Инга Васильевна встала из-за стола, увидев меня.
— Неужели снова? — спросила она с непонятной интонацией. Не то чтобы она радовалась… Но и сильно огорчённой назвать её было нельзя.
— Снова! Где наши производственные мощности? — заорал Макс, наваливаясь на редакторский стол.
Инга Васильевна, не спуская с меня глаз, набрала номер и сказала в трубку:
— Организуйте компьютер и снимите с первой полосы материал о выставке… Действуйте по ранее оговорённому плану. Зелёную дорогу. Второе убийство…
Макс вышвырнул меня в коридор. За дверью уже топтались сотрудники, со странной уважительностью расступившиеся передо мной.
Потом мы приехали в редакцию к Лёве. Макс высадил меня и умчался. Я долго соображала, к кому идти сначала — к Рушнику с заявлением о том, что задание провалено, или к Лёве с объятьями и в поиске утешения.
Пошла к Лёве и обнаружила Рушника. В кабинете у шефа было совещание, все редакторы отделов сидели, — лица ответственные, волевые и внимательные, — строчили указания. Лёва раскачивался в кресле и держал макет журнала. Увидев меня, редакторы заметались взглядами. Заулыбались. Лёва поморщился и нажал кнопку спикерфона:
— Лена, ты уволена…
— За что, Лев Петрович? — голос Лены в динамике был грустным.
— Посторонним входить ко мне во время совещания воспрещается…
— Но… — Лена замялась. Она думала, что я не посторонняя.
Лёва вдруг побледнел.
— Дорогая, — сказал он мне вежливо, — есть ситуации, когда вторжение людей, не участвующих в процессе создания журнала, выглядит невежливо.
— Конечно. — согласилась я и почему-то сползла по стенке вниз. — Есть такие ситуации. Но, во-первых, я участвую в процессе… Пытаюсь. Во-вторых…
Я посмотрела на редакторов — они внимательно наблюдали за мной, — нашла Рушника.
— Я не справилась с поставленной задачей Николай Игоревич… Лучший учитель был убит за полчаса до нашего приезда…
Редакторы открыли рты. Рушник вскочил и стал поднимать меня, неуклюже хватая тонкими лапками за локти.
Лёвины глаза потемнели.
— Совещание переносится на завтра, — сказал он, наконец. — Прошу оставить нас одних… И вы, Николай Игоревич, останьтесь…
Следующие полчаса были забиты Лёвиным возмущением, моими слезами и рушниковским метанием.
— Я хочу знать, Николай Игоревич, исходя из каких характеристик вы подбираете людей для интервью?
— Исходя из наших же таблиц, Лев Петрович! — Рушник, хрустя пальцами, листал журналы.
— Каких таблиц, Николай Игоревич?
— Таблиц «звёзд», наиболее удачливых, наиболее выдающихся, лучших представителей разных, так сказать, областей, Лев Петрович! Галерея, так сказать, героев уходящего века…
— И что будет, Николай Игоревич, если и следующего вашего претендента в герои наши корреспонденты застанут мёртвым?
— Ну… — Рушник заморгал. — Ну что, отменить галерею, Лев Петрович?
— Что? — Лёва, накручивающий круги по кабинету, остановился. — Вы с ума сошли, Николай Игоревич! «Отменить»! Мы по вашей милости уже потеряли драгоценное время! Чем, скажите, я заполню раздел «интервью» на этот месяц? Вы в курсе, Николай Игоревич, что послезавтра мы должны сдать макет? Вы планировали один материал — он провален. Второй материал — он тоже не сделан! Я что ли должен давать корреспонденту задание? Или, может быть, мне самому написать?
Я тупо хлопала глазами, пытаясь вычислить в их интонациях хотя бы грамм нормального человеческого ужаса на тему убийства. Ничего! Ничего, кроме редакторского плача по проваленному материалу!! Я обалдевала…
— И-и-и… что же делать, Лев Петрович? — Рушник преданными влажными глазами смотрел на шефа.
— Ничего, — Лёва снова заходил. — Ничего. Завтра же отправляйте корреспондента. Только пожалуйста — ПОЖАЛУЙСТА, — перезвоните и проверьте, жива ли ваша персона. И не создавайте ненужного шума.
