На интервью мы ехали весёлой компанией в составе Макса, меня, фотографа Метрина, Рушника и члена редакционной коллегии Пиотровской. Вероника Витольдовна Пиотровская, заслуженный работник журнала, почётная женщина и всё такое, уселась на переднее сиденье и всю дорогу низким голосом рассказывала интересные истории из своего великого журналистского прошлого. При этом без остановки курила и томно требовала от Макса ехать аккуратнее и тормозить плавно. Тощий фотограф Коля Метрин всю дорогу индифферентно жевал непонятно что и молчал. А Рушник громко восхищался Пиотровской, поддакивал и задавал уточняющие вопросы. И в то же время жаркой ладошкой гладил мой зад. Я отбивалась молча и незаметно, ненавидя жизнь и не смея придушить этого гада прямо в салоне. Чего я боялась? Да любое разоблачение было лучше этих крысиных ласк! Однако время, когда нужно было сразу дать по морде, я в спешке упустила, а сейчас просто мордобитием проблема не решалась.

— Я забыла, как вас зовут, — Пиотровская обернулась и устремила взор куда-то мимо меня.

— Наташа, — прохрипела я, ногтями давя за спиной руку Рушника.

— Какие вопросы вы подготовили? Как будете анонсировать вашего собеседника? Какую форму интервью выбрали?

— Я обязана начинать уже здесь, в машине? — измотанная нервным напряжением и сексуальностью хорька, я заорала в лицо Пиотровской.

Бывшая красавица Вероника Витольдовна хлопнула наклеенными ресницами и задумалась.

— Да-да, Наташенька, — внезапно вылез из-за моей спины Рушник, — будет неплохо, если Вероника Витольдовна вас проконсультирует. Она в журналистике уже много лет, в отличие от вас.

Хорёк!

— Или вы хотите, чтобы я доложил Льву Петровичу о вашем нежелании работать?

(Чёрт, надо было дать по морде сразу. Теперь всё так запутывается!)

— «Известный адвокат Велемир Резанников вёл нашумевшие дела о… — я процитировала наизусть текст досье. (Память у меня хорошая.) — Отличается смелостью суждений и открытостью. Любимец прессы…

Вероника Витольдовна довольно качала головой, её нафталиновое тщеславие было удовлетворено. Рушник на время оставил меня в покое и тоже кивнул головой. Ему нравился прогресс в наших отношениях.

Мы остановились у роскошного здания с колоннами. Макс терпеливо ждал, пока мы выгрузимся. Рушник вытаскивал свою тушку последним. Внезапно Макс газанул, машина дёрнулась, и Николай Игоревич хрустнул об асфальт.

— Ты что! Ты что! — заорал он, вскакивая и с ужасом рассматривая свои повреждённые брюки и прикрывая лицо. — Ты что?

— Ой, Николай Игоревич, передача клинит, — с горечью в голосе пропел Макс. — Жалеют денег на редакционную машину, подумать только! Как отвратительно ещё у нас работают профсоюзы!

Рушник ещё повозмущался, но время не терпело, и мы двинулись в гости к адвокату Резанникову.

Вероника Витольдовна крепко сжимала рушниковский локоть, требовала показать ей ранение и настаивала на перевязке. Сзади косолапил вечно жующий Метрин. Замыкала церемонию я. Я обернулась и помахала Максу-мстителю. Тот скорчил рожу, которая могла означать всё что угодно: «Сама виновата во всём», «Я всё понимаю, как могу — помогу» и «Давай-давай, топай».

В лифте Рушник пялился в зеркальные стены и рассматривал покорёженную переносицу. Тихо постанывал. Вероника Витольдовна мизинцами теребила его дыхательный орган, много говорила о тонкости сосудов и необходимости немедленного обследования. На фоне моих непроинтервьюированных трупов все «административные» повреждения выглядели жалко и пошло. Да и было ли повреждение? Такие ранения я сама испытала на себе и не раз: коммунальная кухня с тысячами чайников, кастрюль и внезапно выдвинутыми полками оставила след на всём моём теле. Нос не исключение. Раз двадцать мой нос был в таком же состоянии. Разве я погибла от этого? Я была вдоль и поперёк высмеяна и вышучена своими соседками и сотрудниками, но «перевязки», «обследования»… Омерзительно до смешного!

