1

Я все еще была жива — и это было хорошей новостью. Я более не находилась в воде, а лежала на чем-то твердом — и это было прекрасно. На этом хорошие новости заканчивались. Болело все тело, боль была во мне, я была болью. Каждый вздох давался с большим трудом: было ощущение, что мои легкие кто-то сжал в один неаккуратный комок, а потом постарался расправить их, но не слишком преуспел в этом. Причем, занимаясь мною, этот кто-то не слишком обращал внимание на то, что у меня есть ребра. Руки и ноги больше не скручивала судорога, но любая попытка напрячь или расслабить мышцы, отдавалась страхом, что она снова вернется. Плечи и спина затекли, голова раскалывалась, желудок принял столько соленой воды, что просто не в силах был удерживать ее в себе. Кстати…

Я перегнулась через борт лодки, чуть при этом из нее не вывалившись, и меня вырвало морской водой пополам с горько-соленой слизью. Этим я перепугала нескольких мелких рыбешек, плывших рядом, но зато мне немного полегчало. Настолько, что теперь я могла осмотреться.

Солнце высоко в небе — сейчас позднее утро, светлое и теплое, каким и положено быть утру в начале сентября. Я в лодке. Маленькой — в такой вчетвером будет тесно, плоскодонной, но зато с мачтой и косым парусом. Парус поднят и пузырится под свежим ветром, лодка, скользя по волнам, идет вдоль скалистого берега на запад. Берег близко — метров восемьсот, не более. Гораздо ближе, чем был тогда, когда я начала тонуть. Кстати, а кто меня спас?

— Кхрахэ эхру флофэ хефт, — услышала я.

Я повернула голову и увидела девочку лет тринадцати на вид, сидящую на корме лодки. Глаза у нее были желтые, чуть раскосые, волосы — рыжие. Огненно-рыжие. Медно-рыжие. Кожа — светлая, даже скорее бледная, в рыжих мелких веснушках. Скуластая. Нос несколько длинноват, но не настолько чтобы хоть как-то ее испортить. Губы тонкие, рот небольшой. Фигурка хрупкая, но без излишней худобы, несколько лет пройдет, округлится, где надо — очень даже красивая девушка получится. Одета она была в белое с красной вышивкой летнее платье в катайском стиле чуть ниже колен — что-то среднее между тропиканским сарафаном и эльфийской туникой, только с широкими рукавами. Заговорила она со мной на лутомском, если не ошибаюсь.

— Я не понимаю, — ответила я на ицкаронском.

Девочка покачала головой — она меня тоже не поняла. Я повторила ту же фразу по-жарандийски, но результат получила тот же. Очень странно, сурано-ицкаронский наравне с жарандийским — самые распространенные языки на Лакотале.

— Нюи жонгшугу као атай? — спросила она, растягивая слова.

Это, кажется, по-катайски. Еще один язык, на котором я не говорю.

— Может, по-эльфийски понимаешь? — спросила она на наречии ледовых эльфов.

Сказать точнее, ее ледово-эльфийский был весьма архаичным, да еще и приправлен каким-то странным акцентом, но я его замечательно поняла — все-таки я специалист по эльфийской культуре.

— Понимаю и говорю, — ответила я на том же языке.

— Я просила тебя лодку не переворачивать, — сказала она, зачем-то оглядываясь назад, — но ты уже и так сидишь аккуратно. Ты кто?

— Лара Уиллис из Ицкарона, жрица Луни, доктор археологии, — отрекомендовалась я. — Можно просто — Лара. Это ты меня спасла?

— Ага, — ответила девочка. — Я. Плыву, слышу — тонет кто-то. Гляжу — ты! Ну и вытащила. Кстати, одежду лучше сними и просуши, а то простынешь.

Совет был недурен — мой костюм промок насквозь. Конечно, если мне и суждено было подхватить сегодня простуду, то я это уже сделала, но лучше сушить одежду на ветру, а не на себе.

— Спасибо, — сказала я, стягивая рубашку. — Мне уже казалось, что все — отплавалась. Я твоя вечная должница. Если я могу для тебя что-то сделать, тебе стоит только сказать.

— Да ладно, — махнула рукой девочка. — Сочтемся, и не раз. Там рядом с твоим луком кусок парусины есть. Он рыбой весь пропах, зато сухой, — завернись. А одежду на борт вешай, пусть сохнет. Меня Хуа-Яши зовут. Это имя означает «суть огня». Но на этом глупом языке мое имя звучит не слишком благозвучно, так что, если хочешь, можешь мне придумать другое.

Странная она, моя спасительница. Не только из-за имени — мало ли какие имена бывают. Что-то ненормальное было в том, как она двигалась, как смотрела, как произносила слова. Что-то такое, едва уловимое. Что-то хорошо мне знакомое. Вот только я понять не могла, что именно.

— Если позволишь, я буду называть тебя Огнией, — сказала я, укутываясь в кусок старого паруса. — Огния — на моем родном языке означает примерно то же, что и на твоем.

— Огния, — произнесла девочка задумчиво, будто пробуя имя на вкус. — Красиво. Мне нравится. Огния. Да! Пусть меня теперь так зовут, раз я изгнанницей стала. Огния.

— Ты — изгнанница? — удивилась я.

— Да, получилось так, — подтвердила Огния и снова оглянулась. — Ты сказала, что ты — доктор археологии. Археологи — это которые всякие древности ищут и в старых гробницах копаются?

— Хм. Можно и так сказать.

— Ну да, ну да, — задумчиво покивала девочка. — Археолог. Хорошо. И жрица? Чья-чья жрица? Луни?

Тут она принялась медленно поворачивать голову вправо-влево и разглядывать меня попеременно то одним глазом, то вторым. Вид у нее при этом был таков, будто она ожидала, что левый глаз увидит не то же, что правый.

— Да. Луня — это богиня Луны, Повелительница Чудовищ и Кошмаров, покровительница несчастной любви, эльфов, оборотней, вампиров и охотников.

— Эльфа такая светленькая, с крыльями? — покивала Огния. — Как интересно…

И опять оглянулась. Вернее сказать, отвернулась и принялась высматривать что-то вдалеке. Интересно, что?

— Есть хочешь? — вдруг спросила она. — У меня яблоки есть. Целая корзина. И рыба. Хочешь рыбу?

Она внезапно перегнулась через правый борт и, выхватив из воды крупного, в три моих ладони, окуня, подняла его высоко над головой, демонстрируя мне.

— Будешь?

— Э… Нет, спасибо, я не голодная, — ответила я, удивленная таким способом рыбалки.

Хотя чему тут удивляться? Девочка — оборотень, а оборотни славятся своей ловкостью. Вот и объяснение странностям в облике и поведении нашлось. Только сообразить не могу, какого она вида. Не змея и не птица — это точно. И не кошка. Кошки воду недолюбливают, посади оборотня-кошку в лодку — так депрессия будет, а эта себя прекрасно чувствует.

— Захочешь — не стесняйся, — сказала Огния, выкидывая окуня за борт. — А ты в море как вообще оказалась?

— На мой корабль напали пираты, и корабельный маг попытался отправить меня в безопасное место. Видимо, что-то немного не так пошло, и я оказалась в воде.

Огния сочувственно покачала головой.

— А ты куда плывешь? — спросила я.

— Не куда, а откуда, — ответила она. — И даже не откуда, а от кого. Видишь вон там лодки сзади? Мы от них убегаем. То есть я.

