1

Около полудня, миновав широкий арочный мост через Ицку, со стороны города к восточному таможенному посту подъехала открытая коляска, в каких имеют обыкновение разъезжать по городу зажиточные торговцы, муниципальные чиновники высокого ранга и эльфийская знать. Кучер-эльф в расшитой серебром ливрее, припарковав коляску несколько в стороне от таможенного поста, здесь размещенного, был сразу отпущен в город и ушел туда пешком, напоследок отвесив тем, кого он привез, изящный поклон. В коляске той приехали два господина эльфийской наружности, чьи костюмы хоть и не являлись последним писком ицкаронской моды, подчас довольно странной, но зато были скроены и пошиты на заказ из хороших и недешевых тканей: суранского бархата, катайского белоснежного шелка и ицкаронского льна лучшей выделки. Эти двое весьма походили друг на друга внешне: и высоким ростом, и светлыми длинными волосами, и скуластыми раскосыми лицами. В этом не было ничего удивительного, поскольку один из них был сыном другого, хотя, строго говоря, в отличие от отца, эльфом не являлся, а был полукровкой. Старшего, носившего на носу очки в золоченой оправе и сжимавшего в руках прогулочную трость, звали Лареном Эорином; что касается его сына, чьи длинные волосы были собраны в хвост головным платком, то это был не кто иной, как Квентин Уиллис-Эорин.

Простившись с кучером, Эорин-старший остался сидеть в коляске, поглядывая на Восточный Тракт, а его сын вылез из нее и принялся прохаживаться туда-сюда, бросая взгляды в том же направлении. Разумеется, таможенники вскоре обратили внимание на эту парочку. Капрал, закончив проверять документы у очередного торговца, желающего проехать в город, отдал распоряжение своим людям начать досмотр груза, а сам направился к коляске, чтобы выяснить, для чего это господа эльфы устроили тут наблюдательный пункт, и с намерением потребовать отправится куда-нибудь подальше от вверенных ему рогаток. Но рисунок на запястье милорда Квентина, изображающий грифона с треугольным щитом в передних лапах, и несколько негромких слов вмиг переменили отношение капрала к этим двум наблюдателям. Он кивнул, прищелкнул каблуком, приветствуя коллегу — милорд Квентин был, помимо всего прочего, сержантом Стражи, — и вернулся к своим людям, которые с этого момента совершенно перестали замечать парочку.

Время шло. Майское солнце уже давно миновало зенит, день клонился к вечеру, а того, что ожидали отец и сын, все не случалось. Милорд Квентин стал проявлять признаки крайнего нетерпения. Он то и дело сверялся с карманными часами, поминутно запрыгивал на подножку коляски и, привстав на цыпочки, подолгу высматривал что-то у самого горизонта, затем спрыгивал на землю, подходил к лошадям, проверяя, ладно ли надета на них упряжь, после возвращался к коляске и снова прохаживался туда-сюда, заложив руки за спину. Милорд Ларен вел себя поспокойнее: поднимался с мягкого дивана и выходил из коляски исключительно чтобы размять ноги, большую часть времени ожидая сидя, однако при этом его взгляд был направлен исключительно на восток — туда, откуда тянулся тракт. На нервное беспокойство своего спутника, как и вообще на окружающую обстановку, он внимания практически не обращал. Он-то первым и заметил фургон на горизонте, несмотря на близорукость, а может быть и благодаря ей — кто знает, что за заклинания были наложены на его очки?

— Едут, — бросил он коротко.

Милорд Квентин тут же оказался на подножке коляски и замер там, всматриваясь в темную точку на самом горизонте. Минуту или около того он и вовсе не шевелился, а потом вдруг начал спешно чистить манжетой рукава полу камзола, совершенно, надо заметить, чистого. Затем принялся пятерней расчесывать свои длинные волосы и даже развязал и снова завязал головной платок, их стягивающий. Что касается милорда Ларена, то с той минуты, как он заметил фургон на дороге, эльф сделался бледен, а плечи его болезненно обмякли. Пошатываясь, он вышел из коляски, при этом прогулочная трость оказалась вдруг очень кстати — ноги отчего-то стали ватными, хотя прежде милорд никогда не жаловался на подобную слабость.

К тому моменту, когда фургону оставалось преодолеть последнюю сотню метров до таможенных рогаток, и светловолосый возница уже понемногу натягивал вожжи, умеряя бег серой в яблоках лошади, у милорда Квентина окончательно сдали нервы. Что-то выкрикивая, он бросился к фургону, по-ребячески перемахнув через перекладину, лежавшую на двух рогатках. Этим он весьма изумил таможенников, а возницу, который видимо решил, что милорд собирается броситься лошади под копыта или фургону под колеса, заставил натянуть вожжи и спешно закрутить ручку тормоза. В тот же миг, не дождавшись полной остановки фургона, навстречу милорду Квентину с козел фургона соскочила темноволосая женщина в потрепанном охотничьем наряде, заглушая своим визгом и скрип тормозов, и ржание несколько перепугавшейся лошади, и выкрики самого милорда. Эти двое встретились и схватились в крепких объятиях; совершенно не стесняясь присутствующих, принялись осыпать друг друга поцелуями, перемежая их громкими, но малопонятными восклицаниями.

— Это и есть ее сын? — поинтересовалась у возницы молоденькая — не старше семнадцати лет — катаянка в зеленом платье, выбираясь из глубины фургона на козлы.

— Ага, — ответил возница и, обернувшись, крикнул вглубь фургона: — Сонечка, хватит спать. Ицкарон уже!

— Разбудишь у Храма Героев, — ответил ему женский заспанный голос. — Что я, Ицкарона никогда не видела?

— Нам сейчас таможню проезжать, — сказал светловолосый, раскручивая ручку тормоза.

— Ну и задекларируй меня как что-нибудь недвижимое, — буркнула в ответ названная Сонечкой, — не мне тебя учить.

Светловолосый, пожав плечами, направил фургон к таможенникам, которые с интересом наблюдали за встречей матери и сына. Последних пришлось объехать по заметной дуге: те стояли на середине дороги и не только никуда уходить не собирались, но и вовсе окружающей реальности не замечали.

— Мама, посмотри, как я вырос, мама! — услышал возница, когда фургон проезжал мимо.

— Квени, маленький мой! — причитала мать, начисто игнорируя тот факт, что сын был на добрую голову выше ее.

Капралу Таможенной Стражи возница отрекомендовался как Энжел Сувари, жрец Малина, после чего назвал имена и род занятий своих спутниц: катаянки — Лу Ай Лей, ведьмы; той, что не пожелала вылезти из фургона — сэра Сони эр Нурани, жреца Нурана; и той, что шагах в сорока от них продолжала стискивать в объятьях сына, не видевшего ее тридцать лет — Лары Уиллис, жрицы Луни. Таможенники, услышав, кем является возница, слегка побледнели, но все же изъявили желание осмотреть фургон. Впрочем, осмотр они произвели очень быстро, едва заглянув внутрь, так что имей Энжел желание провезти в город что-нибудь контрабандой, ему не потребовалось бы открывать порталы или придумывать что-то в этом роде.

