Следующий день принёс дождь и Макса. Юлия Марковна тихо причитала в кресле. Вера Павловна где-то на улице выгуливала Чапу.

Макс расправил крылья и начал заниматься старушкой. С невыносимой для постороннего глаза нежностью и терпением он возился с ней, поил бульоном, слушал её воспоминания о детстве ныне покойного Ивана Ивановича и Лёвушки. Я любовалась Максом и в то же время колоссальным усилием воли заставляла себя и Юлию Марковну не думать о Лёве. Макс уже получил задание, он найдёт его — Макс справится с любой задачей. Но если Юлия Марковна сейчас спросит меня о том, где, в каком пространстве находится её сын и мой жених, — я не отвечу. И это наверняка спровоцирует новый приступ душевной боли у старушки. Лучше просто не вспоминать.

И вот что странно — Юлия Марковна не говорила о сыне! То есть она каждые двадцать секунд включала машину времени и перемещалась к песочнице, где маленький Лёвушка играл с маленьким Ванечкой, приглашая нас быть свидетелями её путешествий. Но реальному, сегодняшнему взрослому сыну, хворающему, лишившемуся друзей, единственному сыну звонить она и не собиралась! Это меня и радовало, и огорчало, и озадачивало.

Пришла Вера Павловна, приняла пост у кресла Юлии Марковны. Макс уже через минуту курил на лестнице, жадно всасывая в себя сигарету.

— В тебе погибает брат милосердия… Как ты думаешь, где Лёва?

Макс неопределённо пожал плечами. Это означало, что ему неинтересна судьба брата милосердия — пусть погибает — и что он не знает, где Лёва. Странно. Он ведь прочно зарекомендовал себя как любящий, хоть и странною любовью, брат.

— Сейчас объеду больницы… — почесал сизую джорджмайкловскую щетину он. — …Не хотел бы я оказаться на его месте… При живой матери и невесте не быть востребованным? И никто не догадывается, что с ним произошло? И никто не заявил в милицию?

Я молча проглотила этот пламенный текст. Всё правильно. Всё так и есть.

— Я поеду с тобой.

Макс сверкнул весёлым тёмным глазом:

— Совесть заела? Скажи спасибо, что я у тебя есть. Если бы не я, сколько глупостей ты натворила бы за это время! А сколько важного не сделала?

Уже борясь с мотором, Макс, как бы между прочим, кивнул на заднее сиденье:

— Там у меня фотоаппарат.

И я сразу поняла, какое развитие получит сегодняшний день.

— Это словно наваждение! — кричал Макс, вращая рулём. — Я только подставляю руки, и в эти руки кто-то вкладывает всё то мерзкое, что я даже не хочу видеть на заднем сиденье моего автомобиля! Я ощущаю себя не просто сосудом порочности, а предметом потребления! Вот что меня угнетает! Я — пользованный предмет потребления! И это при том, что всю жизнь я объективно никому не нужен… Не думаю, что желание быть чьим-то любимым мальчиком сублимировалось в полное отсутствие «Я»…

— Макс! Какого чёрта ты так сложно выражаешься?

Прошло всего пару часов с того момента, как мы выехали на поиски Лёвы. И вот мы с Максом уже снова на грани нового «приключения».

— Ты чувствуешь это? — орал он мне. Странно, как будто мы продирались сквозь пургу! Эфирное тело пространства вокруг было засорено до предела какими-то шумами, вспышками, грохотом, громом, грозой, криками, гулом, паром, воем — это при том, что мы оставались в машине!

— Чувствую!

Выжав 90, мы мчались навстречу новой смерти. И оба это знали. И, когда мы входили в розовый коттедж на кольцевой, я просила небо только об одном — чтобы это не был Лёва! Генетика ли, стадные ли материнско-беременные чувства, мысли ли о Юлии Марковне — не знаю, но что-то меня плотно держало в состоянии «если только… я сразу же умру, не выдержу». Если исключить эту спонтанную любовь к жениху, я была спокойна. Настолько, насколько бывает спокоен человек, который не владеет телом и лишён счастья владеть ещё и собственными органами чувств. В моменты «приближения ЭТОГО» я превращалась в растение, в инвалида с ампутированным страхом, и с каждым разом всё больше.

«Покачиваясь и стуча зубами, два зомби вошли в гостиную — так начала бы я какой-нибудь опус по мотивам. — Обострённое в такие моменты чутьё вывело их на нужное место — за диван. Там, за диваном, валялась дама 90-60-90, с чёрными волосами до копчика и со связанными руками. Лицо дамы рассмотреть было крайне трудно, поскольку его закрывала маска Комика из известного театралам масочного дуэта.

