В то утро я проснулась с омерзительнейшими предчувствиями. Лил дождь. Лёва уже уехал на работу, оставил записку: «Завтрак на столе, оденься теплее и подготовься как следует».

Макса с машиной не было, дома у него никто не отвечал. Я вызвала такси и всю дорогу боролась с желанием выпрыгнуть и убежать куда-нибудь. Таксист, как человек чуткий, пытался меня развеселить, что-то рассказывал о своей выдающейся жизни, комментировал наклейки на панели. Подумать только, у него даже дипломы имелись! Редкой занудливости тип. Какая смертельная тоска! Как я не хочу никуда ехать!

В редакции меня встретил капитан Ковальчук, посмотрел настороженно, и мы даже не кивнули друг другу. Капитан уткнулся в журнал. Странное было сочетание — милиционер с крестьянской фактурой и «Женский журнал» с полуголой фотомоделькой на обложке.

У входа в Лёвин кабинет стоял Макс.

— Это что? — спросил он нехорошим голосом.

В руках у него была «мыльница».

— Фотоаппарат, — вяло ответила я. Не было сил удивляться, здороваться.

— Я вижу. Какого чёрта мне его вручили? Ты думаешь, я теперь буду вечно сопровождать тебя в твоих кровавых походах за интервью? Напрасно! У меня совершенно другие планы!

Мне не хотелось никаких интервью — ни бескровных, ни тем более кровавых. Не хотелось обременять Макса и отвлекать от срочных эротических дел. И спорить не хотелось.

— Пошёл в… — и я проволокла своё тяжёлое сегодня тело мимо, в Лёвин кабинет.

Спиной почувствовала Максово удивление и обернулась, чтобы смягчить удар.

— Тебе больше не хочется получать гонорары из нежных рук Инги Васильевны?

— Да в гробу я видел все эти руки! — Макс был возмущён, он топал сзади и ругался. — Мне душевное равновесие дорого!

— С каких это пор?

— С некоторых!

Вот странная штука, стоило кому-нибудь огрызнуться, задеть меня или заскулить, как тут же я приходила в чувство. Лучше любого лекарства от тоски для меня было чужое нытьё.

— Ничего, дорогой, ничего, — я на ходу сделала ручкой удивлённой Лене. — Салют заслуженной красавице редакции!.. Это только начало, смирись. Мы с тобой — удачный творческий союз, Макс, мы — соавторы! Ильф и Петров! Куда я, туда и ты, и наоборот! Обречены творить плечом к плечу!

— Пошла ты со своим плечом!..

— Но-но! Без истерик! В конце концов, я же не жениться тебя на мне прошу…

В дверях стоял Лёва.

— Я просил тебя не выражаться! Ты опоздала на десять минут!

— Хорошо, что я вообще пришла!

Группа захвата выехала на интервью. Впереди — Макс, я, фотограф Метрин и Рушник. Сзади — в неприметных «Жигулях» — капитан Ковальчук и ещё три милиционера. Все в штатском. Но лица-то у них были не штатские! На лицах было написано, что они едут захватывать преступника! Даже на их машине это было написано! А на нашей машине было написано, что мы сами преступники и есть.

— Художник Софронова — очень непростой человек, — напутствовал Рушник, просачиваясь с заднего сиденья. — С вашим сложным характером я бы не рискнул ввязываться в диспут. Поговорите о чём-нибудь дамском. В конце концов, концепция нашего журнала — Лёгкое, Изящное, Дамское…

— По-вашему, дам интересуют только любовные истории, кулинария и тесты?

— Нормальных дам — да.

Метрин снова что-то жевал. Макс напряжённо молчал. Сосредоточиться на лёгком изяществе я не могла при всём желании. Хотелось попросить остановить машину и выйти. И уйти. Тоскливое бессилие залило меня с головой так, что не хотелось дышать. Затем к этому коматозу прибавились знакомые ощущения тошноты.

Мы причалили к старому дому с обвалившимися нимфами над окнами. Дом всем телом опирался на строительные леса и частично был затянут в зелёную сетку — «строительный бинт».

— Мы приехали по адресу? — тихо поинтересовался капитан Ковальчук.

— По адресу, — кивнул Рушник. — Я здесь бывал неоднократно. На третьем этаже у Галины Александровны мастерская. Дом подлежит сносу, но друзья Галины Александровны настояли, чтобы тут кое-что подремонтировали… Словом, это будет культурный центр всероссийского масштаба…

— Хорошо иметь верных друзей, — Макс сунул в зубы сигарету. — Интересно, чем она расплачивается с ними за их доброту? Может, рисует их портреты? Для всероссийской истории.

