Поскольку Мигель точно не знал, где живет Иоахим, найти его хоть и представлялось возможным, но требовало времени. Тот говорил, что они с женой были вынуждены переехать в один из наихудших районов города, в убогие трущобы в тени Ауде-Керк, где сомнительные музыкальные салоны привлекали проституток, матросов и воров. Кто-то из соседей наверняка знает Иоахима; такой странный тип едва ли останется незамеченным.

Прежде чем войти в самую отвратительную часть города, Мигель достал кошелек и пересчитал деньги. Монет при себе у него было больше, чем хотелось бы иметь в подобном районе, поэтому он разделил деньги на несколько частей, оставив одну часть в кошельке, положив другую в карман и завернув третью в носовой платок.

По мере приближения к Ауде-Керк здания становились все более мрачными и обветшалыми. Люди на улицах будто принадлежали отличной от остального населения города расе. Путешественники часто писали, что одним из чудес Амстердама является отсутствие нищих. Это было неправдой, хотя Мигель знал, что по сравнению с большинством других городов Европы нищих здесь действительно мало, по крайней мере в большинстве районов города. Такие путешественники, без всякого сомнения, никогда не заходили в этот район, где они нашли бы предостаточно безногих и прокаженных.

Мигель шел быстрым шагом в толпе бедняков, мимо проституток, что сутулились на крылечках и раскачивались из стороны в сторону, как висельник, высматривая мужчин, которые пришлись бы им по душе. За короткое время Мигелю пришлось оттолкнуть не одну алчную дьяволицу, которая, вскочив с крылечка, пыталась затащить его в свое логовище.

Он собирался спросить у мужчины, толкающего перед собой тележку с овощами, не знает ли тот Иоахима Вагенара, когда увидел на углу женщину с лотком с пирогами, громким голосом предлагавшую свой товар. Несмотря на то что она была в грязном, оборванном платье и неумыта, Мигель был уверен, что встречал ее раньше. А потом он понял, откуда ее знает: это была жена Иоахима, Клара. Уже не красавица, какой он ее помнил, но все еще достаточно привлекательная для матросов, которые весело кричали ей непристойности. Один из них нетвердой, развязной походкой подошел к ней, и Мигель уже собрался вмешаться, но Клара сказала ему пару вежливых слов, и он, приподняв свою шапку, убрался восвояси.

Тогда Мигель подошел к ней.

— У вас есть пироги без мяса? — спросил он.

Он подумал, что она вряд ли его узнает, поэтому ничего не сказал такого, что могло бы его выдать.

Воротник на ее платье был порван и в желтых пятнах, но на голове красовался чепец совсем нового вида. Откуда у нее могла взяться такая вещица? Мигель вспомнил, как Иоахим поделился опасениями, что его жена может стать проституткой.

— У меня есть пирог с луком и редисом, сударь, — сказала она, глядя на него явно настороженно.

Мигель подумал, что ее настороженность обоснованна. С какой стати еврей пришел в эту часть города, чтобы поужинать?

— Звучит заманчиво.

Ему не следовало есть такую пищу. Он не знал, как она была приготовлена, да и в любом случае — лежала на лотке по соседству со свининой и другим нечистым мясом. Но маамада в этой части города не было. Если этот пирог позволит ему стать богатым, а следовательно, более праведным евреем — не имеет значения, как он приготовлен. Он откусил пирога и понял, что голоден. Ему нравилось, когда корочка была хрустящая, а овощи не переварены, — голландцы считали, что овощи не готовы, если не превратились в жижу.

— Вы сами их пекли? — спросил он.

Она украдкой взглянула на него, делая вид, что смотрит на землю:

— Да, сударь.

Мигель улыбнулся:

— Как вас зовут, милая?

— Меня зовут, — сказала она, вытянув руку так, чтобы он увидел ее тонкое оловянное колечко, — мужняя жена.