Проехав за рогатки, Энжел припарковал фургон возле коляски Эоринов и, спрыгнув с козел, подошел поприветствовать милорда Ларена, все еще стоящего на том самом месте, на каком он был, когда милорд Квентин бросился навстречу матери. Заодно Энжел захватил и вещи Лары — ее лук и стрелы, которые она оставила в фургоне, когда выпрыгнула из него.

— А что же вы ждете, Ларен? — поинтересовался он у эльфа, после того, как обменялся с ним рукопожатием и передал ему чехол с луком и колчан. — Отчего не идете к ним?

— Да я как-то… — промямлил тот, нервно подернув плечами, — как-то… не знаю…

Он засуетился, устраивая вещи Лары в коляске, укладывая их то на задний диван, то на передний, то на краю сидения, то поперек. Лук отчего-то все сползал, а стрелы норовили вывалиться из колчана. Наконец Ларен все-таки уложил их так, чтобы ничего никуда не сползало и не высыпалось.

— А вы сейчас в какую сторону собираетесь ехать? — вдруг поинтересовался он.

— Перво-наперво — в Храм Героев, затем — к сестре, на Большой Треугольник, после — на биржу Громбуханки, и, наконец, — к себе, в Храм Дорог, — ответил Энжел. В Храм Героев он собирался, чтобы доставить спящую химеру и увидеться с отцом и братом, Лу Ай Лей он планировал пока устроить пожить у сестры, а что до биржи извозчиков, то именно там по договоренности с киркогорскими гномами надо было оставить фургон и лошадь. — Если вы об этом спрашиваете, то я могу вас подвести хотя бы до площади Последнего Короля, но право, Ларен, бросьте… Идите к ним, ваше место там.

— Она не захочет меня видеть, — вздохнул Ларен, — и правильно… после того, как я…

— Уговорили меня найти ее? Чушь. Да даже если не захочет, так и что ж? Не захочет сейчас, но пока вы оба живы, все может перемениться. Ларен, хотите совет от жреца Малина — а вы именно в той ситуации сейчас, когда только такие советы и слушать? Вам достался еще один шанс, не отказывайтесь от него. Быть может, вы и проиграете, но если вовсе не станете играть, то точно ничего не выиграете. Идите к ним, Ларен.

Эльф сделал в сторону Лары и Квентина два или три шага, затем остановился, оглянулся и вернулся к жрецу. Тот, увидев это, неодобрительно покачал головой, но в намерении эльфа он ошибся: Ларен вытащил из-за манжеты своего рукава небольшой картонный прямоугольник и протянул Энжелу.

— Это визитная карточка человека, которого я нанял для утряски вашей проблемы, — сказал он. — Я уже заплатил ей, и она все подготовила, но вам, вероятно, лучше будет встретиться с ней лично и уточнить детали. С Арникой, я, понятно, на эту тему не общался, как договаривались: это вы сами.

— Да-да, я сам, — кивнул Энжел, принимая у эльфа карточку и пряча ее в поясной карман. — Спасибо, Ларен.

Эльф замотал головой.

— Что бы там дальше не было, это я у вас в неоплатном долгу, — сказал он, и, поклонившись жрецу, направился к сыну и Ларе.

— Удачи вам, — пробормотал Энжел, запрыгивая на козлы, и тут же сам добавил: — к Малину!

 

2

Восьмой дом на Малом Треугольнике оказался одноэтажным каменным строением ухоженного вида с широкими чистыми окнами, черепичной крышей и маленьким палисадником за невысокой чугунной оградой, в котором росли сиреневые кусты, — словом, весьма приличный домик, особенно для Старого города. Впрочем, Малый Треугольник, сам по себе, считался кварталом относительно приличным: тут не было ни покосившихся от времени развалюх, ни дешевых ночлежек, люди жили, конечно, небогатые, но и не городское отребье — самые обычные люди, готовые, правда, мириться с тем, что из-за замещений несколько дней в году приходиться искать ночлег где-то на стороне.

Дверь открыла невысокая рыжая женщина, желтоглазая и самую малость раскосая. Сложно было сказать, сколько ей лет: в целом выглядела она едва ли на сорок, однако среди рыжих ее волос было столько седых прядей, что в этой оценке невольно возникали сомнения. Одета она была в пестрое домашнее платье, поверх которого был завязан перепачканный в муке светло-серый кухонный фартук.

— Госпожа Куинда? — поинтересовался Энжел. — Мое имя — Энжел Сувари. Милорд Ларен Эорин должен быть предупредить вас о моем визите.

— Вы жрец Малина, — кивнула женщина, — проходите.

Кухня, куда госпожа Куинда провела Энжела, оказалась довольно большой — как минимум, она занимала треть дома. В дальнем углу ее расположилась внушительных размеров дровяная плита с широкой варочной поверхностью, двумя духовками и баком для нагрева воды; рядом с плитой — мойка с медными кранами, в центре комнаты — длинный разделочный стол, у ближней стены — сервант, полный посуды, а поближе к окнам, выходящим на палисадник — стол поменьше, обеденный, под которым прятались три крепких табурета. Тут же, у открытых окон, боком к ним, стояли два удобных кресла, а между ними — маленький круглый столик, на котором было достаточно места для чайного набора и масляной лампы.

Обычно люди относились к Энжелу с некоторой опаской — Малин имел репутацию божества, от которого следовало ждать чего угодно, и с кем без крайней необходимости лучше не связываться; эта репутация отчасти распространялась и на его жрецов. Но здесь ничего подобного не было, госпожа Куинда приняла Энжела без предубеждения и настороженности, словно старого знакомого, заглянувшего в гости. Ему было предложено одно из кресел, кружка крепкого чая и вазочка с песочным печеньем.

— Вы меня извините, — сказала она, указывая на разделочный стол, где были выставлены три формы, в которых дожидались начинки основы из слоеного теста. Начинка — мелкопорубленный лук и нарезанная некрупными кусками курятина — тоже здесь присутствовала, занимая большую глубокую чашу, — я тут курнички затеяла, внучка порадовать. Нашему разговору не помешает, если я и ими буду заниматься?

— Нисколько, — заверил хозяйку Энжел, устраиваясь в кресле и пробуя чай на вкус. Чай оказался очень даже неплохим, с шиповником и апельсиновой цедрой. — Итак, я желал бы, чтобы вы ввели меня в курс дела. Милорд Ларен описал мне, так сказать, общий принцип, но в детали не посвящал.

— Задача, как я ее понимаю, состоит в том, чтобы одна древняя легенда вытеснила другую, более распространенную теперь, из сознания и памяти людей, — заговорила госпожа Куинда, принимаясь за нарезку картофеля в начинку. — Что бы люди в нее поверили. Пусть не всерьез и не взаправду, но когда маленькие дети начнут спрашивать, отчего луна то круглая, то серпом, им бы рассказывали не сказку о лунном пироге, а другую. Я же, как вы, может быть, слышали, в театре пьесы придумываю, а актеры их потом на сцене разыгрывают. Вот я и придумала пьесу на основе древней истории, о том, как давным-давно один смелый волколак дерзнул полюбить Луню, и ничего умнее не нашел, как положить на ее алтарь собственное свое сердце, которое сам вырвал из своей груди. Вы знаете эту легенду?