— Когда вы созванивались с Галиной Александровной? — капитан Ковальчук смотрел на окна третьего этажа. Его переодетые молодцы в это время изучали дом со всех сторон, обнюхивали углы.

— Созванивался? — Рушник прижал пальчики к вискам. — Сейчас, сейчас… Сегодня созванивался, в десять… Сорок две минуты назад… И вчера вечером созванивался. Предупредил, так сказать, всё объяснил…

— Что объяснили?

— Ну… Что приедем с журналистом… И с группой товарищей для поддержания порядка… потому что журналист буйный.

Макс похлопал по карманам.

— Дайте огня, группа товарищей… Можно, я тут покурю, пока вы пойдёте всей группой брать интервью?

— Как она разговаривала с вами утром? — Ковальчук внимательно посмотрел на одного из своих парней. Тот моргнул и поправил воротник куртки.

— Вы… Вы меня спрашиваете? — Рушник заглянул Ковальчуку в лицо.

— Вас.

— Ну… Как обычно. Резковато, но… Это человек непростой судьбы, я привык к тому, что она резка.

— Она ждёт нас?

— Я сообщил ей время, а ждёт ли… Видите ли, это сложный человек…

— Звоните сейчас.

— Опять? — Рушник огорчённо заморгал. — Ей не нравится, когда часто…

Под взглядом капитана он сник, достал мобильный, набрал номер и зашептался, выскуливая извинения, с художницей. В окне третьего этажа мелькнула тень. Или мне показалось?

По лицу слушающего Рушника было видно, что уже никто никого не ждёт и нам лучше убраться восвояси со всеми нашими грёбаными командами и телефонами.

— Но мы всё-таки зайдём! — дрогнувшим голосом заявил Рушник. — Душечка, Галочка, поймите, мы жертвы обстоятельств. Не вините нас. Мы зайдём.

Отключил мобильник, не дожидаясь ответа, и посмотрел с вызовом — даже! — на капитана.

— Иди первый, — Ковальчук кивнул на дверь парню с воротником. Он немедленно сунул руку в нагрудный карман, что-то поискал, поправил.

— Огня дайте! — Макс всё ещё стоял с сигаретой. — Жалко вам, что ли?

Парень с воротником, не меняя направления тела и мысли, вынул руку из недр куртки и протянул Максу зажигалку. Дал прикурить, потом ещё пару минут слушал в сторонке указания Ковальчука. Лицо у парня было сосредоточенно-пустое, нижняя губа выпячена, и он постоянно щёлкал зажигалкой. Наконец, двинулся к двери, посвёркивая огоньком.

— Нервничает, — радостно констатировал Макс. — Все нервничают. Успокоились бы уже давно, махнули рукой на это интервью, выгнали бы тебя в домохозяйки… И всё снова наладилось бы… Так нет — великие цели, задачи, тщеславие. А кто придумал эту траханую рубрику? Сами же и придумали, а теперь: мы не можем отказаться, мы обязаны… Ненавижу вас всех.

Капитан Ковальчук внимательно смотрел на дверь, как будто ждал, что сейчас раздадутся выстрелы и на ступеньки вывалится окровавленное тело парня в куртке.

— Что за жизнь вы себе выбрали, о люди! Никому из вас сейчас не хочется ползти в мастерскую к этой полоумной бабе! А ей не хочется видеть нас! Но все шпарят по программе… Капитан, вам же сейчас не топтаться здесь хочется. Вы по пиву тоскуете и по креслу перед телеком… Сидели бы себе, чесали пятки… Зачем вам всё это надо?

Рушник с испугом посматривал на разошедшегося Макса. Я тихо ожидала, когда его арестуют. Хотя он был тысячу раз прав. Тем более. За правоту в нашей стране милиция тоже арестовывает.

— Ты им скажи, Натали, скажи! — Макс развернул меня к себе и засверкал чёрными глазами. — Скажи им, что сейчас будет!

Я вдруг с ужасом поняла, что Макс курит не сигарету. Какой-то больно не сигаретный запах был у этой штуки, как-то слишком блестели Максовы глаза.

— Ты, ненормальный, — я схватила его за локоть и оттащила в сторону. — Что ты куришь?

— «Траву». Хочешь? — Макс нежно улыбнулся. — Только сначала объясни им, что ничего хорошего в ближайшее время не произойдёт. Так ведь?

— Да, — кивнула я, с тоской понимая, что уже привыкла к состоянию тошнотворной слабости и к стуку в висках.