Я поднялась на ноги и вгляделась туда, куда указывала моя спасительница. У самого горизонта белели три паруса; судя по всему нас преследовали на точно таких же лодках, что и наша.

— А кто это? — спросила я, разворачивая сверток с Месяцем и колчаном.

Что-то частенько последнее время за судами, на которых я путешествую, кто-то гонится. Ночью это пираты были, неужели и сейчас они? Но откуда бы им взяться на Лакотале?

— Это рыбаки местные, они из деревеньки, где я накануне побывала, — ответила Огния.

— И что им от тебя надо? — спросила я. — Почувствовали в тебе великого рыболова, хотят записаться на курсы повышения квалификации?

— Да нет, не то, — ответила Огния. — Честно сказать, я не знаю, что именно им от меня надо. Скорее всего, просто поколотить. Но, может, и похуже чего. Не хочу уточнять.

— За что? — поинтересовалась я.

Огния в ответ только пождала плечами. Ну что же, не хочет говорить — и не надо. Я и без подсказок два и два сложить сумею. Итак, сама Огния — не рыбачка, несмотря на ее фокусы с ловлей окуня. Оборотень. Кое-где это уже веская причина для преследования. Но не думаю, что дело в этом. Рыбаки — не охотники на монстров, они не по этой части. Просто так они оборотня преследовать не станут. Разве что этот оборотень им крупно насолил. А как Огния могла им насолить? Думаю, я знаю ответ. Дело в лодке. В рыбацкой лодке. Вряд ли ей кто-то ее подарил или продал. Нет, исключать такого варианта нельзя, но если есть объяснение проще, то лучше начать с него.

— Ты у них лодку украла? — спросила я.

— Позаимствовала, — ответила Огния, посмотрев на меня желтым взглядом, ясным, как солнечный полдень. — Пешком надоело, прокатиться решила. Осуждаешь? Без лодки я бы тебя не спасла. И, между прочим, если бы я с тобой не провозилась, у них никаких шансов меня догнать не было бы. Теперь-то догонят, конечно. Мы-то под парусом идем только, а они еще и веслами помогают.

— Нет, не осуждаю, — сказала я, прикидывая, как скоро нас догонят. Получалось, что достаточно быстро — максимум через час. — Кто угодно, только не я.

— Очень не хочу, чтобы поколотили, — призналась Огния с жалобным вдохом. — Скажешь им, что нельзя меня бить?

— У меня идея получше есть, — сказала я. — Видишь ту бухточку? Правь туда, там высадиться будет удобно. С лодкой придется расстаться. Думаю, получив ее назад, рыбаки не станут нас преследовать.

— Жалко лодку возвращать, — вздохнула Огния. — Зачем она им? У них еще есть. Плыть-то гораздо приятнее, чем пешком идти.

Кто бы спорил. Лакоталь — остров крупный. С востока на запад он вытянут километров на триста. Единственный крупный город, он же порт, расположен в самой западной его части, и плыть до него на лодке было бы гораздо удобнее, чем добираться сушей, — знай парус под ветер подставляй и следи, чтобы течением в океан не утащило. Но не когда у тебя за кормой десяток здоровенных мужиков с веслами и баграми.

— Так и скажешь рыбакам, когда они нас догонят, — сказала я.

Огния шмыгнула носом и повернула лодку в сторону бухты, на которую я ей указала. Хорошая девочка, разумная. Не все оборотни с логикой дружат, некоторые ни за что не согласятся добычу вернуть. Впрочем, мне не привыкать подобные ситуации разруливать — работа лунной жрицы, в том числе, состоит в разрешении конфликтов между оборотнями и местным населением дипломатическим путем.

— С другой стороны, что тебе дороже? — спросила я. — Твой хвост или эта старая лодка?

— Хвост? — забеспокоилась Огния. — Какой хвост? Ты о чем?

Она даже привстала и проверила, что у нее ничего из-под платья не торчит. Убедившись, что все в этом смысле у нее в порядке, она вопросительно посмотрела на меня.

— Ты же не думаешь, что я оборотня впервые в жизни встречаю? — спросила я. — Мне вовсе не обязательно видеть хвост, чтобы знать, что он есть. Вот только, если честно, разобрать не могу, кто ты конкретно есть. Не волчица же? Похожа, но точно не волчица. Я с волками часто сталкиваюсь, волк так спокойно себя не вел бы, если бы за ним толпа мужиков с веслами наперевес гналась. Кто же ты тогда? Ты не котолак, не ламия, не беролак, не из морских оборотней и не из птиц. Ты кто-то, с кем я не сталкивалась. Барсучиха? Кицунэ? Тануки?

— И угораздило же меня вытащить из воды жрицу Хозяйки Чудовищ, — пробурчала себе под нос Огния. — Плыла бы себе я и плыла, тонула бы себе ты и тонула. Нет, понадобилось мне тебя спасать. Лисица я!

И словно для того, чтобы подтвердить свои слова, она обернулась. Лисица из нее получилась рыжая, довольно крупная, и, судя по всему, совершенно взрослая. Впрочем, тут как раз удивительного ничего нет: если легенды не врут, то кицунэ, прежде чем научиться превращаться в человека, не то пятьдесят лет, не то сто живут в зверооблике.

Кажется, я последнюю мысль вслух высказала.

— Вообще-то это только полукровок касается, — сказала Огния, обернувшись обратно в человека. — Я превращаться в человека с рождения умела. У меня и папа лисом был, и мама лисой была. Чернобурой, между прочим!

Она это с большой гордостью в голосе произнесла.

— Но я чисто рыжая получилась — в папу, — добавила она. — А ты зачем спрашиваешь, кто я? Если бы я волчицей была, что-нибудь изменилось бы?

— Абсолютно ничего, — ответила я, — просто профессиональное любопытство, не более того.

Мы уже были возле самого берега, и я занялась своим снаряжением. Надела все еще влажную одежду, застегнула пояс, повесила за спину Месяц, пристроила колчан со стрелами возле правого бедра. Лара Уиллис к высадке на землю Лакоталя готова!

Лодка мягко ткнулась носом в прибрежный песок. Мы выпрыгнули на берег и споро отправились в сторону ближайшего леска, стиснутого с двух сторон высокими скалистыми холмами, выходившими своими фасадами в море. Лес оказался кедровым, устланным старой хвоей и шишками, так что идти босиком по нему мне было не очень удобно. Потому от берега мы ушли совсем недалеко, когда Огния вдруг зашмыгала носом и сказала:

— Бежим! Они за нами увязались!

Пришлось бежать, петляя между деревьев, не обращая внимания на боль в пострадавших от судороги мышцах и на впивающуюся в голые ступни хвою. Огния бежала рядом и легко могла бы оторваться от меня, но делать этого не стала. То ли из солидарности, то ли чувствуя за собой вину — убегать-то нам приходилось из-за нее. К тому моменту, когда наши преследователи отказались от попыток догнать нас, я так измучилась, что готова была остановиться, дождаться их и попросту перестрелять из лука. Хорошо, что до этого не дошло — я все-таки жрица Луни-Охотницы, а не Касаши Кровавой.

Из предосторожности, мы не стали останавливаться, а шли еще около четверти часа, пока не наткнулись на небольшой ручеек. Тут, немного отдохнув и напившись, я решила соорудить себе хоть какое-то подобие обуви. Конечно, старый парус, который я нарочно захватила с собой из лодки — не самый подходящий материал, но за неимением лучшего, подойдет и он.