Маска в своё время претендовала бы на звание произведения искусства — литая, металлическая. Но в этот исторический отрезок времени, в этом спектакле она была Маской Посмертной, Трагической и, судя по всему, орудием убийства».

Макс грохотал мебелью, выбирая точки для съёмки.

Дама была ещё теплой. Возможно, причина тому — пылающий камин рядом. Извращенец-убийца содрал со стены маску — вторая всё ещё болталась рядом с одиноким гвоздём, — раскалил её в огне и каминными щипцами прижал к лицу дамы.

— Знаешь, кто это? — Макс ткнул пальцем в перчатке (мы — опытные свидетели, следов не оставляем) в портрет на стене. — Йоко Иванова.

Естественно, сейчас я с трудом вспомнила бы даже, кто такая Наталья Степанцова. Сейчас весь «сапиенс» во мне был направлен, во-первых, на поиск зодиакального иероглифа, во-вторых — на осознание ощущений от этого поиска.

…Всё, на что хватило моей фантазии — уж не знаю, управляемой кем-то или самостоятельно прорезавшейся, — это на то, чтобы разделить волосы дамы, рассыпанные по полу, на два жгута и навертеть из них нужную мне форму… Вспышка.

Потом, когда мы бежали к машине, я с треском переваривала новый вопрос: мною в этот раз двигало что-то или я сама совершила осознанный шаг для завершения картины чужого преступления? Я ведь уже знала, как должен выглядеть символ Овна… А в том, что убиенная — Овен, я не сомневалась.

Мне было страшно даже подумать о том, что я — соучастница. То есть я и была соучастницей, но ведь не по доброй воле, не по собственному желанию и изменить что-то в этом кровавом деянии я была не в силах. Но сегодня я поняла, что меня втянули в опасную игру, что грань между спокойствием и пропастью совсем крохотная, от белой совести до адских экзем в душе расстояние — полсантиметра…

— Она — актриса, известная, не скажу, что очень талантливая, — втолковывал мне Макс, — но лицом торговала успешно, много и часто…

Я вспомнила, кто такая Йоко Иванова. Главный персонаж отечественного трэш-кино. Секс-символ, дитя японско-советской дружбы, её золушкинская история в разных вариациях отметилась в каждом издании на русском языке.

Но её-то за что? Если убивать всех актёров, обойдённых талантом, отечественный кинематограф вымрет на много лет вперёд! Красивая женщина — уже это должно было стать её пропуском в благополучную старость…

— Наверняка разъярённый критик приложил руку… Или киллера наняли по заявкам зрителей. Никудышная была актриска.

Я посмотрела на Макса — всегда трезвого, уверенного в себе, циничного. И тут память — безо всякой связи с внешними ощущениями — начала выбрасывать картинки виденного полчаса назад. Разбросанные коврики, конфеты на столе, полупустые бокалы и… И… И!!! Плетеная бутылка, фирменное вино Инги Васильевны на столе! Точно такая же тара валялась где-то в полиэтиленовом больничном пакете.

Я сверилась с ощущениями — ну, точно! Оно!

— Макс, скажи, там могла побывать Инга Васильевна?

— Запросто! В погоне за сенсацией она где угодно может оказаться… старая лесбиянка… — сказал Макс и безжалостно затормозил на перекрёстке. Рядом с окном, на тротуаре, стучал тростью о светофор слепой дедушка.

— Проходи, отец! Зелёный! — крикнул ему в ухо Макс.

Дедушка кивнул и мягко заскользил блестящий наконечником трости по дороге.

— Да, отец! — Макс посигналил. — Там за углом пост ГАИ, скажи парням, что за кольцевой, в Северном посёлке, проблемы… Стреляли там и кричали… Пусть подъедут, актрису разыщут, ладно?

Старичок остановился, настроил ухо и часто закивал.

— Кто его знает, понял он или болезнью Паркинсона страдает, — Макс высунулся из окна. — Осторожнее иди, отец, высокий бортик!

Старичок тронулся.

* * *

Макс не позволил мне ехать в «Вечерку». Апеллируя к моей гуманности, просил утешить одинокую Юлию Марковну и пощадить сотрудников газеты, не виноватых в моём теперешнем внешнем виде. Насколько я могла понять, глядя в зеркальце на боку машины, выглядела я не самым худшим образом. Бледновато, конечно, для теплокровного существа, но терпимо…

— Видишь ли, если Инга Васильевна вздумает обнаружить характер, мне будет проще убегать одному, — сказал он на прощание и ласково постучал по моей спине.

Я уже неплохо знала Макса и понимала, что такой текст означает его глубочайшую обеспокоенность происходящим. Я просила его об одном — быть осторожным и потом, после встречи, подробно рассказать всё мне. Он, в свою очередь, просил меня беречь здоровье и поскорее написать статейку о Лоре Ленской.