— Я могу и сам поехать… — Рушник вежливо улыбнулся. — Давайте, я поеду сам, возьму свидетелей…
Лёва сел в кресло, повертел дорогую толстую ручку, потом строго сказал, глядя на меня.
— Интервью будет брать Наталья Степанцова, которая до сих пор ещё не оправдала оказанного ей доверия… А кто с ней поедет, — вы, наряд милиции, кто-то ещё — меня не интересует. Меня интересует качественный материал.
Я тайком курила в туалете и заливалась слезами. «Оказанное доверие»… Кусок дерьма!.. Старый урод!.. Он даже не спросил, как я себя чувствую… «Меня интересует качественный материал»…
Я могу сейчас сдохнуть в этом туалете от разрыва сердца, могу вскрыть вены под впечатлением дня — меня найдут только по запаху… Он хочет от меня ребёнка? Да я не хочу даже кофе от него!!!
Утешали меня три вещи. Во-первых, Лёва не был сказочным принцем. Он был реальным человеком со скверным характером, а значит, его появление в моей жизни закономерно. Мне ведь, в общем-то, не очень везёт… Так что печалиться и мучиться по поводу внезапно напавшего на меня счастья я теперь не буду. Вряд ли Лёва — счастье…
Во-вторых, его интересует качественный материал. И там, в газете, всех интересует мой качественный материал. Сенсация и мой материал. Значит, я могу писать! Они сами подтвердили.
В-третьих, должен появиться Макс с «Вечеркой»…
Я вытерла слёзы, закусила сигарету «Стиморолом» и вернулась в кабинет главного редактора.
* * *
Утром, невыспавшаяся и злая, я ехала в редакцию одна. Лёва разбудил меня в шесть утра и велел быть на работе на пару часов раньше. Это для того, чтобы хорошенько подготовиться к интервью. Рушник где-то в своей маленькой берлоге тоже не спал и готовился готовить меня. Лёва чуть свет позвонил ему. Зевал как ненормальный и Макс за рулём.
— Удивляюсь ответственности нашего с тобой любимого шефа, — Макс на ходу продирал глаза, жмурился и таращился на дорогу. — Растолкать невесту среди ночи и всё для чего? Для того, чтобы неожиданно надеть ей на палец обручальное кольцо? Нет! Для того, чтобы одарить неземными ласками? Снова нет! Тогда зачем же? Затем, чтобы отправить на работу!
— Почему ты не заехал вчера? — мрачно перебила его я. Вчера весь вечер ждала газету. Так и не дождалась.
— Но-но! — Макс погрозил мне в зеркало пальцем. — Не сметь разговаривать со мной в таком тоне! Я, между прочим, тоже человек семейный. Я другой отдан и буду век ей верен… У меня есть свои взгляды на то, как мне проводить вечера.
— Нужен ты мне, — я покраснела от возмущения. — Я ждала газету!
— Так вышла бы и купила! Или жених не даёт карманных денег?
Я замолчала. Есть ситуации — а в общении с Максом они возникали как-то слишком часто, — когда нет смысла объясняться. Разве понял бы Макс, что такое внезапно развившийся страх улицы, темноты и одиночества? Разве знает он что-нибудь о томлении на тему будущего, когда сидишь напротив любимого и ждёшь хотя бы намёка на ответную любовь? Разве поверит он, что весь вечер вчера я провела на кухне у окна, пытаясь собраться с мыслями и рисуя на салфетках чёртиков… которые постоянно складывались в крестики и бесформенные пятна, отдалённо напоминающие лежащие и уже неживые тела?
Рушник приветливо поднялся мне навстречу. Мы выпили с ним кофе. Очень долго Николай Игоревич исходил любовью и комплиментами в сторону Лёвы.
— Добрейший человек, нежнейший, а какой чуткий руководитель! Трудиться рядом с ним — невероятное счастье! Вот вы спросите, Наташенька, — ничего, что я так вас называю? — спросите, кто сделал журнал, кто вскормил всех этих людей? Я отвечу — Лев Петрович! Вот отсюда практически (он показал куда-то на пол. Что это значило?). На моих глазах, из ничего… Умнейший человек, умнейший, а какой прекрасный руководитель, чуткий, заботливый, внимательный…
— Да никакой он не внимательный, — равнодушно оборвала я словесный поток Рушника. — Он холодный, чёрствый, эгоистичный, бесчувственный работоголик. И к подчинённым относится, как плейер к батарейкам. Ему плевать, какие там батарейки, как они себя чувствуют, что они хотят слушать. Его интересует, насколько их хватит и как продлить их полезный срок. И куда выбросить, когда износятся…
Рушник внимательно смотрел себе под ноги и шевелил ноздрями.