— Я знаю, в чём проблема. В том, что все живут грубо и неправильно, и вот где у меня сидит эта ваша видимость жизни.

— Проблема в том, что ты куришь марихуану в пяти метрах от капитана милиции.

— Не-е-ет! — он наклонился и его волосы коснулись моих. — Проблема в том, что тебе страшно, но ты не уходишь… И ты не уходишь не потому, что хочешь кому-то помочь… А потому, что ты — овца… Ты стереосистема с двумя ногами… Тобой управляет любой, кто захочет это сделать. Тебе велели поехать, и ты поехала… Ну! Говори, что сейчас будет!

— Макс!

Капитан Ковальчук вдруг повёл носом по воздуху и с ужасом в бесцветных глазах обернулся в нашу сторону.

— Макс! Он тебя унюхал!

— И хрен с ним… Ну!

— Господи, да чего ты от меня хочешь!

Капитан Ковальчук вдруг сорвался с места и бросился к подъезду. Он успел скрыться за дверью и, видимо, промчаться по лестнице на пару этажей вверх… Как вдруг раздался взрыв. И из окон третьего этажа с весёлым звоном полетели стёкла, а огонь на мгновение перекрыл небо и землю!

Удар раскалённого воздуха! Мелькнули стены… Меня припечатало к дороге так, что брызнул асфальт! Сверху посыпались осколки и кирпичная крошка. Макс прикрыл меня рукой и шептал что-то о любви… Рука его дрожала, но давила с дикой силой. А всё вокруг сыпалось и падало. И каждую секунду я ждала удар по голове чем-нибудь тяжёлым и острым. Макс как будто услышал, поменял положение руки — прикрыт ладонью мой затылок. И гладил.

Прошло время, прежде чем я решила, хочу я встать или хочу умереть прямо здесь…

Я встала — как киногерой, без лишних эмоций и на фоне бушующего пламени. Встала и пошла к подъезду. Бегали какие-то люди, фотограф Метрин сидел у стены дома на противоположной стороне улицы и сжимал голову руками. По пальцам его струились кровавые ручейки. Орали дурными голосами автомобильные сигнализации в ближайших дворах. В моей стереосистеме то справа, то слева раздавались мелкие взрывчики (мало ли что могло взрываться по горячим следам в подъезде и в голове?), а сама стереосистема была повреждена, поскольку во рту я ощущала ни с чем несравнимый привкус крови. Кто этой стереосистемой — мной — управлял, мне было неизвестно. И мне было всё равно. Пусто. Пусто. Пусто.

На ступеньках, съехав вниз гармошкой, лежал капитан Ковальчук. Идём выше.

Сильный запах гари и газа. Вывороченная дверь. Разбомбленное помещение без рам на окнах. Под грудой изодранных, обугленных полотен — тело того, с курткой. В руке — зажигалка.

В дальнем углу — неожиданно уцелевшие — рама с натянутым холстом. На холсте в живописном порядке — красивые кусочки плоти, тела, туловища кого-то. Видимо, той самой скандальной и гениальной. Я даже не видела её фотографию. Какая жалость. Я взяла отщепленный кусок рамы и начала им дорисовывать, расставлять по местам эти сочащиеся свеженьким пятна и куски средства самовыражения.

Зашёл Макс, спотыкаясь, матерясь и похохатывая.

— Вижу, подруга, ты знаешь толк в кайфе.

Он затянулся ещё раз и подошёл ближе.

— И что прикажешь делать мне?

— Фотографируй.

— Можно, я тебя убью? Интерьер подходящий…

— Фотографируй!

Он щёлкал, я тупо размазывала кровь по грязной тряпке. Никаких чувств, ничего.

— Всё, хватит, — он подошёл и заставил встать на ноги. — Ты всё красиво сделала. Хватит. Идём.

Навстречу, тяжело дыша, бежал один из переодетых соратников капитана Ковальчука. Всё время, пока тут взрывалось, он стоял рядом с машиной и шептался с рацией.

— Земляк! Брат! Товарищ! — крикнул ему Макс. — Мы не виновны, ты — свидетель…

Земляк смотрел вокруг выпученными глазами и судорожно пытался отыскать под плащом оружие.

— Стоять! Не двигаться!

— Но-но! — Макс толкнул его в грудь на ходу. — Без грубостей! Иначе расскажу всем, что ты, вместо того чтобы идти за капитаном, пялился на девушку. Мать, он на тебя пялился, ты пользуешься успехом у милиционеров!

Каждое его слово эхом металось в моей пустой голове. Вдруг как будто кто-то выключил звук, а с ним и картинку.