

Хорошая мысль, просто прекрасна эта его идея со шницелем.

— Тебе не стоило так одеваться. Я всё исправлю, но так неправильно.

Не стоило. Не стоило. Не стоило.

— Ты почему молчишь? — он с тревогой посмотрел мне в глаза, и я почувствовала лёгкий приступ разума. Опа! Что это со мной? Что я здесь делаю? Кто это? Вероятно, он меня с кем-то…

— Слушаю, — неторопливо сказал он в тренькнувший мобильник. — Да, слушаю… Привет…

Теперь я совсем оправилась и меня вторично парализовало от ужаса и смущения. Боже! Ещё один ненормальный! Какого чёрта! Я ведь уходила! Зачем я здесь сижу!

— Цветоделением пусть занимаются Собако и Павловский… Нет, связывайся с редактором номера. Я не могу решать всё за всех, и им я деньги плачу не за присутствие.

Я попыталась встать, но он показал ладонью — сядь. Жест был негрубый, но решительный. Сгорая от стыда и возмущения, я села и посмотрела по сторонам. Мало того, что я обнаружила два десятка хорошо одетых, стильных, блестящих, перспективных, актуальных людей, — а я-то, я-то хороша в своих сельмаговских кружевах! — я увидела ещё и ненавистного Макса! Мой чернобровый дружок внимательно меня рассматривал, откинувшись для удобства на спинку стула. Перехватив взгляд, улыбнулся и помахал чашкой. Судя по его лицу, я только что совершила смертельную ошибку.

Ломая наклеенные когти, я полезла в пакет за сигаретами.

— Не кури! — тихо сказал мой сосед по столику, не отвлекаясь от телефона.

О господи! Да кто он такой!

Ему было не больше тридцати пяти. А волосы уже с сединой «перец с солью» называется такая масть у миттельшнауцеров. Пальцы длинные, ногти перламутровые, мягкий чёрный гольф под пиджаком, часы и кольца. Лица не рассмотреть из-за мобильного. Курить я не стала. К тому же принесли шницель и все силы пришлось направить на разрешение вопроса — есть или не есть.

— Ешь, не стесняйся, — наглый «перец с солью» бросил мобильник на стол и уставился на меня.

Теперь я могла осознанно рассмотреть его. Хорошее, мужественное, красивое лицо взрослого мужчины. Нос такой слегка орлиный, белые зубы. Глаза. Один глаз голубой, второй — жёлто-коричневый.

— Мы знакомы? — вежливо спросила я.

— Нет, не знакомы. Но сейчас познакомимся.

Полный бред.

— Извините, но я не совсем понимаю… (он кивнул, соглашаясь). Вы со мною разговариваете так, как будто знаете меня полжизни…

— Ну, — он элегантно начал пилить свой шницель, — Считай, что я тебя знаю полжизни (по-киношному отправил деталь шницеля в свой красивый, мужественный рот). Хорошо, что ты, наконец, изволила появиться… Ты, кстати, откуда приехала?

Я уже взяла себя в руки и выбрала для беседы тактику «циничная уверенность».

— Если вы всё обо мне знаете, зачем спрашивать?

Он задумчиво жевал шницель, глядя куда-то мимо.

Выглядела я глупо, терять было нечего, я подвинула к себе тарелку. Видимо, ему это понравилось.

— Лев, — представился он. — Лев Петрович Волк. Ты слышала обо мне?

— Очень приятно, меня зовут Наташа, — сказала я, стараясь сосредоточиться на ноже и вилке. (С ума сойти можно! На ловца и Волк бежит! Я искала его, а он сам нашёлся. И что мне теперь делать? Стараться понравиться? Казаться неприступной?) — А приехала я сюда по делам. У меня много дел. Я — самостоятельная девушка, сама зарабатываю на жизнь, ни в чём не нуждаюсь, хотя никогда не отказываюсь от интересных предложений… (что я несу?)… Порядочных предложений…

Лев Петрович тихо улыбался шницелю.

— А оделась я так, чтобы не привлекать внимания, слиться с толпой. Привлечение внимания, на мой взгляд, идеологическая ошибка. Важно то, что человек делает, а не то, во что он одет…

Лев Петрович покачал головой, не соглашаясь. Я окончательно смутилась и сосредоточилась на еде.

— Я приехала сюда специально, чтобы познакомиться с кем-нибудь… из руководящего звена и… э-э-э… заключить на взаимовыгодных условиях… Я думаю о будущем, вы понимаете, как это важно — думать о будущем? Не плыть по течению, а самому лепить свою жизнь. А для этого нужно твёрдо знать, кем ты хочешь быть через полгода. И даже послезавтра. Да что там! Энергичный человек должен знать, что с ним будет завтра!

Он молча всё впитывал, но даже не пытался переварить. В конце концов, я самым естественным образом угасла, и вот тут он снова подал голос.

— Я думаю, Наташа, что через месяц ты сделаешься очень известной персоной. — он говорил с интонациями вокзальных гадалок и не смотрел на меня. — Послезавтра изменится погода. А завтра ты станешь настоящей красавицей.

???

— А сегодня? — с вызовом спросила я. В то же время меня начали терзать сомнения насчёт психического здоровья моего собеседника.

— Сегодня? — Лев Петрович Волк наконец, вернулся взглядом ко мне, Сегодня, ты будешь моей любовницей…

 

Глава

3

Я проснулась раньше Лёвы. Минут двадцать лежала и просто смотрела в потолок. Было такое позднесентябрьское утро, рассвет бабьего лета. Что-то чирикало с диким счастьем. Я тоже была готова чирикать от счастья. Тепло, красиво и мягко. Рядом справа — бутылка недопитого вина (дорогущего!) Рядом слева — загорелая спина супермужчины (настоящего!) То, что было у нас сегодня ночью, не поддаётся никакому описанию… Это не был вежливый и аккуратный секс, какой мы практиковали с учителем физики. Это был секс взрослого, очень опытного и властного Мужчины и… Кем была я? А чёрт его знает… Но голова болит. Такой Мулен Руж вчера устроили…

Своего физика я никогда не будила. Он вставал раньше, уходил как английский шпион, на ходу тихо переодеваясь в спортивные трусы. Совершал пробежку до своего дома. Какая легенда рассказывалась его жене — не знаю. Боюсь, что она сама была мастерица придумывать легенды… Лёвина спина рядом. Никто никуда не бежит, ничего не придумывает. Хотела разбудить его поцелуями, потом испугалась. Вдруг вчерашний вечер — стандартная программа состоятельного холостяка? Откроет глаза, увидит меня, сморщится и предложит вызвать такси?

Так стало страшно. Я взяла бутылку и поднялась с ложа страсти.

И вот я, двадцатишестилетняя выпускница филфака, серьёзная, умная и даже ироничная девушка без порочащих связей и вообще без связей, сидела — полуголая — в шикарной квартире малознакомого главного редактора. Мою печаль разделяла задрапированная гипсом гигантская ваза. Центральный элемент интерьера, дура метр на три, вокруг которой, судя по всему, вращалась вся творческая и общественная жизнь квартиры. Моя жизнь зачем-то тоже намоталась на эту вазу, эту квартиру и на человека в спальне.

Вчера эта самая моя жизнь полностью изменилась. Этот человек знал все мои мечты и любил то же, что и я. Он просто говорил о себе, обо мне, о нас, и это звучало как признание в многолетней тайной страсти. Я не помню, сколько мы просидели в баре, время в какой-то момент пропало, остался только стук сердца. Его голос, его мысли, его разноцветные глаза — источник безумия и временного вакуума. И покой, и счастье, и странная мысль «Вот ОНО!»…

Поразительная штука — бабьи ощущения. От сумбура и страха до… любви. И кажется, уже обратно в сумбур и страх. Он попытается избавиться от меня. Я посмотрела вокруг — мебельный комфорт и верх дизайнерской мысли. Не хватает олимпийского огня. Портреты хозяина в окружении звёзд. И — в зеркальном отражении стены — тощая лохматая рыжая провинциалка с бутылкой в руках. Зачем я ему такая? Я закурила.

И в этот момент появился он, мой патриций, — в простыне. Молча взял мои сигареты и унёс.

Потом так же молча начал щёлкать кнопками электрочайников, микроволновок и соковыжималок. Подумать только, он даже готовить умеет! Я любовалась им и ждала фразу о такси.

— Надо вызвать машину, — сказал, наконец, он (моё сердце сжалось и позеленело). — У нас много дел. Зачем ты напилась с утра пораньше?

— Я боялась. Я начала что-то бубнить про то, что я вообще не пью (это правда) и никогда не еду ночевать к незнакомым мужчинам (это тоже правда), но всё случившееся — такая неожиданность, что я не знаю, как себя вести… Но если он не относится ко мне достаточно серьёзно, то я могу прямо сейчас уехать, и не обязательно для этого вызывать такси.

— Дурочка, — он уже набирал номер, — я не собираюсь тебя выставлять. Более того. (Он достал из микроволновки завтрак на тарелочке с голубой каёмочкой). Я возлагаю на тебя большие надежды… (Поставил передо мной тарелку и строго посмотрел, почему-то погладил по голове.) Я давно тебя ждал.

Телефон-спикер заорал знакомым голосом:

— Отдел но борьбе с бандитизмом!

— Хватит паясничать. Через полчаса заберёшь меня, — Лёва даже не повернулся в сторону аппарата.

— Вас понял, шеф, вылетаю.

Всё это было похоже на русскую народную сказку. А может, я просто была так бесконечно одинока и несчастна, что привязалась без памяти к этому «волку-миттельшнауцеру»? Может, под моей мужеподобной коркой всё время зрели нормальные женские желания? Меня никто не гладил по голове! Только парикмахерши, когда на спор пытались выровнять мои кудри… Я заплакала.

— О! — Лёва огорчился и отчего-то посмотрел на часы. — Так никуда не годится. Ты пьяна как сапожник.

Меня унесли в ванную под холодненькую водичку. Я, конечно, со щенячьим восторгом и со щенячьей неуклюжестью сопротивлялась. Потом Лёва… Хотя это можно не рассказывать.

Когда мы, протрезвевшие, выбрались на кухню, обнаружили там одного товарища. Он сидел и пил кофе. И это был вчерашний Макс.

— Шеф, я тут без команды себе организовал досуг. Вы всё равно задержались, — на меня он даже не смотрел. — Машина готова. Кони пьяны, хлопцы запряжены.

— Позавтракаем, — сказал Лёва. — Нельзя пропускать завтрак.

Макс чуть-чуть дёрнул чёрной бровью, еле-еле улыбнулся в чашку. А мы с Лёвой позавтракали.

Лева запретил мне надевать чёрное платье и выдал свой спортивный костюм. Не с провисшими коленками треники, а воздухопроницаемый, сдержанно-голубой, тонко пахнущий туалетными водами костюм, в котором мои парикмахерши бы с восторгом пошли на дискотеку. Я ни о чём не спрашивала. Было волнительно и интересно, и я видела, что Лёве нравится моя готовность на всё. Сели в машину (красивую). Макс не смотрел на меня даже в зеркало заднего вида.

Торчали в пробках. Приехали куда-то. «Салон…» И дальше по-французски. Плохи мои дела, если на второй день знакомства мужчина настаивает на вмешательстве салона красоты. А с другой стороны, что я теряю? За стеклянными дверями переливался красками и металлическим блеском почти киношный арсенал — так много столиков, зеркал, фонтанчиков, ковров, телевизоров, людей в брючной униформе и сытых клиенток с мобильниками в руках. Это был очень дорогой салон. Очень. И вот мы с Лёвой вошли, и сразу вокруг засуетились официанты (или как там их в парикмахерских называют?). Лёва им что-то объяснял, они смотрели на меня профессиональным взглядом строителей красоты — как на отечественную бетономешалку. Да, мол, всё видим, но ничего… У нас и не такие «раскалывались». Я не вслушивалась. Я вдруг почувствовала себя… как же объяснить-то… веткой на теле Лёвы. У нас был один сок и один вкус.

Всю жизнь я ходила лохматой. Волосы у меня рыжие и вьющиеся, такое невозможно постричь, да и нужды не было. Мешают — перетяну резинкой, не мешают — пускай болтаются…

— Немножко лошадиное лицо с такой причёской, — вежливо доложил галантный мастер красоты. — Надо корректировать.

Лёва не спорил. Я — тем более. И пошло-поехало. Раз — чёлка! Два — долой часть лохматости! Три — мазок оттенками и осветлителями (полчаса это «три» пришлось высижинать с нашлёпочками на голове. Всё это время я тупо пялилась в телевизионный сериал и мастера вокруг, щупая мои нашлёпочки, обсуждали судьбу Карлоса и Аурелии-Коринны. Я делала вид, что мне тоже интересно. Может, так и надо?) Лёва тем временем исчез и вернулся с бумажными сумками и пакетами. Голливудский сюжет — во всех пакетах одежда! Взвод девок можно было одеть во всё это! Я не шмоточница, но потихоньку начала свихиваться от такого количества счастья.

Что там ещё было — красильщики лица, педикюрши и маникюрши. Маникюрша содрала с меня накладные когти и долго шёпотом возмущалась увиденным.

— Вы же грызёте ногти!!! — в её голосе был весь кошмар мира. — Это же ужасно!!!

Ну грызу… Ничего ужасного…

И вот! Фанфары! Пигмалионы убили половину рабочего дня, пережили смерть в родах Аурелии-Коринны, но произвели на свет Человека! Я посмотрела в своё отражение и закрыла глаза.

Эту дамочку в зеркале нельзя было назвать Красой России. Всё-таки, у неё было незагорелое тело без особых форм, она не была блондинкой с голубыми глазами. Она даже не носила «мини». Но она была очень тонкой, прозрачно-бледной, с тёмными ресницами, с ярким ртом и с вулканической рыже-красной толпой волос по плечам. В дорогом костюме, чёрном и почти мужском, но таком хрупком в талии, что глазам делалось больно. Она была сумасшедше привлекательной. Я не ожидала от себя такой картинки. Почему я не делала так раньше.

— Нас не интересует стандарт, — назидательно сказал официант-мажордом, порядком утомлённый и довольный. — Вот вы, барышня, полный нестандарт.

Мы приехали в редакцию. Насколько иначе я чувствовала себя, шагая по ковровым коридорам во второй раз! Проходящие мимо уважительно здоровались с Лёвой. Но ещё они фотографировали взглядом меня. Взгляды были как бы равнодушны, но лёгкий ожог оставался каждый раз. К моменту встречи со вчерашней секретаршей я просто горела и потрескивала.

— Лев Петрович! — радостно приподнялась она из-за стола и тут же села, увидев меня. — Вам звонили…

— Лена, — Лёва открыл мне дверь своего кабинета. — Сегодня вечером пригласите сотрудников… э-э-э, исключая технический отдел, транспорт и охрану… Ко мне домой их пригласите…

— К вам? — Лена хлопала ресницами, не включаясь в реальность, — К вам домой, да?

— Ну да… У меня день рождения, Лена, я хочу сегодня видеть всех у себя. Подарки отменяются.

Весь день я провела, листая подшивку «Женского журнала». При виде фото главного редактора я всякий раз теряла сознание от счастья. Лена несколько раз приносила мне кофе. Не потому, что хотела, — ей было велено, она даже не пыталась стереть выражение суровой брезгливости со своего лица. Потом мы с Лёвой обедали, чинно пиля шницели, а все посетители бара пялились в нашу сторону и иногда кричали Лёве что-то вроде «Хэпи бёздэй!» Его побаивались, это чувствовалось, а мне было странно, как можно бояться такого славного дядьку… Потом приехал Макс, мы загрузились в блестящую машину и помчались в Лёвину квартиру улучшенной планировки…

 

Глава 4

Дома Лёва сразу же заперся в спальне с рабочими бумагами, а мы с глумливым Максом занялись подготовкой к празднику. Я, как и любая русская баба, до сих пор считала «подготовкой» кухонно-магазинно-уборочный марафон. Удовольствие, которое начинается задолго до праздника и которое, собственно, весь праздник и съедает. Нельзя сказать, что я много готовила за свою жизнь. Но случалось. Если вдруг в общаге день рождения или чей-то развод — всегда нужно помочь человеку приготовить и порадоваться, эту школу все прошли. К тому же я очень часто готовила для кота… Покупается килька, смешивается с луком, режется хлеб… Всё это поедается в спешке, но с наслаждением, а остатки отдаются коту.

Этот праздник готовился по телефону. Макс куда-то звонил и заказывал еду, вина, даже посуду. Я, ухоженная и растерянная, присутствовала при этом и пыталась быть полезной. Держала справочник. Рядом с этим наглецом я ощущала себя не очень комфортно, но была готова подружиться. События последних дней и без того изобиловали переживаниями, хотелось покоя.

— Ну и что ты будешь делать дальше? — снизошёл до меня Макс.

— Ничего. Всё само делается, без моего участия. — Я не хотела воевать. Я разговаривала с ним спокойно и даже весело.

— Странно, что он тебя не фотографировал. — Макс зубами вытащил из пачки сигарету и протянул пачку мне.

— Спасибо, не надо. Я не курю.

— Ты же ещё вчера курила! — Макс посмотрел на меня из-под длинной чёлки весёлым глазом. — Первичная обработка сельскохозяйственных культур проведена успешно! Знаешь, зачем ты ему нужна?

— Зачем? — спросила я равнодушно и незло. Хотя в душе у меня всё пылало. (Я всё-таки была права, добром это не кончится.)

— Он задумал для новогоднего номера акцию… Что-то вроде истории Золушки, простой деревенской девушки, пастушки, грубой и похабной, которая приезжает в город и становится супервумен. Представь себе всё это в цветных фотографиях… Вот она стоит на перроне чужого страшного города… У неё два достоинства — ум и полиэтиленовый пакет (он выпустил дым колечками). Вот она прозревает и видит собственную ничтожность, начинает рвать волосы, но тут за работу берутся стилисты-трудяги и делают из неё, селянки, стар. Заметь, всё это с комментариями, какие пудры и присыпки использовать, с обязательным упоминанием косметической фирмы-спонсора… Дорогие женщины, учитесь, ведь вы этого достойны…

Я не собиралась слушать всё это дальше. Встала и ушла.

Тот, кто никогда не переживал трудные времена, не поймёт меня. С другой стороны, трудные времена переживали все и у всех бывали моменты переломов. Каких-нибудь. Но не многие знают, как тяжело корчиться между реальностью и иллюзией. Когда понимаешь, что придётся вернуться в тоску, в общежитие, в беспросветную провинциальную гниль и в себя — сухую и бессмысленную, как вяленая рыба. Каково это — расцвести и почувствовать внутри горячий сок, а потом вдруг резко вернуться в состояние вялености? Каково это — влюбиться в первый раз, в течение дня целиком выдрать из себя толстый слой старой жизни, задышать по-новому, изогнуться по форме и подобию другого человека… И вдруг тебя — р-р-раз! — и с треском разгибают, разворачивают, кости хрустят, мысли и связки рвутся… Это больно.

Я один раз упала на уроке физкультуры со «шведской стенки»… С последнего «этажа»… головой в кегли… Так вот, сейчас — больнее… А с другой стороны, на что я рассчитывала? Это жизнь, а не рекламная акция. Так, как хотелось бы, не бывает.

…Но зачем Лёва обременял себя всеми этими церемониями? Если речь шла о фото-мать-их (довели, я снова ругаюсь) репортажах, он мог просто предложить мне вполне легальную, оплачиваемую работу… Я, кстати, могла бы и согласиться. Почему бы не зафиксировать на страницах журнала чудесный момент превращения?.. Нет, конечно. Ни черта бы я не согласилась… Возможно, он это вычислил, он такой… Но почему именно я? Тонны моделей томятся в ожидании судьбоносных предложений посветиться на глянцевых страницах. Договорились, хлопнули по подписи под контрактом или без подписи, полюбовно, — и ура! Все при деле, все счастливы… Зачем нужно в поте лица окучивать меня? Одно объяснение — моя уникальная уродливость. Такого на этапе «ДО» ни одна фотомодель не предоставит…

Собрались гости, я всё-таки нашла в себе силы держаться с достоинством. Я была в одном из купленных сегодня предметов женской зависти — в длинном кремовом платье на тонких бретельках. К нему прилагались блестящие побрякушечки, но я от них отказалась. Не то настроение. Естественно, уходить без объяснений я не собиралась. Решила остаться и пусть добивают. Я тоже при зубах… В отличие от всех этих лощёных граждан я всю жизнь сама себя кормила, одевала и защищала. Смогу защитить и сейчас, пусть только тронут…

— Дорогие коллеги! — очень торжественно начал свой спич Лёва (он был в белом). — Я собрал вас у себя не только по случаю моего дня рождения…

— Но ваш день рождения в мае! — пискнула секретарша Лена (в коротком и блестящем. Шлюха шлюхой) и посмотрела по сторонам, ожидая ответную радость.

Нарядный народ молчал. Судя по всему, у них не было опыта отмечания дней рождения начальника.

— День рождения, Леночка, — Лёва холодно улыбнулся, — у человека наступает тогда, когда он чувствует, что у него день рождения… Но собрал я вас ещё и для того, чтобы представить вам нашу новую сотрудницу.

Он взял меня за локоть и легко подтолкнул вперёд. Двадцать пар глаз. Все бьют прямой наводкой. Не было в них ни особенных вопросов и оценок, ни брезгливого понимания моего жалкого статуса. Было в этих глазах лёгкое удивление, некий мужской интерес и некоторое женское высокомерие. Всё замаскировано вежливым безразличием. Но — клянусь! — я не просила Лёву брать меня на работу! То есть я страстно этого хотела, но прямым текстом — ни разу… Поэтому в моих глазах, судя по всему, массы смогли разглядеть такое же удивление, и — в связи с пережитыми потрясениями, — интерес и лёгкое высокомерие.

— Она замечательная, очень тонкая, умная и чуткая девочка…

Какой кошмар! Это обо мне… И что мне изображать теперь — реверансы? Спокойную уверенность в правильности слов? Весёлые вопли вроде «Что вы, что вы, Лев Петрович, вы меня перехваливаете»? Или сурово потребовать объяснений, присовокупив к претензиям пресловутый «фоторепортаж»?

— Кроме того — она моя невеста.

???????????????

По кругу сотрудников прошёлся шелест изумления.

Мне пришлось опереться на Лёвино плечо. Я? Невеста? Ого! Серьёзно! Фоторепортажно! Стада свежих мыслей застучали в меня изнутри. Я смогу есть пирожные каждый день!.. Я не буду стоять в очереди в общаговскую ванную!.. Я брошу курить!.. Девчонки сойдут с ума от зависти!.. Когда он успел?.. Нужно забрать вещи из общежития!.. Он старше меня на семь лет!.. Я работаю в престижном журнале!.. Меня любят!.. Как он мог не обсудить это со мной?

Я услышала несмелый, но всё более радостный гул голосов. Мои новые коллеги, плохо скрывая обалдение, пытались встретиться со мной глазами. А встретясь, приветливо и многозначительно размахивали бокалами. Макс тоже выполз из толпы. Он сделал восхищённое лицо и поаплодировал пальцами. Молодец, крестьянка, далеко пойдёшь — значил его жест.

Гости бродили по Лёвиным апартаментам, потягивали спиртное. Фотографировались возле вазы, робко, но по-дружески звали меня присоединиться. Я не присоединялась (или присоединялась — не помню). Макс цинично изображал официанта. Секретарша Лена, очень огорчённая заявлением шефа, таскала бутылки и объясняла гостям, где что находится, таким образом самоутверждаясь в роли хозяйки. Она давала понять всем и мне особенно, что у неё в этой квартире тоже есть что вспомнить. Пускай. Мне было всё равно. Я стремительно напилась и размечталась о свадебном платье в духе ренессанса. Подумать только, ещё неделю назад я убила бы любого, кто предложил бы мне представить моё свадебное платье!

Когда мы остались с Лёвой одни, я обняла его и потребовала объяснений. Что происходит? Как я должна ко всему этому относиться? В конце концов, почему он выбрал меня? Он — светский лев, молодой и красивый мужчина, влиятельная персона, финансово обеспеченный, мечта всех девиц, а я явилась с пакетом…

— Не захламляй свою голову сомнениями, — Лёва стал раздеваться, аккуратно складывая одежду. — Если бы ты знала, сколько ненужного материала ты пытаешься обработать… Тебе не хватает страданий? Читай своего Джойса. А в реальной жизни живи днём сегодняшним. Тебя не устраивает твоё новое положение?

— Нет-нет, устраивает, — я ходила вокруг, размахивая бокалом и никак не могла сформулировать главное, одни глупости лезли в мою голову… Что-то вроде «А мы будем венчаться или пойдём в ЗАГС?» — Я просто не могу понять, почему ты выбрал меня? Вчера ты ещё не знал о моём существовании, а сегодня я — твоя невеста!

— Неправильная установка, — ответил Лёва, набрасывая халат и приводя в порядок волосы, не отрываясь при этом от зеркала. — Не «почему я?», а «а почему бы и не я?!» Нужно верить в свой организм, тогда он не подведет… Нужно планировать судьбу по максимуму. А энергетические затраты — по минимуму.

— Но… почему всё-таки я? — не сдавалась я.

Лёва взглянул на меня в зеркальном отражении:

— Потому, что ты — молодая, свежая, крепкая, привлекательная, выносливая, здоровая, талантливая, сообразительная, послушная, породистая, хоть и не ухоженная. Потому, что я тебя чувствую. Потому, что ты — мой последний шанс. У меня на тебя планы. Зачем мне терять время на ритуалы, если я всё решил для себя сразу. Я знаю, у меня не так уж и много этого активного времени осталось.

С первым желанием — взвиться на дыбы — я неожиданно быстро справилась. Прекрасно, он для себя все решил. За меня он тоже все решил… Что ж… И хорошо, что решил… Пускай решает, если ему так хочется. Другое меня озадачило сильнее — его очевидная обречённость. Он не похож на умирающего. «Последний шанс».

— Ты хочешь ребёнка? — неожиданно сообразила я. И ещё я поняла, что он серьёзно болен чем-то невидимым.

Он посмотрел как-то странно и задумчиво.

— Да, — сказал он, — Почему бы и нет? Я хочу ребёнка.

 

Глава 5

Утром Лёва выбрал мне одежду и проследил за тем, чтобы я накрасилась. Он наставлял меня:

— Ты начинаешь жить по-новому, здесь есть свои штуки, правила игры.

— Ты всегда должна хорошо выглядеть. Не потому, что ты — моя невеста. Я хочу видеть рядом человека, не согнутого комплексами и переживаниями. Мне нужен свободный, уверенный в себе компаньон.

— Ты будешь много работать и читать то, что я тебе дам. Есть очень хорошие книги, но они написаны талантливыми неудачниками и культивируют депрессию. Их в этом доме не будет. Ты должна жить в счастье.

— Ты должна хорошо питаться и следить за здоровьем. Здоровый человек — как хорошая земля с удобрением.

Я обняла его сзади за плечи (он завязывал галстук перед зеркалом), улыбнулась его отражению и спросила:

— Ты хочешь сделать из меня суперсолдата?

Он даже вздрогнул и посмотрел на меня с тоской…

— Суперженщину? — быстренько исправилась я. Хотя, видит Бог, я не сказала в первый раз ничего такого жуткого.

— Это я хочу быть супермужчиной! — он погладил меня по руке.

Кажется, мой жених — сильная зануда. Всё равно, я готова любить его и выполнять все его дурацкие указания. До тех пор, пока он не созреет и не начнёт выполнять мои.

Макс привёз нас на работу. Погода испортилась, шёл осенний дождь. Макс нёс над нами зонт и омерзительно улыбался.

В кабинете главного редактора было сумрачно и холодно. Лёва сразу же уткнулся в принесённые гранки, а я бесцельно бродила, трогала пепельницы, блокноты, рассматривала репродукции на стенах.

— Не уходи, пожалуйста, далеко, — не поднимая головы, сказал Лёва, — У меня есть для тебя работа.

Слава богу, а я уже начала опасаться, что до конца жизни буду листать подшивки. Кстати, он мог бы быть повнимательнее и понежнее в объявлении своих планов. Другая девушка на моём месте удивилась бы такому официозу. Но какая другая девушка сможет попасть в такую ситуацию? Ещё два дня назад я существовала по ту сторону двери и была существом третьего сорта. Сегодня я без спроса трогаю личные вещи главного редактора.

— Не трогай, пожалуйста, мои вещи, — вежливо сказал Лёва. — Я не люблю этого.

Я вышла за дверь и попыталась наладить контакт с секретаршей Леной. Лена снова была в мини и смотрела напряжённо и зло.

— Он тебе нравится? — я села напротив. — Лев Петрович тебе нравится?

— Нравился, — с вызовом ответила красавица Лена. — Я ему тоже нравилась. Но женится он почему-то на тебе.

— Я не виновата, — честно сказала я. Тут на столе Лены зазвонил телефон и переговорник поинтересовался голосом Лёвы:

— Наталья Степанцова у тебя?

— Кто? — не поняла Лена.

— Это он обо мне, — я встала и направилась к двери кабинета, переговорник попросил вслед:

— Наташа, зайди ко мне, пожалуйста.

— Уже идёт! — радостно доложила Лена. Я поняла причину её радости. Если жених называет невесту по имени и фамилии, значит, ещё не всё потеряно.

— Мне нужно сделать три материала, — Лёва показал глазами на кресло и подал бумаги. — Внимательно ознакомься и выбери сама тему. Отнесись, пожалуйста, ответственно.

Я держала в руках заявки на: 1. Интервью со «Звездой». 2. Материал о новой косметической линии 3. Кулинарные новинки. Я выбрала интервью со «звездой».

— Прекрасно, — Лёва сложил остальные заявки в папочку, нажал кнопку: — Лена, объясни Наташе, что ей нужно сделать, и отправь к Рушнику. Он ведёт эту тему, пусть проконсультирует. Не откладывайте.

Он неплохо выглядел в светлом пиджаке в тёмном офисе. Чёрт возьми, он был красив. Хоть и сух.

— Выезжай через полчаса, — приказал мой жених и уткнулся в бумаги. Я снова отправилась к Лене.

Лена, не скрывая удовольствия, ознакомилась с заявкой.

— Здесь написано — внештатный корреспондент!

Ох, как её обнадёжила эта формулировка.

— Ну и что?

— Ничего. Просто тебе не дадут технику и транспорт.

— Лена, — щёлкнул на столе громкоговоритель с Лёвой, — организуй Наталье машину, фотографа и диктофон.

— Но фотографы на выставке белья, вы сами их туда отправили, — Лена снова стала грустной.

— Тогда дай ей «мыльницу» и внеси в график дополнительную смену для фотографа. Повезём «звезду» к нам. Если согласится, — и уже не скрывая раздражения: — Я же просил следить за тем, чтобы в редакции всегда дежурил фотограф!

Через пять минут мы с Леной заглянули в «отдел шоу-бизнеса». Редактора Рушника на месте не оказалось. Были его фотографии на стене. Не очень приятный тип с дикими глазами и серьёзной лысиной.

Вчера на вечеринке нас с ним знакомили. Осталось ощущение, как будто я наблюдала спаривающегося хорька — маленький, нервный, спешащий, возбуждённый, неприятный и, судя по всему, агрессивный пакостник.

— Нету, вышел, — констатировала Лена. — Придётся ехать без напутствия. Там, в заявке, всё написано. Я не знаю, зачем тыщу раз одно и то же мусолить, я и то поняла… Фотоаппаратом пользоваться умеешь?

Ей, конечно, очень хотелось, чтобы я провалила первое задание.

— Разберёмся. Адрес, по которому ехать?

— Там написано, — Лена протянула диктофон. — Это — самый простой. Но терять всё равно не стоит. «Запись», «стоп», «вперёд», «назад» — всё понятно?

— Разберёмся. Где машина?

— Стоит у подъезда. Ну, всё.

Всё так всё. Я пошла к выходу. Странные они. У них столько возможностей, а они топчутся вокруг себя и ненавидят тех, кто пытается что-то изменить. Допустим, Лена имеет право не радоваться мне. Допустим, Лёва так увлечён делами журнала, что ему не до нежностей… Женится на мне, не узнав моего мнения и ни разу не сказав «люблю». Допустим… Но чем я испортила жизнь тому же Максу?

— Какая приятная встреча! — заорал Макс, распахивая мне дверцу редакционного маленького автомобиля. — Так это тебя я везу на линию фронта? За что такая честь?

Этого мне только не хватало! Я молча села на заднее сиденье.

— Разрешите обратиться, гражданка начальница? — Макс поджал кисти рук и высунул язык по-собачьи. — Куда едем?

Я молча сунула ему заявку. Пусть сам разбирается.

— Ого! — Макс ознакомился и протянул обратно заявку. — Ваш талант оценили. Интервью с вампиром! Андрюша Лагунин, неприступная скала, боец скота и женских сердец!

«Досье. Андрей Лагунин. Лидер группы «Дыро Колл». Кумир…»

Можно было не читать. Всё прогрессивное человечество активного возраста знало этого парня. До него рок-н-ролл существовал отдельно и был оформлением жизни задымлённых интеллектуалов. Попса же служила для иллюстрации процессов, происходящих в среде необременённых молодых. А он соединил рок-н-ролл и попсу вместе, внедрил модные аранжировки, сочинил сумасшедшие тексты — агрессивные, бессмысленные, голая энергетика. Он и себя тоже сочинил — странный гражданин странной ориентации, взгляд затуманен, полуулыбочка публичной девки, зубы белые и острые… Я лихорадочно вспоминала всё, что знала о нём. Надо задавать ему вопросы. О чём?

«Серия интервью с… (Это я развернула заявку. Так тут, оказывается, целая серия будет!)… Мысли вслух на стыке столетий…»

Что значит «мысли на стыке столетий?» Ладно, если бы на стыке железнодорожных путей. А на стыке столетий можно говорить о чём угодно. Может, я переоценила свои возможности, выбрав интервью?

— О чём бы ты спросил его? — улыбнулась я Максу в зеркало заднего вида.

— Я-то? Хотел бы он иметь секс с негритянкой…

— Спасибо.

Нужно поговорить с ним о вечерах. О том, что он любит и чего боится. По-человечески надо с ним поговорить, без скидок на звёздность.

— Вообще-то, — Макс сверкнул глазом, — я не стал бы его расспрашивать. Я бы с ним даже здороваться не стал. Зажравшаяся свинья, свежеубитый пророк (он повернулся ко мне, машина в это время мчалась на автопилоте). Выбился в люди — оставайся человеком. Подфартило — цени и отрабатывай.

Мы добрались до места, и Макс долго сигналил, требуя опустить натянутую в проезде цепь. Здание (гостиница? студия?) молчало. В зеркальных дверях отражались мы сами, и это был единственный признак разумной жизни. (Считать ли Макса «разумной жизнью»?)

Макс выругался и вылез, хлопнув дверью. Направился к дверям, втянув голову в плечи из-за дождя.

— Эй! — я высунулась в окно, и дождь запрыгал по кожаному сиденью. — Подожди! Я могу дойти сама! Давай оставим машину здесь, не поедем во двор, не хотят пропускать — не надо!

— При чём тут ты? Мне автомобиль дорог! — Макс мотнул в мою сторону мокрыми волосами. — Так я её и оставил! Шеф мне… Хотя откуда тебе знать, что может оторвать шеф. У тебя с шефом полный контакт.

Вернулся он минут через пять, матерясь, сел в машину и завёлся. Цепь поползла вниз, мы тронулись.

По лбу, щекам и подбородку Макса текли потоки воды, ресницы слиплись и почернели.

— Всё, хоп, — он припарковался в свободном углу и достал ключ. — Извини, что не подаю тебе руку. Не имею указания ухаживать за тобой. Выползай и вперёд. Пока я не передумал тебя сопровождать в качестве фэн-клуба.

Я слегка нервничала. Я не могла понять причину этой своей нервозности. Первое задание, суперзвезда… Да, конечно, присутствие Макса не помешает. Надеюсь, он не испортит дела и будет молчать.

Я вымокла за минуту так, будто здорово поныряла в ближайшем водоёме. Охранник строго посмотрел на меня и потребовал удостоверения. Лена удостоверений не выдала, вот она — первая проблема, которую я не решу и вернусь в редакцию без добычи.

— Вот моё удостоверение, — откуда-то появилась мокрая рука Макса с книжечкой «Пресса». — Заместитель главного редактора Виноградов. Я, кстати, уже отмечался три минуты назад… У вас сегодня субботник, да?

— Три минуты назад здесь не я стоял. Девушка с кем? — охранник мрачно вернул удостоверение.

— Со мной… Мне очень повезло, правда? Выдающаяся девушка.

— Вам должны были позвонить. Интервью планировалось уже давно, — я решила спасать положение.

— Никто не звонил, — охранник грустно ждал чего-то. Объяснений? Нашего исчезновения? А Лена, конечно, поступила подло, не позвонив.

— Эй, старик, бросай это дело, — Макс облокотился на край охранной будки. — Говорят тебе, мы — журналисты. Договаривались о встрече давно, поройся в своих закромах. Вот наш фотоаппарат, вот диктофон — устройство такое для записи, неопасное. Наша машина у тебя во дворе. Если мы кого-нибудь обидим, можешь нас обратно не выпускать. А без интервью мы не уйдём, правда, девушка?

Я кивнула и улыбнулась охраннику.

Он посомневался, потом вписал мою фамилию в журнал и боднул головой в сторону коридора.

— Последняя дверь направо. Смотрите не надоедайте, он чего-то болеет. Если что — я не виноват. Может и телесные повреждения нанести.

— Гут! — Макс весело показал большой палец.

Всюду играла достаточно громко музыка. Судя по всему, здесь её и производили. Мы дошлёпали до последней двери, оставляя за собой мокрые следы, скользя по плитам и обрывая портретики на стенах.

— Ну, вперёд, лимита! Больше я тебе не помощник. Я его и здорового терпеть не могу. А больной он мне вдвойне несимпатичен.

Я постучала. Мне не ответили. Я постучала ещё раз и тихонько толкнула дверь. Она приоткрылась и на полпути упёрлась во что-то тяжёлое, но не несдвигаемое. Я нажала сильнее.

Макс понаблюдал за моими упражнениями, потом вздохнул и подключился, ударил в дверь плечом:

— Вот сволочь! На приступ ещё из-за этого урода идти!.. А звать его ты не пробовала?

За дверью гремела музыка. Я крикнула несколько раз что-то вроде «Андрей, это корреспондент «Женского журнала», могу ли я войти?» Только музыка в ответ.

В приоткрытую дверь вполне мог бы просочиться взрослый человек. В принципе, я не видела ничего криминального в том, чтобы внедриться в пенаты «звезды» боком. И я внедрилась.

И остановилась.

За дверью на полу, в крови, лежал предмет моих мыслей — «звезда», кумир молодых, Андрей Лагунин.

— Ну что зависла? — Макс звякнул ключами на пальце. — Определяйся — или вперёд, или назад…

Он ещё что-то говорил, а я стояла и смотрела на скрюченное тело гипермузыканта. Страха не было — был шок с последующим онемением всех органов чувств. Я отворачивалась, даже когда в кино стреляли. Если предполагалась картинка смерти — я заранее переключала… В этом случае смерть была не киношная. И я не могла отвернуться. Потому что это было бессмысленно. Я ЭТО УВИДЕЛА.

— Применяем силу, — произнёс голос Макса, и я почувствовала толчок в спину.

Мерзавец, он перестарался. Я не только «сдвинулась с места», я заскользила по крови и начала падать, цепляясь за всё подряд! Я заорала! Когда пришла в себя, я с ужасом ощутила внятный запах крови и смерти! Мои ноги не могли найти опору, и я вертелась на месте, гремя оборудованием. Микрофонные стойки с грохотом валились вокруг, некоторые глухо шлёпались на тело. В конце концов, я, вопящая, шлёпнулась тоже! Прямо на тело!

Первое, что я увидела, открыв глаза, — длинные волосы Андрея, сосульками прикрывающие лицо. Колени были поджаты к волосам. А в глубине между волосами и коленями белели припечатанные к животу руки. Белели они местами. В основном руки — с длинными, кстати, ногтями (почему мой мозг это фиксировал?) — были в чёрной блестящей крови… Еле дыша от сдавившего горло страха, я скосила глаза на пол. Под моей щекой, булькая, катились тёплые кровавые реки… Вдруг вспышка-щелчок, снова вспышка-щелчок… Как плёткой по глазам.

— Чего ж ты так орёшь… — меня уже ставили на ноги. — Ну, хватит-хватит. Поорала, и хватит…

Макс — я с трудом вспомнила его имя, — бледный и взволнованный, вытирал мне лицо рукавом. За его спиной в дверном проёме хватал ртом воздух охранник.

— Часто он у вас так болеет? — кажется, это Макс. Кивает на труп.

— А! А-а-а-а! — это уже охранник.

— А-а-а-а! — это уже я.

— Без истерик, парни! — Макс развернулся ко мне и влепил хорошую затрещину. Дальше многого не помню. Не хватает воздуха… Кровь… Сосульки… Макс в проёме отбивается от охранника… Кажется, они дерутся… Скользят, всюду кровь… Воздуха!

— Ты, Бодигард, остынь! Мы за полторы минуты с ним даже поздороваться не успели! Засёк время? Думаешь, мы киллеры-спринтеры? Забили насмерть фотоаппаратом? Ты сам нас осматривал и сам видел, как мы долбились в дверь! И, кстати, ты нарушил правила, впустив нас. Вполне вероятно, что ты нарушал это правило не раз! Не так, что ли? А мы что? Мы свой профессиональный долг выполняем, и, заметь, лучше, чем ты! Мы, дорогой друг, свидетели! А вот ты, вполне возможно, — обвиняемый! В твоих интересах напрячься и восстановить картину дня! Где диктофон? (Это уже ко мне.)

Я дико посмотрела на него. Макс грубо сдёрнул меня со стула и прислонил к охраннику.

— Видишь, что вы в своём бардаке с девкой сделали! Останется дурой — будешь моральную компенсацию редакции выплачивать! (мне) Приди в себя, невеста! Работай, давай, халтурщица!

Я достала ватными руками диктофон из сумки и долго пыталась попасть на кнопку. Охранник, совершенно зелёный от ужаса, стоял рядом и был так же плох.

— Я милицию вызову! — простучал он зубами.

— Сначала ответь на вопросы «Криминальной хроники», — Макс уже внимательно осматривал тело.

— К-когда вы в последний раз видели убитого? — это уже я.

Охранник стеклянно посмотрел на диктофон:

— Дак ведь… полчаса назад…

— Кто посещал его сегодня?

— С утра много всяких было… Все записаны… Потом жена к нему пришла… Ругались… Ему плохо стало, пришлось врача вызывать…

— Врач был последним, кто к нему заходил?

— Вы были последними… А врач минут десять назад вышел и сказал, что его лучше часок не тревожить… Сволочь!

— Номер «скорой», фамилия врача, — Макс достал сигарету. — Хотя как ты мог видеть номер, если в окно вообще не смотришь… Оставил «скорую» за цепью, как и корреспондентов? Кстати, если ты кого-то не пустишь на территорию, то необязательно этим застрахуешься от преступления.

Охранник с тоской посмотрел на кровь под ногами и помчался на пост вызывать милицию.

— Ещё один провинциал, — отпустил шпильку Макс. — Взяли дембеля потолще и думают, что граница на замке.

Кровь вокруг свёрнутого гусеницей убитого темнела. Макс прошёлся по комнате. Она была обита звуконепроницаемыми щитами, вдобавок громкая музыка. Можно кричать. Правда, недолго.

— Фамилию врача он, ясное дело, не записывал, какой нормальный человек будет тормозить спешащего на помощь врача… Номера «скорой» не видел. Если этот чудо-доктор десять минут назад отсюда выходил, значит, мы его должны были встретить. Ты кого-нибудь видела, когда в машине сидела?

— Нет.

Макс с сомнением посмотрел на меня:

— Слушай, до чего же ты бесполезная мебель… Значит, шерше ля врач… Будем изобретать репортаж века… Первые исторические снимки сделал я, пока ты лежала с кумиром… Теперь ты давай щёлкай. А я буду искать улики. У нас пару минут есть. Потом мотаем. Иначе заарканят как главных свидетелей…

Да он просто болен, этот Макс! Он фотографировал меня рядом с трупом! Он собирается искать какие-то улики! Его надо отдать милиционерам и поскорее, он опасен для общества!

— Жестокая расправа конкурентов по сцене… Следствие ведут любовница главного редактора и… Ого! — Макс присел рядом с трупом и аккуратно отвернул край окровавленной замшевой куртки (мне чуть не сделалось дурно). — А вот это уже интересно! Ново, свежо, оригинально! Посмотри, дорогая…

Он жестом фокусники приподнял бурую замшевую полу, и я увидела всё те же окровавленные руки, скрещённые на чёрном животе, и торчащий оттуда, из живота, микрофон!

— Подумать только, его закололи микрофоном… О времена, о нравы… — Макс отпустил край куртки, тот упал и прикрыл всю жуть. — Такого я ещё не видел, — продолжал Макс. А я много фильмов пересмотрел…

Я с трудом сдерживала рвоту и дрожь в коленях.

— Да-а-а, — и вдруг Макс насторожился, вскочил. — Не успели! Полисмены прибыли, теперь доказывай, что мы тут случайно… Быстро же они…

В коридоре топали и чей-то ровный голос оправдывался:

— Мы, конечно, задержались… Вызовов очень много, отопление не включили, население гриппует, а тут ещё дождь, ДТП на ДТП… Тем более, как мне объяснили, у вас приступ мигрени…

В дверном проёме показались двое в белых халатах. За их спинами маячил совершенно очумевший охранник. Двое в халатах остановились и уставились на труп.

— Вы уверены, что это мигрень? — спросил, подумав, один из них. — Странные симптомы…

Через две минуты мы с Максом пытались вырулить со двора. Цепь, разумеется, преграждала путь «на волю». Более того — за цепью, перекрыв выезд, стояла «скорая». Сминая кусты и цепляясь боками за ограду, Макс лихо обогнул препятствие по газонам. Нам удалось смешаться с толпой машин.

— Сейчас едем в «Вечерку» («Вечерний город», ежедневная газета с приложениями, большой тираж)… Сдаём материал на первую полосу, получаем медали и пропиваем.

— Куда? — я всё больше опасалась этого человека. — В какую «Вечерку»?! Либо в милицию, либо в редакцию к Лёве… к Льву Петровичу!

— Я тебя умоляю! — Макс уворачивался от машин, гоня по встречной. — Лев Петрович умрёт от ужаса, услышав твою историю… У него это убийство в планах на октябрьский номер не значится, так что выпадает из распорядка дня… Хочешь, чтобы он всю ночь плакал у тебя на плече вместо того, чтобы… (он осёкся и сосредоточился на маневрах).

Я лихорадочно соображала, что делать. Может, выпрыгнуть на ходу?

— Тем более журнал — штука неповоротливая. Даже если тебе позволят описать кровавую историю преступления, даже если её поставят в номер — выйдет он только через месяц. А материал актуален сейчас. Учти, через полчаса там уже будет вся свора, все на жареное сбегутся. Допустим, телевизионщики сообщат уже в ближайшем выпуске «Новостей», но картинка у них будет готова только к девятичасовому! А «Вечерка» выйдет в восемь! Сечёшь? Ты — первая. Да ещё с иллюстрациями! — Макс снова повернулся ко мне: — Мать, я уже жалею, что я просто шофёр. Я бы на твоём месте…

— А как же моё интервью для журнала? — недоумевала я.

— С кем интервью? С трупом? Где у тебя в заявке написано, что ты должна сделать интервью даже в случае смерти интервьюируемого? Скажешь, что упала в обморок, пила водку в баре для поднятия духа — никто не узнает! А завтра тебе дадут новое задание! Ну?

— Но Лёва купит вечером газету и прочтёт мой материал!

— А ты не будь дурой, возьми псевдоним! Знаешь, что это такое? — Макс обернулся и вдруг захохотал: — Ну и рожа у тебя, Шарапов! Кровавая Мэри! На, оботрись! — он сунул руку в бардачок, достал и бросил мне тряпку.

Я стала размазывать по лицу чужую кровь, кровь народного любимца, человека, чьи песни знали даже мои парикмахерши. Чёрт возьми, а почему бы и не поступить так, как советует этот безумец? Так нереально всё то, что мы видели, что… Выбить из меня шок сейчас можно только новым шоком. Разве я предаю Лёву? Разве я не выполняю профессиональный долг? Возможно, мой материал прольёт свет на эту историю…

— Ты думаешь, успеем? — я посмотрела на часы на панели, четыре часа!

— Успеем! Они в полпятого в типографию номер несут…

Я стала придумывать начало статьи: «Было три часа дня. Мы просто хотели взять интервью у человека, которого любят, которого ненавидят и знают все…» Плохо. Выходила зарисовка из жизни осенних деревьев в парке… Запах листьев, шуршание ботинок… Запах крови… Теперь я знаю, как пахнет кровь. Я знаю, как пахнет кровь Андрея Лагунина…»

— Ты заставляешь меня работать на «жёлтую прессу»?

— Вся наша жизнь, милочка, «жёлтая пресса»! Просто некоторые сочиняют слишком много лишнего и не стесняются пахнуть тухлыми трусами… Я думаю, твой покойный объект ничего против «жёлтой прессы» не имел. Он же сам её и делал своими капризами и крушением мебели в номерах! — Макс обернулся, чтобы оценить моё состояние: — Нормально. Но детям тебя лучше не показывать.

Он потянулся за тряпкой. Другой рукой он вертел в это время руль. Я собиралась отдать ему его барахло, зачем-то развернула… И горячая волна ужаса обдала меня.

У меня в руках был измятый и окровавленный белый докторский халат!

Макс нетерпеливо пошевелил пальцами. Потом обернулся, увидел моё вспыхнувшее лицо, халат и всё понял…

— Ну, нормально, — стукнул он себя по лбу. — Вот и я стал маньяком… Учти, я всё время был рядом с тобой! Когда, по-твоему, я смог бы его грохнуть?

— Что это за халат?

— А халат этот был выдан мне потому, что по воле твоего любимого мальчика Льва Петровича я уже месяц торчу в институтских лабораториях и привожу Лёве выживших после экспериментов крыс! Он, видите ли, их коллекционирует! А без халата меня к крысам не допускают, ясно?

Я молчала. Всё было слишком запутанно и страшно.

В редакции «Вечерки» было всё не так, как в редакции «Женского журнала». Меньше зеркал, больше сигаретного дыма. Граждане бегали и натыкались друг на друга.

— Нам главного редактора! — крикнул Макс всем сразу.

Не отклоняясь от заданного курса, народ замахал руками, указывая на северо-запад. Там мы и обнаружили дверь главного редактора.

— Исключительный материал! Немедленно в номер! Практически на наших глазах было совершено убийство известного музыканта! — заорал Макс, распахивая эту дверь.

Я ткнулась вслед и остановилась. Мой коллега тоже притих.

На нас смотрела такая дама! Даже после вывернутого наружу кишечника музыканта Лагунина её красоту нельзя было не заметить… Классическая дива, стандарт, как говорили мастера во французском салоне. Отполированная блондинка с красными ногтями и ртом. Она беседовала по телефону, наше вторжение было, конечно, неожиданным и нежелательным. Дама вернула на место взметнувшиеся было вверх тонкие брови и произнесла низким голосом в трубку:

— Я вам перезвоню, Иван Самуилович. У меня посетители…

Она неспешно положила трубку и взяла дымящуюся в пепельнице сигарету.

— Слушаю вас, господа. — её хрустально-голубые глаза прохладно прошлись по нашим грязным и потным телам.

— Вы — главный редактор? — Макс сверкнул белыми зубами и дрогнул бровью.

— Да, я главный редактор. Смею узнать, кто ВЫ такой?

Макс кошачьим движением достал из внутреннего кармана удостоверение. Положил на стол в развёрнутом виде. Дама, не меняя выражения лица, медленно опустила глаза к столу.

— «Заместитель главного редактора «Женского журнала» Максим Иванович Виноградов». Очень приятно, чему обязана?

Вдруг Макс взял меня за локоть, вытолкнул за дверь (оборачиваясь к блондинке, он делал извиняющееся лицо):

— Останавливай первого встречного, лезь в его компьютер, взламывай его, воруй пароль и бумагу, но пиши. Начинай… Я пока тут всё объясню. Нельзя терять время.

Дверь главного редактора захлопнулась.

* * *

Было уже совсем темно. Дождь не прекратился. Лёва ходил по квартире и нервно хрустел пальцами.

— Кто бы мог подумать, — тихо шептал он, — Кто бы мог подумать… Вот так вот… Бедная девочка… Бедная девочка…

Я уже освоилась и сжилась со своим стрессом, теперь меня больше волновало душевное равновесие Лёвы и то, как пройдёт авантюра с «Вечеркой».

— Ну, ничего, ничего, — Лёва всё ходил. — Завтра я вывезу тебя на природу. Завтра поедем на дачу… Там настоящий камин… Там флора и фауна… Витамины… Ты сможешь отдохнуть и забыть всё это…

— А как же твоя работа?

— Конечно, работа… Я всё возьму с собой (он махнул рукой в сторону рабочего кабинета. Там у него прятались сотни папок, ноутбук и т. д.).

Засигналил домофон. Через пару минут в квартиру вошёл Макс. Он привёз оставленные мною в редакции «Ж. ж.» вещи и пачку газет. Газеты бросил рядом, на диван. Как же мне не терпелось увидеть собственный первый серьёзный материал! Как мне хотелось ощутить, что в сегодняшнем кошмаре образовалась какая-то смысловая нагрузка! Но Лёва имел свои планы на газеты. Он устало упал рядом со мной на диван и ловко вытащил из пачки «Вечерку».

— Уже должны были написать, — сказал он. — Эти ребята хорошо работают…

Мы с Максом осторожно обменялись ничего не значащими взглядами. Лёва уткнулся в газету. Я не выдержала и тоже сунула нос.

На первой полосе сверкало — «КРОВАВАЯ ПЕСНЯ». Отвратительный заголовок! Клянусь, не я придумывала.

Внизу под «…песней» шрифтом помельче: «Известный музыкант Лагунин был найден сегодня в собственной студии убитым. Орудием преступления послужил простой микрофон». Тоже глупо… Простой микрофон. А какой ещё он может быть? Сдвоенный?

Дальше следовал мой текст. Я читала его, не скрывая волнения. Текст был качественный. Не истерические, но и не отстранённые воспоминания очевидца. Мне показалось, я не перегнула палку и передала весь ужас человека, столкнувшегося с такой смертью…

К материалу прилагалось несколько фотографий. Портрет Лагунина, голый пейзаж студии и… размытый, некачественный снимок Макса. На полу, скрючившись, лежит тело. Рядом с ним в зеркальной позе валяется второй размытый объект. Подпись к фотографии гласила:

«Наш корреспондент Лора Ленская первой обнаружила тело. Встреча была ужасной…»

Нельзя сказать, что фотография хоть сколько-нибудь передала весь кошмар. Лежат две гусеницы нечётких очертаний… Но я не была против публикации этой фотографии. Во-первых, меня на ней не узнает даже мама. Потом, я не сторонница «натуралистических» картинок, где по всем правилам сюрреализма изображены внутренности, кровь, мясо и серые лица мертвецов. Так что корректность этого фото меня устроила. Был ли смысл в его публикации — другой вопрос.

Почему я — Лора Ленская? Это первое, что пришло в голову. Не так уж много времени у меня было на придумывания. Макс, несмотря на трагичность ситуации, долго потом ржал в машине, оценивая мою фантазию.

— Любопытный материал, — холодно произнёс Лёва и грустно посмотрел на меня. — Хочешь ли ты его прочитать?

Я замотала головой, давая понять, что такое не читаю.

 

Глава 6

Следующий день мы провели на Лёвиной даче в Бекасово. Эстетствующие дизайнеры отнесли дом на полкилометра от дороги. Летом гулять по газонам и клумбам возможно и увлекательно. Но осенью всё это хозяйство превратилось в кашу. Лёва нёс меня на руках и грозился назавтра же вызвать асфальтоукладчиков. Но что-то мне подсказывало, что Лёвино «завтра» в личных делах и Лёвино «завтра» в деловых кругах сильно различаются. Такие, как мой жених, до автоматизма заучивают определённые движения — снятие трубки, наморщивание лба, работу на компьютере, мытьё рук и ног с последующим наманикюриванием. Но заставьте их сделать что-то нетрадиционное — вымыть духовку, например, или заасфальтировать дорогу, — и они не справятся.

Лил дождь. В камине шипели дрова. Лёва включил Вивальди, мы пили вино. Я расслабилась и захмелела. Лёва сидел рядом со мной на полу и смотрел на огонь. Но я чувствовала, что он не здесь.

— Ты думаешь о работе? Ты жалеешь, что устроил выходной?

— Я не думаю о работе. Я не жалею, что устроил выходной.

Он снова был весь в белом — аккуратный, загадочный и красивый работоголик.

— Ты — странный человек, — я придвинулась к нему. — Когда я впервые увидела тебя три дня назад, ты показался мне колдуном. Сейчас ты кажешься мне роботом… (он нерадостно посмотрел на меня)… Ну, очень эротичным роботом, конечно… Знаешь…

Ну как ему сказать о моих наблюдениях, стрессах, печалях, смятении, счастье и о том, что мне для придания равновесия нужно всего ничего — банальное правдивое объяснение происходящего. Какая-нибудь полуофициальная версия. Если никаких версий нет, хватит даже простого объяснения в любви. При этом можно не падать на колено. Можно не поворачиваться ко мне лицом. Важна суть.

— Интересно, вернул ли Макс твой диктофон в редакцию? — спросил он, пошевеливая угли.

Я встала и прошла вдоль стены. На дубовой тумбе — клетка с крысами. Я их не боюсь, хоть и не пылаю к ним любовью. Пальцем потрогала розовый нос, радостно подставленный крысой. Взяла эту розовоносую в руки.

— Верни, пожалуйста, на место! — Лёва даже привстал. — Наташа, не трогай мои вещи, я уже, кажется, просил.

Подумаешь! Я всунула крысу обратно в клетку. Она дико билась, оказывала сопротивление, цеплялась всеми пальцами за прутья, вертела хвостом и так далее.

— Я думала, это и мои вещи тоже. Мои крысы. Ты сам решил назвать меня невестой… кажется, — оправдывалась я.

Обидно и горько. Горько и обидно. С моей стороны — любовь с первого взгляда, искрящаяся страсть и ожидание тепла и нежности. С его стороны — «не трогай мои вещи».

Лёва внимательно посмотрел на меня. Ответственно. Вежливо. Как будто Дейл Карнеги только что прислал ему возмущённую записку: «Вы должны относиться к подчинённым и близким людям с уважением и не скупиться на улыбки! Вы должны честно признавать свои ошибки и искренне просить прощения! Помните, ваша цель — успех, успех и ещё раз успех! А ради этого можно и попариться…»

— …Ты права… Пойдём, — он вдруг встал и направился куда-то в темноту. Я топала сзади, цеплялась во мраке за незнакомые углы, и несколько раз серьёзно пострадала от некстати открытых дубовых дверей.

Сопровождаемые моим тихим матом, мы миновали несколько комнат и оказались в огромном зале. Зал потряс настолько, что я забылась и выругалась вслух. Лёва поджал губы, как уставшая от поп-музыки девственница, сделал вид, что не заметил, и сухо прокашлялся:

— А вот и моя основная территория. Осмотрись пока.

Потолки высотой метров шесть, зеркальные. Стены обиты чем-то вроде бархата, поглощающего свет. Опоясывающая комнату мраморная полка, на которой чего только нет — камешки, глобусики, кубки. На стенах — карты неба в золочёных рамках. В углу на постаменте — телескоп. И отовсюду лёгкий шорох, еле уловимый писк, размножённый акустикой комнаты до размеров всей комнаты. Я всмотрелась в полумрак. Так и есть! Штук десять клеток с крысами! Чёрные, белые, рыжие, в точечку — всякие!

— В этой комнате собрано всё, что я люблю. Это Комната Комфорта, — с гордостью обвёл рукой владенья Лёва. — Ну, как тебе?

Если бы не крысы, я даже не обратила бы внимания на помпезность формулировки. «Комната Комфорта»! Боги! Он бы ещё назвал её «Кабинет Сладких Грёз»! Ну, допустим, он мог наворотить какие угодно титулы, если бы речь действительно шла о романтическом уголке. Но крысы! Такое количество крыс с их запахами и звуками!

— Неплохо, — ответила я проникновенно. — Мне очень, очень нравится. — Но не обвалятся ли эти потолки?

От этих слов Лёву словно подменили.

— Ну что ты! Не беспокойся, пожалуйста! Нужно слишком захотеть! Немецкая система… Это моя жизнь, Наташа! Это всё, что у меня осталось. Я знаю о нём всё!

— О ком именно, Лёва? — я старалась не пропустить ничего. Если он имеет в виду какого-нибудь выдающегося крысюка или немецкую систему потолка…

— О Космосе! Мы все оттуда и все туда вернёмся!

Потом последовала утомительная, хоть и очень интересная лекция о Космосе, о влиянии звёзд, закономерности бытия и роли Человека… Крысы ласково попискивали, время шло. Лёва даже покрылся румянцем, он говорил так вдохновенно, что я невольно залюбовалась. Бедный, бедный, обречённый на офисную официальность мальчик, страстно влюблённый в небо. Окружил себя крысами, не вынес одиночества… Я тоже была бы рада увлечься чем-то. Существовать в небе… Жить на Земле, в одном измерении с убийцей, например, Андрея Лагунина, очень не хотелось… Но я, увы, слишком многого требую и слишком мало для этого сделала. Я посмотрела на своё отражение. Стоит бледная, опухшая от удивления девица, пялится в потолок, а рядом мечется и размахивает руками серебристоголовый человек. Рот у девицы открыт, вид преглупейший, серебристоголовый же красив даже в таком ракурсе. Я с трудом оторвалась от картинки в небе и сосредоточилась на том, что внизу. Мне бы только добраться до Лёвиного одинокого сурового сердца, я его отморожу, отогрею, отмассирую… Ты всегда будешь у меня вот такой, Лёва, — вдохновенно возбуждённый, блестящий, счастливый, красивый, свободный. А крыс мы отправим в отставку. Вот привезу Сиротку…

Внизу зазвонили. Лёва, недовольный, прервал доклад и пошёл открывать.

Разумеется, звонящим был Макс. Снова весь мокрый и с ухмылкой.

— Привёз сегодняшние газеты и верстку! — весело отчитался он, — а также новости! Можно ли мне за это горячего супа?

— Супа нет, — сухо ответил Лёва, взял газеты и верстку и вышел.

— Я так и знал, — Макс сбросил на кресло кожаный пиджак «всмятку» и остался в чём-то таком же мокром. — Я для него мотаюсь под дождём, а он даже супа не приготовит. Дайте хоть водки.

— Ты же за рулём, — я перевесила его куртку ближе к огню.

— Не боись, у меня чеснок в кармане, зажую…

— Он шлёпнулся на пол у камина, повернулся спиной к огню и зашевелил лопатками, согреваясь.

— Ой, хорошо! Ой, любота! — посмотрел на закрытую дверь, за которой скрылся Лёва. — Ну, пришла в себя после интервью, свидетельница?

Я села поближе.

— Слушай, мать! — он наклонился ко мне, хлестнул мокрыми волосами по лицу. — Твоя цидулька пошла на «ура»! Читают и ещё просят! Я сегодня посетил эту главную редакторшу… (Он замолчал и улыбнулся. Судя по всему, визит был неофициальный.) Отличная тётка, кстати. Мы с ней поладили… Так вот. В понедельник можешь приходить за гонораром. Запомни — половина моя.

Я плеснула ему чуть-чуть вина.

— Но это не всё. Петрович ещё не знает (он снова посмотрел на дверь), я встречался с Рушником. Он огорчён тем, что произошло, но настаивает, чтобы ты всё-таки сделала интервью со «звездой». Ясное дело, с другой, живой. Так что в понедельник после гонораров едем отрабатывать супружеский долг. Довольна?

Мы чокнулись и выпили.

Было часа два ночи. Лёва работал, под дверью горел свет. Мы с Максом допили вино и валялись в креслах, трепались о том, о сём.

— Слушай, неужели тебе не было страшно? — удивлялась я. — Ты даже шутить пытался, стоя в крови этого несчастного…

— Ой, я тебя умоляю… Не гордись мной, у тебя есть кем гордиться… А я… Что я… Я просто Бэтмэн… Гораздо хуже я себя чувствовал сегодня, когда редакторша съездила мне по роже. Я, видите ли, слишком грубо её щупал.

— Скажи, а почему ты всё время возле Лёвы? Ты и шофер, и заместитель, и газеты ему возишь…

— Это не я рядом с ним, это он рядом со мной, — Макс погремел пустыми бутылками. — Жаль! Ни фига не осталось, хоть плачь…

Я всё ещё ждала ответа. Макс посмотрел на меня, сверкнули зубы в полумраке.

— Ну, не знаю я, зачем я ему нужен… Сам спрашивал. Он в ответ: «Тебя что, не устраивает твоё положение?»… До встречи с ним я работал в симфоническом оркестре, на кларнете играл и портреты на улицах рисовал. За пятёрку. Постоянных клиентов мог изобразить в обнимку, например, с Клаудией Шиффер или Шварценеггером. Пользовался популярностью. Тут этот приходит, садится, полчаса сопит, пока я его рисую, потом предлагает мне работу… Слушай, а может я ему нравлюсь?

— Вряд ли, тогда зачем ему я?

— Действительно, — Макс всунул бесстыжий розовый язык в бутылочное горлышко. — Как горько, ни капли… Ну и как тебе его крысиное хозяйство? Веришь, с ума схожу всякий раз от страха, когда мимо этой пакости иду… Боюсь крыс до смерти. До умопомрачения. Жуткие твари. Но Петрович их любит — загадочная русская душа…

Дверь распахнулась, и мы чуть не ослепли от хлынувшего света. Лёва стоял в этом свете, и нельзя было рассмотреть, что выражает его лицо.

— Макс, иди в гостевую и ложись спать. Завтра с утра нужно быть в редакции… Наташа, я жду тебя в спальне. Поторопись, пожалуйста, — дверь снова закрылась.

— У тебя очень галантный муж, — радостно хрюкнул из темноты Макс. — «Я жду тебя в спальне»! Странно, что не выслал пригласительный факсом! Сколько страсти! В постели он, я так понимаю, ураган?

— Ураган, — с вызовом швырнула я в лицо негодяю абсолютную правду. — Тот, кто мало говорит, много делает. И наоборот!

Я гордо направилась в ванную. Сзади что-то выкрикивал хмельной заместитель главного редактора, сам же над этим смеялся и звенел бутылками.