— А вы, Николай Игоревич, совершенно зря так усердствуете. Во всём должна быть мера, в том числе и в лизании начальства. Иначе вы добиваетесь обратного эффекта (Рушник грустно кивал лысой головой)…
— Вы меня простите, Николай Игоревич… Я в последнее время стала грубой, слишком много испытаний… Но вы мне неприятны до одури…
— Вы абсолютно правы, Наташенька! — Рушник поднял голову, и я неожиданно обнаружила новые интонации в его лице. Глаза сузились, взгляд заострился, зубы сжались, скулы зашевелились, кожа побледнела. — Вы абсолютно правы. Он черствый, холодный, равнодушный, жестокий тиран… Но (обратная метаморфоза, я снова наблюдаю ласковую мордочку редакционного ангела) это не делает его менее гениальным и ответственным работником… Я надеюсь, Наташенька, это между нами останется, правда? Я имею в виду мое… красноречие…
— Да вы не сказали ничего такого, Николай Игоревич! — я устало поставила пустую чашку на ручку кресла. Какой тоскливый человек!
— Но… Я назвал его жестоким тираном!
— Ну и что, ну назвали? Он ведь действительно тиран!
— Я этого не утверждал!
— Утверждали!
— Нет, не утверждал! — хорёк Рушник пригнулся к столу и покрылся красными пятнами. Мне стало смешно до зубной боли.
— Утверждали!
— То есть вы не гарантируете мне спокойствие?
— Помилуйте, Николай Игоревич, как я могу гарантировать вам спокойствие, когда кругом такое творится… Убивают, жгут, обманывают… Сейчас даже психотерапевты спокойствия не гарантируют! — я перевернула чашечку на блюдце. Мне не хотелось пугать этого червеобразного. Но и пропалывать мысль мне тоже не хотелось. Настроение не то.
— В таком случае… — Рушник вдруг деловито закопался в бумагах на столе и добавил в голос торжественные ноты. — В таком случае я тоже не могу гарантировать вам спокойствие!
— Что вы хотите этим сказать, Николай Игоревич? — я снова удивилась непостоянству состояния Рушника.
— Я располагаю информацией, что вы продавали материалы об убийстве «Вечерней газете»!
Опа! В принципе, ничего ужасного в том, что Лёва узнает о моей журналистской неверности, нет. Но всё же… Чертовски неприятно! И откуда этот шакал узнал? Макс донёс? Супермодель Инга Васильевна?
— Вот так-то, Наташенька, — Рушник с радостью унюхал моё смятение. — Так-то, красавица… Ваше будущее в моих руках!
— Ну, это громко сказано, — попыталась я отшутиться. Но чувства юмора у Николая Игоревича не было, а чувство погрызть приближённое к начальнику горло существовало, судя по всему, давно. Он нервно постанывал, блестел лысиной и не скрывал счастливых глаз…
— Шакал вы, Николай Игоревич, — неожиданно сказала я и перевернула чашку обратно. Если верить кофейной гуще, меня ожидают неприятности. — Даже более того… Хорёк!
— А ты — шлюха, — произнёс незнакомый мне голос.
Я вздрогнула, подняла голову. В комнате не было никого, кроме нас. Судя по стремительно опустившейся голове Рушника, автором высказывания был именно он. Только какой-то внутренний Рушник, его второе я, мрачное и безумное.
— Ну и хватит о пустом, — мне снова улыбались нежные розовые глазки Николая Игоревича. — Давайте, Наташенька, поговорим о нашем с вами задании. Сегодня мы обязаны сделать замечательный материал. Замечательный! И он у нас обязательно получится — с нашими талантами и с вашей красотой… Не в моих правилах говорить комплименты замужним женщинам… Но ух! Не будь Льва Петровича, мы бы с вами, Наташенька, так порезвились!