В записке Элиас предлагал встретиться за завтраком. Я понял, что он считает ситуацию неотложной, если готов даже на ранний подъем, поэтому я немедля отправился в назначенное время на встречу. Увы, он не был столь же пунктуален, и когда наконец появился, я допивал третью или четвертую чашку кофе.

– Прости, что заставил тебя ждать, – сказал он, – но я вчера лег ужасно поздно.

– И я тоже, – сказал я. – Попал вчера в засаду в довольно неудобное время.

– Да, надо же. Неприятно, должно быть. Послушай… гм… Эванс, странная получается ситуация с этим Гростоном. Как тебе известно, он был убит, и все знают, что ты, то есть Уивер, что-то имел против него.

– Но меньше, чем тот, кто его нанял. И теперь трудно будет узнать, кто именно. Как он был убит? Уж не захлебнулся ли в ночном горшке?

Элиас недоверчиво посмотрел на меня:

– Признаюсь, за всю мою практику хирурга такого вопроса мне еще никто не задавал. Нет, насколько мне известно, он не захлебнулся в дерьме. У тебя есть причины предполагать, что это было так?

Я решил не посвящать его в подробности.

– Тогда как он умер?

– Ну, у меня есть друг, которого часто приглашают коронеры Лондона и Вестминстера осматривать трупы, если есть подозрение на убийство. Когда его позвали осмотреть тело Гростона, он решил сообщить мне, помня о нашей дружбе. Тело было не в лучшем состоянии, поскольку пролежало довольно долго, прежде чем было обнаружено. Тем не менее хирург установил, что Гростона несколько раз ударили по лицу тяжелым предметом, а затем, когда он упал, на всякий случай задушили. Это было довольно жестоко.

– И твой друг решил сообщить тебе об этом только потому, что я упомянул Гростона на процессе?

– Нет, не только. Видишь ли, подле тела нашли записку. Он переписал ее для меня.

Он протянул мне листок, на котором было написано:

«Я бинжимин уивер еврей сделал это благослови бог короля якова и папу и грифина мелбери».

Я отдал записку Элиасу.

– Ты должен поблагодарить своего друга, что он исправил так много ошибок в моем письме.

– Бог мой, ты можешь быть серьезным? Все это вовсе не весело.

Я пожал плечами:

– Не думаю, что Гростон мог еще что-нибудь мне сообщить, поэтому, признаюсь, я не слишком огорчен его смертью. Что касается записки, трудно представить, что кто-то поверит, будто я сочинил эту чушь. Тот, кто это написал, должен быть удивительным тупицей.

– Или? – сказал Элиас.

Я заерзал на стуле, когда до меня дошло, что он имел в виду. Записка была слишком глупа, слишком абсурдна, чтобы кого-то убедить.

– Или удивительно умна, как мне кажется. То есть ты считаешь, что ее мог составить как умный тори, так и жестокий виг?

– Конечно, никто, кроме самых доверчивых тупиц, не поверит, что ты мог написать записку, благословляющую Папу. Никакой заговорщик, а тем более папист, этого не сделает. Но что если Гростона убили, чтобы создать иллюзию заговора?

– Следовательно, его убили тори и обставили дело так, будто это сделали виги, чтобы навредить тори. Это чрезвычайно тонкая игра.

– Возможно, слишком тонкая для тори. В конце концов, это всего лишь политическая партия, а члены партии, как правило, не связывают себя с делами такого уровня и размаха.

Я понял, на что он намекает.

– Якобиты?

– Ш-ш-ш, – резко прервал он меня. – Не произноси это слово так громко в моем присутствии. Не забывай, я – шотландец и легкая мишень для обвинений. Но ты прав, они вполне могут стоять за всем этим. Виги и тори способны, конечно, немного поскандалить и повозмущаться, и дело может даже принять серьезный оборот, если страсти накалятся, но на такое хладнокровное убийство они не способны, даже во время выборов. А вот некоторые из якобитских заговорщиков могут пойти дальше. Если они считают, что поражение вигов на выборах может вдохновить французов на финансирование вторжения, будь уверен, они готовы найти уйму желающих разбить головы сотням таких Гростонов и не упустят возможности.

