Путислав уже довольно продолжительное время спорил с Лавром. Он требовал, чтобы тот немедля влил в Изяслава лечебный отвар. Лекарь не спешил. Воевода, привыкший командовать, хотел попросту ему приказать и не решался. Лавр, лелея в руках глиняную чашку, раз за разом повторял одни и те же слова.

— Дыхание его очень уж слабо. Плеснём не в то горло, ему и не откашляться. Утопим.

Опасения лекаря передались воеводе. Поэтому, не смея поступить решительно, но и не в силах бездействовать, он продолжал, не то убеждать, не то уговаривать.

Лютобор слушал их, и не мог понять, на чьей он стороне. Лавр, о котором ему и прежде доводилось слышать как об очень искусном лекаре, говорил разумно. Дядя, требуя не мешкать, по сути, предлагал изведать судьбу. Мысль подвергнуть Изяслава ещё и такому испытанию страшила. Но и ждать было уже невмоготу. Лавр с сомнением поглядывал то на чашу с отваром, то на раненого и возражал уже не так уверенно. Время уходило, и ему уже надо было на что-то решаться.

— Да хоть бы он на миг-то опамятовал! — В сердцах произнес лекарь, стал читать молитву об исцелении и вдруг Изяслав открыл глаза.

— Ожил! Слава те! — Прервав молитву, воскликнул Лавр.

— Сынок! — Путислав как подкошенный рухнул на колени перед ложе.

— Сынок! — Дрожащими пальцами коснулся лба сына. — Посмотри на меня! Посмотри!

Взгляд Изяслава был направлен прямо перед собой. Слов отца он или не слышал, или не понимал.

— Посмотри на меня! — Ласково просил Путислав и уже хотел сам повернуть голову сына лицом к себе. Лавр помешал ему.

— Насмотритесь еще! Дай мне сотворить скорее то, что должно! — С этими словами, он плечом оттер воеводу, одной рукой разжал челюсти раненого, другой одним движением, опрокинул в его рот чашу.

— Пей! — И заново начал ту же молитву.

Изяслав, не закашлявшись, проглотил отвар. Какое-то время был недвижим, потом чуть-чуть повернул голову к отцу. В его взгляде появилось узнавание.

— Сынок! — Хрипло простонал воевода.

Изяслав, не ответив, вздохнул и закрыл глаза.

Путислав еще пару мгновений ждал, потом схватил лекаря за руку.

— Что с ним? Говори!

Лавр продолжая молиться, указал пальцем на тихо, но мерно вздымающуюся в такт дыханию, грудь раненого.

— Спит? — Первым догадался вскочивший со скамьи Векша и, увидев кивок Лавра, порывисто обернулся к красному углу. Истово, троекратно перекрестившись, он громогласно вознёс хвалу господу. Через миг к нему присоединились все остальные.

Потом Лютобор долго не мог уснуть. Ночь должно быть давно шагнула за половину, а он всё ерзал на постели в поисках удобного для сна положения тела. Как бы ни лег, всё было не так, хотелось лечь как-то иначе и всё время тянуло посмотреть на Изяслава. Церковные свечи давно уже оплыли и угасли, но в свете сменивших их лучин, можно было увидеть дядю сидевшего рядом с сыном. Лавр говорил, что Изяслав теперь спать будет очень долго, и бдеть подле него излишне. Воевода, не слушая, велел поставить для себя у ложа сына скамью. Должно быть, из-за него, теперь не спал и лекарь. Маялся в тёмном углу, временами выходя на свет, чтобы взглянуть на раненого и тут же вернуться обратно.

