Я проснулась раньше Лёвы. Минут двадцать лежала и просто смотрела в потолок. Было такое позднесентябрьское утро, рассвет бабьего лета. Что-то чирикало с диким счастьем. Я тоже была готова чирикать от счастья. Тепло, красиво и мягко. Рядом справа — бутылка недопитого вина (дорогущего!) Рядом слева — загорелая спина супермужчины (настоящего!) То, что было у нас сегодня ночью, не поддаётся никакому описанию… Это не был вежливый и аккуратный секс, какой мы практиковали с учителем физики. Это был секс взрослого, очень опытного и властного Мужчины и… Кем была я? А чёрт его знает… Но голова болит. Такой Мулен Руж вчера устроили…

Своего физика я никогда не будила. Он вставал раньше, уходил как английский шпион, на ходу тихо переодеваясь в спортивные трусы. Совершал пробежку до своего дома. Какая легенда рассказывалась его жене — не знаю. Боюсь, что она сама была мастерица придумывать легенды… Лёвина спина рядом. Никто никуда не бежит, ничего не придумывает. Хотела разбудить его поцелуями, потом испугалась. Вдруг вчерашний вечер — стандартная программа состоятельного холостяка? Откроет глаза, увидит меня, сморщится и предложит вызвать такси?

Так стало страшно. Я взяла бутылку и поднялась с ложа страсти.

И вот я, двадцатишестилетняя выпускница филфака, серьёзная, умная и даже ироничная девушка без порочащих связей и вообще без связей, сидела — полуголая — в шикарной квартире малознакомого главного редактора. Мою печаль разделяла задрапированная гипсом гигантская ваза. Центральный элемент интерьера, дура метр на три, вокруг которой, судя по всему, вращалась вся творческая и общественная жизнь квартиры. Моя жизнь зачем-то тоже намоталась на эту вазу, эту квартиру и на человека в спальне.

Вчера эта самая моя жизнь полностью изменилась. Этот человек знал все мои мечты и любил то же, что и я. Он просто говорил о себе, обо мне, о нас, и это звучало как признание в многолетней тайной страсти. Я не помню, сколько мы просидели в баре, время в какой-то момент пропало, остался только стук сердца. Его голос, его мысли, его разноцветные глаза — источник безумия и временного вакуума. И покой, и счастье, и странная мысль «Вот ОНО!»…

Поразительная штука — бабьи ощущения. От сумбура и страха до… любви. И кажется, уже обратно в сумбур и страх. Он попытается избавиться от меня. Я посмотрела вокруг — мебельный комфорт и верх дизайнерской мысли. Не хватает олимпийского огня. Портреты хозяина в окружении звёзд. И — в зеркальном отражении стены — тощая лохматая рыжая провинциалка с бутылкой в руках. Зачем я ему такая? Я закурила.

И в этот момент появился он, мой патриций, — в простыне. Молча взял мои сигареты и унёс.

Потом так же молча начал щёлкать кнопками электрочайников, микроволновок и соковыжималок. Подумать только, он даже готовить умеет! Я любовалась им и ждала фразу о такси.

— Надо вызвать машину, — сказал, наконец, он (моё сердце сжалось и позеленело). — У нас много дел. Зачем ты напилась с утра пораньше?

— Я боялась. Я начала что-то бубнить про то, что я вообще не пью (это правда) и никогда не еду ночевать к незнакомым мужчинам (это тоже правда), но всё случившееся — такая неожиданность, что я не знаю, как себя вести… Но если он не относится ко мне достаточно серьёзно, то я могу прямо сейчас уехать, и не обязательно для этого вызывать такси.

— Дурочка, — он уже набирал номер, — я не собираюсь тебя выставлять. Более того. (Он достал из микроволновки завтрак на тарелочке с голубой каёмочкой). Я возлагаю на тебя большие надежды… (Поставил передо мной тарелку и строго посмотрел, почему-то погладил по голове.) Я давно тебя ждал.

Телефон-спикер заорал знакомым голосом:

— Отдел но борьбе с бандитизмом!

— Хватит паясничать. Через полчаса заберёшь меня, — Лёва даже не повернулся в сторону аппарата.

— Вас понял, шеф, вылетаю.

Всё это было похоже на русскую народную сказку. А может, я просто была так бесконечно одинока и несчастна, что привязалась без памяти к этому «волку-миттельшнауцеру»? Может, под моей мужеподобной коркой всё время зрели нормальные женские желания? Меня никто не гладил по голове! Только парикмахерши, когда на спор пытались выровнять мои кудри… Я заплакала.

— О! — Лёва огорчился и отчего-то посмотрел на часы. — Так никуда не годится. Ты пьяна как сапожник.

Меня унесли в ванную под холодненькую водичку. Я, конечно, со щенячьим восторгом и со щенячьей неуклюжестью сопротивлялась. Потом Лёва… Хотя это можно не рассказывать.

Когда мы, протрезвевшие, выбрались на кухню, обнаружили там одного товарища. Он сидел и пил кофе. И это был вчерашний Макс.

— Шеф, я тут без команды себе организовал досуг. Вы всё равно задержались, — на меня он даже не смотрел. — Машина готова. Кони пьяны, хлопцы запряжены.

— Позавтракаем, — сказал Лёва. — Нельзя пропускать завтрак.