– При чем здесь я? Якобиты никогда не были друзьями иудеев. Тебе это не кажется странным? Вигов всегда критиковали за чрезмерную терпимость к евреям и нонконформистам, а тори всегда возмущались, что евреи и диссентеры захватили слишком много власти.

– Едва ли это означает нечто большее, чем умение извлекать выгоду в любых обстоятельствах, – сказал он. – Пирс Роули, ставленник вигов, сделал все, чтобы тебя несправедливо обвинили, а ты бросил ему вызов своим побегом. Никто не мог этого предвидеть, но ты невольно стал козырем в кампании против вигов. А ты знаешь англичан. Если они решили возненавидеть евреев, а через минуту решили их полюбить, то ничего странного они в этом не находят.

– Будь прокляты эти интриги, – пробормотал я. – Сначала белая роза, которую дал мне Гростон, а теперь это…

Я рассказал Элиасу о своей встрече с Гринбиллом и его бандой, а также о признании одного из докеров, что Джонсон – известный якобит.

– Похоже, – сказал задумчиво Элиас, – что кто-то хотел связать твое имя с якобитами еще до того, как судебный процесс приобрел политический характер. Кому это было нужно? Уж точно не якобитам.

– Да, – сказал я. – Мой враг должен ненавидеть меня и якобитов в равной степени.

– И мы снова возвращаемся к Деннису Догмиллу, – заметил он. – И снова даже не знаем, почему он желает тебе зла. Мы так ничего и не знаем о женщине, которая помогла тебе совершить побег. Перед нами столько вопросов, Уивер, на которые мы не знаем ответов.

– Мне это тоже не нравится. Ума не приложу, что делать дальше.

Он пожал плечами:

– Можешь уповать на то, что они больше никого не убьют от твоего имени.

– Как бы не так, – сказал я. – И я даже знаю, кого они убьют.

Его зрачки расширились.

– Свидетелей, которые давали показания против тебя на процессе?

Я кивнул.

– Но зачем? От них-то какой вред?

– Не знаю, но их можно убить без труда, а обвинить в убийстве меня.

– Уивер, похоже, ты не отдаешь себе отчета о масштабе своих проблем. Это нечто большее, чем смерть докера. Здесь пахнет настоящим антигосударственным заговором. Якобиты собирают силы и используют тебя в качестве ширмы. Ты должен пойти в министерство и рассказать все. Они тебя защитят.

– Ты с ума сошел? Правящая партия и осудила меня на смерть, и привела в действие все эти механизмы. Насколько я могу судить, правительство и хотело, чтобы все подумали, будто я связан с якобитами. И даже если за всем этим не стоят влиятельные виги и если я все же решу обратиться к ним теперь, откуда мне знать, что меня не обвинят в заговоре? Они с радостью вздернут меня в Тайберне и будут подсчитывать голоса, даже не сочтя за труд разобраться, кто виноват, а кто нет. Ты сам прекрасно знаешь, что для них важнее извлечь выгоду из создавшегося положения, чем восстановить справедливость.

– Да-да. В этом ты прав. Они будут рады тебя вздернуть, чтобы потом сказать: «Вот заговорщик-якобит. Мы доказали, что угроза была реальной». Так что ты собираешься теперь делать?

– Найти свидетелей первым и ждать, когда придет убийца.

Мне не хотелось вновь обращаться за помощью к Мендесу, но обстоятельства сложились так, что выбора у меня не было. И поскольку под угрозой была не моя жизнь, а жизни других людей, я решил, что проявлять гордыню неуместно. Поэтому я написал ему и попросил встретиться у него дома вечером. Ответ я попросил отослать в заранее выбранную мной кофейню. Когда я зашел проверить почту, оказалось, что Мендес прислал ответ. Он писал, что считает небезопасным встречаться у него дома, и предлагал мне нанять отдельную комнату в какой-нибудь таверне по моему выбору и сообщить ему место и время встречи. Я немедля сделал, как он просил, и послал ему записку, но никак не мог успокоиться, ибо не понимал, почему он считал опасным встречаться у него дома. Неужели кому-то стало известно о нашей предыдущей встрече? Неужели мой враг следил за Мендесом?