В другой части шатра Векша и Прокл разговаривали сидя на лавке. Лютобор слышал их голоса, но понять о чём речь не мог. Воин говорил тихо, а дядин слуга вообще шёпотом. Именно он, как только князья и монахи покинули шатер, сказал дяде, что один из его ближников мерзнет, снаружи ожидая чего-то. Дядя тут же велел Векшу позвать и напоить подогретым мёдом. Векша зашел, да так и остался. Сейчас Лютобору было очень интересно, о чем это они говорят. С полгода назад, еще в Суздале, ему удалось краем уха подслушать их разговор. Понял из него не много. Речь шла, о каких-то делах его дяди, которые Прокл улаживал с помощью Векши. Сейчас же он, сколько не напрягал слух, смог разобрать только слова Жирослав и засада. Попытался понять, как они связаны. В голову лезли разные мысли, но ни одной дельной среди них не было. Так незаметно он и заснул. Когда проснулся, в шатре было, как обычно темно и нельзя было понять ночь до сих пор, или уже утро. Первым делом, посмотрев в сторону Изяслава, увидел подле него, спящего на скамье Лавра. Дядя и Векша сидели в темноте на лавке и говорили о Жиляте. Дядю интересовал учинённый князем допрос. Векша об этом толком не знал. Зато поведал о странном поведении воина Авдея, который был ближником у Мечеслава. Лютобору всегда нравились речи старших о воинских делах. Он с удовольствием стал слушать. Но договорить дяде и Векше не дали. Полог над входом неожиданно одернулся и в шатер, в снопах дневного света, вошли два монаха. Первым был уже знакомый ему Парамон. Второго Лютобор прежде не видел, но по его одеянию сообразил, что перед ним, не кто иной, как епископ Владимирской церкви Митрофан. Его догадку подтвердил Путислав. Поднявшись с лавки, он отвесил священнику земной поклон.

— Благослови нас владыко!

Митрофан осенил его крестным знамением, и стал осматриваться, по-стариковски щуря глаза. Отыскав Изяслава, обратился к воеводе.

— Пришел я к тебе, дабы с тобой вместе вознести молитвы о спасении твоего чада.

Путислав со словами благодарности отвел его к ложу сына и предложил расположиться на скамье. Лавр, к тому времени, проснувшись и увидев явление столь важного священника в обществе Парамона, вскочив, укрылся в тени за спиной воеводы. Митрофан отказавшись от предложения, остался стоять, тяжело опираясь на епископский посох с золоченым навершием. Глядя на Изяслава, он прежде чем начать молитву, стал интересоваться тем как был проведен обряд соборования и всем тем, что за этим последовало. Путислав принялся подробно ему рассказывать. Священник внимательно слушал, не меняя позу и глядя только на раненого. Лютобор, видел его тяжело согбенную спину и удивлялся неподвижности этого старого человека. В какой-то момент ему даже показалось, что владыка уснул. Но тот вдруг заговорил оборачиваясь к Путиславу.

— Господь ниспослал благодать на болящего, кою ты просил у него со смиренной молитвою. Господь тебе внял, сын твой опамятовал. То и был знак Его Богоявленной милости. А ты, маловерный, влил в него зелье. Это на что же? — Голос владыки прозвучал не громко, но так сурово, что Лютобор почувствовал тяжесть в животе. А епископ ждал ответ от безмолвствующего Путислава. Неожиданно Парамон, выйдя вперед, исчез в тени и почти тут же вернулся, вытащив на свет Лавра.

— Вот он слуга Антихристов! Вот кто смутил христианские души! Ложью своей ослепил воеводу и зельем бесовским сгубил его сына. — Парамон почти что кричал, дергая за руку не смевшего ни сопротивляться, ни хотя бы оправдываться лекаря. А монах, резко понизив голос до шепота, стал говорить о том, что знает средство против колдовских чар.

— Пламя костра! Оно обратит в прах его плоть и развеет его бесовские козни! Вели же владыко! Скорее вели! Еще можно спасти христианскую душу!

Лютобору вдруг страстно захотелось оказаться в дядином тереме, что стоит в Суздале. Но это было невозможно. Поэтому вспомнив о собственном достоинстве, он не позволил себе закрыть глаза и продолжал слушать. Наконец Митрофан, жестом осадил Парамона, и стал высказывать свою волю.

* * *

Жилята сидел на постели, ожидая пока уймется боль в потревоженной ноге. Ему очень хотелось ненадолго покинуть шатер, но он сильно сомневался, что сумеет это сделать самостоятельно. Был бы здесь Векша, он бы помог. Но Векша до сих пор не вернулся. Авдей тоже не появился. Впрочем, его Жилята и не стал бы просить. Любая помощь от этого потомка свеев, выглядела как унизительная милость. Стараясь думать именно об этом, а не о своей ране, Жилята собрался попробовать встать и очень боялся, упасть от боли.