 

Глава 7

До понедельника я успела съездить в родное общежитие, отдала платье парикмахершам, собрала свои вещи и выписалась. Сиротку пока оставила поварихе из 95-й. Крысятник Лёва был категорически против котов, это понятно. Но и я не собиралась сдаваться. Я знаю очень много способов договориться, но пока не рискнула применять их. Время есть. Лёва должен дозреть сам. Я собиралась в ближайшее время основательно подкорректировать его поведение. А пока у нас всё под контролем — повариха мне должна, еда у неё есть регулярно. Не откажется от моей Сиротки. Перекантуемся…

Посидели с девчонками за столом.

— Ой, Наташка, — ахали они, — он богатый?

— Богатый.

— А с пропиской?

— С пропиской.

— А красивый?

— Очень красивый.

— Ой, Наташка!

Я не рассказывала им о своём первом материале и том ужасе, который пережила. Хотя разговор об убийстве Андрея Лагунина зашёл. Всё-таки человек известный. Девчонки говорили о каких-то несуществующих фанатках, которые в него стреляли. Каких-то любовницах. Даже его жену называли главной обвиняемой. Потом выпили и заголосили его песни. Под пение нетрезвых красавиц-подружек я и покинула гнездо.

В понедельник, сдав Лёве экзамен на внешний вид, поехала в редакцию. Мы все вместе поехали. Макс беспардонно зевал и таращил глаза на дорогу.

— Простите, шеф, — он нежно смотрел на нас в зеркало, — имел сегодня ночь любви с одной блондинкой… Тоже главный редактор… Так она, знаете…

— Смотри на дорогу, — сухо перебил его Лёва.

Макс громко вздохнул.

В редакции меня уже ожидал редактор Рушник. Он сидел на диване рядом со столом секретарши Лены. Судя по всему, говорили обо мне.

— Приветствую, Лев Петрович, — Рушник вскочил и тут же согнулся в поклоне. — Вот, жду вашу Наташеньку. Хочу предложить ей новый адрес вместо того, прежнего… Наташенька (смотрит на меня неспокойными розовыми глазами), простите великодушно. Кто ж знал, что нашу «звезду… зверски, так сказать, убьют…

— Лена, почту и все материалы мне в кабинет, — Лёва был сосредоточен и задумчив. — А вы, Николай Игоревич, не стесняйтесь, учите Наташу. Все ей объясните. И, пожалуйста, не задерживайте с выездом. В четырнадцать ноль-ноль я пришлю за Наташей машину. Хочу, чтобы она была подготовлена…

Он прошёл мимо сморщенного Рушника, у самой двери обернулся и посмотрел на невыносимо прекрасную Лену в неизменном мини.

— И вот что, Лена… Не забудьте предупредить принимающую сторону о выезде наших сотрудников… Не заставляйте меня увольнять вас.

Лена вежливо кивнула и метнула в меня взгляд, полный ненависти. Совсем зря, ведь я не жаловалась Лёве на неё. Хотя, конечно, могла.

Рушник нервно подвинул мне стул, сам примостился на столе рядом. Эта поза показалась ему, видимо, слишком вольной. Он сполз вниз и пристроился у меня за спиной, шумно дыша перегаром.

— Хотите ли кофе, чаю?

Я отрицательно покачала головой. Мне хотелось поскорей убраться из этого кабинета, увешанного фотографиями розовоглазого хозяина. Рушник и фотомодели, Рушник и спортсмены, Рушник и президенты… Николай Игоревич всюду выглядел румяно и затравленно… Ба! Рушник и Андрей Лагунин! Редактор перехватил мой взгляд.

— Да, да, — с горечью запричитал он. — Великий был человек, гениальный до мозга костей. Певец времени… Такая утрата!

Я попросила его поторопиться.

— Конечно-конечно, — засуетился Рушник и стал искать заявки. Бумаг было много, нужные не находились. Рушник заметно нервничал и постоянно потел. В конце концов, он вручил мне увесистую папку.

— Здесь план по интервью на ближайшие полгода. Ознакомьтесь дома, в спокойной обстановке… Мы решили доверить целую колонку вам…

— Спасибо, но я…

— О нет, не спорьте… Я уверен, у вас получится…

И он так долго корчился в комплиментах, что меня это стало раздражать. Наконец — со спокойной совестью — Николай Игоревич приступил к объяснению задачи.

Сегодня мне предстояло поехать в гости к заслуженной учительнице, мастеру своего дела (я удивилась тому, насколько «незвёздная» была эта «звезда»), второй маме миллионов ребятишек, и поговорить с ней о простом счастье, о мужчинах, которых она встречала на своём пути, о современных детях. Было бы неплохо, если бы она дала несколько практических советов начинающим мамам и т. д. Таким образом, мы откроем цикл «Герои уходящего века», «Человеки года», «Лучшие из равных»… То есть должны были открыть интервью с Лагуниным, но случилась такая неприятность… Поэтому пускай будет Лучший Учитель, а дальше — больше…

— Поразительная, гениальная женщина! — Рушник ткнул в одну из фотографий на стене. Там рядом со сморщенным Николаем Игоревичем стояла высокая женщина с многотонной причёской. Я таких учителей хорошо помню. Всё моё детство было омрачено вмешательством наставниц с такими причёсками. Они не наставницами были, по сути, а трактористками от педагогики. Катались по нашим детским мозжечкам туда-сюда, громыхали зычными голосами сказки о Ленине, с корнем выдирали серьги и желание учиться… Но эта тётка должна быть другой. Иначе с чего это ей называться Лучшей Учительницей?

Фотографа мне собирались выделить, но я отказалась. Всё-таки мы ехали сначала в «Вечерку» за гонораром. Фотографу совершенно незачем было знать это… Выпросила «мыльницу». Мне просто не хотелось разочаровывать Макса. И, потом, я надеялась взглянуть на блондинку-редакторшу и понять, врал Макс сегодня утром в машине или нет.

Поэтому мне пришлось соврать сначала Лёве, потом Лене, что ехать необходимо с Максом и без фотографа… Лёва был так занят телефоном, что не обратил никакого внимания на мою активность. А Лена была искренне рада поспособствовать разрушению моего семейного счастья — ей, конечно, казалось, что оно рушится. Я часто общалась с Максом… А то, что за Максом закрепилась репутация главного развратника, было понятно невооружённым глазом.

Вот и «Вечерка». Макс кудряво постучал, приоткрыл дверь и заглянул внутрь:

— Можно, Инга Васильевна?

Вслед за ним вошла я и ещё раз поразилась холёной красоте главного редактора. Инга Васильевна что-то писала, держа сигарету красными ногтями.

— Входите, садитесь, — спокойно предложила она, не отрываясь от бумаги.

— Мы за гонораром, Инга Васильевна, — игриво напомнил Макс. — Нам бы получить по заслугам.

— Получите, получите, — Инга Васильевна неторопливо спрятала бумагу в стол. Вскинула прозрачные голубые глаза. — Получите на втором этаже, в бухгалтерии…

— Понял, — Макс, несколько озадаченный, приподнялся, встала и я. — Мы пошли?

— Идите, — Инга Васильевна потянулась к телефону и набрала номер. Потом повесила трубку и окликнула: — Лора!

От неожиданности я обернулась. Ну да. Лора — это ведь я, что тут странного.

— Я заинтересована в нашем сотрудничестве, Лора, — она смотрела на меня с улыбкой. — Мы ждём вас и ваши материалы. Продолжайте в том же духе, не меняйте тему…

— Ну, это уж как получится, — развела я руками, пытаясь пошутить.

Инга Васильевна ещё раз улыбнулась только мне одной и снова сняла трубку.

Когда мы вышли в коридор, Макс прижал меня к стене и зашептал горячо:

— Слушай, мать, дуй в бухгалтерию, получи деньги и подожди меня где-нибудь, ладно? Я вернусь, договорю… Приглашу человека на кофе… Ну, ты понимаешь…

— Понимаю, — оттолкнула я его. — Ты тоже пойми. Через полчаса нас ждут в школе. Обманывать детей нехорошо…

— Да брось ты, — Макс нетерпеливо посмотрел на дверь. — Я за двадцать минут управлюсь… Таймер включён, часы тикают… Ты же знаешь, я всегда в первых рядах…

И он исчез в кабинете Инги Васильевны.

Я поднялась на второй этаж, долго что-то объясняла бухгалтеру — у меня, видите ли, документы с другой фамилией. В конце концов, получила гонорар и пошла шататься по коридорам. Народ бегал, задевал меня локтями. Несколько раз со мной хотели познакомиться разные журналисты мужского пола. Но я не обращала на них внимания. Мысли мои были в школе, я прокручивала варианты вопросов и ответов и боялась опоздать.

Макс появился ровно через двадцать пять минут, причём вышел он не из кабинета, а из-за угла в коридоре.

— Ну! — заорал он весело. — Где ты ходишь, член-корреспондент? Я тебя ищу-ищу!

Всю дорогу он насвистывал «Сердце красавицы». Я посматривала на часы. К трём не успевали.

— Да ладно, — утешал меня Макс, — тут езды всего-то минут семь. Ничего с твоей училкой не станет, переживёт… Боже, какая женщина! (я испугалась неожиданности перехода. Решила, что это он об учительнице говорит — со страстью и полустоном…) Какая женщина! Женюсь!

— Что-то не очень она обрадовалась твоему приходу, — вспомнила я.

— Сдерживала себя, — компетентно пояснил Макс. — Сдерживалась, стеснялась при посторонних.

Мы затормозили у входа в школу в пятнадцать ноль-восемь. Спешили, но я успела рассмотреть то, что в заявке было названо «школой». Здание красного кирпича, стилизовано под замок, башенки, зимний сад, веранды, стоянка для авто. Моя школа выглядела иначе.

Я помчалась вперёд, Макс, набрасывая на плечо сумку с диктофоном и фотоаппаратом, следом. Учеников не было. Макс на бегу крикнул вахтёрше:

— Что? Карантин?

— Олимпиада! — резво отозвалась вахтёрша.

«Бронислава Брониславовна Брочек, всю жизнь посвятила воспитанию чужих детей»… Я наспех восстанавливала в мозгу информацию с листка-досье. «Защищает с трибуны права молодёжи, много печатается в прессе, ведёт активную общественную жизнь…»

Мы галопом поднялись на второй этаж и влетели в учительскую. Там в разных позах сидели немногочисленные преподаватели, явно тосковавшие от неожиданной форточки. Наш приход страшно обрадовал их. В этот раз стерва Лена, похоже, предупредила о приезде.

— Здравствуйте, подскажите, как нам найти Брониславу Брониславовну…

— Брочек? Вы знаете, она поднялась к себе в кабинет, — педагоги зашевелились. — Проводит воспитательную беседу. Вы присаживайтесь, подождите. Она вот-вот закончит.

— Что, двоечника какого-нибудь песочит? — предположил Макс. — Не может быть, чтобы не песочила. Чем больше опыт, тем сильнее желание песочить… Вы со мной согласны, мисс? Как ваша фамилия? Макаренко? Корчак?

Он уже работал на двух практиканточек в первом ряду. Практиканточки прикрывали мордочки пальчиками и игриво хихикали. Макс блистал на полную катушку.

— Ну, в общем вы правы, — отозвался откуда-то с галёрки потёртый учитель в тяжёлых очках. — Песочит двоечника… Хотя я лично не одобряю её методы работы с детьми…

— Юлиан Абрамович! — зашипели на него со всех сторон. — Что вы такое говорите! Это же пресса!

— Вот именно, пресса! Пускай знают! Я не одобряю методы Брониславы Брониславовны. Я и ей говорил в лицо. Её методы преступны!..

— Юлиан Абрамович! Как вы можете!!!

— Отчего же? — Макс присел на стол к практиканточкам. — Мы за правду-матку. Дайте возможность Юлиану Абрамовичу проявить гражданскую активность… Девчонки, любите проявлять активность?

Я схватила своего компаньона за колено и поволокла прочь. Он улыбался, делал практиканточкам знаки и элегантно отбрыкивался от меня.

— Вот что! — зашипел он в коридоре, больно ткнув пальцем мне в ключицу. — Не сметь мешать мне радоваться жизни, ясно? Повтори!

Я с королевским достоинством отвела от себя этот палец. Что я могла сказать ему, похотливому кобелю? Только ударить…

Мы поднялись ещё на один этаж выше и забегали в поисках кабинета Брониславы Брониславовны. Двери были одинаковы, коридоры безлюдны. Пахло краской и дымом. Судя по всему, дворники жгли сентябрьскую листву.

В нескольких классах шли занятия. Учителя там не шли на контакт, занятые великим делом. В основном же кабинеты и коридоры пустовали. Мы болтались по этажам, теряли драгоценное время и шёпотом переругивались. Наконец, учительский Бог, услышав наши молитвы и ругань, послал нам фигуру на противоположном крыле здания. Мы бросились к фигуре, как Михайло Ломоносов к знаниям.

Фигура оказалась школьником старшего возраста, прыщавым балбесом метр девяносто ростом.

— Слушай, парень! — Макс положил руку ему на плечо. — Я понимаю, что обращаюсь не по адресу… Но где тут у вас кабинет самой любимой учительницы?

— Брониславы Брониславовны Брочек! — подсказала я.

Школьник смотрел на нас безумными глазами и молчал.

— Хороший мальчик, — Макс весело обратился ко мне, — такой общительный, дружелюбный…

— Она нам очень нужна, — попыталась вмешаться я. — Не мог бы ты помочь… Просто скажи, где её кабинет.

Вдруг парень сел на корточки и закрыл лицо руками:

— Я не хотел!!! — дико закричал он. — Я не хотел!!! Это всё она!!!

— Эй, школьник! — Макс затормошил его. — Что произошло, школьник? Отвечай немедленно, а то нажалуемся сейчас Юлиану Абрамовичу…

— Что случилось? — я присела рядом и попыталась добраться до его лица.

Школьник рыдал басом и сморкался:

— Она постоянно так! Бронислава!.. А мне позарез надо было!!! Я договаривался, деньги брал у родителей!!! Она как увидела — сразу в крик!! Что он ей, мешал что ли?

— Кто он? — теребил его Макс.

— Да бензин!!! Я после занятий на рыбалку с братом!!! Мне отец Вовки Пристяжного передал, за родительские деньги!!! Что он ей, мешал, что ли?

— Где бензин?

— Вылил!!!

— Как вылил? — возмутился Макс. — Сколько его там было?

— Десять литров!!! Она заставила!! Довела совсем!! Вылей его немедленно — кричит!!! Я и вылил!!!

— Куда? — не мог успокоиться Макс. Его как водителя такое обращение с бензином страшно огорчило.

— Да ей под ноги!!! — взвизгнул школьник и упал головой в колени.

Я обернулась к ближайшей двери. Из-под неё тонкими струйками выплывал дым. Мне стало дурно.

— О нет… — простонал Макс и бросился к дверной ручке.

За нею был только предбанник, до отказа забитый дымом. За второй дверью, без всякого сомнения, бушевало пламя.

— Это не я! — визжал дылда. — Я её не поджигал!! Только вылил и всё!! И ушёл… А она вдруг как закричит!!! Я вернулся, а она уже горит!! Это не я!!!

Макс пробил ботинком стекло пожарного щита.

Он вбежал в кабинет первым и зашипел огнетушителем. В принципе, он мог этого и не делать. Огня уже не было, всё отчего-то погасло само собой. Дымилось сильно, а огня уже не было.

Герань на подоконнике, шторы с педагогическим рисунком «в полосочку», стеллажи с пособиями — почерневшие, но нетронутые. Чёрное пятно копоти на потолке. В центре на почерневшем же плиточном полу лежало то, что называлось в досье Лучшим Педагогом.

— Это становится тенденцией, однако, — Макс озадаченно закурил. — Наташа, признайся, ты Чикатило-полтергейст?

Я молчала и слышала, как в висках грохочет кровь. Где-то в районе сердца отчаянно болел разодранный невидимый нерв — надорвалось ещё в студии Лагунина, но острая боль и ощущение тупого холодного ужаса окончательно оформились только сейчас… Меня тошнило от запаха горелого учительского мяса, мои глаза отказывались передавать дальше по цепочке в мозг картинку — скрюченное тело чёрного цвета, мягкие обуглившиеся дрова с неуместно поблёскивающими серьгами в районе бывших ушей.

— Не знаю, как это у тебя получается… — Макс достал из сумки фотоаппарат, — но времени терять нельзя… Объяснишься потом. Встань поближе, вот сюда…

Он схватил меня за локоть и подтолкнул к телу.

— Макс, только не это! — меня страшно мутило. — Давай без фотографий, Макс…

— Ага, щас… Чтобы потом мучиться? Нет, раз пошла такая пьянка… Будем действовать грамотно. С чувством, с толком, с расстановкой, как говорил наш шеф… Инга обрадуется, опять же…

Он ещё что-то невнятно бормотал, осматривался… Сверкал зубами, плевался, комментируя ощущения педагогического пепла во рту.

— Какая Инга?!! — вдруг дошло до меня. — Макс, человека убили, ты понимаешь? Маньяк какой-то убил человека, сжёг заживо, понимаешь? И это уже второе убийство за последнюю неделю! Нас кто-то преследует! Происходит что-то ужасное! Вот, одни угли остались, ещё полчаса назад живой человек был! Какая Инга, Макс?! Какая к чёрту Инга.

— Да не ори ты, Агата Кристи, — Макс снова ткнул пальцем в меня, теперь уже в мой гудящий лоб. — Я тут вообще ни при чём! Это твои дела, твои и твоих шефов! Спроси у них! Спроси у Рушника! У Лёвушки спроси, что происходит!

— Это ты у своей Инги спроси, что происходит! — я чуть не вырвала с корнем его руку. — Где вы с ней полчаса пропадали, пока я деньги в бухгалтерии получала? Сюда езды — двенадцать минут!

— Мы в комнате переговоров пропадали! И нас не было двадцать пять минут! Двадцать пять! Мы туда и обратно смотаться, может, и успели бы, но вот поджечь смогли бы только по пейджеру! Чтобы время сэкономить!

— А кто подтвердит, что вы там были? В комнате?

— Никто, — Макс вдруг улыбнулся. — Для таких дел свидетелей не приглашают. Хотя в следующий раз я тебя с собой обязательно возьму… Тебе посмотреть не помешает…

И он отвернулся, подошёл к телу, присел. Я старалась не смотреть в его сторону, кусала губы и пыталась справиться с дрожью. Меня трясло, как неваляшку.

— Знаешь, чем её подожгли? Ну, посмотри сюда, дорогая, мёртвых не надо бояться. Я вот живой, но куда хуже… Знаешь, чем её подожгли?

Я посмотрела через плечо. Макс сидел рядом с грудой чёрного и держал в руке полусгоревший школьный журнал.

— Вот он, фитилёк… Какой принципиальный у нас маньяк… Мог просто зажигалкой чиркнуть… А может, у него зажигалка была позорная, дешёвая, застеснялся дамы…

Хватая ртом воздух, я вышла в коридор. В коридоре всё ещё рыдал подросток-поджигатель.

— Это не я!!! — заорал он, увидев меня.

— Я верю, верю, успокойся… — удивительно, откуда у меня брались силы кого-то успокаивать.

— Она сама виновата!! Её знаете, как ненавидели!!!

— Когда ты увидел, что она горит?

— Не знаю, не помню!! Это не я!!

— Кто мог сделать это?

— Не знаю!!

Я отправила школьника вызывать милицию. Кстати, я собиралась остаться и честно поговорить с представителями охраны порядка. Я не чувствовала себя виноватой, но, безусловно, всё это было странно и страшно.

Макс раскрыл окно в кабинете и сейчас рассматривал что-то на улице.

— Иди, красавица, полюбуйся! Тут есть кое-что интересное. Только пошустрее, плиз…

Стараясь не смотреть на тело, я поковыляла к окну. Прямо под подоконником на стене болталась штука, в которой ремонтники перемещаются по стенам. Такая строительная кабинка на тросах.

— Ты улавливаешь мою мысль? — Макс радостно выбросил бычок в окно. — Вот он, путь убийцы… Это безжалостное животное подрабатывает маляром! (перегнулся через подоконник так, что я увидела его подошвы)… Маляром-абстракционистом. Там, на стенах, такой Малевич!

— Макс, я отправила школьника за милицией.

— Правильно сделала, хоть и поспешила. Мы ещё не всё успели. Стань сюда!

И он снова схватил меня за локоть и потащил к телу. Я брыкалась и орала. Мне было страшно даже видеть останки, а уж стоять рядом! Хватит с меня воспоминаний о внутренностях Андрея Лагунина!

— Сидеть! — рука у Макса была горячая и железная, он дёрнул меня вниз и прижал к ковру рядом с чёрным пятном. — Ах, сволочь! Я готова была вскочить и казнить его на месте, но вдруг… под ногами сгоревший журнал, открытый. Журнал сильно подкоптился, нижняя часть — до «Л» — выгорела… Прямо на меня смотрели, виляя чернильным хвостиком, ФИО «Лагунин Игорь Андреевич».

— Умница, теперь улыбнись! — Макс щёлкнул «мыльницей».

— Макс, тут фамилия «Лагунин»! — я протянула журнал.

— Вот она, представительница самой читающей в мире страны! Даже стоя у трупа, она ищет глазами знакомые буквы… Хватай журнал, читательница, и делаем ноги!

— Но ведь это вещдок!

— Не расстраивайся, милиция в скором времени должна выйти на нас. Тогда и отдадим.

Я хотела объяснить этому ненормальному, что за такие дела милиция нас заподозрит и арестует, но вдруг поддалась. Ещё не совершив кражу ценного предмета с места преступления, я уже ощущала себя преступницей. В таком деле стоит только начать…

Задыхаясь, мы мчались по лестнице вниз. Школа молчала. Зло и подозрительно молчала школа. И если бы только на нашем пути возник какой-нибудь школьный организм, сердце бы моё не выдержало. Слишком страшно всё это было, оголтелый ужас смешался с инстинктами, сзади была смерть…

Мы ввалились в машину, и Макс тронулся, по-моему даже не выжав сцепление.

— Время есть! Как раз написать успеешь! — Макс с радостным возбуждением занялся нарушением правил. — Лора, у тебя просто криминальный талант!

Я молчала, старалась не думать о сгоревшей Брониславе Брониславовне Брочек, лучшем учителе, активно печатавшейся и отстаивавшей права и интересы молодых. То, что мы снова ехали в «Вечерку», несколько угнетало меня. Как будто я не просто усугубляла свою непонятную вину, но и окончательно подписывалась под собственным приговором. Если бы не активность Макса… Если бы не Макс… Что бы я тогда делала? Всё закончилось бы ещё в офисе у Лагунина. Увидев его труп с микрофоном, я сошла бы с ума и болталась бы где-нибудь в психушкиных коридорах… Господи, я теперь точно никогда не смогу жить нормально… Господи! Что же это такое? Почему я? Господи!!!

Ладно, «Вечерка» так «Вечерка».

 

Глава 8

Инга Васильевна встала из-за стола, увидев меня.

— Неужели снова? — спросила она с непонятной интонацией. Не то чтобы она радовалась… Но и сильно огорчённой назвать её было нельзя.

— Снова! Где наши производственные мощности? — заорал Макс, наваливаясь на редакторский стол.

Инга Васильевна, не спуская с меня глаз, набрала номер и сказала в трубку:

— Организуйте компьютер и снимите с первой полосы материал о выставке… Действуйте по ранее оговорённому плану. Зелёную дорогу. Второе убийство…

Макс вышвырнул меня в коридор. За дверью уже топтались сотрудники, со странной уважительностью расступившиеся передо мной.

Потом мы приехали в редакцию к Лёве. Макс высадил меня и умчался. Я долго соображала, к кому идти сначала — к Рушнику с заявлением о том, что задание провалено, или к Лёве с объятьями и в поиске утешения.

Пошла к Лёве и обнаружила Рушника. В кабинете у шефа было совещание, все редакторы отделов сидели, — лица ответственные, волевые и внимательные, — строчили указания. Лёва раскачивался в кресле и держал макет журнала. Увидев меня, редакторы заметались взглядами. Заулыбались. Лёва поморщился и нажал кнопку спикерфона:

— Лена, ты уволена…

— За что, Лев Петрович? — голос Лены в динамике был грустным.

— Посторонним входить ко мне во время совещания воспрещается…

— Но… — Лена замялась. Она думала, что я не посторонняя.

Лёва вдруг побледнел.

— Дорогая, — сказал он мне вежливо, — есть ситуации, когда вторжение людей, не участвующих в процессе создания журнала, выглядит невежливо.

— Конечно. — согласилась я и почему-то сползла по стенке вниз. — Есть такие ситуации. Но, во-первых, я участвую в процессе… Пытаюсь. Во-вторых…

Я посмотрела на редакторов — они внимательно наблюдали за мной, — нашла Рушника.

— Я не справилась с поставленной задачей Николай Игоревич… Лучший учитель был убит за полчаса до нашего приезда…

Редакторы открыли рты. Рушник вскочил и стал поднимать меня, неуклюже хватая тонкими лапками за локти.

Лёвины глаза потемнели.

— Совещание переносится на завтра, — сказал он, наконец. — Прошу оставить нас одних… И вы, Николай Игоревич, останьтесь…

Следующие полчаса были забиты Лёвиным возмущением, моими слезами и рушниковским метанием.

— Я хочу знать, Николай Игоревич, исходя из каких характеристик вы подбираете людей для интервью?

— Исходя из наших же таблиц, Лев Петрович! — Рушник, хрустя пальцами, листал журналы.

— Каких таблиц, Николай Игоревич?

— Таблиц «звёзд», наиболее удачливых, наиболее выдающихся, лучших представителей разных, так сказать, областей, Лев Петрович! Галерея, так сказать, героев уходящего века…

— И что будет, Николай Игоревич, если и следующего вашего претендента в герои наши корреспонденты застанут мёртвым?

— Ну… — Рушник заморгал. — Ну что, отменить галерею, Лев Петрович?

— Что? — Лёва, накручивающий круги по кабинету, остановился. — Вы с ума сошли, Николай Игоревич! «Отменить»! Мы по вашей милости уже потеряли драгоценное время! Чем, скажите, я заполню раздел «интервью» на этот месяц? Вы в курсе, Николай Игоревич, что послезавтра мы должны сдать макет? Вы планировали один материал — он провален. Второй материал — он тоже не сделан! Я что ли должен давать корреспонденту задание? Или, может быть, мне самому написать?

Я тупо хлопала глазами, пытаясь вычислить в их интонациях хотя бы грамм нормального человеческого ужаса на тему убийства. Ничего! Ничего, кроме редакторского плача по проваленному материалу!! Я обалдевала…

— И-и-и… что же делать, Лев Петрович? — Рушник преданными влажными глазами смотрел на шефа.

— Ничего, — Лёва снова заходил. — Ничего. Завтра же отправляйте корреспондента. Только пожалуйста — ПОЖАЛУЙСТА, — перезвоните и проверьте, жива ли ваша персона. И не создавайте ненужного шума.

— Я могу и сам поехать… — Рушник вежливо улыбнулся. — Давайте, я поеду сам, возьму свидетелей…

Лёва сел в кресло, повертел дорогую толстую ручку, потом строго сказал, глядя на меня.

— Интервью будет брать Наталья Степанцова, которая до сих пор ещё не оправдала оказанного ей доверия… А кто с ней поедет, — вы, наряд милиции, кто-то ещё — меня не интересует. Меня интересует качественный материал.

Я тайком курила в туалете и заливалась слезами. «Оказанное доверие»… Кусок дерьма!.. Старый урод!.. Он даже не спросил, как я себя чувствую… «Меня интересует качественный материал»…

Я могу сейчас сдохнуть в этом туалете от разрыва сердца, могу вскрыть вены под впечатлением дня — меня найдут только по запаху… Он хочет от меня ребёнка? Да я не хочу даже кофе от него!!!

Утешали меня три вещи. Во-первых, Лёва не был сказочным принцем. Он был реальным человеком со скверным характером, а значит, его появление в моей жизни закономерно. Мне ведь, в общем-то, не очень везёт… Так что печалиться и мучиться по поводу внезапно напавшего на меня счастья я теперь не буду. Вряд ли Лёва — счастье…

Во-вторых, его интересует качественный материал. И там, в газете, всех интересует мой качественный материал. Сенсация и мой материал. Значит, я могу писать! Они сами подтвердили.

В-третьих, должен появиться Макс с «Вечеркой»…

Я вытерла слёзы, закусила сигарету «Стиморолом» и вернулась в кабинет главного редактора.

* * *

Утром, невыспавшаяся и злая, я ехала в редакцию одна. Лёва разбудил меня в шесть утра и велел быть на работе на пару часов раньше. Это для того, чтобы хорошенько подготовиться к интервью. Рушник где-то в своей маленькой берлоге тоже не спал и готовился готовить меня. Лёва чуть свет позвонил ему. Зевал как ненормальный и Макс за рулём.

— Удивляюсь ответственности нашего с тобой любимого шефа, — Макс на ходу продирал глаза, жмурился и таращился на дорогу. — Растолкать невесту среди ночи и всё для чего? Для того, чтобы неожиданно надеть ей на палец обручальное кольцо? Нет! Для того, чтобы одарить неземными ласками? Снова нет! Тогда зачем же? Затем, чтобы отправить на работу!

— Почему ты не заехал вчера? — мрачно перебила его я. Вчера весь вечер ждала газету. Так и не дождалась.

— Но-но! — Макс погрозил мне в зеркало пальцем. — Не сметь разговаривать со мной в таком тоне! Я, между прочим, тоже человек семейный. Я другой отдан и буду век ей верен… У меня есть свои взгляды на то, как мне проводить вечера.

— Нужен ты мне, — я покраснела от возмущения. — Я ждала газету!

— Так вышла бы и купила! Или жених не даёт карманных денег?

Я замолчала. Есть ситуации — а в общении с Максом они возникали как-то слишком часто, — когда нет смысла объясняться. Разве понял бы Макс, что такое внезапно развившийся страх улицы, темноты и одиночества? Разве знает он что-нибудь о томлении на тему будущего, когда сидишь напротив любимого и ждёшь хотя бы намёка на ответную любовь? Разве поверит он, что весь вечер вчера я провела на кухне у окна, пытаясь собраться с мыслями и рисуя на салфетках чёртиков… которые постоянно складывались в крестики и бесформенные пятна, отдалённо напоминающие лежащие и уже неживые тела?

Рушник приветливо поднялся мне навстречу. Мы выпили с ним кофе. Очень долго Николай Игоревич исходил любовью и комплиментами в сторону Лёвы.

— Добрейший человек, нежнейший, а какой чуткий руководитель! Трудиться рядом с ним — невероятное счастье! Вот вы спросите, Наташенька, — ничего, что я так вас называю? — спросите, кто сделал журнал, кто вскормил всех этих людей? Я отвечу — Лев Петрович! Вот отсюда практически (он показал куда-то на пол. Что это значило?). На моих глазах, из ничего… Умнейший человек, умнейший, а какой прекрасный руководитель, чуткий, заботливый, внимательный…

— Да никакой он не внимательный, — равнодушно оборвала я словесный поток Рушника. — Он холодный, чёрствый, эгоистичный, бесчувственный работоголик. И к подчинённым относится, как плейер к батарейкам. Ему плевать, какие там батарейки, как они себя чувствуют, что они хотят слушать. Его интересует, насколько их хватит и как продлить их полезный срок. И куда выбросить, когда износятся…

Рушник внимательно смотрел себе под ноги и шевелил ноздрями.

— А вы, Николай Игоревич, совершенно зря так усердствуете. Во всём должна быть мера, в том числе и в лизании начальства. Иначе вы добиваетесь обратного эффекта (Рушник грустно кивал лысой головой)…

— Вы меня простите, Николай Игоревич… Я в последнее время стала грубой, слишком много испытаний… Но вы мне неприятны до одури…

— Вы абсолютно правы, Наташенька! — Рушник поднял голову, и я неожиданно обнаружила новые интонации в его лице. Глаза сузились, взгляд заострился, зубы сжались, скулы зашевелились, кожа побледнела. — Вы абсолютно правы. Он черствый, холодный, равнодушный, жестокий тиран… Но (обратная метаморфоза, я снова наблюдаю ласковую мордочку редакционного ангела) это не делает его менее гениальным и ответственным работником… Я надеюсь, Наташенька, это между нами останется, правда? Я имею в виду мое… красноречие…

— Да вы не сказали ничего такого, Николай Игоревич! — я устало поставила пустую чашку на ручку кресла. Какой тоскливый человек!

— Но… Я назвал его жестоким тираном!

— Ну и что, ну назвали? Он ведь действительно тиран!

— Я этого не утверждал!

— Утверждали!

— Нет, не утверждал! — хорёк Рушник пригнулся к столу и покрылся красными пятнами. Мне стало смешно до зубной боли.

— Утверждали!

— То есть вы не гарантируете мне спокойствие?

— Помилуйте, Николай Игоревич, как я могу гарантировать вам спокойствие, когда кругом такое творится… Убивают, жгут, обманывают… Сейчас даже психотерапевты спокойствия не гарантируют! — я перевернула чашечку на блюдце. Мне не хотелось пугать этого червеобразного. Но и пропалывать мысль мне тоже не хотелось. Настроение не то.

— В таком случае… — Рушник вдруг деловито закопался в бумагах на столе и добавил в голос торжественные ноты. — В таком случае я тоже не могу гарантировать вам спокойствие!

— Что вы хотите этим сказать, Николай Игоревич? — я снова удивилась непостоянству состояния Рушника.

— Я располагаю информацией, что вы продавали материалы об убийстве «Вечерней газете»!

Опа! В принципе, ничего ужасного в том, что Лёва узнает о моей журналистской неверности, нет. Но всё же… Чертовски неприятно! И откуда этот шакал узнал? Макс донёс? Супермодель Инга Васильевна?

— Вот так-то, Наташенька, — Рушник с радостью унюхал моё смятение. — Так-то, красавица… Ваше будущее в моих руках!

— Ну, это громко сказано, — попыталась я отшутиться. Но чувства юмора у Николая Игоревича не было, а чувство погрызть приближённое к начальнику горло существовало, судя по всему, давно. Он нервно постанывал, блестел лысиной и не скрывал счастливых глаз…

— Шакал вы, Николай Игоревич, — неожиданно сказала я и перевернула чашку обратно. Если верить кофейной гуще, меня ожидают неприятности. — Даже более того… Хорёк!

— А ты — шлюха, — произнёс незнакомый мне голос.

Я вздрогнула, подняла голову. В комнате не было никого, кроме нас. Судя по стремительно опустившейся голове Рушника, автором высказывания был именно он. Только какой-то внутренний Рушник, его второе я, мрачное и безумное.

— Ну и хватит о пустом, — мне снова улыбались нежные розовые глазки Николая Игоревича. — Давайте, Наташенька, поговорим о нашем с вами задании. Сегодня мы обязаны сделать замечательный материал. Замечательный! И он у нас обязательно получится — с нашими талантами и с вашей красотой… Не в моих правилах говорить комплименты замужним женщинам… Но ух! Не будь Льва Петровича, мы бы с вами, Наташенька, так порезвились!

 

Глава 9

На интервью мы ехали весёлой компанией в составе Макса, меня, фотографа Метрина, Рушника и члена редакционной коллегии Пиотровской. Вероника Витольдовна Пиотровская, заслуженный работник журнала, почётная женщина и всё такое, уселась на переднее сиденье и всю дорогу низким голосом рассказывала интересные истории из своего великого журналистского прошлого. При этом без остановки курила и томно требовала от Макса ехать аккуратнее и тормозить плавно. Тощий фотограф Коля Метрин всю дорогу индифферентно жевал непонятно что и молчал. А Рушник громко восхищался Пиотровской, поддакивал и задавал уточняющие вопросы. И в то же время жаркой ладошкой гладил мой зад. Я отбивалась молча и незаметно, ненавидя жизнь и не смея придушить этого гада прямо в салоне. Чего я боялась? Да любое разоблачение было лучше этих крысиных ласк! Однако время, когда нужно было сразу дать по морде, я в спешке упустила, а сейчас просто мордобитием проблема не решалась.

— Я забыла, как вас зовут, — Пиотровская обернулась и устремила взор куда-то мимо меня.

— Наташа, — прохрипела я, ногтями давя за спиной руку Рушника.

— Какие вопросы вы подготовили? Как будете анонсировать вашего собеседника? Какую форму интервью выбрали?

— Я обязана начинать уже здесь, в машине? — измотанная нервным напряжением и сексуальностью хорька, я заорала в лицо Пиотровской.

Бывшая красавица Вероника Витольдовна хлопнула наклеенными ресницами и задумалась.

— Да-да, Наташенька, — внезапно вылез из-за моей спины Рушник, — будет неплохо, если Вероника Витольдовна вас проконсультирует. Она в журналистике уже много лет, в отличие от вас.

Хорёк!

— Или вы хотите, чтобы я доложил Льву Петровичу о вашем нежелании работать?

(Чёрт, надо было дать по морде сразу. Теперь всё так запутывается!)

— «Известный адвокат Велемир Резанников вёл нашумевшие дела о… — я процитировала наизусть текст досье. (Память у меня хорошая.) — Отличается смелостью суждений и открытостью. Любимец прессы…

Вероника Витольдовна довольно качала головой, её нафталиновое тщеславие было удовлетворено. Рушник на время оставил меня в покое и тоже кивнул головой. Ему нравился прогресс в наших отношениях.

Мы остановились у роскошного здания с колоннами. Макс терпеливо ждал, пока мы выгрузимся. Рушник вытаскивал свою тушку последним. Внезапно Макс газанул, машина дёрнулась, и Николай Игоревич хрустнул об асфальт.

— Ты что! Ты что! — заорал он, вскакивая и с ужасом рассматривая свои повреждённые брюки и прикрывая лицо. — Ты что?

— Ой, Николай Игоревич, передача клинит, — с горечью в голосе пропел Макс. — Жалеют денег на редакционную машину, подумать только! Как отвратительно ещё у нас работают профсоюзы!

Рушник ещё повозмущался, но время не терпело, и мы двинулись в гости к адвокату Резанникову.

Вероника Витольдовна крепко сжимала рушниковский локоть, требовала показать ей ранение и настаивала на перевязке. Сзади косолапил вечно жующий Метрин. Замыкала церемонию я. Я обернулась и помахала Максу-мстителю. Тот скорчил рожу, которая могла означать всё что угодно: «Сама виновата во всём», «Я всё понимаю, как могу — помогу» и «Давай-давай, топай».

В лифте Рушник пялился в зеркальные стены и рассматривал покорёженную переносицу. Тихо постанывал. Вероника Витольдовна мизинцами теребила его дыхательный орган, много говорила о тонкости сосудов и необходимости немедленного обследования. На фоне моих непроинтервьюированных трупов все «административные» повреждения выглядели жалко и пошло. Да и было ли повреждение? Такие ранения я сама испытала на себе и не раз: коммунальная кухня с тысячами чайников, кастрюль и внезапно выдвинутыми полками оставила след на всём моём теле. Нос не исключение. Раз двадцать мой нос был в таком же состоянии. Разве я погибла от этого? Я была вдоль и поперёк высмеяна и вышучена своими соседками и сотрудниками, но «перевязки», «обследования»… Омерзительно до смешного!

Я пыталась думать о чём угодно, только не о работе. Мысли о работе немедленно оформлялись в мысли о новых смертях. Идти в кабинет этого героя было невыносимо страшно, и где-то в глубине души я радовалась присутствию своих мужественных коллег.

— Как я покажусь ему с таким лицом? — расстраивался Рушник. Хорёк совсем забыл о своём либидо! Я уже не интересовала его. Как будто этому адвокату обязательно нужно увидеть лицо Рушника в первозданном виде! Хорошо, если он вообще сейчас жив, этот адвокат!

Чем ближе мы подходили к нужной двери, тем меньше я хотела туда входить. Уже знакомая мне боль надорванного чувства покоя давала знать так остро, что я остановилась и вцепилась в косяк двери. Никто из моих коллег не заметил этого. Правда, фотограф Метрин с удивлением повертел головой. Но вряд ли его интересовала я. Его интересовал интерьер. Возможно, какие-нибудь точки съёмок.

Кстати, я заметила интересные реакции в своём уставшем организме. Какое-то ноющее чувство невыносимой тоски, предчувствие обречённости. Потом исключительно физическая — дрожь в коленях, кровь к щекам и холод в ладонях. Ещё запах… без запаха. Устойчивый и плотный поток обонятельных эмоций, имеющий конкретный адрес. И именно по этому адресу мы идём.

Вас когда-нибудь тошнило? Выворачивало «наизнанку»? Тогда вам знакомо ощущение этой рефлекторной дрожащей готовности… Успеваешь набрать воздух, твёрдо зная, что сейчас произойдёт и… Мама дорогая, о чём я думаю? Как будто я так хорошо знакома с тем, что бывает по утрам с опытными алкашами! То есть… Знакома, конечно, но одноразово. Это было всего один раз, и я испугалась больше, чем от первого секса.

Я судорожно сглотнула горькую слюну и осмотрелась. Странно, как убийца сюда пробрался и как выбрался? Здесь столько людей, телефонов, охраны… Навстречу нам поднялась улыбчивая секретарша… Её я плохо запомнила… Тук! — кровь в висках. — Тук! Тук! Секретарша идёт впереди, что-то говорит, останавливает ладошкой… Вот, сейчас! Заглядывает в дверь. Сейчас она упадёт в обморок или опрокинется на нас с пулей во лбу, например. Тук! Тук!

— Входите! — секретарша вежливо впустила нас.

Мы вошли. Хороший кабинет, много дипломов и блестящих знаков отличия. Навстречу нам поднялся из-за стола плотный товарищ с чёрными кудрями и неадвокатским лицом. Лицо было таким: «Здорово, парни! Как насчёт бочки пива, голых девок и пары косячков? Мы практически одной крови, только у меня резус с двумя плюсами». Рушник немедленно занял свою нишу в структуре нашего мини-общества. Адвокат был либеральным королём, Рушник — благодарным фанатом. Вероника Витольдовна — бриллиантом в диадеме. А Метрин начал фотографировать. И только я не могла найти себе места.

Резанников дружеским жестом огромной крестьянской ручищи указал на кожаные диванчики, и через десять минут мы уже пили сок-кофе-чай. Веронике Витольдовне — коньяк. Резанников широко улыбался, смело выставлял разные части тела — от лодыжки до затянутого в жилет пуза. Всё в нём было хорошо пригнано, залакировано и замотивировано. Я фиксировала взглядом его породистые ботинки, чистые ногти на крупных сосискообразных пальцах… Он жив?

— Ну-с-с? С чего начнём? — весёлый Велемир Резанников покрутил головой, выбирая собеседника. Рушник, стыдливо прикрывающий нос ручонками, Вероника Витольдовна с сигаретой и коньяком в двух пальцах, я… Остановился на Рушнике. Мне сексапильно улыбнулся.

— Вы наверняка пользуетесь успехом у женщин? — неожиданно поинтересовалась Пиотровская. Адвокат немедленно согласился, и началось подробное воспроизведение половой жизни. Пока он отвечал на первый редакционный вопрос, я успела прийти в себя. Включила диктофон. Резанников заметил диктофон и сориентировал свою речь в мою сторону. Опытный товарищ.

— Вы не боитесь преследования со стороны соперников и бывших клиентов? — это уже я.

Пиотровская убила меня взглядом и была готова снова вернуться в адвокатскую постель, но Резанников начал отвечать. Он никого не боится. Потому что он знает правила игры и жизни и действует по этим правилам. Он почти никого никогда не обманул и не предал, поэтому может спать спокойно. Что касается бывших клиентов — с ними он в дружеских, почти родственных отношениях. Они много пережили вместе и теперь берегут друг друга.

— Берётесь ли вы защищать человека, если не уверены в его невиновности?

— Но, милочка, есть же презумпция невиновности! — сухо заметила Вероника Витольдовна. — Вам стоило лучше подготовиться.

Резанников, как порядочный адвокат, бросился на защиту. Да, конечно. Иногда есть момент сомнения. Но в этом и состоит задача адвоката — найти правду и восстановить честное имя клиента.

— Но если это имя — нечестное? Если правда такова, что лучше её не восстанавливать?

Тут уже огорчился сам адвокат.

— Вы из «Женского журнала» или из «Момента истины»? Вас интересую я как человек или компромат на меня?

Меня интересовал человек, поэтому меня интересовало всё. Вмешалась Пиотровская. Мы снова обратились к сладким воспоминаниям стареющего плейбоя. Адвокат был блестящим болтуном и не думал о времени. В конце концов, они с Вероникой Витольдовной перешли в фазу взаимного экстаза «А вот послушайте, у меня был такой случай!..» Рушник внимательно наблюдал за обоими и время от времени трогал пальцами переносицу.

— Ой, Вероника Витольдовна, голубушка! Я вам скажу не для прессы! Любовницы необходимы солидному мужчине как признание его заслуг перед миром! Кем бы я был, если бы не молоденькие наивные влюблённые девочки! Их восторженными чувствами я питаюсь, как хлебом! Говорю об этом смело, так как трижды разведён… ха-ха… Свободен и не стесняюсь своего здорового влечения!

— А вот я, Велемир Владимирович, как-то раз имела роскошный роман с мужем своей начальницы… О, сколько в этом было мучительной сладости…

Я слушала этих ненормальных и не могла понять — это что, журналистика? Так пишутся статьи? Рушник вежливо кивал и пытался своим вниманием придать смысл происходящему…

— А вот у меня, Вероника Витольдовна, был роман с женой одного моего клиента, музыканта… Говорю об этом открыто, потому что музыкант сейчас в мире ином… Девочки! Что же вы не едите конфеты? (кивает на диктофон) Уберите эту свою штуку, не включайте, мы интимничаем… Я хочу, чтобы у нас образовалась особая атмосфера, и тогда я отвечу на все ваши вопросы.

Мы ехали в редакцию уже без Рушника и Пиотровской. Они остались. Рушник — чтобы уточнить некоторые пункты предстоящей церемонии «Человек века», организованной редакцией. Пиотровская — чтобы поболтать о жизни и допить коньяк. Фотограф Метрин выпрыгнул из машины у ближайшего метро. Мы остались с Максом одни.

— Судя по всему, персонаж оказался жив? — Макс свернул с проспекта и помчался к «Макдональдсу».

— Куда? Нас в редакции ждут!

— Ничего, подождут. Пообедаешь и расскажешь, как всё прошло. Мне же интересно!

— Что это ты стал таким человечным?

— Я? — Макс удивлённо посмотрел на меня в зеркало. — Я стал человечным? Тебя обманули. Я просто жутко хочу жрать, а денег у меня нет.

Уже за столиком он протянул мне вчерашний выпуск «Вечерки», нечитанный.

«ОГОНЬ И АГОНИЯ». «Сегодня днём известный общественный деятель, победитель конкурса «Лучший Учитель» Бронислава Брониславовна Брочек была найдена сожжённой в школе в собственном кабинете». Шапка, конечно, в духе «Вечерки».

С фото в газете на мир смотрела оптимистичная дама с массивной причёской и мичуринской улыбкой. В уголке рта наметился золотой зуб. В ушах — увесистые серьги. Когда я увидела эти серьги, мне стало дурно. Подлая память немедленно подбросила картинку — чёрная груда мяса и блестящая штучка — зуб? Серёжка?

Официант принёс поднос с едой, и мне пришлось закрыть глаза и нос — очередной приступ тошноты.

Макс понял это, убрал поднос со стола, поставил его к себе на колени, а мне выдал «Колу».

— Зря ты так, — сказал он, чавкая картошкой. — Я понимаю, не всякий нормальный человек захочет кушать мясо после увиденного. Но — уверяю тебя — все эти хот-доги сделаны не из учительского мяса. Они слишком дорогие для этого… Или дешёвые… (Макс повертел в руках бутерброд.) Вряд ли они вообще из мяса сделаны… Эй, гарсон!

Официант, вытирающий соседний столик, с готовностью поднял голову.

— Слушай, их тут так здорово дрессируют! У них, видно, семинары проходят на тему «Десять способов расположить к себе клиента улыбкой», — Макс повернулся к парню и протянул ему гамбургер: — Это из мяса?

— Из мяса, — вежливо кивнул официант. — Я могу принести вам список ингредиентов.

— Да нет, спасибо. Это я так, дебоширю, — Макс снова вернулся взглядом ко мне, увидел выражение муки на моём лице: — Мать, у тебя совершенно нет чувства юмора.

— Какое чувство юмора, Макс! Я приехала сюда две недели назад психически здоровым человеком, готовым спокойно трудиться и скромно зарабатывать на жизнь! И вдруг я, оказывается, — непонятно чья невеста, непонятно какой сотрудник и свидетель непонятно чего, но жутко жестокого и кровавого.

— Да брось ты, — Макс вытянул из бутерброда капусту и сложил в сторонке. — Ненавижу капусту, от неё дети бывают… Все умирают. Нужно с яслей привыкать к виду смерти… Конечно, до определённого времени жизнь состоит из одуванчиков. А потом вдруг раз! — и начинаются помехи. Я знаешь, сколько ДТП должен был увидеть перед тем, как смирился? Мёртвый человек — такое же нормальное состояние окружающей среды, как и опавшие листочки. Тебя листочки пугают? А они ведь недавно жили и зеленели! (Макс замолчал.)… А что касается невесты… Ты разве не этого хотела?

— Не этого.

— Вот это да! — он весело завертел головой. — Вы это слышали? У неё богатый жених с отдельной жилплощадью, нестарый, неглупый и занимающий ответственный пост, а ей не нравится!

Сидящие рядом равнодушно обозрели нас и продолжали свои трапезы.

Макс помахал им рукой, потом порылся в карманах и вытащил сложенный лист.

— Это тебе. Позвонил на досуге сыну Лагунина, попросил список учеников… Он, как и предполагалось, учится в школе, где эта педагогиня погибла. Здоровый конь, чувствуется, наглый, ни за что не кололся.

Я развернула список. Неровным, нервным почерком записаны 27 фамилий. Вокруг нарисованы крестики и чёртики. Кляксы. Одна грамматическая ошибка. И это писал Макс — взрослый мужик!

— Спасибо, — я не знала, зачем мне этот исторический папирус, но аккуратно разгладила его на столе. — Только ты, вероятно, поспешил… Парень переживает гибель отца…

— Как же, переживает… Все они «переживают»… Жертвы акселерации… Знаешь, что он мне заявил, когда я ему соболезнования насчёт отца двинул? Он мне не отец, говорит. А я, кроме всего прочего, с его мамашкой о свидании договорился!

Я чуть не подавилась «Колой».

— Как? Зачем?

— Очень просто. Они лет пять уже с музыкантишкой вместе не жили. Он — «звезда», по бабам таскался. Даже по мужикам, говорят. Она искала утешения в чужих объятиях… Жизнь — сложная штука. Она — ещё молодая интересная женщина, пару раз на тусовках её наблюдал. Готова обсудить со мной весь ужас происшедшего.

В глазах Макса вдруг вспыхнула глухая ненависть.

Я не знала, что говорить. Уткнулась в список… Фамилии, фамилии. Вдруг… Резанников! Резанников Павел!

— Ты не знаешь, у нашего сегодняшнего адвоката дети есть?

— Я думаю есть, и не только зачатые во браке…

Странно…

 

Глава 10

В редакции нас встретил Рушник.

— Николай Игоревич! — распахнул объятия Макс. — Я вижу, ваш имидж нисколько не пострадал! Шрамы только украшают мужчину!

Рушника отшатнуло.

— Иди в гараж, — с ненавистью прошипел он. — Я договорился о техосмотре. И не дай бог с передачей всё в порядке!

— Вы что же, меня пугаете, Николай Игоревич? Вы меня провоцируете на порчу редакционного имущества?

Рушник взял меня за локоть и отвёл в сторону. Локоть я немедленно освободила.

— Мы уже давно ждём вас, Наташенька! Лев Петрович требует, чтобы вы немедленно занялись материалом. Текст нужно сдать завтра, а вам ещё нужно успеть отвезти его Велемиру Резанникову на вычитку. Вот, я записал адрес. Он с утра будет в спортзале, просил не опаздывать… Надеюсь, с утра вы не собираетесь уединяться с шофёрами, как это случилось сейчас?

Я молча взяла адрес и направилась в кабинет к Лёве.

— Входи, — он сидел бледный и задумчивый над бумагами. — Как прошёл день?

— Нормально.

— Как интервью?

— Нормально.

— Рушник и Пиотровская сказали другое.

— Мне плевать, что они сказали.

Лёва поднял глаза.

— Почему у тебя бардак на голове?

— Какой бардак? Я всмотрелась в стекло на шкафу. Волосы по плечам, только и всего.

— Я просил тебя следить за собой!

Это становилось невыносимым. Я присела на пол у его кресла.

— Лёва, мне нужно с тобой поговорить… Можно, я пока побуду с бардаком? Потом, если захочешь, я побреюсь наголо.

Лёва с грустью посмотрел на меня. Ему нездоровилось.

— Говори. У тебя есть три минуты.

Три минуты! У меня есть три минуты!

— Ты меня любишь?

— Какое это имеет значение?

— Большое. Зачем ты женишься на мне?

— Я тебе уже объяснял.

— Этого недостаточно. Я — живой человек. То, что происходит с нами, — аномально!

— Тебя что-то не устраивает?

— Многое.

— Напиши…

— И отдать Лене, пусть распечатает в трёх экземплярах? Зачем ты меня выволок в люди? Чтобы общаться со мной через секретаря? У меня проблемы. Мне плохо, Лёва! Я хочу всё тебе рассказать и хочу, чтобы ты меня пожалел!

Я привстала с пола, запустила руки под его брюки и двинулась вверх по крепким, волосатым икрам. Это не был приступ эротомании, это был приступ отчаяния, выдержанный в нормальных женских традициях. Раньше я так не шалила.

Вдруг на противоположной стороне кабинета в нише с книгами зазвенел ключ, и распахнулась дверь, не замеченная мною раньше. Это была обычная дверь, не встроенная в бар, а просто замаскированная бутылками… Скромная деревянная дверь масти стоящего рядом книжного шкафа. Да, и без ручки. Но с замочной скважиной. Дверь распахнулась, и в проёме возник Макс.

— О! — он отступил назад и прикрыл ладонью лицо. — У вас минутка нежности! Извините!

Лёва вскочил, чуть не сбив меня с ног, и подлетел к Максу, потом со страшной силой швырнул его обратно в темноту коридора. Он захлопнул дверь и закрыл её своим ключом.

— Ты хотела поговорить? — он был возбуждён. — А я хочу отдохнуть! Едем!

Он схватил меня за руку, и мы поехали. На такси.

— Я сойду с ума! — начал он отдыхать уже в машине. — Я начинаю тихо ненавидеть всех журналистов, редакторов, учителей, адвокатов и таксистов!

Таксист не отреагировал. Крутил свою баранку.

— Это какое-то начало конца!

Я молчала. Можно было поддержать, пожалеть. Можно было пожаловаться — у меня тоже не всё в жизни искрилось счастьем. Но я молчала. А Лёва, не находя никаких реакций ни со стороны таксиста, ни с моей, завёлся ещё больше.

— Почему ты молчишь? Тебе нечего сказать?!!

Неужто мой будущий муж мучается истерическими припадками? Не страшно, я знаю стопроцентное средство — нужно сохранять благородную вменяемость. Парикмахерши-соседки сдувались на десятой минуте, начинали тихо рыдать и проклинать мою бессердечность. Потом постепенно приходили в себя. Пора заниматься налаживанием личной жизни, пора. Мне нужна помощь, и я не ждала её ниоткуда, кроме как от Лёвы. Значит, нужно работать. В этой стране всегда так — помощь чаще всего нужна женщине, но она должна сначала спасти своих потенциальных спасателей, а потом попытаться доверить им себя. Не ослабляя контроль…

— Мы должны кое-что объяснить друг другу! — вдруг решительно заявил Лёва и поправил волосы.

— Прекрасно. Начинай.

Он посмотрел с тревогой.

— Тебе не кажется, что это ТЫ должна начать?

Желание воспитывать боролось во мне с более сильным желанием поплакаться. Если бы этот монумент прижал меня к груди, если бы обнял мою больную голову и прошептал что-то вроде: «Милая моя, солнышко лесное… Что с тобой происходит? Скажи мне, я всё починю, всё устрою, у меня много связей…»

— У меня много связей, — откашлявшись, заметил Лёва. — Можно попытаться решить наши проблемы, не вынося сор из избы.

— Я не люблю пользоваться связями, — частично это было правдой, частично моим протестом против его фригидности. — Засунь свои связи в задницу!

Шофёр довольно улыбнулся в усы.

— Что? — Лёва заморгал ресницами часто-часто. — Что ты только что сказала?

— Я сказала «засунь свои связи в…»

— Стоп! — он прикусил губу. — Знаешь ли ты, что за тысячи лет звёзды сместились относительно Земли на несколько градусов? Нет? Но ведь это катастрофа! Ты думаешь, Водолей сейчас соответствует Водолею? Нет, конечно! Смешно даже предположить, что он соответствует!

Я так и не смогла понять его. Я смотрела на него и не понимала, что произошло.

— Лёва? Всё нормально, Лёва?

— Нет, ненормально! — он ударил кулаком в спинку водительского кресла. Водитель в гневе обернулся. — Колоссальные изменения могут произойти, неужели не понимаешь! Уже сейчас происходят! Ураганы в Москве, Левински в Белом доме, Мерилин Менсон в музыке… Это только разведка боем! Ещё чуть-чуть, и аномалия станет новой нормой, и следующее поколение не будет понимать, что такое мороженое… Они будут ассоциировать это с холодильными установками в моргах!

Водитель постарался поскорее довезти нас до китайского ресторанчика. Я уже не дерзила, чёрт с ней, с правдой… Нужно понять, серьёзно заболевание у Лёвы или нет.

И чем дольше я смотрела на его неприлично красивое лицо, занятое обработкой китайской пищи, тем больше понимала, что Лёва мне не помощник. Он уже не нёс звёздную ахинею, мы мирно говорили о крысах. Они, как показывает практика и наблюдения, имеют совершенно человеческие реакции. К тому же они изгои. Пёсиков и котиков печатают на открытках, а крыс ругают непечатными словами. Это несправедливо. Лёва не может терпеть такую ерунду. Он бы пригрел тех, кто имеет у человечества ещё более низкий рейтинг, — тараканов, гусениц, змей, дождевых червей, — но они не способны общаться. А это дело — общение — имеет колоссальное значение, если вы собираетесь жить с кем-то в одном доме. Крысы же — особенно Констанция, молодая, недавно поступившая, но абсолютно гениальная девушка, — способны на что угодно… (Ох, Лёва… Дела хуже, чем я себе представляла.)

К столику время от времени подходили засвидетельствовать почтение разные люди. Тренькала музычка. И всё это было похоже на последствия какого-то киношного азиатского крепкого кальяна.

— Я слышала, вы невеста Льва Петровича? — прошептала мне вдруг дама из числа очередных старых знакомых Лёвы. — Вам повезло, дорогая. Хотя для того, чтобы жить с Львом Петровичем, нужно иметь железную нервную систему. Я, например, не смогла…

Спасибо тебе, добрая женщина… Стерва. С каким бы удовольствием я послала бы тебя туда же, куда пыталась послать в такси Лёвины связи!

 

Глава 11

В семь позвонил Рушник и предложил подвезти меня в спортзал к адвокату. Я, сонная и злая, отказалась и грязно обругала Николая Игоревича. Тогда он сообщил, что приедет сам по себе, как независимый наблюдатель. Ему, видите ли, хочется знать реакцию Резанникова на мой материал. А потом, если материал понравится, он, Рушник, отвезёт меня позавтракать. Я грязно обругала его ещё раз.

Потом позвонил фотограф Метрин и дико извинялся, но фотографии получились плохо. Какой-то кошмар. Он, Метрин, десять лет в фотографии, но тут со светом — полная беда. Всё было сделано по правилам. А вышло — хуже некуда. И он обязательно подъедет днём в адвокатский офис и сделает повторный сеанс. Но не буду ли я любезна, не захвачу ли «мыльницу» с тем, чтобы — на всякий случай — сделать несколько «домашних» фото в спортзале…

Потом я долго набирала Макса. Нужно было упросить его подбросить меня сначала в редакцию за фотоаппаратом, потом в спортзал. И оградить меня от рушниковских эмоций.

У Макса не отвечали. Наконец, звонке на двадцатом, сонный женский голос спросил в трубку:

— Чего?

— Будьте добры, пригласите Макса, пожалуйста.

— Макса? — девушка, видимо, пыталась вспомнить, кто такой Макс. Потом я услышала нерадостный голос коллеги.

— Макс внимательно слушает!

Я вкратце объяснила ему задачу и быстро повесила трубку, чтобы не поругаться.

— Что, нельзя было ему по факсу твой опус выслать? — зло ворчал Макс и зевал так, что не вписывался в повороты.

— Он будет в спортзале, там нет факса. А время не терпит.

— Зато я почему-то должен всё терпеть!

Спортзалом называлось громадное помещение с барами, стоянками и прочими атрибутами удачной спортивной и бандитской жизни. Макс долго не хотел выбираться из машины и просил оставить его поспать. Но перспектива столкнуться в коридоре тет-а-тет с Рушником мне не нравилась. Пришлось заму главного редактора выползти на улицу.

Он ворчал всю дорогу, ругал меня, Рушника, Лёву, какую-то Марину… Охранник-вахтёрша долго не могла понять, кого мы ищем. У них, видите ли, умеренно свободное посещение по абонементам. Её никто не уполномочивал узнавать фамилии и потом сообщать их нам. Пришлось идти по этажам.

Макс сразу оживился — там-сям мелькали ухоженные девочки-спортсменки-фотомодельки. Я вдыхала смешанный аромат водной хлорки и пота. А это что? Знакомый запах без запаха — у меня, как у охотничьей собаки, зазвенели мышцы.

— Он там, — сказала я и не узнала своего голоса.

— Вот и иди к нему, — Макс уже настроился на волну очередной фотомодельки в обтягивающем велосипедном трико.

Я молча потянула его за собой. Мои руки дрожали.

— Извините, девушка! — крикнул Макс фотомодельке. — Старшая сестра разбушевалась! Сейчас я её утоплю в бассейне, и мы сможем вместе с вами сделать разминку!.. Куда ты меня тащишь, ненормальная?

Мы топали по неосвещённой лестнице. Никаких указателей, голые стены. В горле у меня рос комок тошнотворной горечи, ноги заплетались, голос прерывался и дрожал. Выглядела я, наверное, ужасно…

— Сейчас… Сейчас… — хрипела я.

— Да что сейчас! Ты совсем свихнулась! Отпусти меня!

У невзрачной двери, единственной на пролёте, я остановилась.

— «Кабинет измерения показаний», — прочитал Макс на табличке. — Ты что-то хочешь у меня измерить? Так я не дамся! Я гордый!

Меня вырвало прямо на лестничной клетке. Макс замолчал и отошёл в сторону.

— Да-а-а, — наконец, выдавил он. — Тебе надо больше отдыхать…

Я стояла, держась за стену. В голове гремело, тело висело на мне тряпкой.

— Он там, — говорила я не своим голосом, не осознавая, что со мной происходит…

— Кто? — вежливо спросил Макс. Потом вдруг подошёл к двери, рывком открыл её и заглянул внутрь. Какое-то время шарил в темноте, затем щёлкнул выключателем…

Я всё ещё стояла у стены, когда Макс вышел обратно. Он молча закурил.

Я рыдала у стены, кашляла, пыталась сделать шаг. Сделала.

На полу кабинета измерений среди спортивного мусора лежал вчерашний адвокат Резанников. Вернее, то, что от него осталось. Неизвестный безумец изрезал его вдоль и поперёк. По сути дела, остался только человеческий конструктор. Я стояла в дверном проёме и выла, как волк.

Потом, не давая себе отчёта, я начала бродить по кабинету. Я просто кружила вокруг адвокатских нарезок и что-то говорила, плакала, хохотала. Временами в проёме видела серьёзное лицо Макса…

На напольных весах горкой лежали адвокатские пальцы-сосисочки.

— Макс! — позвала я, присев рядом с весами.

— Ну? — Макс подошёл, брезгливо ступая.

— Макс, — мой голос дрожал, но я ощущала себя лучше, — сфотографируй это, Макс.

И тут я сделала то, что не смог бы объяснить ни один доктор. Я аккуратно разложила пальцы, затем согнула свой, живой и тёплый, и поднесла к адвокатским.

— Фотографируешь, Макс?

— Фотографирую, — голос его был странным. — Ты себя нормально чувствуешь?

— Нормально… Фотографируешь?

— Фотографирую-фотографирую! — он достал «мыльницу», щёлкнул. — Но, предупреждаю, ты сама себе здесь не понравишься. Подружкам лучше не показывай.

— Поедем к Инге, да, Макс?

Он схватил меня — почему-то за ухо, — выволок на лестницу и потащил вниз.

Уже возле редакции он остановил машину и выбежал к телефону-автомату. Я смотрела в окно, видела, что он что-то энергично объясняет, машет руками… Постепенно сознание возвращалось ко мне…

— В милицию анонимно позвонил, — сказал Макс, загружаясь. — Ну, куда тебя — в психушку или к редактору?

— В «Вечерку», — прохрипела я.

— Что, правда, что ли? — он обернулся ко мне. — А если буянить начнёшь? Бросаться на людей? Петь запрещённые песни?

— Я в порядке, Макс, — ответила я. — Со мной было что-то непонятное. Приступ какой-то… Всё прошло. Едем в «Вечерку». Давай выпьем чего-нибудь. Время есть. Потом поедем в «Вечерку».

— Когда человек говорит о выпивке, я верю, что он здоров. — Макс лихо развернулся.

Купил в палатке недорогой коньячок, и мы, не выходя из машины, выдули его, передавая из рук в руки маленький, как напёрсток, серебряный карманный Максов стаканчик.

— Ты знаешь, мне всё это перестает нравиться, — загрустил Макс. — Ерунда какая-то. Я хочу кого-нибудь привлечь к ответственности!

— Кого?

— Не знаю. Тебя, например… Всё, поехали. Хочу сегодня успеть уйти в отпуск.

Максу было всё равно — трезв он или пьян. Машину заносило на поворотах, троллейбусы повисали на усах, уворачиваясь от нас. Слава богу, обошлось без жертв и разрушений. Хотя я не удивилась бы нисколько.

В «Вечерке» нас уже знали, приветливо улыбались.

Инга Васильевна, облачённая в силуэтный костюм в породистую полоску, шла по коридору под руку с толстым гражданином в очках. Гражданин внимательно слушал и кивал, она тихо говорила ему что-то. Увидела нас, коротко попрощалась, и толстяк вежливо испарился.

— Идём! Идём! — Инга Васильевна на ходу перестроилась, пропустила свою руку под мой локоть. — Скорее! Я всё поняла!

Макс объяснялся, я тупо шлёпала, глядя под ноги. Рядом с моими перепачканными туфлями сверкали блестящие босоножки Инги Васильевны с жемчужными ноготками. Её рука крепко держала мою. Всем тем, что у меня было справа, я ощущала её тело. Выпуклое твёрдое бедро, тёплое плечо…

Что всё-таки происходит? Почему все эти люди сохраняют спокойствие? Почему они говорят сейчас о деньгах? Почему у них жемчужные ногти? Во мне самой что-то окончательно переломилось.