— Кажется, что-то слышал. Луня превратила его сердце в лунную лилию, из лепестков которой жрицы и делают зелье, успокаивающее взбесившихся оборотней?

— Верно. И оборотни считают, что лунная лилия — это луна и есть. Когда она расцветает, луна прибывает, когда увядает — убывает.

— А вот про это я никогда не слышал, — признался Энжел. — Оборотни действительно так считают?

— Ну, некоторые оборотни, — тонко улыбнулась госпожа Куинда. — На самом деле для большинства из них Луна — это просто светлое пятно на ночном небе, на которое удобно выть. Но, согласитесь, эта легенда гораздо интереснее легенды с лунным пирогом. Если в человеческом сознании она заменит ту, что так вам досаждает, то разве это не то, что вам нужно?

Энжел задумался.

— А не получится ли потом так, что раз в год, а то и раз в месяц какому-нибудь бедолаге-оборотню придется умирать, вырывая из груди сердце, чтобы наступил новый цикл? — спросил он. — И не слишком ли жестокая история, чтобы ее детям рассказывали?

— Не вижу большой беды, если станет так, как вы говорите, — пожала плечами госпожа Куинда, — волколаки от этого вряд ли переведутся. Но моя пьеса не об этом, и жестокости в ней не больше, чем в сказке о Красном Капоре, или в сказке про Ундину. Оборотень, конечно, умрет по ходу действия, но умрет вполне счастливым. А сама история его любви к богине занимает лишь первую часть, затем речь идет о том, как лунные жрицы заботятся о цветке, отчего он расцветает, и о том, как сок его дает оборотням успокоение, а свет от лепестков освещает ночное небо. Это будет пьеса с элементами балета, как раз большая часть танцев предполагается во второй части. Но, если вы пожелаете, можно это все переписать — репетиции только-только начались, а хореографическую часть можно будет использовать почти без изменений и при таком варианте. Конечно, мне на переработку потребуется еще какое-то время, но не слишком много.

— Нет-нет, — усмехнулся Энжел, — мне как раз хотелось бы, чтобы обошлось без ненужных жертв.

Госпожа Куинда задумалась на несколько секунд.

— Милорд Ларен, видимо, не вполне точно объяснили вам сам принцип, — сказала она, перемешивая начинку, предварительно поперчив ее и посолив. — Ведь смысл не только в том, чтобы заменить легенду, но прежде всего — исполнителей. Кражу лунного пирога разыгрываете вы и лунные жрицы, это вошло в традицию; поменяй вас на простых актеров, все закончится плохо, потому что все знают, кто должен это делать. Мы же меняем любительский театр на театр профессиональный. Где ж вы видели, чтобы на сцене взаправду умирали?

— О, понимаю, — сказал Энжел. — Это замечательная идея. Так вы говорите, репетиции уже начались?

— Да. Давайте, я вам по порядку отчитаюсь? Во-первых, я написала пьесу и представила ее на суд милорда Ларена. Она ему понравилась, он только несколько небольших изменений внес, связанных с историческими особенностями эпохи. Во-вторых, я договорилась с директором театра о постановке. Режиссирую я сама, это — мой дебют. В некотором роде. Ну, почти дебют. А актеры, можете в этом не сомневаться, очень-очень опытные. К постановке хореографических номеров мне удалось привлечь саму Лиру Олани, вы-то уж должны ее знать! Музыку, кстати, тоже она сочинила.

Энжел кивнул. Младшую жрицу Арлекина он действительно знал, причем не только, что называется, «по работе», но и потому, что его сестра Саора в свое время ходила в хореографическую школу при Храме Искусств, где Лира как раз и преподавала.

— Далее, — продолжала госпожа Куинда, раскладывая начинку в формы, — костюмов пока нет, но мерки сняты, и портные над ними уже работают. С реквизитом есть некоторые сложности, но они вполне решаемые, и вашего внимания не стоят. Полагаю, к концу июня все будет готово, можно будет дать первый спектакль. На осень запланированы гастроли в Суран, что очень кстати. Думаю, мне удастся договориться, чтобы представление было показано в Большом. Далее, предполагается давать этот спектакль на каждый эльфийский новый год. Может быть, два-три представления, но не больше — иначе оно быстро приестся публике, и на него перестанут ходить. А нам этого не надо. Вот, собственно, и все. Думаю, я ничего не упустила.

— Работа, которую вы проделали, впечатляет, — искренне восхитился Энжел. — За столь малый срок так все организовать — я такого не ожидал. Милорду Ларену, я полагаю, это стоило значительных денег?

— Ну, во-первых, его семья, кажется, достаточно состоятельна для таких трат, — улыбнулась госпожа Куинда, — а во-вторых, я взяла с него не так уж и много. Однако осталась одна проблема: спектакль должен быть одобрен Лунным храмом и милорд меня заверил, что вы это одобрение обеспечите.

— Да, я обязательно переговорю с Арникой, — покивал Энжел, — сегодня же. Так, а это еще что?

В это время с улицы послышалась сирена, а следом голос, хорошо слышимый во всем городе, произнес:

— Внимание! Внимание! Через четыре часа тридцать минут ожидается замещение. Жителям, проживающим внутри Пятого кольца, рекомендуется начать эвакуацию. Повторяю…

— Ну вот, — сказала госпожа Куинда с некоторой досадой, — как раз когда я пироги пеку.

— Мне кажется, у вас хватит времени и на то, чтобы их испечь, и на эвакуацию, — заметил Энжел.

— Времени-то хватит. Конечно, хватит. Но кто ж теперь курники есть будет, если замещение, и Илису в оцеплении до утра стоять? Вот что: отнесу ему на пост, пусть товарищей угостит.

— Илис Зорр — ваш внук? — заинтересовался Энжел.

Внешний облик госпожи Куинды, то, как она двигалась, и еще некоторые мелочи в ее поведении с самого начала интриговали его. Он не мог отделаться от мысли, что где-то уже видел ее, причем недавно; кроме того, что-то странное было в том, как госпожа Куинда посматривала на него: с каким-то странным ожиданием и даже вызовом. Однако до этой минуты Энжел все как-то не удосуживался взглянуть на тень хозяйки повнимательнее. Теперь он сделал это, и увиденное заставило его глубоко задуматься.

— Вы его знаете? Славный мальчик! На самом деле не внук, а правнук, и еще, если с другой стороны посмотреть — то троюродный внучатый племянник.

Сирена на улице поутихла — до замещения было еще достаточно времени, потому в следующий раз она должна была зазвучать только через полчаса.

— Так о чем мы говорили? — спросила госпожа Куинда. — Ах, да, вы сказали, что переговорите с Арникой.

— Возможно, она захочет побывать на репетиции, — сказал Энжел, проведя ладонью по глазам, — я — точно захочу.

— Это совсем несложно устроить, — заверила Энжела госпожа Куинда, закрывая курники заранее заготовленными листами теста, — репетиции идут почти ежедневно.