— Скажи, Огния, а все-таки, куда ты направляешься? — поинтересовалась я, пытаясь оторвать полосу от края паруса. Старая просоленная парусина оказалась неожиданно крепкой и рваться совершенно не желала.

— Не куда, а откуда, и даже не откуда, а от кого, — дернула плечом девочка, — я же тебе говорила.

Пришлось доставать стрелу из колчана и распарывать край паруса ее наконечником. Не слишком-то подходящий инструмент — под стать материалу.

— На, вот этим попробуй, — сказала Огния, вытаскивая из своей полотняной сумки-котомки кривой костяной нож и протягивая его мне. Подобные ножи ицкаронские рыбаки мастерят из костяного нароста на носу рыбы-когтя. Не слишком-то надежные выходят ножи — кость проигрывает даже самому мягкому и дешевому железу, но зато дешевые и вполне себе острые — рыбу выпотрошить очень даже годятся. Парус разрезать, как выяснилось, тоже.

— От рыбаков-то мы уже избавились, — сказала я. — Или ты еще у кого-то что-то украла?

Огния обиделась.

— Ни у кого я ничего не крала, чтобы он там про свое сердце не утверждал! — заявила она. — Если ты думаешь, что я беру все, что плохо лежит — то очень зря. С лодкой была вынужденная необходимость. Ты вот тоже парус утащила.

— Тогда зачем тебе от кого-то убегать, и причем тут сердце? — спросила я.

— Есть один… женишок, — слово «женишок» Огния произнесла так, словно сплюнула его. — В голову свою лысую вбил, что я его женой стать должна. Проходу мне не дает, псих. Что я только от него не перетерпела! Слухи обо мне всякие нехорошие распустил — на родине теперь со мной никто дела из-за этого иметь не хочет. Всех моих друзей распугал, а кого и убил. Меня саму поймал и в клетке держал! Впроголодь. Но мне сбежать помогли, и теперь я бегу, куда глаза глядят, лишь бы подальше от него.

Жуткая история. И не слишком правдоподобная. Ну кто будет такое устраивать ради тринадцатилетней пигалицы, пусть даже и смазливой? Разве что какой-нибудь маньяк и извращенец. Но это — если не знать, что Огния — оборотень. А вот если это знать, то поверить достаточно легко, особенно человеку, который так хорошо оборотней знает, как я.

Начать с того, что это для человека тринадцать лет — конец детства, начало юности. Оборотень в тринадцать лет часто уже вполне сформировавшаяся взрослая личность. Полноценный член общества, если так можно выразиться. И, что в данном случае важнее, потенциальный сексуальный партнер для других оборотней того же вида. Нередко за право создать пару с понравившимся партнером оборотням приходится драться. Драться и убивать. Не всегда, конечно — где-то обходятся чисто ритуальными схватками, не предполагающими летального исхода, где-то самка сама выбирает себе суженого, где-то оборотни вообще предпочитают жить по человеческим законам и обычаям. А где-то отказать тому, кто выиграл в схватке за право обладать тобой, — значит поставить себя вне закона. То есть погибнуть или стать изгнанником. Так часто бывает у волколаков, да и у других видов встречается. Видимо, как раз случай Огнии.

— А он так за мной и идет, — пожаловалась Огния. — Я, правда, оторвалась хорошо. Но он нагонит, если я где-то задержусь сильно. Потому и лодку украла, чтобы подальше от него оказаться.

— То есть, получается, тебе тоже в порт надо? — спросила я.

— В порт? — не поняла Огния. — Зачем в порт?

— Затем чтобы сесть на настоящий большой корабль и уплыть, — ответила я, принимаясь обматывать ступни парусиной.

Примерно так на ноги портянки наматывают. Только я собиралась их еще и подвязать, чтобы не разматывались. Обувь такие обмотки не заменят, но хоть что-то.

— А было бы неплохо, — подумав, сказала Огния. — Порт. Корабли. Уплыть. Хм. Да. Хорошо.

— Тогда нам по пути, — сказала я. — Во всяком случае, до города. А может, и дальше. Тебе же все равно куда плыть, получается? Как ты смотришь на то, чтобы отправиться со мной в Ицкарон?

— Ицкарон? — Огния наморщила лоб, будто вспоминала что-то. — Это который то провалится, то вернется? Ицкарон. Можно в Ицкарон. Да. А почему в Ицкарон?

— Потому что я там живу, — ответила я. — Мой родной город. У меня там сын, друзья. Для тебя главное — Ицкарон на весьма приличном расстоянии отсюда, вряд ли твой «женишок» решит за тобой туда отправиться.

— Это ты его не знаешь, так говоришь, — вздохнула Огния. — Он такой, что и туда заявится.

— А откуда он узнает, где тебя искать? — спросила я, поднимаясь на ноги и пробуя пройтись в парусиновых обмотках. Ну что же, не сапоги и даже не сандалии, но все лучше, чем босиком. — Впрочем, если не хочешь в Ицкарон, я тебя заставлять не стану. Просто мне показалось, что Ицкарон для тебя — очень хороший вариант.

— Узнает он, — покачала головой Огния. — Рано или поздно. Но я не отказываюсь. Ицкарон — хорошо.

— Вот и ладно, — кивнула я, протягивая Огнии нож. — Спасибо. Кстати, я с сыном при Лунном храме живу, там много оборотней квартирует. Тебе тоже место найдется. И даже если твой «жених» все-таки отыщет тебя, в Лунном храме ты будешь в полной безопасности, это я тебе твердо обещаю.

— Тогда пошли, — сказала Огния. — Нож пусть лучше у тебя останется, тебе с ним удобнее управляться. А про какой порт ты говорила? Он далеко?

Вопрос Огнии заставил меня напрячься.

— Вообще-то я у тебя хотела уточнить, далеко ли до порта, — призналась я.

— У меня? — удивилась Огния. — Почему это?

— Ну так ведь это твой остров, тебе лучше знать, что и где здесь находится.

Огния несколько секунд пристально меня разглядывала, будто стараясь понять, шучу я или нет. Я тоже смотрела на нее — с недоумением.

— Лара, — наконец заговорила Огния. — Не хочу тебя расстраивать, но я вовсе не местная. Я жила и родилась в стране, которую теперь называют Катаем.

— Вот как? А как же ты тогда попала сюда, на Лакоталь? — заинтересовалась я. — Неужели в рыбацкой лодке приплыла? В жизни не поверю, что на такой посудине можно океан переплыть.

— На Лакоталь я никак не попадала. Пешком я сюда дошла. В основном, пешком, — ответила Огния. — А лодкой обзавелась только нынешней ночью. Я тебе говорила уже. Да не смотри ты на меня так! Да, я хочу тебе сказать, что это — не Лакоталь. И не остров вовсе.

Я почувствовала, как спину мне заливает холодный пот.

— Где мы? — спросила я.

— Не расстраивайся только, — ответила она. — Мы на побережье Лутома, где-то между устьями Ра-Ила и Эл-Ила. Если твой маг собирался тебя на Лакоталь отправить, то он очень сильно промахнулся.

— Хвост богини! — вырвалось у меня.

А иначе и не скажешь! Лакоталь и побережье Лутомии — это же совершенно не рядом! С ума сойти! И как мне теперь прикажете домой добираться? Ну элиах-хуриз, ну удружил!