Он наверняка знает, что я беременна, и пытается уберечь меня от стрессов сверх той стрессовой дозы, которую я получаю, соучаствуя в преступлениях…

Юлия Марковна спала, окружённая лекарственными пузырьками и упаковками. Чапа с порога предложил мне большую концертную программу, но я велела ему отправляться к чертям собачьим, и он замолчал и исчез.

Лёвы дома не было. Телефон молчал.

Я включила телевизор и обнаружила в нём человека с трагическим лицом, который обозревал криминальную хронику. О, жизнь! О, необъяснимая тяга граждан к преступной кухне! Что ни программа, то «Криминальная хроника»!

— Судя по всему, — вещал телевизор, — убийства совершают разные люди. Но действуют они по одному и тому же сценарию. Так что есть основания утверждать о преступном заговоре, о секте или целом бандитском сообществе, в состав которого, вполне возможно, входит и так называемая Лора Ленская.

Появился корреспондент, на фоне знакомой мне двери в редакцию «Вечерки».

— Сотрудники этой редакции утверждают, что видели Лору неоднократно. Если верить их словам, Лора — вполне реальный персонаж, молодая привлекательная женщина, которая иногда появляется в редакции, очень быстро пишет материалы, сдаёт их и исчезает. Причём в последнее время её никто не видел, а материалы появляются исправно. Главный редактор «Вечерки» настаивает на том, что получает их по электронной почте от анонимного автора, а Лору она видела лишь мельком и на самой заре их отношений.

На экране заблистала Инга Васильевна. Как всегда, космически красивая и невозмутимая.

— Что же здесь такого? — она закурила. — Я говорила неоднократно и скажу ещё раз: меня не интересует источник информации, его отношения с законом и его моральные принципы. Достаточно того, что описываемые в материалах события имеют место, всё соответствует действительности и не является авторским вымыслом. Если вы помните, задача журналиста — как можно оперативнее донести информацию до слушателей. А за отношениями моего автора с законом пускай следит милиция.

— Вы хотите сказать, что вам всё равно, происходят ли эти преступления до написания статьи или совершаются во имя её написания?

Инга Васильевна с жалостью посмотрела на корреспондента:

— Мальчик, каждый должен заниматься своим делом. Я не знаю, для чего я делаю эту газету. Ради получения денег? Или, возможно, я зарабатываю деньги во имя будущего газеты? Это не то, что должно меня волновать. Уверяю вас, если бы Чикатило захотел писать мемуары — в качестве анонимного вольного преступника или в качестве послушного заключённого, — ваш киноальманах первым бы бросился отвоёвывать на них право. Мы с вами — шакалы, а не голуби мира, молодой человек…

Странно, почему они не вырезали это…

— Последний вопрос: почему вы не даёте возможности другим изданиям и следователям пообщаться с Лорой Ленской?

— О, я уверена, с ней уже общались… Это ничего не дало. Лора — всего лишь случайный свидетель. Это может выглядеть неправдоподобно и мистически, но она только СЛУЧАЙНЫЙ СВИДЕТЕЛЬ! Не она совершает эти преступления, и не ей за них отвечать… Хотя…

Тут она посмотрела прямо в мои глаза — экранная, электронная Инга Васильевна.

— Хотя… Если долго трёшься о стену, на тебе остаются следы побелки… Я до сих пор ещё не разгадала Лору. Но думаю, что очень скоро раскрою её феномен…

Это звучало красиво — как постановочная голливудская угроза. Вот стерва! Я переключилась на другой канал и долго щёлкала кнопкой, избегая новостийно-аналитических программ и криминальных хроник.

Теперь вернёмся к газетам… Стараясь забыть прозрачный телевизионный взгляд Инги Васильевны, я прижалась к буквам лбом. Сегодня выйдет ещё одна статья. Боже, как это, наверное, увлекательно — следить за развитием таких событий? А Макс, видимо, конспирируется… Хотя зачем ему конспирироваться? Насколько мне известно, он водитель Инги Васильевны. Кто заподозрит водителя в каком-то авторстве? Меня смущала их непонятная договорённость с Ингой Васильевной… Но Макс знает, что делает.

Это новое убийство… Знала бы моя мама, что я буду относиться к виду смерти, как к виду разбитой чашки…

Йоко Иванова. Я могла даже не справляться в «Женском журнале», — женщина, Овен. Всё совпадает. Кое-что меня смутило и взволновало. Я сравнивала имя актрисы с другими Овницами. Что-то странное.

Наконец я поняла. Имя! Дело в её странном имени. А самое главное — на «Й»! Где вы видели имена на «Й»? Во всём списке больше имён на «Й» не было.

Лагунина звали Андрей. Учительницу — Бронислава. Адвоката — Велемир. Художницу — Галина… И так далее! А, Б, В, Г, Д, Е, Ж, 3, И, Й! Боже мой! Он убивает по алфавиту!