Чтобы выяснить это, надо было ждать. Когда пришло время, я снял костюм Мэтью Эванса и вылез через окно в переулок между домами. Было бы проще и намного безопаснее перемещаться в костюме джентльмена, тем более что газеты писали, что Уивера видели в некоторых неблагополучных частях Лондона. Но хотя Мендес и проявил себя как самый надежный союзник, я не собирался поверять ему все свои секреты.

Я был рад, что проявил осторожность, так как вскоре обнаружил, что доверял мистеру Мендесу, вероятно, больше, чем следовало. Когда я вошел в нанятую комнату, он ждал меня, но был не один.

Рядом с ним стоял Джонатан Уайльд.

До того как он встретил свою судьбу на виселице, едва ли Уайльд был так близок к смерти, как в тот момент, включая и знаменитую историю, когда Блускин Блейк вонзил свой клинок ему в горло. Я молниеносно захлопнул за собой дверь и выхватил из кармана пистолет. Еще секунда, и я готов был разрядить его в голову Уайльда.

Но я не сделал этого. Очевидно, меня остановило лицо Уайльда, выражавшее полнейшее спокойствие. Это означало, что либо Уайльд не собирается причинять мне вред, либо он настолько подготовлен причинить мне вред, что бояться ему нечего. В любом случае мне не хотелось увеличивать и так многочисленные неприятности еще одним убийством, и я колебался.

– Уберите пушку, – сказал он, отхлебывая из пивной кружки. – Если бы я хотел вас схватить, то уже сделал бы это. Однако мне от вас больше проку, если вы будете на свободе, а не в кандалах. И ошибаетесь, если думаете, что сто пятьдесят фунтов могут вскружить мне голову.

Я опустил пистолет и подошел к столу. Мендес уже протягивал мне кружку с элем.

– Тебе нечего бояться, – сказал он.

– Тогда почему ты не сказал мне, что приведешь его с собой? – спросил я Мендеса, по-прежнему не решаясь сесть.

Мендес молчал. В присутствии Уайльда он не принадлежал себе, а был марионеткой ловца воров. Я ничего от него не добьюсь.

– Он ничего не сказал, – ответил Уайльд, – потому что иначе вы бы не пришли.

Это было правдой, но, на мой взгляд, не объясняло предательства. Однако винить было некого, кроме самого себя. Как мне ни хотелось доверять Мендесу, я знал, что он человек Уайльда, и не было ничего удивительного в том, что он привел на встречу своего хозяина. Единственное, что было непонятно, – зачем.

Уайльд выглядел таким спокойным и непринужденным, что любой человек, одолеваемый тревогой, должен был рядом с ним ощущать себя полным ничтожеством. Этот великий вор обладал удивительной способностью внушать уважение к себе, и я, хотя прекрасно знал, чего он стоит, не был бы исключением, если бы не проявлял осторожности. Поэтому я напряг все мускулы, чтобы не поддаться его странному обаянию.

– Давайте не будем утруждать себя этими придирками. – Я держался прямо, стараясь тоже выглядеть уверенным, однако слабая улыбка на губах ловца воров говорила о том, что мне это не вполне удавалось. – Ваше участие в моих проблемах изрядно меня нервирует после вашего выступления в суде.

– Неужели? – спросил он. Черты его лица были настолько резкими и заостренными, что, мне казалось, они могли обрушиться под давлением его улыбки. – Вам было бы спокойнее, если бы я высказался о вас нелестно, чего вы, без сомнения, ожидали?

– Определенно, это меня не удивило бы.

– Простите, если я вас удивил, но мне казалось, вы должны скорее чувствовать благодарность. Я отставил в сторону все наши расхождения, чтобы оказать вам услугу. Было время, когда мы с вами боролись за один и тот же приз или, что еще хуже, были конкурентами. Но в этом деле я ваш искренний друг.

– У меня нет сомнений, что вы поступили так потому, что это вам выгодно. Мистер Мендес сообщил мне, что вы не испытываете особой любви к Деннису Догмиллу и будете в восторге, если я причиню ему вред.

– Это так. У меня возникли подозрения о его причастности, как только я услышал о смерти Йейта. Мендес сказал мне, что вы ничего не знаете о женщине, которая передала вам воровские инструменты. Это правда?