Мне пришлось напрячь память, чтобы понять, зачем меня усадили за компьютер. Рядом стояли сотрудники «Вечерки». Смотрели на меня — кто с грустью, кто с удивлением. Макс требовал принести мне кофе, что-то говорил в моё ухо, суетился, выгонял посторонних. Газетчики, оглядываясь, потянулись к выходу в коридор. Вдруг из толпы выскочил молоденький паренёк, курьер наверное, подбежал ко мне и протянул блокнотный лист.

— Распишитесь, пожалуйста, Лора!

— Что? — я никак не могла понять, чего ему надо, под чем я должна поставить подпись, лист же чистый.

— Дайте автограф на память! — паренёк просто истекал счастьем. — Толику от Лоры Ленской!

Макс сделал круглые глаза.

* * *

И снова улица, расступаются автобусы.

— Слушай, Лора… Можно, я буду звать тебя просто Наташей? — Макс улыбался мне в зеркало. Я валялась на заднем сиденье и тупо пялилась в окно.

— Так куда едем, Наташа? В редакцию, в милицию, в больницу, в кабак?

— Не знаю.

— Значит, никуда не едем.

И он вдруг остановился посреди потока, в центре дороги. Вокруг завыли сирены, снаружи образовалось кольцо объезжающих. Но объехать нас было не так-то просто. Всё запробковалось, застопорилось, в окнах авто появились водительские головы. Нас беззвучно ругали, размахивали руками, кто-то куда-то звонил, кто-то тут же выскочил из авто и пошёл на Макса врукопашную. Я наблюдала эту свистопляску сквозь туман в мозгу и даже с интересом, пока вдруг прямо перед моим носом не затормозило такси. На заднем сиденье была женщина с грудным младенцем. Она прижимала его к себе и с нехорошим выражением лица смотрела по сторонам. Нервничала. Рядом с ней крутил головёнкой ещё шкет лет пяти. Увидел меня, прилип к окну и вдруг заулыбался.

— Макс, хватит, поехали, — я не могла оторвать взгляда от мальчишки. — Поехали!

— Куда? — немедленно схватился за руль Макс.

— Куда-нибудь… В редакцию. Только быстрее.

— Слушаюсь и повинуюсь, мой Пиночет!

Машина рванула вперёд, мальчишка помахал мне рукой. Я ему тоже. Стало вдруг грустно. Но не так, как в спортзале сегодня.

— Что опять за слёзы? — с опаской посмотрел на меня в зеркало Макс. — Смотри, сейчас брошу тебя и убегу. Я с сумасшедшими не дружу.

— Да всё нормально… Просто там ребёнок… В машине… Смотрел на меня… Улыбался… Рукой махал.

— Ну и что тут ужасного? — Макс уже сворачивал в редакционный двор. — Я понимаю, если бы мне чужой ребёнок рукой помахал. Я сразу бы стал напрягаться и вспоминать его маму… А там и до алиментов недалеко…

— Да не в этом дело, Макс… Ребёнок… Что его ждёт в этом мире? Здесь живут звери, мутанты, психически больные убийцы… А он улыбается мне, незнакомому человеку. Что ждёт этого ребёнка?

— Очень даже возможно, что его ждёт полное счастье. Я тебя уверяю — не всем везёт так, как нам. В основном человек проживает жизнь, полную забот о еде и о том, что смотреть вечером — футбол или концерт.

Вышли. Я пожалела, что велела ехать в редакцию. Надо было за город ехать. Побродить по лесу какому-нибудь.

К Рушнику вошла без стука. Открыла дверь и обнаружила Николая Игоревича за странным занятием. Он сидел за пустым столом — бумаги все на полу, — перед ним лежала зажигалка. Рушник дикими глазами смотрел на неё и совершал руками пассы. Увидел меня, упал на зажигалку.

— Что? Почему вы позволяете себе входить без стука?

— Извините, Николай Игоревич, но после всего, что произошло между нами, я решила, что мне можно входить к вам просто так. Впредь тоже буду входить без стука, звонить круглые сутки и требовать у вас отчёта о прошедшем дне.

— Что вам надо?

— Мне надо многое сказать вам… Я отвлекла вас от медитаций?

— Вы видели Резанникова?

— Видела.

— Что он сказал?

— Ничего!

— Как — ничего? — Рушник извернулся, вытащил из-под себя зажигалку и спрятал. Потом начал торопливо собирать документы с пола. — Нам срочно нужен материал!

— Не будет материала, Николай Игоревич. Адвокат Резанников убит.

Рушник сел и удивлённо уставился в документы. Поднял покрасневшее лицо:

— Как… убит?

— Вот так убит! Зарезан! Рас-чле-нён! А вы этого не знали?

Рушник отодвинулся, начал ковыряться в бумагах, что-то забормотал. И вдруг вскочил, схватил телефон и закричал в трубку:

— Милицию! Срочно милицию!

Ну что ж. Милицию так милицию…

— Я буду в кабинете у Льва Петровича, — ласково улыбнулась я Рушнику.

Милиция приехала быстро. Лена проводила нас в пресс-центр. Лёва наотрез отказался предоставить свой кабинет для милицейских бесед. Отругал меня за то, что компрометирую всю редакцию и его в частности. В общем, милиционеры и не покушались на него. Самый главный в их стае дружески пожал Лёвину руку.

Помню Лёвино лицо, брезгливый вздох в сторону всей тусовки. Отдельная порция внимания — мне. Один глаз — голубой, другой… Но оба полны укоризны и печали. Отвёл главного милиционера в сторону, что-то сказал ему, указывая в мою сторону.

— Ну-с, — милиционер обвёл присутствующих взглядом. Присутствовали Рушник, объевшаяся валидола Пиотровская, Метрин, Макс и я. И ещё несколько милиционеров, помоложе. — Капитан Ковальчук. Попрошу присутствующих рассказать всё честно и подробно. Составим протокол.

Тут же подскочил молоденький красноухий милиционер и застрочил что-то в толстую тетрадь.

Первым выступил Рушник. Поведал историю о том, как в редакции накануне Миллениума было решено выбрать лучших представителей разных профессий, рассказать о них в журнале, потом наградить званиями «Человек века», значками «Лучший…». То есть намерения самые благие. И вот что из этого вышло.

— А что вышло? — настороженно поинтересовался Ковальчук.

— Смерти…

— Какие смерти? — Ковальчук прищурил глаз. — В протоколе допроса свидетеля Пиотровской сказано — смерть. Смерть адвоката Резанникова В. В. Какие ещё смерти?

Рушник замолчал. Сейчас расскажет про «Вечерку», про взаимосвязь громких убийств последнего времени и нашего журнала. В этом нет состава преступления. Явного, во всяком случае. Но всё равно неприятно.

— Видите ли, — Макс обозначил своё присутствие изящным поднятием пальца. — Заместитель главного редактора Виноградов… Видите ли, наш корреспондент Степанцова — вот она сидит, прекрасный товарищ, ответственный работник, порядочная женщина — получила три задания в связи с «Человеком века». Три. Первое интервью планировалось с музыкантом Лагуниным, второе — с педагогом Брочек, третье — с адвокатом Резанниковым…

— Ну? — Ковальчук посмотрел на красноухого. Тот усердно строчил.

— Все они оказались убиты!

— Кем, когда, с какой целью?

— Не нами, капитан, не нами. У всех нас есть алиби, есть свидетели. По какой-то непонятной случайности мы просто оказывались на месте преступления раньше многих других.

— И что вы делали?

— Ничего полезного для общества. Даже первую помощь не оказывали — не видели в этом смысла. Вы понимаете, да? Они все, наши собеседники, были уже в таком состоянии, что… Корреспондент Степанцова не имеет опыта в таких делах, ей всякий раз становилось дурно, и приходилось заниматься восстановлением её душевного равновесия.

— В медицинские учреждения обращались? В какие, когда?

— Какие медицинские учреждения, капитан? Девчонка сидела и рыдала, а я отпаивал её коньяком.

— В каких вы отношениях с корреспондентом Степанцовой?

Повисла зловеще-торжествующая тишина. Макс задумчиво посмотрел на меня.

— В дружеских. В тёплых дружеских отношениях.

Рушник иронично фыркнул. Милиционеры переглянулись. Было видно, что в их протоколах имеется гораздо больше материала, чем мы думаем.

— Кто давал вам задание? — пронзительные капитанские глаза уставились на меня.

— Редактор Рушник.

— Сейчас я всё объясню! — Рушник вскочил и протянул капитану журнал. — Вот таблица, которую составляли наши работники, основываясь на данных компьютера и социологических опросах. Здесь — списки самых популярных людей разных профессий. Я просто брал одну из фамилий и… Что здесь такого?

Капитан взял журнал и передал его красноухому.

— С кем планировалось следующее интервью?

Переглянулись все.

— Ну, не знаю, надо посмотреть в моих бумагах в кабинете… Позвольте, — он согнулся и взял у красноухого журнал. — Ах, да… Известный художник Софронова… Но мы можем отказаться!

— Не надо отказываться. Делайте свою работу. Мы поедем с вами.

Рушник немедленно согласился.

Потом всех нас расспрашивали по отдельности. И уже в капитанском кабинете. Капитан куда-то звонил, с кем-то совещался. Приехал охранник Андрея Лагунина, привезли зарёванного школьника-поджигателя. Все они подтвердили наше с Максом присутствие и то, что мы не могли быть убийцами… Хотя… По настроению капитана я поняла, что главными подозреваемыми в этом деле становимся мы с Максом. Подписка о невыезде — прелестно!.. Слава богу, на нас не надели наручники!

Возвращались мы с Максом пешком. От нас пахло коньяком, на глазах у милиционеров садиться за руль было бы слишком рискованно.

— В наших интересах, дорогая, чтобы твоё следующее интервью закончилось убийством. Причём менты должны быть свидетелями. Иначе не отмажемся. А нести наказание за чужие преступления я не хочу. Я и за свои-то грехи не хочу отвечать.

Домой я приехала на такси. Лёва был бледен и ходил с перевязанной головой.

— Зачем столько шума! — крикнул он ещё на пороге. — У нас столько работы, а вы поднимаете шум. Всё это пахнет бульварщиной и… И просто нехорошо пахнет. Я приготовил ужин.

С каким удовольствием я влезла под душ! Вода смывала с меня всю мерзость дня. Было так славно. Я торчала бы в ванной месяц, но Лёва деликатно постучал в дверь, и пришлось выбираться.

 

Глава 12

Со стороны мы были, видимо, похожи на благополучную пару. Он — бледный, красивый, в чёрном банном халате, с полотенцем на голове. Я — бледная, местами красивая, в белом банном халате и с полотенцем на голове. На столе — пицца и сок, салат из помидоров. Тихо булькает телевизор на холодильнике. Вокруг комфорт и чистота. А вот наш разговор.

— Я видела в последнее время слишком много трупов.

— От этого никто не застрахован. Могу только посоветовать не принимать близко к сердцу увиденное. Думай о работе. Мы должны много работать. У нас ещё многое не сделано. Материал, кстати, не сделан. Звонил Рушник, он договорился на вторник с Софроновой. Ты знаешь, кто такая Софронова?

— Что-то слышала.

— Это очень талантливая женщина и совершенно невменяемая. Богемная жизнь сделала своё дело. У неё напрочь отсутствует чувство самоконтроля, она бестактна, занимается саморазрушением.

— Зачем я должна общаться с таким человеком? Положить тебе салата?

— Нет, спасибо… Мы должны быть объективны. Она богемная «звезда», её многие знают. В конце концов, нужно отдать должное её таланту.

— А вдруг её тоже убьют?

— Не думай об этом. Не забивай голову. Твоя цель — сделать работу качественно… Подай мне сок.

— Держи… Лёва, почему это всё происходит со мной? Эти убийства…

— Убийства происходят не с тобой, а с этими несчастными. Ты просто оказываешься в нужное время в нужном месте.

— В ненужное время и в ненужном месте! Но почему я там оказываюсь?

— Потому что у тебя такая работа. Милиционеры, врачи, пожарные и журналисты всегда оказываются в нужном месте, это их профессиональный долг. И чем раньше они в этом месте окажутся, тем больше они профессионалы…

Лёва вдруг замолчал, схватил пульт и сделал звук телевизора погромче.

На экране была картинка знакомого спорткомплекса. Где-то сзади угадывались милицейские мигалки. На переднем плане корреспондент что-то говорил и держал «Вечерку»!

— …Остаётся только догадываться, как корреспондентам газеты удаётся так оперативно реагировать на происшедшее. В ближайшее время мы попытаемся пригласить их в нашу студию. А теперь послушайте судмедэксперта Розочко.

Лёва не ел, смотрел внимательно, и лицо его медленно теряло цвет.

— Хотелось бы мне посмотреть на этих корреспондентов… — он медленно взял пальцами помидорный кружочек из салатницы. — Исключительно циничные люди, надо сказать… Но профессионалы — вот тот самый случай… Ты думаешь, они бросятся делать прямой массаж сердца? Они станут спрашивать умирающего об ощущениях! С точки зрения популярного гуманизма это — бесчеловечно. С точки зрения журналистики — профессионально… Одно мне непонятно — КАК у них всё это получается?

Он мягко сдавил помидор и меланхолично смотрел на сок с жёлтыми семенами, поползший вниз, по кисти… потом по костному бугорку запястья… прямо в рукав халата.

В кадре телевизора судмедэксперт держал напольные весы, на которых когда-то валялись пальцы адвоката.

— Орудием убийства были вот эти весы, — говорил он. — Преступник нанёс ими удар сзади по голове погибшего, потом расчленил тело. Убийство предположительно произошло в восемь утра. В последний раз адвоката Резанникова видели в тренажёрном зале в семь пятьдесят…

В восемь мы только-только подъезжали к редакции. Потом взяли фотоаппарат и через минут двадцать были у спорткомплекса. Пока нашли комнату…

Я вспомнила открывшуюся мне в комнате картину и помчалась к унитазу! И горячая волна тошноты! Рядом со мной мчался Лёва! И, судя по всему, он не собирался помогать мне, а тоже бежал к унитазу! Столкнувшись лбами, тяжело дыша, мы оба повисли над голубыми унитазными просторами.

— Ну как ты? — спросил через минуту Лёва, не поднимая головы.

— Нормально…

Приступ прошёл. Мы оба успешно укротили свои организмы и не омрачили наш медовый месяц совместным пачканьем унитаза. Лёва сунул голову под струю холодной воды и отряхнулся, как пёс.

— Я очень болен, — сказал он крану с тоской.

Милый! Несчастный! Я подбежала к нему, прижала к себе его мокрую голову, зацеловала его волосы «соль с перцем», его глаза «глупость с мудростью»… Он не брыкался, но и не раскисал. Остался в той же напряжённой позе, только слабо похлопал меня по руке.

Я была настроена очень решительно. За всю жизнь во мне насобиралось столько нереализованной нежности, а в последние дни в этих залежах ещё и начались взрывоопасные реакции… Я готова была бросить работу, забыть о карьере, сесть и доставлять удовольствие ему. И себе. Любить его. Ласкать его. Гладить его. Уважать его. Слушать его. Растопить лёд в нём и повсеместно вокруг него, включая льды Северного и Южного полюсов. Как мне хотелось любви, покоя и нормальной, тихой жизни! И ответной нежности с любовью!

— Хороший мой! Бедненький! — я вытирала его голову, вертела его всего в руках, как ребёнка. Он не сопротивлялся. Молчал. — Сейчас я тебя согрею, обниму, и ты мне всё расскажешь. И мы вместе подумаем, к каким врачам обращаться, где доставать лекарства… Я буду носить тебе передачи. Буду массировать тебя, блюда разные диетические готовить, хочешь? Мы пошлём на фиг все эти работы, всех этих маньяков, правда? Пускай милиционеры с Рушником делают интервью и ловят убийц. Мы уедем, да? Куда-нибудь в санаторий.

— Не сюсюкай со мной… — он взял из моих рук полотенце, повесил, провёл рукой по мокрым волосам и стал прежним Лёвой. Ему понадобились три минуты, чтобы слиться с окружающей средой — тупой, жёсткой, убивающей… самые светлые чувства… Я мрачно поплелась вслед за ним на кухню.

По телевизору уже показывали кино. Боевик, ясное дело. В главных ролях Никита Сиракузов и Йоко Иванова. Льётся клюквенная кровь, таращатся пистолеты. Новое кино, натужная добыча адреналина. Станиславский бы умер, не дожидаясь кульминации. Господи, зачем они это всё снимают и потом смотрят? Я выключила телевизор.

— Ты обиделась? — Лёва обернулся на пороге своего кабинета.

— Нет. Я привыкаю.

— У меня сложный характер.

— Отвратительный у тебя характер. Ужасный. Но если бы только я была уверена в том, что тебе нужна, я бы тебя перевоспитала.

Он вдруг улыбнулся. Посмотрел краем глаза на свой фетиш — стол с бумагами и ноутбуком. Сначала посмотрел, потом понял, что сможет ещё несколько минут душить в себе чувство любви к работе, и потом уже улыбнулся одними губами. И белыми зубами. Слишком какими-то белыми. Вставные они у него, что ли? Это прекрасно, когда мужчина следит за своей внешностью, но такое количество вставных зубов в его возрасте настораживает.

— Я не всегда был таким. Лет до тридцати я не пропускал ни одной вечеринки и все девушки были моими. Я дружил со всеми выдающимися людьми и курил травку… Да что там — травку… Я каждый день ночевал в новом месте, и кто только не составлял мне компанию!.. Всё закончилось в один день. Я проснулся и понял, что смертельно устал. Что я не хочу никого видеть. Что мне неинтересно жить. Чего я только не делал, чтобы восстановить этот интерес. Безрезультатно. А когда интерес утрачен, природа автоматически перестаёт тобой заниматься. Я стал терять силу, соки. Сегодня во мне не осталось ничего, я пустой внутри.

Я с сомнением посмотрела на его плотный торс. Дорогой мой! В тебе этих соков килограммов девяносто! Тебе бы лопату в руки, как говорили мои парикмахерши, и в бой! Осмысленный физический труд, традиционная работа мышцами, вот чего тебе не хватает, мой высокоразвитый друг!

— Я ещё очень силён энергетически, всё благодаря здоровому образу жизни. Но это другое… Нет главного — смысла. И желания. Хотя умирать не хочу. В этом тоже нет смысла.

— А дети — не смысл?

— Иногда я думаю, что смысл. Не знаю, скорее всего — да. А потом понимаю, что не хочу, чтобы мои дети жили в этом мире. Здесь столько несовершенства, грязи, вони, падали, крови… Разве тебе нужно это объяснять?

Мне не нужно было это объяснять.

— Тогда давай заведём кота.

— Кота? Только после моей кремации!

Когда он уснул, я позвонила Максу. Трубка ответила после пятого гудка женским голосом.

— Можно Макса?

— Макс занят.

— А когда он освободится?

— Утром!

В трубке раздались гудки. Вот мерзавка! Я набрала номер ещё раз.

— Вот что, девушка! — заорала я сразу, как только трубку сняли. — Я не знаю, чем сейчас занят Макс и какое вы имеете право решать за него, разговаривать или нет, но думаю, что никакого! Поэтому, если не хотите неприятностей, зовите Макса! Я звоню по рабочему вопросу, и никакая очередная подружка не встанет у меня на пути в таком деле, ясно? Макса!

Трубка молчала.

— Мне повторить ещё раз? Или вы хотите, чтобы я приехала?

— Да нет, пожалуй, не хотим… — ответила трубка удивлённым голосом Макса. — У нас как бы гармония, третий не нужен… Хотя… Почему бы и не поизвращаться? Приезжай.

— Макс?

— А кого ты хотела услышать?

— Тебя…

— Ну, говори… Только не очень долго… И — учти, — я никуда не поеду. Рабочее время закончилось.

— Я и не прошу… Мне нужно узнать кое-что о Лёве…

— Боже мой, почему именно сейчас?

— Именно сейчас.

— Открой энциклопедию на букву «В»… Ирка! Отстань!

В трубке зазвенел женский смех, там завозились. Макс прикрыл трубку ладонью и что-то весело заорал невидимой Ирке.

— Макс?

— Ну? — нехотя вернулся он.

— Мне больше не у кого спросить.

— Да что ты хочешь узнать, господи?

— Ну… всё. О его прошлом, его проблемах, его болезни…

— Какая болезнь? Он здоров как бык! С головой проблемы, это да. Но я в этих штуках не специалист… Слушай, я тут пытаюсь отвлечься от переживаний, которые, кстати, ты мне организовала… У меня сейчас эротическое влечение пропадёт! Ты мне заплаченные деньги вернёшь?

Я повесила трубку. Отвратительный всё-таки тип. И неужели он покупает женщин за деньги? По-моему, он мог бы и без денег… Он красив, интересен, хотя порядочная скотина, конечно… Какая-то Ирка…

Зачем я думаю о нём? Лёва! Лёва, не Макс — вот кто должен меня интересовать!

Я прошлась по квартире, стараясь понять хозяина по его вещам. Хозяин не расшифровывался. Я подолгу пялилась на каждый предмет в доме, но всё молчало. Лёва как будто нарочно окружил себя вещами красивыми, дорогими и безликими. Если только я решу здесь остаться — всё поменяю.

Мне пришлось потратить очень много времени, прежде чем я раскопала в этой квартире фотографии. Они были свалены в коробку из-под микроволновки и пылились в обувном шкафу в гардеробной.

Действительно, много женщин и веселья. Крыс много, крысиного потомства. Вот совсем свежие фотографии — та самая белая крыска в клетке у камина. На обороте подпись — Констанция. Вот она, моя соперница. Что же НА САМОМ ДЕЛЕ может астроном делать с крысами? Вот мой астроном в начале карьеры, худой, с причёской под Леннона. На более поздних снимках Лёва хорошо одет и как бы отстранён, держится особняком. На ранних — полуоргии, пикники, шашлыки, перформансы, церемонии и пьянки… На поздних — респектабельные вечеринки, фуршеты, хищные бизнесвумены. Несколько чёрно-белых снимков. Тут Лёва совсем зелёный. Похож на киноартиста. И стоит на краю крыши многоэтажки, ненормальный! А вот седая женщина с Лёвиными глазами. Мать? Вот ещё гранд-дама с причёской заведующей садом, лицо жутко знакомо… Обнимает Лёву, держит в руках бокал… Бронислава Брониславовна Брочек!

Дальше смотреть я не стала. Наверняка там будет и Лагунин и этот адвокат — почему бы им не сфотографироваться с главным редактором «Женского журнала»? Меня снова начнёт мутить. Нужно лечь и постараться заснуть.

Перед сном я пробралась на кухню и выпила целую бутылку кефира. В смятении я тайно пью кефир, и это помогает.

 

Глава 13

В то утро я проснулась с омерзительнейшими предчувствиями. Лил дождь. Лёва уже уехал на работу, оставил записку: «Завтрак на столе, оденься теплее и подготовься как следует».

Макса с машиной не было, дома у него никто не отвечал. Я вызвала такси и всю дорогу боролась с желанием выпрыгнуть и убежать куда-нибудь. Таксист, как человек чуткий, пытался меня развеселить, что-то рассказывал о своей выдающейся жизни, комментировал наклейки на панели. Подумать только, у него даже дипломы имелись! Редкой занудливости тип. Какая смертельная тоска! Как я не хочу никуда ехать!

В редакции меня встретил капитан Ковальчук, посмотрел настороженно, и мы даже не кивнули друг другу. Капитан уткнулся в журнал. Странное было сочетание — милиционер с крестьянской фактурой и «Женский журнал» с полуголой фотомоделькой на обложке.

У входа в Лёвин кабинет стоял Макс.

— Это что? — спросил он нехорошим голосом.

В руках у него была «мыльница».

— Фотоаппарат, — вяло ответила я. Не было сил удивляться, здороваться.

— Я вижу. Какого чёрта мне его вручили? Ты думаешь, я теперь буду вечно сопровождать тебя в твоих кровавых походах за интервью? Напрасно! У меня совершенно другие планы!

Мне не хотелось никаких интервью — ни бескровных, ни тем более кровавых. Не хотелось обременять Макса и отвлекать от срочных эротических дел. И спорить не хотелось.

— Пошёл в… — и я проволокла своё тяжёлое сегодня тело мимо, в Лёвин кабинет.

Спиной почувствовала Максово удивление и обернулась, чтобы смягчить удар.

— Тебе больше не хочется получать гонорары из нежных рук Инги Васильевны?

— Да в гробу я видел все эти руки! — Макс был возмущён, он топал сзади и ругался. — Мне душевное равновесие дорого!

— С каких это пор?

— С некоторых!

Вот странная штука, стоило кому-нибудь огрызнуться, задеть меня или заскулить, как тут же я приходила в чувство. Лучше любого лекарства от тоски для меня было чужое нытьё.

— Ничего, дорогой, ничего, — я на ходу сделала ручкой удивлённой Лене. — Салют заслуженной красавице редакции!.. Это только начало, смирись. Мы с тобой — удачный творческий союз, Макс, мы — соавторы! Ильф и Петров! Куда я, туда и ты, и наоборот! Обречены творить плечом к плечу!

— Пошла ты со своим плечом!..

— Но-но! Без истерик! В конце концов, я же не жениться тебя на мне прошу…

В дверях стоял Лёва.

— Я просил тебя не выражаться! Ты опоздала на десять минут!

— Хорошо, что я вообще пришла!

Группа захвата выехала на интервью. Впереди — Макс, я, фотограф Метрин и Рушник. Сзади — в неприметных «Жигулях» — капитан Ковальчук и ещё три милиционера. Все в штатском. Но лица-то у них были не штатские! На лицах было написано, что они едут захватывать преступника! Даже на их машине это было написано! А на нашей машине было написано, что мы сами преступники и есть.

— Художник Софронова — очень непростой человек, — напутствовал Рушник, просачиваясь с заднего сиденья. — С вашим сложным характером я бы не рискнул ввязываться в диспут. Поговорите о чём-нибудь дамском. В конце концов, концепция нашего журнала — Лёгкое, Изящное, Дамское…

— По-вашему, дам интересуют только любовные истории, кулинария и тесты?

— Нормальных дам — да.

Метрин снова что-то жевал. Макс напряжённо молчал. Сосредоточиться на лёгком изяществе я не могла при всём желании. Хотелось попросить остановить машину и выйти. И уйти. Тоскливое бессилие залило меня с головой так, что не хотелось дышать. Затем к этому коматозу прибавились знакомые ощущения тошноты.

Мы причалили к старому дому с обвалившимися нимфами над окнами. Дом всем телом опирался на строительные леса и частично был затянут в зелёную сетку — «строительный бинт».

— Мы приехали по адресу? — тихо поинтересовался капитан Ковальчук.

— По адресу, — кивнул Рушник. — Я здесь бывал неоднократно. На третьем этаже у Галины Александровны мастерская. Дом подлежит сносу, но друзья Галины Александровны настояли, чтобы тут кое-что подремонтировали… Словом, это будет культурный центр всероссийского масштаба…

— Хорошо иметь верных друзей, — Макс сунул в зубы сигарету. — Интересно, чем она расплачивается с ними за их доброту? Может, рисует их портреты? Для всероссийской истории.

— Когда вы созванивались с Галиной Александровной? — капитан Ковальчук смотрел на окна третьего этажа. Его переодетые молодцы в это время изучали дом со всех сторон, обнюхивали углы.

— Созванивался? — Рушник прижал пальчики к вискам. — Сейчас, сейчас… Сегодня созванивался, в десять… Сорок две минуты назад… И вчера вечером созванивался. Предупредил, так сказать, всё объяснил…

— Что объяснили?

— Ну… Что приедем с журналистом… И с группой товарищей для поддержания порядка… потому что журналист буйный.

Макс похлопал по карманам.

— Дайте огня, группа товарищей… Можно, я тут покурю, пока вы пойдёте всей группой брать интервью?

— Как она разговаривала с вами утром? — Ковальчук внимательно посмотрел на одного из своих парней. Тот моргнул и поправил воротник куртки.

— Вы… Вы меня спрашиваете? — Рушник заглянул Ковальчуку в лицо.

— Вас.

— Ну… Как обычно. Резковато, но… Это человек непростой судьбы, я привык к тому, что она резка.

— Она ждёт нас?

— Я сообщил ей время, а ждёт ли… Видите ли, это сложный человек…

— Звоните сейчас.

— Опять? — Рушник огорчённо заморгал. — Ей не нравится, когда часто…

Под взглядом капитана он сник, достал мобильный, набрал номер и зашептался, выскуливая извинения, с художницей. В окне третьего этажа мелькнула тень. Или мне показалось?

По лицу слушающего Рушника было видно, что уже никто никого не ждёт и нам лучше убраться восвояси со всеми нашими грёбаными командами и телефонами.

— Но мы всё-таки зайдём! — дрогнувшим голосом заявил Рушник. — Душечка, Галочка, поймите, мы жертвы обстоятельств. Не вините нас. Мы зайдём.

Отключил мобильник, не дожидаясь ответа, и посмотрел с вызовом — даже! — на капитана.

— Иди первый, — Ковальчук кивнул на дверь парню с воротником. Он немедленно сунул руку в нагрудный карман, что-то поискал, поправил.

— Огня дайте! — Макс всё ещё стоял с сигаретой. — Жалко вам, что ли?

Парень с воротником, не меняя направления тела и мысли, вынул руку из недр куртки и протянул Максу зажигалку. Дал прикурить, потом ещё пару минут слушал в сторонке указания Ковальчука. Лицо у парня было сосредоточенно-пустое, нижняя губа выпячена, и он постоянно щёлкал зажигалкой. Наконец, двинулся к двери, посвёркивая огоньком.

— Нервничает, — радостно констатировал Макс. — Все нервничают. Успокоились бы уже давно, махнули рукой на это интервью, выгнали бы тебя в домохозяйки… И всё снова наладилось бы… Так нет — великие цели, задачи, тщеславие. А кто придумал эту траханую рубрику? Сами же и придумали, а теперь: мы не можем отказаться, мы обязаны… Ненавижу вас всех.

Капитан Ковальчук внимательно смотрел на дверь, как будто ждал, что сейчас раздадутся выстрелы и на ступеньки вывалится окровавленное тело парня в куртке.

— Что за жизнь вы себе выбрали, о люди! Никому из вас сейчас не хочется ползти в мастерскую к этой полоумной бабе! А ей не хочется видеть нас! Но все шпарят по программе… Капитан, вам же сейчас не топтаться здесь хочется. Вы по пиву тоскуете и по креслу перед телеком… Сидели бы себе, чесали пятки… Зачем вам всё это надо?

Рушник с испугом посматривал на разошедшегося Макса. Я тихо ожидала, когда его арестуют. Хотя он был тысячу раз прав. Тем более. За правоту в нашей стране милиция тоже арестовывает.

— Ты им скажи, Натали, скажи! — Макс развернул меня к себе и засверкал чёрными глазами. — Скажи им, что сейчас будет!

Я вдруг с ужасом поняла, что Макс курит не сигарету. Какой-то больно не сигаретный запах был у этой штуки, как-то слишком блестели Максовы глаза.

— Ты, ненормальный, — я схватила его за локоть и оттащила в сторону. — Что ты куришь?

— «Траву». Хочешь? — Макс нежно улыбнулся. — Только сначала объясни им, что ничего хорошего в ближайшее время не произойдёт. Так ведь?

— Да, — кивнула я, с тоской понимая, что уже привыкла к состоянию тошнотворной слабости и к стуку в висках.

— Я знаю, в чём проблема. В том, что все живут грубо и неправильно, и вот где у меня сидит эта ваша видимость жизни.

— Проблема в том, что ты куришь марихуану в пяти метрах от капитана милиции.

— Не-е-ет! — он наклонился и его волосы коснулись моих. — Проблема в том, что тебе страшно, но ты не уходишь… И ты не уходишь не потому, что хочешь кому-то помочь… А потому, что ты — овца… Ты стереосистема с двумя ногами… Тобой управляет любой, кто захочет это сделать. Тебе велели поехать, и ты поехала… Ну! Говори, что сейчас будет!

— Макс!

Капитан Ковальчук вдруг повёл носом по воздуху и с ужасом в бесцветных глазах обернулся в нашу сторону.

— Макс! Он тебя унюхал!

— И хрен с ним… Ну!

— Господи, да чего ты от меня хочешь!

Капитан Ковальчук вдруг сорвался с места и бросился к подъезду. Он успел скрыться за дверью и, видимо, промчаться по лестнице на пару этажей вверх… Как вдруг раздался взрыв. И из окон третьего этажа с весёлым звоном полетели стёкла, а огонь на мгновение перекрыл небо и землю!

Удар раскалённого воздуха! Мелькнули стены… Меня припечатало к дороге так, что брызнул асфальт! Сверху посыпались осколки и кирпичная крошка. Макс прикрыл меня рукой и шептал что-то о любви… Рука его дрожала, но давила с дикой силой. А всё вокруг сыпалось и падало. И каждую секунду я ждала удар по голове чем-нибудь тяжёлым и острым. Макс как будто услышал, поменял положение руки — прикрыт ладонью мой затылок. И гладил.

Прошло время, прежде чем я решила, хочу я встать или хочу умереть прямо здесь…

Я встала — как киногерой, без лишних эмоций и на фоне бушующего пламени. Встала и пошла к подъезду. Бегали какие-то люди, фотограф Метрин сидел у стены дома на противоположной стороне улицы и сжимал голову руками. По пальцам его струились кровавые ручейки. Орали дурными голосами автомобильные сигнализации в ближайших дворах. В моей стереосистеме то справа, то слева раздавались мелкие взрывчики (мало ли что могло взрываться по горячим следам в подъезде и в голове?), а сама стереосистема была повреждена, поскольку во рту я ощущала ни с чем несравнимый привкус крови. Кто этой стереосистемой — мной — управлял, мне было неизвестно. И мне было всё равно. Пусто. Пусто. Пусто.

На ступеньках, съехав вниз гармошкой, лежал капитан Ковальчук. Идём выше.

Сильный запах гари и газа. Вывороченная дверь. Разбомбленное помещение без рам на окнах. Под грудой изодранных, обугленных полотен — тело того, с курткой. В руке — зажигалка.

В дальнем углу — неожиданно уцелевшие — рама с натянутым холстом. На холсте в живописном порядке — красивые кусочки плоти, тела, туловища кого-то. Видимо, той самой скандальной и гениальной. Я даже не видела её фотографию. Какая жалость. Я взяла отщепленный кусок рамы и начала им дорисовывать, расставлять по местам эти сочащиеся свеженьким пятна и куски средства самовыражения.

Зашёл Макс, спотыкаясь, матерясь и похохатывая.

— Вижу, подруга, ты знаешь толк в кайфе.

Он затянулся ещё раз и подошёл ближе.

— И что прикажешь делать мне?

— Фотографируй.

— Можно, я тебя убью? Интерьер подходящий…

— Фотографируй!

Он щёлкал, я тупо размазывала кровь по грязной тряпке. Никаких чувств, ничего.

— Всё, хватит, — он подошёл и заставил встать на ноги. — Ты всё красиво сделала. Хватит. Идём.

Навстречу, тяжело дыша, бежал один из переодетых соратников капитана Ковальчука. Всё время, пока тут взрывалось, он стоял рядом с машиной и шептался с рацией.

— Земляк! Брат! Товарищ! — крикнул ему Макс. — Мы не виновны, ты — свидетель…

Земляк смотрел вокруг выпученными глазами и судорожно пытался отыскать под плащом оружие.

— Стоять! Не двигаться!

— Но-но! — Макс толкнул его в грудь на ходу. — Без грубостей! Иначе расскажу всем, что ты, вместо того чтобы идти за капитаном, пялился на девушку. Мать, он на тебя пялился, ты пользуешься успехом у милиционеров!

Каждое его слово эхом металось в моей пустой голове. Вдруг как будто кто-то выключил звук, а с ним и картинку.

 

Глава 14

— Пришла в себя? Вот и хорошо. А то тут муж звонит каждые полчаса, переживает…

Я повернула голову. Рядом с кроватью драила пол старушка в белом. Она подмигнула мне и вдруг засвистела весёлый мотивчик.

— Где я? — спросила я, осознавая, что вопрос, конечно, пошлый.

— В «Скорой помощи»! — старушка вынула из кармана свёрнутые трубочкой газеты. — Вот, хотела взять почитать, думала, ты ещё сутки будешь лежать. Тебе передали.

— А где остальные?

— Газеты?

— Нет… Милиционеры. Макс.

— Милиционеров не помню… Макс… Муж, что ли?

— Нет.

— Ну, сама разбирайся. Какой-то муж тебе всё звонит.

— Врача позовите.

— Потерпи. Скоро обход будет, сам придёт. А звать не буду…

Старушка ещё погремела вёдрами и ушла.

Мои запястья были перебинтованы. Почему? Что я с собой сделала? А в том, что я что-то с собой сделала, не было никаких сомнений. Гормона отчаяния в крови было столько, что хотелось вывернуть наизнанку своё тело и вытряхнуть, вычесать зудящее, дико болезненное и физически существенное, как комок личинок, БЕСПОКОЙСТВО НА ВСЮ ОСТАВШУЮСЯ ЖИЗНЬ.

Дотянулась до газет. Так и есть, «Вечерка». На первой странице «Ещё одна жертва»…

Фотографии взорванного дома снаружи, изнутри. Заваленный рамами парень в куртке — одна рука торчит. Гуманисты. Они бы ещё фамилию его внизу написали родственникам на радость… Размалёванный холст! Подпись: «Всё, что осталось…» Ну, и так далее.

Но откуда статья? И подпись — Лора Ленская? Я пробежала глазами текст. Странно, мой стиль, мои слова. Но я не писала это. Или, может быть, просто не помню?

Опять приступ тошноты. Господи, да что же со мной происходит?

Через полчаса зашёл врач. Очень энергичный мужчина южных кровей. Рукава подвёрнуты, видны крепкие предплечья с тёмными волосами. Арабский скакун, сказали бы парикмахерши.

— Ну, с пробуждением! — закричал он, входя. — Как себя чувствуем?

На середине пути остановился, хлопнул себя ладонью по лбу и засмеялся белыми зубами.

Выбежал и вернулся минут через пять с букетом цветов и цветастым бумажным пакетом.

— Это вам Лев Петрович передал.

— Лёва?

— Мы с ним давно дружим… Много лет. Хоть я и постарше буду, в некоторых вопросах поопытнее. Это ведь сейчас я — главврач, а он — главредактор. Было время, когда мы вместе по девкам бегали и за стакан портвейна расплатиться не могли! Позвонил мне вчера. Посмотри, говорит, мою дорогую девочку. Еле вас нашёл. Знаете, сколько к нам мусора всякого привозят? На весь город мы одни всё подряд собираем. Нашёл вас в травме. Тогда же перевёл в отдельную… Ну, нравится?

Я кивнула, хотя мне уже много тысяч лет ничего не нравилось. И формулировка его насчёт мусора. Как бы вы меня назвали, милостивый государь, если бы я не была «дорогой девочкой Лёвы»?

— Что со мной происходит, доктор?

— Дима… Дмитрий Анатольевич… Нет, Дима лучше. А вы — Наташа, да? Лёва всё рассказал о вас. Что же, рад. Ему давно уже пора было жениться. Побегу. Много дел.

— Что со мной, Дмитрий Анатольевич?

Врач уже на ходу обернулся.

— Есть сотрясение… Давленьице скачет… С нервами не очень… Сердечко пошаливает. Так в целом неплохо. Мы и переводить в Центральную не стали. Там, конечно, условия, но и у нас для нужных людей постараются. Вы ещё выписываться не захотите, милая! Пару дней полежите, сделаем анализы, посмотрим. Подлечим, подлатаем, замуж пойдёте, как девочка!

Порадовался за себя и вышел.

Вечером явился Лёва.

— Как себя чувствуешь?

— Нормально… — Только сейчас я вспомнила, что даже не заглянула в его пакет.

— Главврач — мой знакомый. Только скажи…

— Да всё нормально.

Лёва помолчал, спокойно рассматривая интерьер.

— Решил отказаться от интервью.

— И от меня?

— Я же сказал — от интервью. Выпишешься — отправлю тебя к маме. Будешь под её присмотром готовиться к свадьбе.

Мне было всё равно, куда отправляться. Мысль о свадьбе, правда, рассмешила так, что я чуть не погибла от удушья, икая и кашляя, пыталась остановиться, но как только в поле зрения попадался удивлённый Лёва со счастливой улыбкой свидетеля чудесного выздоровления, как снова… Свадьба! Свадьба! Ха-ха! Одна свадьба и четверо похорон! Лёва пытался поддержать моё приятное настроение, рассказал смешную, на его взгляд, историю о Рушнике. Его оглушило взрывом. Пришёл в себя он в нескольких кварталах от взорванного дома. Стоял посреди проспекта, улыбался девушкам, машины сигналили ему, объезжали, шофёры ругались. Пока не побили — не опомнился.

Однако аккумуляторы веселья быстро сели. Я ещё пару раз хохотнула. Всё. Не смешно. Тоскливо до одури. В окне серо. Лёва снова замолчал. Сидел в позе героя на табурете, который неизвестно когда принесла санитарка-эльф. Ох, какой же у тебя мужественный профиль, Лёва! Зачем тебе такой профиль, пропадает ведь без толку?

Потом встал.

— Пора. Сегодня сдаём номер. Без интервью. Не волнуйся, заменим чем-нибудь другим. Ничего страшного…

— Лёва, — мне вдруг страшно захотелось сказать ему гадость, — Лёва… Мне плевать на интервью… Я не волнуюсь из-за него…

— Вот как? — он опустил глаза. — Что же тебя волнует?

— Как ты думаешь, Лёва?

Боже, какой он непроходимый дурак! Взрослый мужчина — и такой дурак! Материалы… Интервью… Моя жизнь перекорёжена, я утонула в чужой крови, я боюсь закрыть глаза — мне видятся кошмары, о которых он не подозревает! Мой мозг и организм отравлены насмерть какой-то заразой, я гибну!

— Тебя волнует… Впрочем, догадываюсь… (изящным жестом поправляет прическу) Что же… Я не хочу, чтобы ты страдала…

Он снова присел на табурет, взял мою холодную руку в свою тёплую и сказал, глядя мне в глаза:

— Всё будет хорошо… Если я выживу…

Улыбнулся, как библейский мученик. И вдруг я с ужасом заметила, что у него чёрные дёсны! Просто чёрные дёсны над белыми зубами, которых у него так много…

Лёва уже набирал телефон Дмитрия Анатольевича. Вышел, громко беспокоясь в трубку о моём здоровье.

Тут же явился Макс — с синяками под глазами. И с пакетом. Конечно, как же в больницу — и без пакета? Не в традициях наших народов.

— Извини, мать, нецензурно выгляжу, была бурная ночь… Каков приговор врачей?

— Сотрясение мозга… Что-то ещё… Ты меня сюда привёз?

— «Скорая» привезла. Я только вызвал. А что мне оставалось делать — лежишь себе бездыханная, на прикосновения не реагируешь… Я уж и искусственное дыхание рот в рот делал, и массаж вот здесь (он нежно погладил себя по груди). Не реагируешь и всё…

— Откуда в «Вечерке» материал?

— А тебе понравилось?

— Я спрашиваю, откуда материал?

— Кто-то из нас написал.

— Я не писала.

— Значит, я.

— Ты?!!

— О-о-о! Он пощупал мой лоб. — Действительно, с головой нехорошо. Читай по губам: «Я — НА-ПИ-САЛ ЗА ТЕ-БЯ Э-ТОТ МА-ТЕ-РИ-АЛ!» Потому что ты была в больнице и не могла этого сделать. А мне не хотелось нарушать прекрасную традицию. Я втянулся.

— Но как ты мог подписаться моим именем?

— Во-первых, это не твоё имя… Во-вторых… Ты хочешь сказать, что я плохо написал?

— Написал хорошо.

— Ну, так лежи и молчи! Наш с тобой гонорар, кстати, растёт. И если тебе, содержанке, это неинтересно, то у меня совсем другая точка зрения. У меня двадцать восемь любимых девушек, и всех их нужно кормить.

Я отвернулась к стене. Неожиданно захотелось спать.

— Ладно, поеду… — Макс встал и аккуратно поправил место, на котором сидел. — Надо ещё твоего супруга на работу везти.

— На ночь глядя? Зачем?

— Сидит, бедолага, перечитывает макет. Латает прорехи номера. Ты же так и не сдала ему это сраное интервью… Повезу пораньше, может, кемарнёт часок. Совсем плохо выглядит…

Бедный Лёва. Боже, ну почему не может быть так, чтобы я никого не жалела? Почему никто не может пожалеть меня саму и так, как мне хочется?

— Скажи Лёве, что… я с ним.

Макс салютнул по-пионерски и пошёл к выходу.

— Макс!

Обернулся.

— Не кури больше «траву»!

Он внимательно посмотрел на меня и ушёл.

Я упала на подушки. Всё это — какой-то бред. Я сейчас окончательно засну и проснусь… Где? В общаге? В объятьях Лёвы?

В пакете Макса — газетёнка с кроссвордами, светскими хрониками гинекологического уровня и с голыми девушками (выбросила сразу, терпеть не могу), сигареты, зажигалка, чипсы… бутылка кефира! Ах, ты мой хороший! Кефира мне принёс, молодец какой! В Лёвином пакетике — сок, гематоген, пудреница, расчёска, зубная щётка с пастой, салфетки, смена белья, номер «Женского журнала» и письмо.

«Дорогая Наташа, мне трудно писать это письмо потому, что мне вообще трудно писать что-то кроме статей. Я чёрствый человек, лишённый возможности любить и разучившийся удивляться. Слишком много всего было в моей жизни. Слишком я от неё устал. От людей устал, хоть и пытаюсь изменить мир к лучшему всеми доступными мне средствами. А у меня есть кое-какие средства, ты знаешь…

Я понимаю, как нелегко тебе, молодой девушке, видеть кровь и страдания. Но всё происходит само собой, это судьба. Помни одно, я — с тобой, что бы ты ни делала. И если уж быть преступниками, то вдвоём. Л.».

— Можно?

Я оторвалась от Лёвиного письма. У двери стояла, эффектно опираясь на косяк, Инга Васильевна из «Вечерки». Они что, сдвинулись все? Посетители чёртовы…

На её плечах был белый халат. В руках — пакет.

Не услышав ответа, Инга Васильевна подошла и остановилась рядом.

— Вы неплохо выглядите, Лора. Но нашла я вас с трудом.

— У меня другое имя и фамилия.

— Это неважно.

Она вдруг наклонилась и поцеловала меня в лоб.

— Я сяду.

Она села на застонавшую табуретку, выставила инкрустированную лакированными туфельками ножку и ласково улыбнулась.

— Вот решила заглянуть. Макс вчера рассказал о неприятности, произошедшей с вами. Мне кажется, моё присутствие здесь не помешает.

Я пожала плечами.

— Видите ли, я догадываюсь, что вы сейчас переживаете. Мне приходилось бывать в вашей ситуации.

— В какой моей ситуации?

Инга Васильевна поиграла бровями, достала из кармана халата сигареты и закурила.

— С вами происходят странные вещи. Вы — не хозяйка своего тела и разума… Вами как будто управляет кто-то.

— Я уже слышала это вчера от Макса.

— Я не слушаю того, что говорит Макс. Но я люблю, когда те, с кем я разговариваю, слышат меня.

— Я слышу.

— Что вы собираетесь делать?

— С чем?

— С собой.

— А что вы предлагаете?

— Предлагаю относиться к происходящему как к неправде. Нереальности. Предлагаю ничего не вспоминать и ничего не бояться. Предлагаю перейти ко мне в штат. Что скажете?

Она улыбнулась, наклонила голову и посмотрела на меня сквозь дым.

— Вот, Дмитрий Анатольевич! — вдруг раздался голос утренней бабушки. — Они тут курят. Прямо в палате!

В палату стремительно зашёл главврач.

— Ну, девочки, мы так не договаривались! — он был в пальто и вращал ключи на пальце. — Мы вам все условия, а вы хулиганите…

— Простите нас, — Инга Васильевна медленно развернулась к Дмитрию Анатольевичу фасадом. (Дмитрий Анатольевич вспыхнул, увидев эту неземную красоту.) — Это всё я. Иногда требуется покурить для разрядки. А больной выходить нельзя… Но я не видела на двери запрещающих знаков… И, потом, в Америке — в платных отделениях — курят, разговаривают по телефону и даже заходят в Интернет.

На словах «платное отделение» Дмитрий Анатольевич засмущался и отослал бабушку в коридор.

— Я ничего не имею против общения. Но в больнице существуют свои правила, вы должны это понимать.

— Что же, я поняла, — Инга Васильевна встала. — Выздоравливайте, Лора… У нас очень много работы впереди… Редактор отдела криминальной хроники… Вас устроит такой расклад? Жить пока сможете у меня. С квартирой помогу… Думайте, поправляйтесь, дорогая…

Наклонилась ко мне и вдруг поцеловала! Поцеловала меня в губы, сильно и торжественно. Более того, легонько потёрлась своим греческим носиком о мою исцарапанную щёку. Пять секунд. Естественно, я не успела даже ударить её ногой…

— Вы на машине, э-э-э?.. — Инга Васильевна уже выпрямила стан и сосредоточила своё внимание на порозовевшем главвраче. Я была немедленно забыта.

— Дмитрий Анатольевич. Главврач.

— Очень приятно. Инга Васильевна. Главный редактор «Вечерки».

— Рад. Приятно удивлён. Читаю-с…

Они стояли некоторое время рядом со мной и быстро углублялись во флирт. Голоса становились ниже, глаза ярче, тела ближе. Они совсем не стеснялись меня. И вышли только потому, что скоростными темпами прошли первую стадию и нужно было сменить обстановку. Я снова осталась одна.

В пакете «от Инги» была бутылка красного вина в плетеном корпусе. И розовое сердечко на верёвочке с вышитым почему-то «Мерри Кристмасом».

— Ай лав ю! — заверещало сердечко под пальцем. — Ай лав ю!

Просто лежать очень трудно. И страшно. Ещё меньше, например, хотелось листать журнал. Но пришлось листать, иначе мысли меня убивали.

По сотому кругу пересмотрела фотографии, прошлась по тесту «Умеете ли вы быть нежной». Выберите один из трёх вариантов ответа. Надо же, оказывается, я не умею быть нежной… Я вдруг услышала, как вою. Натурально вою, по-волчьи.

Медсестра, кажется, принесла валерианки. Ничего не помню. Такая жуть, такая пустота, такая тоска… Зачем жить, сколько я ещё выдержу этот бред, этот сюр, этот трупный марафон? Не помню, как заснула. Было ощущение, что просто вытекли все соки, и я погасла. И в мутной, тревожной пустоте вдруг стали мелькать яркие и болезненные вспышки сновидений. Заколотый микрофоном Андрей Лагунин падает на сцене на колени и весело кричит залу: «Огонь!» Вверх взлетают сотни рук с зажигалками, Андрей хохочет и горстями бросает в зал золотые серьги. Серьги сыплются на подставленные холсты и прожигают их, оставляя чёрные дымящиеся дыры. В каждой дыре сидит Пиотровская и курит, стряхивая пепел на открытую канистру бензина. Взрыв, и из горки чёрной обугленной плоти начинает расти дерево. Листья его сразу же опадают и ложатся к моим ногам в виде «Досье на…» и с описанием интервьюируемых. На вершине дерева распускается огромный бутон в виде плетеного бутылочного корпуса, корпус лопается, как перезревший овощ, и обнажает разноцветные пальчики адвоката Резанникова. Гремя копытами, пробегает Рушник, волочащий за волосы голову главврача Дмитрия Анатольевича. Изо рта главврача блестящим потоком льётся битое стекло. Прямо мне в лицо. Я заслоняю лицо ладонями, вдруг мои руки с силой кто-то отводит в сторону — я вижу голую Ингу Васильевну, она улыбается и впивается в мои губы поцелуем. А я задыхаюсь и кричу.

— Т-с-с-с! Чего ты орёшь!

Я открыла глаза. Прямо надо мной — улыбающееся лицо Макса.

— Откуда ты? Сколько времени?

— Из дому. Время раннее. Часов пять. Рассвет уже полощется.

— Что ты здесь делаешь?

— Решил, что тебе скучно. Сделал над собой усилие и заглянул к боевому товарищу перед работой. Слушай, давай будем звать тебя агентом Скалли, а меня — Малдером?

— Как тебя пустили?

— Я очаровал всех местных девушек. Слушай, а ты что, совсем не встаёшь? Как насчёт того, чтобы сбежать? Сядем в машину — и айда по маршруту японских туристов. «Золотое кольцо России»… Дальний Восток и Воркута… Надоело всё.

— Не могу. Зачем?

— А что — лучше вот так тухнуть здесь? Пусть они тут все друг друга поубивают. Вернёмся, когда восстановится.

— Что восстановится?

— Кислотно-щелочной баланс! Ты что, дура? Я же тебе сбежать предлагаю!

На секунду мне стало приятно от этой мысли. Сбежать с Максом.

— Нет… Я не могу…

Макс выпрямился, посмотрел на меня с холодным интересом.

— Ну, смотри, я тебе предлагал. Не хочешь испортить Лёве свадебные ощущения? Или соскучилась по очередному жмурику?

— Не спрашивай, Макс. Анализы обещали сделать… У меня просто нет сил… Я ходить не могу.

— Дальше будет больше.

Он встал, подошёл к окну.

— Кстати, герой России капитан Ковальчук в этой же больнице. Жив-здоров, тобой интересуется. Хочет пригласить тебя на допрос.

— Какой допрос? Они же видели, что мы рядом стояли, когда всё произошло!

— Рядом-то рядом… Кто-то предварительно у этой художницы газовую плиту включил. А её саму накачал… героином. Кто? Вот какой вопрос волнует сейчас капитана Ковальчука. Где ты была с утра пораньше в тот славный день?

— Дома… Потом в такси ехала…

— Кто может подтвердить?

— Лёва… Хотя нет… Он ушёл рано… Таксист… Я помню его…

— Ну, давай, ищи…

Он ещё посмотрел в окно.

— Ну ладно. Если ты не хочешь бежать отсюда — поеду на работу… Поддержу твоего суженого. Он всю ночь работал. И ведь ни за что не отдохнёт! Работа, говорит, превыше всего. Будет весь день ходить злой, невыспанный… Зато работа превыше… И все будут шарахаться, план не выполнят, настроение на нуле… Я бы на его месте просто спал бы сутками и дал бы людям спокойно делать своё дело. Они и без руководителя справятся. Ничего, что я так про твоего любимого человека?

— Доброе утро! — крикнули за дверью. В палату влетел Дмитрий Анатольевич.

— Я вижу, у вас уже с утра посетители? Ни минуты покоя!

— Да, привёз ей аванс, пусть лежит, деньги считает, радуется, — Макс посмотрел на часы. — Однако пора, скоро поезд. Берегите её, Дмитрий Анатольевич, не балуйте. Не давайте ей много компота.

— Конечно, конечно, — главврач напряжённо рассматривал Макса. — Мы не знакомы?

— Так, шапочно. Было дело. Вы вряд ли меня помните. Но я вас помню хорошо. Я много думал о вас в последнее время.

Дмитрий Анатольевич с лёгким удивлением посмотрел на меня. Я пожала плечами. Мало ли что болтает этот клоун.

— Ну что же, не буду мешать, — главврач взял мою руку, аккуратно пощупал запястье. — Уже лучше… Пойду, много дел. Сегодня ко мне делегация японцев приезжает. Покажу им больницу…

— Лучше «Золотое кольцо», — вставил Макс. Я не выдержала и улыбнулась.

Главврач вежливо поулыбался, внимательно посмотрел на Макса и вышел.

Макс дождался, пока он выйдет, затем плюхнулся на кровать рядом, схватил журнал с тумбочки, полистал и ткнул меня носом в открытую страницу.

— Читай!

Передо мной была ненавистная таблица «Лучшие люди уходящего века».

— Следи за пальцем, горе моё! — Макс ногтём заскрипел по глянцевой странице вниз. «Лучшие музыканты», «Лучшие повара», «Лучшие машинисты», «Лучшие доктора»… Риммо Дмитрий Анатольевич…

— И что?

— А то, что твоё невзятое интервью только что забегало к тебе. Петровичу нужны материалы о лучших? Бери этого лучшего, пока его не споили японцы, усаживай рядом и бери интервью… И сама развеешься, и Лёве удовольствие доставишь… Позвать его?

— Не надо. А вдруг он тоже? Того…

— Помрёт? Он же доктор! Доктора не помирают. Они живут по триста лет.

Я пыталась собраться с мыслями. Почему бы и не выполнить журналистский долг. Но ведь страшно. Да и Лёва уже всё переделал наверняка, перелопатил. Теперь обратно всё возвращать на свои места?

Макс ушёл. Знаете, его предложение терапевтически себя оправдало. Теперь я уже не захлёбывалась мыслями о безумии и воспоминаниями об ужасах смерти. Теперь я мучилась сомнениями — брать интервью или нет. О чём спрашивать. Звать его в палату или самой приходить… Эти метания всё же поприятнее ночной шизофрении.

Мне даже стало легче. Я встала, побродила по палате. Поторчала в окне. Пришли медсёстры, сделали мне укол, дали таблетки… Потом принесли обед… Пришёл психолог, долго разговаривал со мной приятным голосом. Спрашивал о детстве. Ничего не объяснил, но сам факт его присутствия уже помог.

Потом пришла Лёвина мама! Когда она зашла — седая и ухоженная, я сразу же узнала её. У меня хорошая зрительная память на сфотографированные лица.

Я встала.

— Лежите, лежите, — она по-Лёвиному махнула рукой. — Вам нельзя вставать.

— Я уже нормально себя чувствую.

— Вас зовут Наташа? Меня — Юлия Марковна. Я — мама Льва Петровича… Он ведь собрался жениться на вас?

— Да, — я внутренне напряглась.

Если она сейчас начнёт выражать свой скепсис на эту тему, я не выдержу и брошу в неё подушкой.

— Что же, — она внимательно посмотрела на меня. — Я рада. Ему давно пора жениться. Вы мне нравитесь. Я хотела бы, чтобы у вас была дружная семья. Как у нас с Петром Львовичем.

Подушка выпала из рук и с лёгким писком свалилась на пол. Мы обе бросились её поднимать.

— Вас хорошо кормят? Я могу позаботиться о вас.

— Нет, спасибо, всё в порядке.

— Знаете, у нас не было времени поболтать. Мне хотелось бы узнать вас получше.

— Конечно, я понимаю.

— Приходите после того, как выпишетесь, на чай с пирогом.

— Спасибо, обязательно приду…

Даже сейчас, в момент сильнейшего мозгового ступора, я думала о своих трупах. Происходящее со мной безобразие и пирог с чаем. Какие разные предложения бывают у жизни.

— Я вот собрала вам кое-что. — Она достала из сумочки аккуратно свёрнутые пакетики. — Поправляйтесь. Я пойду.

Но она не встала, посидела ещё.

— Знаете, Наташа, Лёву нужно выручать. С ним творится что-то неладное. Он замкнулся в себе, стал чёрствым, неразговорчивым, плохо выглядит, много работает… Если вы имеете возможность — попробуйте его как-нибудь успокоить, приласкать, расспросить. Со мной разговаривать он не желает. Отмахивается, говорит, что всё в порядке, что у меня инстинкт наседки… А я вижу перед собой не седого задёрганного мужчину, а маленького худого и ушастого мальчика, умненького, порядочного, талантливого… Я не могу его обнять, как тогда, он не позволяет. Обнимите вы…

— Конечно…

Она встала, улыбнулась, поправила волосы.

— И я всё ещё хочу внуков.

После неё в палате долго стоял запах ландышей.

Явление гранд-мамы развернуло меня перпендикуляром к предыдущим ощущениям. Грусть и тоска никуда не делись, они растворились в растерянности и возбуждении. Новый коктейль ощущений заполнил меня доверху. Потребовалось несколько часов ворочания в постели и рассматривания улицы в окно, прежде чем я поняла: прежней Наташи не будет. Будет новая, с новыми ощущениями, новыми страхами, новыми радостями. Другой уровень игры. Взрослые люди имеют ко мне претензии, предложения и не желают оставить меня в покое. О’кей, я включаюсь в ваши игры. Здесь убивают? Будем уворачиваться. Здесь сходят с ума? Будем приспосабливаться. В процессе падения-полёта страшно всё, но назад — никак. Зачем-то это произошло со мной, и всё, что я сейчас могу, — пережить удар, выжить и только потом попытаться что-то понять.

Вспоминать о розовом покое с урчащим Сироткой и трёпом с парикмахершами, в котором я привыкла жить, теперь бессмысленно.

* * *

Незадолго до ужина меня снова начало мутить. В тот момент, когда я висела над унитазом, сзади что-то сверкнуло и щёлкнуло.

— Ничего, что я тебя запечатлел для потомков? — Макс, нисколько не смущаясь, вошёл в санузел.

— Выйди немедленно! Не видишь — мне плохо!

— А кому хорошо? — Макс присел на краешек ванны. — Я тебе новости привёз, а ты меня гонишь… Я тут подключился к расследованию, раззнакомился с милицейскими девушками… Короче… Наша художница уже имела проблемы с законом из-за наркотиков. Более того, в архивах имеются отпечатки её пальчиков. И — вот чудо! — эти же отпечатки обнаружены на двери кабинета копчёной Брониславы Брониславовны… Я уже не говорю о том, что там же полно и наших с тобой пальчиков. Но у нас хотя бы есть свидетели — все эти педагоги и школьник с бензином. А у художницы нет. Так что она погибла вовремя. Ею всерьёз заинтересовались власти.

Я присела рядом с Максом и тупо уставилась в плиточные узоры на полу. Не очень-то получалось работать мозгом. Я не понимала, как должна отреагировать на сообщение и что следовало из проблем художницы с законом. Я изобразила лицом знак вопроса в надежде на то, что Макс начнёт всё сначала и подробно объяснит.

Но он по-своему интерпретировал мои мимические страдания.

— Да-да, я понял, о чём ты хочешь спросить, дорогая… Не терзай себя усилиями. Конечно, я полистал украденный нами с места происшествия школьный журнал имени Сгоревшей На Работе Учительницы. Ничего, что я так сложно изъясняюсь? Я не нашёл там фамилию Софроновой. Но только по той причине, что у великой и ужасной художницы не было детей. Тем более, тогда непонятно, что она делала в храме науки? Зато, как ты помнишь, в этом журнале были фамилии маленьких Резанникова и Лагунина.

— Припоминаю…

— Прекрасно! Ты излечиваешься на глазах!

— И что дальше?

— Ничего. Тебя вылечат окончательно, ты выйдешь замуж и займёшься очагом.

— Я имею в виду список фамилий… Что дальше?

— Ну… Я же не детектив. Даже не главный редактор. Иначе ты полюбила бы меня, а не Лёву. Думай! Соображай! А у меня свидание, я спешу… Чао!

Он легко вскочил и заскользил по плиточному полу к выходу. Чёрт меня дёрнул связаться с ним.

В дверном проёме он обернулся (под тонкой рубашкой на фоне окна силуэтно нарисовалась звонкая фигура) и сверкнул белыми зубами:

— Если ты вдруг передумаешь выходить замуж за Петровича — дай знать. У меня будет к тебе одно маленькое, но очень серьёзное предложение. И извини, что не принёс тебе передачу.

Он убежал.

Господи! Да что вообще за напасть такая! Какая голова справится со всем этим? Неожиданная трогательная нежность Лёвы с его подарками и планами! Бесконечные смерти вокруг и при моём участии! Теперь ещё вот этот… И, несмотря на заражённый ужасом мозг, несмотря на воспаление и смятение всего организма, даже несмотря на изматывающую тошноту, я вдруг почувствовала… что хочу Макса! Ну, не то чтобы хочу… Просто лечь рядом… Прижаться к нему, прикрыться его рукой и его радостным цинизмом от всего мира… Интересно, какая у него кожа на ощупь? Гладкая, влажная? Или горячая, сухая с твёрдыми мышечными кирпичиками на животе? Погладить бы этот живот…

— Вы Степанцова? — в палату вошла медсестра, уткнувшись очками в бумажки.

— Я.

— Пришли ваши анализы.

— Анализы на что?

Медсестра посмотрела на меня без выражения.

— Результат положительный. Беременность две недели.

— ЧТО?!!

— Две недели.

Повернулась и ушла.

Этого только не хватало! Какой-то идиотизм! Какая беременность? Зачем? Хотя чему я удивляюсь… Нормальная реакция организма на секс, кажется. Но как могло получиться? Мы же с Лёвой — не маленькие, мы всё понимаем… Что теперь делать? Срок небольшой, можно быстренько убрать это всё из меня… Боже, но ещё один, дополнительный гвоздь в голову! Мало мне проблем и переживаний, сейчас ещё добавятся переживания и муки совести на тему нерождённого ребёнка…

А если оставить… Нет, исключено… В этом мире нельзя рожать. Угораздило жить — живи, но сознательно рожать кого-то для этой мясорубки…

А вдруг я после не смогу родить?

И Лёва хотел ребёнка. Хотел ли?

И как же теперь быть с Максом? Я, конечно, не собираюсь бросать всё и падать в его объятия, но всё же… Надо поговорить с Дмитрием Анатольевичем!

Я выбралась из постели и потопала по коридору.

— Где кабинет главврача?

Та же подслеповатая медсестра на посту бесцветно посмотрела на меня.

— Он уже ушёл, наверное. Поздно.

— А кабинет где?

Видно было, что медсестра хочет официальным медсестринским тоном отправить меня в палату. Но статус «пациентки главврача» сделал меня неуязвимой. И она это понимала. Великое дело — связи!

— По лестнице на третий этаж. Потом прямо. Увидите дверь. Но уже поздно…

Я зашлёпала больничными тапочками по коридору, потом — по лестнице. И кого, как вы думаете, я обнаружила на больничной лестничной клетке? Макса! Этот мерзавец стоял в позе Аполлона, курил и бесстыдно кокетничал с какой-то тёткой! Она была стройна, одета в кожу, имела длинные чёрные волосы до пояса.

— Ничего себе! — Макс заметил меня и помахал рукой. — Младшая сестрёнка отклеилась от капельницы и выползла попрощаться с братом! Я же говорил, что у нас с ней чудесные отношения!

Черноволосая обернулась ко мне, сверкнула явно восточным глазом и вдруг засобиралась. Макс схватил её за рукав.

— Постой, я же объясняю, это — моя сестра! Я зашёл её навестить! Разве я похож на человека, который устраивает свидание сразу нескольким девочкам да ещё в больнице?

Она остановилась и посмотрела на него. И, честное слово, я поняла, что она хочет сказать! Потому, что я хотела сказать то же самое. Да, Макс, ты похож на того, кто назначает свидание сразу нескольким и неизвестно где.