Я села на землю и обхватила голову руками. Бред, полный бред. Это не может быть правдой. На такие расстояния порталы попросту не работают! Положим, до Лакоталя от места, где на нас пираты напали, тоже не ближний свет — сотни три километров, никак не меньше. Мне никогда не приходилось слышать, что кому-то удалось так далеко портал пробросить. На это разве что Ауран Маг был способен, и если «Перо Малина» он создал, то я еще готова поверить, что это возможно. Но лутомское-то побережье вчетверо дальше! Нет, Огния меня разыгрывает, морочит меня, негодница рыжая. Подобные шуточки в чести у ее породы, как я слышала. Сейчас натешится моим отчаянием и рассмеется. Весело ей, плутовке рыжей! Ну же, смейся, чего ждешь?

Я подняла взгляд и всмотрелась в ее веснушчатое лицо. В раскосых желтых глазах не было и намека на смех. Напротив — что-то вроде сочувствия. Не шутит она. Это действительно не Лакоталь. Множество вещей, которым я раньше не придавала значения, мне сейчас вдруг бросились в глаза. Течение, уносящее воды на восток. Слишком холодный океан для приэкваториальных широт. Кедровый лес, там, где должны расти маслины. Косой парус на лодке, там, где в ходу паруса прямые.

Я дернула себя за мочку уха. Больно! Не сон. Значит, это все по-настоящему. Ну что же, примем как данность. Омар отправлял меня через артефакт, я в Лутомии. Значит, с помощью «Пера Малина» возможно переноситься и на такие расстояния. Было возможно — теперь-то артефакт наверняка на дне морском. Вместе с элиах-хуризом, да простит его дух, что я в минуту слабости обвинила его в своих несчастьях. Примем как данность мое текущее положение и будем думать, как из него выбираться. Я все еще жива, значит — выберусь. Пусть это и займет гораздо больше времени.

Проблема не в том, что я теперь дальше от Ицкарона — от устья Ра-Ила по берегу тысяча двести километров будет, от устья Эл-Ила — поменьше километров на сто двадцать. Лакоталь не намного ближе. Проблема в том, что Лакоталь — этакий морской перекресток. Крупный порт, из которого легко уплыть куда угодно: хочешь — в Порт-Эмир, хочешь — в Ицкарон, хочешь — в Винченцию, хочешь — в Гальсу, хочешь — на Рогосу, хочешь — в Кас. А вот на побережье Лутомии портов нет. Никаких. Ни одного. Соответственно и сесть на корабль тут не получится — нет здесь кораблей, разве что рыбацкую лодку можно зафрахтовать. Или, учитывая состояние моих финансов, скорее украсть, как это Огния накануне сделала. Впрочем, от лодки толку будет немного, она путь до Ицкарона все равно не одолеет: против течения, без мага-ветрогона, вдоль пустынного берега. Я уже давно из того возраста вышла, когда в такие сказки верят. Придется добираться сушей. Сначала добраться до устья Ра-Ила или Эл-Ила…

— А что ближе будет: Ра-Ил, или Эл-Ил? — спросила я у Огнии.

— Эл-Ил поближе, — подумав, ответила девочка. — Мы почти посередине между ними, но Эл-Ил все-таки поближе будет. А что?

— Значит, пойдем сначала до Эл-Ила, спустимся вдоль него до Хив, и дождемся там какой-нибудь попутный караван на запад, — сказала я. — Потом, с этим караваном отправимся через Лутомскую пустошь до Медных гор. Вернее сказать, до Шумного перевала. Преодолеем его, а затем, по Великой Степи дойдем до Сар-Сара. А оттуда — до Лук Голема, где уже можно будет сесть на дилижанс до Ицкарона. Как тебе такой план?

— Шикарно, — отозвалась Огния. — Ты так уверенно говоришь, что я готова поверить, будто до Ицкарона — хвостом махнуть.

— Месяца два пути, — вздохнула я. — Если везде и всюду повезет — то и за полтора можно добраться. Но это маловероятно. Во-первых, караваны не каждый день на запад идут, потом — осень на дворе, а значит — дожди и бездорожье. Кроме того, у меня нет денег на дорогу. Да что денег, у меня даже сапог нет. Правда есть серебряные наконечники и сережки в ушах, но много ли за них выручишь?

— Я без единого кэха как-то ведь дошла сюда, — пожала плечами Огния.

— Это ты верно говоришь, — кивнула я. — Хм. В Хивах есть отделение гномского банка. Чековой книжки у меня при себе нет, но, может быть, мне удастся доказать, что я — это я. Тогда проблем с деньгами не будет. Впрочем, не будем торопить события. Нам сейчас важнее до Эл-Ила дойти.

— А зачем до Эл-Ила? — спросила Огния.

— Вдоль реки идти проще, — ответила я. — Кроме того, там и поселения какие-то должны встретиться. Может, удастся какой-нибудь обувью там разжиться.

— Сильно не рассчитывай. Мне кажется, тут люди босиком ходить любят. В рыбацкой деревне босые все были. Ну ладно, если ты думаешь, что надо к Эл-Илу, пойдем к Эл-Илу…

 

2

Чтобы выйти к Эл-Илу, надо было идти строго на запад, но, выбирая дорогу между холмами, поросшими высоченными кедрами и развесистыми каштанами, мы с Огнией двигались скорее на юго-запад. Впрочем, меня это тоже устраивало — так мы приближались к Хивам, то есть туда, куда стремились попасть на этом этапе пути. Идти мне было нелегко. И из-за отсутствия обуви, хотя сооруженные из парусины портянки-накрутки отчасти и заменяли ее, и из-за побаливающих после судорог икроножных мышц. Прибавить к этому обнаружившуюся у меня вдруг простуду — как видно, долгое купание в холодной воде все-таки не прошло для меня даром, — и мое общее самочувствие вполне можно себе представить.

— Раз уж ты меня в Ицкарон соблазнила идти, так, может быть, расскажешь про город? — спросила Огния четверть часа спустя. — Я про него всякие небылицы слышала. Правда, что у вас раз в неделю половина домов пропадает вместе с людьми, а вместо них другие появляются?

— Ну, не то чтобы раз в неделю, вернее будет сказать — несколько раз в год, — ответила я. — Но да, в целом — правда.

— И что, вот прямо живешь, живешь с человеком, а потом он раз и пропал, а вместо него другой? Хорошенькое дело…

— Нет, это уже выдумки, — сказала я. — Дело по-другому обстоит…

Я стала рассказывать. И про сам город, и про его историю, и про замещения, и про религиозные верования, и про достопримечательности. Огния слушала очень внимательно, не перебивая, лишь изредка задавая уточняющие вопросы. По всему было видно, что мой рассказ ей чрезвычайно интересен. Оно и понятно: каждый захочет узнать о месте, где ему вскоре придется жить.

— А если захочешь узнать о чем-нибудь подробнее, то всегда можно в Библиотеку пойти и там про это почитать, — закончила я свой не такой уж и краткий рассказ. Часа полтора, не останавливаясь, языком чесала, аж устала!

— Куда-куда? — не поняла Огния. — В храм вашего бога знаний?

— Библиотека — не только храм, но и самое крупное книгохранилище в мире, — ответила я. — Там книг — десятки, сотни тысяч!

Кажется, эта новость чрезвычайно впечатлила мою спутницу.

— Сотни тысяч? — переспросила она, округлив глаза. — Куда столько?

— Читать, — пожала я плечами. — Считается, что в Библиотеке есть все книги когда-либо и кем-либо написанные. Преувеличение, конечно, но там действительно много всего и на самые разные темы. Летописи, легенды, сказания, мемуары, научные труды, поэзия, техническая, магическая и алхимическая литература, пьесы…

— Пьесы? А это что такое? — спросила Огния.