— С вашим талантом устраивать — не сомневаюсь, — покивал Энжел и потянулся за своей сумкой, лежащей на полу рядом с ножкой кресла, в котором он сидел. На губах его образовалась какая-то странная полуулыбка-полуусмешка, какая бывает у ребенка, обнаружившего вдруг, что если наступить ногой на садовый шланг, то вода из него перестанет течь, а садовник — тот самый садовник, который запрещает рвать с куста незрелые ягоды крыжовника, — начнет пристально разглядывать лейку шланга, направляя ее себе в лицо. — А у меня для вас кое-что есть. Это же ваше?

И он вытащил из сумки веер, тот самый, который некогда поднял с пола в святилище Атая в Тхи-Шу.

Госпожа Куинда вытерла руки о передник, приняла веер, раскрыла его, обмахнулась им несколько раз и, закрыв, вернула Энжелу.

— Он принадлежал Анири, а я — не она. Вернее, я — не вполне она. Мое имя — Огния Куинда, если вы не против, — сказала она и принялась расставить курники по духовкам.

— Куинда — это же от ледово-эльфийского «куиинди» — «рассказчица»? — поинтересовался Энжел, который, кажется, собирался задать совсем другой вопрос касательно имени собеседницы.

— «Сказочница», — поправила его госпожа Куинда, мешая кочергой угли в топке плиты и открывая и закрывая задвижки, чтобы направить тепло к духовкам. — Когда я заполняла анкету на получение гражданства, требовалось указать какую-нибудь фамилию, и мне ничего лучшего тогда на ум не пришло. Называйте меня лучше просто Огнией. И я вам очень благодарна, за то, что вы освободили Анири.

— Вас освободил Пу, а не я, — возразил Энжел, — Ну или не вас, а Анири, если вы более себя с ней не отождествляете. Так что вам не за что меня благодарить… Огния.

— Пу ничего не смог бы сделать без вас, — покачала головой Огния, — он даже из преисподней без вашей помощи не выбрался бы, куда ему других освобождать?

— А откуда вы знаете, что Пу был в подземельных, и мы помогли ему освободиться? — спросил Энжел прищурившись.

Огния постучала пальцем по стеклу термометра, показывающего температуру внутри одной из духовок, закрыла дверцу топки и лишь после этого ответила на вопрос:

— Так было в сказке, придуманной Анири, перед тем, как ее заточили в кристалле.

Энжел отставил в сторону свою чайную чашку и выпрямился в кресле, чуть подавшись вперед.

— Где-где, простите? — спросил он неожиданно для себя самого хриплым севшим голосом. Серые его глаза приобрели голубоватый оттенок, а сам он побледнел и как будто стал выше ростом.

— В сказке, — ответила Огния, сморгнув от неожиданности.

Впрочем, она очень быстро сориентировалась и изящно поклонилась Энжелу на катайский манер — так кланяется придворная дама, встретив в приемной правителя его министра.

— Думаю, будет лучше, если вы мне все расскажете, — произнес Энжел все так же хрипло. — Все!

Огния пожала плечами и уселась во второе кресло.

— У Анири в Катае была своя специализация, своя… э… работа, — сказала она. — Она была имперским летописцем. Вела записи обо всех значимых событиях, происходящих в стране. Для этого у нее была замечательная красная тушь и кисточки, сделанные из ее собственного меха, а писала она на белоснежном шелке, который ткала сама Нефритовая Императрица. Собственно, та, кроме как ткать, ничего и не умела, но в этом деле лучше ее никого не было. Однажды Анири обнаружила, что если она запишет таким образом что-то, чего на самом деле не случалось, то записанное обязательно станет действительностью.

Энжел закашлялся.

— Нет-нет, конечно все было не так просто, — поспешила сказать Огния, — для такого творчества требовался не только правильный шелк, правильные кисточки и правильная тушь. Записывая такие… э… сказки, Анири тратила очень много силы, и чем более значительных персон касалась история, чем большее отклонение от обыденного порядка вещей описывала она, тем больше силы ей требовалось.

Энжел чуть заметно усмехнулся и переменил позу, откинувшись на спинку кресла и закинув ногу на ногу. Огния избегала смотреть на своего гостя, ее взгляд блуждал по кухне, частенько останавливаясь на открытом окне, однако голос был совершенно спокоен. Она рассказывала, как обнаружив, что ее сказки могут оказывать влияние на происходящее в Поднебесной, Анири сначала испугалась и решила было никогда не использовать свое новое умение, однако природное любопытство вкупе с насущной необходимостью заставили поменять решение и даже немного поэкспериментировать.

— Вообразите, — говорила она, — внучка, гуляя по лесу, попала в капкан и сильно повредила лапку. И оставаться бы ей хромой, если бы не сказка о том, как доктор-эльф, ехавший из Тыпонии в Жарандию, случайно проезжал мимо и вылечил ее, а после еще и в жены взял.

Выяснилось, что если в сказках основными действующими лицами были чужеземцы, случайно оказавшиеся в центре событий, то сил требовалась гораздо меньше. С тем же успехом можно было использовать и людей, которые должны были умереть, но отчего-то не умерли.

— Почему так? — спросил Энжел.

— Я много думала над этим вопросом, и у меня есть одно объяснение, которое меня устраивает, — ответила Огния. — Но не знаю, устроит ли моя теория вас.

— Какая теория?

— Я думаю, что есть некоторый естественный порядок вещей, некое ожидаемое развитие событий, — сказала она. — Это не судьба, в буквальном ее понимании, не что-то совершенно предопределенное. Хотя и сродни судьбе. История, к примеру, не предопределяет, что башмачник не может стать Императором, однако ему придется сильно попотеть, захоти он это. Это — как течение реки. Если бросить в Ицку у Широкого моста ветку, то течение унесет ее в Океан, либо прибьет к берегу — вариантов не так уж и много. Бывает так, что одна ветка цепляется за другую, а обе они — за какую-нибудь корягу, глядь — а на реке затор, и течение вынуждено огибать его. Впрочем, заторы тоже могут возникнуть лишь на определенных местах — они, в каком-то смысле, тоже часть реки.

— Кажется, я вас понимаю, — кивнул Энжел. — Ицка так или иначе донесет свои воды в Океан, но у каждой щепки может оказаться свой путь. И что же дальше?

— Это я и называю Историей. У нее нет разума, как такового, она не персонифицирована, но сама по себе она — сила.

Энжел снова кивнул.

— Заметьте: так или иначе, река сама справляется с заторами — расталкивает и размывает их, а если они перекрывают ей ход, набирается сил и переливается через них. Конечно, заторы тоже разные случаются, бывает, что из-за них и новое русло появиться может. Но главное не это, главное то, что река сама пытается разобраться с тем, что ей мешает. И с Историей то же самое. Но и Истории разные бывают: у Ицкарона — своя, у Поднебесной — своя. История Поднебесной не может контролировать все на свете, ей нет дел до ицкаронского горшечника, его для нее и вовсе не существует. И даже если он по какому-то капризу решит отправиться в Ут-Кин, то и тогда она его заметит не сразу — сами посудите, ну какой шанс, что один чужеземец сможет на что-то серьезно повлиять? То же касается и выживших — она не замечает их, думая, что они погибли, и их истории закончились. Потом, конечно, когда обнаруживает, что они живы, старается исправить ошибку. В Поднебесной считалось, что к избежавшему смерти та приходит еще дважды; если выживший сможет и тогда уберечься от нее, то она оставит его в покое. Но чаще бывает иначе: чудом избежав гибели, человек вскоре умирает от другой причины.