Черноволосая всё-таки застучала каблуками вниз по лестнице. Макс посмотрел на меня с выражением горечи и помчался за брюнеткой.

Ну что же. Мысль о Максе-любимом перестала меня мучить. Я больше не хочу прикрываться рукой этого человека. Мне даже противно представить, что я хоть чем-то его прикрываюсь.

Мне нужно посетить Дмитрия Анатольевича.

 

Глава 15

Этаж был административный. Никто не ходил. За дверями не угадывалась бурная телефонно-переговорная работа. Не бегали студенты. Нормальный конец рабочего дня в госучреждении. Шансов на то, что главврач будет у себя, почти не осталось.

Путь в кабинет главного лежал, как и полагается, через секретарскую. Но секретарь ушла, и давно, судя по утрамбованному временем порядку и тишине. Это всегда чувствуется. Грустно было понимать, что врачи запросто уходят домой, оставляя своих больных на подслеповатых медсестёр. Ну как медсестра мне поможет справиться с этим жутким токсикозом? А как она может помочь Дмитрию Анатольевичу? В трёх метрах от секретарской я уже знала, что он мёртв. Мысль эта даже не обрушилась на меня. Так, присела куда-то на краешек, как Макс на борт ванны. А может, я просто привыкла к своей патологии? Привыкают же врачи видеть смерть.

Я вошла в кабинет главного. Подошла к столу. Села на стул напротив.

Дмитрий Анатольевич торчал в своём главврачебном кожаном кресле в «позе прислонённого». Да. У него не было головы! Голову начисто срезал неизвестный. Не так просто сделать такую штуку. При условии, что жертва сопротивляется хотя бы одной рукой. Нет, его могли, конечно, предварительно отравить, задушить, оглушить… Тогда задача облегчается. И всё равно — работа не из лёгких.

В коридоре затопали.

— Макс! — позвала я, нисколько не сомневаясь в том, что там Макс. Было бы даже странно, если бы случилось убийство, а Макса рядом со мной не оказалось. Надо воспринимать его как аксессуар.

Послышались шаги в секретарской, потом зашуршала по ковру открываемая дверь…

Макс зашёл. Секунду смотрел на нас с трупом. Потом — как будто, наконец, рассмотрел — резко отвернулся и прикрыл ладонью глаза.

— Проходи, не стесняйся, — я ногой вытолкнула из угла стул на колёсиках.

Макс снова уставился на главврача. Потом с грустью на меня.

— Садись, Макс, давай поговорим.

— Ты думаешь, стоит?

— Стоит.

Он подошёл, сел, с брезгливым любопытством рассматривая торс главврача.

— Феноменально! У тебя уникальный дар! Чарльз Мэнсон против тебя — как овца против быка!

— Я не убивала его.

— Надеюсь. Где, интересно, голова?

Я не знала, где голова. Зато я рассмотрела в кармане у главного интересную вещь. Скальпель, явно побывавший в деле. Я достала его рукавом халата, чтобы без отпечатков. Это уже на уровне рефлекса.

Макс рассмотрел скальпель, потом вздохнул и велел положить его на стол. Полез в карман за фотоаппаратом.

— В чём дело? — он удивлённо оторвался от объектива.

Я сжимала скальпель в руках и никак не могла выпустить его. Рука не слушалась! Более того! Я испытывала горячее, невыносимо острое желание резать главврача! Всадить скальпель по самую рукоятку в это волосатое тело! И разгрызать железом ещё податливые волокна! Да! Да! Пришлось сжать зубы и отвернуться.

— Натали, что за зависания! Ты не хочешь порадовать Ингу Васильевну? Тебе надоело сниматься? Мне, скажу тебе честно, тоже это дело надоело. Я не против бросить сейчас всё, стукнуть тебя по голове факсом — таким образом избавиться от необходимости быть твоим вечным соучастником — и на воздух! Но я сдерживаю себя, работаю, чтобы был хоть какой-то смысл в этом содоме… Что ты делаешь?

Я рванула ворот рубашки главного, руки мои дрожали, сыпались какие-то пуговицы.

— Не смей глумиться над покойным!

Я только зарычала в ответ. Всё вокруг плыло и гудело колокольным эхом. Это в каждом углу комнаты стучало моё сердце. Ничего не осталось, кроме желания увидеть тело главного.

— Маньячка! — Макс робко тронул меня за плечо и тут же отшатнулся, увидев моё лицо.

На груди у главного красовался вырезанный узор. Я закрыла глаза и несколько секунд (часов?) пыталась справиться с дрожью. Потом схватила бумагу со стола главного, карандаш и судорожно, ломая грифель и зубами его выправляя, начала перерисовывать нагрудную картину.

— Вот, снимай! — я бросила своё произведение на стол.

Макс подошёл, с усталой тоской глядя на меня. Хотел что-то сказать, но только вздохнул и защёлкал вспышкой. Я сидела в это время, сжав виски, и раскачивалась в кресле.

— Почему я всё это терплю? — голос Макса несколько привёл меня в чувство. — Ты хоть понимаешь, что это — ТВОИ ПРОБЛЕМЫ? Я — случайный участник! И, судя по всему, пожизненный! Тебе всё равно, а мне хочется жить спокойной и счастливой жизнью! Поэтому последний раз предлагаю — уезжаем отсюда! Не хочешь со мной — уезжай одна! Попереживаю и забуду!

В кабинете главного зазвонил телефон. И мы с Максом, не сговариваясь, вылетели в коридор.

— Ну, вот что, выбирай! — Макс остановил меня на лестнице. — Или мы сейчас сбегаем, или ты меня больше никогда не увидишь!

Мне было трудно стоять, внезапная слабость навалилась на меня тремя тоннами.

— Забрать вещи…

— Какие вещи?

— В палате…

— Да пошла ты со своими вещами!

Потом посмотрел на меня…

— Ладно, снимай свои преступные одежды. — И начал стаскивать с себя куртку.

Я, не спрашивая ни о чём, скинула проштампованный больничный халат и местные же тапочки и осталась на холодной лестничной клетке в одних трусиках с бантиком. Мне было всё равно, в чём я, какие там бантики, как всё это выглядит со стороны, есть ли в этом смысл…

— Экзотика, — хмыкнул Макс, набрасывая на меня куртку. Он погасил свои похабные глаза, увёл взгляд на халат, потом под ноги, спешно заталкивая в полиэтиленовый хрустящий пакет мою амуницию.

— Держи ключи от машины. Это твоего Лёвушки причиндалы. Спрячь куда-нибудь под бантик…

Он помчался в отделение. Я пошла вниз, останавливаясь на каждой ступеньке. Ноги дрожали, желудок трепыхался где-то в районе гланд…

Что же это такое? Господи, что же это такое?

Навстречу попалась какая-то медсестра. Она остановилась и проводила меня удивлённым взглядом.

— Вы из какого отделения? — спросила робко, когда я почти дошла до конца пролёта. Я неопределённо махнула рукой и не остановилась. Я дошла до выхода, а медсестра всё смотрела мне вслед.

В машине включила радио и печку. И «дворники». Было очень холодно. Максова кожаная куртка не грела. Сунула руки в карманы и обнаружила маленький стаканчик-напёрсток. Я вытащила его, поднесла к носу. Запах коньяка. Я зубами прижала стаканчик к носу и ушла в себя… Пакетики. Лёвины. На свет фонаря и на ощупь — зерно внутри. Для крыс, видимо. Какое счастье… Лёва увлекается крысами, я увлекаюсь смертями… Какие у нас разные радости…

Макс бухнулся на сиденье и швырнул мне пакет с вещами.

— Пришлось изображать мелодраму в трёх действиях. Твоя медсестрица ни за что не хотела поверить, что я просто принёс передачу и желаю подождать тебя в палате. Надеялась, бедолага, что я буду приставать к ней, хулиганить. А я скромно «подождал», потом вышел, извинился и объяснил, что передачу завтра передам лично. Уношу пакет с собой. С тем, чтобы завтра вернуться. Учти, складывать твоё барахло было некогда, так что оно там всё помялось и смешалось.

Я молчала. Макс рассматривал картинку — я в неглиже и куртке, на босу ногу, стаканчик в зубах. Никак не прокомментировал.

— Задаю стандартный вопрос. Куда едем? Ко мне, к Лёве, в редакцию? Только скоренько думай. Раз-два!

— К тебе.

— Вот это я понимаю! Вот это в духе современных девушек!

Мы ехали по вечернему городу. Я видела счастливые и не очень счастливые, озабоченные лица. Люди стояли на остановках. Пытались штурмовать троллейбусы. Топтались у палаток с хот-догами.

Рассматривали витрины. Ругались с милиционерами. Пили пиво… Они все были НОРМАЛЬНЫЕ. И проблемы у них были НОРМАЛЬНЫЕ. И в народных недрах время от времени сверкали клетчатыми торбами приезжие, счастливые обладатели другого мира, тихого, сонного, где благополучие измеряется наличием водки на столе, успех — наличием хрусталя, а любовь — наличием планов на вечер. Когда-то в этом котле варилась и я. (Слово «котёл» и слово «варилась» отчего-то неприятно царапнули.)

Теперь я была обречена. Сойти с ума, быть арестованной и приговорённой к какой-нибудь смертной казни, умереть в родах — что ты выбираешь, Наташенька?

* * *

Мы остановились у могучей «сталинки». Из невидимого за деревьями открытого окна в ночь вываливалась суровая песня про «парнишку, который на нарах услышал, что мама болеет…».

— Учти, еды у меня нет. Готовой, во всяком случае. К тому же я тебя сейчас оставлю и вернусь только завтра.

— Почему? — мне стало плохо от мысли, что я буду одна в чужом доме.

— У меня есть дела и личная жизнь. А у тебя будет телевизор и двадцать четыре канала, — рассматривая моё печальное лицо, он смягчился. — Хорошо, я сейчас куплю тебе ещё пиво и чипсы…

В квартире он сразу показал мне туалет и ванную. Пока я пыталась смыть с себя пот, кровь и слёзы, он уже щёлкнул дверью. Я тряслась под душем и никак не могла отрегулировать температуру воды. Нас с водой бросало то в жар, то в холод. А потом просто хлынула ледяная. Что ж, прекрасно! Я заорала это, смело глядя в рыло душа! Добивайте! Заливайте! Всё равно смысла нет! Всё равно! Давайте!

Я била себя по животу, а кран — по наглой краноморде… Потом остановилась… Ладно — кран… Но при чём тут этот, который у меня в животе… Его — то за что…

И новая волна горькой ненависти. Как — за что? За то, что добавляет мне сейчас счастья и уверенности в завтрашнем дне! За то, что появился в самое неподходящее время! За то, что вынуждает меня саму совершить убийство! Убийство собственного ребёнка!

Ненавижу! Не хочу! Не могу! Хватит! Оставьте меня в покое! Я больше не играю! Я хочу сойти! Всё! Стоп!

Сколько я бушевала — не знаю. Горячая вода не появилась.

Мокрая, как трюмная крыса, я выползла в комнату. Макс не дал мне чистого полотенца. А в ванной висело то, чем наверняка вытирались многочисленные девочки.

Я влезла в ещё влажную рубашку, которую сняла с верёвочек в ванной. С волос текло, и я, проклиная всё на свете, открыла шкаф. Ничего, переживёт как-нибудь.

Он влез в мою жизнь и всё перелопатил, теперь я влезу в его шкаф.

В шкафу был беспорядок. На вешалках вперемешку с мятыми рубашками болтались лифчики. Свитера были свалены в кучу и вывернуты наизнанку. Какие-то маскарадные костюмы, какие-то инфернальные кожаные трусы в заклёпки, пятидесятый размер… Да он — весёлый парень!

Полотенца я не нашла и вернулась к тому, чужому, висящему в ванной. Ну что? Разве стало приятнее жить от этого, а? Да мне стало в тыщу раз хреновее!

— Я хочу найти чистое полотенце, — говорила я вслух. — Хочу таблетки от головной боли. Хочу что-нибудь поесть. Я вижу, что у этого сластолюбца не дом, а бордель. И мне нужно было сразу ехать к Лёве. Там хотя бы чистые полотенца. А одной быть одинаково плохо и там и здесь. Сейчас я найду еду и буду есть. Потом найду снотворное и буду спать. Или найду телефон и позвоню Лёве.

Холодильник был пуст и засорён тарелками со старыми пайками, покрытыми голубой плесенью. Когда-то что-то из этого было яичницей, что-то — дичью непонятной уже породы… Одни тонюсенькие рёбрышки арочкой торчали вверх из чёрной горки полусгнившего гарнира. Надкушенное, сморщенное яблоко. Непонятно почему лежащий здесь заплесневевший хлеб с бахромой следов чужих зубов на боку… Полупустая бутылка с кетчупом и та доверху забита плесневелым пушком. Омерзительно.

С едой не повезло.

С полотенцем не повезло.

С жизнью не повезло.

Тогда я просто врубила все имеющиеся в доме электроприборы, и оно гудело-играло-веселилось, как будто вокруг меня ключом била жизнь в её прекрасном мещанстве. Как будто рядом бродили близкие мне люди, озабоченные стандартными домашними вопросами. Телевизор, пыльный, но шумный, красил мою поганую жизнь лучшей двадцаткой MTV, музыкальный центр ворковал ди-джейским голоском, фен… Зачем ему фен дома? Он же не девица, зачем ему дома фен, этой сволочи? Я села к окну и тупо уставилась на фонари.

Иногда мне удавалось задремать — не потому, что я устала, — мой организм перестраивался на новую программу. Это началось ещё в больнице… Такое же ощущение пустоты и болезненного заполнения новыми ощущениями уже было со мной в первое утро после выпускного бала. Во-первых, я уже не была школьницей… Во-вторых, я уже не была девственницей. В-третьих, я впервые напилась и, более того, перебрала… Пробуждение было ужасным по глубине телесных ощущений. Вот тогда-то я впервые заинтересовалась санузлом… С целью разрешения проблем, возникших вследствие абстинентного синдрома… Я корчилась над унитазом, стараясь не думать о том, что натворила вчера. Собственно, мне некого было бояться — никто бы не потребовал отчёта о проведённом вечере. Я боялась себя. Не так, не так грезились мне первые взрослые шаги. И болело же от этого всё! Как будто корявым, бессмысленным, пошлым началом я перечеркнула всё своё будущее. До слёз болело. Я же могла уйти вчера! Никто не держал за руку меня — рыжую отличницу, не было никаких договорённостей. Всё так глупо! Дура! Дура! Плачь теперь!.. Но где-то в метре под этими слезами вызревало новое для меня чувство спокойной уверенности в том, что я сделала что-то важное, причастилась к большому, хоть и не тем боком, и без фанфар… Я — трижды взрослая! Боевое крещение в троекратном размере — кто ещё способен на такое? Теперь главное — не рухнуть в пропасть примитивных радостей (пьянки, гулянки, нетребовательные мальчики). Я тихо ушла тогда утром, а днём уже ехала в ближайший райцентр поступать. А мои друзья остались веселиться и, кажется, веселятся до сих пор…

Сейчас меня ломало так же. Только в миллион раз сильнее.

Поверхностью глаз я как бы себя воспринимала, но глубже — уже нет. И, слава богу. Пускай природа делает со мной всё, что хочет. Хочет — усыпляет. Хочет — тормошит. Может, я впаду в осенне-зимнюю спячку и проснусь года через три, когда всё это закончится?

Несмотря на глубину вселенского кошмара, полторы извилины разума во мне ещё дёргались. И благодаря этому делу я догадалась не сжечь Максов чайник и не снять трубку тренькающего телефона.

Не хватало ещё разговоров с Лёвой или с девицами Макса.

Потом у меня, кажется, начались галлюцинации. Мы с кем-то беседовали. С капитаном Ковальчуком. Он строго смотрел и говорил о моих многочисленных отпечатках и об отсутствии алиби. Я вяло оправдывалась. Капитан испарялся, потом снова вырисовывался с новыми обвинениями… В конце концов, я перебралась на твёрдый диван, обшитый колючей шерстью, и заснула по серьёзному. Без снов.

Проснулась оттого, что почувствовала острую необходимость сделать это. Я открыла глаза и увидела тень на стене, как в боевиках. Дёрнулась, хотела вскочить и вдруг не смогла даже приподнять голову! Мои руки, ноги и даже шея были привязаны! Я завопила и задёргалась как сумасшедшая!

— Тихо! Тихо! — рядом вынырнуло озабоченное лицо Макса — Ты мне сейчас всю мебель испортишь!

— Отпусти меня! Ненавижу! Сволочь! Гад! Отпусти меня! — я изгибалась и кричала.

— Да отпущу, отпущу! Не дёргайся только! Ненормальная…

Макс распутывал меня, ворча что-то о моей невменяемости.

Я всхлипывала и ругала его. Вот так «весело» мы прожили ещё один час. Из-за садомазохистских штучек моего дружка я лишилась килограмма волос — они запутались в диванных завязочках.

Дивану тоже не повезло. Половина ремней была вырвана с шерстью и мясом.

— Месяц шил! — ныл Макс, пытаясь привести в порядок свою секс-площадку. — Знаешь, сколько шкура стоит? Ты столько не стоишь, сколько эта шкура! Это же медведь бурый!

— Сам виноват… — я сидела на полу у стены и растирала пережатые ремнями запястья. — Додумался… Я чуть не умерла от страха.

— Это потому, что у тебя нету чувства юмора!

— Слава богу, у тебя его с избытком!

Макс закурил и сел рядом.

— Надо же. Я думал — крепко пришил. До сих пор не рвалось.

Мне даже стало смешно. «До сих пор»…

— Значит, до сих пор все твои гости были неискренни в проявлениях чувств… Притворялись…

— Вот и я думаю… — он вздохнул. — Горько и больно от мысли такой… Женщинам больше не верю. «Изобрази, — говорят, — насилие»… Я стараюсь, рукодельничаю. Потом пыхчу, изображая маркиза де Сада… А ведь иногда вот где это всё сидит!

Он стукнул ребром ладони по горлу.

Странно. Такое ощущение, что он этими своими извращениями на жизнь зарабатывает…

— Откажись! Или у тебя план? Норма актов в месяц?

Он встал и пошёл в коридор.

— Старуха! Я вижу, ты оживаешь! Ну, давай же острить, шутить и смеяться… (вернулся с пакетом в руках)… Здесь еда и питьё. Мы проведём увлекательнейшую ночь! Точнее, остаток ночи.

Бросил пакет рядом со мной. Что же. Острить, так острить.

В пакете обнаружились колбаса, лаваш, фисташки, маслины и две здоровые пластиковые бутылки пива.

Мы ели-пили, агрессивно зубоскаля. Конечно, это было дико — смеяться в моём печальном положении. Но, это же было спасительно. И хотя меня тянуло «делиться страхами и печалями», я держалась. Вряд ли Макс умел слушать и сочувствовать. Но поддерживать умел. И обезболивать. И на том спасибо.

— И часто тебя просят… «изобразить насилие»? Пива ещё налей, пожалуйста…

— Не так часто, как… может показаться.

— Неужели ты думаешь, что мне может показаться, что ты пользуешься сумасшедшим успехом у женщин?

— А что, разве не пользуюсь?

— Не уверена… У меня точно не пользуешься…

— А ты всё равно не женщина.

— А кто я, интересно?

— Сотрудник!

Мы быстренько захмелели и разорались-разрумянились. Подстёгивал общий страх, о котором старались не думать. И — взаимная симпатия, о которой тоже старались не думать. Почему я говорю «старались»? Я старалась! Он веселился в своём обычном стиле. Красивый, сильный. Плотность воздуха рядом с ним была другой. Счастьем казалась возможность ощутить этот крутой замес уверенности и спокойствия, пускай циничного.

— Обними меня, Макс! Пожалей!

— Это хорошо, что ты не истеришь, сотрудник. Я был худшего мнения о тебе. Думал, ты тут с ума сойдёшь оттого, например, что полотенца свежего нет… Молоток! Любая другая девушка на твоём месте давно бы выпрыгнула в форточку…

Ах, Макс, знал бы ты…

— Я — феном вместо полотенца… Зачем тебе фен, кстати? Не похоже, что ты любишь причёсываться.

— Верно! Не люблю! (смеётся, кусает чипс) Я им, феном, носки сушу!

(Пожалей меня! Замолчи, проглоти этот чипс и прижми меня крепко-крепко!)

— Слушай, а зачем ты вдруг взял и решил меня привязать к этой… шкуре?

— А почему нет? Я вошёл. Ты спишь. Выражение лица мерзкое. Сначала хотел просто полить тебя из чайника. Потом пожалел диван. А потом решил привязать.

— А если бы я не проснулась?

— В смысле?

— Ну, спала бы до утра.

— На здоровье. Утром бы оценила мою шутку…

— И много у тебя таких развлекательных зон в квартире?

— Достаточно. Квартира большая, воображение у меня богатое, здоровье есть…

— Покажешь?

Он хитро улыбнулся.

— Экскурсию устроить? Или желаешь непосредственно поучаствовать?

Боже, если бы не мои ужасные, нерешаемые проблемы! Я бы флиртовала вот так бесконечно! Но стоило мне на секунду приятно расслабить мозг, как груз бед опять припечатал меня к земле. Будто ударило. Я молча встала и ушла на кухню.

— Ты что, обиделась? — крикнул вслед Макс. — Зря! Я совершенно не хотел! Если, конечно, тебе это кажется комплиментом.

Комплиментом для меня сейчас была бы констатация моей быстрой и безболезненной смерти…

Я посмотрела в окно. Четвёртый этаж… Открою раму, взберусь на табуретку. И всё. Больно, наверное. Но и так, как есть, продолжаться не может.

Я дёрнула ручку. Закрашено, и тысячу лет не распечатывали. В глубине души билась робкая мыслишка-надеждочка — а вдруг не откроется? Но ручка вздохнула и провернулась. Ещё усилие — и путь вперёд открыт. В лицо брызнул дождь и звук суровой соседской песни «Уходил парнишка… Говорил, прощаясь… Чтоб его дождалась… Сука…».

Если поют такие песни, то мне на этом свете делать нечего.

Я взобралась на подоконник и встала во весь рост. Окна здесь высокие, ничего не скажешь. Надо шагнуть…

Я посмотрела вниз — тёмный двор, только листья на уровне окна шелестят и дёргаются под дождём. Я даже не увижу, куда падаю. Вдруг там скамейка? Или мусорный контейнер? А вдруг я упаду животом вниз? Этому, который внутри, будет больно…

Сознание немножко аккумулировалось. Умирать расхотелось. ТАК умирать. Но и альтернатива не вырисовывалась. Так что я осталась на подоконнике. «Предала ты парня… А потом сказала… Я тебя любила…» — голосил чей-то голос.

Макс включил свет и, покашляв, спросил:

— Ничего, что я здесь постою?

Я не ответила. Странное дело: всё аналитически-контролируемое из меня испарилось, осталось только истерически-бабье… Непременно теперь шагну! Назло ему! Пусть смотрит! Сволочь!

Я решительно дёрнулась вперёд и задержалась на краю ровно на секунду. Макс этой секундой, слава богу, воспользовался. Он подлетел ко мне, схватил меня за рубашку одной рукой, а второй — за ногу. И рванул на себя. Красивого парения не получилось — ни в сторону двора, ни в сторону кухни. Я тяжело грохнулась на Макса, по дороге опрокинув табуретку и задев локтем стол. Сверху упал карниз. И, кажется, что-то, что раньше стояло на подоконнике.

— Довольна? — орал Макс, выбираясь из руин. — Идиотка! Психопатка! Зачем только я связался с тобой? Зачем?

Я грустно лежала на полу и смотрела в грязный потолок.

— У меня было столько вариантов! Миллионы девок звонили каждый день в редакцию! Почему мне попалась именно ты?

Я грустно лежала на полу и смотрела в грязный потолок.

— Я с горечью и возмущением вспоминаю тот день, когда пригласил тебя к нам в редакцию! Я жалею, что пригласил тебя на обед! Я ругаю себя за то, что остановил на тебе свой выбор!

Я грустно лежала на полу и… Что я слышу? Остановил свой выбор?

— Ты остановил на мне свой выбор? — я приподнялась на здоровом локте. — Что ты хочешь этим сказать?

Макс замолчал, застигнутый врасплох. Его волнующие, чувственные, прекрасные (о, где мне взять такую песню!) губы не успели сомкнуться, изогнуться и извергнуть очередную мерзость в мой адрес.

— О каком выборе ты говорил?

Он вздохнул, пожал плечами, встряхнул головой, поднял брови, закатил глаза и сел. Долго смотрел на меня. Видимо, выбирая доступную форму объяснения. Потом махнул рукой.

— Ну да, да… Признаюсь тебе, моя дорогая современница, что я влюблён в тебя практически с первого дня нашего знакомства. Но, поскольку чту традиции, я не стал вмешиваться и рушить твой брак. И не намерен делать этого и далее. Буду страдать на расстоянии, это меня облагородит. Вопросы?

Боже! Я села и спряталась в собственные колени. Какой-то бред… Я ничего не понимаю…

— Ты меня любишь?

— Ну, любишь, влюблен… Какая разница. Главное, я очень в тебе нуждаюсь. И ты, судя по твоим маньяческим похождениям, тоже не можешь без меня. Так и будем ходить парой. С убийства на пьянку и наоборот. Очень озорная компания получается у нас с тобой!

— Ты меня любишь… — В голове гудело и туманилось. — А как же Лёва?

— Решай сама. Но я — против. В смысле, против разрушения вашей семьи. Я — бедный студент. Он — богатый начальник. Зато я — сочувствующий свидетель всех твоих шалостей. А он ничего не знает и, судя по всему, даже не интересуется твоей тихой дамской жизнью… То есть я осведомлён о похождениях его невесты больше, чем он сам… И, тем не менее, я против.

Почему? Я побрела обратно в комнату и упала на пол рядом со шкурным диваном. Я уже ничего не понимаю!

Макс прихромал следом, посмотрел на моё несчастное лицо и всё объяснил по-своему:

— Не боись, Лёва ничего не узнает. Мы будем любить друг друга тихо и без измен. Заметь, я ничего не требую. Просто будь рядом и приглашай меня время от времени посмотреть на очередной труп. Я уже втянулся, не представляю жизни без этого…

Бухнулся рядом.

— И потом, я ещё не готов жениться. А тебе ведь это надо, хищница? Тебе нужна прописка в городе… Право бесплатно пользоваться общественным транспортом…

Я упала к нему на грудь и зарыдала. Мне всё это время было нужно порыдать на ком-нибудь. Никогда ещё я столько не ревела. Макс осторожно гладил меня по голове, потом крепко прижал к себе — новый всплеск рыданий. Как хорошо, что меня, наконец, прижали к себе! Как долго я этого ждала!

А когда Макс взял меня на руки и уложил на диван, я чуть не умерла от сладкой боли во всём организме!

— Не ори! — весело кричал Макс, даже близко не понимающий причин моих страданий. — У меня ещё больше всё ломит после кухни! Если б знал, что ты такая тяжёлая, ни за чтобы не взялся…

Он веселил меня. Он швырнул меня на диван, а сам грохнулся сверху и изображал затруднённое дыхание. Чем-то накрывал. Укладывал себя рядом с шутками-прибаутками. Правда, за укладыванием как таковым ничего не последовало. Макс целомудренно пристроился на краешке. Уже не шутил, но с тревогой наблюдал и не знал, что сделать, чтобы не спровоцировать новый поток рыданий. Принёс ещё пива, потом просто молча закурил и сидел, гладил меня по коленке.

— Мне очень страшно, Макс!

— Мне самому страшно…

— Что происходит?

— Не знаю. Не думай об этом. Здоровее будешь.

— Ты меня не бросишь?

— Как я тебя брошу? Я сейчас даже поднять тебя не смогу…

— Ты меня не бросишь?

— Не брошу, даже если ты попросишь…

— Спасибо!

— Расти большая…

— Откуда ты узнал, что я на подоконнике?

— Телепатически. Иногда люди слышат мысли и приказы других. Нужно только сильно напрячься. Зато потом уже ничто тебя не остановит.

— Ты что, серьёзно?

— Да нет. Шутка. Сквозняк был. И песни эти дурацкие… А я умный. Догадался, что кто-то окно открыл.

Он утопил сигарету в стакане и осторожно лёг рядом. Я повернулась к нему, он — ко мне.

— А если ты сейчас очень сильно чего-то захочешь?

Он улыбнулся в темноте. Рядом со мной. Такой тёплый, красивый…

— Смотря, что я захочу. Я могу захотеть такое! Стесняюсь сказать.

— И я не смогу тебя остановить?

(Боже, Макс, ну захоти же!)

— Ну, скорее всего не сможешь… Только если испугаешь меня сильно. Крысу мне, например, покажешь. Есть у тебя с собой крыса? Нет. Вот и спи. Отдыхай.

И мы много часов просто смотрели друг на друга.

 

Глава 16

Проснулась я тоже от взгляда. Кто смотрел, зачем — сначала не поняла, но ощущение было такое, словно сверлили спину. Макс лежал напротив с невинно полуоткрытым ртом и храпел. Одна его рука покоилась на моём бедре. А смотрели сзади.

Мне было страшно оборачиваться, и несколько минут я притворялась спящей. Тот, сзади, молчал. Так могло продолжаться долго.

— Не делай, пожалуйста, вид, что спишь…

Это был голос Лёвы!!!

Я осталась в прежнем положении. Хотя моё утомлённое страданиями сердце немедленно пришло в движение и забилось сразу во всём теле — от висков до пяток.

— Я не хочу разговаривать со спиной!

Пришлось «проснуться». Я села и честно посмотрела в глаза жениха. В конце концов, я не сделала ничего такого. «Что-то такое»… Тупейшее определение. Измена — это не физиология. Измена — это когда начинаешь думать о другом человеке и тебе приятно. Так что своему жениху я изменила. И теперь надо что-то с этим делать.

— Ничего такого не было! — пробурчала я.

Лёва, бледный, в светлом плаще, совсем не гармонировал с закопченными грязными окрестностями Максового жилья. На лице Лёвы была печать брезгливого страдания. Он смотрел куда-то мимо и раскачивался с носка на пятку.

— Мы просто разговаривали…

— Почему ты не поехала из больницы домой? Почему не позвонила мне вчера?

— Мне было плохо…

— Почему же обратилась за утешением к нему?

Лёва с ненавистью кивнул на Макса.

Макс спал, как дитя. В углу его рта блестела слюнка.

— Потому, что ты всегда занят. Тебе нет до меня дела.

— Я работаю. Ради нашего с тобой будущего.

— Наше будущее делается сейчас.

— Ты совершила глупость.

— Я попыталась помочь себе.

— Собирайся!

И вот тут я растерялась. Собираться или остаться? Лёва или Макс?

Лёва посмотрел на меня, потом повертел головой, нашёл мои брюки, пиджак, носки, ботинки. Всё это бросил на диван, предварительно свернув твёрдым комом. Естественно, попал в Макса. Тот вскочил и захлопал глазами.

— Лев Петрович? Какая приятная неожиданность… Извините, что не предложил вам сесть…

— Собирайся, — повторил Лёва, глядя на меня.

— А что, вы её забираете, да? — Макс весело посмотрел на меня. — Я очень рад… Получил нервное истощение, слушая всю ночь её рассказы о пламенной любви к вам. Очень страдает. Нуждается в тотальном понимании. Готова быть верной женой.

Лицо Лёвы не изменилось. Моё изменилось, но никто не смотрел на меня. Макс вскочил и начал весело собирать мои вещи. Лёва отвернулся и подошёл к окну.

— Выпила вчера всё моё пиво… Шеф! С вас червонец за пиво! У меня здесь не денежная фабрика! Я всегда готов, конечно, к пониманию. Но мне и без вас проблем хватает. Давайте собирайтесь и поезжайте… Мне ещё убрать надо…

— Ключи отдай.

— Что? — Макс остановился и посмотрел на Лёву.

— Ключи от квартиры!

— Это ещё зачем?

— Затем, что ты уволен, и я забираю у тебя квартиру.

— Вот это да! — Макс сел на диван. — За что?

Лёва подошёл ближе, с брезгливым любопытством взял двумя пальцами разорванный диванный ремень-завязочку… Затем повернулся и вышел.

— Жду в машине, — холодно сказал он уже из коридора. Дверь хлопнула так, что мы вздрогнули.

Мы с Максом переглянулись.

— Я останусь!

— Нет смысла, — Макс почесал щетину, нашёл на полу джинсы и достал сигареты. — «Безработный, бездомный молодой человек с вредными привычками не хочет брать на себя ответственность за несчастье ближнего…» Возвращайся.

— Я его не люблю!

— Я его тоже не люблю… Но вернусь.

— Вернёшься? Как?

— Просто. Он без меня жить не может.

— Почему?

— Долго объяснять. Как-нибудь в другой раз. Собирайся и вперёд. Ещё поболтаем…

— Но…

— Никаких «но». Делай, что говорят. Я — умный. Хоть и маскируюсь.

— Когда я тебя увижу?

— Увидишь. Давай быстрее. Мне ещё нужно мебель собрать.

Я бестолково топталась по комнате, пыталась одеться. Макс вытряхивал содержимое шкафов, утрамбовывал всё в полиэтиленовые пакеты. Параллельно всучал мне какие-то мои вещи. В конце концов, меня собрали.

Уже у двери я обернулась.

Макс стоял у окна и, прикрываясь рамой, внимательно наблюдал за улицей. Лицо его было заострено какой-то важной мыслью, он весь ушёл в эту мысль. Там, на улице, было что-то поважнее, чем я.

Лёва сидел на переднем сиденье в такси. В мою сторону не смотрел. Я тихо села сзади.

— Ну, поехали? — таксист отложил газету и завёлся. Лёва молчал. Я тоже.

Водитель долго лавировал по двору. В зеркале я видела его лицо — почему-то знакомое мне.

Проезжали Максов подъезд — я посмотрела под окно. Газон. Можно было прыгать…

Водитель рулил. Лёва смотрел в окно. Я взяла брошенную водителем газету. Вчерашняя «Вечерка». Первая полоса. «Очередное убийство!» «Сегодня вечером, несколько часов назад, известный врач…» Мне стало дурно. Я промчалась глазами по всему материалу. Знакомые фотографии, лицо Дмитрия Анатольевича, крупно — «нагрудный» рисунок, сделанный моей рукой, подпись под всем — Лора Ленская… Я закрыла глаза. Это какой-то кошмар. Неужели опять Макс?

Дома я сразу же приняла снотворное и выключилась до следующего утра.

* * *

Утро началось туманно. Я с трудом продрала опухшие очи, с трудом встала. Мутило, шатало, всё казалось мерзким. Лёвы не было — на работе скорее всего. Где ещё может быть Лёва?

Я бесцельно побродила-пошаталась. Каждую секунду хотелось набрать Макса. Я и набрала несколько раз. Длинные гудки. Наверняка уехал куда-нибудь. Боже, ну что за жизнь?

Зазвонило. Я схватила трубку.

— Лора?

— Лора… Наташа…

— Это Инга Васильевна…

— …

— Приедете к нам?

— Зачем?

— Обсудим некоторые вопросы.

— Я неважно себя чувствую.

— Дома вам может быть только хуже… Я сама такая, я знаю. Приезжайте. Через час жду. У меня есть кофе и корейская цветочная настойка. Лечит всё.

Я сомневалась до последнего, потом выехала. Вдруг она знает, где Макс?

Она выглядела сногсшибательно, как всегда. Попросила секретаря не беспокоить её, заперла дверь в кабинете и подкатила к дивану стеклянный столик с напитками. Чашки, стаканчики, баночки, кофейники.

— Я люблю цветочные чаи и хорошо в них разбираюсь. Некоторые болезни вообще можно лечить только чаями. Потом, травы — это всегда хороший внешний вид. Обратите внимание, Лора, на мою кожу.

Кожа, конечно, была что надо. Хоть на диван натягивай…

Инга Васильевна села рядом и положила руку на спинку. Если бы она была мужчиной, я бы почувствовала тревогу. Слишком близко.

— Что вы намерены делать, Лора?

— Я не Лора.

— И всё-таки?

— Не знаю, что я буду делать. Мне просто страшно.

— Расскажите мне всё.

Она улыбнулась белыми зубками и положила вторую руку мне на плечо. Я напряглась и приготовилась защищаться. Мало ли что на уме у всех этих ненормальных… Я ничему уже не удивлюсь.

— Что я должна рассказать?

— Всё.

— Биографию? Вредные привычки?

— И это тоже, если можно.

Она гибко развернулась к столику и начала сооружать коктейль. Мне на секунду стало страшно — вдруг там отрава? А что?

— Может быть, вы не хотите чай? Есть кофе. Есть вино.

Она встала, открыла шкафчик и достала оттуда знакомую мне плетеную бутылочку.

— Нет, спасибо, я беременна. Мне нельзя пить.

— Беременны? — она удивлённо подняла брови, наливая себе вино. — Что ж, это прекрасно. Вы счастливы?

— Я хочу умереть.

— Такая молодая, красивая, талантливая и знаменитая девушка хочет умереть?

— Я — знаменитая?

— А почему, вы думаете, я так настаиваю на нашем сотрудничестве? Все вокруг с ума сошли, только о вас и говорят. В газетах пишут о вашем феномене и о вашей причастности к преступлениям. Издательства, журналисты и сыщики оборвали мне телефон — требуют ваш номер. Звонят какие-то ясновидящие, какие-то маньяки. Все хотят слышать вас. Но я берегу этот номер. И буду беречь ещё долго. До тех пор, пока не пойму, что вы не хотите дружить со мной.

— Я не очень понимаю… — я действительно ничего не понимала. Очередной изгиб судьбы — и меня снова выбросило на обочину разума. — Что вы хотите?

— Я хочу, чтобы вы продолжили работать над серией своих материалов. Допустим, мы подпишем контракт на пять-семь репортажей.

— Каких репортажей?

— Как каких? — она села рядом и приблизила ко мне своё несравненное лицо. — Ваших, фирменных! Репортажей Лоры Ленской!

— С пылу, с жару, с места преступления?

— Ну да, — она откинулась на спинку дивана. Довольная, что я наконец-то поняла. Поднесла бокал к губам. — Обещаю согласиться на любые ваши условия.

Я тоже оперлась на спинку. Попыталась понять, что же именно предлагает мне эта женщина. Посмотрела ей в глаза. Глаза посмотрели на меня. В них было холодно и спокойно.

— Инга Васильевна. Вы предлагаете заключить контракт на пять-семь убийств?

— Я так не сказала.

— Но вы это имели в виду, так ведь?

— Я имела в виду ваше умение оказываться там, где никого нет. А что вы для этого предпринимаете — мне неинтересно знать. Мой долг — делать газету. Люди ждут сенсацию. Соглашайтесь.

— Но где я вам возьму убитых?

— А где вы брали их до сих пор?

— Вы не понимаете! Это было совпадение!

— Прекрасно, давайте договоримся о новых совпадениях!

— Но как? Я же не могу это планировать! Я не могу знать об этом! Потому что это делаю не я!

— А кто?

— Не знаю!

— Но что-то ведь вы знаете?

— Только то, что где-то рядом убитый… Когда его уже убили… Я это чувствую, только и всего.

— Что ж, чувствуйте теперь острее, только и всего… Если нужна ещё какая-то помощь…

— Какая помощь???

— ЛЮБАЯ! — она поставила бокал на стол и снова приблизилась ко мне. — Я хочу сотрудничать и помогать! Вы будете чувствовать, а я…

— Убивать?

Она молча улыбнулась и встала.

— Вы очень устали и истощены. Думаю, мы вернёмся к нашему разговору. Уверена, в конце концов, у нас получится неплохой тандем. Вы мне очень (она томно посмотрела на меня), ОЧЕНЬ нравитесь. Сейчас я вызову водителя, и он отвезёт вас домой…

(Нормальный ход… Боже, она сейчас снова начнёт приставать с поцелуями!)

— Спасибо, я доберусь сама.

— Нет, я беспокоюсь за вас, — она отошла (слава богу!), сняла трубку. — Ребята, где там водитель?..

— Я доберусь сама, спасибо, — я встала и начала одеваться. Руки не попадали в рукава. Что это я так разволновалась?

Она сделала «задерживающий» жест рукой:

— Да… Водителя пригласите… Нет, не Михаила Михайловича… Макса…

Макс? Я села на диван.

Инга Васильевна не повесила трубку, у неё начались телефонные внутриколлективные беседы. Время от времени она посматривала на меня и довольно улыбалась.

Потом в дверь постучали, она открыла. Вошёл Макс.

Остановился и уставился на меня. Не было в его взгляде ничего особенного. Просто любопытство — откуда ты здесь, старуха? Инга Васильевна, держа трубку плечом, подошла к нему и механически, продолжая разговаривать, поправила воротник.

Я смотрела на Макса и понимала, что страшно рада его видеть. Всё остальное — ерунда.

— Ну, хозяйка, — Макс повернулся к Инге Васильевне, — что делаем? Мне за стояние денег не платят.

Я вышла в коридор, затылком ощущая присутствие Макса. Единственное разумное — частично пускай, избирательно — существо. Прижаться к его лопаткам, закрыть глаза и всё забыть. У него всё легко и просто, я согласна переключиться на его мозговое обеспечение. Пусть решит всё за меня.

За дверью, в коридоре, ждали. Пар тридцать глаз засверкали в мою сторону, защёлкали затворы фотоаппаратов. Атака была настолько неожиданная, что я по-настоящему испугалась. Куда-то дёрнулась, в кого-то врезалась — вспышки резали зрачок и оставляли после себя черноту вокруг, ничего не видно.

— Лора! «Ведомости Юго-Запада»! Как вам удаётся всегда оказываться в нужное время в нужном месте?

— Лора! «Комсомолец, вперёд!». Известно ли вам заранее, кто и где будет убит?

— Лора! «Женская газета»! Употребляете ли вы алкоголь?

— Лора| «Будни»! Кто будет следующей жертвой?

Сзади подлетел Макс, обхватил меня за плечи и поволок по коридору.

— Никаких вопросов! — орал он. — Все вопросы — только за деньги! Без денег не приближаться! Наша милиция нас бережёт!

Я ещё успела рассмотреть коридорную картинку — корреспонденты вертят головами и не решаются следовать за нами, хотя к прыжку готовы. И прозвучи сейчас команда — повалят и заколют микрофонами… Инга Васильевна прислонилась к косяку редакторской двери и рассматривает ногти. На губах — рассеянная улыбка. В общем, она довольна…

По дороге к машине мы пару раз попали в человеческо-журналистские пробки. Все меня знали, все хотели задать мне вопросы, что-то сказать, просто похлопать по спине. Макс работал локтями. Кто-то сзади схватил меня за шарф, и я чуть не разделила судьбу Айседоры Дункан. Параллельно меня лишили части волос, выдрав их вместе с заколкой. Сколько вся эта муть продолжалась, я не знаю. Закончилось тем, что какой-то мальчик у двери машины сладко мне улыбнулся, а потом вдруг распахнул пальто и явил моему взору своё бледное тело с серенькой шерстью на животе и ниже… Или мне показалось? Макс кого-то гонял по клумбам, а я забралась в салон и закрыла глаза.

— Животные, бл…! — заорал где-то под ухом Макс, машина как будто тронулась. — С ума все посходили. Дело идёт к концу света, точно говорю! Звери! Приматы! Одноклеточные! И эта тоже хороша…

Машину качнуло, как на волне. Народ плотной толпой прибило к окнам, сплюснутые носы, выпученные глаза, улыбки. Что-то кричат. Кто-то молотит кулаком по лобовому. Граждане сами себя давили, сами же и разбирались здесь, на месте… Немой фильм ужасов, только цветной и без субтитров.

— Веришь, когда заходил к вам в кабинет — ни одной души не было! Редакторша подсуетилась, зуб даю!

— Зачем?

— Просто так, из вредности… Чтобы в доступной форме объяснить, насколько ужасно твоё положение.

— Оно ужасно, да?

— Ну, что-то в этом роде… Чего она от тебя хотела?

Мы протаранили себе дорогу. Сзади волновалось людское… озерцо. Причём большинство ненормальных — дворового вида девицы. Такие в основном тупо берут автографы у всего живого. Правда, я так и не смогла бы объяснить, чем подогревался их интерес в данном случае. Я — не поп-звезда и даже не звездулька. Такие девицы газет не читают, откуда им знать о моей грозной славе?

— Чего, спрашиваю, она от тебя хотела?

— Звала на работу.

— Соглашайся, если хочешь… Место здесь хлебное. Я, как видишь, согласился и вот уже несколько часов не жалею…

— Макс, она предлагала мне контракт на новые убийства!

— В смысле, материалы?

— Но материала без убийства не будет!

— Такого — не будет.

— Она уверена, что это я… убиваю…

Он весело посмотрел на меня.

— Она хорошего мнения о тебе, чувствуешь? Такую «гору мышц», как ты, только на мокруху и посылать. Реально!

— Но она действительно так думает!

— Успокойся, она вообще думать не умеет. Живёт запахами, фэшн-каналом и работой.

И вдруг!

Всё стало очевидно. Секунда понадобилась мне для того, чтобы понять, что ЕСТЬ ЕЩЁ ОДИН. Ещё один убитый. Теперь уже даже не тошнило. Приступ тоски в районе пупка и — готовый файл-сообщение.

— Макс…

Он ещё разговаривал со мной по инерции.

— Макс. Ещё одного… убили.

— Чего? — он повернулся. — Опять за своё?

— Да, Макс. Едем… правее…

— Можно, — если это не срочно, — я дождусь поворота направо? Или свернём прямо сейчас? В магазин?

Компас внутри меня работал чётко-пречётко. След брался легко.

— Кто на этот раз?

— Не знаю… Сейчас узнаем…

— Поражаюсь твоей стойкости!

Он затормозил и куда-то выскочил. Я осталась один на один со своим следом и с новой смертью. Странно, но я, кажется, привыкла. Страшно не было, было противно. Не хотелось видеть ЭТО снова.

Но что делать… Купить бы холодненького чего-нибудь, с газиками… Перед тем, как… Потом можно будет руки сполоснуть заодно…

Примчался Макс.

— Всё в порядке. Едем.

Странно. Ведь никто меня не заставлял делать всё это. Но свернуть в сторону было нельзя, след держал плотно и вёл, как рельс.

— Я позвонил Инге. Сказал, что ты согласна сотрудничать. В смысле, мы берёмся за парочку материалов, но она при этом не имеет права требовать от тебя «план», ещё кое-какие условия, плюс деньги… Сейчас ещё остановимся возле ГУМа, купим фотоаппарат и чего-нибудь холодненького, с газиками… Заодно и руки сполоснуть можно будет…

Ну да. Он мыслит так же. Он подключён к тому же источнику тока, что и я. Он — это я, судя по всему… Раз. Раз-два…

— Алло! Ты ещё здесь, женщина-передатчик?

— Мы должны ехать, Макс.

— Да уже ясно. Ты же видишь, всё схвачено, со всеми договорился. И это правильно. Надо по-быстрому всё закончить. Не может такое длиться бесконечно. Согласна? Наступит критический момент… И прийти к нему надо, сохранив здоровье и здравый ум. Я, почему такой здоровый? Потому, что бесхребетный приспособленец. Куда жизнь, туда и я. Одних судьба щедро одаривает талантами, других — деньгами, третьих — трупами. Будь благодарна и за это.

(Спасибо за нежность, дорогой. Не стоит. Не развлекай меня. Я всё равно уже ничего не сообра…)

Мы покружили по городу, что-то я помню, что-то — нет. Макс время от времени брал инициативу в свои руки, срезал углы. Адрес никто не знал. Я сквозь туман коматозного бесчувствия всматривалась в лица прохожих, пытаясь по их реакциям определить, где же ЭТО? Лица были разные — озабоченные, безразличные, весёлые. УЖАСНОЕ произошло не с ними, и никто из них не знал то, что знала я.

— Ну? — Макс заглушил двигатель и обернулся ко мне. — Идём?

Мы стояли у входа в ресторан «Морской конёк».

Слава богу, я понимала, о чём он меня спрашивает.

Выскочил мальчик-охранник в костюме и замахал руками — убирайте машину. Макс внимательно посмотрел на меня. Что я могла ему сказать? Он чертыхнулся и ещё полчаса вертелся по дворам, искал место парковки. Стоянка была занята. Это и понятно — время послеобеденное, центр, кормят, судя по всему, оригинально и не очень дорого.

Припарковались. Макс выволок меня и долго что-то поправлял и приглаживал.

— Ужас! — ворчал он. — С тобой невозможно показаться в приличном обществе! Улыбнись, что ли!

Со стороны казалось, видимо, что я серьёзно выпивши. Макс извинялся за меня налево-направо, объяснял что-то гардеробщице. Потом мы внедрились в зал и упали за столик.

— Ну, где? — Макс посмотрел по сторонам. — Рыла неприятные, согласен. Но назвать их мёртвыми можно, имея в виду только нравственный аспект.

Каждое движение стоило мне тонны усилий. То есть я была в сознании и собиралась оставаться в нём и дальше, но приходилось стараться. Так ещё чувствуют себя люди, не спавшие 70 часов и употребившие много водки.

Пришёл официант. Макс с ним долго беседовал, расспрашивал о последних новостях. Принесли какую-то еду, я побоялась даже смотреть на неё. Гул голосов. Музыка. Полумрак. Сигаретный дым. И ощущение того, что ЭТО — здесь.

Потом Макс вытащил меня на экскурсию. Опираясь на его локоть, я осмотрела холл, санузел, гардероб — всё это под весёлый Максов щебет. Затем, размахивая редакционным удостоверением, мой компаньон проник на кухню и имел там беседу. Я осталась в холле и пыталась надышаться свежим воздухом в дверную щель.

— Подумать только! — Макс появился и снова исчез, а его слова остались и (как запах на бегу, с секундной задержкой) начали доходить до меня. — Они не удивились внезапному появлению в их недрах журналистов! Они, оказывается, были предупреждены! Их шеф-повар, оказывается — Лучший Повар Года! То есть к нему должны были приехать и дальше — по полной программе… Мы на верном пути!

Я вышла на улицу и прислонилась к стене. Боже, как плохо! Только теперь к этому «плохо» добавилось ещё и ощущение того, что надо очень-очень поторопиться. Когда-то в школе я так опаздывала на экзамен…

Быстрее. Быстрее. Какой-то механизм внутри меня развернул мою голову вправо. За декоративными кустиками у входа — строительный мусор. За строительным мусором — задекорированные сеткой ступеньки. Через тридцать секунд я уже стояла на них. ЭТО было здесь.

Двери не существовало. Её ещё не прорубили. Зато рядом было окно, частично заложенное кирпичами. Я не помню, как влезла внутрь. Лезла быстро и легко, уже имея чётко поставленную задачу. Дальше? — спрашивал мозг и сам себе отвечал: да, дальше.

Был недоштукатуренный зал с пустыми аквариумами во всю стену. В аквариумах торчали каменные замки и валялся строительный мусор, стёкла — в белых разводах, строительных знаках и в нехороших словах. Штукатуры шутили… Всё это — краем глаза. Очень душно, напарено.

Дверной проём. Тёмная комната с хрустом под ногами. Почему мне не страшно? Не страшно абсолютно, хоть и нервно. Меня бьёт дрожь крупного помола, ноги не слушаются, сердце гремит и выплёскивается. И вдруг в темноте — человек! Живой! Горячий! Он хватает меня, выкручивает руки за спину и бьёт куда-то в район пояса… И всё…

В себя я пришла быстро — голову не задели… Хотя, скажу вам, когда бьют в живот — это ОЧЕНЬ БОЛЬНО.

— Наташка? Ты?

— Идиот…

— Ну, извини… Я защищался…

— Защищался…

Макс щёлкнул зажигалкой, в темноте нарисовалось его лицо — даже довольное.

— Ты откуда здесь взялась?

— Интуиция.

— А… А я по-простому. Узнал у гардеробщицы, что здесь ещё помещения есть. Купили пару новых стен, развели ремонт, расширяются… Дай, думаю, зайду и посмотрю, как они расширяются. Вдруг обнаружу интересное? А тут — ты… Снова первая. Я расстроился, конечно…

Договаривал он уже за спиной. Я шла туда, где светилось.

Дальше всё было быстро. Будущая кухня, ряды плит, жаровни, шкафы. Всё в налёте мела. Кроме одного чана. Блестящий и подкопченный, придавивший собой всю поверхность плиты. Макс затянулся поглубже, котом вскочил на стол и осторожно заглянул сверху в чан. И тут же дёрнулся в сторону, зашатался и грохнулся вниз.

— Вот, чёрт… — Макс встал и схватился руками за спину. — Вредная работа… Оно там… Хочешь взглянуть?

Я первая (нормальная) не хотела. Я вторая (ненормальная) немедленно полезла вверх. Благодаря Максовому нокауту мыслилось лучше. То есть я осталась при своём безумии, но очень неплохо соображала.

В чане плавал человек.

Пока я сползала вниз, пока искала точку опоры и пыталась глотнуть воздуха, Макс пощёлкал фотоаппаратом, рысью обежал окрестности, вернулся с тряпкой. Содрано в пылу борьбы, судя по всему. Живая, телесная тряпка, что-то вроде фрагмента рукава с поролоновой насадкой на плечо.

— Это, я так полагаю, одежда… Не мужская, у мужчин такого нет…

Он откопал в тряпке значок «Ударник труда» и умчался с ним куда-то.

Я хотела спокойно посидеть, но тут суперсила выпрямила меня и подогнала к аквариуму в зале.

За пыльным стеклом валялась одежда — как я не заметила её раньше? Потом эти меловые разводы на стекле. Нарисованная стрела-указатель. Ну и что я делаю? Я подхожу, пальцем дорисовываю перпендикулярную стреле полосу…

— Ну, матушка! — Макс уже рядом. — Такой значок, по сведению гардеробщицы, был только у шеф-повара ресторана «Морской конёк». У Елены Ивановны Хоминой… Сматываемся потихоньку. Надо милицию вызвать. Надеюсь, ты ничего руками не трогала? Пускай даже нас заподозрят, но отпечатки покажут, кто виноват на самом деле.

— Макс… — я указала на перечёркнутую стрелу.

— Что? Это ты изобразила? О боги… Зачем?

— Запечатли.

— Запечатлю… Но зачем?

— Не знаю…

Гардеробщица с ужасом пыталась понять, о каком трупе в ремонтируемом помещении ресторана «Морской конёк» идёт речь… Потом пыталась задержать нас. Макс, ссылаясь на срочность журналистского расследования, отлепил от себя смелую старушку.

Мы сели в редакционную машину. «Вечеркинскую». Я меняю машины так же часто, как и любимых мужчин…

— Нам поразительно везёт, малышка, — Макс закурил. — Всё происходящее — величайшая загадка и величайший бред нового тысячелетия. Ну, едем в газету отрабатывать?

— Нет, давай без меня… Ты и сам справишься. Я — домой…

— В смысле — к Лёве?

Новые ощущения — полное и бесповоротное безразличие. Нет страха, и желания понять происходящее, нет. Если я смогла привыкнуть и полюбить запах Максова парфюма, значит, и ко всему остальному смогу привыкнуть.

Вечером проснулась оттого, что меня активно трогают. Рядом на диване сидел Лёва.

— Где ты была весь день?

— Не помню…

— Что ты знаешь о новом убийстве?

— Только то, что оно было…

— Что ещё? Тобой интересуется масса народу. Включая милицию.

— Передавай им привет…

— Надеюсь, ты не, собираешься впутывать журнал во всю эту историю?

— Журнал сам себя впутал… Все убитые каким-то странным образом отмечены на его страницах.

Лёва встал и прошёл по комнате. Хотел что-то сказать, посмотрел на меня и вышел. Мерзкий, холодный тип.

Уже из коридора крикнул.

— Нас пригласили на ужин в посольство! Ты сможешь собраться в течение пятнадцати минут?

Ха-ха! На ужин? В посольство? Я должна хорошо выглядеть?

— А чем кормить будут? Вареным чем-нибудь, да? Так я и собираться не буду, пойду так! Пускай смотрят! И ты тоже посмотришь, ничего с тобой не случится, чистоплюй!

Молчит.

— Что, слабо невесту в люди вывести в первозданном виде? Дорожишь рейтингом? Так учти, я не всегда имею возможность к парикмахеру сходить! Работа, знаешь ли, вредная!

Молчит. Какого чёрта он молчит? Давай, ори на меня! Давай! Я хочу крови! Я хочу ругаться так, чтобы стены рушились! Ну? Я уже в боевой стойке! Давай!

Я ураганом вырвалась из спальни. Лёва стоял перед зеркалом. Вероятно, собирался завязывать галстук… Но не смог. Я застала его в сложно-скрюченном состоянии: руки на животе, голова упирается в зеркало, ноги переплетены. Изо рта льются слюна и ругательства. Ругательства — еле слышно. Слюна — сильнее…

 

Глава 17

Я с головой накрылась одеялом. Странно. Почему я так спокойна? Мама говорила, что спать нужно на правом боку, чтобы сердце отдыхало… Я перевернулась на правый, и вдруг…

— Ещё один, — сказала я сама себе и услышала саму же себя с высоты в сотню километров. Мой голос не из меня, сказано спокойно и отчётливо. Я села и попыталась понять, откуда это транслируют. Всё ещё было страшно, хотя надо было бы уже и привыкнуть… Когда-то в детстве вот так же ночью я сидела и с тихим ужасом ждала, не повторится ли приступ боли в боку. Повторился. Я терпела до утра, а утром прибыла «скорая». Вялые, сонные врачи бранили меня. Пугали перитонитами. Пускай бы меня всю жизнь пугали перитонитами…

Я сидела в темноте, вертела головой и ждала новый приступ ясновидения. Новый припадок. Мышцы звенели, нервы потрескивали, протянуть руку и включить свет — страшно. Мой драгоценный разум немедленно подсунул мне картинку: я протягиваю руку, откуда-то сверху из темноты по руке шмякает остриё невидимой гильотины… Я глубже вросла в постель и одеяло и стала гладить себя по голове, стала массировать собственные плечи, бормоча при этом слова нежности, любви и сострадания. Апофеоз недолюбленности, жалкое зрелище. И пускай. Мы не должны ждать милостей у природы. Никто не жалеет — сама себя пожалею. Всё нормально, всё нормально всё нормально. Сейчас почешем за ушком, потом глубоко вздохнём, наполняя лёгкие спёртым, ночным воздухом, а себя — силой и богатырской выносливостью. Теперь попробуем прилечь.

Как удар! Отчётливая и болезненная мысль — УБИТ! Кто убит, как, зачем — этого не было. Убит и всё, прошло током по корке и снова пропало. Но успокоиться и погладить себя я уже не успела. Воздух вкруг меня наполнился звуками и картинками — как будто резко свалились кулисы и на месте тишины образовался весь скрываемый бардак. Шевеление прозрачного, яркие прочерки и тусклые картинки плохого качества. Я решила бы даже, что сплю и вижу нормальный плохой сон, если бы вся эта визуальная мерзость не задевала моё лицо! Голова Дмитрия Анатольевича стреляет глазами и — волосами по губам! Я даже не успела вздрогнуть, как навалилось со всех сторон — еле, слышные, но обжигающие прикосновения взбесившейся окружающей среды! Голова Дмитрия Анатольевича оформилась в целого Дмитрия Анатольевича, схватила микрофон, ударив меня шнуром, и проткнула певца Лагунина! Взмах! Удар! Андрей переламывается пополам! И снова сначала. Взмах! Удар! Андрей пополам! Взмах! Удар!

Всё пропало так же внезапно, как появилось. Минут десять спустя я обнаружила себя в углу комнаты на полу с подушкой в руках. Мне было больно дышать, рёбра сжались и обросли сплошным нервом. В горле хрипело. Я ещё посидела чуть-чуть, затем попыталась встать и добраться до двери. Задевая косяки, я пробралась к Лёвиной комнате. Из-под двери — слабый свет, не спит. Но даже если бы спал… Я распахнула эту дверь и повисла на ручке, не имея никакой возможности двинуться дальше.

Лёва сидел на краю кровати и раскачивался, как заведённый. Руки прижаты к груди, волосы в беспорядке, глаза закрыты. И довольно долго ничего не менялось: я стояла-наблюдала, Лёва сидел-раскачивался. Наконец, я отдышалась и позвала его. Он только открыл глаза, не останавливаясь, посмотрел длинно и бессмысленно.

— Ну, как? — спросил он треснувшим голосом.

Я не очень поняла, что он имеет в виду, но на всякий случай кивнула. Лёва повернулся ко мне спиной и лёг на кровать — медленно, как будто у него всё ещё смертельно болели все винтики и стыки тела. Я подождала ещё, потом подошла и села рядом. Что мне было нужно? Да не знаю! Села рядом и даже взяла его за руку — рука была холодная и пульсирующая. Я держалась за эту руку, но мне не становилось легче и спокойнее. Наоборот. Становилось тревожнее, страшнее и грустнее.

— Что сидишь? — прохрипел Лёва, не размыкая слипшиеся ресницы. — Езжай же!

Он как будто бы даже был рассержен, и я понимала почему. Конечно, конечно мне надо ехать! Я встала и побрела куда-то одеваться, и вот тут раздался звонок. Совершенно нормально, так и должно было быть. Это — Макс. Я сняла трубку.

— Слушай, извини, что так поздно… Или рано… Но тут такое дело… В общем, у меня сложилось такое впечатление, что ты очень интересуешься разными экзотическими смертями: расчленёнкой, удушениями и прочим. Я прав?

Я молчала. Но происходящее меня не удивляло.

— Так приятно с тобой общаться иногда… Так вот, предположим, ты мне ответила: «Да, я интересуюсь разными экзотическими смертями». И что на это говорю я?

Не дождался реакции (я в это время натягивала джинсы. Кстати, оказалось, что подушку я до сих пор таскала с собой).

— Эй! Але, народ! Ты меня слышишь? — Макс звучал несколько обиженно. — Ладно, не хочешь интересоваться — скажу просто так, без надежды на поощрение… В общем, я сейчас временно квартируюсь у одного человека… Тут такой специальный дом — для солидных бобров… Так вот, мы тут не спали, а за стеной… Короче, судя по всему, в соседней квартире только что кого-то грохнули, и у меня есть все основания звонить тебе и настаивать на твоём приезде… Только поторопись, скоро кто-нибудь вызовет милицию…

Я уже зашнуровывала ботинки.

— Бери мотор, запоминай адрес…

* * *

Сонный дедушка-консьерж вопросительно поднял брови. Я назвала номер квартиры, представилась только что приехавшей родственницей. Дедушка долго сомневался, потом набрал номер квартиры, в которую я шла.

— Инга Васильевна? Простите, Христа ради…

Инга Васильевна! Макс живёт у Инги Васильевны! Они «тут не спали»… Я прислонилась к стене. Это невыносимо.

— …Значит, я пропускаю… Как её записать? Ага, ага. Доброй ночи, Инга Васильевна…

Дедушка заскрипел ручкой в журнале.

— Распишитесь, — протянул мне ручку на верёвочке. — Извиняюсь, но ночью у нас строго…

Я сомнамбулически расписалась напротив его пальца. В графе с известным мне номером квартиры значилась какая-то «кто-то Иванова». Шифруется Инга Васильевна, не желает, чтобы консьерж знал, кто приходит к ней ночью.

Лифт с ковриками, пятый этаж, длинный коридор с аппендиксом-тамбуром на две квартиры. Вот эта дверь — Инги Васильевны, значит, соседняя — та самая, с очередным кошмаром. Хотя за дверью редакторши меня ожидал кошмар не меньший.

Дверь открыл Макс. Он был умыт и причёсан, короткий халат с кистями до колена.

— Проходи, проходи… Кофе? Водка?

Всё в этой квартире было решено в радикально восточном стиле. Откуда-то из красного бархата вынырнула Инга Васильевна — в халате, в косметике и с сигаретой.

— Проходите, Лора, мы вас ждём…

Они были в бодром расположении духа. Информационный повод моего приезда не казался им поводом для печали.

— Мы вас очень ждали, Лора, — красавица Инга Васильевна угнездилась в кресле. — Как мы теперь поступим? Что вы чувствуете? Могу ли я снимать на камеру всё, что будет происходить?

Макс принёс крохотную пижонскую чашечку кофе и присел рядом со мной.

— Пей, только быстро. Времени в обрез. Зашли, отметились, ушли. Работаем в перчатках. Через полчаса туда приедет чувак из пиццерии, он-то труп и обнаружит. Инга… Васильевна… У вас есть фотоаппарат?

— Естественно, — она невозмутимо затянулась. — У меня есть фотоаппарат.

Макс выдержал небольшую паузу.

— Ну, так дайте его нам, Инга Васильевна!

Редакторша стряхнула пепел.

— Возьмите в спальне, Максим Иванович… Непосредственно на зеркале.

Макс хотел что-то сказать, но промолчал и исчез за портьерой.

Мы остались вдвоём.

— Видите, Лора, всё получается так, как должно было получиться.

Она забросила свою красивую ногу на другую свою красивую ногу.

Я слабо реагировала на мир, меня отключило, и отчётливее всего сейчас я ощущала тошноту и чугунную тяжесть век.

Вошёл Макс, начал распоряжаться, велел мне встать, а Ингу Васильевну отправил курить на лестницу.

— Да-да, Инга Васильевна, в наше время очень важно вовремя встать «на шухер»… И не создавайте пробку. У нас мало времени. Нам надо сделать шаг в историю, а вы отказываетесь сделать даже шаг на лестницу…

Я бессмысленно перемещалась по комнате, задевая ковры тапками с острыми восточными носками. Ткнулась в портьеру, выхода не нашла, вернее, нашла сразу много выходов. Комната, в которую я попала, выпутавшись из тяжёлого бархата, была украшена диваном со шкурой и верёвочками. Знакомый диван.

— Ты где? — Макс запутался рядом в портьере. — Блин, с этой её подвесной системой…

Вынырнул и перехватил мой взгляд.

— Что делать, я путешествую — и моя мебель путешествует. Не мог же я бросить любимый диван? Ты готова? Идём.

Мы выползли из восточного рая Инги Васильевны и остановились в тамбуре перед соседской дверью.

— Минут сорок назад его грохнули… Или сильно побили… В любом случае есть смысл зайти… Чувака зовут Жак, любит заскочить к Инге Васильевне и потрещать о том о сём… Сейчас я тебе скажу его фамилию, и ты обалдеешь! Бариновский! И заметь, в нашем журнале он представлен среди прочих в номинации «Лучший политик»!

Я, конечно же, знала. То есть, кажется, знала. События последних недель так испортили мою голову, что я уже ни в чём не могла быть уверена. Когда-то давно, в эпоху моей спокойной и ровно текущей провинциальной жизни, я ничего не понимала в политике. Вряд ли стала понимать и сейчас.

— Что же вы не зашли к нему раньше? — спросила я вдруг. — Вдруг ему помощь нужна была?

Макс молчал. Он смотрел на часы, а я смотрела на него.