«Как я потом на ложе-то влезу?» — Вообще его страшили только первые пять шагов. До того места, где у стены лежало Векшино копье. Весь дальнейший путь из шатра и обратно, он намеревался пройти, опираясь на древко. Надо было только до него добраться. Мелькавшую мысль попробовать это проделать на четвереньках он яростно гнал.

«А-то в этот миг зайдёт кто-нибудь. Тот же… Авдюха!» — С этой мыслью он, опершись на правую ногу начал подниматься, осторожно выпрямляя левую. Коснувшись ей пола, какое-то время стоял, зажмурившись и кривясь от боли. Ожидал, пока хоть чуть-чуть утихнет резь ниже колена и уже сомневался в том, что сумеет добраться хотя бы до копья. Скорее всего, он попросту рухнет, как только обопрется на раненую ногу. Мысль попытаться проскакать пять шагов на здоровой правой ноге — повеселила, когда он представил себя со стороны. Впрочем поразмыслив, решил все же попробовать.

«Не свалиться бы мне!» — Стараясь держаться ровнее, оттолкнулся. Скакнул всего чуть-чуть, но к цели стал ближе и очень обрадовался. Оттолкнулся еще раз. Потом еще. После этого понял, что таких вот прыжков понадобится не пять, а больше. «Ничего! Допрыгаю. Вон как — даже не покачнулся!» — Снова прыгнул, уже смелее и поэтому дальше. В этот раз вышло не так удачно. Правая нога, не обмотанная так и не найденной портянкой, гуляла в сапоге, норовя из него выскользнуть. От этого сапог на пол встал неровно. Жиляту повело в сторону, и он с трудом устоял на ноге.

— Не так прытко! Поостерегись! — Несколько раз повторил сам себе и опять оттолкнулся. Получилось еще хуже. Сапог на ноге болтался, и Жиляту мотнуло так, что он едва не наступил на раненую ногу. Кое-как выровнявшись и переведя дух, стал прикидывать оставшееся расстояние. Удалось не сразу, из-за того, что блестевшее в темноте жало копья плыло куда-то в сторону, вместе со всеми другими предметами. Жилята вновь ощутил подкатывающую дурноту.

«Это что это я? Допрыгался?» — Смежив веки, постоял так какое-то время. Потом как мог, осторожно оглянулся на свое ложе.

«И половины не проскакал!» — Почему-то усмехнувшись этой мысли, задумался, что делать дальше. До постели было ближе. Но вернуться туда, не сделав задуманного? Жилята опять прикрыл глаза, ожидая пока дурнота отступит и собираясь продолжить свой путь.

— Ну, Господь Милостивый, помоги мне! Э-эх! — Скакнул осторожно, недалеко и после этого сразу зажмурившись. Всё различимое впотьмах убранство шатра рвануло в сторону так, что Жилята с содроганием сердца подумал, что это он сам уже падает на пол. И очень удивился, когда понял, что по-прежнему стоит на одной ноге. Сколько осталось до копья, он не знал, так как теперь не решался открыть глаза пока шум в голове и опять накатившая дурнота не отступят. Так стоял долго, сожалея о том, что вообще поднялся.

— Да вот он! Гляди! И уже на ногах! Голос Векши обрадовал и принес такое облегчение, что Жилята, еще сильнее почувствовал слабость. Он, покачнувшись, стал заваливаться на бок, но Векша, успел подхватить его под руку.

— Куда это ты на одной-то ноге?

Жилята только ощутив опору, позволил себе открыть глаза и увидел за спиной Векши, двух пришедших с ним монахов. Одного из них, уже совсем седого, узнал сразу.

— Благослови меня владыко! — Со всем возможным вежеством, Жилята опираясь на локоть товарища, поклонился Митрофану. Второй монах был ему не знаком. На него Жилята обратил внимание только потому, что тот держал Лавра, вцепившись пальцами в рукав его кожуха.