В этот момент звякнул таймер плиты, Огния, извинившись, отправилась проверять свои пироги.

Пока Огния возилась у плиты, Энжел с задумчивым видом глядел через окно на почти что обычную жизнь Малого Треугольника, нарушить обыденность которой даже извещению о предстоящем замещении удалось лишь отчасти. Да, кто-то уже тащил дежурный чемоданчик с вещами в сторону Нового города, мысленно обещая самому себе непременно разбогатеть и переехать в место, откуда не надо бежать при первых звуках сирены. Но дети еще играли на улице в мяч, во дворе через дорогу рыжий гном рубил дрова, только что прошагал мимо точильщик, выкрикивая на ходу предложение воспользоваться его услугами. Да, пока что изменилось немногое, но за два часа до замещения улицы совершенно опустеют. Не станет ни стука топора, ни смеха детворы, разве что патрули Стражи пройдут здесь, проверяя, все ли эвакуировались.

— Естественный порядок вещей, — пробормотал он. — Хм.

— Извините, — сказала Огния, возвращаясь в свое кресло. — Так я продолжу?

Анири своим умением не злоупотребляла, редко находя повод и желание вмешиваться в Историю подобным образом. И держала в строгой тайне, что вообще способна на такое. Во избежание. Пока не попала в совершенно безвыходную ситуацию.

— У Атая был к ней личный счет: он за ней ухаживать когда-то пытался. Еще до войны. Даже заручился согласием Императора на брак, но от нее самой отказ получил, отчего страшно обиделся. Анири объявили демоницей и слухи непотребные про нее распустили: истребили ее поданных, а объявили, что она сама их убила и пожрала. Люди поверили, и она в самом деле стала чудовищем. Безжалостным и кровожадным. Ох, сколько людей погибло от ее когтей и зубов, сколько крови она пролила! А что самое страшное, знаете?

— Что она прекрасно понимала, что с ней происходит, — прохрипел Энжел. — Понимала, но ничего поделать не могла. А когда погибли ее верующие, даже стремилась побыстрее стать тем, кого из нее лепили.

Огния, широко раскрыв глаза, посмотрела на Энжела как-то по-новому.

— Да, — прошептала она. Потом встала и поклонилась, причем в этот раз ее поклон был иным. Не было в нем ничего светского, зато появилось что-то личное. Энжел кивнул, словно принимая ее поклон, и грустно улыбнулся. Огния снова вернулась в кресло и продолжила свой рассказ.

Конец близился. Гору, на которой обитала Анири, обложили атайцы. И тогда, предчувствуя скорый конец, Анири решилась. Кусок шелка у нее был, были у нее и кисточки, однако нужной красной туши у нее не оказалось. И тогда она написала сказку своей собственной кровью. Сказку о том, как ее — обезумевшего кровожадного демона — Просветленные заточат в кристаллическую темницу, где она пробудет несколько веков, до тех пор, пока не явятся с запада чужеземцы, растроганные ее печальной историей, и не освободят ее.

— Пу прорвался к Анири как раз в то время, когда она сочиняла сказку, — сказала Огния. — Его тоже преследовали. Хотя прежде Анири и Пу были не в самых добрых отношениях, она вставила в свою сказку и его. Это было тем проще, что песцу грозила гибель, а значит, его можно было использовать в качестве фигуры, которая поспособствует и ее освобождению. Собственно, расчет верный получился, и все сбылось, как замышлялось: чужеземцы и Пу освободили, и богиню. Правда, к тому моменту от богини почти ничего не осталось, а то, что осталось…

Огния махнула рукой, давая понять, что о том, что осталось, не стоит и говорить.

— Вот так все и было, — сказала она. — Такая вот получилась сказка. Она нашла вас и привела в Катай, и я надеюсь, вы не слишком недовольны ролью, какую вам пришлось в ней сыграть? Я ваша вечная должница. Но предупредить сразу хочу: то, что умела Анири Сказочница, Огния Куинда не умеет.

— Вы хотите сказать, что Огния не сможет написать подобной сказки? — спросил Энжел.

— Не сможет. Анири потратила остатки божественной силы, чтобы напитать ею свою последнюю сказку. Откуда же у бедной сочинительницы пьес такая власть?

— Ну и хорошо, — после некоторой паузы прохрипел Энжел. — Ни у кого в Ицкароне такой власти быть не должно. И нигде в мире. Во всей грозди миров.

Огния согласно кивнула. Снова звякнул таймер на плите. Голос с улицы сообщил, что до замещения осталось три с половиной часа, и напомнил о необходимости эвакуироваться в безопасное место.

— Зато здесь я научилась весьма прилично готовить, — похвасталась Огния. — Хотите, я угощу вас своим курником? С чаем?

— Хочу, — ответил Энжел обычным своим голосом. Глаза его снова стали серыми, бледность и обозначившаяся худоба куда-то делись.

Пока Огния вытаскивала пироги из духовок, отрезала по куску гостю и себе и разливала по кружкам чай, тот задумчиво поигрывал веером, раскрывая и закрывая его.

— А это и есть запись сказки? — указал он на красные иероглифы, покрывающие шелк веера.

— Да. Вы очень проницательны, я вам это говорила? — сказала Огния, протягивая Энжелу кружку с чаем и блюдце с курником.

— Вы мне лучше другое скажите: как и зачем вы похитили Лару Уиллис, и что на самом деле было в том мавзолее в междуречье Ила?

Огния едва не выронила свою кружку с чаем.

— Начали рассказывать, так уж рассказывайте все, — сказал Энжел.

— Хорошо. Как вам будет угодно, — вздохнула Огния и снова вернулась в кресло. — Тогда давайте я все по порядку буду рассказывать. Итак, когда Пу прибежал к Анири, ища убежища и защиты, которые она не могла ему дать, туда же, вслед за ним, прилетел вестник. Его послала та, которую в Ицкароне называют Ириной, она сообщала, что в мире снова появилась Черная Пагубь.

— Черная Пагубь? — переспросил Энжел. — Что это?

— Не знаю точно. Никто не знает. Это некая субстанция, некая сущность, отчасти разумная, хотя разум ее донельзя примитивен: она желает только одного — уничтожать все живое. Возможно, она сродни демонам, или, может быть, посмертной энергии, какой манипулируют некроманты. Во всяком случае, у нее есть с ними нечто общее. Черная Пагубь временами появляется в нашем мире, и тогда она захватывает первое попавшееся живое существо, но не уничтожает его, а подчиняет его разум, заставляя убивать все, что встретиться на пути. При этом она укрепляет тело одержимого, наделяя значительной физической силой и устойчивостью. Магия на одержимых почти не действует, их не убить никаким оружием, а если все-таки тело одержимого приходит в полную негодность, Черная Пагубь захватывает другое.

— Кажется, я имею представление о силе одержимых, — сказал Энжел. — И что, никакой на них нет управы?