— Всё, мать Тереза, вперёд, — он нажал кнопку звонка перчаточным пальцем и прислушался. — Тихо. Думаю, нас не пригласят…

Нажал. Дверь не поддалась. И тут Макс достал из широких штанин КЛЮЧИ и ОТКРЫЛ ИМИ ДВЕРЬ пострадавшего гражданина Жака Бариновского!

Краем мозга я зафиксировала этот момент. Пару метров топала вслед за Максом по коридору и пыталась сформулировать вопрос. Ох, как много новых неприятных ощущений забеспокоило меня!

— Жак! Жак Рудольфович! О, мама мия, язык вывихнул, — он на ходу обернулся ко мне. — Не скорби раньше времени, возможно, он просто напился пьян и валяется среди фикусов… Жак Рудольфович! Мы тут гостили у Инги Васильевны и слышали шум! Решили заглянуть по-соседски! Жак Рудольфович!

Действительно, вокруг валялись фикусы и битая посуда. И ещё — стулья с высокими спинками, лакированными ножками вверх. Стол-аквариум сверкал оголённой подсвеченной спиной, расписная салфетка-скатерть валялась на полу, обёрнутая вокруг ноги человека, который, в свою очередь, лежал рядом со столом. Шея человека была замотана дымчатым шарфом, в руке мрачно поблёскивала вилка, а голые ворсистые ноги лежали на раздавленном гарнире. Макс подошёл ближе, скользя по звонким огурчикам.

— Жак Рудольфович! — тронул он лежащего за плечо.

Потом несколько секунд рассматривал лицо голоногого, пальцами приподняв шарфик.

— Готов. Иди, позируй.

В это мгновение я начала ощущать странный комфорт. Эйфория на грани шизофренического припадка — вот что со мной случилось в тот момент, когда Макс взял в руки фотоаппарат. Я глубже влезла в свои остроносые тапочки и со сладкой болью внутри начала давить гарнирные кучи, катаясь по фаршированным помидорам, рисуя узоры на кремовом ковре. Макс наблюдал за мной со смешанным выражением, пытался остановить. Но не тут-то было! Я сделала новый вираж вокруг головы убитого. С мучительной сладостью и с диким ужасом я обнаружила под тапочками новую краску — кровь. Остановиться. А ещё лучше — сбежать и прямиком в больницу… Но куда там… Моё второе, неподконтрольное «я» уже прижало меня к столу с аквариумным набором. Не сбрасывая тапочки, я взлетела на стол…

— Надеюсь, ты не танцевать собралась? — спокойно спросил Макс и поднял фотоаппарат.

Красный глаз фотоаппарата взбудоражил меня, я вдруг изогнулась и стала извергать из себя дикие рожи, вопли, хрипы, скорченное пальцы, выпученные глаза и до треска высунутые наружу языки. И это было долго, и я не могла остановиться. И только очистив голову, пришла в себя ровно настолько, чтобы сползти вниз и направить дрожащие стопы, колени и тазобедренный сустав в сторону выхода.

— Сверху! — сказало что-то моим голосом. Что именно «сверху» — не объяснило. Макс ещё суетился, позвякивая приборами на полу. Я вышла в тамбур.

— Ну, наконец-то! — громко зашептали из-за угла. — Я уже волнуюсь!

А я чуть не погибла от страха и неожиданности. Более того — вынырнувшую из недр подъезда Ингу Васильевну я с трудом опознала и пыталась спастись от неё бегством. Остановило меня естественное желание не оставлять после себя следы. Пока я стаскивала с пяток перепачканные кровью и давленой кукурузой тапочки, Инга Васильевна поспешила напомнить мне и о газете, и о материале, и об убийстве, и о моём суперталанте, и о том, что я — Лора Ленская.

— Всё успели? — спрашивала восточно-редакторская красавица, а я, согнувшись в три погибели, наблюдала её перламутровые ногти на ногах и тихо сатанела. Я снова приходила в себя после очередного безумия, — теперь меня жгло намерение разорвать в клочья этих журналистских самородков! Хватит! Хватит!!! Ещё триста миллионов раз — хватит!!!!!

— Что мы должны были успеть, Инга Васильевна? — вкрадчиво спросила я, приближаясь к ней. Я представляла, как я сейчас убью эту Ингу Васильевну. Я возьму её руками за шею, и буду жать очень сильно, и выражение лица у меня будет зверское. Впрочем, у неё выражение тоже будет некрасивое. И пускай Макс, её любовничек, потом посмотрит на это обезображенное смертью тело и скажет мне что-нибудь вроде: «Как же ты так, мать? Зачем же ты так?»

Я и его убью… Любит. Он меня любит. Зачем нужно было говорить это? Лживая свинья… Подлое, мерзкое существо… Я ему поверила… Я полюбила его, между прочим…

…Инга Васильевна отшатнулась и сказала, напряжённо рассматривая меня:

— Приехала пицца…

Вот это меня, конечно, сильно озадачило. Всё в моей новой жизни было непонятно, а эта пицца — особенно. Они что, заказали себе пиццу?!?

Тут же в редакторскую квартиру ввалился Макс, захлопнул дверь спиной и с победоносным выражением осмотрел присутствующих.

— Его задушили! — сообщил он счастливо. — Его задушили дамскими колготками!

— Великолепно! — Инга Васильевна изогнула красивую шею, как бегунья, ожидающая передачи эстафетной палочки…

— И ещё ему вырвали его грешный язык!

— Потрясающе! — Инга Васильевна уже развернула корпус куда-то в сторону портьер.

— И он пил вместе со своим убийцей «Кагор» из рюмок!

— Восхитительно! — вспорхнула Инга Васильевна и полетела, покачивая бёдрами, куда-то в бархат, в самую глубину.

* * *

Наверное, я уснула. Звонили в дверь, заходили какие-то люди. Много шумели, гремели, громко разговаривали и трясли меня за плечо. Потом я сидела, плотно сжатая с обеих сторон горячими телами Макса и Инги Васильевны, а напротив нас сидели люди в форме и между нами происходил, кажется, диалог. Я наблюдала за развитием событий сквозь туман полусна и слякоть невменяемости.

Потом нас повели.

— Застрелите меня, пожалуйста, — тихо попросила я милиционера, шедшего рядом. Тот вздрогнул и положил руку на пояс.

Пока нас допрашивали, пока Макс стучал кулаками, требуя адвоката, а Инга Васильевна меланхолично объясняла, что связи между её редакторством в скандальной газете и местом жительства рядом с очередным убитым нету, — я сильно рыдала. Ах, как же мы далеко зашли! Ах, как глупо я влюбилась… Вот он — конец света, вот как он выглядит… Ночной опорный пункт, невнятные коридорные крики алкашей, задержанных за вандализм, милиционеры, сосредоточившие свой взгляд на тебе, очередное убийство и любимый человек, изменивший тебе с этой вот очень красивой и спокойной сукой…

— Поймите же, — Инга Васильевна снова «шеронстоуновски» перебросила ногу за ногу, смутив молодого, нестреляного охранника у двери. — Сегодня главному редактору не обязательно встречаться с автором материалов. Существуют очень интересные технологии, позволяющие избежать непосредственных контактов. Интернет, например… Я получала материалы с подписью «Лора Ленская» по Интернету. По-вашему, я должна была отказаться от сенсации? Извините, у меня другое мнение по этому поводу. Мне нужно содержать газету, штат сотрудников и себя. Каждый из нас просто делает своё дело — вы, например, пытаетесь найти убийцу… Но вы не там ищете, вот что меня печалит…

— Завтра выйдет следующий номер газеты? — товарищ в форме за столом поднял глаза. То ли спросил, то ли приказал.

— Да, наверное, — Инга Васильевна пожала плечами. — Процесс налажен, люди знают, что нужно делать. Вы же не собираетесь выпускать меня, я правильно понимаю?

— И что, будет новая статья про новое убийство?

— Купите завтра «Вечерку» и посмотрите.

Нас отвели в соседний кабинет и попросили «подождать». Нестреляный охранник всё время пытался приоткрыть дверь и посмотреть на Ингу Васильевну.

Макс сел рядом со мной:

— Должен с тобой объясниться. Всё не совсем так, как ты думаешь. Времени не было предупредить…

Инга Васильевна проволокла по столу пепельницу к себе и закурила.

— Может быть, у них здесь «жучки» в каждый стул вмонтированы? — Макс крикнул это в сторону двери, и нестреляный немедленно захлопнулся.

Помолчали.

— Хуже, чем мне сейчас, быть просто не может. Куда ни посмотри, Наташа, всюду — крах, крушение и конец.

Макс внимательно наблюдал за мной, Инга Васильевна тоже — и это было отдельной пыткой, на десерт. Они о чём-то разговаривали. Пытались втянуть в трёп меня — не втягивалась. Потом дверь распахнулась, и вошли Лёва и капитан Ковальчук! За ними топтался нестреляный и ещё какие-то местные парни.

— Мне всё рассказали, — Лёва улыбнулся одними губами, очень бледными и сухими. — Я уговорил капитана Ковальчука отпустить тебя домой. Ты ведь не преступница…

— Правильно, Лев Петрович! — заорал Макс, вскакивая. — И мы не преступники! Преступники, как показывает практика, обычно не попадаются. Или их просто плохо ловят? Рад приветствовать вас!

— Ты ведь не преступница! — в глазах у Лёвы светился нездоровый блеск, а голос был очень тихим. — Ты — просто маленькая дрянь, проститутка…

— Я не проститутка, — прохрипела я.

— Она — не проститутка! — немедленно вклинился Макс. — Она ничего не знала… Это была шалость. Мы с Ингой Васильевной нуждались в эмоциональной поддержке кого-то третьего. Я обманным путём выманил вашу супругу из дому и даже не успел сделать ей ни одного гнусного предложения…

Все слушали Макса очень внимательно, особенно парни, которые нас сегодня арестовали, и Инга Васильевна. Но Лёва не слушал.

— Ты просто…

Он недоговорил, развернулся, задевая плащом мебель, и быстро пошёл по коридору. Мне нечего было делать рядом с Максом. Я пошла за Лёвой.

 

Глава 18

Странно, что милиция на меня не реагировала. Никто не спрашивал пропуск, не интересовался, не собираюсь ли я бежать за границу… Я шла вслед за широкой Лёвиной спиной, не могла её догнать — да и не пыталась, и все вокруг молчали.

На улице было ещё темно. Осенью поздно встаёт солнце. Лёва вышел из здания Правды и Возмездия и пошёл куда-то, не оглядываясь. Я чувствовала себя брошенной собакой, грязной, омерзительной и смертельно больной. Кажется, надо мной даже гудели мухи… Лёва шёл и шёл… А сзади меня вдруг окликнули. Инга Васильевна — прекрасная, как Венера, и Макс.

— Не пойти ли нам куда-нибудь и не выпить ли по чашечке кофе? — предложил Макс. Не думаю, что Лёва его не слышал, но он не отреагировал. Он шёл всё быстрее и быстрее, и я поняла, что он не знает, куда идёт. Идёт просто так, чтобы избавиться от нас. Так продолжалось достаточно долго. Я побежала, проклиная всё на свете, — нужно было догнать его, попросить прощения и исчезнуть… То есть я должна, наверное, нырнуть в какой-нибудь чёрный переулок и просидеть там до утра, а утром сесть в первый попавшийся поезд и укатить без обратного билета на Северный полюс. Одно удерживало меня от всех разумных шагов и от одного неразумного — например, с крыши вниз головой, — то, что Лёва — отец моего ребёнка. И то, что мне было стыдно за себя и больно за него.

— Подожди! — закричала я, не справляясь с дыханием. — Мне нужно кое-что сказать тебе!

Лёва шёл очень быстро, почти бежал. Вокруг не было ни души, и наш марафон никого не интересовал. Мы были на обочине нормальной жизни с вечерними комедиями, ночным храпом, утренней яичницей. И вот тут, при мысли о яичнице, меня начало тошнить. Я сбросила скорость и прилепилась к стене. Со стороны это выглядело горько и поучительно — молодая, измученная жизнью девица, сгибаясь пополам, тащиться вслед за бегущим от неё красавцем мужчиной и молит, теряя голос: «Подожди!», а внутри неё — его ребёнок…

Рядом скрипнули тормоза. Безумный мотор. Из окна высунулись Макс и Инга Васильевна, замахали руками, но я не присоединилась к ним. Такси ещё немного попаслось рядом, потом рвануло вслед за Лёвой.

Я видела, как машина остановилась возле него, как выскочил Макс, замахал руками. Как выбралась красавица Инга Васильевна и протянула Лёве свою нежную руку. Лёва не поцеловал эту руку и даже не пожал, просто пошёл дальше. Момент поражения редакторши был так приятен, что у меня откуда-то взялись силы, и я восстановила первоначальную скорость. Вот я уже поравнялась с такси. Водитель — смутно знакомый — озадаченно ковырялся в дворниках, пользуясь минуткой, как все водители мира. Ему было всё равно, что с нами происходит. И мне ещё тридцать секунд было всё равно, что происходит с ним…

Вдруг я услышала визг тормозов, крик, глухой удар, шмяканье о мокрую брусчатку. Потом мимо меня на космической скорости пролетела неопознанная машина. А наш таксист остался лежать рядом со своим железным конём!

Он лежал. Я стояла. Рядом не было никого. Вы думаете, я бросилась бежать в припадке истерического ужаса? Нет. Вы думаете, я стала оказывать ему первую медицинскую помощь? Тоже нет. В любом другом случае я обязательно бросилась бы оказывать первую медицинскую помощь, если бы до этого не убежала в припадке истерического ужаса. Но здесь и сейчас я твёрдо знала, что водитель — мёртв и помощь ему теперь не нужна. И вот что. Я вдруг обнаружила себя за странным занятием. Я что-то искала. Не успела ещё душа несчастного водилы отлететь в небеса, а я уже шарила рядом с его телом по мокрой утренней брусчатке… Подбежавший Макс пытался оттащить меня от машины, громко ругался, Инга Васильевна возбуждённо сверкала глазами и курила, а Лёва пристально смотрел на меня. А я искала. Боги, ну что я могла там искать? Окна вокруг зажглись и доверху наполнились головами любопытных, немедленно набежали робкие, но ответственные прохожие с советами, а я никак не могла остановиться. Даже если бы я хотела сейчас уйти, я бы не смогла это сделать. Моё уставшее, измочаленное тело было намертво скручено этой очередной безумной задачей.

— Нам пора! — Макс не решился дотронуться до меня. — Поторопись.

Потом была вспышка фотоаппарата — среди прохожих обязательно находится кто-то с фотоаппаратом и слишком большим чувством юмора. Макс умчался в сторону вспышек. Я слышала его сочный голос в ровно гудящей толпе. И так же, как Максов любимый голос, сквозь толпу, сквозь привычную дурь моего ушибленного мозга прорезалась отчётливая мысль: надо заканчивать с этим ползанием по телу и его окрестностям. Возбуждённые, румяные лица прохожих (надо же, как весело начался день!) колыхались где-то уже совсем рядом.

— Милицию вызвали?

— Насмерть его, точно?

— А какой молодой!

— А кто его?

— Никто не знает!

— Милиция уже едет!

— Может, пьяный был…

— Это пассажиры его?

— А эта что по его карманам рыскает?

— Может, родственница…

— Я видела, это она его…

— Так надо в милицию сообщить!

Мой мозг закипал, я в сотый, раз присела рядом с водительским телом и завертела головой. Да что же это такое? Где ОНО?

— На, попробуй, — рядом с моим лицом медленно разжалась Лёвина ладонь. В ладони были «дворники». Я схватила эти «дворники», как соломинку. Спасательный круг? Я вертела их в руках три секунды. На четвёртой я уже ломала их, снимая кожу с ладоней.

— Что это она делает?

— Не знаю, скорбит, наверное…

— Улики уничтожает!

— Да вызвал кто-нибудь милицию?

— У кого фотоаппарат? — это уже я. Кажется, Макс отобрал у народного папарацци его аппарат и теперь что-то фотографировал. А может, это была Инга Васильевна, а может, Лёва… Я уже не помнила ничего. Перекореженные «дворники» валялись рядом с телом.

— Валёк! — крикнули сверху, из окна. — Глянь, иди скорей, ДТП! И малого разбуди!

Вот тут мои нездоровые инстинкты немедленно свернулись и уступили место разуму.

Как я бежала! По дорогам! Наперерез! Сбивая с ног полусонных клерков! Обгоняя пахнущих потом утренних спортсменов-любителей! По скользкой почерневшей листве! По длинным пожелтевшим лужам! Я бежала и боялась даже подумать о том, чтобы остановиться…

* * *

К концу дня я поняла, что мне нужно. Мне понадобилось двенадцать часов прошататься по мокрому городу, чтобы понять, что мне нужно. Я шарахалась от каждого, и каждый, в свою очередь, шарахался от меня. Раз триста я чуть не попала под машину и один раз запустила камнем в витрину. Витрина была зеркальная, и то чудовище, которое я обнаружила, заглянув в неё, мне не понравилось. Дальнейшая судьба витрины мне неизвестна: я успела убежать до того, как оцепеневшие от моей наглости прохожие оценили ущерб.

Ещё я несколько раз напала на мирно гуляющие парочки, жестоко мстя им сумкой за мою поруганную любовь. В каждом молодом человеке мне виделся Макс, в каждой девице — Инга Васильевна. Чья-то собака разорвала мне брюки, я сама напугала чью-то собаку, залаяв на неё в тот момент, когда она мирно подняла ножку рядом с моей скамейкой…

Пришла в себя я только тогда, когда припечаталась к мокрой ограде, за которой резвились маленькие дети в резиновых сапожках. Они измеряли этими сапожками глубину луж, рядом нервничали воспитательницы, смотрели на часы. Детей было немного — остальных, судя по всему, разобрали родители. И я смотрела на эту разность в восприятии времени — одни (дети) радостно меряют лужи, вторые (воспитатели) с зеленью в лице меряют глазами расстояние до вожделённой автобусной остановки за оградой. И я вдруг страшно распереживалась, представила себе момент, когда вот эти, в сапожках, подрастут и будут считать часы от начала до конца рабочего дня, потом — до конца жизни. А этот конец может быть так близко… И что-то нужно сделать. Остановить время? Отменить смерть? Сбегу я отсюда к чёрту! Пойду в воспитатели в какой-нибудь глубинке! О! Знаю!!! Я могу остановить время и отменить смерть в масштабе одного человека! Я рожу себе ребёнка, воспитаю его в любви и в счастье и буду вместе с ним ползать по лужам, балдеть от каждой секундочки и не буду смотреть на часы!

Я смотрела на резиновые сапожки и понимала, что счастье — это когда вот так, в луже, с восторгом.

И в осеннем городе взвилась вверх и зазвучала, смущая голубей, пронзительная нота нежности. И где-то прямо под этой нотой стояла я, прижав лицо к мокрой, холодной решётке, и желала только одного — чтобы эта нота звучала во мне. И вдруг она запела, моя несколько недельная нота, заурчала желудком и потребовала еды. Мой ребёнок! Он сидит там, в темноте и просит кушать, а я бегаю по улицам и ищу спасения…

Денег хватило на жетон в метро и ещё осталось на пару талонов. И был один человек, к которому я могла бы сейчас поехать и бесцеремонно потребовать еды, а может — и утешения. Хотя утешать меня сейчас не было необходимости. Я всё решила. Мне нужен был плацдарм для зализывания ран и временного отступления.

…Седая и поэтическая Юлия Марковна несколько секунд смотрела на меня из-за дверной цепочки с выражением глубокого непонимания. Затем дверь захлопнулась и открылась снова, уже во весь размах.

— Наташенька? — Лёвина мама бесшумно шагнула в сторону, освобождая мне место для внедрения в квартиру. Пока цепочка, позвякивая, занимала своё место, я успела обнаружить под ногами нечто лохматое, светлое и шерстяное (палас) с радикальными грязевыми пятнами-следами. Второе лохматое, светлое и шерстяное (собака) набросилось на мои ноги, и, сосредоточив взгляд на атакуемой обуви, я немедленно поняла природу этих следов. Следы были мои. В процессе молчаливой борьбы с собачкой я успела отметить грязью ещё несколько квадратных метров пола и один квадратный метр стены: сочный кусок грязи улетел с носка моего ботинка в результате неудачного футбольного удара. Очень нескоро животное было изловлено и заперто в ванной.

— Старый вздорный дурак, — ругалась Юлия Марковна, промакивая салфетками следы битвы. — Сколько можно тебе объяснять — нельзя трогать гостей! Отвратительное поведение!

Пёсик диким голосом орал в ванной, царапал дверь и требовал разрешения триумфально завершить сражение. Всё это время я пыталась расстегнуть пуговицы пальто и не могла это сделать — пальцы дрожали и не слушались. Я всё-таки справилась с задачей, но на большее сил уже не осталось.

— Откуда же ты такая? — спросила Юлия Марковна и пожала мои одеревеневшие конечности своими мягкими тёплыми ладонями. — Боже, вся холодная… Надеюсь, ничего не произошло?

Я пожала плечами — всё происходящее относительно — и рухнула на свежепротёртый пол.

 

Глава 19

Новое проявление жизни было приятным — из темноты вырисовываются голоса, звук кастрюльных крышек на кухне, шипение еды. Потом картинка — потолок с лепниной и ангелом с отбитым носиком.

Этот ангел привёл меня в состояние такого дикого восторга, я начала шевелиться и смеяться. Голоса на кухне затихли, зато включилось утробное «р-р-р-р-р-р-р-р-р!» и из кухни прилетела лохматая шаровая молния и материализовалась на подушке рядом со мной в виде собаки.

— Чапа! Чапа! — запричитали на кухне. Через мгновение, размахивая полотенцем, вбежала Юлия Марковна в кружевном переднике и ещё одна старушка, но без передника.

— Чапа! Пойди сюда немедленно!

Чапа (рост — 30 см, вес — 2 кг) строго сверкнул глазом в мою сторону (рост — 170 см, вес — 50 кг) и легко слетел с кровати, царапнув когтями подушку.

Юлия Марковна попыталась огреть его полотенцем, вторая старушка в это время стояла в углу и с выражением сладкой любви рассматривала меня.

— Как ты, Наташенька? — Юлия Марковна подвинула стул и села рядом. — Хорошо, что Вера Павловна дома. Одна бы я не знала, что с тобой делать.

— Типичная анемия, — неожиданно низким голосом отозвалась благообразная Вера Павловна из угла. — Недостаток витаминов и микроэлементов, в частности железа. Переутомление и нервное истощение. Как результат — кратковременная потеря сознания.

— Да-да, потеря сознания, — Юлия Марковна кивнула. — Я пыталась дать тебе нашатырь, даже по щекам хлестала — ничего не помогало… Вера Павловна сделала тебе укол…

— Какой укол? — я села. — Мне нельзя уколов!

— Почему? — старушки подняли белые брови.

— Я беременна! — сказала я и почувствовала колоссальное облегчение.

Старушки переглянулись.

— Это многое объясняет! — кивнула Вера Павловна, а Юлия Марковна неожиданно уткнулась лицом в передник.

— Я так давно… — шептала она из-под кружев. — Наконец-то…

Вера Павловна правильно оценила мизансцену и сообщила, что зайдёт позже.

— А Лёва знает? — Юлия Марковна подняла порозовевшие глаза.

Я пожала плечами, попыталась неубедительно объяснить, что мы чуть-чуть поссорились. Что я решила пока Лёве ничего не говорить. Пусть пройдёт время и всё образуется…

— Я ничего не понимаю, — Юлия Марковна надела очки, и глаза её, усложнённые оптикой, стали в два раза больше. А мне стало в два раза сложнее врать.

— У нас небольшие неприятности… Лёгкий кризис жизни и отношений…

— Вы собираетесь расстаться?

— Ну, мы пока не решили…

— Ты хочешь избавиться от ребёнка?

— Нет, уже не хочу…

Юлия Марковна встала, протёрла очки передником, закрыла на кухне не по размерам активного Чапу, снова села рядом.

— Рассказывай.

И столько было решительности в этом её «рассказывай», столько мощной силы того, другого поколения, правильного и пуганного настоящими войнами, так явно эта сила проклюнулось сквозь старушечью рыхлость и беспомощность… Я упала на её мягкие плечи и рассказала всё: и как я попала в редакцию, и как Лёва заманил меня за свой столик, и как мы с Максом выбрались на первое задание, и что мы там увидели, и почему мы решили ехать в «Вечерку», и про бесконечную цепь сюрреалистических убийств, и про беременность, о которой Лёва не знает. Я не сказала только о моём позорном чувстве к бессердечному красавцу Максу — вряд ли старушке было бы приятно узнать такие подробности из жизни невестки. Мой монолог был украшен истерическими слезами и Чапиным возмущением за дверью на кухне. Юлия Марковна молчала и моргала белыми ресницами. Потом встала, налила в крохотные стекляшечки что-то алкогольное с медицинским акцентом и снова села рядом.

— Это ужасно… Убийства… Это просто странное совпадение… Вы потрясены, это понятно… Это закончится… Я стараюсь не думать о таких вещах… Я предпочитаю не верить в смерть и в то, что она с кем-то бывает.

Она отпила крохотную капельку своего медицинского алкоголя. Было видно, что она растеряна.

— Я давно заметила, что с Лёвушкой что-то неладно. Он никогда не был лёгким ребёнком, он всегда имел свой взгляд на жизнь. Я не пыталась бороться с этим — бесполезно. Он всегда был очень сильным. Ждала, что он повзрослеет и помудреет. Был трудный период, он стал примерять на себя богемную жизнь, много пил, курил и водился с такими девицами, что мне делалось плохо от одного запаха их духов. Он занимался саморазрушением и уже не мог остановиться. В какой-то момент я думала, что потеряла его. И вдруг появился этот мальчик — Максим…

— Макс?

— Ну да… Помню, он приехал как-то сюда — молодой, красивый, белозубый. Располагающая улыбка, сильная энергетика — как воздушный поток. Он вошёл с тортом в мой день рождения, и я еле устояла на ногах, так силён был заряд этого мальчика. Говорил что-то смешное, просил прощения за Лёву, который не успевал приехать. И вот с появлением Максима всё как-то стабилизировалось. Лёва перестал гробить здоровье, весь отдался работе, а он достаточно талантлив и организован для того, чтобы добиться успеха. Дела пошли в гору. Правда, я перестала видеть сына и даже слышать его голос, но всегда рядом дежурил Максим, который передавал записки, рассказывал последние новости, следил за тем, чтобы Лёва тепло одевался… Словом, он стал посредником, заменив — хотя бы частично — мне сына, а сыну — меня…

— Да, они много общались, я это заметила…

— Знаете, Наташенька, — Юлия Марковна порозовела, — я даже думала, что у них… Ну… Вы понимаете…

Я не очень понимала. У меня поднялась температура, и я всё больше падала в подушки.

— Я думала, что у них… Сейчас это модно… Когда мужчины любят друг друга…

Температура на мгновение исчезла вообще. Что? Макс и Лёва — любовники?

— Макс и Лёва — любовники?!?

— Ну, зачем же так… — Юлия Марковна дёрнулась, а Чапа на кухне застучал когтями в дверь. — Я так не сказала. Я сказала, что мне так показалось… Просто Лёва перестал интересоваться девушками, углубился в работу и в это своё… небо… Но потом появились вы, и всё встало на свои места…

Я валялась в подушках и вяло соображала. Новый интересный поворот. Кто бы мог подумать… И как я сама не догадалась… Всё было очевидно… Это общение на уровне взглядов — они понимали друг друга на расстоянии! Эти совместные дома и непонятная совместная работа… Но зачем им нужна была я?.. И — что же, — они оба меня обманывали? Они оба говорили мне, что нуждаются во мне, и оба — обманывали???

Юлия Марковна уже сняла очки и не видела моих слёз. Слава богу.

— Лёва стал бы идеальным сыном, если бы хоть чуть-чуть интересовался матерью и её ощущениями. Я всё время просила его: «Лёвушка, я хочу внуков, я буду возиться с ними, а ты будешь работать». Он обещал подумать над этим, но шли месяцы — и ничего не менялось. Он превращался в холодного, бесстрастного работоголика, но — успешного и следящего за собой. Мне это нравилось… А вы знаете, ведь он предсказал встречу с вами! Вы слышите меня, Наташенька?

Я не очень слышала.

— Как-то я приехала к нему и пыталась уговорить его сходить в гости к одной знакомой — у неё выросла прелестная дочка. Вы простите меня, Наташенька, я просто хотела устроить личную жизнь моего несчастного сына. Так вот. Он долго отмахивался, я настаивала, и он, в конце концов, сказал: «Мама, человек, который мне нужен, живёт совсем в другом месте. Скоро этот человек позвонит мне, мы назначим встречу, и он приедет». И он назвал мне число, когда ему должны будут позвонить. А спустя какое-то время ко мне заехал Макс, привёз продукты и рассказал, что Лёва уже представил сотрудникам свою невесту, с которой познакомился на работе и которая, позвонила, как раз тогда, когда Лёва и планировал…

Как у них всё запутано… Если мне не изменяет память, трубку снял Макс, а не Лёва. И Макс не горел желанием знакомить меня с главным редактором. Хотя… При чём тут Макс? Лёва сам всё устроил. Возможно, десятки дурочек под разными предлогами хотят видеть главного редактора преуспевающего журнала. Лёва всех их пропускал через Макса, сам сидел в стороне, наблюдал. Но как он мог выбрать меня? Вряд ли я была образцом красоты… Потом — эта мощная магнитная волна. Меня просто прибило к Лёвиному столику, как лодку. Всё это не случайно.

— Я знаю, Наташенька, Лёва очень непрост. Но он — мужчина. Мужчины все лишены эмоций, они живут в своём мире. Лёвин мир не самый неприятный… Вы видели его крыс? По-моему, очень милые. Это крысы, которые выжили после лабораторных экспериментов в вивариях. Он их выкупает. Он уделяет большое внимание влиянию природы на живые организмы. Много наблюдает. Он фанатично предан своему телескопу. Он — талантливый астролог. Знаете, ведь все эти знаменитые гороскопы пишет совсем не Сферо, это Лёвины гороскопы, а Матвей Сферо — один из его псевдонимов…

Когда-то мы с девчонками в общаге вычисляли по гороскопам Сферо, стоит ли сегодня знакомиться или пытаться устроиться на работу… И перед самой поездкой сюда парикмахерши громко зачитывали мне прогнозы на успех, время от времени подсовывали журнал мне под нос и длинными ногтями указывали отдельные строчки: «Вас ждёт успех именно сейчас…», «Приложив некоторые усилия и проявив волю, вы добьётесь значительных изменений…», «В ближайшее время вы встретите любовь…».

— Возможно, он скучен, Наташенька, но он скучен потому, что правилен. А правильность свою он сверяет по звёздам. Где вы ещё найдёте такого экзотического мужа?

Чапа чуть не сошёл с ума на кухне — в дверь позвонили. Юлия Марковна мягко заскользила к двери. Очень скоро в комнату вошла Вера Павловна с румяными и влажными щеками.

— Вот, — пробасила она, демонстрируя пакет с выпуклыми боками, — Вам нужны фрукты, глюкоза, железо и кальций. Здесь яблоки и творог, Юлия Марковна сейчас вскипятит молоко. И ещё рекомендую вам чеснок. В случае, подобном вашему, чеснок — оптимальное профилактическое средство. Я и свежие газеты принесла… Вам лучше их не читать… Вам нужна полезная информация с позитивным зарядом… А вот Юлия Марковна у нас любит такие вещи…

Она ушла с пакетом на кухню, громко анонсируя:

— Новые убийства, Юлия Марковна! Жак Бариновский и малоизвестный водитель такси Зиновий Иванов! Схема та же! Полюбуйтесь только на эти фотографии!

Я вынырнула из-под одеяла и помчалась в уборную, руками зажимая рот. Чапа успел добежать до заветной зоны раньше и прыгал теперь на своих пружинистых когтистых лапах, мешая мне сосредоточиться в моём важном деле. За Чапой появились старушки.

— Тошнит, — с грустью заметила Юлия Марковна.

— Всё правильно, она же беременна, — Вера Павловна, нисколько не стесняясь моего согнутого положения, подошла и положила руку на мой лоб. — И у неё температура! Срочно в постель!

И начались бесконечные гоголи-моголи, чесночные салаты и молочные берега, и я решила не бороться с природой и старушками и, наконец, просто нормально заснула без снов.

 

Глава 20

Не знаю, сколько времени я была лежачей больной. В основном спала, в свободное от сна и старушкиных историй время пыталась наладить дружеские связи с Чапой. Нельзя сказать, что это был плохой пёс. Просто есть такой собачий статус — мерзкая шавка, моська, любимица старой леди, гиеноподобное куцехвостое дрожащее существо… Точно так же зафиксирован в природе статус «нового русского», или «мальчика-ботаника», или «общей подруги». Можно лезть из кожи вон и пытаться быть непохожим. Но, в конце концов, стереотип проглотит вас, и, если вы «новый русский» — вы заведёте соответствующую машину, если вы «ботаник» — вы махнёте рукой на девушек, а если вы «общая подруга» — вы махнёте рукой на разные моральные принципы. Чапа смирился с тем, что он — мерзкое существо. Но мне удалось добиться от него политкорректности хотя бы в вопросах моих перемещений по квартире. Была ночь, Юлия Марковна спала, нежно посапывая, а мне срочно понадобилось в санузел. Стоило мне коснуться пятками пола, как Чапа изверг первый предупредительный хрип. Как мне не хотелось будить Юлию Марковну! Я медленно присела рядом с Чапой, строго посмотрела в его мутные глаза и сказала:

— Молчи!

И он замолчал. И не произнёс ни звука. Я добралась до нужного мне района квартиры и провела там значительно больше времени, чем нужно было. Пёс молчал.

Я рассмотрела в зеркало своё лицо — с синяками под глазами, с исцарапанным лбом. Над исцарапанным лбом — нечёсаные кудри. Решила неожиданно, среди ночи, привести себя в порядок, отмылась, причесалась, и стоило мне завершить очищение зубов, как — УХ! — голова заработала.

В принципе, есть какой-то смысл в том, чтобы содержать тело в порядке. Мобилизует мозг. Если уже ничто другое его не мобилизует.

Сначала я просто маялась у окошка. Потом пробралась на кухню и включила чайник. Потом без напряжения и даже без особого желания обнаружила стопку журналов и газет. Журналы были «Женские», газеты — «Вечерка» со всей моей «убийственной» эпопеей. Не могу сказать, что меня не озадачило такое внимательное отношение к данному вопросу, но будить старушку, напомню, не хотелось. Спрошу завтра. А сейчас я развернула газеты, взяла свой чай и со сладкой мазохистской болью погрузилась в ощущения журналистки-свидетельницы.

Надо же, Лора Ленская успела вчера написать два материала. Один — о депутате, удушенном колготками. Второй — о сбитом таксисте. Специально для второго материала редакция напряглась и выдала спецвыпуск из четырёх полос. Когда же Макс успел всё это? Предположим, первый материал они написали ещё в квартире Инги Васильевны. Наверняка у неё есть компьютер, быстренько накропали и отправили в редакцию Интернет-почтой. Я пробежала глазами статью. Написано в спешке, но всё равно неплохо. Много пафоса и фотографий разного качества. Со странной настойчивостью популярные СМИ поддерживают общее возвышенно-истерическое состояние. Мне сделалось грустно, зверь по имени Лора Ленская жил, процветал, рождал величественно-ужасные тексты, которые вызывали к жизни общее ковбойско-киллерское настроение. Неправильное настроение. Чем больше я читала «собственные» опусы, тем больше ненавидела этот персонаж, удачно сделанный, харизматичный! Я готова была убить эту красивую женщину с сиропным именем и фамилией, я хотела громко орать, что нету никакой Лоры, что я — Лора и я убиваю Лору. Но я не делала ничего такого. И потому, что боялась лишними телодвижениями возбудить Чапины подозрения, и потому, что понимала — Лора давно уже живёт самостоятельной жизнью.

И всё-таки она не казалась мне неприступной эта Лора. Просто я ещё твёрдо не решила, хочу ли я её уничтожить и как именно я это сделаю. Я разложила статьи в порядке их появления на свет. Надо признать, мастерства у Лоры с каждым разом становилось всё больше. Макс талантлив. Тем хуже для меня.

Я подумала, посмотрела на Чапу и не нашла ничего лучшего, чем позвонить Максу. То есть Инге Васильевне.

В три часа ночи.

Трубку снял Макс. Моё сердце треснуло и заныло. Было бы неплохо, если бы его там не оказалось.

— Привет, Макс.

— Привет и тебе, добрая девушка… Что опять стряслось?

— Хотела узнать, не мучает ли тебя совесть.

— А почему она должна мучить меня среди ночи?

— Ты сеешь неразумное, недоброе и невечное… Ты называешь себя Лорой Ленской и культивируешь ужас смерти.

— Ближе к делу, дорогая. Что тебе надо?

— Я хочу, чтобы больше не выходили материалы с подписью Лора Ленская.

— А с какой подписью должны выходить материалы?

— Я хочу, чтобы они вообще не выходили.

— То есть как — не выходили?

— Я хочу прекратить этот сериал со смертельными сенсациями.

— Ты думаешь, если сериал прекратится — прекратятся смерти? Ты, моя дорогая, собираешься бороться со следствием, а не с причиной.

Вдруг на той стороне света в квартире Инги Васильевны произошла борьба.

— Лора? — спросила трубка ингивасильевновским голосом.

— Наташа.

— Что вы имеете против наших материалов?

— Я не хочу больше участвовать в этом санкционированном безумии.

— Это безумие было всегда. Люди погибали пачками — если не во время эпидемий, то во время войны. Ничего безумного здесь нет, хотя всё это очень грустно.

— Я говорю о том треске и шуме, с которым истории Лоры Ленской прут по жизни! Я говорю о том нездоровом интересе, который эти истории вызывают.

— Всё необычное вызывает интерес, просто одни умеют им пользоваться, а другие — нет… Мы умеем. Мы — журналисты. Наше дело — зарабатывать деньги на информации!

С ней было бесполезно спорить — с этой красавицей, лежащей под боком у Макса.

— Я хочу, чтобы материалы Лоры Ленской больше не появлялись.

Трубка помолчала.

— В таком случае, Наташа, мы справимся без вас. Всего хорошего.

Гудки.

Я швырнула телефон на стол, и тут же обнаружился Чапа и завопил дурным голосом.

— Спать! — зашипела я на него. — Пшёл на место! Спать!

Чапа моргнул и умчался. А я забегала по кухне, кусая локти, кулаки и ногти, проклиная мир и пытаясь при этом не разбудить Юлию Марковну. Но, кажется, разбудила. В комнате тяжело застонали, заворочались, и я на носочках (не переставая кусать локти) пробралась к старушкиному ложу.

Юлия Марковна спала крепко, но неспокойно. Рядом с ней на подушке сопел Чапа. Этот момент — учитывая Чапину сторожевую активность и нелюбовь к гостям — сильно меня удивил. Не должен был этот монстр спать, пока я мечусь по кухне. Он мог бы сделать усилие и молчать в углу, это уже известно, но заснуть он бы не мог. Но он заснул.

— Нет, Лёва! Нет! — закричала вдруг Юлия Марковна. — Не делай этого, Лёва!

Я серьёзно разволновалась. Вряд ли это здорово, когда люди разговаривают во сне. Юлия Марковна металась на подушках и скребла одеяло ногтями. На мой робкий зов ответила новой порцией лихорадочных «Нет! Нет! Не надо!».

Я пыталась вспомнить, что делают в таких случаях: поправляла одеяло, тормошила Юлию Марковну, весело разговаривала с ней и брызгала в неё водой. Безрезультатно. Старушка, демонстрируя неожиданную силу, выкручивалась, отбивалась, ныряла в свои подмокшие подушки и немедленно выныривала оттуда с безумным лицом и закрытыми глазами! Самое удивительное то, что верный Чапа при этом крепко спал, и не реагировал даже на явный дискомфорт, создаваемый неспокойной хозяйкиной головой! А Юлия Марковна всё хулиганила: она отправила одеяло на пол, одеревеневшей растопыренной пятерней смахнула с тумбочки стакан с водой и застучала ногами по спинке кровати. А потом вдруг села, очень спокойно и торжественно достала шпильки из узла на затылке — белые волосы кудряво рассыпались по её плечам. Юлия Марковна ещё посидела в постели, раскачиваясь, как королевская кобра перед прыжком, а потом рухнула в подушки и не шелохнулась до утра.

Я снова озадачила чайник и полчаса тупо просидела за столом с чашкой в руках и с пустотой в голове. Что мне делать? Что мне делать? Что мне делать? Допустим, случившееся с Юлией Марковной можно до утра не обдумывать… Возможно, ничего ужасного с ней не произошло — просто старческие кошмары. Утром я её спрошу о ночных ощущениях. Но сейчас нужно решить другую проблему — проблему маньячной Лоры Ленской и тех, кто ею собирается быть. Инга Васильевна, красавица, сообщила, что они справятся без меня. «Они». То есть она и Макс… Прекрасно! Пускай справляются! Я давно перестала испытывать удовольствие от участия в этом шоу. К тому же фактически они уже давно справляются без меня. Я, кстати, так и не поняла, какую роль играла во всём этом я. Не надо об этом думать… Пускай справляются!

Я снова развернула газеты. Макс, безусловно, талантливый борзописец. Точнее — подражатель. Этот стиль Лоре придумала я. Он только подхватил. Но кто будет об этом знать? Какая разница в том, кто колдует на кухне? Важно — что получается в итоге… А итог мне не нравится. Не импонируют мне и эти фотографии. В каждой статье — «автор у трупа», как отдельное пятно в моей будущей честной биографии. Как я могла согласиться с таким перформансом — не знаю. Хотя факт наличия Лориных автопортретов мне на руку. Теперь Инге Васильевне придётся либо менять стиль, за который она так держится, либо нанимать девицу, похожую на меня. И только для того, чтобы щёлкнуть её у трупа. Вряд ли быстро найдутся добровольцы, и Инга Васильевна не захочет ощущать ненужных свидетелей процесса. Так что мы ещё повоюем!

Андрей Лагунин, Бронислава Брочек, Велемир Резанников… Кого-то из них я знала, о ком-то слышала или читала. Все они — мертвы. Непостижимая метаморфоза материи. Было живым — стало мёртвым… Людей нет — имена и фамилии остались. Фамилии остались? Как будто сигнальный маяк включился внутри. Больше всего фамилий осталось в «Женском журнале»! И это естественно. Все участники безобразия знали, что существует некая взаимосвязь между журнальными таблицами и убийствами, но не знали — какая. В общем, догадаться несложно. «Лучшие…» Кто-то целенаправленно выкорчёвывал «лучших». И о «лучших» пытался писать журнал, вот и всё. Я промчалась глазами по журнальным колонкам и снова ощутила стук крови в висках. Вот они все — Лагунин, адвокат, учительница, доктор, ненормальная художница, повар, депутат, удушенный колготками… Мать честная! «Лучший водитель-таксист»! Я развернула вчерашний спецвыпуск. «Сегодня убит… Водитель такси… Зиновий Иванов…» В журнальной таблице — среди десяти фамилий номинантов на звание «Таксиста года» — Зиновий Иванов… Теперь уж точно — убивают «лучших»… Адвокат может иметь психически нестабильных врагов, певец, художница, депутат… Но кто будет измываться над невинным таксистом? Адвокат и таксист в своих врагах никак не совпадают. Их убивают не случайно, не из-за денег, не из желания отомстить. И убивает один и тот же человек. Или одна команда.

Я откинулась на спинку стула и закрыла глаза. Ну, и что? Что ты узнала нового, Наташа? Допустим, ты вычислила принцип убийства — но его нетрудно было вычислить. Что ты можешь сделать для того, чтобы убийства прекратились?

Я заглянула в комнату. Юлия Марковна сладко посвистывала носом. Чапа валялся рядом на подушке, и его лёгкая шерсть шевелилась от старушкиного дыхания. Спят. Значит, можно со спокойной совестью устраивать мозговой штурм.

Итак, что я вижу в этих архитаинственных журнальных таблицах? Представители тридцати пяти профессий. От каждого «цеха» — по десять номинантов с датами рождения зачем-то. В конце года составитель таблицы обещает вычислить тридцать пять «человеков года». Вполне возможно, убийца выбирал в жертвы самых перспективных из каждой десятки… Но зачем?

Хорошо. Мы уже имеем восемь бездыханных тел. При всей кровожадности этого киллера-мутанта, мне было нелегко поверить в то, что впереди — ещё 27 убийств. Он просто не справится до конца года — умрёт от аллергии на кровь… Почему я так уверенно говорю о конце года как о конце большой джекопотрошительной акции? Потому, что это логично, потому, что наш монстр имеет очевидное желание испортить праздник «Человек года». Значит, он должен успеть обернуться до церемонии награждения. А это даже не Новый год. Это раньше… Он однозначно готовится к какому-то празднику или дате. Накануне Миллениума, мать его. Романтик.

Я заварила чай по десятому кругу. Спать не хотелось, на улице тихо шлёпал осенний дождик.

Даже если он задумал грохнуть лидеров каждой группы — все 35 голов, — он должен работать персонально с каждым. Не махнёт же он оставшихся за один раз? Будет кто-то девятый, потом — десятый, потом — одиннадцатый. И так далее. КТО будет девятым?

Я нашла графы в таблице с уже «вычеркнутыми» героями. «Лучший учитель», «Лучший адвокат», «Лучший политик», «Лучший музыкант», «Лучший художник», «Лучший медицинский работник», «Лучший повар», «Лучший водитель»… Полный бред. Никакой смысловой сцепки. Профессии абсолютно нестыкуемые. Разбросаны по всей таблице в произвольном порядке. По какому принципу он их выбирал? Я повертела журнал, пытаясь найти узелки. Может быть, вопрос оплаты? Начинал с высокооплачиваемых, потом — по мере убывания… Нет, мимо… Может, принцип популярности в народе? Сначала грохнул самого популярного… Нет, не пойдёт… Бред какой-то…

Под таблицей — слова нежности и любви к читателю. И подписи составителей таблицы — Матвей Сферо и Николай Рушник. Вот с кем бы пообщаться.

Я захлопнула журнал, пробралась к своей лежанке и попыталась заснуть. Как же… Мысли упорно буравили подкорку. Макс, Инга Васильевна, Лёва, Юлия Марковна, Чапа, убийца, «профессиональные сливки», над которыми нависла смертельная туча, таблицы и снова — Макс, Инга… Я тысячу раз изменила положение своего обесточенного тела, пересчитала всех баранов, перепела дрожащим шёпотом все колыбельные — тщетно. Всё. Спать я разучилась.

Я вздрогнула от звонка в дверь и Чапиного надрывного пения. Села, едва успела сориентироваться в пространстве и времени, как вдруг увидела родной ботинок, мелькающий в дверном проёме.

— Чапа! Чапа, прекрати! — взволнованный голос Юлии Марковны. — Максим, стукните его хорошенько! Чапа, фу!

— Если я его стукну, Юлия Марковна, вы лишитесь собаки, — звучал сладкий, любимый бархат Макса с оттенками пыхтения. — Чапа! Оставь меня в покое!

Они ещё возились какое-то время в коридоре. Потом Юлия Марковна унесла животное в ванную. Макс появился не сразу — менял ботинки на тапочки, хрустел курткой, пытаясь пристроить её на кружевные старушкины вешалки.

— Вот и я!

К этому моменту мне было ясно, как себя вести. Я лежала, уткнувшись носом в стену, и не собиралась поворачиваться.

— Как самочувствие? Как настроение? Какие новости?

Сел рядом, положил руку на моё плечо. Я сконцентрировалась на обиде и усилием воли заставила каждую вакуоль своего тела окаменеть. Рука Макса дёрнулась, но не двинулась выше-ниже. Он просто убрал её.

— Юлия Марковна, каков диагноз? Излечимо ли?

— Она вполне здорова, Максимушка! — немедленно отозвалась старушка из кухни. — Так и передай Лёвушке! Она здорова, только несколько утомлена и испытывает совершенно нормальные для дамы в её положении недомогания!

— В её положении? — Макс удивился голосом. — Какое же у дамы положение?

Не хватало ещё объяснять ему, какое у меня положение! Я села, строго и скорбно посмотрела в его глаза.

— Положение всеми брошенной, обманутой и никому не нужной дуры!

Его глаза совсем рядом, смеющиеся, подсвеченные изнутри.

— Дура — твоё естественное состояние. Отчего же именно сейчас ты решила притвориться больной?

И вот этот человек имеет наглость издеваться надо мной? Этот аморальный, никчёмный, бессердечный извращенец имеет наглость говорить мне, что я — дура?

— Да, Макс, я — дура. Втюрилась в тебя как ненормальная — поэтому и дура.

— Максим, вам чаю или кофе?

— Чаю, Юлия Марковна, — крикнул Макс, дрогнув бровью в направлении кухни. — Я ваш чай просто обожаю!

Старушка за стеной радостно заохала и принялась обстоятельно объяснять преимущества её чая перед другими. Макс посмотрел на меня.

— А где Инга Васильевна? — поинтересовалась я.

— Не знаю. На боевом посту, скорее всего. Где же ей ещё быть? Её больше никак нельзя использовать.

— А где свежий номер «Вечерки» с очередным шедевральным материалом независимого коллектива авторов, работающих под псевдонимом «Лора Ленская»?

— Ну, ты и выражаешься, мать… Откуда мне знать, где очередной шедевр? Ты же у нас притягиваешь жмуриков, а не я. Я — талантливый писака. Точнее — подражатель.

Знакомая уху фраза. Макс улыбнулся, потом вдруг обрушился вниз, под кровать, и появился уже с добычей — с Чапой. Пёсик неуверенно болтал хвостом и смотрел на Макса с выражением сильного беспокойства.

— Мы с тобой одной крови — ты и я, — громко шепнул, Макс в волосатое Чапино ухо, и собака оживилась, заскребла когтями по Максовому свитеру, прижалась дрожащей мордой к его щеке в страстном порыве братского лобызания.

— Зачем ты сюда явился?

— Есть две причины, — Макс отодвинул Чапу. — Во-первых, мне негде оставить свой диван… Во-вторых, твоему жениху требуется квалифицированная дружеская помощь.

Он вдруг стал грустным и серьёзным, а в мой утренний мозг впилась антарктически холодная картинка с лежащим Лёвой, бледным и бездыханным. Картинка сопровождалась торжественным симфоническим минором и тяжёлым Лёвиным дыханием. В общей сложности моя лоботомия длилась секунд пять. Закончилось всё так же внезапно, как и началось: Лёва обернулся ко мне и посмотрел больными, мутными глазами. И всё. Снова рядом Чапа и его брат по крови Макс.

— Что с Лёвой?

— А он тебе небезразличен, да?

— А тебе что? У тебя есть Инга Васильевна и ещё сотня разных тёлок.

— Я их всех уволил, но ты права. Мне нет никакого дела до ваших внутрисемейных проблем. Просто появилась информация о том, что наш главный редактор плох, но из чувства глупой гордости никого не зовёт, даже «скорую». Правильно ли это, сестра? Неправильно. А я не могу допустить. Я решил сообщить тебе всё это и посмотреть, как дальше будут развиваться события.

Как же они могут развиваться? Я встала (Макс с любопытством рассматривал юлиимарковновскую сорочку), решительно собрала вещи и ушла в ванную переодеваться. Когда я вышла — строгая и подтянутая, причёсанная и накрашенная, Макс и старушка уже пили чай на кухне.

— Куда вы, Наташенька? — Юлия Марковна распахнула глаза.

— Нам нужно отлучиться, Юлия Марковна. Неотложные дела. Я скоро вернусь.

— А чай?

— Потом. Макс!

Макс неторопливо встал, догрызая пряник и крупными волнами заглатывая чай.

— Ох, Юлия Марковна, до чего требовательна к себе эта женщина, если бы вы знали! Ни минуты покоя — работа, работа и ещё раз работа… Я устал, молю об отдыхе, а она — ни в какую… Нет, вам решительно повезло с невесткой.

Юлия Марковна тревожно сомкнула брови.

— Что-то с Лёвой? — спросила она уже из-за дверной цепочки. — Он мне плохо снился сегодня…

— Не переживайте, дорогая Юлия Марковна, не переживайте, — Макс шагнул к двери, вытащил наружу мягкую старушкину руку, прижался к ней с оптимистическим поцелуем. — Вам нельзя переживать. Помните о том, что под вашей опекой находится дама «в таком положении»… Вам обеим нужны силы. А Льва Петровича мы немедленно посетим и даже попробуем заманить сюда, договорились?

Юлия Марковна слабо улыбнулась и погладила Макса, всё ещё согнутого пополам, по голове. Дверь закрылась.

Я шла за ним по лестнице и мучилась вопросом: откуда он знает о моей беременности? И знает ли? Юлия Марковна за чаем нашептала?

— Поспеши, дорогая, — обернулся ко мне Макс. — Иначе мы рискуем потерять нашего драгоценного Льва Петровича.

Во дворе стояло крупное транспортировочное средство с тентом синего цвета.

— Могу отправить тебя рядом с водителем, могу сам туда пойти. Есть ещё сидячие места под крышей, — Макс похлопал по тенту.

Через пять минут мы уже тряслись под тентом, сидели на боевом Максовом диване и время от времени были избиваемы нестабильными дверцами его шкафа и падающими на каждом повороте стульями.

— Так где же Инга Васильевна? Странно видеть твой диван бездомным.

— Я бежал от неё. Деспотичная, самоуверенная особа, помешанная на рейтингах и сверхзадачах. Я не люблю, когда женщина — танк.

— Как быстро у тебя переменилось мнение!

Макс утомлённо посмотрел на меня.

— Наташа, мы все — испорченные и замученные взрослые люди. Все мы время от времени с кем-то спим. Заметь, ты — тоже. Причём плодотворно. (Я покраснела.) Если тебя болезненно волнует момент физиологический — признаюсь, я грешен. Если тебя волнует ещё какой-то момент, напомню — я тебя тихо и безнадёжно люблю. Но в силу разных обстоятельств я не могу быть с тобой, и вынужден быть с другими. А поскольку я — аморальный, никчёмный, бессердечный извращенец, я начал даже получать удовольствие от своих страданий. «Апофегей» моего счастья случится, когда Лев Петрович наденет-таки кольцо на твой нежный палец. А это случится, поверь мне.

Он отвернулся. Я не знала, что говорить. В молчании мы добрались до Лёвиного дома, молча поднялись наверх, достали ключи. Я достала из кармана ключи от Лёвиной квартиры, и Макс достал из кармана такие же ключи. Дверь, с согласия Макса, открыла я.

 

Глава 21

Лёва сидел на своём греческом ложе в безвольной, обмякшей позе. Еле заметный глазу беспорядок ощущался кругом, и в контексте Лёвиной мании чистоты это настораживало.

Где-то болтал телевизор.

— Лёва, — позвала я.

Он поднял глаза — такие же, как в моей кратковременной недавней галлюцинации, — больные и мутные.

— Все только и говорят, что об этих убийствах. Мне это откровенно надоело, — пробормотал он, блуждая взглядом. — Я готов убить кого-нибудь для того, чтобы всё это прекратилось…

— Да, Петрович, совсем раскис ты, — Макс подошёл к окну и раздвинул шторы. — Убить кого-нибудь собираешься. Намедни напился пьян, безусловно…

— Я не пил, — Лёва огорчился и указал на меня пальцем. — Скажи, что я пью? Ты всё про меня знаешь, ты — плоть от плоти моей!

— О-о-о! — Макс покачал головой. — У нас проблемы… Петрович! Как насчёт крепкой яичницы и очень сладкого кофе с утра пораньше? Потом пойдём, погуляем, посмотрим на девушек.

— Я не пью кофе, — Лёва медленно ушёл в подушки. — И не смотрю на девушек… У меня есть жена. Которая не любит меня. Которая пропадала много дней неизвестно где. Но она — хорошая женщина. Ответственная. Она не оставит меня…

Мы с Максом переглянулись.

— Что у тебя болит, Лёва? — я осторожно присела рядом.

— Всё, — глухо отозвались подушки. — У меня болит всё. Каждая клетка у меня болит. Каждый нерв. Мне очень плохо. Но я знаю, что это скоро закончится…

Он вдруг вынырнул совсем рядом — лицо безумное, волосы в беспорядке:

— Ты ведь будешь со мной рядом, когда всё закончится?

И он схватил меня за руку, а мне показалось, что мою ладонь сжали тиски — до хруста.

— Больно! Лёва! Мне больно!

Макс подбежал и попытался спасти мою конечность. Лёва легко отшвырнул его в сторону. Потом отпустил и меня.

— Позвоните Рушнику, — неожиданно нормальным голосом сказал он и отвернулся. — Скажите, что, если он не хочет потерять работу, пускай сделает интервью со «звездой». С настоящей «звездой»! Даю ему сроку — неделю… Если не справится — умру к чёрту… Покормите Констанцию… Следите за девятым!

Мы с Максом вышли.

— Слабая психика у парня, — Макс подошёл к окну. — Однако надо машину отпустить…

Я была в растрёпанном состоянии, кисть горела и до неё было страшно дотронуться.

— Он такой сильный…

— Конечно, он же — супермен, — Макс ревниво хрюкнул. — Только голова слабая.

Он отвернулся, наверняка ругая себя за «несанкционированное проявление чувств». Похрустел костяшками пальцев.

— Ладно, я знаю, что мы сделаем для твоего Франкенштейна.

Макс осмотрел комнату, потом взял упавшую статуэтку и поставил её на место, на полку. Провёл по полке пальцем, осмотрел этот самый палец, поцокал языком и начал разгонять рукавами пыль. Уже очень скоро мы порхали по квартире и убирали, драили, мыли, чистили.

После часа активных действий остановились передохнуть. Жилище Льва Петровича сверкало и искрилось.

— Если вокруг порядок — у него в голове тоже порядок. Старые холостяцкие привычки. Когда человек слишком долго гадит вокруг себя и общается с такими же, то, в конце концов, он начинает любить чистоту. Он помешан на чистоте. На месте его жены я бы свихнулся. Слава богу, вы себе можете позволить завести домохозяйку…

Он включил автоответчик.

— Лев Петрович? Вы дома? Это из больницы! Мы обеспокоены вашим отсутствием и молчанием! Ещё не все анализы сделаны!

— Лев Петрович, беспокоит издательский дом «Пегас 2». Мы получили заказ на буклет от «Белья Прелестницы». Нужна ваша помощь. Спасибо. Звоните всегда.

— Здравствуйте. Беспокоит Мурлыко, «Стройсервис». Есть деловое предложение. Перезвоните…

— Петрович! Это замминистра Пусечкин! Эй, отойдите, не мешайте, я с антисоветчиком разговариваю!.. Слушай, Петрович, я тут… Да отойдите вы!.. Когда уже мы с тобой нажрёмся водки? Целую нежно.

— Лев Петрович, это Лена. Мы обеспокоены. Где вы, что с вами? Позвоните мне, я тоже переживаю. Целую… Извините… Всего хорошего… Я вас люблю!.. Простите!.. Я желаю вам только счастья!

— Лев Петрович, это снова из больницы! Лев Петрович, если вы не снимете трубку, нам придётся принять меры!

— Лев Петрович, это Рушник. Вы меня слышите? Как вы себя чувствуете, Лев Петрович? Вы сами виноваты, Лев Петрович! Ты сам виноват! Сука! Ты, всё ты!!!

Макс присвистнул и посмотрел на меня. Сказать ничего не успел. Следующее сообщение.

— Лев Петрович! Это снова Рушник! Если вы вдруг ещё меня слышите… Если вы вдруг получили моё сообщение…

Короткие гудки…

— Довели Николая Игоревича, — подытожил Макс. — Хотя, Натаха, Николай Игоревич сам гусь порядочный… Лучше с ним не пересекаться. Не удивлюсь, если по ночам этот ангел откусывает головы голубям и крысам. Ненавижу крыс!

Он сморщился и пнул ногой телефонный столик.

Потом Макс долго разговаривал по телефону с личным лечащим врачом. Ругался. Врач отказывался приехать, объясняя нежелание желанием Льва Петровича.

— Как это — не вы звонили на автоответчик? А кто звонил? А вы что — не больница? А как в больницу позвонить? Не надо звонить, всё под контролем? Я вижу, под каким контролем! Как это, он не разрешил госпитализировать? Я разрешаю! Кто я такой? Родственник! И очень агрессивный!

Лёва сидел на краю кровати и держался за голову.

— Кругом, — бормотал он, — кругом…

— Это команда? — весело поинтересовался Макс, щёлкнув каблуками. — Лев Петрович! Завтрак готов, камбуз отдраен, матросы приведены в полную боевую готовность!

Лёва поморщился.

— Как много ты говоришь…

— Работа такая.

— Зачем вы здесь?

— С дружественным визитом.

— Благодарю. Я не нуждаюсь в вашей помощи.

— Петрович, брось… — Макс сел рядом. — Ты хреново выглядишь, у тебя периодически отрубаются мозги, и мне это не нравится.

— Проваливай.

— Куда, Петрович? Ты отобрал у меня квартиру и лишил заработка. Куда я провалю?

— Меня это не интересует.

— Тогда я пока отбуксирую вещички к тебе на дачу, ладно?

Лёва, наконец, открыл глаза, и взгляд его прояснился. А во взгляде прояснилось такое возмущение, что последние мои опасения на предмет его психической несостоятельности исчезли.

— Так я поехал? Да, Петрович?

К возмущению в стальных Лёвиных глаза добавилось еле улавливаемое восхищение.

— Ты — наглец…

— Спасибо, Лев Петрович! Благодарю за доверие! Я быстро.

Он вскочил и умчался. Хлопнула дверь.

Лёва упал обратно на кровать.

— Зачем ты здесь? — спросил он, наконец. (Он уже не был сумасшедшим. Смертельно уставшим и бледным — да, но сумасшедшим — нет.) — Только я решил, что смогу обойтись без тебя, как ты всё-таки явилась…

— Тебе было плохо…

— Я тоже всегда чувствую, когда тебе плохо. Ты приехала меня жалеть?

— И, жалеть тоже… Мне бы разобраться в том, что происходит.

— Происходит ужасное, — он обозначил лицом боль, закрыл ладонью глаза, выставив вверх крепкий локоть. — Происходит умирание. Конец света. Я давно его вычислил. Просто не заострял внимание.

— Почему? — я плохо понимала, о чём это он, но была рада, что он всё-таки говорит со мной. — Нужно было написать в гороскопах. Люди бы прочитали, подготовились.

— Люди бы не подготовились. Люди мутировали в животных. Ты думаешь, конец света — это взрывы, гибели Атлантид и торнадо? — он посмотрел на меня.

— Не знаю… Наверное…

— Смешно! — выкрикнул Лёва. — Какая слепота! Какое безразличие!

Я отодвинулась. Не хватало ещё второй руке пострадать.

Лёва снова сел. От резкого движения кровь волной отлила от его лица, оставив сизую бледность.

— Конец света — это интеллигентные бабушки у мусорных ящиков! Конец света — это цены, которые невозможно понять умом! Конец света — это бесконечные чеченские баталии! Конец света — это двенадцатилетние алкоголики! Это — подъездная вонь! Это — деградация! Это — сбой в работе механизмов Природы! Это — автобусы с таким выхлопом, что Европа отказалась от них десять лет назад, а мы с восторгом купили, катаемся, дымим и радуемся! И Конец не в том, что купили и дымим! А в том — что они продали, а не уничтожили! — Лёва пытался встать, не получилось. — А самый явный Конец в том, что ты не любишь меня…

Я даже не успела сообразить, что ответить.

Он по-своему трактовал эту паузу, холодно улыбнулся и снова лёг.

— Я ещё помню, что такое Любовь. Талант. Ум. Преданность. Дружба. Что ты можешь сказать об этом наборе архаизмов? Знакомо ли тебе хотя бы одно понятие?

Я решила не возбуждать его спором и участием. Просто сидела рядом и очень спокойно смотрела на него.

— Молчишь… Конец света в том — что ты не знаешь, что ответить… Моя любимая, небом данная женщина легко может остаться ночевать у моего брата, но не знает, что сказать мужу!

— Макс — твой брат?

— Разве он не успел сказать тебе? Странно. Обычно он пользуется своим статусом… Да. У нас — типично индийская мелодрама. Мой папа не отличался половой порядочностью. Макс — продукт его побочных романтических услад.

— А… Юлия Марковна знает?

— Не было необходимости сообщать ей это.

Теперь многое проясняется…

— И кто — мать Макса?

— Так же, как и мой отец, — жрица культуры. Он — известный тенор. Она — фотограф. Результат одного фоторепортажа — маленький мальчик с маминой фамилией. Папа умер раньше, чем Макс появился на свет. Они друг друга не увидели, слава богу. Вряд ли встреча была бы приятной. Я нашёл Макса в ужасном состоянии. Он явился на вечеринку в день моего рождения с плакатом «Бей жирных!» и бегал по столам. Он истекал такой ненавистью и был так пьян, что это меня заинтересовало. Я долго пытался достучаться до него, вытащил его из милиции, привёл домой. Когда он, наконец, вылил на меня ушат проклятий и злобы, я не поверил. Кровавые истории о несчастном ребёнке, у которого не было не только игрушек, но и причины верить в любовь. Он наблюдал моё саморазрушение. По его словам, я гнил оттого, что у меня всё было, а он погибал оттого, что у него ничего не было. В конце концов, мы встретились… Но, хочу предупредить, он не излечился полностью. Он был слишком обидчив и умён и слишком несчастен, чтобы всё забыть. Я не смог компенсировать его боль. Я просто дал ему работу, деньги, уверенность в завтрашнем дне… Он пользуется моим именем, а моё имя в этом пропитанном угодничеством городе всё ещё что-то значит. Но я не могу контролировать каждый его шаг. Я слишком устал от собственной жизни и от тех самых «жирных», которых так ненавидит наш Макс…

— Но… почему ты поверил в то, что он — твой брат?

(Бред какой-то. Макс иначе описывал их знакомство…)

Лёва посмотрел на меня с сомнением — пойму ли.

— Знаю, что не произвожу впечатление человека сентиментального и доверчивого… Это так. Но у меня, если ты помнишь, есть маленькое увлечение. Мои тихие звёзды сообщают мне всё. В частности, они подтвердили наличие в гороскопе у моего отца зон в несемейной любви. Возможно — детей. Макс назвал те же сроки. Вдобавок, он обладал некоторой интимной информацией, знал о моём отце то, что могут знать только близкие люди…

Я пассивно переваривала услышанное.

— Юлия Марковна говорила, что нашу с тобой встречу ты тоже вычислил… по звёздам?