— Не очень красивое имя, — сказал Мигель, — но вы меня неправильно поняли. Если бы меня интересовало общение такого рода, я бы легко его нашел, не тратясь на пироги.

— Некоторые мужчины делают это ради забавы. — Она улыбнулась, и ее зрачки слегка расширились. — Но я вас поняла. Меня зовут Клара. Мне тоже интересно узнать, что привело вас сюда, сударь. Похоже, покупка пирога для вас средство, но не цель.

Мигель неожиданно для себя ощутил прилив интереса. Если бы не дело, которое привело его сюда, он, возможно, нашел бы способ уговорить ее продолжить разговор в приватной комнате какой-нибудь таверны. Но кем бы он тогда был? Пусть Иоахим предатель, но Мигель причинил ему, хоть и ненамеренно, вред, и не хотелось бы усугублять проблемы, наставляя Иоахиму рога.

— Я и сам толком не знаю, — сказал он. — Знаете, по правде говоря, вы не выглядите и не говорите как обычная женщина, которая продает пироги у Ауде-Керк.

— А вы не выглядите как обычный человек, который их покупает.

Мигель поклонился:

— Буду с вами откровенен. Вы красивая женщина, которая, как я думаю, привыкла к лучшей жизни. Как ваш муж позволяет вам заниматься такой торговлей?

Клара погрустнела.

— Мой муж переживает не лучшие времена, — наконец сказала она. — Когда-то мы жили в красивом доме и носили красивую одежду, но он потерял все свои деньги в результате махинаций одного из ваших соотечественников. Теперь у него, кроме долгов, ничего нет, сеньор.

Мигель улыбнулся:

— Вы знакомы с принятой у нас формой обращения. Мне это нравится. Как давно ваш муж потерял деньги?

— Несколько месяцев назад, сеньор.

Постепенно злая ирония стала исчезать. Клара начала получать удовольствие от разговора.

— И у вас по-прежнему долги?

— Да, сеньор.

— Сколько вы задолжали?

— Триста гульденов, сеньор. В прежние времена не такая уж большая сумма, но теперь значительная.

— Надеюсь, вы не откажетесь принять благотворительную помощь. — Мигель достал носовой платок, в котором были завязаны монеты. — Здесь пять гульденов.

Она улыбнулась, когда он вложил носовой платок в ее руку. Не сводя глаз со своего благотворителя, она положила маленький сверток к себе в кошелек.

— Я вам очень признательна.

— Скажите, — сказал он радостно, — где я могу найти этого вашего мужа.

— Найти его? — Ее глаза сузились, а лоб наморщился.

— Вы говорили, с ним дурно поступил один из моих единоверцев; может быть, я смогу ему чем-то помочь, к примеру найти работу или познакомить с кем-нибудь, кто может это сделать.

— Вы очень добры, но я не уверена, захочет ли он с вами говорить, и не знаю, чем вы можете ему помочь. Теперь ему просто так не поможешь.

— Что значит — теперь?

Клара отвернулась.

— Его забрали, сеньор, за то, что он отказывался работать и валялся пьяным на улице. Он теперь в Распхёйсе.

Мигель почувствовал нечто вроде ликования и мстительной радости, ибо Распхёйс был суровым местом, откуда мало кто возвращался живым и никто — невредимым. Но его привела сюда не месть, и страдания Иоахима ничем ему не помогут.

— Я должен найти его там, — сказал Мигель с излишней горячностью, у него от возбуждения задрожали руки. — Я пойду туда сейчас же.

— Пойдете сейчас, — повторила Клара. — Какое вам до него дело?

— Это не важно, — сказал Мигель, собираясь уходить, но Клара схватила его за руку. Он почувствовал, как ее острые ногти впились в его кожу.

— Вы сказали мне неправду, сеньор. Мне кажется, я вас все же знаю. Вы тот, кто погубил моего мужа.

— Это не так, — покачал головой Мигель. — Я не погубил его, меня постигла та же участь. Его дела и мои дела пострадали вместе.