— Произведения, специально написанные для того, чтобы их играли в театре, — ответила я. — Какая-нибудь интересная история, изложенная по ролям.

— А что такое театр?

Лекцию о театре Огни выслушала еще более внимательно, чем до того рассказ о городе.

— Здорово придумано, — сказала она, когда я закончила говорить. — Кто-то записывает историю, а актеры ее потом по ролям разыгрывают, а другие люди смотрят на нее. Это же чудесно! Обязательно побываю в театре. А кто его придумал? Этот ваш Арлекин?

— Нет, Арлекин — только бог изящных искусств, — ответила я. — Он театр не придумывал, конечно, кто бы что по этому поводу не говорил. Театр появился задолго до того, как в город пришел культ Арлекина. Я в летописях времен последнего Короля упоминания о театре встречала, а последователи Арлекина прибыли в Ицкарон всего-то лет триста пятьдесят назад. Плюс-минус, конечно.

— Да? А откуда они прибыли? — заинтересовалась Огния. — Из Катая?

— Почему сразу из Катая? — не поняла я.

— А почему бы и не из Катая? — пожала плечами Огния. — Я вот — из Катая иду.

— Нет, в городских хрониках записано, что последователи Арлекина, во главе со старшим жрецом Аркузи ди Пьизо и его шестилетней дочерью Селистой, прибыли на восьми кораблях откуда-то из Тропиканы. Они бежали от эпидемии белой чумы и просили у городских властей разрешения поселиться в Ицкароне. Видишь ли, есть очень древний закон, по которому гражданином Ицкарона может стать любой человек, умеющий читать и писать по-ицкаронски, если заплатит за себя пошлину и принесет городу присягу. А если читать и писать не умеешь, можно просто пообещать, что выучишься за три года. Но их вначале не хотели пускать и держали в карантине несколько месяцев — опасались, что они могут заразить горожан чумой. А когда выяснилось, что они здоровы, все-таки пустили. Долго потом еще мода на маски в Ицкароне держалась. Лет пятнадцать.

— На маски? — удивилась Огния.

— Да. У себя на родине они прятали белые чумные пятна под карнавальными масками. Насколько я понимаю, когда чума охватила их родной город, они, вместо того, чтобы организовать лечебницы и объявить карантин, скрывали от окружающих свою болезнь и устраивали празднества с танцами и маскарадами. Само собой, от таких противоэпидемиологических мер город, в котором по легенде было чуть ли не пятьдесят тысяч жителей, превратился за год в одно большое кладбище. В конечном итоге, выжившие, а таковых оказалось сравнительно немного — примерно тысяча человек, погрузились на корабли и отправились на запад. Доплыли не все. Из дюжины кораблей до Ицкарона добрались лишь восемь — остальные пропали в зимних штормах. Ну а маски они так и не захотели снимать — боялись без них заболеть. Через несколько лет городскому совету даже закон, запрещающий по улицам в масках ходить, принять пришлось.

— Надо же, — сказала Огния, и вдруг забеспокоилась: — А мне гражданство ваше не дадут, так получается? У меня ведь денег нет, читать я по-вашему не умею, писать не умею…

— С деньгами проблему решим, — сказала я. — А писать и читать ты выучишься. Но для начала тебе придется, конечно, по-ицкаронски говорить научиться.

— Тогда чего время тянуть? — сказала Огния. — Раньше начну — раньше выучусь. Как по-вашему будет «лисица»?

 

3

Огния оказалась очень способной ученицей. К вечеру она успела выучить сотни три слов, и вполне могла составлять простые фразы. Конечно, произношение несколько хромало, особенно это заметно было на шипящих, но для оборотня ее успехи были просто потрясающими. Нет, не подумайте, я не считаю живущих в двух формах глупыми — уж кто-кто, а я-то прекрасно осведомлена, кто из них на что способен. Просто их таланты, как правило, лежат не в области лингвистики. Зато у них множество других достоинств.

Кошки, к примеру, упорные, последовательные и чрезвычайно терпеливые существа. Если вам повезло подружиться с котолаком — это на всю жизнь, если не повезло оказаться врагом котолака — это тоже до смерти одного из вас. Волколаки — как дети, взрослые наивные дети. Они очень прямолинейны и непосредственны, причем во всем. Беролаки сильны и добродушны, правда несколько флегматичны и ленивы. Вороны обладают академическим складом ума, у них все по полочкам разложено, а их памяти позавидует любой жрец Библиотекаря. Ламии — хладнокровные и практичные, при этом очень внимательны к мелочам; из них замечательные картографы получаются. Цапли и лебеди — замечательные танцоры и поэты, в жестокости им тоже равных нет — кто бы мог подумать? Моржи, морские львы и тюлени — те несколько простоваты, зато трудолюбивы, отзывчивы и очень общительны. Что до кицунэ, то Огния — первая, кого я встретила из этой породы, так что толком о них ничего не знаю, кроме двух или трех катайских легенд, особой веры к которым у меня не было — уж слишком они неправдоподобны.

Вечер того дня я запомнила плохо: у меня поднялась температура, и мир поплыл у меня перед глазами. Ужином Огния занималась без моего участия: развела костер моим огнивом, которое я по счастливой случайности не выкинула в море, когда утром избавлялась от лишнего веса, и зажарила над углями глухаря, подстреленного мною часа за три до остановки на ночлег. Ее кулинарных способностей я, правда, оценить не смогла: с большим усилием проглотив небольшой кусочек птичьего мяса, я так и не почувствовала его вкуса. Ночевать мы устроились в дупле громадного старого каштана, которое было так велико, что я смогла почти свободно улечься в нем, чуть поджав ноги в коленях. Укрылась я остатками парусинового полотнища, едва прикрывшего мои ноги, после того, как я нарезала с него портянки. Огния, обернувшись лисицей, устроилась у меня под левым боком.

Сны мои были тяжелы и сильно походили на кошмары. Мне снилось, что я спасаюсь вплавь от преследующих меня пиратов, что течение уносит меня почему-то к Драконовым островам, но там отчего-то вовсе не так тепло, как говорят легенды, а очень даже наоборот: вода была настолько ледяной, что у меня опять свело левую ногу, и я начала тонуть. Проснулась я от собственного крика и боли в ноге — судорога оказалась самой настоящей. Огния помогла мне справиться с ней, крепко сжав икру своими маленькими цепкими пальчиками, неожиданно очень сильными для такого хрупкого на вид создания. Понемногу боль отступила, я снова заснула, и на этот раз увидела во сне Ларена. Он явился, чтобы предъявить свои права на Квени, и забрать его в свой эльфский особняк. С ним была целая толпа ушастой родни и свора чиновников из Опекунского совета; они говорили, что я плохая мать, что я бросила ребенка на воспитание кровососов, что я месяцами пропадаю Малин знает где, что я развлекаюсь с оборотнями, в то время, когда мальчик — отпрыск древнего и уважаемого эльфийского рода — страдает в одиночестве. Ларен при этом злорадно скалился, а Квени где-то за его спиной звал меня, крича, что не хочет становиться эльфом, однако я никак не могла пробиться к нему через ставших живой стеной клерков. Отвратительный сон.