— Вижу, ты скептически относишься к звёздно-небесным делам. Мне нравится твоё трезвомыслие. Кстати, странным образом, сочетающееся с полнейшей безалаберностью… Так вот. Я не делал этого специально. Я просто сверял с небом карту моих телефонных звонков — я всё подвергаю такой обработке, — и звёзды мне выдали большую любовь по междугородному звонку в такой-то день. Я просто усадил Макса у телефона и велел ему фиксировать все междугородные и пригородные звонки с женским голосом…

— Да… Он фиксировал…

— Он — испорченный циник… Но ты, в конце концов, явилась…

— Знал бы ты, какой меня ожидал приём…

— Никто не готовился специально… Пойми — я не знал ничего ТОЧНО. Никто не даёт такой информации. Более того, я вообще не собирался что-либо предпринимать. Всё уже было СДЕЛАНО, мне оставалось ждать. Звёзды знали, что, несмотря ни на что, ты доберёшься до меня.

— И что же? Ты сразу понял, что это — я?

— Представь себе, да. Я увидел тебя и понял, что это — ты. У меня неплохо развита интуиция.

— И… Я тебе понравилась?

— Я не зацикливался на твоей внешности — тот возраст. Ты была отвратительно одета, неухожена и не очень уверена в себе. Всё это — вопросы решаемые.

— И… ты сразу полюбил меня?

— Я не думал об этом. Я просто не собирался спорить с судьбой, — он снова закрыл глаза. — Я так ослаб… По-моему, ничем хорошим это не закончится… Да. Я сразу воспринял тебя как ту единственную женщину, которая мне нужна, мне подходит, создана для меня, — что ещё надо? А любовь? Я не хотел тогда переживать эту болезнь. Я часто и сильно влюблялся до определённого момента, и это всегда заканчивалось трагически. Как я тебе уже сказал, любовь как таковая, с преданностью, пониманием, терпимостью, удалена из наших файлов. В лучшем случае осталась кратковременная страсть, взрывы чувств, то, что ты сейчас испытываешь к Максу.

(Я смутилась. Я действительно испытываю страсть, взрыв чувств…)

— Что же делать, Лёва?

— Ничего. Я просто лежу, умираю, никого не трогаю. Я утратил власть над собой, тобой и жизнью. Я не знаю, что делать.

— А что твои звёзды?

— Я давно не занимался этим вопросом. После того, как вы с Максом…

— Между нами ничего не было!

— Какая разница, если ты хочешь его и хочешь жить с ним…

Я совсем растерялась. Не думаю, что я хочу жить с Максом. Я прекрасно понимаю, что жить с ним — это значит жить на вулкане, на улице, быть привязанной к дивану, терпеть его шуточки…

— Ты никогда не думала, что все эти убийства завязаны с тобой не просто так?

Лёва лежал, далеко запрокинув голову, даже шея его была бледной, а в районе ключицы медленно и тяжело билась вена.

— Ты — избранница неба, ты принадлежишь мне по всем законам… И ты любишь другого… Вот это — конец света… Этого я небу не прощу…

Последние слова он сказал даже ласково. Потом он тихо засопел и заснул, приоткрыв рот… Я дотронулась до его руки. Еле-еле дотронулась, предварительно отодвинувшись подальше, вдруг снова начнёт насильничать? Рука была влажная и невозможно холодная.

Он спал много часов. Тяжело спал, с хрипами и пугающими затишьями без дыхания. Приехал румяный Макс.

— Ну, как больной?

— Плохо. Спит. Макс, он мне всё рассказал…

— Да? Что же именно он тебе рассказал? Очень интересно.

— Он рассказал, как вы познакомились. Вы познакомились совсем не так, как ты мне говорил… Он рассказал про вашего отца.

Макс прошёл мимо, никак не отреагировав на мой текст. Зашёл в комнату Лёвы, вернулся.

— Вот что, правдоруб, я сейчас отвезу тебя к Юлии Марковне, а сам переночую здесь. С утра решим, что делать дальше.

Мы загрузились и тронулись. Сплошные переезды и недоразумения. Поразительно, сколько нужно совершать телодвижений для того, чтобы как-то регулировать абсолютно неконтролируемый поток бытия.

— Зачем тебе это? — Макс устало сжал веки, размял лоб, обнаружив неожиданные морщины, потом посмотрел на меня красными от бессонницы глазами. — Мать, я сдохну скоро, честное слово… Зачем тебе всё это знать? Какая разница, кем я прихожусь твоему Лёве? Я с тобой объяснился и с ним тоже — мои проблемы останутся моими, я не заставлю вас страдать очень сильно… То есть не собирался я разбивать ваш счастливый союз — точно говорю… Есть нюансы, но мы ведь не будем обращать на них внимания, правда? Твоё рабочее и человеческое место — рядом с Лёвушкой. Моё место — в этой машине. Как бы ни бурлил организм — бурлит у тебя организм в мою сторону? — перетерпим… Дорог мне братишка, кровинушка, единственное родненькое существо на всём белом свете…

Я смотрела в окно, кивала — боже, зачем он всё это говорит? Не ребёнок ведь, взрослый мужик, прекрасно понимает, какие чувства я к нему питаю. Для чего эти издевательства? Примагнитил к себе самым откровенным образом, грубо и безапелляционно очаровал, влюбил практически вручную. К чему это дешёвое и насмерть убивающее кокетство — «я не собирался разбивать ваш счастливый союз». Какой реакции он сейчас ждёт от меня — шуток и подыгрывания? Но ведь нету ни грамма сил, ни капли!

Макс повернулся ко мне — на полном ходу, как обычно, и спросил:

— Перетерпим?

Я посмотрела с вызовом и почти улыбкой. Боги! Он не шутил! Он был вконец измучен, грустен и тускл.

— Не трать на меня время. И не лишай меня возможности работать с тобой…

— Я не понимаю, о чём ты… — во мне всё похолодело от перенесённого шока. А ведь он говорит правду.

— Понимаешь. Ты втрескалась и только об этом и думаешь. В результате мы оба в проигрыше. Тебе доставляет удовольствие мучить меня?

— Это я тебя мучаю?!! — возмутилось моё существо.

— Ты, конечно… Я же самец, донжуан, мерзавец, слабовольный и влюбчивый, но ты-то что колешься? Не допускай меня к себе, гони меня, заставь меня говорить с тобой только о работе. Не думай обо мне, не давай мне повода… Ты увидишь, это пройдёт и очень быстро. Мы будем ещё вспоминать о наших страстишках с шутками-прибаутками на общем семейном ужине! Лёва — прекрасный человек, честный, порядочный, сильный, талантливый, богатый, влиятельный… Чего тебе нужно ещё?

Всё было глупо и как-то неубедительно.

— Что я должна сделать? Обращаться к тебе на «вы»? Начать всё сначала, как будто ничего не было? С чего ты вообще взял, что я нуждаюсь в тебе? Я ни в ком не нуждаюсь! Я завтра же возвращаюсь к себе, буду спокойно жить в общаге, вставать в семь, возвращаться в три… Красота! Я забуду обо всех вас со скоростью, которую ты даже не представляешь! Я ненавижу тебя, всех твоих родственников и всю эту вашу самодовольно-суицидно-экстремальную жизнь! Аминь!

— Тихо, тихо! — Макс слабо поморщился. — Давай без истерик, моя боевая подруга. Мы с тобой пережили так много разных приключений, что нет смысла притворяться тонкой неврастеничной натурой. Ты могучая баба с хорошими мозгами и злишься потому, что слышишь вещи правильные, но неприятные. Но я не обижаюсь… В общем, подводим итоги. Первое — ты проектируешь свою жизнь с расчётом на Лёву. Второе — мы нежно бережём друг друга и продолжаем спокойно делать своё дело. Третье…

— Да какое дело! — заливалась слезами я. — Можешь ты мне объяснить, чем мы тут все занимаемся? Ингу Васильевну хлебом не корми — дай работать и производить прекрасные статьи! Лёва готов душу продать за возможность лишний часок поработать! Оказывается, и Макс — прилежный труженик, думающий исключительно о деле! Не слишком ли много труда на квадратный метр? При условии, что вокруг все повально мрут и никто ничего не объясняет?

— А что тут объяснять? Переломный период. Все мы, в отличие от тебя, зарабатываем на свою жизнь сами… Спокойно, спокойно, не надувайся, я в курсе твоих трогательных историй о скромных собственных заработках… Я хочу сказать, что все мы — в отличие от тебя — тщеславны, жестоки, цепляемся зубами за любую возможность сделать деньги и карьеру, мы все — в отличие от тебя — мерзавцы и подлецы… Все… Кроме Лёвы… Он просто больной…

Я почувствовала себя загнанным зверем и продолжала испепелять взглядом Максов затылок.

— Успокоилась? Так вот… Третье. Лёва — кристальной души человек. Но он серьёзно болен, и это меня не может не волновать… Хочу кое-чему тебя научить в связи с этим…

Он открыл «бардачок», поковырялся там, держа руль коленом. Наконец, протянул мне блестящую железку с прорезями для пальцев.

— Что это?

— Средство от головной боли. Носи эту штуку с собой. Пистолет не могу предложить, не имею права — беспрописочный, незаконный я, мне оружие не позволят иметь… Я уже пробовал… А вот эта ерунда — вполне конкурентоспособна. Надеваешь на кулак и бьёшь…

Мне окончательно стало грустно. Бог с ним, с фактом моей обречённости… Вряд ли я смогу ударить, вот в чём дело. Никогда в жизни я никого не ударила и не ударю… Только представлю хруст тонких костей скул… Кровь из виска… Всё это предваряется моим замахом и… Нет! Я никогда не смогу ударить!

— Но зачем всё это? Мне стала грозить опасность?

— Ну, при нашем с тобой образе жизни… С нашим умением попадать в истории…

Остановил машину. Сжал пальцами переносицу, оскалил зубы в «спазме утомлённого».

— Хорошо, поделюсь сомнениями (откинулся на спинку сиденья). Видишь ли, я давно и внимательно наблюдаю за своим любимым и могущественным родственником — я говорю о твоём женихе, — и мне всё больше не нравится состояние его загадочной душ и… Он стал резок, вспыльчив и агрессивен. Несколько раз я крупно рисковал физиономией. Причём — знаешь — заводился он на ровном месте…

— Прекрасно, Макс, великолепно! И к этому парню я должна вернуться? Будь хоть немного последовательным — «замечательный человек», но «социал ьно опасный»…

— Я последователен. Лёва — замечательный человек в критическом положении. Его нужно окружить заботой, нежностью и теплотой. Тогда его шизофренический аппендицит потихоньку выпрямится. Но на всякий случай — если вдруг ты не сможешь держать себя в руках, будешь вздорной, склочной неверной, — на всякий случай имей под рукой средство защиты.

 

Глава 22

Утром, пока Юлия Марковна ворковала, я пыталась контактировать с Чапой. Смотрела в глаза меньшему брату и желала одного — чтобы брат молчал и не заводил свою невыносимую ультразвуковую гав-гав-песню. Чапа молчал. Кто его знает, если я подружусь с этой тварью, возможно, найду общий язык и с собственным женихом.

За время жизни у Юлии Марковны я поправилась на два килограмма и отрастила длинные ногти. Даже покрасила их в синий цвет. До сих пор у меня не было никаких ногтей и лишних килограммов.

— Наташенька, вы уже проснулись? — Юлия Марковна вплыла в комнату с подносом в руках. Кофейные чашечки-крохотулечки, интеллигентные розетки с вареньем — всё миниатюрное. — Знали бы вы, Наташенька, какое удовольствие — подавать кому-то кофе утром. Верьте мне — получать этот кофе далеко не так приятно. Хотя, надеюсь, я вам угодила. Здесь есть корица и сахар. Но больше не просите — вам нельзя кофе… Отныне я буду следить за вашей диетой…

— Юлия Марковна, расскажите о Лёвином отце…

Старушка дрогнула белой бровью.

— Ну, он был красив, талантлив, легкомыслен… Но я любила его всем сердцем и была счастлива. Постойте, сейчас…

Она легко снялась с места и исчезла за ширмой у шкафа.

Чапа всё ещё смотрел на меня.

Старушка вернулась с ворохом журналов и альбомов.

— Вот он, мой Пётр Львович. Восхитительный был мужчина.

С ретро-фото на меня смотрел красивый дядька во фраке, с цветком в петлице — явно сценический образ. Сквозь слой оперного грима и мимики явно проклёвывался некоторый сплав Макса и Лёвы. Вот она — наука генетика. «Если к носу Льва Петровича приставить брови Макса Ивановича…»

—   Тоскую по нём, хотя и настрадалась с ним.

Юлия Марковна тяжёлым, но ухоженным ногтём погладила фотографический подбородок мужа.

—   Я старомодна во взглядах на семью. Мужчина выбирает, женщина полностью доверяет. Искать недостатки друг в друге можно бесконечно. А время идёт. Мужчина может капризничать, требовать, даже изменять. Он иначе устроен. Он проще устроен, и радости его просты. Нам, женщинам, нужно осознать свою роль и много потрудиться, прежде чем произойдёт главное, ради чего мы живём, — ребёнок. Природа не очень добра к нам — слишком мало времени, чтобы вырасти, повеселиться, определиться, зачать, выносить, родить, выкормить, воспитать… Поэтому ответственность выбора ложится на мужские плечи. И если ты не чувствуешь неприязни к этому поклоннику, давно и настойчиво зовущему тебя женой, — не раздумывай. Любовь — это не двухмесячный жар в крови и пылкие поцелуи. Любовь — это многолетняя дружба, терпение и понимание…

—   У меня нет сил душить желания… Да у меня и желаний уже нет…

Юлия Марковна улыбнулась.

—   Это хорошо, что у тебя нет страстного влечения к Лёве. Значит, не будет и горького отрезвления. У нас с Петром Львовичем именно так и было. В результате мы прожили в согласии не один десяток…

«Ага. И он оставил при этом после себя парочку-другую детей на стороне». Я не сказала этого. И никогда не собиралась говорить. Лично мне понятна точка зрения этой старушки, и я её не разделяю. Точка.

—   Да, вот… — она вдруг нервно залистала журналы. У неё порозовели щёки и уши. Лёва — её сын. Какими бы ни были наши с ним отношения — нечего здесь страдать на эту тему. Она порхает вокруг меня, а я не бросаюсь её разубеждать, когда слышу: «…у вас с Лёвой нет страстного влечения…» Всё у нас есть, Юлия Марковна! Не в том формате, но есть!

—   Вот, — она протянула мне… злосчастную журнальную таблицу «Лучших»! — Вот.

Под её ногтем — «Иван Яковлев. Психолог. Центр “Народные средства”».

—   И что? — вид этой страницы давно не вызывал во мне тёплых чувств. Поэтому я не могла понять, отчего так довольна Юлия Марковна, что она увидела в этом мистическом мартирологе.

— Ну как же! Это наш с Лёвой общий знакомый, замечательный, удивительный специалист — Иван Иванович. Хочу отметить, в списки Лёвушкиного журнала он попал не благодаря нашей долгой дружбе, отнюдь. Иван Иванович — действительно лучший.

К этому моменту текста я уже сжалась и приготовилась испытать привычный комплекс ощущений-реакций на «Лучших-в-Журнале». Я точно знаю, чем заканчивается любое акцентирование мысли на этом чёртовом списке.

— Я уже созвонилась с ним! — Юлия Марковна тихо засветилась. — Я с ним созвонилась, он очень занят сейчас, но невесту друга детства примет вне очереди и сделает всё, чтобы облегчить её мучения.

— Каким образом? — я тихонько оглядывалась по сторонам, ожидая, когда ЭТО начнётся…

— Ну как это, «каким»? Он психолог, замечательный специалист, чуткий человек… Сегодня вы просто придёте на консультацию, затем он постарается определить курс лечения, время, оплату… Это совершенно нормальная практика…

— Куда нужно ехать? (Всё, контакт есть, есть контакт…)

— Я всё объясню сейчас. Хотите, я попробую договориться с Максимом? Он наверняка согласится подвезти вас. Если, конечно, Лёва не загрузил его работой.

— Макс? — что же, всё само собой складывается, сейчас она предложит фотоаппарат. — Очень хорошо, давайте попросим Макса подбросить меня…

— Я рада, что вы оказались послушной и благоразумной девочкой, — Юлия Марковна потрепала меня за щёку и ушла на кухню к телефону.

Я же вскочила и зашагала, забегала, заметалась по комнате. Тише! Тише, Наташа! Просто оставайся в рассудке! На этот раз ты должна всё понять и рассмотреть, иначе это никогда не закончится. Соберись, перестань размахивать руками и начни искать одежду.

Чапа молча следил за мной и не издавал ни звука. Может, он потерял дар собачьей речи?

Я плотно позавтракала, меня облачили в тёплый старомодный свитер Юлии Марковны, выдали карманные деньги — смешно сказать и трогательно представить, — «на лимончик, если вдруг затошнит».

Потом Юлия Марковна проводила нас с Максом до машины. У Макса — Лёвина машина. Это нормально, они же помирились. Братишки… Видно было, что Юлии Марковне приятно видеть Макса. Интересно, догадывалась ли она?

— Вот вы не успели ещё, Максим, познакомиться с Иваном Ивановичем, а между тем он удивительный человек! Специалист, каких мало осталось! Они дружили с Лёвушкой в детстве, дрались ещё, помню, в песочницах. Такие были забияки! Иван Иванович — чрезвычайно чуткий. Вы тоже, Максим, можете обратиться к нему со своими проблемами… Иван Иванович, как и я, — Рыбы… А мы — водоплавающие, всегда рады помочь, вы же знаете…

— Юлия Марковна, вы не бережёте себя, — Макс энергично прижался щекой к старческой руке. — Я волком бы выгрыз любого Ивана Ивановича, живописуя которого вы рискуете подхватить воспаление лёгких. Ступайте домой, дорогая Юлия Марковна, берегите себя для нас и для внуков.

Она немедленно смирилась, улыбнулась и подмигнула Максу. Прекрасно! Всё-таки он в курсе моей беременности! Ну что ж… Это уже ничего не меняет. Как стало известно вчера, мы с Максом большие друзья и у нас нет никаких тайн друг от друга и от общественности.

— Что ты так смотришь? — Макс выскочил на проспект, я до мелочей изучила нутро его машины и фазы движения его рулящих рук. — Натворила что-нибудь?

— Нет, я в порядке. У меня всё хорошо. Я счастлива (Макс поморщился)… Просто мы, судя по всему, едем в сторону очередного места преступления.

Макс заверещал диким голосом, засигналил и заморгал габаритами.

— Что тебя так радует, я могу узнать? — спросила, не выдержав, я.

— Смотри! — он распахнул «бардачок». Меня передёрнуло. В ворохе бумажек, карт, бланков, в куче кассет и пустых сигаретных пачек скромно поблёскивал кожаным футлярным боком фотоаппарат.

— Объяснись…

— Милая моя! Я начинаю понимать свою человеческую задачу наконец-то! Мы с тобой однозначно участвуем в грандиозном шоу! Всё происходящее с тобой не есть признак твоей исключительности! Со мной это всё тоже происходило! Я был не случаен — понимаешь?

— Нет.

— Это не страшно! Когда-нибудь нам всё объяснят, наградят и спросят о планах на будущее! Помни, мы — избранные!

Он вертел головой, тормошил меня, выскакивал на встречную полосу.

— Утром сегодня Лев Петрович долго мучился, бродил по квартире, интересовался тобой, услышал о нашей поездке, приставил палец ко лбу и дал мне этот фотоаппарат! Понимаешь?

— Нет, — не понимала я, и мне становилось всё страшнее.

— Я тоже не понимаю! Но ты согласна, что мы с тобой действуем синхронно, подчиняясь непонятной пока нам программе? Согласна, что мы наблюдаем пример явной систематизации необъяснимого бардака? Уф, мне даже легче дышать стало… Здесь уже не может идти речи о совпадениях, согласна? Мы на пороге решения нашей с тобой — заметь, НАШЕЙ С ТОБОЙ — проблемы. Тебе стало легче от ощущения дружеского плеча рядом?

Мне не стало легче. Мне стало ещё тяжелее, хотя тяжелее, по всем законам физики, логики и анатомии, быть не может.

— И… И что Лёва?

— А что Лёва. Такая же жертва обстоятельств. Ну не помню я случая, когда бы он добровольно взял в руки фотоаппарат, не помню. Не о нём сейчас думай, он свою передаточную функцию выполнил. Теперь сосредоточься на ощущениях. Ты, насколько я успел заметить, время от времени страдаешь приступами ясновидения. Заметь, в определённые моменты. И ведёшь себя в эти моменты крайне неадекватно.

Я стукнула его сумкой.

— Прекрасно. Неадекватность в наличие. Теперь расскажи об ощущениях.

Я злилась. Не так-то просто настроиться на сотрудничество, находясь в секторе ненависти к «сотруднику». Всё же получилось. Само собой получилось. Просто мысли с более сильным излучением выдавили всё остальное.

— Чувствую, что… меня тошнит…

— Дальше.

— Я чувствую, что… будет как всегда…

— А как всегда?

— Всегда убивают, а потом приезжаем мы…

— Теперь давай я «почувствую»… Дальше мы едем в «Вечерку»…

— В «Вечерку»? Нет, не выйдет! Я уже высказала твоей Инге Васильевне всё, что думаю насчёт этой эпопеи! Могу повторить ещё раз! Лора Ленская уехала, вышла замуж, лишилась писательского дара, умерла… Что угодно… Материалов больше не будет!

— Недоразумение моё, пойми, наконец, материалы будут! С тобой или без тебя! Ты мало следишь за общественной жизнью и не знаешь, что принесла Инге Васильевне столько денег, сколько тебе и не снилось… Твои материалы перепродаются в другие издания, их цитируют домохозяйки в очередях, и не за горами издание отдельной книженции… Жизненные и природные процессы имеют свойство — они не подчиняются одному человеку, даже такому продвинутому, как ты. Более того, Инга Васильевна будет благодарна, если ты исчезнешь без скандала, освободив территорию для её маневров.

— Но как она может маневрировать? Как? Я чувствую эти убийства! Я!

— Ты, ты, только не возгордись… Она может запросто договориться с ментами и вместе с ними выезжать на место преступления, может нанять десяток наркотов, которые всегда в курсе, где и что происходит в ужасном бандитском мире. Ты оказала ей неоценимую услугу — создала сенсацию. Будь уверена, она на холостом ходу ещё достаточно проедет… Более того — учитывая суммы, рейтинги, тиражи, её фанатичную тягу к деньгам и славе, её связи и голову, я могу предположить… Хотя зачем раньше времени обвинять несчастную, психически нестабильную женщину во всех смертных грехах? Поживём — увидим… Но я не намерен отказываться от денег, которые заработал честным участием и тратой собственного здоровья. Мне квартиру купить надо, новые джинсы, постричься… Я Инге Васильевне не позволю паразитировать на наших талантах… Я не очень представляю, как мы будем с ней бороться, но бороться будем, я сказал!

Мне стало почему-то легче. Во всяком случае, мы с Максом уже знали, что делать, когда стояли в частной квартире над несчастным трупом Ивана Ивановича Яковлева. Я — с мясницким спокойствием — указывала Максу детали, он прилежно фиксировал на плёнку, мы молчали и обменивались скупыми джеймсбондовскими жестами. Через семь минут мы уже ехали прочь. Я решила позвонить своему жениху.

— Лёва? Как ты себя чувствуешь?

— Откуда ты звонишь?

— Я ездила к другу твоего детства Ивану Ивановичу Яковлеву. За консультацией.

— Великолепно… Ты вернёшься домой или… Или поедешь куда-нибудь?

— Мне нужно заехать в редакцию.

— Зачем?

— Как «зачем»? Я давно не была там! Слушай! Тебе не интересно знать, как себя чувствует Иван Иванович Яковлев?

— Думаю, ему так же плохо… Наташа, послушай, я устал. Я не могу больше с тобой разговаривать… Прощай.

— Ну? — Макс отделился от сырой стены. — Что сказал?

— Говорит, что болен, не может разговаривать, о своём друге ничего не знает и не очень им интересуется…

— Скорее всего, так и есть. Интересно, врач какой-нибудь к нему приходил или нет?

Он жевал хот-дог. Сорок минут назад мы наблюдали серое вещество Ивана Ивановича Яковлева, выгруженное из его черепной коробки.

— Хочешь? — Макс протянул надкушенную сосиску.

Боже упаси… Есть я, наверное, никогда не захочу.

Обычное (ОБЫЧНОЕ?!) состояние надорванности нервной системы после созерцания очередной крови. Но нет сводящей с ума беспомощности, нет густого замеса отчаяния со слепым ужасом. Вряд ли я была готова к борьбе. С кем мне бороться? В своё время даже борьба с комнатными тараканами заканчивалась полным моим поражением. Здесь же противник неуловимый, патологически больной, страшный, вряд ли это человек… Не было и мысли о том, чтобы одолеть его. Но было мышечное спокойствие, руки не тряслись, уши не горели, глаза видели лучше и дальше. Я была готова принять удар с любой стороны. Возможно, ощутив мою прорезавшуюся уверенность, ЭТО потеряет ко мне интерес и сделает объектом своих кровавых шалостей кого-нибудь другого?

—   Я еду к Инге Васильевне, выставляю на торг сегодняшний материал и возвращаюсь со щитом и деньгами. Можешь поприсутствовать.

Я предпочла вернуться к Юлии Марковне.

Странно, почему до сих пор меня не арестовали?

 

Глава 23

Старушка открыла дверь и засветилась уже с порога.

— Наташенька, вы не поверите, но вы выглядите совершенно умиротворённым и уверенным в себе человеком. Вчера ещё вы были комком нервов, а сегодня на вас приятно посмотреть! Я говорила вам, что Иван Иванович — замечательный специалист? Как он там? Рассказывайте же, мне не терпится узнать…

Я устало сбросила ботинки. Чапа прикоснулся носом к моим носкам, поелозил по пятке и медленно набрал воздух в грудь. Не потому, что хотел наполнить себя волшебным запахом моих уставших ног (кстати, мои ноги никогда не пахнут). Чапа собирался ругаться.

— Молчи! — строго сказала я ему и постаралась предостеречь взглядом от необдуманных голосовых упражнений. Чапа немедленно согласился — почему он вдруг стал таким сговорчивым?

Юлия Марковна всё ещё стояла рядом и вопросительно улыбалась.

— Я всё расскажу, Юлия Марковна, только отдохну немного. Устала что-то…

— Это и понятно! — старушка немедленно застучала чайниками на кухне. — Я вспоминаю, как была беременна Лёвушкой… Ох, лучше не вспоминать! Каждые полчаса я нуждалась в получасовом отдыхе. А видели бы вы, в каком количестве я поглощала сало!..

Я упала лицом в подушку. Сверху упал Чапа, завращал коготками в волосах, защекотал холодным носом ухо. Я и не заметила, как мы успели подружиться. Интересно, а собаки боятся смерти? Я — уже нет. Смерть стала такой конвейерной, такой ненастоящей, что потеряла главный свой козырь — неизбежность. Обострилось ощущение страха перед отдельным персонажем — человеком ли, тварью дрожащей, группой ли товарищей-психов… Можно попасть к ним в руки, и тогда — всё. Мне стало страшно от мысли, чтобы подумать о мучениях убиенных «Лучших»… Но, с другой стороны, можно ведь и не попасть к ним в руки… А другие варианты смерти — от пневмонии, например, или от солнечного удара — они для меня уже не существовали. Других смертей не было, их раздавал мой экзотический маниакальный враг.

— Поцелуй меня, Чапа, сказал голос. Как оказалось позже, мой. Перестала на время контролировать голову — и вот, пожалуйста, вынырнул Фрейд, помноженный на одинокую беременность и недоласканность… Хорошо, что я не попросила Чапу признаться мне в любви…

Чапа с диким воплем бросился ко мне и развернул шершавый язык. Он облизывал меня с таким восторгом и скоростью, что стало страшно — вдруг войдёт Юлия Марковна и увидит нас… Что я ей скажу?

А Юлия Марковна вошла. С неизменным подносом.

— Чапа! Прекрати немедленно! — поднос ставится на пол, хозяйка бросается к нам и хватает пса в охапку. — Ах, невыносимый! Фу! Фу! У тебя микробы, а она беременна!

Собака успокоилась только после моей персональной просьбы.

— Поразительно! У него на вас, Наташа, необъяснимая реакция… — поднос занял пространство на диване рядом со мной. — Он достаточно вздорный пёс, старик со скверным характером… Обычно он долго привыкает к новым людям. Вам удалось найти с ним общий язык за несколько дней. Я всё больше понимаю, почему Лёва выбрал вас…

— А как он вам сказал, что выбрал меня?

— Ну, я же вам рассказывала… Сначала он отказался от встречи с моими протеже… Потом как-то ошарашил заявлением о скорой женитьбе… Он ещё говорил, что вы — замечательная девочка, неиспорченная, неглупая, симпатичная, целеустремлённая, талантливая и бедная… Что он вас осчастливит…

(Вот идиот. «Осчастливит»! Глупая суперидея самца. Осчастливит…)

— Да, Наташенька, мужчины такие, можете не противоречить. Но разве это сложно — подыграть им? Разве это не приятно — казаться слабой? Уверяю вас — это и есть гармоничная расстановка сил и эмоций. Вы можете получать зарплату на порядок больше, но оставайтесь всегда слабой девочкой… Зачем вам с кровью вырванное господство над ним, которое измотает вас обоих и закончится крахом?

О Юлия Марковна! Мне бы ваши проблемы! Я старалась молчать и даже не смотрела в её безоблачные глаза.

— Но я слишком много говорю. Как там Иван Иванович? Как он вас встретил? Как выглядел? Как вы сформулировали ему проблему? Что он сказал? Передавал ли приветы?

— Я всё расскажу, Юлия Марковна. Попозже. (Надо было подготовиться, что ли…) Как ей сообщить о том, что друг детства её сына мёртв и лежит на своём психологическом диванчике и о тайнах человеческого мозга можно говорить теперь наверняка, потому что этот самый мозг предстал перед нами абстрактной сизой массой…

— Он курил? — Юлия Марковна строго свела брови. — Скажите мне, он курил? Его мать просила повлиять на него и на Лёву, они вместе увлекались курением и алкоголем. Классе в восьмом… Это было ужасно. Я столько беседовала с ними, столько плакала… Лёва бросил курить только год назад. А Иван Иванович — месяц…

— А… а вот скажите, Юлия Марковна… (Что у неё спросить? Как увести её в сторону от разговоров о несчастном Иване Ивановиче?) Лёва часто болел?

— Лёва? Да никогда. Так, простуды, грипп… У него очень мощный организм и хорошая наследственность… Я здорова. Его отец был здоров… Он покончил с собой… Но доктора говорили, что это — не психическая проблема… Тот же Иван Иванович знал моего Петра Львовича наизусть и признавался, что у него железные нервы. Там много странного… В тот вечер — после концерта — он был чрезвычайно утомлён и имел очень неприятную беседу с одним из своих музыкантов… Никто не слышал, о чём они там говорили. Слышали, что кричали, ругались… Артисты часто ругаются друг с другом, это не новость… Но Пётр Львович слишком устал в тот день. У него было два утомительных перелёта, 48 часов без сна… Он принял успокаивающее в большом количестве, потом ещё сердечные, потом запил спиртным — он выпивал иногда, но немного… Ему было 53 года… А Лёва мало болел…

— Как он относился к врачам? (Разумеется, смерть Лёвиного отца — не случайность. Как всё заклубилось! Поразительно, что Юлия Марковна этого не чувствует…)

— А мы не ходили к врачам. Он их боялся. У нас был семейный доктор. Вера Павловна тоже иногда помогала, а что?

— Ничего, Юлия Марковна, я просто так… Можно, я полежу?

— Ну конечно, безусловно. Вы устали, а я — с расспросами. Старые люди бестактны, потому что им скучно… Отдыхайте! Позвать вам Чапу?

В Чапе я не нуждалась. У меня была стопка журналов. Смотреть на них, как и на любую вещь, обросшую неприятностями, не хотелось. Но я решила посмотреть.

35 профессий. 350 Ф. И. О. Девять пунктов уже можно вычеркнуть. Убиты, восстановлению не подлежат. По каким правилам, по какой схеме их выбирали? Я даже попыталась ногтем прочертить линию от фамилии к фамилии. Долго всматривалась в образовавшиеся узоры — никакой логики. По этому чертежу можно было вычислить одно — то, что я не умею рисовать.

Следующий час прошёл в хождении из комнаты в комнату. Юлия Марковна ушла выгуливать Чапу, моим перемещениям никто не мешал. Я подолгу стояла в каждом уголке старушкиного жилища, рассматривала интерьеры, пыталась обнаружить хоть какую-нибудь подсказку. Если не в голове, то на стене — так бывает иногда, случайная вещь вдруг провоцирует мыслительный взрыв. Но взрыва не было. Было некоторое сомнение — бороться с собой или нет? Я подошла к зеркалу и минут пятнадцать глупо пялилась в своё бледное отражение. Анфас. Профиль. «Симпатичная бедная девушка…» О, благодетель! Нижайший тебе поклон за доброту твою и чуткость! «Я сделаю её счастливой…» Каким, интересно, образом? Впутав в этот убийственный марафон? Был один-единственный пункт в наших с Лёвой странных отношениях, заставлявший меня шевелиться: наш маленький только-только заваренный человечек, ребёнок, наша почка-личинка, ни в чём не виноватый сын-дочка. Клянусь зеркалу своим отражением — уехала бы, если бы не ребёнок, назад в общагу и баста. И не надо мне неземной любви, не надо счастья посещения любимой работы… Был бы покой, тишь да гладь…

Но. Ребёнку нужен отец. Всем вместе нам нужно будущее. В будущем должен быть какой-то порядок…

Я вернулась к журналам. Листала пёстрые страницы и думала горькую думу: ну почему я не могла зачать и растить этого ребёнка с тем, в кого вдруг неожиданно влюбилась, а? Почему мне достался тот, в ком я разочаровалась? Мало того, что Лёва — психически нестабилен. Он ведь абсолютно нечуткий, не нежный и нечувствительный. Все чувствительны — я, Юлия Марковна, Макс, даже Инга Васильевна, даже убиенный Иван Иванович Яковлев. «Иван Иванович — Рыбы, он всегда готов помочь…» — анонсировала несчастного психолога Юлия Марковна. Лёва — не Рыбы. Ни рыба ни мясо…

И будто молния распечатала вспышкой мой зависший мозг! Рыбы! Рыбы! Я промчалась по страницам журнала с космической скоростью — вот гороскоп, вот он… Но того, что меня интересует, нет. Искать! Должны же в этом доме быть гороскопы!

Юлия Марковна застала меня в самый разгар поисковой лихорадки. Я стояла на третьей снизу полке стенного шкафа и пыталась веником вытолкать наружу содержимое восьмой снизу полки (шкаф — до потолка, потолки — «сталинские», высокие).

— Вы что-то ищете, Наташенька? — с тревогой в голосе поинтересовалась румяная Юлия Марковна, а Чапа залился звонким лаем.

— Да, Юлия Марковна, — стесняясь, я спустилась на пол. Чапа, перехватив мой взгляд, немедленно замолчал. — Мне было скучно. Я хотела найти старые газеты, журналы, что-нибудь с гороскопами, именами, знаете ли… Очень тянет сейчас на литературу такого рода.

Чапа выпучил глаза и попятился из комнаты. Юлия Марковна, удивляясь мне и собаке одновременно, начала бормотать что-то вроде: «Но вы же могли упасть, вам нельзя рисковать собой! Почему вы не сказали мне раньше о том, что любите листать старые журналы? Я сейчас вам всё найду». И действительно, нашла. Десять минут, помноженных на моё нетерпение, — и рядом с диваном образовалась подпыленная газетно-журнальная пирамида. Я захрустела спрессованным листом, а Юлия Марковна сидела рядом и скорбно позвякивала ложечкой о края чайной чашки.

— Вы что-то ищете?

— Да… Я ищу обозначения знаков Зодиака… Ну, крестики там, нолики, стрелочки… Знаете — такие картинки, которые символизируют — Рыб, Козерогов, Обезьян…

— Нет такого знака — Обезьяны, — Юлия Марковна аккуратно положила ложку на салфетку на столе и вдруг как-то странно оскалила маленькие зубы. Но тогда я этого не заметила. — Вы меня не обманете, девочка!.. И лучше не пытайтесь! Так о чём мы? Зачем же вам эти символы? Может быть, вы хотите почитать расшифровки имён? Давайте, почитаем расшифровки имён и выберем имя нашему маленькому.

— Конечно, конечно, Юлия Марковна, но не сейчас…

Я нашла их! В стандартной бульварной газете, доверху набитой фотографиями отечественных папарацци и прогнозами вроде «Расстанутся когда-нибудь, наконец, эти Дельфин с Русалкой или нет?». Последняя страница, рядом с пухлой грудью «девушки недели». Гороскоп на каждый день и маленькие скупые закорючки, рисунки-символы, иероглифический портрет звёздных знаков.

Зачем они были мне нужны, почему так волновали — я пока не понимала. Смотрела до одури и чувствовала смутный след, знакомые черты. (Черты чего? Боже! Я совсем сошла с ума.)

Я опять забегала по комнате. Старушка с собакой следили за мной грустными глазами и молчали.

Так, посмотрим ещё раз. Знаки. Точка. Запятая. Вышла рожица кривая. А теперь добавим журнал с таблицей — просто так, с целью поиска гармонии композиции.

— Может быть, чаю? — тихо прошуршала Юлия Марковна.

— Спасибо, нет!!!

Журнал не явился тем самым гармоничным дополнением. Я погрызла ноготь.

— Юлия Марковна, где ваш набор «Вечерок» с убийствами?

— У… у Веры Павловны…

— Вы не могли бы принести?

— Конечно, сейчас, — Юлия Марковна тихо исчезла. Чапа попытался последовать за ней, но безуспешно.

— Вот теперь сиди здесь, — строго сказала я ему. — Теперь тебе никто не поможет… Будешь шуметь — запру в шкафу.

Что меня связывает с этими закорючками? Может, позвонить Лёве? Он — известный специалист в данном вопросе. Он наверняка знает.

— Лёва?

— Лёва.

— Скажи, пожалуйста… Ну, во-первых, как ты себя чувствуешь?

— А во-вторых?

— Во-вторых… Я сейчас у Юлии Марковны. Мне трудно видеть тебя, а с ней мы подружились… Уже давно… Не удивляйся… Мы смотрим гороскопы… Что означают эти закорючки-обозначения каждого знака?

Пауза. Хриплый смех.

— Это аллегорическое изображение созвездия. Концентрат сути самого созвездия. Придумали их в Древнем Египте. Используют до сих пор. Могу теперь я задать тебе вопрос?

— Да, конечно.

— Объясни, какого чёрта ты делаешь у моей матери? Я выгнал тебя из дому? Я не прошу тебя каждый раз вернуться домой? Я не сказал тебе, что плохо себя чувствую?

— Сказал, дал понять и не выгнал. Но, Лёва, пойми и ты меня. Я не могу разобраться в наших с тобой отношениях. Мне больно видеть тебя, я хочу понять свои ощущения и чувства, в том числе и к тебе.

— Но объясни мне, Наташа, я не понимаю — почему ты разбираешься в этом у моей мамы? Почему ты не хочешь сесть рядом, взять меня за руку и… Я вызвал врача, он приезжал. И в этот момент рядом со мной никого не было, слышишь, никого! Не было тебя, моей нежной невесты! Не было моего горячо любящего братца! Я не могу понять этого!!!

— Не кричи!!!

— Врач сказал, что у меня серьёзные проблемы… «Почему бы вам не нанять сиделку?» — сказал врач. Я собирался отдать тебе всё, я и отдал тебе всё, я хотел жить с тобой до последнего вздоха, мысль к мысли, тело к телу — и вынужден нанять сиделку для того, чтобы мне хотя бы кто-нибудь приносил воду?!

— Ты очень изменился. С тобой невозможно разговаривать… Я очень тепло отношусь к тебе. Но сейчас я должна позаботиться о себе, потому что больше обо мне никто не позаботится.

Я повесила трубку. Какое-то время ждала, что он перезвонит. Не перезвонил. Упрямый, капризный псих. Совсем с ума сошёл. Я никогда его таким не слышала… Однако и я хороша! Даже не спросила, что сказал врач… Не дура ли? Даже не поинтересовалась!

— Лёва?

— Что опять?..

— Что сказал врач?

— Ему не понравился результат моих анализов… Долго объяснять. Он считает, что я не долго протяну, если им не удастся замедлить процессы… Интоксикация. Я не силён в медицинских терминах.

Его голос был тусклым.

— Может быть, сказать Юлии Марковне?

— Не стоит.

(Ненормальный псих.)

— Лёва, я сейчас должна пожить отдельно… У меня слишком много проблем (сказать ему о ребёнке?). Я… Я очень переживаю за тебя, правда… Но я не могу сейчас полностью заняться тобой… Давай положим тебя в больницу, и пока ты подлечишься, я здесь со всем разберусь… Кстати, а почему ты до сих пор не в больнице, если им действительно кажется, что всё так серьёзно? Странные врачи — пугают, но не лечат… Они предлагали тебе лечь в больницу?

Тишина. Тяжёлый вздох со скрипом.

— Если я лягу в больницу, ты можешь погибнуть. Я — твой хозяин, твой спаситель и твоя судьба… Когда ты приедешь домой?

Чапа залился счастливым лаем: пришла Юлия Марковна. Очень вовремя пришла. Я повесила трубку и была этому рада.

— Вера Павловна меня задержала, Наташенька. Вы не представляете, что творится! По радио передали, что в сегодняшней газете будет очередной материал! Сенсация! Очереди у газетных киосков! А ведь ещё не вечер!

Она вручила мне стопку газет.

Усилием воли вычистив из памяти все мысли о Лёве, я занялась делом. Прежде всего перечитала заново весь этот бред. В очередной раз пришла в ужас от того, насколько всё это — удачно сделанный продукт. Газетный сериал с реальными действующими лицами и мистически осведомлённой (замешанной? соучаствующей?) авторшей. Кровавая жвачка. И ведь читают! И ведь ждут очередное убийство! И ведь огорчатся, если всё это прекратится!

Пафосные заглавия, сюрреалистические фотографии. И сердце вдруг заныло — совпало!!! Задыхаясь, с хрипом, жаром и дрожаньем я вертела в руках полосу с фотографиями. Так, вот так, теперь так, ещё поворот — скрюченные тела Андрея Лагунина и «Лоры Ленской» на полу абсолютно повторили кудрявые завитушки иероглифа-символа Рака! Точно говорю! Я даже прочертила карандашом на фотографии стержни-хребтины лежащих. Один к одному! Я подтащила к себе второй номер «Вечерки», параллельно растерзала бульварный гороскоп и вырвала, очистила от текстов следующий по порядку иероглиф. Крючок Льва до одури легко совпал с обугленной гусеницей, органическим остатком гениального учителя Брониславы Брониславовны Брочек! Мне стало жарко… Да что же это за дизайнер чёртов поработал?

Дальше дело пошло быстрее. Я выдирала из гороскопа знак, прикладывала к фотографии «С места происшествия» в «Вечерке», недолго вертела, искала нужный угол, а чаще всего с ходу вписывалась иероглифом в намеченный смертью узор. Я ужасалась этому совпадению, с ума сходила, представляя себе тонко чувствующего убийцу-творца… Но больше всего меня пугало, оглушало, лишало дара речи, бросало в пот и слёзы, заставляло дрожать и корчиться вот что — мои собственные штрихи в этих натюрмортах! От первой и до последней фотографии составителем композиций являлась я! Я, управляемая не своим помутившимся мозгом, а кем-то (КЕМ-ТО!), падала в нужном месте, рисовала на полотнах нужные знаки, находила отметины на телах убитых. И Макс — ведомый кем-то наверняка — фиксировал намеченные знаки на плёнку. При этом даже крупный план снимков сохранялся одинаковым… Я сжала пальцами отёкшие виски. Макс говорил, что фотоаппарат ему всучают насильно. Он, Макс, тоже включён в процесс… Какой бред, какой кошмар!

Пальцы адвоката Резанникова — символ знака Девы. Полосы на холсте художницы Софроновой — символ Весов… Рисунок на теле обезглавленного врача Дмитрия Анатольевича — символ Скорпиона. Меловые разводы на аквариумных стёклах в районе сваренного повара — символ Стрельца. Гарнирная размазня вокруг тела депутата Бариновского — символ Козерога. А вот в трёх местах переломанные «дворники» от такси сбитого Лучшего Таксиста — символ Водолея… Кто там следующий? Рыбы! Сегодня я получу ещё один портрет, я сама давала указания Максу, мы фотографировали Рыбу по имени Иван Иванович Яковлев…

Я задымилась, кажется…

Да, безусловно, это серьёзный шаг. Это — Нобелевская премия, это первый серьёзный триумф. Но какое прикладное значение имеет моё сногсшибательное открытие. Можно предположить, что наш маньяк последователен. Тогда следующая жертва — Овен. И что. В журнальной таблице отмечен ещё 241 человек. Скоро их будет 240… Убьют Овна. Даже по грубым прикидкам среди 241 человека Овнов — 20 голов. А реально, возможно, и того больше. Даты рождений здесь, в журнале, есть, но что с того? Я всё равно не буду знать, кто же из них жертва. Значит, я вычислила не все цифры убийственной формулы, значит, есть ещё подсказки.

Юлия Марковна ещё пыталась отвлечь меня от ползания по полу среди газет, ненавязчиво принесла чай и вязание. Бесполезно. Потом она просто куда-то исчезла, наступил вечер, пришлось включать свет.

Я до рези в глазах всматривалась в фотографии, в фамилии, в номера страниц. Ничего. Может быть, половая дифференциация? Первая жертва — мужчина, потом женщина, потом — снова мужчина, потом — снова женщина… Алгоритм соблюдён, строго выдержанная последовательность… Так и есть! Мужчина был сегодня. Значит, предполагаемая жертва — Овен — женщина! Сейчас посчитаем… Восемь. Восемь «овниц»… Которая?

Естественно, все эти торжества мысли — даже не попытка замахнуться на невидимого монстра-маньяка. Он казался мне слишком изощрённым, абсолютно беспощадным и страшно умным — классический образ, воспетый в триллерах. Свалить такого — немыслимая задача.

Но как, мама дорогая, вычислить эту несчастную женщину — Овна?

Первая бульварная газета, изодранная мною ради Зодиакальных символов, орала дикими буквами первой полосы:

«Андрей Лагунин изменяет жене!»

Естественно, датировано ещё маем. Тогда Андрей Лагунин мог изменять. Многозначительное фото — нетрезвый Андрей со свирепым, измятым лицом растопыренной ладонью удерживает крутое анонимное бедро. Текстулька под фото: «Известный скандалист Лагунин, изрядно подрастерявший поклонников в последние два года, ударился во все тяжкие. В течение недели он сменил трёх подружек. Все они — фотомодели и манекенщицы различных столичных агентств. Несмотря на то, что наш герой разменял четвёртый десяток, он никак не хочет смириться с мыслями о старении и грядущей творческой импотенции — с каждой из молодых красавиц он много пил, танцевал, страстно обнимался…»

Господи, что за бред?

«…Непонятно также, куда смотрит жена…»

Зачем я это читаю?

«…И когда из компетентных источников нам сообщили, что жена Андрея тайно встречается с известным в серьёзных кругах адвокатом Резанниковым, мы только порадовались за несчастную женщину…»

Ух, ты!

Если бы моя память была оперативнее, она бы самостоятельно восстановила наш разговор с жизнелюбивым адвокатом. «Я имел роман с женой одного моего клиента, музыканта…» С другой стороны, почему я должна помнить этот петушиный бред и как я могла догадаться, что «клиент-музыкант» — это Лагутин?

Зато бульварные боевые листки переживали свой звёздный час. Так искренне и настойчиво ими никогда не интересовались. Я перелистала всю груду — слово за словом, фотографию за фотографией, полосу за полосой. Сделала следующие наблюдения:

* Бульварная пресса — одно из самых позорных изобретений человечества.

* Все мы — потенциальные людоеды.

* Каждую секунду на Землю может упасть солидный метеорит, и мы погибнем в страшных мучениях.

* Воздуха на всех не хватит, поэтому страшных мучений в любом случае не избежать…

И наконец:

*Родители 16-летнего юноши, покончившего с собой, подали в суд на Андрея Лагунина. Обвинение — «пропаганда смерти и страданий». Адвокат Лагунин Велемир Резанников выигрывает дело.

* Художник Софронова яростно злоупотребляет наркотиками и алкоголем. Трижды её имя всплывает на страницах «нетонущих» газет в связи с разбойными и хулиганскими выходками.

* Специально для звёздных отпрысков правительство города открыло «звёздный» колледж. Спецпитание, спецобучение, спецобслуживание. Главный идеолог и двигатель процесса — титулованная и великолепная Бронислава Брониславовна Брочек. Вот она на фото в окружении десятка упитанных подростков. («Слева направо», далее — блеск благородных фамилий с приставками «младший».) Оформление школы доверено всё той же хулиганке Софроновой.

Зазвонил телефон. Наверняка снова Лёва. Жалко его, и не вовремя он, и страшно стать свидетелем очередной вспышки его гнева.

— Алло?

— Что «алло»? Говори уж как Сталин — у телефона…

— Макс?

— Как ты догадалась? Ладно, слушай сюда. Есть возможность заработать и рассказать массам всю правду. Если ты, конечно, хотя бы чуть-чуть ориентируешься в происходящем.

— Что ты придумал?

— Я не придумал. Я взвесил и согласился.

— Согласился на что?

— На интервью с тобой.

— Со мной?

— Ну да. С тобой — Лорой Ленской.

— Зачем?

Макс в трубке уступил место автомобильным гудкам и шуму улицы, как бы давая мне возможность самой оценить нелепость вопроса.

— Зачем? — его густой голос вернулся в трубку. — Затем, моя рыбка, что таким образом ты можешь не только начать борьбу с неуловимыми маньяками и с алчной Ингой Васильевной, не только объяснить природу явления «Лора Ленская», не только предупредить возможную жертву, но и заработать немножко денег, тем самым избавив себя от необходимости быть на содержании у Лёвы…

В общем и целом не лишено смысла. Хотя к слову «деньги» я в этот момент испытала неожиданно острую ненависть, как ранее к словам «смерть», «маньяк», «тошнота» и «Чапа». Это уже навсегда.

— А с чего ты взял, что я хочу с кем-то бороться, кого-то предупреждать и отказываться от Лёвиной помощи?

— Ой, слушай, хватит. Мы теряем время. Садись и пиши текст. Вопросы я продиктую.

— Какой текст, какие вопросы? Я желаю общаться вживую и непосредственно с журналистом!

В трубке снова зашумела улица. Затем — Макс, видимо, прижался к трубке губами — голос зазвучал чётче, ближе и суровее.

— Заказ на интервью прислал «Женский журнал»! Надеюсь, ты не собираешься явиться в родную редакцию в образе ужасной Лоры? И довериться журналистскому гению господина Рушника?

«Женский журнал»?

— Это… Лёвина идея?

— Откуда я знаю, чья это идея? В «Вечерке» томится десяток членов-корреспондентов, желающих сделать тебя героиней своих репортажей… Но я видел в их глазах только яростное желание перетащить историю с убийствами в собственные газетёнки. От общения с ними ты потеряла бы больше, чем приобрела. А родной журнал был так трогательно лаконичен и корректен, запрос выслал не факсом, а с курьером, на хорошей бумаге, все вопросы заранее пропечатаны… Приятно работать со знающими людьми! Молодец Петрович, вымуштровал своих негров. А может быть, за этой бумагой и гениально ровными строками стоит он сам? Дома его нет. Оклемался — и за письменный стол…

И тут вдруг над ухом у меня закричало. Заорало. Завыло. Залаяло.

Кричала Юлия Марковна. Лаял Чапа.

— Макс, извини, договорим позже… — я уронила трубку и бросилась к старушке. Она тут же рухнула на моё плечо. Лёгенькая — одни тонкие птичьи косточки.

— А-а-а! — кричала Юлия Марковна, пряча в меня лицо. — Убит! Убит!

Мои попытки узнать, кто же убит и где в этом доме валерианка, закончились полным провалом. Я смогла лишь дотащить Юлию Марковну до дивана, наболтать ей глупых слов и всё. Потом на кухне я лихорадочно разгребала баночки с перцем и рисовые коробочки, пытаясь вычислить хотя бы пошлый валидол, — тщетно. Я нашла только свежайший выпуск «Вечерки» с портретом улыбающегося мачо на первой странице и с грозным: «В ЭТО НЕВОЗМОЖНО ПОВЕРИТЬ! НОВАЯ ЖЕРТВА!» Мне понадобилась секунда, чтобы понять, что мачо — психолог Иван Иванович Яковлев, что автор опуса — Лора Ленская и что валидолом тут не отделаешься. Я с места в карьер помчалась за Верой Павловной — иного выхода утешить Юлию Марковну я не видела.

 

Глава 24

Больше всего на улице меня удивило отсутствие листвы на деревьях и граждане, как грибы, прилепленные к скамейкам, перилам и стенам. Они стояли в странных позах, их явно не обременял мелочный дождик, они все ЧИТАЛИ. Присмотревшись на лету, я поняла, что читали они газету. Они ВСЕ читали ОДНУ И ТУ ЖЕ ГАЗЕТУ! И я прекрасно знала, что именно они читают…

Вера Павловна с отсутствующим лицом раскладывала пасьянс.

— Вера Павловна! — ворвалась я в её дом, как торнадо. — Извините, дверь была открыта… Вера Павловна, вы не могли бы пойти сейчас к Юлии Марковне? Она неважно чувствует себя…

— Я знаю, — голосом, граничащим с чревовещанием, ответила Вера Павловна. На столе, рядом с картами, лежала «Вечерка».

— Тогда поспешите…

— Конечно, конечно… — Вера Павловна осталась сидеть.

Карты в её правильных старушечьих пальцах мелко дрожали.

— Скоро, очень скоро будут ещё две смерти, — произнесла она строго. Потом вскочила и засобиралась.

Ночь мы провели по-боевому тревожную. Я спала на раскладушке, на моём диване нервно похрапывала Вера Павловна. Юлия Марковна металась и стонала. Чапа с горечью подвывал ей, лёжа при этом на моей макушке.

— Не надо, Лёва! — просила Юлия Марковна.

Я пыталась уснуть и, разумеется, не могла. Я с тоскливым ужасом думала о Лёве — меня терзали смутные сомненья… Я сожалела, что не спросила у Макса, как он ощущает манипуляцию извне, — это очень тормозило ход моего расследования… Потом я вспоминала пророчество Веры Павловны — две смерти… И это в ближайшее время… Оно — это НЕЧТО — теперь парами убивать будет, что ли?.. Я ещё и ещё раз переваривала свои ощущения, пробовала пережить ощущения «соучастницы», исполнительницы чужой, непонятной воли — вспоминалось что-то туманное, бесцветное. Слава богу, я не могла восстановить в памяти даже картинку места преступления… Ещё я думала о маленьком существе внутри меня и пыталась понять, что же я к нему чувствую… Я думала и о Максе. Всё это меня мучило и заставляло ворочаться, дико скрипя при этом пружинами раскладушки. А в те редкие минуты, когда мне удавалось заставить свой воспалённый мозг прекратить пульсировать, я падала в вязкий, нездоровый, галлюциногенный сон. Потом Чапа делал очередное загребающее движение, и мои страдания начинались сначала.

Рано утром, натыкаясь на тазики с примочками, я убежала из дому. Видеть разбитую, замотанную в полотенца, бледную Юлию Марковну я не могла. Ещё больше я не хотела видеть Чапу, одна ночь с которым стоила мне любви ко всем животным мира. В том числе и к моему невинному коту.

Город мрачно молчал. Осень явно перешла в свою самую уродливую фазу — предзимнюю.

— Куда едем? — спросил таксист.

Я назвала адрес родной редакции. Тронулись.

Всё-таки что же происходит со мной, Максом, Лёвой? Больше всего меня волновал Лёва. И Макс. Да, в прочем, и я сама себя тоже волновала. Я пыталась абстрагироваться от реальности и сурово, мудро, объективно оценить обстановку и найти пути спасения. Не получалось. А город пялился настороженными утренними окнами, и с подмёрзших деревьев капала осень.

— Слыхали? — таксист угрюмо посмотрел на красный сигнал светофора впереди.

— Что? — не сразу включилась я.

— Ещё одного грохнули…

— А, вы об этом?

Таксист мрачно кивнул и больше не произнёс ни слова.

Охранник пропустил меня сразу же — это было приятно, и моё непонятное настроение хоть как-то сбалансировалось.

— Лев Петрович ещё не приехал?

Охранник дёрнул головой — ответ отрицательный, не приехал. Потом крикнул вдогонку:

— Его уже несколько недель нет!

Не было Лены, не было Пиотровской, не было Метрина. Я толкнула дверь Рушника — она поддалась и выдала мне Николая Игоревича. Он… стоял на коленях и яростно крестился в углу на фотографию полураздетой девки-манекенщицы!

— Николай Игоревич?

Рушник упал на пол, как хороший солдат во время воздушной атаки. Потом так же быстро вскочил и залился краской.

— Кто вам дал право входить без стука?!?

— Извините, я не думала, что вы окажетесь на месте. Ещё слишком рано…

— В таком случае, — Рушник упал на стул и судорожно заковырялся в бумагах. Лицо его набухало и краснело, — в таком случае, что вы собирались делать в моём кабинете в моё отсутствие?

— Ничего. Ваша дверь была бы просто заперта…

Я села напротив и молча наблюдала за манипуляциями человека-хорька.

— Что? — он поднял на меня полные ужаса глаза. — Что вы на меня смотрите? Какого чёрта вам всем надо?

Я пожала плечами и посмотрела в другую сторону — на стену. С фотографий на меня смотрели удушенный политик Бариновский, мачо-психолог Яковлев, врач Дмитрий Анатольевич, расставшийся не так давно с головой… И внезапно меня разразило. Внутри тренькнуло и задрожало.

— Николай Игоревич… — прошептала я. Голосовые связки отчего-то отказались работать, и я могла только шептать, — Николай Игоревич… Это ВЫ?

— Что — Я? — Рушник снова обдал меня ужасом. — Что вы несёте, вы — истеричка?

— Я просто спрашиваю: это — ВЫ?

Рушник вскочил и забегал по кабинету:

— Что значит «вы»? На каком основании? Почему вы решили, что это — я? Между тем есть гораздо больше оснований подозревать в этом вас с вашим любовником! Да-да — с любовником! И именно так я заявлю на суде, и правда восторжествует. Потому что ваше преступление — ужасно!

Я тихо вышла.

Навстречу колыхалась гранд-дама Пиотровская. Она игнорировала меня взглядом, давая понять, что я — человек-невидимка, и попыталась войти в кабинет Рушника.

— Вероника Витольдовна! — прижала я дверь телом. — Здравствуйте, Вероника Витольдовна…

— А… это вы? — немедленно удивилась Пиотровская. Судя по выражению её лица, она была готова к встрече с Санта-Клаусом у этой двери, с йети, с Харрисоном Фордом, но только не со мной. И — надо отдать ей должное — полное неожиданности появление меня нисколько её не взволновало. — Что вам угодно, девочка?

Мне было угодно сказать ей много-много гадостей. Но я не призналась ей в своём желании, хоть мне было и нелегко.

— Вероника Витольдовна, дайте мне возможность реабилитироваться.

Она подняла нарисованную бровь. Естественно, её удивила моя покорность. Но ещё больше её удивила моя глупая надежда на то, что я могу хоть как-то восстановить честное имя при жизни.

— Что же вы хотите от меня?

— От вас я хочу разрешения доверить мне интервью с Лорой Ленской, корреспондентом «Вечерки»!

Вероника Витольдовна заморгала. Было бы проще попросить её выйти на Красную площадь и сделать там «берёзку».

— С Лорой Ленской? — Пиотровская закурила. — Вы понимаете, о чём просите?

— Понимаю, — подтвердила я её худшие предположения о моей невменяемости.

— Этим материалом собиралась заниматься я сама, — Вероника Витольдовна не могла сказать ничего более безапелляционного для меня. — Я готовилась к этой встрече… Этот материал может иметь серьёзное значение… Это — нонсенс… Это — чересчур…

Она замолчала и задымила, с тревожным сочувствием осматривая меня.

— Я глубоко ценю ваш опыт и талант (я умею врать, когда захочу), я буду вам бесконечно признательна… Это — шанс для меня. Вы, вероятно, уже знаете о наших с Львом Петровичем личных проблемах…

Пиотровская, судя по всему, знала. По тому, как вздрогнули её серьги, я поняла, что наш с Лёвой роман:

* в реальной опасности;

* стал достоянием общественности.

— Почему вы думаете, что справитесь? Вы можете только усугубить проблему…

Я поняла, что работаю в верном направлении. Как бы ни не любила меня эта дама, как бы ни желала моей скорейшей смерти у позорного столба, она была тронута моей искренностью и беспомощностью. Потом, её планам ничто не угрожало: я однозначно не справлюсь с поставленной задачей и тем самым сама себя угроблю и не нарушу при этом её внутреннего состояния мудрости. Она всё-таки дала мне шанс… Естественно, её огорчала мысль о том, что журнал снова останется без главного интервью. Но «благородство» взяло верх.

— Ну что же… — она многозначительно выдохнула в меня дым, — я, пожалуй, уступлю вам Лору…

Она ещё помолчала, вслушиваясь в эхо собственных слов и краем глаза наблюдая за эффектом. Эффект я старательно изобразила.

— Я уступлю вам Лору с условием, что редактировать материал буду я. Но вы должны поспешить… Это работа, милочка, она требует скорости и свежести мысли. Пойдёмте, я дам вам адрес «Вечерней газеты». Начинайте звонить туда немедленно — мы не успели договориться, где, как и во сколько встретимся…

Я шла вслед за могучим крупом великой журналистки и про себя говорила: «Йес! Йес! Йес!» Слово было дурацкое, глупое, внедрённое в моё подсознание Максом, но сейчас оно вернее прочих объясняло мне самой моё же состояние.

Пользуясь служебным положением, я раздобыла телефоны всех частных и юридических лиц, связанных с девятью жертвами. Потом я пятнадцать часов без перерыва на ланч пользовалась служебным телефоном, факсом и прочими благами коммуникации. Я звонила всем родственникам убитых, их знакомым и друзьям и пыталась задавать им вопросы, не имея пока представления о том, что именно хочу знать.

— Он сам виноват! — кричала в трубку жена певца Лагунина (перед этим она три раза бросала трубку и столько же раз посылала меня в разные стороны). — Я не хотела его смерти и не знаю, кто мог сделать это! Хотя желать этого могли многие! Он вёл себя вызывающе, он сам виноват!

— Мог ли адвокат Велемир Резанников быть причастным каким-то образом к смерти вашего мужа?

Пауза.

— Как вы смеете! Велемир мёртв! Как вы смеете! Это был такой человек! Прекрасный человек! Вы все мизинца его не стоите!

Я очень хорошо помнила мизинец адвоката…

— Она не была знатоком детских душ, — тяжело вздыхал в трубку потёртый учитель Юлиан Абрамович. — Бронислава Брониславовна Брочек — странное явление в педагогике… О покойниках нельзя говорить плохо, поэтому я воздержусь… Но дети не любили её. Хотя, знаете ли, дети у нас в лицее непростые. «Золотая молодёжь», «звёздные» мальчики и девочки — с ними очень нелегко…

— Кто-нибудь из звёздных родителей посещал Брониславу Брониславовну в тот день, когда она погибла? Кто-то из «больших» родителей?

— Ну да, конечно… У неё всегда были дела и переговоры с разными бизнесменами, артистами. Поймите, она пыталась делать благое дело — она строила новый спортзал, она организовывала праздничный вечер… Но параллельно она строила себе дачу и организовывала свадьбы и праздничные вечера людям отнюдь не школьного возраста и не детского достатка…

— Вы можете вспомнить, кто именно интересовался ею в тот день?

— Точно не скажу… Я не следил за этим… Я сознательно избегаю любой информации об этом деле… Но здесь поговаривают, что её убила дама, художник… Это известный художник, я не буду говорить вам её фамилию, хотя она, к несчастью, тоже мертва… Она оформляла фасад школы — это был очень дорогой заказ, безумно дорогой, но Бронислава Брониславовна не скупилась… Так вот. В этот день эта дама-художник собственноручно расписывала стены, находясь непосредственно за окном Брониславы Брониславовны…

Судя по всему, убийца пытался придать телу форму зодиакального иероглифа. Кто-то явно двигал и шевелил учительские останки — иначе как можно объяснить яростный блеск золотых серёжек? Они должны были быть закопченными, как и все остальное вокруг… (Я вспомнила это практически автоматом.)

— Я не хотел бы распространяться — вы понимаете? — шептал мне человек, занявший место главврача. — Дмитрий Анатольевич — великолепный специалист. Был. У меня нет никаких претензий к нему как к человеку и профессионалу. Но были свидетели того, как он — ну, вы понимаете…

— Не понимаю…

— Хорошо, вам — как журналисту, желающему пролить свет на это дело, я скажу… Дмитрий Анатольевич брал взятки… Ну, не то чтобы сильно… Вы знаете, какая зарплата у врача? У хирурга зарплата какая, знаете? У Дмитрия Анатольевича, например, великого доктора и прекрасного специалиста, зарплата была ниже, чем у его бывшей жены, повара… Елена Ивановна Хомина, шеф-повар ресторана «Морской конек», может, слышали? Её, кстати, тоже убили. Ужасная судьба, рок какой-то. Но мне всё равно не понятно, почему в ресторане люди получают зарплату больше, чем врачи? И потом… Дмитрий Анатольевич был знатоком женщин… Он их не пропускал…

— Хто ета? — кричала в трубку гардеробщица ресторана «Морской конёк». — Какой такой журналист? Ничего не скажу!

— Да мне и не надо ничего! Только вспомните — Елена Ивановна, шеф-повар, сильная женщина была?

— Ета зачем ещё?

— Расследуем убийство! Хотим преступников наказать! И Елену Ивановну добрым словом вспомнить… Хорошим она человеком была?

— А чего… Хорошим… Строгая была, но дело своё знала…

— А с мужем у неё как?

— С каким, с бывшим, что ли?

— С доктором?

— А, с этим? Да мы и не видели его ни разу. Не общались они. Хотя Ивановна, говорят, сильно сохла по нему. Но не сознавалась. Он ей много горя доставил. Потом, квартиру поделить не могли. Он, вишь, к любовнице ушёл. А квартира на ём была записана. А Ивановна сказала: «Не отдам я тебе квартиру, сама буду жить».

— А могла она… скажем… тушу свиную разделать?

— Конешно, могла! Она такая мастерица. Хорошая баба, плотная… «Ударником труда» была. В журналах про её печатали…

До чёрного вечера, до ночи сидела я в гулком пресс-центре и терзала трубку, людей и себя. Я ещё больше запуталась и поняла одно: все эти люди могли быть убийцами и все должны были стать жертвами. И всякий из нас готов убить и заслуживает смерти. Я шаталась, черепная коробка трескалась и жгла кожу. Отчего все они так виноваты в своих смертях? Почему им всем не сиделось и не любилось? Для чего они все обросли таким количеством врагов и недругов?

— Куда едем?