Она окинула взглядом его одежду, возможно немного засаленную, но хорошо сшитую.

— И что вам от него нужно?

В ее вопросе не было страха или даже беспокойства. В нем звучало любопытство, причем живое любопытство. Она подошла к Мигелю так близко, что он почувствовал ее сладкий женский аромат.

— У меня безотлагательное дело — оно не может ждать до завтрашнего дня.

— Думаю, вы вскоре обнаружите, что Распхёйс не столь либерален в отношении посетителей, как наши музыкальные салоны, — сказала она со смехом.

— А я думаю, — сказал Мигель с бравадой, удивившей его самого, — вы обнаружите, что любое здание открыто в любое время, если у вас есть подходящий ключ.

Клара повернула голову и посмотрела так, чтобы Мигель понял: ее восхищает такая твердая решимость. Ей явно нравились сильные мужчины. Если Иоахим и был когда-то таким, то давно растерял свою силу, позволив неприятностям свести на нет его мужественность. Тем больше сочувствия вызывала такая утонченная женщина.

— Я должен идти, — сказал Мигель, осторожно высвобождая руку. — Надеюсь снова вас увидеть, — сказал он, чтобы сделать ей приятно.

— Кто знает, что нам уготовано в будущем? — опустила голову Клара.

Мигель шел уверенной походкой мужчины, который знал, что мог бы взять женщину, но предпочел этого не делать. Однако, если Иоахим будет продолжать испытывать терпение Мигеля, если он будет продолжать оскорблять и мстить, Мигелю, возможно, ничего не останется, как вновь искать встречи с Кларой. Если ему придется подбросить кукушонка в несчастливое семейное гнездо Иоахима, тогда будет видно, кто отомстил, а кто остался в дураках.

Расположенный на Хейлигевег, узкой улочке, идущей на север от канала Сингел, в старом центре города, Распхёйс стоял как памятник тому почтению, с которым голландцы относятся к труду. С улицы, мощенной старым булыжником, он мало отличался от других больших домов — тяжелая дубовая дверь, на фронтоне изображение слепого правосудия и двух узников в кандалах. Мигель какое-то время разглядывал фронтон в сумерках. Скоро совсем стемнеет, и у него не было желания разгуливать по городу без фонаря, а тем более оказаться одному на такой старой, полной призраков улице, как Хейлигевег.

Мигель постучал в дверь три или четыре раза, прежде чем угрюмый человек с лоснящимся от жира лицом открыл верхнюю створку. Ослепленный светом свечи, Мигель сел на стоящую позади него скамью, а привратник стоял и хмуро смотрел на него — низкорослый, но широкоплечий и с толстой шеей. Большая часть его носа была отрезана, и, по-видимому, совсем недавно, и воспаленная кожа блестела в тусклом сумеречном свете.

— Что вам надо? — спросил он с такой невероятной скукой, что едва заставлял себя шевелить губами.

— Я должен поговорить с одним из заключенных, находящимся здесь.

Мужчина фыркнул и издал какой-то булькающий звук. Кончик его носа еще больше заблестел в свете свечи.

— Они не заключенные. Они кающиеся. И существуют часы, когда можно и когда нельзя навещать кающихся. Сейчас нельзя.

У Мигеля не было времени на чушь. Он спросил у себя, что бы сделал Очаровательный Петер.

— Отчего же не проявить гибкость в отношении этих часов? — предложил он, зажав между большим и указательным пальцами монету.

— Думаю, вы отчасти правы. — Привратник взял монету и открыл дверь, впуская Мигеля.

Парадный зал никак не вязался с ужасами, творящимися внизу. Пол был выложен тяжелой керамической плиткой в шахматном порядке, несколько арок по обеим сторонам отделяло вестибюль от приятного внутреннего дворика. Его скорее можно было принять за сад перед каким-нибудь богатым особняком, чем за преддверие злополучно известного работного дома.