— Отчего же? Есть. Драконы в стародавние времена научились консервировать их в камне. Не навечно, но на весьма длительное время. Речь о тысячелетиях идет. Демоны научились пожирать их. Правда, этот способ сравни тушению пожара гномьим маслом: демон тоже, по сути, становился одержимым, многократно усиливаясь и озлобляясь на всех вокруг, но разума окончательно не терял, а с течением времени так и вовсе мог переварить этот «обед» без отрицательных последствий для себя, а то и с прибылью. Кое-где практиковали такой способ избавления от Черной Пагуби: скармливали одержимого демону послабее и отправляли того в нижние миры. Некоторые Повелители демонов получили свою силу именно так. Но это прекратили после того, как очередной накормленный вернулся, причем сильно обиженный на тех, кто его так накормил. Куда безопаснее было скормить Черную Пагубь божеству — это самый надежный способ. Вот только богу это недешево обходилось: на переваривание уходили его божественные силы. Ох, сколько глав пантеонов сменилось по миру в свое время из-за такой диеты… Насколько я понимаю ситуацию, Ицкарон эта беда тоже не миновала, раз у вас нынче Раста верховодит, а не Идра.

— Хм, — сказал Энжел. — Я как-то думал, что верховное положение Расты — пережитки матриархата.

— Может быть, — не стала спорить Огния. — Однако лучший способ нашли у нас, в Поднебесной. Там пантеон сильно от вашего отличался. Кого только не обожествляли! Взять Анири, к примеру, — где еще оборотень божеством мог стать? Среди прочих было несколько божеств демонического происхождения. Пу, например. И, представьте себе, оказалось, что бывшие демоны могут поглощать Черную Пагубь почти совершенно безболезненно. Демоническая составляющая их сущности перерабатывала Пагубь, но одержимой не становилась — ее божественная составляющая контролировала. При этом божественные силы не тратились совершенно. Наоборот, они от этого только возрастали. В Поднебесной очень таких богов ценили и уважали.

— Так Пу был кем-то вроде Истребителя Черной Пагуби? — спросил Энжел.

— Большую часть времени он шутом императорским был, распутником и несносным хамом. Но, когда надо было, и Истребителем — тоже. А Ирина — у той особый талант находить эту гадость. И в тот раз она вестника прислала с известием, что очередного одержимого поймала и законсервировала. И просила Пу прибыть для окончательного решения вопроса.

— Она сообщила, кто был этим одержимым?

— Нет. Вестник рассказал только, что их общий старый друг Шу Цзы погиб, пытаясь его обезвредить. И что его лутомский храм в качестве мавзолея-могильника использован.

Энжел усмехнулся каким-то своим мыслям и кивнул Огнии, чтобы она продолжала.

— А Пу, как я уже сказала, у Анири как раз гостил. То есть она все слышала и решила из этой ситуации свою выгоду извлечь. На тот момент она ведь тоже стала божеством с частью демонической сущности. По крайней мере, она так считала. И ключ, открывающий мавзолей с одержимым, который Ирина Пу прислала, у него отобрала. Сказала, что они вместе пойдут туда, после того, как от атайцев убегут. И предложила Пу прорываться из оцепления по одному. Наперед уже зная, что и ее, и Пу схватят. Ему она, понятно, рассказывать о том, что их схватят, не стала.

— И тот согласился?

— А куда ему деваться было? Анири его сильнее всегда была. И хитрее. Она-то этот ключ у себя оставила еще и для того, чтобы Пу наверняка пожелал ее освободить. Без ключа Пу даже добраться до мавзолея сам не мог, потому что Ирина в своем послании не стала рассказывать, где тот находится, а прямо в ключ указатель на него встроила. Анири конечно, с Пу делиться одержимым не собиралась. Наоборот, специально в свою сказку эпизод вставила, в которой ее одну проводник до мавзолея ведет. Не подумайте ничего про нее плохого, просто она все-таки в значительной части демоном была.

— А потом, когда мы ее освободили?

— Она и тогда скорее демоном была, чем кем бы то ни было. И убежала, по-прежнему не желая делиться.

— Так она от Пу убегала, а не от Атая?

— От обоих. Она от обоих не в восторге была.

— Понятно. И отправилась к мавзолею?

— Не сразу. Она ведь тоже весьма приблизительно представляла, где тот находится. Ключ, который у нее имелся, совершенно не желал работать в ее руках — он то ли конкретно для Пу был настроен, то ли Ирина перестраховалась и защитила его на случай, если он к демону попадет, — не знаю. Поэтому Анири отправилась в Лутом. Заодно и погоню с хвоста сбросила: Пу окончательно ее потерял, а вот истукан Атая только отстал сильно, но так за ней и шел. В Лутоме она где только не была: и в Долине Томов, и в Хивах, и в Пафее, но хоть какие-то сведения о мавзолее только в Мимсисе и раздобыла. В летописях местных. Но она не столько информацию искала, сколько проводника. Года три на это ушло.

— Ого.

— А вы думали! Когда она сказку сочиняла, у нее сил совсем мало оставалось, чтобы что-то конкретное записать. В сказках — как в предсказаниях: чем больше конкретики, тем больше сил надо вложить. Так что она просто записала, что проводник будет чужеземцем и следопытом, без других уточнений. Но даже с такими расплывчатыми требованиями до конца уверена не была, что эта часть сказки сработает. В Мимсисе она уже было и решила, что не сработало. А потом ее вдруг на север потянуло. На побережье океана. Там-то она Лару Уиллис и подобрала.

— Подождите. Так получается, она не сама Лару в проводники выбрала?

— Нет, конечно! Это сказка сама так решила. С теми затратами силы — хорошо, что хоть так получилось. Лара-то мало того, что чужеземка, так еще и утонуть должна была или от рук пиратов погибнуть. Только такую История и могла пропустить.

— Забавно получается.

— Что, простите?

— Я потом объясню. Вы рассказывайте.

Голос с улицы сообщил, что до замещения осталось три часа. Огния, зная, что теперь сирена будет звучать каждые десять минут, прикрыла окна, чтобы шум не мешал беседе.

— А что еще рассказывать? Лара меня к мавзолею и отвела. Очень у нее хорошо получилось.

— О. Уже не Анири, уже вас?

— Сложный вопрос. Лара мне это имя дала, тогда я и появилась. Но окончательно я Огнией стала, наверное, когда она убила Анири-демоницу.

— Так там, у мавзолея, это не фокус ваш был какой-то?

— Я не знаю, что это было. Стояли, беседовали. Лара из лука целилась. Ну не любила она демонов — понятно, а Анири ее еще и немножко обманула. Мы почти договорились миром разойтись, во всяком случае, мне так показалось. А потом раз — и стрела в сердце. Знаете, как обидно было? Ведь мне Лара нравилась очень, она меня языку ицкаронскому учила, мы охотились друг для друга, мы, что называется, в одной норе ночевали. Я думала, мы подружились. А потом — стрела. Ну как так можно?

— Но вы все же не умерли.

— Я-то — нет. А вот Анири-демоница — умерла. Я тогда очень удивилась, не думала, что такого демона, как Анири, можно простой серебряной стрелой убить. Не нежить все-таки, а какой-никакой архидемон! Это потом уже, тут, в Ицкароне, я на старую легенду наткнулась, в которой говорится, что стрелы Луни обладают очищающим действием.