Проснулась я совершенно разбитой. В горле першило, из носа текло, глаза слезились. Огния уже хлопотала над завтраком: пока я спала, она развела костер и испекла на углях яйца какой-то птицы, гнездо которой успела разорить с утра. Однако мое состояние было таково, что кусок не лез мне в горло.

Огния приложила тонкую ладонь к моему лбу и покачала головой.

— Жар у тебя, — сказала она. — Жар и лихорадка. В таком состоянии ты далеко не уйдешь. Видимо, придется нам провести день здесь.

— Я сейчас немного посижу и встану, — пообещала я. — Это всего лишь легкая простуда. Если я из-за таких пустяков буду сидеть на месте, то никогда до дома не доберусь.

— А кто такой Квени? — поинтересовалась Огния. — Ты во сне его звала.

— Сын, — ответила я, не удержав улыбку. — Квентин. Мое сокровище. Он помладше тебя будет — ему летом десять исполнилось. Он у меня очень умный и красивый мальчик.

Огния тоже улыбнулась — она вообще прекрасно умеет разделять чужое настроение, как я заметила.

— Познакомишь обязательно, — сказала она. — А Ларен кто такой?

Разумеется, от моей улыбки и следа не осталось.

— Эльф один, — ответила я, делая вид, что меня очень интересует состояние тетивы на Месяце. — Когда-то мы были знакомы. Давно, лет одиннадцать назад. Не знаю, отчего вдруг я его вспомнила.

— Наверное, потому что он — отец твоего сына? — прищурилась Огния.

— У Квентина нет отца, — ответила я.

— Непорочное зачатие? — хихикнула Огния. — Мне приходилось слышать и о таком. В Ицкароне дошли уже и до этого?

— Я не хочу разговаривать на эту тему, — ответила я. — У меня горло болит.

— А не болело бы горло, разговаривать стала бы? — хихикнула Огния. — Нет? Я так и думала. Скажи, как будет по-ицкаронски «обида»?

— «Обида», — ответила я. — Извини, я действительно не хочу разговаривать на эту тему. Не потому, что обижена на кого-то, или что-то в этом роде. Просто потому, что разговаривать не о чем.

— Как скажешь, — пожала плечами Огния. — Как будет по-ицкаронски «не твое дело»?

 

4

В путь мы пустились уже ближе к полудню, когда мне несколько полегчало, и меня перестало лихорадить. Шли не быстро. Огния, вероятно, одна могла бы двигаться куда скорее, но с пониманием отнеслась к моему состоянию. Наблюдая за ней, я пришла к выводу, что она весьма довольна тем, что встретила меня. Не удивительно, если представить, какой ей пришлось проделать путь в одиночку. Насколько я поняла из ее рассказа, до того, как стать изгнанницей, она жила в одной из западных провинций Катая, откуда бежала сначала в Буратию, потом добралась до берега океана и пошла вдоль него на запад, стараясь нигде не задерживаться дольше необходимого. В моей компании она, кажется, не так опасалась своего «жениха», твердо уверенная в том, что он до сих пор преследует ее. Во всяком случае, я заметила за ней привычку непроизвольно оглядываться назад, будто он мог появиться у нее за спиной в любой момент.

Но никто не появлялся, к нашему общему облегчению. Уж чего бы мне не хотелось сейчас в добавок ко всем моим злоключениям — это драки с влюбленным в мою спутницу оборотнем. Некоторые вещи делать опасно всем, в том числе и мне. К примеру — становиться между оборотнем и его добычей или предметом вожделения. Да, в Ицкароне я одним словом могу усмирить и успокоить взбесившегося зверя — все-таки я старшая жрица Луни, но тут Лутомия, где о Повелительнице Чудовищ почти не знают, и где у нее нет практически никакого влияния. Да Ее и самой тут будто бы и не было — я не чувствовала Ее присутствия, как привыкла чувствовать все эти годы, что прошли с момента моего посвящения в жрицы. И это было для меня весьма непривычным и неприятным. Если бы я оглохла на одно ухо или ослепла на один глаз — и то ощущала бы себя много комфортнее.

Впрочем, я была в таком состоянии, что не совсем адекватно воспринимала окружающий мир, так что, может быть, то, что я не чувствовала присутствие Луни — это просто искажение моего восприятия из-за дурного самочувствия. Или, что даже скорее всего, Она сама дистанцировалась от меня, чтобы не чувствовать того, что чувствовала я сейчас.

Считается, что жрецы нужны для того, чтобы выполнять при своих божественных патронах представительские и административные функции. Проповедовать, заботиться о храмовом имуществе, оказывать верующим помощь и все такое. Но есть кое-что еще — мы, жрецы, что-то вроде Их рук, глаз и ушей. Причем не фигурально, а буквально.

Я — охотница. Для кого-то охота — это развлечение, что касается меня, то вплоть до того, как я переселилась в Лунный храм, да и после, она была для меня, в первую очередь, способом значительно разнообразить свое меню. Мама моя умерла, едва произведя меня на свет, отец же спился и закончил свои дни в какой-то канаве, еще до того, как я начала ползать. Родне со стороны отца я оказалась неинтересной, возможно потому, что перед тем как оставить меня сиротой, папаша умудрился пустить по ветру свое состояние и наделать изрядных долгов. Потому воспитывал меня преимущественно мамин брат — дядя Квентин, который меня и удочерил. Он был доктором археологии и добрых три четверти года проводил на каких-нибудь раскопках, таская меня за собой с четырех лет; соответственно питались мы консервами, галетами, и тем, что можно было добыть с помощью удилища или охотничьего лука. Сам дядюшка стрелял прекрасно — когда-то он служил в имперских стрелках — и меня научил стрелять раньше, чем складывать из букв слова, хотя и несколько позже, чем работать кисточкой с мягким ворсом, маленьким совочком и проволочным ситом.

Когда мне исполнилось девять, дяде напомнили что практическая археология — это замечательно, но она одна не может заменить школьную программу, и потому ему, как моему приемному отцу, следует позаботиться о моем образовании, если он не хочет, чтобы меня поместили в приют. Дядя в приют меня отправлять не желал, как не желала туда отправляться и я сама, потому он внял настоятельным рекомендациям чиновников из Опекунского совета, и начался следующий этап моей жизни — у тети Гермии.

Гермия Тезапсизис к тому моменту уже примерно два года считала дядю Квентина своим мужем, а тот ее — женой, они очень любили друг друга, как только могут любить друг друга люди, большую часть жизни прожившие без пары и встретившиеся на четвертом десятке. Впрочем, они так и не нашли времени, чтобы оформить свои отношения официально. Тетя Гермия приняла меня как родную, а Бланка — ее дочь от первого и очень краткого брака — стала моей лучшей подругой. Жили мы очень дружно, хотя и не слишком богато — зарплата врача-вирусолога тети Гермии и суммы, что мог выделить дядя на мое содержание из своего невеликого дохода, не позволяли нам шиковать, так что мои охотничьи навыки оставались неплохим подспорьем и в те годы. Раз в неделю, а иногда и дважды: в воскресенье или в будний день после школы, — я отправлялась с луком в ближайший к городу лесок. Иногда Бланка от скуки сопровождала меня, однако чаще я предпочитала охотиться одна — моя подруга была слишком жалостлива к животным, и ее вечные «какой хороший кролик, давай другого поищем», портили мне все удовольствие. Охотиться мне очень нравилось — это было куда как увлекательнее школьных будней, да к тому же напоминало о дяде и вольном воздухе экспедиций, в которых я успела поучаствовать. Без добычи я возвращалась редко, неся домой если не кролика, то лесную курицу или какого-нибудь древесного шестилапа. Что характерно, Бланка от мяса никогда не отказывалась.