Мигель немного слышал о том, что на самом деле происходит за этими стенами, и то, что он слышал, свидетельствовало о жестокости: бродяг и нищих, ленивых и преступников — всех держали вместе и заставляли выполнять тяжкую работу. Самых неисправимых заставляли пилить рашпилем бразильское дерево, чтобы извлечь из самой сердцевины красную краску. А тех, кто не хотел выполнять эту работу, кто отказывался трудиться, ждала еще более суровая участь.

Говорили, что в Распхёйсе внизу была камера, которую называли Камерой утопленников. В нее бросали тех, кто не хотел работать. Комнату, в которой были насосы, наполняли водой. Заключенные могли спасти свою жизнь только трудом. Те, кто не мог откачать воду, погибали. Те, кто приучался ценить тяжелый труд, выживали.

Мигель последовал за голландцем, напрягая слух, чтобы услышать звук хлюпающей воды, вниз по холодным каменным ступеням и попал в камеру не самую приятную на вид, но непохожую на каземат ужасов. Пол был земляным, из мебели — несколько деревянных стульев и старый стол, у которого недоставало одной ножки.

— Кого вы ищете?

— Его зовут Иоахим Вагенар.

— Вагенар. — Голландец засмеялся. — Ваш приятель уже успел тут прославиться. Его заставляют пилить рашпилем, даже когда остальных отпускают на ночь, и, если он не исправится, в ближайшее время его ждет Камера утопленников.

— Я знаю, он тяжелый человек, но мне необходимо с ним поговорить. — Мигель вложил еще одну монету в руку голландца — колеса требуют смазки.

Привратник поставил свечу на грубый деревянный стол.

— Поговорить с ним? — переспросил он. — Это нельзя. Существуют часы, когда можно навещать, и часы, когда нельзя посещать. Прошу прощения, что забыл сказать вам это раньше.

Мигель вздохнул. Он напомнил себе, что деньги ничего не значат. Через несколько месяцев он будет смеяться над этими незначительными расходами.

Он полез в карман и извлек последнюю припрятанную монету: пять гульденов. Безносый голландец положил ее себе в карман и вышел из комнаты, заперев ее снаружи. Мигель похолодел от ужаса, а когда прошло более четверти часа и за ним никто не пришел, он начал думать, что попал в ловушку. Но потом он услышал, как отпирается дверь, и в комнату вошел голландец, толкая в спину Иоахима.

С каждым разом Иоахим выглядел все хуже. Со времени их последней встречи он потерял вес и выглядел болезненно худым. Его руки и лицо были испачканы красным от пиления бразильского дерева, и он был скорее похож на убийцу, чем на кающегося в исправительном доме.

— Вы не возражаете, если я буду присутствовать при вашем разговоре? — сказал голландец. — Я должен быть уверен, что здесь не произойдет ничего неподобающего.

Мигель возражал, но сразу понял, что удалить привратника из комнаты не удастся, и просто кивнул.

— Чем обязан вашему визиту, сеньор? — Голос Иоахима звучал ровно, лишенный какого-либо сарказма. Он играл в официальную вежливость.

— Мне нужно знать, что вы сообщили маамаду. Вы послали записку? Вы таким образом общаетесь с внешним миром? Мне нужно знать.

Губы Иоахима чуть дрогнули:

— Как сильно вы хотите знать?

— Мне нужен ответ. Скажите мне, что именно вы сообщили, каждое слово. У меня нет времени играть в игры.

— Никаких игр. Пока я здесь, вы не получите никакого ответа. Они заточили меня сюда, а я даже не знаю, как долго пробуду в заключении и какое преступление совершил помимо того, что не желаю горбатиться как раб. Итак, если вы вызволите меня из этой тюрьмы, я вам скажу все, что знаю.

— Вызволить вас отсюда? — чуть не сорвался на крик Мигель. — Я не мировой судья, чтобы выпустить вас на свободу. Как, по-вашему, я могу это сделать?

