Я научилась заново различать предметы только через какое-то время. И уже в его машине. Лёва выкручивал руль, развернув при этом голову на сто восемьдесят градусов. Темно. Окраина. Никого.
Единственное, что я смогла сымитировать в этой дикой ситуации, — это фальшивое удивление:
— Ты водишь машину?
Он посмотрел на меня безумными глазами и не нашёл достойного ответа. Более того, чуть не потерял контроль над автомобилем. Мимо проплыла возмущённая фура, за ней другая, третья. Они сверкали в темноте бортовыми огнями и обдавали нас пенистой дорожной грязью, придавая картинке мира изнутри нашего салона окончательно тоскливый вид.
— Куда мы едем, Лёва?
— Нам нужно срочно убраться из города…
— А почему?
Он снова посмотрел на меня, как вервольф, и столько всего было намешано в этом взгляде, что шансов не осталось. Лёва снова нервно оглянулся, со спутанных волос на его бледную щеку медленно упали капли. (Пота? Дождя?)
— Давай не будем тратить время на объяснения, — прохрипел он, — ты все прекрасно знаешь. Ты все знаешь лучше меня…
Тут во мне проснулся инстинкт самосохранения, и с печальным, но решительным криком я рванула руль в сторону. Лёва крикнул в ответ что-то такое же решительное, мелькнули огоньки фур и тёмные силуэты влажных трав, потом машина клюнула носом в кювет, потом — не помню.
Ещё одно включение. Похабное ощущение дикого похмелья. Голова пляшет и болит при этом, в глотке вата, в желудке горечь. Потом проявилась другая картинка: я снова обнаружила себя в машине. В другой, незнакомой. Я лежала на заднем сиденье, плотно запеленатая в чужую куртку. Я бы даже сказала — связанная чужой курткой. Рядом с моим лицом гулко булькали крупные, запотевшие бутыли.
— Скорее, друг мой, скорее, — говорил с переднего сиденья напряжённый Лёвин затылок.
— Дык спешу, — нервно отвечал ему другой затылок — водительский, незнакомый, сморщенный, украшенный тряпочной кепкой. — Надо было вам милицию ждать! И «скорую»!
— Некогда нам дожидаться, спешим.
Боги, куда же это мы так спешим? Куда мы так спешим, что после аварии проигнорировали врачей? Что он хочет со мной сделать, если ему уже на этом этапе плевать, выживу я или нет? Я попыталась возмутиться, заорать водителю, чтобы остановился, но тщетно. У меня не было голоса. Именно так не было, как не бывает в кошмарных снах. Поскольку голова у меня была мокрой, а в темноте идентифицировать эту мокроту я не могла, оставалось фантазировать на тему кровавой раны и красных ручьёв, заливших всё вокруг. (Всё вокруг тоже было мокрое и тёмное.) И, судя по обширности раны, я могла потерять не только голос, но и часть черепной коробки. Я пыталась подёргаться — жалкое зрелище. Только ударилась о бутыль.
— Чего она там? — забеспокоился водитель. — У меня там самогон… На свадьбу еду… Куда я без самогона?
— Не волнуйтесь, с ней всё в порядке.
— А с самогоном?
Лёва помедлил с реакцией, и я решила, что наблюдаю последние мгновения жизни водителя. Сейчас Лёва этого водителя разорвёт, задушит, откусит ему ухо, отрежет пальцы (что он там делает в таких случаях?). Но Лёва обернулся назад и посмотрел на меня. В темноте сверкнули белки его глаз.
— Всё в порядке с вашим самогоном.
Водитель удовлётворенно кивнул.
Лёва тяжело провёл рукой по лицу.
— А знаете что? — и неожиданно положил руку на тощее водительское плечо. — Едемте на ближайший милицейский пост!
Водитель помолчал, явно борясь с сомнениями.
— Не могу, извиняйте… Я с самогоном… Мне его сдавать никак нельзя, я на свадьбу завтра… Высажу я вас на перекрёстке, а? А там ехать кто будет, подхватят… А то я до своих доберусь и подмогу отправлю, а? Как там баба-то? Нормально ведь?
Лёва ещё подержал руку на его плече, сверля хищным взглядом смущённое водительское ухо. Потом с грустной улыбкой выпрямился.
— Впрочем, мы всё равно опоздали… Вези нас, друг, до Бекасова. Это по дороге. Два километра в сторону от шоссе. Сделаешь?
— Ну, сделаю… А что там, в Бекасове? Милиции нет?
— Нет там милиции. Там дачи.