Я пыталась думать о чём угодно, только не о работе. Мысли о работе немедленно оформлялись в мысли о новых смертях. Идти в кабинет этого героя было невыносимо страшно, и где-то в глубине души я радовалась присутствию своих мужественных коллег.

— Как я покажусь ему с таким лицом? — расстраивался Рушник. Хорёк совсем забыл о своём либидо! Я уже не интересовала его. Как будто этому адвокату обязательно нужно увидеть лицо Рушника в первозданном виде! Хорошо, если он вообще сейчас жив, этот адвокат!

Чем ближе мы подходили к нужной двери, тем меньше я хотела туда входить. Уже знакомая мне боль надорванного чувства покоя давала знать так остро, что я остановилась и вцепилась в косяк двери. Никто из моих коллег не заметил этого. Правда, фотограф Метрин с удивлением повертел головой. Но вряд ли его интересовала я. Его интересовал интерьер. Возможно, какие-нибудь точки съёмок.

Кстати, я заметила интересные реакции в своём уставшем организме. Какое-то ноющее чувство невыносимой тоски, предчувствие обречённости. Потом исключительно физическая — дрожь в коленях, кровь к щекам и холод в ладонях. Ещё запах… без запаха. Устойчивый и плотный поток обонятельных эмоций, имеющий конкретный адрес. И именно по этому адресу мы идём.

Вас когда-нибудь тошнило? Выворачивало «наизнанку»? Тогда вам знакомо ощущение этой рефлекторной дрожащей готовности… Успеваешь набрать воздух, твёрдо зная, что сейчас произойдёт и… Мама дорогая, о чём я думаю? Как будто я так хорошо знакома с тем, что бывает по утрам с опытными алкашами! То есть… Знакома, конечно, но одноразово. Это было всего один раз, и я испугалась больше, чем от первого секса.

Я судорожно сглотнула горькую слюну и осмотрелась. Странно, как убийца сюда пробрался и как выбрался? Здесь столько людей, телефонов, охраны… Навстречу нам поднялась улыбчивая секретарша… Её я плохо запомнила… Тук! — кровь в висках. — Тук! Тук! Секретарша идёт впереди, что-то говорит, останавливает ладошкой… Вот, сейчас! Заглядывает в дверь. Сейчас она упадёт в обморок или опрокинется на нас с пулей во лбу, например. Тук! Тук!

— Входите! — секретарша вежливо впустила нас.

Мы вошли. Хороший кабинет, много дипломов и блестящих знаков отличия. Навстречу нам поднялся из-за стола плотный товарищ с чёрными кудрями и неадвокатским лицом. Лицо было таким: «Здорово, парни! Как насчёт бочки пива, голых девок и пары косячков? Мы практически одной крови, только у меня резус с двумя плюсами». Рушник немедленно занял свою нишу в структуре нашего мини-общества. Адвокат был либеральным королём, Рушник — благодарным фанатом. Вероника Витольдовна — бриллиантом в диадеме. А Метрин начал фотографировать. И только я не могла найти себе места.

Резанников дружеским жестом огромной крестьянской ручищи указал на кожаные диванчики, и через десять минут мы уже пили сок-кофе-чай. Веронике Витольдовне — коньяк. Резанников широко улыбался, смело выставлял разные части тела — от лодыжки до затянутого в жилет пуза. Всё в нём было хорошо пригнано, залакировано и замотивировано. Я фиксировала взглядом его породистые ботинки, чистые ногти на крупных сосискообразных пальцах… Он жив?

— Ну-с-с? С чего начнём? — весёлый Велемир Резанников покрутил головой, выбирая собеседника. Рушник, стыдливо прикрывающий нос ручонками, Вероника Витольдовна с сигаретой и коньяком в двух пальцах, я… Остановился на Рушнике. Мне сексапильно улыбнулся.

— Вы наверняка пользуетесь успехом у женщин? — неожиданно поинтересовалась Пиотровская. Адвокат немедленно согласился, и началось подробное воспроизведение половой жизни. Пока он отвечал на первый редакционный вопрос, я успела прийти в себя. Включила диктофон. Резанников заметил диктофон и сориентировал свою речь в мою сторону. Опытный товарищ.