– Я до сих пор уверен, что это вы организовали, – сказал я, будучи не так в этом уверен.

Он засмеялся:

– Можете верить, если хотите. Вы, наверное, страшно разозлились, полагая, что я принял такое деятельное участие в вашем освобождении. Однако, поверьте, я в этом вовсе не участвовал.

– Тогда не понимаю, что вам нужно, – покачал я головой. – Зачем вы пришли сюда?

– С единственной целью, Уивер, а именно предложить вам помощь. Поверьте, я не являюсь другом тори, это всем известно, но Догмилл и его комнатная собачка Хертком – просто наказание для моего бизнеса. Да я поддержу хоть кардинала Уолси, если он выступит против Херткома и сделает Догмилла своим врагом. Я полагал, что в этой выборной гонке нет места никому, кроме этих негодяев, но тут появляетесь вы, и ситуация становится намного интереснее. Мне на руку, что вы мечетесь по городу, устраиваете стычки с хулиганами и ищете правду. Поэтому я рад вам помочь.

Я горько усмехнулся:

– Если я провалюсь, тем лучше. А если я добьюсь успеха, вы будете считать меня своим должником.

Он слегка наклонил голову в знак согласия.

– Уивер, вы всегда производили впечатление здравого человека. Я не сомневаюсь, что услуга, оказываемая сейчас, принесет плоды в будущем. Поэтому я пришел узнать, чем могу вам помочь. Может быть, вам нужны деньги?

Я сердито нахмурился. Я не мог допустить, чтобы Уайльд предлагал мне деньги, как щедрый дядюшка.

– Мне не нужны ваши деньги.

– Они тратятся ничуть не хуже, чем любые другие, уверяю вас. Что касается ваших финансов, похоже, ваши методы отъема денег у судей оказались действенными. Однако должен заметить, Роули всегда был покладистым. Мне жаль, что из-за вас он был вынужден уйти в отставку для поправления здоровья.

– Я его также всегда считал надежным. Почему он поступил так со мной?

– Это выборы, – мягко заметил Уайльд. – Даже когда выборы проходили каждые три года, это было довольно опасно. Теперь, когда выборы проводятся через семь лет, награда слишком велика, и люди готовы пойти на крайние меры, чтобы поддержать свою партию или, правильнее сказать, свои интересы. Роули сделал лишь то, что потребовал Догмилл. Ничего другого здесь нет.

– Не знаю, – сказал я.

Уайльд повернулся к Мендесу:

– Похоже, нашего друга испортило общение с людьми из «Компании южных морей». Он склонен искать во всем скрытые причины. Вы не восстановите свое честное имя, если будете искать заговоры и интриги. Ответ на поверхности, поверьте. Это жадность Догмилла, и больше ничего.

– И что я могу с этим сделать? У Догмилла власть над всеми судьями в Вестминстере.

– Не знаю, что и сказать, – произнес Уайльд, хитро улыбаясь. – А что вы делаете с этим сейчас? – Я промолчал, и тогда он добавил: – Я имею в виду, кроме того, что убиваете парней вроде Гростона.

Я нервно заерзал:

– В связи с этим я и хотел встретиться с Мендесом. Я не убивал Гростона.

– И пальцем его не трогал, наверное.

– Он получил по заслугам, но не более того. Но тот, кто убил Гростона, наверняка попытается разделаться с двумя свидетелями, которые дали показания против меня на процессе.

Он кивнул:

– Мендесу не составит труда их найти. Хотите с ними поговорить, когда мы их найдем?

– Да, – кивнул я. – Я не позволю, чтобы их убили только для того, чтобы мои враги могли приписать мне еще несколько убийств. Кроме того, всегда остается надежда, что они могут сказать что-то важное.

– Тогда мы займемся их поиском прямо сейчас, – пообещал Уайльд.

Потом мы обсудили, как лучше со мной связаться.

– Мы можем вам еще чем-то помочь? – спросил он после этого.

Я сожалел, что доверился этим людям, но я оказался в чрезвычайно затруднительном положении. Впоследствии мне придется расплачиваться за это.

– Нет, – сказал я. – Достаточно и того, что вы собираетесь сделать.