Ах вон оно что. Мы едем к Лёве на дачу…
И поплыло вокруг меня, поплыло. Вверху плескались мутные воды самогона, сливаясь с чёрным слезящимся стеклом. Голоса вокруг стали волокнистыми, гулкими и объёмными… Мама… Как жить хочется… И как хочется выпрямить ноги…
— Ты не серчай, мужик… Я с самогоном… Чтоб столько нацедить, знаешь, какой срок нужен? Сахару мешок… Думаешь, я на сахарном заводе работаю?
— Не думаю…
Интересно, он меня хочет убить как свидетельницу или как «не справившуюся с обязанностями жены и соратницы»? Разница всё-таки есть… А может, он ещё и не убьёт меня? Зачем меня убивать? Я ничего у него не брала, даже не изменяла ему толком, кстати… Я — мать его ребёнка… Правда, он об этом не знает… Интересно, у меня будет мальчик или девочка? Хорошо бы мальчик. Ему не нужно будет краситься и рожать. А девочке, зато не надо в армию. А может, всё будет хорошо — я с ним поговорю, с Лёвой, честно и смело. Он поймёт. Добровольно сдаст себя… А девицы-парикмахерши каждую субботу с утра сдавали пивные бутылки, обнаруженные в их комнате… И бутылок всегда хватало на ужин в кругу носителей новых бутылок… Если Лёва — убийца, тогда кто же — Рушник? Инга Васильевна? Юлия Марковна расстроится, конечно… Странно, он убил парня, с которым много лет провёл в одной песочнице. Всё. Темнота…
Он нёс меня на руках. Я открыла глаза раньше, чем поняла, что происходит. Из моего кармана вывалилась железяка для драки, которую подарил Макс. Моё главное оружие. Я очнулась от шмяканья. Несколько долгих удивительных минут я молча пялилась в перевёрнутое вверх ногами небо. Потом услышала Лёвино тяжёлое дыхание-хрипение. Потом почувствовала под рёбрами и под коленками его стальные пальцы.
Пыталась в процессе повернуть голову — с таким же успехом я могла бы сейчас подтянуться на турнике.
Лёва почти бежал. Сильный, мерзавец, конечно. Но даже он не мог нести мои мясца долго и на такой скорости. Меня швыряло и подбрасывало, время от времени Лёва притормаживал и коленом подталкивал меня вверх.
Лёвина дача не у самой дороги. Нужно пройти лужок и, если тому предшествовал сильный дождь, размытую дорогу. Дождь предшествовал.
Он прижал меня бедром к косяку, а сам дрожащими руками начал искать в карманах ключ.
— Он у тебя всегда в заднем кармане, Лёва.
— Что?
— Бедро ушло в сторону, я грохнулась на крылечко и сверху надо мной склонилось потное Лёвино лицо.
— Ты что-то сказала?
Он затормошил меня, задёргал, ударил по щеке, второй раз. Больно.
— Больно! — заорала я.
Он улыбнулся и выпрямился, где-то в районе неба сверкнул ключами, отпёр дверь и только потом с молодецким кряканьем поднял вес снова и, внятно стукнув меня о косяк, поволок в дом.
* * *
Окончательно соображать я начала уже позже, когда услышала его полуфразу:
— …и я не мог бороться с этим, понимаешь? Я сражался со своей головой! Я посетил врача! Я привязывал себя к батарее, чтобы не идти туда! Но я шёл! Это был кошмар! Ты слушаешь меня? Понимаешь?
Судя по тому, что я сидела в кресле, накрытая пледом, и в руках у меня была бутылка кефира, слушала я давно, но понимать начала только сейчас.
Горела скромная ночная лампа. Тихо шлёпал по крыше дождь. Лёва метался по комнате, сжимая замотанные в полотенце кулаки.
— Это нереально! Это какая-то очень скверная, дешёвая и кровавая фантастика! Подумать только — взрослый мужчина… Взрослый человек! Самостоятельный! Реалист до мозга костей! Владеющий собственным мозгом стопроцентно! И вдруг такое! Это непостижимо!
Я наблюдала за его страданиями и тихо начинала снова бояться до смерти. Сейчас эти красивые черты исказятся окончательно, изо рта попрёт пена, он упадёт на четыре ноги, бросится ко мне… И никого!
— Что ты молчишь? — он вдруг бросился ко мне. Слава богу, пока на двух ногах. — Скажи хоть что-нибудь!? Спроси меня?! Ну????!!!!