Макс чуть-чуть дёрнул чёрной бровью, еле-еле улыбнулся в чашку. А мы с Лёвой позавтракали.

Лева запретил мне надевать чёрное платье и выдал свой спортивный костюм. Не с провисшими коленками треники, а воздухопроницаемый, сдержанно-голубой, тонко пахнущий туалетными водами костюм, в котором мои парикмахерши бы с восторгом пошли на дискотеку. Я ни о чём не спрашивала. Было волнительно и интересно, и я видела, что Лёве нравится моя готовность на всё. Сели в машину (красивую). Макс не смотрел на меня даже в зеркало заднего вида.

Торчали в пробках. Приехали куда-то. «Салон…» И дальше по-французски. Плохи мои дела, если на второй день знакомства мужчина настаивает на вмешательстве салона красоты. А с другой стороны, что я теряю? За стеклянными дверями переливался красками и металлическим блеском почти киношный арсенал — так много столиков, зеркал, фонтанчиков, ковров, телевизоров, людей в брючной униформе и сытых клиенток с мобильниками в руках. Это был очень дорогой салон. Очень. И вот мы с Лёвой вошли, и сразу вокруг засуетились официанты (или как там их в парикмахерских называют?). Лёва им что-то объяснял, они смотрели на меня профессиональным взглядом строителей красоты — как на отечественную бетономешалку. Да, мол, всё видим, но ничего… У нас и не такие «раскалывались». Я не вслушивалась. Я вдруг почувствовала себя… как же объяснить-то… веткой на теле Лёвы. У нас был один сок и один вкус.

Всю жизнь я ходила лохматой. Волосы у меня рыжие и вьющиеся, такое невозможно постричь, да и нужды не было. Мешают — перетяну резинкой, не мешают — пускай болтаются…

— Немножко лошадиное лицо с такой причёской, — вежливо доложил галантный мастер красоты. — Надо корректировать.

Лёва не спорил. Я — тем более. И пошло-поехало. Раз — чёлка! Два — долой часть лохматости! Три — мазок оттенками и осветлителями (полчаса это «три» пришлось высижинать с нашлёпочками на голове. Всё это время я тупо пялилась в телевизионный сериал и мастера вокруг, щупая мои нашлёпочки, обсуждали судьбу Карлоса и Аурелии-Коринны. Я делала вид, что мне тоже интересно. Может, так и надо?) Лёва тем временем исчез и вернулся с бумажными сумками и пакетами. Голливудский сюжет — во всех пакетах одежда! Взвод девок можно было одеть во всё это! Я не шмоточница, но потихоньку начала свихиваться от такого количества счастья.

Что там ещё было — красильщики лица, педикюрши и маникюрши. Маникюрша содрала с меня накладные когти и долго шёпотом возмущалась увиденным.

— Вы же грызёте ногти!!! — в её голосе был весь кошмар мира. — Это же ужасно!!!

Ну грызу… Ничего ужасного…

И вот! Фанфары! Пигмалионы убили половину рабочего дня, пережили смерть в родах Аурелии-Коринны, но произвели на свет Человека! Я посмотрела в своё отражение и закрыла глаза.

Эту дамочку в зеркале нельзя было назвать Красой России. Всё-таки, у неё было незагорелое тело без особых форм, она не была блондинкой с голубыми глазами. Она даже не носила «мини». Но она была очень тонкой, прозрачно-бледной, с тёмными ресницами, с ярким ртом и с вулканической рыже-красной толпой волос по плечам. В дорогом костюме, чёрном и почти мужском, но таком хрупком в талии, что глазам делалось больно. Она была сумасшедше привлекательной. Я не ожидала от себя такой картинки. Почему я не делала так раньше.

— Нас не интересует стандарт, — назидательно сказал официант-мажордом, порядком утомлённый и довольный. — Вот вы, барышня, полный нестандарт.

Мы приехали в редакцию. Насколько иначе я чувствовала себя, шагая по ковровым коридорам во второй раз! Проходящие мимо уважительно здоровались с Лёвой. Но ещё они фотографировали взглядом меня. Взгляды были как бы равнодушны, но лёгкий ожог оставался каждый раз. К моменту встречи со вчерашней секретаршей я просто горела и потрескивала.

— Лев Петрович! — радостно приподнялась она из-за стола и тут же села, увидев меня. — Вам звонили…

— Лена, — Лёва открыл мне дверь своего кабинета. — Сегодня вечером пригласите сотрудников… э-э-э, исключая технический отдел, транспорт и охрану… Ко мне домой их пригласите…

— К вам? — Лена хлопала ресницами, не включаясь в реальность, — К вам домой, да?

— Ну да… У меня день рождения, Лена, я хочу сегодня видеть всех у себя. Подарки отменяются.

Весь день я провела, листая подшивку «Женского журнала». При виде фото главного редактора я всякий раз теряла сознание от счастья. Лена несколько раз приносила мне кофе. Не потому, что хотела, — ей было велено, она даже не пыталась стереть выражение суровой брезгливости со своего лица. Потом мы с Лёвой обедали, чинно пиля шницели, а все посетители бара пялились в нашу сторону и иногда кричали Лёве что-то вроде «Хэпи бёздэй!» Его побаивались, это чувствовалось, а мне было странно, как можно бояться такого славного дядьку… Потом приехал Макс, мы загрузились в блестящую машину и помчались в Лёвину квартиру улучшенной планировки…