С той поры минуло много лет; нет уже ни дяди Квентина, ни тети Гермии — их в один день сожгла янтарная лихорадка; через неполный год после их смерти умерла и возродилась в нежизни Бланка, и теперь уже с ней остается мой маленький Квени, когда мне надо отлучиться в экспедицию, — но любовь моя к охоте не угасла. Когда я иду по следу зверя, когда загоняю его в ловушку, когда оттягиваю тетиву, готовясь послать в полет свистящую оперенную смерть, я чувствую, как кипит моя кровь, как пьянит меня ощущение погони, чувствую восторг победителя и азарт хищника. Но эта буря эмоций, этот бурлящий адреналин — они не только для меня. Охотясь, я почти физически ощущаю присутствие Луни возле себя. Внутри себя. Она приходит, чтобы разделить со мной мои эмоции и чувства. Я становлюсь чем-то вроде проводника для Нее, и мне частенько думается, что именно для этого, раньше всего остального, богам и нужны жрецы — чтобы Они могли испытать через нас все то, что иначе почувствовать не в состоянии.

Это касается, разумеется, не только охоты, хотя Луню, в первую очередь, интересует она. К остальным скромным радостям моей жизни Повелительница Чудовищ испытывает скорее легкое любопытство. Но есть вещи, которые Она совершенно не желает разделять со мной. Простуда — одна из таких вещей. Ну а кому понравится этот колючий комок в горле, эти накатывающие морозные волны, заложенный нос, головная боль? Вот и Ей не нравится. Так стоит ли удивляться тому, что сейчас Она дистанцировалась от меня?

В тот день я мало что соображала, почти полностью сосредоточившись на том, чтобы переставлять ноги. На многочисленные вопросы Огнии «а как по-ицкаронски будет…», я отвечала автоматически, не задумываясь. Никогда еще я не чувствовала себя настолько больной и разбитой. Если говорить честно, я полностью положилась на чувство направления Огнии, и захоти она по своему капризу или из каких-нибудь других соображений направиться не к Эл-Илу, а в противоположном направлении, я вряд ли что-нибудь заметила бы.

Остановились на ночлег мы очень рано — солнце было еще высоко, но я так выбилась из сил, что уже не могла двигаться дальше. Пристанищем нам стал берег небольшого пруда, почти сплошь заросший камышом и рогозом. Место выбирала Огния; судя по всему, ей приглянулась большая старая ива в корнях которой можно было очень удобно устроиться. Усадив меня на торчащий из земли корень, она принялась хлопотать над обустройством стоянки: надергала травы для подстилки, насобирала хвороста и развела костер немного в стороне от дерева. Пока я отогревалась у огня, а согреться мне было очень нужно — несмотря на теплую погоду, я основательно замерзла, — Огния отправилась на охоту, а вернее сказать — на рыбалку. Вернулась она с большой щукой, которую тут же выпотрошила и принялась запекать на углях.

Что касается меня, то странная апатия почти всецело завладела мной. Я смотрела на пляшущее пламя костра в каком-то странном оцепенении, мало внимания обращая на происходящее вокруг. Мои мысли вполне соответствовали моему физическому состоянию, то есть все, о чем я думала — о том, что у меня болят ноги, что мне тяжело дышать, и что мне холодно, несмотря на близость жаркого пламени.

— Как-то ты совсем расклеилась, — сказала Огния, косо поглядывая в мою сторону. Она возилась с щукой, то и дело переворачивая ее, чтобы мясо запекалось равномерно. — Мы сегодня и десяти километров не прошли — уж лучше бы и не ходили никуда.

Ну да, ходок из меня сегодня получился неважный, хотя, вообще-то, я привычна к походной жизни. Не то чтобы раньше мне случалось преодолевать значительные расстояния в парусиновых обмотках, но, во всяком случае, ночевками возле костра меня не удивишь. Однако прошлые мои путешествия были куда лучше организованы с материально-технической точки зрения, не говоря уже, что без походной аптечки мне и в голову не пришло бы куда-то отправляться. Увы.

— Не нравишься ты мне, — добавила Огния, так и не дождавшись от меня ответа.

— Я не «колесо», чтобы всем нравиться, — слабо огрызнулась я.

— Колесо? — не поняла она.

— Золотая монета. Большая. На нее можно купить походную палатку, пару крепких башмаков, два-три шерстяных одеяла, теплые непромокаемые плащи с капюшонами, капли в нос, леденцы от горла, жаропонижающий порошок, болеутоляющие пилюли и еще много всего.

— У нас две проблемы, я так понимаю, — покивала Огния, — во-первых, монеты у нас такой нет, а во-вторых, в округе нет никого, кто бы продал нам все то, что ты назвала. А рыбка — есть. Угощайся.

Я едва смогла заставить съесть предложенный мне кусок, совершенно не почувствовав его вкуса.

— Этак не пойдет дело, — сказала Огния. Она со своей долей дымящегося щучьего мяса управилась в один момент и с явным неодобрением смотрела на то, как вяло ем я. — Ты не то, что до Ицкарона не дойдешь, ты так и до Эл-Ила не доберешься.

В ответ я вяло пожала плечами. Огния покачала головой, и отправилась собирать хворост. Рядом с костром быстро выросла целая куча — такой нам до утра должно было хватить.

— Сиди и грейся, — сказала она мне, — от костра не отходи. А я постараюсь вернуться побыстрее.

И, не дожидаясь ответа, махнула мне рыжим хвостом с белым кончиком и куда-то убежала, оставив меня бездумно смотреть на языки пламени.

Вечерело. Я сидела на подстилке из травы, покрытой старым парусом, поджав колени к подбородку и обняв их, находилась в каком-то тяжком полусне-полудреме, не в состоянии от усталости даже заснуть по-настоящему. Было тихо, как бывает только в вечернем предзакатном лесу, когда дневные звери спешат вернуться к своим лежкам и укрытиям, а ночные еще не проснулись. Лишь негромкое потрескивание сучьев в огне, поскрипывание ивовых веток друг о друга, да шелест ветра в траве нарушали эту тишину. От долгого сидения в одной позе у меня начала затекать спина, и давно уже нужно было подкормить прогорающий костер, но я не двигалась. Какая-то глубокая апатия захватила меня, я потеряла счет времени. Ночь подступала все ближе и ближе к маленькому пятачку света, окружавшему меня, но мне не было никакого дела до этого. Я не видела ничего вокруг, словно зачарованная голубоватыми язычками пламени, которые с трудом выбивались из-под покрытых белесым пеплом углей. Появись тогда из леса какой-нибудь крупный и опасный хищник, я и тогда, вероятно, не двинулась бы с места. Временами я совершенно переставала понимать, где я нахожусь, и кто я вообще такая. Я будто и вовсе переставала существовать. Бывает, засыпаешь после тяжелого дня крепким глубоким сном без сновидений — будто исчезаешь, а просыпаешься — словно бы и не спала. Нечто похожее происходило и со мной, вот только засыпала и просыпалась я не один раз.