Сам лекарь, понуро сутулясь, смотрел в пол у себя под ногами. Жилята, при помощи Векши, следуя к выходу из шатра, попытался посмотреть в его глаза, но Лавр почему-то взгляд отводил. Жилята призадумался над тем, что же это может значить. Расспрашивать Векшу он не стал, после того, как тот предостерегающе, едва заметно, кивнул на вышедшего вслед за ними второго монаха. Жиляте от возмущения хотелось прикрикнуть на чернеца. Но сил не хватало даже на то, что бы удерживать в голове нужные мысли. А скоро стало вообще не до этого. Несмотря на всю его осторожность и старания товарища, он всё же касался земли, раненой ногой. От этого его боль вернулась, с каждым движением только усиливаясь. Последние несколько шагов Векша буквально нес его на себе. Добравшись до ложа, Жилята тут же вытянулся на нем, в состоянии думать только о том, как бы прямо сей час не сомлеть. Он будто через стену слышал слова о том, что его рана снова кровавит. Векша, говоря это, обращался к Митрофану, прося его допустить Лавра к страждущему. Ответ Жилята не разобрал и удивлялся тому, что Лавр к нему не подходит. Векша принялся разматывать повязки сам, как умел неловкими движениями и Жилята в какой-то миг дернулся от боли и в глазах его потемнело.

Придя в себя, первым делом увидел склонившегося над ним перепуганного Векшу, а за его спиной поблескивавшую роскошным одеянием фигуру владыки.

— Опамятовал, слава тебе Господи! — Обернувшись к Митрофану, сказал воин и отошел от ложа. Владыка Владимирской церкви, тяжело опираясь на посох, выступил вперед. Нависнув над Жилятой он, молча, взирал на него, потом вздохнув, поинтересовался его именем.

Жиляту всё еще мутило, отчего перед глазами плыло. Мысли в его голове еле ворочались и он с немалым трудом сообразил, как нужно правильно отвечать епископу.

— Крестили Анатолием. Памяти великомученика Анатолия Никомедийского. Того, что узрев страдания святого Георгия Победоносца, прозрел и уверовал во Христа. — Жилята сделал паузу, переводя дух, и думая стоит ли представляться своим мирским именем. Решил, что не стоит. Митрофан тем временем, ожидал с выражением благостного смирения на лице.

— Не убоявшись казни, он открылся в своей вере поганым и был тут же изуверски умерщвлен ими. — Жилята закрыл глаза. Так его меньше мутило, и он, уже понимая, что разговор со священником будет не простым, пытался собраться с силами. Они тотчас же ему и понадобились. Митрофан спросил о том, как Жилята получил свою рану. Тот хотел рассказать ему об этом коротко, но владыка всё время переспрашивал, уточняя, то и это и Жилята в итоге, едва ворочая языком, со всеми подробностями поведал о битве у эрзянской тверди. Митрофан выслушав его, одобрительно кивнул.

— Господь благословил тебя раб божий Анатолий. Я слышал о тебе как о добром христианине. Теперь же и сам вижу сколь ты крепок в вере.

Жилята от таких слов, едва сдержал вздох облегчения, уверившись в том, что всё говорил правильно и разговор на этом закончен.

— А скажи мне, раб божий Анатолий, кто обиходил рану, что доставляет тебе столько страданий?

Жилята удивлённый таким вопросом, хотел было кивнуть на Лавра, маявшегося под опекой второго монаха, но вовремя призадумался.

«Он для чего это спросил? Не знает что Лавруха лекарь? Быть того не может!». — Поразмыслив, Жилята сначала вспомнил понурое лицо Лавра, потом то, как вцепился в него молодой монах и неожиданно сообразил к чему весь этот разговор. Несколько раз вдохнув и выдохнув, он делая вид, что собирается с силами, снова подыскивал нужные слова.

— В лесу врачевал меня воин Мезеня. Где тот Мезеня? В лесу и остался. Ещё с одним воином. Для чего? А чтобы мы могли уйти и в плен к поганым не попали. Второго зовут Кочень. Их имена во Христе мне неведомы. Да ты о том спроси у Лаврухи. Он дядя Мезени. Он же учил его врачевать. Да ты погоди панихиду заказывать! Чую эти двое еще и возвернутся. Воины они добрые. Это сам видел. А в стане мою рану Лавруха обиходил. Как? Хорошо обиходил! — Жилята замолчал ожидая дальнейших вопросов. Митрофан благосклонно улыбаясь спросил.

— Скажи мне сын мой, а давал ли тебе лекарь какое-нибудь снадобье?

— Давал отче. — Кивнул Жилята и добавил. — То снадобье мне боль унимает и в голове от него проясняется.

Владыко снова одобрительно кивая, уточнил.

— Давая тебе снадобье, не читывал ли Лавр при этом наговоры?