Я упала на пол. В телевизоре в это время заиграли фанфары и сердитый голос произнёс: «Сегодня в “Криминальном досье”…» Прибежал Чапа и с выражением счастья на лице начал нападать на мою руку.

— Чапа, — взмолилась я, — оставь меня в покое, Чапа… Моя голова сейчас лопнет.

Он не понимал, когда с ним разговаривали спокойно. Ему было плевать на моё состояние, он не чувствовал приближения моего звёздного часа… Или моей трагедии.

— Выключи телевизор, Чапа, — попросила я его официально.

Чапа сделал вот что. Он напряг коротенькие окорочка, выстрелил собою вверх, с третьей попытки глухо шмякнулся на стол, затем яростно заскрёб когтями гладкий бок холодильника. Телевизор был на нём. И добраться до него пёс смог бы в одном случае — спикировав с лампы на потолке… Тем не менее он с маниакальным упорством крушил холодильник и алчно пялился на телевизионные кнопки.

Я подставила ему ладонь, мне было интересно знать, чем закончится восхождение животного на «Эверест». Оно закончилось полной и бесповоротной капитуляцией бытовой техники. Чапа напал на телевизор в ста пятидесяти двух местах и убил бы его в конце концов насмерть — других способов выключения он, судя по всему, не знал, — но я вмешалась и сбросила агрессора на пол. На полу Чапа ещё долго метался, рыдал и грозил взглядом телевизору — мне пришлось попросить пса удалиться и лечь поспать. Что он и сделал.

Честно говоря, я не придала особого значения появлению тени дедушки Дурова. Мало ли, что умеют в наше время делать собаки. Возможно, я просто сошла с ума и всё мне это просто померещилось…

Алфавит… Знаки… Зодиак… Какая безвкусица!

И кто же следующий? Следующей жертвой, если верить моей формуле, будет мужчина, Телец, его имя будет начинаться на «К». Десять минут — и я вычислила в журнальной таблице четыре подходящие кандидатуры: сатирик Кирилл Ванецкий, учитель (снова учитель!) Кирилл Краснопресненский, боксёр Константин Битов, ди-джей Клим Самгин. В случае с последним я несколько сомневалась — имя и фамилия явно не родные… Но остальные… Каждый из них может быть ТЕМ САМЫМ, к трупу которого меня неудержимо потянет в ближайшее время…

Позвонить и предупредить? Это будет правильно. Но что я им скажу?

И, кстати, где же Лёва? Путаясь в объяснениях, чувствуя себя дерзким рецидивистом, я вычислила номер знакомого мне милицейского отдела и разыскала капитана Ковальчука.

— Извините, — бормотала я, поражаясь собственной глупости и смелости, — дорогой капитан, вы не знаете, случайно, где может сейчас находиться Лев Петрович Волк?

Капитан ответил не сразу. Явно даёт сейчас сигналы подчинённым, беззвучно шепчет: прослушать! узнать номер! Сейчас начнёт заговаривать зубы, тянуть время.

— Откуда вы звоните, Наташа?

Совсем неромантично, мог бы поводить сначала меня на крючке.

— Я нахожусь сейчас в доме Лёвиной мамы.

Получи, капитан! Можешь не прослушивать…

— Хорошо, мы как раз собирались вас навестить…

Разумеется, вы хотели меня найти. Странно, что вы давно не сделали этого. Сказать ему о моих открытиях или нет? Я вспомнила напряжённое капитанское лицо и поняла, что говорить с ним о приступах интуитивного прозрения, телепатических связях и блеске женского разума бесполезно. Даже преступно.

— Капитан, вы можете выдать мне пистолет?

Господи, зачем я это ему сказала? Теперь мне грозит пятнадцать суток «за оскорбление должностного лица при исполнении…»

— Посмотрим… Лев Петрович, по нашим сведениям, в больнице Скорой помощи… У него сильнейшее отравление организма, критическое положение… Я был уверен, что вы осведомлены…

Нет, я не была осведомлена…

Капитан Ковальчук не арестовал меня по телефону, отпустил с миром, попросив явиться в следующий понедельник в участок «дать показания по делу убитого шофёра»…

Ну что? Ехать к Лёве? Нужно задать ему пару сотен вопросов. Мне было жаль его. И Юлию Марковну тоже. Я посмотрела на беспокойно вздрагивающую во сне старушку… Два родных мне человека, оба в ужасном состоянии, покой обоих зависит в какой-то мере от моей активности… Я представила себе своего нерождённого ребёнка взрослым сыном, больным, брошенным невестой. И так разволновалась, что была готова эту невесту убить!

Нужно было очень плотно подумать. Этим и занялась.