В один прекрасный момент я вдруг обнаружила себя скрючившейся у потухшего костровища, с безнадежно забитым носом, изнывающей от жажды, будто бы провела под палящим солнцем целую неделю. При этом я замерзла до такой степени, что мое тело сотрясала крупная дрожь, которую я не могла унять, как ни старалась. Я попыталась выпрямиться, потянуться, сесть, и вдруг обнаружила, что не могу и этого сделать. Я даже рукой двинуть не могла, все тело затекло и окостенело. Да что рукой двинуть — даже на помощь позвать не получилось — расцепить спекшиеся губы сил не было. Впрочем, звать кого-то было бесполезно — Огния, видимо, бросила меня, чтобы не возиться с больным человеком, и мне теперь оставалось одно — ждать, когда лихорадка убьет меня, и ждать этого, по-видимому, оставалось недолго — меня парализовало. Я даже дыханием своим больше не управляла. То есть дышать-то я продолжала, но ни замедлить дыхания, ни ускорить его, ни задержать я не могла. Не могла я и сморгнуть по своему желанию — веки поднимались и опускались сами. При этом я не потеряла способность ощущать холод и боль, я могла видеть и слышать, но не более того — сколько я ни старалась, ни одним своим мускулом я не могла распорядиться по своему усмотрению. Страх, который я ощутила в тот момент, не описать никакими словами, я словно оказалась в плену собственного тела, и тело мое — я чувствовала это — умирало. Судя по всему, на фоне переохлаждения я подцепила какую-то местную инфекцию, вызывающую паралич, лихорадку, жар и, в конечном итоге, летальный исход.

Вокруг стояла глубокая ночь. Лежа на боку, я могла боковым зрением видеть яркие звезды, от пруда тянуло холодной сыростью, а земля подо мной казалась мне обжигающе ледяной. Нет, я вовсе не сдалась. Я пыталась унять бившую меня дрожь, пыталась заставить свое тело сделать то, что я хочу. Превозмогая ночной холод, я боролась за право моргнуть, когда мне этого захочется, за возможность пошевелить рукой, убрать с лица лезущую в глаза липкую прядь собственных волос. Временами мне казалось, что еще немного — и у меня получится. Оцепенение отступит, я встану рывком на колени и ползком — да, пусть хотя бы ползком, — отправлюсь к берегу пруда, к чистой воде, упаду в нее лицом, напьюсь вволю… Но нет, даже напрягая все мои душевные силы, я не могла освободиться. А хуже всего было то, что я понимала: сдамся, расслаблюсь, перестану бороться, — и жизнь моя тут же закончится.

— Фу, успела!

Огния появилась откуда-то из-за спины, схватила меня за плечи и, посадив, заглянула в глаза.

— Успела же? — поинтересовалась она тихо, не то у меня, не то у себя.

Ответить я ей, конечно, не могла, но она что-то углядела в моих глазах. Кивнув, вытащила из широкого рукава платья какой-то длинный продолговатый лист, порвала его на несколько частей, растерла между ладоней в кашу и, насильно открыв мне рот, засунула эту кашу мне под язык.

— Застыла? Ничего, сейчас отпустит, — пообещала она.

Мой рот тут же наполнился слюной, и я почувствовала жгучий горький вкус, настолько резкий, что слезы хлынули у меня из глаз ручьем. А Огния, оставив меня наедине с этой горечью, принялась хлопотать над костром, ломая ветки и сооружая из них нечто вроде шалашика. Момент — и яркое теплое пламя затрещало, заплясало, заиграло на месте остывшего было костровища, разбрасывая рыжие искры в стороны и вверх.

— Сейчас-сейчас, — бормотала Огния себе под нос. — Это так бывает, если оторвешься. И со мной было, только не так, по-другому. Лучше бы так.

Взметнулась ее белая вышитая красным юбка — Огния отошла к берегу пруда и тут же вернулась с какой-то не то чашей, не то большой пиалой в руке. Чаша была почти до краев наполнена водой, но напиться из нее Огния мне не дала, а поставила с краю костра, подгребла к ней горячих углей и принялась закидывать в нее ягоды и листья, которые доставала из своей сумки. Туда же отправился и один из моих серебряных наконечников — Огния, не заморачиваясь, сломала одну из стрел.

— У меня на родине считается, что если человеку была назначена смерть, а он ее избежал, то она не сразу от него отступает, — говорила Огния, поглядывая на меня. — Еще дважды пытается вернуться и забрать свою добычу. Радуйся — разминулись вы снова.

Радоваться у меня сил не было, но, кажется, я начала отогреваться. Во всяком случае, дрожь более не разбивала меня. Двигаться я все еще не могла, но вдруг обнаружила, что мои веки и глаза снова мне подчиняются: я могла моргать, могла следить взглядом за Огнией, могла и вовсе закрыть их. Затем я вдруг смогла открыть рот и избавилась от горькой травы, что дала мне моя спасительница — я сплюнула ее в костер. Огния одобрительно кивнула и маленькой веточкой принялась мешать закипающий отвар в чаше.

— Полегчало? — поинтересовалась она. — Сейчас лекарство выпьешь, и совсем хорошо станет. А завтра мы с тобой никуда не пойдем. Здесь останемся. На день. Отдохнем, ты себя в порядок приведешь. А пойдем послезавтра. Или послепослезавтра. О, кажется, готово, но надо, чтобы остыло…

Она голой рукой отодвинула чашу от костра, а потом еще долго дула на обожженные пальцы, бормоча себе под нос катайские ругательства. А я вдруг почувствовала, что могу пошевелить левой рукой. И правой. И спину могу выпрямить. Ноги все еще не слушались, но уже то, что я не представляю собой живую статую — прекрасно.

— Ты — травница? — спросила я.

Говорить получалось с трудом, язык еле ворочался у меня во рту. Огния пожала плечами и протянула мне успевшую остыть чашу.

— Пей, — сказала она. — Только не сразу все, а маленькими глоточками. Я все лапы сбила, пока нужные травы нашла.

Я попыталась взять у нее чашу, но мои пальцы еще слишком плохо слушались меня, и я ее чуть не выронила. Тогда Огния аккуратно вложила мне ее в ладони и придерживала их, пока я пила. Питие было горячим, горько-сладким и при этом очень пряным. Я смогла различить привкус солодки, княжицы, смородины, укропа и мяты-мертвячки. С каждым глотком я чувствовала, как тепло разливается по моему телу, как я оживаю, как силы возвращаются ко мне. Заложенность носа вдруг куда-то исчезла, и я ощутила резкий аромат вишневой косточки и горького миндаля, хотя, судя по вкусу, вишни и миндаля в составе моего лекарства не было. Мне вдруг настолько полегчало, что допивала я лекарство уже самостоятельно, без помощи Огнии.

— Спасибо, — сказала я, ставя чашу на землю и вытаскивая из нее серебряный наконечник. — Я и так была тебе должна за свою жизнь, а теперь — вдвойне.

Огния улыбнулась в ответ и покачала головой.

— Что толку мне было тебя спасать тогда, если бы я позволила угаснуть тебе сейчас? — ответила Огния. — Это глупо было бы. Повезло тебе, что я знала, за какими травами бежать.

— А что со мной было? — спросила я.

— Я не знаю, как эта болезнь называется, я не лекарь. Просто видела раньше такое и знаю, чем это прогнать можно. Ладно, с тобой теперь все в порядке, а я устала очень — набегалась. Дело к утру идет, спать надо.

И, подбросив в огонь несколько сучьев потолще, она обернулась лисой и свернулась калачиком на подстилке, которую соорудила накануне из травы, после чего потянула в мою сторону длинным носом и вопросительно тявкнула. Я кивнула и присоединилась к ней.

Сон пришел ко мне, кажется, еще до того, как голова моя коснулась подстилки.