Снова таксист задаёт мне фирменный вопрос. И я — нерадивый пассажир. Решила поехать к Лёве и на волне откровения, сожравшей мой покой сегодня (и навсегда), узнать у него всё

— Слышали что-нибудь об убийствах?

Таксист настороженно посмотрел на меня. Ручаюсь, где-то в глубине души он взялся за монтировку. Если пассажир ночью говорит об убийствах, нужно сгруппироваться на всякий случай.

— Это про те, о которых в газете пишут?

Я кивнула…

— Ну, слышал. Кто ж не слышал…

Он напрягся и замолчал. Всю дорогу держал меня в поле зрения, краем глаза отслеживал каждое движение. Даже смешно — меня тоже кто-то боится. А может, все они, дети моей Родины, так запуганы жизнью, маньяками и Лорой Ленской, что видят монстра в первом встречном?

Уже у самого дома, убедившись в моей безобидности, таксист сказал себе «вольно» и повеселевшим голосом сообщил:

— А я того таксиста знал!

— Какого?

— Которого убили! Он из нашего парка мужик.

— Сочувствую…

— Да не сочувствуйте… Такой чёрт был… Одного только меня в очереди раз двадцать подсидел… Ничем мужик не гнушался, только бы начальство его выделило… А уж шестерил как, сказать страшно! Можно подумать, он никогда счётчик не выключал… Жополиз был и шестёрка…

* * *

У меня был свой ключ, и я открыла дверь квартиры, в которой прожила так мало времени, но прожила его так бурно! Темно. Пусто. Уже в коридоре пахнет болезнью и пустотой. Я включила свет и прошлась по комнатам. Лёвы нет. На работе он тоже не появлялся. Я взяла телефонную трубку (моя рука за день приобрела форму, близкую к «рычагу») и засомневалась. Куда звонить? В больницы? В милицию? Юлии Марковне? О чём переживать? И переживать ли? Или радоваться?

Я прислушалась к собственным замученным ощущениям. Что я испытываю к человеку, который… впрочем, не будем повторяться. Организм ответил криками пустого желудка. Я сделала ещё одну попытку, расслабила органы чувств, приняла кучеобразную форму и закрыла глаза… Какое-то время основной оставшейся мыслью была жгучая ненависть к Чапе, потом вдруг заискрилось чувство катастрофической нежности к непонятному Лёве. Нежность посетила меня первой. А потом на неё посыпались обиды, страхи, претензии, вопросы, сомнения и желание хорошенько отхлестать Лёву по щекам за всю ту неразбериху, которую он посеял в моём уме.

Юлию Марковну будить я не решилась. Если она знает о том, что Лёва исчез, моё вмешательство ей не поможет. Если не знает — пускай не знает дальше. Милиция? Я вспомнила о творческом союзе Лёвы и капитана Ковальчука и несколько успокоилась. Наверняка с Лёвой всё в порядке. Человек, который дружит с капитаном милиции, не может быть преступником и точно так же не может быть жертвой преступления.

Поразмыслив ещё, я решила не звонить в больницу. Только по одной причине — у меня не было бы сил навестить Лёву. Если он болен, я узнаю об этом завтра. Если он мёртв… А ведь он может быть мёртв? Почему в это сложное время он не может быть мёртв? Я говорю не о случайной смерти от подлой руки уличного хулигана… Но существует и другая смерть — загадочная, подчинённая непонятному закону, полная иероглифов, вспышек фотоаппарата и моего участия…

Я ещё раз заставила себя обнажить чувства и почувствовала привкус желчи во рту. А вслед за этим — привкус смерти в воздухе.

Такси не ловилось. Может, они пугались моего растрёпанного вида? Не знаю. Часть дороги к дому Юлии Марковны я прошла пешком. В избытке визжали тормозами ночные сердцееды восточных кровей.

— Дэвушка, пакатаемся?

Знали бы они, что я за «дэвушка»! Возможно, я — чёрт, или демон какой-нибудь, или приближённый к демону.

Кавалеры, не обнаружив реакции на заманчивое предложение, некоторое время ещё ползли рядом, а потом срывались с места и, шелестя шинами, мчались на поиски других «дэвушек», более вменяемых.

Я только успевала отметить, что у них хорошие машины и что я совершенно не боюсь их. Страх перед реальными, земными людьми давно уже не терзал меня.

А потом, наконец, нашёлся смелый таксист.

 

Глава 25

Следующий день принёс дождь и Макса. Юлия Марковна тихо причитала в кресле. Вера Павловна где-то на улице выгуливала Чапу.

Макс расправил крылья и начал заниматься старушкой. С невыносимой для постороннего глаза нежностью и терпением он возился с ней, поил бульоном, слушал её воспоминания о детстве ныне покойного Ивана Ивановича и Лёвушки. Я любовалась Максом и в то же время колоссальным усилием воли заставляла себя и Юлию Марковну не думать о Лёве. Макс уже получил задание, он найдёт его — Макс справится с любой задачей. Но если Юлия Марковна сейчас спросит меня о том, где, в каком пространстве находится её сын и мой жених, — я не отвечу. И это наверняка спровоцирует новый приступ душевной боли у старушки. Лучше просто не вспоминать.

И вот что странно — Юлия Марковна не говорила о сыне! То есть она каждые двадцать секунд включала машину времени и перемещалась к песочнице, где маленький Лёвушка играл с маленьким Ванечкой, приглашая нас быть свидетелями её путешествий. Но реальному, сегодняшнему взрослому сыну, хворающему, лишившемуся друзей, единственному сыну звонить она и не собиралась! Это меня и радовало, и огорчало, и озадачивало.

Пришла Вера Павловна, приняла пост у кресла Юлии Марковны. Макс уже через минуту курил на лестнице, жадно всасывая в себя сигарету.

— В тебе погибает брат милосердия… Как ты думаешь, где Лёва?

Макс неопределённо пожал плечами. Это означало, что ему неинтересна судьба брата милосердия — пусть погибает — и что он не знает, где Лёва. Странно. Он ведь прочно зарекомендовал себя как любящий, хоть и странною любовью, брат.

— Сейчас объеду больницы… — почесал сизую джорджмайкловскую щетину он. — …Не хотел бы я оказаться на его месте… При живой матери и невесте не быть востребованным? И никто не догадывается, что с ним произошло? И никто не заявил в милицию?

Я молча проглотила этот пламенный текст. Всё правильно. Всё так и есть.

— Я поеду с тобой.

Макс сверкнул весёлым тёмным глазом:

— Совесть заела? Скажи спасибо, что я у тебя есть. Если бы не я, сколько глупостей ты натворила бы за это время! А сколько важного не сделала?

Уже борясь с мотором, Макс, как бы между прочим, кивнул на заднее сиденье:

— Там у меня фотоаппарат.

И я сразу поняла, какое развитие получит сегодняшний день.

— Это словно наваждение! — кричал Макс, вращая рулём. — Я только подставляю руки, и в эти руки кто-то вкладывает всё то мерзкое, что я даже не хочу видеть на заднем сиденье моего автомобиля! Я ощущаю себя не просто сосудом порочности, а предметом потребления! Вот что меня угнетает! Я — пользованный предмет потребления! И это при том, что всю жизнь я объективно никому не нужен… Не думаю, что желание быть чьим-то любимым мальчиком сублимировалось в полное отсутствие «Я»…

— Макс! Какого чёрта ты так сложно выражаешься?

Прошло всего пару часов с того момента, как мы выехали на поиски Лёвы. И вот мы с Максом уже снова на грани нового «приключения».

— Ты чувствуешь это? — орал он мне. Странно, как будто мы продирались сквозь пургу! Эфирное тело пространства вокруг было засорено до предела какими-то шумами, вспышками, грохотом, громом, грозой, криками, гулом, паром, воем — это при том, что мы оставались в машине!

— Чувствую!

Выжав 90, мы мчались навстречу новой смерти. И оба это знали. И, когда мы входили в розовый коттедж на кольцевой, я просила небо только об одном — чтобы это не был Лёва! Генетика ли, стадные ли материнско-беременные чувства, мысли ли о Юлии Марковне — не знаю, но что-то меня плотно держало в состоянии «если только… я сразу же умру, не выдержу». Если исключить эту спонтанную любовь к жениху, я была спокойна. Настолько, насколько бывает спокоен человек, который не владеет телом и лишён счастья владеть ещё и собственными органами чувств. В моменты «приближения ЭТОГО» я превращалась в растение, в инвалида с ампутированным страхом, и с каждым разом всё больше.

«Покачиваясь и стуча зубами, два зомби вошли в гостиную — так начала бы я какой-нибудь опус по мотивам. — Обострённое в такие моменты чутьё вывело их на нужное место — за диван. Там, за диваном, валялась дама 90-60-90, с чёрными волосами до копчика и со связанными руками. Лицо дамы рассмотреть было крайне трудно, поскольку его закрывала маска Комика из известного театралам масочного дуэта.

Маска в своё время претендовала бы на звание произведения искусства — литая, металлическая. Но в этот исторический отрезок времени, в этом спектакле она была Маской Посмертной, Трагической и, судя по всему, орудием убийства».

Макс грохотал мебелью, выбирая точки для съёмки.

Дама была ещё теплой. Возможно, причина тому — пылающий камин рядом. Извращенец-убийца содрал со стены маску — вторая всё ещё болталась рядом с одиноким гвоздём, — раскалил её в огне и каминными щипцами прижал к лицу дамы.

— Знаешь, кто это? — Макс ткнул пальцем в перчатке (мы — опытные свидетели, следов не оставляем) в портрет на стене. — Йоко Иванова.

Естественно, сейчас я с трудом вспомнила бы даже, кто такая Наталья Степанцова. Сейчас весь «сапиенс» во мне был направлен, во-первых, на поиск зодиакального иероглифа, во-вторых — на осознание ощущений от этого поиска.

…Всё, на что хватило моей фантазии — уж не знаю, управляемой кем-то или самостоятельно прорезавшейся, — это на то, чтобы разделить волосы дамы, рассыпанные по полу, на два жгута и навертеть из них нужную мне форму… Вспышка.

Потом, когда мы бежали к машине, я с треском переваривала новый вопрос: мною в этот раз двигало что-то или я сама совершила осознанный шаг для завершения картины чужого преступления? Я ведь уже знала, как должен выглядеть символ Овна… А в том, что убиенная — Овен, я не сомневалась.

Мне было страшно даже подумать о том, что я — соучастница. То есть я и была соучастницей, но ведь не по доброй воле, не по собственному желанию и изменить что-то в этом кровавом деянии я была не в силах. Но сегодня я поняла, что меня втянули в опасную игру, что грань между спокойствием и пропастью совсем крохотная, от белой совести до адских экзем в душе расстояние — полсантиметра…

— Она — актриса, известная, не скажу, что очень талантливая, — втолковывал мне Макс, — но лицом торговала успешно, много и часто…

Я вспомнила, кто такая Йоко Иванова. Главный персонаж отечественного трэш-кино. Секс-символ, дитя японско-советской дружбы, её золушкинская история в разных вариациях отметилась в каждом издании на русском языке.

Но её-то за что? Если убивать всех актёров, обойдённых талантом, отечественный кинематограф вымрет на много лет вперёд! Красивая женщина — уже это должно было стать её пропуском в благополучную старость…

— Наверняка разъярённый критик приложил руку… Или киллера наняли по заявкам зрителей. Никудышная была актриска.

Я посмотрела на Макса — всегда трезвого, уверенного в себе, циничного. И тут память — безо всякой связи с внешними ощущениями — начала выбрасывать картинки виденного полчаса назад. Разбросанные коврики, конфеты на столе, полупустые бокалы и… И… И!!! Плетеная бутылка, фирменное вино Инги Васильевны на столе! Точно такая же тара валялась где-то в полиэтиленовом больничном пакете.

Я сверилась с ощущениями — ну, точно! Оно!

— Макс, скажи, там могла побывать Инга Васильевна?

— Запросто! В погоне за сенсацией она где угодно может оказаться… старая лесбиянка… — сказал Макс и безжалостно затормозил на перекрёстке. Рядом с окном, на тротуаре, стучал тростью о светофор слепой дедушка.

— Проходи, отец! Зелёный! — крикнул ему в ухо Макс.

Дедушка кивнул и мягко заскользил блестящий наконечником трости по дороге.

— Да, отец! — Макс посигналил. — Там за углом пост ГАИ, скажи парням, что за кольцевой, в Северном посёлке, проблемы… Стреляли там и кричали… Пусть подъедут, актрису разыщут, ладно?

Старичок остановился, настроил ухо и часто закивал.

— Кто его знает, понял он или болезнью Паркинсона страдает, — Макс высунулся из окна. — Осторожнее иди, отец, высокий бортик!

Старичок тронулся.

* * *

Макс не позволил мне ехать в «Вечерку». Апеллируя к моей гуманности, просил утешить одинокую Юлию Марковну и пощадить сотрудников газеты, не виноватых в моём теперешнем внешнем виде. Насколько я могла понять, глядя в зеркальце на боку машины, выглядела я не самым худшим образом. Бледновато, конечно, для теплокровного существа, но терпимо…

— Видишь ли, если Инга Васильевна вздумает обнаружить характер, мне будет проще убегать одному, — сказал он на прощание и ласково постучал по моей спине.

Я уже неплохо знала Макса и понимала, что такой текст означает его глубочайшую обеспокоенность происходящим. Я просила его об одном — быть осторожным и потом, после встречи, подробно рассказать всё мне. Он, в свою очередь, просил меня беречь здоровье и поскорее написать статейку о Лоре Ленской.

Он наверняка знает, что я беременна, и пытается уберечь меня от стрессов сверх той стрессовой дозы, которую я получаю, соучаствуя в преступлениях…

Юлия Марковна спала, окружённая лекарственными пузырьками и упаковками. Чапа с порога предложил мне большую концертную программу, но я велела ему отправляться к чертям собачьим, и он замолчал и исчез.

Лёвы дома не было. Телефон молчал.

Я включила телевизор и обнаружила в нём человека с трагическим лицом, который обозревал криминальную хронику. О, жизнь! О, необъяснимая тяга граждан к преступной кухне! Что ни программа, то «Криминальная хроника»!

— Судя по всему, — вещал телевизор, — убийства совершают разные люди. Но действуют они по одному и тому же сценарию. Так что есть основания утверждать о преступном заговоре, о секте или целом бандитском сообществе, в состав которого, вполне возможно, входит и так называемая Лора Ленская.

Появился корреспондент, на фоне знакомой мне двери в редакцию «Вечерки».

— Сотрудники этой редакции утверждают, что видели Лору неоднократно. Если верить их словам, Лора — вполне реальный персонаж, молодая привлекательная женщина, которая иногда появляется в редакции, очень быстро пишет материалы, сдаёт их и исчезает. Причём в последнее время её никто не видел, а материалы появляются исправно. Главный редактор «Вечерки» настаивает на том, что получает их по электронной почте от анонимного автора, а Лору она видела лишь мельком и на самой заре их отношений.

На экране заблистала Инга Васильевна. Как всегда, космически красивая и невозмутимая.

— Что же здесь такого? — она закурила. — Я говорила неоднократно и скажу ещё раз: меня не интересует источник информации, его отношения с законом и его моральные принципы. Достаточно того, что описываемые в материалах события имеют место, всё соответствует действительности и не является авторским вымыслом. Если вы помните, задача журналиста — как можно оперативнее донести информацию до слушателей. А за отношениями моего автора с законом пускай следит милиция.

— Вы хотите сказать, что вам всё равно, происходят ли эти преступления до написания статьи или совершаются во имя её написания?

Инга Васильевна с жалостью посмотрела на корреспондента:

— Мальчик, каждый должен заниматься своим делом. Я не знаю, для чего я делаю эту газету. Ради получения денег? Или, возможно, я зарабатываю деньги во имя будущего газеты? Это не то, что должно меня волновать. Уверяю вас, если бы Чикатило захотел писать мемуары — в качестве анонимного вольного преступника или в качестве послушного заключённого, — ваш киноальманах первым бы бросился отвоёвывать на них право. Мы с вами — шакалы, а не голуби мира, молодой человек…

Странно, почему они не вырезали это…

— Последний вопрос: почему вы не даёте возможности другим изданиям и следователям пообщаться с Лорой Ленской?

— О, я уверена, с ней уже общались… Это ничего не дало. Лора — всего лишь случайный свидетель. Это может выглядеть неправдоподобно и мистически, но она только СЛУЧАЙНЫЙ СВИДЕТЕЛЬ! Не она совершает эти преступления, и не ей за них отвечать… Хотя…

Тут она посмотрела прямо в мои глаза — экранная, электронная Инга Васильевна.

— Хотя… Если долго трёшься о стену, на тебе остаются следы побелки… Я до сих пор ещё не разгадала Лору. Но думаю, что очень скоро раскрою её феномен…

Это звучало красиво — как постановочная голливудская угроза. Вот стерва! Я переключилась на другой канал и долго щёлкала кнопкой, избегая новостийно-аналитических программ и криминальных хроник.

Теперь вернёмся к газетам… Стараясь забыть прозрачный телевизионный взгляд Инги Васильевны, я прижалась к буквам лбом. Сегодня выйдет ещё одна статья. Боже, как это, наверное, увлекательно — следить за развитием таких событий? А Макс, видимо, конспирируется… Хотя зачем ему конспирироваться? Насколько мне известно, он водитель Инги Васильевны. Кто заподозрит водителя в каком-то авторстве? Меня смущала их непонятная договорённость с Ингой Васильевной… Но Макс знает, что делает.

Это новое убийство… Знала бы моя мама, что я буду относиться к виду смерти, как к виду разбитой чашки…

Йоко Иванова. Я могла даже не справляться в «Женском журнале», — женщина, Овен. Всё совпадает. Кое-что меня смутило и взволновало. Я сравнивала имя актрисы с другими Овницами. Что-то странное.

Наконец я поняла. Имя! Дело в её странном имени. А самое главное — на «Й»! Где вы видели имена на «Й»? Во всём списке больше имён на «Й» не было.

Лагунина звали Андрей. Учительницу — Бронислава. Адвоката — Велемир. Художницу — Галина… И так далее! А, Б, В, Г, Д, Е, Ж, 3, И, Й! Боже мой! Он убивает по алфавиту!

Я упала на пол. В телевизоре в это время заиграли фанфары и сердитый голос произнёс: «Сегодня в “Криминальном досье”…» Прибежал Чапа и с выражением счастья на лице начал нападать на мою руку.

— Чапа, — взмолилась я, — оставь меня в покое, Чапа… Моя голова сейчас лопнет.

Он не понимал, когда с ним разговаривали спокойно. Ему было плевать на моё состояние, он не чувствовал приближения моего звёздного часа… Или моей трагедии.

— Выключи телевизор, Чапа, — попросила я его официально.

Чапа сделал вот что. Он напряг коротенькие окорочка, выстрелил собою вверх, с третьей попытки глухо шмякнулся на стол, затем яростно заскрёб когтями гладкий бок холодильника. Телевизор был на нём. И добраться до него пёс смог бы в одном случае — спикировав с лампы на потолке… Тем не менее он с маниакальным упорством крушил холодильник и алчно пялился на телевизионные кнопки.

Я подставила ему ладонь, мне было интересно знать, чем закончится восхождение животного на «Эверест». Оно закончилось полной и бесповоротной капитуляцией бытовой техники. Чапа напал на телевизор в ста пятидесяти двух местах и убил бы его в конце концов насмерть — других способов выключения он, судя по всему, не знал, — но я вмешалась и сбросила агрессора на пол. На полу Чапа ещё долго метался, рыдал и грозил взглядом телевизору — мне пришлось попросить пса удалиться и лечь поспать. Что он и сделал.

Честно говоря, я не придала особого значения появлению тени дедушки Дурова. Мало ли, что умеют в наше время делать собаки. Возможно, я просто сошла с ума и всё мне это просто померещилось…

Алфавит… Знаки… Зодиак… Какая безвкусица!

И кто же следующий? Следующей жертвой, если верить моей формуле, будет мужчина, Телец, его имя будет начинаться на «К». Десять минут — и я вычислила в журнальной таблице четыре подходящие кандидатуры: сатирик Кирилл Ванецкий, учитель (снова учитель!) Кирилл Краснопресненский, боксёр Константин Битов, ди-джей Клим Самгин. В случае с последним я несколько сомневалась — имя и фамилия явно не родные… Но остальные… Каждый из них может быть ТЕМ САМЫМ, к трупу которого меня неудержимо потянет в ближайшее время…

Позвонить и предупредить? Это будет правильно. Но что я им скажу?

И, кстати, где же Лёва? Путаясь в объяснениях, чувствуя себя дерзким рецидивистом, я вычислила номер знакомого мне милицейского отдела и разыскала капитана Ковальчука.

— Извините, — бормотала я, поражаясь собственной глупости и смелости, — дорогой капитан, вы не знаете, случайно, где может сейчас находиться Лев Петрович Волк?

Капитан ответил не сразу. Явно даёт сейчас сигналы подчинённым, беззвучно шепчет: прослушать! узнать номер! Сейчас начнёт заговаривать зубы, тянуть время.

— Откуда вы звоните, Наташа?

Совсем неромантично, мог бы поводить сначала меня на крючке.

— Я нахожусь сейчас в доме Лёвиной мамы.

Получи, капитан! Можешь не прослушивать…

— Хорошо, мы как раз собирались вас навестить…

Разумеется, вы хотели меня найти. Странно, что вы давно не сделали этого. Сказать ему о моих открытиях или нет? Я вспомнила напряжённое капитанское лицо и поняла, что говорить с ним о приступах интуитивного прозрения, телепатических связях и блеске женского разума бесполезно. Даже преступно.

— Капитан, вы можете выдать мне пистолет?

Господи, зачем я это ему сказала? Теперь мне грозит пятнадцать суток «за оскорбление должностного лица при исполнении…»

— Посмотрим… Лев Петрович, по нашим сведениям, в больнице Скорой помощи… У него сильнейшее отравление организма, критическое положение… Я был уверен, что вы осведомлены…

Нет, я не была осведомлена…

Капитан Ковальчук не арестовал меня по телефону, отпустил с миром, попросив явиться в следующий понедельник в участок «дать показания по делу убитого шофёра»…

Ну что? Ехать к Лёве? Нужно задать ему пару сотен вопросов. Мне было жаль его. И Юлию Марковну тоже. Я посмотрела на беспокойно вздрагивающую во сне старушку… Два родных мне человека, оба в ужасном состоянии, покой обоих зависит в какой-то мере от моей активности… Я представила себе своего нерождённого ребёнка взрослым сыном, больным, брошенным невестой. И так разволновалась, что была готова эту невесту убить!

Нужно было очень плотно подумать. Этим и занялась.

 

Глава 26

Утро следующего дня. Вероника Витольдовна Пиотровская с выражением безразмерного удивления получила из моих рук стопку исписанных листков.

«Я — ЛОРА ЛЕНСКАЯ»

— Очень претенциозно, — растерянно заметила Вероника Витольдовна.

«…Моё несчастье в том, что я не утратила умение прислушиваться и чувствовать. На моём месте мог быть любой человек, чей разум открыт для восприятия. К моему сожалению, таких людей осталось немного…»

— Что за чепуха? Это она сама вам сказала? — Вероника Витольдовна подозрительно посмотрела на меня: явная авторская отсебятина, вымысел.

— Да, Вероника Витольдовна, это — текст Лоры Ленской. Ни одного моего слова.

— Да, я была лучшего мнения о ней, — произнесла Пиотровская и углубилась в листки.

Стараясь не стучать каблуками, я двинулась к кабинету Рушника, ступила в коридорную тень.

— Что вам опять? — вскочил Рушник и закупорил вход в собственный кабинет. — Я работаю, а вы меня отвлекаете!

— Нужно поговорить, — я легко оттолкнула его и прошла в кабинетные недра.

— Говорите, только быстро, — Рушник спрятался за моей спиной, хрустнул кофейным пакетом.

— Николай Игоревич, вам нравится убивать людей?

— Что?!! — Рушник внезапно притих. Нормальная девушка на моём месте сорвалась бы с места и укрылась под сенью шкафа — кто знает, каким тяжёлым предметом пожелает объяснить степень своего возмущения Николай Игоревич. Но я была спокойна. Я контролировала каждое движение Николая Игоревича. При этом мне вовсе не нужно было смотреть в его мятое лицо пронзительным магнетическим взглядом…

«…Я — Лора Ленская. Это мой диагноз, но в этом состоянии я открыла в себе некоторые таланты. Например, талант не сходить с ума. Или талант терпеть. Талант не бояться. Талант, как ни странно, любить жизнь и ближних… Заметьте, и это тогда, когда случай сделал меня проводником ужаса, страха и свидетелем самого страшного на земле — смерти человека…»

— Но я был вынужден сделать это! — неожиданно взвизгнул Николай Игоревич, схватил меня за плечи и развернул к себе. — Ты понимаешь? Я просто был вынужден сделать это!!! Другой возможности выжить я не находил. Меня уничтожили мо-раль-но! А я решил уничтожить фи-зи-чес-ки!!!

Его глаза пожелтели, потом покраснели, он упал на стол и забился в истерических рыданиях.

Немедленно появилась медсестра в образе проходящей мимо секретарши Лены.

— Николай Игоревич, вам плохо? — она только минуту смотрела на меня, но в этом взгляде отразилось всё презрение к мучительнице славного Николая Игоревича. — Вам плохо, Николай Игоревич?

— В вазе! В вазе! — выдохнул окончательно Рушник. — Там не так уж и много! Я уточнял! Не так уж и много!

Кажется, Николай Игоревич подвинулся. Этого и следовало ожидать.

Лена, вереща, прыгала рядом. Рушник корчился на полу, изо рта его бежала жёлтая пена.

Я вышла.

Оказывается, получить власть над кем-то не так уж сложно. Сначала я поняла, что могу управлять собакой — как будто у меня в руках невидимая дистанционка. Потом я пробовала заставить других людей выполнить мои невинные приказики — ничего криминального, обычные бытовые просьбы… Срабатывало… Я лишь хочу сказать, что кто-то управляет таким же образом и мной.

Осталось только позвонить в милицию, вытащить их всех, этих орлов, сюда, указать пальцем на Николая Игоревича и оставить разбираться. Доказать что-то будет трудно, но то, что он безумен, — очевидно. Остаётся понять, как он всё это делал…

И не успела моя нога придавить пол за порогом кабинета Рушника, как внутри тела включилась сирена. Скорее! Скорее! Снова! Снова смерть!

Я выбежала на улицу и просто помчалась вперёд. Этот невидимый изверг тащил меня по газонам, по колючей изгороди прямо за нити нервов. Я смогла только удержаться на мгновение за таксофонный аппарат и набрать номер Юлии Марковны.

— Юлия Марковна!

Что я хотела сказать ей — не знаю…

— Наташенька? Макс звонил пять минут назад! Срочно хочет тебя видеть! Едет в сторону «Макдональдса» на Лермонтовской!

Я уже бежала дальше. Метро. Удивлённые лица упакованных в плащи пассажиров — я выскочила из редакции в одном пиджаке.

Я стала гораздо сильнее с тех пор, как понадобилась этому монстру. То есть я считала себя сильной и до этого времени, но как я могла проверить эту силу? В недосыпаниях накануне контрольных? В существовании на два доллара в день? Ерунда — половина людей так живёт. Нужен совсем другой лакмус…

Когда-то мы с Максом уже обедали в этом «Макдональдсе». Страдания мои только начинались. Только начинался для меня Макс. И я была жертвой. Кто я теперь?

Найти Макса не составило большого труда. Я чувствовала его.

«…Убийства совершает не один и тот же человек. То есть один человек, обладатель необъяснимой силы, контролирует этот ужасный процесс, заставляет несчастного, не контролирующего свои действия, заносить руку с ножом. А вдруг убийцами выступают как раз будущие жертвы?..» — такие мысли стучали в моём больном мозгу.

— Возможно, он ещё жив… — предположил Макс, не здороваясь.

— Вряд ли. Его убили только что, он мёртв.

Нас прибило к теннисным кортам у Центрального парка. Вспугивая девочек в облегающих трико, мы промчались по беговым дорожкам, затем свернули в парк.

— Боюсь, нам придётся долго искать его! — весело крикнул Макс.

— Не бойся.

Человек лежал метрах в двадцати от дороги. Стриженый затылок, массивное тело, пахнущее живым потом, грязный спортивный костюм. На лице и висках кровоподтеки. На руках — ношеные и перепачканные боксёрские перчатки.

— Это Константин Битов, заслуженный боксёр, Телец, и лежит он в нужной Ему позе… Фотографируй.

Макс посмотрел на меня с удивлением.

«…Сначала я повиновалась этой чужой воле. Потом пришлось выбирать — окончательная потеря разума, полная ужаса и крови жизнь человека, не владеющего собой… Или попытка решить проблему».

— Его хорошенько отметелили, — Макс прутиком отвернул воротник куртки. — Плохо же он владел своим ремеслом, если не смог защититься…

Когда мы ехали назад, я думала о силе, которой должен обладать человек, способный уничтожить такую гору мышц.

«…Убийцей — главным убийцей — движет не страсть к накоплению денег. Вряд ли он мстит конкретным людям. Хотя с жертвами убийца знаком. Скорее поверхностно, нежели тесно. Он движим какой-то великой (для него) целью. И скорее всего он просто ненавидит жизнь и людей и придумал некий ритуал, с помощью которого — накажет кого-то? Привлечёт к себе внимание? Он один знает…»

— Будь осторожен с Ингой Васильевной.

— Это почему ещё?

— Потому, что она — враг, она — опасна, она — непредсказуема и замышляет чёрт знает что… Ты знаешь, что я обнаружила тогда в доме актрисы?

— Брось, — Макс поморщился. — Она безопасна, как трёхлетняя бритва… Инга Васильевна — существо абсолютно предсказуемое, простое в управлении, хоть и красивое. Или лучше так — простая в управлении, потому что слишком красивая.

Посмотрел на меня. Пытается дразнить? Я, конечно, не такая красивая… Мерзавец.

К виду мёртвых людей я привыкла.

«…Боюсь, я не выдержала бы этого столкновения со Злом — реальным, жутким, не киношным. Спасибо дорогим людям, милым моим друзьям, которые были со мной и поддерживали меня…»

— Всё, что её интересует, — это карьера и слава… Ради этого она маму продаст. А мы общались с ней легко — через Интернет. Я загружался в соседний кабинет, писал текст, а фотографии оставлял в виде неподписанной плёнки у вахтёра. Так мы с ней условились. И — верь мне — ни я, ни ты, ни вся мировая скорбь и слёзы вдов её не волнуют…

— И много денег в результате ты получил?

— Скоро увидишь… Я уже когда-то говорил, что у меня будет к тебе маленькое, но интересное предложение? Беби, я так устал жить одиноким волком! Хочу дом, газонокосилку и пивное брюхо!!!

«…Он ненавидит в людях то, что они берут взятки, изменяют, врут, красятся, незаслуженно побеждают, носят чужие титулы, курят, пьют, колются, не следят за собой или — наоборот — делают картинку смыслом жизни. Он вряд ли образец совершенства, но он был бы лучше многих, если бы не эта его болезнь».

— А что, ты больше не бережёшь меня для Лёвы?

— Лёва? — Макс остановил машину. — Мы с ним недавно повздорили… И серьёзно. Короче, я изменил своё мнение… Я не хочу сейчас говорить о нём…

Он вытолкнул меня из машины и уехал. На ходу обернулся и послал воздушный поцелуй.

— Сегодня едем за билетами в какой-нибудь город контрастов! Отбой всем, надоело! Собирай вещи!

Юлия Марковна чувствовала себя неважно. Она щёлкала дистанционным управлением и мяла пальцами виски.

— Наташенька? — слабо крикнула она, когда я была ещё в коридоре. — Звонил Лёва! Он просил прощения за то, что пропал, — был в срочной командировке… Скоро появится… А я — ох! — совсем расклеилась… Я не говорила Лёвушке о Ванечке. Они ведь были друзьями.

Я ещё раз прослушала расширенную версию рассказа о песочнице.

«…Я знаю этого человека. И он меня знает. Это так и есть. Он — хитрый чёрт — не только реализует какие-то свои чёрные замыслы. Он наблюдает за мной. Ему интересно, каким боком я повернусь на сковородке, он изучает мои хрипы и предвкушает конвульсии. Вряд ли он меня слишком любит или слишком ненавидит. Но для чего-то он выбрал меня, и я играю первую скрипку в его проклятом оркестре…»

Если это — Рушник (а я почти уверена — он), не исключено, что он действует заодно с Ингой Васильевной. Нужно всё обосновать, вычислить, доказать. Как? Я и близко не знала правил разоблачения преступников. Нужно спросить об алиби, пошушукаться с соседями. Какого чёрта я сегодня раньше времени загнала этого Рушника в угол?

А пускай знает и боится!

А вдруг он меня убьёт?

А хоть бы и так…

— Наташенька, это невероятно… Как жалко Ванечку, как жалко… Милый, славный мальчик…

Не такой уж и милый. Лицо ящерицы в тонких очках на портрете в его доме и забрызганный кровью список должников на столе. Среди должников — «мама — 20 у. е.». Щепетильный был парень…

— Он — Рыбы. Рыбам сам Бог велел заниматься психологией…

Следующие двадцать минут были очередным потрясением для Юлии Марковны. Я металась по квартире, гремела табуретами и разбрасывала вокруг себя вещи. Обезумевший от счастья Чапа нападал на тапки и ноги. В воздухе кружились газетные обрывки, как большие авангардные мотыльки.

— Я убрала их, Наташенька! — Юлия Марковна робко пыталась сориентироваться. — Кто же знал, что все эти бумаги вам понадобятся…

— Где они?

— Ну, не помню… Возможно, выбросила…

— Куда??!!

— Ну, в мусорное ведро, — совсем смутилась Юлия Марковна. И добавила на тот случай, если я вдруг от волнения забыла, что обычно бывает с мусором: — А потом это ведро выносят во двор…

Я вывернула ведро наизнанку. Не на пол, ясное дело, даже в состоянии стресса я могу отличить ухоженный пол от пола, на который можно выворачивать любые вёдра. Я бросила на надраенные плиты половую тряпку и только на неё — к окончательному Чапиному экстазу — высыпала всё ведро.

Юлия Марковна какое-то время мрачно наблюдала за мной, потом вздохнула и вышла в коридор.

— Пойду к Вере Павловне пока схожу…

«…Я догадываюсь, кого он убьёт в следующий раз. И — если я вдруг опоздаю, то уже следующую жертву вычислю наверняка. Каждое убийство добавляет новую подсказку. Возможно, кто-то на моём месте давно бы рассчитал эту жуткую траекторию…»

Я перелопатила всю кучу отходов и, только поостыв, догадалась, что стопка газетных листков не ляжет так просто в узкое ведро. По крайней мере, должны остаться следы работы бумагорезки, а здесь налицо только следы работы веника. Есть несколько отсыревших бумажных комков. О, счастье! За баночками со средствами кухонной борьбы, за сантехнической трубой — плотная пачка газет.

Вот он — мой боевой жёлтый листок с гороскопными прогнозами! Я искала список рекомендуемых каждому знаку Зодиака профессий. Долго и мучительно, в очередной раз, краем глаза выхватывая аршинные заголовки: «ЗЕМЛЯ СКОРО ВЗОРВЁТСЯ ОТ СТОЛКНОВЕНИЯ С МЕТЕОРИТОМ!», «ЖЕНЩИНЫ-ЛЮДОЕДЫ ОБНАРУЖЕНЫ В ГОРОДСКОЙ КАНАЛИЗАЦИИ!», «МАЛЬЧИК С ЧЕТЫРЬМЯ НОЗДРЯМИ ПОЯВИЛСЯ НА СВЕТ В ГЛАВНОМ РОДДОМЕ СТОЛИЦЫ!»

Так вот. Приблизительный список, составленный на основе изучения «жёлтой» прессы.

Ракам рекомендуется заняться шоу-бизнесом и музыкой. Львы с рождения чувствуют себя учителями. Девы всегда трезвы и рассудительны, из них получаются хорошие адвокаты и юристы. Весы — натуры высокохудожественные, мятежные, их полезнее всего задвинуть за мольберт и дать краски. Скорпионам, напротив, краски давать преступно, но лучше дать скальпель, а Стрельцам можно вручить черпак и продукты питания — пускай готовят еду. Козероги родились для трибуны. Водолеи — гуманны и сдержанны, и когда трезвы, обладают хорошей реакцией, почему бы им не попробовать себя в роли водителей? Рыбы одухотворены настолько, что могут заговаривать воду, пускай идут в психологи. Овны — взбалмошные, яркие, капризные, упрямые — склонны к профессиональному нарциссизму. К актёрству, например. Тельцам лучше сразу уходить в большой спорт, а Близнецам — в большой бизнес.

Сказать о том, что эти богато украшенные голыми девушками гороскопы были субъективны, — мало. Они были мне неприятны — и как существу разумному, и как лицу, причастному к происходящему. Изученные мною звёздные исследования были анонимны. Но совершенно очевидно, что всё это — фрагменты одного сценария. И, возможно, дело рук одного автора.

Предложенные варианты профзанятий совпадали с занятиями уже почивших героев. Разумеется, даже эти кретинские гороскопы давали альтернативу — два-три варианта рекомендуемых работ. Удивительно то, что первые названные варианты и были теми самыми, реализованными сначала жертвами, потом — убийцей. И если исходить из того, что в живых остался представитель только одного знака Зодиака — Близнецы, предполагаем ту же схему и называем его бизнесменом. Первая предложенная гороскопом роль. Круг сузился до предела.

Близнецы, дама, известный бизнесмен, имя начинается на «Л», будет убит орудием собственного труда. (Будет засыпан деньгами? Умрёт от разрыва сердца, знакомясь с платёжками?)

«Женский журнал», развёрнутый и переложенный на нужной странице, немедленно предложил мне единственный возможный вариант интересного мне «Человека года».

Лариса Кац, глава банка «Северная крыша, Близнецы, первая бизнесвумен страны и всё такое.

Как же он решит её убить? То есть он может сделать это как угодно, но ему не хочется повторяться — это раз. К тому же убийство должно оставаться ритуальным. А что представляет символ бизнеса?

Калькулятор, счета, деньги, драгметаллы, рэкет… Фу, как мало логики.

Я на мгновение пришла в себя и оценила мизансцену — кухня, аккуратно разложенный по секторам мусор, развёрнутые на портретах фотомодели газеты и я на полу, посреди всего этого «великолепия»…

Протянула руку и разлепила посеревший комок бумаги из числа старого, приплюснутого уже мусора. (Юлия Марковна ведёт умеренный образ жизни, продуктов жизнедеятельности после неё остаётся немного, вот он и накапливается по-сиротски, скромненько, многодневно.)

На измочаленном листке с высокохудожетвенной точностью, ярко и образно — и очень похоже — была нарисована сцена убийства актрисы Йоко Пановой… Убийца остался за кадром, неизвестный художник обозначил его руки в перчатках: одной он держа тонкую шею актрисы, другой — триумфально размахивал дымящейся маской мима. Взгляд актрисы выражал серьёзные опасения за свою жизнь.

Ну что же это такое?!! Кто мог намалевать это, бросить в мусорное ведро в доме Юлии Марковны и спровоцировать меня на мусорокопание? Откуда этот передвижник знал детали убийства и интерьера дома актрисы? Вот они — изображены на бумажке, — портретики и рисуночки на актёрских стенах, статуэтки и репродукции великих вперемешку с плакатными котиками… Господи! Как я могу всё это выносить?

Я набрала номер Веры Павловны.

— Я могу возвращаться? — робко поинтересовалась Юлия Марковна. — Вы уже нашли то, что искали?

— Да, нашла… Скажите, Юлия Марковна, кто мог оставить в вашем мусорном ведре рисунки?

— Рисунки?

— Ну да… Художественные изображения… На белой бумаге, формат А4, мягким карандашом, люди в движении… Кто среди ваших знакомых рисует?

— Ну… Все по чуть-чуть… — она совсем смутилась. — Лёва… Вера Павловна… Я тоже, иногда, когда никто не видит… У меня есть альбомы, вы можете посмотреть, если вам интересно… Но, право же, это не имеет никакой художественной ценности…

Что ещё? Спросить у старушки, не помнит ли она, при каких обстоятельствах была написана «мусорная картина»? С натуры рисовалась, или по памяти? Да что уж там — не она ли убила эту самую позирующую актрису?

— Спасибо, Юлия Марковна.

Я разлепила два оставшихся бумажных комка. На одной картинке — переломленный пополам музыкант Лагунин. На втором — знакомые, тщательно прорисованные, подретушированные гипсовые завитки монументальной вазы. Если мне не изменяет память, до сих пор эта ваза украшала жилище Лёвы…

Я в любом случае не дождалась бы Юлию Марковну. Во-первых, естественно, я решила осмотреть вазу. Не могли её рисовать просто так, без тонкого намёка. Во-вторых, даже если бы никакой вазы не было, я бы всё равно помчалась куда-нибудь сама-не-знаю-куда. Потому что в самых периферийных уголках моего организма началось знакомое брожение чувств. Тошнота, дрожь, волнение, желание делать непонятные вещи, тревожность, возбуждение, окончательная потеря разума — известные ощущения всех беременных женщин вообще и меня в частности. Как соучастницы преступления. И двенадцатого готовящегося убийства. Я взяла все деньги, которые смогла найти в квартире Юлии Марковны. Потом верну.

«…Возможно, я погибну. Я сообщаю это без надрыва, хотя, конечно, умирать не хочется. Просто невозможно поверить в то, что он оставит в живых свидетеля. А я — свидетель».

Пустая Лёвина квартира была доверху наполнена смертельной тоской и запахом беды. Нет, боже упаси, непосредственно в доме не имелось никаких следов насилия и жестокости. Наспех прибрано, такое ощущение, будто Лёва утратил своё большое и светлое чувство любви к порядку. Или как будто ему стало всё равно. Да, скорее ему стало всё равно. Посуда на столе, открытая дверца микроволновки, — о ужас — носки комочком на полу. И над всем этим — красавица ваза.

Я прощупала каждый сантиметр её гипсового тела. Простучала колонну-постамент, заглянула внутрь. Внутри обнаружила маслянисто-металлическое озерцо, пошевелила бесхозной тапочкой, долго рассматривала осевшие на ворсинках вертлявые капли. Хвала разуму, я не стала пробовать это на зуб, одумалась в последний момент.

Потом я до конца дня бродила вокруг головного офиса банка «Северная крыша». Пыталась звонить главе. Секретарь в первый раз ещё интересовалась целью моего вторжения. Но после того, как я в пятый раз попыталась убедить её в необходимости предупредить жестокое ритуальное убийство её начальницы, интересоваться перестала.

— Прекратите нас терроризировать! — прошипела она перед очередным швырянием трубки. — Ещё звонок — и я вызову милицию!

— Чудесная мысль! Вызывайте!

 

Глава 27

Всю ночь меня мутило, и к утру я уже не сомневалась, что убийство произойдёт именно сегодня. Судя по силе мути, убийство будет знаковое, значимое и значительное. Юлия Марковна исчезла из дому раньше, чем я проснулась-очнулась. Мне некому было задавать вопросы, и не с кем было советоваться.

Я позвонила в редакцию любимого журнала и попросила Веронику Витольдовну Пиотровскую связаться с пресс-атташе банка «Северная крыша», с пиар-менеджером, с кем-нибудь, кто занимается контактами главы банка с журналистами. Можно было просто вызвать милицию, можно было поднять на уши все издания или, в крайнем случае, Ингу Васильевну. Она бы, с её могучим желанием писать продолжение истории убийств, утрамбовала любые препятствия на моём пути к очередной «жертве». Но я не сделала ни того, ни другого, ни третьего. И вот почему — мне нужен был убийца. Никем не вспугнутый, не предупреждённый, ни о чём не предупреждающий. Зачем же я буду информировать красавицу Ингу Васильевну, если, к примеру, убийцей является всё-таки она? И какие аргументы предъявлю в разговоре с милицией? Я появлюсь на месте преступления раньше него (неё) — сверхгениальный ход! Я разоблачу его (её), я с ним рассчитаюсь, избавлюсь, наконец, от него. Оставалось только придумать, КАК именно я от него (неё) избавлюсь (разоблачу, рассчитаюсь) — боевыми искусствами я не владела, права на ношение оружия не имела. Ладно! Додумаю по дороге!

Вероника Витольдовна, естественно, не была настроена помогать мне с первой же ноты. Этого и следовало ожидать. Более того, я рассчитывала на то, что она сошлётся на занятость и попросит перезвонить завтра, послезавтра… Санкций на написание материала о главе «Северной крыши» не было, не было и причины баловать меня вниманием.

— Перезвоните завтра, я занята!

Я перезвонила ещё раз, потом пообещала приехать и просить её об одолжении лично. Вряд ли ей хотелось наблюдать меня, так что в скором времени просьба о посредничестве была удовлетворена. В том, что ни один человек в редакции не узнает о моей затее, (под «ни одним человеком» я имела в виду прежде всего Рушника, ещё одного подозреваемого…), я была уверена. Вероника Витольдовна ни за что в жизни не станет рекламировать активность такой мерзавки, как я. Кто знает, вдруг из моей затеи выйдет толк? Вот если толка не выйдет, тогда другое дело. Тогда Вероника Витольдовна скажет со вздохом, роняя пепел на грудь:

— А это ведь я договорилась обо всём, подготовила базу… До последней минуты надеялась, что девочка действительно задумала что-то грандиозное… Но, увы, оправдались только мои худшие прогнозы…

Мне пришлось хорошенько упереться лбом в холодное автобусное стекло для того, чтобы избавиться от галлюцинаций на тему Вероники Витольдовны. Эффект амнезии был кратковременным и слабым. Измочаленные, воспалённые клетки моего мозга немедленно наполнились новой ерундой — автобусными запахами, вялым страхом и снова Вероникой Витольдовной.

Секретарша главы «Северной крыши» встретила меня не очень весело. Хорошо развитые уши и интуиция подсказывали ей, несомненно, что я — источник серьёзных проблем. Возможно, она узнала мой голос…

— Лариса Соломоновна уехала, будет завтра… Я могу ей что-то передать?

У меня интуиция, между прочим, развита ещё лучше. Никуда не уехала Лариса Соломоновна, сидит в своём кабинете за дверью, просто передумала общаться с незапланированной журналисткой. Да и эта жрица делопроизводства наверняка нашептала нехорошего…

— Хорошо, я подожду…

— Как это… Подождёте?

Она пыталась корректно объяснить мне, что ждать Ларису Соломоновну здесь, в приёмной, не совсем удобно и т. д. А по телевизору в приёмной в это время шли «Новости». И в «Новостях», естественно, было очередное возмутительное убийство известного спортсмена Битова, версии, комментарии… Может, ткнуть пальцем и пообещать, что персона Ларисы Соломоновны в ближайшее время будет рассмотрена в таком же нерадостном аспекте? Грубо и непонятно. Она просто вызовет милицию или охрану, и всё кончится. Второго раза не будет. Как и следующего настолько мощно вычисленного мною кандидата в «жертвы». В следующий раз мой маньяк придумает какую-нибудь новую формулу. Хотя… Не будет никаких формул… Скоро всё закончится, но как?

Потом ведущий «Новостей» безразличным голосом сообщил, что завтра могут быть помехи в работах разных механизмов и организмов, потому что завтра — парад планет. Все сознательные астрономы уже в боевых стойках, потому что…

Я даже не удивилась. Естественно, он должен был выбрать для завершающего аккорда что-то в этом роде. И тут же мой механизм (организм) скрипнул и сбавил обороты, туго наверченные на колёсики нервы обвисли и перестали звенеть. Мне вдруг всё стало понятно…

— Хорошо, я приду завтра. Только сделайте так, пожалуйста, чтобы Лариса Соломоновна была на месте. Иначе…

В крапчатых глазах секретарши — смесь возмущения, страха и печали…

— Иначе я буду приходить каждый день…

Сильное напряжение заполнило моё тело, и было так велико, что я не помню, где ночевала. То есть, где я пересидела эту ночь. Я не чувствовала себя усталой, я себя никак не чувствовала. Пока поднималась по ступенькам банка, дважды упала, к радости зевак, но быстро и легко вскочила и не испытывала неловкости. При общем кризисном фоне мышцы, кости и мысли были на месте, и своё состояние я определила как «точку невозврата». Бывает у самолётов такое. Когда летят, например, над океаном. И когда пересекают точку, после которой, в случае аварии, возвращаться нет смысла — всё равно не дотянет. Есть смысл лететь только вперед. А там — будь что будет…

Я сделала одну непонятную мне самой штуку — зашла в магазин и потратила все деньги и деньги Юлии Марковны. Я купила себе джинсы, свитер, резинку для волос, помаду с ароматом банана и кроссовки. Переоделась в кабинке, а купленный Лёвой костюм оставила на вешалке…

В таком виде я себя, наконец, узнала. В таком виде мне было комфортно и не приходилось играть по правилам столичного офисного мира. У меня, правда, и своих правил пока не было…

— Ларисы Соломоновны нет! — немедленно сообщила секретарша. — Знаете, она вообще передумала давать интервью…

Странно, как меняются люди, которых ты видел вчера. Ты как бы остаёшься в том ещё дне, старом, а человек уже перешёл в новый и… И остался такой же сволочью…

— Это меня уже не интересует… Лариса Соломоновна обязана сдерживать обещания как глава банка. Она могла отказаться, но она этого не сделала. Теперь я не сделаю того, чего вы так сильно хотите. Я не уйду и даже более того…

Я села на диван, поджала под себя ноги и строго посмотрела на застольную даму.

— Более того… Дайте-ка мне кофе. Не спала сегодня, чувствую себя плохо… Без сахара, пожалуйста.

Она, эта женщина, не принесла мне кофе. И хорошо. Кофе вреден в моём положении. Я замолчала из благодарности, даже всхрапнула, клюя носом кожаный подлокотник. Секретарша с кем-то советовалась по моему поводу, ко мне подходили люди разного пола, вежливые и хорошо одетые, выспавшиеся. Трясли меня за плечо, просили о разном. В основном — уйти.

Наконец я услышала:

— Лариса Соломоновна встретится с вами после работы, в восемнадцать часов она собирается посетить выставочный центр «Новорусское», будет ожидать вас в павильоне «Всё для офиса».

Можно было возмутиться, потребовав Ларису Соломоновну сюда, прямо к креслу. В конце концов, ведь её убить собираются, а не меня. Я пытаюсь спасать, но — честное слово, не будь у меня этой суперцели, не желай я так яростно вычислить своего мучителя, плюнула бы на Ларису Соломоновну со всем её банковским комплексом и ушла бы.

Я встала. Не затем, чтобы уйти, а чтобы вяло выползти в коридор и взять курс на выставочный комплекс. Судьба сама назначает места, остаётся только подтягивать используемые в эксперименте материалы — себя, например.

До восемнадцати немерено времени. В моём положении полезно гулять. Гуляем. Гуляем. Гуляем. Ещё гуляем…

…Гуляем. Не падаем, гуляем…

«Всё для офиса». Что он сможет использовать по назначению? Чем офисным её можно убить? Пресс-папье? Дыроколом? Надо развивать мысль. Может, он собирается задушить её бумагой для факса? Разбить стекло в шкафу и зарезать её этим стеклом? Просто затолкать в шкаф, запереть и оставить умирать от голода? Гуляем, думаем… А если в сейф? Почему бы ему не затолкать её в сейф? Сейф прочен, не пропускает воздух, закрывается насмерть… Ему нужно будет решить одну маленькую проблему — уговорить её в этот сейф забраться, а дальше — всё.

Я ухватилась за сейф мёртвой хваткой. Я стала раскручивать свою ниточку-зацепочку. Мозг начал подбрасывать вопросы, способные уже на уровне самого вопроса убить моё открытие, но я не обращала внимания на эти провокации. В конце концов, какой смысл сомневаться — ответ-то будет. Положительный или отрицательный. Если отрицательный, значит, надо начинать сначала. Если положительный, тогда что? Пока не знаю. Всё моё оружие при мне — голова, ногти и железная штука, которую подарил Макс, — в порядке возрастания надёжности. Боже (я остановилась), неужели вера в то, что я смогу победить это чудовище, так велика?! Или я от отчаяния окончательно свихнулась? Если долго мучить кролика, он озвереет и сделает что-нибудь ужасное.

Гуляем… И не на кого надеяться. Сработает ли система аварийной тревоги у Макса — неизвестно. Нынешнее преступление по определению отличается от предыдущих. Я собираюсь ОПЕРЕДИТЬ нашего маньяка, а не идти на запах преступления. А это, согласитесь, предполагает новый сценарий развития событий. Было бы неплохо подстраховаться и предупредить Макса, даже запланировать с ним что-то — вдвоём проще. Но как его найти? На Лёвиной даче телефона нет, а мобильными средствами связи мой любимый не оснащён… Что? Любимый?!

Я снова остановилась.

— Вам плохо? — посочувствовали сзади.

— Не очень хорошо, — честно призналась я. — Но вы мне вряд ли поможете. Сзади ещё пытались возразить, но я была глуха к поздним проявлениям чьей-то доброты. Я назвала Макса любимым? Ну, значит, так и есть, если назвала. Так оно и есть… Гуляем…

Я успела отрастить ну очень длинные ногти за время отдыха под крылом Юлии Марковны.

Проникнуть в нутро выставочного центра оказалось не так-то просто. На это, видимо, и рассчитывали назначившие мне свидание. Но я проникла, имея на руках пошлейшее редакционное удостоверение, и меня ещё раз ужаснуло то, насколько обыденно всё происходящее. Допустим, все мужчины страдают отсутствием интуиции, когда дело касается тонких материй. Но здесь же всё гремит, даже стены пропитаны опасностью, здесь слишком много, как в операционной, света, а воздуха мало, страшно остановить взгляд на чём-то, вдруг лопнет, взорвётся!

— Мы открываемся только завтра, — на всякий случай объяснил охранник. — Сегодня простых людей не пускаем.

— Спасибо за комплимент. Где стенд «Всё для офиса»?

Он махнул своей мускулистой рукой. Мне бы сейчас твою силу, товарищ охранник. Кстати, если этот стенд недалеко, я смогу позвать его на помощь. Если, конечно, он не будет к тому времени убит. Появилось робкое желание предупредить о надвигающейся опасности, которое быстро исчезло. Если он мне поверит — немедленно вызовет милицию, и тогда может быть всё что угодно. Моего монстра милиционеры, конечно, вспугнут. Так в кино чаще всего и бывает: в шумихе злодей тихо надевает очки и смешивается с толпой. Да и у меня с милицией не самые лучшие отношения… Объяснять же сложную схему моих расчётов с целью привлечь всех мне в помощь — гиблый номер.

Стенд не порадовал меня разнообразием предлагаемой продукции — чего ж сильно выставляться накануне? Зато порадовал и отсутствием альтернатив сейфу-киллеру. Ничего такого, чем можно было бы убить человека, я не заметила. Правда, и самого сейфа тоже. А главное, я не заметила Ларисы Соломоновны Кац, исполнительницы второй главной роли в сегодняшнем триллере.

Мимо прошла озабоченная дама из числа местных работников.

— Скажите, где я могу видеть сейф?

— Какой сейф? — дама медленно переключилась на мою волну. — Не понимаю, какой сейф вас интересует?

— Обычный сейф, который должен входить в комплект предлагаемых для офиса предметов первой необходимости.

— Зачем вам?

— Очень надо, лучше не спрашивайте. Дайте просто взглянуть. Просто взглянуть.

Она осмотрела меня, поколебалась, потом махнула рукой в сторону укрытого стендом закулисья.

— Там спросите. Там склад крупногабаритных товаров… А вы точно не…

Видимо, она хотела спросить, не стащу ли я чего-нибудь. Хорошо, что не спросила. Осталась стоять, пристально изучая мою спину.

А на складе, естественно, никого не было. И именно тут, ясное дело, должно было свершиться то самое ужасное. Лабиринт разнометражных комнат, заполненных коробками, ящиками, шкафчиками и столами, на которых, как приспущенные бретельки, болтались коробочные обмотки. Света столько, сколько нужно убийце для пряток. И тишина. Только из павильонов доносится весёлый предпраздничный гудёж…

Сейфы я нашла, много разных сейфов. Правда, все они были либо настолько малы, что вместили бы в свой желудок только Чапу, либо плотно запакованы в картон. Как-то не очень верилось, что маньяк сначала займётся распелёныванием сейфа. Хотя, если он здесь работает, то под видом демонстрации последних поступлений — запросто. И приведёт, и картонку снимет, и дверцу откроет, и внутрь заглянуть предложит.

И тут на очередном повороте мне открылась следующая картина. Суровая сейфина полтора на метр, глянцево-чёрная, с приоткрытой золотистой пастью, в которой лежали, нежно поблескивая, наручники… У меня закружилась голова. Я толкнула слоновью сейфодверь, бесчувственной рукой взяла наручники. И ключики рядом зачем-то. Всё настоящее, готовое к употреблению. А чтобы окончательно развеять мои сомнения, из самой глубины сейфа на меня взглянула заботливо развёрнутая «Вечерка» со статьёй о последнем убийстве…

Я стояла над сейфом, держа в вытянутой руке наручники, и всё живое-биологическое-органическое во мне срослось в один дрожащий отупевший комок, в самом центре которого тяжело пульсировала воспалённая сердцевина. Я просто вцементировалась в пол и прилипла к наручникам, а позвоночник мой навеки застыл в этой гарсон-позе, и могла пройти вечность, прежде чем я бы пришла в себя, но тут…

Раздались шаги. Не опасливое цоканье копытец местных администраторш, спешащих туда, где непорядок в хозяйстве. Не безжалостная поступь охранника. Неторопливые, смачные, плотные, довольные шаги Убийцы…

Я задышала ртом, как собака, и закрыла глаза. И я ещё собиралась поразить его насмерть ногтями! Да я не могу даже обернуться и посмотреть на него!

Он миновал комнату с сейфами, на секунду остановился. Боже! Может быть, он не пойдёт дальше? Только бы он не пошёл дальше! Только бы он решил, что дальше ему нечего делать! Что ж я дышу-то, как турбина самолёта?

Естественно, он пошёл дальше. Шаг. Второй. Т-т-третий. Он у меня за спиной.

Я онемела, ослепла, оглохла и умерла раза три подряд, непременно слегка оживая, чтобы снова задохнуться от ужаса.

«…Мне кажется, я его уже не боюсь. Так долго этот человек терзает мой разум, что я привыкла к его присутствию и к боли, которую он причиняет. Мне больно теперь оттого, что я так поздно опомнилась и позволила ему погубить такое количество людей. Всё. Хватит. Теперь моя очередь наступать и терзать…»

Даже цвет стен вокруг как будто бы изменился… Страшно. Страшно. И между лопаток жжёт его взгляд, а может, это просто кожа репетирует выстрел… Он выстрелит? Или метнёт какой-нибудь кинжал? Или…

— Ты так и будешь стоять? У нас мало времени, любимая…

Всё. Конец. Плотины не выдержали. Мир рухнул. Я тоже.

Это был голос Лёвы!!!

 

Глава 28

Я научилась заново различать предметы только через какое-то время. И уже в его машине. Лёва выкручивал руль, развернув при этом голову на сто восемьдесят градусов. Темно. Окраина. Никого.

Единственное, что я смогла сымитировать в этой дикой ситуации, — это фальшивое удивление:

— Ты водишь машину?

Он посмотрел на меня безумными глазами и не нашёл достойного ответа. Более того, чуть не потерял контроль над автомобилем. Мимо проплыла возмущённая фура, за ней другая, третья. Они сверкали в темноте бортовыми огнями и обдавали нас пенистой дорожной грязью, придавая картинке мира изнутри нашего салона окончательно тоскливый вид.

— Куда мы едем, Лёва?

— Нам нужно срочно убраться из города…

— А почему?

Он снова посмотрел на меня, как вервольф, и столько всего было намешано в этом взгляде, что шансов не осталось. Лёва снова нервно оглянулся, со спутанных волос на его бледную щеку медленно упали капли. (Пота? Дождя?)

— Давай не будем тратить время на объяснения, — прохрипел он, — ты все прекрасно знаешь. Ты все знаешь лучше меня…

Тут во мне проснулся инстинкт самосохранения, и с печальным, но решительным криком я рванула руль в сторону. Лёва крикнул в ответ что-то такое же решительное, мелькнули огоньки фур и тёмные силуэты влажных трав, потом машина клюнула носом в кювет, потом — не помню.

Ещё одно включение. Похабное ощущение дикого похмелья. Голова пляшет и болит при этом, в глотке вата, в желудке горечь. Потом проявилась другая картинка: я снова обнаружила себя в машине. В другой, незнакомой. Я лежала на заднем сиденье, плотно запеленатая в чужую куртку. Я бы даже сказала — связанная чужой курткой. Рядом с моим лицом гулко булькали крупные, запотевшие бутыли.

— Скорее, друг мой, скорее, — говорил с переднего сиденья напряжённый Лёвин затылок.

— Дык спешу, — нервно отвечал ему другой затылок — водительский, незнакомый, сморщенный, украшенный тряпочной кепкой. — Надо было вам милицию ждать! И «скорую»!

— Некогда нам дожидаться, спешим.

Боги, куда же это мы так спешим? Куда мы так спешим, что после аварии проигнорировали врачей? Что он хочет со мной сделать, если ему уже на этом этапе плевать, выживу я или нет? Я попыталась возмутиться, заорать водителю, чтобы остановился, но тщетно. У меня не было голоса. Именно так не было, как не бывает в кошмарных снах. Поскольку голова у меня была мокрой, а в темноте идентифицировать эту мокроту я не могла, оставалось фантазировать на тему кровавой раны и красных ручьёв, заливших всё вокруг. (Всё вокруг тоже было мокрое и тёмное.) И, судя по обширности раны, я могла потерять не только голос, но и часть черепной коробки. Я пыталась подёргаться — жалкое зрелище. Только ударилась о бутыль.

— Чего она там? — забеспокоился водитель. — У меня там самогон… На свадьбу еду… Куда я без самогона?

— Не волнуйтесь, с ней всё в порядке.

— А с самогоном?

Лёва помедлил с реакцией, и я решила, что наблюдаю последние мгновения жизни водителя. Сейчас Лёва этого водителя разорвёт, задушит, откусит ему ухо, отрежет пальцы (что он там делает в таких случаях?). Но Лёва обернулся назад и посмотрел на меня. В темноте сверкнули белки его глаз.

— Всё в порядке с вашим самогоном.

Водитель удовлётворенно кивнул.

Лёва тяжело провёл рукой по лицу.

— А знаете что? — и неожиданно положил руку на тощее водительское плечо. — Едемте на ближайший милицейский пост!

Водитель помолчал, явно борясь с сомнениями.

— Не могу, извиняйте… Я с самогоном… Мне его сдавать никак нельзя, я на свадьбу завтра… Высажу я вас на перекрёстке, а? А там ехать кто будет, подхватят… А то я до своих доберусь и подмогу отправлю, а? Как там баба-то? Нормально ведь?

Лёва ещё подержал руку на его плече, сверля хищным взглядом смущённое водительское ухо. Потом с грустной улыбкой выпрямился.

— Впрочем, мы всё равно опоздали… Вези нас, друг, до Бекасова. Это по дороге. Два километра в сторону от шоссе. Сделаешь?

— Ну, сделаю… А что там, в Бекасове? Милиции нет?

— Нет там милиции. Там дачи.

Ах вон оно что. Мы едем к Лёве на дачу…

И поплыло вокруг меня, поплыло. Вверху плескались мутные воды самогона, сливаясь с чёрным слезящимся стеклом. Голоса вокруг стали волокнистыми, гулкими и объёмными… Мама… Как жить хочется… И как хочется выпрямить ноги…

— Ты не серчай, мужик… Я с самогоном… Чтоб столько нацедить, знаешь, какой срок нужен? Сахару мешок… Думаешь, я на сахарном заводе работаю?

— Не думаю…

Интересно, он меня хочет убить как свидетельницу или как «не справившуюся с обязанностями жены и соратницы»? Разница всё-таки есть… А может, он ещё и не убьёт меня? Зачем меня убивать? Я ничего у него не брала, даже не изменяла ему толком, кстати… Я — мать его ребёнка… Правда, он об этом не знает… Интересно, у меня будет мальчик или девочка? Хорошо бы мальчик. Ему не нужно будет краситься и рожать. А девочке, зато не надо в армию. А может, всё будет хорошо — я с ним поговорю, с Лёвой, честно и смело. Он поймёт. Добровольно сдаст себя… А девицы-парикмахерши каждую субботу с утра сдавали пивные бутылки, обнаруженные в их комнате… И бутылок всегда хватало на ужин в кругу носителей новых бутылок… Если Лёва — убийца, тогда кто же — Рушник? Инга Васильевна? Юлия Марковна расстроится, конечно… Странно, он убил парня, с которым много лет провёл в одной песочнице. Всё. Темнота…

Он нёс меня на руках. Я открыла глаза раньше, чем поняла, что происходит. Из моего кармана вывалилась железяка для драки, которую подарил Макс. Моё главное оружие. Я очнулась от шмяканья. Несколько долгих удивительных минут я молча пялилась в перевёрнутое вверх ногами небо. Потом услышала Лёвино тяжёлое дыхание-хрипение. Потом почувствовала под рёбрами и под коленками его стальные пальцы.

Пыталась в процессе повернуть голову — с таким же успехом я могла бы сейчас подтянуться на турнике.

Лёва почти бежал. Сильный, мерзавец, конечно. Но даже он не мог нести мои мясца долго и на такой скорости. Меня швыряло и подбрасывало, время от времени Лёва притормаживал и коленом подталкивал меня вверх.

Лёвина дача не у самой дороги. Нужно пройти лужок и, если тому предшествовал сильный дождь, размытую дорогу. Дождь предшествовал.

Он прижал меня бедром к косяку, а сам дрожащими руками начал искать в карманах ключ.

— Он у тебя всегда в заднем кармане, Лёва.

— Что?

— Бедро ушло в сторону, я грохнулась на крылечко и сверху надо мной склонилось потное Лёвино лицо.

— Ты что-то сказала?

Он затормошил меня, задёргал, ударил по щеке, второй раз. Больно.

— Больно! — заорала я.

Он улыбнулся и выпрямился, где-то в районе неба сверкнул ключами, отпёр дверь и только потом с молодецким кряканьем поднял вес снова и, внятно стукнув меня о косяк, поволок в дом.

* * *

Окончательно соображать я начала уже позже, когда услышала его полуфразу:

— …и я не мог бороться с этим, понимаешь? Я сражался со своей головой! Я посетил врача! Я привязывал себя к батарее, чтобы не идти туда! Но я шёл! Это был кошмар! Ты слушаешь меня? Понимаешь?

Судя по тому, что я сидела в кресле, накрытая пледом, и в руках у меня была бутылка кефира, слушала я давно, но понимать начала только сейчас.

Горела скромная ночная лампа. Тихо шлёпал по крыше дождь. Лёва метался по комнате, сжимая замотанные в полотенце кулаки.