— Вы не боитесь преследования со стороны соперников и бывших клиентов? — это уже я.

Пиотровская убила меня взглядом и была готова снова вернуться в адвокатскую постель, но Резанников начал отвечать. Он никого не боится. Потому что он знает правила игры и жизни и действует по этим правилам. Он почти никого никогда не обманул и не предал, поэтому может спать спокойно. Что касается бывших клиентов — с ними он в дружеских, почти родственных отношениях. Они много пережили вместе и теперь берегут друг друга.

— Берётесь ли вы защищать человека, если не уверены в его невиновности?

— Но, милочка, есть же презумпция невиновности! — сухо заметила Вероника Витольдовна. — Вам стоило лучше подготовиться.

Резанников, как порядочный адвокат, бросился на защиту. Да, конечно. Иногда есть момент сомнения. Но в этом и состоит задача адвоката — найти правду и восстановить честное имя клиента.

— Но если это имя — нечестное? Если правда такова, что лучше её не восстанавливать?

Тут уже огорчился сам адвокат.

— Вы из «Женского журнала» или из «Момента истины»? Вас интересую я как человек или компромат на меня?

Меня интересовал человек, поэтому меня интересовало всё. Вмешалась Пиотровская. Мы снова обратились к сладким воспоминаниям стареющего плейбоя. Адвокат был блестящим болтуном и не думал о времени. В конце концов, они с Вероникой Витольдовной перешли в фазу взаимного экстаза «А вот послушайте, у меня был такой случай!..» Рушник внимательно наблюдал за обоими и время от времени трогал пальцами переносицу.

— Ой, Вероника Витольдовна, голубушка! Я вам скажу не для прессы! Любовницы необходимы солидному мужчине как признание его заслуг перед миром! Кем бы я был, если бы не молоденькие наивные влюблённые девочки! Их восторженными чувствами я питаюсь, как хлебом! Говорю об этом смело, так как трижды разведён… ха-ха… Свободен и не стесняюсь своего здорового влечения!

— А вот я, Велемир Владимирович, как-то раз имела роскошный роман с мужем своей начальницы… О, сколько в этом было мучительной сладости…

Я слушала этих ненормальных и не могла понять — это что, журналистика? Так пишутся статьи? Рушник вежливо кивал и пытался своим вниманием придать смысл происходящему…

— А вот у меня, Вероника Витольдовна, был роман с женой одного моего клиента, музыканта… Говорю об этом открыто, потому что музыкант сейчас в мире ином… Девочки! Что же вы не едите конфеты? (кивает на диктофон) Уберите эту свою штуку, не включайте, мы интимничаем… Я хочу, чтобы у нас образовалась особая атмосфера, и тогда я отвечу на все ваши вопросы.

Мы ехали в редакцию уже без Рушника и Пиотровской. Они остались. Рушник — чтобы уточнить некоторые пункты предстоящей церемонии «Человек века», организованной редакцией. Пиотровская — чтобы поболтать о жизни и допить коньяк. Фотограф Метрин выпрыгнул из машины у ближайшего метро. Мы остались с Максом одни.

— Судя по всему, персонаж оказался жив? — Макс свернул с проспекта и помчался к «Макдональдсу».

— Куда? Нас в редакции ждут!

— Ничего, подождут. Пообедаешь и расскажешь, как всё прошло. Мне же интересно!

— Что это ты стал таким человечным?

— Я? — Макс удивлённо посмотрел на меня в зеркало. — Я стал человечным? Тебя обманули. Я просто жутко хочу жрать, а денег у меня нет.

Уже за столиком он протянул мне вчерашний выпуск «Вечерки», нечитанный.

«ОГОНЬ И АГОНИЯ». «Сегодня днём известный общественный деятель, победитель конкурса «Лучший Учитель» Бронислава Брониславовна Брочек была найдена сожжённой в школе в собственном кабинете». Шапка, конечно, в духе «Вечерки».

С фото в газете на мир смотрела оптимистичная дама с массивной причёской и мичуринской улыбкой. В уголке рта наметился золотой зуб. В ушах — увесистые серьги. Когда я увидела эти серьги, мне стало дурно. Подлая память немедленно подбросила картинку — чёрная груда мяса и блестящая штучка — зуб? Серёжка?