— Никогда не слышал о такой легенде. Более того, и Лара, кажется, ее не знала.

— Да? Хм.

— Ладно, не важно. Дальше что было?

— Дальше? Очнулась я как раз в тот момент, когда из мавзолея одержимая вырвалась. Тут Атай очень некстати появился, так та его прямо у меня на глазах разделала. Не его самого, конечно, а ту часть, что он в статую поместил. Подчистую уничтожила. Но и сама значительно ослабла: божественная сущность добрую часть Черной Пагуби в ней изничтожила.

— И вы ее сожрали? — спросил Энжел.

Огния улыбнулась.

— Нет. Анири бы это сделала, да и я, что греха таить, намеревалась. Но вот подошла к ней… и не смогла. Посмотрела на нее — израненную, измученную — и не смогла. А уж когда она глаза открыла и о помощи попросила…

Прежде чем задать следующий вопрос, Энжел попытался максимально взять себя в руки и успокоиться.

— Кто она была?

Кого другого его равнодушный ровный тон и обманул бы, но Огния прекрасно поняла состояние жреца.

— Сдается мне, — сказала она, лукаво посмотрев на Энжела, — вы не хуже меня знаете ответ на свой вопрос.

Энжел неловко кашлянул, а Огния чуть кивнула и улыбнулась.

— Я скорее хотел спросить, кем она была до…

— А-а… Она плохо помнила свое прошлое. Первое время даже имя свое настоящее не могла назвать. Я ей другое имя придумала — за черные волосы, глаза и крылья. Потом, постепенно, она начала вспоминать, но как-то все фрагментами. Вроде как из другого мира она, из народа, который называет себя фойрэ. Ее там убили… друзья. А она не умерла, а одержимой стала. Путаная история, за достоверность которой она и сама толком поручиться не могла… Меня-то больше всего интересовало, каким это она образом умудряется разум сохранять, когда внутри — Черная Пагубь плещется. Даже демоны голову теряли, а она себя прекрасно контролировала.

Энжел зачем-то посмотрел на свою правую руку, словно желая убедиться, что ногти на ней хорошо острижены, медленно сжал и разжал пальцы и криво усмехнулся.

— Чтобы одержимость как-то проявилась, ее сильно разозлить надо было, — продолжала Огния, с любопытством поглядывая на Энжела. — Правда тогда она очень жестокой и жесткой становилась. Мы с ней как-то разбойников встретили, они, кроме как ограбить, еще и поразвлечься хотели. Ох, как она их отделала… бррр… вспомнить страшно. Анири-демоница, по сравнению с ней, мне милой ласковой зверушкой показалась. А когда успокоилась и в себя пришла, как она плакала над тем, что от них осталось…

— И вы вместе отправились в Ицкарон?

— Да. Анири давно хотела там побывать, а мне Лара про него очень вкусно рассказывала. Про театр… Мы, правда, не сразу пошли. Сначала в Лутоме задержались, потом у кочевников немного. Я ее языку учила, и вообще всему, что может в жизни пригодиться. Между прочим, это я ее с сэром Джаем познакомила. Ну как познакомила? Он за мной явился едва ли не в первый же день, когда мы в Ицкарон пришли — от меня еще какое-то время демоном пахло. Джай меня оглушил каким-то своим нуранитским фокусом, и чуть на шапку не пустил, а она за меня заступилась: бросилась под руку и рассказала ему, что я была жрицей Анири до того, как та стала демоницей. Ну и некоторое время после. Я-то сама ей так и представилась, памятуя о том, как Лара отреагировала, когда я призналась, кто я есть. Тогда Джай ко мне пристальнее присмотрелся и признал, что я действительно не демон. Извинялся потом. Передо мной и перед ней. Так слово за слово, и…

Огния улыбнулась, Энжел — тоже.

— К слову, о Ларе. А почему вы не вытащили ее из мавзолея? Не смогли?

— Я и не пыталась. А какой был смысл ее вытаскивать? Она же погибла, когда одержимая вырвалась. Чтобы похоронить? Мне как-то и в голову не пришло, тем более что я не очень-то представляла, как внутрь мавзолея попасть. Будь там одержимый, я бы, конечно, нашла способ проход открыть. Но ради похорон убийцы Анири…

— А если я вам скажу, что одержимых в мавзолее было двое, а вырвалась только одна? А если я скажу, что Лара Уиллис не умерла тогда?

— Вы шутите?

— Увы.

— Пууууууу, — протянула Огния и даже приподнялась со стула. — Как неудобно получилось…

— И она тридцать лет просидела в мавзолее, рядом с саркофагом, в котором был заточен одержимый — последний жрец вашего приятеля Шу Цзы. А выбраться самостоятельно не могла.

Целый калейдоскоп эмоций отразился на лице у Огнии: и неловкость от того, что ее… нет, не ошибку — скорее оплошность — заметили, и сочувствие Ларе, просидевшей столько времени в заточении, и некоторое злорадство в отношении человека, пустившего в Анири стрелу, и что-то еще, чего Энжел, хотя он и считал себя неплохим физиономистом, расшифровать не мог.

— В конечном итоге, мы освободили ее, — сказал он, — при этом Пу поглотил одержимого, и нам пришлось его уничтожить.

На лице Огнии промелькнуло что-то похожее на скорбь по старому знакомому, но эта скорбь была смешана с чем-то похожим на радость или, быть может, с облегчением, по поводу освобождения Лары и злостью на себя за то, что ее ошибка — да, именно ошибка! — привела к таким последствиям.

— Так она жива? — спросила Огния, усилием воли погасив на своем лице все это многообразие переживаний.

— Да. Насколько мне известно, ее можно разыскать в Эоринмире или Лунном храме.

Огния почему-то посмотрела в сторону остывающих курников и кивнула каким-то своим мыслям.

— Более того. Как вы думаете, зачем я и Сонечка отправились в Катай, да еще и в прошлое?

— Честно говоря, понятия не имею, — призналась Огния. — Для меня личности спасителей Анири долгое время оставались загадкой, а уж про путешествие во времени я и не подозревала. Хотя меня всегда очень смущала ваша подружка, Соня.

— Вы знаете Сонечку?

— Немного. Полагаю, она меня не помнит: двадцать восемь лет прошло. Мы познакомились на свадьбе ваших родителей, но никогда больше не общались. Меня поразило ее сходство с той девушкой, которая была среди освободителей Анири. Но, поговорив с ней тогда, я выяснила, что она никогда в Катае не бывала. Я решила, что обозналась, и прибывала в этом убеждении до тех пор, пока случайно не встретила вас вместе в парке года четыре назад. Я тогда очень сильно удивилась, особенно после того, как разузнала, кто вы такой.

— Вы наводили обо мне справки?

— Да. Я постаралась узнать о вас все, что можно было узнать, и какое-то время даже следила за вами. Потом успокоилась и перестала. Решила, что рано или поздно все разъяснится. Вот и разъяснилось. Так зачем вы поехали в Катай, да еще и в прошлое? Неужели вам кто-то дал задание освободить Анири?

— Только не смейтесь. Про Анири мы уже по Дороге узнали, от… одной… женщины. И освобождать ее, конечно, не планировали. Мы как раз-таки Лару Уиллис искали: у нас была одна ниточка, и вела она нас в Катай. Вообще, это странно получилось: мы прибыли туда за три года до того, как Лара исчезла, да еще и сами поспособствовали ее исчезновению.