Безносый голландец кашлянул в кулак:

— Все можно устроить, если знать как. Это возможно, но не для всех, а только для тех, кто был сюда брошен не из-за преступления, а из-за какой-нибудь выходки.

Мигель вздохнул.

— Очень хорошо, — сказал он. — Говорите прямо.

— О, я полагаю, за двадцать гульденов дело будет улажено.

Мигель сам не мог поверить, что собирается дать сторожу взятку в двадцать гульденов, чтобы вызволить из Распхёйса врага, а еще недавно он был готов заплатить гораздо больше, чтобы засадить того сюда. Но Иоахим знал, почему его вызывает маамад, и за эти сведения было не жалко заплатить двадцать гульденов.

Мигель заглянул в кошелек, расстроенный тем, что привратник теперь знает: он хранит деньги в разных местах. В кошельке было немногим больше, чем требовал привратник.

Привратник пересчитал монеты:

— Что такое? Двадцать гульденов? Я сказал сорок. Вы принимаете меня за идиота?

— Один из нас точно идиот, — ответил Мигель.

Привратник пожал плечами:

— Тогда я его уведу, и на этом расстанемся.

Мигель снова открыл кошелек:

— У меня осталось только три с половиной гульдена. Либо берите это, либо останетесь ни с чем. — Он протянул привратнику деньги, молясь, чтобы этого хватило.

— Вы уверены, что у вас нет больше кошельков, или карманов, или узелков?

— Это все, что у меня есть, поверьте.

Видимо, его слова прозвучали вполне убедительно, потому что голландец кивнул.

— Проваливайте, — сказал он. — И не болтайтесь перед входом.

Они молча двинулись прочь.

— Благодарю вас, — начал Иоахим, — за вашу доброту.

— Я бы не возражал, если бы вы сгнили в этой дыре, — пробормотал Мигель, когда они проходили через внутренний дворик, — но мне нужно знать, что вы сообщили маамаду.

Они вышли на Хейлигевег, привратник закрыл за ними дверь, и скрежет замков и засовов отразился эхом на пустынной улице.

— Сначала мне нужно задать вам один вопрос, — сказал Иоахим.

— Прошу вас, у меня нет времени. Давайте займемся вопросами, относящимися к делу.

— Я как раз и хотел задать вопрос, относящийся к делу. Я хотел спросить. — Он прочистил горло. — А что такое этот маамад?

Мигель почувствовал тупую боль в затылке, и его бросило в жар.

— Не валяйте дурака! Это совет португальских евреев.

— А с чего вы решили, что я разговаривал с таким важным советом?

— Разве вы не обещали сказать мне, что вам известно?

— Обещал. И сдержал обещание. Мне ничего не известно о вашем правящем совете, хотя вот сейчас я кое-что о нем узнал. Я узнал, что вы боитесь, что я ему что-то скажу.

— Черт вас побери, жалкий пес! — прошипел Мигель.

Его пальцы сжались в кулаки, а мышцы рук напряглись.

— Вам должно быть стыдно, что понадобилась хитрость, чтобы вы вызволили старого делового партнера из такого ужасающего места, как Распхёйс. Но не думайте, что я неблагодарен. А теперь я благодарю вас, и мне пора. — Иоахим низко поклонился и скрылся в ночи.

Мигель стоял будто парализованный. Он даже не мог думать о том, как унизительно выглядел перед своим сумасшедшим врагом. Важнее было то, что его вызывал маамад, а он до сих пор не выяснил почему. Если Иоахим не доносил на него, значит, это, должно быть, дело рук Паридо. Шпионы, которых тот посылал в Роттердам, не могли видеть ничего такого, что можно было бы использовать. Или это из-за Иоахима, когда он пристал на улице к Ханне и Аннетье? Возможно, но они вряд ли смогут его отлучить, если он представит веское объяснение. Конечно, к утру он что-нибудь да придумает.