Официант принёс поднос с едой, и мне пришлось закрыть глаза и нос — очередной приступ тошноты.

Макс понял это, убрал поднос со стола, поставил его к себе на колени, а мне выдал «Колу».

— Зря ты так, — сказал он, чавкая картошкой. — Я понимаю, не всякий нормальный человек захочет кушать мясо после увиденного. Но — уверяю тебя — все эти хот-доги сделаны не из учительского мяса. Они слишком дорогие для этого… Или дешёвые… (Макс повертел в руках бутерброд.) Вряд ли они вообще из мяса сделаны… Эй, гарсон!

Официант, вытирающий соседний столик, с готовностью поднял голову.

— Слушай, их тут так здорово дрессируют! У них, видно, семинары проходят на тему «Десять способов расположить к себе клиента улыбкой», — Макс повернулся к парню и протянул ему гамбургер: — Это из мяса?

— Из мяса, — вежливо кивнул официант. — Я могу принести вам список ингредиентов.

— Да нет, спасибо. Это я так, дебоширю, — Макс снова вернулся взглядом ко мне, увидел выражение муки на моём лице: — Мать, у тебя совершенно нет чувства юмора.

— Какое чувство юмора, Макс! Я приехала сюда две недели назад психически здоровым человеком, готовым спокойно трудиться и скромно зарабатывать на жизнь! И вдруг я, оказывается, — непонятно чья невеста, непонятно какой сотрудник и свидетель непонятно чего, но жутко жестокого и кровавого.

— Да брось ты, — Макс вытянул из бутерброда капусту и сложил в сторонке. — Ненавижу капусту, от неё дети бывают… Все умирают. Нужно с яслей привыкать к виду смерти… Конечно, до определённого времени жизнь состоит из одуванчиков. А потом вдруг раз! — и начинаются помехи. Я знаешь, сколько ДТП должен был увидеть перед тем, как смирился? Мёртвый человек — такое же нормальное состояние окружающей среды, как и опавшие листочки. Тебя листочки пугают? А они ведь недавно жили и зеленели! (Макс замолчал.)… А что касается невесты… Ты разве не этого хотела?

— Не этого.

— Вот это да! — он весело завертел головой. — Вы это слышали? У неё богатый жених с отдельной жилплощадью, нестарый, неглупый и занимающий ответственный пост, а ей не нравится!

Сидящие рядом равнодушно обозрели нас и продолжали свои трапезы.

Макс помахал им рукой, потом порылся в карманах и вытащил сложенный лист.

— Это тебе. Позвонил на досуге сыну Лагунина, попросил список учеников… Он, как и предполагалось, учится в школе, где эта педагогиня погибла. Здоровый конь, чувствуется, наглый, ни за что не кололся.

Я развернула список. Неровным, нервным почерком записаны 27 фамилий. Вокруг нарисованы крестики и чёртики. Кляксы. Одна грамматическая ошибка. И это писал Макс — взрослый мужик!

— Спасибо, — я не знала, зачем мне этот исторический папирус, но аккуратно разгладила его на столе. — Только ты, вероятно, поспешил… Парень переживает гибель отца…

— Как же, переживает… Все они «переживают»… Жертвы акселерации… Знаешь, что он мне заявил, когда я ему соболезнования насчёт отца двинул? Он мне не отец, говорит. А я, кроме всего прочего, с его мамашкой о свидании договорился!

Я чуть не подавилась «Колой».

— Как? Зачем?

— Очень просто. Они лет пять уже с музыкантишкой вместе не жили. Он — «звезда», по бабам таскался. Даже по мужикам, говорят. Она искала утешения в чужих объятиях… Жизнь — сложная штука. Она — ещё молодая интересная женщина, пару раз на тусовках её наблюдал. Готова обсудить со мной весь ужас происшедшего.

В глазах Макса вдруг вспыхнула глухая ненависть.

Я не знала, что говорить. Уткнулась в список… Фамилии, фамилии. Вдруг… Резанников! Резанников Павел!

— Ты не знаешь, у нашего сегодняшнего адвоката дети есть?

— Я думаю есть, и не только зачатые во браке…

Странно…