И он вцепился в мою шею огромными своими лапищами, а я закрыла глаза, готовясь к смерти.
Через секунду, однако, жить мне снова захотелось и я спросила, отталкивая его руками и ногами одновременно…
— А-а-а! П-п-почему у меня в руках кефир??!!
Он с ужасом уставился своими зрачками в мои.
— Кефир? При чём тут кефир? Ты всё ещё не в себе? Ты подвинулась умом после всего этого, да?
Я кивнула на всякий случай, чтобы не злить его.
Он устало рухнул рядом на колени и пополз в сторону, цепляясь дрожащими пальцами за стену, срывая портретики родственников и друзей.
Скорчился в углу, сжав руками голову.
Потом встал, потерзал ладонями лицо и сказал глухим голосом:
— Ну, довольно… Надо браться за дело. Это может начаться в любую минуту. Но сегодня это будет в последний раз. Может быть больно… Ты внимательно меня слушаешь?
Что он хочет сделать? Я кивнула «да», потом «нет»… Он посмотрел на меня через плечо…
Ну, вот оно. Сейчас случится. Такие взгляды обычно заканчиваются стрельбой на поражение.
Кап. Кап. Это за стеклом.
— Ты хочешь меня убить, Лёва? Не убивай меня, Лёва… У меня будет ребёнок…
Теперь он повернулся ко мне всем телом и взгляд его на секунду прояснился.
— У тебя? Ребёнок?
И в этот момент — ручаюсь! — он был на пути к радости. Мышцы его киношного лица рефлекторно изобразили приятное удивление. Всё-таки мы ещё поборемся с тобой, Лёва…
— Боже, какая неожиданная развязка… Я рад. Да, я рад.
Он замахал руками, взъерошил волосы — вёл себя, как любой другой новоиспечённый папаша на его месте. Однако я не расслаблялась. За приступом счастья мог последовать любой другой приступ. Я расценила эту минутку счастья как передышку. Пока отец моего ребёнка утирал чужеродную ему скупую слезу, моя рука судорожно шарила за креслом в поисках случайного пистолета или кинжала — да хоть чего-нибудь! Сзади, согласно проекту дизайнеров, была тумба с моей бутылкой кефира (когда я успела её поставить?) и крысиная клетка. Кефир? Можно попробовать, хотя от одной мысли о том, как я буду бить Лёву бутылкой кефира по голове, меня замутило…
— Но это всё равно сейчас ничего не меняет… — Лёва вернулся в исходное состояние. — Это ничего, к сожалению, не меняет. Хотя теперь мне будет вдвойне труднее пережить, если…
(Проклятый маньяк! «Вдвойне, если…» Если я нечаянно тебя убью, дорогая! Прости меня, конечно, не обижайся, но я могу непроизвольно тебя грохнуть, хотя потом буду сильно страдать…) Я оставила бутылку в тылу, пальцами ещё поскребла вокруг. Ничего больше. Только крысиный нос, из любопытства высунутый из клетки сантиметров на сорок.
Я открыла клетку.
— Как ты думаешь, кто это будет? — Лёва, начавший было снова метаться по комнате, остановился.
— Я думаю, мальчик…
Он посмотрел на меня и улыбнулся чёрными дёснами.
— Я пока не о ребёнке…
Крысы не бросились на свободу с громким «Ура!». Закружились по клетке, всё время подсовывая мне хвосты, когтистые лапы и носы. Я судорожно обшаривала их жилище. В результате мне досталось круглое зеркальце и несколько спиц из крысиных спортивных тренажёров. Тоже оружие. Зеркальце можно разбить.
— Тебе плохо? — Лёва, наконец, заметил мою патологичную позу.
Я не успела ответить, в дверь зазвонили.
Мы оба подпрыгнули и переглянулись.
— Ну вот, — глухо сказал Лёва, глаза его заблестели. — Ну вот мы и дождались кого-то…
Ах, как заволновалось мое израненное сердце! Каждая моя граммулечка вспыхнула — СПАСЕНИЕ! СПАСЕНИЕ! Кто угодно — вмешайтесь! Спасите меня!
— Так, — Лёва сжал мои щёки ледяными руками. — Так, слушай внимательно! Он входит. Я становлюсь за дверь. Ты отвлекаешь. Как угодно. Действуй по обстоятельствам. Всё зависит от того, кто это. Я сзади. Поняла?