— Не поспособствуй вы ее исчезновению, она бы погибла, — заметила Огния. — Видимо, у Истории на нее отчего-то большой зуб был: ее чуть пираты не убили, затем она почти утонула, чуть позже — едва не умерла от оттока жизненной силы или, если угодно, от пневмонии, и в довершение, ее Атай чуть не убил. Не попади она в мавзолей, ей бы не выжить, я так думаю.

— А сейчас ей тоже опасность угрожает?

Огния пожала плечами.

— Вряд ли. Не более чем любому другому человеку. С поправкой на характер и род деятельности. Выпасть из Истории на столь длительный срок, а потом вернуться — все равно, что умереть, а затем заново родиться. Поверьте, я знаю, что говорю. Тридцать лет — это не три с половиной века, но ведь и человек — не то же самое, что кицунэ. Так что, как не крути, наше общее вмешательство в ее судьбу пошло ей только на пользу.

— Если это даже и так, говорить я ей, пожалуй, об этом не стану, — пробормотал Энжел. — Однако, признаться, я до путешествия в Катай и не знал, что по Дороге можно в прошлое попасть.

Огния на секунду задумалась, потом взяла веер с чайного столика, куда его ранее положил Энжел, раскрыла, и принялась изучать красные иероглифы.

— Ну да, — сказала она, — разумеется, это можно и так прочитать. Смотрите, Энжел: тут написано «и придут чужеземцы с запада». Видите?

— Я не читаю по-катайски, — ответил Энжел, — но вполне готов поверить, что там именно так и написано.

— Так, да не так, — покачала головой Огния. — Вот этот иероглиф — «тциаян» — он не только «запад» означает. Но и «лево», «конец», «закат», а еще…

— Будущее, — догадался Энжел.

— Да. Правда, в этом значении его редко употребляют. «Тциаян» — это неопределенное, маловероятное будущее. Так говорят, когда хотят сказать что-нибудь типа «может быть, когда-нибудь, потом, при случае…»

— И много иероглифов на этом веере имеют такую многозначность?

Огния хихикнула.

— Практически все.

В этот момент голос и сирена в очередной раз напомнили о необходимости эвакуации — до замещения оставалось два с половиной часа. Огния встала со своего кресла, отдала веер Энжелу, открыла сервант, достала оттуда большую корзинку и стала упаковывать в нее курники. Энжел убрал веер в свою сумку и поднялся следом за хозяйкой. Та, закончив с упаковкой, собрала грязную посуду в раковину, наспех вымыла ее, выгребла из топки плиты теплые еще угли и залила их водой, после чего, сняла фартук, надела на голову соломенную шляпку, и, подхватив корзинку, отправилась вместе со своим гостем на улицу.

— Знаете, что я вам скажу, Энжел? — сказала она, когда они вместе шагали в сторону Молочной площади. — Анири все-таки замечательная Сказочница была.

— Это — да, — согласился Энжел. — Лучшая.

 

3

— Столько шуму было! — делилась впечатлениями Луиза. — Ты бы слышал! Я Арнику такой не видела никогда.

— Могу себе представить, — улыбнулся Энжел. — Они столько лет не виделись. Соскучились…

Как и обещал Огнии, Энжел в тот же вечер зашел в Лунный храм и изложил Арнике план Ларена насчет новогодней легенды. Впрочем, объявлять, что этот план придумал милорд, а не он сам, Энжел не стал — мало ли какое у жрицы отношение к эльфу, а ну как оно помешает делу? План Арника выслушала несколько скептически, хотя и вполне благосклонно, заявив, что лично ей и старый вариант легенды о лунных фазах нравится, и она не думает, что у актеров получится заменить легенду о лунном пироге новой легендой, но мешать Энжелу не собирается. И обязательно посетит репетицию, чтобы лично дать советы актерам, и проследить, чтобы они не сильно переврали историю.

К самому Энжелу, после того, как он «помог Ларочке вернуться», у нее отношение несколько переменилось к лучшему, хотя, конечно, вампирка старательно делала вид, что по-прежнему считает его мошенником, пройдохой, и вообще, сомнительной личностью. Но посидеть Луизе вместе с «какой он тебе еще дядя, вот женится его братец на твоей маме — тогда будет дядя, и то, я бы еще подумала этого проходимца так называть» Энжелу на лавочке рядом с Лунным храмом позволила.

— Я, между прочим, тоже скучаю, и никому никакого дела! — сказала Луиза. — Ты обещал на пару дней уехать, а самого полтора месяца не было! А потом мама по капищам уехала, потом дядя Крис куда-то под Суран отправился. Дядя Квентин совсем дорогу забыл. Совсем одна тут! Бросили котенка!

— У тебя же тут полный Зверинец друзей-подруг-родственников, отчего одна? — спросил Энжел. — А одноклассники? А бабушка? А Арника?

— Да какие они друзья-подруги? Ну да, Рыжая — подруга, но она же старше, мама говорит, что у нее сейчас одни мальчики на уме, ей со мной скучно. Одноклассники — ну их, им бы лишь бы «котенка погладить», а начнешь шипеть и кусаться — обижаются. Арника — она… Арника. А бабушка занята постоянно. Правда, она все-таки меня к тебе в храм водила, если бы не она — пропала бы твоя рассада.

— Да, ты с ней прекрасно управилась, — кивнул Энжел, — и в парник пересадила очень грамотно. Мне придраться не к чему совершенно, все замечательно принялось, помидоры того и гляди плодоносить начнут. Так тебе бабушка Мануэла помогала?

— Да нет, — ответила Луиза, — я в Храме Плодородия консультировалась у тети Эры. Кстати, а зачем Расте нужны подсвечники?

— Чтобы помогать тем, кто хочет завести детей и не может, — ответил Энжел. — Например, если они к разным расам относятся. А ты почему спрашиваешь?

— Да так, — ответила девочка после небольшой паузы. — Слышала, как в Зверинце обсуждали свадьбу тети Лары и отца дяди Квентина. Козаринда говорила, что не понимает, зачем им жениться, если детей все равно не будет. А тетя Аля сказала, что смысл есть, потому что у них есть уже сын, и еще дети могут быть, и что если не получится, то всегда есть подсвечники Великой Матери. Кстати, а ты мне подарок-то привез?

Энжел на секунду замялся, затем полез в сумку.

— Конечно, — сказал он, вытаскивая из нее веер. — Как это такому замечательному котенку — и подарок не привезти? Вот, держи! Настоящий катайский веер. Такого больше ни у кого нет. И не будет.

— Ух ты! Красивый какой! А что это тут такое странное красным нарисовано?

— Это не нарисовано, — поправил Луизу Энжел, — тут по-катайски одна история записана. Вернее, сказка.

— О чем?

Энжел задумался.

— Так сразу и не скажешь, — ответил он. — О богах и демонах, о жрецах и рыцарях, о големах и чудовищах… обо всем понемногу.

— Здорово! Расскажешь?

Над городом замещений медленно поднималась луна, похожая на распустившийся цветочный бутон.