— Это нереально! Это какая-то очень скверная, дешёвая и кровавая фантастика! Подумать только — взрослый мужчина… Взрослый человек! Самостоятельный! Реалист до мозга костей! Владеющий собственным мозгом стопроцентно! И вдруг такое! Это непостижимо!

Я наблюдала за его страданиями и тихо начинала снова бояться до смерти. Сейчас эти красивые черты исказятся окончательно, изо рта попрёт пена, он упадёт на четыре ноги, бросится ко мне… И никого!

— Что ты молчишь? — он вдруг бросился ко мне. Слава богу, пока на двух ногах. — Скажи хоть что-нибудь!? Спроси меня?! Ну????!!!!

И он вцепился в мою шею огромными своими лапищами, а я закрыла глаза, готовясь к смерти.

Через секунду, однако, жить мне снова захотелось и я спросила, отталкивая его руками и ногами одновременно…

— А-а-а! П-п-почему у меня в руках кефир??!!

Он с ужасом уставился своими зрачками в мои.

— Кефир? При чём тут кефир? Ты всё ещё не в себе? Ты подвинулась умом после всего этого, да?

Я кивнула на всякий случай, чтобы не злить его.

Он устало рухнул рядом на колени и пополз в сторону, цепляясь дрожащими пальцами за стену, срывая портретики родственников и друзей.

Скорчился в углу, сжав руками голову.

Потом встал, потерзал ладонями лицо и сказал глухим голосом:

— Ну, довольно… Надо браться за дело. Это может начаться в любую минуту. Но сегодня это будет в последний раз. Может быть больно… Ты внимательно меня слушаешь?

Что он хочет сделать? Я кивнула «да», потом «нет»… Он посмотрел на меня через плечо…

Ну, вот оно. Сейчас случится. Такие взгляды обычно заканчиваются стрельбой на поражение.

Кап. Кап. Это за стеклом.

— Ты хочешь меня убить, Лёва? Не убивай меня, Лёва… У меня будет ребёнок…

Теперь он повернулся ко мне всем телом и взгляд его на секунду прояснился.

— У тебя? Ребёнок?

И в этот момент — ручаюсь! — он был на пути к радости. Мышцы его киношного лица рефлекторно изобразили приятное удивление. Всё-таки мы ещё поборемся с тобой, Лёва…

— Боже, какая неожиданная развязка… Я рад. Да, я рад.

Он замахал руками, взъерошил волосы — вёл себя, как любой другой новоиспечённый папаша на его месте. Однако я не расслаблялась. За приступом счастья мог последовать любой другой приступ. Я расценила эту минутку счастья как передышку. Пока отец моего ребёнка утирал чужеродную ему скупую слезу, моя рука судорожно шарила за креслом в поисках случайного пистолета или кинжала — да хоть чего-нибудь! Сзади, согласно проекту дизайнеров, была тумба с моей бутылкой кефира (когда я успела её поставить?) и крысиная клетка. Кефир? Можно попробовать, хотя от одной мысли о том, как я буду бить Лёву бутылкой кефира по голове, меня замутило…

— Но это всё равно сейчас ничего не меняет… — Лёва вернулся в исходное состояние. — Это ничего, к сожалению, не меняет. Хотя теперь мне будет вдвойне труднее пережить, если…

(Проклятый маньяк! «Вдвойне, если…» Если я нечаянно тебя убью, дорогая! Прости меня, конечно, не обижайся, но я могу непроизвольно тебя грохнуть, хотя потом буду сильно страдать…) Я оставила бутылку в тылу, пальцами ещё поскребла вокруг. Ничего больше. Только крысиный нос, из любопытства высунутый из клетки сантиметров на сорок.

Я открыла клетку.

— Как ты думаешь, кто это будет? — Лёва, начавший было снова метаться по комнате, остановился.

— Я думаю, мальчик…

Он посмотрел на меня и улыбнулся чёрными дёснами.

— Я пока не о ребёнке…

Крысы не бросились на свободу с громким «Ура!». Закружились по клетке, всё время подсовывая мне хвосты, когтистые лапы и носы. Я судорожно обшаривала их жилище. В результате мне досталось круглое зеркальце и несколько спиц из крысиных спортивных тренажёров. Тоже оружие. Зеркальце можно разбить.

— Тебе плохо? — Лёва, наконец, заметил мою патологичную позу.

Я не успела ответить, в дверь зазвонили.

Мы оба подпрыгнули и переглянулись.

— Ну вот, — глухо сказал Лёва, глаза его заблестели. — Ну вот мы и дождались кого-то…

Ах, как заволновалось мое израненное сердце! Каждая моя граммулечка вспыхнула — СПАСЕНИЕ! СПАСЕНИЕ! Кто угодно — вмешайтесь! Спасите меня!

— Так, — Лёва сжал мои щёки ледяными руками. — Так, слушай внимательно! Он входит. Я становлюсь за дверь. Ты отвлекаешь. Как угодно. Действуй по обстоятельствам. Всё зависит от того, кто это. Я сзади. Поняла?

Я кивала как сумасшедшая, не понимая только одного. Он что — окончательно решил сделать меня соучастницей? Но почему он решил, что я согласна? Как он может быть уверен в том, что я его не подведу? А… Теперь всё ясно…

Лёва быстро перетёк в пространство за дверь, на ходу тихонько щёлкая ПИСТОЛЕТОМ! Теперь всё ясно как белый день. Если я начинаю импровизировать, он убивает всех подряд. А потом сожалеет и оплакивает. Боги, да у него целый арсенал! Наручники из сейфа, рация какая-то.

— Сидеть! — Лёва указал пистолетом на кресло.

На лестнице затопали.

— Сидеть! — ещё раз повторил Лёва шёпотом и вдруг ободряюще подмигнул. Я попыталась ответить ему тем же. Но у меня вряд ли получилось.

Дальше в моей голове зазвучали фанфары с темой ужаса и счастья, смертельной усталости и неземного восторга. Во мне тряслось и болело всё, что могло трястись и болеть. Я с трудом соображала и пялилась изо всех сил в чёрное пространство за дверью. Прямо напротив меня. ОН поднимался по лестнице. Пару ступенек, и всё. Я ЕГО увижу. Моего Спасителя. Или Спасительницу. Лёва делал знаки из-за двери. Ступеньки. Пистолет. Шаги. Я сейчас упаду…

Ну же?! Кто там?

Шаг. Шаг.

Ещё не показалась макушка моего героя, но я знала, что это Макс. Мысль снова пришла в мою воспалённую голову спокойным шагом, уверенно расположилась там, и сразу стало легко и хорошо.

Макс. Вот он. Всматривается в полумрак впереди. Различает меня. Чёрные брови ползут вверх. Останавливается.

Только не иди дальше, Макс!!! Только молчи!!! Придумай что-нибудь, только не иди дальше!!! Я молча радостно улыбалась, плавясь под взглядом Лёвы. Только не иди дальше, Макс!

Макс вдруг спросил одними губами. Что он спросил — не знаю, я всё равно не могла ответить. Макс вчитывался в меня — я ощущала это физически. Только не иди дальше!

И он понял. Пальцем указал на дверь. Там?

Я кивнула, как лепесток, одними ресницами. Макс покачал в ответ головой — «понимаю».

Что дальше? Я осторожно посмотрела на Лёву. Бледный, напряжённый до каменного состояния, с пистолетом в согнутых руках. Как быть с ним?

И тут Макс сделал кенгуриное движение и звонким, кованым ботинком нанёс смертельный удар по двери! Тяжёлой, дубовой двери! За которой стоял Лёва! Лёва не успел охнуть! Его впечатало в стену!

Такой удар снёс бы полстены, не окажись Лёва щитом…

Он даже не вскрикнул. Весь дёрнулся и тяжело упал в темноту за дверью…

В это невозможно было поверить.

Макс склонился над ним, потрогал лоб, прошёлся по карманам, нашёл рацию, наручники.

— Надо же… — он помахал наручниками. — Я сорвал вам большую извращенскую вечеринку?

И он щёлкнул железом вокруг Лёвиного запястья. Второй клешнёй зажал массивную дверную ручку.

— Как ты думаешь, у него было что-нибудь с этой дверью?

Я лопалась от счастья и усталости.

— Макс, откуда ты?

Он аккуратно переступил Лёвино тело, подошёл к музыкальному центру, включил тихие саксофонные поскрипывания.

— Во-первых, я здесь живу иногда. Во-вторых, я всегда приезжаю, когда ты вляпываешься в очередную историю. В-третьих, у меня к тебе две новости. С какой начинать?

Тяжело дышит, нервничает, старается веселиться. Как я люблю тебя, Макс!

— С плохой.

— Я люблю слушать громкую музыку…

Я засмеялась. Так легко я никогда не смеялась.

— Делай её громче, Макс! А какая хорошая? Я хочу сказать, какая новость может быть лучше?

— А вот! — Макс швырнул на мои колени свёрнутый трубкой холодный мокрый журнал. Еловой веточкой (!) заложена страница. На весь разворот интервью с Человеком года. С Лучшим журналистом. Со мной.

Видимо, нужно было обрадоваться. Или смутиться. Возможно, спросить Макса, что он думает по этому поводу… Но мне был безразличен журнал, неинтересно интервью. Мне не нужны были номинации, они перестали для меня существовать. Я смотрела на своего любимого мужчину и даже не морщилась от музыкального грохота.

Я понимала, что мы будем с ним жить долго и счастливо. Я встала и, спотыкаясь на каждом шагу, двинулась к нему. К моей Судьбе. К моему Спасителю…

 

Глава 29

— Всё-таки очень громко, — Макс поскрёб двухдневную эротическую щетину. И неожиданно повернул ручку громкости в состояние «до предела». Воздух вокруг взорвался от музыкального грохота. Я уже успела подползти к нему и обнять его кожаный торс, но не успела протянуть руку к выключателю. Опа! — и меня снова несут.

Как отличается рука несущего любимого мужчины от руки несущего нелюбимого. Всё иначе. Я была так счастлива, что рыдала, цепляясь пальцами за Максову шею. Я теребила его волосы, не замечая в экстазе, что делаю своему нечёсаному герою больно. Во всяком случае, он морщился. Но молчал. Молча принёс меня в зеркальную комнату. Молча положил на свой боевой, обёрнутый шкурами диван. Так же молча, нежно улыбаясь мне в лицо, привязал мои руки. Потом ноги. Перехватил ремнем талию.

— Ты можешь не делать всего этого, — сказала я ему со всей любовью, на которую была способна. — Тебе не понадобится меня веселить и разыгрывать. И изображать супермена. Я люблю тебя и хочу обнять тебя и заняться с тобой сексом…

Макс упал рядом, хрустнул кожаным плечом и указал на наше, изображение на потолке.

— Маленькая нимфоманка… И тебя возбуждает то, что ты в доме своего жениха, который, возможно, уже отошёл в мир иной? Ты забыла о том, что творится вокруг твоей тушки? И тебе наплевать на трагическую судьбу неспасённого двенадцатого участника этого мероприятия?

— Мне наплевать…

Не знаю, возможно, мне действительно было всё равно… Я видела вверху фантастическую картинку. Два мокрых, грязных, измученных, молодых, красивых, влюблённых полуживых человека лежат на диване… И что-то должно случиться…

Случилось вот что. Небесная зеркальная гладь разверзлась и разорвала надвое наше изображение. Окружающая среда скользнула у моего лица, обдав ветром с трухой и строительной пылью. Я даже не смогла защитить глаза от всего этого и получила годовую норму мусорных осадков. Я заорала, завертела головой, по-собачьи стряхивая эти осадки с лица, а сверху гонял ветер что-то невидимое (глаза-то закрыты), скрипящее, дрожащее, огромное плоское…

Макс тоже кричал, улюлюкал и, кажется, веселился. Это было в его стиле, ничего странного. Странно то, что он достаточно скоро вспомнил обо мне, примял коленями рядом, низко наклонился, обдал горячим травяным дыханием.

— Макс! Руки развяжи! Глаза!

— Что сделать? Развязать? — он сдул с меня мусор. Потом пальцами, очень нежно, убрал крупную щепку, несдуваемую.

— Развяжи! Быстрее! Ну, в чём дело, Макс?

Подёргалась. Всё на месте, плотно прикручено, он и не шевельнулся, чтобы помочь мне.

— Макс!

— Тишина.

— МАКС!!!

— Тише, тише… Тебе что, не нравится? Так и скажи, что не нравится, я тогда и стараться не буду… — голос далёкий, несмотря на то что вот он, рядом сидит, гладит моё колено.

Я сделала нечеловеческое усилие и со скрипом распахнула глаза… И тут… Я увидела.

Я увидела, что… Нет, это нельзя объяснить. Просто всё, что могло измениться, изменилось. Потолок мог измениться, и он изменился — его не стало. Вместо зеркального потолка — деревянные перекрытия с обломками досок, осколками зажимов, железками-каркасами и жалкими остатками зеркал где-то на потолочных перифериях. Мир мог измениться, и он изменился — тихо покачивается справа от кровати, собранный в огромное зеркальное полотно.

— Никогда мне этот потолок не нравился, — отозвался Макс. — Рано или поздно, он всё равно обвалился бы. Хорошо ещё, что хоть с одной стороны скобы выдержали.

— Боже мой… — я на секунду представила, что было бы, если бы потолок накрыл нас. — И что теперь? Оно и будет так болтаться? Развяжи же меня!

— Да, будет вот так вот болтаться, — Макс задумчиво стёк с дивана и подошёл к зеркалу. — Надо было побриться…

И вот тут меня начал терзать ужас… Настойчиво овладевающая мною мысль была до того шокирующей, что я даже сформулировать её боялась. Нет, чепуха, этого не может быть. Просто не может, потому что не может. Так не бывает, это не кино, не вампириада, не средневековье. Не надо даже пытаться напрягаться, потому что ничего такого. Всё нормально, нормально всё, по-другому уже никак. Разве возможно, чтобы это случилось? Никогда этого не случится, никогда Макс не будет… ИМ…

Я смотрела в его новое отражение и от ужаса не могла понять — изменилось что-то или нет? Вроде бы не изменилось… О господи…

— Макс, Макс, — почему ты меня не развяжешь? — голосочек дрожал, лопался, каждое слово стоило дня жизни.

— Ну почему, почему… По кочану… Зачем глупые вопросы задавать, ты уже всё поняла. Или объяснить? — он улыбнулся мне в зеркало.

О нет… О нет!!!

Сходил в другую комнату, с грохотом притащил кресло. Снова ушёл. Вернулся с бутылкой кефира в одной руке и с бутылкой коньяка в другой.

— Что будем пить? — некоторое время взвешивал взглядом обе. — Я думаю, кефир оставим на утро…

Бросил бутылку куда-то в район подножья дивана, сам уселся в кресло и поискал позу. Так, чтобы видеть в зеркало себя и меня.

— Ну, что молчишь? Ещё три минуты даю на придумывание вопросов.

Я смотрела на то, как он открывает коньяк, как шарит в карманах в поисках «волшебного стаканчика». Да что же это, мама дорогая? Что же это такое?

— Так, вижу, тебе неинтересно. Ладно, сам что-нибудь расскажу. С чего начать?

Посмотрел на меня в отражении, глаза чёрные, блестящие…

— Я уже имел неосторожность рассказать тебе о моём тяжёлом детстве. Ой, Натали, это было ужасно… За тебя… (звякнул стаканчиком о зеркало)… Знаешь, ничего хорошего сказать не могу. Одни несчастья и унижения. Притом что мама — бедная женщина — ничего не скрывала и честно рассказывала правду о том, как совратил её великий любовник — мой папа, — как он эякулировал (обернулся). Кстати, на таком вот диванчике, он экзотику любил, тоже с ремнями, ну, всё как надо… Ну вот… А я в детстве подавал надежды, умён был, но не пристроен… В лишениях, так сказать и недостатке сладостей… Не впечатляет?

Что же это такое? Что делать? Кричать? Молчать? Может, он шутит?

— Наташка! — он укоризненно покачал головой. — Ты меня обижаешь… Я тебе самое сокровенное рассказываю…

— Макс, я ничего не понимаю… Развяжи меня, Макс…

— Не развяжу. Знаю я вас, девушек, только развяжи, сразу сбегаете. А кто слушать будет?

Молча налил — стаканчик маленький, — повертел в пальцах.

— Ладно… Хотя я рассчитывал на твоё понимание. Ладно… Предысторию опускаем… Представим, что есть некто, молодой, не обременённый родственными связями, злой, ненавидящий, решивший наказать, умный, изощрённый, жестокий… Ну, там в твоей статье всё правильно написано. Мы, считай, вместе писали. Я думал, а ты писала… Жестокий, изощрённый… Это всё я…

— Макс, развяжи меня…

— Да не развяжу я тебя! — сердито сдвинул брови. — Слушай, не порти сценарий! Сейчас время исповеди, ты должна лежать и слушать с трепетом и содроганием.

— Я буду слушать, развяжи меня.

— Вот, бл…! — он вскочил. — Помолчи, а? Тебе же лучше будет!

Моё сердце билось так, что пульсировала тонкая ткань рубашки…

Он сел, потом вскочил, снова сел. Вдруг оказался рядом со мной, склонился.

— Может быть, ты ещё не поняла, главное — что это я? Что это я всех их убивал?

Всё. Последняя робкая надеждочка тихо пискнула и умерла.

— Смотреть! — удар по щеке.

Я не могла. Разучилась.

— Смотреть! — снова удар. Ещё. Как ожоги, проникающие в глазницы.

— Смотреть сюда, скотина, сволочь!!!

Я что-то сделала (разлепила веки?), картинка шаталась, дрожала и плавала. Макс, чернобровый, красный, с огнём в глазах, что-то кричит. Вплетается мой голос, я тоже кричу. Он бьёт меня снова, встаёт, ходит… Сколько так продолжалось?

На самом дне истерики есть устойчивая зона разума, размером сантиметр на сантиметр. Промазать — обычное дело, тогда спасёт только случайный прохожий. Я шла на дно камнем, горой, ядром от Царь-пушки. Я была в таком ступоре, что даже случайный прохожий не смог бы… Да и откуда ему взяться… Потом я вдруг телом ощутила острый приступ разума. Холодная жила вздулась внутри и зафиксировала моё размякшее тело. Что-то подобное я испытывала всякий раз, когда становилась свидетельницей преступления. Но сейчас я была свидетельницей собственного убивания.

— Макс, — я выровняла голос, как развинченный руль велосипеда, — Макс… Объясни мне кое-что…

Он ещё бушевал, пинал кресло, но меня услышал.

— Что?!! Тебе вдруг захотелось пообщаться?

— Да… Объясни мне… — звучит спокойно, с иронией даже.

Мысли слиплись в один вязкий комок ужаса и боли, но две-три извилины функционировали прекрасно. Никогда так я не думала всей головой, сколько сейчас одной тысячной головы.

— Как ты мог их убивать, если часто в момент убийства был рядом со мной?

Он присел на спинку кресла, закурил и всмотрелся в меня.

— Предположим, тебя это действительно интересует… Хотя я подозреваю, что ты просто решила отвлечь меня от главной идеи… Так вот, ничего не выйдет. Я, конечно, отвлекусь, но потом вернусь снова. Времени у нас много. Лев Петрович никого не предупредил о нашей встрече. Нас никто не потревожит… Жаль, что ты меня перебила тогда. Я бы своим ходом, красиво и логично дошёл до этого места, а теперь… Но я объясню. Так что, говоришь, тебя интересует? Как я это делал? Усилием воли, как ты и предполагала.

То есть чаще всего не руками, а головой. Качество, которое так ценят в мужчинах женщины. Видишь ли, у всех убиенных была парочка-другая крепких ненавистников, лелеявших мечту о физическом уничтожении врага. Я только вырубал их тормоза.

— Гипнозом?

— Боже, какие слова… Есть разные психотехники. Заставить человека расслабить голову и активизировать зудящую мысль не так уж и сложно. Я только организовывал детали.

— Кто убил Лагунина?

— Певца эпохи? Доктор, который тебя лечил, Дмитрий Анатольевич, любовник жены Лагунина. Красивая женщина. У таких много любовников. Она тоже была бы рада грохнуть своего музыкального гения, но я не стал её эксплуатировать. Мне нужна была грубая мужская сила. Очень непросто проткнуть человека микрофоном… Надо знать расположение органов, костей грудины и тэ дэ… Зато жену я отправил поскандалить. Чтобы был повод, как ты понимаешь, вызвать врача. Ну, раз пошла такая пьянка…

Он сполз в кресло и снова налил себе.

— Чувствую себя великолепно. «Ужасный, но Прекрасный, он сидел в кресле, забросив на подлокотники свои длинные, красивые ноги…» Так, кажется, ты думала о моих конечностях?

Он задрал штанину, поскрёб ногу…

— Продолжим. Училку сожгла безумная художница Софронова. Она была её подопечной в своё время, гордостью школы, но они не поладили, ссориться начали. Мне Галка столько порассказала о своей наставнице. Знаешь, отчего у Галки крыша поехала? Оттого, что любимая Бронислава Брониславовна велела ей, хиппухе, хаер перед слётом срезать. А не то, мол, родителям сдаст, что Галка траву курит. Сама же на траву и подсадила. В процессе долгих задушевных бесед о новой жизни, так сказать… Ну, да ладно… Тезисно будем. Кто там ещё? Адвоката прибил боксёр Битов. Прямо вот так посреди тренировки, увёл старого друга за угол и ударил. Он нервный был, этот боксёр, а адвокатец в своё время вращался в богемных кругах и был свидетелем одного неприятного дела… Одним словом, наш боксёр уже вкусил крови. Знаешь, на чём мистер Битов специализировался? На заказных убийствах, замаскированных под дуэль. Какой горячий новый русский не захочет померяться силами с чемпионом? Заранее оформляли юридические бумаги — на всякий случай, — медицинские протоколы… Под маркой шутки. Весело ведь, сауны с фазанами надоели… И в результате чемпион всегда побеждал. А если не побеждал — арбитры помогали подручными средствами. Вот на эту тему наш адвокат и выступил в своё время. А потом денег потребовал за молчание. Договорились встретиться на тренировке. Встреча, как ты знаешь, состоялась… Кто дальше? Художница Галка Софронова? Жалко девку, хотя шансов у неё не было. У неё даже в сортире вода веником отдавала. Обколотая была Галка с ушей до пяток. Насчёт таланта не знаю, не разбираюсь, но вечеринки весёлые были. На одной такой вечеринке некто Бариновский, политическая звезда, приоткрыл конфорочки… Знаешь, какую картину в ту ночь Галка написала? «Бариновский и два молодых Аполлона». Что Аполлоны делали с Бариновским — история не говорит. Но что-то крайне возбуждающее. Настолько возбуждающее, что утром, придя в себя, Бариновский задумался о смысле жизни, карьеры и смерти. Картину он унёс, Аполлоны испарились ещё раньше, а что стало с Галкой — ты знаешь. Хотя мне пришлось приложить определённые усилия для того, чтобы заставить мента в нужное время и в нужном месте зажечь огонёк… Ба-бах!!

Он налил себе ещё и выпил. Я плохо соображала. Прежде всего потому, что соображать было нелегко. Кроме того, я отчаянно ковыряла ногтём и крысиными трофеями кожаные волоконца ремня. Нереальная задача — ногтями разобрать кожаный ремень, но благодаря ей я не свихнулась от ужаса.

— Дальше был врач, который без головы, как его там… Дмитрий Анатольевич… Там всё просто. Был застукан с поличным. Занимался любовью с «японской делегацией» в момент прихода супруги. Знаешь, кто его супруга? Шеф-повар ресторана «Морской конёк», та самая героиня труда. Они давно не жили вместе, не сошлись характерами… Квартиру в центре Дмитрий Анатольевич оставил себе, мотивируя тем, что жена — единица пробивная, в сфере общепита работает, своё наверстает. Встречались в суде, ругались. Хуже всего то, что наш доктор не скрывал своих мужских амбиций. То с одной девочкой придёт в святое здание суда, то вторую отправит к супруге за очередной подписью на бумажке… Шеф-повар не вынесла позора мелочных обид. Рука у неё мощная, туши разделывать наученная. Раз — и всё. Сначала легонечко скальпелем в неверное сердечко. Потом — всё остальное… Тесак, по моей личной просьбе, она захватила на работе… А с ней, в свою очередь, любовница Дмитрия Анатольевича разобралась. Та самая. У них с Дмитрием Анатольевичем, видите ли, настоящая любовь была. Знаешь, кто она, эта любовница? Актриса Йоко Иванова, бездарь и нимфоманка. Она и убивать-то не собиралась, кишечник тонок и испорчен. Пришла для откровенного разговора. Курили, плакали, объяснялись. Я уже воду закипятить успел… В конце концов молодость победила. И актриса, собравшись с силёнками, подтолкнула разлучницу к огоньку… Между прочим, актриса обкуренная была, так что моей вины тут процентов сорок шесть… Молчишь? Молчи. Ты же всё знала, догадывалась, тебе теперь скучно меня слушать. Но ты послушай… А политика Бариновского задушил друг Лёвиного детства Ванечка, психолог и педераст. Ну, там голая любовь… Не простил картину «…с Аполлонами». Шофёра, кстати, он же сбил. Мотался по городу в шоке и в поисках приключений. Правильно сделал, что сбил. Шофёр этот — редкая гнида, зануда и стукач. Я его нечаянно вычислил, когда меня Лев Петрович машины и квартиры лишил. Жил у таксистов… Личной неприязни к шофёру я не испытывал, он просто идеально вписывался в мою концепцию. Какую концепцию, хочешь спросить ты?

Он посмотрел в моё отражение.

Я проделала дыру размером с мизинец. Мне некогда было спрашивать…

— Допустим, ты спросила — что же это за концепция, Макс? Тогда я отвечу — не время, дорогая, погоди… Так вот. Таксист был мерзавец, был Лучшим в нашем с тобой любимом журнале и был на «3»… Я не мог не воспользоваться и не направить нервного Лёвиного друга Ванечку на его плохо пилотируемом авто в нужном мне направлении… Ванечку, в свою очередь, нелепо убил пациент-душевнобольной, прямо во время сеанса. Друг Лёвиного детства рассказывал нам о нём, потому что уже тогда боялся. Но лечил — хорошие деньги давал парень, регулярно приходил, всё по высшим ставкам… История этого пациента мне неизвестна, и сам он мне больше неинтересен. Его убивать я не собираюсь, нет смысла… Он — просто статист. Сам свихнётся где-нибудь и прыгнет с крыши… Трахалку от Станиславского, актрису Иванову, порешил какой-то любовник, один из. Зашедший на огонёк в тот момент, когда я решил с нею покончить. Мне даже заставлять его не пришлось — такой уровень плебейской агрессии, сам бы убил рано или поздно… От ревности… Любовника больше не видел, но с задачей он справился хорошо… С боксёром было труднее, найти кого-то, кто был бы психологически готов его завалить, нетрудно, но вот физически… Ты думаешь, почему я так мало уделял тебе внимания в последнее время? Я думал, мучился, искал исполнителя… Ближайшим в этом смысле оказался… сам боксёр Битов. Уж как, бедный, он сам себя ненавидел за всё былое! Уж как он страдал головой! Процесс занял много времени и нервов, я истратил последние калории, но боксёр таки сделал это. Он сам себя забил собственной рукой. Выглядело, должно быть, эффектно…

Я уже лишилась двух лучших ногтей, но и ремень пострадал! Я вжала указательный и большой в микроскопическую процарапанную кожаную дырочку и начала растягивать, стараясь сохранять при этом стабильно офигевшее лицо.

— Ну?

— Зачем? — ремень не поддавался. — Зачем ты делал это?

— Слава богу, мы наконец начали беседовать… Потому что нельзя было оставаться в позе кухаркиного сына при дворце, в котором правят обожравшиеся, заросшие жиром мутанты. Дело даже не в амбициях, как ты предположила в статейке. Я бы согласился жить в хижине на берегу моря, но при условии, что мир вокруг не будет пахнуть этим племенем. Подумать только (новая порция коньяка), они вершат судьбы, судят, возят, кормят, мы слушаем их музыку, смотрим их фильмы, читаем их книги… Я не испытываю острой зависти к крутым, потому что не за деньги болею. Я испытываю острую ненависть к тупым, злобным, жалким, вонючим, похотливым… К великим политикам, от которых зависит моя жизнь, а они в это время выбирают финансового партнёра по половому признаку… К крестьянам, которые должны срочно везти пострадавшую в аварии беременную женщину к врачу, а они трясутся в страхе за бутылку самогонки… Я не встретил человека, не тронутого гниением. Дело не в максимализме. Дело в том, что это — правда. Конец света наступает не потому, что солнце гаснет… Солнце гаснет потому, что люди звереют. Я не стану взрывать дома, хотя я понимаю, почему это делают… Мне интересны другие масштабы… На тебя не производит впечатление моя речь?

Я отвлеклась от ремня и — глаза в глаза — столкнулась с его лицом в отражении. Лёва тоже говорил о конце света в таком тоне. Может, Лёва озвучивал Максовы мысли?

— Что ты там делаешь? — холодно спросил и шагнул к дивану. Я захлопнула ресницы, ожидая удара, ещё чего-нибудь… Но он подёргал ремни, остался удовлетворён осмотром и сел на место.

— Странно, что тебе всё это неинтересно…

Он молча смотрел в никуда, тянул коньяк и выглядел оскорблённым.

— Но, в чём смысл? — немедленно включился мой голос. — Ты убил одиннадцать человек, но осталось ещё примерно миллиардов пять?

Он радостно улыбнулся, не выходя из задумчивой комы.

— Но у меня скоро будет таблетка против всех на свете. Знаешь, что такое Абсолютная Сила? Звёздные войны смотрела? Вот, что-то в этом роде. Можно настолько укрепить свою голову, что даже турникеты в метро будут слушаться тебя. Сила Воли, Животный и Человеческий Магнетизм. Это и есть абсолютная власть над компьютерами, машинами, а тем более людьми. Дальше я диктую условия и ввожу новые правила игры…

— Смело… — я хотела сказать ему, что он болен, но не решилась. Дыра в ремне снова начала разрабатываться.

— Смело. Но не без оснований. Ты думаешь, я зря тёрся всё это время возле своего большого родственника — твоего жениха? Кстати, не родственник он мне, если честно. Вычислить их семейные секретики было не так уж трудно… С отцом-производителем я знаком был, но только как с музыкальным начальником… Была ссора, мы повздорили… «Отца» не стало, это сейчас не имеет значения. Та смерть была случайной… Меня интересовал Лёва. Лёва мне подходил. Я обладаю силой и настоящим копперфильдовским талантом, но не обладаю знаниями и не представляю, как применить эту силу. А он — знает. То есть он даже не догадывается, что знает. Он просто напрямую запараллелен с какими-то Супермозгами. Но от недостатка фантазии способен только озвучить мысль. Понять, а тем более реализовать не может. Мне даже не пришлось объяснять, что я от него хочу. Я пил из его головы всё, что нужно, а он даже не чесался. Это его теория. Он вычислил по своим полям в алмазах, что есть точки наивысшего влияния, соответствия и прочая муть. Всё дело в знаках Зодиака, максимальном соответствии требованиям этих знаков… Зачем, как ты думаешь, он собирал всех «Лучших» — заметь, я беру «Лучшие» в кавычки — в своём журнале? У него был свой план, не такой глобальный. Видите ли, за много веков небесные оси сдвинулись (он забасил, имитируя Лёву), и теперь даты на Земле уже не соответствуют звёздам на небе. Он нашёл какой-то пацифистский международный способ это всё выровнять. Пятого января 2002 года по двенадцать выдающихся представителей всех двенадцати знаков со всего мира сваливаются вместе в кучу «для обмена энергией». Трахаться ли они там собирались, медитировать, приносить в жертву девственниц — не знаю. У меня достаточно серьёзные причины, чтобы взять дело в свои руки.

Здоровый человек давно бы устал говорить вот так, на одном дыхании, без пауз и подсматриваний в шпаргалки. Но сейчас я радовалась его безумию, у меня было время на борьбу с ремнём. И, кажется, я начинала выигрывать!

— Так вот. Мы вместе с Лёвой проработали и мою схему, гипотетически, на уровне, «а если бы…». Повторю, если ты не запомнила, — мне не пришлось пытать его. В его черепке ровненькими стопками лежали все возможные варианты развития событий. Я только скопировал для себя нужное. Заметь, при этом я ни черта не разбираюсь в этих его мульках и, зуб даю, не до конца верю в то, что подействует. Хотя сама идея убивать убийц руками убийц мне в кайф, и, пожалуй, я продолжу делать это. Но уже без тебя… И без Лёвы. Он слабоволен и недалёк, твой Лёва, но я не об этом.

Он вдруг разжал ладонь и выпятил на костяшках стаканчик. Мгновение. Лёгкая улыбка, не очень пристальный взгляд — и стаканчик поплыл! Он робко подрагивал в воздухе, и Макс смотрел на него, как на старого, любимого, но надоевшего приятеля…

— Айм Копперфильд!

Я молчала. Меня не удивило бы сейчас ничто. И уже не испугало.

— А все регулярные тренировки, милая. Николай Игоревич Рушник был страшно удивлён, когда застал меня с пачкой сигарет в полёте… Кстати, о Рушнике… Он, в некотором роде, тоже уголовник. Знаешь, что твой Лёва должен был со дня на день помереть от тяжёлого отравления парами ртути? Николай Игоревич организовал. По личным мотивам, карьерным. Самостоятельно нарыл ртуть, самостоятельно приволок в дом шефа — на той исторической вечеринке в честь дня рождения. Правда, долго не мог представить, куда засунуть, пришлось подсказать внушением. Я, конечно, мог бы убить Лёвушку поизощрёнее, но важен процесс, а в процессе умирания он натерпелся предостаточно. Я удовлетворён…

Всё! Ремень сдался! Левая рука свободна. Надо что-то сделать с правой. Делом всей моей жизни, самой главной целью и светом в конце туннеля стала эта правая рука! Но как всё-таки странно и страшно то, что рассказывает мне сейчас этот больной… Как я заблуждалась… Отвязывайся же, правая рука, любимая, неповторимая! Отвязывайся скорее!

— В глубине души, мне кажется, ты хочешь спросить, какова твоя роль в этом деле. Хочешь?

Я закивала всем телом.

— Ты, Натали, уникум. У тебя самое тонкое тело из всех известных мне. Я не имею в виду анатомию. В этом вопросе я люблю тёток плотных, грудастых, это к слову… У тебя повышенный уровень восприимчивости, тебя можно зомбировать… Такой персонаж мне был нужен для того, чтобы задуманное свершилось. Видишь ли, все эти небесные штуки предполагают некоторое количество откровенно пошлых ритуалов. Я не фанат символики, но тут спорить не было смысла… По версии Лёвы, для того чтобы небесный, мать его, баланс нарушился, нужно было не только уничтожить сливки зодиакального ряда, но и замкнуть цепочку «божий дар — человек — небо». Божьим даром их, сук, и грохнуть… Сколько я голову ломал, пока понял, как это можно сделать, — божий дар, он ведь материализован в предметах и символах! Микрофон, например, школьный журнал, боксёрские перчатки, скальпель, театральная маска… В некоторых случаях приходилось будить фантазию… Ну почему напольные весы не могут быть аналогом весов Фемиды? Это я об адвокате… Повариху в котёл бросили. Тут всё понятно. Шофёра машиной сбили, здесь тоже… С Галкой-художницей трудно было — нельзя человека кисточкой пришить. Хотя красок она у меня нанюхалась в тот вечер изрядно. Специальный рецепт, большая наркопалитра… А с политиком Бариновским была отдельная песня. Пришлось абстрагироваться на всю катушку. Я открыл, что политический талант — в умении вовремя подставить задницу или лизнуть. Более того, в случае с Бариновским мы имели дело с натуральным жополизом. Парень пробился в люди благодаря своей неуёмной голубой жизни… Я выбрал для казни колготки. Его любимый цвет…

Я царапала обломками ногтей свою руку, пытаясь вытащить её из кожаного узла, и понимала, что Макс имеет все основания говорить такое. Естественно, он был с ними со всеми, он знал их всех. Или почти всех. Боже, что же он за человек? И человек ли?

— И вот предварительная работа проведена. Лёва в поисках нужной ему гармонии вычислил всех оптимальных гениев — и по знаку Зодиака, и по первой букве имени… На этом его работа заканчивалась, начиналась моя. Я тоже гений, только не признанный, не напечатанный пока… Я придумал, как и кто казнит моих героев, я придумал, как создать вокруг дела нужный мне ажиотаж. Но нужен был кто-то, кто завершит картинку убийства. Нужен был кто-то, кто подкорректирует детали. Мне нужно было изображение СИМВОЛА ЗОДИАКА, — ты ведь это вычислила, да? Мне нужен был идеально управляемый человек, который сделает ювелирную работу, огранку, кто сложит мозаику и сможет запечатлеть картинку. При условии, что это буду НЕ Я — такое правило. Сначала я думал подключить к делу Лёву. Мало того, что он внушаем. Он ещё и хворает… Но в результате оказалось, что он не так уж легко колется. Всё, на что хватало колоссального напряжения моей воли, это на то, чтобы заставить его появиться в нужном месте с опозданием в полчаса. А о том, чтобы Лёва просто взял и разложил разные штучки в нужный узор, не могло быть и речи… Он и рисовать-то не умеет…

— Зато ты умеешь… — неожиданно сказало моё тело. Я в этот момент была занята освобождением, поэтому ответственность за голос на себя не беру.

— Что? — Макс вышел из ступора и повернулся ко мне. (Дура. Пускай бы тарахтел себе, правая рука почти свободна…) Теперь он наверняка поменяет тактику…

— Я тут на днях нашла кое-что на кухне у Юлии Марковны…

— Макс несколько секунд смотрел на меня с выражением горестной тоски, потом вдруг сломался пополам и заржал…

— Ну, милая, не знал, что ты доберёшься и до мусорки… Вот это напор!

Пока он хохотал, роняя лоб на колени, я получила некоторую свободу передвижений и воспользовалась этим. Подгребла под себя бутылку с кефиром…

— Ну да, да… Моя работа… — он налил себе коньяка. — Я рисовал. Заметь, по памяти — талантливо, да?

Сидел как-то, ожидал твоего пробуждения и пачкал бумагу… Не думал, что…

Он снова засмеялся. Выпил, чокаясь с воздухом в моём направлении.

— Ладно. Уж полночь близится, он снова закурил — Так вот. Я мучаюсь, ищу человека, ползаю мыслью в пространстве. И вдруг твой звонок. Я ещё трубку не снял, а уже понял — оно! Ты — человек-зеркало. Тобой можно бомбы обезвреживать, настолько послушный механизм… Вот только с фотографированием у тебя не совпало. Сначала я не собирался собственноручно всё делать — не должен я был всем этим заниматься по задумке… Но если б не моё вмешательство в самом начале, ещё на репетиционной базе у Лагунина, не то чтобы фотографий — тебя бы лишился… Нежный организм, что делать… Так что мне пришлось придумать себе место рядом. Надеюсь, я не очень испортил себе же масть (он подмигнул своему изображению) Что ещё… Естественно, это я организовал вам с Лёвой любовь. Потом Лёва начал мешать, им занялся Рушник, а ты втюрилась в меня. Что я должен был сделать? Отмахнуться? И тем самым лишить тебя, такую бесценную, сна? Да ни за что! За нашу с тобой большую любовь!

Он снова налил, но не выпил.

— А теперь я на финальной прямой. Мне нужно сделать последний шаг — двенадцатый.

Правая рука была свободна… Ничего, мы ещё поборемся. Ему ещё двенадцатый нужен… А это — время. Возможно, он не станет убивать меня сейчас. Какой смысл? Сначала отправится за двенадцатым, а потом придёт ко мне хвастаться, он такой… И вдруг мысль…

— Макс! Как понимать сейф?

Макс молча улыбался.

— Там в сейфе должна была задохнуться банкирша. Близнецы на букву «Л», правильно?

Макс улыбался.

— Ты ошибся, Макс… Символ Близнецов — прямые линии. Она бы не обеспечила тебе прямых линий, задохнувшись в тесном сейфе. Она была бы скрюченная вдвое! Или ты собирался отправить меня срезать с её головы две священные волосинки и вытянуть их на полу?

— Видишь, какая ты умная, — Макс нежно поморгал. — За это я тебя и уважаю, Натаха… Ложноножка была эта банкирша, приманка, ловушка, вот что… Не нужна она мне была ни черта, просто на неё клюнул кое-кто нужный…

— Кто?

— Ты…

Он встал и начал, шаля, раскачивать зеркало.

— Ты мне нужна была, Наташка, только ты и больше никто!

— Зачем? — внутри опять задрожало. Снова нахлынула муть…

— Ну, зачем… — он надул губы. — Странный вопрос. Мы были вместе в горе, должны вместе и радостный момент встретить… Ой, Наташка!!!

Он закружился по комнате, пальцами расчёсывая воздух.

— Ой, Наташка, хорошо-то как! Счастливый я человечишка, Натали! Бывало у тебя такое — что-то хочешь, хочешь, хочешь, и вдруг оно сбывается? Не было? И у меня ещё не было…

— Но, ведь я…

— Ты не только, милая, Лучший Журналист последнего в этом тысячелетии года. Ты ещё и Близнецы, Наташка!

Я слишком часто умирала в мыслях в последнее время. Только благодаря этому я осталась сейчас жива.

— Но… Но меня зовут Натальей… Тебе буква «Л» нужна, Макс, буква «Л»!

— Ты и есть буква «Л», милая!

 

Глава 30

Он смеялся, как дитя, он был так искренне в своей радости, что при других обстоятельствах я бы посмеялась вместе с ним.

— Ты как Наталья Степанцова — никто, ноль, ты интересуешь в этом звании только своего физика-любовника и своего покойного жениха… Мне была нужна Лора Ленская! Лора Ленская! Лера, Лера Ленская! Я её получил!

Моё положение было очень незавидным. Я рассчитывала на случайную смерть при задержании преступника, это максимум. Но быть его очередной, последней жертвой… Это уж слишком! Стержень внутри меня напрягся и сконцентрировался вокруг бутылки кефира. Остальное тело билось в истерике и покрывалось холодным потом. Максу нравилось моё полумертвое визуальное состояние. Он скакал вокруг дивана, полива меня коньяком и орал что-то туземное.

Ударить я его смогу. Наверное. Пусть только наклонился ко мне. Есть другая проблема — его мрачный телепатический талант… Кто знает, когда Макс решит воспользоваться своим умением. А уж что конкретно это будет — я боялась даже представить. И ещё. Я вдруг отчётливо ощутила, что всё это время, все эти последние трудные недели круглосуточно была под Максовым колпаком. Я ничего не делала сама, мной рулил он. Всегда.

Он всё ещё резвился.

— Отпусти меня, Макс! Я люблю тебя, у нас всё ещё может быть хорошо… — лгала я.

Макс остановился на мгновение, посмотрел на меня с лёгкой тревогой.

— Что ты несёшь? Что у нас может быть хорошо? Ты что, не понимаешь, что я…

Он сделал театральный шаг в мою сторону.

— Тебя!

Ещё шаг.

— Сейчас!

Шаг.

— Убью!

— Как? — чужой голос во мне, не контролируемый моим измочаленным телом, был сух.

— В смысле? — Макс остановился в позе Серого Волка. — Как у меня поднимется рука?

— Нет. В смысле — каков будет ритуал, кто совершит это убийство, если не ты, кто выложит из кусочков моего мёртвого тела символ Близнецов? Расскажи, мне интересно.

Боги, что я несу? Зачем я злю его? Пальцы дрожат, в мокрой руке томится орудие защиты — бутылка кефира… Это не может быть реальностью! Это мой очередной токсикозный сон!

Он посмотрел с опасным интересом, и вдруг зрачки его расширились и втянули в себя воздух вокруг и содержимое моих клеток. Это было странное и страшное чувство, и выйти победителем из этой борьбы было невозможно. Или возможно в том случае, когда в клетках пустота и ты ровным счётом ничего не теряешь. Это был мой случай. Где в данную минуту концентрировались пять граммов моего последнего разума, я так и не поняла. Но не в голове и в её окрестностях. Макс высосал из меня всю возможную информацию, лишил сил на три года вперёд, но он так и не заметил во мне признаков идей и надежд на спасение.

Это его успокоило. Настолько, что он даже не стал проверять ремни. И славно. На руках ремней уже не было. А ударить сейчас я бы не смогла из-за отсутствия соков…

— Я убью тебя по всем правилам. С нежностью. С прощальным взмахом платка в твой адрес. Всё будет красиво, я продумал заранее. Дошлифовывать не придётся… Смотри. Это — для тебя!

Далее произошло нечто нереальное. Он склонил голову набок, на затылке его образовались морщины от напряжения, и вдруг безжизненно висевшее перед ним зеркальное полотно дрогнуло и двинулось вверх!

Огромное, многокилограммовое зеркало!

Оно тяжело вибрировало в воздухе, прогибалось и хрустело, но не падало! От незначительных изменений градуса наклона оно отражало то свет случайных лампочек, то искристые осколки внизу. Эта игра света одурманивала и сводила с ума. Потом вдруг зеркальное полотно резко спикировало вниз и было встречено на середине пути Максовой ногой. Звон! Грохот! Начался ирреальный кошмар! Зеркало суицидно билось в воздухе, а Макс громил его стульями, вазами, каминными щипцами, всем, что попадалось под руку! И всё время играла эта дикая музыка! Я снова потеряла контроль над собой, орала, рыдала, несла чушь, молила о пощаде и пришла в себя только от зубодробильного визга перетаскиваемого по паркету дивана.

Перетаскивал Макс. Перетаскивал диван со мной, пыхтел, примерялся. Я долго не могла понять к чему. И только когда Макс удовлетворённо отряхнул ладони и закурил, взглядом лаская потолок, я сориентировалась.

Ровнёхонько надо мной, тонко сверкая рваными гранями, болталось зеркало-гильотина! От него остался только тяжёлый хребет с неровными полуметровыми осколками-клыками.

— Сколько здесь? — Макс прикрыл один глаз, прикидывая высоту потолков. — Метров пять-шесть? Представляешь, как здорово будет лететь?

Живодёр! Убийца! Изверг! Я скорчилась на своей лежанке, до хруста представляя, как эти зубы врезаются в мою голову, шею, живот, где уже пульсирует другой человек…

— Ох, и сволочь же ты, — прохрипело моё смелое второе я.

Макс даже не заметил. Он ощупывал взглядом шов, соединяющий зеркальное лезвие с потолком, и глаза его наливались чернотой.

— Можно было, конечно, убить тебя пишущей машинкой или компьютером… Или заставить тебя съесть все твои материалы… Но я нуждаюсь в ярком зрелище, мне неприятна банальность… Журналист — зеркало общества, правда? Зеркальное отображение, отражение и искривление… Понимаешь, что я хочу этим сказать?.. Остаётся надеяться, что тебя разрубит пополам… Мне нужны две твои ровные, красивые половинки, тогда ничего трогать не нужно будет… Я только сфотографирую, ты не против? И потом подброшу Инге Васильевне… У нас был только секс, никакой любви, ты не ревнуешь, нет?.. Подумать только — маньяк убил саму Лору Ленскую! Это будет фурор!

Он бормотал всё глуше, смотрел всё нежнее, и я поняла, что есть только миг… Сейчас небо рухнет и всё закончится…

* * *

Крысы! Крысы! Крысы! Крысы! Крысы! — взорвалась последняя живая мысль в моей голове… Крысы!

— Констанция! — закричала я из последних сил. — Констанция!!!

Макс отвлёкся на секунду. Что он думал, глядя на меня с брезгливым удивлением, я так никогда и не узнаю… Решил, что девка, которая перед смертью видит себя рядом с д’Артаньяном, — конченая…

— Констанция!!!

Он приготовился сказать что-то, искрящееся юмором, как вдруг случилось то самое!

У меня был один шанс из ста! Я понимала, что слаба, бездарна и управляема даже на расстоянии. Но и мне отсыпано было три щепотки этого странного дара! Не могла я быть стопроцентно пригодной для передачи сигналов и при этом не функционировать, как передатчик! Я уже упражнялась с Чапой, но здесь не было возможности долго настраиваться. Здесь были крысы, которых я уже нечаянно выпустила, сделав полдела! Теперь вытащить их сюда! Из нор, из подвала, из-под земли — куда там они сумели забраться за полчаса?! Я напрягла мозг, заставляя мысль чётко работать, заставляя себя испускать космические лучи и ультразвуковые сигналы! Я звала их, манила, я им приказывала, притягивала их, даже близко не представляя, что именно нужно делать!

И я сделала это!

Крысы услышали мой зов, примчались всем взводом, и об их появлении я догадалась прежде всего потому, что моментально исчезло биополе, искусно созданное Максом, как будто его выключили. Как будто у меня случился приступ столбняка и вдруг резко отпустило. Я вся опала, мышцы расслабились, и мне стало понятно, как же до сих пор было больно…

А Макс уже не мог контролировать пространство.

Макс грозно ругался матом, сидя при этом на диване и моей ноге. Его собственные ноги были по-газельи поджаты, и время от времени одной из них маньяк нервно дрыгал, пытаясь отбиться от нападения невидимых мне крыс. Я слышала только возбуждённое попискивание и понимала, что крысы не просто явились, они ещё и агрессивно настроены, чего я от них не требовала. Впрочем, у меня не было времени анализировать крысиное поведение. Три секунды — и Макс придёт в себя, испепелит несчастных крысок и займётся мной. Три секунды!

Раз! Я сажусь, не чувствуя боли от перетянувшего мой пояс ремня!

Два! Я размахиваюсь так, что щёлкают суставы и бутылка кефира чуть не выскальзывает из моей мокрой ладони!

Три! Я бью Макса по голове!

Ах, как брызнул кефир на все четыре стороны! Сквозь кисломолочные фонтаны я краем глаза заметила кренящуюся фигуру моего мучителя, но было не до рассматриваний. Я окончательно прощалась в это время с маникюром и ремнями. Макс упал мне на ноги, и я долго не решалась дотронуться до него. В конце концов, освободила одну ногу и ею столкнула Макса на пол.

Не веря в счастье, не врубаясь в происходящее вообще и в частности, я мчалась по лестницам. Двери поменяли дислокацию, найти входы-выходы казалось нереальной задачей, сзади чудился Макс. Я металась по дому, тихонько воя и молясь всем богам.

Когда меня схватили за ногу, я даже не удивилась, хоть и испугалась до потери сознания. Слишком долго я испытывала судьбу. Надо было в окно прыгать, что ли…

Я с грохотом свалилась на медового цвета ламинат и сжалась в кулачок.

— Не трогай меня! Сволочь! Животное! Маньяк! Подлец! Убийца! Шизофреник!

— Тише! — голос сначала показался незнакомым. Не Макса голос, уже хорошо. Я открыла глаза, всмотрелась в темноту и обнаружила… Лёву!

Лицо его было изрядно помято, серебристые волосы — в крови.

— Где он?

— Лежит… в «звёздной» комнате… Может быть… Хотя я не уверена…

— Ясно, — Лёва снова нырнул в темноту. Чем-то поскрежетал, постучал. — Будь добра, поищи ключик… Он где-то здесь… Я прикован…

Я машинально поползла по полу, шаря руками и натыкаясь в основном на лужи слёз, пролитые мной. Мне казалось, что Макс уже пришёл в себя, что сейчас он явится сюда и второго шанса уже не будет… Лёва в это время что-то химичил с наручниками, тихо матерился и тоже не вызывал особого доверия. Кто их знает, маньяков…

Ключа я не нашла. Лёва пытался вырвать с корнем ручку, но признался, что проще вырвать руку.

Минут десять помучив дверь, он вдруг предложил принести ему нож для того, чтобы этим ножом перепилить руку.

На автопилоте я уже двинулась искать нож, потом одумалась. Я плохо представляла, как Лёва будет пилить себе руку. К тому же существовала вероятность того, что у него не хватит духу. И я не хотела быть свидетельницей его позора — подумать только, гуманность на пороге смерти! В этом вся я. Поползав в темноте, я объявила, что никакого ножа не нашла… Он огорчился, хотя я — новый гений телепатии — отчётливо слышала ноту облегчения в его голосе.

Лёва придумал какой-то новый план, нырнул в темноту и снова заскрежетал. Я упала у стены, не имея сил бежать. Даже стоять. Да и как бежать, бросив здесь этого несчастного. Я имела в виду Лёву…

— Лёва, почему ты мне не сказал, что это не ты? — вяло бросила я в темноту.

— Не я — кто?

— Не маньяк, а впрочем… Я не удивлюсь, если ты тоже окажешься психом и убийцей.

В темноте возились. Судя по голосу, Лёва поднимал тяжести. Но делал это тихо.

— Я психически неуравновешен в последнее время, это верно. Тому есть ряд оправданий и причин. Я думаю, ты прекрасно их знаешь… Что касается обвинений в мой адрес… Извини, ты не права… Я не ранил в своей жизни даже крысу…

— Твои крысы спасли мне жизнь…

— Я рад, — последовала озадаченная тишина. — Надеюсь, с ними всё в порядке?

— А ты не хочешь узнать, в порядке ли я?

— Прости. Я завозился…

Через секунду из темноты вынырнуло Лёвино лицо с выражением нежности.

— Как ты, дорогая?

Сначала я почувствовала острое желание ударить его ногой. Потом это желание пропало. Он смотрел на меня со всё набухающей любовью и вдруг как будто прозрел:

— Послушай, ты сказала, что беременна… Это правда?

О господи, какой муфлон! Какой рохля… Как я могла полюбить такого, хотя…

— Да, Лёва, да. Я беременна, и это научно обосновано, подтверждено и даже зафиксировано!

— Но ведь это же прекрасно! — он вспыхнул и заиграл красками. — Мы выберемся отсюда, решим наши проблемы, родим ребёнка и начнём новую жизнь! Потерпи ещё чуть-чуть, хорошо? Всё будет в порядке!

Он даже взвизгнул, как ликующий щенок, осыпал меня любовными взглядами и снова исчез.

Вот так в течение минуты он снова перевернул мою жизнь. Больше всего меня поразило то, что он не задал сакраментального вопроса на тему «А от кого беременна?» Почему он так? Я розовела от непонятно откуда взявшегося удовольствия и пыталась понять… Два варианта — либо он настолько глуп, либо настолько уверен в себе.

— Лёва, какой вариант? — глупо, но радостно поинтересовалась я.

— А какой тебе больше нравится?

— Мне нравится второй, но ещё больше мне нравится правда…

— Тогда — второй вариант, и это будет правда…

Не то чтобы я была счастлива любому предложению стабильности, нет. Да и ситуация в стране и в доме была не самой подходящей для купания в счастье. Трудно объяснить. Мне просто было приятно, а почему — не знаю.

— Как долго он ещё будет нейтрализован? — спросили из темноты. И я на полном ходу, со всеми перегрузками врезалась в действительность, над которой только что чуть-чуть полетала.

— Макс? Не знаю, — я вспомнила тяжесть бутылки и силу моего удара. — Ещё будет какое-то время. А может быть, я его совсем убила…

— Жаль, конечно, что так получилось… Я искренне любил его, хотя и не понимал… Как могло получиться, что я его упустил?

— Лёва, это не ты его упустил! Это общество его упустило! (Не буду сильно пугать. Пускай думает, что Макс — его родственник.)

— Я тоже не испытываю большой любви к обществу, но доходить до такого… Он понимал, что болен?

— Нет. Мы тоже, возможно, больны. Но не понимаем.

— Да, мы больны. Но мы не покушаемся на жизни… — он собирался задвинуть очередную телегу в своём духе, с абзацами и пафосом, но передумал. — Наташка, я боюсь даже думать обо всём этом. Мы сейчас выберемся отсюда и уедем к чёрту, ладно? Иди сюда…

Я бросилась в его объятия с пугающей скоростью. Мы столкнулись в темноте, как два поезда, начали мять друг друга, пытаясь одновременно и приласкать, и защитить, и спрятаться. Я, естественно, зарыдала. Он неожиданно тоже.

— …Мне было так плохо! Так плохо!

— Я с ума сходил, но не мог…

— …Я думала, ты — против меня, ты был такой каменный и странный…

— …Я видел, что ты увлечена Максом…

— …Но ты тоже был замешан во всём этом, я чувствовала…

— …Я думал, что ты замешана во всём этом, я боялся… Я пытался решить вопрос своими силами, мы всё рассчитали с Ковальчуком…

— …Ты вёл себя так, как будто бы…

— …Ты вела себя так, как будто бы…

— …Что нам делать?

Он погладил меня в темноте наугад.

— Будем выбираться. Думаю, я смогу вытащить тебя отсюда. Тем более это мой долг. Теперь уже дважды. Нет, трижды, учитывая мою пассивность до сих пор…

Это был прежний, высокопарный Лёва, занудливый даже здесь, но не было сейчас человека ближе.

— Плохо одно — нам неоткуда ждать помощи. Рацию эта ходячая аномалия вырубила. Километрах в десяти отсюда, на старой бензозаправке, нас ожидает рота солдат во главе с капитаном Ковальчуком. Всё это время мы вели своё наблюдение… Напрасно тратили время, как оказалось… Сегодня я получил очередной сигнал в голову — это существо велело мне быть в Выставочном центре в указанное время для того, чтобы познакомиться с ним, великим и ужасным, со сверх-убийцей. И после официальной части мне было предложено присутствовать на разделке последней жертвы. На той самой бензозаправке. Естественно, все лучшие силы города были направлены на место предполагаемого преступления. Где и пребывают до сих пор, не зная, что с нами… Что касается Выставочного центра… ОНО велело быть без сопровождения. С фантомами обман не проходит, я решил идти один. И всеми силами не умереть. И вытащить его на бензозаправку… Каково же было моё удивление, когда я пришёл и увидел тебя… С наручниками…

— Ты подумал, что это я? Что убийца — это я? — пришло время удивляться мне.

— Да, — Лёва горестно сверкнул белками. — Более того… ОНО устроило всё так, что убийцей должна была быть действительно ты. Всё шло к тому. Мы находили отпечатки твоих пальцев всюду: на микрофоне, которым был убит Лагунин… на скальпеле в кармане обезглавленного доктора… даже на серьгах сгоревшей учительницы… Ты всегда успевала на место преступления раньше других… Ты вела себя крайне странно… Что мы должны были думать?

Тут уже я не знала, что думать.

— Ну, хорошо… Допустим, я могла надуться и проткнуть здорового мужика… И грохнуть всех остальных..

— Убить, — аккуратно поправил Лёва.

— Убить… Но почему вы не арестовали меня сразу?

— Мы не были уверены… Нужны были свидетели… Интуиция… Было бы крайне… — он замялся, потом честно посмотрел на меня сквозь темноту. — Ну хорошо… Я договорился с ними… Я договорился с милицией, что даже если ты окажешься убийцей… быть помягче… Словом, я оттягивал момент ареста всеми возможными средствами, имеющимися в моём распоряжении… А в моём распоряжении достаточно много средств…

— Ты что, милицию купил? — удивилась я.

— Да нет! Мы сотрудничали. Просто я люблю тебя…

Я не успела обнять его и захлебнуться в эмоциях. Темнота запахла туалетной водой-унисекс и горячим потом, меня схватило что-то за волосы и швырнуло в сторону. В этот раз я быстро опомнилась, но это всё, что я смогла сделать. Рядом развивались события, но я не могла быть их участницей. Там, в темноте, рычало, хрипело, клокотало, трещало, рвало, било и грызло. Там убивали друг друга два мужика, и в этой суровой схватке самцов мне осталась только обочина и их пулями свистящие, выдранные пуговицы.

Я пыталась вмешаться, и меня чуть не обезглавила чья-то анонимная нога. Что оставалось? Бегать вокруг со стонами и причитаниями.

Спарринг затягивался. Временами они замирали, сомкнув челюсти на горле у противника, и я грызла обломки ногтей и ожидала, что из темноты выйдет, стряхивая пыль, Лёва. Но возня через некоторое время продолжилась, не с прежним азартом, но продолжилась. Пока, наконец, из темноты не вышел, отряхивая пыль… Макс…

Он ничего не сказал, ему было уже не весело. Он смотрел целенаправленно, как мясник. Цели и средства были известны. Я для него физически уже не существовала, но время и место занимала. Непорядок.

Была робкая попытка отползти. Это с моей стороны. А с его стороны… С его стороны вдруг из темноты появилась дверь, такая же самодостаточная, как потолочное зеркало… Дверь взлетела в воздухе, некоторое время балансировала над головой мрачно идущего на меня Макса… А потом обрушилась на него!

Потом сверху на дверь из темноты обрушился Лёва.

И стало тихо.

Лёва лежал красиво. Кисть его, по-прежнему прикованная к дверной ручке, нервно подрагивала. Если бы не это, можно было бы подумать, что Лёва — спящий йог. Смущало то, что из-под двери, на которой он расположился, торчали чужие руки-ноги. Но в целом картина дышала миром и покоем.

— Еле с петель снял, — тихо сказал Лёва, не поднимая головы. — Думал, не справлюсь… Он может очнуться в любую минуту… Живучий… Нужно уходить…

Я кивнула.

Мы с трудом встали и начали пробираться к выходу. Я всё время оглядывалась на белеющую в квадрате луны Максову руку. Ждала, что вот-вот она зашевелится и… И натыкалась на шедшего впереди Лёву с дверью.

— Вот она, моя Голгофа, — говорил он откуда-то из-под дубовой толщи. — Вот он, мой Судный день. Как же неправильно всё было и как правильно всё будет теперь…

— Лёва, милый, быстрее…

— Мы ничего не ценим до тех пор, пока не испугаемся как следует. А я-то думал, что разучился пугаться, драться и любить! Чушь! Я жил, как плесень!

— Лёва! Не время исповедоваться!

— Самое время! Я хочу, чтобы ты знала! Я буду любить тебя всю жизнь, без оглядки, без сомнения. Я клянусь быть счастливым и сделать счастливой тебя и нашего ребёнка…

С учётом того, что этот пламенный текст произносился сквозь дверь человеком, согнутым пополам и идущим впереди меня, выходило странно. Я была готова поклясться, что начну борьбу за счастье с борьбы с Великим Пафосом. Как? Это уже другой вопрос.

А сейчас мы должны добраться до выхода, потом — до дороги, потом — до города, потом…

Потом Лёва застрял в проёме выхода с лестницы. Он изгибался и пытался протолкнуть дверь в низкую арку. Тщетно. Время шло, перекрытия трещали, дверь скрипела, Лёва ругался. Снова звучала мысль о ноже, но сейчас даже при желании найти его было невозможно. Мы с Лёвой были по эту сторону двери, застрявшей в проёме, нож — по ту сторону. Здесь была свобода в виде распахнутой входной двери — три метра, и мы на улице… Там был Макс, темнота и страх…

— Слушай, беги одна, — Лёва устало прислонился к стене. — Найдёшь кого-нибудь — отправишь сюда… Тебе надо в больницу… Тебе противопоказан стресс.

Я засмеялась. Стресс — моё второе имя. Обо мне начинают заботиться с некоторым опозданием.

— Никуда я не пойду. Всё равно заблужусь. Вместе будем выбираться.

Он не стал спорить, посмотрел на меня с таким восхищением, что стало стыдно. Ох уж эти чувствительные мужчины! Он засветился благодарностью и мужеством и с новыми силами вцепился в дверь.

Потом был финал, развязка.

Примерно с одной стороны двери — тёмной, невидимой — появился Макс. С другой — бойцы в масках и с оружием. Макс ревел дурным голосом и тянул дверь из проёма на себя, успешно справляясь не только с дверью, но и с упирающимся Лёвой. Бойцы, облепившие входную дверь, тоже ревели, слепили нас фонарями, махали руками… Я уже ничего не понимала, я просто схватила Лёву за свободную руку и закрыла глаза.

…Мы в обнимку сидели на полу, скомканные, невменяемые. Моя голова покоилась на Лёвином плече. Его рука всё ещё оставалась в плену дверной ручки, отчего всё Лёвино тело имело странный градус наклона. Вокруг бурлила жизнь, сияли фонари, сверкали вспышки, трещали выстрелы. Стреляли в основном в дверь. Дверные горячие щепки щедро сыпались на нас, как и торжественные советы руководителя операцией капитана Ковальчука:

— Ниже! Ниже ложись! Голову руками закрыть!

Но мы уже уступили место в процессе. Мы уже начинали жить будущим и воспоминаниями — нормальный мещанский принцип.

— Слушай, ты хоть поладила с моей матерью?

— Поладила… Она успела меня удочерить!

— Это хорошо… Но жить мы будем у меня.

— Ладно… Только я буду читать то, что захочу, носить то, что захочу, и кота привезу…

— Кота?

— Выбирай — или я с котом, или ни меня, ни кота…

— Ладно, ты с котом. Но только убедительно прошу: не царапайте мебель.

Дверь раскололась надвое. Образовавшаяся чёрная дыра всосала в себя всех вооружённых бойцов, Лёва тоже был унесён дверной ручкой.

Но я была спокойна. Меня ожидала куча дел и вопросов, допросов, скандалов, переживаний, сомнений, перестановок мебели, хлопот, консультаций, объяснений, радости. Где-то во входном проёме маячили белые шапочки врачей, милицейские фуражки и… А это кто?

С диким трудом собирая сетчатку глаза в кучку, я рассмотрела сквозь сплошной фонарный свет… Ингу Васильевну!

— Великолепно! — крикнула она и помахала красными ногтями. — Я всё снимала! Будет фурор! Нужно срочно писать материал! Срочно!

О нет… Только не это… Мне пришлось уползать по-пластунски, но восторженные излияния Инги Васильевны настигали повсюду. Я нашла только одно укромное место. Непосредственно за входной дверью. Отсюда мне открывался прекрасный вид на поле боя. Капитан Ковальчук и милиционеры колдовали над дверной ручкой и изрядно затоптанным Лёвой. В глубине дома весело перестреливались бойцы в масках. Суетились ещё какие-то люди. В общем, была довольно праздничная атмосфера.

— Ну и пусть я на свадьбу не попаду, — неожиданно сказала стена за моей спиной. Я чуть не лишилась разума от страха. Оглянулась в ужасе и нос к носу столкнулась с аборигеном-водилой.

— Не попаду уже на свадьбу-то! — радостно сообщил он мне и возбуждённо почесал под кепкой. — Отвёз вас, а потом сердце не выдержало, думаю — надо в милицию… Хто его знает, что за люди… Может, проблемы у них какие… Еду на пост, что у бензоколонки старой, а сам чуть не плачу… Самогон-то жалко… Ну, ничего, обошлось. Ещё не обыскали…

— Чего ж на свадьбу-то не попадёте? — я потихоньку оправилась от удара и прониклась нежностью к этому грубому, но такому человечному человеку. — Самогон на месте. Времени достаточно…

— Ай-э-э-эх! — залился он петушиным голосом. — Не буду я ждать свадьбы! Напьюсь уже щас!

В общем, всё закончилось нормально.

 

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.