Жилята ждал этот вопрос. Услышав его, он посмотрел в глаза Митрофану и в первый раз за весь разговор увидел в них живой и вместе с тем хищный интерес.

— Нет, отче! Лавр не чел наговоры. Он творил молитвы над каждым своим действом, а наговоров не было!

Лицо владыки почти сразу вновь обрело благостное выражение. Оборачиваясь к молодому монаху он переступил с ноги на ногу тяжко пристукнув посохом.

— Этот человек врачевал многих знакомых тебе воинов. Ты давно его знаешь. Скажи сын мой, не доводилось ли тебе, когда-либо, от кого-либо слышать, что он в своем деле творит ворожбу? Чел ли наговоры? Накладывал заклятия? Другое какое бесовское действо? — С этими словами владыка Владимирской церкви требовательно и вместе с тем испытующе воззрился на Жиляту. Тот, глянув в его глаза, вдруг ощутил, что его сердце забилось быстрее.

«Что мне ответить?» — Он не единожды слышал о том, что Лавр в трудных случаях, спасая раненого, средств не гнушается.

«Я вроде бы и сам видал его за ворожбой! Но как же я скажу об этом Митрофану? Что будет с Лавром? Понятно что! Так что же делать? Врать владыке?» — Последняя мысль так взволновала, что Жилята испугался, что стук в его груди будет услышан всеми присутствующими. Глубоко вдыхая и выдыхая, кое-как сумел унять сердце. Думая как быть он, почему то снова вспомнил, как Мезеня сначала помогал ему и Изяславу, а потом безропотно остался в лесу, дабы не быть обузой для всех. После этого Жилята решил не выдавать Лавра и тут же ужаснулся от того, что собирается солгать высшему духовному лицу, выгораживая ведуна.

«Пресвятая владычица моя Богородица, отмолю ли я это? Господь милосерден, но простит ли такое?» — А на ум ему одно за другим приходили имена воинов спасенных стараниями лекаря Лавра.

— Нет, преподобный отче! — Со всей уверенностью, на какую сейчас был способен, произнёс он. — Никогда и ни от кого, я о Лавре такого не слышал. Лечец он от Бога! — Последнее слово усилил, как мог, почти его выкрикнув.

Митрофан какое то время смотрел на него испытующе, потом начал смягчаться, но когда Жилята готов был вздохнуть с облегчением, вдруг спросил.

— Готов в своих словах поклясться?

— Готов! — Промолвил Жилята, беспокоясь о том, что теперь своё сердце он вообще не ощущает. — Бывало, что Лавр давал раненым снадобье. Но исцеляет он больше молитвами…

— Исцеляет Господь! — Вдруг построжев перебил Митрофан. — Лекарь он и сам лишь средство, да и только… — После этого Владыка осенил Жиляту крестным знамением и направился к выходу. По пути он сказал что-то молодому монаху. Тот с выражением сильного разочарования на лице, отпустил рукав лекаря и поплелся следом за Митрофаном.

Жилята в бессилии откинулся на ложе. Векша, проводил чернецов взглядом и убедившись, что они не вернутся, опустился на свою так и неприбранную постель и принялся рассказывать о том, что видел и слышал в шатре Путислава за последние два дня. Жилята слушал его, пытаясь вникать в суть повествования, но сил не хватало даже на это. Он понимал, что речь идёт о делах очень важных, старался внимать каждому слову и замечал, что фразы пролетают мимо его ушей. В какой-то момент он осознал, что уже совсем не понимает, о чем ему Векша рассказывает и больше его не слушал. Лежал, смежив веки, и думал о своём разговоре с владыкой, пока вдруг неожиданно не услышал удивленный голос Лавра.

— Боярич, ты проходи, да полог-то запахивай!

Векша замолчал, сбившись на полуслове.

И Жилята услышал голос Лютобора, разом вырвавший его из сонного оцепенения.

— Дядька Лавр, тебе Путислав велит идти к нему в шатер. Хочет, чтобы ты присмотрел за Изяславом. Боярина-то сам великий князь Владимирский, к себе позвал. Говорят, вернулись наши, что уходили с княжичем Всеволодом. Сказывают, полон привели. Вот великий князь Владимирский и хочет сам их встретить, и Путислава позвал к себе для того же.

После этих слов, Жилята ощутил в душе, невесть откуда взявшееся тоскливое безразличие.