Я кивала как сумасшедшая, не понимая только одного. Он что — окончательно решил сделать меня соучастницей? Но почему он решил, что я согласна? Как он может быть уверен в том, что я его не подведу? А… Теперь всё ясно…
Лёва быстро перетёк в пространство за дверь, на ходу тихонько щёлкая ПИСТОЛЕТОМ! Теперь всё ясно как белый день. Если я начинаю импровизировать, он убивает всех подряд. А потом сожалеет и оплакивает. Боги, да у него целый арсенал! Наручники из сейфа, рация какая-то.
— Сидеть! — Лёва указал пистолетом на кресло.
На лестнице затопали.
— Сидеть! — ещё раз повторил Лёва шёпотом и вдруг ободряюще подмигнул. Я попыталась ответить ему тем же. Но у меня вряд ли получилось.
Дальше в моей голове зазвучали фанфары с темой ужаса и счастья, смертельной усталости и неземного восторга. Во мне тряслось и болело всё, что могло трястись и болеть. Я с трудом соображала и пялилась изо всех сил в чёрное пространство за дверью. Прямо напротив меня. ОН поднимался по лестнице. Пару ступенек, и всё. Я ЕГО увижу. Моего Спасителя. Или Спасительницу. Лёва делал знаки из-за двери. Ступеньки. Пистолет. Шаги. Я сейчас упаду…
Ну же?! Кто там?
Шаг. Шаг.
Ещё не показалась макушка моего героя, но я знала, что это Макс. Мысль снова пришла в мою воспалённую голову спокойным шагом, уверенно расположилась там, и сразу стало легко и хорошо.
Макс. Вот он. Всматривается в полумрак впереди. Различает меня. Чёрные брови ползут вверх. Останавливается.
Только не иди дальше, Макс!!! Только молчи!!! Придумай что-нибудь, только не иди дальше!!! Я молча радостно улыбалась, плавясь под взглядом Лёвы. Только не иди дальше, Макс!
Макс вдруг спросил одними губами. Что он спросил — не знаю, я всё равно не могла ответить. Макс вчитывался в меня — я ощущала это физически. Только не иди дальше!
И он понял. Пальцем указал на дверь. Там?
Я кивнула, как лепесток, одними ресницами. Макс покачал в ответ головой — «понимаю».
Что дальше? Я осторожно посмотрела на Лёву. Бледный, напряжённый до каменного состояния, с пистолетом в согнутых руках. Как быть с ним?
И тут Макс сделал кенгуриное движение и звонким, кованым ботинком нанёс смертельный удар по двери! Тяжёлой, дубовой двери! За которой стоял Лёва! Лёва не успел охнуть! Его впечатало в стену!
Такой удар снёс бы полстены, не окажись Лёва щитом…
Он даже не вскрикнул. Весь дёрнулся и тяжело упал в темноту за дверью…
В это невозможно было поверить.
Макс склонился над ним, потрогал лоб, прошёлся по карманам, нашёл рацию, наручники.
— Надо же… — он помахал наручниками. — Я сорвал вам большую извращенскую вечеринку?
И он щёлкнул железом вокруг Лёвиного запястья. Второй клешнёй зажал массивную дверную ручку.
— Как ты думаешь, у него было что-нибудь с этой дверью?
Я лопалась от счастья и усталости.
— Макс, откуда ты?
Он аккуратно переступил Лёвино тело, подошёл к музыкальному центру, включил тихие саксофонные поскрипывания.
— Во-первых, я здесь живу иногда. Во-вторых, я всегда приезжаю, когда ты вляпываешься в очередную историю. В-третьих, у меня к тебе две новости. С какой начинать?
Тяжело дышит, нервничает, старается веселиться. Как я люблю тебя, Макс!
— С плохой.
— Я люблю слушать громкую музыку…
Я засмеялась. Так легко я никогда не смеялась.
— Делай её громче, Макс! А какая хорошая? Я хочу сказать, какая новость может быть лучше?
— А вот! — Макс швырнул на мои колени свёрнутый трубкой холодный мокрый журнал. Еловой веточкой (!) заложена страница. На весь разворот интервью с Человеком года. С Лучшим журналистом. Со мной.
Видимо, нужно было обрадоваться. Или смутиться. Возможно, спросить Макса, что он думает по этому поводу… Но мне был безразличен журнал, неинтересно интервью. Мне не нужны были номинации, они перестали для меня существовать. Я смотрела на своего любимого мужчину и даже не морщилась от музыкального грохота.
Я понимала, что мы будем с ним жить долго и счастливо. Я встала и, спотыкаясь на каждом шагу, двинулась к нему. К моей Судьбе. К моему Спасителю…